Мой Аэр
Так кричали птицы, так шептали души,
Кто кого боится, кто кого не слушал.
Сломанные лица отражали лужи…
Это мне не снится… это мне не нужно…
Линда, «Так кричали птицы»
Яна поудобней облокотилась о тёплую дощатую стену, закинула ноги на старую тумбочку и перевернула страницу. В маленькое чердачное окошко струился пшенично-жёлтый солнечный свет. Неспешно кружились пылинки. Кровать поскрипывала. Под полом скреблись и шушукались. Яна покосилась на открытый люк, с трёх сторон огороженный перилами.
— Лёшка, имей в виду: я все слышу!
— А… — несколько озадаченно донеслось снизу, — а я думал, ты спишь.
— Ага. Щас.
— Ну, тогда… — он набрал в грудь воздуха, — начинаем штурм неприступной цитадели могучей и противной чародейки!
— Э, э! — Яна кинула книгу на кровать и схватила подушку. — А где же твой чёрный рыцарь?
— Ни фига, мы уже в другое играем. Вперё-од!
«Ну, ладно же!»
С подушкой наизготовку Яна подкралась к люку, тихонько ступая босыми ногами по паласу. Не дыша, дождалась, пока в отверстии показалась самая горячая голова — естественно, Лёшкина, — и от души и сплеча врезала по ней своим оружием. Он ойкнул и скрылся; Яна слышала, как по ступеням скатилась пустая пластиковая бутылка — импровизированный меч атакующего. «Где-то у меня тоже валялась такая», — подумала Яна и, отойдя от люка, зашарила под кроватью.
— Яна, Лёша! — крикнула с веранды мама. — Воды принесите!
Атакующие посыпались с деревянной лестницы, размахивая всё теми же бутылками; последней спрыгнула Яна, на ходу собирая в хвост длинные волосы и волоча за собой пятилитровую канистру.
Яна и Лёшка вышли из посёлка, обогнули солнечный травянистый холмик и стали спускаться в глубокий, поросший деревьями овраг. Соседские мальчик и девочка, верные Лёшкины товарищи по «рыцарям и замкам», шли позади — за компанию.
Тропинка шла по узкой, похожей на драконий гребень насыпи, протянувшейся по дну оврага. Справа насыпь обрывалась почти отвесно, и метрах в двух внизу змеился тоненький резвый ручеёк. Слева росли высокие мясистые стебли с белыми зонтиками цветов и зеленело заросшее болотце; в ряске плавала старая автомобильная покрышка и поквакивали лягушки.
То ныряя в зелёную лесную тень, то щурясь от мелких солнечных брызг, Яна дошла до самого низкого места, перебежала по узкой доске через ручей и по чудно изогнутому стволу взобралась вверх по склону, к колодцу. Когда и кто его выкопал и украсил здоровенными булыжниками, Яна не знала; не знала и мама; камни уже давно зеленели мхом. Яна перегнулась через край каменной кладки, повисла на нём и зачерпнула канистрой прозрачную, искристую, до судорог холодную воду. Потом набрала в горсть, отхлебнула, плеснула в лицо.
— Лёшка, давай свою бутылку сюда… Да не раскачивай!
Он, оказалось, развлекался тем, что подпрыгивал на хлипкой доске. Яна прищурилась:
— Смотри, обломится ведь… Обратно поверху пойдем.
Переставляя канистру с уступа на уступ, она выбралась из оврага. Это место они с братом со всей серьёзностью называли «Большой Каньон». Прямо напротив, метрах в десяти-пятнадцати, поднималась отвесная рыжая от глины стена — часть холма с этой стороны срыли. Тут и там валялись валуны примерно с Лёшку высотой, такие же торчали из рыхлой земли под обрывом. Твёрдая каменистая дорога, непонятно зачем сюда ведшая, кончалась здесь тупиком. Ветер крутил по ней жёлтую пыль.
Лёшка, пыхтя, появился сзади из-за дерева, поставил на землю бутылку, закрылся рукой от солнца, косо глядящего в Каньон.
— Значит, здесь, — сказал он.
— Ага. Вот тут, за камнями. Оттуда не видно, а от посёлка Каньон прикроет.
— Ух, ты, класс! — присевший было на тёплый камень Лёша аж подпрыгнул. — Значит, идём сегодня? Ночью?!
— Ага-а, — Яна довольно подмигнула и посерьёзнела: — А теперь — домой, марш! Да не туда, поверху! Хочешь с водой по оврагу тащиться?
Сегодня ночью они пойдут жечь костёр. Будут рассказывать всякие истории, залезать в тёмный, жутковатый ночной порой овраг. Может быть, даже спустятся к реке. Волосы трепал свежий и тёплый, пахнущий рекой, травой и чуть-чуть дымком ветер, солнце приятно грело спину, в животе щекотало от ожидания предстоящей ночи.
Хорошо!
Почему-то думалось, что эта ночь — последняя.
Зачем?
И далось мне уезжать отсюда! Америка, так её… Гавайские острова… Зачем?
Я не хочу…
*
Был сонный поздний октябрь, и хотя в классе зажгли бледные, как поганки, лампы дневного света, помещение заполнял особый осенний сумрак. Шумел и шуршал дождь за окном; рассохшаяся рама протекала, и на полу под подоконником темнела лужица. Мокрый жёлтый лист прилип к мутному стеклу с той, наружной стороны.
Физичка опять кого-то вызвала решать задачу. Яна хмуро водила пальцем по парте. После полученной на прошлом уроке двойки щёки и уши ещё горели. Вину свою признавать ну никак не хотелось. И делать тоже ничего не хотелось. Когда в класс явилась завучиха и начала что-то многословно объяснять, девочка легла грудью на парту, подавляя зевок. Пусть себе болтает, больше урока пропадёт. Содержание речи она, конечно, прослушала.
— Я-ана… — Аня-Хоббит, выждав приличное время после ухода завуча, ткнула соседку локтем в бок. — Ну что, ты будешь участвовать?
— А? В чём?
— Ну, ты даёшь! — Хоббит возмущенно мотнула разноцветными космами. — Ты что, ничего не слышала?! Конкурс по английскому!! А приз — поездка в США на год! Бесплатно!!!
Яна уставилась на неё, соображая.
— Да ты гонишь, — наконец заявила она с явным облегчением в голосе. — Так не бывает.
— Как это не бывает?! — оскорблённо вскинулась Хоббит. — Это как это не быва…
— Прекращаем разговоры! — физичка стукнула концом указки по столу. Класс примолк. — Кстати, Аня, иди-ка напиши следующую задачу.
Хоббит поднялась и хмуро поплелась к доске. Яна украдкой показала ей язык.
После уроков Хоббит долго вертелась возле кабинета завуча, привлекая своим панковатым видом нездоровое внимание. Когда дверь, наконец, открылась, выпуская наружу несколько пришибленную подругу, Аня преодолела разделявшее их расстояние в полкоридора одним гигантским прыжком.
— Ну?! Что я тебе говорила? — торжествующе вопросила она.
— Да… Ты права, — проворчала Яна. — Ну, хорошо. Пожалуй, я буду участвовать.
*
Они возвращались домой, болтая и посмеиваясь в дождь, лихо шлёпая сапогами по лужам. Машины плыли по проспекту, рассекая потоки воды, как корабли. Над головой было серебристое осеннее небо; и под ногами тоже было небо, которое отражалось в мокром асфальте. И в этом бесконечном прозрачном небе двигались автомобили и люди — словно бы прямо по воздуху.
Школьницы свернули под влажную сень сумрачного парка. Деревья желтели медленно; тёмно-зеленая глянцевая от дождя масса листвы только местами пестрела жёлтым и красным. На ограждающем парк высоком каменном бордюре под нависшими ветвями устраивались художники — что-то вроде выставки-продажи. Покупают, правда, редко, зато всегда кто-нибудь ходит и глазеет.
Среди картин и авторов пристроилась невысокая худенькая, но жилистая девушка; она переступала с ноги на ногу, кутаясь в косуху, густо расписанную затейливыми серебряными узорами.
— Привет, Ирэн, — подскочила к ней Яна. Художница — старше года на два, — в знак приветствия тряхнула длинной тяжёлой косой. Яна тоже замотала распущенными по плечам шоколадного цвета кудрями.
— Классные картины, — Аня прохаживалась вдоль бордюра, сверкая глазами из-под капюшона куртки. — Необычный мир…
— Не просто необычный, — тихонько ответила ей Ирэн, глядя на картину. — Мой собственный.
Как Аня расслышала её сквозь шум дождя, непонятно.
— Твой? Ты что, его присвоила?
— Я его создала.
— Я знаю, — ещё тише ответила Яна. И на этот раз услышала только художница.
…Дорога, уходящая в заросли живых шевелящихся деревьев, светилась бледным светом. Лошадь (или животное вроде неё) с когтистыми лапами вместо копыт несла по этой дороге двоих всадников. Их длинные волосы стелились за ними белым и каштановым шлейфом.
Яна смотрела, искала, погружалась…
*
Под толстым лесным одеялом клокотал огонь. Бился, как сердце. И рваным дерзким ритмом отбивало вокруг: они снова здесь. Снова собрались.
Стройные, знойные демоны-гарпии кружились, взвихряясь, вокруг костра, ударяя в бубны: и дробящийся, призывный крик переплетался с тревожным звоном и глухим частым пристуком.
Неподалёку, в очерченном круге, уже звенело оружие. У одного — четыре изящных, чуть заметно изогнутых меча — по числу рук. У другого меча только два, но двигаются они вдвое быстрее. Янтарные брызги огня стекают с летящих клинков и оседают в глазах партнёров. Они тоже танцуют, по-своему; оба слишком древни и сильны, чтобы всерьёз что-то делить.
Йеннифэр зачерпнула горстями из костра. В ладонях остался малый язычок пламени. Она не боялась. Она сама сотворила этот огонь. И лес тоже. Для себя самой; для них; они для неё… каждый с одному ему известной целью, они творили этот мир. На краткий миг; на одну ночь; на годы…
Она принесла огонь Эвелине, сидящей в траве. Их ладони соединились вокруг него. Его можно было пить; можно было превратить в цветок или драгоценный камень; можно было швырнуть, хохоча, в небо, чтобы он взорвался искристым шаром фейерверка.
Но они любили через него целоваться. Пламя покалывало губы и язык, когда они прильнули друг к другу. Медово-русые волосы Эви струились вниз до бёдер, прикрытых, как и у Йеннифэр, лёгкой хламидой.
Они повалились в мягкую прохладную траву под боком какого-то холмика. Вокруг них расцветали и меркли всё новые образы.
…Растрёпанная женщина с безумным блеском в глазах, в строгом монашеском платье, откровенно распахнутом на груди; отобрав у кого-то из гарпий бубен, она мешает дьявольский смех со злыми, страстными, отрывистыми словами песни-гимна…
…Давешние бойцы фехтуют уже не в круге — на узком мостике, не шире ступни, над дымящейся пропастью. Опьяневшие от риска, они чертят в воздухе немыслимые узоры, торжествуя, когда разогретые боем тела по знаку разгорячённого разума совершают невозможное…
…Сквозь хмурое лицо сидевшего поодаль парня проступила волчья морда. Оборотень коротко взвыл, заметив в ночном небе старого врага-родича — большую летучую мышь…
…Не замедляя темпа, хоровод гарпий поднялся над костром. Танцовщицы одновременно выгнулись, откидывая головы, раскрывая в воздухе диковинный поющий цветок…
Вой. Бубны. Пение. Лязг. Смех…
— Я… люблю… тебя…
*
Аня наконец отчалила в полном автобусе, и Яна пробиралась домой одна, переулками и дворами. Щербатый асфальт вперемешку с грязью и древесными корнями своей причудливостью походил на тропы аэра.
Массивный, заляпанный грязью джип-внедорожник, порыкивая, прополз мимо, переваливаясь на колдобинах. Широколицый мужик высунулся из окна, с шиком облокотившись на дверцу, отчего та заскрипела.
— Девушка-а… Давай знакомиться?
— Не-а. — Яна презрительно наморщила нос, поправила сумку на плече и прибавила шагу.
— Сука! — с пьяной злостью донеслось из окна. Джип рванулся вперед, обдав её брызгами, и помчался вверх по переулку. Яна с отвращением изучила грязные джинсы и сапоги, спокойно и свысока усмехнулась и послала вслед обидчикам воздушный поцелуй.
Звон разбитого стекла аккомпанировал громкой брани. На заднем стекле внедорожника красовалась аккуратная дырочка в форме полных женских губ.
А Яна смеялась — весело, заливисто и очень обидно.
…Или это она возвращалась весной?
Да нет. Весной она познакомилась с Мишей. И тоже, между прочим, на выставке.
Погода была хорошая, ясная и прозрачная, шагалось легко и быстро. Яна, как обычно, выкраивала время на разглядывание картин.
Вот заснеженные острые пики, нежно-розовые от мягкого солнца; вот гордая сосна с утёса обозревает бесконечные, пронзительно-синие море и небо; а вот зимний лес в сумрачно-сиреневых тонах, и неспокойные воды в золотисто-медных…
Перед следующей картиной она остановилась.
Извилистая, как ручеёк, тропинка выбегала из светлого березняка и прыгала с пригорка на луг, а потом — к реке. На ветке вопросительно чирикала вёрткая птичка, с интересом разглядывая человека. Пахло солнцем, травой и водой; цветочные головки слегка покачивались. Смеясь, Яна сделала первый шаг…
Стоп. Никакой тропинки, конечно, не было. И березняка не было, и луга. Она стояла вплотную к картине, а рядом на бордюре сидел молодой художник.
А ведь он создал замечательный мир, подумала Яна. Мир, в который можно открыть дверь. Интересно, а сам он об этом знает? И улыбнулась, щурясь. Не так, как улыбаются соблазнительницы-ведьмы. Просто так.
И он ответил ей улыбкой, в которой было солнце на лугу, тепло прогретой берёзовой коры и нехитрая песенка непуганой пташки. И Яна обрадовалась: он понял правильно!
*
— Знаешь, отличная мы здесь мишень, — заметила Яна.
— Угу, — лаконично отозвался Лёша, устраиваясь поудобней.
Они примостились на каменной осыпи, смутно белеющей в погустевших сумерках на склоне. Ниже осыпь крутыми уступами спускалась вниз, где-то там во мхах струился горный родник. А дальше, по другую сторону ущелья, чернели острые, как зубья пилы, высокие ели на следующей гряде.
Так и мерещилась тонкая эльфийская стрела, несущаяся со стороны угрюмого леса.
— Ян… — Лешка доверчиво придвинулся к ней. Становилось прохладно. — А что такое аэр?
— А ты где это слово слышал? — шепнула она.
— Да от тебя же…
Что ж, очень возможно.
— Вообще-то «Аэр» — по-гречески «воздух», — начала она, глядя на лес. — Его Анаксимен так назвал, был такой философ в Древней Греции… давно-о… — она зевнула, — и вот, он считал, что мир произошёл из воздуха.
— А почему из воздуха? Из него же ничего не сделаешь…
— Ну смотри: воздуха же не видно? И аэра тоже. Воздух движется, как хочет, его становится то меньше, то больше, он может стать водой, а вода потом — льдом…
— Ну, это да. А остальное? А деревья там, а люди, а душа?
— Так воздух — это не аэр! — Яна значительно подняла палец. — Это, скорее… скорее, дыхание. Из него может получиться всё.
— Всё-всё? — в голосе Леши было и недоверие, и восхищение. — Вот всё, что есть?
— И не только. — Она увлеклась и говорила больше себе, чем ему. — Всё, что уже было, а теперь нет. Всё, чего ещё нет… Всё, что могло быть… Всё, чего мы когда-то хотели… Я вдыхаю — и вбираю в себя весь Мир… Ты не думай, это не только наша планета, и даже не только наша Вселенная… А потом выдыхаю — и мое дыхание летит над Миром, обнимает его весь, далеко-далеко от меня, и рождает где-то что-то новое. Моё. И в то же время весь Мир остаётся у меня внутри, здесь вот… — она коснулась груди, — такой большой, что ни взглядом, ни мыслью не охватишь никогда… а вот дыханием — им можно легко… — Она вздохнула и встряхнулась. — В общем, я тебе что хотела ска…
И тут она услышала.
— Тихо.
Кто-то карабкался по осыпи, подбираясь к ним. Яна навострила уши, потом кивнула брату на расщелину, прикрытую сверху кустарником, в которую они и забились. Вскоре слабый вечерний свет мигнул, в сумерках обозначился женский силуэт. Лёша прыснул, Яна шикнула.
— Яна-а… Лёша! Что-то вы долго ходите.
Когда мама скрылась за кустом, старшая сестра подмигнула, они выбрались наружу и тихо, как индейцы, поползли следом.
*
Она ввалилась в комнату, распахивая высокую — в два её немаленьких роста — дубовую дверь. Встряхнула мокрыми волосами, отшвырнула сумку в угол.
— Ба! Я дома.
— Ну, здравствуй. — Анна Андреевна повернулась к ней от электроплиты. — Обед почти готов. Устала?
— Угу, — промычала Яна, почёсывая в затылке, размышляя, как бы лучше начать.
— Ты рассказывай, рассказывай, — улыбнулась бабушка. — Что там у тебя сегодня?
Она обо всём уже догадалась. Яна никак не могла принять это как данность: бабушка знает наперёд если не всё, то основное.
Обед был вкусный, разговор — длинный. Волосы высохли и завились колечками, а дождь всё шуршал…
— Ну, вот и всё, — так, а теперь пора задать главный вопрос!! — Ба, — осторожно начала Яна, — и что ты обо всём этом думаешь?
— В смысле?
— Ну-у… Ты что-нибудь чувствуешь?
Вообще-то даже многие волшебники не верят в предсказания будущего. Пусть сомневаются, сколько влезет. Но что было верно — так это бабушкины предчувствия. Железно. Проверено.
— Ничего, — вздохнула бабушка. — Ни плохого, ни хорошего. Уж не знаю, что тебе и посоветовать.
Так. Это что-то новенькое.
— Совсем-совсем ничего? Ну, я имею в виду, если что-то плохое, я не поеду! Честное слово!
— Нет. Совсем ничего. Наверное, можешь ехать, если хочешь…
Вот так вот. Приехали. Яна, как на кочку, наскочила на необходимость решать самой. А этого хотелось меньше всего.
Наверно, мстительная судьба посмеивается сейчас где-нибудь далеко отсюда… Яна фыркнула. «Ну ладно же! Если ты и существуешь, всё равно я тебя обскачу!»
В пыльном шкафу она отыскала среди пузырьков с эфирными маслами, мелкокалиберных ножичков и старых амулетов небольшую чёрную с серебряным коробочку. Внутри лежали плотно уложенные карты.
Яна редко применяла старый цыганский дар, доставшийся вместе с малой толикой крови от отцовой матери. Предпочитала не знать будущего заранее и набивать шишки самостоятельно. Но сегодня ей было боязно и неуютно. Как будто она готова сделать что-то, чего уже не поправишь. Яна вынула карты, перетасовала. «А вдруг они скажут „нет“? А если „да“? А вдруг что-то, что я не хочу знать?!» Она раздражённо впихнула карты обратно в коробку; одна выпала и, кружась, опустилась на паркет рубашкой вниз.
«Судьба».
С жёлто-черной карты на Яну смотрел, паскудно ухмыляясь, краснорожий рогатый чёрт.
Ч-чё-орт…
*
Она плохо спала этой ночью. Ей всё бродилось по огромным, кипящим суетой мегаполисам, где, как в клипе, сменяются лица и пейзажи, и где на одном из глянцевитых кадров блеснут вдруг единственные, особенные глаза — всё равно, мужские, женские ли, но свои, волшебные! — и исчезнут в людской мешанине; бегалось по тёмным узким улочкам американского захолустья, погружённым в вечернюю тень, где на окраине обязательно чернеет заброшенный, покосившийся дом (ну прямо как в «Томе Сойере»! ), где тихий воздух напрягся и ждёт выстрела из кольта.
И везде нет-нет, да и мелькнёт — человек. Мужчина, женщина… Подойдёт к ней на остановке, тронет за плечо; подсядет на скамейку в парке; догонит под проливным дождем — и на неё глянут эти особые глаза, навсегда отмеченные знанием…
А днём она стояла в длинной нудной очереди за документами в какой-нибудь облезлой конторе. Было душно и жарко, либо гуляли сквозняки и мёрзли ноги; за мутным окном светило тусклое осеннее солнце, потом шёл дождь, потом падало нечто среднее между дождём и снегом.
Она не замечала, как проходило время.
*
Ночи в декабре темны, колки и холодны.
Поздний полупустой автобус, тяжко ухнув, откатился от остановки. Из полузалепленных снегом окон пробивался тёплый жёлтый свет, в котором порхали над дорогой снежинки.
— Сто-о-ой! Стой!!
Увязая в снегу, к дороге по лесопарковой зоне бежала девочка в тёмном полушубке, размахивая толстой папкой бумаг.
Поздно. Водитель уже не слышит. Снегопад гасит её крики, и автобус, повиливая на обледеневшей полосе, скрывается в темноте.
— Стой, говорят тебе!! — Яна с разбегу вылетела на укатанную полосу, поскользнулась, распласталась на льду, кое-как отползла с проезжей части, прижимая к груди драгоценную папку.
Прислонилась к столбу и заплакала.
Мягко, бесшумно падал снег, постепенно засыпая безлюдную дорогу. Навес у остановки стал похож на сказочный домик. Скрипели деревья, одетые прозрачным льдом, и гнулись под его тяжестью. Молча смотрело вниз чёрное, как провал, беззвёздное небо.
Яна посмотрела на часы, потом на дорогу — и снова всхлипнула. Документы для отправки в Америку — вот они, у неё в руках. Моталась, собирала — и опоздала к последнему сроку. Через пятнадцать минут они соберут заявки, упакуют их, запрут офис — и уедут. А Яна останется здесь, посреди дороги — ждать неизвестно чего.
Далёкая дивная земля Америка подмигнула издали, поманила — и снова уплыла в какие-то свои, недоступные измерения.
Яна больше не плакала, она хмуро смотрела на падающие хлопья. Всё, поздно… — глухо и обречённо стучало внутри, — поздно… поздно… — как будто бил тяжёлый молот.
А оно мне нужно?
Тихо мерцающие звёздочки невозмутимо порхали… Яне захотелось швырнуть ненужные бумажки на дорогу, развернуться и темноволосой Снегурочкой скрыться в зимнем парке.
К чёрту тебя, гордая земля Америка!
Жёлтый, как жук, корпус маршрутного такси прорвал тонкую кисейную завесу снежинок. Яна стояла столбом, уставясь на подрулившую маршрутку.
— Девушка, ну вы садитесь или нет? — нетерпеливо крикнул водитель.
И внутри Яны оборвалось. И она, покрепче стиснув папку, влезла в такси, сдавленно проговорив:
— Вы только побыстрее!..
*
Жизнь постепенно входила в прежнюю колею; подростков не сгоняли больше толпами в тесные аудитории и не заставляли на время решать тесты в тысячу пунктов, расставляя чёрной гелевой ручкой аккуратные крестики. В первом туре, куда допускались все желающие, в громадном зале толпилась тьма народу. На второй день все они с нетерпением бежали к дверям Дома Творчества — высматривать свою фамилию в длинном списке. Всё же ко второму туру людей стало поменьше, а задания — длиннее. Яна ставила кучу крестиков, а потом прищуривалась, смотрела на дело рук своих и думала: а вдруг, если у меня всё правильно, рисунок будет похож на ёлку? Или на собаку, или на человека?
А потом она сдала толстую папку с персональными данными, американцы забрали её и уехали.
Первого мая Яна вернулась домой поздно. От неё пахло дымом, в волосах застряла пара травинок. Усталая, она еле доползла до дома от Ботанического леса, то есть сада — считай, с другого конца города.
— Отпраздновали? — спросила Анна Андреевна. — Майский шест был?
— Был, — довольно ответила Яна. Бабушка улыбнулась в полумраке комнаты — свет не включали.
— А что ещё было?
— Да много чего… — лукаво пропела Яна. «Вот хитрая девчонка», — подумала Анна Андреевна. Она догадывалась, в каких тёмных краях погуливает внучка, но относилась философски: запрещай, не запрещай — все они в этом возрасте так делают…
Яна тем временем нащупывала телефонный кабель — на ночь она всегда отключала телефон. Розетка за что-то зацепилась и не желала отделяться от своей второй половинки. Яна дёргала, пока больно не укололась.
И тут телефон зазвонил, да так, что она вздрогнула. Десять вечера; ну какой дурак будет звонить в такую поздноту? Она снова, уже с раздражением, дёрнула провод, игнорируя звонок.
— Возьми, — сказала бабушка.
Яна подняла трубку.
— Мне Яну Дмитриевну Савельеву, — попросил вежливый женский голос. — Позовите, пожалуйста…
— Это я Савельева.
— Тогда рада вам сообщить: вы — финалист программы. Вас выбрала семья, в которой вы будете жить.
— Вау… — только и сказала Яна. Женщина по ту сторону трубки терпеливо ждала, видимо, привыкла к такого рода ступору.
— Спроси, куда тебя определили, — сказала сзади бабушка. До Яны дошло не сразу.
— Э… — наконец вякнула она. — А какой штат?
— Минуту… — голос запнулся, потом зазвенел с новым чувством: — О, поздравляю. Гавайи.
— Ой, — тихонько шепнула Яна. На большее её сейчас не хватило. Только когда трубка, подрагивая, легла со щелчком на рычажок, в комнате раздался восторженный визг…
*
В июне финалистов повезли в Волгоград на ориентационную программу. Яна запомнила жиденькую кромку запылённых тополей, а за ними — нескончаемое пшеничное поле, золотом сверкавшее на солнце. Куда бы они ни ехали, она всегда их видела — тополя и пшеницу.
На лекциях переливали из пустого в порожнее — о помощи принимающей семье, о том, что им никто не платит за то, что они кормят и одевают практически чужого человека. А посему надо, чтобы они чувствовали участие, поддержку… ну, и так далее.
Подростки занимались более важными делами.
Сосед наклонился к Яне и посмотрел на карточку идентификации у неё на груди.
— Ух… красиво, — сказал он о четырёх чёрных буквах «Yana» с явной претензией на готический шрифт. — Нарисуй и мне.
— Так же?
— Можно и по-другому. Чтобы только красиво.
— Ладно. Тебя как зовут?
— Андрей.
Яна взяла его карточку и начала выписывать на ней «Андрей». Её соседка с другой стороны тоже засмотрелась на витые буквы.
Гораздо лучше было, когда они играли с заводными американскими инструкторами.
— Значит, встаньте в круг. Теперь возьмитесь левой рукой за любую руку из тех, что перед вами. Взялись? А теперь то же с другой рукой. Не выбирать! Это называется «Гордиев узел». Есть такая легенда: когда древний царь Гордий пришёл завоёвывать город, мудрецы связали ворота верёвкой и объявили, что он должен сперва распутать узел. Знаете, что он сделал? Он разрубил его мечом.
— Шухер, — прошептала Яна внутрь образовавшегося многоногого чудища. — Нас щас мечом рубить будут!
Однако требовалось только «распутаться». Яна подёргала одну руку, другую, нагнувшись, заглянула снизу.
— Так, ты! перелезаешь сюда, а вы расступитесь, дайте дорогу. Руки выше! Да, да, сюда.
Пролезая сквозь петлю из сплетённых рук, Яна столкнулась с недавней соседкой. Та откидывала с лица чёрные волосы и продиралась навстречу.
— Как ты всё это видишь? — спросила она. Яна глянула на её карточку, нахмурилась, глянула снова.
— Как-как тебя зовут?!
— Лютиэнь. Это из «Сильмариллиона».
— Да я читала! — Яна вытаращила глаза. — Я просто не думала, что можно вот так написать… — она уже жалела, что не написала на себе «Йеннифэр». — Ты пролезай, пролезай… Ой, а у нас замкнутая цепь получилась…
Вечером Яна вышла в коридор. Здесь в небольшом закутке стоял диван, зеленела пальма и было открыто окно. Тёмными верстовыми столбами стояли тополя, волновалась под звёздами пшеница. У окна уже кто-то маячил. Яна осторожно зашла с другой стороны дивана.
Лютиэнь смотрела на звёзды.
— А тебя как кличут? — спросила она.
— Йеннифэр.
— Это которая Сапковского?
— Ну да.
— Смотри, что написано!
Над маленьким ресторанчиком у гостиницы сияло голубым эльфийское слово «Итиль». Ресторан был грузинский.
*
… — Вах-х ты мне… — обалдело выдала Яна, высовываясь из леса.
На памятной поляне силами сборной альтруистов воздвигли настоящую сцену. У её подножия колебалось море огоньков — спичек, зажигалок и просто язычков пламени, возникших между пальцев.
Хотели ли её друзья-соседи устроить ей большие проводы с танцами, или она просто так удачно «подгадала» — какая, в конце концов, разница? Яна-то знала, чего она хочет — как следует оторваться!
— Яна! — позвала мама из большой комнаты. — Ты тапочки запасные уже положила?
А кричать-то зачем?
— А… ы… нет, по-моему.
— Тогда где они?
— Не знаю!!
Уединившись от большого погрома в своём маленьком «гнезде», Яна тщательно воспроизводила здесь его (погрома) уменьшенную копию. Выпотрошив шкаф, она сосредоточенно копалась в разнокалиберном ворохе. Выбирала ароматические масла, потом музыку, потом взвесила на ладони огромный том Толкина — полная история Средиземья, и в нормальном переводе, без всяких там Торбинсов. Редкость!
Эх, только вот тяжёлая она, как зараза…
— Яна, ты слышишь? Давай сюда свою зубную щетку!
— Ма, я ещё умываться вечером буду!
— А бутерброды? — вставила Анна Андреевна.
— Ну бабушка! — возопила вконец задёрганная Яна.
— Что «бабушка»? Проголодаешься — ещё меня вспомнишь!
Яна по опыту знала: уж если бабушка так говорит — вспомнит. Обязательно.
— Слушай, — возмутилась мама. — Кому это, в конце концов, нужно — нам или тебе?
— Что, нельзя человеку уединиться на минуту?! А может, у меня духовный кризис…
— Вот соберёмся — тогда и уединяйся, сколько хочешь! Всему своё вре… да, и куртку тёплую найди.
Яна вздохнула: «значит, нельзя…» и поплелась искать куртку.
*
В белом облегающем комбинезоне, стоя в красных огненных отблесках, она ждала его. С тонким чёрным клинком в опущенной руке смотрела, как он подходит. Он был спокоен, а она улыбалась.
Он ударил, она отклонилась назад и в сторону, оказалась сбоку. Он разгадал хитрость и парировал, после чего оба опять замерли, изучая друг друга. Йеннифэр спружинила ногами и взлетела на крайний из длинных столов. Он последовал за ней почти синхронно, но когда он коснулся дерева, она была уже на другом столе.
Они встретились, сшиблись и продолжили гонку, раскачивая столы и опрокидывая стулья.
Йен с разбегу воткнула в крышку стола остриё и, удерживаясь на нем, как прыгун на шесте, в развороте назад пнула его каблуком. Он слетел со стола, она встала на ноги — и проткнутая столешница раскололась под ней. Йен с грохотом приземлилась в груду обломков и щепок.
Над собой она увидела высокую тёмную фигуру, и сердце у неё упало.
— Ой… — сконфуженно шепнула она, поднимаясь и отряхиваясь.
Выражение лица рыжего маршала-распорядителя праздника ничего хорошего драчунам не сулило.
— Та-ак… — Замечательное начало! — Мне сказать, или это всё равно бесполезно?
Ну, что тут скажешь?
— Ну, э… Хуго, мы тут… э…
— Нет, я привык, что, когда ответственные существа стараются организовать всё на высшем уровне, всегда находятся такие вот… самураи долбанные…
Партнёр Йен тоже поднялся и скромно стоял в тенёчке. Яна с завистью косилась на него. Ну ничего, когда Хуго обработает её, достанется и ему.
— …Но я не могу понять, как могли — КАК могли вы вдвоём столько успеть???
Йен оглянулась на место побоища. М-да… наш пострел везде поспел.
— …сломали стол, два стула, два тренировочных меча, — маршал-распорядитель продолжал вдохновенно перечислять её прегрешения, — истоптали все столы, кроме того…
— Хуго, я все исправлю, не нуди только! — Йен повела рукой, и разломанная мебель встала на место, абсолютно целая.
Маршал прошёл вдоль столов, водя пальцем по блестящим новеньким столешницам и ворча: «А пыль кто стирать будет?» Йен фыркнула и мановением руки вернула комбинезону первозданную белизну.
*
На вокзале всё было как обычно: люди толпились, переминались, щёлкали семечки, жевали, гудели, как пчёлы. Прибытию Яны со товарищи и с грузными тяжёлыми сумками никто особо не обрадовался.
— Ну что, — волновалась мама, — где здесь наш поезд? Не опоздали?
— Не пришёл ещё, — спокойно ответила бабушка.
Яна расслабилась и потянула носом воздух, в последний раз наслаждаясь летним ветерком — родным и дружеским. Её выбившиеся из косы пряди трепетали у висков и отливали золотом. Она щурилась на нежаркое уже солнце.
На вокзале они отыскали относительно чистое место, чтобы свалить сумки. Яна опёрлась локтями о колени, а подбородком — о ладони и отрешённо наблюдала за комаром, бившимся в бледно светящееся табло. Вокруг шаркали ногами, курили; кто-то на что-то жаловался, кто-то что-то тихо обсуждал. Яна легко соскользнула в сумерки человеческого мира, где в густом омуте реальности плыли, как сомнамбулы, людские жизни.
Комар всё бился о стекло и тоскливо звенел своим жалобным голосом…
И Яна дремала…
А потом пришёл поезд, и она заснула в вагоне, а в открытое окно на неё, помаргивая звёздами, глядела ночь.
*
Устроившись среди травяных кочек, Йеннифэр отдыхала, лёжа на земле.
— А здорово Хуго тебя, а? — с ветки прямо над ней свесился Вэл. На оттенённом чёрными волосами лице углями горят глаза, открытой раной алеют насмешливо изогнутые губы. Йен считала его дьявольски красивым. И немножко похожим на вампира.
Но он не вампир. На самом деле всё гораздо хуже…
— Не будешь больше драться?
— Уж не ты ли хочешь со мной сразиться? — лениво потянулась она. Вэл — отличный боец, скорее всего, он всыплет ей по первое число, но пофехтовать с ним всё равно было бы весело.
Она лежала, глядя в маленькое бездонное окошко в лесном пологе, полное звёзд. Вокруг бурлили страсти, вокруг предавались развлечениям — от самых привычных до невиданных. А она, уже немного усталая, была счастлива тем, что может в любой миг встать и взять любое. Но не сейчас, сейчас ей лень, попозже…
Кто-то наклонился над ней, закрыв её звёзды.
— Вэл? — спросила она.
— Нет, — ответили ей звучным баритоном.
— О… — она пропела его имя с томной издёвкой, вытягивая первый гласный. — Наш вождь краснорожих! Ну, и чего тебе надобно?
— Тебя.
— Ха!
— Мне нравится твоя наглость, — пока он соблюдал дистанцию, лаская её только взглядом.
— Да?.. — её губы приоткрылись.
— Да, колдунья. Не боишься? Моя любовь причиняет боль.
— Боюсь? — она встала на колени и придвинулась к нему. — Да нет…
Она дышала всё глубже, прикрыв глаза и откинув голову. Её ресницы дрожали. Он глухо зарычал и сгрёб её в объятия…
Полыхнула молния, от удара грома, казалось, раскололся сам аэр. Краснокожего отбросило, и он, ругаясь, впечатался в землю шагах в пяти от хохочущей волшебницы.
— Боль? Ха! Ты это имел в виду?
— Стерва… — удовлетворённо прокомментировал Вэл.
*
В Москве даже с небольшой высоты всё казалось маленьким.
Из огромного окна гостиницы хорошо было смотреть на ночной город. Яна чуть растворила створки, подставляя себя прохладным ласкам воздуха. Чёрный шёлковый халатик трепетал, щекоча тело. Лиловые сумерки плыли над морем огней. Яне захотелось взвыть от радости и распирающей энергии, ввинтиться в тёмное небо и пущенной стрелой промчаться над Москвой. Она набрала в грудь воздуха, готовая выпустить крик, и встала на подоконник. Напитанное силой и весельем тело было лёгким и горячим…
— Йен! — укоризненно окликнула её Лютиэнь.
— А?..
— Притуши ауру, — черноволосая эльфийка сидела на роскошной широченной кровати и созерцала дрейфующие по телеэкрану помехи. — Телевизор тебя не выносит.
Яна соскочила с подоконника.
— А что смотришь?
— «Без башни»… тьфу, то есть «Две башни».
— Что, уже показывают?! — Яна вспрыгнула на кровать; Лютиэнь подбросило. — Ух ты…
На тумбочке с Яниной стороны тлела ароматическая палочка; тонкая струйка дыма потянулась к окну, источая лёгкий запах ванили. Девушки погасили все лампы и притихли, утопая в мягкой постели.
В дверь постучали. Сонная Яна села, ответила «Да проснулась я, проснулась!» и попрыгала, раскачивая кровать.
— Лютиэнь! Вставай!
Из-под одеяла вынырнула растрёпанная голова.
— Доброе утро… Иди ты первая умываться, а я пока…
— Ну нет! — засмеялась Яна и откинула с неё одеяло. — Иди, а то опять заснёшь.
Когда Лютиэнь вышла из ванной, Яна сидела на полу, энергично пытаясь запихнуть в сумку извлечённые вчера вещи.
— Душ не работает, — заметила эльфийка.
— Кто бы сомневался… Слушай, ума не приложу, когда это я успела раскидать вещи по всему номеру? Не забыть бы… хоть самого важного.
— Просто смети всё, что не приколочено!
— Гы… скажешь тоже.
Сборы, проверки и дорога до аэропорта мелькали, как случайно нарезанные кадры на киноплёнке. В узком каньоне Тверской нёсся стиснутый поток машин и людей. Лосиный остров прятал под выцветшим от солнца пологом влажный полумрак. Возник и исчез обшарпанный стадион; по вытертому травяному ковру перекатывались клубы нагретой пыли.
А в Шереметьево всё было наоборот. Люди толклись на одном месте, никуда, в общем, не продвигаясь. Два колёсика на сумке пали смертью храбрых, и пришлось тащить её за собой волоком. Теперь Яна швырнула свою ношу на пол в конце длинной очереди и приземлилась на неё верхом.
Рядом всхлипывали.
— Лютиэнь, ты чего?
— Всё… я уезжаю. Совсем из России уезжаю-у…
— Да ты что, почему совсем? Год всего, ну не расстраивайся…
— Я не хочу-у…
«Америка, так её… Гавайские острова… Зачем?
Я не хочу…
Я не хочу…»
— Слышишь, Лютиэнь… — Яна запнулась. — Ну не плачь. Подвигайся сюда, поближе. Хочешь Земфиру послушать?
— Да…
И они сидели рядом, прижавшись друг к другу щеками и растянув наушники на двоих. И слезинка Лютиэнь текла по лицу Яны, так что та вконец запуталась: а кто же это плачет?
Их очередь допроса на таможне медленно, но верно приближалась.
— И чтобы никаких приколов, — поучала их руководитель группы. — Учтите: на таможне шуточек не понимают. Если уж скажете, что у вас в кармане бомба, будьте готовы остаться не только без кармана, но и без штанов.
Усталые подростки оживились, зашумели и захихикали.
Перед отлётом их по одному пропускали через металлоискатель. Яна добросовестно выпотрошила карманы, сдала всё металлическое и шагнула в серую раму.
Противно забренчало. «Вот, так всегда…»
Понурую Яну отвели в сторону, сказали разуться и начали обыскивать. «Шахидка, шахидка», — дразнились остальные. Яна хладнокровно перенесла обыск, приказ снова пройти через раму, дальнейшие выкаблучивания последней и, наконец, извинения вымотанного персонала — автоматика, мол, неисправна.
— Цирк, — усмехнулась Яна, присаживаясь.
— Говорят тебе: ауру притуши! — шепнула Лютиэнь. — А то ещё самолёт из-за тебя из строя выйдет.
— Да ну тебя, — рассердилась Яна. — Не пойму, серьёзно ты это или нет? Но всё равно не доставай.
При взлёте ей всё же на секунду стало страшно: а ну как самолёт и правда сейчас вздрогнет, перевалится через невидимую кочку да и рухнет вниз? Но темнеющие лесами московские окраины удалялись по-прежнему ровно, как надо.
Они поднялись над облаками. Открылось густо-синее, космически-тёмное небо, среди которого шипело раскалённое добела солнце. А внизу была сливочно-белая равнина, взволнённая, как песок от ветра. Белизна слепила глаза. Яна отвернулась от иллюминатора и пониже сползла в кресле. Всё. Россия кончилась. Странно, не было больше ни страха, ни сожаления. Яна просто сидела и думала: «Всё…»
Мыкаться в одиночестве по аэропортам ей даже понравилось. Сопровождали их только до Нью-Йорка, и после ночёвки в вылизанной и благоухающей почему-то новой кожей гостинице финалистам предстояло разъезжаться уже самостоятельно. Некоторые боялись. А Яна любила бродить в разномастной толпе, слушая обрывки разговоров, ропот мыслей, пятна настроений, сама оставаясь невидимой и безымянной. Закрытый аэропорт Лос-Анджелеса был как пёстрый оживлённый город, освещённый электричеством вместо солнца. Сами же улицы — много света, пальм и людей в пляжных костюмах — она увидела мельком, и то из окна. Оглядела, сравнила с виденным в фильмах, хмыкнула одобрительно.
В Гонолулу её встретил блистающий голубыми стенами аэропорт — тоже закрытый. Яна искала окно — посмотреть скорей, с чем же едят эти Гавайи?
Ей попалась открытая галерея; она выбежала — и чуть было с непривычки не закашлялась.
В зелёном болотном полумраке вокруг застыли толстые, чёрные, перевитые лианами деревья. Широкие пальмовые лапы-листья лениво шевелились над головой. Было жарко, душно, пахло приторной пыльцой от полубледных в сумерках розовых и белых цветов.
«Ой, — подумала она в замешательстве, — как же я здесь дышать-то буду?»
Свою американскую «мать» шустрая миссионерка углядела издалека. Ещё в России она определила её внешность по голосу. А та узнала её по ярко-синей майке с белой эмблемой программы.
— Привет, Дебби, — помахала она ей рукой.
— Привет, Иэна, — ответила Дебби.
— Я Яна, — поправила девочка. Она с интересом разглядывала короткие жёсткие соломенные волосы матери-хозяйки и её фигуру с худыми сухими ногами и широкой талией. «Как веретено», — подумала Яна.
— И… Иа-на… В общем, пусть остаётся Иэна, — отмахнулась Дебби. — Добро пожаловать на Гавайи! Как здесь говорят, алоха! — она повесила Яне на шею бусы-венок из нанизанных на леску цветов.
— Ой, круто… — протянула Яна. — А где Рассел?
— Муж пошёл за твоей сумкой, — Дебби махнула рукой через плечо. — Мы никак не можем её найти.
— Тогда я пойду помогу, да? — расталкивая толпу, Яна побежала разыскивать Рассела и заодно багаж. Выдача последнего происходила через люк в потолке. Время от времени он открывался, и очередная сумка или чемодан грохалась на ползущую внизу пластинчатую железную ленту и ехала по кругу, ожидая хозяев. Яна озирала этот круг, приложив ладонь к глазам: не проплывёт ли мимо вздутый сине-чёрный кожаный бок? Люк снова открылся и выплюнул её сумку, уже изрядно помятую. Она величаво поплыла по часовой стрелке, пока не оказалась на расстоянии броска от своей хозяйки.
— Жестоко… ух… так обращаться с багажом, — заявила Яна по-русски, но вспомнила, что не пристало, и решила переходить на английский.
При беглом осмотре выяснилось: зубная паста, щётка и полотенце из внешнего кармана убыли в неизвестном направлении. И поделом, надо было внутрь класть. Плотненький усатый Рассел помог ей дотащить сие кожаное безобразие до дверей и потом погрузить на небольшой золотистый грузовичок; Яна села между Дебби и Расселом, и они поехали. Сумрачные пальмы поплыли мимо, впереди вырисовались два высоких небоскрёба — тёмно-синие в сиреневом небе.
— Смотри, — показал Рассел из-за руля. — Вот те «башни-близнецы». Там и есть Пёрл-Сити. Там мы живём.
Яна смотрела на национальную реликвию местного разлива и думала: а ведь они, похоже, этим гордятся…
Проносились новые, незнакомые тропические картины. В долине помаргивал манящими оранжевыми огнями припавший к земле чёрный город, а высоко над ним, на утёсе ветер тревожно ерошил жёсткие шевелюры пальм — чёрных на оранжевом.
К посёлку подъехали, когда совсем уже стемнело. Яна напряжённо рассматривала белеющие заборы и такие же аккуратные, словно белёные, домики. «Они ж все одинаковые! — думала она в смятении. — А как же тогда… ориентироваться?!»
Они остановились у одного из домов на крайней улице. Яна осторожно прошлась около стены дома, опасаясь испачкаться о побелку — и с удивлением поняла, что стена собрана из тонких полосок белой пластмассы.
Они вошли в дом — и Яну овеяло холодной ползучей низовкой. Кондиционер здесь работал, как зверь. В маленьком, на первый взгляд игрушечном домике волшебным образом уместились уютные, немного старомодные гостиная и столовая с резной деревянной мебелью, сверхсовременная светлая кухня, коридор в спокойных серо-голубых тонах…
Между двумя дверями притаилась низенькая конструкция, похожая на полочку для обуви. Её занимало с десяток книг в мягких цветных обложках. Все книги были абсолютно новые.
— А что здесь делают книги? — спросила Яна.
— А где их ещё держать? — пожала плечами Дебби. — Закрывать в шкафу? Обязательно заведутся жуки!
— А это что, все ваши книги?
— А зачем больше? Только квартиру загромождают…
Яна пожала плечами, думая о пыльных шкафах у неё дома: «Может, и правда загромождают…» — и посмотрела на корешки.
Среди пастельно-розовых дамских романов пристроилось сокращённое издание «Приключений Тома Сойера».
— А вот и твоя комната, — показала Дебби.
*
— Я оставляю Вечный Огонь на тебя, о Огненный Горн, — изрекла Йен. — А я пойду добуду для него пищи.
Где-то полчаса назад, проходя мимо залитого костра, она заметила слабо курящийся дымок. Сначала подложила зелёной травы — пусть подымит! Потом по углям пробежал слабый оранжевый огонёк. Яна подула на него, помахала панамкой…
— Да разве так дуют?! — Лёшка отстранил сестру и так мощно дунул, что красные отсветы заходили по его лицу. Среди углей плеснул золотистый язычок.
— Да ты прямо огненный горн, — хмыкнула Яна.
— А ты — Говорящая-с-Огнем, — засмеялся он. — И как только ты его разожгла, его ж залили?
Яна присела на корточки, собирая мелкие стружки вокруг садового верстака (на котором сама до этого выстругивала парные катаны), пока Лёшка размахивал веткой, исполняя над Огнём шаманские танцы.
— Эй ты, Говорящая! — вдруг закричали оттуда. — Тут у меня Великий Дух Воды. Он тушит наш Огонь, блин!!
— Задержи его! — Яна лихорадочно копалась в земле. — Слушай, если Вечному Огню скормить кусок смолы, он ему понравится?
— Шутишь?! — донеслось издалека. — Если Вечный Огонь сожрёт смолу, мы станем непобедимы! Скорей!
Из-за облаков показался румяный край заходящего солнца. Яна бросилась к костру.
Соседский мальчишка и Лёша яростно фехтовали на бутылках с водой. Агрессивный Дух Воды пытался попасть в Яну струёй, но она дотянулась до огня и бросила свою добычу. Он задымился.
— Ну что? — крикнул теснимый Лёша. — Ест?
— Можешь успокоиться, съел уже давно.
Солнце выплыло из-за облака и остановилось, ясное, налившееся малиновым, глядя прямо Яне в лицо. Йен улыбнулась. Позади Лёша прыгал, вскидывая руки:
— Всё! Мы бессмертны!! Нам больше не нужен Вечный Огонь!!!
— Смотри, — сказала сестра. — Вот он, наш Вечный Огонь.
*
В без пятнадцати шесть сработал будильник, автоматически включилось радио. Яна высунулась из-под одеяла, зевнула и снова зарылась в мягкие белые складки.
«У меня ещё пятнадцать минут, — думала она, свернувшись клубочком в полумраке и слушая, как вольно разливается по комнате классический рок, — целых пятнадцать минут!»
Толстое, но совсем невесомое поролоновое одеяло до конца не спасало от холода; Яна зябла и всё больше съёживалась, сохраняя внутри своего кокона трепетную искорку сонного тепла. Наконец, расхрабрившись, она сбросила одеяло и помчалась в душ.
В половине седьмого Яна, согревшаяся и довольная, хрустела на кухне шоколадным печеньем. Тонкие кусочки хлеба, ветчины и сыра из герметичной пластиковой упаковки уложились в бутерброд. Всего понемножку.
Яна схватила сумку и выбежала, наконец, из выхоложенного дома на лужайку. Словно нырнула в густой тёплый воск. Отпрыгнув назад, она остановилась на пороге, решая, где же хуже — в жаре или в холоде.
Дебби отрешённо курила на скамейке у дома. Она дала девочке ленивую отмашку: иди, не опоздай.
И Яна пошла, по-детски постукивая коленками. Одета она была в белую футболку, короткие джинсовые шорты и большие, со скругленными носками кроссовки. Яна выглядела тонконогим двенадцатилетним ребенком.
«А почему я должна просыпаться в шесть? — спрашивала она Дебби прошлым вечером. — Школа начинается в восемь…»
«Автобус приходит в без четверти семь, — информировала мать-хозяйка. — Если ты опаздываешь на автобус, ты уже не можешь попасть в школу. У меня нет времени тебя возить. Ты знаешь, что тебя накажут, если ты будешь пропускать школу?»
«Догадываюсь».
«Тебе могут запретить ходить на занятия,» — поучительно сказала Дебби. Яна хмыкнула: тоже мне наказание! А занятия она пропускать и так не собиралась.
Минуя аккуратные домики, белые низкие заборы, газоны и детские площадки, она подошла к остановке. У застеклённой будочки уже кто-то стоял. Яна прислонилась к углу, молча наблюдая. На неё посмотрели, пошептались и отвернулись.
Автобус пришёл в семь часов — Яне стало даже интересно: а вдруг он совсем не придёт? Все демонстрировали идентификационные карточки — у кого прицепленные к воротнику, у кого — к кепке или карману джинсов. У Яны тоже была такая; она зацепила её за отстающий пояс. Край «прищепки» щекотал кожу. Она села на свободное место; никто не подсел. Она тихо наблюдала, как утренние пейзажи сменяли один другой…
Школа на красном терракотовом холме и сама была красно-бурой, ему под стать. Длинный поезд из четырёхэтажных коробок, соединённых открытыми галереями, гордо стоял на возвышении, озирая свои владения. От школьного порога местность понижалась, прикрытая зелёным, но на ощупь суховатым травяным ковром; с последнего этажа, как на ладони, был виден красный овальный стадион, здание библиотеки, а дальше, в лазурной дымке, — гребёнка мысов и заливов и — океан.
Яна глянула в расписание — первый урок значился как «Гавайские танцы». «Оп-па, с корабля — на бал», — подумала она. Интересно, куда хоть идти?
Почесав в затылке, она направилась вниз, к стадиону. На углу кучковалась неформального вида молодёжь, тонко и надрывно, как балалайка, бренчала маленькая гавайская гитара.
— Привет, — выдала Яна им в спины. — Вы не знаете, где гавайские танцы?
Красноволосая девица в чёрной коже медленно обернулась, облапала её взглядом из-под тяжёлых век и ответила:
— В спортзале, наверное.
— Спсиб, — буркнула Яна, сверилась с заранее полученной картой и вышла на широкую земляную террасу над стадионом. Ни ветерка, тёплое утреннее солнышко. Высоко в небе заливалась какая-то птичка: иври-и-и, ив-ррри! Каждая травинка просвечивала насквозь, каждый камешек отбрасывал длинную тень.
«Ivri-iana» — подумала она. В короткое текучее нездешнее слово вмещалось полчаса людских описаний.
— Прошу прощения, вы не отойдёте вон туда? Здесь нельзя находиться.
Пригревшаяся Яна пожала плечами.
— А почему?
— Запретная территория, — он указал на табличку на сетке. — Не входить.
— А у нас здесь занятия.
— До занятий не входить.
— Ну, хорошо…
За сетчатой оградой уже собирались школьники. От нечего делать Яна включилась в болтовню, пока учитель — подвижная круглолицая девушка — не провела их через пустой спортзал в комнату для занятий и не построила в ряды напротив зеркальной стены.
— О’кей, девочки, па-строились! Ра-зминаемся!
Её прямо распирала энергия.
Яна проследила, как повязывают вокруг бёдер яркие парео, разминают мышцы и начинают отрабатывать движения…
И вот тут она разинула рот.
М-да… Бёдра у них двигались быстрее, чем она успевала за ними смотреть. Ещё хуже стало, когда она попыталась всё это повторить: суставы хрустели, талия, казалось, сейчас переломится; руки, разведённые в стороны, заломило уже на второй минуте танца, и Яна их опустила.
А американки, не сбиваясь с темпа, начали перестраиваться, разворачиваться, движения уверенно и плавно перетекали друг в друга. Яна сдалась и без сил рухнула на резиновый коврик…
Следующий урок она продремала, навалившись на парту, в полном изнеможении. Кое-как до неё дошло, что изучаем историю и административную деятельность (боги! да за что ж мне такое наказание?!) и что свою конституцию детки знают до последней поправки.
Явный недостаток положительных эмоций удалось восполнить на английском: единственное задание состояло в том, чтобы взять книгу, спокойненько читать и набрасывать рецензию. За неимением лучшего Яна взяла с полки детектив и провела остаток урока в городе, где по ночам убивали бегающих трусцой, а сыщик-ирландка упорно искала подозреваемых.
К концу уроков Яна удивлённо поняла, что засиделась. Поднимая облака красной пыли, она вприпрыжку сбежала с холма и втиснулась в поток, стремящийся к остановке.
— Эй, — окликнули её, — тебе не туда! Ты же живёшь на Полуострове? Это маршрут восемь.
— Да?..
— Посмотри на своей карточке! Идём скорей, автобус пропустим!
И Яна побежала за девочкой вдоль узенького тротуара, на котором тесными кучками собирались разновозрастные подростки — каждый знал свой маршрут. Янин оказался в самом углу, где школьные бурые стены не закрывали ярко-синее небо и сочную зелень. Расположившись под деревом верхом на сумке, Яна болтала с маленьким рыжим мальчиком и приведшей её девочкой; звали её Эшли, и глаза и волосы у неё были золотисто-коричневые — ну совсем одного цвета!
— Десять человек в машине? — хихикала она. — И все пьяные?
— Ну да!
— А почему их не остановил полицейский?
— Он и остановил, — сказала Яна, — но так удивился, что сказал: «Ладно, сегодня я вас отпущу. Но если завтра вы! все! на моих глазах!! не влезете вдесятером в эту машину!!!» — Яна даже рукой взмахнула, изображая грозного полицейского.
— И что? — спросил рыжий, как наездник, нетерпеливо поддавая ногами бока своей сумки. — Они влезли?
— Почти. Они начали влезать, и пятый, и шестой влезли, и восьмой, и девятый с трудом влезли, а десятый сказал: «Ну нет, парни, думается мне, меня вчера с вами не было!» А тот парень, что первый влез, ему говорит: «Ну нет, а кто тогда нам на гармошке играл?»
— Смешно ты рассказываешь, — заметила Эшли. — Полицейский никогда бы не отпустил их так просто.
— Так это же анекдот, — объяснила Яна, поднимаясь и отряхивая сумку — на обочине уже гудел автобус. — Это неправда.
— А-а…
— А что такое «гармошка»? — спросил рыжий. — Я Дэниел.
Домой в автобусе ехать в первый раз было страшновато: Яна всё боялась не узнать «своего» дома.
Не перепутала. Узнала. По цветам в саду, по белому дереву.
Дебби посреди гостиной возилась с пылесосом. Яна смутилась, вспомнив волгоградские заветы, и бочком направилась к ней.
— Давай я сделаю.
— Давай, — Дебби оставила пылесос и отвернулась. — Только быстрее. Тара, моя дочь, пригласила нас вечером в гости.
— О’кей. — Яна проворно опустилась на колени и энергично заводила насадкой по ковру.
— И оденься теплее, там ужасно холодно.
«Интересно, что это она имеет в виду? — подумала Яна, поёживаясь: кондиционер по-прежнему работал на полную мощность. — Ужасно холодно, хм…»
Дочь Тара жила метрах в пятидесяти выше по дороге, в таком же доме, только чуть-чуть зеленоватом. У клумбы с зелёной травкой стоял изумрудного цвета фургончик «Тойота».
Яна накинула чёрную джинсовую куртку, но холод всё равно лизал руки скользким языком.
Тара, в отличие от своей матери, была уже откровенно толстой. Забавно было смотреть, как они бухнулись друг другу в объятия.
— Деб, ну что же ты ко мне не заходишь? Так давно тебя не видела…
— О, я так устала, эти дела утомительны…
— Привет, миз Дебби! — по незаметной затенённой лестнице со второго этажа внезапно и шумно свалился хохочущий клубок шоколадного цвета. Уже внизу он не без труда разделился на три. С пола поднялись крепенький темнокожий парень и двое мелких вертлявых детишек разного пола.
Дебби окинула взглядом растрёпанную компанию и хмыкнула.
— Вот, Иэна, — сказала Тара, — один из этих детей — мой муж. Тот, что повыше. Джеффри. А эти юные террористы — Маркус и Алисия.
— Привет, я Йен!
— Кто? — захлопала глазами Алисия.
— Иэна, ты идёшь? — Дебби направилась в гостиную следом за дочерью.
— Давай играть! — требовал старший мальчик, потряхивая коротко стриженной головой. — Мы будем супергероями, а ты будешь злой Моджо Джоджо!
— Моджо Джоджо! — возбуждённо повизгивала младшенькая, дёргая отца за руку. — Скажи, ты злой, как Моджо Джоджо? Ну скажи!
— Ну, я пойду, — слабо повела рукой Дебби (Яна сразу вспомнила изящную утомлённость дам века этак восемнадцатого) и уплыла в гостиную. Джеффри повернулся к Алисии.
— Значит, не злой, да? — угрожающе начал он. — Ну, сейчас я вам покажу… — и выразительно двинулся на них.
— Ой, злой, злой! — захохотала Алисия, порскнула в сторону, как мышонок. Маркус кричал, бил в ладоши. Яна улыбнулась снисходительно, потом одобряюще. А потом тихонько хихикнула.
— Джеффри, — воззвала Дебби из гостиной, где щебетала с Тарой. — Ты идёшь?
— Сейчас, Деб, — мегазло Моджо Джоджо обернулось через плечо и на секунду опять стало добрым гражданином США Джеффри Джонсом. — Мы сейчас пр-р-ридём! — он зарычал, и совершилась обратная метаморфоза.
— А я — супергерой! — завизжал храбрый Маркус, подпрыгивая на диване — подальше от злодея.
— А я — второй! — поддакнула Алисия.
Тут уж Яна не утерпела.
— Ну, тогда я — третий! Берегись, Моджо!!
Рыцари и зàмки…
— Ура, Моджо сбежал! Испугался нас! Эй, Иэна, ты что это собираешься…
Яна подкралась к обитой ковролином лестнице. Джеффри убежал туда, выключил свет и затих, затаился. Яна напрягла ноги, согнулась, как крадущийся индеец.
— Так, тихо… Нет, Алисия, не беги, пригнись. Мы туда проберёмся!
Первый пролёт преодолели тихо и быстро; перед вторым Яна остановилась, легла на ступеньки и, не дыша, как ящерица, поползла вперёд. Дети позади сосредоточенно сопели. Яна с наслаждением чувствовала, как вибрируют, поют соскучившиеся по щекотке нервы.
Затаившись, сливаясь с серым мраком лестницы, она заглянула за угол, в темноту.
А потом вспыхнул свет и раздался крик…
…Рыцари и зàмки.
Запыхавшаяся, красная от бега и смеха, Яна счастливо вздохнула, покручивая в руке бархатистый белый цветок с сочно-жёлтой серединкой. Здесь везде росли такие. Вечерело, они стояли перед домом Джонсов, прощаясь с хозяевами.
— Так приятно было тебя увидеть, Деб, — по второму кругу обнималась с матерью Тара. — А Джеффри всё с детьми, с детьми… ох уж эти дети…
— Да он сам — большой ребенок, — свысока улыбнулась Дебби.
Джеффри весело фыркнул и подмигнул Яне.
— А ещё у меня много фильмов есть посмотреть, — сказал он. — Ещё не так поздно, может, посидим еще?
— Дебби, можно остаться? Немножко!
— Я ухожу, Иэна.
— Но до дома недалеко. Я потом сама приду.
— Как хочешь. Я иду домой.
Яна пожала плечами. А телевизор посмотреть ну очень хотелось!
Когда она вышла, было уже совсем темно. Улица пустовала, но за тонкими пластиковыми стенами угадывалось тёплое, домашнее движение. Они были здесь, но не мешали. А она не мешала им.
И чего Дебби не понравилось? Неужели я не пройду полквартала охраняемой территории?! Может, она решила, что я и Джеффри…
Яна вспомнила, как он ей улыбался. А она-то даже не подумала ничего такого! И не соблазняла она его, хотя, прямо скажем, многие ведьмочки практикуют… А фильм правда хороший был, она не жалела, что осталась посмотреть.
Яна не знала, что сказать Дебби — любое оправдание прозвучало бы неуместным и пошлым — поэтому она молча пошла спать.
*
С некоторых пор Йен не любила смотреть видеоклипы по телевизору. Да и что там смотреть, когда видел такое?
С высоты птичьего полёта она оглядывала широкую панораму раскалённого города. Громадное тяжёлое солнце висело низко над высотными домами, распятое на острой проволоке антенн.
С плоской крыши, высоко над асфальтом, стоял и смотрел вниз тонкий юноша. Белые волосы, широкий белый балахон — солнце заливало его золотом, и он был похож на драгоценную статую. Если бы не огромные живые глаза.
Солнце чертит круг, и снова
За спиною, как часовой…
Чуть короче жизнь и чуть длиннее тень…
Но ответить не готово
Небо над моей головой,
Для чего я здесь встречаю каждый день.
Ждёт, когда я крикну, выплесну боль,
И станет моим проклятьем
вечный город…
Возле него на пустой крыше изогнулся столик с манускриптами, колбами, пучками трав. Молоденький маг лихорадочно колдовал, смешивал, бормотал над зельем, потом в ярости смёл всё на крышу. Разлетелись осколки. Он плакал.
А город внизу жил, нёсся куда-то, кипел и плавился, гнался за чем-то — мимо, мимо…
Здесь меня никто не слышит.
Деньги, кровь, гордыня и спесь
Держат на себе величье этих стен.
Не поможет стать им выше
Слов и судеб адская смесь
И стремленье вверх во имя перемен.
Властью и тщеславьем ты опьянён,
В прошлом и грядущем непрощённый…
…Он устал грозить небу. А, может, понял, что это бесполезно? Он тихо подошёл к краю; в тишине глухо и мерно стучало его сердце; казалось, оно светится сквозь тонкую скорлупу плоти и балахона. Внизу кто-то стоял, что-то кричали; он посмотрел на них свысока. Прозрачная, горящая закатным пламенем капля сорвалась со щеки и, сверкая, воспарила в свободном падении.
Перед глазами проплывало: он сам, робкий беловолосый мальчик, мнущийся в просторном зале; женщина — статная, величественная; она наклоняется к нему, говорит, а он только смотрит, как движутся её губы, и пшеничные волосы на его плечах, и её запах…
След горел на каждом камне.
Ты желаньем был одержим
Заглянуть за грань, презрев былую дрожь.
Ты не верил в покаянье,
Знал, что будешь сброшен с вершин,
Но тянулся ввысь, приняв за веру ложь.
Ты волной подхвачен и вознесён,
Чтоб увидеть сразу
смерть и солнце…
Люди смотрели. Они видели край крыши, и дальше — лёгкую фигурку в ясном небе. А та отделилась от своего пьедестала и устремилась вниз. Последним, застилая всё, перед ними встали его прозрачные глаза. Он смотрел грустно? устало? с сожалением?..
…Ты волной подхвачен и вознесён,
Чтоб увидеть сразу
смерть и солнце…
…Йеннифэр в восхищении глядела на помост. Иллюзия рассеялась, и утомлённый беловолосый юноша опустился на доски. Толпа осаждала его со всех сторон, захлёстывая сцену. Многим нравилось свободное визуальное творчество на основе кипеловских песен. Плагиат? Да вы что?! Просто альтернативный клип!
Йен не полезла на сцену. Она улыбалась спокойно и издали. В разъявшейся на миг толпе она заметила, что выступавшему пожимает руку другой, тоже в белом, но выше и сильнее на вид. Где-то она видела их обоих. Вроде бы они были врагами, и один из них убил другого…
«Не помню точно» — беззаботно подумала Йен и весело помахала им.
*
Неясные ночные грёзы наконец запутались в собственных ногах и отступили. Яна окунулась в свежий, брызжущий солнцем и переливающийся росой на траве новый день. Она вывалилась в него, как в прозрачный бассейн, плюхнулась и засмеялась.
Дебби была в саду за домом. В техноагрегате в её руках угадывалась газонокосилка. Правда, в несколько разобранном виде — какие-то железки валялись рядом. Яна смутилась и тихонько выскользнула в сад.
— Что-то не так? Я могу помочь?
— Не понимаю, чёрт побери, куда это засунуть.
— Хмм…
— Ты видела когда-нибудь газонокосилку?
— Н-ну… издали…
Дебби отвернулась, видимо, считая, что разговор окончен. Яна глядела ей через плечо. Железный стержень никак не желал никуда вставляться, топорщился и бренчал.
— Подожди, а может, эту скобу опустить, а он вставится вот так? — наконец дошло до Яны.
— Хм… может, и так… — упрямый стержень улёгся и довольно щёлкнул. «Наконец-то, догадались» — послышалось Яне.
— Может, я и подстригу? — предложила она.
— Ну попробуй, — Дебби отступила от рукоятки. — Заводится она вот так. Имей в виду: это тяжело.
«Да чего тут тяжёлого?» Яна оглядела блестящую от росы лужайку. Потом завела косилку, сделала пару шагов — и наткнулась на невидимую в траве кочку. Косилка заглохла, пришлось заводить опять, идти дальше и дальше спотыкаться — на первом же шаге…
Зайдя в прохладную тень дома, она почувствовала покалывание, как будто по ногам кто-то ползает. Она посмотрела — её ноги густо обсели жадные комары.
— Ай, блин! — отбрыкиваясь от насекомых, которые за неё просто дрались, она поспешила выйти на солнце. Коварные комары заняли свои позиции под стенами дома и приготовились вести осаду.
— Ну что, Иэна? — спросила Дебби, высунувшись из окна. — Ты закончила?
— Ой… ай… почти.
— Что там происходит? Боже мой, — ужаснулась мать-хозяйка, увидев на Яниных ногах следы жестокой битвы.
А вымотанная Яна уковыляла в свою комнату, столкнула с кровати на пол книги и, раскинув руки, навзничь бросилась на постель. Её взгляд упёрся в белый ровный потолок, на котором…
Янино тело дёрнулось, как будто через него пропустили ток. За стеной, в гостиной, Дебби услышала дикий визг, а потом грохот, и недоумённо оглянулась в сторону комнаты студентки.
На потолке, прицепившись мощными суставчатыми лапами, висела чёрная, жирно блестящая многоножка — прямо напротив Янина лица.
Яна вообще ползучих боялась. Даже на мохнатых домашних гусениц старалась не смотреть. А если такая вот штука упадет ей на голову…
Взвизгнув, она скатилась с кровати и отскочила в дальний угол, к двери. Прятаться было не за что. Многоножка преспокойно отпустила то, за что цеплялась, рухнула на подушку, извиваясь, перевернулась спиной вверх и по-хозяйски прошлась по кровати. «Ах ты, дрянь!!!» Яна подобрала комнатный тапочек и припечатала узурпатора. Насекомое, не впечатлённое ударом, медленно повернулось к Яне и наставило на неё шевелящиеся усы. Яна ударила ещё раз и смахнула многоножку на пол, после чего принялась топтать ногами.
Ноль эмоций.
Когда подошла Дебби, в руках у неё был деревянный молоток. Яна с уважением смотрела, как враг был успешно нейтрализован.
— Вот так это и делается, — заметила мать-хозяйка, с отвращением разглядывая испачканный молоток. — Ты осторожнее, они ещё и ядовитые, эти твари.
«Ядовитые?!»
— О, боги… — проговорила Яна, в тихой панике сползая по стене. Дебби недовольно покосилась на неё.
— Иэна, учти, они приходят туда, где много бумаги. А у тебя тут полно книг. Вот что, перебери-ка ты своё бумажное барахло — там может быть ещё одна.
Смысл дошел не сразу; может, это и к худшему. Ответить Яна ничего не смогла. В мозгу вертелось: а ведь они ещё и ядовитые…
За работу она принялась, только когда Дебби закрыла дверь. Хорошенькое зрелище: храбрая магичка трясётся от страха и осторожно, двумя пальцами вынимает из тумбочки и перетряхивает бумаги.
Вторая многоножка в комнате не пряталась.
*
— Ух ты, — шепнула Яна восхищённо, наклонившись к соседке слева. — Джули, это ты сама нарисовала?
— Не-ет, это моя подруга. Я так рисовать не умею.
И она погладила рукой карандашный рисунок на своей папке: тоненькая девушка с пышными развевающимися белыми волосами перебирает струны арфы, и под пальцами у неё вспыхивают звёзды.
Яна смотрела…
— А ты не рисуешь? — спросила Джули.
— Нет, — вздохнула Яна и опустила голову, — не умею.
А потом открыла последнюю страницу тетради, взяла карандаш и провела по бумаге — раз, другой. Белое поле пересекли две слабые, неуверенные линии.
Отмучавшись на математике, группа потянулась к столовой, но Яна не пошла. Она давно решила взять себе что-нибудь почитать. Небо было пасмурным, терракотовую пыль поприбило к земле. Со здания библиотеки смыло рыжину: оно было коричнево-серым. Дремавшая библиотекарша милостиво пустила её в хранилище; там, в глубине тёмных проходов спали до времени несчётные миры.
Дорóгой Яна читала, забившись в угол сиденья и подперев голову рукой. Дождь стекал по оконному стеклу, шуршали капли, гудел мотор.
Она не сразу поняла, что кто-то заглядывает через плечо.
— Дэниел? Ты чего?..
— Читаю. Можно?
— Можно. Ты садись сюда, будет удобней.
Он боязливо присел на краешек сидения. Яна подвинула книгу к нему.
Дом стоял пустой; она села прямо на ковёр в гостиной и глубоко вздохнула. Так легко, когда за тобой никто не смотрит. Она вскочила с пола и бросилась в комнату, чтобы успеть что-нибудь сделать. Она пока не знала, что; но что-нибудь, чего ей захочется.
Яна села за уроки, разложив книги и тетради по полу. Она лениво водила ручкой: никто не подгоняет, не говорит «быстрее, сегодня мы идём в гости!»
Примеры, примеры… Времени много, не торопись, подумай…
Она отодвинула тетрадь, потом перевернула её и открыла последнюю страницу.
Две слабые, бледные линии…
Она добавила третью — и проступил силуэт. Яна вгляделась — и узнала. Вгляделась ещё внимательней, включила настольную лампу — ей показалось, что на бумаге отпечатались и другие, ещё более слабые штрихи. Кто их оставил? Яна осторожно, боясь нарушить замысел неведомого художника, обвела их.
Гибкие крепкие тела, развевающиеся волосы, взмахи крыльев. Гарпии неслись в танце вокруг костра.
Опьянённая первой радостью создателя, Яна поминутно заглядывала на ту страницу, подправляла, подтирала, затушёвывала; просто любовалась. Уединение ей враз наскучило; она бросила книги и выбежала из дома посмотреть, не идёт ли Дебби или Рассел.
Никого. Яна вернулась к урокам. Спешить, по-видимому, всё ещё некуда.
Дебби явилась вечером и сразу бухнулась в кресло смотреть телевизор. Яна бродила по коридору от своей двери к гостиной и обратно, топталась за углом, решая, поделиться ей своим счастьем или не мешать. Она снова посмотрела на рисунок, острым ножиком вырезанный из тетради: чёткие тёпло-серые линии, каждая — на том единственном месте, на каком нужно. Осмелев от нетерпения, Яна шагнула в гостиную.
— Дебби, знаешь… у меня получилось рисовать. По-настоящему получилось! А раньше я никогда не…
Дебби оглянулась, посмотрела, сморщилась:
— Я не люблю такое.
Пощёчину Яна приняла спокойно: пожала плечами и тихо удалилась к себе.
*
— Это что за красавчик? — спросила Эшли, на секунду отвернувшись.
— Не знаю, — ответила Яна. — Павлин какой-то.
— Кто? Павлин? А почему?..
На остановке полуостровитян объявилось новое лицо — высокий стройный латино. Он расхаживал по тротуару, время от времени спотыкаясь о юных поклонниц, которые липли к нему, как мухи.
— Нарисуй его, — хихикнула Эшли, тыкая в Янин набросок.
— Да он того не стóит. Красуется — и всё.
Дэниел едва успел к автобусу. Он уже издалека махал Яне рукой. Она стояла в дверях, не давая им закрыться. Было здорово снова его видеть.
Она оглянулась — и опешила. На сидении Дэна расположился модный латино. Яна вспыхнула, быстро отыскала глазами Дэниела — не видит ли? Он спокойно прошёл по салону, кивнул ей и сел позади. Вроде бы и не заметил ничего.
А ей самой пришлось подсесть к смуглому пижону.
— Привет, милашка, — потёк его медовый тенор, — я Энрике.
— Иглесиас, блин, — проворчала Яна по-русски. Имя он расслышал.
— Спасибо за комплимент. Многие говорят, что я на него похож.
— Ага. Очень.
— А ты хорошая, — улыбнулся он, — только немножко странная. Ну ничего, — он погладил её по руке, — я займусь твоим стилем.
— Спасибо, — хмыкнула Яна, — я абсолютно довольна своим стилем.
— Задаёшься, да?
— Ничуть.
— Я слишком хорош для тебя, — пробубнил он обиженно.
— Точно. Слишком.
И она отвернулась — сначала к окну, а потом назад, к Дэну. Он вытащил из рюкзака и показал ей DVD-диск.
— «Королева прóклятых»? Ого…
— Взял вчера. Хочешь, дам посмотреть?
— Ага.
Энрике, приняв страдающий вид, поглядывал на соседок, ища сочувствия, а может, одобрения… Кто его знает!
— Я ухожу, — сказала ей Дебби, как только Яна появилась в дверях. — Вернусь вечером. А с тобой хотела поговорить Барбара, твой консультант по адаптации. Позвони ей.
— О’кей. — Яна порадовалась, что снова останется в доме одна.
Она приняла душ, устроилась в широком откидном кресле, с видом скучающей телезвезды закинула ногу на ногу и поднесла трубку к уху. Номер она помнила.
— Барбара, мне сказали, что вы хотите со мной поговорить.
— Да, нам действительно надо поговорить. Мне говорят, что вы не выполняете своих обязанностей по дому.
Яна резко опустила ноги на пол.
— Что?
— У вас есть домашние обязанности, не так ли?
— Н-не знаю. Я не спрашивала…
— А Дебби сказала мне, что ваша обязанность — пылесосить дом. Вчера вы этого не сделали. А сегодня?
Яна молчала.
— Возможно, вы невнимательно слушали ориентационные лекции. Вы должны уделять своё внимание принимающей семье, должны помогать им. Вы понимаете, что значит быть членом семьи, Яна?
— Да.
— Я говорила, они согласились участвовать в программе совершенно безвозмездно. Они ничего не получают за то, что принимают вас. Вам же не составит труда просто иногда помочь им? Правда?
— Да.
— Вот и замечательно. Я надеюсь, наше сотрудничество будет долгим и приятным.
… — Да, — прошептала Яна в пустоту. Трубка издавала вопросительные гудки.
От сознания своей недостойности враз стало паршиво на душе. Яна встала с кресла, прижимая ледяные руки к пылающим со стыда щекам.
Да ведь она же мне ничего не сказала! Я просто помогла ей, а она — «обязанность»! Это просто свинство!
А может, и я виновата. Может, должна была угадать, намёк понять… Может, поменьше бы о себе думала и побольше — о них…
Яна оставила кресло и побрела за пылесосом. Следующие полчаса она с яростью отыгрывалась на напольных коврах, не щадя ни ворса, ни насадки. Злость постепенно рассасывалась в работе. Яна не могла долго презирать себя. «Я всё искуплю, — думала она. — Искуплю и исправлю. Ведь не может быть, что я такая уж плохая. Дебби поймёт. Я ж ей зла не хочу…»
Закончив с пылесосом, Яна загрузила тарелки в посудомоечную машину, протёрла стол на кухне. Она устала. Под ковром обнаружилась многоножка — мёртвая и высохшая. Яна вздрогнула, опустила ковёр обратно и ушла к себе.
На туалетном столике рядом с фарфоровой шкатулкой стоял крем с ароматом швейцарской ванили. Яна натёрла руки, поднесла к лицу, вдыхая тёплый сладкий запах.
Под вечер в дом ворвалась растрёпанная Дебби.
— Иэна, — выдохнула она. — Ты здесь?
— Здесь.
— Собирайся. Сегодня у Маркуса день рождения. Мы идём на вечеринку.
— О’кей. А там всё так же холодно? Что мне лучше надеть?
Дебби на секунду убрала руку из взъерошенных волос.
— Дорогая, мне всё равно, что ты наденешь.
Они перешли улицу и прошагали вдоль неё примерно полквартала. В зелёном домике Джонсов горел свет, у парадного входа теснились машины. В прихожей Джеффри с детьми отбирали друг у друга картонные пластиковые колпачки. Именинник висел на плечах у отца, нахлобучившего на голову сразу два колпачка. Яна дёрнула Маркуса за ухо.
— Эй, у кого тут день рождения?
— У меня-а! Еще и торт со свечками есть!
— И ты их все задуешь? Да не получится!
— Получится! Сама увидишь.
— Привет, Джеффри. Привет, Тара.
Яна приняла у хозяйки одноразовые пластмассовые тарелки с перегородками и понесла в гостиную. Джеффри, скинувший своего пассажира, тащил следом за ней блюдо с тортом. Маркус, притаившийся под отцовским локтем, пытался стянуть с покрытого синим кремом торта декоративную фигурку джедая.
Яна смаковала торт маленькими кусочками, присев на валик дивана. Рядом с ней Дебби с замученным видом отправила в мусорное ведро полупустую тарелку. Яна ложечкой отломила кусочек торта и поднесла к глазам. Из чего же он сделан? Вкус какой-то, вроде сладкий, а не понять… Становилось душно. Гости разбились по кружкам и завели светские беседы. Яне не хотелось обсуждать цены на платья на последней распродаже и то, какие дети эти мужчины.
— У тебя зубы синие, — ткнул её в бок Маркус. Яна усмехнулась.
— А у тебя — тоже!
Джеффри со своего места метнул в неё кубик льда.