Бесплатный фрагмент - Монетизация

КРИСТИН ЭВАНС
МОНЕТИЗАЦИЯ

Глава 1. Король и Королева яда

Воздух в студии был густым, пропитанным мерцанием светодиодных ламп и едва уловимым запахом старого ковра, который перебивался кофейным ароматом. Здесь, в этой звуконепроницаемой коробке, заставленной микрофонами с пышными ветрозащитами — словно пушистыми черными грибами, — рождался самый ядовитый и популярный подкаст рунета — «Разводная».

И в самом его эпицентре, разделённые широким столом, как минным полем, сидели они. Катя и Михаил. Дуэт, чьи словесные дуэли сводили с ума миллионы слушателей.

— Итак, друзья, плавно переходим от развода олигарха с третьей женой, которая ушла к его же личному тренеру, к не менее пикантной истории, — голос Кати, низкий, чуть хрипловатый, словно обсыпанный сахарной пудрой и стружкой горького шоколада, заполнил эфир. Она поправила наушник, и алмаз в её серьге-кольце холодно блеснул под софитом. — Михаил, я смотрю, ты уже приготовил свой коронный сарказм. Не томи.

Михаил откинулся на спинку кресла. Его поза была расслабленной, почти небрежной, но глаза, тёмные и сконцентрированные, пристально следили за её лицом на мониторе перед ним. Уголок его рта дрогнул в едва уловимой усмешке.

— Катя, милая, мой сарказм всегда наготове, как дорогой коньяк в баре у алкоголика. Жду лишь твоего кивка, чтобы разлить его по стопкам нашего общего возмущения. Но, признаться, история настолько банальна, что даже язвить как-то лень. Он подарил ей остров. Остров! А она ему — свитер. Ручной работы. И знаешь, что его добило? Свитер оказался на два размера мал. Вот он, символ их отношений: она сжала его мир до размеров невротического островка, а он пытался завалить её деньгами, как того самого слона в посудной лавке.

Он произнёс это с такой убийственной, снисходительной нежностью, что Катя фыркнула. Искренне. Это было частью их магии — они умели доводить друг друга до неподдельных реакций.

— Гениально! — воскликнула она, и в её глазах вспыхнули весёлые чертики. — Прямо в яблочко! Но ты упускаешь главную драму. Не в свитере дело. А в том, что этот свитер она вязала два года. Два года! Представляешь? Каждый вечер, пока он заваливал её подарками, которые можно купить за пять минут, она сидела и вязала. И вот он надевает этот свитер… и не может даже натянуть его на бицепс. Это не ошибка в размере, Миш. Это крик души. Это послание: «Я потратила на тебя два года своей жизни, а ты даже не влезаешь в моё представление о тебе! Ты его не достоин!».

Она посмотрела на него через стол, бросив вызов. Мол, сможешь переплюнуть?

Михаил задумался на секунду, его пальцы постукивали по столешнице. Эфирная пауза повисла сочным, натянутым напряжением.

— Боже, — выдохнул он с наигранным благоговением. — Это даже не крик души. Это вязальный перформанс длиною в два года. Художественный акт под названием «Мой брак — дырявый, как этот свитер». Жаль, на «Тейт Модерн» это не выставишь. Она могла бы стать звездой.

Смех Кати прозвучал как короткий, радостный выстрел. Искры, проскакивавшие между ними, были почти осязаемы. Слушатели обожали эту их химию — эту ядовитую, опасную, блестящую синхронность. Они могли до миллисекунды угадывать паузы друг друга, вставлять шутки, как идеально подогнанные детали пазла, сыграть на опережение или, наоборот, дать партнёру блеснуть.

Продюсер Алексей за стеклом студии потирал руки. Это было золото. Чистейшее золото.

— Рейтинги лезут к небесам, — шепнул он ассистентке, не отрывая глаз от мониторов. — Смотри, как они горят. Как будто действительно ненавидят друг друга лютой ненавистью. Или… — он замялся, но отбросил мысль. — Неважно. Главное — чтобы искрило.

А искрило. Эфир подходил к концу.

— Ну что ж, дорогие слушатели, на сегодня все яды разлиты по бокалам, — Катя сняла наушники, и её голос без фильтра стал чуть тише, ближе. — Надеюсь, наша сегодняшняя подборка неудач в любви не слишком испортила вам веру в человечество. А может, наоборот, заставила задуматься. Прежде чем дарить остров, убедитесь, что вам впору свитер.

— Аминь, — заключил Михаил, тоже освобождаясь от наушников. — До следующей недели. Берегите сердца. А если не вышло — добро пожаловать на «Разводную».

Загорелась табличка «Эфир окончен». Магия мгновенно рассеялась. Улыбки сползли с лиц, как маски. Напряжение, которое секунду назад было творческим и заряжающим, стало тяжелым, гнетущим.

Катя потянулась, её спина хрустнула. Она потратила несколько секунд, собирая свои вещи в дорогую кожаную сумку — помаду, пауэрбанк, ключи. Избегая смотреть в его сторону.

Михаил проверял что-то на телефоне, его лицо стало каменным, отстранённым. Тот человек, который только что сыпал искромётными шутками, будто испарился, оставив после себя лишь усталую, замкнутую оболочку.

Он первым поднялся с кресла.

— Удачи, — бросил он в пространство, не глядя на нее, и направился к выходу.

— Взаимно, — откликнулась Катя вполголоса, всё так же глядя в свою сумку, будто искала там потерянные и обретённые вновь осколки своих прежних чувств.

Они разошлись в разные стороны студии, как две отталкивающиеся частицы. Катя — к выходу на парковку, Михаил — к пожарному выходу, который вёл в другой коридор. Это был их негласный ритуал. Закон №1 их послеэфирного сосуществования: минимизировать контакт. Никаких лишних слов. Никаких случайных касаний. Никаких совместных поездок.

Катя вышла на прохладный вечерний воздух. Город горел огнями, шумел, жил своей жизнью. Она сделала глубокий вдох, пытаясь сбросить с себя напряжение прошедшего часа. С каждой минутой в эфире она чувствовала себя одновременно и актрисой, играющей на лезвии бритвы, и гладиатором, выходящим на арену. А он был её партнёром-соперником. Идеально подходящим. И абсолютно невыносимым.

Она села в свою машину, прикрыла глаза. В ушах ещё стоял гулкий звук её собственного голоса в наушниках и его — бархатного, насмешливого, такого знакомого до боли. Иногда, в самые острые моменты их словесных баталий, ей казалось, что она видит в его глазах не просто азарт игры, а что-то ещё. Вспышку старой боли. Или злорадства. Или… чего-то, что заставляло её сердце биться чаще не от адреналина, а от чего-то другого, давно забытого и запретного.

«Соберись, дура, — мысленно отругала она себя, заводи двигатель. — Это работа. Только работа. Он — твой коллега. Бывший. Со всеми вытекающими. Никаких „что-то ещё“ быть не может и никогда не будет».

Она тронулась с места, стараясь вытеснить из головы его образ. Сосредоточилась на дороге. Но краем сознания всё равно ловила себя на мысли: а что он сейчас делает? Поехал домой один? Или, может быть… Нет. Остановись.

Тем временем Михаил уже сидел в своём автомобиле на другом конце здания. Он не заводил двигатель, а просто сидел, уставившись в тёмное стекло. Его пальцы сжали руль так сильно, что костяшки побелели. Чёрт возьми, она была хороша сегодня. Невыносимо, раздражающе, ослепительно хороша. Каждая её шутка была точным выстрелом, каждый взгляд — уколом. Она заводила его, выводила, заставляла выкладываться на все сто, чтобы не ударить в грязь лицом. Это была какая-то изощрённая пытка — работать в паре с женщиной, которую ты когда-то знал наизусть, каждую родинку, каждый изгиб бровей, каждый вздох во сне… а теперь знал только как блестящую, колючую и абсолютно недоступную телезвезду.

Он с силой выдохнул, откинув голову на подголовник. Самое страшное было то, что эта ненависть, эта игра в ненависть была единственным, что связывало их теперь. Единственной нитью. И он, как проклятый дурак, ждал этих эфиров. Ждал этих часов вынужденной близости, этого обмена колкостями, которые были хоть каким-то подобием диалога. Потому что в обычной жизни они не разговаривали. Совсем.

Он резко завёл машину и включил первую передачу. Надо было уезжать. Быстрее. Пока не съехала крыша. Пока он не сделал чего-нибудь глупого. Например, не поехал бы за ней, чтобы просто… просто посмотреть, как она заезжает в свой двор. Как гаснет свет в её окне.

Они разъехались в разные стороны большого города, увозя с собой обрывки незаконченных споров, невысказанных упрёков и ту самую искру, которая сжигала их изнутри, но согревала миллионы слушателей по ту сторону эфира. Они были Королём и Королевой яда. И троны их были слишком высоки, холодны и одиноки.

Глава 2. Искры под пеплом

Воздух в лофте был густым и сладким от запаха дорогих духов, кальяна и безнадёжной попытки склеить осколки разбитых сердец новыми деньгами. Стеклянные стены, открывающие панораму ночного мегаполиса, отражали блеск украшений, белоснежные улыбки и пустоту в глазах собравшихся. Вечеринка по случаю нового рекорда «Разводной» была в самом разгаре.

Катя чувствовала себя актрисой на сцене, где все декорации были фальшивыми, включая её собственную улыбку. Она стояла у бара, медленно размешивая вилкой в бокале с мохито кружок лайма, делая вид, что пьёт. Алкоголь ей был сейчас противопоказан. Он разжигал не те чувства и притуплял единственное, что держало её на плаву, — бдительность.

На ней было чёрное платье — простое, но убийственно элегантное, с разрезом до бедра и открытой спиной. Драпировка ткани подчёркивала каждую линию её тела, а высокие каблуки делали походку летящей и неуязвимой. Это был её доспех. Её защита. Михаил, к слову, тоже выбрал свою привычную униформу — тёмные брюки, идеально сидящие на нём, и простую белую рубашку с расстёгнутыми двумя верхними пуговицами. Он выглядел непринуждённо, почти лениво, но Катя знала — это тоже доспехи. Он отгородился от всего этого блеска стеной кажущегося безразличия.

Их продюсер Алексей парил по залу как упитанный, довольный шмель. Он то и дело подлетал то к ней, то к Михаилу, шептал на ухо напутствия: «Ребята, вы просто огонь сегодня! Держите марку! Спонсоры от вас без ума! Немного флирта, немного этой вашей… химии. Они это сожрут!».

Флирт. Химия. Катя сжала бокал так, что пальцы побелели. Алексей требовал от них продолжения шоу. Здесь, в этой толпе, они должны были изображать то самое заряженное дуэт, который так любят зрители. Быть остроумными, колкими, опасными и притягательными друг для друга. Играть в ту самую игру, которая с каждым днём становилась всё невыносимее.

— Ну что, Королева, куёшь железо, пока горячо? — его голос прозвучал прямо у неё за спиной, заставив вздрогнуть, хотя она его ждала. Чувствовала его приближение за несколько метров, кожей спины.

Она медленно обернулась. Он стоял совсем близко, с бокалом виски в руке. Его глаза скользнули по её декольте, по линии плеч, открытой спины — быстрый, оценивающий взгляд профессионала, изучающего конкурента. Но что-то в глубине его зрачков дрогнуло, на миг стало личным.

— Пытаюсь, — парировала она, заставляя уголки губ поползти вверх в улыбке, которая не достигала глаз. — Но железо, похоже, уже остыло. Как и твои шутки в третьем сегменте. «Подарок-свитер» — это сильно, конечно. Прямо классика жанра.

— О, а мне показалось, ты оценила, — он сделал глоток виски, не отводя от неё взгляда. — У тебя даже ямочка на щеке промелькнула. Та самая. Которая появляется, когда ты действительно смеёшься, а не работаешь.

Катя почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Чёрт возьми, он всё ещё помнил эту её ямочку. Он помнил все эти дурацкие мелочи, которые, казалось, должны были стереться из памяти вместе с остатками их общего прошлого.

— Тебе показалось, — солгала она, отводя взгляд. — Я зевала. Скучно стало.

— Врёшь, — мягко, почти ласково произнёс он, и от этого звука по её коже снова пробежала дрожь. — Ты всегда так делаешь, когда врёшь. Отводишь глаза и слегка краснеешь. Прямо вот здесь. — Он не касался её, но указал пальцем, обведя контур своей собственной ключицы.

Напряжение нарастало, сжимая горло. Они стояли друг напротив друга, улыбаясь для окружающих, а их тихий, ядовитый диалог был похож на фехтование на шпагах с отравленными кончиками.

— Перестань, — прошипела она, всё ещё улыбаясь. — Мы на работе. Играй свою роль и отвали.

— А что я делаю? — он наклонился чуть ближе, его дыхание коснулось её щеки, пахло дорогим виски и его собственным, неизменным запахом — чистого мужского тела, смешанного с едва уловимым ароматом древесного одеколона. — Я флиртую с прекрасной коллегой. Как и велел шеф. Или ты хочешь сказать, что я плохо справляюсь?

В этот момент к ним подкатился один из спонсоров, толстый, лоснящийся от самодовольства мужчина по имени Борис.

— Наконец-то нашёл звёзд! — прогремел он, хлопая Михаила по плечу так, что тот едва не расплескал виски. — Катенька, Миш, вы просто гении! Я вашим подкастом просто болею! Жена ревёт в каждую подушку, а я слушаю и радуюсь, что мы с ней не так плохи, как эти ваши зверюги!

Катя заставила себя рассмеяться, легонько, игриво коснувшись руки Бориса.

— Борис, милый, вы — эталон! Если бы все пары были такими же крепкими, как вы, мы бы остались без работы.

— Да что там работа! — Борис явно был уже изрядно пьян. Его маленькие, заплывшие жиром глазки блуждали по её фигуре с неприкрытым интересом. — Вы вот вдвоём такая классная пара на микрофоне! Просто брак бы вам заключить, да и жить-поживать! А? Миш, чего смотришь? Бери пока такую кралю, а то ведь уплывёт!

Михаил улыбался, но его глаза стали холодными, как лёд.

— Борис, ценный кадр всегда должен быть в свободном плавании. Иначе как же мы будем делать наше шоу? Супружеская идиллия — не наш формат.

— Да ну, что вы! — спонсор налил себе ещё виски, проливая половину на пол. — Я вам вот что скажу… Вы вдвоём смотритесь так, будто уже всё между было. Вот эта вот ваша игра… это ж не с потолка берётся! Это ж искры настоящие!

Катя почувствовала, как её изящно выстроенная стена дала трещину. Она бросила взгляд на Михаила, поймала его настороженный, предупреждающий взгляд. Держи удар.

— Борис, вы слишком проницательны, — сказала она, заставляя свой голос звучать томно и игриво. — Вы нас сейчас раскусите, как орешек, и Алексей нас уволит за разглашение профессиональных секретов.

Но Борис, воодушевлённый алкоголем и её вниманием, не унимался. Он перешёл грань, шагнув к ней слишком близко, положил свою пухлую, влажную ладонь ей на обнажённую спину.

— Катенька, а давайте-ка с вами сфоткаемся? Для жены. Она обзавидуется!

Его прикосновение было противным, липким. Катя внутренне содрогнулась, но улыбка не сползла с её лица. Работа. Всё ради работы.

— Конечно, Борис…

Но она не успела закончить фразу. Михаил, молча наблюдавший за этой сценой, вдруг резко двинулся. Он не сделал ничего кричащего — просто шагнул между ней и Борисом, как будто случайно, отсекая его руку от её спины, и положил свою руку ей на талию. Его пальцы легли на её обнажённую кожу уверенно, почти что по-хозяйски, обжигающе горячо.

— Борис, извините, перебью этот прекрасный момент, — голос Михаила звучал гладко, как шёлк, но в нём слышалась сталь. — Я у Кати на пять минут. Дело. Алексей просил. Катюша? — он повернулся к ней, и его взгляд был неумолим.

Он не спрашивал разрешения. Он констатировал факт. И его пальцы, сжимающие её талию, говорили яснее любых слов: «Молчи и иди за мной».

Катя, ошеломлённая, кивнула Борису:

— Извините, ненадолго.

Михаил уже вёл её через толпу, его рука на её талии была словно раскалённый обруч. Она чувствовала каждый его палец, каждую линию его ладони. Это было первое за долгие месяцы настоящее прикосновение. Не случайное столкновение в студии, не ритуальный «воздушный поцелуй» для фото, а настоящее, плотное, властное прикосновение. От него перехватывало дух и подкашивались ноги.

Он провёл её через гостиную, мимо удивлённых взглядов, в небольшой зимний сад, примыкающий к лофту — относительно безлюдное место, заставленное кадками с пальмами и орхидеями. Здесь пахло влажной землёй и цветами, и шум вечеринки доносился сюда приглушённо, как отдалённый прибой.

Только тут он отпустил её, отшатнувшись, как будто её кожа жгла ему ладонь. Они остались стоять среди зелени, в полумраке, освещённые лишь голубоватой подсветкой бассейна за стеклянной стеной.

— Что, чёрт возьми, это было? — выдохнула Катя, потирая талию, хотя жар от его пальцев всё ещё пылал на ней.

— Что было? — он засмеялся коротким, сухим, злым смехом. — Я тебя спас от того, чтобы тот жирный козёл размазывал свои лапы по твоей спине! Ты что, вообще не умеешь говорить «нет»? Или тебе так понравилось?

Его слова ударили её по щекам, как пощёчина. Глаза мгновенно наполнились слезами ярости и обиды.

— А тебе какое дело? Я сама разберусь, с кем мне флиртовать, а с кем нет! Это моя работа! Я должна улыбаться этим уродцам, потому что они платят за наше с тобой ядовитое шоу! Или ты забыл?

— Работа? — он шагнул к ней, навис над ней, и она почувствовала всю силу его гнева, всю мощь его тела, которое вдруг перестало быть просто телом коллеги. Это было тело мужчины, который её ненавидел. Или который всё ещё чего-то хочет. — Это не работа, Катя! Это унижение! Видеть, как он смотрит на тебя… как он трогает тебя…

— А чем ты лучше? — выпалила она, поднимая голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Её грудь вздымалась от гнева, платье внезапно стало тесным. — Ты только что положил на меня свою лапу точно так же! С тем же самым видом собственника! Ты что, решил, что имеешь на это право? После всего?

Он замолчал, смотря на неё. Его глаза бешено бегали по её лицу, читая каждую эмоцию, каждую морщинку гнева. Дыхание его тоже сбилось.

— Я… — он попытался что-то сказать, но слова застряли. — Я просто…

— Ты просто что? — она не отступала, тыча пальцем ему в грудь. Он был твёрдый, как камень. — Ты просто не выносишь, когда кто-то другой ко мне прикасается? Это оно? Даже после всего? Это твоя ревность, Михаил? Поздновато, не находишь?

Он поймал её руку, сжал её запястье. Не больно, но очень крепко. Так, что она почувствовала бешеный пульс, стучащий у неё под кожей. Его ли это пульс или её — было невозможно разобрать.

— Заткнись, — прошипел он сквозь зубы. Его лицо было так близко, что она видела золотые крапинки в его тёмных глазах, следы усталости, лёгкую щетину на щеках. — Просто заткнись, Катя.

— А ты заставь, — бросила она ему вызов, сама не понимая, зачем, сама пугаясь этой внезапно вырвавшейся на свободу ярости и чего-то ещё, чего-то древнего и дикого.

Это было последней каплей. Его самообладание лопнуло. Он резко дёрнул её за руку, притянул к себе так, что их тела столкнулись — её грудь прижалась к его груди, бедро к бедру. Она вскрикнула от неожиданности, от шока, от внезапной волны жара, хлынувшей по всему телу.

Он не поцеловал её. Он просто прижал её к себе, держал, и они дышали друг на друга, сердцебиение одного отзывалось в другом, грудь поднималась и опускалась в унисон. Это было страшнее, интимнее, откровеннее любого поцелуя. В этом объятии была вся их невысказанная боль, вся злость, вся тоска и то неистребимое влечение, которое они тщательно хоронили все эти месяцы.

Он смотрел на её губы. Она чувствовала на них его взгляд, как физическое прикосновение. Весь мир сузился до этого полутемного угла, до запаха его кожи, до жара его тела, до бешеного стука сердца в её ушах.

Она ждала. Затаив дыхание. Ненавидя его. Желая его. Путая одно с другим.

Но он отступил. Резко, как будто его ударило током. Разжал её запястье. Отшатнулся. Его лицо стало маской отчуждения и ледяной ярости, направленной, казалось, на самого себя.

— Извини, — пробормотал он хрипло. — Это была ошибка.

И прежде чем она успела что-то сказать, что-то сделать — ударить его, закричать, притянуть обратно, — он развернулся и быстро зашагал прочь, назад, к грохоту музыки и притворному веселью вечеринки.

Катя осталась стоять одна, дрожа всем телом, опираясь о холодное стекло витрины. Место на её талии, где лежала его рука, пылало. Запястье, которое он сжимал, ныло. А внутри всё переворачивалось и горело огнём, который она считала давно потушенным.

Она провела рукой по лицу, делая глубокий, прерывистый вдох. Это было невыносимо. Невыносимо и страшно. Потому что это было по-настоящему. Эта ярость. Эта боль. Эта… жажда.

Игра кончилась. Стена дала трещину, и из-за неё показалось чудовище их непрожитого прошлого. И оно было голодным.

Глава 3. Призраки за дверью студии

Кабинет Алексея был таким же, как и он сам: дорогим, выверенным до мелочей и абсолютно бездушным. На стене висели дипломы в строгих рамках, словно трофеи, добытые в битвах за рейтинги. На полке стояли пара безвкусных статуэток, полученных на медиафорумах. Большой стеклянный стол был почти пуст — лишь ноутбук, серая стальная коробка для документов и карандаш, лежащий строго параллельно краю столешницы. Ничего лишнего. Ни одной пылинки. Это было пространство, где рождались идеи, лишённые сердца, но полные циничного расчёта.

Сам Алексей сидел в своём кресле из чёрной кожи и хромированного металла и смотрел на монитор. Шёл очередной эфир «Разводной» в записи. Он уже видел его, конечно, но пересматривал снова, как хирург, изучающий рентгеновский снимок перед сложной операцией. Его пальцы были сложены домиком, он подносил их к губам, иногда останавливал запись, отматывал назад.

Что-то тут было не так. Что-то, что не укладывалось в его идеальную, выстроенную картину мира.

Он видел их химию. Видел тот самый электрический разряд, который пробивал экран и заставлял аудиторию залипать у динамиков. Но сегодня, на вечеринке, он увидел нечто большее. Ту сцену в зимнем саду он, конечно, не наблюдал, но видел, как Михаил увёл Катю, видел его руку на её талии — не как актёрский жест, а как нечто собственническое. Настоящее. И видел, как они вернулись — он хмурый, с каменным лицом, она — взъерошенная, с ярким румянцем на щеках и глазами, полными не сыгранного, а самого что ни на есть подлинного гнева.

Они ненавидят друг друга. Это было очевидно. Но эта ненависть была слишком… интимной. Слишком личной. Слишком старой.

Он остановил запись на кадре, где Катя, отвечая на какую-то колкость Михаила, откидывает голову и смеётся. Но смеётся не просто так. Её взгляд — это не взгляд коллеги. Это взгляд человека, который знает твоё самое уязвимое место, знает, как тебя довести, знает, как ты выглядишь утром, спросонья. Знает, какой ты, когда плачешь.

Алексей откинулся на спинку кресла, задумавшись. Он всегда доверял своей интуиции. Она сделала его тем, кто он есть. А сейчас она кричала ему, что он упускает какой-то гигантский, жирный кусок пазла.

Он потянулся к телефону, набрал номер своего ассистента.

— Лена, зайди ко мне.

Через минуту в кабинет вошла молодая девушка с планшетом в руках. Лена была идеальным ассистентом — умной, незаметной и абсолютно беспринципной.

— Алексей Петрович?

— Садись. Вопрос на засыпку. Как ты думаешь, Катя и Михаил… они только в студии такие? Или между ними что-то было? Не сейчас, а… раньше.

Лена удивлённо подняла бровь.

— Что-то было? В смысле… роман? Не думаю. Они же, кажется, терпеть друг друга не могут. Это же их фишка.

— Фишка… — Алексей задумчиво повертел в руках карандаш. — А если это не фишка? Если это… последствие.

Он резко встал и начал мерить кабинет шагами.

— Они слишком хорошо знают друг друга. Слишком. Он всегда знает, как она парирует. Она всегда предугадывает, куда он поведёт атаку. Это не просто наработанная схема. Это… как у старых супругов, которые уже двадцать лет в браке и изводят друг друга по мелочам, потому что знают все болевые точки.

Лена смотрела на него, не понимая.

— Вы хотите сказать, что они… были в отношениях?

— Хочу проверить эту гипотезу, — остановился Алексей, уперев руки в стол. Его глаза горели азартом охотника, почуявшего дичь. — Они оба пришли ко мне больше года назад по отдельности. Оба — с провальными проектами за спиной и жгучим желанием доказать всем, что они чего-то стоят. Я их слепил вместе, и это сработало. А что если… что если это сработало не просто так?

— Но… они же никогда не подавали виду. Ни намёка в соцсетях, ни слухов…

— Именно! — Алексей щёлкнул пальцами. — Это слишком чисто. Слишком стерильно. Как будто следы тщательно замели. Лена, я хочу, чтобы ты закопалась. Глубже. Проверила всё, что можно. Снимки папарацци за последние… года полтора-два. Архивы светской хроники. Все их прошлые проекты, интервью, любые упоминания друг о друге. Ищи. Шерсти.

Лена кивнула, уже делая пометки в планшете. Она была живым поисковиком и знала, где копать.

— Сделаю, Алексей Петрович.

— И срочно. Очень срочно.

После её ухода Алексей снова сел за монитор. Он запустил другой эфир. Более ранний. Потом ещё один. И ещё. Он смотрел уже не на шутки, не на текст, а на мелочи. На то, как Михаил подаёт Кате стакан с водой, когда у неё першит в горле. Он делает это машинально, не глядя, точно зная, когда ей это понадобится. Как она, увлекшись монологом, поправляет ему галстук, и он на секунду замирает, и в его глазах вспыхивает нечто… болезненное. Как они иногда замолкают одновременно, и между ними пробегает ток понимания, после которого оба спешно отводят глаза.

Чёрт возьми. Да это же не рабочий дуэт. Это бывшие любовники. Самые настоящие. Со всей болью, обидой и той самой неизжитой страстью, которая клокочет под тонким слоем показной ненависти.

Алексей чувствовал, как в нём растёт странное, холодное возбуждение. Если это правда… то он держит в руках не просто успешный проект. Он держит в руках бомбу. Бомбу невероятной мощности.

Прошёл день. Потом ещё один. Алексей жил в напряжённом ожидании, как игрок, поставивший всё на кон и ждущий расклада. Он снова и снова пересматривал эфиры, и теперь ему казалось невероятным, как он мог не заметить этого раньше. Это было написано у них на лицах. В каждом жесте. В каждой паузе.

Наконец, на третий день, Лена вошла в кабинет без стука. Её лицо было бледным и одновременно восторженным. В руках она держала распечатанную фотографию.

— Алексей Петрович… Вы были правы. Не совсем так, как вы думали, но… вы были правы.

Сердце Алексея заработало где-то в горле. Он медленно взял из её рук снимок. Это было некачественное, зернистое фото, сделанное ночью, очевидно, длиннофокусным объективом. На нём были запечатлены двое людей в роскошном жилом комплексе. Они стояли у подъезда, и было ясно, что они в самой середине жаркой, яростной ссоры. Женщина — Катя — что-то кричала, её лицо было искажено гневом и болью. Мужчина — Михаил — стоял, опустив голову, его поза выражала отчаяние и безнадёжность. На его руке был тот самый шрам, который он получил, как все думали, в аварии год назад. Датировка снимка — как раз тот период.

Но это было не самое главное. Главное было в деталях. На пальце Кати виднелось кольцо. Не просто украшение, а обручальное кольцо. И на руке Михаила тоже угадывался тонкий ободок. А ещё… ещё они оба были в домашних тренировочных штанах и майках. Так не ходят на свидания. Так живут.

Алексей перевернул фотографию. На обороте было написано корявым почерком: «Михаил Орлов и Екатерина Воронцова. Скандал у себя дома. Март. Два года назад. Материал не прошёл, заказчик отказался».

Он медленно поднял глаза на Лену.

— Где ты это нашла?

— В архивах одного маленького агентства, которое обанкротилось, — голос Лены дрожал от возбуждения. — Они тогда продали пару других, ничего не значащих снимков, а этот положили в стол. Я связалась с тем фотографом, он уже не в бизнесе. Он сказал, что его тогда наняли, чтобы снять Михаила с новой пассией, а вместо этого он стал свидетелем этого… — она кивнула на фото. — Он попытался продать снимок, но все решили, что это просто ссора любовников, ничего сенсационного. А обручальные кольца… их тогда никто не разглядел. Или не придал значения.

Алексей снова уставился на фотографию. Его мозг работал с бешеной скоростью, складывая факты в единую, безупречную картину.

Они не просто встречались. Они были мужем и женой. Тайно. Очевидно, никто об этом не знал. Они поженились тихо, скрытно, а потом… потом так же тихо и страшно разошлись. И пришли к нему. По отдельности. И он, слепой идиот, посадил их за один микрофон. Заставил их разбирать чужие разводы, высмеивать чужие неудачи, пока их собственная кровоточащая рана была прикрыта тонким слоем грима и язвительных шуток.

Восторг, холодный и острый, как лезвие бритвы, пронзил его. Это была не просто бомба. Это была ядерная боеголовка. Это был самый грандиозный, самый циничный, самый жестокий и поэтому самый гениальный контент, который только можно было придумать.

Они — главные герои своей же трагедии. Они — продукт, который они сами и продвигают. Их боль, их ненависть, их невысказанная боль — это и есть то, что продаёт подкаст.

Лена смотрела на него, затаив дыхание.

— Алексей Петрович… что будем делать?

Алексей медленно улыбнулся. Это была не та улыбка, которую он показывал на вечеринках спонсорам. Это была улыбка хищника, который наконец-то загнал свою добычу в угол.

— Что будем делать? — он повторил, не отрывая глаз от снимка, где два самых популярных голоса рунета разрывали друг друга на части в ночной тишине. — Мы сделаем из этого шоу. Самое большое шоу на свете.

Он положил фотографию на стол, аккуратно, как реликвию.

— Они играли в ненависть. А мы заставим их играть в правду. Или… — он многозначительно посмотрел на Лену, — мы просто перестанем им мешать. И будем снимать на камеру, как они сами себя уничтожают. Рейтинги взлетят до небес. До самых небес, Леночка.

Он представил себе их лица, когда они поймут, что их секрет раскрыт. Не просто раскрыт, а выставлен на продажу. Боль, ужас, ярость. Это будет прекрасно. Это будет идеально.

— Но… они же… — Лена колебалась. — Они же уйдут. Они подадут в суд.

— Куда они уйдут? — мягко спросил Алексей. — Они — это шоу. Они — бренд. Они ненавидят друг друга, но они обожают славу. Обожают эти рейтинги, эти толпы фанатов, эти деньги. Нет. Они не уйдут. Они будут рычать и кусаться, но останутся. Потому что сцена — это наркотик посильнее, чем любая ненависть. И сильнее, чем любая любовь.

Он подошёл к окну, смотря на ночной город. Огни рекламных билбордов казались ему теперь праздничным салютом в его честь.

— Надо всё продумать. Выпуск должен быть особым. Прямой эфир. Самый грандиозный прямой эфир в истории подкаста. Мы всех пригласим. Всех. И мы дадим им такую площадку, такой повод… что они сами не выдержат. Они сами всё расскажут. Или… мы им немножко поможем.

Он повернулся к Лене. Его лицо было спокойным и решительным.

— Найди того фотографа. Купи у него все права на этот снимок. И на все остальные, если есть. И чтобы ни у кого больше не было ни единой копии. Это наша козырная карта. Наш главный приз.

Лена кивнула и выскользнула из кабинета.

Алексей остался один. Он снова взял в руки фотографию. Он всматривался в искажённое болью лицо Кати, в сгорбленные плечи Михаила. Он не чувствовал ни жалости, ни сострадания. Он чувствовал только восторг первооткрывателя, нашедшего Эльдорадо. Он нашёл не просто сенсацию. Он нашёл самую суть человеческих отношений — боль, предательство, ненависть и ту страсть, которая никогда не умирает до конца. И он собирался упаковать это в красивую обёртку из рекламных интеграций и продать с максимальной прибылью.

«Простите, детки, — мысленно обратился он к людям на фотографии. — Но такова жизнь. А жизнь — это шоу-бизнес».

Он убрал снимок в верхний ящик стола, запер его на ключ. Теперь он был кукловодом, державшим в руках ниточки от самых живых, самых настоящих и самых страдающих кукол. И он собирался устроить такое представление, которое никто и никогда не забудет.

Глава 4. «Это просто бизнес»

Воздух в кабинете Алексея на следующий день был таким же стерильным и выхолощенным, как и всегда, но теперь в нём висела невысказанная угроза, тяжёлая и густая, как сироп. Солнечный свет, падающий из панорамного окна, был слишком ярким, слишком откровенным, он выхватывал каждую пылинку, каждую морщинку на лицах, каждую сухую трещинку в лакировке стола.

Катя вошла первой. Её с утра вызвали по якобы «срочному вопросу по контракту». Она чувствовала себя не в своей тарелке, внутренне сжавшись в комок после той сцены на вечеринке. Мысли о Михаиле, о его руке на её талии, о его гневе и своём собственном ответном яде не давали ей уснуть половину ночи. Она была на нервах, и этот вызов только подлил масла в огонь.

— Садись, Катюш, — Алексей сидел в своём кресле и улыбался. Улыбка была широкой, гостеприимной, но до глаз не доходила. Глаза оставались холодными, сканирующими, как объективы камер. — Как самочувствие? Вчера ты выглядела немного… возбуждённой.

— Самочувствие нормальное, Алексей Петрович, — она опустилась в кожаное кресло напротив, стараясь сохранить деловой, отстранённый вид. — Контрактные нюансы?

— В некотором роде, — он потянулся к стальной коробке для документов, медленно, почти театрально достал оттуда один-единственный лист бумаги. Это была распечатка. Он положил её на стол перед ней, повернув к ней лицом. — Для начала взгляни на это.

Катя скользнула взглядом по бумаге. И застыла. Кровь отхлынула от лица так резко, что в ушах зазвенело. На листе была та самая фотография. Та, что сделана два года назад у подъезда их общего дома. Она кричала. Михаил стоял, опустив голову. И обручальные кольца на их пальцах были видны абсолютно чётко.

Мир сузился до размера этого листа. Шум города за окном превратился в глухой, далёкий гул. Она не дышала, не могла дышать. Это был тот самый кошмар, который она загоняла в самый дальний угол памяти, вымарывала годами, тщательно выстраивая новую жизнь, новую себя. И вот он здесь. Лежит на столе у этого человека. На этом идеально отполированном, бездушном столе.

— Откуда? — её голос прозвучал хрипло, чужим, сдавленным шёпотом.

— Это не важно, — мягко сказал Алексей, следя за её реакцией как хирург за показаниями датчиков. — Важно, что это у меня. И что это — правда.

Он позволил паузе повиснуть, давая ей прочувствовать весь ужас ситуации.

— Я не понимаю, — попыталась она соврать, отводя глаза, но её трясло так, что зуб на зуб не попадал. — Это… это фотошоп. Или… мы просто ссорились. Как коллеги.

— Коллеги в обручальных кольцах? В домашних штанах у своего подъезда в час ночи? — он рассмеялся коротким, сухим смешком. — Катя, давай не будем меня считать идиотом. Ты же умная девочка. Умная и амбициозная. Я всё знаю. Вы были мужем и женой. Тайно поженились, тихо развелись и притворились, что вы просто коллеги, пришедшие в мой проект с разных сторон. Гениальный ход, кстати. Никто даже не догадывался.

Катя сглотнула комок в горле. Руки у неё дрожали, и она сжала их в кулаки, упёршись в холодную кожу кресла. Стыд. Дикий, всепоглощающий стыд накрыл её с головой. Стыд за ту сцену, за свою боль, выставленную напоказ, за эту тайну, которую теперь держал в руках этот циник. И следом, по пятам за стыдом, пришла ярость. Бешеная, слепая ярость.

— Что ты хочешь? — выдохнула она, поднимая на него глаза, полные ненависти. — Шантажировать? Выложить это в сеть? Развести грязь?

— Шантажировать? — Алексей сделал удивлённое лицо. — Боже упаси! Я предлагаю тебе партнёрство. Новый уровень нашего с тобой… сотрудничества.

Он встал и начал медленно прохаживаться по кабинету.

— Видишь ли, вчера я окончательно понял, в чём феноменальный успех «Разводной». Это не просто твой острый язык и его бархатный сарказм. Это — искренность. Та самая искра, которая пробивает. А знаешь, почему она искренняя? Потому что вы и правда ненавидите друг друга. Потому что между вами — настоящая боль. Настоящий развод. Вы не играете в эмоции. Вы их проживаете. Прямо в эфире.

Он остановился перед ней, заслонив собой свет от окна.

— И я хочу дать этой искренности выйти на новый уровень. Хочу, чтобы вы перестали прятаться.

— Чтобы мы что? — Катя смотрела на него, не веря своим ушам.

— Чтобы вы перестали прятаться, — повторил он, и в его голосе зазвучал металл. — Следующий выпуск будет особым. Прямой эфир. Мы анонсируем его как сенсационный. И в прямом эфире… мы раскроем вашу тайну.

Катя вскочила с кресла, как ошпаренная.

— Ты с ума сошёл! Ни за что! Я никогда не соглашусь на это! Это низко! Это подло! Это…

— Это беспрецедентный рейтинг, — холодно перебил он её. — Это слава. Это деньги. Это — новая ступень в твоей карьере, Катя. После этого о тебе заговорят не как об язвительной ведущей, а как о звезде. О звезде, которая пережила боль, прошла через ад и вышла из него сильной и прекрасной. Ты станешь иконой для миллионов женщин.

— Я стану посмешищем! — выкрикнула она, и в голосе её задрожали слёзы. — Все будут показывать на меня пальцем! Смотреть на мою боль как на развлечение!

— Они уже смотрят, — напомнил он ей тихо. — Они уже обожают твою боль. Просто не знают, что она настоящая. А когда узнают… их обожание превратится в поклонение. Поверь мне. Я знаю, что говорю.

Он подошёл к столу, взял тот злополучный листок.

— У тебя есть выбор, конечно. Всегда есть выбор. Ты можешь сказать «нет». Уйти. Разорвать контракт.

Катя замерла, смотря на него с надеждой, которая тут же угасла, прочитав его лицо.

— Но тогда, — продолжил он, и его голос стал тихим, почти ласковым, и от этого ещё более страшным, — тогда я выпущу эту фотографию сам. Без твоего благословения. Без красивого сценария. Без возможности для тебя подать это так, как ты захочешь. Я просто вылью на тебя и на Михаила ушат грязи. Сопровожу это парой… ну, очень ярких статей о вашем «обмане доверчивой публики». О том, как вы годами строили из себя врагов, чтобы пиариться. Тебя растерзают в соцсетях. Твоя карьера закончится, не успев толком начаться. Ты станешь не иконой, а позорным мемом. Выбор за тобой.

Он говорил это спокойно, методично, выкладывая перед ней карты, как пасьянс. И она понимала, что он прав. Он был абсолютно прав. Если эта правда выйдет сама, её уничтожат. Он же предлагал ей контроль. Пусть и иллюзорный. Пусть и через унижение. Но контроль.

Она медленно опустилась обратно в кресло. Силы покинули её. Внутри всё было выжжено дотла. Она чувствовала себя загнанным зверем, которому предлагают самому выбрать способ казни — быстрый и позорный или медленный, с сохранением видимости достоинства.

— А он? — прошептала она, не глядя на Алексея. — Михаил? Он знает?

— Пока нет, — ответил Алексей. — Но я собираюсь предложить ему тот же выбор. Сейчас.

Катя закрыла глаза. Она представила его реакцию. Его холодную ярость. Его прагматизм. И она почти на сто процентов знала, какой будет его ответ.

— Я… мне нужно подумать, — сказала она слабо.

— Конечно, — Алексей кивнул, как добрый доктор, прописавший горькое, но необходимое лекарство. — У тебя есть час. Пока я поговорю с твоим… бывшим мужем.

Она вышла из кабинета, шатаясь, как пьяная. В ушах стоял звон. Она прошла мимо Лены, которая опустила глаза, не в силах смотреть на неё, спустилась на первый этаж и вышла на улицу. Солнце светило ей прямо в лицо, но она не чувствовала его тепла. Она чувствовала только ледяной ужас и вселенскую, оглушающую пустоту.

Михаил вошёл в кабинет Алексея с нахмуренным лицом. Он не любил, когда его вызывали без объяснения причин. Особенно сегодня. Особенно после вчерашнего. Его собственные нервы были натянуты, как струны, и любое прикосновение к ним грозило срывом.

— Миш, привет, садись, — Алексей был всё так же приветлив. На столе перед ним по-прежнему лежал тот злополучный листок, но теперь он был прикрыт папкой.

— В чём дело, Алексей? — Михаил опустился в кресло, откинувшись на спинку. Его поза говорила о том, что он готов к обороне. — Если это насчёт вчерашнего с Борисом, то я…

— Нет, нет, что ты, — Алексей махнул рукой. — Всё отлично. Борис в восторге. Речь о другом. О будущем.

Он сложил руки на столе.

— «Разводная» — это феномен. Но все явления имеют свойство затухать. Публика привыкает. Нам нужен новый виток. Новая искра.

— У нас и так каждый эфир как на иголках, — настороженно сказал Михаил.

— Да, но это игра, — Алексей посмотрел на него прямо. — А я предлагаю выйти на новый уровень. Уровень правды.

Михаил почувствовал недоброе. Что-то щёлкнуло внутри, включился режим опасности.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду вот это, — Алексей медленно убрал папку, открыв взгляду Михаила фотографию.

Михаил не дёрнулся, не вскрикнул. Он просто замер. Его лицо стало абсолютно непроницаемым, каменным. Только мышцы на скулах напряглись и заиграли, выдав чудовищное внутреннее усилие, которое он прилагал, чтобы не выдать шок. Он смотрел на снимок несколько секунд, словно изучая незнакомый объект, а потом медленно поднял глаза на Алексея. Взгляд его был тяжелым, как свинец.

— Где ты это взял? — его голос звучал ровно, глухо, без единой эмоции.

— Это не важно, — повторил Алексей свой отработанный приём. — Важно, что это есть. И что это меняет правила игры.

Он изложил Михаилу тот же ультиматум, что и Кате. Тот же выбор — блестящий, контролируемый пиар-ход или позорное и полное уничтожение.

Михаил слушал молча, не перебивая. Его лицо оставалось маской. Внутри него бушевала буря. Ярость. Желание врезать этому улыбающемуся ублюдку прямо в его самодовольное лицо. Страх. Стыд. И… холодный, безжалостный, прагматичный расчёт.

Он смотрел на фотографию. На своё отчаянное лицо. На её искажённое болью лицо. И он видел не просто боль. Он видел их общую глупость, их наивную веру в то, что они могут быть вместе, их неумение быть счастливыми. И теперь эту боль, эту глупость предлагали продать. Выставить на торги. И он, к своему собственному ужасу, понимал, что это… логично. Это единственный выход.

Бежать? Скрываться? Позволить себя уничтожить? Нет. Это не его путь. Его путь — всегда атака. Даже из самого безнадёжного положения.

— Публика сожрёт это, — сказал он наконец, всё так же ровным, лишённым чувств голосом. — Они будут очарованы этим цинизмом. Они обожают, когда их дурачат, если это делается с блеском.

Алексей удивлённо поднял брови. Он ожидал гнева, отрицания, может быть, даже угроз. Но не этой ледяной, почти что одобряющей оценки.

— Значит, ты за?

— Я за то, чтобы выжить, — поправил его Михаил. — И преуспеть. Если уж наша грязная правда должна стать достоянием общественности, то лучше мы сами будем рулить этим процессом и извлечём из него максимальную выгоду. Ты прав — это будет самый громкий эфир в истории подкаста. И после него мы будем не просто ведущими. Мы будем богами.

В его словах не было ни капли энтузиазма. Была лишь холодная, безжалостная констатация факта. Он смотрел на их общую трагедию как на бизнес-план. И в этом было что-то чудовищное даже для Алексея.

— Я рад, что мы поняли друг друга, — немного опешив, сказал Алексей.

— Когда ты сказал Кате? — спросил Михаил, словно речь шла о расписании совещаний.

— Час назад. Она… была не так прагматична, как ты.

Михаил усмехнулся. Коротко, беззвучно.

— Она эмоциональна. Она подумает и согласится. У неё нет другого выхода.

Он поднялся с кресла.

— Продумай сценарий. Я не хочу никаких импровизаций. Всё должно быть под контролем. Я имею право наложить вето на любые твои «сюрпризы» в эфире. Договорились?

— Договорились, — кивнул Алексей, всё ещё не вполне оправившись от этой стремительной капитуляции.

Михаил развернулся и вышел из кабинета. Его походка была твёрдой, уверенной. Только сжатые в белые кулаки пальцы выдавали ту ярость, которую он подавлял в себе. Он не пошёл к лифту. Он прошёл в пустую совещательную комнату, зашёл внутрь, закрыл дверь и, убедившись, что он один, с силой ударил кулаком по стене. Глухой удар, боль, отдающая в плечо. Он дышал тяжело, через силу, пытаясь загнать обратно ту боль, тот стыд, которые рвались наружу.

Он предал её. Снова. Предал их общую память, их общую боль. Он согласился выставить её на продажу. Потому что это был единственный способ защитить её от ещё большего позора. Потому что это был единственный способ остаться на плаву. Потому что он был трусом. Прагматичным, расчётливым трусом.

Он выпрямился, сделал глубокий вдох, поправил манжеты рубашки. Маска снова легла на его лицо. Он должен был быть холодным. Он должен был быть сильным. Для неё. И для себя.

Час спустя Катя и Михаил снова сидели в кабинете Алексея. Теперь уже вместе. Они не смотрели друг на друга. Воздух между ними был густым от невысказанных обвинений, боли и взаимного предательства.

Алексей сиял.

— Ну что, коллеги? Приняли решение?

Катя, бледная, с потухшими глазами, молча кивнула, глядя в пол.

Михаил ответил за обоих, его голос был чистым и твёрдым, как алмаз.

— Мы готовы к твоему шоу, Алексей. Но помни о наших условиях. Контроль. Только контроль.

— Конечно, конечно! — Алексей потер руки. — Это будет шедевр! Я вам обещаю!

Катя подняла на него глаза. В её взгляде была такая бездонная ненависть, что даже он на миг дрогнул.

— Я никогда не прощу тебе этого, Алексей. Никогда.

— Это просто бизнес, Катя, — сказал он, и в его голосе впервые прозвучала почти что искренность. — Просто бизнес.

Михаил встал.

— Всё обсудили? Я пошёл.

Он вышел, не дожидаясь ответа. Катя последовала за ним, отставая на несколько шагов. Они шли по коридору молча, два призрака из общего прошлого, которых теперь намертво связывала друг с другом не любовь, не ненависть, а воля бессердечного продюсера и жажда публики к зрелищам.

Их тени на стенах коридора смешивались и расходились, словно повторяя давний танец, который теперь должен был стать достоянием миллионов.

Глава 5. Бомба замедленного действия

Студия, обычно наполненная энергией предэфирной суеты, сегодня напоминала операционную. Слишком яркий свет, слишком стерильный воздух и ощущение неминуемой хирургической операции, где будут вскрывать что-то живое, не давая анестезии.

Алексей парил посреди хаоса, который сам же и создал, излучая неприличную бодрость. Он раздавал указания звукорежиссёру, операторам, ассистентам, но главными пациентами на этом столе были двое — Катя и Михаил. Они сидели за своим привычным столом, микрофоны перед ними пока молчали, но уже казались орудиями пыток.

— Так, друзья, — Алексей потер руки, останавливаясь перед ними, как режиссёр перед премьерой. — Сегодня у нас не просто репетиция. Сегодня мы… прощупываем почву. Ищем болевые точки. Знаете, как перед боем — нужно понять, куда бить, чтобы противник упал и не встал. Только в нашем случае… вы будете бить друг друга. И это прекрасно.

Катя смотрела в свой монитор, стараясь дышать глубже и ровнее. Она чувствовала себя голой. Не в физическом смысле, а в самом что ни на есть душевном. Все её защитные механизмы, все баррикады, выстроенные за месяцы, были взломаны одним-единственным снимком. И теперь этот человек собирался ковыряться в её открытых ранах, выискивая самые сочные, самые кровавые кусочки для своей публики.

Михаил сидел с каменным лицом, уставившись в пустоту где-то над головой Алексея. Его поза была расслабленной, но Катя знала — это обманчивая расслабленность хищника перед прыжком. Каждая мышца его тела была напряжена до предела. Он тоже был загнан в угол, и это делало его вдвойне опасным.

— Сценарий я вам отправил, — продолжал Алексей, щёлкая пальцами. Лена тут же подала ему распечатку. — Но это лишь канва. Основа. Магия, как всегда, в импровизации. В тех самых искорках, которые проскакивают между вами, когда вы действительно задеваете друг друга за живое. Сегодня мы будем учиться это делать… осознанно.

Катя взглянула на распечатку. Первый же пункт заставил её похолодеть внутри.

«Воспоминание о первом серьёзном конфликте после свадьбы. Повод — ревность. Развить тему неоправданных ожиданий в браке».

— Алексей, это же личное, — вырвалось у неё, прежде чем она успела подумать. — Мы не можем об этом…

— Можем и будем, — перебил он мягко, но непреклонно. — Публика должна чувствовать подлинность. А что может быть подлиннее, чем ваша собственная история? Начнём с тебя, Михаил. Помнишь тот вечер, когда Катя задержалась на съёмках с тем режиссёром… как его… Богданом? И ты устроил сцену?

Михаил медленно перевёл на него взгляд. Его глаза были пустыми.

— Помню.

— Отлично! — Алексей будто поставил галочку в невидимом списке. — Опиши свои чувства. Только давай без воды. Злость? Предательство? Страх?

Михаил помолчал, его пальцы слегка постукивали по столешнице.

— Раздражение, — сказал он наконец, и голос его был плоским, как доска. — Глупая, беспочвенная ревность — это признак слабости. Я был слаб. Я позволил эмоциям взять верх. Это было непрофессионально.

Катя вздрогнула, словно от удара. Непрофессионально. Он свел ту ночь, тот ад ревности, крики, разбитую вазу, её слёзы — к слову «непрофессионально».

— Браво! — Алексей был в восторге. — Вот это подход! Холодный анализ своих ошибок. Это круто! Публика с ума сойдет! А ты, Катя? Что ты чувствовала, когда он тебя встретил с этими… несправедливыми обвинениями?

Всё внутри Кати сжалось в один тугой, болезненный комок. Она не хотела это вспоминать. Она годами старалась не вспоминать тот вечер. Запах его одеколона, смешанный с алкоголем. Бешеный блеск в его глазах. Унизительные допросы…

— Я… — её голос дрогнул, и она прочистила горло, пытаясь взять себя в руки. — Я чувствовала обиду. И непонимание. Я работала. Я старалась для нас, для нашего общего будущего. А он…

— Он видел в тебе не партнёра, а собственность, — подсказал Алексей, и в его глазах горел азарт поджигателя, который подносит спичку к бензину. — Верно? Он не верил в тебя. Не верил в твой профессионализм. Он видел только красивую женщину, которую другие мужчины тоже могут захотеть.

Катя промолчала, смотря на свои руки. Это была правда. Горькая, унизительная правда. И Алексей вытаскивал её на свет, как хирург вытаскивает опухоль, не заботясь о том, как больно пациенту.

— Отлично! — Алексей снова потер руки. — Вот это и есть та самая искра! Чувствуете? Напряжение? Теперь, Миш, твой ответ. Парируй. Напомни ей, что было потом. Как она сама призналась, что этот Богдан к ней подкатывал.

Михаил вздохнул, словно усталый учитель, вынужденный объяснять очевидные вещи глупому ученику.

— Это не отменяет факта, что я повёл себя как идиот. Но её лукавство тоже не делает ей чести. Скрывать подобные вещи — значит давать повод для сомнений.

— Лукавство? — Катя подняла на него глаза, и в них вспыхнул огонёк настоящего, неподдельного гнева. Алексей с наслаждением наблюдал за этим. — Я ничего не скрывала! Я просто не хотела делать из мухи слона! Он подошёл, налил мне вина, сказал пару дежурных комплиментов! Это же работа! Я собиралась тебе всё рассказать, но ты меня просто не слушал! Ты уже вынес приговор!

— Дежурных комплиментов? — Михаил наклонился к своему микрофону, и его голос приобрёл опасную, ядовитую мягкость. — А почему тогда в его следующем фильме главную роль получила никому не известная девочка, с которой он, если верить слухам, крутил такой же роман на съёмочной площадке? Может, ты просто проиграла в конкурсе, где ставкой было не только твоё мастерство?

Воздух между ними трещал от ненависти. Катя побледнела. Это была старая, давно зарубцевавшаяся рана, и он вот так просто, по указке Алексея, вскрыл её снова.

— Как тебе не стыдно? — прошептала она, и голос её дрожал от ярости и боли. — Ты сейчас действительно это сказал? Ты действительно считаешь, что я…

— Я считаю, что мы оба вели себя отвратительно, — холодно парировал Михаил. — Ты — провоцируя ситуации, я — поддаваясь на провокации. Итог закономерен.

Алексей чуть не прыгал от восторга.

— Да! Да! Вот это! Вот этот взаимный упрёк, эта горечь! Это же золото, ребята! Чистое золото! Продолжаем! Следующий пункт… Ага, вот. Обсуждение того, как вы делили имущество. Катя, ты же забрала собаку?

Катя ощутила тошнотворный приступ тоски. Собака. Их лабрадор Марсик. Их общее, может быть, единственное безоблачное счастье в тех последних месяцах.

— Да, — выдавила она. — Я забрала.

— И Михаил был против? — Алексей подсказывал, как злой демон, шепчущий на ухо.

— Он был против, — подтвердила она, глотая комок в горле. — Говорил, что у меня нет времени гулять. Что я её заброшу.

— А на самом деле? — не унимался Алексей. — На самом деле почему ты забрала собаку?

— Потому что она была единственным, кто меня не предал! — вырвалось у неё, и она тут же с ужасом сжала губы, но было поздно. Слёзы выступили на глазах, предательские, жгучие.

Михаил резко откинулся на спинку кресла, отвернувшись. Его челюсть снова напряглась.

— Идеально! — Алексей был на седьмом небе. — Вот она, человеческая эмоция! Вот оно, что скрывается за вашими колкостями! Одиночество! Предательство! Боль! Зрители это сожрут! Теперь, Михаил, твоя очередь. Ответь ей. Что ты чувствовал, когда она забирала собаку?

Михаил долго молчал, смотря в стену. Когда он наконец заговорил, его голос был низким, хриплым, лишённым всяких эмоций.

— Я чувствовал, что она забирает последнее, что меня связывало с тем… с тем человеком, которым я был, когда мы были вместе. С тем наивным идиотом, который ещё верил во что-то хорошее. Она забирала не собаку. Она забирала мою веру в то, что что-то может быть по-настоящему общим и нерушимым.

В студии воцарилась тишина. Даже Алексей на мгновение замолчал, поражённый этой неожиданной, страшной откровенностью.

Катя смотрела на Михаила, и сердце её бешено колотилось. Она никогда не слышала от него ничего подобного. Никогда. Они расставались с грохотом, с взаимными обвинениями, с яростью. Но не с этой тихой, леденящей душу тоской.

— Вот… вот видишь, — с трудом выдавил Алексей, пытаясь вернуть себе роль режиссёра. — Вот оно… Теперь… теперь давайте пробежимся по кульминации. По моменту, когда в прямом эфире прозвучит главная новость. Я задам вопрос, ты, Катя, сорвёшься и всё выложишь. Как мы договорились.

Он начал зачитывать свой текст, свои провокационные вопросы, выверенные до запятой, рассчитанные на то, чтобы вывести её из себя.

Катя почти не слышала его. Она всё ещё смотрела на Михаила. На его профиль, на сжатые губы, на непроницаемое, отрешённое выражение лица. Он только что открыл ей крошечную часть своей боли. Ту самую, которую тщательно скрывал всё это время. И это было страшнее любой его ярости.

— …и тогда ты говоришь: «А что вы хотите услышать? Что мы были мужем и женой? Что этот ублюдок сломал мне жизнь?», — Алексей зачитал реплику, которую они вложили в её уста. — Постарайся выдать это максимально эмоционально. С надрывом. Со слезами на глазах. Чтобы у всех мурашки по коже побежали.

Катя молча кивнула. Ей было физически плохо. Голова кружилась, в висках стучало.

— А ты, Михаил, — Алексей повернулся к нему, — твоя реакция — шок. Молчание. Боль. Ты не должен ничего говорить. Твое лицо должно сказать всё за тебя. Потом ты встаёшь и уходишь. Драматично. Без слов. Понятно?

— Понятно, — глухо отозвался Михаил.

— Отлично! Тогда давайте пробьём этот момент ещё раз. С самого начала. Катя, твой вброс про то, что все эти знаменитости только притворяются несчастными…

Репетиция продолжалась ещё час. Алексей выжимал из них все соки, заставлял снова и снова проживать самые унизительные, самые болезненные моменты их прошлого. Он расковыривал старые шрамы, требуя, чтобы они кровоточили ярче, сочнее, зрелищнее.

К концу Катя была совершенно разбита. Она чувствовала себя выпотрошенной, опустошённой. Михаил тоже выглядел измождённым, его каменная маска дала трещины, сквозь которые проглядывала смертельная усталость.

— На сегодня все, — наконец объявил Алексей, довольный, как слон. — Вы молодцы. Отдохните, наберитесь сил. Завтра — главный бой.

Он вылетел из студии, оставив их одних в мёртвой тишине, нарушаемой лишь тихим гудением аппаратуры.

Катя сидела, не двигаясь, глядя перед собой в пустоту. Слёзы давно высохли, оставив после себя лишь стянутость кожи и тяжесть под веками.

Михаил первым нарушил молчание. Он поднялся с кресла, его движение было резким, нервным.

— Пошли.

Она молча последовала за ним. Они вышли из студии, прошли по длинному пустому коридору к лифтам. Никто не произнёс ни слова. Давление того, что они только что пережили, того, что их ждало, было слишком велико.

Они ехали вниз в лифте, стоя по разные стороны кабины, не глядя друг на друга. Воздух был наэлектризован до предела, каждый нерв был оголён и кричал от боли.

Лифт dingнул, открылись двери на подземной парковке. Прохладный, пропахший бензином воздух ударил в лицо. Они вышли и медленно пошли по бетонному полу к своим машинам, которые стояли недалеко друг от друга.

И тут Катя не выдержала. Остановилась, прислонилась лбом к холодному металлу своего автомобиля. Её плечи затряслись от беззвучных, надрывных рыданий. Всё, что она сдерживала все эти часы, всю эту репетицию ада, вырвалось наружу.