Бесплатный фрагмент - Мойры
Часть 1. Изнанки
Не приведи меня Господи!
Моему Господу посвящается
Хранитель, Ты мой Ангел!
Чей ты друг, себя спросил я?
Что ты любишь и что ждёшь?
Я люблю, когда застолье,
Светлой истины порог,
Ведь друзей не выбирают,
Почему-то избран я,
И душа моя мечтает что-то сделать для Тебя.
Говорят, что поздравленья
Отражают свет души.
Как душа Твоя прекрасна,
Свет в ней горний, свет Любви.
Мне бы мудростью одеться,
Что достоинство твоё,
И тебе отдать сердечно
Все, что Богом нам Дано.
Радуйся.
Что именем Твоим
я сотворю
Вот ряд, изогнутые спинки,
В руке билет — смотрю,
Там место обозначено. Ищу.
Ищу что? Место или сам не знаю,
Как будто на спектакль я пришёл.
А может быть, с молитвой поклониться.
Споткнулся, ой, монетку я нашёл.
Орёл иль решка? Свет или изнанка?
Спектакль — да. В нём кривизна торит.
Я знаю, в нём мгновенье мыслит
И вдруг потом заговорит.
Оно как танец искромётный.
Оно как первенец. Ковчег.
И вновь, как встарь, в ярчайшей вспышке
Терновый я приму венец.
Ржавая петля
Кольцо, калитка наперекосяк,
Дотронулся, петля ржавая.
Остановился, смертушка.
Пюпитр, вторит тромбон.
Нота, слеза аиста белого.
О, если все маргаритки собрать,
То и тогда не отцветут тюльпаны.
А если в алом синь воспринять,
То в оранжевом горы восстанут.
В доле ледников студёная пядь,
остановились, замерли в изумленьи,
Симфонией от дна восстать.
Оратория мира, скольжение.
Пронеслись в водопадах времён,
В брызгах мгновений постигли истину.
Ну а потом, да что в том,
Ведь петля-то ржавая.
Блажен!
Блажен, кто нищенство приемлет,
Блажен, кто в нищенстве живёт.
А что есть нищенство, то паперть,
Быть может, это сердца слог.
Быть может, звук хлопка одной ладонью.
Быть может, просто хоровод.
Господь создал в Начале Слово
А в слове слог, а в слове миг,
Который в нищенстве блаженной
Мне истину судьбы вершит.
Я иногда как будто замечаю,
особенно когда не подают,
Что нищенство — дорога к раю,
Пусть в ранах, босиком, но путь.
Путь, в ком надежда, в ком отрада,
Отрада из глубин студёных вод,
И лист осенний радуется взгляду,
Который радугой цветёт.
Я пёс
Наш пёс, почти он издыхает.
Уже не чувствует, не видит он ни зги.
Не понимаю, радуется иль страдает.
Он пёс, и мост его вблизи.
Тот мост, который напрямую без поворотов в путь его ведёт
И я в надежде: вскоре меня он тоже поведёт.
Как странно говорить о мосте,
О псе о том, что есть.
Мост служит, пёс ему подобен.
А я! Божественная весть.
Пока не принял, тайна не раскрыта.
Могу быть псом, мостом лишь иногда.
Пока я только бабкино корыто, надтреснутое,
но не навсегда.
Спросить бы рыбку золотую.
Зигота
Смогу ль себя я светлым чувством одарить?
Каким? Об этом лишь Ему судить.
А суд Его не мысленное счастье, которым судится злочастье.
Ненастье душ, сердец ненастье,
О, звонниц хоровод, причастье.
Я для Него пока лишь зарождаюсь.
Зигота я, за место я сражаюсь.
С кем против или за кого,
Да нет, не против, просто за Него
Я думал раньше, что Он там, вдали.
Молитвы возносил, слова не шли.
Я повторял чужие мысли и образа другие надевал.
И было невдомёк, что я зигота,
И только Он меня создал.
И понял — никуда бежать не надо.
Ни вправо, влево, вниз или наверх,
Он здесь, и я Его отрада.
И вырвался счастливый смех.
Гимн
Проникнуть в суть, которая не суть.
Воздействовать на то, что в образах сокрыто,
и с маленькой свечой просить: прости.
О том подумать, что в мгновенье скрыто.
Почто не думать, мысль свою не счесть,
Она миражное блаженство. Какая честь.
Вот именно, под стать оторванной доске,
гвоздей в которой верховенство.
Ты скажешь: это ведь прекрасно,
Прекрасно, как могу не воспринять,
В кривом заборе огненного вихря какая стать.
Я в этот пламень руки опускаю,
Но в холоде они живут.
Вот так же в смерти жизни я желаю,
И только в этом суть, которая в огне лампады тлеет.
Пересмешник
Заржавело, не приспело, не оделось в Бытие.
Пересмешник, птица вещая, маленькое то.
Маленький узор в оконце и морозец маленький.
Лучик маленький, и донце, и колодец старенький.
Изопью святой водицы от крещения Руси.
Вдруг проглянет лучик. Спицы.
Для тебя вяжу мечты.
Кружева, смешинки, льдинки.
Весь весёлый хоровод.
И Твоя улыбка с нами. Улыбнуться наш черёд.
Радуйся!
Не пристало
Когда-то так же произнёс, что не пристало.
Что?
Сорвать в саду запретный плод.
Пристало.
Услышать гул раскатных битв.
Пристало.
Когда за честь, присягу, долг.
Пристало.
Когда сам ранен, но спасал.
Пристало.
Когда, приняв сабельный звук,
Понять — противник честен.
И возвратить ему клинок.
Не обесчестить.
О русский дух, о честь любви.
Он горд, и в этом подвиг.
Не для себя, а в той выши, где Русь Святая Храм Господний.
Мираж
Моему школьному другу Таймуразу, посвящается
Синь небосвода глубиной оделась, явил он царственно себя.
А нам одиннадцать минуло, мальчишки стрелки Бытия.
И каждый вечер от восторга заворожённо, затаясь,
прильнув к хладеющему небу,
Мы в свете царственном улавливали глас.
Тогда не знали кто он и откуда.
О! Сириус, манящая звезда.
А нам мальчишкам космоса мгновенья, далёкая и близкая мечта.
И всё тогда казалось первозданным,
Какие цели: просто школьный бег.
Потом другие стадионы, и снова бег, и снова бег.
Но те бега — тотализатор, и ипподром не строил сам.
И вот как загнанная лошадь, и удила не по зубам.
А сколько этих ипподромов, плетёмся тихо, может, вскачь.
Конечно, в чём тут сомневаться, а рядышком футбольный матч.
И там ревут, а здесь ликуют.
Там по воротам, здесь в узде.
А синь по-прежнему глубока, и глас Его ещё во мне.
Стоп, хватит, надобно остановиться; так для чего же я бежал?
Хотел себе поймать жар-птицу, а оказалось, не поймал.
А потому, что цель земная была пустынным миражом.
А настоящая, святая — ведь это Отчий дом.
Проложим мы к нему тропинку.
След
Сегодня истина святая
Открыла вдруг мою судьбу.
Я думал, просто я мечтаю, а оказалась, что живу.
Живу, а если приглядеться —
Неважно, впрямь иль на косяк.
Неважно, как мои поступки
Потом потомки объяснят.
А надо ль? Ведь они потомки,
В них ритм других судеб цветёт.
Они бегут скользящим шагом.
А, я? Меня никто не ждёт.
Так вот в чём истина, в том ожиданьи, которое грядёт.
А жизнь Его мечтанье.
Да будет славен наш Господь!
Я вправе вопросить
Гимн бессмертию
Бессмертным хочешь стать — Похвально.
А что готов за то отдать — Странно.
Быть может, то, что не познал, — Быть может.
А может, то, что не узнал, — Может.
Я в праве вопросить, ведь Я Дарую!
А если дашь ответ — Ликую!
О Боже, вправе ль я познать то, что не знаю?
А если просто возлюбить — Знаю.
А может, просто невзначай к ладошке светлой прикоснуться.
Глазёнки — в них росинок даль, с ним улыбнуться.
Тропинка от пруда и вдоль налево плавно повернула.
Вечерний свет пахнул травой.
Церквушка крестиком сверкнула.
Вошли, и ты вдруг стал иным.
Ни шалости, ни любопытства.
Я понял — Он тебе открыл, что каждому так близко.
А близко всё, луна и свет, склонённые головки низко.
И шёпот звёзд, свечной обет.
Всё близко, близко, близко, близко.
И только так и навсегда, Твой дар с поклоном принимаю.
И вот тогда времён — года, в них полнота.
Признаю.
Бессмертие Твоё я обрету!
Рано
Сходиться рано не пристало.
Мы в истине творим судьбу, и всё ж пустыней я бреду.
Бреду по снегу.
Под ногами песок обжёг, опять бреду.
То жар, то холод, и не знаю,
кто, как, в каком преданье могилку я себе творю.
Там крестик, освятив, поставлю.
Пусть травка былью прорастёт.
Быль это, небыль, лишь в страданье святая истина грядёт.
Любви Божественной оплот.
Адаптация
Когда по утреннему солнцу
роса в травинках говорит.
И лучик света вдруг смешинкой моё сознанье одарит.
Когда прохлада вечереет.
Луна, как серпик, воду пьёт.
И я, испить бы той водицы, ведь скоро, скоро мой черёд.
Котомка цельная иль в дырках.
Храню иль в россыпь: подберут.
Не думаю, котомки их ведь тоже в дырках.
Тогда что в путь с собой берут?
Врата, смешался я толпою,
Подумалось — вот проскочу. Ан нет.
Сумма моя с судьбой. О Боже, что Тебе несу?
Что прихватил: счета, кастрюли, смартфонов ожерелье, миг,
в котором плоть моя ликует.
Что смог, что подобрал, чего достиг?
А мог бы,
Когда прохлада вечерела, отбросить блёстки мишуры.
Перечитать строфу Завета и попросить Тебя: прости.
Возрадоваться, с Ним душою слиться.
Понять: вот то, зачем я жил.
О Боже, вот он долг служенья,
И только в том Тебе я мил.
Мил человек.
Вестник
Не ведая того, в причине без причины
Мне надо кое-что понять.
Встречал рассвет в степи, там сказки и былины.
Ковыль рисует там морскую гладь.
Там, где от века и до века
все времена, клубочки обмотав,
Становятся причиной и одеты в одежды,
смысл которых страсть.
Подумалось, что страстно я желаю: промчаться по ковыльной стремине,
услышать журавлиное клёктанье или синицей стать в Его руке.
Другая страсть: взрастить цветок любимой.
Какого цвета? Жёлтый изумруд.
И в нём ковыль оставит отпечаток.
И в нём начала все грядут.
И вот тогда, став вестником нетленным.
Я непременно свой цветок внесу.
Во Храм, в Мечеть, в Дацаны, в сердца людские.
Только этим,
Пресветлый Мой, Тебе служу.
Экстаз
Раскинулся базар: халаты, тюбетейки,
клубится пыль из-под копыт.
Какой-то странный говор, как будто мягким облаком обвит.
Базар, то тут, то там мелькнёт пространство и пальчиком грозит.
Опять базар; в нем постоянство.
Как ярок день в нём синь ночи горит.
Суфийский плащ подбитый пылью.
А что под ним? — да ничего, лишь сказка стала былью.
А может, как же мне понять, ведь лик Его мне недоступен.
Не знаю, мысль как решето, смысл неприступен.
Горсть фиников я в плошку обмакну, как студена водица.
Базар, твой мир люблю и пью и не напиться.
И вдруг всё разом просветлело, а то базар души угас.
И из глубин молитвой белой
Явил себя любви экстаз.
Изгой
Сегодня призраки не мучили меня.
Не знали, как ко мне им прилепиться.
Остановитесь, я им прошептал, пора б друзья угомониться.
Почувствовал, что в той дали,
В иных мирах поникли головою.
Пойми, зачем они к тебе пришли,
В наш мир, в котором смысл изгоя.
Изгой, как с этим смыслом быть?
И как почувствовать другое?
Для них ведь главное — признать, какая их в том доля.
Ну почему ж они спешат и, чтоб попасть, сюда блефуют.
Расписывают мне их благодать, которой ревностно торгуют.
А всё так просто — в мире том разлито чудо.
Но чтоб понять его, в наш дом они стремятся. Тоже чудо.
Как странно: чудо здесь и там, но там в нём пребывают.
А здесь: труд, слово, честь.
Они об этом лишь мечтают.
Господь.
Половица
Половица не страница, не страница. Дом пуст.
От обоев звук странный. Разбитое оконце в пыли.
По карманам похлопал. Платок белоснежный.
Протёр ручку, а может, мысль.
Вот только какую? Обозначено ль?
Говорят, за горизонтом есть незримое.
Ирам Многоколонный.
В нём звук колоколов, повенчана струна,
Скрипичное многоголосье, троны.
В одних есть роскошь, золотой подвой, ножки изогнуты, венцы спинки.
Другие — просто стул кривой, спинка оторвана.
На первом в золоте владыка восседает.
Другой… да пусть себе стоит. Он только так стоит и не мешает.
Владычество гордыни в первом, другой мысль светлую творит.
И всё же половица, скрип ступеней.
Вверх, вниз, кто, право, разберёт.
Шарахаются тени, и занавес во времени живёт.
Опять ступени. Звуком лечат раны.
Звук ведает, что он любовь творит.
А я по тонкой половице, и каждый мой шажок
в многоголосии любви сокрыт.
Деревья умирают стоя
Вошёл я в лес, сухих стволов там вереница.
Подумалось: ан жизнь во мне теплится, как огонёк святого Бытия.
Я углублялся, кроны создавали над головой узор любви.
Припомнился плафон в Миланском зале, свет Леонардо в лиственной тиши.
Он чудо сотворил, в котором каждый листик росой неведомой горит,
А здесь вершины — кроны каскад Вселенной, миг.
Но что ж тогда, когда сухое? Остался ствол. А жизнь совсем ушла?
Но нет, тут мыслится другое. А что? Откроет ли судьба?
Моя иль грозных великанов, которые, как будто не живут.
Но это я к ним прилепился, они ж в свет вечности идут.
Я думал, вместе, может быть, прорваться, наивный человек Земли.
Вначале надо постараться, со шкурой благостно расстаться.
Стать деревом сухим, остаться, и лишь тогда
позволено мне будет в обитель светлую войти.
Деревья умирают стоя; чем хуже я?
Истина в вине
Ни с кем не связан Истиной и Славой,
поскольку истина в вине.
Мольберт в углу, а кисть художества забава.
Узоры пишет на стекле.
Узоры: как ваш мир прекрасен, одних снежинок хоровод.
И звон бокалов не напрасен.
Он в дальний путь нас всех зовёт.
На том пути возможно поделиться и славой, и узором на стекле.
Но только ведь мольберт уж не синица.
Журавль в светлой вышине.
Не знамо, сказка иль не сказка, а может, присказка грядёт.
А уж тогда как мальчик-с-пальчик,
Все камушки наперечёт.
По ним войду в Храм помолиться,
Узор свечою освятить
И вот тогда в том убедиться,
Что Истине и Славе вечно быть
Лишь в Господе!
Другие
Восход там и закат другой.
Нет поцелуев там и удивленья.
Не связаны они ни с чем.
Но и они святого Божества творенья.
Константы там другие, чтут они другой любви мгновенья.
Другой там Храм, другой язык, иные мысли, сказки, бденья.
Купалы ночь там не живёт, трава в венках не увядает.
Лишь потому что нет её, она там никогда не прорастает.
Но при Луне там таинством своим
Возлюбленные болью, как у нас, клянутся.
Ведь боль, она как сказки, пилигрим и вечность,
к счастью позволяет прикоснуться.
Так просто мне сказать: «Они другие».
Но нет, они такие ж, как и мы.
А Божья благодать и нам и им любовь дарует.
О Господи, прости!
Пирамида
Зыбучие пески, барханы, нет боле доле сил идти.
И ящерка, хвостом играя, промолвила: «Ну, попроси».
Глоток воды, ведь фляжка не пуста, она прозрачна.
Быть может, зонтик от дождя. Удачно.
Да. «Отведи меня туда, где песнь веков в песках ликует.
Где роща фиников, вода и странный звук ещё кочует.
Где вдруг за бархатным углом стена мелькнёт в пространстве света.
И сразу станет ясно: дом, он наш от века и до века.
По форме в четырёх углах и в каждой грани лик пресветлый.
Одна есть вера в ней любовь.
Другая в созерцаньи крестном.
Молитвы грань — она светла, грань покаянья — тишина.
И все четыре в вышине, во временах, в святом огне.
Да, дом о четырёх ветрах парит, в том милость тяготенья.
И как бы вниз свет четырёх, и кружева в нём, и моленья.
И тоже грани, Божий свет музыкой в них играет.
Друга вершина и душа в другом пространстве обитает.
Четыре вверх, четыре вниз.
А если в зеркале, то снова
Четыре вниз, четыре вверх.
В вершинах пламенное Слово.
То Слово от Начала!
Не Данте я
Сказал он мне: «Пошли». — «Куда?» — я удивился.
«По каменным ступеням, через мхи, туда, где древности единство».
«Но там же Ад, ты сам об этом говорил.
Весь мир об этом знает и я тоже.
Ведь ты его таким открыл, а мне что с этим делать?
Туда ведь благодать не вхожа».
Он улыбнулся: «Экий, право, ты, ты хочешь рассуждать о благодати.
Но для тебя что Ад, что благодать умом не познаны, они ведь братья.
Они как лист: лицо, изнанка.
Монета — решка иль орёл.
Свет, темень. Нищенство, богатство.
Попробуй раздели нетканый в них узор».
«Но, есть же разница, и как её постигнуть?»
«Да, странный мой, ведь в этом твоя суть.
Ты хочешь разделить единство, но это только мыслей муть.
Представь себе, когда ты солнышко вбираешь.
Чуть отошёл — и тень тебе прохладу ткёт.
Но это ты, ты так воспринимаешь, на самом деле в целостном живёшь.
А жизнь твоя сокрыта в благодати, а ад твой сам его творец.
Отступишь — и ступенькой ниже, а там уж благодати нет.
И так ступенька за ступенькой, по мхам нога скользит.
А благодать Его святая в тебе чуть теплится, уж не горит».
* * *
В аду своём комфортно и уютно, о нём приятно рассуждать.
И незачем бежать, но помни, что в своё посмертье его придётся взять.
Таков закон!
Но если о себе и отслужил ты панихиду
И если не забыл дорогу в храм,
Тогда по Божьей Благодати сокроешься от тысяч ран.
Душа твоя по капле понемногу расстанется с проказой. Аз воздам.
И вот тогда, когда её не станет, тебе откроется дорога в Божий Храм.
Рождество
В установленные сроки, кем, когда не знаю я,
Может, горний я владелец, может, русло бытия.
С гор долиной первозданной не несёт поток меня.
Нет дождей, одни туманы, капли в них, а не вода.
На вершине век от века я молюсь, зигота я.
О Господь, Любимый, Вечный освяти; поток ведь я.
Поздний дождь, а может, ранний, времени я не считал.
Да и как сочтёшь мгновенья,
В них твой меч молитвой стал.
Он разит истоком Славы, той в которой только Ты.
И наполню я потоком светлые Твои мечты.
Сказочное
Рано-рано поутру кружева из снега тку.
А снежинки словно сказки, огоньки, свечной уют.
Заморозились тропинки, ути в валенках бредут,
Лапки чтоб не отморозить и водицы бы испить.
В кружева оделись ели, им мороз уж не грозит.
Чу! Порыв узор сметает.
На церквушке крест святит.
И молитва кружевная Рождеством нас одарит.
О ты, Судьба
Поверь мне, в жизни стержень смерти творит бессмертие твоё.
Из сна сказочного
Куда судьба меня бросает, как будто мячик я её.
Ворота травка голубая, ну просто диво. Пикассо.
Она меня опять проводит по вернисажным закромам.
Вот там подсолнухов сплетенье, а вот ромашковый аврал.
И вдруг в индустриальной гамме, где мост прядёт её судьбу,
Увидел крест я первозданный, услышал иноков мольбу.
Подумалось. Меня здесь бросит, плащ звёздный запахнёт.
Ан нет! Сюда ты не вернёшься.
Здесь будет для других черёд.
Другой черёд. Быть может, в славе.
Да нет, мой. Тканая печаль.
Она твоя; судьбы сестрица и с ней я тоже брошусь вдаль.
В другие залы и музеи, где тож искринок чехарда.
Ну как же здесь не стать печью, так что же, в этом ль ты судьба?
Она вдруг встала. Оглянись-ка, там сад в чарующей ночи.
Он Гефсиманская зарница.
И в нём Спаситель; с ним лишь ты.
Сколько
Сколько слов в произнесённом, сколько мыслей. Недосуг.
К осуждению готовы. А к признанью?
Сложен круг.
В том кругу узоры света.
В нём слова и бранный мат.
Он же тоже жизнь имеет, но какую, чей примат.
Тех, в которых всё уснуло, а быть может, не жило.
Не сложилось, не приспело, им наверно всё равно.
Как-то странно, осуждаю, кто и как себя ведёт.
На какой трубе играет. Песнь свою как продаёт.
Думаю, мне не пристало душу этим омрачить.
У неё своё начало, огонёк другой горит.
Надо только состояться, огоньку дать расцвести.
Улыбнуться, улыбнуться и Любовь Ему нести!
Идея
Почему идея эта ну никак не приглянулась?
Её выгнал за ворота, а она опять вернулась.
Я её представил солнцу и лучинке на рассвете.
А они лишь улыбнулись, представленье не заметив.
Я её в колодец дальний окунул, хладна водица,
И росой её промерил, песенью простой синицы.
А она то величаво, то согбенной паломницей,
То в блистательном уборе, то в куфье святой схимницы,
В искромётном танце жизни, скромницей в тишайшей смерти
Обернулася жар-птицей. Сфинкс её кумир, поверьте.
То не сфинкс и не жар-птица, то ты сам слезой омытый.
А идея ведь простая, надо только помолиться.
И сказать себе: О Боже!
Я себе придумал тризну, а она ведь только врата,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.