Бесплатный фрагмент - Моя ранимая девочка

«По мере того как всплывало прошлое, появлялось все больше причин отступать от него в другие „я“, защищаясь от этого прошлого».

(с) Ф. Р. Шрайбер «Сивилла»

Предисловие

Эта история начинается в точке внутреннего распада. В её центре — Настя, молодая женщина, чья психика раскололась на несколько отдельных «я». Диссоциативное расстройство идентичности (ДРИ) — не причуда и не метафора, а суровая реальность её существования, последний отчаянный механизм выживания. Но это лишь один слой в сложной клинической картине. Её эмоциями правит пограничное расстройство личности (ПРЛ), бросая её в крайности всепоглощающей привязанности и леденящей ненависти. Биполярное аффективное расстройство (БАР) диктует свои правила, вознося на эйфорические вершины мании и низвергая в бездну депрессии. А её компульсивная сексуальность — это не проявление свободы, а крик о помощи, язык, на котором говорит её боль, и одновременно инструмент самонаказания.

Друг и психиатр Стас, оказавшийся в ловушке между профессиональным долгом и личным отчаянием, предлагает спорное «лечение близостью», стирая границы между терапией, дружбой и чем-то большим.

Подруга Арина, отношения с которой — это замкнутый круг манипуляций, нарушенных границ и созависимости, идеальное воплощение Треугольника Карпмана — психологической игры в Преследователя, Жертву и Спасателя.

Психотерапевт Маргарита, вступая в эту сложную систему, вынуждена не только бороться за пациентку, но и противостоять собственному выгоранию и демонам, рискуя растворить профессиональную дистанцию в личной вовлечённости.

Это жесткий и бескомпромиссный психологический роман о том, как отличить любовь от болезни, поддержку — от контроля, а настоящую близость — от разрушительного слияния. О том, как секс становится оружием, утешением и языком, на котором говорит непереносимая боль. И о том, может ли человеческая связь, пусть хрупкая и неидеальная, стать тем якорем, который удержит в океане психического хаоса.

Это история о травме, выживании и мучительном поиске целостности в мире, который постоянно рассыпается на осколки.

Основано на реальных событиях.

От автора

Уважаемый читатель!

Прежде чем вы прочитаете эту книгу, я считаю необходимым сделать несколько важных предупреждений.

На её страницах вы столкнетесь с описаниями и сценами, которые могут быть сложными для восприятия. В повествовании присутствуют:

Откровенные интимные сцены, продиктованные не столько желанием, сколько внутренней болью и деструктивными паттернами героев.

Эпизоды физического самоповреждающего поведения как проявление крайнего эмоционального отчаяния.

Сцены курения и употребления алкоголя.

Тяжелые эмоциональные состояния, конфликты и детали психологических травм.

Я, как автор, хочу чётко обозначить свою позицию:

Курение и употребление алкоголя вредят вашему здоровью. Самоповреждающее поведение не является решением проблем, а лишь усугубляет страдания.

Если вы столкнулись с похожими психологическими трудностями, чувствуете непреодолимую боль, одиночество или мысли о причинении вреда себе — пожалуйста, не оставайтесь наедине со своей бедой.

Обратитесь за профессиональной помощью к психологу или психотерапевту. Поделитесь своими переживаниями с тем, кому доверяете. Ваша жизнь и душевное благополучие — бесценны, и для них всегда можно найти поддержку.

Также в романе, в контексте внутренних конфликтов героев, поднимаются вопросы религии. Хочу подчеркнуть, что я никоим образом не преследовала цель оскорбить чувства верующих или выразить неуважение к какой-либо конфессии. Реплики и размышления персонажей отражают их сугубо личную, часто искаженную болью картину мира, их внутреннюю борьбу и сомнения. Они необходимы для понимания глубины их конфликта и мотивации, и не являются выражением позиции автора.

Эта книга — история о тёмной ночи души, о борьбе и попытках найти свет. Я искренне надеюсь, что, сопереживая героям, читатель сможет увидеть не романтизацию страдания, а важность сострадания, понимания и своевременной помощи.

Берегите себя и своих близких.

С уважением и теплом,

Наталия Порывай-Бандерас

В поисках точки опоры

Глава 1. Где я?

Сознание вернулось не вспышкой, а медленным, тягучим просачиванием света сквозь веки. Не резкий щелчок включения, а тихое, пугающее закипание мозга в белой, затягивающей пелене незнания.

Первым делом — потолок. Чужой. Шероховатая фактура, никаких знакомых теней от любимой люстры-светильника, что они с Егором купили в Икее.

Она села. Постель прогибалась под ней с незнакомым скрипом. Воздух пах пылью, затхлостью долго закрытого помещения и сладковатым, чужим парфюмом.

«Где я?» — Вопрос не был паническим. Пока. Он был пустым эхом в хаосе сознания. Она огляделась. Студия. Минимализм, граничащий с бедностью. Никаких следов жизни, любви, обжитости. Ни одной его вещи. Ни одной своей, знакомой.

Окно. Подошла, отдернула легкую занавеску. Вместо привычной каменной громады челябинских высоток — приземистые, выцветшие на солнце домики в два этажа. Под окном шумели не тополя и березы, а какие-то иные, южные деревья.

«Юг? Отпуск?» — Логичная, спасительная версия. Да, каждую весну они с Егором… Ссора. Всплыло обрывком. Его лицо, искаженное болью, а не гневом. «Ты знаешь, как я тебя люблю, но тебе, видимо, моей любви мало…» Было холодно. Осень? Или уже зима?

«А сейчас за окном… весна? Или лето?»

Голова отозвалась тупой, нарастающей болью. Чем упорнее она пыталась выцепить из памяти хоть что-то связное, тем плотнее сжимался обруч у висков. Тошнота подкатила комом к горлу.

Перед глазами мелькнуло лицо. Девушка. Незнакомая. И в то же время — до боли знакомая. Щемящее чувство потери, обиды, какой-то детской тоски. «Кто это?»

Меня здесь никто не держит, — голос в голове. Чужой. Ее? Нет. Чужой. Этой девушки.

— Я для тебя никто? — ответила устало, сорвано… Настя?

Имя прозвучало внутри как чужое. Да, ее зовут Настя. Но не та Настя, что рядом с незнакомкой. Та другая — Третья. А она… та, что ссорилась с Егором — Вторая.

Она нащупала на тумбе телефон. Сенсорный отпечаток разблокировал его. Дата ударила по сознанию, как молоток.

Апрель. Но не этот год. Следующий. «Прошел… целый год? Нет. Больше. Три года? Это невозможно. Глюк. Сбой системы».

Пальцы сами потянулись к галерее. Листала снимки, и с каждой фотографией тревога нарастала, превращаясь в леденящий ужас. Ни Егора. Ни друзей. Ни Челябинска. Пляжи, горы, улочки южных городков. И она. Одна. Или с той самой девушкой с незнакомым лицом. Они обнимаются, смеются. Она смотрит в камеру с вызовом, с какой-то новой, чужой брутальностью. Это была она, но какая-то другая. Чужая.

Паника, наконец, прорвалась наружу, холодным и липким потом. Она судорожно стала листать контакты. Никого. Все имена — чужие. «Арина», «Кирилл», «Мастер по ногтям», «Доставка суши». Где мама? Где подруги? Где он?

Набрала номер Егора по памяти. Цифры всплыли сами, будто были выжжены на подкорке. «Набранный номер абонента отключен или не обслуживается». Попыталась вспомнить номер Стаса. Их общего друга, того, кто всегда всё знал и всегда помогал. Мозг выдавал лишь обрывки, мешая цифры. В отчаянии она залезла в интернет, нашла сайт клиники. Контакты. Его имя.

Палец дрожал, когда она нажимала на кнопку вызова.

Гудки. Каждый — как удар молотка по стеклянному куполу, под которым она заперта.

— Алло… — его голос. Глубокий, спокойный, родной.

Горло перехватило.

— Стас? Это я, — прошептала она, и этот шепот показался ей криком в безвоздушном пространстве.

— Настя? Это ты? — в его голосе мгновенно прорезалось что-то острое, живое. Шок.

— Да.

— Господи, где ты была все это время!? — он почти выкрикнул. И это окончательно добило её. Значит, да. Ей не кажется. Её не было.

— Я… я не знаю. — Стыдно было признаваться в этом. Как будто она совершила преступление — забыла.

— Где ты сейчас? Скажи мне адрес, я приеду.

— Я не в городе. И мне кажется… я очень далеко. — Она посмотрела на чужие деревья за окном. Очень далеко даже от себя самой.

— С тобой все в порядке?

— Не знаю… — голос сорвался. — Сколько меня не было?

— …Три года. Мы весь город на уши поставили, но тебя и след простыл.

Три года. Белая пустота. Провал. Дыра в жизни. Её нет.

— А Егор? Где он? — последняя соломинка. «Он знает. Он всегда знал, где Егор».

Молчание на том конце трубки было тяжелым, зловещим.

— Его нет, Насть. Он… тоже пропал. Уехал заграницу и больше не выходил на связь.

Внутри что-то рухнуло с оглушительным треском. Опора. Последняя связь с миром, который она помнила. Он не бросил. Он исчез. Как и она. Они оба исчезли из той жизни. Словно их стерли.

И тут же — вспышка. Яркая, болезненная. Автовокзал. Сквозь шум толпы и рокот моторов — сдавленные голоса. Та самая девушка. Арина. Она уезжает. Объятия. Кто-то — её же руки? — протягивает маленький сверток. Брелок. Записка. Автобус отъезжает. Над зданием — табличка. «Керчь».

Керчь. Крым. Она не на курорте. Она живет здесь. Одна.

— Прости, — выдохнула Настя, чувствуя, как почва уходит из-под ног, а комната начинает медленно плыть. — Мне нужно время, чтобы прийти в себя…

— Конечно, родная. Только не пропадай. И… все-таки сообщи мне, где ты?

— Чуть позже. Пока!

Она бросила телефон, как раскаленный уголь, и рухнула на подушку. Рыдания вырвались наружу — беззвучные, сухие, выворачивающие наизнанку. Она плакала о Егоре, о прошлом, о себе. О той Насте, которая потерялась где-то три года назад и не смогла найти дорогу домой.

Тело вздрагивало от спазмов, когда в тишине прозвучал легкий щелчок — сообщение.

Она не хотела смотреть. Но ее рука сама потянулась к телефону.

Арина. «Спасибо за подарок!»

Фотография профиля. Та самая девушка. Улыбка. Прищур глаз. Знакомая. Чужая.

И тут её накрыло. Не вспышка. Цунами.

Квартира Стаса. Полумрак. Запах его одеколона и старого дерева. Она прижалась лбом к холодному стеклу окна. Его тяжелая рука на её плече. «Может, не стоит давать ему поводов для ревности?» — его тихий голос в этой кричащей мгле и её обреченный ответ: «Я не хочу к нему возвращаться».

Холодный взгляд Арины, скользящий по ней, как лезвие. «Ты даже не сказала, что это я фотографировала! Как будто меня там и не было!»

Кухня. Она сидит за столом, но это не она. Это какая-то девочка-подросток, вся в слезах, с разбитым сердцем… Диана? Она рассказывает Арине о подруге, которая её бросила. Арина слушает, её лицо — маска сочувствия, но глаза… в них что-то другое. Голос Дианы срывается: «Я просила её, умоляла меня не бросать, но она ушла…»

Обрывки. Голоса. Взгляды. Ощущения. Они накатывали, смешивались, сталкивались, рвали сознание на клочья. Это было не воспоминание. Это было существование. Она была ими всеми одновременно — обиженной женщиной, плачущим подростком, той, кого бросают, и той, кто бросает.

Голова закружилась с такой силой, что её потянуло вперед. Мир уплыл, распался на пиксели. Комната, окно, стены — всё смешалось в белесую, густую муть.

Последнее, что она почувствовала, прежде чем сознание окончательно затянуло в белую воронку, — это всепоглощающий, животный страх. Не просто потеряться. А потерять себя. Окончательно и бесповоротно.

Боль и… тишина.

Глава 2. Чужая жизнь

Её вырвало из небытия не солнце, не птицы за окном, а настойчивая, вибрирующая трель. Одна. Вторая. Десятая. Она уткнулась лицом в подушку, пытаясь игнорировать назойливый звук, но он вгрызался в сознание, как сверло.

Телефон. Сообщения.

Настя потянулась к устройству, чувствуя, как давит веки, а в висках — тяжелый, неторопливый стук молота. Десять непрочитанных. Все от одного имени — Арина. И странная, зияющая пустота в истории чата — все предыдущие сообщения были кем-то тщательно удалены. Стерта память. Как и у нее.

«Ответь мне уже! Куда ты пропала?» — писала Арина сообщение за сообщением.

Настя отбросила телефон, словно он был раскаленным. «Кто ты? Почему твое присутствие ощущается как тиски на горле? Почему от одного твоего имени по спине бегут мурашки, а в памяти всплывают обрывки ссор и холодный, оценивающий взгляд?»

Рядом мигнул экран — еще одно сообщение, но уже от Стаса.

«Родная, я очень за тебя волнуюсь. Пожалуйста, свяжись со мной, как только появится возможность».

Его слова были как глоток прохладной воды в раскаленной пустыне ее растерянности. Он был якорем. Связью с тем миром, который еще хоть как-то имел смысл. Но связаться с ним сейчас значило бы признаться в своем бессилии, в том, что она — беспомощный ребенок, потерявшийся в собственном доме. Нет. Сначала нужно было понять границы этого дома.

Она отключила телефон, отрезав навязчивый голос Арины, и подошла к ноутбуку на столе. Откинула крышку. Экран осветил ее лицо в полумраке комнаты — бледное, отчужденное.

Первым порывом было найти свой старый дневник в сети, место, где она когда-то была собой. Страница не найдена. Стерто. Как и все остальное.

Социальные сети. Логин и пароль не требовались, и это было пугающе. Словно кто-то другой заботливо сохранил для нее ключи от ее же тюрьмы. Имя — ее. Фотография — ее. Но город… Керчь. Сердце екнуло. Так оно и есть. Она не в гостях. Она живет здесь.

Она пролистывала ленту, как археолог, изучающий таблички с письменами исчезнувшей цивилизации. Походы в горы. Море. Закаты. Никаких следов прошлой жизни. Ни Егора, ни старых друзей. Зато — она. Арина. Сотни лайков, комментарии, полные восторженных смайликов и подчеркнутой душевности. «Красотки!», «Неразлучные!» Они смотрели с фотографий — две улыбающиеся девушки, обнявшиеся на фоне моря. Настя вглядывалась в глаза той, другой себя. В них был какой-то вызов. Это была не она. Это была незнакомка.

Она откинулась на спинку стула, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. Это был не просто переезд. Это была смерть и воскрешение в одном теле, с новой биографией.

В отчаянии она стала рыться в файлах. Фотографии, те же самые. Ничего личного. Ничего настоящего. И тут взгляд наткнулся на папку «Дневник».

Сердце заколотилось чаще. Вот он. Ключ. Файлы, аккуратно разложенные по годам. 2024. Двойной щелчок. Пароль.

Она закрыла глаза, позволив пальцам самим вспомнить движение. Мышечная память сработала быстрее сознательной. Набрала слово. Неверный пароль. Еще попытка, смена раскладки. Открыто.

И она начала читать. Не глазами — всем своим существом, с каждым предложением погружаясь в ледяную воду отчуждения.

Это был дневник другой девушки. Работа в частной адвокатской конторе. Начальник… Просто Лёша? «Он такой заботливый и внимательный. И я ему нравлюсь. Мы классно провели выходные на базе». В голове пронеслась дикая мысль: «Надеюсь, мы с ним не спим». Стыд и ужас смешались в один клубок.

И снова она. Арина. Имя возникало в каждой второй записи, как навязчивый рефрен.

«Наметила утром планы, но позвонила Арина, позвала гулять, я все бросила, и мы пошли к морю. А чё нет?» — беззаботность, граничащая с инфантильностью.

«Как же нам было весело с Ариной! Мы постоянно шутили, смеялись. Давно я так не смеялась… Она классная, и мы с ней постоянно вместе», — восторг сироты, нашедшей семью.

А потом — резкая, болезненная смена тона. Почерк на экране словно сжимался от боли.

«Общались с Ариной, и меня сорвало. Не знаю в какой момент, и что было причиной, но меня снова выбило в пограничные качели. Она прекрасно знает о моем ПРЛ, но все равно бьет по больному!»

«Арина в своей обычной манере заявила: „А я бы так не сказала!“, подчеркивая мое неправильное по ее меркам изречение. Меня бесит, когда она так говорит! Я — не она! Но она почему-то это отказывается понимать!»

Настя отодвинулась от экрана, охваченная холодным ужасом. Она читала не просто дневник. Она читала отчет о психологическом насилии, о созависимости, о медленном, методичном растворении одного человека в другом. И все это было написано ее рукой. Той, другой ее рукой.

Картина складывалась в жутковатый, но четкий пазл. После исчезновения Егора она, вернее, та, кто управлял телом, сбежала. На край света. В Крым. Зарылась в работу и нашла себе… кого? Подругу? Надзирателя? Тюремщика? Эта Арина стала центром ее вселенной. А потом уехала. И хрупкая конструкция личности, выстроенная за три года, не выдержала этого удара. Она треснула, рассыпалась, засыпав обломками тех, кто был до нее и остался после.

Настя подошла к зеркалу в прихожей, вгляделась в свое отражение и не узнала его. «О, Господи…» — выдохнула она. Лицо заплывшее, с мешками под глазами. Тело, когда-то подтянутое и спортивное, стало мягким, бесформенным. Ее светлые волосы, которые она так любила были выкрашены в черный. Но самое страшное были глаза. Глаза той Насти, что помнила Егора, помнила драйв и азарт жизни, светились дерзостью. В этих же, смотрящих на нее сейчас из зеркала, таилась лишь глубокая печаль и усталость. Это было тело незнакомки. Тело, в котором она оказалась заперта.

Диссоциация не была для нее новостью. Она давно смирилась с тем, что ее сознание — это коммунальная квартира, где живут разные жильцы, и иногда кто-то выходит в свет, пока другие спят. Но такой глобальной, тотальной потери контроля — не было никогда. Пропасть на три года. Целая жизнь, прожитая кем-то другим.

Весь день превратился в судорожное, почти маниакальное расследование. Она выискивала зацепки в соцсетях, перечитывала дневник, выписывая имена и даты, пытаясь составить карту собственного распада. К концу дня у нее был список. Пять имен. Пять масок, которые носило ее тело.

Аленка. Семь лет. Страх и подчинение.

Диана. Семнадцать. Депрессия и боль от брошенности.

Настя Первая. Она же — Настя, застрявшая в возрасте 19—24 лет, и возвращающаяся туда в периоды сильных стрессов.

Она сама. Настя Вторая. Пропавшая три года назад и теперь вернувшаяся на пепелище.

И та, другая. Настя Третья. Та, что построила эту жизнь на руинах. С ПРЛ, РПП и рабской преданностью Арине.

Голова раскалывалась от напряжения, но хаос понемногу начинал обретать форму. Ужасающую, но форму. Теперь она знала врагов в лицо. Всех. Включая ту, что смотрела на нее из зеркала.

Она больше не была просто потерявшейся. Она была чужестранкой в собственной жизни. И теперь ей предстояло в ней выжить.

Глава 3. Якорь

Палец дрожал, когда она нажимала на последний вызов в списке. Единственное знакомое имя в океане чужих контактов. Гудки казались вечностью. Каждый удар сердца отдавался в висках глухой, болезненной дробью.

— Настя? — его голос был как плотная, теплая ткань, в которую хотелось завернуться с головой.

— Привет, — ее собственный срывающийся на шепот, предательски задрожал.

— Ты выяснила, где ты? — спросил он, и в его тоне не было ничего, кроме собранного, профессионального внимания.

— Да. — Она сделала усилие, чтобы говорить четче. — Я в Керчи. И похоже, я тут основательно обосновалась. У меня квартира, работа и даже новые… друзья. — Слово «друзья» обожгло язык, вызвав в памяти холодный взгляд Арины.

— Работа? — в его голосе мелькнуло удивление.

— Да, я нашла трудовой договор. Помощник адвоката. — Она механически провела пальцем по пыльной клавиатуре. — Судя по переписке с начальником, у той, что была эти три года, был сложный период, и он дал ей две недели отгулов… — Она замолчала, ком подкативший к горлу, мешал говорить. — Но меня не это сейчас волнует, Стас… — Голос снова сломался, предательски запищав. — Что мне со всем этим делать? У меня сейчас голова разорвется от мыслей. Чужих мыслей! Чужих воспоминаний! Я хочу назад… в свою жизнь. В нашу жизнь!

Рыдания, сдерживаемые до этого, вырвались наружу. Она плакала громко, безнадежно, заливая ноутбук солеными ручьями.

На той стороне трубки наступила тишина. Не пустая, а густая, насыщенная. Он не перебивал, давая ей выплакаться, быть услышанной в самом своем отчаянии. И когда ее всхлипывания поутихли, его голос прозвучал снова. Твердый. Якорный.

— Слушай меня внимательно, Насть. Глубоко вдохни, — скомандовал он, и она послушно, с судорожным вздохом, втянула воздух. — Ты только что совершила самое главное — нашла точку опоры. Ты знаешь, где ты и что с тобой происходит. Это уже половина дела. Больше половины.

Он сделал паузу, давая ей перевести дух. Она слышала его ровное, спокойное дыхание в трубку и невольно начала подстраивать под него свое, сбивчивое и прерывистое.

— Не пытайся всё понять и решить за один день. Твоя задача сейчас — просто быть. Осмотреться. Никаких резких движений. Ты вернулась, это сейчас твой дом, пусть он и кажется тебе чужим. Дай себе время заново его обжить. Я с тобой. Я никуда не исчезну.

Но ее сознание, зажатое в тиски паники, выхватывало обрывки, цеплялось за прошлое, как утопающий за соломинку.

— Хорошо, Егор уехал. — Она выдохнула это имя, и оно обожгло, как кипяток. — А Маша? — голос сорвался на высокой ноте, почти детский. Дочь Егора, своя, родная. — Она уехала с ним?

— Да, Насть. — Его ответ был мягким, но окончательным. Словно он аккуратно закрывал дверь, в которую она тщетно пыталась прорваться.

— А мама? Ты что-нибудь слышал о ней? — последняя надежда, последняя ниточка.

— Она тоже за границей.

Все мосты были сожжены. Все двери закрыты. Она осталась одна в чужой крепости с чужими стенами.

— Стас, ты мне нужен, — выдохнула Настя, и в этих словах была вся ее беззащитность.

— Я знаю, родная. Знаю. — Он произнёс это тихо, почти шёпотом, и она с абсолютной ясностью представила его в своем кабинете: он откинулся в кресле, проводя рукой по лицу, смахивая невидимую усталость. За его спиной — полки с книгами, дипломы, тишина его мира, который сейчас казался таким недостижимым. Настя не знала, как он изменился за эти три года. Его светлые, всегда чуть непослушные кудрявые волосы отросли, и теперь он собирал их в небольшой пучок у затылка. Уголки его серых глаз украсили новые, тонкие морщинки — следы возраста, переживаний и, возможно, долгих ночей за чтением историй болезней. Но физически он оставался тем же крепким, широкоплечим мужчиной, чьи сильные, спокойные руки она помнила до мельчайших деталей.

— Я не справлюсь с этим без тебя, — тихо добавила она, чувствуя, новые отпечатки времени, заставляющие что-то болезненно сжиматься у неё внутри.

— Слушай, дай мне пару часов, чтобы сориентироваться, у меня через полчаса приём. Но потом я свободен. Я позвоню, и мы подумаем, что делать дальше. Хорошо?

Он замолчал, давая ей проглотить эту информацию. Прием. У него есть другие пациенты, другие жизни, которые нужно спасать. А она здесь, в ловушке.

— А пока… просто дыши, — заполнил Стас пустоту. — Ляг, закрой глаза. Не пытайся всё вспомнить сразу. Я буду на связи. Ты не одна, я обещаю.

Но обещание было таким далеким, таким эфемерным по сравнению с леденящим ужасом одиночества, что сжимал ее грудь.

— Стас, если ты не приедешь, я руки на себя наложу! — сорвался с губ, крик отчаяния, последний аргумент загнанного в угол зверя.

Голос друга изменился мгновенно. Вся мягкость испарилась, осталась только стальная, отточенная профессионалом твердость. Теперь это был голос психиатра, берущего контроль над ситуацией.

— Настя, слушай меня внимательно. Ты сейчас сделаешь глубокий вдох и выдох. — Его слова прозвучали чётко, размеренно, без тени паники. Он не испугался угрозы. Он ее обрабатывал. — Я не просто так спрашивал, где ты. Я собираюсь приехать.

Он сделал небольшую, рассчитанную паузу, чтобы эти слова дошли до ее сознания, перекрывая вихрь паники.

— Но, чтобы я мог приехать, ты должна оставаться там и в настоящем. Прямо сейчас. Почувствуй пол под ногами. Опиши мне, что ты видишь перед собой?

— Давай без этих твоих медицинских штучек, ладно? — огрызнулась она, но слабо. Его спокойствие действовало как наркотик, притупляя остроту страха. — Я держусь, Стас. Пока держусь. Но ты мне нужен… — Она замолчала, а потом выдавила из себя главный вопрос, терзавший ее с момента прочтения дневника. — И объясни, что такое ПРЛ?

— Зачем тебе? — его голос снова стал осторожным.

— У той, что жила за меня три года, диагностировано.

На другом конце телефона повисло молчание. Стас взвешивал слова, подбирая самые точные и наименее травмирующие.

— ПРЛ… Пограничное расстройство личности, — начал он, медленно, будто читая лекцию. — Это как жить без кожи. Каждая эмоция — боль, каждое отвержение — катастрофа. Постоянная буря страха быть брошенной и ярости от этой беспомощности.

— Страх брошенности? Это как? — она впилась в телефон, словно могла через него увидеть его лицо.

— Представь, что для тебя каждая разлука — даже на час — это не «до завтра», а «навсегда». Мозг так устроен, что он не видит разницы. Для него любое расставание — конец света. Поэтому ты цепляешься за людей так, словно тонешь. — Он говорил, подбирая метафоры, которые она могла бы понять. — А если человек всё же уходит… включается адская боль. Та, что невыносима. И чтобы её заглушить, ты можешь впасть в ярость, причинить боль себе или другому… или броситься в новые отношения, лишь бы не оставаться с этой пустотой внутри. Это не каприз. Это инстинктивная попытка выжить.

Его слова попадали прямо в цель, как снайперские пули. Они объясняли все. Истеричные записи в дневнике, эту душащую зависимость от Арины, этот ужас перед ее отъездом.

— Она, та, что была за меня, постоянно писала про какую-то Арину, которая в итоге ее бросила, укатив куда-то… — прошептала Настя.

— Для человека с ПРЛ уход кого-то — это не просто грусть. Это подтверждение самого большого кошмара — что его действительно можно бросить. Что он недостоин любви. Что он никому не нужен.

— То есть, это могло повлиять на мое возвращение? — ее голос стал тише, она начала понимать жуткую логику происходящего.

— Конечно! — ответил он без тени сомнения. — Твое возвращение — не случайность. Это крайняя мера защиты. Ответ на катастрофу. Ее психика не выдержала боли, и… включился аварийный режим. Вернулась ты. Та, кто была до этой травмы. Только, умоляю, не «уходи» снова. Держись.

— Мне кажется, та, другая, вообще жить не хотела, поэтому «уступила» сознание мне, — выдохнула Настя страшную догадку.

— Все возможно, — не стал спорить Стас. — Родная, тебе нужно лечиться. Профессионально. Давай я приеду, и мы обсудим это? Я помогу.

— Может, мне стоит бросить все и вернуться? — в ее голосе зазвучала надежда. Вернуться в Челябинск. В прошлое. Стереть эти три года.

Он снова замолчал. И в этой паузе она «услышала» ответ.

— Не стоит. Нужно сначала понять, что за жизнь у тебя там, — сказал Стас осторожно. — А здесь…

«…у меня ничего не осталось», — закончила за него она мысленно, и тишина в трубке подтвердила эту догадку.

— Я приеду, Насть, — повторил он, и на этот раз в его голосе прозвучала не просто уверенность, а обещание. Железное и нерушимое.

Она подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу и смотрела на чужие южные деревья. Впервые за этот день ее дыхание стало ровнее. Он приедет. Он — ее якорь спокойствия в этом бушующем океане хаоса.

Глава 4. Я стану твоим криком

Солнечный свет, игравший на стене, казался насмешкой. Он освещал чужую комнату, чужую жизнь. Настя сидела на полу, прислонившись спиной к кровати, и в сотый раз пересматривала альбом в телефоне. Смеющиеся лица на фотографиях с Ариной смотрели на нее с немым укором, резали глаза. Это была жизнь той, другой. Насти Третьей. А она была лишь незваным гостем в этой истории дружбы, которой для нее не существовало.

Она открыла чат с Ариной. Последнее сообщение «Не молчи! Как ты?» От этих слов стало не по себе. Они были полны ожиданий, обращенных к другому человеку.

Как сказать это? Как объяснить, что та, с кем она делилась самым сокровенным, попросту… исчезла? Что на ее месте теперь кто-то другой, с тем же лицом, но с дырой в памяти и с совершенно иной душой?

Она вдохнула глубже, чувствуя, как подступает знакомая волна дезориентации. Ее пальцы сами потянулись к телефону, будто торопясь высказаться, пока сознание не переключилось на другую «квартирантку», пока страх не заставил ее заткнуться.

«Ты знаешь, что такое множественная личность?» — Палец завис над кнопкой отправки, а потом все-таки нажал. Сообщение улетело в цифровую пустоту, безобидное и взрывоопасное одновременно.

Настя нарочно выбрала разговорный, почти бытовой термин, отбросив клиническое «диссоциативное расстройство идентичности». Ей нужно было донести суть до Арины, а не читать лекцию.

Ответ пришел почти мгновенно.

— Да! Ты же говорила, что у тебя оно.

Вот оно. Она говорила. Значит, будет проще объяснить произошедшее.

— Я ничего не помню. И… это была не я, — отправила Настя, чувствуя, как сжимается желудок.

— А кто? — вопрос прозвучал с наивным, почти детским любопытством, которое резануло по нервам.

— Другая личность. Все это время с тобой общалась она. А я… я появилась недавно.

— Когда?

— В день твоего отъезда.

Настя ждала шока, сочувствия, попытки понять. Но для Арины появление другой личности — был лишь факт, а не живой, мучительный опыт человека. Поэтому разговор сразу превратился в настойчивый, методичный допрос.

— И ты ничего не помнишь?

— Нет!

— И меня?

— И тебя. То есть, я какими-то обрывками помню день твоего отъезда, но там была не только я. Были все мы. Но я не помню разговоров. Но хорошо помню чувства. И сейчас я это чувствую. За всех нас.

Она пыталась достучаться. Вложить в слова весь тот вихрь боли, страха и отчаяния, который терзал ее изнутри. Но Арина, казалось, пропустила это мимо ушей, зацепившись за конкретику.

— А что ты чувствуешь? И как мне тебя теперь называть? Ты тоже Настя?

Вопрос был правильным, даже заботливым. Но он прозвучал так, словно они выбирали никнейм для онлайн-игры, а не обсуждали распад личности.

— Да, я, как и твоя подруга — Настя. Нас три Насти, я Вторая, она — Третья. Есть еще другие.

— Но со мной на вокзале тогда была ты? Или кто?

— Все мы! — Настя уже чувствовала, как раздражение поднимается по горлу кислым комом.

— А сейчас… Ты Вторая, правильно? А где Третья?

Каждое слово Арины обесценивало переживания Насти, переводя глубокую личную трагедию в плоскость любопытства и сбора информации.

— Ее нет. Она не хочет появляться.

И тут Арина совершила роковую ошибку. Вместо того чтобы принять сказанное, она пошла в обход. Проверка. Словно не доверяла.

— А ты не помнишь ничего из нашей жизни? — вопрос повис в воздухе, и у Насти создалось стойкое ощущение, что ее не слушают, а сканируют на предмет брешей, ищут подвох.

— Не помню! — ответила она грубо. Эти эмоции были не совсем ее — это была ярость загнанной в угол Третьей, которую не слышали и не понимали.

Но Арина не унималась. Она, словно заезженная пластинка, начала перечислять общие моменты, тыча ими во Вторую, как уликами. Это не была попытка помочь вспомнить, это было насильственное навязывание своей версии реальности. «Подруга» заставляла принять Настю ее нарратив, ее правду, полностью игнорируя чужую историю.

— А помнишь, как мы ходили в поход на Генералы? У нас еще закончилась вода, а было жарко и очень хотелось пить. Но мы шли. А потом полезли купаться, чтобы охладиться. Помнишь?

— Нет.

— А как я приезжала к тебе перед отъездом? Ты еще сидела обиженная и не хотела со мной разговаривать. — Продолжала «вдалбливать» воспоминания Арина, чтобы восстановить контроль и вернуть «свою» Настю.

— Арина! Я сказала: я ничего не помню! Это была не я!

Настя готова была закричать, ее пальцы дрожали. Она видела перед собой не текст, а лицо Арины — настойчивое, уверенное в своей правоте. Она пыталась вбить чужие воспоминания в ее мозг, как гвозди, не понимая, что бьет по больному.

Сообщения продолжали приходить:

— И как ходила со мной к маме? Помнишь, она еще тебе сказала…

Этого было достаточно. Гнев, чужой и свой собственный, достиг точки кипения. Она отключила телефон, швырнув его на диван. Он отскочил и упал на пол. Настя зажмурилась, пытаясь заглушить не только Арину, но и тот вихрь чужих эмоций, что бушевал внутри. Подруга знала диагноз. Но эмоционально для нее его не существовало. Другая душа, другое сознание внутри одного тела — это было за гранью ее понимания.

Через час, включив телефон в ожидании звонка от Стаса, Настя увидела шквал сообщений. Возмущение, обида, паника от потери контроля.

«Куда ты пропала?»

«Почему не отвечаешь?»

«Не молчи!»

И тогда Настя сделала последнюю отчаянную попытку. Попытку быть услышанной. Она набрала сообщение, вкладывая в каждое слово всю свою боль, всю беззащитность человека, выброшенного в жестокий мир.

— Мне страшно. Мне больно. Я только что появилась и поняла, что вся моя жизнь, которая у меня была — кончена. Я потеряла любимого человека, дочь, своих друзей. Мне тяжело, понимаешь? А ты рассказываешь мне про ту, кем я не являюсь, обесценивая, по сути, меня как личность. У меня и так нет сил это пережить, зачем ты меня добиваешь!?

Она отправила и замерла, прижав телефон к груди. Может, теперь она поймет?

Прошло несколько минут. Индикатор «прочитано» загорелся. Тишина. Арина читала. Обдумывала. Затем пришел ответ. Не текст. Не слова поддержки. Аудиофайл. Песня. С названием «Я стану твоим криком».

Настя, сжавшись в комок, нажала на play.

Из динамика хлынул надрывный женский вокал в обрамлении тяжелых гитарных риффов. Хард-рок о боли, который должен был звучать катарсисом, но прозвучал как что-то иное.

А пока дрожь в руках утихает,

Буду рядом с тобой я любя.

Ты — сестра моя, пусть каждый знает,

Что приму твою боль на себя!

Настя слушала, и по ее лицу текли горячие, бесшумные слезы. Она не могла понять, что причиняло большую боль: осознание своей потери или эта оглушительная, мгновенная попытка Арины заполнить собой всю ее вселенную.

В этом мире жестоком безликом,

Я стану твоим криком. Криком.

И этот крик, громкий, искренний, отчаянный, заполнил комнату. Но он был не ее криком. Он был криком Арины.

Настя сидела на полу, обхватив колени, и слушала, как затихает последний аккорд. В комнате воцарилась тишина, но внутри нее все еще звучал этот чужой, навязанный крик. Он не принес облегчения. Он сделал лишь больнее.

Глава 5. Бегство в манию

Настя налила себе горячую ванну, залезла в нее и, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает мышцы, написала Стасу:

— Ты освободился?

Ответ пришел почти мгновенно.

— Пять минут, и я весь твой!

После фразы «я весь твой» Настя испытала знакомую горячую волну, ударившую внизу живота. Тело мгновенно напряглось, забыв об усталости. Это жгучее, навязчивое сексуальное желание, которое накрывало ее в моменты сильнейшего стресса, сложно было с чем-то перепутать. Вся та боль, которая буквально пожирала ее изнутри еще несколько минут назад, сменилась странной внутренней легкостью и азартом. Больше не надо было чувствовать — надо было действовать.

— А твои любимые пациенты? — уже с кокетливой ноткой спросила она, мгновенно включаясь в привычную игру. — Ты закончил с ними? Или ты всех бросишь ради меня?

— Закончил. — Ответ пришел, как он и обещал — ровно через пять минут. — Ты занята? Мне можно позвонить?

— Я в ванной.

Через секунду зазвонил телефон. Его имя на экране заставило ее сердце биться чаще.

— Привет…

— Ммм… Прям в самой ванной? — его голос в трубке был теплым, знакомым, с легкой игривой ноткой.

— Ага.

— Пришлешь фотку?

— Сразу после тебя! — рассмеялась она.

Стас мысленно отметил резкую смену ее состояния. Мания. Классический для нее побег от невыносимых чувств в гипервозбуждение. В другой ситуации он бы обеспокоился сильнее, но сейчас эта ее способность была ему на руку — в таком состоянии она не испытывала той душащей боли, не могла навредить себе. Да, всегда был риск, что она пустится в опасное сексуальное путешествие, но на весах это было меньшим из зол. Поэтому он включился в ее игру, стараясь быть якорем даже в этом бушующем море.

— Тебе в каком состоянии? — спросил он, его голос стал тише, интимнее.

— В самом лучшем!

— Тогда мне нужно твое фото и… время! Я уже не так молод.

— Стас!

— Узнаю свою девочку.

— Я тоже давно не девочка!

— Для меня ты ей всегда останешься, — он сказал это мягко, и в его голосе внезапно прозвучала не игривость, а какая-то старая, глубокая нежность.

— У тебя есть сейчас кто-нибудь? — резко сменила она тему, ища новые точки возбуждения.

— Ты же знаешь, я — одиночка… Но мне казалось, мы хотели поговорить о тебе? Или ты для себя интересуешься?

— Нет.

— Так фото будет?

— Стас!

— Извини, я дико соскучился. По всему. По твоим выходкам, по твоему голосу… Как ты себя сейчас чувствуешь?

— Как раньше… — ее голос стал томным, мечтательным.

— Хочешь перетрахать весь мир? — пошутил он, но в шутке этой была горькая профессиональная констатация.

— Только мужскую его половину и желательно приемлемого возраста.

— Люблю тебя! — он выдохнул это со смесью восхищения и усталой тревоги.

— Стас, ну, не издевайся!

— Даже не думал! Или ты хочешь поиграть в приличную девочку?

— Ты же знаешь, чего я сейчас хочу… И как назло, я одна!

Он вздохнул. Игра закончилась, настало время жесткой любви.

— Если не желаешь медикаментозно лечиться, то учись удовлетворять себя самостоятельно. Это безопаснее.

— Ты же знаешь, что это для меня неприемлемо, — в ее голосе появились нотки брезгливости.

— Что естественно, то не без оргазма! — парировал он, пытаясь снять табу с темы.

— Стас!

— Анастасия! — его голос стал серьезнее. — Самоудовлетворение — естественная форма сексуальной реализации. Это не замена отношениям, но и не должно исключаться, когда… когда нет другого выхода. Это лучше, чем бросаться на первого встречного.

Он замолчал, собираясь с мыслями.

— Знаешь, я раньше всегда отмахивался шутками, мол, тебя нужно хорошенько оттрахать, чтобы ты успокоилась. Но сейчас понимаю, что секс тебе был противопоказан. Он только раскачивал тебя сильнее.

— Ты переходишь на эмоции, — мягко, но огрызнулась она.

— Да, черт возьми, перехожу! — в его голосе прорвалось отчаяние. — Я не твой лечащий врач, я твой друг! И я не могу спокойно смотреть, как ты себя гробишь. Кто и что с тобой сделал, что для тебя групповой или публичный секс стал проще, чем просто… позаботиться о себе самой? Я понимаю, бывают зажатые женщины, но ты… ты же не такая!

— Стас, остановись! — ее голос дрогнул. Его слова били точно в цель, пробивая броню мании.

Он сразу смягчился.

— Прости… Как бы я хотел тебя сейчас просто обнять. Крепко-крепко.

— Чтобы я снова испытала те самые низменные чувства? — в ее голосе была горькая ирония.

— Может быть, если ты посмотришь на свое желание не как на что-то низменное и грязное, а просто как на часть себя, тебе станет легче? — предложил он осторожно.

— Стас, — ее голос внезапно стал очень тихим и уставшим, мания начала отступать, смытая его прямотой. — Сексуальное желание к любимому человеку — это не низменно. А когда ты просто хочешь трахнуть всех подряд… Когда для тебя секс становится не актом любви, а просто адреналином, острым ощущением порока… Когда ты делаешь все, чтобы все на тебя смотрели, как на шлюху, и в глубине души ненавидишь себя за это… — Она сделала паузу, голос стал громче. — К черту все! — Мгновение, и грустные нотки раздались в трубке — …Почему ты так далеко, когда так нужен?

— Может, это к лучшему? — тихо спросил Стас. — Я далеко и не могу дать тебе того, чего ты сейчас просишь… И мы можем только поговорить…

— К лучшему, что я осталась абсолютно одна?

— Насть, ты не одна. Я с тобой. На расстоянии, но с тобой. Дай мне время уладить рабочие дела, и я приеду. Обещаю.

— Ты же начальник, неужели ты должен у кого-то отпрашиваться? — в ее голосе снова зазвучала детская обида.

— Я начальник — на мне вся ответственность. Я не могу просто взять и бросить клинику на произвол судьбы. Но я решу все. Сегодня же. А ты продержись еще немного, ладно? Для меня.

И она держалась. Только уже не в 2024… Ее сознание, ища спасения от этой боли, от этого стыда, от сложного разговора, рвануло в другое время. Туда, где не нужен был секс, чтобы успокоиться. Туда, где его с Егором еще не было. В самое начало. В ее 18 лет. В ее маленькую квартирку, где она просто ждала его возвращения… Как сейчас… Просто ждала… Там было тихо. Там было безопасно. Там еще не было ни одной из ран. И не было того разврата, которым она эти раны прикрывала. Только они вдвоем. Но сейчас, она просто ждала…

Глава 6. Интересный клинический случай

Стас положил телефон на стол, и улыбка медленно сошла с его лица. Экран потух, оставив наедине с тишиной кабинета и грузом ответственности за ту, что только что умоляла о помощи с другого конца страны. Он провел рукой по лицу, смахивая невидимую усталость, и откинулся в кресле.

В дверь постучали.

— Войдите.

В кабинет заглянула Маргарита — женщина маленького роста и очень стройной, почти хрупкой фигурой, что контрастировало с ее твердым, профессиональным выражением лица. Длинные, слегка вьющиеся русые волосы были туго собраны в низкий хвост. Ее белый халат был безупречно чист, а из-под него виднелась черная водолазка и край строгой юбки-карандаша. На ногах — удобные балетки, ее рабочая обувь в больнице, хотя Стас знал, что вне этих стен она никогда не ходила без каблуков.

— Станислав Александрович, занят?

— Всегда занят, но для тебя время найдется. Проходи.

Она вошла и, не садясь, молча протянула ему лист бумаги. Он взял его и прочел первые слова. Брови поползли вверх.

— Заявление на увольнение? — в его голосе прозвучало искреннее удивление. — Ты хочешь оставить меня без глав врача?

— Я все-таки решила уехать, — сказала она тихо, но твердо.

Стас медленно положил лист на стол, сложил пальцы домиком и внимательно посмотрел на нее. Он был старше ее почти на двадцать лет, и эта разница часто проявлялась в его отцовском, покровительственном отношении к ней.

— Решения, принятые в шторм, редко бывают верными. Давай сначала поговорим? Это точно не побег от себя?

Она отвела взгляд, ее пальцы нервно сцепились в замок.

— Знаешь, Станислав Александрович… Мне кажется, эти стены скоро просто меня раздавят. Этот город, эти улицы… Каждый угол напоминает о провале. О том, что ничего не получилось. А он… — она сжала руки так, что стало больно, — он не оставит меня в покое. Я чувствую его взгляд за спиной даже там, где его не может быть.

— Бегство — это не лечение, Маргарита. Это отсрочка. А здесь у тебя и работа, и поддержка. — Он сделал паузу, давая ей вдохнуть. — Я всегда готов подставить плечо. Не только как начальник.

— Знаю. Спасибо. И ценю. Но я… я уже все решила, — ее голос дрогнул, но оставался непоколебимым.

Стас вздохнул. Он видел эту решимость — отчаянную, безрассудную, рожденную болью.

— Хорошо. Предположим, я принимаю твой выбор. — Он отодвинул от себя заявление. — Тогда ответь мне как другу, а не как начальнику: куда? Есть ли у тебя хотя бы примерный план, маршрут? Или ты просто собралась бежать куда глаза глядят, бросив все нажитое?

— Думаю перебраться в Крым. Там тепло, море и… — она запнулась.

— И это очень далеко отсюда, — мягко закончил он за нее.

— И хорошая экология. Детям там будет лучше, чем в этом грязном, сером Челябинске.

— Крым… — он произнес это слово задумчиво. — А что там ждёт тебя с двумя детьми? Конкретно. Работа? Жилье? Или ты надеешься, что море само решит все проблемы? — Он помолчал, глядя на нее с безграничной жалостью. — Прости, Маргарита, я не хочу звучать резко. Но я должен спросить об этом. Как друг.

Она выпрямилась, в ее глазах вспыхнул огонек профессиональной гордости.

— Психиатрические клиники есть везде. Врачи там требуются, особенно с материка, я узнавала. Да и у меня есть удаленная практика. Мои клиенты всегда со мной — в ноутбуке! Я не пропаду. Спасибо, что ты за меня переживаешь, но… Я справлюсь, правда. — Она снова пододвинула ему заявление. — И, если можно… без отработки.

Стас посмотрел на нее серьезно, но с теплотой.

— Хорошо. — Он взял ручку, повертел ее в пальцах, но подписывать не стал. — Но без отработки не могу, прости. Мне самому нужно срочно уехать, и клиника не может остаться без руководителя. Мне нужна твоя помощь тут. Хотя бы на две недели.

Маргарита удивленно подняла брови.

— А ты куда едешь? Опять симпозиум?

— Нет, не симпозиум. — Легкая, почти невесомая улыбка тронула уголки его губ. — Еду в Крым. Ирония судьбы, да?

Она замерла, не понимая.

— В Керчь, — уточнил он. — По личным делам. Очень… неотложным. — Он посмотрел на неё внимательно, оценивая реакцию. — Может, это и к лучшему? Дай мне разведать обстановку на месте, прежде чем ты совершишь этот прыжок в неизвестность.

Маргарита молча кивнула, обдумывая этот поворот. В ее планах внезапно появилась точка опоры.

— Когда едешь?

— Сегодня вечерним поездом.

Она уже собиралась уходить, как он окликнул ее.

— Маргарита Николаевна, постой… Есть ещё одно дело. Личное. — Он сделал паузу, тщательно выбирая слова. — В Крыму живёт моя… очень близкая подруга. У неё диссоциативное расстройство идентичности. — Он посмотрел прямо на коллегу, его взгляд стал твердым, профессиональным. — Если твой переезд окончателен… мне было бы спокойнее, если бы её лечением занялась ты. Местным специалистам я не доверяю — их методы, скажем так, застряли где-то в девяностых. А для тебя… — в его голосе прозвучал легкий намёк на уважение, — это тот самый сложный, уникальный случай, который мог бы стать делом жизни. Она мне слишком дорога, чтобы доверять её кому попало.

Маргарита замедлила шаг, развернулась. Профессиональный интерес вспыхнул в ее глазах ярче личных проблем. Она вернулась в кабинет и села в кресло напротив.

— Расскажешь подробнее?

Стас провел рукой по лицу, его взгляд стал отстранённым, погружённым в воспоминания.

— Я знаком с тремя её альтерами. Тремя основными… но подозреваю, что система глубже. — Он сделал паузу, собираясь с мыслями. — Две из них — Насти. Практически двойники, с общей родовой историей, общими интересами, общим кругом общения. Но первая… она застыла между семнадцатью и двадцатью четырьмя годами, не взрослея. Вторая откололась от неё в девятнадцать и живёт в реальном времени, ей сейчас тридцать два. И… их ключевое различие — в интимной сфере. Первая — моногамна, верная жена. Вторая… — он слегка сжал переносицу, — компульсивное сексуальное поведение, маниакальные эпизоды. Ядерная смесь.

Его голос стал тише, почти интимным.

— А третья… Диана. Семнадцать лет. Совершенно иная родовая линия, другие интересы… Глубокая, резистентная депрессия, комплексное ПТСР, вероятно… — его взгляд стал твёрдым, — с элементами сексуального насилия в анамнезе. Панически избегает мужчин, почти не вербализирует переживания.

Он отвел глаза к окну, в его голосе зазвучала тяжесть.

— Настя… жила здесь, в Челябинске. Мы были очень близки. Три года назад она бесследно исчезла. А сейчас… объявилась в Крыму. Сама не понимает, как там оказалась — последние три года её сознание занимал другой альтер, совершенно незнакомый мне. Что-то произошло… триггер, мощный сдвиг… и теперь она вернулась. Растерянная, не помнящая ничего из этих трех лет. Одна в чужом городе, с чужой жизнью.

Глаза Маргариты загорелись тем самым огнем, который заставляет врача забыть о собственном выгорании.

— Станислав Александрович, это… невероятно сложный и уникальный случай. Конечно, я готова взяться, если доверяешь. — Она сделала паузу, изучая его лицо. — Ты к ней едешь?

— Да. Мне нужно увидеть её собственными глазами — оценить состояние, понять, какой из альтеров сейчас в сознании, и что стало тем самым триггером для возвращения. — Его взгляд стал тяжёлым, почти отцовским. — После трёх лет молчания и такого хаоса… это требует личного вмешательства. Немедленного.

Маргарита кивнула, ее лицо выражало полное понимание и сосредоточенность. С легкой улыбкой, но с профессиональной твёрдостью в голосе она сказала:

— Хорошо. Держи меня в курсе. А здесь я всё возьму под контроль. Не переживай. — Она сделала небольшую паузу, и ее взгляд стал серьезнее. — И… будь осторожен, Стас. Диссоциативные переключения в нестабильном состоянии могут быть абсолютно непредсказуемы. Особенно при личной вовлеченности.

Она вышла, оставив его наедине с мыслями о предстоящей дороге и о той, что ждала его в Крыму, сама не зная, что он уже почти в пути.

Глава 7. Манипуляции подруги

Как только дверь за Маргаритой закрылась, Стас потянулся к компьютерной мышке. Через несколько кликов билет на поезд до Керчи был куплен. Он вздохнул, откинулся на спинку кресла и набрал номер.

— Ночью сажусь на поезд. Через 3 дня буду у тебя. А ты пока там дел не натвори, — сказал он, стараясь, чтобы в голосе звучала легкая шутливость.

— Да какие уж дела!? — голос Насти в трубке был уставшим, но уже без той слезной отчаянности. — Сижу, пытаюсь жизнь собрать по кусочкам. Вот только Арина эта… Стас, она меня пугает.

— Чем именно?

— Чрезмерной истеричностью и претензиями. Такое ощущение, что она не просто подруга…

— Может, не просто? — осторожно предположил он.

— Боже упаси! Нет, — она помолчала. — Я тут вычитала, что встречаюсь с каким-то парнем, правда, не видела его еще. Да и не очень хочу, если честно.

— Не хочешь видеть или?.. — уточнил Стас.

— От «или» я как раз бы не отказалась, — с горькой усмешкой призналась она, — но я же его совсем не знаю… И Стас… Я Егора люблю.

— Родная, прости, но с Егором у вас давно все кончилось. Ты же сама…

— Я знаю, что я его прогнала! — перебила она с внезапной горячностью. — Но он так легко сдался? Я не верю. Я хочу услышать это от него лично.

— Это невозможно, никто не знает, где он сейчас. — Голос друга стал мягче. — Лучше расскажи мне про эту… Арину? Что именно пугает?

— Она странная… — И Настя включилась в подробный, сбивчивый рассказ, пытаясь уложить в голове то, что не поддавалось логике. Она пересказала историю, вычитанную из дневника Третьей, которую Арина обвиняла в том, что, выкладывая фотографии с их общего похода, она не упомянула ее в посте: «Я прошла Генералы! — возмущалась подруга. — Не мы, а я!»

— Какая разница, я или мы? — с искренним недоумением говорила Настя-вторая. — Это же Ее личная страничка, и она рассказывала о себе… Она же не писала, что была одна! Просто пост от ее лица… — Она пыталась оправдаться, хотя и сама не понимала, перед кем и за что. — Но какие-то странные чувства… Почему она мне так дорога? Почему я так это всё чувствую, будто это действительно я ее обидела? — Настин голос дрогнул.

Она продолжила рассказывать, как Арина сокрушалась на Третью, но, по сути, на нее — Вторую: «Ты и другую нашу прогулку оставила без меня! Когда тебя под фотографией спросили: „Кто снимал?“, ты ответила „Змея с прошлой фотографии!“ Ты не сказала, что это была я!» Настя попыталась оправдаться за ее подругу (за Третью), что это была шутка, понятно же, что змея не могла этого сделать. Но Арина не отступала, отчаянно пытаясь доказать, что ее обидели. И вся эта переписка была похожа на какое-то безумное «Докажи, что я для тебя важна». При этом часто мелькали сообщения о том, что Арина не может постоянно находиться на связи, у нее есть своя жизнь, дела. Вот только этой постоянной связи хотела она, а не Настя. Шквал сообщений, требований немедленных объяснений. И как только все обвинения были высказаны, а ответы получены, Арина написала короткое: «Мне нужно время» и отключилась сама.

— То есть, — заключила Настя, и в ее голосе зазвучала первая, здоровая злость, — я должна быть постоянно на связи, а ей можно вот так, вывести меня из себя и просто исчезнуть на неопределенный срок?..

Стас очень внимательно слушал, не перебивая. Выдержал паузу, давая ей понять, что он всё услышал и осознал всю тяжесть и абсурдность ситуации.

— Насть, подожди. То, что ты описываешь… это не просто странность или ссора между подругами. Это классический паттерн эмоционального насилия и манипуляции. Ты только вдумайся в динамику, которую сама же и описала.

Он сделал ещё одну паузу, чтобы его слова дошли.

— Она создаёт искусственный дефицит своего внимания — «у меня есть своя жизнь», — но при этом требует от тебя тотальной доступности. Она предъявляет абсурдные претензии к тому, как вы ведёте личную страницу, заставляя вас оправдываться за то, в чём нет вины. Она устраивает сцены ревности к… кому? К самой себе? А потом, выжав из вас все эмоции, получив подтверждение своей значимости через ваши оправдания, она сама совершает то, в чём и обвиняла — исчезает. И главный вопрос, который ты задала — абсолютно верный. Это вопрос к самой сути этих двойных стандартов.

Он говорил спокойно, но твёрдо, его голос был голосом врача, ставящего точный, безжалостный диагноз.

— Она выстраивает травматическую привязанность. И вопрос не в том, «почему она тебе дорога», а в том, «какой части тебя эта болезненная динамика кажется знакомой и почему она соглашается в это играть?» Это то, над чем нужно работать. Но, Насть, ты только вернулась. Тебе точно нужно бросаться в такой эмоциональный ураган прямо сейчас?

— Я не знаю, Стас! Черт! Я вообще ничего не знаю! — в ее голосе снова появилась паника. — Я только чувствую, что она мне нужна, но в то же время понимаю, что это не мои чувства, а той, что была ее подругой! Но Арина знает ее, и знает про наше расщепление. И мне даже с этого легче, что я могу с кем-то об этом открыто говорить. Пусть так… эмоционально…

Стас сделал глубокий вдох, его голос стал мягче, но сохранил профессиональную собранность.

— Настя, послушай меня внимательно. Тот факт, что она знает о твоём ДРИ и ты можешь быть с ней открыта — это мощнейший крючок. Именно на этом манипуляторы и ловят людей с травмой. Они дают иллюзию принятия, чтобы было проще нарушать границы. — Он сделал паузу, давая ей это осознать. — Твоё замешательство абсолютно понятно. Часть тебя, та самая альтер, которая выстроила с Ариной эти отношения, — чувствует эту связь и потребность в ней. А ты, вернувшись, получила эти чувства в «наследство», как чужую сумку, в которую даже заглядывать страшно. Но теперь это твоя сумка, и тебе с этим жить. — Его тон стал ещё более бережным, но неумолимым. — То, что ты говоришь — «это не мои чувства» — это ключевой момент. Ты их признаёшь, но отделяешь от себя. Это здоровая позиция. Но сейчас эти «чужие» чувства управляют твоим состоянием. И этот человек, осознанно или нет, использует эту уязвимость. Фраза «мне нужно время» после такой бури — это не честная пауза, это наказание. Мол, «подумай о своём поведении, пока меня нет». Это чистейшей воды манипуляция.

Он замолкает, слыша её сдавленное дыхание в трубке.

— Мне сложно, Стас. Я совсем одна. Когда ты приедешь? Ты нужен мне. Я без тебя не вывезу. Я стала какой-то истеричкой…

Стас услышал, что Настя заплакала. Его голос стал предельно мягким и твёрдым одновременно, в нём слышалась вся серьёзность момента.

— Родная, слушай меня. Дыши. Ты не истеричка. Ты — человек, который переживает невыносимый стресс. Это нормально — плакать. Это нормально — звать на помощь. Ты сделала всё правильно, позвонив мне.

Стал слышен звук перемещения по комнате, будто он встал и начал ходить, чтобы говорить ещё более сосредоточенно.

— Я уже купил билет и буду у тебя через три дня. Да, это долго. Мы не можем ждать. Мы должны сделать несколько вещей прямо сейчас, пока я в пути.

Его речь стала чёткой, структурированной, как план действий в кризисе.

— Первое: положи трубку и включи громкую связь. Я буду на линии, пока ты не сделаешь то, что я скажу. Иди умой лицо ледяной водой. Сейчас же. Прошу не как друг, а как врач приказываю. Холод остановит панику.

Он сделал небольшую паузу, чтобы она могла отреагировать, но продолжал твёрдо вести её.

— Второе: после этого возьми блокнот и ручку. Мы с тобой составим план на эти три дня. Почасовой. В нём будет время на чай, на сериал, на душ, на разговор со мной. Ты не останешься одна ни на минуту, даже если физически будешь одна. Я буду звонить тебе утром, днём и вечером. Ты мне только скажешь, во сколько тебе удобно. — Его голос немного смягчился. — И третье, самое главное: ты не «стала» кем-то. Ты — Настя. Ты сильная. Ты справишься с этим. Арина — это эпизод. А я — твой друг и врач. И я уже в пути. Просто продержись до моего приезда. Договорились?

— Договорились, — тихо, но уже гораздо более собранно выдохнула она в трубку.

Настя сбросила вызов, и комната снова погрузилась в тишину, но теперь не такую гнетущую. Сквозь призму слез она услышала его твердый, спокойный голос, который стал тем самым якорем, не дававшим ей сорваться в пучину паники. Она глубоко вдохнула. Впереди были три дня. Всего три дня. Она могла продержаться. Он ехал. И это знание грело изнутри, отгоняя тревожную тень Арины. Она была не одна.

Глава 8. Чужой мужчина

Прошло два дня с того разговора со Стасом. Два дня, которые Настя провела, старательно следуя составленному плану: чай, сериалы, короткие прогулки и его звонки, ставшие островком стабильности в бушующем море ее сознания. Она почти начала верить, что сможет продержаться.

Когда в очередной раз зазвонил телефон, Настя ожидала услышать Стаса, но на экране высветилось совсем другое имя — Кирилл. Что-то внутри ёкнуло — тревожное и одновременно предвкушающее.

— Алло? — осторожно сказала она.

— Настён, привет! Я вернулся, — мужской голос в трубке был низким, бархатным, полным неподдельной радости. В нем не было ни капли неуверенности, будто он говорил с близким и давно ожидаемым человеком.

И что-то в Насте щёлкнуло. Паника отступила, уступив место лёгкой, почти кокетливой улыбке. Голос сам собой стал ниже, томнее.

— Кирилл! Привет! Как командировка? — она сказала это так естественно, словно ждала этого звонка всю жизнь. Где-то глубоко внутри кричала крошечная, испуганная часть ее, та, что помнила Егора и его взгляд, но этот крик тонул в мощной, чужой волне облегчения и интереса, нахлынувшей на нее. Это была не ее радость, но она ощущала ее всем телом.

— Соскучился, — просто сказал он, и от этих слов по спине побежали мурашки. — Заеду за тобой вечером? Сходим куда-нибудь?

— Да, конечно, — почти не раздумывая, согласилась она. Чужая жизнь сама вела ее за руку.

Вечером он стоял у ее подъезда, прислонившись к темному внедорожнику. Высокий, крепко сбитый, явно старше ее лет на десять-пятнадцать. Седые виски и щетина такого же серебристого оттенка придавали ему солидность. Но больше всего ее поразили его глаза — ясные, пронзительно-серые, казалось, видящие насквозь. В них было столько уверенности и спокойной силы, что ее собственные тревоги на мгновение показались ей смешными и незначительными.

— Настенька, — он улыбнулся, открывая перед ней дверь машины. От него пахло дорогим парфюмом и свежестью.

Они поехали в уютное кафе на набережной. Разговор лился легко и непринужденно. Он рассказывал о своей поездке, она смеялась его шуткам, и все это было до жути знакомо — жесты, темы, даже то, как он заказал для нее вино, которое она якобы любила. Она ловила себя на том, что знает, что он скажет дальше, и это ощущение было одновременно пугающим и пьянящим. Она гуляла по краю чужой памяти, и это головокружение было слаще страха.

После ужина они вышли на набережную. Морской воздух, огни города, отражающиеся в черной воде, — все это казалось одновременно и чужим, и до боли знакомым. Он взял ее за руку, и его ладонь была твердой и теплой. Она не отняла свою.

Они молча шли некоторое время, и когда он остановился, повернулся к ней, его серые глаза в свете фонарей казались почти серебряными.

— Ну что, — тихо спросил он, — к тебе или ко мне?

Вопрос повис в воздухе, простой и прямолинейный. В голове у Насти молнией сверкнуло лицо Егора, пронзительная боль потери, стыд. Но тут же, как волна, накатило другое — мощное, животное, всепоглощающее желание. «Мне нужен секс. Мне нужно почувствовать, что я живая, что я существую, что я не призрак из прошлого». Это было ее желание к не ее мужчине. Отчаянное и компульсивное, но сейчас оно жило в ее теле, жгло изнутри.

Она кивнула, и ее голос прозвучал тихо, но четко, почти как у кого-то другого:

— К тебе.

Он улыбнулся, и в его глазах вспыхнуло удовлетворенное понимание. Ладонь его, лежавшая на ее руке, слегка сжала ее, подтверждая негласную договоренность.

Они пошли обратно к машине, и Настя позволила себе утонуть в этом моменте. В звуке его шагов рядом, в далеком шуме прибоя, в тепле его руки. Она сознательно гасила тихий, надтреснутый голосок внутри, который твердил о предательстве, о прошлом, о Егоре. Вместо этого она слушала другой, более громкий и настойчивый шепот: «Живи. Чувствуй. Забудь».

Огни города расплывались в ночи, превращаясь в гирлянды. Дорога к его дому показалась одновременно бесконечной и стремительно короткой. Она смотрела в окно на мелькающие машины, и ей казалось, что она плывет по течению чужой, но такой соблазнительной жизни, где не было места прошлой боли, а было только простое, понятное, физическое настоящее.

Машина увозила ее от развалин старой жизни — в неизвестность, в забвение, в объятия незнакомца, которые так отчаянно жаждало ее тело.

Глава 9. Приезд Стаса

Настя шла к дому, в котором остановился Стас, сверяясь с навигатором. Он приехал рано утром, но она выждала несколько часов, оттягивая момент. Боялась. Боялась столкнуться лицом к лицу с тем прошлым, в котором, кроме него, не осталось ничего живого.

Она прошла в открытую калитку и остановилась перед большим, светлым домом — он снял его на время своего пребывания. Поднявшись на крыльцо, она замерла в нерешительности перед массивной деревянной дверью, но та тут же открылась. Он ждал ее.

— Привет! Проходи! — его голос прозвучал суховато, сдержанно. Не было ни привычного теплого объятия, ни тем более поцелуя, на что они оба теперь не решались. Слишком много воды утекло. Для него — три долгих года. Для нее — мгновение, но все вокруг изменилось неузнаваемо. Он выглядел уставшим, немного постаревшим, но в его осанке, во взгляде оставалась та самая, знакомая ей сила и притягательность.

Она молча прошла в гостиную, подошла к большому окну и замерла, глядя в сад. Это был ее привычный ритуал — смотреть в окно, когда слова застревали в горле комом, а внутри все кричало.

Он подошел сзади. Близко. Почти вплотную. Она чувствовала исходящее от него тепло, но он все так же не решался обнять. А она не решалась попросить.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — Стас отступил, и его голос снова зазвучал обычно, будто этих трех лет не было, и она просто зашла к нему на огонек, как делала это бесчисленное количество раз.

Настя повернулась, на мгновение встретилась с ним взглядом и беззвучно покачала головой.

— Как ты сейчас? — спросил он мягче.

— Не знаю, — голос ее дрогнул. Внешне она еще держалась, но внутри уже поднималась буря, грозящая снести все плотины.

— А это что? — он снова подошел и осторожно взял ее за запястье, касаясь чистой белой повязки.

Она опустила глаза, промолчав. Стыд и растерянность сковали язык.

— Это Диана сделала? — настойчиво, но без упрека уточнил он.

— Да, — выдохнула она, вспоминая, как та, отчаянная и обезумевшая от боли, вырвалась наружу во время очередного сообщения от Арины, полного обид и упреков.

— Вы все вернулись? — его вопрос прозвучал с профессиональной осторожностью.

Она подняла на него взгляд и кивнула, не в силах вымолвить слово.

Стас какое-то время внимательно смотрел ей в глаза, пытаясь уловить малейшие изменения, узнать, кто перед ним.

— Насть, но сейчас со мной ты? — уточнил он.

— Ты перестал нас различать? — на ее глазах выступили слезы, но она из последних сил сжимала кулаки, стараясь держаться.

— Ты изменилась.

— Я та же, — прошептала она.

— Эта печаль в глазах… Я никогда в тебе этого не видел.

Ее броня рухнула в одно мгновение. Слезы хлынули ручьем, смывая остатки самообладания.

— Я люблю его, но его больше нет рядом! — вырвалось у нее сквозь рыдания. — И я как последняя шлюха трахаюсь с чужим мужиком! Господи, как мне с этим жить? Стас, я не могу! Я не хочу!

Он молча и крепко обнял ее, прижал к себе, позволяя выплакать всю накопившуюся боль, весь ужас от осознания произошедшего. Он просто держал ее, пока тело сотрясали спазмы.

— Ты справишься. Я помогу тебе. Я буду рядом, — тихо, как мантру, повторял Стас эти слова, но она, казалось, не слышала их, захлебываясь в собственных страданиях.

Потом было успокоительное. Ему даже не пришлось настаивать — она была в таком состоянии, что не могла ясно мыслить. Он лишь коротко уточнил о противопоказаниях, о которых она, конечно же, не знала.

— Я поставлю тебе небольшую дозу, просто чтобы ты немного пришла в себя. Ты поспишь, тебе это сейчас необходимо.

После укола она еще минут двадцать боролась со сном, а поток страданий продолжался, хотя и с меньшей силой. Стас не до конца понимал, о чем она бормотала сквозь слезы, но не переспрашивал. Он ждал, когда истощение возьмет верх, и ее сознание погрузится в забытье.

Когда Настя проснулась, то первое, что она услышала, — его голос, резкий и сердитый. Он с кем-то говорил по телефону. Она вышла в гостиную и увидела его стоящим у окна. Он был напряжен.

— Меня не интересует, что он скажет! Просто отмени все мои записи! — почти прикрикнул он в трубку и, заметив ее, резко закончил разговор. — Прости, мне нужно идти. Позже наберу.

Настя растерянно смотрела на него сонными глазами.

— Как самочувствие? — спросил Стас, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Она молча опустилась на диван. В голове гудели все те же тяжелые мысли, но теперь они казались далекими, приглушенными, как будто отделенными от нее толстым стеклом.

— Девочка моя, — ласково произнес он, садясь рядом.

И эти слова стали последней каплей. Слезы снова покатились по ее щекам, тихие и безнадежные. Так ее всегда называл Егор. И его больше не было. Она никогда не услышит это от него.

Стас снова обнял ее, давая возможность выплакаться.

— Может, еще укол? — осторожно предложил он.

— Ты можешь поставить такой, чтобы я уснула и не проснулась? — прошептала она, уткнувшись лицом в его плечо. — Я не хочу жить в этом кошмаре.

— Так, успокойся! Я с тобой! — его объятия стали крепче.

— Я не хочу жить, Стас.

— Ты сейчас говоришь за личность? Или… — он вглядывался в ее заплаканное лицо, ища ответа, но видел лишь боль и пустоту. — Насть, у тебя есть суицидальные мысли?

Она бессильно покачала головой.

— А самоповреждения? Это только Диана делает?

— Пока да, — еле слышно ответила она.

— Что значит, «пока»? — его голос стал жестче, настороженнее.

— Я тоже хочу! — вырвалось у нее, и слезы хлынули с новой силой.

— Расскажи мне. Что именно ты хочешь сделать? — он не отпускал ее взгляд, его лицо стало серьезным, врачебным.

Она молчала, сжав губы.

— Настя, мне нужно это знать! Ты понимаешь, насколько это серьезно? Я не смогу тебе помочь, если ты будешь молчать!

— Я хочу резать половые органы, а не руки… — ее голос сорвался на шепот. — Я хочу… чтобы было больно там.

Он тяжело вздохнул, и его голос стал очень мягким, но невероятно твердым — голосом и друга, и врача одновременно.

— Родная, ты понимаешь, что это не выход? За что ты себя так наказываешь?

— «Мне просто все равно, с кем трахаться», — холодно, точно цитируя, повторила она фразу Егора, которая жгла изнутри все эти дни.

— Так ли это на самом деле? — спокойно парировал он.

— А почему он так говорил?

— Ты же сама знаешь, что он шутил. Да, шутка была жестокой. Но раньше ты никогда не обижалась.

— Тогда — нет. А сейчас я смотрю на это иначе. Меня, как последнюю блядь, все время тянет к мужчинам!

— Настя, желание и действие — это разные вещи. Твое влечение обусловлено болезнью, твоим состоянием. А вот отказ поддаваться ему — это твой выбор.

— Я поддалась… Я даже не понимаю, как это вышло. Не понимаю, что творится у меня в голове! Я потеряла любимого человека и тут же пошла к другому! Я хотела его, Стас! И это было единственное, о чем я думала! — Она замолчала, переводя дух. — Он прикасался ко мне, а я закрывала глаза и понимала, что это не Егор… Но мое тело… оно отзывалось, понимаешь? Он был прав! Я — шлюха. Мне все равно, с кем! — ее голос перешел в надрывный шепот. — Я — не она. Но я и не я. Я — никто.

Стас слушал, не перебивая, его лицо было серьезным и сосредоточенным. Он понимал, что ключевой драйвер ее состояния — не просто боль утраты, а глубочайший стыд. Она интерпретирует свои симптомы, как моральный провал, а слова Егора стали для нее травматическим ярлыком, который она теперь на себя навешивает.

Когда она замолчала, высказав все, он мягко взял ее за подбородок, заставив встретиться с ним взглядом.

— Насть, слушай меня очень внимательно, — его голос прозвучал твердо, но без упрека. — Твое тело отзывалось не потому, что ты «шлюха». Оно отзывалось потому, что оно живое. А живому свойственно хотеть близости, тепла, особенно когда душа разорвана в клочья и ищет хоть какого-то утешения, хоть намека на то, что ты еще жива. Это биология, это инстинкт, а не моральный провал. — Он отделил симптом от морали, что являлось краеугольным камнем терапии. Отпустив ее подбородок, продолжил смотреть прямо в глаза. — Ты не предала Егора. Ты пыталась выжить. Искала хоть каплю человеческого тепла в ледяной пустоте, которую обнаружила вместо своей жизни. — Он менял нарратив с «измены» на «выживание», что снижало стыд. — Ты не виновата. Ни капли. Понимаешь?

Стас смотрел на нее с безграничным сочувствием и твердостью.

— А теперь запомни: я здесь не для того, чтобы судить. Я здесь, чтобы помочь тебе собрать осколки. Все. Даже самые острые и темные. Я готов быть рядом 24/7, пока тебе не станет легче, но тебе нужна профессиональная помощь. Давай я помогу тебе найти врача?

— Я не хочу это даже обсуждать! — нервно вырвалось у нее, она отвела взгляд.

— Хорошо, — без борьбы согласился Стас.

Он понимал, что самым сложным будет даже не само лечение, а уговорить Настю сделать первый шаг. Раньше ему этого не удавалось — ее железное «я сама контролирую процесс» было непреодолимой стеной. Но сейчас он надеялся, что три потерянных года станут тем самым веским аргументом, который наконец заставит ее сдаться и принять помощь. Сегодня она отказалась, для него это значило лишь одно — завтра он попробует снова.

Глава 10. Тонкая грань

Вечер опустился над домом, окрашивая стены гостиной в глубокие синие тени. Настя сидела, поджав ноги на диване, и смотрела, как Стас заваривает на кухне чай. Тишина между ними была не неловкой, а уставшей, насыщенной всем сказанным и несказанным.

— Стас… — ее голос прозвучал тихо, почти детски-робко. — Я могу остаться у тебя сегодня? Я не хочу возвращаться в эту чужую, пустую квартиру.

Он повернулся, держа в руках две кружки. Его взгляд был мягким.

— Конечно. Дом большой, комнат хватит. Мне самому будет спокойнее, если ты будешь рядом.

Она помолчала, глядя на пар, поднимающийся над кружкой.

— А можно… к тебе? — она не смотрела на него, уставившись в свои колени. — Ты мне сейчас нужен.

Стас тяжело вздохнул и поставил кружки на столик возле дивана. Он сел рядом, но сохраняя дистанцию.

— Насть, родная, нет, — его голос был твердым, но без упрека. — Не нужно мешать все в кучу. Мою поддержку и твое желание заглушить боль. Нашу дружбу и… секс. Сейчас тебе нужен друг, а не любовник. Я не могу быть и тем, и другим для тебя. Особенно сейчас. Это будет неправильно по отношению к тебе.

На ее глазах снова выступили слезы, но на этот раз — тихие, безнадежные. Она выглядела совсем потерянной и маленькой.

Стас понимал, что секс в данной ситуации был бы для нее не актом близости, а формой самоповреждения и регрессии, поэтому отказался стать инструментом в ее саморазрушительном паттерне.

— Хотя бы посидишь со мной? Пока я не усну? — попросила она, и в ее голосе слышалась такая беззащитность, что он не смог отказать.

— Хорошо, — мягко согласился он. — Я посижу. Давай пей чай и пойдем спать, а то уже поздно. А тебе сейчас нужен хороший сон.

Она послушно выпила чай с ромашкой, а потом прошла в отведенную ей комнату, разделась и легла на большую кровать, укрывшись одеялом, повернувшись к другу спиной. Он присел на край и положил руку ей на плечо, создавая таким образом ощущение безопасности.

Через некоторое время ее дыхание стало глубоким и ровным. Стас посидел еще несколько минут, убедился, что она спит, и тихо вышел, прикрыв за собой дверь.

Но сон ее был тревожным и поверхностным. Его нарушила вибрация телефона, лежавшего на тумбочке. Одно сообщение, второе, третье… Настя метнулась в полусне, пытаясь сориентироваться в чужой темноте. Рука нащупала холодный стеклянный экран. Яркий свет ударил в глаза, заставив щуриться. Арина.

«Привет! Как ты?»

Сообщения от подруги сыпались одно за другим, настойчивые, тревожные:

«Ты спишь? Или обиделась?»

«Снова ушла в молчанку…»

«Может, тебе и, правда, будет лучше без меня?..»

Не сумев получить желаемое от Стаса, Настя нашла другой объект для эмоциональной разрядки. Ее переписка с Ариной стала продолжением того же паттерна: поиск внешнего источника для регуляции внутренней боли.

— Стас приехал, и мне легче. Наверное, — игнорируя выпады подруги, выдавила она пальцем, плохо попадая по буквам. Мысли путались, смешивая сон и явь.

— Почему наверное? — почти мгновенно пришел ответ.

Настя замерла на секунду, прежде чем написать правду, которая горела внутри:

— Он вернулся, и вернулось мое желание к нему.

— Но он же не станет? — последовал немедленный, осуждающий вопрос.

Настя не ответила. Ей не хотелось писать «нет». Не сейчас, когда это «да» было таким ярким, таким реальным, единственным, что могло заткнуть дыру внутри. Она хотела верить, что он станет. Что он должен стать.

Телефон снова завибрировал, вырывая ее из раздумий.

«Насть! Ответь!»

«Куда ты пропала?»

«Ты с ним сейчас?»

«Не молчи! Я же переживаю за тебя!»

В этих словах сквозила не забота, а контроль, панический страх потерять влияние. Но Настя, ослепленная своей собственной потребностью, не видела этого. Она видела лишь то, что ей бросают спасательный круг, и хваталась за него.

— Да, я с ним, — коротко ответила и отключила телефон.

Она не хотела больше читать. Не хотела ни осуждения, ни ложной поддержки. Ей нужно было то, что мог дать только Стас — тихая, неподдельная сила, исходившая из соседней комнаты. Но дверь была закрыта, а она оставалась одна в темноте, зажатая между своим отчаянием и чужими ожиданиями, с телефоном в руке, который был одновременно и спасательным кругом, и якорем, тянувшим ее на дно.

Глава 11. Условности

Утро началось не с пробуждения, а с судорожного хватания за телефон. Настя не могла объяснить этот новый, навязчивый ритуал — потребность сразу проверить сообщения, словно в них было спасение от гнетущего одиночества. Как будто эти цифровые знаки внимания могли подтвердить, что она кому-то нужна.

Экран загорелся, ослепляя в полутьме комнаты. Сообщения посыпались одно за другим. От Арины. От Кирилла. И… от какого-то Алексея. Она на мгновение замерла, прежде чем вспомнила — начальник. Тот самый, с которым у Насти Третьей были «очень хорошие отношения».

Она открыла его сообщение первым, со странным чувством предвкушения.

— Привет! Как ты? Надеюсь, хорошо? На работу выходить собираешься? Жду тебя в понедельник.

Настя посмотрела на дату в телефоне — пятница. Осталось три дня до столкновения с очередным пластом чужой жизни. Мысль о работе вызывала лишь смутную тревогу. Она надеялась на автопилот — на мышечную память, на общие знания системы или на то, что просто уступит место той, кому все это и принадлежало.

Сообщение от Кирилла было лаконичным и прямым: «Заезжал к тебе, не застал. Не дозвонился. Позвони». От него веяло холодком, требованием отчета.

Дальше — Арина. Десятки сообщений, нарастающих по накалу: «Опять отключилась?» «Ты же обещала не пропадать!» «Ты хоть маленько обо мне думаешь? Мне было плохо из-за тебя. Я всю ночь не спала.» «А ты там с ним…» «Тебе не мешало бы подумать и о душе, не только о теле!» «Какой он врач после этого?!»

Последние два сообщения впились в нее, как иглы. Она сама дала повод, написав вчера о своем желании, и теперь пожинала плоды. Часть ее делала это нарочно — играла в опасную игру, тестируя и свои фантазии, и реакцию подруги. Но реакция оказалась хуже, чем она ожидала. Эта морализаторская позиция, это вторжение в ее границы и, главное, эта оценка Стаса как врача — все это переполнило чашу терпения.

Пальцы сами побежали по клавиатуре:

— Я сама решу, о чем мне думать и заботиться, ладно? — отправила она, и сразу добавила второе сообщение, чувствуя, как закипает. — И не смей судить моего друга! Да, он врач, но это не обязывает его хранить обет безбрачия. Я не его пациентка, и наши отношения не противоречат этике!

Ответ пришел почти мгновенно, словно Арина ждала у экрана:

— Но он видит твое состояние. Как врач. Или хочешь сказать, нет?

Настя стиснула зубы.

— Именно поэтому у нас ничего не было. Но, если и будет, я не вижу в этом ничего плохого.

— Слава Богу! — прилетел ответ.

— А он тут причем?! — почти выдолбила она в телефоне.

— Что отвел тебя от греха.

— А что есть грех, Арин? Секс? Серьезно? — ее пальцы дрожали от ярости. — Как ты с такими мыслями вообще со мной общаешься? Я же живу этим!

— Я вижу за этим боль, — ответила Арина с убийственным спокойствием.

— Хорошо. Но за этой болью ничего нет — пустота. Так что такое грех? Ты скажешь?

— Давай поговорим, когда я приеду? — прилетел классический уход.

— Как всегда, сбегаешь от ответа!

— Не сбегаю!

— Тогда ответь!

И она ответила. Длинным, витиеватым сообщением о грехе как отдалении от Божьей благодати и о пороке как о рабстве. Настя пробежала глазами по тексту, и ее захлестнула новая волна гнева. Слишком часто Арина приписывала Богу права распоряжаться ее жизнью. Обсуждать это дальше не было сил.

Она сжала телефон и вышла из комнаты. Стас уже был на кухне, возился с завтраком. Запах свежего хлеба и заваренного кофе был таким сильным, что на мгновение отвлек ее от цифрового кошмара.

— Доброе утро! Как спала? — Стас обернулся и улыбнулся, и в его улыбке было столько тепла и принятия, что ей захотелось заплакать.

— Доброе ли? — хмуро бросила она, прислонившись к косяку. — Стас, ты веришь в Бога?

Он поднял брови, поставив кофейник.

— Вау! С чего вдруг? — он пошутил, но, увидев ее серьезное лицо, сменил тон. — Верю, Насть. Но не в том догматичном виде… Мое образование и профессия не позволяют, понимаешь?

— Нет, — честно сказала она, сев за стол.

— По роду деятельности я сталкиваюсь с вещами, которые многие называют «греховными». Но я, как врач, вижу их иначе. Например, разные формы сексуальности или мастурбация. Я вижу, к каким неврозам, депрессиям и реальным болезням приводят запреты и внушенные страхи. Для меня грех — это причинение вреда. Себе или другому. А не следование естественным потребностям.

— А в чем тогда твоя вера? — не отступала она.

— Я верю, что существует некая высшая сила, энергия, порядок во Вселенной. Но суть ее, я уверен, не в запретах, а в гармонии и балансе. — Он поставил на стол две кружки с кофе и сел. — Но почему ты спрашиваешь? Что-то случилось?

— Для меня важно понять.

— Что именно понять? Ты хочешь оценить свои поступки через призму чьей-то веры?

— Да куда уж мне, блуднице! — с горькой усмешкой бросила она.

— Мария Магдалина тоже имела не лучшую репутацию, если верить канонам, — мягко парировал он.

— Ты уходишь от ответа.

— Хорошо. Давай конкретизируем. Что именно тебя гложет?

— Что есть порок? Моя подруга говорит… — и Настя зачитала сообщение Арины: «Мне кажется, что грех — это как начальная стадия. А порок, это уже выбор… Грех, это то, что отдаляет нас от Божией помощи и благодати. И здесь человек сам выбирает по какому пути идти. Всегда проще путь, сама знаешь, какой. Порок — это зависимость. Рабство. Потом — пустота».

— Это ее личная правда, — сказал Стас спокойно. — Ты же знаешь, что общей, единственно верной правды не существует?

— Знаю.

— Тогда почему ее частное мнение тебя так ранило? Почему ты не ищешь общения с теми, для кого твоя жизнь — не порок, а норма? Почему тебя тянет к людям, которые тебя заведомо осуждают?

— Она не осуждает! — попыталась защитить подругу Настя, но тут же осознала, что он прав.

— Но и не принимает. А ты снова и снова чувствуешь себя «грязной»? Насть, подруга должна поддерживать, даже если не разделяет твоих взглядов, а не оценивать тебя через призму своих, чужих для тебя ценностей.

— Но тогда я не остановлюсь… и сделаю это! — с вызовом сказала она.

— И что? Получишь свое удовольствие и не будешь себя корить, потому что в глазах близких тебе людей это — нормально! — его голос прозвучал страстно. — Пойми, понятие порока настолько условно, что каждый сам для себя решает, что есть порок, а что — нет.

— Она любит повторять: «Не все в жизни — сплошное удовольствие».

— А другой человек сказал бы: «Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в радостях». Тебе нужно понять: не всем нужна твоя правда, не каждый готов ее принять. Но это не значит, что проблема в тебе. Это значит, что человек просто выбрал для себя другие ценности. И ты, кстати, ее ценности тоже не принимаешь!

— Мне сложно, — сдалась она, чувствуя, как запутывается.

— Потому что для тебя принять чью-то иную позицию — значит, предать себя. Но это не так. Ты — отдельная личность! Принимая, что другой человек живет по другим правилам, ты не перестаешь существовать и не изменяешь себе.

— Но именно так я и чувствую! — воскликнула Настя. — Как будто растворяюсь!

— Знаю, — его голос стал мягче. — С этим можно и нужно работать. В терапии. Это и есть проработка границ.

— Почему все мои проблемы всегда упираются в секс? — с отчаянием спросила она, вглядываясь в свою кружку.

— Не все, Насть. Просто на этом фокусе ты застреваешь сильнее всего. Другие свои «проблемы» ты, бывает, принимаешь как данность, а эти — нет. Или, как говаривал дядюшка Фрейд, все есть сексуальная энергия, — Стас снова попытался пошутить.

— Не люблю я твоего Фрейда с его сексуальной энергией! — буркнула она.

— Вот видишь, — он улыбнулся. — Ты сама, бессознательно, возводишь секс в нечто порочное и запретное! Ты, а не кто-то другой! Хотя на словах отрицаешь. Но ведь это просто одна из форм человеческих отношений, такая же естественная, как есть или дышать.

— Почему мне тогда так сложно это принять? — ее голос стал тихим, надтреснутым.

— Я тебе уже не раз говорил, — он посмотрел на нее с безграничным терпением. — Потому что твоя самооценка зависит от оценки тебя другими. Ты ищешь подтверждения своей «нормальности» в глазах тех, чьи ценности противоположны твоим. Ты пытаешься добиться любви и принятия от тех, кто априори не может их дать. И это болезненный тупик. Ценности другого человека не определяют, кто ты есть. Никоим образом. Это просто его карта мира. А у тебя — должна быть своя.

Он замолчал, и в кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь хрустом тостов, шумом столовых приборов и звуком приходящих сообщений на Настин телефон. Слова Стаса тяжелые, но честные медленно оседали в ней, сталкиваясь с привычным хаосом самообвинения.

Настя смотрела на мигающий экран, но не торопилась брать гаджет. Вместо этого она подняла взгляд на Стаса. Он молча наблюдал за ней, и в его глазах читалась не оценка, а тихая поддержка.

Глубоко вздохнув, она отодвинула телефон и потянулась к тосту. Небольшой жест, но в нём скрывалось нечто большее — первый, робкий шаг к собственному выбору.

Глава 12. Игра в одни ворота

После завтрака они переместились в гостиную, и Стас попытался осторожно выяснить подробности Настиного появления и новой жизни, но она не смогла сосредоточиться. Мысли упрямо возвращались к телефону, к необходимости ответить Арине.

— Извини, мне нужно… ответить ей, — попросила она, и Стас, видя ее напряжение, молча кивнул.

Она открыла мессенджер. Десяток новых сообщений. Все с одним и тем же посылом: ее исчезновение — это предательство, заставившее подругу волноваться. Уверенность, с которой Настя хотела ответить, испарилась в считанные секунды, сменившись знакомым, тошнотворным чувством вины, сдавившим грудь.

Арина, увидев, что Настя «онлайн», тут же написала:

— Ты нормальная вообще? Я тут волнуюсь, а ты молчишь!

Настя стиснула зубы. Ей хотелось кричать, но пальцы сами вывели ответ:

— Нет, я ненормальная! И тебе об этом известно.

— Ты все-таки сделала это? — последовал немедленный вопрос, полный мрачного любопытства.

— Тебе так важно? — отрезала Настя, чувствуя, как закипает.

— Мне важно, чтобы ты успокоилась, а это… Это нездоровое влечение, Насть. Когда мы думаем только лишь о своем теле, забывая о душе, и начинаются все эти душевные болезни.

В памяти Насти всплыла та самая религиозная статья, которую Арина присылала ей пару дней назад — о том, что все психические заболевания от лукавого. «Не греши — и будешь здоров». Примитивно, антинаучно и так удобно для того, чтобы винить во всем самого больного. И сейчас, когда подруга снова отрицала нормальность ее чувств, ее желаний, ее саму, — ярость пересилила вину. Ей захотелось сделать это назло. Доказать. Крикнуть, что это нормально!

— Мне это сейчас нужно, — коротко и твердо написала она.

— Он же врач, а расшатывает тебя еще больше.

— Он не расшатывает, а поддерживает. И он не мой врач, он мой друг! Это разные вещи, понимаешь? Он не обязан быть врачом вне работы, он обычный мужчина, и это его право, как человека.

— Ты просто его защищаешь.

— И что?

— Ты сама все понимаешь.

— Что я понимаю?

Ответа не последовало. Снова уход.

— Ты опять не отвечаешь… Такое ощущение, что ты специально игнорируешь мои вопросы, которые тебе неудобны, — не унималась Настя.

— Мне такие отношения непонятны, — уклончиво ответила Арина.

— Давай, расскажи снова про грех! — Настя уже знала ее слабые места.

— Это не то, о чем стоит вот так говорить.

— Как так?

— В переписке. Приеду — обсудим.

— Когда приедешь? Через месяц, когда будет уже не актуально?

Сообщение было прочитано, но снова — тишина. Настя чувствовала, как по телу разливается знакомая, липкая ярость. Сознание начало плыть, и на смену ей пришла Третья, с ее пограничным, острым гневом.

— Может, ты просто предпочитаешь говорить только о чем-то нейтральном? Так ты скажи, чтобы я не лезла к тебе с неудобными вопросами. Что мы не обсуждаем? Твою прошлую жизнь? Религию? Еще что-то?

Молчание.

— Мне вот только интересно, это недоверие или нежелание говорить на данные темы?

И снова тишина. Третья уже не могла остановиться:

— Когда тебе надо, ты выпытываешь, а когда мне… просто избегаешь ответа… А ведь говорила, что готова рассказать все…

Наконец-то пришел ответ. Длинный, выверенный текст:

— Тебе каждое утро нужно присылать памятку:

мне от тебя ничего не нужно, кроме того, чтобы ты была счастлива;

я тебе доверяю;

я никуда не деваюсь;

ответить готова и порассуждать на любые темы, только учти и уважай мое время, занятость и в конце концов время на подумать;

не ищи во мне подвоха, я — не враг;

я тебя не обманываю, и не обманывала;

Нормально? Распечатаешь себе?

Третья прочитала это и фыркнула. Слова, слова, слова… которые ничего не стоили.

— Нет, я забуду. Просто иногда пиши, что тебе нужно отлучиться, подумать, или ещё что. Тогда мои внутренние демоны не проснутся.

— Так я и пишу тебе постоянно.

— Нет, постоянно и в моменте это разное.

— Капец, мне что каждый раз тебя знакомить с собой?

— Я помню, кто ты. И твои слова делают мне больно.

— Насть, тогда уточню — не помнишь, что именно? Кто я?

— Не помню, хорошая ты или плохая, грубо говоря. Когда я остаюсь наедине со своими мыслями, у меня демоны в голове просыпаются, и мне сложно самой увидеть правду. Мне нужен кто-то, кто это объяснит или я себя накручу. И никакие распечатки не помогут.

— Ты мне говорила. Я это помню… Что именно здесь нужно понять или объяснить?

— Почему ты пропадаешь, когда я добиваюсь твоего ответа? Что это, нежелание говорить?

— Я не пропадаю, я работаю.

— Тогда скажи мне время, когда у тебя будет возможность со мной говорить, чтобы я тебя не отвлекала.

— Писать ты можешь хоть когда. Ты меня не отвлекаешь. А вот ответить я могу не сразу. И это не страшно. Я никуда не исчезаю. Я с тобой все равно.

— Ты можешь, но не проси меня это понять. Я не могу.

— Т.е., по-твоему, я могу ответить всегда?

— Нет. Но я чувствую, что ты не «не можешь», а не хочешь. Так у меня в голове крутится. И чем больше я одна, тем больше подтверждений этому найду. Ты ведь до сих пор не ответила на мой вопрос…

— На какой?

Настя, уже почти отчаявшись, переслала ей три своих старых, проигнорированных вопроса. Ответа не последовало. Снова. Она видела эту схему каждый раз: пока вопросы были «удобными», Арина отвечала охотно и много. Но стоило коснуться чего-то по-настоящему важного, сложного, личного — наступала мертвая тишина. Это была игра в одни ворота. Двойные стандарты. И слова «я готова говорить обо всем» оказывались пустым звуком.

Настя-Вторая снова вышла на передний план, чувствуя полное истощение и когнитивный диссонанс. Эта «дружба» не давала поддержки — она высасывала последние силы.

Она сделала последнюю попытку разрешить этот вопрос:

— Можно мне обсудить нашу беседу со Стасом?

— Зачем? — последовал настороженный ответ.

— Мне важно разобраться, но сама я не могу.

— Обсуждай!

— А переписку показать можно?

— Если это поможет тебе… Показывай.

Согласие было получено. Настя выключила экран телефона и отложила его в сторону. Дальнейший разговор с Ариной она считала бессмысленным. Ей нужно было разобраться не в Арине, а в себе — в тех чудовищных, незнакомых эмоциях, что рвались наружу, и в том, почему эта «дружба» не спасала, а тянула на дно.

Она подняла глаза на Стаса, который терпеливо ждал, наблюдая за ее метаниями.

— Можно я покажу тебе наш разговор? — тихо спросила она. — Мне нужна помощь. Я в этом тону.

Глава 13. Эмоции — не факты

Настя молча протянула Стасу телефон с открытой памяткой от Арины. Он взял его, внимательно прочитал длинный список, его лицо оставалось невозмутимым, профессиональным.

— Что именно ты хочешь здесь разобрать? — спросил он, возвращая телефон.

— Почему меня накрывают такие сильные эмоции, когда я это читаю? — ее голос дрогнул. — Я просто не могу себя контролировать.

— Какие именно эмоции? — его тон был спокойным, исследующим.

— Опасение… страх… ужас… и боль, — она перечисляла, сжимая пальцы.

— Насть, боль — это не эмоция, это физическое ощущение, — мягко поправил он. — А что насчет других чувств? Печаль? Грусть?

— Нет, это что-то другое, — она покачала головой, хмурясь, пытаясь определить. — Еще я чувствую… неодобрение. Неприязнь. И… отвращение.

— Со вторым списком давай поподробнее, — он наклонился вперед, его взгляд стал более сфокусированным. — Ты чувствуешь это по отношению к ней? Или тебе кажется, что это она чувствует по отношению к тебе?

— Я чувствую, что эти чувства… направлены от нее ко мне. Неодобрение и неприязнь. А отвращение — это уже моя реакция на это.

— Ты не можешь чувствовать за другого человека, Насть, — сказал он твердо, но без упрека. — Это твоя проекция. В этом сообщении я не вижу ничего, что прямо указывало бы на ее неприязнь или неодобрение. Вижу ее попытку выставить границы, пусть и несколько… своеобразно.

— Но я так чувствую! — в ее голосе прозвучало отчаяние.

— Мы с тобой обсуждали когнитивные искажения, помнишь? — он не стал спорить, а перевел разговор в практическое русло. — Я давал тебе таблицу. Где она у тебя?

— В телефоне, — она безвольно ткнула пальцем в экран.

— Открывай. Будем разбирать. Попробуй найти то, что соответствует твоему состоянию прямо сейчас.

Настя пролистала несколько страниц и остановилась на нужной таблице.

— Поспешные выводы… и эмоциональное обоснование, — выдохнула она.

— Молодец! А теперь разложи мне это, как мы учились. По пунктам.

Она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями.

— Ситуация первая: Я повторяла подруге, что у меня есть особенности, которые не позволяют мне помнить хорошее, когда я остаюсь одна и начинаю себя накручивать.

Автоматические мысли: Меня не слышат, не понимают, не желают принимать мои особенности. Я такая не нужна и только мешаю нормально жить. От меня требуют нормального общения, а не вечных проблем из-за выяснений отношений. Я не нужна.

Когнитивное искажение: поспешные выводы — ошибка предсказания. И… эмоциональное обоснование: «Я так чувствую, следовательно, это так и есть».

— Хорошо. Что еще?

— Ситуация вторая: Подруга сказала: «Только учти и уважай мое время, занятость» и «Т.е. по-твоему я могу ответить всегда?»

Автоматические мысли: Меня ставят на место, потому что я перешла все границы и мешаю подруге жить нормально. Лезу со своими проблемами к человеку, которому хочется просто жить и радоваться жизни.

Когнитивное искажение: Поспешные выводы. Чтение мыслей.

— Отлично, — кивнул Стас, и в его глазах мелькнуло одобрение. — Видишь? Эмоции, Настя, это — не факты! Твои чувства — это всего лишь отражение твоих мыслей. Твоих! Твои несоразмерные, болезненные эмоции создаются этими искаженными мыслями, но в них нет объективной правды. — Он посмотрел на нее прямо. — Ответь мне: твоя подруга в этой переписке прямо говорила тебе, что не понимает или не принимает тебя? Что ты ей мешаешь нормально жить? Что ты ей не нужна?

— Нет… — она вынуждена была признать. — Она постоянно говорит обратное.

— Вот видишь. Ее слова говорят одно, а твое восприятие — совершенно другое. Проблема не в ней, а в фильтре, через который ты пропускаешь ее слова.

— Но почему я так чувствую? — в ее голосе снова зазвучала беспомощность. — Раньше такого не было! Со мной же так не происходило!

— Родная, мне бы и самому хотелось это знать, — он вздохнул, и в его глазах мелькнула тень усталости. — Ты сильно изменилась за эти три года. Но мы не можем с тобой заниматься этим глубоким копанием вдвоем. Потому что тебе нужен не друг-психиатр, а нормальный, беспристрастный врач, который сможет бережно пройти с тобой этот путь, не внося в него личной связи и… прошлого. У меня есть на примете отличный специалист, и она готова с тобой работать…

— Нет, Стас! — она резко отпрянула, как от ожога. — Мне не нужен врач! И тем более женщина!

— Она не просто женщина! — его голос впервые за весь разговор прозвучал с нажимом. — Она тот человек, кому я могу тебя доверить! Она профессионал высочайшего уровня.

Настя встала и подошла к окну, скрестив руки на груди в немом протесте. Стена была возведена снова.

Несколько секунд в комнате царила тишина.

— Что ты сейчас чувствуешь? — тихо спросил Стас, нарушая молчание.

— Меня скоро будет трясти от этого вопроса, — буркнула она, не оборачиваясь.

— Тем не менее, это очень важно — учиться отслеживать и распознавать свои эмоции, уметь с ними работать, а не бежать от них.

— Знаю, — сдавленно выдохнула она.

— Так что ты чувствуешь? Прямо сейчас.

— Пустоту, — прошептала она.

— Такого чувства нет в списке, — мягко парировал он.

— Значит, я ничего не чувствую!

— А мне кажется, твое «ничего» очень похоже на подавленный гнев.

— Значит, гнев! — с вызовом согласилась она.

— А еще что?

С негодующим вздохом Настя снова схватила телефон, открыла присланную им же таблицу с эмоциями, стала листать.

— В твоей таблице нет ничего подходящего! — заявила она с оттенком триумфа.

— Тогда открой список с более подробным описанием.

Она открыла, стала читать про себя, хмурясь.

— Чем неуверенность отличается от смятения? — спросила она, не глядя на него.

— Интенсивностью переживаний. Смятение переживается острее, оно ближе к панике.

— Что-то из этого… и еще усталость, — сдалась она, опуская телефон на колени.

— Может, все-таки позволишь Маргарите с тобой просто поговорить? — он снова вернулся к главному вопросу, его голос стал очень мягким, почти умоляющим. — Ты не обязана сразу соглашаться на терапию. Просто познакомишься. Одна встреча.

— Ее зовут Маргарита? — переспросила Настя, и в ее голосе прозвучал внезапный интерес.

— Да. Маргарита. И она очень хорошая девочка, я ей доверяю полностью.

— «Хорошая девочка»? — В ее глазах мелькнула едва уловимая искорка ревности и любопытства. — Ей лет-то сколько?

— Достаточно, чтобы иметь большой клинический опыт, — он улыбнулся, — но недостаточно, чтобы перекрыть мои солидные годы.

Настя внимательно посмотрела на него — на седые виски, на лучики морщин у глаз, которые выдавали его возраст, но делали лицо только интереснее. И поняла, что ее это нисколько не отталкивает. Наоборот. Притягивает.

Глава 14. Рабочие вопросы

Телефон Стаса зазвонил неожиданно, разрезая напряженную тишину, повисшую после его слов о Маргарите. Он взглянул на экран, и его лицо стало серьезным.

— Извини, — кивнул он Насте и принял вызов. — Привет! Говори!

Голос в трубке звучал взволнованно и быстро. Звонила та самая Маргарита.

— Меня вызывают в минздрав, и я больше, чем уверена, что это проделки мужа! — почти без паузы выпалила она. — Стас! Я не хочу с ним встречаться! Тем более на его территории.

— Подожди, не паникуй! — его голос стал собранным, командным. — Причина вызова?

— Внеплановая выборочная проверка оформления медицинской документации.

— Какой срок на явку?

— В течение трех рабочих дней.

— Пошли Петрова, — тут же предложил Стас. — Он у нас лучший документовед.

— Стас, ты же понимаешь, что это персональная ответственность главного врача, я не могу послать рядового сотрудника! — в ее голосе слышалась паника. — Это могут расценить как неуважение и несоблюдение требований контролирующего органа. И мы, в лучшем случае, получим расширение проверки, а в худшем…

— Штраф или даже приостановку лицензии, — мрачно закончил за нее Стас. Он провел рукой по лицу. — Так. Был звонок или официальное письмо?

— Письмо. Только что курьер привез.

— Там твое имя фигурирует?

— Нет, — она зачитала: — «Лицу, ответственному за предоставление информации явиться…»

— То есть, главному врачу, — заключил Стас.

— Станислав Александрович! Главный врач — это я, — в ее голосе прозвучало отчаяние.

— Я помню, Маргарита Николаевна, — его тон стал мягче, но оставался деловым. — А еще я помню, что твое заявление на увольнение лежит у меня в столе. Если ты, конечно, не передумала…

На другом конце провода повисла короткая пауза.

— Предлагаешь по-быстрому уволиться? — недоверчиво спросила она.

— Предлагаю тебе сейчас же издать приказ о назначении на должность исполняющего обязанности главного врача… — он сделал едва заметную паузу, думая. — Ставь Ксению Борисовну. У тебя есть право подписи, действуй! И пусть она едет в Минздрав.

— Он будет в бешенстве! — прошептала Маргарита, и было ясно, что «он» — это бывший муж.

— Ну, что поделать, — Стас пожал плечами, хотя она этого не видела. — Клиника его не интересует, а ты, формально, уволилась. Пусть имеет дело с Ксенией Борисовной.

— Мне страшно, Стас. Он так просто не сдастся. Это ведь только начало.

— Продержись еще немного. У меня тут кое-что наклевывается по твоему переезду, но точно смогу сказать лишь в понедельник. Держись.

На другом конце провода послышался глубокий вздох. Маргарита, видимо, пыталась взять себя в руки.

— Как у тебя там дела? — спросила она, сменив тему. — С подругой прояснилось?

— Все сложно, — его взгляд скользнул по Насте. — Я тебе позже расскажу. Подробнее.

— Она рядом? — мгновенно сориентировалась Маргарита.

— Да.

— Поняла. — В ее голосе появились профессиональные нотки понимания. — Тоже там держись. И… сильно не вовлекайся.

— Уже поздно, — тихо и с легкой горькой усмешкой ответил Стас. — Действуй по плану. Я на связи.

Он положил трубку и на несколько секунд замер, глядя в пространство, обдумывая только что услышанное. Легкая тень озабоченности скользнула по его лицу, но он быстро взял себя в руки, смахнув ее привычным жестом. Его взгляд вернулся к Насте, которая сидела на диване, делая вид, что не слушала.

— Дела, — просто сказал он, отвечая на ее немой вопрос. — Ничего критичного, но требует внимания.

Он прошелся по комнате, словно сбрасывая напряжение от звонка, и снова сел напротив нее, но уже с немного другим выражением лица — более собранным, чуть более отстраненным. Деловой разговор вернул его в привычную профессиональную колею.

— Так где мы остановились? — спросил он, и в его голосе снова зазвучали спокойные, взвешенные нотки врача. — На том, что твои эмоции — это не факты. И что с этим нужно что-то делать.

Он не стал снова давить на нее с темой терапии. Вместо этого просто посмотрел с безграничным терпением, давая понять, что разговор не окончен, но и не превратится в допрос. Дверь была приоткрыта, но входить в нее предстояло самой Насте.

Глава 14. Исповедь

Еще одна ночь в доме Стаса. Настя из последних сил держалась, чтобы не пойти к нему. Не повторить старый, отчаянный танец соблазнения, который она танцевала с ним тысячу раз в Челябинске. Он всегда стойко отказывал. Тогда. Отказывал, потому что она была женой его лучшего друга. Отказывал, потому что за этим диким, маниакальным желанием ясно видел раненную, испуганную девочку, ищущую не секса, а спасения.

Тогда это ее не обижало. В мании не было места обидам — был лишь упрямый, слепой напор, который, натыкаясь на стену, просто разворачивался и шел на новый круг. Но сейчас… Сейчас все было иначе. Внутри сидел холодный, чужой страх — то самое чувство, от которого она когда-то «родилась» как защита для своей предшественницы. И этот страх парализовал.

Раз Стас был недоступен — эмоционально, морально, физически — она, как утопающая, потянулась к единственному, кто был рядом. К Арине.

— Ты спишь? — отправила она, дрожащими пальцами.

— Нет, — ответ пришел почти мгновенно.

— Поговори со мной.

— Давай только не в переписке? Можно позвонить?

Настя замерла. Писать было безопаснее — можно было скрыть дрожь в голосе, подобрать слова. Но одиночество и потребность в живом голосе перевесили. Она разрешила.

— Что-то случилось? — голос Арины в трубке прозвучал тихо, настороженно.

— Мне тяжело, и я запуталась, — выдохнула Настя, и ее собственный голос показался ей чужим, слабым.

— А Стас… он где? Я думала, вы вместе.

— Нет. Я у него дома, но он в соседней комнате. Спит. — Она сказала это с такой горечью, что это было слышно даже по телефону.

— Так что случилось?

— Я хочу быть с ним, но чувствую, что он меня снова отталкивает… — прошептала она, сжимая телефон.

— Снова? — в голосе Арины прозвучало неподдельное удивление. — Ты не говорила, что у вас что-то было раньше… Только про Егора.

— Не говорила. — Настя закрыла глаза. — Потому что у нас были сложные отношения, и не каждый сможет понять.

— Я готова понять, — последовал немедленный ответ, мягкий, почти шепотом.

Настя задумалась. Готова ли она пустить подругу в этот темный, запутанный лабиринт своей прошлой жизни? Была ли Арина действительно готова? Но нести это одной уже не было сил.

— Мы были близки раньше… — она начала с трудом, подбирая слова. — Втроем… Я не знаю, как это объяснить…

На другом конце провода повисла тяжелая, долгая пауза. Настя слышала лишь собственное сердцебиение.

— Я поняла, — наконец тихо ответила Арина. И после еще одной паузы спросила: — Как к этому относился Егор?

— Сначала ревновал, — честно призналась Настя. — Меня же сильно тянуло к Стасу, и он это видел. Потом… мы не заметили, как втянулись, и… это стало для нас нормой.

— А как Стас… — голос Арины стал осторожнее, — как он это допустил? Он же психиатр.

Настю обожгло. Это прозвучало как обвинение, и она инстинктивно бросилась защищать друга.

— Он всегда мне отказывал! Выдерживал все мои манипуляции, провокации… Но в какой-то момент… сдался. Но даже тогда… — она сделала глубокий вдох, — Арин, у меня не было секса непосредственно с ним. Да, он был с нами, он меня… ласкал. Но проникновения с его стороны не было. Он даже тут держал дистанцию. Всегда.

Она выпалила это и замерла в ожидании осуждения, отвращения, морализаторства. Но в ответ была лишь тишина. Долгая, тягучая. И затем, тихое, почти беззвучное:

— Не скажу, что для меня такие отношения нормальны, но… я не осуждаю.

У Насти закружилась голова, и к горлу подкатила тошнота. Эти слова — «не осуждаю» — были тем самым спасательным кругом, в котором так отчаянно нуждалась другая — Третья. Настя почувствовала, как сознание замутняется, как из глубин поднимается кто-то другой, жаждущий услышать это снова.

Она не стала сопротивляться полностью, позволила Третьей выйти, но не ушла сама. Осталась на периферии, чувствуя ее немой, исступленный крик, ее сухие, невыплаканные слезы. Но она не хотела уходить, зациклившись на этой крохе принятия, и Настя чувствовала, как ее затягивает в эту эмоциональную воронку.

Собрав последние силы, она прервала разговор с Ариной под предлогом, что хочет спать, и положила трубку. В тишине комнаты ее собственная тревога и чужая нахлынувшая боль слились в один оглушительный гул.

Она не могла оставаться одна с этим. Решение пришло мгновенно, продиктованное чистейшим инстинктом самосохранения. Она встала и, почти не помня себя, пошла по темному коридору к двери Стаса. Она не стучала. Она просто вошла.

Он спал, но ее отчаянное появление заставило его мгновенно проснуться. Он приподнялся на локте, и в свете луны, падающем из окна, увидел ее лицо — бледное, искаженное внутренней борьбой.

— Не могу… — выдохнула она, и в этом было все: и исповедь Арине, и чужая боль, и свой страх, и мольба о помощи. — Не оставляй меня одну с этим. Пожалуйста.

Она стояла на пороге, не в силах сделать шаг вперед и не в силах уйти. Просто стояла, как потерянный ребенок, в котором боролись несколько изломанных душ одновременно.

Глава 15. На грани

Она стояла на пороге его комнаты, застывшая в немом вопросе. По щекам текли беззвучные слезы — она даже не пыталась их смахнуть.

Стас не стал ничего спрашивать. Он видел ее состояние — знал, как ее разрывало изнутри от нахлынувших чужих эмоций, с которыми она не могла справиться. Молча, не говоря ни слова, он откинул край одеяла. Это был жест не соблазнения, а той самой, привычной для них обоих, дружеской заботы, что всегда была на самой грани.

Раньше он частенько позволял нарушать свои границы. Позволял ей, в моменты маниакального отчаяния, целовать себя. Позволял себе обнимать ее совсем не по-дружески. Но они никогда не переходили черту. Вдвоем — никогда.

Сейчас он чувствовал в воздухе ту же опасную химию. Чувствовал ее отчаянную потребность перейти эту черту, забыться в физическом контакте, раствориться в нем. И — что было страшнее — чувствовал ответную волну собственного желания. Оно было острым, почти животным, спровоцированным ее беспомощностью и этой проклятой близостью.

Но он продолжал держаться. Сжимал зубы до хруста, впиваясь пальцами в матрас. Потому что понимал то, чего не понимала сейчас она, ослепленная болью. Ей нужен был не любовник. Ей нужен был друг. Якорь. Защита от самой себя.

И он, как друг, как врач, как последний оплот ее рушащегося мира, должен был им стать. Даже если это стоило ему невероятных усилий.

Она сделала шаг в комнату, потом еще один, движимая слепой потребностью в утешении. И почти рухнула на край его кровати, уткнувшись лицом в подушку. Ее тело содрогнулось от беззвучных рыданий.

Он не обнял ее. Не притянул к себе. Он просто положил руку ей на спину, чуть выше лопаток, — тяжелую, теплую, неподвижную. Жест сдержанной поддержки. Граница, которую он не мог позволить себе перейти.

— Говори, — тихо сказал он. — Я слушаю.

И из ее груди, наконец, вырвался сдавленный, надтреснутый крик, полный всей накопившейся боли:

— Стас, ты мне очень нужен! Мне очень больно!

— Я здесь, родная. Я с тобой.

— Я говорила с подругой, и меня накрыли эмоции, — выдохнула она, сев обхватив себя за плечи, как будто ей было холодно.

— Какие именно? — спросил он, помогая ей распознать эмоции.

И это спокойное, аналитическое «какие именно» стало последней каплей. Стена, сдерживающая ее гнев, рухнула.

— Стас, я ненавижу, когда ты такой! — она почти крикнула, и в ее глазах вспыхнула настоящая ярость. — Ненавижу! Мне больно, понимаешь? А ты продолжаешь играть в психиатра!

— Ты злишься? — констатировал он факт, не реагируя на ее выпад.

— Да, блин, я злюсь!

— На меня?

— И на тебя тоже!

Стас сел, подняв под спину подушку и включил прикроватную лампу.

— А на меня почему? — спросил он мягко, без защиты, давая ей пространство для атаки.

— Потому что ты мог меня остановить! — ее голос дрожал от давно копившейся обиды. — Мог не дать сделать это, мог… — она говорила про тот самый первый раз у озера, тот роковой поворотный момент их трио, о котором только что рассказывала Арине. Но не замечала, что говорила словами подруги, а не своими. — Ты же видел, что мне нужно не это! Почему ты тогда так поступил!?

— Это хорошо, что ты наконец-то смогла разозлиться, — сказал он, и в его голосе прозвучала неподдельная теплота.

— Стас, какого черта? — она посмотрела на него с изумлением. — Ты издеваешься?

— Нисколько. Я, правда, рад, — он не отводил взгляд. — Ты позволила себе проявить эту злость, которую годами закапывала. Произошла ситуация, и ты должна была отреагировать. Еще тогда, Насть. Я поступил как подонок… Мы оба тогда воспользовались твоим состоянием, а ты винила только себя. И эта злость сейчас — это здоровая, правильная реакция. Наконец-то.

— Я так устала от этого анализа, — она сдалась, ее плечи опустились. — Стас, я просто хочу, чтобы ты был рядом. Обнять тебя.

— Ты же понимаешь, что снова можешь сорваться, и мы натворим дел? — его голос стал осторожнее.

— Сорвусь я, но ты же в состоянии себя контролировать? — в ее вопросе слышалась детская надежда и манипуляция.

— А тебе легче будет, если я буду контролировать? — парировал он, заставляя ее задуматься.

— Нет, — честно призналась она.

— Вот видишь. — Он сделал паузу. — Что ты сейчас чувствуешь?

— Не знаю.

— Насть, что ты сейчас чувствуешь? — он повторил мягко, но настойчиво.

— Правда, не знаю.

— Хорошо. Я давал тебе таблицу с эмоциями, открывай и подбирай!

Она вышла из комнаты и вернулась с телефоном. Листая список, зачитывала вслух то, что подходило, и с каждым словом ее голос становился все тише и растеряннее:

— Разочарование… горе… отвращение… гнев… ненависть… презрение… и, наверное, смятение.

— Довольно сильный спектр. Что из этого относится ко мне? — спросил он, помогая ей структурировать хаос.

— Разочарование… гнев и презрение.

— А остальные?

— К себе.

— Родная, тебе нужно прожить эти эмоции, но они не должны быть направлены на тебя, — его голос стал очень твердым и ясным. — Твоя ненависть и отвращение должны быть направлены на меня. Я взрослый мужчина, который не смог это остановить. Я вместо необходимой тебе поддержки открыл дверь в этот… порок. Я был слеп! И я, правда, хочу, чтобы ты проклинала меня, а не себя. Слышишь?

Настя молчала, слезы катились по ее щекам беззвучно.

— Девочка моя, — его голос дрогнул, — как бы я хотел вернуть ту ситуацию и поступить иначе. Не проверять, насколько ты готова зайти в своей боли, а просто крепко-крепко тебя обнять и не отпускать, пока ты не почувствуешь, что тебя любят. Любят, Настя! И тебе не нужно для этого обнажаться! Господи, какой же я был дурак!

Она продолжала молча плакать, и он дал ей время, прежде чем спросил снова:

— Поговорим о том, что вызвало такие эмоции?

— Я говорила с Ариной… рассказала ей нашу историю… ждала осуждения, но его не последовало. Понимаешь? И мне страшно… Я не понимаю этого.

— Она сделала то, чего ты подсознательно ждала все эти годы, но не верила, что это возможно — не осудила, не сбежала. И тебе сейчас страшно, потому что ты привыкла, что за «маской» грешницы никто не видел тебя настоящую… А она увидела — и не отвернулась.

Настя молчала, переваривая его слова.

— Что ты сейчас чувствуешь? — снова спросил он.

— Судя по твоей таблице, смятение. Но проще сказать — страх.

— Чего ты боишься?

— Что не смогу оправдать ожидания.

— Какие ожидания, Насть? — он мягко улыбнулся. — Ты думаешь, люди от тебя чего-то ждут? Правда? А тебе не кажется, что настоящие отношения строятся не на ожиданиях, а на взаимном принятии?

— Тогда скажу по-другому: мне страшно, что эта «маска» — мое истинное лицо. И когда это откроется, от меня снова откажутся.

— А кто от тебя отказался? — его вопрос прозвучал тихо, но метко.

— Моя мать.

Стас в самом начале заметил, что разговор приобретал эмоциональную окраску с примесью пограничных черт, не характерную для той Насти, которую он знал, но, когда он услышал про мать, окончательно убедился — с ним говорила другая — та, чья родовая история была полна травм и отвержения.

— Я не знаю, о чем ты сейчас говоришь, — осторожно сказал он. — Но смею предположить, что она не просто отказалась, а не справилась. По своим, личным причинам, которые к тебе не имеют отношения.

— А Кристина? — в ее голосе снова зазвучала боль. Про эту девушку Стас был наслышан — лучшая подруга Дианы, которая яростно, грубо и невежественно пыталась оградить ее от отношений с Егором, зная о ДРИ, но не понимая его.

— Ты считаешь, что она отказалась от тебя из-за этого?

— Она постоянно называла меня шлюхой.

— И ты с этим была согласна?

— А ты считаешь, что это не так? — в ее вопросе прозвучал вызов.

— Важнее, что считаешь ты!

— Я считаю, да.

— Прости, Насть, это из-за того случая на озере? Мы же даже не переспали. Этот поступок определил, что ты «шлюха»?

— Не совсем он… а то, что я к тебе чувствовала.

— А что ты чувствовала? — он настаивал, заставляя ее назвать это.

— Стас, ну, не издевайся!

— Даже в мыслях не было. Тебе нужно это проговорить. Прожить.

— Я хотела тебя, — выдохнула она, и в этих словах был стыд и облегчение.

— Мы сейчас не будем рассматривать истинность твоего желания, мы не раз говорили об этом. Но почему ты считаешь, что испытывать желание к мужчине — это значит быть шлюхой?

— Во-первых, потому что у меня был муж!

— И что? — он мягко парировал. — Испытывать сексуальное желание к другому — это нормально. Нормально! Если бы ты не заостряла на этом внимание и не подогревала виной, все прошло бы, как проходит у миллионов людей!

— Но я пыталась это желание удовлетворить.

— То есть, мы выводим это как определение?

— Тебе мало?

— Ты это говоришь не для меня. Но я сейчас не об этом, — он посмотрел на нее с печалью. — Меня больше волнует другое: ты сама придумала это определение и пыталась ему соответствовать. И сейчас то же самое. Ты вешаешь на себя ярлык и ждешь, что человек тебя отвергнет. Но это уже не Кристина, которая не могла увидеть свои заблуждения в силу юности. Пойми, она ушла не из-за тебя. Она ушла из-за своих проблем, в которых побоялась признаться. И ты не та, кем хочешь себя показать. Твоя сексуальная жизнь, какой бы она не была, не является твоим определением.

— А Паша? — она вскинула глаза на Стаса, вспомнив еще одного близкого им человека, с которым больше общалась Диана, чем она. Но он знал о них всех, и о Настиной сексуальной жизни, которую тоже осуждал. — Его возраст и опыт ему не помогли разглядеть что-то другое. Может, потому что я все-таки такая и была?

— Ты правда хочешь, чтобы мы оценивали тебя взглядом манипулятора и нарцисса? Насть, его критику серьезно даже рассматривать нельзя.

— Но ей было больно… — прошептала она, имея в виду Диану.

— Знаю, родная. Знаю. Но это не была ни ее, ни твоя вина.

— А Егор? — на глазах снова выступили слезы. — Ты же не будешь отрицать, что именно это разрушило наш брак? Если бы на той ночи все остановилось…

— В отношениях ответственность лежит на двоих, — его голос стал тверже. — А ты хочешь взвалить все на свои плечи. Ты всегда его защищала, хотя его вины в том, что происходило, было не меньше. Я не хочу сейчас объяснять тебе это, потому что ты не в том состоянии, чтобы выдержать. Давай оставим этот вопрос до лучших времен?

«Еще один!» — пронеслось с знакомой, едкой горечью в голове той, что часто слышала от подруги: «поговорим потом». Как ее эти «потом» раздражали. Ее — Третью, которая почему-то сейчас присутствовала вместе с Второй. И если сама Настя это не замечала, то Стас замечал. И снова, с безграничным терпением, он вернулся к единственно верному, по его мнению, решению.

— Тебе нужна помощь. Профессиональная. Не моя. Давай попробуем?

Она не сказала «нет». Не сказала и «да». Она просто молчала, истощенная бурей эмоций. Что ж, завтра он попробует снова. А сейчас он позволил ей уснуть в своей постели… в своих объятиях.

Глава 16. Диссоциативная игра

Проснувшись, Настя перевернулась на живот, прижавшись к Стасу. Движение было инстинктивным, привычным — так она просыпалась рядом с Егором. Потребность приподняться и поцеловать его в губы была почти физической, но где-то глубоко внутри щёлкнул предохранитель — не тот.

Он лежал на спине, уже проснувшийся, и положил руку ей на спину, начав медленно гладить между лопаток. Его прикосновения были тёплыми, успокаивающими, но Настя думала лишь об одном: она хотела, чтобы его ладонь лежала под футболкой, на голой коже, чтобы ткань не притупляла ощущения. Попросить об этом она не решалась. Вместо этого она заговорила, пряча свою потребность в физическом контакте за словами.

— Стас, почему я не могу повзрослеть? — её голос прозвучал слабо, приглушённо в его плечо. — Я не чувствую свой возраст. Вообще.

Он вздохнул, заметив, как напряжение возвращается в её тело.

— Многие не чувствуют свой реальный возраст, — ответил, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально и спокойно.

Настя поднялась и села, подобрав под себя ноги.

— Я не о том. Меня как будто внутри заморозили.

— На какой возраст ты себя ощущаешь? — он тоже сел на другой конец кровати, чтобы видеть ее лицо.

— Лет на двадцать, — она ответила, глядя куда-то мимо него, в прошлое.

— Всегда?

— Нет.

— Это защитный механизм, — сказал он тихо, почти шёпотом. — Твой мозг пытается вернуться в тот возраст, когда ты последний раз чувствовала себя в относительной безопасности. Когда мир ещё не рухнул окончательно. Это попытка найти опору в прошлом, потому что настоящее слишком болезненно.

Он слегка наклонился к ней, оперевшись локтями на колени.

— Скажи, а сейчас, в этот момент, ты какая? Та, двадцатилетняя? Или всё же та, что постарше?

— Я не знаю… Первые дни мне казалось, что мы были все вместе одновременно, и я не понимала, где я, где мои чувства, а где чужие. Но сейчас… Будто бы прошлой себя совсем не чувствую… Я стала какая-то другая.

— Это может быть хорошим знаком, — произнёс Стас обдуманно, взвешивая каждое слово. — Не распад, а… начало интеграции.

— Ничего хорошего! — в её голосе прозвучала отчаянная нотка. — Я хочу назад. Хочу стать той, кем была раньше, до этих потерянных лет.

— Насть, это невозможно, — мягко, но твердо сказал он.

— Ты же не можешь этого знать наверняка! — в её глазах вспыхнул огонёк старого, маниакального упрямства.

— Не могу, но очень надеюсь, что это так. Цепляться за прошлое — значит отказываться от будущего.

— Я хочу вернуть все! — её голос сорвался на шёпот, полный слёз.

— Что именно вернуть, Насть?

— Ту себя. Помоги мне вернуться.

— Как ты себе это представляешь? — его голос стал осторожнее.

— Я же умела раньше «уходить» в прошлое, «переписывать» действительность. Мне нужен лишь мужчина, который заменит… его.

Тут до Стаса дошла вся суть её предложения. Настя предлагала ему участвовать в опасной диссоциативной игре, где он должен был играть роль Егора, а она — убедить себя, что это реальность. План, рожденный из чувства полной беспомощности: она не видела будущего, поэтому хотела уничтожить настоящее и искусственно воскресить прошлое, какой бы болезненной ни была цена. Это был не просто побег из реальности, это было уничтожение себя — высшая форма отрицания и самообмана.

— Ты с ума сошла! — вырвалось у него, и он тут же пожалел о резкости.

— Мне это нужно. Я хочу снова быть с ним, — она смотрела на него умоляюще, и в её глазах была такая бездонная боль, что его сердце сжалось.

— Даже если мы уберем факт того, что я как врач категорически против, я бы не смог этого сделать. Настя, это невозможно. И безумно опасно. Отпусти.

— Ты же знаешь, что для меня — возможно, — настаивала она.

— Анастасия, ты в своем уме? — он смотрел на неё, не веря своим ушам. — Ты понимаешь, что мне сейчас предлагаешь?

— Понимаю.

— А мне кажется, нет. Прости, но это точно не ко мне!

— Ты хочешь, чтобы я сделала это с другим? — спросила она, и в этом вопросе был детский шантаж.

— Настя, не смей ставить меня перед таким выбором! — Стас был возмущен. — Я никогда этого не сделаю, и я против, чтобы ты даже думала о таком! — его голос смягчился. — И не нужно думать, что я тебя отвергаю, это совсем не так. Я слишком люблю тебя, чтобы согласиться на такое. Сумасшедшая. Как тебе вообще такие идеи в голову приходят?

— Я просто хочу вернуться! — её голос снова стал громким, надрывным. — А ты делаешь мне больно…

— Отказываясь участвовать в твоем саморазрушении?

— Не желая понять, что я хочу быть прежней.

— А если не получится, ты об этом думала? Что тогда? Новый круг ада? Еще более глубокий провал?

— Я хотя бы попробую.

— Давай будем считать, что ты уже попробовала, — сказал он твердо. — Ты озвучила это. И у тебя не получилось. Твой шаг сделан.

— Стас!

— Настя, давай возьмем паузу? — его голос стал мягче, но в нём слышалась непреклонность. — Нам обоим нужно остыть. Этим предложением ты и мне больно делаешь. Ты реально думаешь, что я могу так с тобой поступить? После всего, что ты пережила?

Стас смотрел на её заплаканное, испуганное лицо, и его сердце сжималось.

— Мне кажется, ты сейчас на сильных эмоциях, и сама не понимаешь, что делаешь. Давай ты отдохнешь, буря стихнет, и мы поговорим? Ты реально устала.

— Ты меня выгоняешь? — прошептала она, и в её глазах мелькнул настоящий, животный страх.

— Дурочка, — он произнес это с нежностью, которой, казалось, уже не должно было быть. — Я тебя не выгоняю. Я просто прошу тебя дать нам обоим передышку. Давай просто помолчим. Я рядом.

Он не стал её обнимать, не стал гладить по спине. Он просто остался сидеть рядом, создавая своим присутствием ту самую опору, в которой она нуждалась больше, чем в чём-либо ещё. Понимая, что иногда самая сложная поддержка — это вовремя остановиться.

Глава 17. Искусственный рай

Отказ Стаса хоть и звучал как приговор ее надежде вернуть всё назад, но не остановил. Если он не готов был стать проводником в её прошлое, значит, она найдет другого. Менее осведомленного. Менее щепетильного. Того, кого не нужно будет посвящать в тонкости её безумия.

Кирилл. Его образ всплыл в сознании четко и ясно. Он был простым, прямолинейным, он хотел её — ту, что была здесь и сейчас. Ему не нужно было знать, кем она была раньше и кем будет теперь. Ему было достаточно того, что он видел. Он был идеальным кандидатом.

Процесс начался почти автоматически, отработанный годами диссоциативных побегов. Это не было резким щелчком. Это было медленным, тотальным погружением, как погружение в теплую воду.

Она брала Кирилла за руку и вела в спальню, чтобы разделить с ним новое прошлое, не вспоминая, а конструируя его. Её мозг, мастерский фальсификатор, начинал свою работу.

Фокус на совпадениях. Первым делом она нашла точки соприкосновения между тогда и сейчас.

Запах. Кирилл пользовался другим одеколоном, но в его объятиях пахло мужчиной — так же, как пахло тогда с Егором.

Прикосновения. Его руки были чуть грубее, но они были мужскими, сильными. Она сосредоточилась на этом ощущении — руки мужчины на её коже.

Черты лица. Она приглушила свет в комнате, чтобы видеть только общие черты — тёмные волосы, сильную линию подбородка, широкие плечи. Мозг сам стёр лишние детали, подставив знакомые черты.

Эмоции. Первые дни с Егором были наполнены пьянящим чувством новизны, страсти, предвкушения. Те же самые чувства, хоть и более грязные, отчаянные, она испытывала сейчас с Кириллом. Она сфокусировалась на этих эмоциях, раздула их, сделала центральными.

Всё остальное её сознание довершило само. Его голос становился глубже, приобретал знакомые интонации. Его слова менялись. Ласковые прозвища, которые он ей говорил, в её ушах звучали как те, единственные, что говорил Егор. Окружение растворялось. Чужая квартира в Керчи становилась их первой общей квартирой в Челябинске. Обои на стенах меняли цвет, мебель — форму. Её мозг, как лучшая графическая карта, строил новую старую реальность.

Она не вспоминала те разговоры — она вела их заново, слыша его ответы в своей голове, проецируя их на губы Кирилла.

Она не просто жила в воспоминании. Она жила в исправленном воспоминании. Там не было будущих ссор, измен, боли. Там было только «сейчас» — идеализированное, стерильное. Она была с ним. Они были счастливы. Они только начинали свой путь.

Возвращения в настоящее были краткими, болезненными и только для одной цели — ответить Арине или Стасу.

Телефон звонил, разрывая хрупкую плёнку её иллюзии. Она брала трубку, и на несколько минут её сознание с треском возвращалось в душную комнату в Крыму.

— Привет! — голос Арины звучал как из-под воды.

— Привет… — отвечала Настя, и её собственный голос казался ей чужим, осипшим от неиспользования.

— Как ты? Что делаешь?

— Всё хорошо. Всё, как всегда, — она говорила шаблонные фразы, её мысли были там, в прошлом, с ним.

— А с Кириллом как? — допытывалась Арина.

Настя на мгновение терялась. Кирилл? А, да… Он.

— Всё хорошо. Всё прекрасно, — она торопилась закончить разговор, её уже тянуло обратно, в тот теплый, безопасный кокон.

Её короткие, односложные ответы Арина, вероятно, принимала за усталость или плохое настроение. Она не могла знать, что разговаривает с человеком, который физически находится здесь, но ментально — за тринадцать лет и тысячи километров отсюда.

Как только трубка выключалась, Настя снова включалась в процесс. Дыхание. Запах. Прикосновения. Ощущение. Щелчок.

И вот она снова там. Ей снова девятнадцать, её жизнь только начинается, и она не знает, что её ждёт. Она счастлива. Она цела.

Она построила себе идеальную тюрьму из прошлого и запиралась в ней всё крепче с каждым днём, предпочитая прекрасную ложь уродливой правде. Настоящее медленно угасало, становясь всего лишь досадным перерывом между сеансами идеальных воспоминаний. Это была функциональная диссоциация, в которой сохранялся минимальный контакт с реальностью для базового социального взаимодействия, но вся психическая энергия была направлена на поддержание иллюзии.

Глава 18. Глоток свежего воздуха

Стас знал о том, что происходило с Настей. В те редкие минуты, когда ему удавалось до нее дописаться и получить ответ, она ничего не скрывала, описывая свой искусственный рай с бесстрастной отстраненностью. Он понимал, что вытаскивать ее из этого диссоциативного убежища силой было бы бессмысленно и опасно. Его задача сейчас сводилась к тому, чтобы удостовериться, что с ней физически ничего не случилось, что она в безопасности, а затем — отступить. Дать ей время. И сосредоточиться на другом — на создании того самого места, где ей смогут помочь по-настоящему.

Этим местом должна была стать частная психиатрическая клиника, которую он нашел. Как и многое на этом полуострове, она была в глубочайшем упадке, но костяк специалистов сохранился, а главное — была действующая лицензия. Владелец, оказавшийся другом его старого коллеги, горел желанием избавиться от неудачного бизнеса, и Стас решил выкупить доли. Да, это несло риски — скрытые долги, судебные иски, «скелеты в шкафу». Но его юрист уже работал над проверкой, а поручительство друга и возможность беспроцентной рассрочки перевешивали все опасения. Самое главное — это позволяло не приостанавливать работу клиники. Не бросать тех пациентов, что в ней оставались.

Сразу после встречи, на которой он договорился о всех предварительных процедурах, он позвонил Маргарите. Ее голос в трубке показался ему уставшим, но собранным.

— Ты еще не передумала увольняться и переезжать? — спросил он.

— Нет, Стас. Жду твоего возвращения, как и договаривались.

— Тогда у меня для тебя две новости… — он позволил себе легкую, почти мальчишескую улыбку, зная, что она его не видит.

— Хорошая и плохая? — в ее голосе прозвучала знакомая ему осторожность.

— Тебе решать!

— Давай уже, не тяни, — она вздохнула. — Я сейчас не в силах выдерживать эти твои театральные отступления.

— Эй, ты в порядке? — его голос мгновенно стал серьезнее. — Как у тебя дела?

— Я держусь, Стас. Правда. — Маргарита сделала паузу, и он услышал, как она с силой выдыхает. — Каждый грёбаный день держусь, пытаясь объяснить себе, что это не конец жизни, что я справлюсь со всем. Но… мне тяжело. С одной стороны дети, которые не понимают, что произошло, с другой — муж с мамой пытаются рассказать мне, что я «сошла с ума», с третьей… Ладно, давай лучше свои новости, пока я, реально, не сошла с ума!

— Я думаю остаться здесь. То есть переехать в Крым.

— Это, я так понимаю, хорошая новость… — в ее голосе прозвучала надежда.

— Это плохая, Маргарита! — пошутил он. — Я же претендую и дальше, под видом дружбы, заставлять тебя опираться на мое плечо, которое каждый раз готово подставиться. А ты знаешь, каким я бываю настырным!

— Станислав Александрович, ты же знаешь, как я ценю твою поддержку, — он явно услышал в ее голосе улыбку и облегчение. — И не представляешь, как мне приятно слышать это. Я же… по правде говоря, мне было страшно вот так уезжать в никуда одной. Но если ты будешь рядом…

— Буду, — твердо пообещал он. — Не сомневайся. Так вот, вторая новость. Готова?

— После первой — готова к любому удару!

— Это когда это ты от меня удары получала?

— Никогда, — выдохнула она с искренней теплотой. — Так что там? Все так плохо?

— В местном ПНД — не представляешь, как! — он позволил себе немного сгустить краски. — Но я изучил рынок, пообщался с нужными людьми и… покупаю здесь одну клинику. Ну, и ты понимаешь, должность главного врача могу доверить только тебе.

На той стороне повисла оглушительная тишина.

— Маргарита? Ты меня слышишь?

— Шутишь? — наконец выдавила она.

— Про доверие? Нисколько!

— Про клинику, Стас! Когда ты успел? Это же… Это же нереально!

— Не поверишь, но судьба благоволит. Владелец — друг моего хорошего знакомого-коллеги. Он хочет переехать к детям в Германию и полностью уйти от дел. Все сошлось.

— Блин, это невероятно… — ее голос дрогнул. — Я еще вчера сидела и думала, как моя карьера стремительно падает вниз — уйти из частной клиники в государственную, это… это шаг назад. А тут… Стас, мне нужно переварить. Кажется, что все нереально. После нескольких месяцев кошмара это… это как глоток свежего воздуха.

— Правда… дела у них тут… Сама понимаешь, не материк. Работы предстоит — море.

— Вот этим меня точно не напугать! — в ее голосе зазвучал тот самый стальной, профессиональный стержень, который он в ней ценил.

— Потому ты мне и нужна. Давай, я найду тебе замену там, и приезжай уже! Чем скорее, тем лучше. Здесь тебя ждет не просто работа, Маргарита Николаевна. Здесь тебя ждет дело. И команда, которую нужно будет вытаскивать со дна. Наша команда.

— Спасибо, Стас, — прошептала она. — Я… я не знаю, что сказать.

— Ничего не говори. Просто собирай вещи. — Он помолчал, глядя на море за окном, которое теперь виделось ему не бегством, а новым горизонтом. — Здесь и правда красиво. И тихо.

Он попрощался и положил трубку, и в тишине комнаты впервые за долгое время не было чувства тяжести. Была задача. Была цель. Был план. И где-то там, в параллельной реальности, была она — его больная, заблудившаяся девочка, для которой он теперь строил самый надежный в мире порт.

Глава 19. Ультиматум

Заблудившаяся девочка еще не знала, что для нее готовят, да и не давала согласия на свое лечение. Она продолжала блуждать в лабиринтах памяти, перепрыгивая с одного возраста на другой. Все эти скачки лишь раскачивали маятник мании и компульсивного сексуального поведения, к чему Кирилл оказался не готов. Сперва он был рад такому преображению подруги, которая постоянно была согласна на секс.

— Я раньше не замечал за тобой такой активности, — улыбаясь, констатировал он, когда они в очередной раз лежали после только что законченного акта.

«Знал бы ты о моей активности» — мелькнуло в сознании Насти, которая на мгновение вернулась, сдерживая свое желание, давая партнеру отдохнуть. Ее тело требовало еще. Жадно и беспощадно. Но она не знала, как облачить это в доступную для Кирилла форму. Если бы это был Егор… Или хотя бы Стас. Они знали о ее состоянии, и каждый по-своему пытался помочь. Но как сказать Кириллу, что секс ей нужен 24/7 и то, что он дает, ее не удовлетворяет? Совсем. Это была плата за ее диссоциативный регресс. За то прошлое, из которого она не хотела возвращаться, но все же приходилось. Чтобы дать передышку тому, кто не вытягивал. Да и она сама была не в лучшем состоянии — удержание сознания и бесконечное желание изматывали.

— Сколько ты так продержишься? — спрашивал Стас, заехавший за ней после работы, чтобы поговорить. — Твой организм работает на износ.

Но она не желала слушать! И даже пыталась успокоить друга тем, что днем уступает сознание Третьей, которая забрала на себя весь рабочий процесс.

— Я появляюсь с вечера до утра, Стас, — парировала она. — Да и ночью еще несколько часов уходит на сон.

— Несколько? — Его голос прозвучал не как врача, а как друга, который видел, как дорогой ему человек шаг за шагом идёт к обрыву. — Анастасия! Ты истощаешь и без того истощённую систему. Твоё тело — не машина, которую можно переключать с режима на режим. Оно уже на пределе. Эта… ненасытность — не здоровое желание. Это симптом. Крик нервной системы, которая больше не выдерживает этой чехарды. — Он сделал паузу, пытаясь сдержать нарастающую тревогу. — И то, что ты уступаешь сознание днём — не передышка, а усугубление диссоциации. Ты разрываешь себя на части, Насть. И каждая из этих частей будет требовать своё, всё более разрушительными способами.

И вот они уже зашли к нему домой, и Стас в очередной раз пытался убедить Настю, что ей необходимо лечиться. Она краем уха слушала, погруженная в свои мысли, после чего все-таки решилась на то, что не давало ей покоя все эти дни.

— Какая будет твоя роль в моем лечении, если я соглашусь? — спросила она, глядя куда-то в сторону.

— Какая захочешь! — ответил он с надеждой, пройдя в гостиную и сев на диван. — Я пойду на все, чтобы тебе помочь.

Настя прошла следом и остановилась в метре от него.

— Прям-таки на все?

— В пределах безопасного для тебя.

— Хорошо. — Она медленно подняла на Стаса взгляд. — Я готова согласиться на все, что ты предлагаешь: лечение, терапию, таблетки, даже твою «хорошую девочку». Но у меня есть условие.

— Что угодно! — так неаккуратно выпалил он, даже не догадываясь, что это будет.

Настя медленно, не сводя с него глаз, расстегнула молнию на своем платье. Ткань соскользнула по телу и упала на пол, оставив стоять перед ним в одних трусах.

— Все зависит сейчас от твоего решения.

— Ты издеваешься?! — его голос прозвучал резко, почти гневно.

— Нет, вполне серьезно. Хочу наконец-то испытать это. То, из-за чего я столько лет страдала.

— Родная, давай ты оденешься, и мы обсудим это, как взрослые люди, — он попытался говорить мягко, но это прозвучало как приказ.

— Если я сейчас оденусь, то ты меня больше никогда не увидишь! — ее голос дрогнул, но в нем была ледяная решимость.

— Господи, что же ты делаешь со мной!? — он провел рукой по лицу. — Ты понимаешь, что я не могу этого сделать!?

— Ты ничего не теряешь. Сделаешь это — и тогда я пойду на любые твои условия.

— Я теряю тебя, Насть.

— Потеряешь, если откажешь.

— Да у меня даже не встанет! — попытался он перевести все в шутку, отчаяние.

— С этим я как-нибудь справлюсь, — ее губы тронула кривая, безрадостная улыбка.

— Анастасия, ты меня без ножа режешь! Ты сама понимаешь, что мне предлагаешь?

— Да. Я долго об этом думала и все решила.

— Ты решила! А меня кто-нибудь спросил!? — в его голосе впервые прозвучала обида.

— Сейчас спрашиваю.

— Ты не спрашиваешь, а ставишь меня перед выбором! И прекрасно понимаешь, что этот выбор нереален.

— Знаю, Стас. — Она подошла и села ему на колени, обвивая руками его шею. — Но и ты не оставил мне выбора.

— И тебя совсем не оскорбляет, что это будет вот так? — он не отталкивал ее.

— Как? — Настя пристально смотрела ему в глаза.

— Ты же понимаешь, что я не хочу тебя? — он выдохнул, и эти слова повисли в воздухе, острые и ранящие.

Он снова это сказал. И, конечно же, ее это задело, но не остановило.

— Понимаю.

— Мы можем хотя бы ограничиться оральным сексом? — Стас пытался найти компромисс, отступление.

Ее передернуло от этого предложения. Она прекрасно понимала, что он, как и раньше, пытается все свести к ее физическому расслаблению, но она хотела другого — соединения, исцеления через него. Поэтому резко отрезала:

— Нет!

— У меня даже презерватива нет, — попытался он найти хоть какую-то причину для отказа.

— Я тебе доверяю.

— Да ты издеваешься!

— Похоже, что я издеваюсь? — ее глаза блестели от непролитых слез.

— Похоже, Насть! Это чистой воды манипуляция. Шантаж.

— Так не ведись! Давай я сейчас уйду, и мы сделаем вид, что ничего не было? Ни этого предложения, ни нас с тобой… — У нее на глазах выступили слезы. — Ты столько лет издевался надо мной, отказывая. И ведь не отталкивал полностью, но и не подпускал. Какого черта, Стас? Почему я каждый раз должна унижаться, выпрашивая у тебя близость, которую ты хочешь не меньше? Хорошо, раньше между нами стоял Егор, а сейчас что?

— Сейчас между нами стоит твое состояние, в котором ты находишься! — его голос сорвался. — Я не могу воспользоваться тобой в таком виде!

— Думаешь, причина в этом? Бред! Я хотела тебя всегда! Сейчас ничего не изменилось. И ты делаешь мне очень больно, отталкивая вот так… — Настя стала расстегивать его брюки, а он сидел, парализованный, разрываясь между долгом врача, чувством друга и внезапно нахлынувшим, запретным желанием.

Он заглянул ей в глаза, пытаясь достучаться до самого дна ее сознания, и произнес свой последний, отчаянный аргумент:

— Ты понимаешь, что я — не он. Я не смогу его заменить.

Он говорил о Егоре. Зачем? Это было так больно, так жестоко, что ее словно окатило ледяной водой. Она резко оттолкнулась от него, отшатнулась, уткнулась лицом в спинку дивана. Ее плечи затряслись от беззвучных, давящих рыданий.

И в этот момент она поняла. Поняла с ужасающей ясностью. Она не хотела Стаса. Ей хотелось лишь вернуться в те ощущения, которые были с Егором. Не самые лучшие, но только это ей было сейчас доступно. Она снова чувствовала себя той грязной шлюхой, которой и «трахаться-то все равно с кем», о чем и выкрикнула в том большом, истеричном потоке, выливаемом в отчаянии.

Стас молча снял свою рубашку и накрыл ее дрожащие плечи. Потом осторожно обнял, прижав к себе. Она не сопротивлялась, благодарная за эту простую человеческую теплоту, за то, что он прикрыл ее наготу, которая теперь смущала.

— Он не это имел ввиду, — совсем не убедительно попытался успокоить ее Стас.

— Но это же правда! — всхлипнула она.

— Правда, родная, это то, что ты повесила на себя этот ярлык и пытаешься ему соответствовать. Но даже это у тебя получается плохо.

Она высвободилась из его объятий, влезла в его большую рубашку и, застегнув несколько пуговиц, повернулась к нему. Лицо было заплаканным, но взгляд — более осознанным.

— Ты бы это сделал? Или просто оттягивал момент? — спросила она тихо.

— Я надеялся тебя остановить.

— Почему?

— Потому что ты хочешь не секса, а избавиться от своей боли. Но это не выход, Насть. Это тупик.

— А он есть, выход? — в ее голосе снова прозвучала детская надежда.

— Есть. — Он выдохнул с облегчением, видя, что буря немного утихла. — И я тебе его предлагаю. В виде профессиональной помощи. Давай хотя бы попробуешь?

— А если она мне не понравится?

— Кто? Маргарита? — Стас мягко улыбнулся. — Значит, будем искать того, кто понравится.

— Хорошо, — кивнула она, и это был самый слабый, но самый важный кивок в ее жизни. — Только ты будешь рядом.

— Буду.

— Но тебе же скоро уезжать? — в ее глазах снова мелькнула паника.

— Я остаюсь… — сказал он твердо. — И покупаю клинику здесь. Уже начал оформление. Так что никуда я не денусь. Обещаю.

Настя медленно кивнула, словно проверяя, не рассыплется ли это обещание от малейшего движения. Слезы наконец перестали течь, оставив после себя лишь легкую испарину на ресницах и ощущение пустоты, но уже не такой всепоглощающей.

Она потянулась к своему платью, валявшемуся на полу, но не стала его надевать. Просто взяла в руки, скомкала ткань в ладонях и прижала к груди, как ребенок прижимает одеяло в поисках утешения. Его рубашка была ей велика, рукава закрывали кисти рук, а полы свисали почти до колен. В этом был странный уют.

Стас не двигался, давая ей пространство. Он видел, как напряжение понемногу спадает с ее плеч, как взгляд теряет испуганную остроту и становится просто уставшим. Безнадежно уставшим.

— Чай? — тихо предложил он.

Она снова кивнула, уже почти незаметно.

Он вышел на кухню, откуда донесся привычный стук кружек, шипение чайника. Настя осталась сидеть на краю дивана, обняв колени и уткнувшись подбородком в его рубашку. Она не думала ни о чем. Шум в голове стих, оставив после себя лишь густое, ватное безмолвие.

Он вернулся с двумя кружками, поставил одну перед ней на стол и сел рядом. Они молча пили чай. Горячая жидкость обжигала губы, но это было ощутимо, реально. Это было здесь и сейчас.

За окном окончательно стемнело. В комнате было тихо. Никаких страстей, никаких ультиматумов, никаких призраков прошлого. Просто двое очень уставших людей, сидящих в тишине и пьющих чай после бури.

Он не спрашивал ее больше ни о чем. Она не пыталась ничего доказать. Они просто были. И в этой простой, немой совместности было больше исцеления, чем во всех предыдущих попытках что-либо решить.

Глава 20. Любовники

Настя не смогла долго оставаться в той хрупкой реальности, что они со Стасом построили за чашкой чая. Как только на утро она покинула его дом, вернулась Третья — собранная, холодная, та, что должна была провести день в адвокатской конторе, делая вид, что жизнь продолжается. Вечером, покинув рабочее место, в права вступила Вторая, уже спешившая к Кириллу за очередной дозой забытья.

Но на этот раз путешествие в прошлое не задалось. Сначала Кирилл, обиженный и встревоженный, требовал объяснений: где она была прошлой ночью? Почему не брала трубку? Он звонил, писал, даже приезжал — тишина. Насте удалось убедить его, что ночевала у подруги, у которой были личные проблемы, телефон сел, а она и не заметила. Ложь далась ей легко, будто всегда была ее частью.

Потом они перешли к тому, ради чего она и приехала. Но Кирилл, чувствуя обиду и давление, исходящее от нее волнами, просто не смог. И если бы он позволил ей помочь, но он лишь отстранился, сказав: «Извини, сегодня не до этого», — и ушел на кухню, оставив ее одну в комнате с пожирающим тело и душу желанием.

Внутри вспыхнула ярость. Горячая, слепая, всесокрушающая. С каждой минутой, проведенной в одиночестве, она нарастала, как лава, подступающая к жерлу вулкана.

— Ты считаешь свое поведение нормальным? — выскочила Настя на кухню, ее голос дрожал от неконтролируемого гнева.

Он молчал, уставившись в стол, не желая ввязываться в ссору. И это молчание стало последней каплей. Она психанула, развернулась и ушла, громко хлопнув дверью.

Долго бродила по ночному городу, пока не решилась позвонить Стасу. Попросила забрать.

До его дома они ехали молча. Но только переступили порог, как Стас тихо спросил:

— Почему ты с ним?

— Шутишь? — она горько усмехнулась, разувшись и пройдя в комнату, которую занимала, когда оставалась у него. — А спать мне с кем? Просто пойти по рукам? Он хотя бы какой-никакой, но постоянный партнер.

— В чем тогда проблема, не пойму? — Стас проследовал за ней.

— В том, что я не та, с кем он привык делить постель! Мне нужно по-другому, нужно больше. Гораздо больше.

— Ты говорила с ним об этом?

— Говорила! — ее голос снова сорвался на крик. — Он лишь разводит руками: «Тебе же всегда так нравилось». Что мне ему ответить? Что у меня вкусы поменялись? Или что он спал с другой?

— Может, стоило просто… направить? — осторожно предложил он.

— Ты издеваешься!? — она задохнулась от возмущения. — Я направляла! Вот только это уже не секс, а урок по выживанию! А я тоже хочу расслабиться, а не играть в учительницу! — На последних словах она заплакала, горько и безнадежно, понимая всю глубину своего одиночества: она лишилась мужчины, который ей идеально подходил и вынуждена спать с тем, кто просто был рядом. — Сегодня он вообще не смог, потому что мы перед этим поругались. Он встал и ушел. Просто ушел! Его желание пропало, а о моем кто-нибудь подумал!?

— Он тебе не помог? — его голос стал еще тише.

— Ты шутишь!? Ему было не до меня! И для него это нормально! Я устала, Стас. Он даже не мой мужчина, почему я должна это терпеть? Мне не нужно забыться, не нужно ничего возвращать, мне просто нужен хороший любовник!

— Иди сюда, — он хотел развернуть и обнять ее, но она оттолкнула, боясь, что любое прикосновение сейчас сорвет последние предохранители.

Но он не отступил. Обнял так сильно, что даже стало больно. Она сопротивлялась секунду, другую, а потом обмякла, уткнувшись лицом в его грудь. Они долго стояли так посреди комнаты, и постепенно дрожь в ее теле стала стихать.

Потом он ослабил объятия, наклонился и стал целовать ее. Нежно, вопросительно. Она сначала поддалась, а потом резко отстранилась, заглянув ему в глаза.

— Мне не нужна твоя жалость.

— А если это не жалость? — его взгляд был серьезным, в нем не было ни тени насмешки или снисхождения.

Она долго смотрела на него, пытаясь понять, что это — очередная попытка успокоить или что-то большее. Но когда его пальцы принялись расстегивать пуговицы на ее блузке, она не сопротивлялась, до последнего веря, что он, как всегда, остановится в последний момент.

Но он не остановился.

Он был нежным и твердым, внимательным и безжалостным. Он словно знал каждую клеточку ее тела, каждую ее тайную потребность. Он превзошел все ее ожидания, все фантазии. И когда все закончилось, в комнате повисла тихая, изможденная тишина. Они лежали на кровати, он на спине, она прижавшись к его груди. Его рука медленно гладила ее обнаженную спину, и ей хотелось, чтобы этот момент длился вечно.

— Надеюсь, мы позже об этом не пожалеем, — тихо произнес он, нарушая тишину.

Настя приподнялась на локте, взглянула на него.

— Зачем ты это сделал?

Стас осознавал свой профессиональный провал. Он перешел все границы, воспользовавшись уязвимостью подруги и подкрепил ее деструктивный паттерн. Но с человеческой точки зрения, его действия можно было понять. Он видел ее невыносимые страдания, ее одиночество, ее фрустрацию. Он поддался импульсу — утешить, дать то, в чем она так отчаянно нуждалась, когда все другие способы исчерпали себя. Его мотив — это наконец-то признание своего собственного, долго подавляемого желания. Секс стал кульминацией всей их многолетней, токсичной, полной запретного влечения дружбы.

— Ты же хотела этого… — в его голосе прозвучала легкая усталость.

— А ты? Чего хотел ты?

Он тяжело вздохнул и сказал то, чего она совсем не ожидала услышать:

— Это не было из жалости, если ты об этом. Я хотел тебя. Всегда хотел.

— Но ты же меня не любишь, — прошептала она, сама не понимая, зачем говорит это.

— Анастасия, а ты хотела любви? — он мягко улыбнулся. — Мне казалось, тебе нужен был хороший любовник.

— А как же твои принципы? Не спать с чужой девушкой?

— А ты чужая? — он поднял бровь. — Прости, но твои отношения с мужчиной, выстроенные другой альтер-личностью — какой-то слабый аргумент…

— Первый раз чувствую себя так неловко…

— Почему?

— Потому что не знаю, что теперь делать?

— Может, просто повторить? — он внезапно перевернулся, оказавшись над ней, приподнялся на руках, глядя ей в глаза. В его взгляде читалась и нежность, и вызов. — Теперь я понимаю, какую энергию ты даешь, — с искренним изумлением выдохнул Стас. Я уже не в том возрасте, чтобы бегать на такие дистанции, но твое желание… оно заразительно.

— Кто тебе сказал, что я хочу? — попыталась она пошутить, но голос подвел.

В ответ он скользнул ладонью по внутренней стороне ее бедра, и ее тело тут же отозвалось, выгнувшись навстречу.

— Я догадался, — прошептал он.

— А то, что мне не до разговоров, ты догадался? — она обхватила его ногами, притягивая к себе.

— Тебя снова не отпускает?

— Давай, только доктора включать не будешь! — потребовала она, уже теряя связь с реальностью.

— Мне важно знать.

Она лишь кивнула. И он без лишних слов вошел в нее, лишая последних остатков разума. Стас не просто занимался с ней сексом. Он вел ее, контролировал каждый вздох, каждое движение, не позволяя ей сорваться в привычный, жадный хаос. Он довел ее до такого изнеможения, до такой непривычной потери контроля, что сознание стало уплывать. Именно этого он и добивался — границы реальности растворились, и она провалилась в глубокий, беспросветный сон.

Глава 21. Сексуальный договор

Утром Настя долго не хотела просыпаться, снова и снова проваливаясь в теплые, обволакивающие объятия сна и рук Стаса. Ощущение его тела так близко, его дыхание на своей шее — она не была готова променять это ни на какую дневную рутину. Даже на работу, на которую уже опоздала.

Из сладкого забытья ее выдернул звонок. Голос начальника, Алексея Викторовича, прозвучал привычно-сдержанно:

— Анастасия Владимировна, у тебя все в порядке?

— Да, — на автомате ответила она. — Я просто… проспала. Скоро буду.

Быстрые сборы, завтрак на ходу, и вот Стас уже вез ее в офис. По дороге ни слова о том, что было ночью. Перед тем как выскочить из машины, Настя лишь поправила блузку, схватила пиджак, сумку и выскочила, не попрощавшись.

Только в кабинете начальника она с холодным ужасом осознала: переключения на Третью не произошло. Работать сегодня предстояло ей — Второй, совершенно не ориентирующейся в текущих задачах.

Выговора за опоздание не последовало, наоборот Алексей Викторович смотрел на нее с пониманием и даже какой-то заботой. Она мысленно отметила его рост, примерно, как у нее самой, может чуть ниже, крепкое телосложение, уверенная осанка и возраст… сорок ­– сорок пять лет? Именно такие мужчины — с положением, с возрастом, с этим спокойным пониманием жизни — всегда были ее слабостью.

Он поднял взгляд, и его лицо озарилось немного усталой улыбкой.

— Анастасия Владимировна, у тебя все в порядке?

На мгновение она позволила себе представить, каково это — провести с ним ночь. Не с Кириллом, не с терзающим ее совесть Стасом, а с ним. С этим русоволосым, уверенным в себе мужчиной, который явно знал толк и во власти, и, вероятно, в постели. По телу пробежала предательская волна возбуждения.

— Ты какая-то не такая сегодня, — вырвал ее из фантазий низкий и бархатистый голос.

«Еще бы! — мысленно ответила она. — Потому что это не я!» Но вслух лишь пробормотала что-то о проблемах личного характера.

— Хорошо! Давай работать! — он кивнул, но его взгляд оставался изучающим.

Она автоматически развернулась к выходу.

— Ты куда? — остановил он ее.

— Работать!

— Решила сменить кабинет? — в его голосе прозвучала легкая ирония, и она вдруг осознала, что второй рабочий стол в этом помещении — ее.

Настя сделала театральное лицо, изобразив забывчивость и засмеялась.

— Блин, не выспалась совсем! Голова квадратная.

— Бурная ночь? — продолжил он юмор.

И она, все еще находясь во власти вчерашней эйфории, без тени смущения брякнула:

— Еще какая!