Бесплатный фрагмент - Молилась ли ты на ночь?..

Как раз, быть может,

Сию минуту черный злой баран

Бесчестит Вашу белую овечку.

Спешите! Мигом! Надо бить в набат…

Что это было? Реакция на растаявшую только что картинку, где громадный чернокожий красавец склонился над практически обнаженной арабской принцессой? Или?..

— Что значит практически? — Николаич схватился за грудь, теперь уже собственную, и с облегчением выдохнул прохладный воздух мегалита.

И обе золотые чаши, прежде прикрывающие нежные полушария грудей Дуньязады, и цепочка, скрепляющая их между собой, были на месте; как и все остальное из ее весьма легкого наряда. Легкого — в смысле площади девичьего тела, что прикрывали эти золотые пластинки. Весили они — если переводить в скучные граммы и килограммы — очень даже немало.

— И как только Дунька плясала в них? — удивился Кошкин, становясь на четвереньки перед светлеющим отверстием в передней стенке дольмена; в него уже заглядывал довольный чем-то маламут, — а ты чего лыбишься? Все доел?

Герой кивнул, показывая, что пикник на лоне природы — на площадке перед дольменом — успешно завершился. И сейчас его участники ждут лишь возвращения Кошкина из неведомого прошлого. Но прежде, чем отогнать щенка и самому протиснуться в узкое жерло мегалита, нужно было снять с себя — из-под растянутой футболки и выцветших треников — золотые цацки. Что Николаич и сделал перед удивленной теперь мордой маламута. Он спешил — ведь вместо Героя в мегалит могла заглянуть Валентина, или (того хуже) Людмила. Да и перед Николаем он не хотел представать в обнаженном виде. Хотя именно эта занимательная процедура предстояла Николаичу — прямо сегодня вечером.

— И ничего не поделаешь, — вздохнул он, снимая последний браслет с правой лодыжки, — сам напросился в баню.

Виктор Николаевич как-то отстраненно поудивлялся тому обстоятельству, что процедура разоблачения (в смысле — раздевания) прошла быстро и успешно. Он не запутал ни одной цепочки; не сломал ни одной хрупкой застежки… И все это практически в темноте — ведь единственный источник света закрывал своей лобастой головой щенок. Тот, кстати, освободил отверстие, как только Кошкин затянул треники повыше — на то место, где у Дуньязады располагалась волнующая воображение талия. Острозубую добродушную ухмылку пса сменила веселая физиономия Николая, которому Кошкин и протянул внушительную груду золота, едва помещавшуюся в ладонях историка.

— Ага, — понятливо кивнул сосед, едва не разбив подбородок о шершавый камень, — трофеи.

Но Николаич сейчас не был предрасположен к беседе — и замерз изрядно, и простатит все настойчивей требовал внимания к себе. Виктор Николаевич осторожно, но непреклонно ткнул ладошкой в лоб Кирюхина. Прежде он себе не позволил бы такого смелого жеста. Или его рукой сейчас двигал кто-то другой?

Ответа на этот вопрос Кошкин не дожидаться не стал; он растаял сам собой раньше, чем Николаич осторожно, но достаточно быстро изобразил червяка, вылезающего на волю, и поскакал к приметному пятну пожухлой травы за мегалитом. Впрочем, этот кружок выделялся уже не так сильно. Осень в окрестностях Геленджика вступала в свои законные права, и Николаич, выдавливая из себя последние капли боли, предположил, что скоро его экскурсии в прошлое закончатся.

— Ну, или придется являться перед новыми персонажами под пуховой периной; или оборудовать дольмен отоплением.

Еще раз подтянув повыше треники, он шагнул к честной кампании, ждущей его с нетерпением, а прежде всего — к джинсам и теплому свитеру, связанному Валентиной собственными руками. К слову, свитер этот был неимоверно колючим, да еще пахнул неизвестным для Кошкина животным, но… любимых не выбирают!

Свитер, кстати, отозвался одной из своих колючек острой болью в районе пупка, и Николаич едва не бросился обратно в кусты — продолжить; точнее, завершить свое важное «дело». Но нет — боль эта не была тягучей и противной, как обычно. Она прострелила, как укус комара, и затаилась — в ожидании еще одного неосторожного касания. Поэтому Кошкин, совсем забывший о том, что на него с жадным любопытством уставились пять пар глаз — четыре человеческих и одна собачья — потянул кверху футболку; осторожно, даже нежно…

— Нет, — ахала она, какая жизнь!

Я вне себя от слез и удивленья

Зачем узнала это я? Зачем…

И опять Кошкину показалось, что кто-то посторонний негромко хихикнул в глубине души — в то время, как сам он тупо разглядывал золотой колокольчик, неведомо как прицепившийся к пупку. Следующего движения, тоже машинального, он себе так никогда и не простил. Пупок дрогнул, вызвав нежный перезвон, а следом за ним и весь живот, ничем не напоминавший девичий, с гладкой персиковой кожей, тоже погнал по себе круговую волну. Голосок в груди теперь счастливо завизжал, и перед изумленными зрителями свершилось таинство танца живота — настолько завораживающее, что даже сам Николаич уставился в изумлении на эту часть собственного организма, сейчас явно подверженную чужому влиянию.

Первой захлопала Людмила; потом к Виктору Николаевичу бросилась родная жена — наперегонки с Героем. Смышленый щенок, конечно же, уступил место даме. Может быть, чтобы не быть затоптанным. Смущенный историк едва вырвался из жарких объятий и протянул колокольчик Николаю, который так и стоял, держа дорогущий, но такой легкомысленный наряд в пригоршне…

Пар в бане у Николая был жарким, но необычайно приятным и легким.

— Это все вода, — объяснил он Николаичу, — вода из своей скважины — очень мягкая и вкусная. А мы сейчас в нее для аромата и бодрости духа пивка добавим.

Виктор Николаевич уже лежал на полке в ожидании сеанса березово-дубово-можжевеловой терапии.

…Я боюсь —

Моя душа полна таким блаженством,

Что радости, как эта, ей не встретить

В безвестных судьбах…

Кошкину пива было не жалко. В предбаннике, на столе, рядом с тлеющим камином чего только не было; спиртное в том числе. Сейчас же главным для него стал вопрос: «Что же это за поэма, или проза готовит меня к новым испытаниям?». Он охнул, когда по ногам, а потом по спине прокатилась волна горячего воздуха, который гнала первая — березовая — пара веников. А вот они и сами обрушились на спину Николаича обжигающим бархатом листьев. Историк поначалу покряхтывал, а потом не выдержал, застонал от неземного блаженства. Единственно, чего не хватало ему сейчас, в отличие от такого же действа в парилке Новгород-Северского князя — это мимолетных, бросающих в еще более жаркое забытье прикосновений распаренных девичьих тел.

Зато сосед, тоже насладившийся ударами веников в не таких умелых и крепких, как у него самого, руках Николаича, одарил его занимательной беседой. Но уже в предбаннике, за бокалом красного сухого вина.

— А что, «Хеннесси» не было? — вскинулся Кошкин.

— Ты что, Николаич? — укоризненно посмотрел на него сосед — какой коньяк?! Нам же еще париться! Нет — вино, только вино. Чилийское; привезли на заказ. И стоит, кстати, дороже «Хеннесси».

Вино действительно было замечательным. Оно обволакивало сразу и легким, и колдовским облаком. Еще более зачаровывали слова Николая.

Ее сманили силой, увели

Заклятьем, наговорами, дурманом

Она умна, здорова, не слепа

И не могла бы не понять ошибки

Но то чернокнижье колдовство!

В общем, слова ли соседа были тому причиной, или коварное вино… но Николаич, наконец, поддался на уговоры и согласился повторить свой танец. Да не просто повторить, а предварительно облачившись в наряд арабской танцовщицы. Николай с щедрого плеча (вообще-то с другой части тела) протянул ему крохотные плавки телесного цвета; это вместо семейных трусов в горошек, которые обычно скрывались под трениками. Так что, под юбочкой из золотых цепей можно было вообразить… все что угодно.

— И не только вообразить, — вспомнил последнее свое приключение Кошкин, — но и увидеть — стоит только посильнее закружить в танце.

Теперь уже никто и ничто не могло остановить его. Николаич вдруг осознал, что это не сосед, и не вино с предгорий Анд заставило его решиться на такой безумный эксперимент. Нет! Это его собственная душа требовала безудержного движения в танце… ну и еще кто-то, кто сейчас в нетерпении потирал ладошками, по-прежнему прячась в душе Кошкина от ее хозяина.

Золото на удивление послушно расположилось на мужском теле, превратив Николаича в настоящую пери. А за этим действом наблюдал с отвисшей челюстью Николай. Он даже бросился впереди готового к «бою» соседа, открывая перед ним низкую дверцу.

— Ну, точно в такую же мы с Дуньязадой выносили на суд зрителей свое нетерпение и ожидание смерти…

Дрожь, которая покрыла его всего, была вызвана не так холодом осенней ночи, как внутренним ознобом, а еще — ожиданием реакции Валентины Степановны на такой фривольный наряд супруга. Но никакой реакции не было; во дворе царила ночь, и разглядеть Николаича мог разве что Герой. Но он хозяина в золотом обличье уже видел — в полусумраке дольмена. Кошкин даже чуть обиделся — надо же, так страшился предстать перед близкими ему людьми героиней восточной сказки, а тут такой облом!

Огня скорее! Дайте мне свечу!

Эй, слуги, слуги! Как похоже это

На то, что видел я сейчас во сне!

Я начинаю думать — это правда

Огня! Огня!

Слуг в коттедже Кирюхиных не было. Пока. Вместо них огнем заведовал сам хозяин, Николай. А свечи заменили уличные светильники, стилизованные под старину. Они как-то удачно сгруппировались вокруг огромного плоского камня, элемента дизайнерского замысла неведомого мастера. А может не замысла, а умысла — потому что, задумай Кирюхины, вслед за соседями (пока только в мечтах Валентины) расширить огород, выковыривать эту каменюку отсюда пришлось бы бульдозером. Теперь же Виктор Николаевич легко запрыгнул на постамент, превращенный им в танцпол, замер на несколько долгих мгновений, словно дожидаясь аккомпанемента и…

Музыка действительно заиграла — в душе; там же, где восторженно выкрикнула: «Ах!», — Дуньязада. Именно она пряталась где-то в районе пяток, но не могла не вылезти из своей захоронки, когда начался танец.

— Не мешай! — грозно шикнул на нее Кошкин, начиная движение сам, без подсказки.

Это было величайшим мастерством! Чудом; шедевром танцевального искусства — сыграть спектакль длинною в жизнь на пятачке площадью в два квадратных метра. Зрители, воздух, вся Вселенная замерла, не решаясь даже дыханием помещать мастеру танца. Только сверкали в огнях светильников пять пар глаз, и ярче всех — Валентины.

Естественно ли это? Посудите,

Случается ли так без колдовства?

Ты тайно усыпил ее сознанье

И приворотным зельем опоил!

И вот он, обычный школьный учитель истории, лежит, словно бездыханный, на прохладном шершавом камне (явно сородиче стен и крыши дольмена), а тишина все звенит невидимой струной, натянутой так, что — коснись кто ее кончиком пальцев — и она лопнула бы с протяжным стоном… И она действительно взорвалась — шквалом аплодисментов и гулким лаем, словно не четыре соседа и собака сейчас рукоплескали Кошкину, а, по меньшей мере, стадион «Маракана»!

Продрогшего, смертельно уставшего Кошкина увели в дом, укутали теплым байковым халатом, сладко пахнувшим парфюмом Людмилы, и сунули в руки огромный бокал с «Хеннесси». А потом угостили еще и сюрпризом. В углу большой уютной залы, сейчас погруженной в полумрак, стоял огромный телевизор с новомодным вогнутым экраном. Он вдруг засветился (когда к нему подошел Николай) и Николаич забыл про коньяк, и про все остальное. Потому что на экране он увидел собственный танец. Он смотрел, не отрываясь, от чуда, сотворенного собственными руками… нет, — в первую очередь ногами, животом, и остальными частями тела — пока Валентина не ткнула пальцем в нижний угол экрана и не пропела; ласково-угрожающе:

— А это что такое, Николай, свет Иванович?

— Это? — впервые на памяти Кошкина смутился сосед, — это я успел запись в интернете выложить. На платном сайте, кстати. Так что каждая цифирка сейчас означает один просмотр, а заодно и по пятьдесят центов — поровну Кошкиным и Кирюхиным. Справедливо?

Николаич, наконец, отхлебнувший из бокала, хотел поначалу возмутиться — почему поровну? Я плясал, потел… Потом он вспомнил про скандалы в шоу-бизнесе, про жалобы самых известных актеров и певцов, которых их агенты обдирали, словно нитку (это сами певцы так утверждали) и кивнул головой: «Справедливо». Скорее всего, это «Хеннесси» ему мешал разглядеть, что там показывают цифирки, мелькающие с немыслимой быстротой. Но нет — Валентина пока из своего бокала не пила, но тоже покачала головой, не в силах уследить за числом почитателей талантов ее мужа. Она лишь прошептала зачарованно:

— Как на ток-шоу у Владимира Соловьева. Только там цифры разглядеть спокойно можно… даже когда Владимира Вольфыча приглашают…

— Сравнила! — фыркнул Николай, нажимая еще одну кнопку на пульте, — Виктор Кошкин и какой-то Жириновский!

Танец, а вместе с ним и бег цифири в нижнем углу остановился, и Кирюхин громко и замысловато просвистел. Но никто не стал его шугать: «Не свисти, денег не будет!». Потому что деньги были; очень приличные деньги. Угол экрана замер на числе просмотров ролика — два миллиона с небольшим, а это означало…

— Считайте сами, ребята, — повернулся к гостям Николай, — а мне даже страшно представить, сколько здесь будет к утру!

Он опять ткнул пальцем в угол экрана, а потом в пульт, погружая комнату почти в полную темноту.

— Ну, его на фиг! Если не выключу сейчас, до утра спать не буду. А кому-то завтра утром на работу… ну, или в школу, — хохотнул он.

— Вот именно, — пихнул локтем в бок супруги Николаич.

Это он к тому, что Валентина Степановна за прошедшую неделю успела записаться в автошколу, и теперь вставала по утрам на час раньше его, учителя истории…

…Снискал любовь девицы

Превыше всех подобий и похвал;

Она парит над шумом славословий

И в ткани мира блещет…