Бесплатный фрагмент - Мороз по коже

Кит

(по мотивам одноименной песни группы «Сплин»)

Осень была дождливой. Полна тумана. Такие затяжные дожди бывают только на море. Баренцево море, и без того холодное летом, осенью превращается в рай для суицида.

Меня занесло сюда по работе совершенно случайно. Я бы никогда не оказался в этом месте в это время года, тем более на две недели, но компания-партнер задержала выплату, и мое начальство решило, что целесообразнее оставить меня там на месте, нежели снова отсылать потом. Я ждал, когда ситуация с выплатами утрясется и я смогу приступить к работе.

Городишко, в котором я оказался, весь по размеру был не более одного спального района любого из мегаполисов. На центральной площади, если можно так назвать брусчатку размером чуть больше скверика, имелась гостиница. В которой я и остановился.

Дождь не прекращался, то усиливаясь, то переходя в пыль. Воздух, одежда и даже, казалось, предметы интерьера были влажными. Я мерз, и постоянно хотелось согреться, укутаться в плед и уставиться в камин, с кружкой горячего чая. Но не было ни пледа, ни заботливой женщины рядом. Да и камин в таком климате был бы полнейшей глупостью.

На первом этаже расположился бар. В нем я коротал свои вечера, пока меня вконец не утомило внимание местных жителей. Все дело в том, что фирма-партнер здесь была чуть ли не градообразующим предприятием, а я — вестником из столицы и ее воплощением в глазах жителей. Весть обо мне разнеслась буквально за пару дней. Мужики — кто-то приходил просто поглазеть краем глаза, кто-то, выпив пару рюмок для храбрости, заговаривал со мной. Я никого не чурался и вел себя спокойно, отвечая на все вопросы, начиная от того, какие у нас цены на водку, и заканчивая тем, видел ли я президента.

Однажды пришла женщина и привела с собой сына. Он весной должен был окончить школу, и она просила помочь его пристроить в столице. Все время извиняясь при этом. Им действительно было не к кому обратиться, и я был смутной, но хоть какой-то надеждой сердца одинокой матери. Парнишка хотел стать актером. Мать долго меня расспрашивала о том, куда лучше поступать. Хоть я и сказал, что не имею никакого отношения к искусству. Расспрашивала о том, сколько денег нужно будет отсылать сыну. И не лучше ли попробовать снять квартиру с кем-то в долю, чем жить в общежитии. А я смотрел на нее. Одинокую женщину, которая растит одна сына и души в нем не чает. Которая вкладывает в него всю себя. Все свои силы и возможности. Радуется за него и гордится его успехами на учебе и в спорте. Смотрел на него, белобрысого парня с распахнутыми голубыми глазами. Глаза были ясные и чистые. Словно частичка его светлой и неиспорченной еще души проглядывала сквозь них в наш мир. Я смотрел и ощущал, что не надо ему ни в какой театральный. И в столицу тем более. Тысячи таких же, как он, ежегодно пытаются покорить столицу, пополняя собой кассы «Макдоналдса».

Зачем они это делают? Однако объяснить что-то я был не в силах. И он, и мать жили этим. Я оставил свой номер телефона и визитную карточку. Не зная, как меня отблагодарить, они стали предлагать деньги и переехать к ним, чтобы не тратиться на гостиницу. Хорошие, открытые люди… Я выспросил у них о красивых местах поблизости. И парнишка посоветовал мне сходить в Бухту рассветов — так они ее называли. Он указал дорогу на моем навигаторе.

Они ушли. И я представил их через несколько лет. Она, совсем одинокая, в глуши, на краю света ждет весточки от сына. И он — с голубыми потухшими глазами за кассой в «Макдоналдсе». Почему им стыдно вернуться назад?

Вспомнил своих родителей, сестру. Казалось, что я не видел их уже несколько лет. Вспомнилась невеста, с которой ничего не получилось. Начальник, в порыве гнева рвущий договор. Наступило такое состояние души, когда хочется помолчать, но так, чтобы рядом был кто-то. Кто-то родной и любимый. Держаться за руки и молчать. Я купил в баре бутылку водки и с горлышка отпил. Местные мужики одобряюще посмотрели на меня, а я вышел на улицу.

Темнота совсем меня не смутила, и я отправился по навигатору в Бухту рассветов. Дождливая пыль покрыла все мое лицо, и по щекам катились капельки, будто от слез. Возможно, это были и слезы тоже. Я ничего не чувствовал. Только пустоту. Пустоту и одиночество в кромешной темноте. Такое чувство, что внутри меня разверзся ад, только он еще не наполнился магмой, а вместо этого высасывал из меня счастье и радость. Оставляя только горечь. Горечь водки я даже не чувствовал. Где-то на полбутылки море оказалось у моих ног. Пристроившись на коряге, я сидел у берега. Сигареты отсырели и стали отвратительными, а капельки дождя и вовсе делали их мокрыми.

Вспомнились школьные друзья, а потом и студенческие. Наши веселые посиделки у костра с гитарами. Портвейн. И казалось тогда, что вся жизнь будущая будет такой же легкой и свободной. А мы все навеки останемся друзьями. Сейчас изредка с двумя в сети общаемся.

Я закричал. Все равно был пьян и один на берегу моря. Меня никто не мог слышать и видеть. Кричал во весь голос бессмысленное «а-а-а-а». Надеясь, что так из меня выльется горечь одиночества. Она не выходила, и я охрип. В моей голове раздался мужской голос, низкий и томный: «Не кричи человек, не стоит».

Это был кит, огромный синий кит. Как из фильма «Команда Кусто». Я смутно в темноте различал его очертания. Но больше слышал, как он пускает фонтаны, издавая при этом протяжный трубный звук. Мне никогда раньше не доводилось видеть кита, тем более говорить с ним. Его голос успокаивал меня и действовал как елей на помазании. Когда, растекаясь по твоему лбу, он вместе с тем приносит неописуемую радость и спокойствие. Мы говорили всю ночь напролет. Я говорил то вслух, то про себя, а он отвечал во мне своим низким и спокойным голосом. У него не было имени. Китятам не дают имен.

Бухта рассветов так называлась, потому что солнце поднималось прямо из моря. Которое было окружено скалами с двух сторон. Неописуемое зрелище летом. Сейчас солнце еле-еле пробивалось сквозь серые тучи. Дождь не прекращал пылить всю ночь, и я промок до нитки. Над морем ровным слоем стелился туман. Мы условились встретиться вечером. Кит пустил несколько фонтанов, махнул хвостом и погрузился в воду. Недопитую водку я потерял где-то на берегу, увлекшись разговором. Осень была дождливой. Полна тумана.

Теперь я приходил на берег, а кит заплывал в бухту. Мы каждую ночь болтали. Кит стал мне лучшим другом. Я поведал ему обо всем в своей жизни. О самом сокровенном и тайном. Он давал мне мудрые советы и внимательно слушал. Фонтаны и трубный звук стали мне родными. Утром, приходя в номер, я скорее ложился спать, чтобы вечером снова отправиться на берег. Он поведал мне о море, о морских глубинах. Поведал о том, что люди и киты когда-то не были одиноки, как сейчас. И в те времена китятам давали имена. Потом люди и киты согрешили и в грехе своем стали одиноки. Кит чувствовал то же самое, что и я, когда кричал на берегу свое бессмысленное «а-а-а». Только размеры его ада много больше моих. Так у всех китов. И у всех людей, кто хоть какое-то время способен провести без раздражителей типа музыки и телевизора. Наше общение мы тщетно держали в тайне.

Однажды утром за ним пришли люди с китобойным судном. Рассвело, я любовался розовыми лучами восходящего солнца. Скалами, на которые постепенно проливался свет. Китом, который пускал фонтаны и выныривал из воды на несколько метров. Он был огромен и прекрасен в лучах восходящего солнца. Трубный звук был для меня словно его смех, он так же радовал меня и веселил. Мы баловались. Старый кит, который нырял в воду и пускал фонтаны. И я, который любовался всем этим и был счастлив в этот момент так, как никогда прежде не был. Кит стал мне лучшим другом. Я совсем не смыслил в кораблях, и потому мне даже в голову не пришло предупредить его. А он заигрался, как маленький китенок, и тоже не обратил внимания на приближающееся судно.

Кит закричал… Кит закричал… И кита не стало. Когда я понял, что произошло, люди с корабля уже гарпуном тянули кита к кораблю. Слезы падали в и без того соленую воду. Может быть, она соленая от слез китов и одиноких людей. Ничего нельзя было сделать. Кита не стало. Его огромное тело погрузили на корабль. И теперь в бухте я остался один. Было обидно вдвойне оттого, что голос охрип. Даже кричать не получалось. Великая беспомощность примешалась к той горечи, от которой меня на время исцелил кит. Он был мне лучшим другом.

Кита не стало. Сославшись на болезнь, вечером же этого дня я уехал к родителям. Сидел с матерью за кружкой сладкого чая. Еще горше и острее чувствовалось — кита не стало…

Дикарка

Легенды и сказания о великом озере-море Байкал так и останутся чем-то далеким, если не посетить это место. И только лицезрея его величие и красоту, проникаешься духом. Тогда Ангара становится не просто названием реки, а своенравной красавицей, которая не послушалась своего отца.

Волей случая я оказался здесь и волей случая встретил ее — хрупкую девушку, которая поднимала домкратом огромный внедорожник. Заднее колесо спустило. Услышав мои шаги, девушка обернулась и вздрогнула. Мы встретились взглядами. Зрачки ее карих глаз на миг расширились. А на щеках проступил легкий румянец и тут же исчез. Я спросил разрешения помочь ей и в течение некоторого времени, весь вымазавшись в пыли, поставил ей запасное колесо. На ней были серые хлопковые спортивные штаны и топик, поверх которого она накинула толстовку. Однако спортивный стиль никак не мог скрыть грации ее движений, их пластику и некоторую романтичность. Она, отставив в сторону мизинец, едва касаясь волос, словно легкий ветерок полевых цветов, поправляла прядь свалившихся на лицо черных волос. Ее спортивный стиль не мог скрыть того, что эта девушка создана Богом на Востоке. Дитя горного родника и полной луны. Время шло к вечеру, и я предложил вместе поужинать. Она согласилась и повезла меня в указанный мной ресторанчик на берегу. Столько азарта в глазах девушки, во всем ее существе я никогда раньше не видел. Она выжимала педаль акселератора до упора каждый раз, перед тем как переключить передачу. Внедорожник ревел, я чувствовал, как по гравию нас заносит на поворотах, и видел, на какие высоты удовольствия заносят ее эти ощущения.

Она, нарушив молчание, представилась:

— Эсфира. Эля, называйте меня просто Эля. — И она улыбнулась.

И снова на ее щеках появился и тут же исчез румянец. У нее были белые ровные зубы, а тонкие губы были созданы для поцелуев и рахат-лукума. Сахарная пудра на ее губах… и я бы отдал многое, чтобы стать одной из тех счастливых пылинок.

Совсем скоро мы сидели за столиком, и нам принесли еду. Я предложил ей выпить за знакомство. Она посмотрела на меня так, что я тут же стушевался и замолчал на полуфразе.

Эля ласково посмотрела на меня:

— Если хочешь, можешь выпить коньяк, я составлю компанию ананасовым соком. Алкоголь — одна из тех вещей, которые я никогда в жизни себе не позволю. — Не дав мне возразить, она продолжила: — И даже вино и шампанское. Мне 28, ты думаешь, что в моей жизни не было более важных поводов? — Эля улыбнулась и посмотрела мне в глаза.

Только, кажется, видела она не подсолнухи, очерченные карим, а всю мою сущность. Я чувствовал это, а у нее снова проступил румянец, и она улыбнулась.

На Кавказе много известных далеко за его пределами историй о ревности местных мужчин, поэтому, заметив след от кольца на пальце, я поинтересовался о муже. Чаще всего женщины боятся остаться одинокими и о разводе упоминают с некоторой горечью в голосе. Она же, казалось, напротив, радовалась этому. Так я напросился на ее историю…

— Высокий, широкоплечий и кареглазый, самый сильный и один из самых умных парней на нашем факультете. Каждая девушка на потоке мечтала, чтобы он посватался к ней, и поводом для большой гордости служила его скромная улыбка в чей-то адрес.

Девушки, соседки по комнате в общежитии, все свободное время только и говорили мне о нем. Я училась и, осознавая груз ответственности, возложенный на меня родителями, совсем не интересовалась парнями, тем более такими популярными. В моей голове, кроме тем лекций, семинаров и контрольных работ, больше ничего и не было, я хорошо училась и думала только об учебе… пока… Пока однажды он не поднял мне мои рассыпавшиеся тетради. Я бежала из библиотеки в аудиторию, опаздывая на семинар, в руках стопка книг и тетрадей, на руке висит сумочка, на другой — форма для физкультуры. Преподаватель очень строгий и не позволяет опаздывать. Конец семестра, предпоследний семинар, я ночь и почти целый день к нему готовилась и теперь умудряюсь опаздывать на него.

Вдруг резко распахивается дверь. Я от неожиданности выпускаю из рук сумки и тетради с книгами. Ручки катятся по полу, рубль, неизвестно откуда выпавший, крутится на линолеуме. Парень, вырвавшийся из аудитории, даже не заметил меня и убежал по коридору. А я стою, опустив руки, на втором этаже, семинар на четвертом, передо мной куча упавших вещей. Звенит звонок… Я помню, мне тогда было так обидно… до слез. Вдруг подбегает он, сует мне в руки мои книги, быстро хватает мои сумки, подбирает раскатившиеся по полу ручки, злосчастный рубль, и мы бегом бежим на семинар. Он первый заходит в аудиторию, кладет мои книги на парту, подходит к преподавателю, что-то говорит ему. Все девушки в группе, увидев нас вместе, смотрят на меня.

Преподаватель делает вид, что ничего не произошло, а тот парень, уходя, улыбается мне. Я стою вся красная и совсем забыла тему семинара. Его звали Кемран. Сестры его друзей стали передавать мне написанные им стихи, мягкие игрушки и цветы. Классический сюжет, ты думаешь? Но нет, он аварец — храбрость Дагестана, а я кумычка — его красота. И наш союз был невозможен.

Я знала, что мать никогда не выдаст меня замуж за аварца, а потому скрывала и прятала его записки со стихами, отдавала знакомой в магазин мягкие игрушки, а цветы дарила случайным прохожим. Мы ни разу не разговаривали, чтобы никто ничего про нас не подумал и ничего не заподозрил. Мир полнится слухами, а я не могла опорочить честь своих родителей. Ночами я тоже писала ему стихи, а утром мне приходилось выбрасывать их в урну на улице. Однако виделись мы теперь чаще, всегда как будто случайно. То в столовой, то в библиотеке, то в спортзале. И я всегда краснела, когда он улыбался мне. Конечно, в тайне наши чувства сохранить не удалось. Кто-то из девочек или его друзей кому-то что-то сказал… Моя мама узнала о наших отношениях. Она не ругалась, лишь бросила: «Сватов твой аварец может даже не присылать!» Когда он узнал об этом, то решил украсть меня. Он написал мне об этом в стихах. Это были самые его нежные и горячие стихи. А я в тот момент была самой счастливой. Однако я не могла пойти против воли родителей и поэтому два месяца сидела дома, чтобы он не мог меня украсть. Даже в магазин я ходила с провожатыми. Иногда подруги приносили от него записки, теперь мне приходилось их сразу сжигать. А потом мама сосватала меня. За кумыка. Я видела его один раз на свадьбе родственников, он недавно развелся с женой и посватался ко мне. Мать дала согласие. Я снова стала ходить в университет.

Мы виделись с Кемраном еще один раз, он посмотрел мне в глаза, но ничего не сказал и ушел. А я смотрела сквозь него, будто не замечая, холодным режущим взглядом. Долго потом остатки лезвий в уборной стекали горькими слезами. Позже я узнала, что он перевелся в другой вуз. А я на заочное отделение, и из теплой Махачкалы муж увез меня в ледяной Мурманск. Оказалось, что у меня сильная аллергия на холод, и я не раз падала на улице в обморок. Мужу… Не знаю, возможно, я ему слишком легко досталась, но он не обращал на меня особого внимания. Работа, телевизор, друзья. Отношения с его семьей тоже не сложились, и я сидела, как птица в клетке, в ледяном Мурманске, без родных, друзей и близких. Поэтому, когда мужа перевели в Москву, я очень обрадовалась. Мы начали жить вдвоем, его мама уже больше не контролировала каждый мой шаг. Но и здесь счастье было недолгим. Успешные мужчины привлекают женщин, а мой муж не смог им отказать. Сначала я не верила, а потом все увидела сама… Перестала подпускать его к себе, и мы жили дальше. Еще восемь лет — соседи с обязательствами. Я молчала и ничего не говорила своим родителям, боясь их огорчить. Сестры и родственники со временем все узнали, а потом кто-то из них сказал родителям. Мама позвонила и дала добро на развод. Родители звали меня обратно в Дагестан, но я не могу туда поехать. Если я вернусь, меня ждет жизнь домашней монашки с репутацией падшей женщины. Разведенка. Этот термин еще жив в некоторых местах…

И все равно она ни разу не упрекнула свою мать.

Я молча слушал ее историю, не сводя с нее глаз. И никак не мог понять, откуда в этой хрупкой девушке столько сил, столько любви и уважения к своим родителям. Ее семейная жизнь не сложилась отчасти по вине родителей. И все равно она ни разу не упрекнула свою мать. Наоборот, с благоговением отзывалась о ней и своих родственниках. Я представил на миг любую из своих знакомых девушек на ее месте. Да нет, ни одна из них даже не смогла бы оказаться в такой ситуации, а уж тем более вынести ее.

И в тот момент я почувствовал и понял, что она та самая, с кем можно будет молчать в старости. Та самая, с которой можно гулять под дождем, молча и обнявшись. Та самая, которая станет тылом, настолько надежным, что я сам могу оплошать, но не она. Я осознал это так сильно и ярко, что невольно коснулся ее руки. Она отдернула руку, потупила взгляд. Румянец на щеках появился, но не исчез. Мне стало стыдно за свой поступок, и я покраснел. В моей жизни были десятки разных и по-своему замечательных девушек. Была несравненная Мари. Но Эля вызывала совсем другое, глубокое чувство. Пытаясь объяснить его, можно лишь сказать, что я хотел, чтобы она просто была рядом. Несмотря на свою скромность, она оказалась болтушкой и без умолку рассказывала мне разные истории. Я их слушал и не слышал, любуясь ей и наслаждаясь ее присутствием. Наверное, ей тоже было приятно мое общество, так как, выйдя из ресторана, она предложила прогуляться по берегу. Мы отъехали в менее многолюдное место. Она поставила свой внедорожник под березкой, и мы пошли гулять. Точно так же, как я это делаю один. Совершенно бесцельно и не выбирая никаких маршрутов. Мы то выходили на самый берег, то заходили в прибрежный лес. Ее голос, ощущение того, что она рядом, и что в кои-то веки я не в одиночестве слоняюсь, — все это приводило меня в детский восторг.

Когда заходящее солнце окрасило озеро в красноватый цвет, Эля попросила сфотографировать ее. Ее длинных распущенных волос едва касался ветер. Она смотрела на алеющий горизонт. И мне хотелось коснуться ее длинных ресниц. А на ее губах была легкая улыбка. Я пожалел, что оставил свой фотоаппарат в ее машине. Закат на берегу священного озера, и эта девушка… ее силуэт и очертания устремленных вдаль глаз… Вся эта картина навсегда запечатлелась в моей голове. И очень жаль, что никому из вас я не смогу ее показать. Уже в сумерках мы вернулись к машине, и я развел костер. Она стала расспрашивать обо мне и оказалась внимательным и чутким слушателем. Не каждый способен внимать моим сбивчивым повествованиям. Эля очень много расспрашивала про другие страны. Этот отпуск она решила посвятить путешествию по России, а в следующий собиралась за рубеж. Я посоветовал ей отправиться на Фарерские острова и немного рассказал о них.

Когда с Байкала подуло прохладным ночным ветром, Эля достала из своей машины два пледа. И, протягивая мне один из них, то ли случайно, то ли специально коснулась моей ладони рукой. На ее щеках снова заиграл румянец, а глаза заблестели. Она немного выпрямила осанку так, словно только что сделала что-то очень важное и крайне довольна сама собой. Я улыбнулся, а она потупила глаза. И устроилась напротив меня у костра. Какое-то время мы молчали. Ее голос отозвался появившейся из-за облака луне. Она стала петь, сначала на родном языке, потом на русском, арабском. Ее волосы отсвечивали от пламени костра. Укутанная в плед, она стала еще восточнее… Немного фантазии — и плед превращался в хиджаб. Я мог слушать ее бесконечно долго. Опершись спиной к дереву и прикрыв глаза, я тут же оказался в своем воображении.

Под тенью пальм где-то журчал фонтан и прекрасная Эсфира в длинном зеленом платье пела свои песни, собирая фрукты в корзину. Я был бы самым счастливым мужем, зная, что моя жена никогда не отвернется от меня. Не ударит в спину. И будет ласковой и заботливой дочерью для моих родителей…

Когда я проснулся, костер еще горел. А солнце уже приготовило свои лучи, чтобы согреть за ночь остывшую землю. Ее внедорожника уже не было. И остались только следы примятой большими колесами травы. Легкий порыв ветра принес мне ее запах и аромат ее духов. Я улыбнулся…

Она оставила мне свой плед…

Кукла

Я нашел эти каракули под кроватью. В грязной истрепанной тетрадке. Честно говоря, найди я ее раньше, ни за что не стал бы здесь жить. У меня до сих пор холодок от одной лишь мысли, что все это происходило здесь, в этих стенах. И кровать, на которой я спал, служила кому-то убежищем, а эта комната была его темницей… Я звонил в офис тому агенту, что продал мне этот дом, однако мне сказали, что он больше не работает. Больше никакой информации о дальнейшей судьбе Тилля и того, что случилось с его сестрой, я выяснить не смог, как ни пытался.

С ней я не адинокий. Так ана сказала, кагда падарила ее мне. У нее залатыи волосы. Пряма так и сказала. Тиль мой мальчик я люблю тебя и мама тебя тоже очень любит и Лиль тебя любит мы все тебя любим…

А мамы нет с нами давно. Папу я не помню савсем. Маму помню чуть-чуть а папу савсем. Мама спала вся в белом. А Кэт принесла куклу и сказала Тиль мой мальчик я люблю тебя и никаму не атдам и мама тебя тебя любит и папа и Лиль… Мы все тебя любим… Только если кто-то придет я должен сидеть тиха и прятатца. А то злая тетя из апеки меня забирет в бальницу.

И я их всех люблю. И даже таго каторого не помню люблю. И дом свой люблю. Мы ретка выходим на улицу. Через акно я вижу парк. И птиц слышу кагда Кэт не закрывает акно. Мая каляска тяжелая гаварит Кэт, патаму мы ретка выходим на улицу. И Лиль я люблю с ней я не адинокий так говорит Кэт. Я не хачу в бальницу и патаму сижу тиха и прячусь пад кравать.

Раньше я памагал Кэт а сейчас я бальшой стал и самастаятельный. И сижу в комнате кагда ана работает. У нее гарит красный свет. Инагда ани ее обижают. Я слышу как ана стонет… Эта ее работа. А кагда я был маленький я ей памагал. У нее была камера и кампьютер и я должен был спать на камеру, и не аткрывать глаза. Даже, кагда ана станала сильно и громка я ей памагал и не аткрывал глаза. Кэт, гаварила я маладец!

И тетя Молли каторая учит меня писать и читать гаворит я маладец. И я бальшой мальчик уже. И если бы я не балел ходил бы в ститут как другие. Я не знаю что ститут и зачем туда хадить. Я маладец говарит Кэт. Я всегда паслушна пью лекарства.

У Лиль залотыи волосы… У Кэт гарит красный свет. Ана закрыла меня в комнате. Ана работает. Лиль… Я люблю ее. Но кагда Кэт кричит громка мне плохо. Мне пачему та жалка Кэт. И я злюсь на Лиль, пусть лудчше ана работаит. У нее тоже залатые волосы…

Ну зачем Тиль? Ты апять атарвал Лиль голову и всю искусал. Разве ты не любишь Лиль? Пасмотри какая она красивая. Ты что савсем ее нелюбишь?! Кэт ругаит меня за Лиль… и патом я плачу. Я люблю Лиль. И с ней я не адинокий так гаварит Кэт… У нее снова гарит красный свет, ана работаит. Я люблю Кэт и Лиль и даже что ана бес галавы… У нее золатыи воласы.

Кэт работает. Севодня их двое. Ана кричит. Если я буду сидеть тиха она купит мне марожинае или мы пойдем в парк и купим вату. Вата вкусная… Я очень очень хачу в парк. Я сижу тихо. Пот кроватью. Здесь меня ни найдет злая тетя из апеки. Я апять атарвал Лиль голаву. Я не адинок! Кэт любит меня и Лиль… И все любят. И даже тот каторово я ни помню… У Кэт горит красный свет, сегодня их двое и Кэт кричит громка. Очень. Мне страшна. И жалка Кэт. Я сижу тиха и атрываю Лиль голаву.

Я паслушна принимаю лекарства. Тетя Молли учит меня читать и писать па васкресеньям. Эта ана дала мне титрадь и сказала писать сюда все што я думаю. Я думаю про парк и жду васкресенья. Тетя Молли прачитаит што я написал и даст мне канфету. Я маладец! Мне жалка Кэт и я злюсь на Лиль. Севодня их двое. Мне кажетца ей больна. У нее гарит красный свет. Они приходят и уходят. Иногда вдваем. Позние птицы пают и Кэт кричит… В акне плывут аблака.

Она гаварит это плоха атрывать голову Лиль. Я люблю Лиль. Эта плохо атрывать ей голаву. Когда Кэт кричит я рву Лиль. Пусть лучше ана работаит у нее тоже залатые воласы…

У Кэт гарит красный свет их апять двое… Ана кричит громка. Я атрываю голаву Лиль, пусть лучше она работаит. Кэт кричит громче. Мне кажетца ана ругаитца. И они тоже ругаюца. Мне страшна. Харашо што у меня есть Лиль. С ней я не адинокий. Мы вместе тихонька пасмотрим. Кэт молчит… их двое. Кровь капает с кравати Кэт на пол… Я атрываю голову Лиль… Кусаю ие пусть лудше ана у нее тоже залотые волосы…

А мамы нет с нами давно. Папу я не помню савсем. Маму помню чуть-чуть а папу савсем. Мама спала вся в белом. А Кэт принесла Лиль и сказала Тиль мой мальчик я люблю тебя. И никаму не атдам. И мама тебя любит и папа и Лиль… Мы все тебя любим… Кэт молчит. Я хачу кушать и мне страшна. Кэт малчит. Лиль я изрезал нажом. И атрезал залатые воласы. Рас ана не хочет работать вместа Кэт. Пусть у ние не будет валос. Кэт малчит… Мне страшна.

Кэт ни разгавариваит са мной! Я хачу кушать. Завтра навернае васкресене и придет тетя Молли. Я прасил Кэт пагаварить са мной и плакал. Она все равно молчит… Мне очень страшна. Хорошо што у меня есть Лиль. Она меня любит.

Тетя из апеки сказала я хароший и забрала Лиль… Дала мне машинку как савсем взрослому и сказала Кэт уснула. Как мама вся в белом. Я хачу Лиль с ней я не адинокий. Тетя из апеки будит работать а я атирву машинки голаву… Я не адинокий мама меня любит и Кэт и тот каторово я не помню любит…

Алеша

Сидя на полу перед телевизором, Алеша по обыкновению пускает слюни и взад-вперед раскачивается, уставившись отсутствующим взглядом в цветной экран. Слюни накапали перед ним в лужицу, кофточка вся мокрая спереди. Лишь изредка он отрывает взгляд от экрана на бранящихся в комнате.

— Я все понимаю, но я так не могу…

— Зай, ну сколько можно-то?! Одно да потому каждый раз! — не выдержав, вскрикнул мужчина.

Женщина закрыла руками лицо. Он обнял ее и прижал к себе. Отвернулся, коснувшись ее щетинистой щекой, чтобы она не видела его мокрых и блестящих глаз. Постояв так какое-то время, они закурили, приоткрыв окно. Курили молча. Мультфильм, сказка какая-то. Мужчина первым услышал запах, взял Алешу на руки и понес в ванную. Через какое-то время они вернулись. Алеша, в чистенькой кофточке, растопырив руки в разные стороны, с криком побежал к маме. Ему хотелось обнять свою маму, сказать, что он ее сильно-пресильно любит и что она самая лучшая. Мужчина, наблюдая за ними, остановился в дверях. Мальчик что-то начал мычать, потом вскрикнул, раскинул руки, задел женщину по лицу. На мгновение замер и с диким воплем выбежал из комнаты, оставляя на полу капли слюней.

— Я хочу здорового ребенка, — сказал мужчина и обнял ее сзади.

Женщина встрепенулась, очнувшись от своих мыслей. Сигарета истлела и потухла. Она аккуратно положила целенький фильтр в пепельницу.

— Боже мой… он опять где-то притих…

— Сейчас посмотрю.

Мужчина встал и направился к двери. Она остановила его за руку и крепко сжала большую мозолистую ладонь.

— Я люблю тебя, милый!

Алеша очень испугался того, что ударил маму. Разозлился сначала на себя за то, что не может ничего сказать. Хочет. И даже слова некоторые помнит. Но язык словно не его, не слушается. Особенно когда Алеша волнуется, получается только гиканье, и слюни сквозь кривящиеся губы фонтаном брызжут на все вокруг. От отчаяния и злости он закричал. А потом еще и ударил! Нехотя, конечно. Почти каждое движение, чтобы оно было аккуратным, надо было «думать», и руки, и ноги, и язык все время не хотели слушаться. Доктор говорит, что надо «концентрироваться», но от этого жутко болит голова. Ударил маму. Тогда он решил помочь ей кухне. Она придет и обрадуется. Похвалит его…

Когда они зашли на кухню, Алеша с усердием готовил, чтобы порадовать маму. Вылил в кастрюлю бутылку растительного масла, пролив при этом и на себя, и на пол. Разбросал повсюду крупу и лапшу и, уже на глазах родителей, улыбаясь, выронил из рук каретку с яйцами. Мама ахнула. Алеша сообразил, что опять сделал что-то не так, и, протоптавшись по остаткам яиц, побежал к телевизору.

Мужчина, глядя на все это, вспомнил, как он гордился, что у него наконец будет сын. Рыбалка вместе, охота. Он научит его строить дома и водить машину. Вспомнил, как она показала Алешу ему впервые в окно роддома. Тогда стоял сорокаградусный мороз. Сын…

Отмывая яйца с пола, она услышала щелчок замка входной двери. Он ушел. Не раз уже уходил, вот так вот молча. А потом возвращался. Иногда сразу, или через полчаса, иногда через пару дней. Алеша тоже услышал щелчок. И еще сильнее закачался взад и вперед, сидя на коленях перед телевизором.

Алеше невдомек разные там отчаяние, исступление, беспомощность. Этому не учат в детских книжках, этого нет в мультфильмах. Волнуясь, он сейчас только сильнее качался взад и вперед.

«Мама, мама, мама… Зорик, дзорик, дзынь! Лунтик — я родился! Папа ушел. Мама слезки будет… Я плохой! Зорик, дзорик, дзорик, зорик… Я плохой… плохой… Фиксики — секрет. Плохой. Алеша — хороший мальчик! Лунтик».

Голова болит все сильнее.

Калейдоскоп картинок, голосов, порой совершенно бессвязных, крутился в голове Алеши, когда мама зашла в комнату. Дрожа всем телом, мокрый от пота, уставившись совершенно отсутствующим взглядом в телевизор, он раскачивается взад и вперед, заливая слюнями пол перед собой. На пол перед женщиной градом падали слезы…

«Дядя врач. Усы. Папа — хороший. Алеша тоже хороший. Еда. Яички. Плохой Алеша! Баба Капа… блинчики. Лунтик. Мама… Мама…»

Зачем-то потом он стал делать вид, что не узнает их. Они приходили и вдвоем, и поодиночке, сначала каждый день, а потом все реже и реже. Потом пришли, и мама улыбалась, держа на руках лялю. Сам не зная того зачем, Алеша смотрел им в глаза отрешенно, пусто. Будто смотрит не на них, а куда-то вдаль за ними, сквозь, а иногда казалось, что внутрь. Смотрит и качается взад-вперед. Пускает слюни пуще прежнего и кривит губы.

«Мама, мама, мама… зорик, дзорик, дзынь! Лунтик — я родился! Папа ушел. Мама слезки будет… Я плохой! Зорик, дзорик, дзорик, зорик… Я плохой… плохой… Фиксики — секрет. Плохой… Алеша — хороший мальчик!»

Танцы на стеклах

В джунглях Южной Америки легко заблудиться, а границы между государствами лишь условные. Все говорят по-испански, поэтому я не могу с уверенностью заявить, в какой стране произошли эти события.

Километрах в двадцати от ближайшего поселка я наткнулся на грузовик; капот был открыт, и мужчина что-то чинил. Я подошел и предложил свою помощь — за время путешествий в этих местах несколько фраз на испанском я уже выучил. Мужчина очень обрадовался моему появлению и предложению. Так я познакомился с Фернандесом, или Ферни, так его зовут приятели. Я предложил ему воды, и он очень обрадовался, широкая улыбка растеклась на его смуглом лице, обнажив белоснежные зубы. А усы, казалось, лезут ему в нос при этом. У него прорвало радиатор, большое пятно я позже заметил под грузовиком. Он объяснил мне, что ему срочно нужно попасть в город, и очень просил о помощи. Его знакомый в селе, из которого я вышел утром, мог ему помочь. Однако после осмотра радиатора оказалось, что дело поправимо гораздо быстрее. Судя по всему, камень, отскочив от колеса, ударил в и без того гнилой металл, на нижней ровной поверхности красовалась вмятина и дырка, в которую легко залез мой мизинец. Грузовик был старый, и весь этот радиатор представлял собой снизу решето, только все другие дырки были тщательно замазаны сухой сваркой, которую я и спросил у Ферни. Он не знал, что это такое. Водитель этой машины заболел, и Фернандесу пришлось ехать вместо него, у него даже не было водительских прав. Тогда я сам отыскал в инструментах сухую сварку и болт подходящий по размеру. Вставил его в дырку и замазал сухой сваркой по образцу, оставленному настоящим водителем этого грузовика. Пока сварка сохнет, я предложил пойти за водой. Однако Фернандес наотрез отказался покидать машину. Я очень удивился.

— Ты можешь забрать с собой ключи, если волнуешься, да и все равно без жидкости в радиаторе никто далеко уехать не сможет. К тому же река недалеко, мы, скорее всего, услышим двигатель.

— Нет, — наотрез отказался он.

Совсем не понимая причины, я начал злиться, заметив это, Ферни опустил голову и подвел меня к кузову.

Не смотря мне в глаза, он сказал:

— Я не боюсь оставить грузовик, я боюсь оставить это… — И приподнял тканевую накидку.

Ферни оказался перевозчиком листьев коки, а грузовик его доверху был нагружен мешками. Теперь мне стало ясно, почему он сам не отправился за помощью и почему так жадно пил воду. Грузовик сломался ночью, и с тех пор он кругами ходил вокруг него, не зная, что делать. И боясь оставить ценный груз. Ничего не ответив, я взял канистру и отправился за водой. Через час мы уже окольными путями подъезжали к поселку. Дальняя прогулка и приключения с грузовиком разыграли во мне сильный аппетит.

Фернандес светился от радости и все время приговаривал:

— Los amigos se conocen en la desgracia.

Теперь иначе, как amigo, он ко мне не обращался.

Я предложил ему вместе пообедать. Он долго отказывался, ссылаясь на то, что у него нет денег сейчас, и, если я накормлю его, он будет передо мной в двойном долгу. И собирался ждать ночи на окраине, а уж после сделки искать место, где можно подкрепиться. Я настоял на своем, употребляя при этом слово «амиго», и Ферни согласился.

Мне действительно было жаль парня, кроме того, с контрабандистами коки я еще ни разу не встречался, и мне было очень любопытно провести с ним время. Я заказал еды и бутылку текилы, чтобы разговорить собеседника, узнать что-то такое, чего он не скажет мне, будучи трезв. Однако, чем меньше текилы оставалось в бутылке, тем горше было мое разочарование в придуманном мною же образе контрабандиста. Сборщик листьев, который ввиду болезни водителя оказался за рулем. А листья жуют здесь все, практически у каждого я видел подвязанный на поясе «чуспа» — мешочек с листьями и пеплом лебеды или гашеной извести. Разумеется, грузовик листьев — это перебор, но совсем нестрашно, если понимать, что примерно такое количество в неделю сжевывает население поселка, в котором мы находимся. Чем меньше оставалось текилы, тем страннее звучал наш диалог, он — по-испански, я — по-русски, но каждый прекрасно понимал, о чем идет речь. Он жаловался на свою судьбу, нехватку денег, трудную работу. В какой-то момент я подумал, а стоило ли мне проделать такой путь, чтобы услышать все это? Ведь достаточно было зайти в любой бар Москвы, Улан-Удэ, Нижневартовска, чтобы услышать ровно то же самое, только на родном языке.