Бесплатный фрагмент - Молчание

Посвящаю любимой дочери Зое — первому и главному читателю всех моих произведений.

Книга является художественным произведением. Любое совпадение мест и событий, а также сходство имен и персонажей с людьми как ныне живущими, так и ушедшими — случайны и являются плодом фантазии автора.

Тебя не звал я, сам ты это знаешь;

Ты сам попался в сеть, не правда ли, скажи?

Кто чёрта держит, тот его держи:

Не скоро ведь опять его поймаешь.

Гёте. Фауст.

«Мой друг — детектив Том Карвел — точно знает, что у каждого человека есть два лица, за которыми отлично уживается как хорошее, так и плохое. С Томом мы вместе больше семи лет. Мы вместе спим, едим, улыбаемся соседским детям, представляя своих. Или представляю только я, такое тоже возможно. Вечерами мы вместе любуемся закатами, сидя на балконе его маленькой квартирки на окраине Лондона, хотя могли бы жить в моем наследном доме, в престижном районе Белгравия. Доме, который журналисты прозвали «Замок на костях». Они любят давать громкие имена объектам своих расследований.

Но, простите, я немного отвлеклась. Итак, мы с Томом вместе больше семи лет. Но он не торопится делать мне предложение. Потому, наверное, что видит мое второе лицо, и оно ему не очень нравится. Я и сама себе редко нравлюсь. Обладая весьма скромными внешними данными, я ничего не делаю для их улучшения. К тому же я сверх меры молчалива и довольно цинична благодаря урокам жизни и профессии. Ежедневно я имею дело с теми, у кого больше нет лиц, лишь бескровная оболочка из кожи и потухших глаз. Я — Энн Стоунхэмптон. Судмедэксперт».

Генерал Савельев закрыл книгу и взглянул на обложку. Дорогой подарочный переплет и никаких иллюстраций. Лишь золотом крупно выведено имя автора, а в правом нижнем углу, заметно мельче, название романа. «Два лица».

— Начало интересное, — произнес Савельев. — А вот профессия судмеда не женская, и уж точно не сахар.

— И наша не мёд, — добавил генерал Ладышев.

В его кабинете витал приторный запах электронных сигарет — слабой попытки свести к минимуму многолетнюю вредную привычку.

— Тоже верно, — согласился Савельев.

— Пусть твои будут поделикатнее с Эмой Майн. Все-таки, писатель, человек особой душевной организации.

— Предупрежу. Спасибо за книгу и автограф. Жена будет в восторге. Она считает, что детективы Майн лучшие.

— И моя читает их запоем. А нам с тобой таких историй и на службе хватает.

Савельев взглянул на часы и произнес:

— Получается, трех суток еще не прошло?

— Нет. Со слов писательницы: она, ее муж Олег Макеев и издатель Глеб Бабицкий отмечали выход новой книги. После вечеринки Макеев порывался пойти поплавать в местной реке. Он в прошлом профессиональный пловец и имеет привычку делать вечерние заплывы. Но намечалась гроза, и его отговорили. Потом все пошли спать. Утром просыпаются — Макеева нет. Решили, что тот рано уехал на работу. Издатель тоже отправился в город, Майн осталась дома одна. До вечера никто не беспокоился. Ближе к десяти она начала звонить мужу — телефон вне зоны. Подождала ночь, утром в панике кинулась писать заявление. Конечно, его не приняли. Мне позвонили из министерства, попросили отреагировать. Следом сама звезда вместе с издателем пожаловали.

Ладышев достал из папки плотно исписанный лист и передал Савельеву.

— Не стал их к вам отправлять, уж больно писательница была бледна, того и гляди в обморок готова рухнуть.

— Все понял, — произнес Савельев, взглянув на заявление. — Отреагируем, не впервой. Отправлю своих на место, пусть глянут, что там и как. Возможно, уже завтра пропажа найдется. Мог и загулять, чего не случается с нашим братом.

Ладышев вынул из ящика стола футляр с электронной сигаретой и повертел ее в руках.

— Какая гадость эти электроннки. Я считаю, если уж гробить здоровье, так с удовольствием. Нет же, моя допекла. Уверяет, что от этих вреда меньше.

— Запах у них точно хуже, — улыбнулся Савельев. — Я хоть и не курильщик, но твои фирменные пахли терпко, натурально, а эти — забродившим компотом.

Ладышев кивнул.

— Проще бросить курить совсем. Возможно, моя на то и рассчитывает.

Он сунул сигарету обратно в футляр.

— Что по делу Чайкиной, есть подвижки?

— Сегодня получим результаты вскрытия, вечером доложу, — ответил Савельев.

— Добро.

***

Иван припарковал машину у Главного следственного управления, откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза. Словно стянутый железным обручем, затылок ныл, несмотря на обезболивающее.

Два дня назад майор Иван Разумов закрыл дверь питерской квартиры и уехал в Москву к родителям и маленькой дочери. Казалось, прошла вечность с тех пор, как жена Илона улетела на кинопробы в Лондон, как оказалось — без планов на возвращение. А Иван, ничего не подозревая, ждал. Соседка по площадке — многодетная мамочка Маша — за умеренную плату согласилась днем брать к себе двухмесячную малышку. Ночами с дочкой был Иван.

Маленькая Лиза почти не беспокоила. Смешно причмокивая, ела по расписанию и как идеальный младенец засыпала до следующего кормления. Утром Иван снова относил ее к соседке и забирал поздно вечером, после службы. Илона писала короткие сообщения: «Все хорошо, бегу на пробы. Скорее всего, придется задержаться еще на недельку». И Разумов продолжал верить.

Она позвонила, когда подходила к концу четвертая неделя, а соседка Маша, сочувственно глядя на Ивана, намекала на то, что пора искать постоянную няню. Илона говорила быстро, путано, местами переходя на слезы, пытаясь убедить Ивана в том, что это ее шанс и если сейчас не зацепиться в Европе, то все было напрасно. А Разумов, молча, слушал, думая об одном: «Где найти няню».

Искать не пришлось. Из Москвы приехали родители Ивана и забрали внучку к себе. Соседка Маша доверительным шепотом сообщила им подробности подслушанного разговора, который не решалась передать Разумову: «Я слышала, как Илона говорила кому-то по телефону, что сейчас рисковать не станет. Когда получит предложение, тогда и разведется. Дословно сказала — „Сейчас главное зацепиться и получить вид на жительство“. Вы представляете, какова кукушка? Как есть — кукушка! Не понимаю, как можно такую малышку бросить!».

Доверительный шепот, как известно, имеет свойство мгновенно распространяться, но слышит его лишь тот, кто слышать хочет. Иван не хотел. Он добровольно затянул себя в плотный кокон тишины, сквозь который не проникали, ни сочувствие соседки, ни молчание отца и матери, ни собственные сомнения.

Родители увезли внучку в Москву и не звонили, боясь заводить с сыном любой разговор. А Иван продолжал ждать. Иллюзии, зыбкие и тонкие, словно паучья паутинка продолжали питать его, кое-как поддерживая жизнь в измученном предчувствиями сердце.

Все изменилось, когда в большом конверте королевской почты Великобритании пришло заявление на развод и отказ от родительских прав на ребенка. Дата отказа — за день до отъезда Илоны. Разумов взял отпуск без содержания, отключил телефон и провалился в боль. Он ничего не ел и пил лишь талую воду с альпийских гор, которая большими упаковками громоздилась в углу узкого коридора. Несмотря на скромный семейный бюджет, Илона упорно покупала воду дорогого швейцарского бренда по цене килограмма отборного мяса за бутылочку престижной жидкости.

Иван лежал на диване, покрытом пледом в мелких катышках и, глядя в потолок, пытался найти ответ на легендарный вопрос «Что делать?».

«Не верю! — врывалась в голову хитрая мысль. — Она не могла так с нами поступить!».

Иван вскакивал с дивана и, меряя широкими шагами маленькую комнату, набирал, сбрасывал и снова упрямо жал на дисплее «Илона». Но после очередного набора ничего не происходило. Не было ни длинных, ни коротких гудков. Словно не было ничего — десяти лет любви, новорожденной дочери, самого Ивана. Тишина. Тревожная, до конца непонятная, но настойчиво требующая смириться с новыми правилами жизни.

В моменты, когда Разумову казалось, что эта тишина смотрит на него из темного угла, мелькает в зеркале, отражается в прозрачной швейцарской воде, он заставлял себя принять ледяной душ, брал гантели и качался до судорог в мышцах, падал на пол и отжимался, пока не упирался лбом в, потертые жизнью, паркетные доски.

За семь дней он сильно похудел, но с потерянными килограммами ушли остатки иллюзий. Внутри все затвердело, как, пройдя сквозь слой раскаленного кокса, твердеет железо, превращаясь в тяжелый, непробиваемый чугун. Ежедневные физические пытки сделали еще выносливее тело, которым так восхищалась Илона. «Разумов, это невозможно! Ты красив, как греческий бог. Признайся, на службе за тобой, наверняка, тянется вереница из Кассандр и Коронид».

В античной театральной постановке «Не люди, не боги» Илона играла Корониду. Режиссер выбрал самую драматичную из мифических версий, согласно которой главная героиня, забеременев от Аполлона, изменила ему с простым смертным по имени Исхий, после чего, как принято у богов, была поражена стрелами.

«Чудовищно завораживая, плыл по залу металлический запах крови. Из мертвого тела медленно вытягивали младенца. Аполлон смотрел на неверную Корониду спокойно, без капли сомнений в наказании. Измена, измена…, — прошуршало в воздухе». Кроме описания сюжета, известный в Петербурге театральный критик Невазов отметил в своей статье двойственную суть актрисы Илоны Вольской, благодаря которой Коронида, на его взгляд, и получилась особенной.

«Ее необычная манера движения, витиеватая тональность голоса в диалогах с возлюбленным, пронзительный взгляд зеленых глаз и разрывающий шаблоны талант сделали музу Аполлона не просто великолепной — непредсказуемой. Такой, как не делал никто. Восхитительная Коронида в исполнении Вольской сразила Аполлона ударом измены настолько тонко и мучительно, что эта роль мгновенно подняла актрису на порядок выше предшественниц. Вне сомнений — скоро мы услышим об Илоне Вольской далеко за пределами России».

Переехав в северную столицу из периферийного городка, Илона, как и многие провинциалки, долго ждала своего шанса и, как это порой случается, получила его неожиданно. Актриса, утвержденная на роль Корониды, за две недели до премьеры слегла с воспалением легких, и ее дублерша Илона Вольская вышла на сцену.

Иван искренне радовался за жену. Но чем популярнее становилась Илона, тем чаще он думал: «Что она во мне нашла?». На ум спасительно приходили комплименты, которыми всегда щедро одаривала жена: «Ты мой герой, мой рыцарь. Красивый, умный, ты просто идеал современного сыщика и женская мечта».

Илона не ошибалась, Иван имел успех у женщин. Но никогда не влюблялся так, как в нее. Здоровый цвет кожи с едва заметным румянцем на скулах, светлые глаза, грамотная речь и манеры воспитанного парня из интеллигентной семьи неизменно впечатляли женский пол. Даже свидетели по уголовным делам, невольно проникаясь доверием, выдавая больше информации, а задержанные часто попадались на крючок «доброго полицейского».

Но если на службе деликатность быстро уступала место качествам, не всегда имевшим общее с милосердием, то с Илоной Иван был готов быть тем, кем она хотела его видеть. В любви к жене было что-то неподвластное его контролю. Он понимал, насколько они разные — от профессий до характеров — но верил, что мечтают об одном — быть вместе, растить детей, строить планы, любить друг друга. Иван искренне считал, что это важнее всего, любой карьеры, популярности и достатка.

За годы счастливой жизни, Илона ни разу не дала повода усомниться в ее искренности. Беззащитный взгляд зеленых глаз жены с легкой грустью о несыгранных ролях и яркое вдохновение всякий раз, когда надежда мелькала на горизонте, все это плотно сидело в душе Ивана. Он старался не пропускать ни одного спектакля с ее участием, неизменно убеждая, что она была лучше всех и главный шанс еще выпадет.

Дома он помогал Илоне репетировать перед очередными пробами, старательно озвучивая другие роли. Жена казалась ему той самой сказочной розой, которую хотелось оберегать, защищать, давая возможность свободно, без лишних хлопот нести в мир красоту и талант.

По просьбе Илоны он переехал в Петербург, когда своя карьера в Москве уже начала неплохо складываться. Но жить на два города не представлялось возможным, и Иван перевелся в Главное Следственное Управление по Санкт-Петербургу, чтобы быть рядом с той, которую хотелось защищать, оберегать и бесконечно баловать. Любить.

«Иван, что она с тобой творит? — возмущался друг Егор Фомин. — Я тебя не узнаю. Почему ты должен бросать все ради нее, а не она ради тебя? Любовь любовью, но бошку на плечах иметь надо». «Я могу служить где угодно, а в ее профессии все сложнее», — оправдывался Разумов, сознавая слабость подобной версии. Но разум и чувства редко идут рука об руку и там, где строгий разум восклицает «Все не так!», любящее сердце старательно приглушает навязчивый возглас.

С головой провалившись в атмосферу эйфории от резкого взлета, Илона не сразу поняла, что беременна. Рассматривая в зеркале округлившийся живот, она вдруг отчетливо осознала, кто помог ей сделать роль Корониды особенной — маленький человек, который жил в ней, диктуя свои правила. Но останавливаться Илона не планировала. С первым глотком популярности ее чувства и мысли обострились до предела. Она горлом почувствовала — главная роль впереди.

Как и обещал критик Невазов, предложения посыпались одно за другим, но к удивлению Ивана, Илона не торопилась их принимать, объясняя тем, что впервые может позволить себе выбор. Она продолжала играть Корониду, до родов успела съездить с труппой в Лондон, а вернувшись, начала вести тайную переписку с английским продюсером Энтони Линком, пообещавшим ей главную роль в сиквеле нашумевшего фильма от режиссера Генри Венса. Илона жила встречей с ролью, которая должна была поднять ее на мировой уровень. Дочь Лиза родилась в положенный срок, а спустя два месяца Илона Вольская уже летела в Лондон, навстречу мечте.

Отправив подписанные документы на указанный адрес, Иван быстро — спасибо другу Фомину — перевелся в Москву. Родители, выйдя на пенсию, перебрались в небольшой подмосковный дом, встретивший Ивана гнетущим молчанием. Екатерина Александровна и Константин Сергеевич не понимали как себя вести с сыном, упорно отводящим взгляд от дочери — маленькой копии жены.

В первый вечер во время ужина отец достал армянский коньяк и завел тяжелый разговор, от которого всем и сразу стало невыносимо тошно. Иван слушал и не слышал слова, призванные, но не имеющие реальной силы помочь.

В полночь тихо, чтобы не слышали родители, он взял едва початую бутылку коньяка и вышел из дома. Иван долго шел по дороге в сторону леса, пока не оказался в его влажной, душной темноте. Он брел по мокрой траве, натыкаясь на деревья и колючие лапы кустарников, шел и выл, глухо, протяжно, отвлекаясь лишь на глотки обжигающей жидкости.

А пить Разумов не умел. Пиво, вино переносил нормально, но крепкие напитки неизменно валили его с ног. Илона смеялась: «Под оболочкой рыцаря в тебе живет женщина. У тебя ресницы, о которых мечтает каждая, ты пьешь женские напитки и любишь, как большинство женщин — преданно и безрассудно». Илона уже тогда знала, что сама в вопросах любви принадлежит к меньшинству. Иван узнал позже и теперь не понимал, как жить дальше. Просто не имел подходящего опыта. Не знал, как собирать шкуру заново, как клеить рваные клочья, чтобы сложить себя другого, нового. Без Илоны.

В ту ночь он шел по лесу, отчаянно ругая себя за любовь, так молниеносно разрушившую его, крепкого, неглупого опера, который умел считывать не только поведение, но даже мимолетные взгляды людей. Других. С Илоной все было иначе — только через любовь и доверие, через безграничную веру в то, что это главное, настоящее и навсегда.

«А ведь без этой слепой уверенности заметить изменения было бы не сложно», — подумал Иван. То новое, что сначала тихо постучало, а следом с шумом ворвалось в их жизнь после первого успеха Илоны, как длинные пальцы железного циркуля незамедлительно принялось раздвигать пространство между ними, ежедневно транслируя: вы — разные. Иван, конечно, заметил, как ослепительно ярко засиял мир вокруг жены, но отказывался верить в то, что это может все разрушить. Даже взяв в руки конверт с гербом королевской почты, он продолжал оттягивать момент неминуемого приговора их семье. Открыв, Иван пересек черту, за которой осталась последняя надежда на ошибку.

Продолжая жадно глотать отцовский Арарат, он бродил по темному лесу, не понимая, куда идет и зачем. Чем больше он пил, тем тоньше становилась грань между реальностью и забвением. В какой-то момент Ивану показалось, что небо посветлело. Он остановился и, едва удержав равновесие, взглянул наверх. Свет лился сквозь кроны деревьев, казалось, прямо в душу, от чего там становилось невероятно легко, невесомо, спокойно.

Свет лился и лился, а Иван все стоял лицом к небу, медленно раскачиваясь, раскинув руки в стороны и закрыв глаза, подставляя всего себя спасительным ощущениям покоя. А затем наступил провал.

Очнулся Иван на рассвете, на краю обрыва, возле малинника с остатками припозднившихся ягод, висящих на тонких, колючих ветках. Он лежал на земле, меж резных лап папоротника и, глядя в ясное небо, пытался понять, в каком из миров он находится и что было накануне. Понять не получалось. Последнее, что он помнил — странный свет, льющийся с неба среди глухой ночной темноты.

Спустившись к реке, он умылся прохладной речной водой и пошел в сторону дома, от которого оказался в нескольких километрах. Мать встретила Ивана взглядом, полным боли. Покачивая кроватку со спящей малышкой, она смотрела на сына и, казалось, старела с каждой секундой.

«Мы не молоды, — строго произнес отец. — На кого ты хочешь оставить дитя? Давай уж тогда сразу в детдом, чтоб не познала родительского тепла. Будет меньше мучиться».

«Мучиться» резануло, но, ни укоряющий взгляд матери, ни слова отца были уже не нужны. Этой странной ночью в лесу Иван вернул себя. Он понимал, что быстро и до конца залатать рану не получится. Она еще будет ныть и кровить, безжалостно отбрасывая его в прошлое. Но сейчас, глядя в зеленые глаза дочери, он мысленно поклялся, что не оставит ее никогда и будет любить за двоих.

На следующий день майор Разумов вошел в здание Главного управления по расследованию особо важных преступлений и направился к окну дежурного. На нижней вкладке таблички было от руки написано «Сержант Димонов В. В.».

— Мне должны были оставить пропуск, — сказал Иван.

— Фамилия, — равнодушно произнес сержант со смешным ежиком белобрысых волос над веснушчатым лбом.

— Иван Константинович Разумов.

— Нет такого, — бегло взглянув на документы в металлическом контейнере, произнес сержант.

— А если внимательнее? — спокойно предложил Иван.

Сержант насупился, но еще раз прошелся веснушчатыми пальцами по корешкам пропусков.

— Сказал же, нет, — не сдавался он.

Иван достал мобильный и включил громкую связь.

— Привет, дружище, — ответил знакомый сержанту голос, и плечи его мгновенно напряглись.

За полгода службы в Управлении Сержант Димонов не раз испытал на себе нрав полковника Фомина, не терпящего тупости.

— Привет. Ты оставлял мне пропуск? — спросил Иван.

— Конечно, как договаривались, в дежурке.

Иван снова взглянул на сержанта. Беззвучно шевеля губами, тот отчаянно перебирал в контейнере корочки.

— Так вот же он! — обрадовано произнес Димонов. — Фух!

— Я слышу, разобрались, — раздался насмешливый голос Фомина. — Давай, поднимайся.

Кабинет отдела встретил Разумова запахом крепкого кофе и приятного женского парфюма. За первым от входа столом сидела темноволосая девушка. За ее спиной, на доске висели фотографии с места преступлений. Она неохотно оторвала взгляд от монитора и взглянула на Разумова.

— Добрый день, — произнес Иван, на что она кивнула и снова повернулась к экрану.

— С возвращением на малую родину, — произнес Фомин, поднимаясь из-за стола.

Он крепко обнял Ивана, похлопав его по спине. За годы, что они не виделись, Егор раздался на пару размеров. Крупные плечи и едва наметившийся живот добавили мощи без того коренастой фигуре. Виски Фомина коснулась седина, почти не тронув остальную шевелюру. И только взгляд старого товарища был прежним — упрямым и чуть насмешливым. Закончив академию в одно время, они дослужились до разных званий. Егор — до полковника, Иван — до одной майорской звездочки на погонах.

— С одним сотрудником Управления ты уже успел познакомиться. Предупреждаю, когда Димонов в дежурке, это место стараются обходить стороной. Боятся заразиться, — с улыбкой произнес Фомин. — Давай, проходи.

Он повернулся к первому от входа столу.

— Знакомься, это — майор Российская, моя жена и по совместительству следователь нашего отдела.

На иронию Фомина Рита отреагировала слегка недовольным взглядом в его сторону. Приподняв правую бровь и, сжав красивые губы, она поднялась из кресла и протянула Ивану руку.

— Маргарита.

— Иван, — ответил Разумов, пожав прохладную, узкую ладонь.

Ее карие, миндалевидные глаза смотрели внимательно и, как показалось Ивану, грустно. Их разрез, высокие скулы и смуглая кожа выдавали восточный след в родословной. Густые темные волосы были красиво подстрижены. Модно подкрученная челка открывала широкий лоб с заметными межбровными морщинками. Маргарита была в черной, обтягивающей небольшую грудь водолазке, джинсах и туфлях на шнуровке.

Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет вошел следователь отдела старший лейтенант Петр Незабудько с керамическими кружками в руках. С их стенок стекала вода, оставляя на полу крупные прозрачные капли. Невысокий, но хорошо сложенный, он был похож на студента с выцветшей за лето вихрастой челкой. Серые глаза с воспаленными прожилками на фоне довольно бледного лица говорили о том, что их владелец или не здоров, или не высыпается. На нем были сильно потертые джинсы и высокие яркие кроссовки. Через трикотаж желтой футболки упруго проступали мышцы.

Поставив бокалы на стол, он заинтересованно взглянул на Ивана.

— А это наш Петр, — продолжил Фомин. — Старший лейтенант Незабудько.

— Здрасьте, — широко улыбнулся тот и протянул руку, прежде вытерев ее о джинсы.

— Иван Разумов.

— Иван — мой старый товарищ, — пояснил Фомин. — В академии мы его звали Разум. Не только из-за фамилии. Он у нас считался самым начитанным. В общем, коллеги, как говорится, прошу любить и жаловать.

Фомин взглянул на наручные часы и, взяв со своего стола папку, произнес:

— Пора на оперативку. Ты, Ваня, можно сказать, с первого дня и в полымя. Позавчера в своей квартире на Арбате задушена Лиза Чайкина, дочь известного чиновника. Пока уверенно стоим в пробке, движения по делу ноль. На ковер к генералу идем ни с чем.

В кабинете генерала Савельева как всегда было прохладно. Из открытого окна медленно лился теплый сентябрь, напоминая об осени лишь пестрой листвой и прохладными ночами. Большие напольные часы в углу мерно отсчитывали время. На краю гладкого и длинного как подиум приставного стола лежала толстая книга в твердом переплете с золотым тиснением на обложке.

Савельев посмотрел на Разумова фирменным, оценивающим взглядом с прищуром.

— Майор Разумов. Иван Константинович, — представился Иван.

Савельев кивнул и перевел взгляд на лежащие перед ним документы.

— Давай, Разумов, рассказывай, откуда к нам прибыл и где остановился, — сказал Савельев, прекрасно осведомленный о жизни и личных обстоятельствах нового сотрудника.

— Главное следственное управление по Санкт-Петербургу. Сейчас проживаю в Подмосковье. Поселок Уваровский, — коротко отчитался Иван.

— Семья? — задал вопрос Савельев, желая сразу закрыть тему, которая не должна мешать службе.

— Разведен. Есть дочь.

— Хорошо, — произнес Савельев, отложив папку с документами. — Девочки это прекрасно. Они отцов любят больше, чем сыновья. Верно, Маргарита?

— Верно, Валентин Семенович. Но это только, если с отцом повезет, — без тени улыбки ответила Рита.

Слушая Разумова, она вспоминала, как ее саму встречали в отделе несколько лет назад: Егор — просто не дружелюбно, бывший коллега Олег Фатрушев — откровенно враждебно. Только Петр Незабудько поддерживал с самого начала, проявляя порой совсем не дружеские знаки внимания. Генерал Савельев, старый друг ее отца, долгое время не вмешивался. Но к счастью для Риты именно он успел посвятить Фомина в предысторию ее перевода из Калининграда. Вовремя сказанное слово тогда спасло ей жизнь.

Движением головы Савельев указал в сторону книги с золотым тиснением.

— Кто знаком с творчеством этой дамы?

— Я, — ответила Рита, взглянув на обложку. — Хороший автор. Пишет необычно и смыслы глубокие. В ее романах всегда что-то большее, чем просто расследование. Хотя многим и этого достаточно.

«Ты точно из тех, кто ищет больший смысл», — подумал Егор, беря в руки книгу.

— И фильмы по ее мистическим детективам хорошие, что редкость, — продолжала Рита.

— А чего редкость? — поинтересовался Петр.

— Не знаю, так часто бывает, — ответила Рита. — У сценаристов и режиссеров свое видение, редко совпадающее с мнением автора.

— Основатель модного направления — электронных книг с дополненной реальностью, — прочитал Фомин на обложке. — Это что за зверь?

— Этому зверю много лет, — пояснила Рита. — Нехитрая техника вставок в электронный текст интерактивных ссылок. Читателям дают возможность ощутить себя участниками расследования.

— Примеряют на себя наши роли, — усмехнулся Савельев.

— Вроде того, — сказала Рита.

— Голограммами быстро наигрались, — прокомментировал Фомин, передав книгу Петру, — теперь играют в оперов.

— Конечно, наигрались, — согласился Незабудько. — Смартфоны, которым от роду всего ничего, начали бесовски жрать зарядку после каждого выхода в режим «голограмма». Говорят, разработчики глована сейчас активно работают над исправлением ситуации, только меня удивляет, как же сразу было непонятно, что батарея для такой модели нужна намного мощнее.

Петр повертел в руках книгу, оценив тяжесть шестисот страниц.

— Надо почитать, — сказал Петр, — приобщиться, так сказать, к прекрасному.

— Прекрасного в обычном понимании там мало, как и в нашей работе, — усмехнулась Рита. — Главная героиня — судмедэксперт. Сюжеты романа невероятно правдоподобны и в то же время попахивают мистикой. Но подача настолько необычна, что оторваться от чтения невозможно.

Егор слушал жену, наблюдая за выражением ее лица и движением губ. Рита на самом деле могла с головой погружаться в чтение, пока не доберется до финала. Ходила по дому с наушниками, читала ночами, а в салоне машины постоянно звучала аудиокнига. Егор не променял бы сон ни на один роман. Такие они разные. Фомин потер подбородок и посмотрел на жену. Поймав его взгляд, Рита быстро опустила глаза.

В последнее время она сильно изменилась. Стала задумчивой, нервной. Да и события не располагали к душевности. Недавно Фомин потерял верного друга, пса Маффина, взвалив на жену ответственность за то, что тот умирал в одиночестве. Спустя время они поговорили, все выяснили, и Егору показалось, что конфликт исчерпан. Он искренне извинился, что нагрубил, и Рита вроде бы поняла — столько лет вместе, собака им всем стала родной. Но вскоре Рита закрылась. Словно спрятавшись в невидимый домик, она часто молчала, на автомате выполняя дела на службе и дома. Но при разговорах о книгах, Рита неизменно оживлялась.

Разумов слушал Маргариту, мысленно соглашаясь с каждым словом. Он тоже читал романы Майн и понимал, о чем идет речь. Пробраться в закулисье ее сюжетов всегда сложно. Только к середине повествования начинаешь понимать, насколько искусно автор, манипулируя сознанием читателя, уводит его в сторону от реальных страстей. В ее романах сами по себе, отдельными жизнями жили не только люди, но и дома, природные явления, внутренние органы тел, попавших на стол судмедэксперта. И мертвое порой говорило о человеке больше, чем он мог поведать о себе при жизни.

— А что случилось с Эмой Майн, товарищ генерал? — уточнила Рита.

— С ней ничего. А вот с ее мужем Олегом Васильевичем Макеевым пока не ясно. Пропал. Трое суток не прошло, но заявление пришлось принять. И надо поехать на место, все осмотреть.

Савельев достал из папки бланк заявления и движением руки отправил лист по столу. Проскользнув по лакированной глади, тот замер перед Разумовым. Иван взглянул на заявление. Буквы, сливаясь, красиво укладывались набок, создавая картину сплошного, кружевного полотна из слов.

— Где, ты сказал, живешь, Разумов? — уточнил Савельев.

— Поселок Уваровский. Дмитровский район, — ответил Иван.

— Место фактического проживания писательницы и ее мужа — деревня Гора. Твой Дмитровский район, тебе и карты в руки.

Иван забил в поиске название деревни и понял, что она находится по другую сторону леса в нескольких километрах от его поселка.

— Принимай первое дело, — произнес Савельев. — И будь там поделикатнее. Со слов Ладышева, звезда пребывает в переменном шоке и в его кабинете едва не свалилась в обморок. Такие вот они писатели, люди тонкой душевной организации. Возможно, завтра пропажа сама себя обнаружит, но на место надо съездить сегодня.

— Понял, товарищ генерал, — сказал Разумов.

— Так, дальше по Чайкиной, — продолжил Савельев. — Все помнят, что дело на контроле?

— Так точно, — ответил Егор. — Но на данный момент осмотр квартиры, где была убита Лиза Чайкина, не дал ощутимых результатов. Следов нет. Очевидно, преступник был в перчатках и бахилах. Возможно, была борьба. На паркете свежий след от торшера. Или жертва его сбила, сопротивляясь, или преступник задел. Но удар был сильным. Торшер тяжелый, на толстой бронзовой ноге.

— Что по заключению?

— Заключение Антонов обещал в течение часа. Но предварительно время смерти обозначил — между двадцатью и двадцатью одним часом, а причина, как и предполагалось при первом осмотре тела — механическая асфиксия. Кроме того, обнаружен перелом верхних шейных позвонков. У преступника явно сильные руки. Предположительно он сначала со спины накинул ей на шею ремень, придушил и только потом руками довел дело до конца.

— Из чего ремень?

— Кожаный. Микрочастицы обнаружены на шее убитой.

На компьютере Савельева раздался звук уведомления о новом письме. Параллельно на смартфоны Фомина, Риты и Петра пришли сообщения от судмедэксперта: «Заключение по Чайкиной — в общей папке».

— Что по дверным замкам? — спросил Савельев, открывая файл с результатами вскрытия.

— Судя по состоянию замков, либо у убийцы были ключи, либо потерпевшая впустила его сама, — ответил Фомин. — Незадолго до смерти, а именно — в двадцать часов пять минут, поступил звонок на ее номер с таксофона.

— Где находится?

— Недалеко от дома, в соседнем переулке. Видеокамера неисправна.

— Следы ограбления есть?

— По словам отца убитой, все вещи на месте. Дорогой ноутбук провалился между спинкой и сиденьем дивана, мобильный лежал под креслом. Возможно, выпал из рук жертвы во время борьбы. При желании найти не сложно.

Егор передал генералу протоколы.

— Опрошен отец, мачеха, а также водитель, который обнаружил труп, — продолжил Егор. — Отец сказал, что дочь прилетела из Парижа и должна была на следующий день приехать в их загородный дом. Водитель прибыл к десяти утра. Постучал в дверь, она была плотно прикрыта, но не заперта. Девушка лежала в гостиной, за диваном и если бы водитель не позвонил на ее номер, то не сразу бы и обнаружил.

— Что говорят соседи?

— Никто ничего не слышал. Опросили всех, кто был, не застали только соседа Чайкиной снизу.

Егор заглянул в ежедневник.

— Там прописан некто Изосимов, сын ученого-биолога. Отец умер полгода назад, мать двенадцати годами ранее. Живет Изосимов, по словам соседей, где-то в Подмосковье, а эту квартиру сдает. Точнее сдавал, сейчас она выставлена на продажу. Петр им занимается.

— На него записано пятеро детей, но при этом не женат, — добавил Незабудько. — Я отправил запросы, сегодня выясним, кто жена и где они все проживают реально.

Савельев полистал протокол и, покачав головой, прочитал:

— «При осмотре камер видеонаблюдения было выяснено, что провода до третьего этажа идут к одной коробке, а на четвертом, он же последний, стоит отдельный блок. На нем запитана видеосистема на три квартиры. Система повреждена. Передача данных шла на компьютер отца убитой, поэтому запись есть, но ровно до момента повреждения. Остальные видеокамеры — с первого по третий этаж, камера на вход в подъезд — работали исправно. Нет обзора на вход в подвал, возможно именно этим и воспользовался преступник. Также не исключается и чердак.

— Есть что полезное на записях?

— Успели изучить пока за месяц, — ответил Фомин. — Пока ничего подозрительного.

— Стало быть, преступник мог попасть в подъезд незамеченным только через крышу или через подвал? — уточнил Савельев.

— Вероятнее всего так, — согласился Фомин. — Замок на решетке лестницы на технический этаж взломан. Теоретически могли и раньше сломать.

— Уборщица в этот день работала?

— Нет, накануне. Сказала, что замок был на месте. Говорит, что всегда обращает внимание на чердаки. Отметила еще, что видела Лизу тем утром, она с чемоданом заходила в подъезд.

— Общалась с ней?

— Говорит, что Лиза поздоровалась. Уборщица — таджичка, по-русски говорит с трудом.

— Зачем она приходила, если не делала в тот день уборку?

— Принесла из управляющей компании новый коврик к входной двери.

— Кто еще живет на последнем этаже?

— Никто. Там три квартиры. Все пять лет, пока Лиза училась во Франции, этаж пустовал.

— Выяснили владельцев остальных квартир?

— Да. Обе принадлежат отцу убитой.

— О как. — Савельев снял очки и взглянул на Фомина. — Он об этом упомянул?

— Нет. Сегодня будем выяснять, почему.

— Давайте пошустрее. — Савельев поднял палец вверх. — Дело на контроле там.

— Есть, пошустрее, товарищ генерал.

Вернувшись в кабинет, сотрудники отдела выпили кофе, и Фомин распределил дела на день.

— Петр, ты чего такой бледный? — заметил Егор, внимательно посмотрев на Незабудько.

— Да чет живот прихватило, Егор Алексеевич. Выпил таблетку, пройдет.

— Все болезни на время расследования отменить, — сказал Фомин.

— Так точно, товарищ полковник, — улыбнулся Петр.

Улыбка вышла вымученной, губы Петра сжались от очередного приступа боли, которая не отпускала уже второй день.

Фомин повернулся к Разумову.

— Иван, как ты понял, на тебе литературная звезда, точнее ее пропавший муж. Едешь в деревню Гора. Будет нужна помощь, звони. И еще — про заявление. Через положенное время оформи, как надо. Если, конечно, повод появится.

Фомин взглянул на остальных. Рита, подперев рукой подбородок, читала с экрана заключение Антонова. Петр, приняв таблетку, изучал фотографии с места преступления.

— А мы по-прежнему занимаемся делом Чайкиной, которое, как вы слышали, на контроле там, — поднял палец вверх Егор.

***

Угомонились проливные дожди, и бабье лето официально объявило передышку перед началом холодного сезона. В полдень солнце еще хорошо припекало, но жара длилась недолго, до первого налета ветра, мгновенно приводящего в чувство.

Иван отправил запрос на биллинг телефонных звонков пропавшего Олега Макеева и отправился в деревню Гора. Унылая пушкинская пора не торопилась. Иван вспомнил слова мамы — заслуженного учителя русского и литературы: «Не пуля его погубила, а женщины, — с сожалением говорила она о великом поэте. — А сколько всего мог бы еще создать».

Иван взглянул на развилку с указателем и повернул направо. Два поселения — Уваровский и Гора — находились на расстоянии пяти километров друг от друга. Уваровский именовался поселком городского типа и раскинулся по одну сторону густого леса. Его соседка — деревня Гора — вальяжно разлеглась у реки.

С трех сторон деревню окружал лес с вековыми елями и соснами, колючими малинниками и разлапистыми папоротниками. Четвертой стороной она смотрела на реку Быструху, не сильно широкую, но резвую. Попасть в деревню можно было или в объезд по асфальтированной, давно не латаной дороге или напрямую, по лесной тропе.

Свернув с ухабистой широкой дороги в проезд между деревенскими домами, Иван с удивлением понял, что покрытие неожиданно стало ровным. Сбавив скорость до минимума, он поехал медленно, присматриваясь к номерам на домах, отвоевавших у природы немного места для неспешной деревенской жизни. Иван выключил кондиционер и опустил стекло. Деревня пахла свежескошенной травой, яблоками и приятным дымком.

Остановившись, Иван взглянул на дорогу, уползающую вверх. Закатанный в идеальный асфальт проезд разделял пять домов у леса и столько же у реки. По краям единственной в деревне улицы выстроились массивные чугунные столбы с энергосберегающими фонарями в виде элегантных дамских шляпок.

Первый дом справа от въезда вплотную прижался к забору, за которым открывался небольшой пляж с беседкой, мангалом и чугунной урной на резных ножках. За пляжем явно ухаживали: песок чистый, без мусора. Листва, которую ветром упорно несло с леса, была собрана в черные, полиэтиленовые пакеты, аккуратно сложенные у забора.

У противоположного дома с номером девять, выведенным белой краской на металлическом почтовом ящике, Разумов решил выйти и осмотреться. Но, съехав с дороги, он вдруг почувствовал, что машина начала вязнуть передними колесами. Резко сдав назад, он выключил зажигание и вышел. Скрытое под густым полотном травы на расстоянии пары метров от асфальтированной дороги начиналось подтопление.

— Еще не хватало в болоте увязнуть, — вслух произнес Разумов.

— Не болото это, — раздался скрипучий старческий голос.

Иван обернулся и увидел бабушку. Худенькая, с острым взглядом, она стояла у калитки девятого дома и внимательно смотрела на незнакомца.

— Это пруд. Иль совсем не разбираешься?

— Здравствуйте, — вежливо произнес Иван.

— И тебе не болеть, — ответила старушка.

На ней было ситцевое платье в мелкий горошек, на голове бейсболка, на ногах молодежные кеды. Седые волосы, собранные в длинную, тонкую косу на конце закручивались в серебряные завитушки. На вид ей было лет восемьдесят. Морщины сплошной паутиной собрались вокруг глаз, на лбу и в уголках рта. На средние пальцы худеньких рук с воспаленными артритом суставами, было надето по кольцу. Одно — с большим камнем зеленого цвета, второе — обручальное — широкое, с гравировкой.

— Не подскажете, где здесь дом номер один? — спросил Иван.

— Следак, что ли? — усмехнулась старушка.

— На лбу написано? — улыбнулся Иван.

— Я ваших за версту чую, — проворчала она и в несколько шустрых шагов оказалась за калиткой, на прощание, отвесив недобрый взгляд.

— И вам всего хорошего, — произнес ей вслед Разумов.

Он недолго постоял у пруда, заросшего крупными кувшинками, наблюдая за маленькой лягушкой, прыгающей с лепестка на лепесток. Сделав глубокий вдох свежего воздуха, Иван прислушался к звукам. Кроме квакающего лягушонка тишину нарушал гусиный гогот, изредка прерываемый негромким собачьим лаем с соседнего участка.

Поставив машину ближе к гладкому дорожному полотну, Разумов позвонил участковому, за которым были закреплены деревня Гора и поселок Уваровский. Капитан Миронов сообщил, что сейчас находится в семидесяти километрах, но постарается прибыть как можно скорее.

Иван подошел к дому, указанному в заявлении Эмилии Леонидовны Майн, как фактическое место проживания. Он занимал самое дальнее от въезда и самое выгодное положение — с одной стороны лес, с другой река. Судя по размерам, участок был объединен в два. Высокий забор из серого камня и пушистые туи, стоящие вдоль плотным рядом надежно скрывали все, что находилось за ним. Были видны только остроконечные шпили башен. Они торчали на фоне невысоких деревенских домов, как два переросших зуба.

На чугунных воротах и кованой двери красовались гербы в виде позолоченной монограммы из скрученных букв «Э» и «М», головы льва и витой пальмовой ветви.

Разумов нажал на кнопку домофона и секунд тридцать слушал мелодичный дозвон. Наконец раздался щелчок и мужской голос произнес:

— Кто?

— Майор Разумов.

После вежливого приглашения Иван прошел на территорию. На парковке, мощенной крупным камнем, стояли две машины: бентли цвета ультрамарин и черный мерседес. Большой дом находился в конце участка. Слева от парковки — каменная одноэтажная постройка, увитая лозами дикого винограда, а дальше простиралось сплошное зеленое полотно лужайки с фонтаном в центре и высокими елями по периметру.

На крыше башен черные флюгеры лев и ведьма в ожидании ветра замерли указателями на восток. Иван шел по широкой дорожке из серого камня в цвет фасада дома, архитектурно задуманного средневековым замком. Но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что при возведении дома, что-то пошло не так.

Центральная часть с круглым куполом, две башни с остроконечными шпилями и горгульи на водостоках выглядели вполне аутентично, но с северной стороны огромные витражные окна в пол откровенно нарушали архитектурный замысел дома. Это было понятно даже Разумову, который ничего не смыслил в дизайне, но в детстве зачитывался историями о рыцарях Круглого стола и искателях Святого Грааля, разглядывая на картинках старинные замки с узкими решетчатыми окнами, служившими в крепостных стенах дополнительной преградой от проникновения.

Обе башни были выдержаны в готическом стиле. Лестницу, ведущую в основное здание, охраняли два каменных льва на мраморных парапетах. Львы были везде — на стенах, барельефах, балконах и даже фонарях. Больше львов здесь, похоже, любили только цветы. Их было также много — на балконах, вдоль фасада, в вазонах и клумбах, у каждой скамьи и на стенах кирпичного забора.

Дойдя до широкой пятиступенчатой лестницы, Иван поднял взгляд на окна второго этажа. Они были плотно зашторены. У широких распашных дверей с тем же гербом, что и на воротах, вытянулись два бравых железных рыцаря в доспехах. Подойдя ближе, Иван понял, что это те самые, из его детских книг: Персеваль с копьем Судьбы и Галахад, по преданию единственный их смертных, нашедший Грааль.

«Частная крепость писательницы Эмы Майн, — подумал Разумов. — За таким фасадом должны скрываться музейная роскошь и лакей в ливрее».

Открывать не спешили. Иван постучал о дверное полотно тяжелым кольцом, вставленным в бронзовую пасть очередного льва. Через пару секунд открылась правая створка двери и вместо лакея, Иван увидел высокого, худощавого мужчину лет тридцати пяти, на слугу совсем не похожего. Он был одет в летний костюм из укороченных брюк-чинос, идеального двубортного пиджака и в тон им, мягкой текстуры футболку хенли. На ногах сидели синие бархатные мокасины, из которых выглядывали худощавые щиколотки.

На его лице выдавался длинный нос, напоминающий клюв пингвина. Взгляд близко посаженных глаз был прохладно вежлив. Модная стрижка с умеренно выстриженными висками и прядями густых темных волос, отброшенных назад, бородка в стиле эспаньолка, холеное лицо и запах дорогого парфюма говорили о том, что их владелец знает, как выглядеть стильно и не жалеет на это средств.

— Добрый день, — гостеприимно улыбнулся он.

— Здравствуйте. Майор Разумов, — снова представился Иван и показал удостоверение.

— Глеб Бабицкий, друг Эмы и ее издатель. Прошу, проходите, пожалуйста.

Откровенно музейной атмосферы внутри дома не обнаружилось, но основные элементы готического стиля были сохранены. Близнецы Персеваля и Галахада ожидали и с внутренней части входа. «Фантазии не хватило, — подумал Иван. — За историю рыцарства было немало знаменитых персон, можно было бы обойтись и без дублей».

Перед Иваном открылся большой холл, выложенный в шахматном порядке черно-белой плиткой. В центре на уровне балкона на толстых цепях висела огромная старинная люстра с лампами в виде свечей. На второй этаж вела довольно крутая мраморная лестница с витой чугунной решеткой. Ее нижние, широкие ступени, закругленные, как шлейф подвенечного платья, вплотную подходили к ножкам белого рояля престижного бренда стэйнвей.

В холле было прохладно, пахло кофе и духами Глеба Бабицкого. Справа и слева от входа, у дверей, ведущих в башни, Иван заметил еще пару рыцарей. И снова они копировали предыдущих. Холл плавно переходил в гостиную. Через прозрачные раздвижные двери был виден длинный овальный стол, окруженный высокими спинками старинных стульев и кухонный островок с висящей над ним медной утварью.

Светильники в виде канделябров на стенах, отделанных деревом, картины, среди которых выделялся портрет мужчины в полный рост, антикварные шкафы с золочеными корешками книг и при этом что-то обыденное незримо присутствовало в обстановке. Роскошь, то тут, то там перебивала простота. У дома явно было два лица.

На персидском ковре, раскинувшемся в паре метров от входа, валялись сланцы. Не тапочки с опушкой из норки, не восточные туфли с загнутыми золочеными носами, а обычные шлепанцы из полиуритана. На спинке викторианского дивана лежала, небрежно брошенная шаль, какие деревенские женщины накидывают на плечи, выходя из дома в прохладную погоду. Обычная эмалированная миска с ягодой, стоящая на мраморном подоконнике, кружка в крупный горох со свисающей нитью от одноразового чайного пакетика, все это говорило о том, что здесь живут люди, считающие, что поддерживать стиль в безусловном порядке вовсе не обязательно.

— Эма сейчас спустится. Может пока кофе? — предложил Глеб Бабицкий.

— Спасибо, я его не пью.

Иван взглянул туда, где заканчивалась лестница, и начинался балкон с комнатами. С высоты подоконника второго этажа за ним наблюдала кошка трехцветного окраса. Ее широко распахнутые голубые глаза и настороженная поза говорили о том, что чужому человеку в доме она не рада.

— Вы счастливчик, — улыбнулся Глеб, обнажив ровные белые зубы. — А я заядлый кофеман. Подсел еще в студенчестве и с тех пор без нескольких утренних чашек чувствую себя унылым пингвином.

У Бабицкого был приятный, не напрягающий тембр голоса и гладкая речь с небольшим дефектом — западающей буквой «л». Издатель был спокоен и приветлив.

— Тогда может быть чаю? Здесь должен быть улун, я привозил Эме из Китая.

— Спасибо, у меня не так много времени. Хотелось бы поговорить с Эмилией Леонидовной Майн по теме ее заявления.

Наверху раздался звук отрывшейся двери, цоканье когтей и на балкон выскочил терракотового окраса пес без очевидной породы. Кошка взглянула на него свысока и словно успокоившись, свернулась клубочком.

Пес ловко сбежал по ступеням и с ходу кинулся обнюхивать ноги Разумова. Вслед за собакой на балкон вышла хозяйка дома и внимательно посмотрела вниз. Даже издалека Эма Майн казалась очень бледной. Держась левой рукой за перила, она начала медленно спускаться. Не дойдя до конца пары ступенек, она остановилась. Пес, убедившись в безопасности гостя, сел рядом.

Взгляд светло-серых глаз Эмы Майн был уставшим и отстраненным. Ростом чуть выше среднего, крепкого сложения, она казалась собранной по надежным, старинным лекалам. Ни грамма косметики, веснушки на скулах, строгий прямой нос, четко очерченные губы и копна рыжих, кудрявых волос, небрежно стянутых, порядком выцветшим, ободком. Цвет ее волос, глубокий медный, при солнечном свете играл красивыми переливчатыми оттенками.

На типичных звезд Эма Майн не тянула. Ее внешний вид был лишен всякого стремления к статусности, но в глаза бросалась осанка, которую принято называть королевской. Прямая спина и гордо посаженная голова добавляли роста и какого-то незримого величия. На ней был длинный жакет с большими накладными карманами, светлая водолазка и трикотажные брюки, заправленные в домашние сапожки крупной вязки.

— Добрый день. Эмилия Леонидовна? — уточнил Разумов.

— Да, — ответила она. — Здравствуйте.

У нее был приятный голос с едва заметной хрипотцой.

Иван потянул с плеча ремень планшета и от его движения пес мгновенно дернулся вперед. Эма ловко придержала его за оранжевый ошейник и тот снова послушно присел.

— Проходите, пожалуйста, — предложила Эма и направилась в сторону викторианского дивана.

Присев на край, она красиво скрестила ноги. Пес снова устроился рядом, не переставая взглядом контролировать гостя. Глеб Бабицкий сел на подлокотник дивана, Иван — в предложенное кресло напротив. Мгновенно провалившись в его мягкие объятья, Разумов решил не сопротивляться, принял удобную позу и, включив диктофон, положил его на журнальный столик. Эма Майн задержала взгляд на гаджете.

— Согласно заявлению, — начал Иван, — ваш муж Олег Васильевич Макеев вечером одиннадцатого сентября не вернулся домой. Расскажите, пожалуйста, что было накануне.

— Накануне мы отмечали выход моего романа, — не раздумывая, ответила Эма Майн.

Иван повернул голову в сторону Глеба Бабицкого.

— Вы тоже участвовали?

— Да. Я привез несколько книг первого тиража.

— Во сколько приехали и на чем? — уточнил Иван.

— Около восьми. На своей машине, — он на секунду задумался и добавил: — возможно, минут десять девятого.

Разумов снова обратился к Эме Майн.

— Ваш муж в это время был уже дома?

— Да.

— Во сколько он обычно возвращается?

— По-разному, зависит от графика тренировок.

— Самое позднее?

Эма пожала плечами.

— Может, часов в десять, одиннадцать, но это редко.

— Между вами произошла ссора?

— Нет.

Иван заметил, что Эма Майн начала терять интерес к беседе.

— Ключи вашего мужа где?

— Дома, — ответила она.

— Видеонаблюдение установлено?

— Все есть, — ответил Глеб. — Но когда, на следующий день после звонка Эмы, я приехал в дом, то на входе заметил, что глазки на камерах не горят. У меня в квартире, когда выбивает электричество, система вневедомственной охраны тоже отключается, и ее надо заново перезапускать.

— А в приезд накануне вы не заметили, сигнализация была включена?

Глеб задумался.

— Слушайте, не заметил. Я книги нес, старался не смотреть по сторонам, боялся уронить. Стопка была плохо связана.

— У вас бывали проблемы с электричеством? — спросил Разумов у Эмы Майн.

— Да, — ответила она. — Олег на прошлой неделе в мастерской включал какой-то станок и свет погас.

— Что он планировал мастерить?

— Кажется, он строгал доски для пляжного пирса, — неуверенно произнесла Эма.

— А где запитана система видеонаблюдения? — уточнил Разумов.

— В подвале, — снова ответил Глеб. — Когда я увидел потухшие глазки, сразу спустился туда. Смотрю, рычажок на системе сигнализации опущен. Я тогда подумал «Олег не догадался перезапустить». Я нажал, а она как начала орать. Пришлось, конечно, отключить.

Он повел рукой в сторону Эмы.

— Надо бы, кстати, вызвать специалистов, пусть проверят или новую поставят. Ты сейчас в доме одна, видеонаблюдение не помешает.

Не взглянув в его сторону Эма, молча, кивнула. Иван достал из планшета заявление.

— Эмилия Леонидовна, вы написали, что звонили на мобильный номер мужа, но он был вне зоны. Во сколько это было?

— Утром.

— Следующего дня, после того, как отмечали выход книги, верно?

— Да. Я позвонила в клуб. Ответили, что он на месте, но занят.

— Кто ответил?

Она задумалась. Тонкими пальцами с ногтями красивой, удлиненной формы, она потерла виски, после чего ответила:

— Женский голос, но я вряд ли вспомню имя.

Иван задавал формальные вопросы, все больше сомневаясь, что здесь есть состав преступления. Но как любил говорить его питерский коллега: «Принюхаться к обстановке надо». Пока запаха криминала не ощущалось. У писательницы был расстроенный вид, что вполне адекватно для человека, находящегося в состоянии неведения. Эма Майн и Глеб Бабицкий отвечали на вопросы ровно, без расхождений, но многолетняя практика Разумова подсказывала, что свидетели полезную информацию часто начинают выдавать на эмоциях. И сейчас их надо было расшевелить.

Иван пробежал взглядом по убористому почерку заявления и убрал его обратно в планшет.

— Поправьте меня, если я ошибусь. Итак, десятого сентября в промежутке с двадцати до двадцати двух часов вы втроем, включая Олега Макеева, отметили выход нового романа, после чего отправились спать. Кроме вас троих в доме никого не было. Утром одиннадцатого сентября вы проснулись и поняли, что Олега Макеева нет. Все верно?

Эма Майн снова коснулась висков.

— Вечером здесь еще была Лидия Ивановна, помощница по дому. Недолго. Она накрыла на стол и ушла.

— Она ушла до возвращения вашего мужа?

— После.

— Почему? — спросил он, выдержав паузу.

— Простите? — не поняла Эма.

— Почему ваша помощница по дому не осталась?

Разумову было интересно, что она ответит. Напомнит о статусе — домработницам не принято за стол — или начнет оправдываться.

— Разумеется, я ей предложила и, как правило, она всегда с нами. Но в тот вечер Лидия Ивановна уезжала в Нижний Новгород, к сестре, — пояснила Эма.

— Будьте добры, контакты помощницы.

Она достала из кармана жакета телефон и продиктовала номер. Положив смартфон рядом на диван, Эма Майн снова опустила руку в карман, вынула блистер с прозрачными капсулами бледно-розового цвета и принялась задумчиво вертеть его в руках.

— Принести воды? — предложил Глеб.

— Нет, — снова, не повернув головы в его сторону, ответила Эма.

— Я все-таки принесу, — настоял Глеб.

Пружинистой походкой он прошел в кухонную зону и вскоре вернулся с небольшим подносом, на котором впритык уместились хрустальный графин, наполненным водой с ломтиками лимона и три бокала. Налив воды в каждый, он протянул один Эме.

Она приняла, но пить не стала.

— Значит, утром вашего мужа уже не было в доме? — продолжил Разумов.

— Да, — произнесла Эма, бросив на гостя равнодушный взгляд.

— Во дворе стоит его машина?

— Да.

— И вас не смутило, что машина на месте, а его нет?

Секунда молчания, за которой последовал ответ:

— Нет.

Манера коротко отвечать на поставленный вопрос всегда настораживала Разумова. За этим могло скрываться что угодно.

— Он мог поехать на электричке, — пояснила она, словно подслушав мысли. — Такое бывало при пробках.

— Во сколько вы заметили, что его нет рядом?

— Я спала в другой комнате. Встала около десяти. В доме уже никого не было, — равнодушно произнесла она.

— Вы всегда спите раздельно?

— Это имеет значение?

Слегка склонив голову, Эма Майн взглянула на Разумова пристально. Межбровная морщинка на высоком лбу стала глубже, а в голосе появилось едва заметное раздражение.

— Вы — автор детективов и вроде бы должны знать, что в данном случае значение может иметь любая деталь, — с легкой усмешкой заметил Разумов.

— Свои детективные романы я часто пишу ночами, — не отводя взгляда, ледяным тоном произнесла Эма Майн. — Не каждый может спать при включенном свете и звуках ударов по клавишам.

Раздражение в голосе усилилось, и теперь она смотрела на Разумова уже не так равнодушно.

— Вообще, психологи советуют супругам спать отдельно друг от друга, — вступил Глеб Бабицкий. — Просто для большинства россиян это непозволительная роскошь.

— Это да, — согласился Иван, — не у каждого россиянина средневековые замки с двадцатью комнатами.

— Десятью, — поправила Эма Майн.

Иван кивнул.

— Существенная разница.

— Вы что-то имеете против моих комнат, офицер? — спросила она, глядя на Разумова, как на муху, досаждающую жужжанием.

— Поверьте, мне безразлично, сколько у вас комнат, — ответил он.

Эма Майн замолчала, но в глазах ее с каждой секундой все больше закипал гнев, который она давила усилием воли.

— Может быть, между вами все-таки произошел какой-то конфликт? — повторил Иван ранее заданный вопрос.

— Нет, — категорично произнесла Эма.

— Во что он был одет? — спросил Иван.

Эма Майн вздохнула обреченно, давая понять, насколько утомил ее этот разговор.

— Точно не помню. Что-то спортивное.

— Я помню точно, — сказал Глеб. — На нем были черные спортивные шорты с боковыми карманами на желтых замках и майка. Алая, с логотипом Клуба. Большая латинская буква F справа в районе груди. Вот здесь.

Он показал на себе.

— Эта одежда сейчас дома? — спросил Иван.

Глеб вопросительно взглянул на Эму.

— Нет, — ответила она.

— Точно помните или «кажется»? — уточнил Разумов.

Эма отвернулась, оставив вопрос без ответа. Глеб поглядывал то на нее, то на Разумова, изредка делая глотки воды.

— Так кто из вас видел Макеева последним? — задал Иван традиционный вопрос.

— Я уже подумала, что он не прозвучит, — усмехнулась Эма Майн, продолжая смотреть в сторону.

— Напрасно, — в тон ей произнес Разумов.

Глеб подался вперед, чтобы взглянуть Эме в лицо.

— Получается, что я?

Она пожала плечами.

— Да, наверное, я, — не дождавшись ответа, утвердительно сказал Глеб. — Я отводил его наверх, в спальню. Эма в это время уже ушла к себе.

В этот момент она глубоко и прерывисто вздохнула. Блистер с капсулами в ее руке хрустнул.

— Дело в том, — негромко сказал Глеб, — что он не просто выпил лишнего, а…

Он виновато взглянул на Эму и решительно продолжил:

— Ты меня прости, Эма, но я считаю это важным моментом. Мы должны сообщить.

Бабицкий поставил бокал с водой на стол, пересел с подлокотника на диван и, скрестив на коленях руки, произнес:

— Понимаете, он напился.

— До какого состояния? — уточнил Иван.

— Я имел в виду, что он впервые напился.

Эма, наконец, выдавила из блистера капсулу, положила в рот и не торопясь запила водой.

— Он раньше никогда не пил, — устало добавила она.

— Не пил совсем?

— Да, — ответила она. — Говорил, что у него сильная аллергическая реакция.

— Она последовала?

— Он сильно покраснел, но какой-то особой реакции я не заметила.

— Сколько он выпил?

Эма Майн снова вздохнула. Было очевидно, что этот разговор доставляет ей не только головную, но и душевную боль.

— Несколько рюмок коньяка.

— Марка?

Эма Майн взглянула с удивлением, словно пытаясь понять, чего от нее добиваются.

— Реми Мартин Аккорд Рояль, — с расстановкой произнесла она.

— Что пили вы? — невозмутимо продолжил Иван.

Он сознавал, что близок к границе, после которой разговор либо зайдет в тупик, либо Эма Майн начнет выдавать более сильные эмоции. Но неожиданно она изменила тон, вступив в игру.

— Шато пятьдесят седьмого года. Подарочная туба из картона повышенной плотности, объем бутылки ноль семь, — произнесла она как сомелье во время презентации. — Назвала бы цену, но, вот беда, не знаю. Попробуйте загуглить.

«Непростая звезда, — подумал Иван. — Умеет держать удар».

— Благодарю за исчерпывающий ответ, — усмехнулся он. — Хорошо, с напитками разобрались. Что было после коньяка и шато?

Сейчас Эма смотрела на Разумова как на партнера по азартной игре, который вдруг начал нагло нарушать правила.

— Мы ужинали, — тем не менее, спокойно продолжила она. — Хотите, чтобы я перечислила состав блюд или достаточно огласить меню?

— Достаточно огласить, что ел ваш муж.

— Ничего, — ответила Эма и, протянув руку к бокалу, сделала несколько глотков воды.

— Вообще?

— Абсолютно.

Эма села на диван глубже и, откинув голову, прижала ее к мягкой спинке.

— Послушайте, к чему все эти вопросы? — недовольно произнесла она, глядя на Разумова сквозь опущенные ресницы.

— Вы вроде должны знать процедуру опроса не хуже меня, — с очевидным сарказмом заметил Иван.

Глеб Бабицкий в этот момент стал похож на рефери, готового разнять бойцов. Он напряг спину и поглядывая то на Эму, то на Разумова. В затянувшейся тишине раздалась знаменитая песня Глории Гейнор «Переживу».

Пес, все это время лежавший у ног хозяйки, повернул голову на звук и требовательно взглянул на Глеба. Тот достал из кармана узких брюк телефон, взглянул на дисплей, извинился и вышел в гостиную, прикрыв за собой раздвижные двери.

Эма Майн сидела в прежней позе, глядя прямо перед собой, словно не замечая присутствия явно неприятного ей гостя.

«Скорее всего, повода заводить дело не будет, — мысленно отмел криминальные версии, Иван. — Если муж не сбежал, то в опьянении вполне мог утонуть. Если бы не статус хозяйки, никто бы и пальцем не пошевелил до завершения трех суток. Но она звезда, а их любят все, от простых читателей до генералов».

Иван терпеть не мог привилегированности, искренне считая, что перед законом все равны. Идеалистом Разумов не был, но наблюдая, как статусные люди нагло пользуются своим положением, редко упускал возможность дать им понять, что не стоит сильно отрываться от грешной земли.

— Вы планируете что-то делать? — вдруг произнесла Эма Майн.

— Например? — улыбнулся он.

— Например, вызвать водолазов.

— Пока не вижу оснований, — ответил Иван, подумав о том, что пляж осмотреть надо обязательно.

— Будете тянуть до трех суток? — усмехнулась Эма.

— Если бы хотели тянуть, меня бы сейчас здесь не было. Это простые люди ждут, когда пройдет положенное время, но для вас писаны другие законы.

На откровенный упрек Эма Майн ответила выразительным молчанием.

— Итак, Эмилия Леонидовна, — продолжил Иван, — вы утверждаете, что ссор между вами и вашим мужем не было?

— Даже если вы зададите этот вопрос в десятый раз, ответ останется прежним.

Ее поза казалась расслабленной, но по взгляду было заметно, что она едва справляется с эмоциями. Самообладание медленно, но верно покидало Эму Майн. Было ясно, что она не привыкла терпеть досаждающее общение и живет так, как удобно ей, не позволяя нарушать личные границы. Эма Майн умела держать не только удар, но и дистанцию.

Резко оттолкнувшись от спинки, она села прямо, упершись ладонями в основание дивана, словно готова была взлететь. Серые глаза смотрели откровенно враждебно.

«Вид, как у горгульи, что на водостоке дома, — подумал Иван и снова улыбнулся. — Крыльев за спиной не хватает».

— Вам весело? — поднявшись, произнесла Эма Майн.

Пес подскочил следом и негромко зарычал.

— Не очень, — спокойно ответил Иван. — Просто я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Я здесь не для того чтобы слушать рассказы о том, что вы пили-ели накануне исчезновения мужа и какие трусы на нем были, а чтобы понять, что произошло.

Эма Майн вдруг сморщила лоб, как бывает в момент острой боли. Сжав виски руками, она прикрыла глаза. Длинные ресницы цвета темного шоколада слегка подрагивали, а глазные яблоки нервно двигались от одного уголка к другому. Это длилось недолго. Открыв глаза, Эма посмотрела на Разумова сверху вниз отсутствующим взглядом.

«Будь поделикатнее», — вспомнил Иван слова генерала и, поднявшись из кресла, встал напротив.

— Прошу прощения, я себя неважно чувствую, — произнесла Эма Майн, дав понять, что аудиенция окончена.

Оказавшись выше нее почти на голову, теперь сверху вниз смотрел Иван.

— Повторяю, у меня нет ни малейшего желания копаться в вашей личной жизни, в одежде вашего мужа и в ваших отношениях, — сказал он уже без тени улыбки, — но я вынужден это делать. Догадываетесь почему?

Эма Майн медленно развернулась и пошла в сторону раздвижных дверей. Недобро взглянув на гостя, за хозяйкой последовал пес.

— Потому что об этом попросили вы лично, написав заявление, — добавил Разумов ей вслед.

Навстречу из гостиной вышел Глеб Бабицкий с телефоном в руке. Пропустив ее, он подошел к Ивану.

— Примите мои извинения за Эму, — дождавшись, когда та выйдет из дома, произнес Глеб извиняющимся тоном. — Понимаете, она уже вторую ночь не спит.

— Это, конечно, уважительная причина. Но ваша звезда обладает уникальным талантом выводить из себя на раз-два-три, — усмехнулся Разумов.

— Должен заметить, что и вы ей в этом не уступаете, — улыбнулся Глеб.

Через открытую дверь было видно, как Эма Майн спустилась по ступенькам веранды, прошла несколько метров по зеленой лужайке и села под купол подвесного кресла качалки. На лужайке, ближе к высокому каменному забору стоял круглый крытый мангал и пара ротанговых шезлонгов под зонтами.

Глеб развел руки в стороны.

— Ее можно понять. Не каждый день муж пропадает.

— Где находится спуск на пляж? — уточнил Иван.

— Я провожу, — Глеб взглянул в сторону лужайки и добавил: — Давайте лучше пройдем с другой стороны.

Они обошли дом и по узкой тропинке, местами плотно заросшей дерном, спустились к реке.

— Кто здесь обычно ходит? — спросил Иван.

— По этой дорожке, насколько я знаю, никто. Там в противоположном конце деревни есть довольно благоустроенный пляж. А на этом Эма все сделала сама. Не своими руками, конечно, делали мастера. И стену укрепили на два дома, этот и Лидии Ивановны. Ее участок следующий.

— Никто не возмущался тем, что она устроила себе персональный пляж?

— Конечно, нашлись и такие. Из четвертого дома. Я помню, был у Эмы, когда пришли эти товарищи. Тетка с безумным начесом на голове и неактивным приложением в виде мужа. Он больше молчал, а она сразу начала вопить: «Вы почему укрепляете стену только на два дома?!». Я ей спокойно отвечаю: «а вы готовы заплатить за то, чтобы стену продлили до вашего дома?». А она мне: «Вы же все равно ее ставили, почему до конца не протянули?!». Представляете, наглость, какая. Я ей говорю: может вам и бассейн личный поставить на участок и дом отремонтировать?

Глеб засмеялся.

— Чем больше для людей делаешь, тем больше они требуют.

Он принялся на западный манер отгибать пальцы.

— Дорогу в деревне Эма за свой счет заасфальтировала, фонари поставила тоже за свой счет. Оказалось мало.

— Чем закончился инцидент с соседями?

— Да ничем. Пофыркали и ушли. Эма потом говорила, что они вроде заявление писали участковому. Я не помню деталей, и какой они повод нашли. Такие найдут всегда. Скверные товарищи, — произнес Глеб, снимая пиджак.

Солнце перевалило за полдень, становилось все жарче. Сразу за домом начинался крутой спуск к узкой пляжной полосе. Вслед за Глебом Иван начал спускаться по узким каменным ступенькам. Остановившись, он обернулся, чтобы взглянуть на окна с другой стороны дома.

Высота забора теперь не позволяла видеть веранду и первый этаж, но с этой позиции хорошо просматривались витражные окна второго этажа. Плотная тонировка полностью скрывала все, что находилось за ними. Крепкое полуденное солнце било с южной стороны прямо в глаза. Иван вспомнил фразу из книги про осаду Ла Рошель: «Самыми недоступными считаются крепости, до которых можно добраться только с севера — солнце светит противнику в глаза». Замок Эмы Майн был выстроен по канонам неприступной крепости. Хозяйка казалась такой же.

В начале пляжной полосы, уходящей в сторону обрыва, под деревянным навесом стояли пять шезлонгов из ротанга. Глеб аккуратно повесил пиджак на спинку одного из них и, стараясь не захватить мокасинами песок, подошел ближе к воде.

Каменная лестница, ведущая от дома, вплотную примыкала к довольно низкому деревянному пирсу. Он начинался у ее нижней ступеньки — там был установлен фонарь — и заканчивался метрах в четырех от берега. Разумов присел, чтобы заглянуть под деревянное покрытие. Расстояние между водой и досками было не больше двадцати сантиметров. Если оставить вещи на таком понтоне, их вполне может смыть волной. Доски на пирсе были старыми, серыми, местами с глубокими трещинами.

— Макеев часто плавал вечерами? — спросил Иван, продолжая осматривать пирс.

— Эма говорит — ежедневно, и утром и вечером. В прошлом году — до самых холодов. Он и в тот вечер хотел пойти к реке, но мы отговорили.

Разумов прошел по шатким деревянным доскам и встал ближе к краю, с которого было бы наиболее удобно нырнуть в воду. Обернувшись, он снова взглянул на окна второго этажа. Часть из них открывали идеальный обзор на пирс. Глеб внимательно проследил за его взглядом.

— Чьи это окна? — указал рукой Разумов.

Глеб всем корпусом развернулся в сторону дома.

— Эти, кажется, Олега, — сказал Глеб. — А дальше идут окна Эмы. Их комнаты одна за другой, а между ними двойной санузел. Очень удобно.

— Да-да, я помню.

Глеб улыбнулся.

— Но это, правда, удобно. Зачем стоять в очереди в туалет и спать под одним одеялом, пусть даже на кровати кингсайз, если есть возможность делать это в комфорте.

— Как Макеев отреагировал на ваши уговоры? — спросил Иван.

— Сначала спорил, говорил, что он в норме. Но, знаете, он был вообще не в норме.

— Что могло стать причиной неожиданного загула?

— Разве алкоголику нужна причина? — ответил Глеб вопросом на вопрос.

— А у него мог быть повод для ухода из семьи?

— Вы намекаете на любовницу? — Глеб потер гладкий лоб. — Не думаю. Несмотря на то, что он Эме явно не пара, жили они на удивление хорошо.

— Отчего же не пара?

— Другой уровень. Сами рассудите: она — всемирно известная писательница, он — простой тренер. Где он и где Эма. Мезальянс.

— Уж извините, но королевой Англии мне ваша Эма Майн не показалась, — усмехнулся Иван.

Глеб удивленно взглянул на него и, отрицательно качнув головой, произнес:

— Не скажите. Эма — тонкая натура. Сложная, но чуткая, интеллигентная. Кстати, и на королеву Англии Елизавету Тюдор очень даже похожа. Те же рыжие волосы, светлые глаза, мраморная кожа.

Интонации в голосе Бабицкого заметно изменились. Он, словно пес Робин, встал на защиту Эмы Майн.

— Успокойтесь, я никого не хотел обидеть, — улыбнулся Иван.

Глеб пожал плечами и промолчал. Иван снова взглянул на окна дома.

— Этот замок они строили вместе?

— С Макеевым? — Глеб презрительно скривил губы. — Да что вы. Откуда у него такие деньги. Когда Эма въезжала в этот дом, того еще в помине не было.

— Где они познакомились?

— В спортивном клубе. Я ей сам подарил абонемент. Ирина Эдуардовна упрекнула меня потом: «Выходит, за этот брак надо благодарить тебя, Глебушка», — процитировал он. — Это мама Эмы.

— Где она живет?

— В Питере. Мои родители там же.

— Какие отношения у Макеева с тещей?

— Можно сказать никаких. По словам Эмы они виделись раза три от силы, включая свадьбу, без особого желания и взаимной симпатии. У Ирины Эдуардовны и с дочерью непростые отношения. Если маме Эмы что-то не нравится, мгновенно начинается террор молчанием. В этом Ирина Эдуардовна даст фору всем террористам мира вместе взятым. Так было всегда, с детства. И сейчас, если не по ее, Ирина Эдуардовна в неизменных традициях перестает отвечать на звонки и сообщения, а Эма тихо страдает и в такие моменты совершенно не может работать. Беспокоится за мать, рисуя в воображении страшные картины — что та с инсультом или каким другим приступом лежит дома одна. Только, знаете, подобное молчание это чистой воды манипуляция. Я своих отучил. Просто блокировал звонки и сообщения, когда начинали допекать. Пенсионерам заняться нечем, вот и отрываются на тех, кто на их взгляд, принадлежит им по факту создания.

Негромко беседуя, они шли по пляжу. Иван внимательно разглядывал песок и водоросли, которые волны плавно выносили на берег.

— Значит, вы знакомы с детства? — произнес Иван.

— С раннего. Мы жили по соседству и наши семьи дружили. Я засыпал и просыпался под гаммы Эмы. Ирина Эдуардовна считала, что интеллигентная девочка непременно должна музицировать, это очень развивает вкус и позволяет тоньше чувствовать мир. А что касается профессии, то тут необходимо обязательно поддержать династию. У Эмы — семья врачей, а мои — военные. Даже мама в военкомате служила. Отец спал и видел меня в форме. Но, как и Эма, я однажды их сильно расстроил. Не по стопам, что называется, мы пошли.

Он от души рассмеялся.

— Правда Эма позволила на время затянуть себя в ту самую династию, — добавил Глеб, — но позже с предложенной родителями тропы свернула. Я сразу после школы уехал в Москву, а Эма сначала поступила в мед, но проучилась всего два курса и перешла на журналистику. Она всегда была хоть и великодушной, но довольно скрытной девочкой. Мои неудачи всегда воспринимала как свои, но при этом личные проблемы всегда переживала наедине с собой.

— У нее есть недоброжелатели? — задал вопрос Иван.

— Да вроде нет, — ответил Глеб. — У нее довольно узкий круг общения. Если только…

Иван остановился и пристально взглянул на Бабицкого. Тот резко отошел в сторону, ловко увернувшись от набежавшей волны.

— Была одна неприятная история, у которой ноги растут из Питера, — продолжил он. — Из-за этого Эма собственно и переехала в Москву, скрыв от меня настоящую причину. Я вообще ничего не знал, пока эта причина в лице ее бывшего не позвонила в издательство, заявив права на книги.

— Как фамилия бывшего?

— Герман Василевский. Он стал главной причиной ее переезда в Москву. С мамой, как я сказал, тоже сложные отношения и с отцом неважная история вышла.

— Что за история?

— Родители Эмы развелись. Отец ушел к другой женщине. Потом сама Эма ушла из дома и следом — из мединститута. Поступила на журфак, чем шокировала всех. Она всегда была такой послушной, застенчивой девочкой. И тут такое выдала. А потом через пару лет, может больше, она звонит мне среди ночи, что для нее вообще не характерно, и спрашивает про работу в Москве. А я новую издательскую платформу собрал, мне толковые люди были нужны. Я был рад, что Эма переедет в Москву, встретил ее, и какое-то время она жила у меня.

— Вы ее спросили, что случилось?

— Спросил, конечно. Она ответила, что рассталась с парнем и идти некуда. Но о главной причине — почему расстались — ни слова.

— Кто такой этот Герман Василевский и что за причина?

— Бывший Эмы и лжеавтор. Мерзейший тип. Мы с ним судились. Выиграли. Он претендовал на ее романы. Мне неизвестны детали жизни Эмы с этим Германом, но очевидно одно — ее первую книгу он украл. Выдал за свою, продал права на издание и экранизацию, а Эма сей факт замолчала. Ей, видите ли, было неловко разбираться. Когда это все всплыло, я ее крепко отругал. Это что, в самом деле, такое! Вы представляете, смириться с тем, что украли твою работу и просто уехать из города. Вот такая она, понимаете? Гордая. Настоящая королева.

***

Восемнадцать лет назад.

Глеб вышел на балкон, взглянул на сирень, распустившую душистые лиловые соцветья и с удовольствием потянулся. Из соседней квартиры доносилась грустная мелодия четвертой прелюдии Шопена. Глеб присел на табурет и, слушая фортепианную игру, принялся размышлять о предстоящем неминуемом разговоре с родителями. На знаменитом «Аккорде смерти» музыка затихла.

— Эй, Рыжая Королева, ты там не уснула за своим роялем? — произнес Глеб негромко, но в тишине раннего утра слова прозвучали отчетливо.

Стало слышно, как захлопнулась крышка и вскоре на балкон вышла Эма. В махровом халатике, со следами от сна на юном лице, но уже с витиевато уложенными волосами.

Эму с детства никто не считал красивой и мама, Ирина Эдуардовна в шутку, но методично напоминала об этом. И уши не те, и нос крупноват, и вес лишний. Папа Леонид Александрович старался хвалить, но Ирина Эдуардовна сразу принималась отчитывать его: «Зачем вводить дочь в заблуждение, пусть делает ставку на ум и образование».

— Привет, Глеб, — ответила Эма.

— Ты чего с утра грусть развела на весь двор. Вроде праздник сегодня, последний день долбаного детства. Еще чуть-чуть и шагнем во взрослую жизнь.

— Еще экзамены, не забыл?

— Не, я уже все, на низком старте! — воскликнул Глеб и добавил тише, — ты что решила — со мной?

— Не знаю, — также вполголоса ответила Эма.

— А чего такая грустная?

— Я не грустная. Задумчивая. Пока играла, размышляла. Вот сейчас мы здесь. Весна, запах сирени, выпускной, все живы и здоровы и, кажется, так будет всегда…

Она сделала паузу и долгим взглядом посмотрела на Глеба.

— А если нет? — продолжила Эма. — Жизнь, как в слепом отборе, выбирает сама, кому остаться, а кому…, — Эма взмахнула рукой, — раз и словно не было ничего. Ни весны, ни запахов. Ни-че-го.

Она устремила взгляд светло-серых глаз в ясное весеннее небо.

— И совсем непонятно, что дальше, по ту сторону.

— Философский вопрос, — произнес Глеб, почесав затылок. — Я думаю, что ничего. Пустота. Или, как вариант, перерождение. Главное, чтобы во что-то путное. Не в червя какого или свинью, а снова в человека. И хорошо бы подальше отсюда.

С балкона этажом ниже послышалось сначала кряхтение, затем раздался надрывный кашель курильщика.

— Не в червя, — услышали они скрипучий голос, — в корм для него. Не сразу конечно, полежишь в земельке, погниешь маненько.

Сосед Василий, в тельняшке и кожаных тапочках, сгорбившись и заложив ногу на ногу, сидел на своем балконе. Худой, с сигаретой, зажатой в желтых, прокуренных зубах, убежденный атеист Василий никогда не упускал возможность поспорить на тему религии, чем неизменно вызывал крайнюю степень недовольства жены.

— Фу ты, Васька, нехристь, черт свинячий! — тут же прозвучал из окна громкий голос бабы Зины, жены Василия. — Чего ты мелешь языком своим поганым?!

Она вышла на балкон, привычно хлестанула мужа кухонным полотенцем и, перегнувшись через перила, взглянула снизу вверх на Эму и Глеба.

— Не слушайте его, ребятушки! Все там есть, и рай, и ад. Ад припасен для таких, как мой алкоголик. — Баба Зина одарила мужа гневным взглядом. — Зараза, всю жись мне испортил.

— Не испортил, а скрасил. Где бы ты еще такого, как я нашла. Так бы сейчас в девках и шастала, — ответил ей Василий.

— Тьфу на тебя, — плюнула баба Зина в сторону мужа и снова посмотрела наверх. — А вы милые, главное, живите по чести, не предательствуйте. И будет вам счастье и на этом, и на том свете.

На балкон в таком же халате, как у дочери, вышла Ирина Эдуардовна.

— Утреннее собрание философов объявляю закрытым. Эмилия, живо завтракать, одеваться, краситься и на «Последний звонок». Глеб, тебя тоже касается.

— А можно я сегодня не буду краситься? — умоляюще произнес он.

— Все шутишь, — с укором взглянула на него Ирина Эдуардовна. — Вот опоздаете к началу, вас классная в зал не пустит и будет вам выпускной в коридоре, а родителям гарантированный позор.

К началу успели, и весь день промчался, как один миг, а вечером обе семьи собрались отметить важное событие в жизни детей. Старшая сестра Глеба — Александра — окончила школу два года назад и уже училась в Михайловской военной артиллерийской академии на инженера-программиста. Этот путь Александра выбрала по воле отца. Она и не спорила, усмотрев в этом очевидные плюсы близости к большому скоплению представителей мужского пола. На тысячу курсантов юношей всего десять девушек.

Но главную надежду на продолжение рода и династии Анатолий Бабицкий возлагал на сына, не подозревая, что тот имеет на жизнь совсем другие планы.

— Давай объявим вместе. Может, они так легче воспримут, — предложил Глеб, стоя с Эмой на лестничной площадке.

— Давай попробуем. Но если честно, я сильно сомневаюсь в успехе.

— Не знаю как ты, а я настроен решительно. Все равно уеду, даже если они меня повяжут и запрут под замок. Сделаю подкоп, как граф Монте-Кристо и сбегу.

— Монте-Кристо, — с улыбкой заметила Эма, — в общей сложности делал подкопы больше трех лет.

— Я сумею быстрее.

Когда вечером за празднично накрытым столом отец Глеба поднял рюмку и произнес тост за военную карьеру сына, а Ирина Эдуардовна добавила «и за медицинское будущее нашей дочери», Эма поднялась из-за стола и тихим, неуверенным тоном произнесла:

— Родители, мы все понимаем, династии и все такое. Но мы выбрали другие профессии и решили ехать в Москву.

— Кто это мы? — опешил отец Глеба.

Глеб, с опаской взглянув на отца, встал рядом с Эмой.

— И я тоже, пап. Мы вместе решили поступать в Москве. Я — на менеджмент и финансы, Эма — на журфак.

В полной тишине Анатолий Бабицкий швырнул столовые приборы в тарелку и, шумно откинув стул, поднялся.

— Марш домой! — рявкнул он.

Тут же подскочила мать Глеба, взглядом приказав сыну следовать за ними. Праздничный вечер закончился в семье Бабицких громким скандалом со звуками хлесткими ударов армейского ремня о спину виновника торжества и неприятным разговором в семье Эмы.

— Дочка, ты же вроде всегда хотела стать врачом, — напомнил отец.

Ирина Эдуардовна возмущенно переставляла тарелки на поднос, бросая на дочь гневные взгляды.

— Пап, а мне дали выбор? Все разговоры дома про хирургию, и династию. Но никто, ни разу не спросил, чего хочу я. А я хочу поступать на журфак.

— Эмилия, ты знаешь, сколько зарабатывают журналисты? — возмущенно произнесла Ирина Эдуардовна.

— Мам, а врачи зарабатывают больше? — парировала Эма.

— Что ты сравниваешь! Это достойная профессия. А журналистика — это что?! Этих журналистов сейчас еще и убивают через одного. С девяносто восьмого года так и не нашли заказчиков убийства Старовойтовой. Да и вообще, что это вы надумали с Глебом, ни с кем не посоветовавшись, да еще в Москву? Решили они, видите ли!

Ирина Эдуардовна искренне считала, что взрослые лучше знают, что на самом деле нужно и полезно их детям. Леонид Александрович иногда делал слабые попытки возразить жене, но на фоне ее категоричного мнения они растворялись быстро и бесследно. Если бы не Глеб, который всегда и во всем был на стороне Эмы, она ощущала бы себя в полном, безнадежном одиночестве.

Ирина Эдуардовна часто говорила дочери: «Будешь потом меня вспоминать с благодарностью за полезные привычки, осанку и любовь к музыке». Эма часами музицировала и ежедневно ходила со стопкой книг на голове, хотя больше всего ей хотелось их читать. Но мама была неумолима и осанка, как любовь к чтению и музыке, остались с Эмой навсегда. Но при внешней покладистости у Эмы бывали вспышки неподчинения. Бунтовала она редко, но ярко.

За оглашением желания учиться в Москве последовало два дня упреков от мамы, неуверенных доводов отца, горьких слез Эмы, и родителям удалось одержать победу — убедить остаться в родном городе и поступать в медицинский.

— Ты сначала получи нормальную профессию, — сказала Ирина Эдуардовна, — а уже потом решай, что делать дальше. Второе высшее никто не отменял. Решишь, так иди на свой журфак, но для этого не обязательно в Москву ехать и жить впроголодь непонятно где. Журфак есть и в родном городе. Но сначала, я повторяю, получи достойную профессию.

Выпоротый армейским ремнем, Глеб оказался упрямее подруги. Сдав экзамены, он дождался вручения диплома и ночью, с небольшим рюкзаком за плечами сполз с балкона по водосточной трубе и сбежал в Москву. Он бежал от родителей, от одноклассников, от ставшего ненавистным города, где за семнадцать лет хорошие воспоминания связаны лишь с одним человеком — верной подругой детства, понимающей и сочувствующей Эмой Майн.

Мелькнувшая в голове Эмы мысль — завалить вступительные в мединститут — показалась ей настолько не порядочной, что она отмела ее сразу. Не прилагая больших усилий, она сдала экзамены и с равнодушием озвучила родителям факт зачисления в медицинский университет им. Павлова. Но писать Эма не бросила. Наоборот, вменив себе чувство вины за преданную профессию, она писала везде: в метро, на парах, даже в морге делала заметки для своего первого детектива «Предел уязвимости». Эма представляла, как через несколько лет она положит на стол перед родителями диплом врача и с чистой совестью уйдет на журфак. Все случилось так, как мечталось, но гораздо раньше и совершенно при другом стечении обстоятельств.

Спустя год, когда Эме исполнилось восемнадцать, после всех устроенных родителями торжеств, отец открыл дочери то, что тщательно скрывалось от нее много лет. Они сидели в парке, на их любимой лавочке у пруда. Леонид Александрович держал руку дочери в своей ладони и боялся взглянуть в глаза.

— Прости меня, милая, — с трудом подбирая слова, начал он. — Я так виноват перед тобой…

— Что случилось, папа? — взволнованно спросила Эма.

— Я надеюсь, что когда-нибудь, пусть не сейчас, пусть не скоро, но ты меня поймешь.

— Да что такое, пап?! Что произошло?! — всерьез забеспокоилась Эма.

— Дочка, я должен уйти.

— Куда? — не поняла Эма.

— Ты только не подумай, ты здесь не причем, — принялся торопливо объяснять Леонид Александрович, — это только наши отношения с мамой. Ты для меня всегда будешь самой любимой, самой лучшей девочкой во вселенной. Но жизнь одна, а я уже много лет нахожусь в страхе, что мой грех будет обнародован. Поверь, я никогда не хотел быть предателем. И по отношению к тебе никогда им не буду. Но так существовать, в бесконечной и унизительной лжи, я больше не могу.

Эма не сразу поняла, о чем говорит отец. Но когда до нее дошел смысл сказанного, первое, что она почувствовала — именно предательство. Все, что раньше казалось Эме домыслами — заплаканные глаза мамы, виноватый взгляд отца, когда тот возвращался домой позже обычного, непонятные звонки на домашний телефон — все это оказалось правдой. У отца другая женщина и по договору с мамой он не уходил из семьи до совершеннолетия дочери.

Эма подскочила с лавочки и взглянула на отца с презрением.

— То есть ты, папочка, благородно мучился, живя с нами? — не сдерживая слез, выкрикнула она. — Все эти годы ты жил с единственной мыслью — дождаться, когда мне стукнет восемнадцать для того, чтобы уйти?!

— Детка, прости, — умолял отец, не в силах смотреть на дочь, — я не хотел причинять тебе боль, но пойми…

— Никогда! Никогда не пойму и никогда не прощу тебе этого!

После того разговора отец никуда не ушел. Каждый день он возвращался домой и под молчаливые взгляды жены и дочери садился перед телевизором в гостиной и далеко за полночь засыпал там же на диване.

Успокоившись, Эма поняла, что не должна винить отца. В душе еще клокотала обида, но она смогла понять его, чего не удалось Ирине Эдуардовне. Она настолько вжилась в роль жертвы, изменив свою жизнь до неузнаваемости, что сделала ее невыносимой и окружающим.

Отцу предложили работу в Канаде, и он вскоре уехал в другую страну с новой женой. Через год у него родилась вторая дочь но, как и обещал, он не забыл о первой. Только Эма об этом не знала, потому что Ирина Эдуардовна, боясь, что она уедет к отцу, взяла с бывшего мужа клятву: «Никаких писем и звонков, иначе я сделаю все, чтобы тебя не выпустили из страны». Сделать она ничего не могла, но убедительность тона подействовала, и Леонид Александрович дал непростое согласие.

Он уехал и замолчал, а мама на глазах Эмы из энергичной моложавой женщины превратилась в человека, начисто утратившего интерес к настоящей жизни. Каждый вечер Ирина Эдуардовна приходила в комнату Эмы, садилась на кровать и исповедовалась. Она с упоением вспоминала жизнь прошлую, перечисляя все знаковые по ее мнению события. В конце каждого монолога, когда Эме уже хотелось заткнуть уши, Ирина Эдуардовна задавала вслух одни и те же вопросы: «Как ты считаешь, неужели я в чем-то виновата? Я вроде все делала как надо: готовила, убирала, работала с ним наравне. Получается, все это не ценится? А тогда для чего выходить замуж, если все может вот так рухнуть в один момент из-за какой-то любовницы?».

Иногда взгляд мамы пугал Эму. В нем мелькала пустота, за которой могла скрываться болезнь. Ирина Эдуардовна какое-то время еще продолжала работать в хирургии, но после случайного повреждения правого запястья у нее начался тремор. Оперировать она не могла, и давний друг семьи устроил ей перевод в поликлинику, заведующей физиологическим отделением, где Ирина Эдуардовна, выписав пациентам назначения, садилась к окну и принималась снова и снова перебирать в памяти события прошлой жизни, так и не находя ответы на свои вопросы.

К концу года в квартире прижилась устойчивая атмосфера уныния. Эме не хотелось после занятий возвращаться домой, но она шла, покупая по дороге мамины любимые пирожные в надежде, что сегодня той станет лучше. Но ничего не менялось и жизнь медленно, но верно превращалась в бесконечный день сурка.

А потом Эма познакомилась с Германом Василевским. Она увидела его на книжной ярмарке. Герман выделялся среди посетителей. Худощавый, с трубкой во рту и кожаным портфелем под мышкой, он напомнил Эме отца — такой же высокий, стройный, с зачесанными назад волосами. Важно поглядывая по сторонам, Герман, делал заметки в блокнотике, а Эма перебирала на стенде книги. Заметив ее, Герман понаблюдал несколько минут, подошел, представился писателем и предложил выпить кофе.

На вопрос Эмы — где можно почитать его произведения, Герман уклончиво ответил «Недавно отдал роман на корректировку», и больше не вспоминал об этом. Он был старше Эмы на семь лет, работал корреспондентом в журнале «Вторая столица», жил в съемной квартире на улице Тележной, в единственном доме в окружении нежилых построек и находился в непрерывном поиске себя. Он метался между отправкой резюме в разные издательства, жалуясь на недальновидность кадровых сотрудников и попыткой дописать хотя бы один роман.

Через месяц после начала отношений Эма решила познакомить Германа с мамой. Новость о том, что у дочери появился парень, неожиданно вызвала у Ирины Эдуардовны прилив сил. Она кинулась планировать встречу, думать, как лучше накрыть стол, чем угостить гостя и даже взяла на работе несколько дней за свой счет.

Но в момент, когда Ирина Эдуардовна увидела Германа Василевского, Эме показалось, что дверь перед ним мгновенно захлопнется.

— Ты что, специально выбрала копию своего отца? — не стесняясь, громко говорила мать, стоя на кухне.

— Мама, тише. Успокойся, тебе показалось.

— Ты хочешь такой же судьбы, как у матери? — слегка понизив тон, продолжила Ирина Эдуардовна. — Ты взгляни на него, он вдобавок еще и гол, как сокол. Наверняка, на съемной квартире живет и толком не зарабатывает.

Герман сделал вид, что ничего не слышал. Во время обеда он церемонно нахваливал все блюда, особенно утку с яблоками, восхищался ухоженным домом и, поцеловав на прощанье Ирине Эдуардовне руку, ушел, попросив не провожать. Но с этого момента Герман Василевский начал делать все, чтобы Эма не только стала жить с ним в съемной квартире, но и бросила медицинский. Герман умел мстить и делал это с большим удовольствием.

Новость о том, что дочь теперь учится на журфаке и переезжает к Герману Ирина Эдуардовна встретила истерикой. Она закатывала глаза, падала в обмороки и обещала покончить с собой, если Эма не одумается. Но Эма не отступала. Сказав маме твердое нет, она вдруг почувствовала моральное наслаждение, которое хотелось повторить. Ирина Эдуардовна не медлила с поводами, а Эма хваталась за них одержимо, но за каждой ссорой, как расплата, неизменно приходило чувство вины.

Эма переживала за здоровье мамы, а Ирина Эдуардовна прекратив всякое общение, возводила стену молчания, пробиться сквозь которую не представлялось возможным. Она не брала трубку и не перезванивала. Перед глазами Эмы вставали картинки одна ужаснее другой. Мама одна, в пустой квартире, с приступом или хуже того — сводит счеты с жизнью. Но Ирина Эдуардовна не торопилась с самоубийством. Через Глеба и его родителей Эма узнавала, что у мамы все не так плохо и на время успокаивалась.

После ухода Эмы из дома, мать и дочь не общались три месяца. Эма переживала, но мужественно держала паузу. Ощущения от взрослой жизни, первого секса, нового факультета и относительной самостоятельности кружили голову. Но тогда она еще не предполагала, что новая жизнь будет полна сюрпризов, и не всегда приятных.

Сдав недостающие экзамены, Эме удалось перевестись сразу на третий курс. Радовало все, кроме недостатка времени на книги, а вскоре обнаружилась необходимость работы.

«Не хватает нам на жизнь, Рыжик. Надо что-то с этим делать», — говорил Герман, невзначай оставляя на кухонном столе клочки объявлений о вакансиях.

Не желая чувствовать себя иждивенкой, Эма устроилась уборщицей в пекарню, в пяти остановках от дома. Мыть полы надо было рано утром с пяти до восьми, но зато она успевала на первую пару. По привычке Эма ложилась поздно. Но теперь ночами она писала не книгу — правила статьи Германа, которые тот подсовывал с оговоркой «Просто взгляни».

Эма хронически не высыпалась и однажды задремала на работе, с тряпкой в руках, присев на табурет в углу кухни, прямо у бака с отходами. Хозяйка кафе, недовольная сальными взглядами мужа на юную уборщицу, предложила уволиться, заплатив половину обещанного.

Герман вышел из ванной в длинном махровом халате, с полотенцем на шее. Он любил понежиться во взбитой пене, с бокалом вина и трубкой во рту, воображая себя знаменитым писателем в ожидании вдохновения.

Эма вошла в прихожую и, не сняв верхней одежды, села на потрескавшийся от времени дерматиновый пуфик.

— А ты чего не на работе? — удивился Герман.

Эма достала из кармана скомканные купюры и, положив их на колени, разрыдалась.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Герман, присев перед ней на корточки.

— Меня уволили.

— Как это, уволили? Не имеют права! — возмутился Герман.

— Имеют. У меня нет трудовой, я там была на птичьих правах, будто ты не знаешь.

Герман несколько раз пересчитал деньги.

— Как так? Почему так мало? У тебя же только оклад в два раза больше плюс премии положены.

— Уборщиц премии не касаются.

— Беспредел какой-то, — фыркнул Герман. — А что случилось, почему уволили?

— Потому что я уснула на рабочем месте. А еще вероятно потому, что хозяин кафе пригласил меня в баню, а я отказалась.

— Вот же, козлина, — зло произнес Герман, театрально сдвинув брови. — Ладно. Давай не плачь.

Эма не могла унять слезы.

— Эй, ну ты чего, Рыжик, — обнял ее Герман. — Что-нибудь придумаем.

Он огляделся по сторонам.

— Слушай, где-то я недавно видел объявление…, кажется, в нашем районе дворники нужны. Работа только утром, уйма свободного времени до начала учебы.

Эма резко оттолкнула его.

— Ты с ума сошел?

— Тогда может быть санитаркой? У тебя же два года меда?

— Ты сейчас серьезно? — вытирая слезы, произнесла Эма.

— А чем нам платить за квартиру? — с укором взглянул Герман. — Хозяйка за воду принесла такой счет, словно мы слона каждый день намываем.

Герман требовал, чтобы Эма экономила на всем, даже на бумажных салфетках. «Не выбрасывай, она почти чистая», — говорил он.

Эма не знала, сколько Герман зарабатывает, это никогда не обсуждалось. Но при ней постоянно озвучивались цены на аренду квартиры, воду, электричество, продукты, которые чаще всего покупала Эма.

— Почему бы тебе самому не подработать, Герман? — тихо произнесла она. — Ты же спишь до девяти, потом в ванной плещешься до обеда. Уйма свободного времени.

Герман посмотрел на нее внимательно. Это был первый бунт уже не Рыжика, но еще не Рыжей Королевы. А этого Герман допустить не мог. Он мнил себя творцом, непризнанным гением. Когда он замечал в отношении себя непочтительность, отсутствие пиетета, он принимался унижать всех, кто не мог дать отпор: таксистов, официантов, студентов в редакции журнала. И каждый обвинительный монолог Герман неизменно начинал с любимого «Нда уж».

Герман Василевский считал себя виртуозом казуистики. И если бы однажды, к несчастью, не вообразил талантливым писателем, вполне мог бы стать успешным адвокатом. Его изворотливость в аргументах, заведомо ложных, мог распознать лишь человек проницательный, либо с большим жизненным опытом. Но юная доверчивая Эма верила на слово всему, что он скажет, не замечая в речах откровенного крючкотворства.

— Рыжик, нам же надо как-то выбираться из этой нищеты. Семью строить, деток рожать. На что мы сына кормить будем?

— Какого сына? — не поняла Эма.

— У нас же будет когда-нибудь сын. Вот накопим деньжат, поженимся, родим сына.

— Может, родится дочь, — произнесла Эма, проваливаясь в расставленные сети.

— Нет, дорогая. У настоящего мужика — только сын. Наследник, — нажав пальцем на нос Эмы, произнес Герман и направился в кухню, поинтересовавшись на ходу: — Слушай, а что у нас сегодня на обед?

— Сила мужчины подтверждается не полом ребенка, — тихо произнесла ему вслед Эма и добавила мысленно: «Наследником чего — квартиры в Саратове и ржавого велосипеда? Ребенок может быть либо желанным, либо нет. Третьего не дано».

В тот день ей отчаянно захотелось вернуться домой, в родные запахи гостиной, бабушкиного буфета с печеньем и кофе, маминых пирогов и любимой ветки сирени за окном детской. Но детство закончилось, и Эма это понимала. С мамой отношения как всегда находились либо погранично, либо на линии фронта и из двух вариантов — остаться с Германом или вернуться домой — Эма снова выбрала первое.

Твердо решив больше не соглашаться на предложения грубой физической работы, Эма вскоре нашла заработок по душе и с вполне приличным доходом. В России появилось сразу несколько социальных сетей, и однокурсница Марина нашла вакансии копирайтера.

«Писать надо много, но это не баки тягать и мыть триста квадратов», — сказала она. Эма по-прежнему не досыпала, но теперь ночами, отправив готовые тексты заказчикам, она наливала новую порцию крепкого кофе и садилась за роман.

И время замирало. Эма пересекала границу другой реальности, не замечая вокруг никого и ничего до самого рассвета. На четвертом курсе к соцсетям добавилась внештатная работа в журнале, и теперь Эма могла сама с легкостью оплатить и квартиру, и коммунальные платежи. Она стала позволять себе походы с подругой в кафе и делать Герману дорогие подарки, как всегда ничего не ожидая в ответ.

Герман Василевский по-прежнему оставался для нее кумиром, первым мужчиной и наставником. Она доверяла ему, не замечая, что тексты, которые он просит слегка поправить, затем оказывались полностью написанными ей. Но чего было не отнять у Германа Василевского — это высшей степени орфографической грамотности. «Граммар-наци», — называл он себя гордо, поправляя всех, кто делал ошибки.

Как водится, незаметно пролетело время и Эма, получив диплом, всерьез задумалась о карьере писателя. С мамой на довольно длительное время наладились отношения. Ирина Эдуардовна даже предложила им переехать к ней. Но Эма знала, что это благополучие имеет потенциально шаткий характер и вежливо отказалась, обозначив в качестве причины, близость съемной квартиры к работе Германа. Написание романа близилось к завершению. Заканчивался и календарный год.

Мама не заставила себя долго ждать, в очередной раз, выразив обиду на то, что праздник они отмечают не с ней, и включила любимый режим непрерывного молчания. Но настроение Эмы, казалось, ничто не могло испортить. Она закончила свой первый роман. Ее переполняли гордость и ощущение принадлежности к чему-то очень важному.

Сделав финальную вычитку, Эма распечатала рукопись и красиво вывела перьевой ручкой на второй обложке: «Посвящаю Герману Василевскому». Обернув скрепленные листы в крафтовую бумагу, она аккуратно перетянула упаковку жгутом. К главному подарку она добавила шарф крупной вязки и кожаные перчатки ручной работы. Спрятав все в дорожную сумку, она задвинула ее глубже на антресоли.

Украшая ель, которая с трудом втиснулась в маленькую комнату убогой квартирки, Эма представляла, как подарит Герману роман и, волнуясь, станет ждать рецензии. Он прочитает, произнесет традиционное «Нда уж», а затем, назвав ее Рыжиком, будет хвалить и удивляться, когда она успела написать целый роман. Потом они сядут на диванные подушки под украшенную ель, нальют шампанское и станут обсуждать замысел, героев, сюжеты и Эма заново проживет историю своего первого романа.

Герман читал ее книгу всю новогоднюю ночь. Сначала сидя за столом, потом лежа на диване, потом нервно меряя шагами комнату и выкуривая одну сигарету за другой, забыв о любимой трубке. По первому каналу уже пошел повтор «Иронии судьбы», а он все курил и пил, сваренный Эмой крепкий кофе, не открываясь от чтения и, казалось, не замечая ее присутствия.

Дойдя до финала, он сунул рукопись под мышку, налил водки в фужер из-под шампанского и выпил ее залпом. Мельком взглянув на Эму, он прошел к окну, повернулся спиной и замер. Она смотрела на его затылок, пытаясь угадать реакцию.

— Нда уж, — произнес, наконец, Герман и, развернувшись, небрежно бросил рукопись в плетеную корзину с журналами.

— Что скажешь? — спросила Эма взволнованно.

— Честно?

— Конечно.

— При всем моем уважении, Рыжик, — начал Герман, положив правую ладонь себе на грудь. — Только давай без обид, ладно?

— Конечно.

— Ты, бесспорно, имеешь способности. И не без моей, замечу, помощи из тебя получился неплохой журналист. Но большие литературные работы — это точно не твое. Уж прости. Ты просила честно, я честно ответил.

— Но ты так читал, мне показалось…

— Тебе показалось, — грубо перебил ее Герман.

— Но, скажи, пожалуйста, что в нем не так? — настаивала Эма. — Что тебе не понравилось конкретно?

— Нет изюма, нет оригинальной идеи. И сюжет слабый, и герои невнятные. И потом, к чему там мистика, это я вообще не понял. Как-то вообще не к месту. Прости, но я дочитал исключительно из уважения к тебе.

Расстроившись, Эма стояла рядом с корзиной, из которой торчали, замятые на сгибах, бумажные листы с ее мыслями, словами, выстраданными ночами, сюжетами. В душе Эмы растекались горечь и смятение. Она доверяла Герману, но и не верить в себя уже не могла. Роман был хорош, и Эма это понимала.

Герман подошел со спины и обнял ее за плечи.

— Не грусти, Рыжик. Хочешь, сходим в кино? А?

Эма, молча, кивнула.

— Только я пустой, как барабан. У тебя остались деньги?

Эма была разбита, раздавлена и долгое время не могла писать, хотя сюжеты приходили с неизменным постоянством. Она видела их даже во снах, по привычке просыпалась, но уже не записывала, как раньше. Немного придя в себя, Эма тайком от Германа решила узнать другое мнение и отправила рукопись электронной почтой в крупное издательство. Три месяца не было ответа, на четвертый Эма набралась смелости и позвонила.

— Еще раз, какое название? — спросила редактор отдела художественной литературы.

— Роман «Предел уязвимости». Автор Эмилия Майн.

— Так, «Предел уязвимости», — повторила редактор. — А вам не пришел официальный ответ?

— Нет.

— Ясно. С этого надо было начинать. Смотрите, если ответ не пришел, значит, рукопись не принята. Вы же, наверняка, читали правила, указанные на сайте — «В случае отказа редакция не обязана пояснять причину».

— Простите, а вы уверены, что ее читали? Может она затерялась?

— Ничего у нас не теряется, девушка, — грубо перебила ее сотрудница издательства. — Повторюсь, если не пришел ответ, значит причина одна — издательство не заинтересовано в данной работе. Пошлифуйте мастерство, напишите другую книгу и присылайте на рассмотрение. Всего хорошего.

После того как ее первенца отвергли дважды, Эма попыталась убить в себе писателя. Но игнорируя эти попытки, герои новых книг проникали в мозг, выстраивались в нужном им порядке и начинали жить своей жизнью. Эма вновь и вновь проигрывала варианты сюжетов перед сном, во время прогулок, на работе, но, уже не посвящая в это Германа. А спустя время, в канун следующего нового года роман под названием «Предел уязвимости» появился на полках книжных магазинов страны.

За несколько часов до праздника, Эма и Марина решили встретиться в любимом кафе, обменяться подарками и проводить старый год под кофе с пирожными. Дома Эма накрыла белой скатертью стол, приготовила новогодний ужин и положила под ель подарки. Герман ушел неожиданно рано, пообещав вечером новогодний сюрприз.

В кафе все столики были заняты студентами. Было шумно и весело, царила атмосфера непринужденности и беззаботности, когда можно в удовольствие, не торопясь посидеть с сокурсниками в последний день уходящего года.

— Итак, подруга, чем мы завершаем этот год? — торжественно произнесла Марина, подняв чашку с латте.

Она любила подводить итоги, писать ежедневные длинные планы и редко воплощала их в жизнь. Марина жила с родителями, встречалась с однокурсником Максимом и считала, что в жизни больше всего нужно любить себя.

— Слушай, я сегодня составила карту желаний, — поделилась она. — На ватмане разбила цветные квадраты. В каждом — своя сфера. Теперь это надо визуализировать, и исполнение не заставит себя ждать. А ты приготовила мечты на следующий год?

— У меня одно желание.

— Секрет?

— Нет. Я мечтаю стать свободной.

— В каком смысле? — удивилась Марина.

— Хочу заниматься только тем, что мне по-настоящему нравится.

— А, так это супер! А чем?

— Стать настоящим писателем и только созданию романов посвящать все свое время. Чего я точно не хочу — мыть полы и вести аккаунты в соцсетях.

— Ты пишешь романы? — удивилась Марина.

— Пока написала только один. Еще год назад, — нехотя ответила Эма. — Но он, к сожалению, не был принят издательством.

Она взглянула в окно, за которым весело хороводили снежинки.

— И Герман оценил его, как слабый, — с сожалением добавила Эма. — Но, знаешь, я поняла, что не могу остановиться и продолжаю писать. Именно в эти моменты я чувствую ту самую свободу и абсолютную гармонию. Только я и вдохновение.

— Вот это здорово, Эмка! Дай почитать мне тот роман! Обязательно дай, слышишь?! Если понравится — а я в этом не сомневаюсь — я покажу его всем друзьям и через сеть рукопожатий мы добьемся его издания. У Макса полно знакомых. Никогда нельзя отчаиваться! Так…., — Марина поискала взглядом официанта. — Давай за это по бокалу шампусика?

— Давай, — улыбнулась Эма.

После встречи с Мариной Эма забежала в книжный, чтобы купить Герману пару новинок на каникулы. Он вечно жаловался, что читать нечего. Праздновать решили вдвоем. В этот раз мама обиделась не на шутку — второй новый год она будет одна — и традиционно перестала отвечать на звонки.

Прослушав знакомое «телефон выключен или находится вне зоны», Эма отправила ей сообщение с поздравлением и, взглянув в заснеженное небо, пообещала себе, что этот новый год точно станет особенным.

Непривычная для Питера погода радовала обилием снега и крепким морозцем. И лишь ветер неизменно напоминал о том, что ты в северной столице, а зимнее великолепие продлится недолго. Крепче затянув шарф, Эма быстрым шагом направилась к книжному магазину. Люди двигались навстречу, держа в руках пакеты, из которых бодро торчали копченые колбасные головы, облаченные в фольгу бутылочные горлышки шампанского и еловые ветки. Мимо проезжали машины с привязанными к багажникам елками, и будоражащая атмосфера вселяла надежду на лучшее, которое непременно ждет за последним в уходящем году поворотом часовой стрелки.

Ветер усиливался, и пальто на синтепоне не справлялось с его ледяными объятьями. Эма стряхнула с капюшона снег и, вбежав в магазин, с удовольствием вдохнула книжный запах.

У кассы была длинная очередь. Многие покупатели, поглядывая на часы, держали в руках книги в красно-синей обложке. В зале стоял привычный гул. У полок с детскими книжками толпились мамы с малышами. Всем хотелось прихватить на длинные праздники книжных новинок. Мужчина в дорогом пальто рассматривал на застекленной витрине раритетные издания.

«Кому-то повезет с подарком», — подумала Эма, взглянув на него.

Она подошла к стенду с новинками, посмотрела на название книг в красно-синей обложке и почувствовала, как разом пропали запахи и звуки. Мир замер. Она потерла глаза, решив, что померещилось. Прижавшись друг к другу яркими картонными боками, перед ней в несколько рядов стояли книги с одним названием. «Предел уязвимости».

Эма решила, что фантазия сыграла с ней злую штуку — подсунула картинку жизни, о которой она мечтала совсем недавно. Эма огляделась. На кассе стояла все та же очередь, и все те же люди держали в руках книги в красно-синей обложке.

В метре от Эмы женщина в длинной норковой шубе и очками, сдвинутыми на лоб, близоруко щуря глаза, читала аннотацию к детективу известной писательницы. Пренебрежительно фыркнув, она задвинула книгу обратно на полку и подошла к стенду с новинками.

— О, «Предел уязвимости», — произнесла дама. — Событие в литературном мире, оглушительный дебют молодого автора. Сегодня из каждого утюга посыпалась реклама.

Она взяла книгу в руки.

— Читали? — обратилась она к Эме и та кивнула, убедившись, что это не сон и не шутка.

Еще оставалась слабая надежда на совпадение названий — такое бывает — и Эма медленно перевела взгляд на поле с именем автора. Там красивым шрифтом было выведено «Герман Василевский», а на задней обложке размещены его биография и фото.

Эма почувствовала, как холодеют ладони, а тело начинает бить дрожь. У нее дрожали руки, губы, колени, от лица отхлынула кровь и только сердце, не желая участвовать в общей гонке, уверенно замедляло ритм.

— Вам плохо? — участливо поинтересовалась женщина в шубе.

— Да, — выдавила Эма чужим голосом.

— Ай-яяй. Что же вы, такая молодая, а здоровье уже пошаливает, — посочувствовала дама. — У меня нитроглицерин есть, дать?

Эма отрицательно качнула головой, взяла книгу, оплатила на кассе покупку и, споткнувшись о высокую ступеньку, вышла из магазина. В пальто нараспашку, с непокрытой головой она прошла четыре автобусные остановки, прежде чем поняла, что двигается в другую сторону. Уже сидя в вагоне метро, Эма листала страницы, понимая, что в романе изменены лишь имена персонажей. Обида капала с ресниц, оставляя крупные размытые следы на страницах с ее мыслями, ее героями, выстраданными ею сюжетами. Эма смотрела на фотографию Германа и отказывалась верить в происходящее.

«Может, это ошибка или новогодний розыгрыш? Он не мог так со мной поступить». Но Эма снова и снова читала имя автора и всех, кто принимал участие в создании книги и себя среди них не находила.

Герман лежал на диване в любимой позе, закинув руки за голову, и мечтательно смотрел в потолок. Рядом, на икеевском табурете стоял подарок от папы Эмы — ноутбук с гравировкой «Мечты сбываются».

Герман знал, что сегодня начнется масштабная реклама книги. Она появилась во всех крупных магазинах страны, и он понимал, что впереди его ждет непростой разговор. Герман подготовился к нему заранее, проконсультировался с юристом, вооружившись, как ему казалось, весомыми доводами. Он ждал Эму дома, привычно надеясь, что согнет давлением, силой убеждения и, как ему казалось, абсолютной властью над ней. Он понимал, что талант Эмы, вырвавшись на свободу, сметет все на своем пути, и прежде всего его — Германа Василевского, а потому неуклонно выстраивал с Эмой отношения моральной зависимости, сознательно и старательно обесценивая все, чем она занимается.

Не снимая верхней одежды, Эма прошла в центр комнаты и положила книгу на стол.

— Подпишешь? — произнесла она.

Герман не ожидал такого поворота, подскочил с дивана и принялся хлопать себя по карманам в поисках ручки. Найдя, он открыл книгу.

— Что написать? — спросил он, не поднимая глаз.

Эма устало присела на стул.

— Неважно. Главное, не забудь добавить — от вора Германа Василевского.

Герман медленно отложил ручку и, сложив губы трубочкой, как он делал всегда, когда был особенно зол, произнес:

— Послушай, если ты хочешь скандала, то у меня для тебя плохая новость. Теперь на меня работает профессиональный юрист. Очень опытный. Она еще и присудит тебе покушение на мои права, как автора и ты останешься должна.

— Присуждает что-либо не адвокат, а суд.

Он посмотрел на нее долгим укоряющим взглядом, поднялся, встал за спиной и попытался обнять. Эма брезгливо сбросила его руки.

— Слушай, Рыжик, ты же сама мне его подарила. Не хорошо требовать подарки назад, — пытался отшутиться Герман.

Эма поднялась со стула и взглянула на него. И во взгляде этом, кроме презрения Герман увидел что-то новое, совсем незнакомое.

— Я посвятила тебе свой первый роман, но не дарила права на него, — произнесла Эма и, развернувшись, направилась к кладовке.

— Ничего не докажешь! — перешел на прежний тон Герман. — Я пробил этот роман и меня напечатали. Меня! Я, кстати, знаю, что ты отправляла его в издательство и что тебе отказали. Я заскринил то письмо, все доказательства у меня на руках, имей в виду. Ты это сделала через месяц после того, как я отправил его в другое издательство. Это ты воровка! А я автор, имя которого скоро прогремит на весь мир!

Эма уже не слушала его. В голове пульсировала единственная мысль «Я этого не выдержу, не смогу, мне это не по силам». Достав дорожную сумку, она покидала в нее одежду. Проходя мимо дивана, на который снова улегся Герман, она взяла ноутбук и вышла из квартиры, не закрыв за собой дверь.

Герман с сожалением проводил взглядом ноутбук и громко крикнул Эме вслед:

— Имей в виду, попробуешь заявить, тебе же хуже будет! Уж тогда точно тебя нигде и никогда не напечатают. Плагиаторы в наших литературных кругах не в почете, так и знай!

Эма вышла из дома-колодца в промозглый питерский вечер. Большую часть денег она потратила на подарки, новогодний стол и оплату аренды квартиры. В кошельке осталось пятьсот рублей. Пройдя через мост в Митрополичий сад, Эма села на ледяную лавочку напротив кладбища и, прикрыв глаза, пожелала себе скорой, легкой смерти.

Ноги в демисезонных ботинках быстро онемели, но Эма не ощущала холода. Ветер утих. С неба медленно падали снежинки, покрывая ее лицо прозрачной пленкой. Рядом с лавочкой, вылепленный кем-то снеговик весело подмигивал картофельным глазом. До нового года оставалось два часа.

Эма все глубже проваливалась в вязкую как сироп темноту. В памяти замелькали картинки детства. Вот они с Глебом в парке у большого искусственного озера. Вот Эма с папой на даче. Он несет ее на руках к речке. Потом снова Глеб. Они вальсируют, кружатся, кружатся и вдруг все замирает.

«Почему ее все так боятся? — подумала Эма. — Это же совсем не страшно. Просто засыпаешь, ничего не чувствуя. Ни страха, ни боли. Только покой. Покой и тишина».

Но тогда Эма еще не знала, что мир устроен иначе, и когда ты вполне уверен, что это конец, он напомнит: «Ночь обязательно сменит рассвет, и все важные мечты рано или поздно сбудутся», и для убедительности отправит персонального ангела.

— Девушка!

Эма с трудом разлепила ресницы. Перетаптываясь с ноги на ногу, перед ней стоял мужчина в сером пальто и кепке не по сезону. В руках у него был старомодный портфель, из которого как павлиний хвост, торчал банный веник, и свешивались алые атласные ленточки, какими перетягивают упаковки с подарками.

— Девушка, прошу прощения за беспокойство. Не подскажете, как мне отсюда добраться до Московского вокзала? Звоню в такси — все либо заняты, либо ожидание в течение двух часов. А мне край как надо попасть в Москву. Хоть ночным поездом, но надо.

Учтиво спросив разрешения, мужчина присел рядом. Снег, не успев лечь, начинал таять.

— Представляете, я здесь в командировке и время вылета перепутал. Решил до аэропорта в баню сходить и понял свою ошибку только, когда сообщение пришло.

Он достал старенький мобильный телефон и прочитал: «До завершения регистрации осталось пять минут». Теперь новогоднюю ночь в лучшем случае, я проведу в поезде.

Эма смотрела на него непонимающим взглядом, пытаясь определить, в каком из миров она сейчас находится. Ангел поднялся с лавочки и принялся стряхивать с рукавов серого пальто мокрый снег.

— Нет, вы только взгляните — уже тает! Что за погода! А в Москве минус восемнадцать и снега-а-а. Красота! Не то, что здесь, совсем другой мир.

Ангел взглянул на дорожную сумку Эмы.

— Вы сами-то куда собрались?

— В другой мир, наверное, — неуверенно ответила Эма, с трудом шевеля замерзшими губами.

— Тоже в Москву? — улыбнулся Ангел.

Эма пожала плечами.

— Если в Москву, то нам надо поторопиться. Последний в этом году поезд отходит через два часа, если верить расписанию.

Вместе с ангелом, командированным из Москвы, Эма уехала в другой мир, совсем не надеясь на то, что там ее ждет счастье. По дороге на вокзал, в полупустом автобусе, ангел в сером угостил Эму горячим кофе с бутербродом, очистил мандарин, и салон автобуса дерзко заполнил новогодний запах.

На вокзале ангел усадил Эму на скамью в зале ожидания, купил в кассе билеты и полдороги до Москвы рассказывал веселые истории, пока не заснул, доверчиво притулив голову ей на плечо. Стараясь его не разбудить, Эма тихо плакала, а с соседнего ряда на нее внимательно смотрел молодой мужчина. У его ног стоял портфель, полный денег — платы за потерянную жизнь.

Судорожно вздохнув, Эма вытерла слезы и отправила сообщение Глебу. Через минуту родной голос из детства произнес: «Привет, Рыжая Королева! На твое счастье я в городе. Приедешь, жди на перроне, встречу».

***

Деревня Гора. Настоящее время.

Подгоняемая ветром Быструха упрямыми волнами накатывала на берег. На мелководье стайками плескались длинноносые уточки с бирюзовыми боками.

«Тишина и покой», — подумал Иван.

— Как я сказал, первое время в Москве Эма жила у меня, — продолжил рассказ Глеб. — Я ее к себе в издательство устроил, в отдел рекламы, и, представляете, она мне ни слова об украденной книге не сказала, и вообще о том, что пишет.

— А с этим Германом Василевским вы знакомы очно?

— Тогда еще не был, но «Предел уязвимости», конечно, читал. Еще удивлялся, что после выхода такого великолепного романа об авторе больше не слышно. А Эма продолжала молчать. И почему из дома ушла, тоже не признавалась. Но я понимал, что это серьезно. Она всегда была очень домашней девочкой, послушной, застенчивой и очень доверчивой.

Глаза Глеба вдруг потускнели, а лицо словно состарилось, четче обозначив носогубные складки.

— Она точно не из тех, кто выносит свою боль на люди. Все держит в себе. Это сейчас в Москве она закалилась, стала жестче, научилась говорить нет и давать отпор.

— Это я заметил, — улыбнулся Иван.

Глеб кивнул.

— А потом произошел неожиданный и стремительный взлет. Мы издали ее первый роман, разумеется, если не считать «Предел уязвимости», и нам сразу предложили экранизацию. И дальше один за другим, все перешло в серию. А в прошлом году объявляется это шут гороховый, лошадь одного трюка. Суд мы, конечно, выиграли, экспертиза все подтвердила — стиль Эмы Майн во всех романах. И у этого Германа, кстати, отсудили права на первую книгу Эмы, по которой уже успели снять фильм. На этом карьера Василевского закончилась. Но представляю, сколько он ей крови попил.

— У вас есть контакт этого лжеавтора? — спросил Разумов.

— Да, конечно.

Иван записал номер и снова прошел на пирс. Глеб остался на берегу, достал смартфон и с озабоченным видом принялся листать страницы. Деревянные доски самодельного понтона были весьма потрепаны временем и водой, в отличие от ротанговых шезлонгов — новеньких, добротных. Иван еще раз внимательно осмотрел пирс.

«Если этот любитель ночного плавания оставил вещи здесь, то при сильном ветре их могло легко снести волной», — снова подумал Иван. Он открыл приложение «Погода» и полистал архив за три дня. В ту ночь был дождь и гроза с ветром до двадцати метров в секунду. Разумов прошел до конца пирса и, развернувшись, взглянул на Глеба.

— А что за тем обрывом? — уточнил Иван.

Глеб Бабицкий оторвал взгляд от телефона.

— Не скажу точно, но думаю, что продолжение песчаной полосы. Можно дойти и посмотреть.

Они неспешно пошли вперед.

— Глеб Анатольевич, а что вы думаете об исчезновении Олега Макеева?

— Если честно, я думаю, утонул, — ответил Глеб — Даже, учитывая, что он профессиональный пловец. Алкоголь и большая вода — жидкости несовместимые.

— Считаете, что он отправился на реку в тот вечер?

— Я думаю да.

— И никто из вас не слышал?

— Я быстро уснул. Эма пошла к себе, работать. Она в это время не услышит запущенный рядом фейерверк. А я спал в правой башне, там гостевые комнаты. Уснул быстро. Один раз за ночь, правда, вставал. Разбудил ураган. Спустился в кухню выпить воды. В доме было тихо.

— Муж впервые напился, а она спокойно пошла работать?

— Совсем даже не спокойно. Эма очень расстроилась. Но работу никто не отменял. Вышел новый роман «Два лица» и было заявлено продолжение. Есть сроки, жесткие графики, выбиваться из них нельзя. От писателя такого уровня постоянно ждут новых книг. И их надо выдавать одну за другой. Так что, извините — кровь из глаз, а работай. Но срывы, конечно, бывают. Потеря вдохновения, личные проблемы, неприятности. Как вот это всё сейчас Эма переживет, я вообще не знаю, — с огорчением говорил Глеб Бабицкий.

Они дошли до середины пляжа. У Глеба телефон снова запел знаменитую песню. Он несколько секунд слушал собеседника, потом резко произнес:

— Я же сказал, бери тот, что выбрал я. Естественно, бизнес. На одного. Нет, она не летит. Все, давай. И не звони по ерунде.

Положив смартфон в карман, Глеб Бабицкий пожаловался:

— Завтра рейс в Лондон. Должен был лететь сегодня, но, естественно перенес. У нас обсуждение контракта на экранизацию нового романа. Эма должна присутствовать, но она даже слышать ничего не хочет о поездке.

Его телефон снова издал мелодию.

— Извините, — вздохнул Бабицкий, отошел на пару метров, но быстро вернулся.

— Все это, честно говоря, так некстати, — произнес Глеб, завершив очередной телефонный разговор.

— Вы о чем? — не понял Разумов.

— Да все это, — он указал рукой на реку, — исчезновение Олега. Англичане невероятно щепетильны и очень не любят непредвиденные обстоятельства.

— Так вы это называете? — усмехнулся Иван.

— Я имел в виду, что непонятно это все, — начал оправдываться Глеб, — то ли утонул, то ли просто ушел из дома, никого не предупредив.

— Вы и это допускаете?

— Я все же склоняюсь к тому, что утонул. Если можно было вызвать водолазов без участия органов, мы бы вас и не побеспокоили, честно говоря. Сами бы заказали. Но вы знаете, когда речь идет об исчезновении человека, мы обязаны сначала заявить.

Иван слушал Глеба Бабицкого, понимая, что исчезновение Олега Макеева волнует издателя в последнюю очередь. Не дойдя до обрыва, они остановились, услышав за спинами окрик.

— Товарищ майор!

По лестнице, смешно размахивая фуражкой, спускался человек в форме. Глеб близоруко сощурил глаза.

— Это участковый Миронов. Мы сначала к нему обратились, но он сказал, что раньше трех суток не примут заявление.

Телефон Бабицкого снова запел, теперь голосом Леди Гаги. И снова извинившись, Глеб отошел, чтобы ответить на звонок.

Участковый, мужчина лет сорока пяти, с рыжими усиками и залысинами на крупной голове, шел в их сторону широким размашистым шагом, держа в руках фуражку. На коренастой фигуре с начинающим полнеть животом ладно сидела летняя форма — рубашка белого цвета с короткими рукавами, темно-синий галстук и синие брюки. Под мышкой он держал коричневую папку.

Подойдя ближе, он надел фуражку, поправил форменный галстук и козырнул перед старшим по званию.

— Здравия желаю! Капитан Миронов Георгий Иваныч!

Разумов поморщился от громкого приветствия.

— Виноват, — понизил тон участковый.

— Разумов Иван Константинович.

Миронов пожал протянутую руку и посторонился, пропуская Ивана вперед.

— Что интересного расскажете, Георгий Иванович?

Миронов откашлялся и поправил фуражку.

— Два дня назад в установленном порядке общался с гражданкой, проживающей на подведомственном мне участке по адресу деревня Гора, дом номер один.

Миронов заглянул в заявление.

— Эмилией Леонидовной Майн. Ее муж, Макеев Олег Васильевич, пропал, и она потребовала принять официальное заявление. Я, как положено, уведомил, что, мол, через трое суток соответственно можно, в установленном порядке…

— Капитан, давай по существу.

Миронов снова откашлялся.

— Есть по существу. Я заявление не принял. Но дом ее посетил. Побеседовал с Лидой. То есть, с Лидией Ивановной Касаткиной, соседкой ихней и помощницей по дому. Пришел по адресу проверить на предмет, не было ли чего на днях, ссоры там, мордобития какого.

— И?

Миронов сделал отрицательный жест рукой.

— Ничего такого. Все тихо-мирно. Я хозяйке дома, писательнице то есть, посоветовал обзвонить друзей, коллег, знакомых там разных. Намекнул, что, мол, наш брат может и нашкодить. Что, мол, может, муж загулял и скоро вернется.

— И что она? — улыбнулся Разумов.

— Она на меня так зыркнула, что я пожалел о своих словах. Ну, тогда я ей говорю, что, мол, по истечении трех суток, ежели муж ваш не вернется, то уж тогда…

— В установленном порядке, я понял, — прервал Разумов официальный словесный поток.

— Так точно.

— И часто в деревне что-то случается?

— Не, товарищ майор, деревня тихая, мирная, люди большей частью приличные. Сроду ничего такого не бывало. Я здесь уж много лет. Мы же потомственные. Мой отец покойный служил до меня, и дед до него. Теперь я. Четвертый год уже. До этого постовым был в Москве, каждый день в город мотался, замучился. Теперь все рядом, и дом, и служба. Участок спокойный, редко происшествия случаются. Не, ну кражи бывают, не без этого. Вот полгода назад коза пропала у Изосимовых. Это десятый дом.

— Нашли?

— Нет, — с сожалением ответил Миронов. — И в Уваровском всех проверил, и местных. Как в воду канула.

— Понятно. Вернемся к людям. Значит, никаких ссор с другими жителями деревни у Макеева и его жены не было? — спросил Иван.

— Да вроде нет. Вот разве…

Он снял фуражку и ловким движением ладони протер изнутри козырек.

— Писательница стройку затеяла, когда сюда заехала — берег укрепляла, — продолжил Миронов. — Так соседи жаловались. Раньше же этот дом пустовал. Олигарха дом был. Мурашова.

— Где он сейчас?

— Помер. — Миронов выразительно поднял брови. — Прямо здесь.

— Где здесь?

— В доме звезды. Он в гости приехал. К писательнице. Поговаривают, роман у них был. Но его по определенным обстоятельствам в Россию до прошлого года не пускали. Ну, вы понимаете.

Разумов включил диктофон.

— Причина смерти Мурашова?

— Онкология, — быстро ответил Миронов. — Последняя стадия. Видно, приехал с родными местами проститься. Они же Мурашовы здешние. Семья его испокон здесь жила в нескольких поколениях, вот он и решил родовое гнездо отстроить. Какое там гнездо, замок целый. Он его только успел построить и все. Ну, вы понимаете.

— Что все?

— Так из страны погнали, — понизив тон, ответил Миронов. — В Англию он спешно уехал, а замок остался пустовать. Лидия Ивановна за ним присматривала. Я тоже заходил пару раз вместе с ней. Проверить, как там и что. Мой же участок, подведомственный. Но никто не вандальничал. Народ нормальный в округе. Да и на охране дом стоял. А Лидия Ивановна молодец, и внутри порядок держала, и за участком смотрела, газон всегда был идеальным. В этом ей Игнат Поляков помогал из пятого дома.

— Так за что жаловались на новую хозяйку дома? — уточнил Разумов, зная ответ.

— Да, господи, на стройку жаловались, — махнул рукой участковый. — Смешно даже. Понятное дело, чуток пошумели строители. Так Полипы из четвертого дома сразу жалобу накатали. Я, конечно, отреагировал, как положено, в установленном…

Он замолчал, открыл планшет и принялся искать документ.

— Во, нашел! Вот оно, заявление от Полипов. Я как знал, захватил.

Иван взглянул на бланк, заполненный крупным круглым почерком.

— Чудные эти Полипы. Им не жаловаться надо, а благодарить ее.

— Благодарить за что?

— Знаете, как в американских фильмах — заезжают в дом люди и сразу соседям несут тортик. За знакомство, так сказать. А писательница приехала и вместо тортика весь проезд асфальтом закатала, да еще фонари энергосберегающие поставила. Это ж миллион, не меньше! А дорогу видели? Ровная, гладкая, как маслице! — восхищался Миронов. — Вот только надо осторожно у дома бабы Симы. Серафимы Аркадьевны Тригорской. У ее забора, в паре метров от проезда начинается подтопление. Там у нее персональный пруд с лягушатами.

— Познакомился я уже с вашей бабой Симой и ее лягушатником.

— Уже? — засмеялся Миронов.

Смех у него был громкий, раскатистый.

— Она боевая у нас. Тридцать третьего года рождения, а голова фору молодой даст. Ей палец в рот не клади.

— Значит, есть в деревне соседи, которым Эма Майн не нравится? — вернул его к теме Разумов.

— Только Полипы. Они хоть и не живут здесь на постояннке, а вечно на всех жалуются. То на писательницу, то на Игната Полякова — не так траву скосил, не так пляж убрал, то на фермеров — что, мол, гуси ихние шумят, а сами они незаконной коммерческой деятельностью занимаются. Хотя у этих же фермеров молочку берут. А тем как детей пятерых кормить? После пандемии столько безработных осталось. Семья фермерской Дарьи всю жизнь тут жила. Родители померли, муж сбежал, она с детками осталась одна. Но на счастье встретила городского. Художника Изосимова. Он по прописке в Москве, но живет здесь. И детей принял. Нормальный человек, не плохой. Деревенские говорят, он все время в своей мастерской проводит. Но видно не шибко на рисунках зарабатывает, не шикуют они. Дарья та все, какие можно, пособия оформляет.

— А кто такие эти Полипы и почему раз в месяц сюда наезжают?

— Отец, старший Полипа — инвалид лежачий, сестра полиповская — его младшая дочь, за ним смотрит. А сын и невестка — те самые жалобщики — бывают только наездами, привезут лекарства, продукты и назад. Не любят их тут. Невестку ихнюю Римкой-инструкцией кличут. Прозвали так за то, что она вечно всем указывает, как и что делать.

— С кем еще у этих Полипов были ссоры? — спросил Иван.

— В открытую? Да ни с кем. Они же всегда втихаря жалобы катают, в лицо редко кому говорят. А вот вспомнил еще: Римка на собаку звезды жалобу писала.

— В смысле на собаку? — удивился Иван.

— Что, мол, пес писательский потрепал ихнего полиповского кота. Задиристый кот, жирный зараза. Как рассказывала баба Сима, писательница в сторону леса шла, пес рядом бежал. Вдруг им наперерез выскочил полиповский кот Босс. В зубах рыба, а на хвосте кошка висит, грязная, шерсть в колтунах. Так пес как увидел, кинулся к полиповскому Боссу, отбил рыбу и бросил к ногам кошки. Ну, чисто Робин гуд — у богатого взял, бедной отдал, — засмеялся Миронов.

— И что же эти Полипы официальное заявление написали из-за такой ерунды? — спросил Иван.

— Да! Вот нормальный человек удивляется, а им жалобу накатать, как, извините, в туалет сходить. Лишь бы бумагу испортить. Бланки, то есть. Баба Сима говорила, что Римка тогда бегала по деревне с глазами срущей кошки и требовала от соседей, чтобы ее жалобу подписали коллективно, что, мол, пес без намордника и поводка может любого покусать. А пес-то мирный, не поганый пес. Он к дому звезды прибился накануне. И когда же ей было все эти причиндалы собачьи покупать. Она следом и кошку ту себе взяла. Лидия Ивановна ее отмыла, вычесала и та такой красавицей оказалась — трехцветная, пушистая, глаза в полморды. И знаете, что интересно — ни пса, ни кошку этих раньше никто в округе не видел. Ни в деревне, ни в Уваровском таких сроду не водилось. Как с неба спустили. Чудеса.

Иван слушал и понимал, что начинает уставать от этих деревенских историй. Он провел здесь больше двух, как ему казалось, бесполезных часов, очень хотел пить и чувствовал, как к затылку опять подкрадывается боль. «Надо закругляться», — решил он. — Дойдем до обрыва и назад».

Впереди, разговаривая по телефону, шел Глеб Бабицкий.

— Значит, ничего странного не заметили, когда посетили дом писательницы после ее заявления об исчезновении мужа? — спросил Иван участкового.

— Не-не, все тихо-мирно. Я и раньше к ним заходил, после этих неприятностей с животными. Порекомендовал приобрести намордник и поводок. Она слова поперек не сказала. Не заносчивая звезда, приличная. Я и теть Лиду, Лидию Ивановну Касаткину то есть, порасспросил сразу, как только звезда заехала в замок и потом, когда муж у нее появился. Она рассказала, что, мол, все тихо-мирно, законно. Она — звезда, он — спортсмен. Не ругаются. Вечерами часто у реки гуляют, да в лес по ягоды-грибы. У нас тут и земляника, и малина, а белые какие — ухх!

Миронов сунул папку под мышку и показал размер гриба, растопырив пальцы правой ладони.

— А дикая малина до сих пор на кустах висит.

— Верю, сам из Уваровского.

— Как это? — опешил Миронов.

— Родители там живут и я с недавнего времени.

— Это кто ж такие? — сдвинув брови, недоверчиво взглянул на него участковый.

— Разумовы, — напомнил Иван.

— А-ааа! Точно! А я как-то и не сообразил сразу! Фамилия-то звучная. Знаю, знаю таких! Мировой у вас отец. И мама такая добрая. Хорошие люди. Мне сигнализировали, что неожиданно малышка у них появилась, так я сразу наведался. Дети это важно, у нас эта тема на особом контроле. Оказалось, внучка. Дочка ваша, получается?

— Моя, — кивнул Иван, почувствовав, как гордость и нежность наполняют душу.

— Понятно, — протяжно произнес Миронов. — У меня у самого годовасики.

Иван повернулся в сторону дома и увидел, как по ступеням к пляжу спускается Эма Майн. Она дошла до первого шезлонга, остановилась на пару секунд и неуверенно двинулась вперед.

— Эх, охохошечкихохо, — тяжело вздохнув, произнес Миронов.

— Что думаете, Георгий Иванович, куда мог деться Макеев? — спросил его Разумов.

— Думаю, утоп, — уверенно ответил Миронов. — Река здесь очень скорая, пять лет назад Полиповский сын утонул. Злоупотребил и в воду полез. Теперь Римка-инструкция с мужем воспитывают его сына. Отсудили у бывшей невестки, как только та снова замуж вышла. Игнат из пятого дома тоже, было дело, нахлебался по синьке. Виноват, — поправил сам себя Миронов, — будучи выпимши. Ну, его-то мы откачали. Я из года в год провожу беседы: не лезьте летом в воду в негодном состоянии, не ходите зимой на лед, пока не промерзнет. Нет, напьются и лезут в Быструху, черти. А она потому и имя такое носит, что шустрая шибко. Сейчас, правда, молодых безбашенных на моем участке мало. Кто помер, кто в город уехал. Здесь в деревне, из более-менее молодых семей всего три: фермерские, писательница с мужем, да Световы из седьмого дома. Те в Москве живут, здесь бывают на выходных, да на лето остаются.

Впереди, в нескольких метрах начинался обрыв. Иван взглянул на дерево. Мощная корневая база, обнажившись, нависла над рекой длинными скрученными щупальцами.

— А что с той стороны леса? — спросил Разумов.

— Песчаная полоса около километра и дальше вверх Гора Желаний. Недавнее изобретение.

— Желаний?

— Ага. Был конкурс, деньги выделяли на внутренний туризм. Так вот особо предприимчивые накидали камней, поставили беседку и придумали, что эта Гора исполняет желания. Мол, взял по дороге наверх камень, загадал желание и бросил. На юг кинул — про здоровье загадал, на запад — про деньги, на восток — про любовь, на север….

Миронов, сунул фуражку под мышку и почесал затылок.

— Так, а вот про север я и не помню. Короче, будут там теперь экскурсии водить. Раскрутят, наверняка, отбоя не будет. У нас в стране полно суеверных. Нашим людям проще поверить в ложь и ритуалы, чем начать что-то реальное в своей жизни делать.

Поравнявшись с Глебом, Иван остановился, а Миронов пошел дальше к обрыву.

— Окей, увидимся завтра, — произнес Бабицкий на хорошем английском.

— Прошу прощения, не мог не ответить, — извинился он. — Англичане такие англичане. Всё раскладывают на молекулярном уровне. Не просто с ними.

Он посмотрел в сторону пирса, на котором одиноко стояла Эма.

— Глеб Анатольевич, — сказал ему Разумов. — У вас есть мой номер телефона. К счастью, или, к сожалению, состава преступления на данный момент я не нахожу, поэтому…

— Нашел! — раздался громкий голос Миронова. — Нашел! Сюда!

Участковый, балансируя на одной ноге, пытался дотянуться до какого-то предмета, зацепившегося за корень дерева.

Услышав крик, Эма Майн побежала вперед. Полы ее жакета развивались, как купола парашюта. Волосы выбились из-под ободка и торчали в разные стороны, словно змеи из головы Медузы Горгоны. Тяжело дыша, она остановилась, пытаясь рассмотреть, что держит участковый.

На вытянутой вперед руке Миронов держал длинную палку, на конце которой, как поверженное знамя, повисла алая футболка с большой латинской буквой «F».

Эма подошла ближе и вдруг обхватила горло руками. Ивану показалось, что ее сейчас вырвет. Глеб обнял Эму за плечи.

— Присядьте, — предложил Разумов.

Они усадили Эму на пятачок земли с жухлой мелкой травой, каким-то образом пробившийся из песка. Она не отрывала взгляд от алого пятна в руках участкового. Миронов достал из папки пластиковый пакет и аккуратно опустил в него находку.

Эма, наконец, убрала ладони от горла и медленно стянула с головы трикотажный ободок. По ее щекам текли слезы. Глеб присел рядом, бросая взгляды на пакет в руках Миронова.

Иван отошел на несколько метров и набрал номер Фомина.

— Егор, в реке нашли майку Макеева. Да, давай, жду.

С группой водолазов на место прибыли судмедэксперт Леонид Антонов и криминалист Петр Петрович Разумилов.

— Так, я не понял, — огляделся вокруг Леонид. — Где объект для работы?

— Пока нет, — ответил Иван. — Но, возможно, будет.

— Понятно, — весело произнес Антонов. — Что ж, как говорится, «нет тела — нет дела», а это значит, можно расслабиться.

— На том свете расслабишься, — проворчал Василий Петрович Разумилов, открывая кожаный саквояж, который никак не хотел менять на служебный пластиковый. — А пока мне будешь помогать.

— А что мне будет за помогаторство? — уточнил Леонид.

— Кофе налью из термоса и выделю бутерброд.

— Бутерброды с копченой мертвечиной ешь сам, — весело «поблагодарил» Леонид.

Он не принимал благодарности в жидком виде, был убежденным трезвенником и вегетарианцем, без устали просвещая мясоедов о процессе разложения мясных продуктов в организме человека.

«Человек убедительно мертв, — говорил он, — а мясо как лежало при жизни куском в желудке, так и гниет уже вместе с ним. Фрукты и овощи после употребления быстро проскочили в кишечник и практически переварились, а мясо будет догнивать с трупом».

Некоторых сотрудников от реалистичных рассказов Леонида подташнивало, но менять гастрономические привычки никто не торопился.

К Ивану подошел высокий, крепкий парень из группы водолазов.

— Алферов Игорь Валерьевич, — представился он. — Какие исходники?

— Данные со слов жены: мужчина, тридцать лет. Вес около семидесяти, рост метр семьдесят восемь. Профессиональный пловец. В предполагаемый период заплыва, был под воздействием алкоголя. И вот еще, — Иван показал скрин, — погода на дату исчезновения.

Алферов взглянул на экран.

— Ясно. — Алферов поднял глаза в небо. — Ладно, мы приступаем.

Иван подошел к криминалисту, который осматривал лестницу, ведущую к пляжу, и протянул ему пакет с майкой.

— Предположительно — принадлежит Олегу Макееву.

Василий Петрович оглядел пакет.

— Добро. Натопали вы здесь, ребята, будь здоров, — посетовал он. — Следов, как на ярмарке в воскресный день.

— Я осмотрел пирс, — сказал Разумов. — Теоретически, оставленные на нем вещи могло снести в воду, что и подтверждает найденная майка.

— Понятно. Тогда оттуда и начнем, — решил Разумилов, открыл саквояж и достал черные латексные перчатки.

Начинал накрапывать мелкий, теплый дождь. Солнце, пройдя через его капли, нарисовало на небе яркую радугу.

По настойчивой просьбе Глеба Эма перешла под навес. Он быстро сходил в дом за водой и валерьянкой. Потянуло запахом беды. Через час работы водолазов на берегу образовалась куча всякой всячины: пластиковые бутылки, покрытые зелеными водорослями, металлический котелок, алюминиевые фляги, удочки, разномастная обувь и одежда. Криминалист неспешно перебирал вещи. Рядом на корточках сидел Антонов, изредка комментируя действия коллеги. Миронов ходил по берегу, вглядываясь в темнеющую воду. После обнаружения находки и приезда группы атмосфера на пляже стала гнетущей.

Эма Майн сидела под навесом и неотрывно следила за работой водолазов. Вдруг она скинула жакет и поднялась с шезлонга. Из воды парни поднимали что-то большое. Она подошла к берегу и встала у самой кромки воды, не замечая, как волны хватают ее за ноги. Когда водолазы вынесли на берег большой черный полиэтиленовый пакет, туго стянутый веревкой, Эма отступила назад и снова прижала руки к горлу. Судмедэксперт Антонов сделал знак водолазам и сам аккуратно развязал веревку. Из пакета тяжело вывалилась голова козы. На шее бедного животного висела бурая, плетеная косичкой веревка с кольцом, на какой обычно вешают колокольчики. Челюсти козы были скручены леской.

Миронов взглянул и, привычным жестом сняв фуражку, произнес:

— Охохошечкихохо. Нашлась пропажа.

Разумилов и Антонов вопросительно посмотрели на участкового.

— Это Фенька, коза Изосимовых, — пояснил он. — Пропала полгода назад. Я тогда еще все дома обошел, все участки проверил. Не нашел. А она вон где. У нее, по словам хозяев, на шее колокольчик был на красном пояске. Их младшая дочка Полинка сама сплела. Любила она козу эту, сильно плакала девочка. Что ж за черти такое сотворили!

Антонов аккуратно снял провод с козьей морды, опустил в пакет и протянул его Миронову.

— Вскрытие не обещаю, а вот с леской подскажу. Рыболовная. Обратите внимание — на конце обломок воблера. Леска для удочек старого образца, такими рыбаки уже и не пользуются. Значит, поиск сужается.

Миронов с благодарностью принял пакет и со словами «черти деревенские, чтоб руки у вас отсохли» аккуратно убрал его в папку. Эма недолго понаблюдала за происходящим и снова вернулась под навес. Разумов подошел и сел рядом на соседний шезлонг.

— Эмилия Леонидовна, как ваш муж обычно вел себя на пляже: где одежду оставлял, где начинал заплыв? — спросил он.

Не взглянув на него, Эма произнесла едва слышно:

— Одежду оставлял на пирсе и плыл в сторону обрыва.

Голос ее изменился, став глухим и осипшим. Глаза опухли от слез, а на лице появилось выражение безысходности. Волосы растрепались еще больше и трикотажный ободок, снова надетый на голову, был уже не в состоянии их сдерживать.

— Вы посмотрели, есть что-то знакомое среди вещей, которые достали из воды? — спросил ее Разумов.

Она отрицательно покачала головой.

Водолазы продолжали погружения, свернув работу ближе к девяти вечера, когда на пляже автоматически зажегся фонарь.

К Разумову подошел Алферов.

— Мы заканчиваем, — сказал он. — В указанную дату действительно была гроза. Течение в реке сильное, тело могло унести довольно далеко.

— Если снесло вещи с понтона, то мобильный тоже могло унести, как считаете? — спросил Иван.

— Обычно мобильники в таких случаях «ныряют» вниз, да так в песке под местом падения и остаются. Но если он находился в кармане, к примеру, шорт, то сами понимаете — он сейчас или в одежде отдельно от владельца или в одежде, которая на нем.

Услышав разговор, к ним подошел Глеб.

— У него на шортах были большие карманы. На таких желтых замках.

— Вот, как вариант, — кивнул бригадир водолазов. — Так, ладно, мы сворачиваемся. Отчет отправлю в Управление завтра утром.

Глеб проводил его взглядом, посмотрел на Эму и, слегка наклонившись к Ивану, тихо произнес:

— Не знаю, как ее оставить в таком состоянии. Мне ранним рейсом в Лондон лететь. Может матери позвонить…

— Не надо никому звонить, — грубо потребовала Эма.

Она резко поднялась с шезлонга и, обхватив себя за предплечья, пошла в сторону водолазов.

— И как ее оставить в таком состоянии, не знаю, — задумчиво повторил Глеб Бабицкий. — Попробую ее подруге позвонить, может она приедет.

Эма тем временем подошла к бригадиру Алферову, который вместе с коллегами упаковывал оборудование.

— Простите, как к вам можно обратиться? — спросила Эма.

— Игорь.

— Игорь, надо продолжить поиски, — категорично заявила она.

— Работы завершены, — привычным тоном произнес он.

Подобных просьб и истерик после отказа продолжать поиски, он наблюдал немало.

— Почему завершены?! — воскликнула Эма.

— Потому что завершены, — спокойно ответил тот.

— Вы должны продолжить, — упрямо твердила Эма.

— Кому?

— Что кому?

— Кому я должен?

Эма растерянно взглянула на воду.

— Вы же не нашли!

Она продолжала требовательно смотреть на водолаза, но глаза уже наполнялись слезами.

— Я оплачу все работы, сколько скажете. Пожалуйста, продолжайте.

К ним подошли Иван и Глеб.

— Видите ли, в чем дело, сударыня, — миролюбиво произнес Алферов. — Я нахожусь на службе и частными заказами не занимаюсь. Но в данный момент вам никто не поможет. Течение набирает обороты, сумерки опускаются. Мои ребята вообще последние часы работали в неприемлемых условиях. А учитывая, что локаций здесь может быть неограниченное количество…

— Каких локаций? — спросила Эма.

— Для поиска. Сегодня мы обследовали квадраты, ближайшие к месту, откуда он мог спуститься в воду. Но с учетом того, что речь идет о профессиональном пловце, он мог уплыть намного дальше отсюда.

— А то, что его майку нашли неподалеку? — вступил в разговор Глеб.

— Ее, скорее всего, унесло с пирса, — предположил Алферов. — Не в ней же он плавал.

«Не исключено, — подумал Иван, продолжая слушать разговор, — и, возможно, не плавал, а упал в воду и захлебнулся, а тело унесло».

— Вы сможете утром снова приступить к работе? — настаивала Эма.

— Сударыня, услышьте меня, пожалуйста. Мы осмотрели дно в адекватном количестве квадратов. Всю реку обследовать невозможно. Учитывая предполагаемый вес пловца, силу ветра и силу течения в ту ночь, тело могло унести очень далеко.

Глеб положил руку на плечо Эмы.

— Уже и правда, темнеет. Может, вернемся в дом?

Она резко повела плечом, сбросив его руку, отошла на пару метров и застыла, глядя на воду. Глеб снова подошел к ней и встал за спиной.

— Эма, послушай, все уезжают, ты остаешься одна, — тихо произнес он, — я очень тебя прошу, мне будет спокойнее, если ты сейчас вернешься в дом. Завтра ранний рейс, я не смогу снова пропустить…

— А кто тебя об этом просит? — грубо перебила его Эма Майн.

Глеб обернулся, взглянул на Ивана и, молча, развел руки. Со стороны за разговором внимательно наблюдал участковый Миронов. Иван попрощался с ним и водолазами и, проходя мимо Эмы Майн, произнес:

— Вам действительно лучше вернуться в дом.

— Я не спрашивала совета и сама знаю, что для меня лучше, — сказала она и быстрым шагом пошла по пляжу в сторону обрыва.

— Что ж, в таком случае, всего хорошего, — произнес ей вслед Иван, которому порядком все это надоело.

— Вот что с ней делать! — с досадой в голосе воскликнул Глеб. — Мне рано утром лететь в Лондон, отменить не могу, и ее оставлять в таком состоянии страшно.

— Вы же говорили, что у нее есть мать и подруга, — напомнил Иван.

Глеб вздохнул.

— Ирина Эдуардовна вряд ли здесь поможет, а насчет подруги — это вариант, — Глеб протянул Ивану руку. — Спасибо вам большое за помощь.

— Пока вроде не за что.

Разумов и Миронов поднялись по лестнице, ведущей к дому и, обойдя его со стороны леса, вышли на деревенскую улицу.

У ближайшего фонаря собрались деревенские и негромко обсуждали происшествие.

— Утоп. К бабке не ходи, утоп, — произнесла баба Сима уверенным тоном. — Напьются и лезут в воду, словно там медом намазано.

— Так он вроде непьющий был, муж-то ее, — возразил пожилой крупный мужчина с большим животом.

— Точно, не пьющий. Лида говорила, он спортсмен, — согласилась с ним полная женщина.

— Ага, конечно, — усмехнулась баба Сима. — Все они непьющие до поры до времени. Пока капля в рот не попала.

Увидев Миронова с Разумовым, они как по команде замолчали.

— Георгий Иванович, надо бы домработницу опросить, когда появится, — сказал Иван.

— Так вон же она идет! — воскликнул Миронов.

Со стороны леса, с пригорка, взволнованно поглядывая на собравшихся, спускалась Лидия Ивановна Касаткина. Невысокая, но крепкая, она шла твердой уверенной походкой, прижав одну руку к бедру.

— Здравствуйте, — произнесла она, подойдя ближе.

На лице Лидии Ивановны почти не было глубоких морщин, лишь небольшие в уголках глаз и у носа. Глаза ярко-голубого цвета смотрели доверчиво и обеспокоенно одновременно. На ней было скромное шерстяное платье длиной до середины колена в серо-синюю клетку, поверх него — ручной вязки серая кофта, на ногах — кожаные туфли на небольшом каблуке. На шею был повязан атласный желтый платочек с черной окантовкой по краю. Металлический ободок в виде змейки стягивал аккуратно подстриженные седые волосы. Губы были едва тронуты неяркой помадой, в ушах блестели маленькие золотые сережки в виде сердечек, на плече висела небольшая сумочка на ремешке. Ничего лишнего: скромно, неброско и очень аккуратно.

— Добрый вечер, Лидия Ивановна, — ответил Миронов.

— Майор Разумов, — представился Иван. — Добрый вечер.

— Господи, да что же такое случилось? — прижав руки к груди, спросила Лидия Ивановна.

— Не возражаете, если мы побеседуем? — спросил Разумов.

— Да, да, конечно. Пойдемте в дом, — оглядываясь на соседей и доставая из сумки ключи, произнесла Лидия Ивановна.

В доме пахло чистотой и пирогами. Ни единого намека на затхлость, коими часто грешат деревенские дома. Кипенно-белые занавески на окнах, кружевная скатерть на столе и такие же салфетки на спинках стульев и этажерках с милыми безделушками, покрытые светлой краской деревянные полы, простая, но со вкусом подобранная посуда в серванте с вымытыми до блеска стеклами — все создавало ощущение ухоженности и любви к своему жилью. На стене тихо отсчитывали время старинные ходики с кукушкой.

— Проходите, пожалуйста, — предложила Лидия Ивановна. — Я сейчас чай поставлю.

— Спасибо, не беспокойтесь, — сказал Разумов — Мы ненадолго.

— Если можно, водички, — скромно попросил Миронов.

Предложив гостям стулья и воды, Лидия Ивановна присела на диванчик, застеленный светлым пледом, и прилежно сложила руки на коленях.

— Лидия Ивановна, — сказал Разумов, включив диктофон, — когда вы в последний раз видели Олега Васильевича Макеева?

— Макеева? — не сразу поняла она. — А, это Олега? Два дня назад, вечером. А что случилось? — взволнованно добавила она.

— Лидия Ивановна, ты не волнуйся, — попытался успокоить ее Миронов, — товарищ майор просто разбирается.

— Расскажите, при каких обстоятельствах вы его видели, — продолжил Разумов.

Она пожала плечами, и задумчиво произнесла:

— Он зашел в дом, я выходила. У меня электричка была вечером. К сестре, в Нижний.

— Сколько было времени, не заметили? — уточнил Иван.

Она снова задумалась.

— Я на станцию в Уваровский шла, как обычно, через лес. Идти мне средним ходом около часа. Но я тогда поторапливалась, потому что припозднилась с выходом. К электричке пришла прямо впритык. Значит, это было около восьми часов вечера.

— Что-то необычное заметили в его поведении? — спросил Иван.

Она нахмурила брови.

— Заметила. Он был нетрезвый.

— Раньше такое случалось?

— Никогда. Человек мирный, спокойный, — сказала Лидия Ивановна и добавила уважительно. — Спортсмен.

«Мирный, спокойный, — мысленно повторил Разумов. — Что же его, такого мирного так сильно вывело из себя, что он напился».

— Вы же скажите, пожалуйста, что произошло? — попросила женщина.

— Эмилия Леонидовна Майн написала заявление об исчезновении Олега Васильевича Макеева. Обстоятельства сейчас уточняются.

— Как… исчезновении? — схватилась за сердце Лидия Ивановна.

— Не волнуйся, Лидия Ивановна, еще пока ничего не ясно, — посоветовал Миронов. — Товарищ майор просто разбирается.

— Когда ж он пропал? — охнула Лидия Ивановна. — Он же домой приехал.

— Лидия Ивановна, а как они жили? — задал новый вопрос Разумов.

— Хорошо жили. Мирно. Я так радовалась за Эму. Наконец-то она счастье свое женское обрела. Нормально они жили, ничего плохого не замечала.

— Так хорошо или нормально? — улыбнулся Разумов.

— Хорошо, — утвердительно ответила Лидия Ивановна. — Он простой, деревенский парень, рукастый. В мастерской пирс новый строгал. Меж собой совет да любовь. Сядут, бывало, на пляже вечером, на закат смотрят. Нет. Ничего плохого про него сказать не могу. Работящий, непьющий…

Она осеклась и виновато взглянула на Разумова.

— Что еще можете рассказать про их семью — любовники, любовницы имели место?

— Да что вы! — махнула она рукой. — Ничего такого и близко. Все прилично. У Эмы я работаю больше трех лет. Как только она дом этот купила у Эдуарда Валентиновича, так и меня наняла по его рекомендации.

В часовом домике резко открылась дверца, и из него бодро высунула голову металлическая кукушка. Вскрикнув первое «ку-ку», она замерла, и механизм начал выдавать звуки скрежета. Лидия Ивановна взглянула на часы и покачала головой.

— Снова заедает. Видно отжила свое мое кукушечка. Этим часам девяносто девять лет в этом году. От прапрабабушки достались. Люди столько не живут, а часики вон как — почти век протикали. Заедают иногда, но это поправимо. Игнат сделает. Сосед мой, — пояснила она. — Руки у него золотые.

— Это да, — кивнул Миронов, — Поляков, всем известно, рукастый мужик.

Лидия Ивановна вдруг поднялась с дивана и, прижав руки к груди, торжественно произнесла:

— Вы только на Эму чего плохого не дай Бог не подумайте! Я за нее ручаюсь! Она очень душевный человек, несмотря, что бывает колкая. Да, иногда, колюча с чужими, но со своими всегда очень добрая. И не думайте, она не белоручка какая. Она в жизни своей поработала. Знаком ей тяжелый труд. Она ведь мне категорически запретила заниматься тяжелой уборкой. Семьсот квадратов при Эдуарде Валентиновиче, скажу честно, я убирала сама, пока за домом следила. А Эма сказала — только готовить и общий контроль. А уборкой должны заниматься специально обученные люди.

Лидия Ивановна очень волновалась, сбивалась, сжимая пальцы до белых костяшек.

— Вы присядьте, пожалуйста, — сказал Иван. — И успокойтесь. Ей адвокаты пока не нужны.

Женщина снова опустилась на диван, тревожно глядя, то на Разумова, то на Миронова.

«Надо же, как защищают эту Эму Майн. И домработница, и друг. Даже словами похожими оперируют», — думал Разумов.

— Я извиняюсь, если что не так сказала, — произнесла Лидия Ивановна. — Я просто…, я переживаю за нее очень.

Женщина достала из рукава вязаной кофты белый носовой платок и промокнула уголки глаз.

— Понимаете, я же только-только радоваться за нее начала. Наконец-то, ожила. А до этого бывали времена, по несколько недель не выходила из дома. Не везет ей в личном. До Олега у нее отношения были с Эдуардом Валентиновичем, царствие ему небесное. — Лидия Ивановна перекрестилась. — А теперь что же получается — снова одна. Или найдется Олег, как вы думаете?

— Вы присутствовали при его смерти? — спросил Иван, игнорируя вопрос.

— Эдуарда Валентиновича? Да, я в это время в доме была, — кивнула Лидия Ивановна. — Он прямо в саду и помер. Как сейчас помню, они пообедали, потом пошли на пляж, вернулись, в саду на качели присели, и вдруг слышу, Эма кричит «Скорую!».

Лидия Ивановна снова перекрестилась.

— Болен был, — перешла она на шепот, — четвертая стадия.

— Лидия Ивановна, как вы считаете, что могло послужить причиной не вполне адекватному состоянию Макеева накануне исчезновения? — спросил Иван.

— Это в смысле, что выпил? — уточнила Лидия Ивановна.

— Да.

— Не могу сказать. Страшенный зверь этот алкоголизм, многих сгубил.

Лидия Ивановна коснулась платочком носа и снова сложила руки на коленях.

— Да, жили душевно, — повторила она. — Много путешествовали. После свадьбы на два месяца улетели, в эти… с пальмами, слово на «панаму» похоже. Там еще Америка рядом.

— Багамы? — подсказал Иван.

— Да-да, они. Ох, как же они интересно рассказывали, когда вернулись, — восхищалась женщина. — Совсем другой мир. Они еще много где побывали и всегда вместе, всегда неразлучно.

Она взглянула на мужчин и категорично провела ладонью в воздухе.

— Так что нет, ничего плохого не скажу. Жили душевно, никогда не ссорились. Я же здесь постоянно, я бы точно заметила.

***

Полтора года назад.

В Москве стояла аномальная жара. Утки на городских прудах с раннего утра уходили в тень. Остатки асфальта, не покрытого плиткой, плавились, выделяя знакомый с детства запах битума. Изнывающие от духоты горожане отключали домашние кондиционеры лишь на ночь, пытаясь хоть немного насладиться живой прохладой. Но в открытые окна, нарушая границы, мгновенно влетали чужие запахи и звуки.

Так и сегодня, Эма проснулась в шесть утра не по своей воле. Из открытого окна соседней квартиры отчаянно заголосил будильник, и следом понеслось:

«Вдох глубокий, руки шире,

Не спешите, три-четыре!».

Эту песню Высоцкого знал наизусть весь дом, от старых до малых — тех, кто и понятия не имел об авторе. Пожилая пара — бывшие советские спортсмены — избавляла соседей от оглушительного звона будильника и бодрой песни лишь на время дачного сезона. В этом году по непонятным причинам они не торопились с выездом за город.

Эма купила эту квартиру в центре, в одноподъездном доме в надежде на, пусть и относительную, но тишину. Но сталинки, не пропуская звуки сквозь толстые перекрытия, при открытых окнах не справлялись с децибелами от колонок, живущих на подоконнике.

«Очень вырос в целом мире

Гриппа вирус — три-четыре!

Ширится, растёт заболевание…».

Эма резко перевернулась на другой бок и прижала к уху вторую подушку. Но через вспененный латекс продолжали доноситься слова:

«Если вы уже устали —

Сели-встали, сели-встали.

Не страшны вам Арктика с Антарктикой —

Главный академик Иоффе

Доказал: коньяк и кофе

Вам заменит спорта профилактика…»

Прослушав до конца совет академика Абрама Иоффе, Эма на ощупь отыскала в постели карандаш и, сев, скрепила им волосы. Со стороны окна женским голосом донеслось уверенное и бодрое: «Замечательно, дорогой! А теперь, водные процедуры!»

Неспешно поднявшись с кровати, Эма прошла по скрипучему паркету, изрезанному первыми лучами солнца на балкон. Три квадрата плиточного пола были плотно заставлены горшечными цветами. С приходом весны, в больших глиняных горшках из квартиры на балкон переехал важный синьор лимон, пышный куст жасмина, эвкалипт и нежная гардения, имеющая крайне плохую репутацию по разведению в домашних условиях.

Цветы достались Эме от прежней хозяйки квартиры — Изольды Марковны Берштейн, которая на восьмидесятом году жизни, после смерти мужа приняла для себя сложное решение переехать к сестрам на историческую родину. Изольда Марковна оставила Эме инструкцию по уходу за цветами на семи плотно исписанных страницах и слезно попросила не загубить «питомцев». Эма кивала, обещая ухаживать за цветами достойно, но если бы не помощница по дому, которую рекомендовала сама Изольда Марковна, у нее вряд ли бы выжил даже мелкий сорняк.

Присев на высокий балконный порожек, Эма прикрыла глаза и сделала глубокий вдох. От цветочных ароматов защипало в носу, и она громко чихнула. Рядом послышался легкий шорох, и на перила соседнего балкона ловко запрыгнула рыжая кошка. Устроившись, она принялась вылизывать пушистые лапы, изредка бросая на Эму высокомерные взгляды.

— Как дела, рыжая?

«Сама такая», — промелькнуло в кошачьих глазах.

Зевнув, Эма сладко потянулась и отправилась делать кофе. Зарядив машину на двойной американо, она слушала звук перемалывающихся зерен и размышляла: «Проснуться бы сейчас в собственном доме, вдали от городского шума, выйти в сад, пройти босыми ногами по влажной траве…».

Кофемашина запищала, сообщив о выполненной работе.

«… посидеть с чашкой кофе на качелях в углу тенистого сада, послушать задорное пение пташек. Протянув руку к кусту, сорвать спелую ягодку и долго смаковать ее вкус. Кошка будете тереться о ногу, мурлыча себе под нос…».

Эма тряхнула головой. Карандаш выскочил из волос и упал на плитку, сломав графитовый кончик.

«Стоп. Какая еще кошка. У меня нет животных. Еще немного и начну думать о детях, которые с визгом выбегают в сад и муже, которому готовлю на завтрак омлет и крепкий кофе без молока и сахара».

Эма подняла карандаш и коснулась пальцем острого краешка.

«Какая глупость, — подумала Эма. — Может, он вообще не пьет кофе».

Она нахмурила брови. Подобные размышления Эма себе запрещала, как новоиспеченный вегетарианец при виде ранее любимой копченой колбасы мысленно произносит «чур меня».

Но эти мысли, как бесполезные вещи, наспех завернутые в газетку и брошенные на верхнюю полку, в неподходящий момент нагло прорывали бумагу, высовывали острые носы и начинали складываться в блестящие картинки счастливой жизни — другой, не одинокой Эмы.

«Осознанное одиночество — не редкий выбор современных людей, — успокаивал психолог Кирилл Львович Серебряков и следом давал надежду: — Но если вы не исключаете для себя традиционный вариант с мужем, детьми и пресловутыми пирогами по выходным, то над этим надо потрудиться. Любовь и брак это такая же работа, отнимающая много сил и времени, а значит, к этому надо быть сознательно готовым».

Эме казалось, что она всегда была готова к браку и детям. Но с началом большой литературной карьеры, она поняла, что в ее жизни неизбежны периоды временных переходов в мир, где места нет никому, кроме персонажей. Иногда наступали дни, когда работа над книгой внезапно останавливалась, а мысли и слова, словно подсыхая, рассыпались. Тогда Эма вынужденно выползала из привычного мирка и ее незаметно, но верно накрывала депрессия. И Кирилл Львович узнавал об этом первым.

Он промывал ее душевные раны со всей жестокостью и цинизмом, на которые способны доктора. Сеансы с психологом напоминали профессиональную чистку зубов. Душа, как задетая десна ныла, но очищалась. Проходило время, и она вновь обрастала налетом из обид и болей прошлого. Камни, один крупнее другого врастали незаметно, и убрать их мог только Кирилл Львович.

Эма познакомилась с ним через телефон доверия еще в Петербурге, пытаясь помочь маме после тяжелого развода. Ирина Эдуардовна отказалась, а Эма попробовала и зацепилась. Тогда его сеансы стоили недорого, и Эма обращалась за помощью всякий раз, когда подступало душевное удушье. Уже в Москве, когда рана, нанесенная Германом, невыносимо ныла, когда одиночество хватало за горло, а слезы текли, казалось без видимой причины, она отправляла доктору сообщение с запросом и спустя время начинала дышать спокойно.

На первом сеансе она представилась Еленой и попросила без видео, что сильно пригодилось позже, когда нахлынула популярность. Лишь однажды Эме показалось, что доктор догадывается, кто находится по ту сторону экрана. На одном из сеансов, он произнес фразу: «В жизни приходится за все платить. Одним — отсутствием карьеры за личное счастье, другим — одиночеством за уникальный талант».

Эма привыкла к одиночеству, как привыкают к небольшому физическому дефекту, которого сначала стесняешься, а потом перестаешь замечать. Доктор учил любить себя по умолчанию, без обязательств и помог избавиться от бесконечных мыслей о Германе. Не зная подробностей, Кирилл Львович, понял, что некий человек забрал что-то очень важное, что мучит Эму.

«Никто не способен украсть у вас то, что вы сможете повторить. А если не можете — значит, это не то, о чем стоит жалеть», — говорил он и однажды, как по щелчку, память словно очистилась, перезагрузилась и появились силы для нового романа, открывшего дверь в новую жизнь.

С тех пор количество сеансов с доктором заметно сократилось, и на них Эма обсуждала в основном отношения с мамой. И снова Кирилл Львович весьма доходчиво объяснял, откуда растут ноги у тревожности и чувства вины перед манипулятором. Значения произносимых доктором слов депривация и сепарация Эма выучила наизусть, но несмотря на знания и грамотные подводки к разрыву токсичных отношений, она сознательно терпела мамин характер, считая, что близкими людьми нельзя разбрасываться.

После спешного отъезда из Питера, Эма по предложению Глеба возглавила отдел рекламы в его издательстве. Прежний руководитель ушла в декрет, и осталась менеджер Яна Леонова. Если бы в тот момент Эма была в состоянии думать о чем-то, кроме своей боли, она бы заметила, как изменилось лицо девушки, когда Глеб объявил о новом назначении. Проработала Эма в этой должности несколько месяцев, а с Яной подружилась надолго. Эме нравилась ее образованность и ненавязчивость. Они вместе ходили в кино и на выставки, любили один сорт мороженого и обе посвящали максимум времени миру литературы.

Глеб в итоге назначил Яну руководителем, сократив остальные должности отдела и по факту, возложив работу на нее одну. Яна занималась всем — от разработки маркетинговых планов до их воплощения, включая личное продвижение книг ведущего автора — Эмы Майн. Яна сама вела ее соцсети, поддерживая эффект присутствия на время создания нового романа, когда по требованию Эмы включалось правило тишины: никаких интервью, встреч с журналистами, презентаций. И только Ирина Эдуардовна активно пренебрегала этим правилом, считая, что имеет право общаться с дочерью в любое время.

Мобильный заиграл «Полет шмеля» и на дисплее высветилось «Мама».

— Эма, ты в курсе, что у Саши родился второй мальчик! — надавив на слово «второй» воскликнула Ирина Эдуардовна.

— Привет, мам. Да, Глеб говорил. Как быстро пролетело время.

— Время вообще летит очень быстро, Эмилия. И мне вот очень интересно, когда же я стану бабушкой? Часики тикают.

— Мама, остановись.

— Что я говорю, какие часики! Куранты бьют, а ты не слышишь!

— Мам, ты в себе?

— Может, обойдемся без хамства? — повысила голос мать.

— Ты сама подумай, от кого я тебе рожу?

— Например, от Глеба! — не унималась Ирина Эдуардовна. — Вы так хорошо дружили в детстве. Ты вспомни, как вы всегда играли вместе, даже в куклы. Почему бы вам и сейчас…

— С возрастом, мама, — перебила Эма, — мы стали играть в разные игры, и каждый — в свои куклы. Я не в его вкусе, пора бы уже понять.

— А ты похудей и станешь в его, — бодро парировала мать.

— Сейчас тебе точно лучше остановиться, — предостерегла Эма.

— Глеб — великолепная партия, — упрямо продолжала Ирина Эдуардовна.

— Партия. Мама, в каком веке ты живешь?

— Устои и правила во все времена одинаковы. Глеб на самом деле великолепная партия, и я не понимаю, чего ты упрямишься.

— Мама, я тебя умоляю! Почему ты слышишь только себя?!

— Не кричи, у меня абсолютный слух.

— Так услышь им меня! — снова повысила тон Эма.

Она отложила телефон, сделала несколько вдохов-выдохов и с трудом заставила себя продолжить.

— Ты в прошлый раз говорила, что у тебя слабость. Как сейчас себя чувствуешь? — сменила тему Эма.

— Ха! Вспомнила разговор недельной давности. Нормально у меня все, проколола курс витаминов, пропила бады и бегаю, как новенькая. Тебе бы тоже не мешало.

Не желая продолжать и тему бадов, Эма решила, что пора завершать очередной неприятный разговор.

— Ладно, мам, мне надо садиться за…

— Кстати, ты слышала, маткапитал снова подняли? — сообщила Ирина Эдуардовна.

— Нет, — ответила Эма, чувствуя, как дыхание учащается, вытягивая из легких воздух.

— Столько затрат государство несет, а ситуация никак не улучшается, — охая продолжала размышлять Ирина Эдуардовна.

— Ты за государство не переживай, оно сэкономит на другом. На твоей пенсии, к примеру, — заметила Эма.

— Кстати, про пенсии. Вчера по первому сказали, что некий депутат выдвинул инициативное предложение, суть которого в том, что дети должны обеспечивать неработающих родителей.

— Считай, что мы его инициативу уже внедрили, — сказала Эма.

— Не спорю, в этом плане ты у меня молодец. И я это очень ценю. Всем бы такую дочь, которая несколько раз в год отправляет мать на отдых на лучшие курорты. Мне все завидуют, — довольным тоном произнесла Ирина Эдуардовна. — У нас, кстати, опять дожди зарядили. Ты права, неплохо бы сейчас съездить на море, сменить картинку.

«В этом плане я молодец, так значит. Мама, мама, когда ты научишься принимать меня во всех планах. Ты даже не представляешь, как мне все это надоело. Так сильно, что хочется удалить твой номер раз и навсегда», — подумала Эма, ощутив привычный укол вины.

Она задержала дыхание и через несколько секунд почувствовала, как воздух снова заполняет легкие.

— Если хочешь, можем куда-нибудь съездить, — выдавила из себя Эма.

— Как здорово! — воскликнула Ирина Эдуардовна.

— Только ненадолго. У меня сроки горят, а финал никак не идет.

— Как здорово! — повторила Ирина Эдуардовна, не обращая внимания на фразу о финале. — Слушай, а давай на Занзибар? А? Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, — пропела она. — Помнишь, как ты эту сказку любила в детстве?

Эма поставила телефон на громкую связь и открыла ноутбук.

— Мам, я сейчас на сайте бронирования билетов. В Танзанию лететь десять часов. Может что-то поближе?

— Ты платишь, тебе выбирать, — обиженно произнесла мать.

— Что скажешь о круизе по Европе?

— Можно и круиз, — равнодушно согласилась Ирина Эдуардовна.

— Давай так, неделю на размышления и в субботу созвонимся, — предложила Эма.

— Ладно, — пробурчала мать и, не прощаясь, положила трубку.

Ирина Эдуардовна редко чувствовала границу допустимого в общении с дочерью, считая, что материнская забота и внимание покрывают издержки вмешательства в личную жизнь и еще была абсолютно одержима желанием выдать дочь замуж любой ценой.

Мужем Эмы Ирина Эдуардовна больше всего желала видеть Глеба — такого милого, родного и, как казалось ей, вполне предсказуемого. С ним Эме будет легко и спокойно, искренне считала Ирина Эдуардовна.

Но вот незадача, кроме дружеских чувств ее дочь и Глеба Бабицкого ничего не связывало, но Ирина Эдуардовна продолжала неустанно работать в этом направлении.

«Валюш, Эме скоро тридцать пять, а ни детей, ни плетей, — делилась она с мамой Глеба. — Я не я буду, если не выдам ее замуж в этом году. Ты вот мне скажи, у Глеба сейчас есть кто-нибудь?».

Валентина Бабицкая тоже мечтала о свадьбе сына. «Александра уже второго родила, а у этого один бизнес на уме, — жаловалась она в ответ, — вот бы нам свести их».

После разговора с Эмой, Ирина Эдуардовна набрала Глеба.

— Глебушка, здравствуй, дорогой!

— Здравствуйте, дорогая Ирина Эдуардовна. Безмерно рад слышать ваш голос. Как поживаете?

— Все хорошо. Как твои дела?

— Тоже все хорошо, спасибо.

— Глебушка, мы с Эмилией планируем отправиться в небольшое путешествие. Ты не составишь нам компанию?

— Я бы с удовольствием, Ирина Эдуардовна, но дела не отпускают. Никуда от них не деться. А вот то, что Эма решила сменить обстановку я очень приветствую. Последнее время она совсем загрустила.

— Да? Не заметила.

— Уверяю вас. У нее финал новой книги не идет, а сроки горят. Будет классно, если она развеется, сменит картинку. А еще лучше, если влюбится.

— Влюбится…, — растерянно повторила Ирина Эдуардовна.

— Конечно. Это же свежие эмоции, они отлично заряжают на вдохновение, дают новый импульс.

Ирина Эдуардовна огорченно вздохнула, поняв бесперспективность своих надежд на «детей и плетей» от Глебушки Бабицкого. Но состоявшееся вскоре путешествие и новое знакомство на самом деле добавило Эме эмоций и вдохновения, а Ирине Эдуардовне — надежд.

В круизе они познакомились с легендарным Эдуардом Мурашовым. Бывший российский миллиардер, попав в черные списки родной страны и растеряв часть активов, был вынужден иммигрировать в Великобританию. Но европейский бизнес у Мурашова оставался стабильно доходным, и список богатых русских он не покинул. В отличие от многих соотечественников, перебравшихся в Туманный Альбион, он быстро понял — для англичан казаться круче всех не модно и не ценно. К этому моменту своей жизни Эдуард Мурашов уже оставил мечту забраться на вершину Олимпа, но сеть престижных ресторанов и антикварный винный магазин позволяли ему чувствовать себя вполне комфортно в одном из самых дорогих городов мира. Только в личной жизни у Эдуарда наступил очередной пробел. Но он относился к этому спокойно и не торопился с новым выбором, понимая, что богатые мужчины старыми не бывают.

Попав в опалу на родине, он развелся и теперь считался одним из завидных, хоть и немолодых женихов. Эдуарду Мурашову исполнилось шестьдесят. Он жил в престижном районе Лондона, в апартаментах с видом на площадь, которую русские прозвали Красной, и бесконечно скучал по Москве.

Потягивая сигару, Эдуард сидел в кресле-качалке на балконе самой дорогой каюты круизного лайнера «Святая Фелиция», наблюдая за рыжеволосой девушкой, медленно идущей по палубе в сопровождении высокой стройной дамы.

«Как в кино, — разглядывая их сверху, думал Эдуард. — Дочь, с тоскливым видом смотрящая на воду и мать, оценивающая каждого проходящего мужчину приличного вида, видимо, в надежде найти ей выгодную пару».

Эдуард попытался разглядеть лицо рыжеволосой, но мешали широкополая шляпа и большие солнцезащитные очки. На девушке было свободное трикотажное платье и простые плетеные сандалии. Эдуарду нравились такие женщины: пухленькие, рыжеволосые, белокожие, как на полотнах Фернандо Ботеро.

Эдуард затушил сигару и решительно направился вниз.

— Добрый день, милые дамы, — произнес он голосом, полным желания очаровать. — Позволите с вами познакомиться?

Рыжеволосая девушка повернулась, и с близкого расстояния Мурашов понял, кто перед ним.

— О! Эма Майн! Прощу прощения, не сразу узнал. Позвольте представиться, Эдуард Мурашов.

Мама Эмы взглянула на него заинтересованно.

— Ирина Эдуардовна, — протянула она руку, одарив мужчину радушной улыбкой.

Эдуард с восхищением смотрел на Эму прозрачными, как тонкий лед, глазами.

— Я ваш давний поклонник, с самых первых романов. Вы описываете Лондон, словно всю жизнь там прожили.

— Спасибо, — вежливо кивнула Эма.

— А знаете, что я заметил первым, взяв в руки вашу книгу?

— Что же?

— Совпадение инициалов.

— А я заметила, как интересно имя моего отца совпадает с вашим, — вступила в беседу Ирина Эдуардовна.

— И, правда, — улыбнулся Мурашов.

Эма пыталась вспомнить, что слышала о нем, но память выдавала лишь информацию об эмиграции, разводе и отсутствии детей.

— Очень, очень приятно видеть соотечественников, хоть и бывших, — продолжал Эдуард.

— А как вы поняли, что мы из России? — удивилась Ирина Эдуардовна.

В очередной улыбке Мурашова промелькнула снисходительность.

— Я заранее поинтересовался, есть ли граждане Великобритании среди пассажиров. Оказалось, только в двух каютах, остальные — из России.

— В одной из них, как я понимаю — вы, а кто же во второй? — полюбопытствовала Ирина Эдуардовна.

— Мама, — одернула ее Эма.

— Вторая каюта тоже моя, — Мурашов взмахнул рукой. — Не желаете подняться? Там не так шумно, можем спокойно поговорить. Я, правда, очень соскучился по интеллигентной беседе.

— Проблема с интеллигентами в Лондоне? — улыбнулась Эма.

— С русскими — да.

В этот момент за их спинами прозвучал восторженный голос: «Смотрите, это же Эма Майн!»

Две женщины, стоящие к ним ближе остальных, принялись рыться в сумочках. Одна из них достала расписание круизного маршрута и ринулась вперед, едва не сбив Эму с ног.

— Боже, Эма Майн! Я прочитала все ваши книги, я посмотрела все ваши фильмы, я…

Эма быстро поставила автограф и развернулась, чтобы уйти, но плотная толпа желающих получить хоть что-то от знаменитости не оставила и шанса.

— Соглашайтесь, — указав взглядом на свою палубу, улыбнулся Эдуард.

— Эмочка, пойдем, дорогая, — вполголоса попросила Ирина Эдуардовна и следом добавила громче, — ты же так хотела побыть в тишине.

Два просторных сьюта с единым балконом поражали великолепием. Эма задержала взгляд на панорамных окнах.

— Люблю окна в пол, — сказал Эдуард, встав у нее за спиной. — Сквозь них энергия бьет прямым и мощным потоком. А энергия — это деньги. Много энергии, много денег. Вам тоже нравятся панорамные окна?

— Да, — ответила Эма. — Не знаю, как насчет денег, а света от них точно много. В моем будущем доме обязательно будут такие.

Эдуард хитро улыбнулся.

— Есть такой домик в России. Недалеко от Дмитрова, в деревеньке Гора. Там прошло мое детство.

Эма взглянула заинтересованно.

— Если на самом деле интересно, я не только покажу фото дома, но и подарю его вам.

Теперь Эма взглянула на него так, что Эдуард поспешил оправдаться.

— Простите, если мое предложение прозвучало бестактно. Но я был бы счастлив, сделать подарок такому человеку, как вы. Я на самом деле, преклоняюсь перед вашим талантом. Когда беру очередную книгу в руки, у меня холодок по коже в предвкушении невероятных приключений. Ощущения, как в юности.

— Вы бесспорно мастер комплиментов, но — спасибо нет. Я не принимаю подобных подарков, тем более от незнакомых людей, — произнесла Эма сухо к огромному огорчению Ирины Эдуардовны, которая, делая вид, что наблюдает с балкона за мелькающими вдалеке дельфинами, ловила каждое слово через открытую дверь.

Эдуард неожиданно рассмеялся. Его скулы порозовели, а в глаза появился юношеский задор.

— Значит, поговорим о продаже? — продолжил он деловым тоном. — Эма, я должен признаться, что дом с нюансами. Но у него есть неоспоримое достоинство — он идеален для поклонников тишины и почти нетронутой природы, что найти сейчас не так просто.

— Тишина всегда в дефиците, — согласилась Эма. — А что за нюансы?

Эдуард достал смартфон и показал фотографии. Эма увидела не дом — средневековый замок с башнями, гаргульями и ведьмами на флюгерах. На широких распашных дверях блестела монограмма из двух скрученных букв «Э» и «М».

— Вот он, мой красавец. Родовое гнездо. Изначально здесь была избушка из говна и палок, но я ее снес и построил дом своей мечты.

Эдуард легко переходил от светской речи к маргинальному сленгу, что ничуть не портило впечатления. Эма смотрела на этого мужчину с необычным цветом глаз и задорным смехом, начиная чувствовать себя рядом с ним легко и спокойно.

— Главный минус — хотя для кого-то может и плюс — это отсутствие в деревне газа, — говорил Эдуард. — Проведут, там негде будет яблоку упасть от желающих отхватить хоть клочок этой чистой от цивилизации земли. Но местные деревенские умельцы всегда находили способы обогрева. Помню, в крайней от пляжа избушке жил истинный Левша. Сын его — мой ровесник. Так он провел батареи, подключил их к печи и так грел дом. А вместо воды залил антифриз, чтоб они не замерзали, когда печка остывает. Не знаю, зачем моя память до сих пор хранит эту информацию.

Он снова рассмеялся, и Эма улыбнулась, не в силах противостоять силе его энергии.

— Ваш дом тоже отапливается от печки? — уточнила она.

— Нет, — ответил Эдуард, — печью его не согреешь. Там солнечные батареи, от которых, правда, мало толку, но еще электрический котел, от которого толк стопроцентный. Электричество, как вы понимаете, это деньги, а потому позволить себе жить в таком доме может человек, способный не обращать внимания на ежемесячные затраты примерно в триста фунтов. По английским меркам, смешно. Да, еще там отличный камин.

Эма снова взглянула на фотографии.

— А панорамные окна только в одной части дома?

— Да, там, где выходят на берег. Жена настояла на том, чтобы башни и центральный вход были выдержаны в готическом стиле. Узкие решетчатые окна и все такое, а я отстоял остальное. Задняя часть дома вся сплошь панорамная.

— Так вы женаты? — с плохо скрытым огорчением спросила Ирина Эдуардовна, перестав изображать интерес к природе за бортом.

— Уже нет, — улыбнувшись, ответил ей Эдуард.

Ирина Эдуардовна мысленно перекрестилась.

Эма достала свой телефон и внимательно рассмотрела на спутниковой картинке деревню Гора и местность вокруг.

— Интересный вариант. Какая цена?

Эдуард смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Эма Майн ему так понравилась, что он готов был доплатить за дом, лишь бы она согласилась его принять.

— Есть еще нюанс. Дом и участок достался нам — мне и моей родной сестре — от родителей. Мне они завещали старый домишко из…

— Я помню, — улыбнулась Эма.

— Да. Так вот, мне — дом, а сестре они завещали землю, на которой он стоит. Точнее, стоял. Родители хотели, чтобы мы его сохранили, чтобы это место нас объединяло. Поэтому так поступили. Наивные люди. У сестры к слову, весьма вздорный характер. Хотя, как пишут таблоиды, и я не подарок.

Эдуард снова захохотал так, что заслезились глаза.

— Я докупил соседний участок, снес избушку и построил новый дом. Хотел его весь обставить антиквариатом, но успел получить мебель только на первый этаж. Там шикарный диван в викторианском стиле и обеденная зона с шестью чиппендейловскими стульями. Представляете, от чего отказываетесь? — улыбнулся Эдуард.

— Я пока не отказалась, — улыбнулась Эма.

— Надеюсь, что дом не разворовали за два года. Хотя, народ в деревне вроде нормальный, и соседка присматривает за домом. Очень, кстати, рекомендую как домработницу.

Эдуард полистал фотографии.

— Так что — дом оформлен на меня, а земля — частично на сестрицу. Но зная ее страсть продавать все, что есть в наличии и быстро спускать вырученные деньги, я думаю, она с удовольствием свою часть земли уступит новой хозяйке.

— Как-то все непросто, — произнесла Эма.

— А у меня всегда все непросто, — поделился Эдуард. — Такой уж я человек. Но мне нравится такая жизнь, я ни о чем не жалею. И еще я уверен, что однажды вернусь. Более того, сегодня я понял, что это произойдет скоро.

Взгляд Мурашова изменился. Прозрачные глаза стали еще больше похожи на льдинки, а во взгляде отчетливо проступила безжалостность. Он смотрел через окно каюты вдаль, и Эме внезапно стало его так жалко, что захотелось немедленно обнять.

— Все будет хорошо, — произнесла она тихо, чуть коснувшись руки Эдуарда.

Он с трудом оторвал взгляд от окна и взглянул на Эму так, словно она только что волшебным образом материализовалась в его каюте.

— Жалеете меня? — усмехнулся он.

— Ни в коем случае, — спешно ответила Эма.

Эдуард Мурашов снова перевел взгляд на море и добавил:

— Понимаете, я должен еще хотя бы раз побывать в этой деревне, подышать ее воздухом, почувствовать запах дома, спуститься к пляжу, побросать камни в речку Быструху. Как в детстве, чтобы подпрыгивали над водой.

Он повернулся и посмотрел на Эму долгим взглядом.

— Поверьте, дом великолепный, вам он точно понравится, вот увидите. А самое главное — вам не придется менять монограмму, — засмеялся он.

Эма увидела дом, и он ей понравился. И дом, и деревня и лес. Сестра Эдуарда — Марианна Мицкевич — назвала смешную цену за землю, а дом, как и настаивал Мурашов, достался Эме даром.

«Ты моя последняя любовь, Эма» — сказал он спустя год, держа ее ладонь в руках с начинающей желтеть кожей.

Их роман продлился недолго. Мурашову был закрыт въезд в Россию, и Эма постоянно летала в Лондон, разрываясь между ним и работой над книгой. Ирина Эдуардовна боялась дыхнуть на эти отношения, удивив непривычным отсутствием назойливости в теме замужества. А Эдуард, в свойственной ему осторожной манере прощупывал возможную реакцию Эмы на предложение.

Эме нравились его интеллект и уверенности в себе. Эдуард Мурашов бесспорно обладал харизмой, но был плох в постели, по его признанию бесплоден и, как оказалось, не здоров. А его открытая категоричность в вопросе усыновления ребенка ставила жирную точку в теме возможного брака с Эмой. И на вопрос о размере ее безымянного пальца, она ответила, что не носит колец и в ближайшее время не планирует.

Эдуард не обиделся на плохо прикрытый отказ, в очередной раз, восхитившись Эмой Майн. Он огорченно улыбнулся и лишь посетовал на то, что не встретил ее раньше, когда был молод, здоров и не обременен грузом потерь, без которых, впрочем, он не стал бы тем самым, легендарным Мурашовым.

Эдуард не ждал от нее ярких чувств. Называя Эму своей большой и последней любовью, он хотел от нее лишь одного — внимания. Как и мечтал, Эдуард вернулся на Родину. Он приехал в деревню Гора, где вручил Эме ключи и оригинал дарственной на дом, так и не согласившись принять за него деньги. Они не виделись всего месяц, но вместо улыбчивого, уверенного в себе человека, она увидела старика с пергаментными скулами и потухшим взглядом. Как и мечтал, Эдуард Мурашов подышал воздухом родной деревни, ловко запустил в Быструху гладкие камешки и через несколько часов тихо умер на руках своей последней большой любви.

Глядя, как из его прозрачных глаз уходит жизнь, Эма вдруг представила себя. Мысли о том, что она однажды так же умрет на чьих-то руках, не оставив после себя ребенка, долго щипали душу и мешали сосредоточиться на работе. Заботливая Лидия Ивановна хлопотала вокруг нее дни напролет, стараясь хоть чем-то доставить удовольствие. Но все желания Эмы укладывались в долгие безмолвные просиживания у окна. Закутавшись в шаль, она смотрела на реку Быструху, с каждым днем теряя интерес к жизни.

Ирина Эдуардовна рыдала, узнав о кончине Мурашова. Увидев подаренный им дом, она сокрушенно произнесла: «Дом прекрасен, но он не поможет избавиться от статуса хоть и знаменитой, но старой девы», после чего Эма потребовала оставить ее одну. Ирину Эдуардовну не надо было уговаривать, она уехала, в очередной раз, воздвигнув крепкую стену молчания.

Начатая до смерти Эдуарда книга, замерла на середине. Ни изоляция от внешнего мира, ни забота Лидии Ивановны не помогали, и Эма снова вспомнила о психологе. Но Кирилл Львович Серебряков был вне доступа — номер телефона заблокирован.

Время шло, и Эма потихоньку приходила в себя. Она начала гулять по пляжу, прилежно съедать, приготовленную Лидией Ивановной еду и каждый день садиться за книгу. Но после тщетных попыток отредактировать текст, она закрывала ноутбук и снова ложилась в постель, наблюдая через витражные окна, как река Быструха несет свои темные воды.

Глеб приезжал каждую неделю, восхищался домом, предлагал поставить бассейн на лужайке и заняться укреплением забора, выходящего на пляж, всякий раз встречая равнодушный взгляд Эмы и полное отсутствие желания поддерживать разговор.

Несмотря на долгие прогулки по пляжу, Эма снова поправилась, и Глеб принялся настойчиво убеждать в том, что физическая нагрузка лучшим образом вытеснит не только лишние килограммы, но и душевные страдания. На восьмое марта он подарил ей годовой абонемент в спортклуб и со словами «Просто попробуй», выжал из Эмы клятву посетить его хотя бы раз.

«Это мне точно не поможет», — подумала Эма, кинув в ящик письменного стола красный конверт с буквой «F». Но Глеб оказался невероятно настойчив и почти насильно привез подругу в спортклуб. Дождавшись, когда за ней закроется входная дверь, он уехал, а Эма неуверенной походкой подошла к стойке регистрации.

«Только бы никто не узнал», — подумала она.

Администратор клуба с бейджиком «Лилия Бровкина. Фигура жизни» взглянула на Эму и дежурно улыбнулась. Слева от стойки, на желтом кожаном диване, листая страницы в смартфоне, сидел парень лет тридцати в алой майке и коротких шортах, обнажавших крепкие, мускулистые ноги. Откинув назад соломенную челку, он взглянул на Эму и приветливо улыбнулся.

— Добрый день! — радостно произнесла администратор Лилия.

— Добрый, — ответила Эма, протягивая подарочный сертификат.

— Индивидуальные тренировки. Прекрасно, — сказала Лилия, — сейчас посмотрим, кто у нас свободен.

Несколько секунд пощелкав мышкой, она виновато взглянула на Эму.

— Вы знаете, у нас на данный момент свободной записи на индивидуалку нет. Ближайшая только на следующей неделе, но зато тренер будет классный, — улыбнулась Лилия, бросив взгляд в сторону желтого дивана. — Олег, возьмешь новенькую?

Классный тренер Олег, не отрывая глаз от смартфона, произнес:

— Секундочку. Да, Галина Геннадьевна, слушаю вас. Да, я получил ваше сообщение. Ничего страшного, бывает. Спасибо, что предупредили. Выздоравливайте.

У него был приятный голос с мягким акцентом, свойственным белорусам.

Он легко поднялся с дивана и пружинистой походкой подошел к стойке.

— Лиля, у меня отмена.

— Опять Галина? — сочувственно взглянула Лилия.

Он кивнул и, пожав упругими плечами, повернулся к Эме и снова улыбнулся.

Из двери с табличкой «Дамы», вышла длинноногая блондинка в обтягивающей футболке и полупрозрачных шортах. Девушка разговаривала по телефону, часто вставляя «Да, Зая, я поняла, Зая». Искусственная грудь медленно вздымалась при каждом шаге, напоминая хозяйке про ее неотразимость. Обдав присутствующих запахом ванили, блондинка кивнула администратору, накачанными губками улыбнулась тренеру и со словами «Уже выхожу, Зая», покинула клуб.

Услышав, что свободной записи нет, Эма с облегчением вздохнула, поблагодарила администратора Лилию и уже развернулась, чтобы уйти. Но в этот момент классный тренер Олег остановил ее, чуть коснувшись запястья.

— Подождите, пожалуйста.

Он взял со стойки визитку и протянул ее Эме.

— Я Олег Макеев. Будем знакомы?

Белокурый, среднего роста, инструктор был в той физической форме, которую принято считать идеальной. Не перекачанные мышцы ровными изгибами проступали под майкой. У Олега Макеева была крепкая шея, ровные черты лица с широкими скулами и чуть вздернутым носом, красиво очерченные губы и светло-зеленые глаза, которые доверчиво смотрели в ожидании ответа.

— Эма, — едва слышно произнесла она, пытаясь запихнуть подарочный сертификат в боковой кармашек спортивной сумки.

— Вы бы хотели приступить к занятиям уже сегодня? — уточнил Олег.

— Нет-нет. Совсем не обязательно и вообще…

Олег Макеев заметил ее смущение и задумчиво добавил:

— А-то у меня окно образовалось, я мог бы первое занятие провести прямо сейчас. Что скажете?

Его губы растянулись в улыбке, обнажив ряд белых, ровных зубов. Эма невольно задержала на них взгляд. Он заметил и снова протянул руку к ее запястью. Щеки Эмы покрыл румянец. Она сто раз пожалела, что согласилась на это испытание, чувствуя себя в этой спортивной атмосфере инородным телом.

— Соглашайтесь, — посоветовала администратор Лилия. — Это наш лучший инструктор. Вам очень повезло, что у него появилось окно.

Продолжая улыбаться, лучший инструктор обратился к администратору:

— Лиля, поставь нас в график на следующую неделю. Я думаю, для начала будет достаточно трех раз.

— Так часто? — вырвалось у Эмы.

— Потом перейдем к четырем. Пойдемте, я покажу, где можно переодеться, — уверенно произнес Олег Макеев, взял ее под руку и повел в сторону женской раздевалки.

Первое время никто в зале не узнавал в пухленькой рыжеволосой девушке знаменитую писательницу, и Эма чувствовала себя в зале комфортно, смущаясь лишь рук инструктора, когда тот, ставя правильный наклон, касался ее шеи или направлял движения рук и ног. Но в этих касаниях не было пошлости. Он вел себя профессионально, уверенно и через восемь недель постоянных занятий Эма заметила, что ее тело начинает приобретать вполне симпатичную форму, а мышцы наливаются силой.

Олег Макеев был вежлив, казался простым, понятным, легким в общении и отказать ему в предложении поужинать уже не представлялось возможным.

***

— А почему ты меня не познакомишь с мамой? — спросил Олег. — Я ведь сделал тебе предложение, но получается, не по форме. Как говорится, без согласования с родителями?

— Ты имел в виду — без благословения? — улыбнулась Эма.

— Да, — засмеялся Олег. — Слово вылетело из головы. У меня на родине такие события отмечаются по всем правилам — помолвка, иконы.

Эме было сложно представить маму с иконой и самое главное, благословляющую союз с тренером. Поэтому после предложения руки и сердца, которое Олег сделал в зале во время тренировки, под шумные аплодисменты окружающих, надев на палец Эмы скромное колечко, она согласилась познакомить его с мамой только на свадьбе.

— Давай сделаем сюрприз. Двадцать второе мая — мой день рождения. Можно устроить свадьбу в эту дату. Секретом поделимся только с Лидией Ивановной, она поможет с организацией. Гости приедут отмечать мой день рождения, а окажутся на свадьбе.

— Подожди, а как же загс?

— Мы днем распишемся, а вечером отметим.

— Слушай, а вообще классная идея, — поддержал Олег.

— Жаль, конечно, что твоя мама не сможет приехать, — огорчилась Эма.

Но Олег и не планировал приглашать мать. Он знал, что та откажется. Во время пожара на заводе, где Анастасия Сергеевна работала оператором, у нее сильно обгорели руки и большая часть лица. Уйдя на пенсию по инвалидности, она днями напролет смотрела спортивные программы, надеясь, что где-то да промелькнет ее Олежек. Несмотря на близость границ, Олег не приезжал в родную Беларусь несколько лет, но ночами ему постоянно снился Днепр, теплый мамин запах и беззаботность, от которой не осталось и следа в дорогой, безжалостной Москве.

Ирина Эдуардовна вошла в дом и ахнула. Холл и гостиную украшали ее любимые белые фрезии. С балкона второго этажа свисали элегантные цветочные композиции, стянутые атласными лентами. Самоиграющий стэйнвей поднимал и опускал клавиши, извлекая из себя идеальные звуки. Большой обеденный стол был сервирован на семь персон. Лидия Ивановна, загадочно улыбаясь, приняла из рук Ирины Эдуардовны дорожную сумку.

— Здравствуйте, — приветствовали ее Глеб и Яна.

— Здравствуйте, мои дорогие, — продолжая осматриваться, произнесла Ирина Эдуардовна. — А что тут происходит?

— Мы пока сами ничего не понимаем, — ответил Глеб. — Вроде на день рождения пригласили, но тут, вроде что-то большее намечается.

Одна мелодия затихла, и тут же заиграла следующая — знаменитая свадебная Мендельсона. Ирина Эдуардовна подняла голову. По лестнице в платье цвета слоновой кости под руку с красивым молодым человеком спускалась ее Эма. Стройная, похорошевшая, со смущенной улыбкой она смотрела на гостей. От предвкушения приятных новостей сердце Ирины Эдуардовны забилось чаще.

«Господи, неужели дождалась! Какое счастье!».

Улыбаясь, она пошла навстречу.

— Девочка моя, дорогая моя, — на ее глазах выступили слезы.

Обнимая дочь, она краем глаза рассматривала жениха.

— Это Олег, — представила Эма мужа. — Олег, знакомься, это моя мама, Ирина Эдуардовна.

— Очень приятно, — кивнула та.

Олег широко улыбнулся и протянул руки для объятий, и Ирина Эдуардовна, расчувствовавшись, обняла в ответ.

— Мама, мы никого не предупредили, потому что хотели сделать сюрприз и устроить торжество только с самыми близкими.

— Я же не видела вас в загсе! — воскликнула Ирина Эдуардовна.

— Будут фото, мама, — пообещала Эма.

Подошел Глеб и протянул Олегу руку.

— Будем знакомы? — странно улыбнулся он.

— Очень рад, — добродушно ответил на рукопожатие Олег.

— Сюрприз со свадьбой удался, — похлопав его по плечу, произнес Глеб.

Он обнял Эму и расцеловал.

— В вопросах конспирации тебе нет равных, подруга. Поздравляю.

Подошла Яна и, протянув Олегу руку, представилась.

— Будем знакомы, — ответил Олег.

— Прошу всех за стол, — торжественно пригласила Лидия Ивановна.

Все расселись согласно подписанным карточкам. Место справа от Олега осталось не занятым. На табличке значилось «Папа».

— Кто он, твой избранник? — шепотом спросила Ирина Эдуардовна.

— Мам, давай потом, — ответила Эма, взглянув на часы. — Друзья, мы ждем еще одного гостя. Он вот-вот к нам присоединится.

Ирина Эдуардовна напряглась и строго взглянула на дочь.

— Да, мам, я пригласила папу.

Ирина Эдуардовна с возмущенным видом бросила на стол салфетку.

— Мам, успокойся, пожалуйста. Папа будет один, — тихо продолжила Эма. — Я хотела, чтобы он тоже был рядом в этот день.

Ирина Эдуардовна, поджала губы и на ее скулах проступили пятна негодования.

Глеб и Яна старательно делали вид, что не слышат диалог. Олег достал из серебряного ведерка со льдом бутылку шампанского и наполнил фужеры.

— Пока мы ждем запоздалого гостя, предлагаю выпить за молодоженов, то есть за нас с Эмой, — улыбнулся он. — Глеб, вам чего? Может сразу покрепче?

— Нет-нет, благодарю. Я предпочту шампанское, — ответил тот, заметив, что жених налил себе минеральной воды.

Лидия Ивановна подала первое горячее и все, кроме Олега выпили еще по бокалу. Обстановка, несмотря на напряженное молчание Ирины Эдуардовны, начала потихоньку разряжаться. Она сидела по левую руку от дочери, где было не совсем удобно рассматривать новоиспеченного зятя. Но когда тот вышел из-за стола и заговорил, Ирина Эдуардовна и рассмотрела, и сделала выводы. Манеры и речь сказали ей о том, что жених не принадлежит к интеллигентам в нескольких поколениях.

«Может, хотя бы, из обеспеченной семьи, — обнадеживала себя Ирина Эдуардовна. — Внешне вроде приятный».

Ее размышления прервал звонок. Ирина Эдуардовна выпрямила спину, словно кто-то потянул на макушке за невидимую струну.

— Ирина Эдуардовна, может воды? — предложил Глеб, понимая, что сейчас ей предстоит непростая встреча.

— Да, Глебушка, будь добр, — благодарно произнесла Ирина Эдуардовна пересохшими губами.

Она изо всех сил старалась не смотреть в сторону входа, пытаясь поддержать непринужденную беседу с Глебом и Яной, но все ее существо было сейчас там, в нескольких метрах от стола.

Когда Ирина Эдуардовна услышала голос бывшего мужа, ее сердце забилось в бешеном ритме. Боль от предательства, рождение ребенка в другой семье, все муки ада, что она прошла после развода, снова заклокотали в душе в полной готовности вырваться наружу. В гостиной повисла неловкая тишина.

«Ох, как нехорошо вышло. Все-таки свадьба — не место для сюрпризов», — думала Лидия Ивановна, прислушиваясь к голосам, доносящимся из холла.

— Пап, проходи, все ждали только тебя, — раздался голос Эмы.

В гостиную вошел высокий худощавый мужчина. Светлокожий, с такими же веснушками и серыми глазами, как у Эмы. Волосы, утратив природную рыжину, спадали на высокий лоб крупными серебряными волнами.

— Добрый вечер, — произнес Леонид Александрович и, встретившись взглядом с бывшей женой, растерянно остановился.

— Папа, садись, — Эма указала рукой на кресло справа.

Лидия Ивановна поставила перед ним блюдо с горячим, а Олег наполнил бокал шампанским.

— Все на месте, можно расслабиться, — весело произнес он.

Гости вежливо улыбнулись, не очень понимая, как можно расслабиться в подобной обстановке. Но после первого тоста, произнесенного Ириной Эдуардовной, атмосфера действительно изменилась в лучшую сторону.

Она медленно поднялась из-за стола и, сделав глубокий вдох, произнесла:

— По традиции первый тост на свадьбе произносят родители.

Ирина Эдуардовна взглянула на бывшего мужа. Больше всего ей хотелось сейчас плеснуть шампанским ему в лицо. Но испортить столь долгожданный день она не могла и минуту назад дала себе обещание достойно вынести унизительную процедуру общения с человеком, которого она и мысленно и вслух проклинала на протяжении многих лет.

Леонид Александрович оценил щедрый жест, закивал головой, суетливо поднялся и встал рядом.

— Эмилия, — продолжила Ирина Эдуардовна, — дорогая доченька, прими наши поздравления в этот прекрасный день. День твоей свадьбы. Признаюсь, я представляла ее несколько иначе, но как есть. Живите, любите, рожайте детишек!

Леонид Александрович продолжал кивать на каждое слово бывшей жены и счастливо улыбался, глядя на дочь.

— Дети, будьте счастливы, — добавил он и прослезился.

Ирина Эдуардовна решила, что надо выглядеть перед бывшим мужем женщиной «в порядке» и принялась расспрашивать его о жизни в Канаде и работе, изо всех сил давая понять, что сама живет сильно лучше. В непрошеные доказательства вошли дорогие поездки за границу, упоминание о ремонте и главное — отсутствие необходимости работать.

— Работа в зрелом возрасте — это для большинства принуждение. Я сужу по своим ровесницам. Когда ты имеешь возможность выстроить свою жизнь так, как считаешь нужным — не лететь с утра сломя голову на работу, не брать на себя дежурства и как можно больше пациентов — это, конечно, редкое удовольствие, доступное не каждому. Только бросив работу, я поняла, что такое настоящая жизнь.

— Для меня работа пока в удовольствие, — осторожно произнес Леонид Александрович. — И в Канаде условия для врачей совсем иные, чем здесь.

— И что же там иного? — усмехнулась Ирина Эдуардовна.

— Там никто не берет на себя больше, чем надо. Все схемы работы продуманы и оплата труда врачей очень достойная. Мотивация там очень высокая. Может совокупность этих и других факторов позволила Канаде справиться с пандемией раньше многих стран.

— Но именно наши врачи первыми изобрели вакцину против этого страшного вируса, — парировала Ирина Эдуардовна.

— Ирина, не стану спорить. Уважаю твое желание представить российскую медицину лучшей в мире. Я ведь тоже большую часть своей жизни был российским врачом.

— Возможно, именно поэтому тебя и пригласили в Канаду, — грубо намекнула Ирина Эдуардовна.

Леонид Александрович мог возразить, зная, что пригласили его в одну из самых известных мировых клиник совсем не по причине гражданства, но предпочел промолчать. Образовавшуюся паузу тостом решил заполнить Глеб.

— Друзья, уважаемые родители невесты, позвольте и мне поздравить молодоженов.

Он взглянул на жениха.

— Я хочу выразить надежду на то, что жизнь моей любимой Рыжей Королевы станет еще лучше. Иначе для чего идти на столь важный шаг.

Яна слушала, смотрела на маму Эмы и думала «Как-то быстро Ирина Эдуардовна проглотила и визит бывшего мужа, и наличие зятя, который очевидно мало соответствовал ее идеалам».

Встретившись взглядом с Эмой, Яна тоже подняла бокал.

— Похоже, остались только мы с Лидией Ивановной, — улыбнулась она.

У Яны был серебристый, юный тембр голоса с высоким головным звучанием. Если б не скучные, взрослые наряды и очки в пол-лица, она бы выглядела как студентка. Но в основном гардероб Яны состоял из одежды цвета испуганной мыши. И как маленькая серая мышка после работы она пряталась в свою норку, чтобы съесть заработанное «зернышко» и отдохнуть. Огромной радостью для Яны стало общение с Эмой. На ее тридцать пятый день рождения она надела свой лучший наряд — длинное, до щиколоток шерстяное платье серого цвета и лаковые лоферы.

Яна поправила очки и поднялась из-за стола, пригласив присоединиться Лидию Ивановну.

— Ой, да я же еще утром поздравила, — произнесла женщина, смущенно махнула рукой, но встала рядом.

— Эма, — начала Яна, — сюрприз удался на славу! Вся обстановка, стильная и в тоже время такая душевная — все это просто великолепно. Я очень за тебя рада. Желаю долгой, счастливой семейной жизни и здоровых, красивых детишек. Поздравляю!

Яна почувствовала, что слезы подступили к глазам, еще секунда и потекут по щекам. Сейчас она не только поздравляла подругу, она говорила о своих личных мечтах, о том простом и понятном счастье — любить и быть любимой. Счастье, которое ей до сих пор не доступно.

— Яна, ты, кстати, следующая, — весело подмигнул ей Олег. — Мы и тебе найдем жениха.

— Откуда вам известно, что Яна не замужем? — неожиданно спросил его Глеб.

Олег растерялся.

— Так кольца же нет, — сориентировался тот довольно быстро.

Яна покрутила кистью правой руки.

— Вы правы, я не замужем. Но если делать свадьбу, то такую как у Эмы. То есть у вас, — поправила себя Яна и повернулась к Лидии Ивановне. — И еще очень хочется поблагодарить организатора. Угощение невероятно вкусное и все очень красиво. Просто чудесно!

— Спасибо, — снова смутившись, произнесла Лидия Ивановна.

Олег подошел к ним и обнял обеих за плечи.

— Слушайте, если меня здесь постоянно так будут кормить, я на работе в дверь спортзала не пролезу, — засмеялся он.

Эма взглянула на мать, которая неотрывно следила за зятем.

— Так, — продолжал Олег. — Тамады у нас нет. Мы просто не хотели чужих людей. Но я могу побыть ведущим.

Прихватив со стола бутылку шампанского, он вышел на середину гостиной и, заглянув в смартфон, громко произнес:

— Внимание, викторина! Кто отгадает, сколько весит миллион долларов в килограммах, тот получит приз — бутылку шампанского! Кстати, очень даже недешевое.

Никому из присутствующих не приходило в голову искать подобные расчеты. Яна, Лидия Ивановна и Леонид Александрович смотрели на Олега с улыбкой, Ирина Эдуардовна и Глеб — с откровенной неприязнью. Эма, пожалуй, впервые за время их знакомства, почувствовала неловкость.

Олег меж тем увлеченно продолжал:

— Раз никто не отгадал, значит, приз остается в студии! А теперь, внимание, ответ! Самый тяжелый миллион долларов — в купюрах по одному доллару. Весит тысячу килограмм! А в купюрах по два доллара — пятьсот килограмм. В купюрах по пять долларов, весит двести килограммов. В купюрах по десять долларов — сто килограмм. В купюрах по двадцать долларов, весит пятьдесят килограмм.

Глеб ухмыльнулся и покачал головой, Ирина Эдуардовна скорбно поджала губы.

— В купюрах по пятьдесят долларов миллион долларов будет весить уже двадцать килограмм, — неутомимо вещал Олег. — А в купюрах по сто долларов — всего десять! Короче, друзья, выгоднее всего вынести миллион в стодолларовых бумажках!

Довольный собой, он широко улыбнулся.

— Очень ценная информация, — усмехнулась Ирина Эдуардовна.

— Ага, прикольно, — не заметил сарказма Олег. — Я раньше вообще не знал.

Эма решила спешно сменить тему.

— Мам, как тебе гребешки в шафрановом соусе? Лидия Ивановна очень волновалась, что не получится, как в ресторане. Но, по-моему, вышло очень удачно.

Оторвав от жениха высокомерный взгляд, Ирина Эдуардовна произнесла:

— Эмилия, мы можем поговорить тет-а-тет?

Олег продолжал балагурить, Леонид Александрович активно поддерживал разговор, Лидия Ивановна суетилась у стола, а Яна и Глеб снова делали вид, что не замечают напряжения между матерью и дочерью.

Выйдя в сад, Ирина Эдуардовна открыла сумочку, достала телефон и, взяв руку дочери, не церемонясь, сфотографировала кольцо.

— Украшение под стать женишку? — съязвила она.

Эма отняла руку и взглянула на мать с недоумением.

— Значит спортзал? — продолжала Ирина Эдуардовна. — И кем же он там трудится? Надеюсь, не охранником?

— Он инструктор в престижном спортклубе.

«Почему я оправдываюсь?» — подумала Эма.

— А, инструктор! Это все меняет.

Эма с сожалением взглянула на мать.

— Мам, если ты решила поссориться, то лучшего времени не найти. Может, просто поздравишь меня? Ты же так хотела увидеть дочь счастливой женой?

— А сколько времени ты пробудешь этой счастливой женой, ты подумала? Это же мезальянс в чистом виде!

— Говори тише, пожалуйста.

Ирина Эдуардовна вытянула из сумочки веер и усиленно замахала им.

— Ты с ума сошла, где он и где ты?! Ты, правда, не понимаешь, что он хочет присосаться! — продолжала она возмущаться, не обращая внимания на слова дочери.

Эма слушала, размышляя о том, почему она снова и снова терпит откровенное неуважение. Перед глазами замелькал жужжащий комар.

«Надо избавляться от любой токсичности в своей жизни. Она, по слухам, одна», — вспомнила Эма слова Кирилла Львовича.

Эма поднялась и, расправив подол платья, спокойно произнесла:

— Мам, тебе не кажется, что я уже взрослая девочка и как-нибудь сама разберусь…

— Эма, ты, конечно, взрослая. Но, согласись, порой такая наивная, — мать решила сменить резкий тон на уговоры. — Сколько человек тебя должны обмануть, чтобы ты потеряла, наконец, эту свою безмерную доверчивость?

— Начинаю жалеть, что пригласила тебя на свадьбу, — тихо произнесла Эма, не глядя на мать.

— Зато, как я понимаю, не жалеешь, что пригласила папочку? У него в свое время тоже очень хорошо получалось меня унижать.

— Мам, чем я тебя унизила? — спросила Эма. — Тем, что на свадьбу пригласила?

— А это обязательно надо было делать вот так?! — со слезами на глазах произнесла Ирина Эдуардовна. — Посоветоваться со мной было сложно?

— Господи, мама! Мне тридцать пять, и это моя свадьба! — воскликнула Эма и, оглянувшись на вход в дом, понизила тон. — Ты же меня замучила темами о замужестве и внуках.

Вдруг со стороны реки стремительно, с шумом налетел северный ветер. Кроны деревьев закачались, большая старая яблоня испуганно свернула белые цветочки, а молодая слива поторопилась пригнуть тонкий ствол.

— Господи, ты что, беременна? — осипшим голосом спросила Ирина Эдуардовна, прижав руки к груди.

— Я не беременна, мама. Но не ты ли твердила о пресловутых часиках?

— Не передергивай, я имела в виду достойного человека рядом с тобой.

— Ты же его совсем не знаешь, — попыталась возразить Эма.

— Да, что тут знать! У него на лице — три класса церковно-приходской. Вот деньги он считает умело. Оттяпает у тебя все и свалит к какой-нибудь худой и длинноногой.

Ирина Эдуардовна продолжала наносить умелые, отточенные временем удары по самолюбию дочери.

— А меня, не худую и не длинноногую, по-твоему, полюбить невозможно?

Эма почувствовала, что сейчас расплачется и, сжав губы, отвернулась. Ирина Эдуардовна кинулась к дочери.

— Прости, я не хотела тебя обидеть! Но, Эма, неужели ты сама не видишь, кого ты выбрала в мужья? Он же абсолютный альфонс!

— Он не альфонс, — произнесла Эма с расстановкой. — И я напомню тебе еще раз — мне тридцать пять и я не должна согласовывать свои решения. Я пригласила тебя на свадьбу, а могла бы просто поставить в известность.

— Ну, знаешь! — Ирина Эдуардовна резко отошла в сторону и, высокомерно взглянув на дочь, добавила. — Благодарю, что удостоила такой чести.

Она быстрым шагом направилась в сторону ворот, надеясь, что ее остановят.

На лужайке один за другим зажглись фонарики. Ирина Эдуардовна шла по каменной дорожке, задевая рукавами пышные кусты гортензий, и громко всхлипывала.

— Мам, куда ты? — крикнула Эма ей вслед.

Ирина Эдуардовна остановилась, повернулась и громко произнесла:

— Сегодня ты разбила мне сердце, Эмилия. Как ты будешь жить с этим?

— А оно есть у тебя? — не выдержала Эма. — Как можно, в такой день…

— Вот когда он тебя бросит — а это произойдет скоро — ты вспомнишь мои слова, — произнесла мать и, быстро преодолев путь до ворот, вышла, громко хлопнув кованой дверью.

Ветер убрался также неожиданно, как налетел. В саду стало тихо. Где-то вдалеке запел речной сверчок, а со стороны дома донеслись голоса и смех. Стеклянные двери, ведущие из дома в сад, раздвинулись, и на пороге показался Олег. Оглядываясь по сторонам, он подошел к Эме.

— А где мама?

— Ушла, — тихо ответила Эма.

— Как это? — не понял Олег.

— Вот так.

— Странно, — сказал Олег. — Как она отюда доберется?

— Доберется как-нибудь. Не маленькая, — ответила Эма, чувствуя, что вина подбирается все ближе и вот-вот заставит взять телефон.

Олег внимательно посмотрел на Эму.

— Ты не шутишь, она правда уехала?

— Правда.

— На что-то обиделась?

Эма неопределенно пожала плечами.

— Давай я ее догоню? — предложил Олег.

— Не надо, это ничего не изменит, — остановила его Эма. — Скажи лучше, как там гости?

— Гости в порядке, все довольны. Глеба и Яну я уговорил остаться до утра, а папе уже вызвал такси. Он сказал, что жена с ребенком ждут его в отеле.

— Да, он предупредил, — кивнула Эма.

— Мировой мужик твой батя. А вот маме твоей я, похоже, не приглянулся. Да?

Эма промолчала. Слезы тихо побежали по щекам.

— Не расстраивайся! — обнял ее Олег. — Она, наверное, из-за отца так взъерепенилась.

Эма вытерла слезы и заставила себя улыбнуться.

— Взъерепенилась. Смешное слово.

Олег крепче обнял жену и поцеловал в щеку.

— Не расстраивайся, — повторил он. — Пойдем в дом, там Лидия Ивановна торты вынесла. Правда, все уже и так еле дышат от угощений.

— Она никак не могла выбрать — клубничный или вишневый — и испекла два, — сказала Эма, прижавшись к мужу.

— Тогда распускаем пояса, как говорят у нас в Беларуси, — засмеялся Олег и, обнявшись, они направились к дому.

***

Деревня Гора. Настоящее время.

В мерцающем свете фонарей Эма медленно поднималась по каменной лестнице. На последней ступеньке перед ней неожиданно распахнулась калитка. Отпрянув, Эма споткнулась, больно ударив щиколотку об острый каменный угол.

Навстречу вышла Лидия Ивановна.

— Боже мой, вы ушиблись! Давайте, я помогу, — предложила она, протянув руки.

— Ничего страшного, — сказала Эма, опустившись на ступеньку.

Лидия Ивановна присела рядом и сложила на коленях руки.

— Как вы? — взволнованно спросила она.

Эма неопределенно покачала головой, глядя на темную воду Быструхи.

— Прохладно становится, — тихо произнесла Лидия Ивановна. — Не стоит долго сидеть на камне, он уже начинает отнимать тепло.

Из открытого окна послышался требовательный лай Робина. Эма поднялась.

— Надо его выпустить.

— Вот и правильно, пойдемте в дом. И выпустим, и покормим. А вам сейчас поспать надо. Глядишь, полегчает.

Поддерживая Эму за локоть, Лидия Ивановна, довела ее до лужайки и прошла в дом, выпустить пса, который кидался на двери.

Присев на мягкую подушку садовой качели, Эма осмотрела ногу. Через секунду на лужайку выскочил Робин и бросился к хозяйке. Увидев ссадину, он попытался лизнуть ее шершавым языком.

— Отойди, Робин, — строго произнесла Лидия Ивановна.

Она несла с собой плед и пластиковый контейнер с красным крестом. Присев рядом, она укрыла плечи Эмы и, достав из кармана влажные салфетки, протерла руки.

— Может зеленку или перекись? — предложила она, открывая крышку контейнера.

— Не стоит, небольшая царапина.

Лидия Ивановна помолчала, теребя в руках салфетки. Виновато взглянув на Эму, она нерешительно произнесла:

— Меня допрашивали. Следователь из Москвы и наш участковый Георгий Иванович. Интересовались, как вы жили с Олегом. Я сказала, как есть: дружно, никогда не ссорились. Следователь этот еще и Эдуардом Валентиновичем интересовался. Дотошный такой.

Эма устало покачала головой.

— Господи, куда же Олег мог пропасть! — воскликнула Лидия Ивановна, всплеснув руками. — Говорят, вещи его в реке нашли. Неужели утоп?

Эма почувствовала, как ее снова начинает знобить.

— Боже мой, да вы же вся дрожите, — озабоченно произнесла Лидия Ивановна. — Пойдемте, я вам ванну горячую наберу.

Эма послушно встала и направилась к дому. Перед входом остановилась и, взглянув на Лидию Ивановну, сказала:

— Вы не беспокойтесь, пожалуйста. Я все сделаю сама.

— Милая моя, да на вас же лица нет, — горестно произнесла Лидия Ивановна. — Самое лучшее сейчас — поспать. Это всегда помогает.

— Хорошо, я так и сделаю.

— Эма, на столе термос, я в нем заварила травки. Выпейте после ванны и ложитесь. Утро вечера мудренее. И, умоляю, закройтесь хотя бы на засов.

Бессмысленно побродив по этажам, Эма набрала ванну, заколола волосы и, стараясь не замочить ссадину, осторожно опустилась в горячую пену. Озноб постепенно ушел и она задремала. Телефонный звонок заставил открыть глаза. Увидев на дисплее «Яна», Эма включила громкую связь.

— Что случилось? — услышала она взволнованный голос подруги. — Глеб звонил, сказал, что Олег пропал.

Эма положила телефон на край ванной, стянула с тумбочки полотенце и, скрутив его в валик, подложила под голову.

— Что ты молчишь? — произнесла Яна.

— Что ты хочешь от меня услышать? — раздраженно ответила Эма.

Выдержав пару секунд молчания, Яна произнесла обиженно:

— Просто Глеб звонил, просил побыть с тобой, пока он в отъезде.

— Не надо со мной быть. Я не маленькая.

— Как скажешь.

Яна замолчала. Открытое выражение своих чувств долгое время не входило в ее привилегии. Лишь с недавних пор отношение к людям Яна стала менять, но привычка оправдываться и угождать оставалась в силе, сейчас не позволяя завершить разговор первой.

— Яна, — тихо сказала Эма. — Извини, я не хотела грубить. Просто, все так сложно. И, похоже, я не справляюсь.

Эма вздохнула, выбралась из ванны. Накинув махровый халат, она прошла в спальню. Матильда уже развалилась на низком подоконнике, Робин остался на первом этаже, на привычном месте у двери.

— Я утром пробку объезжала через твой двор, — сказала Яна, приняв извинения, — и заметила, что у подъезда журналисты крутятся. Хотела тебя набрать, потом закрутилась. А сейчас Глеб позвонил, рассказал все. Эм, если нужно, я, правда, могу сейчас приехать. Дороги пустые, долечу быстро.

— Ты сама за рулем? — удивилась Эма.

— Да. Уже больше месяца, — не пытаясь скрыть нот тщеславия, ответила Яна. — Так приехать?

— Не надо. Мне сейчас лучше побыть одной, прийти в себя.

Эма скинула халат, надела пижаму и легла в постель, положив телефон на соседнюю подушку.

— Ты извини, что говорю об этом, — осторожно начала Яна, — но ты не думаешь, что он мог… просто уйти, не предупредив, как делают многие?

На слове «многие» Эме послышалась легкая усмешка.

— Ты не первая, кто мне сегодня намекнул на любовницу. И я не готова это больше обсуждать. Спасибо тебе, что позвонила. Попробую уснуть.

— Конечно, отдыхай, — спешно согласилась Яна. — Но если что-то будет нужно, звони, я пока в городе.

— Спасибо.

В это время раздался резкий звук удара по стеклу. Эма вздрогнула и приподнялась на локте. Матильда, широко распахнув глаза, уставилась в окно.

— Что это было? — спросила Яна, услышав звук.

— Что-то в соседней комнате.

Взяв телефон, Эма тихо прошла к двери в спальню Олега и остановилась, не решаясь войти. Робин, живо поднявшись наверх, принялся обнюхивать порог комнаты. Медленно нажав на массивную ручку, Эма вошла и включила свет. Домашний халат на чуть смятой постели, пульт от телевизора — все находилось на прежних местах.

Она подошла к окну и взглянула на сад, не заметив на стекле размазанный влажный след.

— Кто там? — спросила Яна.

— Никого.

— Слушай, как-то реально страшно за тебя. Может пока в Москву? Что ты в этой глуши деревенской одна? Здесь все-таки люди вокруг.

— И журналисты.

Эма вернулась в свою спальню и легла, завернувшись в мягкое одеяло, пахнущее лавандой. Робин процокал следом, постоял в нерешительности и решил прилечь рядом на мягкий, ворсистый ковер.

— Тоже верно, — согласилась Яна.

— Ян, прости, у меня глаза слипаются.

— Давай, давай, спи. Позвоню утром.

Эма натянула одеяло до подбородка и провалилась в вязкую сонную темноту. Потолок в комнате растворяется, и Эма видит небо. Следом раздается громкий, пугающий стук. Откинув одеяло, Эма встает и спускается вниз. К стуку добавляется свистящий звук. Эма видит, что окна в доме распахнуты и ветер, мрачно гуляя по этажам, грубо шевелит тяжелые шторы. Она выходит в сад и босая идет по мокрой траве к мастерской. Дверь открыта.

Там Олег. На нем алая футболка с буквой F. Он стоит вполоборота к входу, забивая огромные гвозди в доску. Эма подходит ближе и касается его руки. Она холодная и влажная. Олег поворачивается, и Эма видит, что на месте его глаз две темные впадины, из которых сочится мутная жидкость с зелеными полосками водорослей. От страха Эма не может двинуться с места.

Продолжая забивать гвозди, Олег произносит: «Ты только мамке моей ничего пока не говори». Эма с ужасом понимает, что от него исходит жуткий запах формалина. Он все глубже проникает в ее ноздри, а ноги, руки и язык наливаются неподъемной тяжестью.

«А про пирс ты не волнуйся, — продолжает Олег. — Я его скоро доделаю и обязательно научу тебя нырять». Эма пытается сказать, что не умеет плавать, но горло словно забито песком и вместо слов из него выходит сухой, как хворост, стон. Олег поворачивается спиной и продолжает забивать гвозди. Тук-тук. Тук-тук.

Эма открыла глаза. Тук-тук. Тук-тук. Словно дятел неподалеку добросовестно выполняет свою работу. Робин, поскуливая, бегал от подоконника к двери и обратно. Матильда навострила ушки, но по-кошачьи благоразумно осталась лежать на месте. Звук затих. Эма перевернулась на другой бок и взглянула на часы. На светящемся циферблате застыла цифра четыре. Час Быка. Протянув руку к прикроватному столику, она взяла стакан и сделала пару глотков теплой воды.

Прикрыв глаза, она попыталась снова уснуть, но Робин уже требовательно прыгал на дверь, предлагая проверить, что происходит в саду.

«Тук-тук, тук-тук» послышалось снова.

Не включая свет, Эма нащупала на спинке кровати шаль, накинула ее на плечи и, спустившись на первый этаж, подошла к входной двери. Стараясь не шуметь, она обула ноги в мягкие домашние туфли и достала из верхнего ящика комода фонарик и поводок. Придерживая Робина, Эма повернула защелку и осторожно открыла дверь.

Тень от высокой туи падала на мраморную лестницу, оставляя длинный зловещий след. Эма спустилась по широким каменным ступеням и, кутаясь в шаль, осмотрелась. Ветер легонько касался шляпок садовых фонарей, те отвечали ему мерным покачиванием. В свежести раннего осеннего утра плотной пеленой начинал разливаться туман.

Пес рвался вперед. Эма зябко поежилась, глядя на крупные капли росы на пока зеленой траве. Вдруг Робин напрягся сильнее, его поджарое тело вытянулось в струну. Он резко дернулся в сторону гаража, и Эме едва удалось удержать поводок. Еще секунда и пес разорвал утреннюю тишину громким лаем.

— Тише, Робин! — прикрикнула на него Эма.

Стук резко прекратился. Пес сменил лай на предупреждающее рычание.

— Кто здесь? — громко произнесла Эма, направив свет фонаря в сторону гаража.

Она сделала несколько шагов по дорожке и нерешительно остановилась.

— Олег? — срывающимся голосом произнесла Эма.

Робин стал рычать сильнее и еще активнее рваться вперед.

— Все, Робин, пойдем. Это птица, наверное, или зверек с поля забежал.

Но пес упирался в брусчатку передними лапами, упрямо не желая возвращаться.

— Пойдем, Робин.

Оглядываясь назад и недовольно ворча, пес нехотя пошел за хозяйкой. Вдруг Эма услышала скрип задвижки в калитке, ведущей к пляжу. Поводок ослаб в ее руке и Робин, вырвавшись, кинулся вперед. Добежав до калитки, он начал бросаться на нее.

— Робин, ко мне!

Пес замер на мгновение.

— Иди ко мне! — повторила Эма.

Недовольно фыркнув, Робин вернулся назад, по пути несколько раз останавливаясь и бросая недовольные взгляды на калитку. Поводок тянулся за ним длинной алой лентой. Подойдя к хозяйке, он послушно сел рядом. Эма крепко накрутила поводок на руку и пошла по каменной дорожке к калитке.

На реку сплошным серым полотном опустился густой туман.

— Кто здесь? — еще раз громко произнесла Эма.

В тишине прозвучало только грозное рычание Робина. Эма подергала засов. Кованый попугай на задвижке находился в положении «Закрыто». Она приподнялась на цыпочки и осмотрела ступеньки, ведущие к пляжу.

— Нет здесь никого, Робин. Показалось.

Она отстегнула поводок, и Робин, напоследок обнюхав забор, посеменил за хозяйкой. Проходя под окнами спальни Олега, Эма увидела темный комочек, лежащий на отмостке. Приглядевшись, Эма поняла, что это мертвый голубь.

«Лидия Ивановна скажет — не к добру», — подумала Эма.

Вернувшись в дом, она повернула ключ на несколько оборотов и подошла к окну. Робин, поставив лапы на низкий подоконник, смотрел в узкий оконный проем рядом с дверью. Наверху тихо мяукнула Матильда.

Пес оттолкнулся от подоконника, издал несколько недовольных звуков и лег на коврик у двери. Часы в гостиной пробили пять раз.

«Похоже, уснуть уже не получится», — подумала Эма.

Пройдя в кухню, она села за стол и задумчиво покрутила в руках термос. Налив в бокал травяной отвар Эма, морщась, выпила половину и, опустив пультом тяжелые шторы, легла на диван, укуталась шалью и задремала. Робин остался лежать у двери, а Матильда, спустившись вниз, устроилась в ногах хозяйки.

Через два часс позвонила Яна. Эма с трудом открыла глаза, чувствуя, как заплыли веки.

— Разбудила? — извиняющимся тоном спросила Яна.

— Я почти не спала. Робин не давал. Ему все чудилось, что кто-то хочет пробраться на участок.

— А кто-то хотел?

— Если и хотел, то передумал. Робин такой лай поднял на всю округу.

Эма услышала, как Яна вздохнула.

— Ты знаешь, в городе видимость почти нулевая, — сказала она. — Сплошной туман.

— Это от резкого охлаждения воздуха после необычной для осени теплой погоды, — сонно прокомментировала Эма. — Не знаю, зачем в моей голове живет эта информация.

— Слушай, одна мысль мне не дает покоя. Ты не думаешь, что к исчезновению Олега может быть причастен он?

— Кто? — не поняла Эма.

— Герман.

— Да зачем ему?

— А ты вспомни, как агрессивно он и его юристка вели себя на ток-шоу. И потом, ты отсудила права на «Предел уязвимости», лишив его всего. Это полное поражение. А что делает человек, загнанный в угол? — и, не дождавшись ответа, добавила. — Мстит. Чем не мотив?

Эма почувствовала, как затылок стягивает тупая боль.

— Ян, прости, но мне сейчас вообще не хочется вспоминать Германа. Если ты не против, я попробую еще подремать.

— Я не против, — сухо ответила Яна, решив больше не навязываться.

Эма бросила телефон на пол и закрыла глаза, чувствуя, как веки наливаются свинцовой тяжестью.

«Вспомни, как агрессивно он и его юристка вели себя на ток-шоу», — стучали в голове слова Яны. Эма начала считать вслух, пытаясь оттолкнуть неприятные мысли, но в мерцающей дреме все навязчивее проявлялись лицо Германа Василевского и его неприятный удушающий запах.

***

Двумя годами ранее.

В просторной гримерке надежно прижились запахи кофе, дешевого лака для волос и чего-то неуловимого, характерного только для Останкино. В углу неловко пристроилась маленькая искусственная ель с редкими ветками и хаотично висящими на них дешевыми пластиковыми игрушками. Из крашеной в белый цвет плетеной корзины, стоящей на гримерном столике, бодро торчала бутылка крымского шампанского с привязанным к горлышку шоколадным зайцем.

Визажист — молодая девушка с руками, плотно закатанными тату — поправила бумажную салфетку на груди Эмы, нанесла финальные мазки и придирчивым взглядом оценила результат своей работы.

— Вы не могли бы нас оставить? — обратилась к ней Эма, взглянув через отражение в зеркале.

— Окей, — недовольно кивнула гример, стягивая перчатки. — Только постарайтесь не касаться лица.

Как только визажист закрыла за собой дверь, Эма развернулась на крутящемся стуле к Глебу и Яне. Они сидели напротив, на узком бежевом диване и пили кофе из одноразовых бумажных стаканчиков.

— Я хочу уйти, — категорично заявила Эма. — Жалею, что поддалась на ваши уговоры. Все это точно не для меня.

Глеб поставил стаканчик на стол и задумчиво потер ладони.

— Я тебя прекрасно понимаю, — начал он, — и догадываюсь, что сейчас творится в твоей душе. Но, к сожалению, принять участие в этом балагане надо. Мы все будем рядом. И знаешь, на кону честь не только твоя, но и издательства.

Эма спустилась с высокого стула и бросила салфетку на столик.

— Что за чушь, Глеб! Какая честь? Ты что не веришь, что эту книгу написала я?

— Конечно, верю. Но ты знаешь, что по ней уже снят фильм. Он до сих пор в прокате на федеральном канале. Будет сложный судебный процесс, и если есть хотя бы один шанс решить проблему мирным путем — это сделать надо.

— Решить проблему мирным путем без прямого эфира никак нельзя? — с нарастающим раздражением произнесла Эма.

Яна отложила смартфон и, взглянув на Глеба, поправила очки в толстой черной оправе. Открыв портфель, она вытянула из него файл и протянула Эме.

— Смотри, сколько стоит участие публичных лиц в подобном шоу.

Эма взглянула на цифры.

— Видимо, я недостаточно публична, — усмехнулась она.

— Как раз ты — более чем. И хватило бы одного намека на гонорар, чтобы они тут же согласились. Ты сэкономила каналу много денег. Зато оплату за участие в этом балагане, как выразился Глеб, наверняка получил Герман Василевский. Думаю, в этом и есть главный смысл его участия.

— И тут погрел руки, — прокомментировал Глеб.

— Прайс для главных героев за участие в подобного рода сенсационных шоу — от миллиона и выше, — продолжала Яна. — А за общение тет-а-тет ему никто не заплатит.

— Мерзейший тип, — скривился Глеб.

Эма взглянула на стопку бумажных салфеток на столике.

«Не выбрасывай салфетку, она же почти чистая. Мы должны экономить», — вспомнила Эма бесконечное занудство патологически жадного Германа.

— Я все понимаю, — произнесла Эма. — Честь издательства и все такое. Но у нас есть экспертиза. Я — признанный автор своих книг. А Герман больше не написал ни одной. Разве этого недостаточно и так необходимо выносить эту историю на потеху публике?

— Я тебя прекрасно понимаю, — повторил Глеб. — Но экспертиза, которая подтвердила твое авторство, должна была быть изначально назначена судом. Мы ее сделали для себя. И если до суда дело дойдет, то надо будет провести ее заново и по всем правилам. И повторю — продюсерская группа приобрела права на создание фильма, он идет на федеральном канале — машина работает. Тебе ли не знать эту кухню. Доказать, что они купили краденое, будет не просто. И если сейчас, на этом шоу, можно будет как-то урегулировать ситуацию…

— Как, Глеб? — перебила его Эма. — Как ты представляешь урегулирование этой ситуации?

Он сделал несколько глотков кофе, аккуратно сложил салфетку в треугольник и промокнул ей губы.

— К примеру, если он признает, что взял за основу твою рукопись.

— Что? Ты себя слышишь? За основу чего? Рукопись и изданная книга — почти слово в слово. Изменены лишь имена.

— Вот видишь, уже не слово в слово…

Эма взглянула на него так, что Глеб, не выдержал и опустил глаза. Эма взяла свою сумку и направилась к выходу, бросив на ходу:

— Я больше не желаю слушать этот бред.

Глеб подскочил с дивана и перехватил ее за руку.

— Подожди! Я прошу тебя, останься. Если он будет продолжать вопить на всех каналах, что ты прячешься, и тебе есть что скрывать — все мгновенно нарастет снежным комом. Я прошу тебя, хотя бы выйди, побудь там хоть несколько минут! И если все это тебе покажется невыносимым — развернемся и уйдем. Но мы должны выйти. Прошу тебя.

Дверь распахнулась, и в комнату шумно вошел адвокат Алешкин. Популярный защитник звезд, он как всегда был в очках оригинальной формы, алой бабочке и на полном позитиве.

— Всем добрейшее-милейшее! — поприветствовал Алешкин. — Я готов разделать этого вашего лжеавтора, как моя бабушка — селедку на форшмак. Экспертиза у нас на руках, но! Мы должны понимать, что она не имеет полной силы. Мы сможем ее использовать лишь как козырь во время предстоящей беседы. И если Герман Василевский таки решит подать иск, то придется делать новую, по всем судебным протоколам.

— Это я и пытался объяснить Эме, — сказал Глеб.

— Придется выслушать оппонента и другого выхода, как прямой эфир, у нас, как я понимаю, нет? — уточнил Алешкин.

— Да, — кивнул Глеб. — То есть, нет. Юрист Василевского в очередной раз сообщила, что они готовы к мирному обсуждению, но только на прямом эфире.

В этот момент дверь в гримерку открылась, и манерный парень с ухоженным лицом срочно попросил всех на выход.

Раздались громкие аплодисменты, и Эма в сопровождении Глеба и адвоката Алешкина вышла в зал.

— Встречайте! Знаменитая на весь мир писательница, автор мистических детективов — Эма Майн! — торжественно произнес Влад Бессмертный.

Эма взглянула на зрителей. От волнения ее сосуды сузились и перед глазами замелькали черные мушки. Многолетняя работа с психологом была готова рассыпаться в прах, как только Эма поняла, что сейчас, лицом к лицу встретится с виновником своих кошмаров. Ладони вспотели и, что ужасно, начали дрожать. Эту мерзкую дрожь никак не удавалось унять и Эма, присев на край дивана, зажала руки меж колен.

По совету Глеба она надела строгий брючный костюм и лаковые лодочки, которые ужасно жали. Но Эма не ощущала боли в ногах. Другая, намного сильнее, расположилась выше, раздирая душу отточенными иглами.

— А сейчас я приглашаю в студию человека, который готов посягнуть на авторство романов Эмы Майн. Встречайте — Герман Василевский и его адвокат Виктория Воронец! — задорно произнес ведущий.

Эма вжалась в диван, чувствуя, что ее начинает тошнить. Герман вышел в зал походкой победителя. Подурневший, полысевший, с неизменной трубкой во рту он выглядел значительно старше своих лет. Следом за ним шла женщина с зализанными в хвост жиденькими волосами и алыми губами на немолодом лице. На ней был костюм, сильно замятый на животе и туфли на толстой подошве. Взгляд юриста выдавал следы хронической усталости.

Герман, всегда отрицающий в одежде смешение стилей, был одет довольно нелепо даже для поклонников эклектики. Классические брюки со стрелками, клетчатая бабочка и застиранная рубашка не вязались с летними тканевыми кедами, из которых торчали худые щиколотки в серых растянутых носках. Герман, который трепетно относился к своему внешнему виду, сейчас выглядел очень неухожено.

Он остановился напротив, занес одну ногу на ступеньку подиума и наклонился вперед. В лицо Эмы ударил гнилостный запах из его рта.

— Привет, дорогуша.

Эма отвела взгляд и молча, кивнула.

— И что же вы так активно от меня скрываетесь? — произнес он, насмешливо обратившись на «вы».

— Господин Василевский, держите себя в руках, — произнес Алешкин. — Не надо превращать встречу в цирковое представление.

Но именно это и было нужно Герману. Он развернулся к залу и театрально развел руки в стороны.

— Да просто хотелось бы знать — почему они изволят скрываться. Наверное, есть на то серьезные причины? Сначала из Питера сбежали, теперь на очную встречу не вытащишь.

Он снова повернулся к Эме.

— Поведайте нам о причинах, мы просим, — сказал он и принялся громко хлопать в ладоши, изо всех сил стараясь выглядеть уверенно.

Глеб Бабицкий медленно поднялся с дивана и встал между ним и Эмой, пытаясь заслонить ее от напора.

— Я напомню, весьма неуважаемый мной господин Василевский, — произнес Глеб, — что из Санкт-Петербурга Эма вылетела не по своей воле, а скорее, по законам физики, как однажды написал о себе великий Чехов.

— Господа, будьте любезны, присядьте! — поспешил к ним Влад Бессмертный.

Глеб дождался, когда Герман сядет на соседний диван и только тогда вернулся на место. В горле Эмы запершило так, словно по его задней стенке тонкой струйкой пустили песок. Она повернула голову в сторону кулис. Там, на круглом столике стояли в ряд несколько бутылок воды.

— Господин Василевский, расскажите нам, пожалуйста, насколько сильна ваша решимость в желании подать иск против Эмы Майн? — продолжил ведущий и следом повернулся к Виктории Воронец. — Или мы чего-то не знаем и вы уже его подали?

Адвокат Германа Василевского разжала, гневно сомкнутые, алые губы и стало заметно, что помада отпечаталась на ее желтоватых зубах.

— Иск готов, — ответила она низким прокуренным голосом.

— Милочка, — с улыбкой вступил Алешкин. — И что же вам мешает его подать?

Воронец растерянно взглянула на знаменитого адвоката.

— Просто пока есть шанс урегулировать все в мирном порядке, мы готовы его придержать. Мой клиент считает, что надо все оставить, как есть. Он не будет претендовать на следующие книги ответчика…

— Ответчиком она станет — что абсолютно не факт — лишь после инициации судебного процесса, — поправил ее Алешкин. — Но поскольку он не инициирован, вы не имеете права называть Эму Майн ответчиком.

— Вы правы, — спасовала Виктория Воронец. — Но сути это не меняет.

Влад Бессмертный привычным движением поправил очки и присел на подлокотник дивана рядом с Германом Василевским.

— Итак, про суть. Ваши претензии к Эме Майн в том, что она воспользовалась вашими рукописями и создала на их основе свои романы?

— Кроме первого — моего, — поправил Герман. — То есть, не так. Первый она использовала, а потом на основе моих рукописей продолжила писать. То есть начала писать. В общем, взяла моего героя. Точнее героиню…

Он путался, нервничал и снова путался. Адвокат Воронец смотрела на него с грустью, понимая, что тот все портит.

— И как же вы предлагаете урегулировать эту ситуацию мирно? — продолжил ведущий.

— Мы предлагаем следующее, — напыщенно ответил Герман, — разделить гонорар за три романа, а все остальное пусть остается за ней.

— У вас вообще с головой в порядке?! — не выдержал Глеб.

Влад Бессмертный сделал предупреждающий жест рукой в его сторону.

— Эма, а вы что скажете? — обратился к ней ведущий.

— Сказать я могу только одно, — произнесла она пересохшими губами, — все книги написаны мной, включая первую, которая была у меня украдена и издана под чужим именем.

— Да что ж ты врешь! — прокричал со своего места Герман.

Он суетливо двигал ногами в кедах и постукивал основанием трубки о подлокотник.

— Выбирайте выражения, — осадил его Алешкин и протянул адвокату Воронец файл. — У нас на руках экспертное заключение.

Виктория Воронец пробежала по нему взглядом и торжествующе произнесла:

— Экспертиза проведена не по форме.

— Когда она будет проведена по форме, милочка, вы сможете добавить плюсом к судебным издержкам затраты на новую экспертизу — если вы решитесь подать иск. Кстати, затраты не малые.

При слове затраты лицо Германа скрутила выразительная гримаса недовольства, он возмущенно засопел.

— Я правильно понимаю, — снова обратился к нему Влад Бессмертный, — вы категорически настаиваете на том, что Эма Майн должна вам компенсацию за изданные романы?

— Да, — уже не так уверенно ответил Герман.

— Включая «Предел уязвимости»? — уточнил ведущий.

Заподозрив подвох, Герман взглянул на него исподлобья.

— Ну, да…

— Так вы же за него уже получили гонорар, — улыбнулся Влад Бессмертный.

В зале раздался громкий смех.

— Что вы меня путаете! — воскликнул Герман, и его лицо пошло пятнами.

— Еще вопрос, — контрольно добил Влад. — Можно ответить коротко — да или нет. Эма Майн высоко оценивала «Предел уязвимости» в моменте его создания, когда вы с ней делились прописанными сюжетами?

В виду повышенной самоуверенности Герман не замечал расставленных ловушек, моментально в них проваливаясь.

— Я делился, но она никак не оценивала, просто слушала, запоминала, наверное, чтобы потом использовать…

По выражению его лица было очевидно всем присутствующим в зале — Герман Василевский лжет. Он злобно озирался по сторонам, нервно барабанил трубкой по деревянному подлокотнику дивана и не мог сообразить, как выгоднее себя вести. Перед шоу Герман обсуждал с Викторией Воронец различные варианты развития событий и даже приготовил список советов для Эмы — рекомендаций по романам, на которые он великодушно решил не претендовать. Но все пошло не по плану. Не в силах унять тревожную суету рук и ног, он достал записную книжку и принялся по пунктам озвучивать домашние заготовки. В зале захихикали.

Эма наблюдала, как Герман изо всех сил пытается предстать перед публикой высокомерным интеллектуалом, этаким английским снобом, вынужденным присутствовать на плебейском собрании. Многие годы он неустанно возвеличивал себя как автора мирового бестселлера, пытаясь и сейчас подтвердить этот статус, не понимая, что каждым словом обнажает духовное нищебродство.

Эма встретилась с ним взглядом и вдруг поняла, как должна поступить. Волнение начало стремительно отступать. Сжатые ладони расслабились и напряжение исчезло. Она почувствовала, как ее страх перетекает на соседний диван, наполняя уязвимостью Германа.

Эма вспомнила, как доктор Серебряков рассказывал о повадках и сути таких мужчин. «Они выглядят участливыми, образованными и даже остроумными. Но до определенного момента — пока не вспомнят о том, что при всей своей внешней приглядности не стоят и цента даже в собственных глазах. И тогда им становится страшно. Они начинают срочно доказывать миру: все остальные — не лучше, не талантливее, не умнее. Общаться с ними, как вальсировать у большой кучи навоза. Одно неловкое движение и ты вляпался, ты в дерьме, и все, что теперь остается — либо молча обтекать, либо вступать в конфронтацию. Если нет сил или возможности убрать такого из своей жизни, вовремя уйти и забыть, как случайное недоразумение, то отмывать это дерьмо придется долго, мучительно и, главное — постоянно. Такие мужчины получают наслаждение лишь, когда удаётся потешить свое истрепанное эго через принижение собеседника, обесценивание его трудов, идей, планов, критику его достижений. А потом, если удастся, вполне можно украсть то, что недавно раскритиковал, выдать за свое, убедив мир в том, что все это создал ты. Ведь ты достоин, образован, участлив и даже весьма остроумен. Но они не опасны, если их не воспринимать всерьез, потому что за такими душами кроется пустота. А пустотой, как известно, победить невозможно».

И сейчас, столкнувшись с Германом взглядом, Эма увидела ту пустоту во всей ее незатейливости и поняла — тема закрыта навсегда. Зажав пальцами микрофон, она склонила голову и тихо произнесла Алешкину несколько фраз.

— Представление окончено, господа! — Хлопнув себя ладонями по коленям, произнес адвокат.

С улыбкой победителя он решительно поднялся с места и озвучил желание клиентки:

— Никаких мирных переговоров не будет! Мы подаем иск против Германа Васильевского. Иск о краже авторских прав на произведение «Предел уязвимости», а также на все реплики романа, все экранизации и другие варианты его незаконного использования.

Эма поднялась с дивана и пошла к выходу.

— Стой! — раздался за ее спиной голос Германа.

Он направлялся в ее сторону так стремительно, что охранник, привыкший к нестандартным ситуациям, едва успел кинуться наперерез.

— Убери свои руки, — кричал ему Герман, срывая петличку. — Эма, подожди!

Она остановилась, повернувшись к нему вполоборота.

— Что ты собираешься делать? — тяжело дыша, спросил Герман.

Она смотрела на него равнодушно, не испытывая ни злобы, ни жалости. Поняв, что Эма не уступит, Герман был готов умолять.

— Эма, скажи хоть что-нибудь, — едва слышно произнес он, заискивающе глядя ей в глаза.

— Прежде чем встать на тонкий лед, убедись, что не провалишься, — посоветовала Эма негромко, но в тишине замершего зала ее голос прозвучал отчетливо.

Приглашенные гости поднялись с мест и начали аплодировать.

***

Настоящее время.

Для вечера пятницы в спортивном баре «Beerлога» было немноголюдно. В этот день не было значимых спортивных мероприятий и большая плазма крутила старые интервью со знаменитостями. Двое молодых мужчин в одинаковых толстовках, укрывшись от дождя под козырьком входа, неспешно курили, рассуждая о будущем российского футбола.

Иван и Егор сидели у окна с боковым видом на вход. На широком подоконнике ближе к Егору стояла клетка с искусственным попугаем. Фомин постучал по решетке пальцем и произнес:

— Клиент скорее мертв, чем жив.

Официантка в белой футболке и длинном черном фартуке, за которым пряталась плиссированная юбка мини, поставила на стол орешки. Приняв заказ, она медленно развернулась, дав возможность насладиться контрастом между пуританским видом лицевым и легкомысленным со спины. Но слишком занятые своими мыслями, мужчины не заметили посыла.

Фомин снова постучал фалангой пальца по клетке с попугаем.

— Вань, а как тебе жена сообщила, что уходит? — неожиданно спросил он.

Перспектива воспоминаний о начинающей заживать ране не сильно обрадовала Ивана, но он рассказал, вкратце, без подробностей.

— Прислала отказ от ребенка почтой? — удивился Егор.

Иван кивнул. Официантка принесла поднос, профессионально перенесла на стол его содержимое — две толстостенных кружки пенного, тонкий хрустящий хлеб в плетеной корзинке и, сообщив, что жареный сыр будет скоро готов, удалилась.

— У тебя все нормально? — спросил Иван.

— Нет, — признался Егор, сделав глоток.

Иван тоже выпил и, кинув в рот орешек, произнес:

— Если сегодня попросить меня назвать, хотя бы одну, причину для женитьбы, я бы только одну и назвал — ребенок. Когда есть ребенок, а вокруг полно женщин — зачем останавливаться на одной. В любом союзе есть шанс быть обманутым. А когда союза нет — обмануть невозможно, потому что свободные отношения редко представляют ценность, иначе они гарантированно перешли бы в другой статус.

— Вань, сколько помню, ты всегда был востребован у баб. Такой голубоглазый мент-интеллектуал, — улыбнулся Егор. — Если честно, я был сильно удивлен, когда ты сорвался из-за этой Илоны в Питер. Тебе словно башку снесло.

— Так и есть, снесло, — согласился Иван. — Другие добивались, заглядывали в глаза и постоянно о чем-то просили. Илона ничего не просила, но ее хотелось защищать и делать для нее абсолютно все.

— Защищать от кого? — усмехнулся Егор.

— От всего, — ответил Иван.

— Вот так мы и проваливаемся в них добровольно, — усмехнувшись, произнес Фомин. — Но, знаешь, спроси меня — постелил бы я себе туже постель, как говаривала моя тетушка Николина, я бы ответил — да.

Он снова сделал глоток, закусил орешком и спросил:

— А ты помнишь, в какой момент все пошло не так?

— Нет. Илона хорошая актриса. Я ничего не замечал.

— Хреново было потом?

Иван кивнул.

— А сейчас?

— Жить буду. Но если бы остался в Питере — не факт. Неизвестно, чем бы все закончилось. Ты же знаешь, я с крепким алкоголем исключительно на вы. А это был серьезный шанс спиться.

Иван говорил, мысленно удивляясь, что может спокойно делиться тем, что столько времени держал в себе. Сейчас, находясь с другом в полутемной обстановке бара, он неожиданно почувствовал, что будет еще в его жизни повод для радости и беззаботности. Такой простой и понятной, когда на душе покойно и можно дышать полной грудью, не стянутой болью.

— Спасибо тебе, Егор, за спасительный перевод.

— Да не за что. Но как ты понял, здесь времени на раскачку не будет. Включаться надо сразу.

— То, что мне сейчас нужно.

— Что там, кстати, в этой деревне Гора — ложная тревога? — спросил Егор.

— Пока все сходится на том, что Макеев утонул.

— Помочь не могли?

— У жены мотива вроде нет. Хотя, непонятные моменты есть в этой истории.

— Какие?

— Во-первых — машина. Стоит во дворе. Майн говорит, что такое бывало, что муж уезжал в город на электричке. Но, в случае пробок, которые в это утро были незначительными на Дмитровском направлении. Уверен, что Майн в курсе ситуации на дорогах, но, тем не менее, озвучила заведомо лишнее предположение. Второе — я по телефону поговорил с администратором по месту работы Макеева. Там сказали, что он взял три дня отгулов. А Майн при опросе упомянула, что звонила в Клуб и администратор ей ответила: «Олег в зале, занят». Но, как выяснилось, администратор имела в виду другого Олега — инструктора Самойлова. Муж берет отгулы за свой счет и не сообщает об этом жене. Не так значит, все хорошо было в семье, как описывала домработница Лидия Ивановна Касаткина. Но пока основная версия — естественное утопление в состоянии алкогольного опьянения. Завтра утром съезжу в этот Клуб, послушаю остальных сотрудников.

— Совсем исключать имитацию не стоит. Хотя, с другой стороны, имитация собственной смерти ради ухода из семьи — так себе вариант, — заметил Фомин. — Особенно учитывая, что финансово сильная сторона в этой паре — не он.

— На нем оформлен только мерседес, в квартире Майн он только прописан, а к дому вообще не имеет отношения.

Покачивая бедрами, снова подошла официантка, поставила на стол еще два бокала пива и тарелки с жареным сыром.

— Ваш заказ, пожалуйста, — произнесла она и красиво отплыла к следующему столику.

— Друг Майн, он же издатель ее книг Глеб Бабицкий считает, что Макеев ей однозначно не пара, — продолжил Разумов. — Примитивный мезальянс, говорит Бабицкий, но при этом добавляет: жили хорошо. Вообще, Эма Майн очень не проста. Характер, я тебе скажу, тот еще. Неизвестно, что там творилось за закрытыми дверями. Может Макееву уйти из семьи открыто не представлялось возможным.

Егор слушал, задумчиво глядя, как медленно оседает в бокале пена.

— Да, уйти открыто не всегда проще, — согласился Егор, нахмурив брови.

— У тебя с Ритой проблемы? — прямо спросил Иван и, молча, ждал, не торопя друга с ответом.

— Накуролесил я, похоже, — начал Егор.

— Соскучился по холостой жизни?

— Нет. Как ни странно, за пять лет ни разу не возникло такого желания. Наверное, потому, что никто и близко не выдерживал конкуренции с Риткой. Она и жена, и друг, и коллега. Что еще надо.

— В чем же проблема?

— Началось с того, что я ее обидел.

Фомин поднял руку, и официантка тут же оказалась у столика.

— Водки. И что-нибудь к ней.

— Огурчики малосольные, фирменная селедочка под маринадом «Берлога уставшего путника», фаршированный оливками лосось?

— Вот, давайте берлогу и огурчиков.

Когда на столе появились запотевший графин, глиняная ваза с огурцами и большое блюдо сельди под слоем морковно-лукового маринада, Егор поднял рюмку и произнес:

— Давай помянем моего друга Маффина. Месяц, как похоронил.

Егор горько покачал головой. Они выпили, помолчали и Фомин продолжил:

— Даже не ожидал, что будет так тяжело. И сейчас не скажу, что отпустило. Но тогда я вообще был сам не свой. Он ведь практически не болел. Как у любого старичка, суставы беспокоили, и был уже не таким активным, но в целом — прежний Маффин. И вдруг неожиданно слег. В момент. Просто не встал на прогулку утром. Я его к доктору. А тот — ждите плохого. Я не поверил, решил — надо к другому ветеринару, он что-то назначит, поколем витамины или лекарства какие. И ты знаешь, прокололи и он вроде пришел в себя. А потом проходит неделя, и снова слег. Не встает, не ест, не пьет. Кое-как выносил его во двор. Потом памперсы в ход пошли. И в один из таких дней, я по его взгляду почуял — что-то не то. Решил дома остаться. А тут очередное убийство, надо в Управление. А Ритка была с Платоном на больничном, но в то утро они поехали к врачу. Я ей позвонил, попросил не задерживаться в городе, поскорее вернуться. Через два часа звоню, она трубку не берет. Как оказалось, после врача она повела Платона в кино и звук отключила. Такого никогда не было. Она обычно всегда на связи. Возвращаюсь домой, а Маффин лежит у порога. Мертвый. И они подъезжают следом.

Фомин тряхнул головой, словно пытаясь сбросить тяжелые воспоминания.

— Я тогда вообще не понимал, что говорю. Точнее, кричу. Я так на нее орал, что Платон заплакал. Я и сам себя испугался, если честно. Хотя, по сути, вернись домой раньше, Рита ничего бы не изменила. Но мне было просто невыносимо от мысли, что Маффин умирал вот так — на пороге дома, в полном одиночестве.

В глазах Фомина блеснули слезы.

— Тяжело, — согласился Иван.

— Потом вроде все как-то сгладилось, — продолжил Егор. — Или мне так показалось. Мы обсудили, я извинился, она сказала, что не сердится. Но знаешь, после этого что-то между нами как будто исчезло. Рита стала другой. Нет, на службе, в компании — прежняя Ритка. Но как только мы остаемся одни, возникает напряжение. Она молчит. Вижу — постоянно о чем-то думает.

— Ты пробовал еще раз поговорить?

— Пробовал, конечно. Отвечает, что все нормально. Говорит, что просто устала. И я верил — конечно, устала. Сам знаешь, какая работа. Но недавно…

Фомин замолчал. Плеснул себе водки и выпил залпом.

— Недавно я увидел сообщение. Она тайком с кем-то переписывается.

— Думаешь, у нее кто-то есть?

Егор пожал плечами.

— Не знаю. Но я в шаге от того, чтобы вскрыть переписку. Ты не подумай, я не из тех, кто читает мобильный жены. Да и повода никогда не было. А вчера вечером выхожу из душа, слышу — снова сообщение, спрашиваю — кто пишет, она отвечает — реклама. Смешно. Вань, какая к чертям реклама на наших номерах?

— Но ведь она это тоже понимает, — заметил Иван.

— Так-то, да. Но могла растеряться, сморозить чушь. Правда, тогда все еще хуже. Значит, волнуется, значит это для нее важно.

— Что тут скажешь, — Иван поднял бокал. — Давай.

— Давай.

Они выпили и принялись за ароматные треугольники жареного сыра в грибном соусе. За соседним столиком за ними с откровенным интересом наблюдали три молодые девушки.

— Оглянись, — сказал Егор.

Иван взглянул на девиц, и блондинка тут же отправила ему воздушный поцелуй.

— Брюнетка, блондинка, рыжая, — усмехнулся Егор. — Выбирай любую. Только когда в сердце одна, все остальное кажется лишним.

— Согласен.

— Хотя сейчас это было бы в тему — пойти и оторваться. До Ритки я был тем еще ходоком, ты знаешь. Но сейчас и мыслей таких не возникает. Хочется забыться, понимаешь, просто забыться, чтобы потом проснуться и убедиться — все как прежде. Я так привык к этой нормальной, семейной жизни, к удовольствию от общения с ребенком и с женой. К такой понятной и простой житейской радости.

Он выпил еще и попросил официантку повторить.

— Когда я все узнал, — поделился Иван, — моим самым большим желанием было исчезнуть.

— Из жизни?

— Нет. Как ты сейчас сказал, хотелось забыться. Спрятаться, не видеть никого и ничего. Подождать, когда все само как-то решиться.

— Иллюзии, мать их.

— Они, — кивнул Иван. — Но само по себе ничего не наладится. А ожидание только выматывает. Это мучительнее, чем боль от конкретной потери. Оно как удавка, впивается в горло и ты вроде еще жив, но уже не дышишь, как прежде. Как будто кислород в мозг толком не поступает, и уже не соображаешь, где реальность, а где навязчивый вымысел. Но, знаешь, когда открывается правда, все резко встает на места. Встает не так, как хотелось бы, но все равно — с этим жить намного легче, чем мучиться в неведении.

— Твой совет — пробить номер? — хмуро взглянул на него Фомин.

— Егор, не мне давать советы. Я уж точно не эксперт, раз допустил в своей жизни такой провал. Но если интересно мое мнение — я считаю, что между близкими людьми открытый разговор всегда лучше, чем пробивать номера и читать переписку.

— Она не идет на разговор, понимаешь? — громко произнес Егор, и девушки за соседним столиком притихли.

— Может ей время нужно? — предположил Иван.

— Не знаю, ни черта ничего не понимаю! И боюсь сделать еще хуже, чтоб потом себе не простить.

Девушки поняли, что новые знакомства меньше всего интересуют этих двух симпатичных мужчин и быстро переключили внимание на других.

— Успокаивает одно, — сказал Иван, — все это не может длиться вечно.

***

Эма закрывала глаза в надежде хотя бы на ночь облегчить боль. Это не помогало. Лицо мужа появлялось во сне. Его мать звонила и пугающе тихим голосом умоляла найти сына. Теперь каждое утро Эма спускалась к реке и долго бродила по берегу, всматриваясь в темные воды Быструхи. Робин верно кружил рядом, виновато поглядывая на хозяйку, которой был не в силах помочь.

Эма пыталась продолжить поиски. Но, услышав, что пропал человек, а искать надо на площади внушительных размеров, коммерческие фирмы отказывались. Кроме одной. Схитрив, Эма обозначила в качестве предмета поиска мобильный телефон и директор компании «Акваланги», мысленно восхитившись суммой заказа, согласился.

Бабье лето прощалось, уступая дорогу традиционной осени. Она все чаще напоминала о себе моросящими дождями и, как водится, за несколько дней сменившими окрас листьями. Первыми вспыхнули березы, следом покраснели клены и кустарники. Листья давно отцветшей сирени продолжали держаться пусть не в ярком, как летом, но все еще зеленом цвете. И только хвойные, высокие, пушистые держали цвет круглый год.

Для горожан осень — хмурая, сырая пора с холодными ветрами, а для деревенских — это завершение садовых работ и начало грибной поры. Ранним утром открывались двери домов, и жители Горы с плетеными корзинами и лукошками шли в сторону леса. Возвращаясь по нескольку раз, они сбрасывали на крыльцо добычу и снова устремлялись обратно.