Бесплатный фрагмент - Полным ходом, или Морские рассказы 2.0

Полным ходом

Глава 1. Выход в море

Как-то в мае выходили на ГиСу «Армавир» (гидрографическое судно) для обеспечения взлета космического аппарата. Настроение у всех просто великолепное. Погоды стояли прекрасные, солнце, уже тепло, море изумрудного цвета! Такие походы всем очень нравились — короткие, всего три недели, но почти 10 дней в валютной зоне, а это значит, что будут платить морские (дополнительные выплаты за дальность похода ниже 30 град. северной широты), да еще и боны можно получить. Бонами мы называли чеки Внешторгбанка серии «А», приравненные к долларам США. С ними можно было пойти в чековый магазин «Альбатрос» или «Березка» и купить там всякие дефицитные товары. В общем, все хорошо!

Готовимся к рейсу, все как обычно, завезли продовольствие, заправились топливом «под жвак» (это когда взяли во все, в том числе и резервные, цистерны, так, что свободного места нет, зато при этом не надо будет заправляться в море и лишний раз рисковать), помполит Кузьмич набрал много новых фильмов. Командир Александр Акимов на оперативном совещании после всех докладов спросил:

— Виктор Кузьмич, а почему тридцать кинофильмов взял, а не все сто, например? Ты нас куда готовишь? Рейс штатный, по программе «Колонна», запустим космонавтов и домой! Всего три недели, а ты так сейчас беду нам накликаешь!

— Александр Евгеньевич, я же как лучше хотел, может, два раза в сутки разрешим команде кино посмотреть? — Кузьмич постучал костяшкой пальца по деревянному столу и как бы плюнул через плечо за спины товарищей.

— Виктор Кузьмич!!! — командирский голос стал суше и тверже.

— Все! Я понял, что готовность у всех полная, я докладываю Варакину о выходе в море завтра по плану!

Подготовка к выходу в море покатилась по отработанному сценарию. ГиСу «Армавир» в том году много ходило, поэтому этот майский рейс никого особо не напряг!

В 10:00 утра снялись с якоря и швартовых и пошли по Золотому Рогу. Бухта была хоть и широкая, но больно судоходная, да так, что во все глаза смотри, как бы в кого не въехать! Ходить по ней было одно удовольствие, Владивосток как на ладони, спускается с сопок к воде. Говорили, что, когда в ноябре 1974 года в городе был американский президент Джеральд Форд, Леонид Брежнев устроил ему вечернюю прогулку по набережным. Форд отметил схожесть Владивостока с Сан-Франциско! О Сан-Франциско, как это звучало тогда, наверно, романтично!

Мы все — ходовая вахта, по теплой погоде стояли на сигнальном мостике, на самом верху, «на ветерке». Командир с нами, сидел, как обычно, на своем левом кресле в альпаке («альпак» — разговорное название теплой куртки на меху). Акимов был мерзляка и кутался в альпак на мостике даже летом. В этот раз я стоял на ВРШ (установка управления винта с регулируемым шагом) вместо Володи Забралова, 2-го помощника, которого отправили в отпуск, а обычно это его штатное место на выходе из базы.

Вышли спокойно, повернули на створы (наземные ориентиры, по которым визуально судно держит курс входа или выхода из порта) и пошли в залив Петра Великого. Это уже Японское море, здесь поддувает, и вся вахта спустилась в ходовую рубку. Я, как старпом, встал на командирскую вахту до 12:00, а третий помощник у меня «штурманил» (вел навигационную прокладку курса судна в назначенную точку). Большую часть времени я стоял на крыле мостика и хватал лицом знакомые ощущения.

Шли курсом на Сангарский пролив, что между японскими островами Хоккайдо и Хонсю. По-японски название пролива звучит как «Цугару». Это самый короткий путь в Тихий океан. После поражения России в Русско-японской войне Япония захватила Южный Сахалин, в связи с чем и русским и советским судам и кораблям были закрыты проливы Лаперуза и Сангарский. Для того чтобы попасть на Камчатку или Северный Сахалин, приходилось делать огромный крюк и идти на юг через Корейские проливы.

Поэтому, как только закончилась Вторая мировая, Советский Союз получил право беспрепятственного прохода в Тихий океан Сангарским проливом, чем мы и пользуемся до сих пор.

«Армавир» разрезал форштевнем (переднее продолжение киля, предназначен для разбивания толщи воды по ходу движения судна) волну, брызги превращались на ветру в плотную, влажную, морскую взвесь, которой легко дышалось, и я подставлял лицо солнцу, морю и был счастлив. В такие минуты ты владел судном и океаном, это всегда опьяняло, давало какие-то другие, неизведанные силы духу и телу! В такие моменты на мосту (сленговое наименование ходового мостика) тишина и собранность всей вахты — рулевой, штурман, командир — особо ощущается!

Подошли к проливу, тишина! Обычно здесь сифонит северо-восточный ветер прямо вдоль пролива, всегда «в нос». Ветер, как известно, дует в компа́с, а течение вытекает из компаса. То есть северо-восточный, значит, дует в данной точке с северо-востока на юго-запад. Вот такая нехитрая кухня! В тот раз было необычно тихо.

Навстречу шел какой-то японский рыбак, у них обычно белые небольшие шхуны идут себе, куда им надо, часто вообще никого не пропускают, никому не уступают, а мы и не связываемся, просто маневрируем, чтобы спокойно разойтись. В этот раз не получилось. Рыбацкая шхуна доворачивала рулем и быстро приближалась к нам. Мы с боцманом Картузовым стояли на верхней палубе и обсуждали планы работ по уборке ржавчины и подготовке к покраске внутренней части фальшборта. Японца мы видели давно, и я посматривал на его маневры. Командир на мосту, думаю, сработают оперативно. Однако шхуна прижимала нас к береговой черте, и оставалось совсем мало места для поворота… Картузов даже сплюнул:

— Смотри, что творят узкоглазые?!

Я бегом поднялся на ходовой мостик, а там уже в воздухе повисло напряжение! Акимов застопорил ход и, круто переложив рули влево, вдавил манипулятор ВРШ (винт регулируемого шага) левой машины на полный назад. В этом положении «Армавир» почти на месте развернулся на обратный курс, и через минуту обе машины на полный вперед. В таком положении шхуна прошла мимо нас правым бортом, как и предписывалось морскими правилами! Она была так близко, что я в бинокль увидел японского моряка в ходовой рубке, который, оскалившись в улыбке, держал рулевое колесо и ритмично покачивал головой, как бы говоря: «Хоросе, хоросе!»

Странные они, эти японцы, жили много веков на своих островах, не пускали никого к себе ни в дом, ни в душу! Теперь не понять, чего они хотят! Конечно, хотят все вернуть себе назад — и проливы, и Курилы. Акимов встал на крыло правого мостика и показал ему кулак, хотя вряд ли они уже это увидели, пошли, наверное, в свою Японию выгружать краба! Все на ходовом мостике выдохнули и легли на прежний курс, на выход из пролива.

Сангарский пролив не велик, проскочили его быстро, и вот — просторы Тихого океана! Хочешь не хочешь, а смотри в оба! Волна сразу мощнее, ветер посерьезнее, мотать начинает посильнее! В такие моменты хочется, чтобы нужный курс хода судна совпадал с направлением прямо на волну, но разве так бывает? Почти всегда все наоборот, идешь вдоль волны, и бортовая качка вынимает все внутренности, даже если море всего-то 3—4 балла!

Глава 2. Первый звоночек

Вахты сменились, мы пошли на вечерний чай, чаевничать, как обычно говорят у нас на пароходе. Вечером, как правило, экипаж смотрит кинофильмы, все собираются в столовой личного состава или прямо на юте (открытая кормовая часть главной палубы судна), если позволяет погода. В тот вечер была темень, хоть глаз выколи, луна спряталась за облаками, слышны были только гул двигателей и шелест моря, ласково обнимающего на ходу борта судна. Пока Кузьмич с электриками налаживали кинопроектор, собравшийся на вечерний киносеанс народ тихо переговаривался меж собою, покуривали возле специального бака за кормовым шпилем (устройство на юте для натягивания кормовых швартовых канатов), смотрели на окружающую судно морскую стихию. Кругом никого, купол неба, залепленный облаками, сквозь которые проглядывали знакомые нам Стрелец и Орион (яркие созвездия Северного полушария).

Вдруг все буквально вздрогнули от душераздирающего крика и звука шлепнувшегося с высоты в воду тела. Несколько секунд оцепенения и вяжущей тишины, потом истошный вопль откуда-то снизу, из воды, убегающей за корму судна:

— А-а-а-а-а!!! Ребята-а-а-а! — Последний вопль уже прервался, видимо, хватанул воду.

Помполит Кузьмич опомнился первым и, схватив микрофон переговорного устройства, заорал так сильно, что, казалось, его голос был услышан на мостике и без микрофона:

— Мостик!! Человек за бортом!!!

А за бортом — темень, ни зги не видно! Уже было слышно, как машины отрабатывают задний ход. Корма затряслась, все прильнули к бортам и всматривались в водовороты вспенивающейся и свистящей воды. Вспыхнули два прожектора — это уже боцман с катерной палубы освещал акваторию. Лучи шарили по воде, выхватывая гребешки волн и шапки пены, морская вода в свете прожекторов играла и казалась то светло-зеленой, то почти изумрудной. Наконец показалась голова пловца, боцман заорал:

— Белов!! Бросай ему конец с кругом!! — это уже старшему матросу Белову, который стоял на юте со спасательным кругом в руках.

— Да не убей его, кидай рядом, а то тогда точно потонет! — Боцман умел вовремя вставить свои нравоучения. Я помню, как дракон (прозвище боцманов на флоте) рассказывал, что, по молодости, он на катерных учениях засветил таким корабельным кругом курсанту, который изображал человека за бортом, точнехонько в голову, да так, что того потом вытаскивали всем миром и откачивали от контузии. Корабельные спасательные круги того времени были изготовлены из плавучего материала, но тяжеленные, о-го-го!

Тем временем моторист Жевакин, а это был он, уже ухватившись за конец с кругом, был подтащен к аварийному веревочному трапу (это такая гибкая лестница, которая сбрасывается в воду прямо с палубы корабля) и выволочен вместе с трапом на палубу. Он тяжело дышал, плевался водой, наконец откинулся на спину и затих. Судовой врач, Воронин Сережа, осмотрел Жевакина и, понюхав «выхлоп» изо рта моториста, сморщился:

— Нажрался все-таки! — И, уже обращаясь к старшему механику, который стоял тут же, бросил устало:

— Александр Вадимович, твой подчиненный? Ну, забирай!

Гену Жевакина увели под белы рученьки в каюту отсыпаться.

Командир тут же собрал весь командный состав и учинил разборки. Все подумали, а некоторые с нескрываемым удовольствием, что некогда элитная электромеханическая часть все-таки залетела на этот раз. Благодаря старшему механику Бардину на судне была выращена каста неприкасаемых — механики и мотористы. Действительно, от них зависели очень многие блага, такие как работающий кондиционер, пресная вода на судне, и даже баня-сауна могла работать, а могла и не работать, если этого не захочет электромеханик. Бардин, пользовавшийся покровительством самого командира, никогда не упускал случая поиздеваться над палубной командой, возглавляемой боцманом Картузовым, теперь сидел с тоской во взгляде.

Оказалось, что массовой пьянки не было, Жевакин самостоятельно, втихую, да так, что его никто вообще не видел, после вахты принял какую-то жидкость из банки. Эта банка красовалась теперь перед всеми на столе в каюте командира. Все «специалисты» понюхали банку и со скрюченными лицами мотали головами. Жидкость была никому не ведома, однако спиртягой все-таки отдавала.

— Это ЧП, господа хорошие! Что будем делать?! А если бы мы Гену потеряли?! Бардин, завтра же провести служебное расследование! А сейчас — выставить охрану и смотреть за Жевакиным! Он же двух слов связать не мог! Как только не погиб?! Вдруг его еще куда понесет!

Дракон Картузов тут же доложил, что всех своих проверил, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Чудеса, да и только! В одиночку на пароходе еще никто не напивался! Совещание командир закончил уже совсем поздно, и начальники, слегка встревоженные, разошлись по каютам. Я в ту ночь прикорнул на пару часиков и в 04:00 утра заступил на вахту. Большинство времени стоял на крыле мостика и вслушивался в звуки ночи. Все было тихо. Но на душе было неспокойно. Из штурманской рубки неслась мелодия Money For Nothing группы Dair Straits, новенькая, еще не заезженная. Ей в такт мои мысли пускались в пляс и выбивали свои «мани фор насинг».

Глава 3. Внимание! Акулы!

Новый день с прекрасной погодой и солнышком отодвинули ночные события на второй план, и все двигалось по накатанным рельсам. «Армавир» шел в точку назначения, погоды стояли прекрасные, ветра́ стихли, солнце жарило.

За двое суток до прибытия в точку работы, как и положено было по регламенту, проводили учения по развертыванию системы спасения спускаемых космических аппаратов, все прошло штатно, «скидывали» оба катера, проверили, как работают УКВ-радиостанции для связи между катером и кораблем. Вечером командир разрешил лечь в дрейф и команде купаться! Для организации купания у дракона Картузова была припасена специальная сеть из толстых канатов с ячейкой 40 на 40 сантиметров. Она закреплялась на борту, и свободные концы по всей ширине сети плавали в воде. Шириной она была метров двадцать и позволяла одновременно взбираться на борт человек восемь-десять.

Первый заплыв, конечно, палубная команда. На них потренировали команду «Внимание! Акулы!». По этой команде все плавающие должны были что есть мочи плыть к сети и взбираться по ней на борт. Норматив — 2 минуты! Народ с хиханьками да хаханьками поднялся на борт минут за пять — семь! Пришлось читать нотации, что ваша жизнь в ваших руках! Воды Тихого океана в этих широтах уже теплые, живности в них полно, акулы тоже встречались. Наступил черед «кочегарки», это я так называл всех мотористов и электриков, потому что они всегда после вахты вылезали из своих трюмов вечно грязные, чумазые, в масле, в общем, перемазанные, как кочегары. Вся электромеханическая часть нырнула и разошлась кругами рядом с судном. В воде в это время старшим был второй механик. Мы с Акимовым наблюдали за всей этой купальней с крыла ходового мостика, а сигнальщик, он же вахтенный матрос-рулевой с биноклем осматривал кругом, нет ли опасностей в виде акул или еще чего! Командир взял «матюгальник» (это так в простонародье называют ручной мегафон — громкоговоритель) и бодро крикнул в него:

— Внимание!! Акулы!! По правому борту!! Все на борт!!

Все, кто был за бортом, заработали руками и ногами, развели известную волну и поднялись по сети довольно быстро и надели обувь! Это тоже было правило, тапочки или ботинки, что у кого было, ставились рядком перед спуском человека в воду, а потом все вылезали из воды и надевали свои тапочки. Оставшиеся тапки на палубе говорили о том, что на борт поднялись не все! Я с секундомером засекал время выполнения процедуры «Всем на борт!» и на минуту отвлекся от происходящего на палубе. Истошный вопль второго механика:

— Где Жевакин?! Гена?! Это его тапочки?! — Второй механик Забелин с тапками в руках метался по палубе, вокруг стояли мотористы и ребята из палубной команды.

Вдруг Саша Белов, вахтенный рулевой, всматриваясь совсем в другую сторону от места купания, крутя ручки бинокля, тихо сказал:

— Вон он, гад! Поплыл куда-то! — Затем крикнул вниз: — Александр Вадимович, он плывет во-о-он туда! — и показал всем рукой. «Дед» Бардин рывком скинул с себя рубаху и тапки и бросился прямо с фальшборта в воду. Акимов вырвал из рук Белова бинокль и кинулся на крыло левого борта. Впился линзами в кувыркающиеся в волнах головы старшего механика и моториста Жевакина.

— Михалыч, скидывай катер! Быстро!!

Я уже это понял и, крикнув по громкоговорящей связи боцману и палубной команде:

— Рабочий катер правого борта на воду! — «пулей» летел на катерную палубу.

Мы с Картузовым и мотористом Женькой Крайним прыгнули в катер, быстро запустились и рванули к ребятам на воде.

Мы помчались к Бардину и Жевакину, подпрыгивая на уже разгулявшейся волне, они держались вместе, вроде спокойно. Мощный боцман Картузов вытянул из воды тщедушного Жевакина просто за обе руки прямо в катер, потом вытащили уже вдвоем Бардина, тот все-таки был потяжелее, килограммов за сто, все тяжело дышали, плевались морской водой, устало разместились в кокпите катера, и мы на малом ходу двинулись к «Армавиру». Я правил к правому борту, чтобы зайти под тали и сразу поставить катер на подъем, и только потом посмотрел в глаза Жевакину и заметил их странную серость и отрешенность. Зрачки были расширены, глазницы потемнели, сами глаза были как стеклянные шарики, уставившиеся в одну точку немигающим взором.

Через пару часов в каюте командира собрались все заинтересованные стороны, и док Воронин спросил Жевакина, что случилось, как произошло, что он поплыл в сторону от судна, мог же утонуть.

— Они меня заставили!.. — тихо произнес Жевакин, и тут всем стало ясно, что мы в первый раз слышим речь Жевакина и что с ним совсем не все в порядке!

— Кто заставил?! Что происходит с тобой, Геннадий Иванович?! — «дед» Бардин начал выходить из себя.

— Они следят за мной… Они хотят отравить меня… Я боюсь их!.. — Гена дернулся всем телом и, обхватив руками свои плечи, быстро заговорил:

— Я слышу их, они следят за мной, они постоянно шепчут мне, чтобы я собирался! Они придут за мной завтра, я боюсь их, мне страшно!! — Гена подвинулся на диване к переборке (так на флоте называют перегородки или стенки) и вжался в самый угол.

— Александр Евгеньевич, похоже, необходима полная изоляция, скорее всего это БГ! Давайте решать, что делать. Пока я размещу его в лазарете и буду лично с ним! — Доктор Воронин, почувствовав реальную свою незаменимость в этой ситуации, раскраснелся и взял инициативу на себя.

Акимов твердо сказал:

— Я докладываю на базу, что у нас обнаружено такое заболевание! Пусть решают, что мне с ним делать! А пока добро вам, док, устраивайтесь в лазарете!

На этом и порешили! Доктор увел Гену в лазарет, а мы еще некоторое время со стармехом думали, как же угораздило его подхватить белую горячку, хорошо, что все кончилось относительно спокойно!

Мне начинало казаться, что наш рейс сглазили. Что там еще впереди?! Вечером завпрод (заведующая продовольствием) принесла кольцо полукопченой колбасы, и мы с «дедом» врезали по двести «шильзано» (напиток на основе шила, то есть спирта) и заели все это колбасой.

Утром пришло «радио» (радиограмма) из штаба флота, приказано передать моториста Жевакина на борт ОИС «Челюскин» (океанографическое исследовательское судно), которое следует во Владивосток и через одни сутки будет в нашем районе. Нам приказано скорректировать время прихода и после передачи «тела» полными хода́ми прибыть в точку конечного назначения.

К вечеру «Челюскин» был уже на связи, к ночи подошел к нам на расстояние двух кабельтовых (370 метров примерно). Командир ОИС «Челюскин», легендарный в дивизионе Геннадий Михайлович Козловский, с легкой хрипотцой в голосе излагал по радиосвязи свой план. Ждать утра не будем, осветим прожекторами с двух судов акваторию между ними. Жевакин должен был на надувной лодке, которая привязывалась двумя страховочными концами к обоим судам, переплыть с «Армавира» на «Челюскин». Вот и все дела. Козловский всегда так приговаривал:

— Вот и все дела! Поняли меня?!

Акимов, как младший и по званию, и по возрасту, мирно соглашался:

— Ну конечно, поняли, Геннадий Михайлович!

— Ну, вот и все дела!

Надувная лодка оказалась в полной готовности на «Челюскине», мы с Картузовым перекрестились, потому что наша точно была дырявая, ее неделю назад молодой матросик палубной команды Жилдин проткнул по незнанию. Включили прожектора, акватория осветилась, а вокруг была темень, ни зги не видать.

Суда встали параллельными курсами и легли в дрейф, начало покачивать. Наш док Воронин предложил привязать Жевакина к лодке, чтобы, как говорится, чего не вышло. А то вдруг Гена захочет спрыгнуть с лодки в самый неподходящий момент. Так и сделали. «Челюскин» стрельнул в нас своим сигнальным концом, мы перехватили его и подтащили резиновую лодку к борту.

— Да-а-а-а! «Резинка» -то у них чахлая! — Дракон Картузов свое дело знал, и если он сказал, что лодка у них чахлая, значит, так и было!

Мы спустили Жевакина в лодку и привязали его (уж, Гена, не взыщи!) к передней баночке (скамейка на лодке или катере) киперной лентой (хлопчатобумажная тесьма из плотной ткани шириной 15 см). Геннадий Иванович спокойно взирал на это, даже каким-то отрешенным взором, словно его вывозили, из ненавистного ему места, и он был даже этому рад.

Связь держали по переносным радиостанциям и по команде с «Челюскина» начали травить свой конец, мол, эй, на «Челюскине», тащите! Лодка рывками двинулась к борту «Челюскина». Оба судна болтались из стороны в сторону, потому что в дрейфе они лежали лагом к волне, бортовая качка немного усиливалась, стало мотать еще больше. С «Челюскина» пришла команда держать наш конец (веревку) в натяг и травить (отпускать) понемногу! Лодка болталась между судами, как говно в проруби, Картузов матерился вовсю, лица Гены мы уже не видели.

Лодка шла очень медленно, и Картузов прокричал в рацию:

— Да тяните уже!!! Человек ведь нахлебается в лодке, понимать надо!! — В этот самый момент на «Челюскине» потянули мощнее, а на «Армавире», естественно, не успели потравить вовремя, так что наш конец в итоге лопнул. Все это почувствовали, потому как Белов, держащий в этот момент лодочный конец, просто свалился на палубу от неожиданности. Он быстро начал выбирать (вытаскивать) конец на палубу, и тут все увидели, что конец вырван вместе с куском резинового борта лодки с креплением.

Послышался знакомый звук резко выходящего воздуха из лодочных баллонов.

— Я же говорил: чахлая лодочка, не выдержала! Сдулась!! — Дракон выдохнул это в гробовой тишине.

На «Челюскине» видно было, как все забегали по палубе, слышно, как визжала лебедка, которая тянула лодку с Геной, кто-то громко крикнул:

— Тащите его быстрее, бездельники! — Все узнали голос Козловского с мостика.

Наконец, наш прожектор выхватил из темноты тело Жевакина, привязанного к сдувшемуся резиновому мешку, болтающемуся наполовину в воде, потом видно было, как ребята втянули его на борт «Челюскина»!

Возникло минутное затишье, слышны были только плеск волн и шипение рации! Секунды тикали… тишина давила…

— Ну???!!!

— Живой!! Все нормально, чуть наглотался морской водички!! — донеслось с «Челюскина».

— Фу, господи, пронесло!! — это уже наш командир, который спустился на палубу и переживал все это вместе с нами, и все, наконец, выдохнули с облегчением.

Глава 4. На точке

Сколько нам тогда высказал Геннадий Михайлович, уважаемый мой читатель, я вам даже не передам, скажу только, что это была тонкая кружевная ткань речи, где жесткий морской терминологический язык ажурно переплетался с бранными, матерными и не только, выражениями. В итоге мы, как беспробудные непрофессионалы, были посланы далеко-далеко, куда никто не ходил, были обозваны обидными кличками, самая милая из которых была — «соплежу́и»!

Акимов мрачно выслушал все претензии, оказывается, это мы неправильно тянули, это мы порвали его любимую резиновую надувную рыбацкую лодку, и это мы чуть не утопили несчастного моториста, а кто решил его привязать к лодочной баночке, тот вообще идиот!

Александр Евгеньевич, как полагается, пригласил Геннадия Михайловича на рюмку чая к себе на борт, мол, «взбрызнуть» положительный исход операции, однако Козлевич, так теперь его окрестил наш боцман Картузов, вежливо отказался ввиду полного цейтнота, и не прошло и часа, как ОИС «Челюскин», коптя черным дымом из трубы, растаял в туманном далеке́.

Мы дали полный ход вперед и помчались в точку назначения. Оставались буквально сутки до запуска космического аппарата, и мы торопились, чтобы чего опять не вышло. У меня опять была вахта после бессонной ночи, к восьми утра я уже был никакой и держался только благодаря Таниным булочкам и цейлонскому чаю, который после известного ремонта в Шри-Ланке теперь валялся в каждой каюте, и в штурманской рубке был сделан целый стратегический запас специально для верхней вахты.

Таню мне было жалко, она пошла в рейс с сокращенным наполовину кухонным персоналом, желая заработать дополнительные деньги, и теперь они вместе с дневальной по кухне Тамарой кормили весь экипаж вдвоем. Вся собачья вахта (с 04:00 до 08:00 утра) завтракала перед заступлением в 03:30, а я в это время досыпал, вставал в 03:45 и сразу шел на мостик, поэтому просил поваров закидывать нам что-нибудь прямо в штурманскую рубку, когда будет готова выпечка. А выпечка, хлеб и сдобные булочки, были готовы обычно к пяти часам утра, поэтому кому-то приходилось вставать в это время, снимать хлеба́ с печи, а потом тащить к нам наверх чайник с какао или кофе и плошку с пирожками.

Так мы и жили, не тужили, пока Тамара не свалилась с трапа (так на флоте называют лестницы) на бортовой качке и не вылила чайник с какао себе на грудь. Внутренность любого парохода — это, как многоэтажный дом, где все этажи связаны между собой трапами и переходами, многие из них очень крутые, почти вертикальные. Так же и на «Армавире», от камбуза (это, по-морскому, кухня) до штурманской рубки — два трапа. Вот на одном из них резиновые тапочки — сланцы — Тамару и подвели, она поскользнулась и слетела с трапа вниз, в общем, не больно, однако чайник не удержала и вылила горячий какао на себя. Поварской халат, конечно, спас от полного ожога кожи, но путь горячего какао лежал от левой груди девицы и до места, которое я бы назвал «пониже пупка и левого бедра». Кричала Тамарочка так громко, что мы все на мосту сначала просто опешили, потом штурман Алексей Степашин рванул в коридор из штурманской рубки и кинулся к ней, на руках понес в лазарет. Я посмотрел на часы — 5:30! Позвонил в каюту доктора:

— Сергей, подъем! — Он спросонья не понял, что случилось, может, подумал: опять разыгрывают, и повесил тут же трубку.

— Доктор, в лазарет бегом!! Тамара обварилась горячим какао!!! — второй раз я уже просто прокричал в трубку.

Доктор осмотрел ее и доложил на мостик, что в целом человек получил ожог кожи, однако быстрое вмешательство врача позволит избежать длительного перерыва в работе. После вахты я отправился проведать Тамару в лазарет, тем более что она по штатному расписанию была непосредственно моей подчиненной, как и вся обслуживающая команда. В предбаннике судового лазарета никого не было, поэтому я прошел через небольшой коридорчик прямо в «палату» и, открыв дверь, замер.

— Минуточку, я занят!! — не поворачиваясь, бросил док.

Картина, которая приоткрылась мне на секунду, стоила, при всей неоднозначности ситуации, дорогого! Тамара, девушка 23 лет, как бы это сказать, сочная брюнетка со смуглой кожей и всеми вытекающими из этого обстоятельства мелочами, возлежала на массажном столе в абсолютном неглиже. Красно-розовая полоса от ожога пролегала прямо от левой груди до бедра и дальше пониже пупка в пах. Контрастное пятно на груди притягивало взгляд, оторваться было невозможно! Судовой врач Воронин смачивал спиртовым раствором кожу вокруг ее левого соска, аккурат прямо передо мной, замершим и остолбеневшим на некоторое время от красоты лежащего передо мной тела. Где-то внизу живота потеплело, потом опалило всего снизу доверху, и я поплыл.

— Прошу прощения, я только узнать, как дела! — прохрипел я, изрядно смутившись. Да, в суете текучки, рабочих проблем и прочих мелочей порой и не разглядеть человека, а тут такое тело…

Я прикрыл дверь и убрался восвояси.

Вечером док Воронин в кают-компании не очень громко сказал, но все услышали:

— Василий Михайлович, а вы же по штатному расписанию в случае гибели врача должны меня заменить на боевом посту! Вы помните про это?

— Конечно, помню, сдавал зачеты по медицинскому минимуму!

— А сегодня вы хотели «практику» пройти, что ли?!

Окружающие уже давились смешками…

— А чего так быстро убежали?! Тамара была не против, чтобы вы ей лично обработали кожные покровы!.. — Последняя фраза уже была под гогот старшего механика и начальника радиостанции, поддерживаемого всеми питающимися в этот час в кают-компании.

С Тамарой, слава господу, все обошлось. Через несколько дней она уже вышла на смену, и Таня, судовой повар, наконец вздохнула с облегчением.

Мы пришли в точку вовремя. Запуск прошел штатно, то есть космический объект вышел на орбиту без замечаний, корабли на морских точках отнаблюдали это тоже без замечаний и отстояли свою вахту, молча и незаметно. Днем солнце палило нестерпимо, на небе ни облачка, команда занималась своими повседневными делами.

Глава 5. Кто не спрятался, я не виноват!

Отработали поставленную задачу на пятерку! По крайней мере, так сказало командование в благодарственной телеграмме. Александр Евгеньевич зачитал «телегу», полученную из штаба флота, на собрании личного состава. Затем командир возвестил о получении приказа следовать в базу Корейскими проливами. Для тех, кто понимает, это означало удлинение маршрута почти на четыре-пять дней, в зависимости от погоды. Помполит Кузьмич, воспользовавшись поводом, тут же провел беседу с командой о важности понимания остающейся всегда сложной обстановки в Мировом океане и особенно на Корейском полуострове. С северо-востока прямо на Сангарский пролив шел циклон или, как мы его называем на Дальнем востоке, тайфун. Мы уже его обнаружили и следили за тем, как он стремительно приближался к Японии. Расходились после собрания в приподнятом настроении, все-таки домой идем, да за счет удлинения маршрута, благодаря ухудшающимся метеоусловиям, в валютной зоне будем лишних три дня! А что до циклона, да сколько мы еще их не видели?! Может, и этот не увидим!

Я собрал боцманскую команду на главной палубе перед надстройкой и вместе с боцманом Картузовым испортил всем матросам мироощущение. Командование подарило нам несколько дополнительных дней, поэтому попробуем использовать их с толком. Предстояло убрать небольшую ржавчину и подкрасить внешние борта, обновить белую надстройку и надписи названия судна — в общем, навести марафет, чтобы предстать во Владивостоке во всей красе. Это требовало немало усилий и, конечно, времени. Белов тут же стал канючить:

— Ну вот, опять все опытные и бывалые (намек на Белова и Алимова, которые работали здесь уже пятый год) будут болтаться за бортом на плоту и красить эти постоянно ржавеющие подтеки! А молодежь, значит, будет прохлаждаться с кисточками у надстройки? — Намек все поняли.

Молодой матрос Алексей Жилдин, которого в момент его поступления на судно после окончания мореходки сразу послали пилить якорную лапу, тут же откликнулся:

— А чего я, я, что ли, молодежь? Я готов тоже за борт и красить!..

— Ага! Щас! Разбежался! — Картузов, зыркнув глазами, продолжил: — Жилдин, пойдете красить ваш любимый якорь! Белов и Алимов, ребята, кто, если не вы, сделает наш пароход красивым?! Давайте на покраску бортов, а остальные обеспечивают вас материалами и находятся на внутреннем контуре, работы всем хватит!

Палубная команда со смешками разошлась по местам. «Пилить якорь» — это была одна из боцманских шуточек. Молодого матроса палубной команды, как правило, так проверяли на «врубаемость» и лояльность. Кто-то из старших, в этот раз Саша Белов, попросил молодого (по стажу работы) Жилдина, так сказать, в виде исключения, потому как это очень сложная задача — отпилить якорную лапу. Имелся в виду запасной якорь Холла, который стоял прямо на главной палубе, рядом с носовым спардеком (верхняя палуба, располагающаяся выше главной палубы), высотой со взрослого мужика, весом полторы тонны и толщиной лап примерно по 30 сантиметров из хорошей, качественной чугунины. Гидрографические суда комплектовались таким запасным якорем на случай обрыва цепи или потери основного якоря с возможностью его замены прямо в море.

Почти десять из десяти новичков, попадавших впервые на судно, сразу бросались с воодушевлением выполнять задание и пилили ножовкой по металлу чугунную лапу якоря. Через какое-то время многие понимали, что попали в розыгрыш, однако особо одаренные пилили несколько часов, удрученно меняя испорченные ножовки! Таким же оказался и Жилдин, который пилил лапу долго и смог даже ей нанести некоторый ущерб, поцарапал лапу! После этого его прозвали «Жи́лой».

Как-то Картузов поручил ему очистить от старых пятен краски, вымыть и высушить на палубе резиновую надувную лодку, которая часто использовалась для различных целей, в том числе для покраски внешнего борта судна. Жила разложил лодку на палубе и давай ее тереть металлической щеткой, предполагая таким образом очистить прилипшие капли краски и сурикового грунта. Конечно, лодка была продырявлена сразу в нескольких местах. Дракон дал ему в «трибогадедадушумать»! Однако напрасно, лодка была уже безнадежно испорчена, о чем, уважаемый читатель, вы помните, как мы чуть не опозорились при операции с «Челюскиным».

После всего этого Жиле поручали только уборочные работы, подай-принеси, и в награду за усердие Картузов разрешил ему покрасить «любимый» якорь штатной черной краской.

На следующий день мы полным ходом двинулись на юго-запад, прямиком в Филиппинское море. Через пару дней были уже у японского острова Якусима. Японский архипелаг прикрыл нас своим «телом» от тайфуна, и мы легли в дрейф (положение, когда судно уподобляется щепке и тихонько дрейфует по ветру и течению) для финишных работ на внешних борта́х. Наконец, еще через пару дней, когда на солнцепеке борта́ окончательно подсохли, мы начали движение в базу, доделывая все остальное на ходу. Постепенно «Армавир» приобретал свою заводскую красоту. Ведь гидрографическое судно редко выглядит с иголочки! На ходу, когда мириады соленых брызг и солнце делают свою работу, пароход за пару недель превращается в железяку со ржавыми подтеками. Теперь же «Армавир», сверкая свежими красками, летел в родную базу, во Владивосток. Бежали последние дни и ночи похода. Накануне пришли вести о том, как потрепал тайфун японцев на Хоккайдо и потом испустил дух, сила его угасла, и он растворился во мгле небес.

Мы, как обычно, в 16:00 заступили на вахту с третьим помощником Колбасиным Сергеем. Между собой мы звали его, конечно же, «Колбаса». Посмотрели, скоро вступаем на территорию, отмеченную на карте красным штрих-пунктиром.

— Сергей Станиславович! Почитай, пожалуйста, что за зона, от Северной Кореи вроде далеко?! Только быстро! Через полчаса мы уже в нее войдем! — Я сознательно не называл его Колбасой именно на вахте, так сказать, в официальной обстановке.

— Исключительная экономическая зона Северной Кореи! Разработка шельфа, рыбная ловля и прочие экономические активности запрещены! Сквозной проход разрешен всем судам!

— Ну, тогда ладненько! Идем себе, как и шли, кратчайшим курсом на Владивосток! — Я устроился в командирском кресле и мыслями уже был дома.

Вскоре Тамара принесла нам к чаю свежую выпечку и, как обычно, накрыла в метеорологической небольшой столик на троих. Сделала все очень аккуратно и бесшумно и уже на выходе спросила:

— Василий Михайлович, может, вам к чаю варенья домашнего принести?

— Спасибо вам большое, Тамара, не нужно, мы все тут худеем, сладкое стараемся не есть! Да, Сергей Станиславович?! — Я посмотрел на Сергея, который давился от смеха, стоя перед экраном радиолокационной станции. Я понял его тонкий намек на мои «толстые» обстоятельства.

— Колбаса, я не понял, что за смех! — Тамара уже спустилась по трапу в коридор, и я вышел на крыло мостика, на воздух. Солнце скоро будет садиться в море, прекрасное зрелище! Я собрался на это посмотреть в который раз!

— Василий Михайлович, слева, пятнадцать миль, с пеленга 300 градусов, быстродвижущаяся цель! Идет наперерез!

— Ну и что, смотри лучше! Как дистанция? Сокращается?

— Сокращается быстро.

— Как быстро?

— Оч-чень быстро!! — Тут голос Колбасы дрогнул, и я, схватив бинокль, вернулся на левое крыло. Точка, темно-серая, действительно приближалась быстро. Я позвонил командиру:

— Александр Евгеньевич, тут какая-то шняга, идет быстро! Сближаемся! Я потихоньку буду отворачивать вправо! — Я тут же дал команду рулевому:

— Саша, право пятнадцать! — Белов беззвучно чуть крутнул штурвал, и «Армавир» легко подвернул вправо. Я вскинул бинокль, и холодок побежал по спине, точка превратилась в большой катер, который опять шел на пересечение нашего курса! В бинокль я уже разглядел белый номер на борту, все ясно — военные! Акимов уже был на мостике, тоже всматривался по левому борту. Уже было видно без бинокля, что скоростной военный катер средних размеров приближался к нам, и абсолютно точно именно к нам, имея какие-то странные намерения!

— Рулевой, право двадцать! — Мы еще отвернули правее, так что катер остался по нашей корме, однако он имел видимое преимущество в скорости и быстро приближался к нам и вскоре встал параллельным курсом. На палубе внизу Картузов с боцманской командой с интересом рассматривали идущий рядом, метрах в восьмидесяти, небольшой военный катер. То, что это были военные, не было сомнений, шаровые борта (окрашенные серой краской), пушка на носу, калибра 25—50 мм, небольшая, но шороху могла бы наделать.

Наступали сумерки, однако совершенно очевидно, что намерения у них были агрессивные. Мы отчетливо видели на палубе катера небольшой отряд военных в униформе, с оружием наперевес. В ту же секунду пушечная турель повернулась вокруг своей оси, и ствол пушки направился прямо на наш мостик. Мы с Акимовым даже инстинктивно присели на мостике и почти ползком двинулись внутрь ходовой рубки.

— Кто это такие?? Что творят?? — вырвалось у Акимова. К нам подскочил Колбаса со справочником в руках и показал на флаг:

— Северные корейцы!!

— А что это у них еще за флажочек на мачте поднят?! — Акимов перешел на свистящий шепот: — Что это за черно-желтые квадраты?! Смотри быстрее!

Колбаса лихорадочно зашуршал справочником по МСС (Международный свод сигналов).

— Флаг «Лима» означает «Немедленно застопорить машины!»… — тихим голосом произнес Колбаса.

— Что значит «застопорить машины»?! — Внутри ходового мостика повисла немая пауза… и командир схватил из специальной коробки на мостике сигнальный пистолет.

— Михалыч, патроны! Быстро!

Я почему-то ползком двинулся в метеорологическую и там, из железного ящика, достал жестяную, темно-зеленого цвета, большую квадратную консервную банку с сигнальными патронами. Видимо, инстинкты прижимали меня к полу, чтобы не зацепило пролетающей пулей… Сознание перестало логично соображать… Я вернулся в ходовую с банкой.

— Дайте кто-нибудь нож! Чем открывать жестянку с патронами?!

В ходовой показался Виктор Кузьмич, взглянул с опаской на Акимова с сигнальным пистолетом в руках:

— Александр Евгеньевич, я вас прошу, без резких движений! Если они шарахнут из пушки по нам… то… все будет очень плохо! — Кузьмич, окончивший Великую Отечественную в Берлине, знал, что к чему!

— Командир, а может, они не понимают, что мы советские?! — с какой-то тайной надеждой в голосе просипел третий помощник.

— Точно!!!

Акимов глянул на меня испепеляющим взглядом:

— Говорил тебе, старпом! До сих пор флаг не заменили?! — Я вспомнил, что все флаги я приказал Картузову поменять на новенькие и вывесить непосредственно перед заходом в базу.

Уже порядком темнело, катер шел совсем рядом, после пушечного разворота у нас на палубе всех словно корова языком слизала! Вдруг в ходовую ворвался командир Акимов в необычном наряде. В белой фуражке, в парадной белой тужурке при медалях (летняя парадная форма номер раз, для офицеров ВМФ СССР), в синих шортах и тропических шлепанцах.

— Колбасин, за мной!

Они рванули на крыло, потом на самый верх, на сигнальный мостик судна. По ходу Акимов сорвал с крючка большой желтый мегафон-громкоговоритель. Я же в это время ножом, которым намазывали масло и варенье в метеорологической во время чаепития, вскрыл банку с сигнальными патронами-ракетами, схватил, сколько мог удержать, патронов и побежал за ними.

Когда я поднялся по трапу на сигнальный, «картинка» была уже в самом разгаре. Акимов стоял с громкоговорителем на левом борту лицом к корейцам и орал на Колбасина:

— Ну, включай же быстрей! Чего ты копаешься?! — Имелось в виду, что Колбасин не мог в суете включить прожектор левого борта.

— Свети на меня!!

Наконец третий помощник включил прожектор и направил его на командира с мегафоном в руках!

Акимов громко и четко начал декламировать в мегафон в сторону корейского катера:

— Я — советский офицер!! Я — командир военного судна!! Судно принадлежит к военно-морскому флоту СССР!! — Увидев меня с пистолетом в руках, он, помедлив секунду, тихо сказал: — Старпом, давай красную…

Я трясущимися руками, теперь уже точно от страха, в темноте рассыпав патроны на сигнальную палубу, шарил в поисках красного патрона, наконец нашел его, вставил и нажал на спусковой крючок ракетницы. Темноту разорвал хлопок, потом шипящий звук, красная… пошла! Немного покачивало, и я, не глядя, бахнул в левую сторону. Все, стоящие на сигнальном мостике «Армавира» в этот момент, издали непроизвольный возглас, что-то типа:

— Елки-палки!!!

Я сначала ничего не видел, потом понял, что стою, сильно зажмурив глаза, открыл их и, к своему ужасу, понял, что ракета пошла не вверх в воздух, что означало бы по МСС «Мне требуется помощь!», а по дуге, прямехонько на корейский катер!! Ракета упала прямо к ним на палубу, озарив все красным светом, кажется, что я даже слышал глухой звук падения чего-то твердого там, у них! Видно было, как заметались тени их экипажа или солдат, что были на палубе, потом вдруг вспыхнуло резко желто-красным, видимо, пламенем, и мы услышали громкий хлопок небольшого взрыва!

Акимов, как и подобает командиру, очнулся первым и, подбежав к трубке переговорного устройства, вызвал машинное отделение:

— Машинное?! Машинное?! Полный ход!!

Через секунду раздался голос «деда» Бардина:

— Сделаем, Александр Евгеньевич!

— Самый полный!!! Стармех, выжми все, что можешь! — И еще через секунду: — Белов, право на борт!!

Мы услышали, как заурчали главные двигатели, и из трубы вырвался черный клуб дымовой пробки. Палуба затряслась под ногами, корпус судна поворачивал вправо.

Мы вернулись в ходовую рубку.

— По-русски, наверное, они ничего не поняли?.. — я хотел как-то разрядить обстановку.

— Все они поняли! Кто не спрятался, я не виноват!.. — Акимов устало повесил мегафон на штатный крючок.

Курсом легли на кратчайшее расстояние для выхода из экономической зоны Северной Кореи и помчались, что было мочи в наших двух главных дизелях. В штурманской рубке прибежавший на шум штурман Степашин делал расчеты на карте. Он выглянул на ходовой мостик, наверное, хотел что-то доложить, но осекся. По выражению его лица можно было понять, что группа «в полосатых купальниках» побывала в нешуточной переделке. Командир в синих шортах и белой парадной тужурке, которая уже была изрядно измазана в перипетиях на сигнальном мостике, без фуражки, ее сдуло практически при первых словах «Я — советский офицер…». Старпом, то бишь я, с сигнальным пистолетом системы Шпагина в руках и с горящими глазами возможного убийцы, почему-то босиком. Тропические тапочки я сбросил сразу для простоты перемещения по трапам и комингсам. Колбаса, зажав в руках бинокль, стоял позади переминаясь с ноги на ногу. И только Виктор Кузьмич, одетый, как всегда, в поглаженный кремовый костюм и белоснежную рубашку, держался спокойно и уверенно:

— Это не взрыв, а просто, видимо, вспыхнуло масляное пятно на палубе!

— Александр Евгеньевич, через пятнадцать минут выходим из зоны ОЭЗ Северной Кореи! — Алексей Степашин доложил четко и спокойно. Эти слова всех привели в чувство, мы с командиром вышли на крыло и закурили. Это на моей практике было впервые, Акимов всегда курил только в своей каюте, а я вообще был очень редко курящий. Мы смотрели на удаляющийся, светящийся огнями силуэт корейского катера и смачно дымили командирскими сигаретами. Мы видели, что они стояли на месте и преследовать нас, видимо, не собирались. Наша судовая труба дымила тоже очень смачно вместе с нами. Все было хорошо.

На следующий день, в 14:00, в соответствии с планом, мы ошвартовались на 36-м причале во Владивостоке. Контр-адмирал Варакин лично встречал «Армавир». Командир докладывал четко и кратко:

— Задание выполнено, происшествий не случилось, экипаж здоров и готов к выполнению новых задач командования!

— Две недели вам на подготовку — и снова в море! — Варакин, как обычно, был сух и официален на людях. Вечером мы узнали, что нас включили в план боевой подготовки флота и мы идем обеспечивать метеорологическую поддержку сил флота в Южно-Китайском море. Но это уже совсем другая история.

Интернациональный долг

Глава 1. Разрезы

Стояли лютые январские холода. Владивосток географически стоит почти на широте Сочи, однако тогда было очень уж холодно. Широта — это линия, идущая параллельно экватору, называемая еще и поэтому параллелью. Считается, что объекты, лежащие или стоящие на одной широте, должны обладать схожими погодными условиями (климатом), но на практике так не получается. В Сочи в то же время было плюс два — плюс четыре градуса тепла, тоже не сахар, но не минус пятнадцать же, что стояло в то время во Владике.

11 января вышли в море. Почему-то запомнилась эта дата, когда началось почти годичное плавание гидрографического судна «Армавир» из одного рейса-похода в другой без отдыха на родной земле. Странно, обычно говорят «большое плавание» парохода из точки А в точку Б, но при этом «от причала отходят», а «в порт заходят» корабли и суда. «Корабль отправился в большое хождение по морям и океанам» — вот так не говорят, и вообще режет слух, а как вам такое: «капитан дальнего хождения», ну конечно, капитан дальнего плавания — это правильно и понятно всем!

Это о том незыблемом и вечном, что на флоте отличало моряков от работников и специалистов других, земных специальностей и занятий, — о морских терминах и морских или флотских традициях, о которых сложены легенды. «Комингс», «шкентель», «шкафут», «бак», «ют» — магические слова для гражданского человека и привычные для уха моряка обыденные корабельные термины.

Старшим похода пошел сам командир дивизиона гидрографических судов капитан 2 ранга Мирон Викторович Перехватов, в простонародье именуемый «комдив». По неписаным правилам он заселился в каюту командира — самую комфортабельную каюту на судне, соответственно, командир Александр Акимов переехал в мою, а я, будучи старшим помощником командира, в каюту штурмана, и так далее по цепочке. Перед самым выходом Перехватов собрал весь комсостав (командный состав) в своей теперь каюте и произнес длинную речь с примерно следующим смыслом:

— Вы — достаточно молодой экипаж, командир назначен три месяца назад, старший помощник только в сентябре пришел из училища, морской практики почти не было! Попробуем из вас сделать моряков! А вы, — он обратился к «старичкам», — мне в этом поможете!

«Дед», так на флоте зовут старшего механика, ухмыльнулся в усы:

— Будем в войну играть?

— Я бы на вашем месте помолчал, Александр Вадимович! — Перехватов почти всех начальников знал лично и называл предельно корректно: по имени-отчеству.

— Вы когда последний раз пожарную тревогу играли? Уже и не помните, наверное? — Стальные нотки в голосе Перехватова не предвещали ничего хорошего.

«Дед», на самом деле которому было едва за тридцать, тут же парировал:

— Мы же сдавали 2-ю задачу на ходовых перед Новым годом, вот и играли учебную пожарную тревогу, нам «хорошо» поставили!

— Все ясно с вами! Старпом, представьте план подготовки экипажа по борьбе за живучесть судна завтра к утру, обсудим!

Ну вот и началось, подумал я. Мне говорили, что с Перехватовым мы хлебнем горя, что он сущий дьявол и не даст продыху в море. Одно радовало, что мы идем в Южно-Китайское, там жарко, можно будет покупаться и в это время года очень тихо с точки зрения тайфунов и штормов! В конце концов, 120 суток выдержим, невелика проблема.

Мы шли на «Разрезы», работа непыльная, ходи себе туда-сюда по квадратам моря в соответствии с заданием и ставь батиметрические станции. Кстати, планировался заход во Вьетнам, в бухту Камрань, на отдых, что тоже обещало некоторое развлечение. В общем, несмотря на занудство Перехватова, рейс обещал быть очень интересным.

Для меня это был второй большой выход в море на самостоятельной должности. Я уже сдал на «самоуправство», так назывался допуск к самостоятельному управлению судном при несении вахты вахтенным капитаном, и я с удовольствием молодого пса, выскочившего на просторы охотничьих угодий, стоял собачью вахту с 04:00 утра до 12:00 дня. «Собачьей», или «собакой», эту вахту называли потому, что в эти утренние часы особенно хотелось спать и с непривычки ноги были ватными, глаза закрывались, голова просто падала на штурманский стол. На мостике в это время монотонный стрекот приборов и темнота. Приборная доска главного пульта управления судном приглушенно светится разноцветными лампочками. Темнота, потому как все нацелено на четкость кругового обзора окружающей акватории (от лат. аqua — вода и (терри) тория) судна. В такой обстановке трудно удержаться от дремоты, переходящей в суровый сон.

Хитрый Перехватов на вторую или третью ночь тихонько поднялся на мостик и, неслышно подойдя ко мне сзади, сказал:

— Спишь, старпом?!

Я был предупрежден командиром о таких штучках, но все-таки от неожиданности вздрогнул, благо в темноте не видно, и, собравшись, четко произнес:

— Не сплю, товарищ капитан 2 ранга! Смотрю за окружающей обстановкой!

А сам я подумал: «Хрен тебе! Не поймаешь!» Тут же пришла мысль: «Интересно, в чем пожаловал на ходовой мостик старший похода в пять утра?» С удивлением обнаружил, что по полной форме, в рубашке с погонами, только без галстука. Перехватов посмотрел бегло на приборы, нагнулся над штурманским столом, глянул на записи в судовом журнале. Я знал, что там у меня полный порядок, и ждал одобрения, однако Перехватов сказал:

— Вы помните, завтра, после обеда, жду вас с планом подготовки по БЗЖ!

Тьфу ты, вот зануда! А ничего, что мое время отдыха после вахты начинается с 12:00 дня и вся моя вахтенная смена в эти часы просто спит? Нет, по-видимому, старпом не должен отдыхать, старпом работать должен!

— Понял вас, буду в 13:00!

План подготовки по борьбе за живучесть судна я, конечно, полностью провалил. Перехватов меня истязал медленно и долго, пока, наконец, я почти наизусть не выучил составы всех судовых расчетов, порядок их действий и, главное, логику спасения отсеков от затопления и ключевые основы борьбы с судовыми пожарами. За первый месяц плавания мы провели почти тринадцать учебных тревог, и на последней Мирон Викторович сказал:

— Ну, вот теперь относительно сносно поработали! Будете теперь спать спокойно!

Последняя фраза относилась к нам с Акимовым. Мол, учитесь, студенты, пока я жив…

На «Разрезах» очень монотонный режим работы команды и экспедиции. Между точками примерно миль 8—10, это час ходу, затем ложимся в дрейф, и экспедиция ставит на этой точке батометры. В дрейф — это значит, главные двигатели стопорятся и пароход стоит на месте. На самом деле он, конечно, смещается, потому что ветер и течения делают свою работу, но главное в момент забора воды на разных горизонтах глубины моря в данной точке — четко определить место судна и отметить в журнале и на карте.

Потом батометры поднимаются на борт, мы запускаем главные двигатели и перемещаемся в следующую точку, а там все повторяется. И вот так круглые сутки. Кто-то умный сказал, что в море сутки как птицы летят! Какие птицы? Их сроду в океане не дождешься, и кто такой умный сказал?

Так пролетело суток шестьдесят, может чуть больше или меньше. Наступил день рождения командира. В каюте старшего механика собрались я, «дед», наш помполит Давыдкин Виктор Кузьмич и 2-й помощник Забралов Валентин, обсуждали, как будем поздравлять командира, где накроем стол для комсостава по-тихому вечерком. Все основные вопросы обсудили, и «дед» спросил:

— Так вроде все ясно, Василий Михайлович, а вы нас чем порадуете?

И все посмотрели на меня, а я не сразу сообразил, что говорить:

— А вы что имеете в виду?

— Как что? А закусывать чем будем?

И тут я вспомнил, что имелось в этом странном виду.

Глава 2. Завпрод

На флоте было привычно все сокращать до понятных коротких слов или именовать на морском жаргоне, например, наше судно мы все называли «пароходом», командира судна иногда называли «кэп» или «мастер», старшего механика — «дед», старшего помощника — «старпом», судового врача — «док», а вот заведующего продовольственной частью на пароходе называли просто «завпрод». Эта должность, с одной стороны, была почетна и трудна, с другой стороны, чрезвычайно ответственна и важна. Еда в море для экипажа зависела всегда от двух человек — завпрода и повара. Оба они, как правило, на судах были в подчинении помощника капитана по снабжению. На судах типа «Армавир» такой помощник не был предусмотрен, и поэтому они подчинялись старпому, то есть мне.

Мои более опытные коллеги на берегу стращали меня, что, мол, нельзя ни в коем случае испортить отношения с завпродом, от нее зависит количество и качество питания, наличие на борту различных разносолов и вкусностей. Старпом с «Арктики» мне даже сказал:

— А как ты закусывать собираешься?!

И, глядя на мой удивленно-странный взгляд, мол, ну не к завпроду же ходить:

— А куда ходить, салага, жизни не знаешь, пороху не нюхал! Конечно, к завпроду в продкладовые!

Да, я еще салага, то есть моряк первого года службы на реальном флоте. Тогда мне казалось: что это за проблема такая, закусить не найдем, что ли? Кладовые полные, я являюсь начальником завпрода, у меня в каюте холодильник в наличии, и закуску я, конечно, взял с собой из дома.

На «Армавире» завпродом была Елена Николаевна Смирнова, опытная, повидавшая виды, как говорят, пережившая за 10 лет работы в гидрографии уже три ревизии, пять командиров и семерых старпомов. Как только я появился на пароходе, она сразу взяла покровительственный тон, мол, слушай меня, лейтенантик, и у тебя все будет хорошо! Конечно, ей уже за тридцать, а мне двадцать два от роду!

— Ты в эти дебри не влезай, все равно ничего не поймешь… — сказала она, и я первое время только присматривался и изучал технику дела, знакомился с людьми.

— Я иду в последний рейс! — заявила Елена Николаевна перед выходом в январе. — На 19 июня назначена свадьба, потом уйду в длинный отпуск, и только потом буду определяться, чем заниматься на берегу!

Жениха я ее знал, уже познакомились — старший матрос с БГК (большой гидрографический катер) Иванов Андрей, толковый моряк и хороший человек.

— Я за вас очень рад и надеюсь на свадьбе погулять! — Слава богу, что она хоть опыт мне в этом рейсе передаст и всему научит, подумал я. Загрузились продуктами по полной, что она заказывала, что привозили со складов — проконтролировал сам командир, поэтому я был спокоен — шли в море готовые.

Уже в море комдив Перехватов как-то на обеде спросил меня:

— Василий Михайлович (он всегда всех называл по имени-отчеству и не допускал никакой фамильярности), а вы проверяли суточную выдачу хоть раз?

— М-м-м-м, да, проверял!

— Хорошо! Принесите-ка мне прямо сейчас бракеражный журнал!

Я принес журнал, где каждый день отмечал качество приготовленной пищи и ставил оценку блюдам на камбузе (корабельная кухня). Перехватов бегло посмотрел на мои записи и, перевернув несколько разделов в конце этой толстой книги, показал на пустые страницы:

— А сюда вы не заглядывали?! Здесь повар ежедневно должна под роспись зафиксировать количество полученного продовольствия для приготовления пищи на день! А здесь у вас пусто! Вы что, не в курсе?! Организовывайте внеплановую ревизию продовольствия прямо завтра! Собирайте комиссию и за пару дней снимите все остатки!

Слова-то какие: «снимите остатки»! Так и хотелось сказать: «Остатки сладки!» Но я ответил:

— Есть, Мирон Викторович, займемся завтра!

Вечером собрались у завпрода, а ей полагалась, как материально ответственному лицу, отдельная каюта, обсуждали накопившиеся проблемы. По поводу дня рождения командира Елена сразу сама сказала:

— Не переживайте, я принесу колбаски твердого копчения, сальца, огурчики, помидорчики соленые, камбуз сделает жареной картошечки!

И, увидев мой изумленный взгляд, который говорил, почти кричал: «Откуда все это?!» — сказала:

— А как жить-то, старпом, надо уметь и команду накормить, и оставить запас на всякий случай! Картошку свежую я у себя в холодильнике держала, помню, что у командира в марте день рождения, вот и оставила! А все остальное, ты не ослышался, это можно на складах получить, только потом грамотно списывать!

Вот я и вспомнил, что мне говорили коллеги, где закуску на пароходе брать.

В общем, день рождения прошел тихо и мирно, и стол ломился от яств. Обсуждали свадьбу завпрода, как пойдем командой в ресторан «Челюскин», она просто вся светилась, говорила, что это ее последний выбор, и Андрей ее должен дождаться, и потом наступит спокойная береговая жизнь и все в таком духе.

Ревизия прошла на ура. Елена Николаевна была здесь «рыбой в воде», да нет — «щукой в воде». Только один маленький пример. Например, по правилам продуктовой замены (придумано умными людьми) положено по пайку всем и каждому 250 граммов мяса в сутки, что соответствует 40 граммам колбасы полукопченой, или 20 граммам колбасы твердокопченой, или 2-м яйцам, или 240 граммам сгущенного молока, или 120 граммам варенья, или… или… и так далее, цепочка очень длинная, а дальше творчество, мяса не доели, зато колбасы переели!

Вахты сменяли одна другую, план медленно, но верно шел к своему выполнению, рейс — к концу. Настроение у всех было соответствующее, усталость уже брала свое, сто двадцать суток заканчивались, и народ ждал сигнала от командования «шлепать на базу».

В один из вечеров неожиданно пришло радио и по громкой трансляции шифровальщика пригласили в каюту командира, все замерли в ожидании, вот-вот должны объявить новости об окончании работ и движении домой. Но минуты бежали, прошло полчаса, а командир пригласил весь командный состав на совещание в каюту Перехватова. Все быстро собрались, еще в неведении. Перехватов держал перед собой внушительных размеров ленту телеграммы и после минутной паузы сказал:

— Товарищи, руководство страны и командование флота поручили нам с вами выполнение правительственной задачи — произвести комплекс гидрографических исследований в Республике Кампучия. Приказано идти в порт Кампонгсаом, встретить там группу советских специалистов из Москвы и выполнить свой интернациональный долг! — И, чуть помедлив, продолжил: — К нам на усиление группировки идет ГиСу «Арктика»! Всем продумать требуемое дополнительное обеспечение на два-три месяца работ в Кампучии. «Арктика» нам все это доставит.

И вот в этом месте, когда прозвучало, что это не на три дня и не на неделю, а на два-три месяца, на совещании повисла гробовая тишина, лица потускнели, все обдумывали услышанное.

— Как будем объявлять эту новость личному составу? Понятно, все устали, однако приказ есть приказ! Может, каждый начальник судовой части переговорит со своими людьми и объяснит необходимость этого продления похода? Или объявим по трансляции?

Я предпочитал отмолчаться, так как представил, что я скажу завпроду, у нее же свадьба на июнь запланирована! Все остальные примерно так же. Поэтому как раз перед вечерним показом кино на юте, где собрались все, свободные от вахты, из динамика судовой трансляции Перехватов громко и четко всех «обрадовал» новостями из Москвы. Я перед этим стоял у борта и настраивался еще на три месяца работы, как бы заводил внутреннюю пружину на новый виток, прислушивался к своим ощущениям. Странно, но меня поглотил интерес самого захода в Кампучию, неизведанную и неизвестную до этого дня для меня страну. Неожиданно мое неторопливое течение мыслей прервал истошный вопль завпрода:

— Я так и знала, что не судьба мне замуж выйти в этой жизни!!! Да пошли вы все со своим интернациональным долгом!

Я повернулся в ее сторону и встретился взглядом с Еленой Николаевной…

— И ты пошел к такой-то матери!! — Она замахнулась и швырнула в меня какой-то комок. Я едва увернулся и понял, что за борт улетела связка ключей от продовольственных кладовых, которую она всегда носила с собой. К завпроду бросился боцман Картузов, еще кто-то, все утешали ее, через минуту увели в каюту реветь. Женщины, а таковых было в это время на юте еще две, вдруг все разом начали стенать, что все планы на лето опять сорвались, что пора эту морскую жизнь заканчивать и так далее…

Так наш поход неожиданно удлинился на неопределенное время.

Глава 3. Интернациональный долг

Уже через два дня мы аккуратненько пришвартовались к огромному бетонному причалу порта Кампонгсаом и начали подготовку к встрече спецов из Москвы. Причал был высоченный, сходню пришлось ставить прямо с катерной палубы. Говорили, что строили его специально для авианосцев еще французы. Спецы прибыли, мы начали обсуждать планы работ по измерению глубин в акватории порта и на ближайших островах. Работы было много, и мы торопились скорей начать.

Кампучия в то время переживала непростые времена… Краткий экскурс в историю не помешает. С конца 19 века Королевство Камбоджа перешло под протекторат Франции, а с 1942-го по 1945-й годбыла оккупирована Японской империей. Только в 1953 году Камбоджа получила независимость. В то время правил король Народом Сианук. С конца 1960-х по 1975-й год в стране шла гражданская война, в которую активно вмешивались Северный Вьетнам, Южный Вьетнам и США.

Силы Северного Вьетнама с 1966 года по договору между Китаем и Камбоджей получили согласие на присутствие северовьетнамских войск в Камбодже и использование морского порта Сиануквиль (это и есть порт Кампонгсаом, в котором мы стояли) для доставки им военных материалов, что являлось нарушением нейтралитета страны.

В 1970 году после государственного переворота король бежал из страны, и в результате Гражданской войны в 1975 году к власти пришли красные кхмеры во главе с Пол Потом и Иенг Сари. Это был режим террора и геноцида, в период с 1975-го по 1978-й год погибли, по разным оценкам, от 1 до 3 миллионов камбоджийцев. Народ сжигали прямо на стадионе столицы, города Пномпень.

Периодические атаки красных кхмеров на Вьетнам привели к крупномасштабному вооруженному конфликту. Развязалась очередная война, в результате которой в течение двух месяцев вьетнамские войска разогнали армию Пол Пота, вошли в страну и захватили столицу. 10 января 1979 года образовалась Народная Республика Кампучия. Началось восстановление разрушенной до основания страны.

Да простит меня уважаемый читатель за эти подробности, однако описываемые здесь события происходили в июне 1982 года в обстановке полной разрухи, голода и вялотекущего противостояния Вьетнама, Кампучии и Китая.

Через пару недель пришла к нам «Арктика», на которой прибыл заместитель начальника Гидрографии Евгений Спиваков, ставший теперь самым старшим командиром в этом походе. Экипаж немного повеселел, пришли письма от родных и близких, приехали новые запасы еды и, конечно, спиртного. Работали несколькими катерами в порту Кампонгсаом и на ближайших островах. В 12 милях располагался большой остров Кох Ронг Санлоем, где была живописнейшая бухта, очень удобная для укрытия в ней целой корабельной группировки.

Правительство выделило нам охрану, состоящую из трех тощих кампучийцев с карабинами. Пришлось выдать им по мешку риса на брата на весь период исследований на острове. Наша, с позволения сказать, охрана оставалась на ночь прямо на берегу бухты в обозначенных точках. Работа шла полным ходом. Катер под моим командованием утром уходил на остров, мы делали промеры глубин в бухте по заранее намеченному маршруту, а затем уже на «Армавире» специалисты-картографы занимались обработкой наших измерений и составлением подробных карт глубин.

Вот так выглядел один из трех береговых постов координации точек измерения. На них кампучийское командование также размещало своих специалистов.

Обедали прямо на острове. Высаживали матроса Сашу Белова с провизией на берег для приготовления обеда, и пару часов, включая адмиральский час, экипаж катера и береговые посты отдыхали.

Как-то в один из дней присмотрелись к местечку на берегу, высадились, выгрузили макароны, тушенку в банках, две связки бананов (подарок от союзного командования). Местечко очень понравилось — недалеко совсем в бухту впадала небольшая речушка с очень чистой и вкусной водой. Прямо к песчаному берегу подступал густой тропический лес с непроходимой, на первый взгляд, стеной мелкого темно-зеленого кустарника и высоких деревьев.

Мы застыли, завороженные тихим журчанием речной воды, и доносившимся из лесу стрекотом, и пением туземного птичьего разноголосья. Кто-то сказал:

— Почти как в «Дети капитана Гранта», помните?

По словам наших «покровителей», остров был не заселен, обитателей нет, поэтому мы расслабленно организовали стоянку, костровище, разложили продукты и принялись за приготовление обеденного стола. Обед был незатейливый — макароны по-флотски с тушенкой.

Я прилег на плоский камень недалеко от костра, наслаждаясь минутой тепла и неги, но не прошло и пяти минут, как Саша Белов вдруг произнес своим низким голосом, показывая в сторону леса:

— Ребята, тихо! Кто это такие?! Смотрите, к нам идут! — Белов взял в руку палку, которой переворачивал дрова в костре, и инстинктивно сделал два шага назад.

На нас из леса двигалась группа вооруженных до зубов людей в темно-зеленой униформе, в беретах и касках, на которых блестели маленькие красные звездочки. Большинство солдат держали автоматы наперевес. Судя по выражению их лиц, ничего хорошего эта встреча не предвещала! Я заметил, что вооружены они автоматами Калашникова, ну и звездочки, а это значит, или вьетнамцы, или китайцы.

На мне была тропическая форма без погон, без головного убора, сапоги я снял — в общем, походил на босого и голодного колонизатора. Однако по рангу мне надо было вступать в переговоры. Времени приводить себя в порядок уже не было. Я громко крикнул, так мне показалось, а на самом деле вышло тихо и сипло:

— Все назад! Белов, опусти палку! Всем сохранять спокойствие! Мы здесь с миром!

У меня в башке всплыли картинки встречи испанских конкистадоров с индейцами майя, потом путешествия Кука в Полинезию, и я, сделав пару шагов навстречу этой ораве бойцов, сказал, приложив правую ладонь к груди:

— Линсо!

Я знал единственное слово по-вьетнамски благодаря заходам в порт Камрань, что во Вьетнаме. «Линсо» означало — советский.

Группа остановилась, и, по-видимому, командир что-то сказал отряду, видно было, у них сошло напряжение с лиц.

— Михалыч, смотри, какие они маленькие! — Это уже второй механик Игорь Мозулин проявил смелость и подошел ко мне сзади. Я почувствовал себя уверенно, они нас поняли, значит, договоримся, подумал я. Потом смекнул — а я ведь только русским и английским владею в совершенстве, а как тогда договариваться? И тут обстановку разрядил Белов:

— Старпом, смотрите, они, наверное, голодные! Как они на банки с тушенкой смотрят!

И действительно, я только сейчас обратил внимание, что весь отряд смотрит на нашу продуктовую кучу — макароны в полиэтиленовых мешках, тушенку и бананы. Игорь сказал:

— О, так давайте им бананов отдадим… половину!

— Мозулин, они же не обезьяны, они есть хотят!

— Белов, предложи им тушенки пару банок и макароны! — Тишина, Саша Белов стоял как вкопанный. Я взял ситуацию в руки и, подойдя к их командиру почти вплотную, громко сказал:

— Welcome!! Comrade! Товарищи! Может, тушеночки? А?

И протянул ему в каждой руке по две банки первоклассной тушенки! Тут Белов, очнувшись, протянул ему еще и два пакета макарон. Командир группы что-то кратко сказал, двое бойцов подошли и взяли подарки. Затем отряд развернулся кругом и так же беззвучно удалился внутрь «зеленки».

Мы немного постояли молча, я взглянул на часы, оказалось, что мы уже полтора часа торчим здесь, на берегу! Есть, честно говоря, уже не хотелось! Но мужчин надо было покормить, ведь еще полдня работать! Мы в тишине съели все бананы, раскупорили оставшиеся две банки тушенки и по-братски пустили по кругу с краюхой свежего судового хлеба! Костер давно погас. Тут Виталик Одинцов, гидролог из экспедиции, хохотнул:

— А я, признаться, чуть в штаны не наделал! Они все-таки очень страшные, хоть и маленькие!

Все засмеялись, почти заржали, оглушая окрестности хохотом то ли оттого, что легко отделались, то ли оттого, что в штаны не наложили!

Покидали все пожитки в катер и решили сильно об этом более не разглагольствовать, пока не придем вечером на «Армавир». На береговые посты решили ничего не сообщать, чтобы народ не пугать и сегодняшний план доделать. Пошли работать.

Через час уже все забылось. Привычная технология — мотор урчит, замеры делаются, все при деле. Оставалось еще, наверное, два-три захода на полную длину маршрута, катер двигался метрах в пятистах от берега, как откуда-то из лесу, из этой непролазной «зеленки», послышались выстрелы, автоматная очередь. С непривычки я, сидя на самой высокой точке на катере, даже не сообразил, что стреляют по нам. Вторая очередь легла перед носом катера, и были отчетливо видны всплески от пуль. Я бросил руль и кинулся уже последним вниз, в кают-компанию, где сбились в кучу Белов и Одинцов. А Мозулин крикнул из машинного отделения:

— Михалыч, это тебе спасибо от обезьянок!

И заглушил двигатель! Тут же послышались, правда уже более приглушенно, еще две или три очереди из автомата и чей-то истошный вопль.

Катер без руля и ветрил, как говорится, по дуге пошел к середине бухты и, по инерции пройдя метров сто, остановился, закачавшись на собственной волне. Мы не двигались минут пятнадцать, пока не услышали по рации голоса береговой группы. Я дал команду сворачивать на сегодня работы, грузить береговых и идти к «Армавиру».

Назад шли чуть больше часа молча. Уже перед самой швартовкой к «Армавиру» механик Мозулин, любивший всех доставать, спросил:

— Виталик, как дела на этот раз?!

Теперь было не до смеха, и Одинцов пулей бросился вон из катера!

Как мы узнали позже, поисковым военным отрядом вьетнамцев на нашем острове были найдены остатки партизанской банды полпотовцев, которые и были впоследствии уничтожены.

Наступил август, работы были закончены, мы получили добро на возвращение домой. Во Владивостоке нас встречали с помпой и оркестром. Однако в соответствии с планами на этот год мы должны были за четверо суток погрузиться, взять все необходимое и двигаться на ремонт в Коломбо! Подготовка к ремонту поглотила нас целиком, времени ни на что не хватало. Благо, что был август и наши семьи, как Саши Акимова, так и моя, находились на отдыхе, в отпусках, поэтому повидаться так и не удалось. Ну, тогда после ремонта! Поход продолжается!!

По материалам тогдашней прессы:

«…В 1982 году в условиях сложной военно-политической обстановки были проведены комплексные океанографические исследования в прибрежных водах Кампучии. Личный состав экспедиции, маневренного отряда, экипажи гидрографических судов „Альтаир“ и „Антарктида“ под командованием капитана 2 ранга Перекатова М. Т. и капитана 2 ранга Симакова Е. В. с честью выполнили свой интернациональный долг…»

Ух ты! А нас с командиром Акимовым Сашей тоже не наказали! И на том спасибо!

Белая радуга

Глава 1. Камрань

Дело было в бухте Камрань, что во Вьетнаме, в те годы, когда там была сформирована 17-я оперативная эскадра кораблей Тихоокеанского флота в Южно-Китайском море и построен пункт материально-технического обеспечения. Это место было определено совместным решением правительств СССР и СРВ, и с начала восьмидесятых годов прошлого столетия в бухте постоянно стояли разные корабли, суда и подводные лодки. Почти каждую неделю кто-то приходил, устало швартуясь к огромному, выстроенному еще американцами причалу, а кто-то уходил, прощально гуднув всем остающимся, мол, пока, ребята…

В бухте всегда было относительно тихо, палубные команды бесконечно отбивали ржавчину, мазали все рыжим суриком, верхняя вахта сидела внутри надстроек, ловила тень, а свободный народ прятался от прямых солнечных лучей внутри корабельных тел, называемых по-простому «коробками». Иногда в небе с ревом проносились самолеты — недалеко был военный аэродром, где сидело несколько звеньев наших МиГов, самолетов-разведчиков и вертолетов, но в остальном — тоска жуткая.

Однако там, в корабельных «низах», было не лучше — на стоянке кондиционеры, как правило, не запускали, поэтому за целый день температура внутри была как в настоящей сауне. В Камрани всегда было одинаково душно и жарко и только поздней осенью, в сезон дождей и зимой, когда температура падала по ночам до 23—25 градусов, можно было существовать относительно комфортно.

Вечером жизнь на пароходах оживала, так как во Вьетнаме, как и в любой южной стране, вечер наступал рано, и черная ночь обнимала корабли, принося прохладу и некоторую свежесть. В экипажах наступало личное время, моряки писали письма, кто-то гонял мяч на берегу, офицеры захаживали к соседям, начинался бесконечный разговор под рюмочку на тему — «…вот помнишь, бывало…» — как там, где нас нет, все удивительно и прекрасно, а как у нас здесь сейчас жарко, гнусно и все не так.

Гидрографическое судно «Пурга» прибыло на временную стоянку в Камрань в первых числах августа на 4 дня, заправиться питьевой водой, топливом, передохнуть, как говорится, и обратно на «Разрезы». Так называлась одна из программ изучения Мирового океана, когда в определенном районе моря определялись параметры воды на различных глубинах. Для этого судно должно было лечь в дрейф на точке и опустить несколько десятков батометров, чтобы забрать пробы воды на заданных глубинах. И так надо было ползать туда-сюда по заданному квадрату, опускать и поднимать эти треклятые батометры в течение нескольких месяцев.

А основная неприятность была в том, что и погода нас частенько не миловала, и «покладка в дрейф» неминуемо приводила к сильной бортовой качке, что все кишки наружу вынимало. Иногда батометр не переворачивался на заданной глубине и, соответственно, вся точка замеров браковалась, потому что следующие за ним батометры тоже не переворачивались и забора воды на этих глубинах не получалось. А понять этот брак можно было только тогда, когда ты постоишь на одном месте, подождешь положенное время на переворот всех батометров, подымешь весь «виноградник» на борт и увидишь, что половина нижних не сработала. Теперь надо корректировать положение судна, выводить точнее на заданную точку и потом опять снаряжать трос и опускать батометры. Однообразность этих действий и ежедневного окружающего ландшафта на «Разрезах» — опять море кругом — приводит к быстрой усталости людей и разным, при этом смешным и не очень, происшествиям.

На стоянке экипаж переходил на упрощенный режим труда и отдыха, иногда вечером разрешалось покупаться в дальнем конце бухты, чтобы купающихся не было видно морякам, несущим суровую службу на тральщиках и эсминцах. Как говаривал боцман «Пурги» Володя Карпов — чтобы у них глаз «не выпал». А посмотреть было на что. На «Пурге» тогда было пять женщин в экипаже и порядка десяти в экспедиционном составе, так что когда наши дамы шли на пляж, весело размахивая полотенцами, мимо всяких СКРов и БПК, то там, на ютах, сразу начиналось оживление, моряки покрякивали, посвистывали, иногда отпускали какие-то шуточки, облизываясь как мартовские коты, но устав есть устав, когда на берег схода нет — значит, нет. Видит око, да зуб неймет!

На следующее же после швартовки утро на трапе «Пурги» появился молодой человек в тропической форме с погонами старшего лейтенанта, на флоте их называют «старлеями», и четко произнес дежурному по судну:

— Доложите командиру, старший лейтенант Шершнев, военный корреспондент из Москвы, прошу принять!

Командир ГиСу «Пурга» капитан 3 ранга Ванин Сергей Иванович в это время был в кают-компании на завтраке, однако лично встретил и, хлебосольно приобняв за плечи, пригласил к своему столу старлея, мол, отведайте из нашего бачка. Так на флоте принято называть посуду, употребляемую для приема пищи команды на корабле. Шершнев, засмущавшись, присел на кресло, где обычно сидел старпом.

— Не беспокойтесь, старший помощник уже позавтракал, он сейчас на мостике!

Ванин был само радушие — мало ли что корреспондент срисует, потом доложит там, где не надо. Сергей Иванович знал по своему опыту, что с чужаками, особенно из Москвы, надо держать ухо востро. Шершнев представился — военный корреспондент «Красной звезды»! Ничего себе, залетел куда, на край земли, собирать информацию. Вначале командир напрягся — а при чем тут мы? Вон соседей сколько — герои, военные моряки, на боевой службе по несколько месяцев, бытовые условия на некоторых кораблях оставляли желать лучшего, но ребята несли службу, выполняли боевые задачи и не пищали. А у нас что? Кондиционеры, баня-сауна, много пресной воды, а в море, известно, это главный дефицит, на югах загораем, иногда купаемся. Да еще и женщины на борту, кино после рабочего дня — в общем, курорт! Никакого героизма, одна черная зависть! Так говорили его однокашники, когда случалось встретиться с гидрографами на бескрайних морских просторах.

— В редакции мне дали установку собрать больше фактуры про реальную жизнь на кораблях, сделать несколько очерков о конкретных офицерах советского военно-морского флота, о быте и службе… собрать материал для серии статей о дальневосточниках! — военный корреспондент с мольбой взглянул на командира.

— Так о нас нечего писать, не интересно никому — будни гидрографа, — ничего героического или даже заслуживающего внимание читателя центральной газеты. — Ванин встал из-за стола, давая понять, что разговор закончен и можно… к выходу. Командир интуитивно понимал, что освещать будни гидрографа лучше на другом пароходе… да и некогда тут распинаться.

Но Шершнев уперся и настойчиво заговорил, что о гидрографах пишут только в специализированных журналах, что вообще информации очень мало и никто толком не знает, чем вы занимаетесь, кто-то считает вас разведчиками, кто-то — учеными, что он напишет только небольшую статейку, и все.

— Ладно, если вы так настойчиво просите, сейчас что-нибудь придумаем!

Ванин куда-то позвонил и коротко сказал в трубку:

— Саша, зайди ко мне!

В кают-компанию вошел капитан-лейтенант Заворыкин, заместитель командира по науке.

— Вот наш главный по науке, знакомьтесь: Александр Заворыкин! А это корреспондент «Красной звезды» старший лейтенант Шершнев. Саша, расскажи ему кратенько суть нашей задачи в этом рейсе, покажи мостик и все такое, ты сам сообразишь, только не сильно грузи его своими подробностями!

— Сергей Иванович, у меня же плановые ремонты техники, все задействованы, я лично хотел присутствовать на проворачивании, потом в море вы же с меня спросите, почему батометры не работают!

— Александр Петрович, все сейчас заняты, я прошу вас… — Он сказал слово «прошу» как-то по-особому, по-ванински, что Заворыкин понял, что не отвертеться, бросил:

— Есть! Пошли, старлей! За мной!

В общем, никому не хотелось рассказывать какому-то заезжему москвичу о своих буднях и заботах, ну просто не хотелось, потому что уже с утра 32 градуса и забот полон рот. И Александру Петровичу мечталось налить в каюте ванну забортной воды, лечь в нее и ни о чем не думать.

Рабочий день набирал обороты, все разбрелись по своим делам.

Обед на флоте — святое время. В 11:55 в кают-компании все должны сидеть на своих местах и быть готовыми к приему пищи. Идет командирская пятиминутка, после которой в районе 12:00 входит командир судна, приветствует всех, желает приятного аппетита, и все начинают работать ложками. После этого никто в кают-компанию войти не может. Таковы традиции, которыми так богат военно-морской флот.

На обеде командир спросил Заворыкина:

— Саша, ну как там, поговорили?

— Все нормально, Сергей Иванович, рассказал, показал, угостил чаем, отправил на берег! Все окей!

Четыре стояночных дня пролетели как миг, и «Пурга» снова пошла в море. Проболтались еще полтора месяца, закончили свой район, измотались вконец. Последние три недели были в зоне тайфунного ветра, слава богу, сам тайфун прошел стороной, но покачало все-таки прилично.

На 113-м дне похода на борту уже витает напряжение, сутки тянутся долго, команда нервничает, ведь по плану остается 7 суток и всем понятно, что вот-вот последует распоряжение на возвращение в базу. Экспедиция опять взвешивает колбасу в своей лаборатории и спорит со старпомом, что, мол, паек для всех одинаковый, а вы на экспедиционном составе экономите, свои недостачи по мясу за наш счет покрываете. Никто особо на это уже не обращает внимания, потому что трудно в море, в монотонной суете и при качке оставаться нормальным человеком более трех месяцев.

Мотористы после вахты в машинном отделении выползают потные и черные, как афроамериканцы, подышать на верхнюю палубу и постоянно ворчат на боцманскую команду загорелых, перемазанных суриком тел в шортах и тропических тапочках.

Наконец, по громкой связи объявлено: «Специалисту СПС прибыть в каюту командира!» — а это значит, что пришла шифровка из штаба флота, возможно, приказ на возвращение. В этот момент, когда получено «радио», у всех начинает чуть мощнее щемить где-то внутри, сразу включается счетчик времени: всего 7 дней — и мы дома, и каждый день теперь на счету. Волнение нарастает, радостное настроение от предчувствия встречи с любимыми поселяется в тебе и во всех. В этот период отступают все проблемы, во всех «войнах» объявляется перемирие.

Командир сам по «громкой» обычно низким, с хрипотцой, голосом произносит: «Внимание, экипаж и экспедиция! Получено добро на переход во Владивосток. Идем домой. Расчетное время прибытия — пятое октября, 12:00».

С этого момента экипаж и экспедиционный состав начинают подготовку себя и судна к прибытию в порт приписки. Палубная команда с боцманом выкрашивает пароход, как конфетку, а примерно за сутки до швартовки, если позволяет погода, обновляет белые борта и аккуратно подводит названия судна черной краской. Экспедиция строчит отчеты, подбивает материалы, упаковывает оборудование.

Домой всегда — летим! Кажется, что время ускоряет ход и последние сутки все просто сидят и ждут швартовки.

Наконец — апогей! Швартовка на виду у начальства, соседей по цеху, миллиона гостей и родственников на берегу. Иногда оркестр играет встречный марш, особенно если встречает судно сам начальник гидрографии. Все должно быть четко и слаженно, красиво и безопасно. Так было с «Пургой» и в этот раз — пришвартовались, доклад командира адмиралу, начальнику Гидрографической службы ТОФ, короткие разговоры, и все — начальство уехало на «газике» по делам, родственники просочились по каютам, вахта выставлена, экипаж начал разъезжаться по домам. Выдохнули.

Глава 2. Белая радуга

Это был понедельник, солнечное октябрьское утро набирало силу, прекрасная погода, ощущение сделанного дела, предстоящий отпуск, неплохая получка почти за 4 месяца, выплаченная в день прихода, — все складывалось как нельзя хорошо. Сергей Иванович позвонил дежурному по ГС ТОФ, так, на всякий случай, нет ли каких вводных на эту неделю. Старпома он отправил в отпуск всего на неделю, а жена Сергея Ивановича купила на следующий вторник билеты на самолет в Сочи, мыслями он был уже там.

Дежурный Володя Котков из 5 отдела Управления гидрографии, его старый знакомый, похмыкав в трубку, сказал:

— Сережа, там, наверху, какая-то суета… приказано тебе бегом с замом по науке прибыть к самому!

— А в чем дело, Иваныч, не слышно?

— Не-а!..

Неприятное предчувствие поползло по телу откуда-то снизу, этот вызов не предвещал ничего хорошего, потому как три дня назад, на докладе, все вроде было нормально. Почему адмирал ничего не сказал сразу, хотя… Теперь Ванин вдруг вспомнил, что во время доклада начальнику Гидрографии, после того как ошвартовались к причалу, Георгий Сергеевич смотрел на него с легкой ухмылкой, пожал руку, потом сказал:

— Молодцы! Спасибо за службу!.. Молодцы!!! — Но последнее «молодцы» с ударением на первое «о», теперь он понимал, что это неспроста, тут где-то и была разгадка…

Ну, ладно, прибыть так прибыть.

— Выезжаю! — бросил он в ответ Иванычу и пошел собираться.

Когда входили в здание Управления гидрографии на Ленинской, 80, Ванин уловил едва сдерживаемую улыбку дежурного.

— Ну чего там такое?? Что за тайны мадридского двора?

— Идите, идите! Там уже вас ждут!

Ванин с Заворыкиным поднялись по лестнице на последний этаж, где размещался кабинет начальника Гидрографической службы ТОФ контр-адмирала Варакина Георгия Сергеевича. В приемной было тихо, помощник сказал:

— Входите, входите, адмирал ждет!

Сколько раз он уже здесь стоял, перед этой дверью. Сколько разных выговоров и благодарностей он слышал от самого. Но сейчас почему-то было спокойно на душе, и он, постучав, вошел.

— Разрешите, товарищ адмирал?