Бесплатный фрагмент - Мистический шейх

К ЧИТАТЕЛЮ

У любой истории, проблемы и судьбы обычно имеется много начала. Жизнь текла, течет и, будет течь до самого конца, до того, как «сгорит» Солнце либо Галактику нашу всосет черная дыра. Но одно ясно, что природа людей такова, что очень часто они остаются слепым и глухими к мыслям своих предков. Даже если применить высочайшие технологические способы восполнения потери памяти, что-то, а может быть и нечто важнейшее, будь то важнейшие, галактического уровня знания и человеческий опыт, будь то вечные заклинания потомкам наших дальновидных предков, будут забыты. Мы то знаем, что даже бесценное наследство, дорогие образы, память близких и родных безвозвратно теряются даже в течение жизни одного поколения. А ведь речь может идти о таких феноменах человечества, как проклятье Круга Зла.

Природа зла такова, что она бесконечна. Но что такое само Зло? В чем заключается его природа и смысл? Когда-то В. Розанов в своей книге «Апокалипсис нашего времени» писал: «…Есть в мире какое-то недоразумение, которое, может быть, неясно и самому Богу. В сотворении его «что-то такое произошло», что было неожиданно и для Бога. «Что такое произошло — этого от начала мира никто не знает, и этого не знает и не понимает Сам Бог. Бороться или победить это — тоже бессилен Сам Бог. Так и планета наша. Как будто она испугана была чем-то в беременности своей и родила «не по мысли Божьей», а «несколько иначе». И вот «божественное» смешалось с «иначе»… Речь то идет об абсолютном зле.

Человечество не раз «переживал» ценный исторический опыт «наступания на грабли». В целом наш мир не совершенен, несовершенны и люди, а потому вероятно вечно будем совершать немало непоправимых ошибок. Но как научить людей избегать повторения глобальных ошибок? Как разорвать Круг Зла? Вот в чем вопрос, над которым бились мыслители многих поколений. Нужно сказать, что многие мыслители предлагали свою теорию зла, в которых отражена попытка объединить и примирить два древних и, на первый взгляд, противоположных понимания зла: христианско-боэцианское (зло есть отсутствие добра, соблазн или заблуждение); северно-героическое (зло — внешняя сила, с которой следует сражаться с оружием в руках). Сплетение этих воззрений в ткани произведения многих авторов порождает логику борьбы со злом на постоянной и сакральной основе, причем, прежде всего, в себя самом. Человек до сих пор очень мало человеческого, а притязания на божественность обесценивают и то человеческое, что в нас остаётся.

Сегодняшний день определяет лицо завтрашнего — поэтому мы должны помнить о своей ответственности. Мы должны быть ответственными, преданными своему народу, так как наши потомки неразрывно связаны с нами, и от нас зависит их процветание или гибель. Нужно готовить людей с очень высоким уровнем интуиции, сознания, культуры, интеллекта, прозорливости.

В подтексте книги — это гора-символ Тегерек (в пер. с кырг. — Круг) и символ Зла — Аджыдар (в пер. с кырг. — Дракон). Оба этих символа — это схематичное, отвлеченное, многозначное отображение образа интерпретируемого предмета, понятия или явления. Сквозным для всех трех книг составляющих фабулу трилогии важным сакральным геометрическим символом является Круг по названию одноименной (в переводе с кырг.) горы-символа Тегерек.

Хочу сразу же предупредить, что все события, персонажи, имена — вымышлены, а любые совпадения — случайны. Чего не скажешь о научно-философской выкладке. Они вполне реальны, хотя отдельные утверждения спорны по существу. Изображённые события и события изображения представляют определённую позицию автора в актуализации текстовых стратегий всех трех книг. Во многих случаях при дословном понимании вообще не оказывается объектов, описанных определением. Например, окружность — это множество точек, равноудаленных от точки, называемой центром окружности. Но в реальности нет точек, да и все расстояния измеряются приближенно.

Тема этой книги у многих людей может вызвать непонимание или отрицание. Дело в том, что даже само понятие «Дьявол» можно встретить в очень и очень узком кругу учений. Куда больше религий признают существование «Бога» или «Богов» без всяких антагонистов. И всё же хотелось бы сказать: Попробуйте прочесть данную книгу до конца, быть может, автор придает термину «Дьявол» слегка иное, скажем так, — «более глубинное» значение? А если взять за основу несколько вариантов: Антропоморфный Дьявол — некий зловещий тип, который обладает личностными качествами умного и могучего злодея, а истинный облик его очень страшен и воплощает в себе всю несправедливость и жестокость; Дьявол-отступник — это некий поток энергии, порожденный умами людей, и несущий, кому — свободу, а кому — боль и страдания. Это уже более сложная концепция Дьявола, требующая развитого воображения; Дьявол — это совокупность воззрений на мир, которые глубоко укоренились в нас, и олицетворяет боль, злобу, суету, ложь. Редко, когда человек осознанно решает, в какую модель Дьявола верить, да и верить ли вообще. Чаще всего поток жизни сам бросает нас в то или иное русло, а мы уже ставим на это штамп «Мой выбор».

Говорят, что зло имеет три круга. В первом круге — настоящие изверги, садисты, насильники, способные мучать и убивать людей для удовлетворения своих извращенных наклонностей. Второй круг — такие же испорченные и злобные нелюди, причем, не только соорганизованные в банды и преступные группировки, занимающихся разбоем, вымогательством, но и учёные, исследователи и другие жуткие личности, способные создавать целые системы нелегальной торговли оружием, наркотиками, человеческими органами для своего обогащения. И, наконец, третий круг, так называемый «человек в чёрном», это уже абсолютное зло, направленное против всего человечества, с целью — уничтожить многих и даже поставить крест человеческой цивилизации. Такую личность представляет таинственный монах — Широз-бахши.

«Тайна твоя — твой пленник, и если упустишь его, то сам станешь его пленником», — говорил Омар Хайям. Широз-бахшы — это тот, кто знает тайны, о которых неизвестно другим людям. Он воин Зла и его смерть также времена как и смерть ажыдара. Вот, что нужно помнить людям! — говорится в книге.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, может привлечь внимание студентов и научных работников, а также всех тех, кто интересуется философскими вопросами современности и теории познания.

Исабек Ашимов

ГЛАВА 1

ПРЕДАНИЯ О ГОРЕ-САРКОФАГЕ

Всего три полки с книгами — вот и всего, что осталось в квартире от некогда большой домашней библиотеки после переезда в загородный дом. Остались лишь собрания сочинений Канта, Шопенгауэра, Соловьева, Лосева, Мура, да и научные труды деда, насчитывающие пять десяток книг, расставленных на отдельной полке, которого мы у себя шутливо называли библиотекой Абсолютного Знания с не менее шутливым лозунгом «Познание бесконечности требует бесконечного времени».

Дед у нас ученый, философ и писатель в одном лице. К сожалению, ничего не могу сказать о самих его книгах, так как не читал, а если и прочту, то, наверняка, нескоро. Я вовсе не противник чтения книг. Нет. Но, когда у тебя на руках смартфон…. Ну, кто скажет, что это плохо? Все, что тебе интересно найдешь в приложениях, а вечный Гугл-ака выдаст тебе ответ на любой твой искущенный вопрос. А с другой стороны, что скрывать, нет да нет бывают и у меня припадки черной меланхолии, когда чтение вообще непереносимо.

Помниться, в классе десятом взялся за дедовскую книгу «Круг», но, честно сказать, прочитав десяток страниц мало чего понял, а потому чтение отложил до лучших времен. Как мне тогда показалось, какие-то архаичные, иначе говоря, наивные легенды и предания, какие-то бессвязные мысли, но изложенные с помощью связной речи, как будто бы прикидывались плодами разума и глубокомысленных размышлений по поводу каких-то сакрализованных объектах, субъектах. Так или иначе книга оказалась битком набита либо поставленными, либо спорными, либо вообще неразрешимыми проблемами сферы абстрактной философии, так, что интересного и захватывающего там я для себя не нашел. Однако, недавно взял почитать ту самую книгу мой двоюродный брат Дамир — классический сангвиник, как и я первокурсник биофака столичного университета.

— Слушай, Расул, — оказывается это интересная книга. Как ты мог пропустить? Обязательно прочти! — чуть ли не настаивал он, признаваясь в том, что, будучи в прошлом году на малой родине деда, многое узнал, повстречался со своими сородичами и, если честно сказать, для него поездка туда было своего рода открытием нового и неизведанного мира, и физического, и людского.

Хотя и Дамир не раз признавался, что нынешняя молодежь познает жизнь не через собственных переживаний, живого опыта и книг, а виртуально, через интернет и социальные сети. Нам кажется, — говорил он, — что чужие мысли и идеи вторгаются в наш мир удивительно не вовремя. Да мы и сами, по сути, иногда бываем не готовыми раскрыться им навстречу. Вот почему еще ничего не читая о том, о сем, бываем совершенно неготовыми приобщиться к переживаниям человека, уже осмыслившего и даже описавшего свое познание и опыт.

Должен признаться, что и я — максималист, как, впрочем, большинство моих сверстников, а потому плохо переношу подобные наезды. Когда от меня чего-то добиваются, да еще и ради моего же образования…. Туши свет! Да, современная молодеж — народ практичный, начитанный, признающий только факты, а потому, вполне разумно, презирающий абстрактные размышления.

— Да! Мы смотрим на вещи по-другому, о чем, возможно, свидетельствуют наша прямота и дерзость в поступках и поведениях, а также излишняя категоричность и поверхность в суждениях. Но, оказалось, есть много вещей, вовсе не простых, которых ты не знаешь и понять не можешь. Уже потом, после того как начал вникать в труды деда, мне, если честно сказать, стало откровенно стыдно за то, что навешивал незаслуженные ярлыки на них.

Уже потом я узнал, что именно такие обидные ярлыки, бросающие тень на ученого-прогрессиста, каким был дед по натуре и работе, вывешывали на его труды оппоненты. Дело в том, что самые оригинальные и изящные научные результаты, оказываются, сплошь и рядом обладают свойствами казаться непосвященным чрезмерно заумными, а потому тоскливо-смутными. В предисловии одной из своих книг дед приводит слова, сказанные Альбертом Эйнштейном: — «Все должно быть изложено так просто, как только возможно, но не проще». В этом аспекте, — пишет дед, — открытый мною научный закон, как бы он ни был простым, заслуживает своей непростой теории. Тут он приводит слова уже другого ученого — Ричарда Феймана: — «Если бы я мог разъяснить суть своей научной теории каждому, оно бы не стоило Нобелевской премии». В этом аспекте, — пишет дед, — моя научная теория не ответит на все вопросы даже в кабинете следователя.

Спустя год, на летних каникулах после второго курса начал было читать ту самую книгу «Круг», но опять же взыграла мое виртуальное бегство от чтения до лучших времен. Что говорить, все мы наивные метериалисты и рационалисты. Мы хотим, чтобы все было немедленно объяснено рационалистически, то есть сведено к научным фактам. А тут, как мне показалось тогда, дед в своих трудах допустил непонятное заигрывание рационального с иррациональным, что совсем уж было непонятно. Все надеялся, что при удобном случае получу от него объяснения на сей счет, а также на другие свои догадки, сомнения и суждения, в том числе и по поводу услышанного и прочитанного мною о его малой родине.

— Да, так оно, пожалуй, и началось — дома, приехавший погостить, Сагынбек-ава рассказал интересные предания и легенды нашего рода. Мне ранее никогда не приходилось бывать на малой родине деда и бабушки, а потому было что послушать не без удивления. Откровенно говоря, сейчас мне стыдно за то, что общался без всякого личного интереса с сородичами, которые бывали у нас дома, а сородичей, которые проживали в аиле, вообще не имел ни малейшего представления. И вот, в один из дней летних каникул дед объявил нам с Дамиром: — Чтобы ликивидировать такой позорный пробел в вашей жизни, беру вас с собой в Ляйляк.

И вот мы на малой родине деда. Забегая вперед, хочу сказать, что там, я раз за разом убеждался в реальности многих событий из рассказов деда, бабушки, родственников. Если раньше я был просто зрителем, наблюдавщим за жизнью своих сородичей на расстоянии, то сейчас я узнавал о них воочию и из первых рук. Действительно, этот край, которого дед называет «краем каньонов и пещер», оказался удивительным миром, таящим в своих уголках столько интересного и неизведанного, аж дух захватывает. Дамир был прав, когда после поездки в Ляйляк говорил, что он для себя открыл неизведанный мир.

Действительно, мои сородичи были людьми другого мира, которого до настоящей пары лично не знал и, пожалуй, не понимал. Прав Дамир и в том, что в действительности мы не знали и не могли понимать, как и чем живут люди в аилах, в далеких уголках твоей же родины, мы не могли понять и ценить, что значить для этих людей добро и зло, свет и тьма, не могли понять то, как они осмысливают мир, учение, культуру.

* * *

В тот год лето на редкость было не жарким. Тем не менее, подождав пока спадет полуденная жара, Сагынбек-ава, Суванкул-ава, Дамир, дедушка и я, ближе к вечеру выехали из Исфаны. Пыльная грунтовая дорога Исфана — Джар-кишлак серой лентой вьётся среди адыров и небольших предгорий. После получасовой езды, выехали на открытое пространство. Сагынбек-ава остановил машину у единственного дерева, растущего на перекрестке двух дорог. Это был густой раскидистый чинар, как говорят у нас тупсад, в тени которого, как сказал Суванкул-ава, путники обязательно останавливаются, чтобы не только передохнуть, освежится, но и полюбоваться окружающей природой.

— Эта местность называется Талпак, — сказал он, поясняя, что слово «талпак» означает возвышенная плоскость или же широкий простор.

Действительно, Талпак и был настоящим простором, отсюда открывался панорамный вид на все четыре стороны света. Создается впечателение, что именно отсюда во все стороны вкруговую простираются долины, пашни, поля, мелкие адыры и лощины. Далеко-далеко на юге и западе они упирались в основание гряды белоснежных гор, а на востоке и севере простираются до основания скалистых адыров и пологих пригорок и лощин между ними.

— Вон та высокая гора с крутыми склонами, покрытая арчовыми лесами, называется Кайнар, чуть правее высится сопка Кутчу, — пояснял Сагынбек-ава, показывая на юго-запад. — На склонах этих гор наш род издавна устраивает летовку. А вон видишь, позади этих гор тянутся хребты, покрытые уже снежными шапками — это продолжение Туркестанского хребта. За ними лежат уже таджикские земли.

Сидя в тени чинара, я подумал: — Теперь понятно, почему путники останавливаются здесь, чтобы передохнуть, полюбоваться. И на самом деле, здесь было на редкость свежо и прохладно, густая тень дерева, открытое во все стороны простор и постоянный освежающий ветерок со стороны гор, как бы зазывал путников передохнуть от пыльной дороги и духоты. Наверняка, увиденная отсюда панорама природы никого не оставляет без приятного впечатления и удовлетоврения. Между тем, это оказалось лишь одним оттенком серого. Настоящий контраст ждал нас впереди.

Немного отдохнув от жары, мы вновь загрузились в машину и поехали. Метров через тридцать отсюда дорога соврешенно неожиданно для любого человека, как бы уходит вниз по серпантинам. Такое ощущение, — подумалось мне, что дорога проваливается в каньон и, вместо только что зримого и необъятного простора Талпак, вдруг и сразу взору представляется уже мрачные высоченные каменные стены, как бы давящие на человека со всех сторон. Такое ощущение, как будто человек попадает в закрытое мрачное пространство.

Серпантин заканчивается у самого дна сухого русла. Отсюда еле различимая автомобильная колея дороги идет уже по сухому саю, петляя между скалами. И справа и слева от дороги серые стены причудливых каньонов, испещренные расщелинами и пещерами самых разных размеров, зловеще зияющие своей темнотой.

Разговоры смолкли. Извилистый путь в самом дне высоких каньонов, куда почти не попадают лучи солнца, многочисленные зияющие пещеры и гроты вокруг, выражающие безмолвие, не допускало такой роскоши. Я в полной мере ощутил то состояние, о котором говорил Дамир, впервые попавшем в этот каньон в его предыдущей поездке.

Действительно, человек, попадающий в темень узких каньонов начинает, как бы уже страшится своей дерзости, остро осознавая, что он всего лишь букашка в этом причудливом темном мире. У него сами собой возникают беспокойство, боязнь и странные мысли, сама тайна глубоких каньонов и пещер как будто бы начинает искать своего выражения. Наверняка, к такому лицезрению привыкнут невозможно. Дамир признавался, что ему и на этот раз также стало не по себе.

— Видишь, Расул. Одни каньоны и пещеры. Вот почему этот край Ляйляка — особенный и, называют его «краем каньонов и пещер», — сказал Суванкул-ава.

Точно! Этот край сама древность, тут таинство пещер и многочисленных темных каньонов, в отличие других земель Ляйляка, отличающейся экзотической красотой долин, горных скал, рек, лесов. Пожалуй, это, действительно, особый край, — восхитился я.

Живописные тропы, извиваясь между стенками каньонов, выводят на массивные скальные монолиты, которые играют на солнце всеми оттенками малинового, рыжевато-коричневого и оранжевого цветов. Вот так среди гор и пересохших рек раскинулась этакая природная галерея творений времени, ветра, дождя и солнца. Этот сказочный край они творили день за днем, год за годом, век за веком. Так как горные породы здесь в основном кирпичного цвета с бурыми прожилками, создается прямо-таки сюрреалистический, не то марсианский, не то лунный пейзаж.

— А вот это аил Кара-камар (пер. с кырг. — черная пещера), по названию огромной и глубокой пещеры, — сказал Сагынбек-ава, указывая на пещеру, занимающую почти треть высоты скальной стены напротив села, зияющая своей черной пустотой.

Крошечный аил, маленкие серые глинобитные дома, которые как пауки облепили узкую полоску косогора между высоченными стенами каньона и саем (сай в пер. с кырг. — приречье). На этом фоне пещера Кара-камар выгядела еще более огромной, а ее зияющий широкий вход выделялся своей зловещей чернотой. Удивительно, как можно жить в этих домах, расположенных прямо у основания каньона? — наверняка, читалось на наших с Дамиром лицах. Дальше каньон становился все шире и шире, по широкому саю росыпью текла небольшая речушка Сумбула, а впереди показался другой кишлак.

— Вон тот аил, что впереди — это Замборуч, — пояснил Сагынбек-ава.

Аил расположился на широком и высоком плато, расположенном между саем с запада и вертикальной стеной каньона с востока на широкой полосе полого склона. Единственная дорога петляла меж домов. Где-то в середине села с возвышенности открывается вид на другой широкий каньон с таким же широким саем и с такой же россыпью протекающей рекой Джизген, которая, смыкаясь с речкой Сумбула образует довольно полноводную реку Ак-суу (пер. с кырг. — белая вода).

Когда мы проезжали Замборуч, Сагынбек-ава задал нам непростую задачку на наблюдательность.

— Расул, Дамир. Справа от дороги в предгорьях распологаются дома кыргызов, а вот слева от дороги, ближе к реке, располагаются дома узбеков. Найдите пять признаков отличия кыргызских от узбекских построений и огородов, — шутливо рассмеялся он.

Мы с Дамиром, уже более внимательно начали наблюдать за аилом и почти на перегонки начали перечислять отличительные признаки. Дамир перечислил два признака:

— На кыргызской, скажем условно, стороне, дома на предгорье располагаются довольно хаотично, то на разных уровнях — на пригорке или на ложбинках и ориентированы они, главным образом на юго-запад. Между тем, дома на узбекской стороне села, были размещены на относительно ровной террасе, повторяя линию центральной дороги. Причем, все дома ориентировны в сторону реки.

В свою очередь и я попытался перечислить два признака.

— Сразу бросается в глаза то, что вокруг кыргызских домов деревья и зелень довольно скудны, тогда как у соседей-узбеков дома утопают в густой зелени садов и огородов. Кроме того, на кыргызской стороне я не увидел глинобитных дувалов (пер. с кырг. — заборы), а вместо них были загоны для животных из жердей и колючих веток, тогда как на узбекской стороне, эти глинобитные дувалы четко очерчивали каждый участок с домом, хозпостройками и огородом.

— Правильно! Молодцы! — похвалил нас Сагынбек-ава. — Ну, а пятый признак? Мы с Дамиром переглянулись, незная что ответить. Видя наше замешательство Сагынбек-ава сам подсказал, что таковым является то, что на кыргызской стороне вы не найдете арыка (пер. с кырг. арык — канава), тогда как на узбекской стороне все участки пронизаны арыками, на подобие кровеносных сосудов организма.

Первое, что мы увидели, выйдя за околицу Замборуч — восхитительную панораму долины, раскинутой между гряды высоких гор по обе стороны реки, протекающей внизу широкой росыпью по саю, ширина которой составляет не менее два километра. После мрачного, душного и извилистого каньона выше села, здесь возникает ощущение оазиса — прохлада, простор, шум реки, зелень долины.

Долина встретила нас ароматом луговых трав, зеленью деревьев и тутовников. У самого берега реки — терраса, от которой вглубь гор как бы прорезаются каньоны. По одному из них в Ак-суу стекает небольшая прозрачная речка. Две конусообразные сопки по обе стороны от нее образуют как бы ворота. Поодаль расщелина резко сужается, делает поворот и сразу уходит на новый вираж.

Дорога продолжает витать по правой стороне, вдоль известняковых скальных стен хребта. Вверх, вниз раскачивали машину волны грунтовой дороги. Отсюда еще километров десять до крохотного аила Чоюнчу — исконно малой родины деда. Машина поднимается по пологому подъему и останавливается, свернув вправо от дороги. Отсюда открывается еще более потрясающая картина далеко-далеко простирающихся красно-буроцветных горных кряжей по обе сороны широчайшего и живописного сая.

— Вот она природа родного края! — восхищается дед. — Открывающаяся с высоты даль времени и вечности, красоты и блаженства — все это можно ощутить и увидеть только здесь, в родных мест! — не без поэтики восклицает он, любуясь видом отечественного края.

Вот, что значит для человека его малая родина, где он родился и вырос. Тысячу раз прав наш Чынгыз Айтматов, когда говорил, что именно с аила начинается путь во Вселенную, — подумалось мне. — Именно отсюда наш дед шестнадцатилетним паренком ушел покорять столицу. С той поры прошло больше полвека, дед стал настоящим горожанином, много добился, познал, понял. Тем не менее, малая родина для него имеет самое сакральное значение его жизни, есть и будет сакральным местом в его жизни и истории.

— Вон видишь ту высокую гору? Это и есть Тегерек, — задумчиво сказал дед, указывая на сферическую гору.

За невысокими горами, сквозь слабую, как в этих случаях говорят, нейлоновую дымку, виден был тот самый Тегерек, о котором так часто упоминали в разговорах дед, бабушка и родственники. На нее невозможно было не обратить внимание. Посреди горных окружений, возвышается огромная гора, сферической формы. Внешне она напоминает огромную юрту, обрывистые стены взлетают на высоту почти в полкилометра. Отсюда Тегерек выглядит как непреступная средневековая крепость Бастион.

— Вот он какой! — восхитился я, любуясь видом этой необычной горы.

Когда первый приступ естественного изумления прошел, я внимательно посмотрел на гору. Действительно, предо мной высилась, завараживающая своими размерами и красотой, огромная сфера. Взгянул на деда и увидел, что у него по-настоящему сияющие лицо и глаза. Видя все это, почему-то во мне заговорил биолог. Перелетные птицы, рыбы всегда возвращаются туда, где родились, чтобы снова зародилась новая жизнь. Малая родина завет их, и они являются. В этот момент мне подумалось, что вот и моего деда позвала и встретила земля, где он родился и вырос. Его приезд сюда, наверняка, и есть ответ на тот самый зов родной земли. Мне казалось, что встретились два светлых лика — дед и его малая родина, что их радость сейчас обоюдна. Дед счастлив тем, что вновь повидал свою малую родину, а она, в свою очередь — возвращению блудного сына.

Мы все с восхищением смотрели на Тегерек. В окружении, протяженных в обе стороны гор, она выглядела как рукотворное грандиозное сооружение, схожая с египетскими пирамидами. Когда дед или наши родственники, рассказывая об этой горе говорили, что это величественное видение, как магнит, притягивает всех тех, кто проезжает по этой дороге, кто неравнодушен к великим творениям крастоты природы, притягивает и тех, кто когда-то прослышал миф о нем или просто не равнодушен к давним мифам и сказаниям этого края. Сейчас я полностью согласен с этим.

— Потрясающая панорама! — не перестовал восхищаться и Дамир.

Как на объёмной картине все главное было расставлено в дали — Тегерек, а за ней волны холмов, вершины седеющих гор смешивались с очертаниями горизонта. Вблизи и вокруг нас одеялом расстилалась зеленная долина по обе стороны реки Ак-суу. Основное, не меньше двух километров шириной, русло реки, усыпанное разноцветным крупным галечником, где вода растекалась десятками широких и тысячами мелких ручеек. Так река искала, ищет и будет искать себе путь, чтобы внизу, через сотни километров, соединится с великой рекой Сырдария. Вот на этом пути потоков воды как бы встает Тегерек — могущественный природный монумент, напоминающий знаменитую пирамиду Хеопса.

— Расул, Дамир. Посмотрите вон туда. Видите? Река Ак-суу, собирает свои воды в одно русло и делает довольно резкий изгиб влево, — поясняет Суванкул-ава. — Получается, как будто бы река избегает гору Тегерек.

Я молча смотрел туда, куда указывал Суванкул-ава и ничего не понимал. Все мысли у меня спутались, голова не сображала. Вероятно, то же самое чувствовал и Дамир. Что-то было противоестественным в том, что вдруг, на ровном месте река делает причудливый крюк. Мне подумалось, что в природе ведь тысячалетиями исчисляется противостояние рек и гор, как мягкого и твердого. Причем, как говорил китайский философ Конфуций, мягкое, то есть вода, всегда выходит победителем твердого, то есть камня. А здесь река, как будто бы по своей своей доброй воле огибает гору, а далее течет по-прежнему россыпью, разливаясь по всему саю. Кто знает, возможно, потому эту реку и назвали Ак-суу, имея ввиду не только чистоту ее вод, но и вероятную справедливость намерений самой реки — не подтапливать и не разрушать основание горы Тегерек. Какая-то невероятная сакральность — река, как одущевленный объект.

— Расул, Дамир! Вот это и есть ваш родной край, имя которому «край каньонов и пещер», — не без гордости сказал Сагынбек-ава. — Здесь своя жизнь, своя история, своя поэтик, а также своя философия. Ты только взгляни на эти причудливые и грандиозные каньоны.

— Впечатляет! — восхитился я, искренне удивляясь и с трудом осмысливая увиденное и услышанное.

Если честно, у меня было странное ощущение. Все вокруг казалось по-настоящему материальным, вещественным. Вот, вокруг меня мои сородичи, я их вижу, слышу, разговариваю с ними. Немногословные, но очень сердечные, отзывчивые и добрые, никто из них не произносил ни пафосных, ни патриотических речей, не разглагольствовал и не раздувал былую героику своих предков. Нет! Простой, доступный и по-своему мудрый народ. Было ощущение того, что здесь время застыло в прошлом. Но мы то знаем, что время можно остановить лишь в абстрактном, так называемом римановом, пространстве и то ненадолго. Другая мысль меня в тоску вогнала: понял я, что довелось мне увидеть в эту минуту малую частичку настоящего большого мира этих людей. Я, а, возможно, и Дамир, поняли и другое, что никогда не станем таким, как они, оставаясь все же бесчувственными городскими чурбанами. Если честно сказать, дефицит собственной чувстввенности я ощутил именно тут.

Солнце уже совершило половину своего земного пути, но тем не менее даже в полдень отбрасывало на Тегерек яркие лучи. Мне показалось несколько странноватым, что даже в такие часы Тегерек отбрасывала тень. На восточной стене уже появлялись косые полосы невероятно желто-оранжевого света. Вокруг царило безмолвие, как будто природа замерла. Казалось ее неподвижность таит в себе какое-то непонятное ожидание. Наступившее молчание быстро рассеялось от обращения ко мне Сагынбека-ава.

— Знаешь, Расул. Существует много легенд относительно этих каньонов. Как говорили наши пра-пра-деды, настолько каньоны обширные, глубокие и запутанные, что любой человек, любая домашняя живность, потерявшаяся здесь, уже не появится живой.

Мне в это верилось. Действительно, здесь в этом причудливом краю своеобразие гор, адыров, каньонов, пещер и гротов резко отличаются от таковых в других регионах страны, — подумал я. Из уроков физической географии знаю, что такая гряда гор образовались много миллионов лет тому назад в результате отложений ледников и их движения. Вот цепь гор и предгорий, а между ними горная река, которая как бы «пропиливает» себе дорогу образуя широчайший сай, а река, ежечастно меняющая свой путь, до сих пор продолжает отрезать приречные земли то справа, то слева. А ведь так продолжалось миллионы лет.

— Местность, безусловно, диковатая, но исключительно живописная, — соглашался я. Если бы мне задали вопрос о том, в чем же заключается живописность этого края, я, наверняка, ответил бы, в том, что ландшафты здесь в двух плоскостях — горизонтальном и вертикальном. Обширные плато на самом верху, а долины рек и каньонов внизу. Все остальное вертикальный мир. Причем, везде тени, тени, тени…. Высокие горные хребты по обе стороны реки протянулись с юга, где высятся горы с белоснежными пиками, на север, где смыкается горизонт, а это оказываются сотни километров.

Слева от дороги за рекой Ак-cуу тянулись высокие горы слабо-оранжевого цвета, испещренные, как кажется издалека, сетью мелких и длинных вертикальных трещин. На самом деле, эти склоны таят в себе многочисленные, большие и малые, промытые в толще глины и песка, углублений. Стекая по склону горы, дождевые воды проложили себе путь и оставили неизгладимый, но очень красивый след. Справа от дороги такие же горы. Одним словом, вокруг все безумно красиво. Я поймал себя на мысли о том, что именно здесь расцветает вся политра теней — от слабого до черного.

Проехали километров пять, по грунтовой дороге, проложенной прямо по склону у подножья горного хребта. Внимание привлекло широкое плато прямо на повороте, откуда открывалась настоящая панорама. Сагынбек-ава снова остановил машину, все мы поспешили наружу.

— Вот это красота! — читалось восхищение у всех у нас в глазах и лицах.

Дух захватывает от той картины, что открывается взору. Широчайшая речная полоса, веками намытая белая речная галка, россыпью течет река Ак-cуу. С высоты обрыва россыпь ручеек реки кажутся ниточками ртути на изумрудном дне долины. За саем виден широкий прибрежный луг, тянущейся прямо к подножью горы, а там, взору предстают маленькие аккуратные квадратики рисовых полей и ровные ряды тытовников.

— Вот мы и приехали к Тегерек, — сказал Суванкул-ава, и голос его был торжественным и возбужденным. — Теперь вот посмотри, каков отсюда вид на Тегерек.

Под яркими лучами солнца гора горела кроваво-красным пламенем. От того она выглядела еще более необычной и величественней.

— Наверняка, дед много раз рассказывал об этой горе? Она для нас, для нашего рода является культовой, — продолжал Суванкул-ава.

— Да! Гора действительно величественная и загадочная. А вблизи, наверное, громадье необъятное. Подойти бы к ее основанию.

— Жаль, но туда нельзя, — заметил Суванкул-ава.

Сказал и замолчал. Жду. Он молчит. Потом он чуть поворачивает голову ко мне и снова повторил: — Жаль, но туда нельзя.

Я не стал допытываться. Нельзя, так нельзя. Хотя почему нельзя? Идти в противоположную сторону от того, чего хочешь познать. Это было не по моему характеру. Сожаление, и еще какое-то физическое ощущение неудовлетворенности боролись во мне, когда дед почему-то издали отдавал поклоны Тегереку, а затем Суванкул-ава, Сагынбек-ава минуты двадцать читали молитву. Теперь, я уже осознавал, что так же не способен понять то, чем полна эта мифическая, по сути, гора, как непостижима природа, включая ту скрытую, тайную жизнь в черной земле под этими вечными камнями, о чем непереставали говорит вся моя родня. Ведь мне не впервой приходилось слышать о некой глубинной тайне, связанной с Тегерек.

Вообще в той поездке я не раз, и не два удивлялся некоему телепатическому феномену. Не успевал подумать о чем-то, как тут же мои родственники, как бы успевали их предугадать и высказаться либо пояснением мне, либо очередным вопрощанием ко мне. Вот и на этот раз.

— Обычно с какими словами начинаются легенды и предания? — вдруг спросил Суванкул-ава, обращаясь к нам с Дамиром, и сам же продолжил: — «Было так или не было — кроме бога, свидетелей не было». Ведь так начинаются многие народные сказки, мифы и легенды, — сказал он. — Так вот, как бы то ни было, есть такая легенда и часто можно услышать от людей, что из всех магических и святых мест юга Средней Азии лучше всего запрятан Тегерек. Причем не только от людских глаз. Секреты, скрытые в этой горе упрятаны и в генной памяти и сердцах жителей его окрестностей. Немного помолчав, он задумчиво продолжил: — А также… глубоко в земле под его основанием. Разумеется, сейчас мало, кто знает, что гора то рукотворная.

Мы с Дамиром, шокированные услышанным стояли в недоумении. В голове звучали тысячу вопросов — как, когда, почему, отчего? Возникла небольшая пауза. Затем Суванкул-ава продолжил свое повествование: — Было так или не было — кроме его величества Природы, свидетелей нет. Прошли века с тех пор как свидетели и строители этого каменного саркофага покинули этот бренный мир, а большинство же смертных даже в этих окрестностях в настоящее время совершенно забыли об истинной природе и сути этой мифической горы и представляли их лишь по искаженным былинам дедов и прадедов.

К разговору подключился Сагынбек-ава: — В таких случаях говорят: «Прадеду рассказал его прадед, а тому прадеду — его прадед», — сказал он. — Ясно одно — это было в стародавние времена. Но среди наших сородичей, проживающих здесь, в окрестностях Тегерек — приветливых, простых и добрых, но почему-то скрытных и замкнутых в себе людей, когда речь идет о Тегерек, во все времена были и те, которые смотрели на эту гору с некоторой боязнью и предосторожностью.

— До сих пор? Почему? Что их пугает? — спросил я, вообще переставая понимать услышанное.

— В чем причина этого, никто не знал, и никто всерьез не интересовался, — сказал Сагынбек-ава. — Живут и живут они в своих заботах и в своем мирке. Это очень длинная и запутанная история нашего рода-племени сродни легенды или предания.

Лишь теперь становится понятным догадка о том, что, возможно в наших сородичах говорила и генная память предков, и предания тех далеких времен истории еще сакской цивилизации. Я понимал, что иногда бывает достаточным то, что «в жизни так бывает», что «такое иногда случается». А если мы будем слишком докапываться до сути различных мифов и историй, то мы рискуем потерять чудесную веру в то, что принято называть целесообразностью сущего. Предания и есть предания, отношение к ним, наверное, и должно быть соответствующим, — подумал я и целиком отдался своему слуху.

Суванкул-ава продолжил свой рассказ: — Тегерек, его окрестности, испещрены каньонами и пещерами. Легенды вторили им, что здесь всегда следовало бояться не только диких зверей. Всех, кого судьба и обстоятельства забрасывали в эти каменные края, подспудно не покидало чувство опасности. Но что за опасность — никто и никогда, а тем более наши современники не смогли бы объяснить. Ведь, как говорится «земля полнится слухами», — закончил он.

— Рассказывали, что будто бы на вершине этой горы видели странные огни, были случаи таинственных болезней и несчастий, случающихся с забредшими сюда чужаками, — добавил Сагынбек-ава. — Здесь могли поджидать и другие, гораздо более прозаические опасности: люди, обычно чуждые, могли потеряться, свалиться в расщелину скалы, могли упасть, покалечиться, сломав руки-ноги.

— Да-да. Рассказывали, что люди зачастую переоценивали свои способности ориентироваться в каньонах вокруг Тегерек, заблуждались, помногу дней не могли найти обратную дорогу в лабиринтах Ажыдар-сая, — продолжил Суванкул-ава. — Существовало поверье о том, что будто бы напившись воды из скудных родников, которые появлялись у подножья горы то там, то тут, человек терял память, лишался рассудка, либо заболевал неизлечимой болезнью.

Если признаться, мне не раз и не два доводилось слышать небылицы, связанные с этим необычным краем. Поговаривали о том, что у чужаков прибавляется новое страдание — страх темных каньонов и пещер. Рассказывали о том, что страх — неразлучный спутник в этих краях, что страх связан с безмолвием в глубинах каньонов и пещер, в особенности в ночи, когда солнце скрывается за горной кряжей на востоке. Этот страх действовал на чужаков по-разному, но главным образом, они поподали под власть суеверий и мистификаций, им мерешились какие-то невнятные существа и звуки в темных закаулках каньонов.

Странные места, странные люди. Лишь потом уже я понял то, что разумы нынешних людей, живущих на низинах горной кряжи, за которым высился Тегерек, — чутких, добрых, даже сегодня почти не тронуты логикой. Когда речь заходила о горе Тегерек, которую они рассматривали, как тотем своего рода — «кара-кулы», мысли их всегда воспламенялись, как маяки, захлестываемые волнами эмоций от незримого присутствия в их сознании исторической памяти об истинной природе этой горы.

Я вновь взглянул на Тегерек, но уже совсем другим взглядом. Вот она та самая огромная гора, которая возвышается перед нашим взором. И вправду, в отличие от своих соседей эта гора взмывала вверх, как голова закопанного в землю гиганта, с короной из крупных глыб камней по краям вершины. Громадная, устремленная ввысь и вширь гора, стены которой за многие века побиты непогодой, гордо возвышается над остальными горами и над Ак-суу, что протекает неподалеку от ее основания. Она особенно восхитительна в свете заходящегося солнца, когда его неровный свет расцвечивает гору полосами.

Когда мне говорили о том, что, когда люди проезжают или проходят по дороге Замборуч — Чоюнчу, создается впечатление, что Тегерек поворачивается вокруг своей оси, глядя им вслед, я неверил. Но на этот раз я убедился раз и навсегда в правоте такого высказывания. И вправду, гора выгядит как голова закопанного в землю гиганта с эффектом 3D.

* * *

Солнце пустилось в обратный путь, на запад, начало вечереть. Почувствовалась предвечерняя прохлада. До родового аила оставалось полчаса пути. Я невольно взгянул на деда. Он предавался, возможно, таким вот размышлениям: много лет прожито, а разгадка такой сакральной тайны ему до сих пор неведомы. Побыл немножко в этом мире, а потом, прежде чем эти тайны откроются, состарится и умереть? — наверняка думал он. В последние годы чувствовалось, что им овладел какое-то непонятное беспокойство. — Нет! Нужно сделать так, чтобы миф о Тегерек стал бы известным и поучительным для людей в целом — наверняка подумовалал он.

С той поры, когда он написал книгу «Круг», прошли годы, но в сутолоке дней такая мысль, возможно, у деда все отодвигалась и отодвигалась назад. Между тем, чувствовалось, с появлением этой мысли жизнь его стало багаче, он обрел новые гаризонты. Чувствовало, что, ему, уже старому человеку, было приятно сама атмосфера жизни в этой глуши, сама жизнь его родичей. Приятно было, как мы с Дамиром — его внук с искренним интересом вникали в местную жизнь, с нескрываемым интересом познавали тайны этого далекого края.

И для меня интересного действительно было много, — подумалось мне. — Но мне хотелось, как и деду, в полной мере уяснить скрытую сущность тайны Тегерек. Чего стоит, например, такая тайна. Рассказывали о том, что кому удавалось подойти вплотную к стенам горы, удивлялись тому, что им казалось странным запах этого места, все вокруг источал запах корней, сырой нетронутой земли, глыбы камней. Многие упоминали о том, что здесь воздух был насыщен тревожным ощущением какой-то непонятной настороженности.

Как мне рассказывали, таинственность этих мест еще более подчеркивало то, что время от времени тишину нарушала трель невидимой птицы, чей голос был мрачноватым и нерешительным, как у детей, которые шепчутся в зале с высоким потолком. Рассказывали и о том, что за версту от горы человеком вновь овладевал покой, умиротворение и медленная продуманность. А в самом аиле время и места казались оставшимся в прошлом, здесь уже хотелось укрыться даже от медленного течения жизни. Казалось, что здесь можно было укрыться даже тогда, когда обрушивается окружающий мир. Такой вот контраст, такой вот колорит.

— Сагынбек-ава! Эта гора очень похожа на саркофаг Чернобыльской АЭС, — сказал я, пораженный увиденным.

— Точнее это не гора, а каменный саркофаг, — многозначительно заметил Сагынбек-ава. — Тегерек такой же рукотворный, как и чернобыльский саркофаг. Разумеется, есть между ними сходство — та же величивая монументальность, та же таинственность и функциональная предначертанность. И ты не первый, кто осознает сходство Тегерек и чернобыльский саркофаг, — сказал он.

Ну, здесь я уже не выдержал. Может быть молодо-зелено. Но, почему-то во мне разыгрался праворуб и космополит, наверное. До сих пор незнаю и непонимаю, что на меня нашло.

— Да нет же, Сагынбек-ава, это обычная гора, рожденная силами ледника, — воспротивился я. — Вот посмотрите вокруг. Этот каньон, на дне которого мы с вами сейчас пребываем — это не что иное, как путь ледника с тех высоких белоснежных гор, входящих в туркестанский хребет, в сторону сырдарьинской низины где-то там внизу за сотни километров. Это след ледника, насчитывающий много миллионов лет до нашей эры. Ледник давным-давно исчез, оставив глубокие каньоны и пещеры. А вон там, где расположилось село Ак-cуу, произошло слияние двух ледников, — чуть-ли не вскричал я.

Если признаться, мне так и хотелось сказать Сагынбек-ава, Суванкул-ава, что, как-то странно вы рассуждаете, мои уважаемые. Странная у вас аналогия и какая-то непонятка с совершенно абстрактной горой-саркофагом, злобно-зловредным драконом, коих вообще не бывает в природе. Что за чертовщина, в конце концов?

Воцарилось зловейщее молчание. Вначале я испугался своей дерзости. Но, а с другой… Сам себе наставник, я привык следовать своим правила и мыслям, ни на кого не оглядываясь. Мой максимализм и мое воспитание не позволяли мне вот так запросто соглашатся с чужими мнениями. Тем более если я уверовал в своей правоте. Вот скалы, протянувшиеся по обе стороны реки с низинами по обе стороны, достигающие до двух километров по ширине, тянутся с юга на север, постепенно становясь все шире и ниже и, наконец, сливающейся с низинами реки Сырдарья, что в Таджикистане.

— Вот посмотрите Сагынбек-ава. Так оно и есть — песчаник. Я, чтобы доказать свое, не поленился подойти к основанию ближайшей горы. — По правде говоря, некогда, то есть много миллионов лет тому назад, в здешних краях образовались высокие гребни песчаника по обе стороны ледника. Ледник растаял, а по краям образовались высокие утесы из песчаника. — Так, что Сагынбек-ава. — Ваш Тегерек из того же материала, как и эти горы.

Сагынбек-ава рассмеялся, похлопывая мне по плечу. — Расул, сынок! Пусть миф останется мифом. Кроме того, есть и другие причины, — сказал он снисходительным тоном.

По правде говоря, я остался в недоумении. Что за бред? Какие еще причины? Но, из уважения к Сагынбек-ава не стал его оспаривать. Жизнь дяди насчитывала уже около шестидесяти лет, а мне лишь едва двадцать лет. Вспомнил и назидание деда перед приездом сюда. Ну, что ж пусть будет по- ихнему, — решил я. А с другой стороны, именно среди своих родственников во мне появилась какая-то внутренее убеждение о том, что должен очень постараться вникнуть и понять все лучшее, что таилось в их народной мудрости. Хотя, вначале, мой скепсис противился воспринимать наивности и нелогичность некоторых их суждений, нравов и поведений. Вот так меня потянула в гущу родовых историй и событий, захотелось осмыслить ту самую фантастическую легенду о Тегерек, о героических предках.

Мне вспомнился рассказ Дамира, когда в прошлом году он впервые побывал в здешних краях. Ему, как и мне было интересно узнать то, чего не знал и, все незнакомое тянуло магнитом.

— Помнится, я с Салям-ава проезжал по дороге, которая петляла среди многочисленных русел реки, — рассказывал Дамир. — Дороги, как таковой не было, и водитель грузовика каким-то внутренним чутьем угадывал, где можно проехать, не застряв в водах.

— Смотри, — Эргеш-ава протянул вперед руку по направлению к северу. Дамир повернулся, чтобы взглянуть туда, куда указывал он, прикрыв рукой глаза от солнечных лучей. — Посмотри получше. Посмотри на ту гору. Вон там, — он указал на округлую высокую гору.

— Да, да. Вижу. Вот это громадина! — восхитился Дамир, — прям, как пирамида Хеопса.

— Это больше, чем просто гора. То, что ты видишь, это Тегерек — саркофаг в котором замурован ажыдар. Это каменный склеп, стоящий среди скал уже многие сотни лет. Если пожелаешь, я расскажу тебе об этом позже, когда прибудем в аил.

Дамир был крайне заинтригован и с жаром тогда вопрошал, что за саркофаг? Зачем его построили? Почему здесь? Что за склеп? И что еще за ажыдар? Мысли теснились у него в голове.

— Зачем вообще нужно было строить такой саркофаг? — спросил тогда он. — Это же глупо. Я понимаю логику построения египетских пирамид, которые являются усыпальницами фараонов, которых люди приравнивали к богам. Ну, а здесь? Богом забытой глуши, причем, наспех, практически бесформенно насыпью, — недоумевал он.

Дамир признавался, что слухи о Тегерек, вначале воспринимал как диковенные, что и у него появлялись мысли о том, что в этом краю царит какой-то непонятный ложный идеал, что все события вокруг Тегерек, поначалу воспринимается, как некая героизация своих предков. Ну, типа сказка об извечной борьбе злого дракона и людей с обязательным в этих случаях победой драконоборцев.

Дамир вспомнил, как Эргеш-ава и Салям-ава недовольно взглянули на него, но ничего не сказали против моей дерзости. По приезду в аил, этот разговор забылся, а утром следующего дня он пристал с расспросами к Эргеш-ава. — Что за Тегерек? Расскажите об его истории.

Эргеш-ава удивился этому — А что это вдруг? Кто ни будь, уже тебе рассказывал о Тегерек?

— Да, так обрывками, — уклончиво ответил Дамир. — А может быть это просто сказка?

— Может быт, — неуверенно протянул Эргеш-ава, но уже в следующей минуте воскликнул: — Хотя нет! По-моему, все было взаправду! И ты этому тоже поверь, — посоветовал он.

После небольшой паузы, он продолжил, — я всегда удивлялся, насколько люди полны предрассудков. Однако, если бы только один человек рассказал бы эту историю, я назвал бы его фантазером или даже сумасшедшим. Но об этом говорили многие, пра-пра-прадед рассказывал прапрадеду, тот рассказывал прадеду, а этот прадед рассказывал деду, дед — отцу. И так много веков к ряду. Сам черт сломает ногу, пока разберется «было это или не было».

Дамир рассказывал, что он, Саттар-ава, Эргеш-ава, Салям-ава и Самат-ава сидели за завтраком на топчане и смотрели в сторону Тегерек. Ясное утро. Солнце вырвалось из объятий гор. Его скользящие лучи теперь озаряли самую восточную стену Тегерек, зажигая пламенем его склон и глубокую расщелину. Стены горели теплым красноватым светом, как будто кровь бежала по холодным горным артериям. А вот позади, Тегерек оставлял густую, почти черную тень.

— Смотри, Дамир, — сказал Саттар-ава, — у тебя есть возможность посмотреть на прекрасное зрелище. Ты только посмотри, какая красота. Скажу так. — Тегерек — это и есть место высшей магии.

— Что за чертовщина, что еще за магия? — недоумевал в душе Дамир. — Я, конечно же, не понимаю, все это. Но это из области язычества. А точнее тенгрианство, то есть по-научному, поклонение природным объектам, — заявил он тогда.

Помнится, Дамир, после поездки в Ляйляк как-то выразился о своем ощущении. — В Ляйляке, я, как будто попал в машину времени. Вот тебе руль, тормоз, газ. Вот это педаль сцепления с реальностью, а вот это переключатель времени — в будущее или в прошлое. Если хочешь попасть в прошлое послушай рассказни о Тегерек, Келин-басты, Кара-камар, — говорил он. Ну, как здесь не вспомнить фантаста Г. Дж. Уэллса «Единственное различие между временем и любыми из трех пространственных измерений заключается в том, что наше сознание движется вдоль него».

Вот и я сегодня сижу среди своих сородичей в глухомани, слушаю их наивные рассказы. И снова вокруг сумерки беспространственного времени или же безвременного пространства, которые сомкнулись вокруг меня.

Теперь вот, как и Дамир, загадкой Тегерек заинтригован и я. Верить — не верить. Про себя подумал: старые истории, легенды и мифы стали частью самой жизни простого народа. Странно, как будущее тесно связано с прошлым, так что и то, и другое проходит через настоящее, как огромное колесо… Ночью мне приснился необычный сон. Образ из ночного сновидения возник передо мной: большой черный круг, безжалостно толкающие вниз, — огромное колесо, давящее все перед собою. Каким-то образом прошедшее вторгается прямо в настоящее, отбрасывая длинную тень.

В прошлом году Дамир, находясь под впечатлением увиденного и услышанного о Тегерек в Ляйляке рассказывал о том, что однажды Гапар-молдо и он сидели на пригорке и смотрели в сторону Тегерек. Если глаза Дамира выдавали неподдельное восхищение увиденным, то глаза Гапар-молдо выдавали озабоченность и усталость. Почему? Что творилось в его душе? Его оказывается одолевали мысли: как необычайно и странно быть здесь; смутные времена мы переживаем; живем в слишком тесном единстве с горой Тегерек, чтобы не почувствовать беспокойства в окружающих нас землях. Каменный саркофаг еще на своем месте. Он еще не разрушился. Но процесс разрушения явное. — вот что оказывается беспокоило этого человека, — удивлялся тогда Дамир.

Вот и сейчас, я и Дамир внутренне почувствовали настроение Суванкул-молдо. — Странные времена наступили, все меняется, наверняка, размышлял он при себе. — Теперь больше знаем о том, чего боялись, но не могли назвать. Все озабочены трагедиями нынешнего времени, но никто из людей не осознает в своем сознании мысленное присутствие Зла. Они не могут представить, что сулит им ближайшее будущее.

Знать бы мне и Дамиру, что и Гапар-молдо, и Суванкул-молдо — эти проницательные старцы нашего рода не раз приходили в отчаяние оттого, что благополучие рода людского зависит именно от судьбы Зла. — Мы должны избежать трагедию очередного Зла — твердили при себе и Гапар-молдо, и Суванкул-молдо, читая традиционные заклинания.

В прошлый приезд Дамира удивил рассказ Суванкул-ава о своем сне. — Вдруг почувствовал холодное покалывание по всему телу. Что-то прикоснулся к моему разуму, торопя поскорей добраться до укрытых туманом Тегерек. Потрясенный, я, вдруг, внезапно осознал, почему при последней встрече с Широз-бахшы — есть такая темная личность, почувствовал ничем необъяснимую печаль и беспокойство. Тогда страсть этого человека к злу и то, что он вертится вокруг Тегерек, как поговаривали люди, читает какое-то заклинание, лишило меня душевного покоя, — рассказывал Суванкул-ава. Он признавался, когда бывает вблизи Тегерек, тревога и сомнения загорались у него с новой силой. И на этот раз, чем ближе приближались к Тегерек, тем больше ощущалось у Суванкул-ава возрастающее беспокойство. В тот день он долго читал намаз, сидя у подножье горного хребта, за которым высилась Тегерек.

Хочу сказать, что рассказ Дамира — это не вся правда и не только правда. Есть здесь две шероховатости. Во-первых, вся та же сказочность событий, связанных с Тегерек и пещерами, а с другой стороны — мы же не вчера родились. Я и Дамир — студенты. Мы оба видели, что наши родственники не просто разговаривали с нами, они еще и наблюдали за нашими реакциями. Опять-таки странно. Создавалось впечатление, что мы якобы рассуждаем неправильно, либо с их точки зрения, то, что они рассказывают о Тегерек и ажыдаре — эта чушь вовсе не чушь.

Продолжу уже свой рассказ. Итак, мы по дороге в родовой кишлак.

— Ну, а теперь, после того, как мы поздоровались с Тегерек, пойдем к себе, в аил, — сказал Суванкул-ава, вставая с места и идя в сторону машины. А, обращаясь ко мне и Дамиру, — он повторил, — пусть миф останется мифом. У нас свое представление о движении Природы. Мы — люди маленькие, живем своими маленькими заботами, у нас свои представления о Добре и Зле. Так что будьте к нам снисходительными.

Я чувствовал, что попал в почти неизведанный мир, все казалось новым и необычным — природа, люди. Я вспомнил недавнюю беседу с дедом перед приездом сюда.

— Человек, уезжающий в далекие края, где он еще не бывал, хочет он или не хочет, но должен быть готовым к неожиданностям, приспособится к новым обстоятельствам и нравам людей, — начал дед издалека. — Он должен быть готовым, возможно и отречься от многих стереотипов, от тех правил и принципов, которыми до сих пор руководствовался в своих поступках и поведениях, — говорил дед. — Вот Дамир, который в прошлом году уже побывал в этих краях. Веселый нрав, особый дар коммуникативности снискали ему уважение и почет у родственников. Теперь это следует познать и тебе.

Я в глубине души признавался, что, как человек закостенелый в привычках и суждениях, пока с трудном понимал мысли людей нового окружения. Вновь вспомнились детали беседы с дедом.

— В наших краях народ самобытный, — сказал тогда дед, — наши сородичи очень простые и по своей простоте, скажу так, далеко непросты. У них особый склад ума, мыслять они простыми категориями, но проницательны и мудры по-своему. Тебе, впервые общающейся с ними, самое трудное — это выработать в себе должное отношение к ним, да и ко всему окружающему. Например, обычную учтивость ты должен заменит в себе снисходительностью, искренностью, терпеливостью, обстоятельностью в словах и делах. Только так, а не иначе ты можешь заслужить доверие и уважение сородичей. Наши сородичи привыкли принимать жизнь такой, как она есть, и считают тебя своим по крови. Так оно и есть. Ты один из них и никогда это не забывай.

Однако, я понимал, что наступили совершенно другие времена, нравы, обычаи. Никто же не отрицает, что мы принадлежим к другому, более развитому миру. Нравы, обычаи и взгляды этого мира не отличались ни такой простотой, ни прямотой и искренностью, ни такой непреложностью. Здесь мир архаичен до предела, а время течет будто густой сироп. Между тем, молодежи в наше время нужны разообразие и многранность. Разумеется, я понимал против архаичных обычаев, нравов можно идти, только в том случае, когда логика на твоей стороне. Но жизнь не зиждится лишь на логике. Где же место сердцу, чувствам, душе и разуму? Нескрою, что все больше чувствовал, что во мне пробуждается какая-то духовная сила моих предков.

* * *

Вечерело, солнце уже садилось, лучи его били прямо в глаза. Мы почти вьезжали в родовой аил. Ну и деревня! — таково было мое первое впечатление об аиле. Два десятка хижин из красноцветных и серотемных глин разбросанные на адырах по всему предгорью, а между адырами вьется пыльная дорога. Вокруг лишь адыры, покрытые осоками и редкими островками кустарников. Ни воды, ни зелени, бурая замля, покрытая колючками, будто здесь прошлись с огнеметом, сжигая все живое. Как будто действительно аил попал под огнемет. Одним словом, жуткая дыра. Однако, интересно то, что, отступя ниже на полсотни метров начинается зелень вокруг проткающего широкого арыка. Сочная трава, тытовники, ивы, камыши. Здесь, все, что открывается взору от края и до края, являет собой высшую степень гармоничного единства, стихий и времени — образец полного природного симбиоза красоты природы.

Дед попросил остановить машину на пригорке, откуда Чоюнчу был виден как на ладони. Мы дружно высыпались наружу.

— Вот и родные места. Все вокруг родное — люди, дома, дворы, аил, окрестные горы, река, долины. Здесь благодать, покой и тишина. Переехать бы сюда навсегда, — с настальгией протянул дедушка, многозначительно и вопросительно посмотрев на меня и Дамира. Мы с Дамиром перегялнулись. — Да. Наш дед смертельно устал от города, — подумалось нам.

Как бы угадывая нашу мысль, Саитмурат-ава, Калык-тага, Бавабек-ава многозначительно посмотрели в нашу сторону и кивая в сторону дедушки. — Видите, как наш аксакал рад приезду сюда на свою малую родину, — громко сказал Саитмурат-ава. — Мы всегда рады вашему приезду.

— Расул. Дамир! Эти земли являются и вашей малой родиной, которую вы не должны забыват, — сказал Калык-тага.

— Более того, в будущем вы должны его прославлять! — восклиникнул Бавабек-ава.

Действительно, здесь все было иначе — благодать сельской природы, простота и доброжелательность людей, — подумалось мне. — А в городе… тоска — слухи и скандалы, насилия и пикеты, пробки и толкотня, спешка и абсолютное безразличие людей. В город нас ведет одно — несбыточная мечта, лихорадка владеть, завладеть, жажда иного мира — мира хлеба и зрелищ, а вокруг тебя толпа утопистов и мизантропов. Нынешние города тонут во зле, там разлад и хаос. В этот момент я как никогда понимал настальгию деда. Вот почему деда всегда тянуло именно сюда. На мой взгляд, даже жизнь вне города на дача не доставляло столько радостей, как жизнь в аиле, где родился и рос.

— Вот она благодать по-настоящему! Вот где рай земной! — продолжал восклицать дед. — Здесь хоть ненадолго можно вернуть то, что навсегда утрачено, есть возможность слиться с природой, сбросить негативную ношу сознания. Чем не рай? Дед, замолчав немного даже прослезился. Кто знает, может быть, действительно, если это рай, то деду, возможно, хотелось бы остаться здесь и закрыть глаза в последнем долгом сне рядом с теми, чьи жизни сплелись с его жизнью, с жизнью его родителей и близких.

Именно в такие минуты нам с Дамиром думалось о том, что впервые ощущаем некое единство, которое пробирает нас почти до слез, чувство обостренного понимания, которое расширяется, приобретает объем и более четкую форму, некую уверенность в собственном опыте, больше не одиноком, ведь мы нашли поддержку в родственных нам переживаниях. Все это заиграло в нас новыми смыслами и гранями, обрел новую словесную форму в наших рассуждениях, намерениях, надеждах.

Вместо с тем, если быть честным, то нам местность и аил были по-настоящему странной картиной и чистейшей архаикой. На исходе первый десяток двадцать первого века, а здесь почти средневековье. Голые адыры, два десятка приземистых саманных домов, разбросанные то тут, то там, причем на внушительном расстоянии друг от друга, а также рядом с ними загоны для скота из жердей и прутьев колючих кустарников, произрастающих недалеко в лощинах. Лишь по обе стороны арыка, там внизу в пойме реки Ак-суу росли тополя и ивы.

Аил растянулся на узкой террасе между подножием адыра и правым берегом реки Ак-cуу. На левом берегу возвышается живописная высокая отвесная скала высотой в несколько сот метров, протяженная долеко-долеко вниз и верх. Практически полная аналогия с крепостной стеной. Стена, обращенный к кишлаку, абсолютно неприступна, лишь в одном месте на вершину ведет тропа, прорубленная некогда жителями для того, чтобы по нему перегонять скот туда наверх на равнинное плато с обширными пастбищами. Справа от тропы зияет темный вход в большую и глубокую пещеру, высота которой занимает почти половину высоты горной стены.

Вечер загорелся потрясающим закатом: солнце, опутанное щупальцами туч, вспыхивало вулканом, освещая потухшее небо. Пока на западе бурлил и вспыхивал вулкан заката, на востоке всё ярче загорались низкие звезды. В родовом аиле нас встретили по-настоящему горячо и сердечно. Вот, что значить малая родина. Каждый старался обнять нас с дедом, поцеловать, высказать благославление. Столько теплых слов приветствия. Мне было очень трогательно такая сердечность моих родственников. Собрались в доме Салям-ава. Вот, сидят вокруг тебя твои близкие родственники, которых мы знали, сородичи, о которых мы незнали — Кадыр-тага, Кудайберди-тага, Баит-ава, Эшанкул-ава, Кожоназар-ава, Исманали-ава, Мухтар-тага, Турдубек-ава, Аккул-ава, Алимбек-ава. Всех и не перечислишь. Открытость, доброжелательность, искренность, ни тени условности, лжи и наигранности в отношениях. А что еще нужно человеку на этом белом свете?

Мы с дедом чувствовали себя здесь как дома. Лишь теперь я понимал, что ничто не заменить родственность душ, комфорт общения, близость суждений. В глазах каждого можно было прочитать искреннюю доброту, заботу и нежность. В особенности наших апа, эже, жене (пер. — с кырг. соответственно, матери, сестры, невесток): — Ханзат-эне, Чинихал-эне, Чынар-эне, Чолпон-эне, Дана-эже, Минавар-эже, Мария-эже, Адалат-жене, Ашир-жене, Насип-жене. Идет неторопливый разговор о прошлом, настоящем и будущем. Разные по возрасту, но жизнь, которую они вели, выковали из них определенный тип людей — обстоятельных, неторопливых, выносиливых с крепкими мускулами. Загорелые лица, спокойные и добрые глаза, по всем признакам довольные своей жизнью и судьбой.

Вечерняя трапеза затянулась до глубокой ночи. Женщины и дети собрались домой, а мужчины, как это принято здесь, в честь приезда деда решили провести кадыр-тун (пер. с кырг. — ночь благодарения). Между тем, это время молитв, размышлений, откровений. Лишь прочитав утренний намаз родственники расходятся по домам. Я об этом знал. А мне все не терпелось услышать легенду о Тегерек. Было уже полночь, ярко светили луна и звезды на иссине черном небе.

Наконец, не выдержав, я обратился к Курбанбай-тага.

— Тага! Вот вы один из старых жителей аила. Вы о многом знаете не понаслышке, расскажите, пожалуйста, о мифе, связанный с Тегерек. Все сидящие здесь, наверняка, помногу раз слышали эту легенду, но, а мне это будет впервой.

— Ну что же, Расул. Действительно, ты у нас в гостях впервые. Я расскажу обо всем, как умею. Если что мне помогут все те, кто здесь сидит. Я начну с самого начала. Это было давным-давно в прошлом, измеряемом не одной сотней лет. Эту легенду прадед услышал от своего прадеда, а тот в свою очередь от своего прадеда. То есть это произошло еще тогда, когда саки лишь осваивали эти края. Так вот слушай. Тегерек — это мифическая гора-саркофаг, это своеобразный тотем нашего рода — кара-кулов, — начал свой сказ Курбанбай-тага.

Перед глазами у меня стоял образ этой горы, имеющей форму почти правильного круга и усеченной широкой пирамиды, в виде сферы. По внешнему виду гора напоминает огромную по размеру непреступную крепость. Сама эта гора-крепость находится в труднодоступной местности. Это было видно с дороги, откуда открывается обзор Тегерек. Гора высится за грядой высоких утесов и была сложена из множества горизонтальных ступенчатых слоёв, чем-то напоминающих пирамиды. Верхушка горы закруглена в виде яйца. Восточная стена горы прорезана сверху вниз изогнутой трещиной-расщелиной. Точно такая же расщелина прорезает и южную стену. Слоистые террасы образуют на стенах волнообразную каменную лестницу, идущую от основания горы к её вершине. Как мне сказали, на восходе и закате солнца, эти каменные террасы образуют узорчатые тени в виде бахромы, от чего гора выглядит еще более громадной и нарядно украшенной.

— А ты бы видел Тегерек с восточной стороны? — спросил почему-то Курбанбай-тага и не дожидаясь моего ответа продолжил. — Так, вот там находится высокий и крутой перевал, которого называют Кара-Даван, то есть крутая высота. Сразу за этим перевалом некогда был небольшой одноименный наш аил. Так вот, истинное величие Тегерека открывается именно с того перевала. Это действительно громадина. Никто не знает истинной ее высоты. Никто и никогда не поднимался на ее вершину. По преданию, гора является неким саркофагом, созданным нашими далекими предками в виде насыпи. Под этим насыпом в былые времена, как сказывали наши предки, был захоронен ажыдар.

— То есть построили могильник, — пояснил рассказчик, посмотрев на меня. — Ну, а тебе будет интересно и то, что считается, что под горой он еще подает признаки жизнь.

Видя мое неподдельное удивление Курбанбай-тага оживился: — Да-да. Не удивляйся! Слушай дальше. Говорят, якобы на вершине горы изредка появляется озерцо с ядовитой жидкостью. Козы, которые взбираются некими путями на вершину этой горы и, испив воду из того озерца, либо погибают, либо становятся бешенными. Вот такие вот дела, — сказал Курбанбай-тага и после некоторой паузы продолжил: — Так или иначе, издавна нашими предками на восхождение в эту гору было наложено табу. Считается, что все, кто совершили попытку подняться на вершину горы либо погибали на пути к её вершине, либо возвращались, не достигнув своей цели, но уже «тронувшись умом».

Слушая рассказ мне не раз хотел уточнить то одно, то другое, но не решался. Разумеется, я сразу же понял Курбанбай-тага многое опускал, то ли нарочито, то ли случайно, то ли от того, что не умел или не был готов рассказывать такие вещи. Одним словом, он был рассказчиком не ахти. Его повествование, если сказать честно, был крайне непоследовательным. Единственное утешение было в том, что в какой-то степени хаотичность его рассказа компенсировалось тем, как он сам просил вначале, сидящие здесь родичи, то один, то другой добавляли некоторые детали либо рассказывали отдельные события и подробности целиком.

Небо было ясное, полная луна склонялась на юго-запад. Тегерек, как громадная сфера было отчетливо видна. Все, сидящие, обуреваемые сложными чувствами, как бы замерли не то от восхищения, не то от ожидания. Вот, в разговор включился Салям-ава:

— Говорят, что в свое время на подступах к горе бесследно исчезли несколько человек. Таким образом, подъем к вершине невозможен из-за заклятья. Поговаривают, что существовал культовый обход горы мужчинами из числа местных жителей рода кара-кулы, то есть черные рабы, — пояснил он, глядя на меня. — Они по преданию являются охранителями Тегерек.

Чем больше я слушал рассказ, тем больше было мое удивление особому разумению этих простых и бесхитростных людей. Тем не менее, я почувствовал и их непомерную сложность, когда каждое простое чувство или мысль приобретает у них десятки тончайших нюанса. Мне показалось, что живут они по своим неписанным законам, в этом все чаще я находил некую прелесть. Неторопливая жизнь, наивные, но очень колоритные по стили и содержанию, мысли. Мне, как горожанину, жизнь всегда кажется стремительной и непредсказуемой — весна, лето, осень и зима сменяются, как солнечные лучи сквозь пролеты моста. А здесь время и жизнь казались застывшими.

Меня по-настоящему заинтересовала традиция кара-кулов совершать ритуальный обход горы. Мне подумалось, что ритуальный обход вокруг горы, безусловно, символизирует их причастность к легенде о саркофаге Зла, это для кара-кулов, наверное, символ круговорота их судеб и времени, а, следовательно сакральный объект поклонения!? Об этом я догадался еще тогда, когда дед по дороге в кишлак почему-то попросил остановить автомашину напротив Тегерек, чтобы прочитать поминальную молитву, обратившись в ее сторону.

Теперь мне становилось в какой-то мере понятным откуда у людей, в особенности приезжих, суеверия и страх. Глубокие и темные каньоны и пещеры не могли не разыграть у них больное воображение о существовании там неведомой страны с невидимыми на глаз существами. Им казалось, что жуткое безмолвие в этой мрачной теснине скрывает не что ужасное, имеют свою непостижимую и страшную тайну. Пока же охватить мыслью, выразить словами все, что услышал и увидел мне пока не удалось, но ощущение того, что попал на другую планету было почти осязаемым.

— Итак, давняя легенда гласит о том, что когда-то в этих краях обитал кровожадный ажыдар, — продолжал рассказчик. — Это было очень давно. — Расул. Вот ты у меня спросил: зачем людям нужно было создавать грандиозный насып, который потом стал назваться Тегерек-тоо? Помню, в прошлом году задавал этот же ворос Дамир. Так вот слушайте, кто и зачем надоумил людей на это, продолжал свой рассказ Курбанбай-тага. — Согласно легенде, людям удалось убить того самого злобного ажыдара, который долгие годы терроризировал их, принося бесчисленные беды, убивая людей, пожирая скот, уничтожая посевы. То есть людям удалось заманить его в ловушку, ранить и закидать камнями, после чего навсегда замуровать останки ажыдара в каменную насыпь.

Вот она та самая тайна этого края, — подумалось мне. — Призрак ажыдара, прикованный к этому краю на долгие десятки и сотни лет. Жизнь среди его тени, подавленный сознанием порабощения слепой властью призрака ажыдара, вечное и навязчивое ожидание опасности, навязанная этим призраком. Эти опасения и этот страх превратились в манию, от которой они не могли или может быть не хотели избавится.

— Многие годы люди сооружали эту насып, зная, что ажыдар может ожить и освободится из каменного плена, — продолжал свой рассказ Курбанбай-тага. — И тогда он бы ни перед чем не остановился, пока не перебьет род людской. Когда, наконец, был завершен громадный каменный насыпь, мудрецы поручили людям не спускать глаза с той горы, понимая, что Зло, когда-нибудь и как-нибудь может вырваться на волю. Такой чести охранителя Тегерек удостоился маленький, но очень ровный и трудолюбивый клан.

Подошло время ночного намаза. После омовения, выстроившись в ряд в течение часа, мои родичи читали таварик. Завершив его, теперь уже Гапар-молдо неторопливо продолжил рассказ, начатый Курбанбай-тага.

— Так вот. Саркофаг был создан и Ак-киши-олуя — мудрец, глава рода, сказал, что отныне мы будем называться кара-кулами, то есть рабами бога, воинами добра. Мы принимаем на себя долг — охранять Тегерек, что бы никто и ничто не смог бы расковать ажыдара из его каменного плена. В мире много зла, силы зла попытаются высвободить своего воина, вызволить его из каменного склепа, в которого мы с вами сообща его поместили. Предупреждаю, — сказал мудрец — если это Зло высвободится каким-то образом, то беды не миновать.

Я невольно взглянул на начной силуэт Тегерека. Да и мне, в какой-то момент рассказа разыгралось воображение, как будто-бы угрожающе начал раскачиваться Тегерек, а потом и вовсе вершина его опрокидывается, как крышка казана, выпуская в черное небо нечто бесформенное вначале, а спустя некоторое время искаженная бешенством физиономия ажыдара и которое, превратившейся в длинный язык пламени исчез за грядью гор позади Тегерек.

Гапар-молдо, сделав паузу, продолжал. — В это время один из соплеменников по имени Аккул нарушил воцарившуюся тишину. — Скажите нам, уважаемый аксакал. — Ажыдар мертв раз и навсегда? Дело в том, что вы, сами, будучи убежденным, в том, что ажыдара, мы все-таки убили и более того, закопали в саркофаг, настаиваете на том, чтобы мы еще и охраняли его могилу. Эти слова заключали в себе скрытый смысл.

— И что сказал Ак-киши-олуя? — не выдержал я.

— Ажыдар сейчас мертв, — ответил мудрец и продолжил: — Но… он может пережить эту трагедию. Такова его природа — нести с собой круг возрождения. Считайте, что мы на время сузили этот круг, но не укоротили нить его жизни. Охранные заклинания станут постепенно слабеть. Постепенно может, разрушится и сам саркофаг. Заклинаю вас, берегите саркофаг, трубите тревогу, если появится хотя бы малейшая трещина в его стенах, не давайте подниматься людям на вершину горы, ни в коем мере не допускайте того, чтобы люди испробовали бы испить воду из отравленного озерца на вершине Тегерек! Иначе наступить конец добролюбия и сострадания людского. — Такова была речь старца Ак-киши-олуя возле Тегерек, — сказал Гапар-молдо.

Под впечатлением услышанного, мне подумалось, что, наверняка, тогда от такого признания мудреца многие почувствовал, как кровь застывает в их жилах. Значить беды и несчастья могут возвратиться к ним? В чем наш грех, за что такая горькая судьба? — наверное, читалась в их глазах. Как будто бы читая мои мысли Гапар-молдо продолжил свой рассказ в следующем ключе.

— Мы все чуть не погибли, и ради чего? Можно было перебраться, откочевать всем аилом ближе к городу Газа или Согд, — грустно высказался Карим. Тогда глава рода с трудом поднялся на ноги. Немного помолчав, сдерживая недовольстви и даже гнев, он ответил так:

— А ты знаешь, что ажыдар не успел полететь в сторону Газа, Согда, Яксарта, что он не смог вырваться за окрестности нашего села и нашего темного края? Только что мы смогли предотвратить бесчисленное горе и несчастье многих людей. — Эх, сын мой! А ты о жертвах, — упрекнул его мудрец. — Жертвы были востребованы! Да пусть найдут свое пристанище их души в раю!

Были и те, кто поддержал мысль Ак-киши-олуя. Таковых было большинство.

— Вы правы уважаемый аксакал, — сказал другой соплеменник по имени Таирбай. — Если не охранять, то ажыдар снова окажется на свободе, тогда беды не миновать — погибнут все.

Все понимающе смотрели на него, пока тот старался уложить смысл этих слов в голове.

— Пусть заклятие, высказанное здесь и саркофаг, который сооружен здесь, послужит тому, чтобы никогда больше не повторилось зло! — пафосно заявил он.

Мне подумалось, что все исторические предания говорят, что лишь человеческая недальновидность, страсть, любопытство, самонадеянность и безответственность лежали в основе того, что зло, заключенное, скажем в ящик Пандоры, кувшин Алладина, различные саркофаги, скажем фараона Рамзеса, Хамурапи, Тимурлана вновь и вновь оказывалось на свободе. Мне также подумалось о том, что именно страх воскрещения ажыдара, то есть возвращения зла, а также нервное напряжение и разрушительная болезнь привели в те десятилетия и столетия кара-кулов к тому, что они потеряли интерес к своему будущему, став похожими на затравленных диких зверей.

Гапар-молдо продолжал: — Ак-киши-олуя поручил кара-кулам одного — тщательно охранять саркофаг. Пусть каждый из вас сделает свой выбор с отвагой и мужеством. Что бы ни случилось, я надеюсь, на вас и благословляю вас! Тогда, после этих слов мудреца кара-кулы впервые осознали всю тяжесть возложенной на них ответственности. И дали они тогда друг другу клятву:

— «…если ты умрешь, успев послужить, то ответственность твоя перейдет на твоего сына, а затем на его сына, и так до конца».

И ведь никто не задавался вопросом, кто я такой, чтобы принимать подобную ответственность? Смогу ли до конца соблюдать заклинание нашего аксакала? Наоборот, было видно их решимость сделать так, как благословил их аксакал во имя благополучия рода людского.

Интересная легенда, — подумалось мне. — Почти как реальность. Значит с тех далеких пор Тегерек, насколько знаменитая, настолько же и загадочная. Грандиозная, монументальная, завораживающая, созданная, пусть так думают, не всесильной природой, а людьми. Действительно, вот она встреча мифа и реальности. Получается, что саркофаг Тегерек представляет собой на самом деле не что иное, как своего рода склеп для временного пребывания ажыдара, представляя собой нечто эмбриональный кокон или генетический сейф.

С другой стороны, миф всегда базируется на какой-либо реальности. Такова природа мифа, — рассуждал я про себя. В этот миг я на минуту представил себя на вершине Тегерек. Я, как хишный паук, всматривающий новые жертвы для своей паутины, вижу огромный по ширине сай, по которой тысячами ручеек протекает Ак-суу, вычерчивая невероятные узоры по саю, а в аиле народ живет своей непростой, но счастливой жизнью.

Разумеется, во мне говорило мое впечатление от увиденного днем. Надо же, невольно я и сам уже оказывается искал артефакты ажыдара. Вот, что значит мифологичность и одновременно реальность содержания легенды о Тегерек, об ажыдаре, о героических предках кара-кулов.

— Многие, конечно же сомневаются, — продолжил Саттар-ава. — Легенда гласит, что в саркофаге находятся тело ажыдара, который еще подает признаки жизни. Такое осмысление судьбы ажыдара должна держать народ в тонусе, не успокаиваться, быть бдительным и решительным.

Вот он очередной артефакт древнего предания, — думалось мне. — Даже допуская, что ажыдар может быть мертв, нельзя не предугадать, что тело его может послужить неким генетическим кодом для воспроизводства нового зла. Во мне говорил не только потомок какр-кулов, но и биолог. В случае разрушения этого саркофага Зло может сотворить грандиозную беду для цивилизации.

В последние столетия на стенах восточной и южной стороны Тегерек появились глубокие трещины-расщелины, — включился в разговор Молдо-ава. — Это было около тридцати лет тому назад. Нишан — сын Карим-ава, в поисках своих коз забрел к подножью Тегерек и осмелился заглянуть в одну из его расщелин. Вскоре он почувствовал беспричинную тревогу и тоску, а спустя некоторое время потерял сознание, а очнувщись он стал отрешенным и потерянным. Ничего не помогло ему, ни лечение у докторов, ни молитвы, ни жертвоприношения, как советовали молдо. Спустя несколько дней он умер. Помнится тогда, мой отец говорил, возможно, он умер под действием злой энергии, исходящей из нутра саркофага. Так или иначе, появление трещины — это плохой признак, — задумчиво сказал Молдо-ава.

Нескрою то, что, слушая легенду, все мое нутро протестовало против наивности здешних людей. Как это? Гора не гора, а саркофаг?! Ажыдар мертв, но подает признаки жизни?! Гора-саркофаг может разрушится и тогда разразится драма и трагедия?! Наивно, конечно, если рассуждать в прямом смысле и интерпретировать на уровне традиционнного и бытового понимания. А если судить с позиции аллегорического толколвания о том, что ажыдар — это олицетворение зла, что зло никуда не исчезнет и не уйдет, что оно вечно и возвратно, то, вроде, логично. Все это приводило меня в какой-то трепет, с одной стороны архаика, а с другой — логика. Чему и кому верить? В какой-то момент поймал себя на мысли о том, что будет верно, если буду придерживаться компромиссных позиций. То есть по принципу здравого смысла — выбирать золотую серединку. Хотя, знаю, что очень часто здравый смысл врет.

— Гора имеет двоякую славу, — включился в разговор Жолдош-ава, пытаясь как-то обобщить рассказанное. — С одной стороны, это легендарный подвиг нашего простого народа, который одолел ажыдара и, зная, что от него будет исходить зло, соорудил каменный саркофаг и выставил охранителей. Было завещано следить за тем, чтобы гора оставалась не тронутой, цельной. С другой стороны — Гора приобрела весьма зловещую славу. Тегерек может расколоться и тогда ….?!

— Возможно, что под влиянием этой энергии в организме того самого Нишана — сына Карим-ава, активизировался так называемый ген смерти, — подумал я, невольно вспомнив кадры из известной телесерии «Битва экстрасенсов». Как бы предвосхищая такую мысль, Саттар-ава продолжил рассказ.

— Мой прадед рассказывал, что, когда кара-кулы на одном из ритуальных обходов вокруг Тегерек заметили расщелины в ее стенах, всем миром приступили к ее ликвидации. Как только была заделана последняя щель в саркофаге, Ак-киши-олуя, так прозвали мудреца, что означает справедливый или чистый человек, — пояснил он, обернувшись ко мне, — решил собрать родовой сход.

Продолжая слушать легенду, поймал себя на мысли о том, что меня удивило пониманием того, что простой люд не только ухватил суть возникающий на глазах проблемы, но и каким-то образом сумели представить себе целый ряд вообразимых последствий этой проблемы. Что можно было услышать? Оставить все как есть, ограничившись на будущее пассивным наблюдением. Можно приняться за укрепление саркофага, заделывая расщелины либо вообще покрыв гору еще более крепкой и надежной броней. А может быть бросить все и уехать отсюда в благополучные земли.

Саттар-ава продолжал свой сказ. — Так вот, Ак-киши-олуя собрал сельчан и обратился к ним словами: — Сородичи! Мы смогли одолеть ажыдара. Мы сумели соорудить каменный саркофаг, не оставив в его стенах ни единой щелочки. Считайте, что это не могила ажыдара, а его тюрьма. Мы предупреждаем, что ажыдар может ожить, его невозможно уничтожить раз и навсегда. Такова его природа. Он не только существо биологическое, он и символ абсолютного Зла в этом мире. Считайте, что мы предотвратили побег Зла из своего каменного плена, заделав расщелины в стенах Тегерек. Будьте бдительны! Отныне от нас самих будет зависеть, будет он еще летать или нет, то есть, быть злу или не быть злу в этом мире.

Но были и другие люди, — сокрушался Саттар-ава. — Так вот, в это время в толпе загудели. А самые решительные высказались так: — До каких пор мы будем заделывать щели в стенах этой горы? Ажыдар, закопанный столь далеко в глубине горы уже никогда не воскреснет и не вырвется наружу. А потому все это зря. Другой молодой джигит высказался еще жестче. Два других парня вообще решили уехать с семьями из этих мест. — К чему такие страдания? Зачем играть с судьбами своих детей? — задавались они вопросами.

Когда Саттар-ава продолжил свой рассказ, у него навернулись слезы на глаза. — Эх! — вздыхая и протирая глаза сокрушался Саттар-ава. — В глазах Ак-киши-олуя такой поворот событий был разладом в среде, некогда сплоченного рода-племени. Хотя большинство сородичей, конечно же взяли сторону олуя, но разлад в их ряду уже был. Говорил, что Ак-киши-олуя, оставшись наедине с самим собой, горько заплакал, истерзанный и исхудавший. Никто не осмелился прервать, его горький плачь. Это был плачь-сожаление, плачь по безответственности рода людского, плачь по человеческой недальновидности. — Так гласит легенда об этом мудреце, — закончил он.

На ясном небе по всему сферическому горизонту появилась желто-голубая кайма. Пришло время предрассветного намаза. Все сородичи выстроились на таварик, что означает коллективная молитва. Нам же, несмотря на наше отрицание все же постелили на топчане. Дед, Салям-ава сразу же уснули. Мне совсем не спалось, беспокойно ворочался, одолеваемый странными видениями. Наконец, бессоница окончательно победила. Я лежал с открытыми глазами, всматриваясь в ясное предрассветное небо и ожидая, когда утихнет охватившее меня непонятное волнение. Из головы не выходила картина борьбы с ажыдаром, создание саркофага, процессия обхода Тегерек, смутные лики уже давно отошедших в мир иной своих предков.

В этот ранний утренний час не спалось и Дамиру. Возможно, у обеих у нас из головы не выходила услышанная легенда. Вероятно, мы оба медленно перебирали в своей памяти аналогичные истории и события. Вывод был ясен. В любом случае Тегерек, как символ и как аналогия Великой Горы Сумеру, являющаяся Духовной Мандолой мира, повторяющего собой форму Великого Колеса Калачакры, может символизировать некую точку добра и зла, света и тьмы, рождения и смерти. Вероятно, в таком качестве и Тегерек может олицетворять зенит борьбы Добра и Зла. В этом отношении Тегерек является, по сути, физическим двойником горы Кайлас, что в Тибете. А почему бы нет? Никто не утверждает, что эти горы-двойники связаны между собой. Но они каждый в отдельности могут выступать пристанищем Добра и Зла.

Наши помыслы касались сакральных объектов. Тегерек с каньонами, гротами, пещерами и даже русло реки Ак-суу напоминает нам всем о Зле, зарытом в глубоком прошлом земли. Разве нельзя такое допустить? Их божественная роль едина: создавать гармонию из противостояния между двумя противоположными силами природы, её добрыми богами и злыми демонами, непрерывно балансируя между ними. И люди чувствуют силу и власть этих противоположностей над своими судьбами, а потому поклоняются им, как в Тибете, так и в окрестностях Тегерека. Кто знает. Пожалуй, и я, и Дамир, где-то в глубине души, через осознание многих феноменов, связанных с Тегерек медленно, но верно приходили к убеждению, что содержание и логику легенды можно и нужно развивать в прямо противоположном направлении, а именно — саркофаг есть, так сказать, идеологическая бомба замедленного действия.

* * *

Ночь прошла в ожидании рассвета, а утро — в ожидании солнца. Поднявшись рано утром, я не стал будить Дамира, пошел вверх до ближайшего высокого кургана, откуда открывался вид на аил. Дул свежий ветерок со стороны гор, слышался шум реки, пение петухов. Я сидел на вершине холма и смотрел туда, где за низким перевалом начинала алеть полоса восхода. Она стремительно росла, освещая алым веером восточную границу нашего мира, который, как и мы, замер в ожидании солнца. Еще мгновенье — и вот оно озарило долину! Засверкали на высоких травах бесчисленными бриллиантами капли утренней росы. Проснулись вершины, сбрасывая холодные тени. Зажурчали ручьи, запели птицы и насекомые. И поплыли мы в медленном движении по кругу, любуясь владениями сказочного царства. Никого вокруг. Только чарующая природа и я. Мир просыпался, преображался, ища совершенства в гармонии. К девяти утра вся долина была уже в привычном ритме и только у подножья Тегерек, склон пребывал в ожидании солнца.

Я задумчиво смотрел на постепенно просыпающийся маленький аил, расположенный там внизу. Вот она, наша малая родина. На душе было покойно, светло. Внизу в намытых галечных берегах текла холодная горная река с множеством мелких ручеек, которые, то сливались с рекой, то россыпью отходили от нее, чтобы ниже опять воссоединится с ней. За рекой, против высокого, изрезанного пещерами и выбоинами, горной кряжи раскинулась широкая долина — Кызыл-бараз с аккуратными квадратами рисовых полей. Здесь щебечут птицы, перешептываются травы, звенят своими песнями ручьи. Три цвета — красный, зеленый и синий — играют оттенками, смешиваясь в гаммы и сочетания. Заросли камыша, барбариса в пойме реки, золотистый жемчуг облепиховых гущ, составлял мир этой долины.

Любуясь природой, я приметил очередной яркий контраст. По обе стороны сая высятся высоченные и вертикальные стены гор, которые протянулись вниз и вверх на сколько хватит взора. Справа от сая в голых предгорных адырах расположилось небольшое село Чоюнчу, а ниже другое, втрое большее Джар-кишлак, утопающий в зелени садов и огородов. Интересный контраст, — подумалось мне. — Чоюнчу — разбросанные на пустынных, уныло однообразных адырах, саманные дома без единного деревца рядом и Джар-кишлак –аккуратные саманные дома, вытянутых вдоль дороги и широкого арыка, утопающие в зелени.

Вдоволь налюбовавшийся этим видом, я пошел вниз. Встретил меня Салям-ава. На мой вопрос, почему такой контраст, он коротко сказал о том, что Чоюнчу — это пережиток прошлого нашего народа, а Джар-кишлак — это заслуга пришлого в эти края народа. То есть речь идет опять-таки об особенностях кыргызского и узбекского. Как тут не вспомнить о пяти признаках различия, о которых мы с Дамиром спорили с Сагынбек-ака, когда проезжали Замборуч. Признаться, я долго терялся, как следует понимать такое. Не то ли говорит Салям-ава, что наш род, испытавший ажыдарово зло всегда вибирал открытое пространство, а другие народы, не испытавшие такую судьбу вибирают обстоятельный быт и благостройную жизнь?

Во дворе уже закипал самовар, а в очаге на углях испекался большой патир (пер. с кырг. — азиатский каравай). Вокруг хлопотала Ханзат-эне — сама душевность и добродушие, которая, увидев меня защебетала. — О, дорогой мой Расулжан, как тебе спалось, отдохнули ли с пути моя светоч. Ну, что же ты с утра пораньше ушел в горы, не позавтракав. Я сейчас тебя покармлю дорогой мой Расулжан…

Дома дасторкон был уже накрыт, горячая, только с пылу-жару лепешка со свежей сметаной, терпкий чай прямо из самовара — невообразимый завтрак. Я с удивлением оглядывал комнату. Надежные саманные стены, невысокий потолок, толстенные арчовые балки, уложенные с промежутками не более полуметра, на которых уложены арчовые кругляки. Поразился, как просто и надежно построен дом. Мое внимание привлек и ковер, на котором я сидел. Видя, с каким интересом я разглядываю ковер, Ханзат-эне защебетала. — Дорогой мой Расулжан. Этому ковру не меньше сотни лет. В свое время это было приданной моей сверкровки. Он нее он достался мне, а после меня ковер перейдет в руки моей младшей невестки. Между прочим, такие ковры ткуть только у нас в роду, — не без гордости шебетала она.

Присев рядом со мной Ханзат-эне стала рассказывать: — Вот, посмотри сюда, дорогой мой Расулжан. На исконно наших коврах можно выделить несколько устойчивых узоров. Вот, первая группа — изображение круга. Круг олицетворяет повторяемость, то есть бесконечность жизни и мира. Человек приходит в этот мир, наступает и время, когда он его покидает. Его место занимает дети, а когда придет время их место занимает их дети. Вот так раскручивается вся человеческая жизнь и жизнь всего мира. Так во Вселенной продолжается жизнь. Так-то моя светоч Расулжан! — шебетала Ханзат-эне.

Я сидел и зачарованно слушал. — Надо же. Обычный, казалось бы, ковровый узор, а сколько смыслов заложено в нем.

— Вот, посмотри сюда Расулжан, — вторая группа — изображение зигзагообразных линий. Эта линия олицетворяет ажыдара, который пытается войти в круг, внести в него хаос, страх, беды и несчастья. Но круг недаст этому случится, так как он непрерывен и замкнут. Причем, независимо мал он, как точка или большой, как солнце. Разве можно войти во внутрь точки или покусится на самого Солнца. То то мой дорогой Расулжан!

Я поразился еще больше. Вот она — настоящая поэтика жизни и быта. Надо же, простые женщины-ковровшицы оказываются в своих ручных творениях не только мастерицами, но и философами, размышляя глубоко, глобально. Его размышления прервала Ханзат-эне.

— Расулжан. Вот третья группа узоров — изображение двойных завитков. Они по преданиям кара-кулов олицетворяют сферу или шит. Когда ткуть ковер местерица закладывает в узор свеобразное заклинание-оберег в виде таких символов защиты от бед и ненастий. А как же ты представлял? В мире существует не только добро, но и зло. Он него надо беречься!

Я был поражен и восхищен объяснениями Ханзат-эне. Особенно был поражен тем, что она, рассказывая об узорах ковра ни разу не упомянула о преданиях вокруг Тегерек, о заклинаниях предков, о воинах-драконоборцах и охранителей горы Тегерек. Нет. Она рассказывала о ковровых узорах, но сама не ведая изьяснила всю историю кара-кулов, их былую победу над ажыдаром, историю заклинания былых предков против зла, хаоса, бед и несчастий. В этот миг Расул сделал себе невероятное открытие — реально предположить, что декор вышивки и ковров в этих краях также был частью мифа о Тегерек. А почему бы нет? Однозначно распространенность в этих краях вышеприведенных мотивов — это своего рода матрица, мифологический архетип. Наверняка, эти символы вбирают в себя важнейшие понятия мифа — круг, дракон, защита, добро, зло.

— А почему бы не рассматривать именно такой декор вышивок и ковров, как заклинательные тексты, а сами изделия, будь то скатерть, ковер, палас — как своего рода амулет?! — размышлял я, восхищаясь народной мудростью.

Позавтракав, как и условились накануне, засобирались на конную прогулку по родным местам. Не терпелось посмотреть на Тегерек вблизи. Сопровождать нас с Дамиром собрались Молдо-ава, Салям-ава, Айдар-тага, Мустапакул-ава, Ханзаман-тага. Проехав километра два вверх, мы повернули налево и постепенно углубились в ущелье.

Айдар-тага, чуть придержав коня, поравнялся со мною. — Вот, это ущелье называется Ажыдар-саем. — Если посмотреть с вершины Кара-Даван это ущелье, со своими многочисленными стоками с обеих сторон напоминает следы когтя ажыдара.

Мне подумалось. — Вот бы сейчас иметь под рукой геликоптер, с помощью которого можно было бы убедится в том, что, действительно, с высоты птичего полета, лощины, расположенные елочкой в виде складок на земле, внешне напоминают следы от когтя ажыдара во время своего падения. Спустя два часа мы поднялись на вершину перевала Кара-Дабан, сверху открывалась ошеломительная панорама. Так оно и есть. Прямо из-под ног начинался сай, становясь, чем дальше, тем все глубже и шире, то справа, то слева к нему присоединялись другие саи. В конце концов, глубокий сай упирался в основание Тегерека, который величаво возвышалась среди более низких отрогов окружающих гор.

— Ну как, впечатляет? — спросил Ханзаман-тага.

— О, да! Отсюда открывается поразительная картина. Вот он какой Ажыдар-сай! — не скрывал я своего восхищения.

Последний действительно сверху напоминает след когтя ажыдара. Мне образно представилась картина издыхания раненного ажыдара. Раненное крыло уже не удерживало его тело, ажыдар, лихорадочно размахивая одним крылом, в неровном полете резко теряет высоту и еле-еле перелетев гребень Кара-Дабан жестко падает на противоположный от охотников склон и там прочерчивает когтями все более углубляющимся книзу ложбины.

На фоне ущелья Тегерек выглядит еще величественней. Мне вновь образно представилась панорамная картина происходящего в те дальние времена. Вот — гора мускулов останавливает свое падение лишь на самом дне ущелья. Еще некоторое время вздрагивает, затем тело охватывает судорога, а потом ажыдар издает громкий рык и затихает…. Уже потом тело будет закопано. Я лишь на миг представил, какой же величайший труд был затрачен на сооружение каменной насыпи над телом ажыдара. Хотя, меня внезапно осенило. Какая насыпь? Какой саркофаг? Какой ажыдар? Все — гора-саркофаг, ажыдар, зло, охранители горы, охранная тропа — условны и символичны, — усмехнулся я, но уже не так саркастически, как это было при первом упоминании мифа о Тегерек.

На перевале Кара-Даван все сошли с седел, лошади были взмылены. — Ничего себе перевал, — подумал я, — не столько крутой, сколько затяжной, долгий и достаточно высокий. Вот почему его называют Кара-Даван, то есть крутой или высокий перевал. Мы на самой гребне перевала. И вот, наконец, отсюда открывается нечто фантастическое. Зрелище потрясающее.

— Расул. Что ты сейчас ощущаешь? — спросил Салям-ава.

— Такое ощущение, что ты паришь где-то над землей, — признавался я.

Если там в глубине ущелья, нависающие башни утесов, повороты, открывающие новые пейзажи, мир лежит в вертикальной плоскости. В зону видимости попадают лишь часть неба. Создается впечатление, что небо, ограниченное спускающимися с небес отвесами стен. Пещеры, загадочно и тревожно взирающие на темный мир. А отсюда с гребня Кара-Даван взору предстает величественная картина — Тегерек в своем великолепии, горные кряжи вкруговую, и лишь далеко-далеко там внизу виден клочок зеленого живого мира долины Ак-суу. Почему-то мне вспомнились две известные картина, уже давно отнесенные к классике — «Падение Икара» и «Прикосновение к вечности». В первой картине, как известно, о падении Икара свидетельствуют лишь круги на воде, тогда как во второй картине на горной вершине стоит юрта, а рядом старик, обозревающий весь мир откуда-то сверху.

— Лучшего места для созерцания чудной окружающей природы нельзя и придумать, — сказал Айдар-тага, присаживаясь рядом со мной.

Действительно, отсюда можно любоваться этой страной — страной бесчисленных природных красот, сотворенных стихией. Но главным продюсером, художником и творцом выступало солнце. С холма мы наблюдали за великим творчеством матушки-природы, за разнообразием красок, сюжетов и картин. Мне размечталось: — По аналогии с картиной «Падение Икара», тот самый видимый клочек земли ярко зеленного цвета, на фоне увиденного сверху сюрралистической, по сути, пейзаже, и есть тот самый рай.

— Вот бы здесь, на холме, по всему периметру соорудить сиденья и в медленном вращении по кругу наслаждаться божественной красотой! — мечтательно сказал я.

Невольно на ум пришла и следующая мысль. — По аналогии с картиной «Прикосновение к вечности», на самой вершине горы рядом с юротой, вместо старика стою я, ощущая величественное чувство, будто бы весь мир у меня под ногами. Это было небывалым ощущением вечности мироздания.

Все мы еще долго и зачарованно смотрела на открывшейся отсюда вид. Молчание прервал Мустапакул-ава. — Расул, Дамир. Посмотрите на Тегерек. Чего он напоминает вам? — спросил он.

— Если признаться, на Чернобыльский саркофаг, — ответил я.

— Да. Точно! — воскликнул Дамир.

— Вы правы. Действительно, похож, — сказал Молдо-ава. — Это может подтвердить наш Салям, которому, волей судьбы в свое время пришлось принимать участие в сооружении Чернобыльского саркофага.

Мы с удивлением посмотрели на Салям-ава. Ранее никто из нас и неведал об этом. Что скрывать, мы по аналогии с американскими героями, обязательно спасающих нашу планету, героев либо просто отважных людей, всегда представляем соответствующими молодцами — крепкими, могучими, мускулистыми. А вблизи — вот он Салям-ава — обычный человек, коих встретишь повсюду.

— Да, так оно и есть — подтвердил Салям-ава и начал рассказыватть свою историю. — Когда случилась авария на Чернобыле, я служил в войсковой части, расположенной в двадцати километрах от Припяти. Нас, в числе первых направили в зону аварии. Пожар на аварийном блоке почти потушили, везде были обломки, реактор продолжал дыметь, раненных отвезли по больницам. Нам раздали костюмы химзащиты, дали в руки лопаты и вперед. Мы ничего не чувствовали, ни холодно тебе, ни жарко, разве только чувствовалась быстрая утомляемость и огромная усталость к концу работы. Мы же были тогда совсем молодыми, здоровыми, беспечными. Все списывали на физическую нагрузку, а она была для ликвидаторов аварии ого-го-го…. Припять опустел.

— И вы ничего не чувствовали? — спросил я.

— Да! Ничего не чувствовали, разве что постоянная усталость и недомогание, — повторил Салям-ава и продолжил: — Вот так прошли две недели службы на новом месте. В один из дней приехал в нашу часть какой-то генерал. На построении он обратился к нам с призывом помочь построить каменный саркофаг над реактором. Тогда, в числе добровольцев, я, по воле судьбы и стал строителем того самого саркофага.

Признаться, я знал проблему Чернобыля лишь по книгам и документальным фильмам. Кто-то, что-то не досмотрел, реактор АЭС перегрелся, начал выделять больше тепла, чем отдавал, а затем начал бесконтрольно саморазогреваеться и случилась беда — реактор взорвался. Вот тогда ядерная реакция вырвалась из-под контроля. Я образно представил себе картину первых дней аварии. Словно обезумевший дракон, реакция стала неуправляемой. Как бурная река, размывшая плотину и водопадом устремившаяся вниз, начал бушевать поток нейтронов в активной зоне. Никто и ничто не могло остановить этого бущующего ажыдара.

Мы с Дамиром совсем по-другому посмотрели на Салям-ава. Перед нами сидел настоящий драконоборец — мужественный, надежный, крепкий. Каждый его взгляд, каждые слова, каждое движение красноречиво говорили о том, какое большое место занимает в его жизни и Тегерек, и Чернобыль.

— Оказывается, столь большой аварии еще не знала мировая атомная энергетика, — продолжал Салям-ава, — и потому потребовались невероятные усилия, чтобы локализовать ее. Но вот, что страшно, все знали — случилась такая беда, но первоначальное ощущение было обычным — люди ничего не чувствовали. Разумеется, у жителей Припяти и работников АЭС были заботы и тревоги о будущем, как быть, куда ехать, что будет потом.

— А так физически? Ни тебе холодно, ни тебе жарко? — удивлялся Молдо-ава.

— Поверьте, никакого ощущения, — вновь убеждал Салям-ава. — Прямо над жерлом атомного вулкана работали вертолеты, сбрасывая не только защитные материалы, но и цементные растворы для заливки места аварии. Вот так, постепенно, был построен каменный склеп для реактора, — констатировал он.

В разговор включился Ханзаман-тага — учитель биологии в местной школе. Обращаясь к Молдо-ава, он пояснил: — Радиация не ощутима, не имеет ни запаха, ни цвета, а когда враг невидим, то и бороться с ним невообразимо сложно. Есть всего два способа как нейтрализовать это зло: во-первых, скорее, далеко и надолго вывести людей из зоны радиоактивного излучения, а, во-вторых, скорее, надежнее и надолго «похоронить» источник излучения. Теперь вам понятно Молдо-ава?

— Яд, не имеющий ни запаха, ни цвета, ни вкуса, но очень-очень долеко распространяющий — это, действительно, страшное зло, — удивлялся Молдо-ава.

— Недавно посмотрел документальный фильм о чернобыльской аварии, снятый американцами, — включился в разговор Дамир. — Оказывается, заблуждались и на самых верхах союзной власти, что проявилось, главным образом, неправильной и несвоевременной организацией эвакуации населения Припяти, а также грубыми дефектами строительства железобетонного саркофага. Его слова подхватил Салям-ава:

— После того, как реактор заточили в железобетонный саркофаг, нас досрочно демобилизовали. Уже на гражданке у нас — ликвидаторов аварии начались болезни, бесконечные лечения, страдания, — но, это уже другая история, соврешенно не интересная нынешним людям, которые уже забыли об этой страшной по последствиям аварии, — усмехнулся он, обращаясь к нам.

А ведь Салям-ава — настоящий и конкретный герой, — думалось нам с Дамиром. — Разумеется, мы знали проблему, связанную с этой аварией, но никогда не встречались с непосредственным ликвидатором аварии. Теперь нам становилось понятным то, что Салям-ава, вот уж много лет страдает, но, мы никогда еще не слышали о том, что он жалуется на свое состояние. Да не только мы, но и соплеменники, оказывается почти ни разу не слышали от него жалоб и стенаний на свою болезнь и трудную судьбу.

Мы с Дамиром, по-крайней мере, не совсем поняли бы таких людей, как Салям-ава, — подумалось мне. — Ради чего и кого надо было идти практически на смерть? Нам, возможно, никогда не поймем люди тех лет, живших с великой надеждой на светлое коммуниистиическое будущее. Надо же, все больше удивлялся я — случилась большая за десятки тысячь отсюда, а в числе самых первых, самых геройских ликвидаторов этой беды является простой кочевник по имени Салям-ава.

Наступила недолгая молчаливая пауза, которую прервал Ханзаман-тага:

— Все ждали, что век ядерных технологий будет способствовать формированию нового мышления — более глубокого взгляда и более ответственного отношения к человеку, к его будущему. Так оно и есть. Но случаются проколы и эти проколы в деятельности людей оборачиваются трагедиями.

Я вспомнил, как в школе мне когда-то пришлось писать реферат на тему чернобыльской аварии. Помню, что эпиграфом к реферату взял слова философа Эмиля-Мишель Чорана — «…свыкшись с ужасным, мы переживаем сегодня сращение утопии с апокалипсисом. Обетованный „новый мир“ все больше напоминает новый ад. Но мы с нетерпением ждем этого ада и даже считаем своим долгом, поторапливать его приход». Эту правду подтвердило само человечестьво. Несмотря Хиросимо и Нагасаки в мире накоплен огромный совокупный ядерный арсенал, несмотря на Чернобыль и Фукусимо в мире строятся сотни тысяч ядерных могильников. Все они являются не что иной, как бомбами замедленного действия.

.На некоторое время опять восцарилась пауза.

— И масштабы ее увеличиваются, если имеешь дело с современной ядерной технологией. Причем до таких размеров, что невообразимо даже предположить. Это напрямую касается и трагедии Чернобыля, — задумчиво сказал Айдар-тага.

Его мысль прервал Молдо-ава. — Ты знаешь Расул? Наш род называют кара-кулами или иначе охранителями вот этой мифической горы Тегерек. Если вдуматься наш Салям — он и есть настоящий охранитель, причем, охранитель-ликвидатор ядерной аварии.

Все рассмеялись. — Да-да. На самом деле.

А ведь в этом вся истина, — подумалось мне и как будто читая мои мысли Каттабек-ава — директор местной школы, физик по профессии, граждански активный и увлеченный человек воскликнул, — А почему-бы и нет! Говорил он тогда с пафосом, чувствовалось, что он горд своей малой родиной, горд за своих родственников. Обращаясь к нам с Дамиром, он сказал:

— Вот вы образованные, грамотные люди. Жолио-Кюри, Резерфорда, Бора, Сциларда, Ферми, Курчатова, Мейтнера, Гана, Штрассмана, Томсона, Оппенгеймера и многих других, образовавших «могучую кучку» в ядерной физике тридцатых годов, сегодня знают все. Каждый из них внес свою лепту в эту отрасль науки, трудно даже сказать, кто большую, а кто меньшую. Ну, а потом Хиросима и Нагасаки, трудное осмысление последствий ядерных испытаний. Тех, кто изготовил эти бомбы, человечество возненавидело. А вы как к ним относитесь?

Если честно, и я, и Дамир вначале даже растерялись.

— Эти ученые, которых вы перечислили, не только человечество возненавидело, но и сами себя они возненавидели, возмутились, что их просто-напросто использовали как туалетную бумагу, — сказал Дамир.

— Ученые и сторонники ядерной безопасности стали ездить по городам, странам, континентам, стали организовывать митинги, протесты, движения, требовать запрещения смертоносного оружия, — сказал я.

Мы с Дамиром хотели сказать то, что ученые-ядершики сами хотели уничтожить то, что породили. Но, уже, к сожалению, «ящик Пандоры» был уже открыт. Мы не стали пускаться в цифры и факты, а ведь сегодня в мире функционирует свыше ста АЭС. Если люди потеряют в них контроль над ядерными реакциями, то уровень радиации повысится настолько, что может уничтожить все живое в семи десятках таких планет, как наша Земля.

Каттабек-ава продолжил: — Вот, мы живем мирно, никого не трогаем, ничего не просим, никого не беспокоим. Но в мире то совсем другая ситуация — ситуация безумия! По-прежнему на полигонах США, России, Китая, Франции, Кореи, Пакистана создают и испытывают атомные бомбы. Атомная гонка продолжается, а мотив, самый странный и невообразимый — ради всеобщей безопасности в мире (?!), — возмущался он.

Я и Дамир, слушая рассуждения своих сородичей и удивлялись, а вместо с тем, и гордились их простой человечностью, восхишались их чувством сопричастности к мировым проблемам, в том числе и ядерной безопасности.

— Помнится, наши ученики предпризывного возраста проходили медицинский осмотр в районной поликлинике. Так, один дотошный врач-педиатр обобщил их данные по росту, весу, врожденным порокам и хроническим болезням, — рассказывал Каттабек-ава. — Обнаружилось, что они нижесреднего значения в целом по бывшему Союзу. О том самом говорили и врачи стран Средней Азии. И знаете, с чем это было связано? И не дожидаясь нашего ответа он сказал: — испытаниями на ядерных полигонах.

Действительно, разве могло остаться без последствий 450 испытаний ядерной бомбы в Семипалатинске, ныне Семей и около 150 ядерных испытаний на китайском Лоб-Норе. Ветры с запада на восток и с востока на запад доставляли сюда радиационную пыль, — думалось нам.

После получасового отдыха с обменом мнений по самым различным темам, начиная от природы Тегерек до природы чернобыльской ядерной аварии, мы продолжили свой конное путешествие. Некоторое время ехали молча. — Этих простодушных, добропорядочных людей можно понять, — размышлял я про себя. — У них своя мирная жизнь, покой и беспечность. Казалось бы, что им до АЭС, ядерной энергетики, политики и войнам. У них свой расклад понятий жизни, мироустройства, безопасности. Но и им, оказывается, далеко не безразлично то, что творится на земле.