Бесплатный фрагмент - Миссия Амальгама

Смотреть наверх, стремиться в небеса!

О, там сияют далеки и строги

И добрых и дурных божеств глаза!

А мы всегда хотели стать как боги.

Мы всё пытались выбраться повыше,

Поднять знамёна, шпили, маяки.

Потуги эти тщетны и горьки.

Но боги снизошли и стали ближе.

Увидев, как их помыслы сложны,

Мы уходили в горы или рощи,

Разгадывать пророческие сны.

Но боги снизошли и стали проще.

Холодными казались их сердца.

Мы приложили множество усилий,

Готовы на все жертвы. До конца.

Но боги снизошли и полюбили.

Мы начали войну и долго бились

За то, чтоб наконец их победить,

Чтоб пересилить, переубедить.

Но боги снизошли и подчинились.

Смотреть наверх, стремиться в небеса!

Как же смешно осознавать сейчас:

Людей в богов перекроить нельзя,

И это боги превратились в нас [1].

— Но должен же быть смысл!

— Тем, кому смысл что-то должен, он прощает.

Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и проклятие некромага».

Ещё не пролог

Тонкий луч зимнего солнца окрасил комнату Кирлиана в оттенок перезрелых мандаринов, ударив по двум благородным профилям на золоте медали — мужскому и женскому [2]. Солнечный зайчик попал профессору в глаз, и тот прищурился, но позы в кресле-качалке не сменил. Это была его профессия — смотреть на звёзды.

Кирлиан подмигнул портретам супружеской четы и перевёл взгляд на голографическую обложку научного журнала. То, что казалось фотографией, на самом деле было творением художника, но суть профессорского открытия голограмма передавала идеально.

Чёрные дыры. Белые дыры. Кроличьи норы мироздания. Выдуманный космический корабль с говорящим названием «Alice Liddell» ныряет в гигантскую фиолетово-чёрную воронку, но стоит повернуть журнал под другим углом, и вот уже «Алиса» появляется из бело-голубого сияния в иной неизведанной вселенной.

Профессор вздохнул и прикрыл глаза. Протянуть бы ещё пару лет, дождаться, когда обсидиановая глыба фотонного звездолёта «Харон» вознесётся в ультрамариновое небо, а потом пропадёт со всех радаров, и… Уйти на покой. Ведь чёрные дыры гораздо ближе, чем нам кажется. Одним ярким солнечным днём, щурясь на белый снег, ты понимаешь, что это больше не комбинация цифр и букв в звёздном атласе, не воронка безвременья, тянущая силы с голубого гиганта, а чёрная точка на белом снегу. Точка, которая сопровождает твой взгляд на пяти часах циферблата обзора. Точка, которая не видна на стоп-кадрах памяти, но становится неотъемлемой частью онлайн-трансляции в комнату сознания.

Может быть, потом ещё где-нибудь пробьёт биополе, и червоточина обретёт себя в новом качестве, но одно уже не подлежит сомнению. Чем дальше, тем больше в тебе таких пробоев извне, больше точек соприкосновения с темнотой, куда мы все в итоге канем.

И вот с тех пор, как перед моим взглядом маячит плотная туманность в стекловидном теле, с тех пор, как скан ауры рисует отрицательный максимум над сердцем, я задаюсь одним и тем же вопросом.

Что отразится в зеркале, если перед ним будет тьма?

Пролог

Заявление об увольнении, украшенное размашистой подписью капитана Орлова, замкнуло пятый десяток старомодных бумажных листов с аналогичным содержанием. Научно-исследовательский институт аэрокосмической техники бился в агонии уже два месяца, но сегодня, кажется, тихо издох.

Директор института (говорят, далёкий потомок самого Циолковского) потерянно бродил по гулким пустым пролётам, и стены легко подхватывали каждый его шаг, вознося стократным эхом до самой крыши.

Шарк. Рука касается чёрной матовой обшивки космического корабля. «Харон», похожий на доверчивого стрижа, слегка завален набок — позавчера ребята доделывали последние мелочи в системе радиолокации. Стриж оперился и готов лететь, но сильная рука, которая должна была подбросить его в небо, исчезла из поля зрения вместе с топливом для фотонного двигателя.

Шарк. Перед глазами мельтешат чёрные мушки — буквы приказа №28. Заморозка проекта. «Начинают шептать, что ещё будет шанс, что жизнь едва начата, и расходятся по домам, до второго шанса не доживает никто [3]».

Шарк. Узкий проход между боком «Харона» и стеной. Шарк — впереди другая стена, в ней дверь с надписью «Выход», но дверь эта замурована наглухо, и никто никогда не видел её открытой.

Шарк — и… короткий стук чьих-то каблуков, словно снайперский выстрел в давящей тишине.

— Разрешите обратиться, товарищ директор.

Этого ещё не хватало. Ну и что я могу сказать тебе, капитан Орлов? Что бывших лётчиков не бывает, что на медкомиссии они тебя завалили нарочно, лишь бы побыстрее угробить проект, что…

— Разрешаю, товарищ Орлов.

— У меня тут вот какая мысль появилась, — капитан зашёлся в кашле, но всё-таки окончил фразу. — Мы были слишком серьёзной и слишком закрытой конторой. Но вот раба, то бишь нас, выпили до дна, и хозяину, то бишь государству, он стал не нужен. Что, если нам попробовать… открыть космос для всех? Школьников пускать в тренажёры, проводить мастер-классы, тематические фотосессии, брачная ночь для молодожёнов на орбите Зем…

— Цир-рк, значит, хотите устроить? — взорвался директор. — А может, сразу межпланетный бордель? Флаг вам в руки, Орлов. Я не шучу. Назначаю вас исполняющим обязанности на эти два месяца, пока тянется бюрократия. Сможете выплыть — честь вам и хвала. А меня от этого балагана увольте.

Тяжёлые директорские шаги прогрохотали в направлении лестницы, и на стенде вновь воцарилась тишина. Орлов прислонился лбом к прохладному боку «Харона» и закрыл глаза. О, он прекрасно понимал директора, и капитанская гордость в нём самом вопила сейчас как резаная, но, квазар дери всю эту оптимизацию, они оба жили последний год одной и той же мечтой, только один из них предал эту мечту ради закостеневшей ракушки своих убеждений, а второй — нет. И второй не обязан рвать себе крылья и опускать лапки ради первого. Но вот что он, Орлов Евгений Сергеевич, лётчик-космонавт первого класса — простите, бывший лётчик-космонавт, может сделать прямо сейчас и здесь, перед грёбаной дверью, за которой на самом деле — не лестница в небо, а глухая бетонная стена?

Деловитое копошение в дальнем пролёте крыши вывело Орлова из глубокой задумчивости. Капитан поднял голову, поискал глазами источник звука и не смог сдержать тёплой улыбки.

Семейство маленьких серых птичек свило гнездо в прямой видимости одной из камер видеонаблюдения, перекрыв ей добрую половину обзора. Мда, это ж насколько всем было наплевать на технику безопасности в последние месяцы, что…

Пресвятой скафандр и космические макароны.

Идея.

Орлов согнулся от беззвучного смеха, но через несколько мгновений рывком выпрямился и, чеканя шаг, устремился к выходу из ангара. Да, придётся какое-то время поиграть в придворного шута, ну, так ему не привыкать — зря, что ли, прошёл он двадцатилетнюю школу семейной жизни? Пусть сильные мира сего будут животики надрывать над его, Орлова, затеей, исправно башляя за продолжение телеэфира, а потом все разом подавятся своими ананасами в шампанском, когда он исчезнет с радаров. И это будет уже не игра в полёт, а самая настоящая космическая миссия. Та, которой Орлов грезил с институтской скамьи. Та, на которую у государства «внезапно» закончились деньги.

Только вот как быть с командой, боги Сети? Кого искать? По-настоящему крутые ребята не будут портить себе резюме участием в съёмках орбитального реалити-шоу, а выпускники театральных ВУЗов ему за пультом управления не нужны.

Следующий шаг Орлова мог бы быть фатальным, но спасла скорость реакции, которую капитан не растерял с годами. Резко отклонившись в сторону, он приземлился на колено и накрыл ладонями трепещущий комочек снежно-белого пуха. Птенец-альбинос выпал из гнезда: под крышей звонким эхом метался птичий гомон.

— Всё хорошо, пушочек, — произнёс капитан, подгоняя платформу транспортёра-подъёмника точно под перекрытие. — Поехали домой, доставка бесплатно.

Для управления транспортёром Орлову пришлось освободить одну руку, и он прижал птенца к груди, чувствуя, как бешено колотится его маленькое сердце.

Птенец пищал. Птенец боялся, что там, в родной семье, никто не поверит в его крылья и снова выкинет вниз лишь потому, что он уродился непохожим на остальных. Орлов тормознул платформу на полпути к вершине и перевёл рукоятку на реверс, с трудом удержавшись от того, чтобы показать в камеру (или птицам) неприличный жест.

Сжигать последний мост было рановато. Пернатые дважды за несколько минут подсказали Евгению, куда лететь и кого звать в стаю.

ЧАСТЬ 1. РВУЩИЕСЯ НИТИ

Глава 1

Окрестности родной Бауманской оказались подходящей площадкой для охотника за головами, в которого вынужден был превратиться капитан Орлов. В самом деле, где можно разом найти аэрокосмический институт, спорткомплекс «Заря», музей истории народов мира, кафедру судебно-медицинской экспертизы и даже старообрядческую церковь?..

Кажется, так Ной и заполнял свой ковчег. Сомнений не остаётся — кто успел вскочить в последний вагон, того и тапки.

Коридоры института с этой извечной деревянной лентой, ползущей по стенам, принесли Орлову такой улов душ человеческих, что впору было устраивать конкурс. Впрочем, сам виноват. Без внятного ТЗ результат, как известно, хз, а Орлов пришёл в институт с весьма туманными представлениями о составе команды. Где кадровая служба, где производственные психологи, подбирающие героев космоса, как паззл с четырьмя неизвестными сторонами, где честный отбор, ибо на блат и ошибку не имеешь права?.. Нет. Вот какой-то паренёк сидит в уголке с книжкой по квантовой физике. Вот рыжая девчушка с кафедры «двигатели и реакторы»… Дать контакты: уж больно глаза у неё зелёные-печальные, тина-тиной. Радиста бы ещё найти, потом в судебно-медицинскую заглянуть, пару врачей прихватить. Только вот главного в медотсек надо не из студенческих масс вытаскивать: нужен кто-нибудь из стреляных в прямом смысле. Потрясти, что ли, жену на предмет кандидатов в их спасательном батальоне? Орлов на миг вспомнил ту, что выкинула из своих приоритетов тихую семейную гавань, устав от вечного Орловского недостарта в космос, ту смуглую сильную женщину, нацепившую однажды свои старые нашивки капитана медсанбата, ту, которая ушла спасать и лечить, дайте только катастрофу, стихийное бедствие, форс-мажор, застрявшего на дереве котёнка…

Удар пришёлся прямо в нос. За искрами в глазах и алой волной боли-оторопи Орлов не смог разобрать, в кого влетел.

— Простите бога ради, я не хотел, задумался и… — оправдательный лепет вывел капитана полумифической миссии «Амальгама» из ступора. — Мне тут надавали барахла всякого…

Несколько секунд, чтобы отработать рефлекс вежливости и помочь собрать рассыпанные части чего-то очень высоконаучного, но сделанного явно на коленке. Потом перевести взгляд с означенной коленки на её хозяина. Маленький паренёк, весь какой-то скособоченный. А глаза тянут лет этак на сорок.

«Мой, — коротко ткнулась в виски мысль. — Точно мой».

— Ты кто по специальности? — выдохнул Орлов.

В капитанских пальцах замерла последняя микросхема, старинная и колючая. Не отдавать, пока не ответит…

— Кибертехник, а что?

Парень робко осмотрелся, но в коридоре было совсем мало народа. Его руки дрогнули. Орлов закусил губу. Он знал эту дрожь. Так дрожат ноздри у скаковой лошади перед выходом на трек, так дрожит ивовый лист перед грозой, так его самого, капитана Орлова, бьёт под колени при виде готового к взлёту «Харона». Этот кибертехник старше остальных студиозусов. Значит, закончил. Значит, не нашёл себе места в мире и остался на кафедре.

— В космос хочешь, кибертехник? — голос едва не подвёл Орлова.

Парень коротко дёрнул головой.

— Тогда пошли к директору. Я договорюсь о твоём переводе.

По дороге к кабинету директора Орлов мастерски отыграл Юлия Цезаря: выяснил, что кибертехника #1 зовут Никитой Лосевым, закинул инфу о миссии «Амальгама» на институтский портал и сделал зарубку на память: взять пару карго из спортзала «Заря». Поэтому к директору он ввалился уже не в себе. Разговор был бы в разы короче, если бы директор соизволил… хм… не быть директором? Ну, неужели так сложно сказать: забирайте кибертехника Лосева куда хотите, мне лишние рты на кафедре выгонять надо калёным железом и поганой метлой, да и вообще этот парнишка такой никчёмный, из правильных отличников без связей.

— Престиж института.. Шоу… Тут, знаете ли, репутация.. Вот если б на самом деле лететь, тогда я вам посоветовал бы других взять, есть выпускники и получше, наша гордость…

Лосев стоял у стенки, на лицо зеленовато-серый, что прекрасно гармонировало с росчерком синей пряди у виска. А ведь не сдаёшься, парень, рыпаешься, пытаешься не стать обычной институтской биомассой.

— А кого ещё можете предложить? — уцепился Орлов за потуги директора спасти лицо. — Мне ещё один кибертехник нужен.

— Может, вам всю команду собрать? — через тоскливые канючные нотки в голосе директора вдруг пробился ястребиный сарказм.

Орлов спокойно встретил волну, которая брызгами праведного гнева лишь слегка обрызгала белый капитанский китель. Соберёшь, батюшка. Я подберу многих птенцов, которых ты вышвырнул из своего гнезда.

— Всего один вопрос, — в распахнутую дверь ворвалось негромкое и очень ласковое, разбив поединок капитанско-директорских взглядов. — Ибо без внятного ТЗ, как известно…

— Результат хз, — на автопилоте закончил Орлов и прикусил язык.

И кого ещё такого же просвещённого сюда принесло?

Директор института пятерней ударил по сенсорной панели стола, спровоцировав динамики на отвратительный реверб, слившийся с резким:

— Я занят!

— Да ла-а-адно, — насмешливо протянули за дверным проёмом под щебет испуганной секретарши. — Это мы сейчас проверим.

В кабинете установилась напряжённая тишина. Лосев тихонько перетёк подальше от двери, директор превращался в кипящего индюка, а Орлов сверлил взглядом пустоту. Его интуиция вдруг попала во власть странной идеи: из этого гласа божьего — слабого, иерихонскими трубами и не пахло, но с ядерным зарядом и снайперской точностью интонаций — получился бы отличный дублёр. Его дублёр. Логика полезла в петлю, ибо брать дублёром капитана неизвестно кого лишь за пару фраз…

Только вот капитан Орлов слишком много оставил в тылу своего недовзлёта.

С волками жить — по волчьи выть. Он не возьмёт на борт никого из бывших коллег, кроме Ковалёва. И пусть они потом своими языками подавятся вместе с медалями, наградами и заслугами.

— Так вот, господин директор, что у нас по поводу ТЗ? — молодой человек в светлом плаще, словно соткавшись из воздуха, перешагнул порог. — С какого дисконнекта я получаю отказ в оплате за портал института, если я выполнил все требования заказчика, то есть вас, господин Засирыкин?

Орлов, который не удосужился даже прочесть золотую табличку на директорской двери, попытался сохранить серьёзный вид. Такой, какой бывает у тужащегося совёнка, который пытается не заржать.

А господин Засирыкин едва не оправдал свою фамилию, разнося в пух и прах наглого юнца, который посмел институтский портал, заказанный ему (экономии ради), расписать серебряными граффити с небоскрёбами полулегального сектора транскода, самовольно ввёл голосовалку и анонимный чат, где студенты выкладывают всякую чепуху, так ещё и лично явился с претензиями!

Орлов насторожился. Его мозг, прожжённый в космодромных интригах «у тебя первое место в отборе, но на доске информации ты — тринадцатый, и так всем будет лучше» уже видел нехилый скандал на всё министерство. Директор юлил. И коленки у него под столом наверняка тряслись. А парень в плаще, бледный, как моль, типичный кодер-фрилансер, стоял слишком прямо для человека, не имеющего пятого туза в кармане.

— Во-первых, про графическое оформление требований не было, — на губах кодера мелькнула улыбка сытого удава, — а во-вторых, ваши птенцы выкладывают там не чепуху, а, например, аудиофайлы со своих имплантов на тему «деканы и откаты».

Господин Засирыкин попытался заорать снова, но гость лишь махнул рукой. Это был его ход. Так просто — прижать к стенке и бить наотмашь. Дай себе вольную… Но это не его стиль. Только циничное взаимовыгодное сотрудничество. Только шантаж. Только хардкод.

Всё это Орлов за доли секунды прочёл в серых глазах парня, а в комнате уже звучало предложение, от которого нельзя отказаться.

— На стене портала отложенная запись со списком ваших грехов. И первым номером среди них — нехилая взятка от церкви Возрождения за право преподавать физикам слово божье. До публикации пять минут. Поэтому вы немедленно звоните в бухгалтерию, тому самому человеку, который списал эту взятку на якобы озеленение территории в дальнем Подмосковье, и мне выплачивают остаток за портал. Меня зовут Оникс Заневский, если вдруг там забыли.

«А хакеров брать в дублёры капитанов — точно хорошая идея?» — робко поинтересовались в застенках черепной коробки Орлова, пока тот судорожно придумывал, как подкатить к этому парню с «Амальгамой». Да и вместо второго кибертехника лучше программиста взять… И киношники наверняка будут не против такого типажа: не красавец, а интересный, особенно как своей чёрной чёлкой тряхнёт, будто не чёлка это, а птичье крыло.

А директор уже что-то скрежетал по внутренней связи…

Повод подойти вломился в кабинет в следующую секунду после директорского: «Я сказал — заплатить!!» «Повод» нёс перед собой неприличных размеров горшок с каким-то пушистым фикусом.

— И куда это ставить? — громко поинтересовались из фикуса так, словно мир един и прекрасен, а все эти директора, двери и правила вежливости не более чем божий бред.

Это стало последней каплей. Засирыкин взвился из-за стола, витиевато описав взаимоотношения всех присутствующих с хакерством, фикусами и реалити-шоу, а потом выплюнул Орлову в лицо:

— Забирай этих троих и проваливай!

«Эти трое» и капитан мигом смотались из директорского кабинета. В пяти шагах от хлопнувшей двери Орлов смог вдохнуть, на шестом его разобрало на смех. Капитан рванул за рукав парня в плаще, безмолвно прося подождать. Тот затормозил, вопросительно вскинув бровь. Рядом маячил носильщик фикуса, светлый парень в мятой рубашке. Лосев стоял за их спинами в крайней степени апофигея.

— В космос хочешь? — тихо спросил Орлов, обращаясь к тому, кто назвался Ониксом Заневским.

Взгляд серых глаз выдал предательскую неравнодушную искру.

— Да мне сейчас хоть в чёрную дыру, — криво усмехнулся Оникс.

— Можно и туда, — кивнул Орлов.

— А я тоже с вами, — влез в разговор носильщик фикуса, прожигая синими глазами капитанский лоб. — Вам наверняка нужен такой на все руки мясо… тьфу… мастер, — и без перехода, будто всё решено, — инженер-исследователь Ян Заневский. Однофамильцы.

— Да не ври уже, — тихий голос Лосева заставил инженера-исследователя сначала вздрогнуть, потом рыкнуть.

— Ладно. Братья мы. Только я всё равно полечу.

«Вот тебе и Ноев ковчег, — мысленно простонал Орлов, на миг закрыв глаза, пытаясь собрать ускользающие нити разумных решений и робко ступая на лунную дорожку интуиции. — А ведь всё только начинается…»

***

Странное это было ощущение — ненужности происходящего. Крутишься как белка в мясорубке, собираешь людские души в котомку за спиной и сам не знаешь, сколько из них агнцев, а сколько козлищ. Орлов, сидя в скверике на скамейке, горько усмехнулся. Козлища, агнцы — не всё ли равно. Нужны лишь те, что уже свободны от всего — или не привязаны к тому, что составляет их бытие. Если нечего терять, то почему бы не сделать шаг в неизвестность, не встать под прицел видеокамеры, не сойти с ума понарошку?

Половину обзора занимала колокольня старообрядческой церкви. Колокольня без храма — что корабль без команды. И стартует эта махина старинной кладки со стрельчатыми окнами-дырами и пояском из «ласточкиных хвостов» прямо в синий зенит. Может, и не нужно ей это небо. Просто все привыкли, что колокольни должны быть видны далеко. Привыкли все, и ты в том числе, Орлов, что космическим кораблям надобно летать, а капитанам стоять у штурвала даже в эпоху, когда искусственный интеллект всё сделает лучше и умней.

— Здесь очень спокойно, — голос за капитанской спиной отчего-то не вызвал дрожи: слишком мягкий, чтобы содержать угрозу. — Вы часто здесь бываете?

— Когда-то… раньше, — уклончиво ответил Орлов пустоте.

— Если вернулись в прежнюю точку, значит впереди новый путь…

Мироздание давно оставило попытки подкидывать Орлову вещие встречи и вкладывать в уста случайных попутчиков ответы на мучительные вопросы. Сдалось, ибо не было в Орлове готовности что-либо менять в себе и своей жизни. А сейчас, получается, эта готовность появилась?..

— Хотите в космос? — не оборачиваясь, спросил капитан.

— На то воля божья.

Орлов всё-таки обернулся. За спиной стоял человек неопределённого возраста: тело заморённого юнца, глаза столетнего старика. И весь какой-то светлый, словно ещё не замаравший веру религией… Поговори с ним, капитан, дай свои координаты. Может, на днях даже покажешь «Харон».

Захрустела под ногами жёлтая галька нового пути. И рядом пошёл ещё один будущий член команды — Дмитрий Зосимов, бывший семинарист, ныне астрофизик.

Глава 2

— Слушай, этот капитан взаправду хочет взлететь, или как? — Оникс, задав вопрос вроде бы риторический, все-таки ждал хоть какого-то ответа.

Повернув голову, он из одной небесной сини, к которой было запрокинуто лицо, уткнулся в другую — такую же, только в глазах брата.

— Или где? — проговорил Ян и закрыл глаза. — Ну какая разница: понарошку в космос или нет. Тебе-то уж точно сплошные плюсы.

Братья замолчали. Сверху сияло солнце, прибивая ростки тревоги. Это была земля, родной дом. Где-то у реки дед Саша молча учил деда Кира насаживать червяков на крючок, а тот возмущался этому доисторическому произволу громко, матерно и вполне связно. В домике за яблонями мама пекла блинопироги, а папа писал очередную прогу. И всё было хорошо, тепло и беззаботно. Всего-то надо — не думать о реалити-шоу «Миссия Амальгама».

Они прилетели домой сегодня утром, получив на руки электронные пропуска в НИИ аэрокосмической техники, кипу бумажных документов как пережитка эпохи второй НТР и крест с плетёнками от церкви Возрождения. Словом, полный комплект для ухода по ту сторону экрана с билетом в один конец.

Оникс поморщился в ответ на собственные мысли. В составе миссии — двадцать человек или что-то около. Предложи ему кто-нибудь ещё вчера описать человека, готового уйти в неизвестность, он бы сказал «отчаявшийся, идейный, уголовник», отдельно или всё сразу. А сегодня… Ладно, хакер, будь честным с самим собой. Твои проблемы можно решить простым отъездом в какую-нибудь Океанию. Твоя религия по имени «Нейтраль» не требует космических путешествий. Твои хакерские проделки в соавторстве с отцом и дедом до сей поры сходили тебе с рук — подумаешь, импланты прокачанные стоят, чтобы в транскод шастать, так этим вся семья грешит, недаром забрались в такую глушь. Или думаешь ударить первым, привлечь к себе такое внимание, что потом любую напраслину, возведённую на Оникса-звезду-экрана, кинут в одну корзину с Истиной, да там и забудут?

Сердце устало пропустило удар, пока взгляд следил за кругами пустельги, тающей в резкой синеве. Волна запоздалой паники упрямо билась в висках. Горе-хакер, а подумал ли ты, как скажешь матери с отцом, что сын готов уйти в неизвестность из-за несмертельных, в сущности, проблем с… Стоп. Всё решено. Может, единственно стоящее — отговорить брата от этой бредовой идеи.

Но брат никакой паники не испытывал. Осознание факта отсутствия клавиш Ctrl-Z пришло к нему во время вращения на центрифуге с перегрузкой в 4g. Да и что об этом думать? Не всё ли равно, где быть незаметным-незаменимым мастером на все руки?

Время отмерялось редкими поклёвками на реке да робкими попытками мамы собрать всех к столу. Гиблая затея, пока дед Саша — мамин отец Александр Валько, немой и страшно везучий рыбак, — не вытащит десятого окушка, пока папа — Дэн Заневский, программист от бога и хакер от дьявола, — не хлопнет в ладоши над пропастью запрещённого транскода, ставя финальный end. И пока они сами — родные братья, похожие как ночь и день, не отзовутся на свои имена.

— О-оникс! Янис! Блинопирогов по счету, учтите.

— Учтём, мам! — бодро откликнулся Ян в пространство, поймав золотой шевелюрой луч закатного солнца.

— Когда она тебя зовёт, — негромко произнёс Оникс, — Янис звучит как Анис.

— Поэтому лучше просто Ян, — сообщил небу тот. — Я во всех документах сократил. Ян Заневский.

— Ян Валько, чего уж прибедняться, — хмыкнул брат, щекоча плечо макушкой. — Вылитый дед Саша. А помнишь, какой хай стоял, когда я из Велимира в Оникса переименовался? А теперь даже мама признаёт, что оно мне идёт больше…

Братья продолжали смотреть в ясное небо. Холодок с востока медленно подбирался к ледяным пальцам одного и горячим ладоням другого. И всё было правильно. Лёд и огонь всегда вместе, даже если кажется, что нет причин ухо…

Звёздный летний треугольник вдруг исчез за склонёнными головами дедов. Ян вздрогнул, Оникс тихо выдохнул. После пяти лет жизни в Москве-2 они с трудом ныряли в «детские» условия обитания: тренировки беззвучного скольжения над травой, умение не только слышать, но и слушать, волчьи приёмы боя, птичьи стратегии прицельных атак… В городе это казалось лишним, и если Оникс сумел как-то запрятать это вглубь, выпуская наружу лишь во время лазертага, то Ян предпочёл, чтобы мир подстроился под него. И мир подстроился, попутно навешав ярлыки «волчонок» и «дикарь».

— А покликаю я беду, да Ивашкина мясца поем, и Сила с нами пребудет, — нараспев проговорил дед Кир, резким движением бросив внукам в лицо горсть ломкой половы, в темноте так похожей на ошмётки татарских стрел.

Ян метнулся в сторону, накрывая собой Оникса. Татарские стрелы больно кольнули по шее, но это было неважно.

— М-м-м, — одобрительно протянул дед Саша, поудобней перехватывая удочку. Мол, моя школа, а ты всё рыпаешься, Кирька.

— И один другому жизнь да подарит, — припечатал дед Кир над тихо матерящимися великовозрастными внуками, не смеющими, впрочем, и слова поперёк сказать съехавшему с катушек деду.

Процессия потянулась к двухэтажному домику, спрятанному за яблонями, которые с приходом темноты превращались в хтонических многоруких чудовищ. Впереди шёл дед Кир, маяком серебристого плаща указывая вектор движения. Вторым скользил над землёй Оникс. Если бы кто-нибудь взялся снимать кино с Кириллом Заневским в главной роли, дублёра искать пришлось бы недолго, а гримёру платить гроши за седые пряди на висках Оникса и паутину морщин вокруг прищуренных глаз.

А вот топающие в арьергарде Ян и дед Саша явно не играли в разведчиков, и пусть громко болтать мог только Ян, дед Саша старался как мог, совершенно не в такт отбивая мелодию на полупустом ведре.

— Я пришел — тэбэ нэма, пидмануууула… — Ян сделал театральную паузу, — пыдвила! Ты ж мэнэ пидманула…

Дед Саша был счастлив. И Ян тоже.

Блинопироги были съедены с первой космической скоростью, и через час все собрались в гостиной. Света не зажигали. В полутьме комнаты едва слышно шуршали пледы, за железным щитком печи бились в агонии сгорающие поленья, а невнятная песенка дедов на два голоса, один из которых страшно перевирал текст, а другой мычанием подтягивал длинноты, звучала словно не из этого мира.

— На зверя страшного у века каждого, найдётся свой однажды Волкодав, свой волкодав… сво-ой… на зверя волкодав… [4]

Ян, пристроившийся у кресла, в котором угнездился Оникс, устало прикрыл глаза. Его основательно клонило в сон от переизбытка кислорода в этой глуши, но продержаться до конца дня было делом чести. Он бы и захотел — не сосчитал, сколько раз вот так заставал дедов перед камином в гостиной. Таких же, как сейчас, почти не меняющихся с годами, закутанных в пледы и державшихся за руки. Дед Кир всё пытался петь, споря тихим голосом с треском горящих поленьев. Ещё пара попыток совладать со своим недугом — и прозвучит команда на взлёт.

— От винта! Погнали!

Шесть рук синхронно откинули волосы над запрещёнными модификациями имплантов. Шесть карт беспроводного доступа вошли в порты. Шесть человек залогинились в ничем не примечательной избушке — точной копии той, что прячется сейчас в глухой воронежской ночи за сторукими яблонями. Каждое бревно — адова куча защитного кода, каждый угол фундамента — бомба с отложенным действием. Если придётся уходить быстро, дом не достанется никому.

В транскоде ты такой, каким себя ощущаешь. Человек, потерявший баланс, никогда не узнает себя в цифровых водах Реки-под-рекой, если только не найдёт смелости шагнуть к себе настоящему. Не будет здесь ответственных матерей и везунчиков-фрилансеров, не будет немых истуканов и заговаривающихся гениев, не будет едва оперившегося кодера и инженера-оптика по вызову.

А будут Чайка и Нарвал, Саламандра и Буревестник, Ангел Льда и Ангел Огня.

— Слушаем сказку и мотаем на ус, — бодро и вполне осознанно сообщил Кирилл Заневский своему мини-транскоду.

— Жги уже, сказочный ты наш, — хмыкнул Александр Валько, насыщая цифровой воздух приятным баритоном.

За целые дни молчания внутри скапливался такой заряд, что впору было разносить сервак Департамента безопасности, не к ночи будет помянут. Или на крайний случай — потрепать нервы Кирьке.

Заневский-Буревестник коротким присвистом погасил все источники света в избушке. В тонких птичьих когтях поднялось высокое напряжение, синими отблесками играя на коже ящерки-Саламандры и перьях всех мастей. Киловольт за киловольтом, до самой сути.

«Он жил больше сотни лет назад. Один из тех, что зовутся богами Сети — сверхпроводник, распятый меж мирами. Он перегонял электричество транскода через свои хрупкие кости, каждым позвонком ощущая надвигающееся торнадо на другом конце земного шара».

«Каждая створка карманного зеркальца отражает закатный солнечный свет пополам с прищуренными глазами своего владельца, и рыжее осеннее солнце рикошетом бьёт в тёмно-серую радужку.

Крис зажмуривается, но перед глазами у него ещё долгое время маячит бледно-зелёное пятно, а потом, когда он открывает глаза, мир сдвигается со своей привычной точки, и на лицах людей проступают узкие щели, когда они тайком приподнимают свои маски, чтобы всосать в себя жалкую каплю свежего воздуха. И какой-нибудь нудный моралист может вещать хоть до утра, что нельзя так злоупотреблять богатствами амстердамских кофешопов, но действие косяка закончится, едва Крис немного продышится, стоя на Синем мосту, а пришедший образ уже никогда не выветрится из памяти хакера».

Чуть дрожит голос Кирилла Заневского, который никогда не признается чужакам, что он правнук того самого бога, известного во всём транскоде под ником «Овердрайв». Судорожно выдыхает Дэн, прошедший через физическую смерть и цифровое возрождение — наследник хакерского дара, который теперь живёт и в сыне Ониксе. Откликается на легенду и он сам — в сумраке так похожий на сероглазого Овера в юности. Оникс ловит волну — паутинка запредельного электричества тянется от него к деду, как амстердамский Синий мост.

«Добрая богиня, несущая в тёплых руках свежий хлеб, парное молоко и приветственно зажжённую свечу, может обернуться злой ведьмой, с диким хохотом вспарывающей вены своим жертвам. Неплохой хакер, заводной аргентинец, в фоновом режиме приплясывающий под любую музыку, способен во мгновение ока превратиться в медведя-шатуна, который ломится к цели, не разбирая пути, а если не дерётся, то трахается.

А страшный доктор, готовый с безумной улыбкой пустить на опыты любого, до кого дотянется своими крючковатыми пальцами, на поверку оказывается гениальным нейрохирургом, отличным рассказчиком и верным соратником. Так же, как и мальчик-отличник в скучной одежде, застёгнутой на все пуговицы, спустя пять лет становится безбашенным байкером и охотником на хакеров, а спустя двадцать — любимым человеком того, на кого он открыл свою охоту».

И теперь уже нет покоя роду Валько. Потеряны промежуточные звенья на просторах от Питера до Окленда, стёрты извращения глумливой судьбы, помещающей паззлы душ в тела с таким расчётом, что как ни крути — ты вне морали, если любишь. Вот Катерина Валько, пламя Саньки-саламандры, вновь нашедшее искру Веберов. И сын — Ян Заневский, Валько, Такахаси, Рыков — плоть от плоти Охотника за мечтой, светящийся нутряным, чистым светом Ангела Огня.

«Повернись спиной к закату и поймай солнечный зайчик. Пусть яркий отблеск сканером пройдёт по лицу того, кто подошёл к тебе слишком близко, пусть световой скальпель вонзится в еле заметную щёлку меж Правдой и Истиной, и тебе останется лишь задать единственный Вопрос.

«Кто ты, Маска?»»

— Почаще задавайте вопросы, парни, — будничный, усталый голос деда разбил сказку на черепки. — Никто этого не любит… Но без этого не будет ни скорости, ни глубины.

После такой сказки на ночь спать вовсе расхотелось. Было что-то в рассказе и напутствиях деда Кира, вдруг растерявшего своё обычное «невменько», что-то вскрывающее суть вещей. Конечно, братья знали о своём великом предке Кристиане Вебере. И когда в Сети появлялась очередная «самая правдивая биография Великого Хакера», дед Санька её быстренько покупал, а дед Кир разносил на атомы, доставая из загашников самое страшное оружие, не доставшееся ни одному журналисту — «log-файлы Оверхантера».

Но сегодня в рассказе отчётливо пахло пророчеством. Оникс и Ян подумали об этом синхронно, и близость отлёта в космос была ни при чем.

— Все спать, — скомандовал дед Кир, чмокая Катьку в лоб под смех братьев.

Это была давняя семейная шутка про единственную женщину в семье, которую надо беречь и мыть посуду самим. Каждый и берёг как мог.

Ян потянулся, встав с пола, громко хрустнул суставами — двадцать с небольшим, а словно старик — и вышел из комнаты молча, нарушив все ритуалы прощания с родителями перед сном. Не хватало у него сейчас силы воли подойти к матери и заглянуть в глаза перед объятиями, ткнуться лбом отцу в плечо… Целый день Ян бежал от физического контакта, к минимуму свёл общение. Наверняка они обо всём уже догадались. Но лучше уж так, молча. Ибо на вопрос «зачем тебе „Амальгама“, Янис?» ответа как не было, так и нет.

Пропасть за распахнутой входной дверью навалилась на Яна сводящим с ума запахом ночной фиалки. Это была главная нота летней ночи, и после первого сбитого вдоха обоняние выцепило терпкую базу начавшего созревать синапа и что-то трудноопределимое с сырой земли и далёких звёзд.

В просвете между яблонями серебрилась мишень для стрельбы — старая доска со следами концентрических кругов и долгих тренировок, сходящихся в едином порыве на чёрном начале координат.

Попасть. В десятку. Сейчас.

— Хочешь, я скажу: ничего не было, нет, — прошептал Ян, а его рука уже привычно потянулась за дверной косяк, нащупывая самодельный лук, — может быть, ты поверишь в это… [5]

Гибкая нетёсаная ива послушно согнулась в сильных руках. Напряжение из пальцев ушло в надрывно молчащую тетиву. Самодельная стрела легла на прицел.

Ян затаил дыхание. Выше, ещё немного… Чужая рука вдруг появилась в секторе обзора справа, слегка отведя прицел в сторону. Поправка на ветер, я и забыл.

— Спасибо, дед, — выдохнул Ян вместе со звоном тетивы.

Стрела ушла в цель, пробив чёрную дыру в центре мишени. Санька одобрительно хмыкнул, и вновь акустикой ночи стали править сверчки из кустов.

Ян стоял с закрытыми глазами, нарочито задумчиво исследуя пальцами кору на самодельном луке. Нет, дедушка, я всё равно ничего не ска…

Яркий голубой свет ударил под дрожащие веки. Ян невольно распахнул глаза и сразу упёрся взглядом в экран, где на белоснежном поле прыгали чёрные трясогузки букв: «рассказывай».

— И вот скажи: куда ещё вас бить, [6] — едва слышно простонал Ян, но глубокое погружение было предрешено.

Синие глаза деда — такие же, как у него, горели термоядерным огнём. Александр Валько не собирался отступать, раз перешагнул свои принципы и воспользовался планшетом.

— Только обещай, что не скажешь матери и отцу, — выдохнул Ян, уже за крайним словом осознавая, какую ерунду смолол. Но немой дед Саша спокойно кивнул без намёка на горечь обиды.

— Мы… Я, — Ян осёкся, мысленно обматерив свою нехакерскую натуру. — В общем, через две недели мы с братом уходим в далёкий космос.

Пауза.

— Очень далёкий.

Вновь пауза и запредельно внимательный взгляд деда, ждущего последнего процента истины.

— Миссия «Амальгама». Реалити-шоу — лишь первая часть, чтобы собрать деньги на топливо. Потом угоняем корабль и летим взаправду.

Проводив взглядом согнутую спину Яна, уходящего в молчании, Кирька задумчиво почесал подбородок. Что-то определённо было не так. Двадцать с хвостиком лет назад Кир съехал с ума на лунной орбите, изгоняя вместе с Санькой космических пришельцев. Выжив и вернувшись на Землю, он вернул себе ясность ума, но не смог избавиться от чуть придурковатой манеры речи. Что ж, не смог починиться — сделал фирменным стилем. Но вся эта история с потерей и возвратом рассудка обострила хакерскую интуицию до предела.

— Оникс, в спальне моей тебя жду, — выдал Кирька в пространство, краем глаза наблюдая за каменеющим лицом парня. Ага, льдинка, ты уже понял, что речь не о лишении девственности, хотя душу раздеть-таки придётся.

Оникс поднимался за ним по лестнице шаг в шаг: Кирька отметил это машинально. Что поделать: лазерная указка интуиции неотделима от хорошей дозы паранойи, а ей в этом доме было пропитано всё. Даже фундамент, в котором был заложен нехилый заряд тротила. А ещё замаскированный гараж с тремя аэроциклами, в каждом из которых стоял автопилот к тайной хибарке на ладожский язык-сломаешь-саари… Живём, как можем, умираем, как хотим.

— Как консервную банку душу свою вскрывай, — ляпнул Кирька.

Оникс стоял посреди дедовой спальни памятником самому себе: этакая глыба льда под два метра ростом. Кирька подошёл к нему вплотную и взглянул в серо-стальные глаза. Годы, годы… Согнулся, уже снизу вверх смотрю.

— Р-р-рассказывай, — выдавил старший Заневский, выдавая в первое «р» код ассемблера.

— Иногда улыбаюсь из Амальгамы, — криво усмехнулся Оникс, цитируя старое Кирькино стихотворение. — Поисковик в помощь, дед.

Карта беспроводного интернета так и осталась в имплантах, поэтому Кирьке хватило одного поискового запроса и десяти секунд чтения. Типичное потро-шоу, где под камерами сношаются и убивают, живут и умирают.

«Почаще задавайте вопросы», да, хакер?

— Почему?

— Светка Повидайко, — коротко бросил Оникс, отведя взгляд.

Мысли Кирьки понеслись вскачь, но протянуть логическую ниточку от Светки к одному чиновнику с такой же фамилией он не успел. В комнату ворвался взъерошенный Дэн.

— Дальний контур, — выдохнул он, пробивая высоким напряжением невидимый канал к отцу. — Спецназ.

Кирька присвистнул. Вот тебе и паранойя, а Санька ещё посмеивался, ставя за рекой камеры слежения. Ещё б понять, за что, но это в допросной расскажут. Наверно.

— Катю и детей забирай, — голос Кирьки, наследный голос Криса Вебера без зоны покрытия, но с точностью снайпера, собирал код мироздания из коротких команд алгоритма. — Я и Санька последними… уйдём.

— Нет, — коротко рыкнул Оникс. — Это из-за меня. За мной. Я остаюсь. Вы уходите.

Кирька возвёл глаза к деревянному потолку. Счёт на секунды, а тут нырок с пробиванием второго дна. Ладно, шум внизу немалый, Катерина уже наверняка Саньку с Яном выловила и направила к гаражу.

— Колись давай, — не выдержал Дэн, тряхнув сына за плечи.

— Это люди Повидайко, прокурора Москвы, — выдал информацию Оникс, впившись птичьими когтями в ладонь. — У меня с его дочкой было… неплохо, пока она не решила нарисовать двойную сплошную на тесте беременности. А я в мужья не хочу, мне всего-то надо было кое-что спереть с компа её папаши…

— Охренеть, — припечатал Дэн. — Но всё равно чересчур для похищения жениха…

— Карма, — грохнул Кирька. — И поэтому ты в телевизор полез, внук?! Спрятаться у всех на виду?

— Какой ещё телевизор?

Лицо Дэна выразило крайнюю степень апофигея, как периодически бывало со всяким, кто общался с Кирькой.

— Миссия Амальгама, поиск в помощь, — ответил Кирька через плечо, пока его тонкие пальцы искали пружину тайника.

Флэшка против ноутбука, или не доставайся же ты никому… А я так надеялся, что взрывать не придётся. А помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела [7]…

— Не так всё просто, дед, — выдавил Оникс в костлявую спину Заневского-самого-старшего. На отца он вообще старался не смотреть. — Мы потом взаправду выйдем на орбиту… И к звёздам стартанём. Без спроса.

— Окей, только кошку на борт не забудь взять, — ответствовал Кирька, сдавшись что-то менять в этом колесе Сансары.

От судьбы не уйдёшь, так пусть хоть веселее катиться будет.

Тонкие Кирькины пальцы, оказавшиеся не слишком приспособленными к тяпке или лопате, а потому великодушно лишённые Санькой трудовых мозолей, наткнулись на что-то холодное и тонкое, забившееся в дальний угол тайника. Мысли на миг выбились из холодной струи рассудка. Под веками вспыхнул стоп-кадр пятилетней давности — пушистый комочек белого меха, длиннющий хвост и чёрные бусинки глаз. Ручной ополовник с подбитым крылом. Долго чирикал потом на жёрдочке, но всем когда-нибудь уходить.

Кирька выдернул из тёмной пропасти птичью лапу, превращённую в металл. За маленькими острыми когтями потянулся спутанный комок кожаного шнура и что-то белое, в бронзе… Кир закинул находку в растерянные ладони Оникса:

— Лапа околдовника. И волчий клык, брату отдашь.

Растрёпанная Катька и заполошный Ян разбили поединок взглядов Веберовской линии семьи. Оникс попытался вновь заявить, что он остаётся здесь за Иешуа, Мастера и всех великомучеников разом, но код оказался уже скомпилированным и стремительно переделывал мироздание. Под неслышимый обратный отсчёт Дэн схватил в охапку всех, до кого сумел дотянуться, и с грохотом спустил на первый этаж. Ему ужасно не хотелось умирать. Однажды это уже произошло, и повторять не тянуло. Горячая Катькина ладошка в его руке придавала жизни особый привкус полынного счастья. Чего греха таить — сына в крайнем случае затащат под венец, Ян нигде не засветился, а вот оба Заневских да и Валько тоже наследили в Сети изрядно. На пару десятков лет строгого режима.

Охранная система просигналила о нарушении ближнего круга в полкилометра. Финиш. Аэроциклы заведены, автопилот запущен — Санька своё дело знает. Дэн прищурился на сыновей. Кого за штурвал? Растаявший самоконтроль, как после слов «увидишь открытую воду — жми на газ» или взрывной огонь, который только на этот газ жать и умеет? Ладно, рискнём.

— Ян, ты ведёшь, — Дэн прожёг взглядом светлую макушку. — Оникс, прошу тебя, без глупостей.

Под деревьями стало очень тихо. Замолчали сверчки, по-своему сигналя о чужаках. Дэн почувствовал, как Катька обвила его руками, прислонившись к спине щекой — на шлемы, кажется, положен большой болт. Но чего-то явно не хватало… Шуточек по поводу «незащищённых полётов» не хватало, вот что.

— Где отец?

Вопрос Дэна повис в воздухе.

— Я за ним! — крикнул Оникс и рванул было к дому, но Ян схватил его за шиворот плаща. «Не так всё должно быть, не так», — панически билась мысль на краю его сознания, пока мозг в замедленной съёмке наблюдал, как широкая ладонь Александра Валько с размаху бьёт по кнопке старта у машины братьев.

Под громкий мат Яна аэроцикл взвился в воздух, не зажигая бортовых огней, и ушёл на север в звёздное небо. Вслед ему полетели лазерные вспышки бластеров спецназа, но ни одна не достигла цели.

Катька сдавленно охнула. Всё было ясно. Генералы не уходят последними. Они вообще не уходят.

Дэн крепко зажмурился, чувствуя кожей, как каждая секунда стремительно уменьшает их суммарный, один на всех, шанс выжить. Ещё немного, и у Катьки сорвёт крышу, когда она поймёт, что Александр Валько не полетит один в ладожское захолустье, а если останется здесь, то…

Кто не сделал Выбор — выбыл.

Дэн тихо прошептал, даже не веря, что во Вселенной есть кто-то, способный услышать его слова, и рванул тягу.

— Сберегите их, Боги Сети…

Аэроцикл ушёл в крутой форсаж.

Под редкие бластерные вспышки и скрежет громкоговорителя на тему «выходить по одному, руки за голову» Санька влетел в дом и запер за собой входную дверь. В прихожей уже маялся Кирька с классическим чёрным чемоданчиком в руках.

— Улетели?

Санька кивнул. Иных вопросов Кирька не задавал. Они нырнули в подвал, запечатывая за собой пути отхода. Всё было по плану. Продумано до мелочей много лет назад. Но почему-то сейчас Саньке, задраившему последний люк этого подземного бомбоубежища, настоящего второго дна у непримечательного деревянного дома, всё казалось бредовой нелепицей. Можно было убежать с ребятами и внуками. Можно было выйти к этим, получив пару несмертельных, и пусть попробуют что-нибудь предъявить. Можно… Мысленный поток вдруг оборвался, когда Кирька, дышащий подбитой птицей, вдруг ткнулся лбом в плечо. Наверняка он переключил охранную систему на себя и теперь видит, как люди в камуфляже ломают двери, врываются в гостиную к потухшему камину, топчут любимый плед в красно-чёрную клетку…

Ладонь на спину Буревестника. Вторую — на пятое ребро. Дыши, птица. Нет у меня причин уходить одному, зато есть причина остаться.

— Все. Они все. И этот… Родственник неудавшийся, — с трудом произнёс Кирька, спрятав лицо на груди друга. — Са-анька… Не знаю, выдержат ли… Стены… С тобой, Ящерка. Жги.

Руки раскрыли чемоданчик. Над головой — чужие в родном доме. Вокруг — бомбоубежище, которое не было повода проверить. И прежде чем взорвать свою жизнь, Александр Валько одним резким движением опрокинул Кирилла Заневского на сырой земляной пол и прикрыл собой.

Моя школа, Буревестник.

И, кажется, я всё-таки скажу то, что давно уже могу, но не решаюсь.

— С тобой, птица… Разряд!

Глава 3

Флакон прозрачного стекла с красной каплей внутри мягко опустился в протянутые ладони Евгении. Дядя Георгий улыбнулся, и морщинки в уголках его глаз стали похожи на остовы вееров. Дядя много путешествовал: нет ни одной страны, где бы он не побывал со своими картинами и лекциями об искусстве ХХ века. Если и есть на Земле человек, с которым Жене всегда легко и весело, то это он — любимый дядя. Ни разу не оттолкнул, помогал советами, утешал, когда его же сыновья-близнецы дразнили девочку «рыжей-бесстыжей», «таракашкой» и прочими обидными словами. Если бы не мальчишки, Женя приезжала бы в гости к дяде чаще. Огромная коллекция книг по искусству, которые можно рассматривать часами, макет древнерусского замка из дерева и пластилина — он сам его собирал и вытачивал каждое брёвнышко крепостной стены, тщательно лепил каждого воина вплоть до мельчайших деталей одежды и снаряжения… Сказка, чудо. И там нет места быту, который столь навязчиво вмешивался в Женину жизнь дома.

— Я подобрал это на пляже в Сиднее. Сначала показалось — цветной камушек. Смотрю — не камушек вовсе, а послание моря в бутылке. Сразу решил, что подарю его тебе.

Женя недоверчиво повертела флакон в руке. Очень маленький, рубиновая искра горит на просвет, будто чья-то кровь в прозрачном теле совершенной формы. Открыть пробку — минутное дело, втянуть ноздрями запах неведомого…

— Странно пахнет, — Женя озадаченно взглянула на дядю.

— Согласен. Для лекарства слишком вкусный запах, для духов — слишком странный. Ты реши для себя, что это будет.

Крошка-флакон перекочевал во внутренний карман Жениной стёганой жилетки. Ещё одна тайна, до которой не добраться ни Сашуле, ни мамуле.

— Спасибо…

Порывисто обнять дядю и чмокнуть в щеку, сжав его истончающееся запястье. У Жени нет иллюзий, что всё будет хорошо. Дядя уже смотрит за грань — туда, куда уходят любимые люди и звери, когда заканчивается их жизненный срок, туда, куда однажды уйдёт и сама Женя. Она чувствует, что загадочный флакончик — последний подарок, и молча даёт себе клятву сохранить его навсегда. Как память. Как средоточие всего лучшего, тёплого, любящего, что дала ей жизнь через общение с дядей Георгием. И никто не сможет это отнять — нечего отнимать, когда не знаешь о том, что оно существует. В тайный карман, ближе к сердцу. И всегда носить с собой, что бы ни случилось, ведь отныне в маленьком стеклянном флаконе стало на одну капельку крови больше.

***

«Ладоги много не бывает», — не уставал писать на экране смартфона дед Саша всякий раз, когда наставало время уезжать из тихого домика в окрестностях Сортавалы. «Недели достаточно для реанимации, — отвечала в таких случаях Катька. — Потом начинаешь прирастать к этим местам».

Заветная неделя, проведённая под девизом «залечь на дно Ладоги» окончилась, а тишина в эфире со стороны дедов стала поистине невыносимой. Рассудив, что «спрятаться у всех на виду» — и вправду неплохой вариант для братьев Инь-и-Ян, Дэн и Катька благословили своих непутёвых сыновей на шоу «Амальгама». У спецслужб, конечно, длинные руки, но сунуться на защищённую территорию космогородка всё-таки будет посложнее, чем изловить кучку хакеров на северных просторах.

Подняв в серое северное небо потрёпанный флаер, Оникс нацелил его на Москву и выжал тягу. Дисциплины Яна хватило на пару минут полёта, в течение которых он сидел как положено, схватившись за боковые скобы на борту, а потом его тёплые руки привычно обняли брата чуть выше пояса.

— После Волхова машина твоя, как обещал, — зазвучал в шлеме Яна тихий голос Оникса.

[Почему так всегда: накануне отпуска сваливается куча дел, а накануне отлёта в никуда — так вообще полный…]

— Только если сам хочешь, — отозвался Ян.

[Мы снова должны обогнать Время и закрыть все чёртовы гештальты. Единственный способ получить разрешение на взлёт.]

И вдруг Оникс понял. Вся эта беготня и круговерть — в наших головах и только. Ждут дома. Ждут на космодроме. А космос не ждёт ничего и никого. Ему вообще всё равно.

— Так всегда: если бездна глядит в тебя, — прошептал Оникс.

— То тем хуже для бездны, брат [8], — подхватил Ян.

Запрос, ответ, синхронизация.

До самого Волхова в эфире царила тишина.

***

— Заходите, — голосом Орлова спустя неделю кастинга можно было озвучивать вымотанного врача третьесортной клиники, — э-э… Виктор.

Виктор Ивашин, типичный Гагарин в форме борт-инженера второсортной авиакомпании — куртка на размер больше нужного, фуражка затёрта до дыр, а про штаны с красными лампасами вообще стыдно упоминать, — отчеканил три шага до стола Орлова и робко приземлился на край кресла для посетителей. Сколько ему ни говорили, что полётами здесь и не пахнет, а звезда телеэкрана из него получилась бы только в позапрошлом веке, Виктор интуитивно надеялся получить всё, не требуя ничего.

— Бумажки оставьте при себе, — упредительно попросил Орлов, отстраняя рукой кипу листов, протянутую Виктором. — Всё, что нужно, я прочёл в вашем резюме. Только пропуск дайте: я должен расписаться, сдадите на проходной. Вы уже у киношников… на студии были?

— Они сказали, сначала к вам, — пожал плечами Ивашин.

Орлову хотелось бы стать единственной инстанцией отбора. Взять на борт «Харона» таких спецов, чтобы золотое «время первых» перевернулось в могиле двадцатого века. Но уж лучше дать киношникам на выбор парочку профессионально годных кандидатур, из которых те выберут самого смазливого — всяко лучше, чем самому выбирать между красивыми телами, обладатели коих ни черта не понимают в космонавтике.

Капитан прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и придать своему осоловевшему взгляду пронзительную резкость, которая не оставляла бы собеседнику иного варианта, кроме как ответить истину на единственный вопрос, не предусмотренный ни в одном собеседовании.

— Назовите троих людей… или три причины, ради которых вы можете отказаться от своей мечты.

Витька еле заметно вздрогнул — не то Орлову и впрямь удалось пробить нехитрые, но устойчивые защиты паренька, не то кандидат в бортинженеры ощутил слабый импульс, который пробежался по его позвоночнику и выдал первые результаты на тонкий гибкий экранчик, скрытый в левой ладони капитана.

Стараясь не выдать себя, Орлов скосил взгляд на руки. Как там в старом анекдоте: «В кабинете режиссёра стоял диван для распределения ролей»? Здесь всё на порядок круче. Пока в сером веществе сидящего напротив человека проносятся картинки давних и не очень лет, пока он пытается упихать их на весы здравого смысла, не зная, в какой системе мер и весов оценить родительскую любовь, первую школьную нежность и институтскую страсть, свежезаконченный ремонт и купленный на днях флаер, о котором мечтал с детства, но иметь который не разрешали те самые родители — кресло, напичканное датчиками, исправно распознаёт следы невидимых нитей, которыми человек пришит к земной жизни, и отрисовывает образы. Не вздумай, Ивашин, сказать, что тебя, словно заправского буддиста, в этом мире не держит ни одна привязанность, когда я вижу престарелую мать на завалинке и русую макушку лучшего друга, что с рассветом пришёл будить тебя на рыбалку. Таких, кто пытался на словах залихватски помножить на ноль всё, чем дорожил, до тебя было уже десятка два, но меня обмануть можно, а кресло — нельзя, и если система почует, что кандалы на твоих ногах весят больше, чем способны поднять твои крылья, повторного пропуска на съёмочную площадку НИИ тебе никто не закажет.

Орлов смотрел на вывернутого наизнанку Ивашина, вдруг выпустившего во внешний мир самое сокровенное, и мысленно взвешивал его шансы на успех в кастинге. Лицо красивое, тушка тренированная, не растерявшая форму в своём захолустье, но одет на букву «хэ», да и характером провинциально-простоват. Орлов раздражённо скрипнул креслом. Ивашин нужен в команде. Нужен, чтобы уравновесить второго борт-инженера, навязанного режиссёром за архетипичную внешность горного орла. И я буду не капитан Орлов, если не выбью Ивашина для се…

— Капитан, у нас новорождённый! — вопль с порога и запоздалый жалобный скрип распахнутой двери оборвали Орлова на полумысли.

Ивашин и вовсе едва не свалился со стула. «Ничего, быть готовым к такому вторжению я тебя научу», — мельком подумал Орлов. А если у меня не получится, Жизнь заставит. Мне-то не привыкать к отсутствию личных границ: дом детства без замков на дверях, особенно в туалете, экран компьютера, простреливаемый родительским взглядом с порога… Такое легко превращает тебя в настороженного зверя.

— Только не говорите, что Рита Лебедянская уже родила, — буркнул Орлов.

Дёрганый растрёпанный режиссёр, и в подмётки не годящийся таким титанам, как Говорухин и Сикорски, на мгновение подвис, взвешивая идею родов у Риты, но, видимо, отмёл как слишком дорогую и труднореализуемую со стороны этой бабы-суперсиськи. Орлов едва заметно усмехнулся. Ладно, где шах, там и мат. Во всех смыслах.

— А я тут нашёл борт-инженера номер-один, — выдал капитан, выпуская из ладони экран с видеорядом из Витькиной головы. — Знакомьтесь, Виктор Ивашин, специалист высокого класса… и с подходящей внешностью, не правда ли?

Режиссёр, которого повторно оборвали на вдохе, обернулся на парня. Ивашин выглядел неважно. Примерно, как пингвин, которому выдали пару крыльев Икара после провала теста на профпригодность. Критический осмотр, пара секунд на принятие решения, быстрый взгляд на капитана Орлова.

— Слишком простоват, не?

Что ж, идём ва-банк.

— Ну вы ж там что-то говорили про… нестандартные отношения, — лениво протянул Орлов, пнув для верности Ивашина в коленку. — Вот чем не пара Дамиру нашему, орлу горному. Я думаю, продюсер оценит. Да и зрители…

Кажется, физический контакт подействовал. Ивашин резко выпрямился, будто перед военным трибуналом. А капитан уже разливался соловьём о прелестных сценах в креслах пилотов, которых, как известно, два…

Режиссёр картинно закатил глаза — мол, подписывайте уже и на площадку его — и вышел, неубедительно попытавшись хлопнуть дверью. Но, уже почти закрыв её, снова засунул в комнату свою растрёпанную башку:

— Так о новорождённых, Евгений Сергеевич. Там указанием сверху политического вписали. Светозар Ересько. Сам ещё не видел, он сейчас в тайге проповедует. Его перед самым отлётом покажут. Вместо кого ставим?

Глухо рыкнув, Орлов буркнул что-то вроде «с таким именем только в священники», но его мозг уже проводил резкую черту между «необходимыми членами экспедиции» и «раздутыми штатами». Ха, да кого я обманываю. Между «кого мне самому отдавать жалко» и «на тебе, боже, что мне негоже».

— Выкидывайте второго физика, он всё равно филонит. Зосимова оставьте.

Режиссёрская голова исчезла, оставив по себе горький привкус полынных мыслей. Все мы люди подневольные. Впрочем, дай нам волю, мы бы поигрались с ней, как с новой куклой, да закинули бы на дальнюю полку, снова надев ярмо.

— Теперь слушай меня внимательно, — едва удержавшись от контрольного «сосунок», страшным шёпотом приказал Витьке Орлов. — Что бы там ни было, а полететь ты хочешь. Очень хочешь, только никто с собой не берёт. Так? Так. И я могу тебе помочь. Этих с камерами и дурацкими идеями придётся терпеть и слушаться только на предполётной подготовке. Сама миссия будет настоящей. Как только взлетим — всё, финита ля комедия. Помни, Ивашин. Мы — не актёришки, которые играют космонавтов. Мы — космонавты, которые играют актёров, которые…

— Но, товарищ… капитан, почему так хитровыделанно? — от объёма полученной информации у Витьки едва пар из ушей не повалил. — Если б я о вас не был наслышан, подумал бы, что лажа какая-то.

Орлов тихо зарычал. Ещё не рассосался синяк на астральной пятой точке, под которую ему с товарищами прицельно пнуло государство. Было больно и обидно. Кристалл капитанской души дал трещину, но всё же не развалился на куски. А полынная горечь, смешавшись с алмазной пылью, превратилась в яд, который теперь был готов обратиться против любого, кто посмеет встать на пути к звёздам.

— Потому что, ядерный синтез их разорви, игра в жизнь сейчас почему-то в большей цене, чем настоящая жизнь! — выкрикнул Орлов. — За реалити-шоу-потрошоу готовы платить, а за науку — ни черта, хотя сюжет и цель, чёрт дери, совершенно одинаковы. Вот и бредём окольными тропами, чтоб их…

Глубокий вдох, чтобы не сорваться на кашель — что за капитан у армии калек! — и последнее:

— Я попробую исполнить твою мечту о полёте, Ивашин. Попробую, слышишь! Взамен требую только одно. Никому ни слова о настоящей цели экспедиции. Ни другу, ни матери. Даже если будут насмехаться, что ты в артисты подался, даже если отговаривать начнут. Согласен? Подписывай вот тут. И скан отпечатков пальцев не забудь.

***

Информационный щит у дверей Главного выглядел так, будто где-то недалеко потерпел крушение танкер со следователем и художником на борту. И теперь в голубом пространстве пластика плавали обрывки официальных бланков, куски приказов, прошлогодняя стенгазета и плакат «Слава нашим героям!» Герои — основной и дублирующий состав первого космического реалити-шоу «Амальгама» — были сфотографированы на фоне линялого знамени космофлота, что сделало плакат до смешного похожим на школьный выпускной альбом.

Антон Ковалёв значился вторым после капитана Евгения Орлова. Фотография была основательно засижена мухами, трёхмерная голограмма выцвела, но даже так случайный клерк, летящий по коридорам Штаба космогородка, не сличил бы моложавого мужчину в прямоугольнике кадра и тощую тень, привалившуюся плечом к стене рядом с информационным щитом.

Взгляд Ковалёва переходил с одного лица на другое, а высокий рост и пустынные коридоры позволяли нечто совсем странное — скользнуть кончиками пальцев по краям голографических вырубок. Наверно, в такую минуту можно и пожалеть себя, родимого. Вспомнить, сколько лет жизни угрохано на то, чтобы стать первоклассным «специалистом по космическим двигателям». А вспомнив, свысока посмотреть на всё это молодо-зелено, которое выцепили чуть ли не с институтской скамьи, руководствуясь принципом «в кадре смотрится хорошо, да и подходящий диплом есть».

Нет. Ковалёв-нытик болезненно сощурился от удара, который прилетел от Ковалёва-настоящего. Высокого, с седым снегом на голове, всегда находящего силы вытянуть себя из пропасти, даже не допуская мысли, что можно позвать на помощь. «Миссия Амальгама» превратилась в телевизионный фарс, в ушах до сих пор звучала фраза режиссёра: «У нас по сценарию ядерщик — молодая девчонка, а вы что-то не очень на неё похожи». Единственной картой, которую Ковалёв мог разыграть, чтобы сохранить остатки достоинства, был уход по собственному желанию.

Повинуясь горькому порыву, пожилой мужчина сорвал со стены собственную фотографию и убрал в чемодан, а потом снова вперился взглядом в снимки. С большей частью новой команды он успел познакомиться за минувшую неделю, а кое-кого знал ближе, чем казалось со стороны.

Андре Соньер, ведущий пилот. Хрупкий на вид юноша, скрывающий в себе стержень несгибаемой воли. Потомственный, кстати, пилот, чьё обучение в своё время начиналось едва ли не через «не могу», а потом вдруг взяло резкий форсаж, словно кто-то снял с его крыльев незримые оковы.

Валерий Лисов, главный медик, был командирован из горячей точки сюда, в тихую гавань — якобы для снятия стресса. Это его чуть не сломало. Ковалёв вспомнил, как они с капитаном в четыре руки ловили Лисова на рубежах космогородка, когда тот рвался обратно, выполнять свой долг врача-спасателя.

Пальцы Ковалёва замерли между двух следующих фотографий с пометками «Сектор медицины». Рита Лебедянская, фармаколог и хирург, и Лев Мессер, лощёный нейрофизиолог. Тихий смешок. Не вязалась с этими двумя клятва Гиппократа, скорее изощрённые эксперименты без стоп-слов. Может, в полёт их отправили, чтобы на Земле легче дышалось?

А вот суперкарго Славку Порожняка явно взяли за говорящую фамилию. Его коллегой значился Вася Сидоров, но за обоими карго — читай грузчик-вульгарис, — кроме атлетического телосложения, особых примет не водилось.

Никита Лосев, кибернетик №1. Должен был быть и №2, только где-то там решили: «А возьмём-ка мы программиста, какая разница». Так в миссии появился Оникс Заневский, а Никита остался за номером один.

Серые глаза Оникса — будто печатник решил не мудрить с четырьмя красками, а вбил в радужку чистое серебро, — прошили Ковалёва навылет, увидев всё, что их интересовало, а потом невесомо заштопали пробитое место.

Мимо следующей фотографии пальцы проскочили на первой космической, но взгляд всё равно обжёгся о грозовую синеву и золотистое пшеничное поле волос. Ян Заневский, инженер-исследователь. Если эти двое и вправду братья, то у отца семейства должны быть большие вопросы к супруге.

Ковалёв, нырнувший уже так глубоко, что забыл даже считать минуты до заветной аудиенции у Главного, акульим плавником скользил по волнам памяти, отрезая себя-прошлого от себя-нынешнего прямоугольниками фотокадров.

Вот парочка борт-инженеров, Витька Ивашин и Дамир Рамазанов, гагаринская улыбка и горные вершины.

Вот физик Зосимов, старомодные очки и крестик церкви Возрождения в вырезе клетчатой рубашки. Ещё вчера рядом был физик-номер-два, Безручкин, отряд яйцеголовых теоретиков, подвид «квантовая физика». Убрали. Может, и к лучшему.

Вот оператор Мишка Пурга и связист Ромка Костиков: поток более или менее остроумной болтовни против прокачанного мозга заядлого игромана.

И, наконец, изюминка экспедиции, «раздутые штаты»: три специалиста, которым не то, что экзамены сдавать — рядом посиди и просветлением накроет. Геолог Тимофей Лапшин, биолог Антон Хлебников и лингвист Настя Ветер. Это вроде как на случай «открытия внеземной цивилизации», которую будут снимать не то в ладожских шхерах, не то на островах Океании. Пальцы скользнули по русым косам лингвиста и сорвались в пропасть. Вторая женщина в миссии «Амальгама». Хотя нет, уже третья.

Ковалёв скрипнул зубами. То, что так упорно гонишь от себя, непременно ударит под дых, стоит хоть немного расслабиться. Время, чёртово время. Бегаешь по утрам, читаешь современные научные журналы, убеждаешь себя, будто ещё на что-то годишься, а за спиной сопят и наступают на пятки молодые и амбициозные. И, как правило, существует две крайности — мы или втайне их боимся, потому что они действительно могут оказаться умнее / сильнее / лучше нас, либо не доверяем, предполагая, что они непременно нас подведут. Только как ты, Антон Ковалёв, специалист по космическим двигателям из списка широко известных в узких кругах, пойдёшь к Главному, если сам не веришь в ту, которую утвердили на твоё место?

Незаменимых быть не должно. Почти детское личико с россыпью веснушек, рыжие кудряшки. Девочка-солнышко, куда такую пускать к фотонной тяге и водородным двигателям? Только пережитой боли в её упрямых глазах — не на двадцать пять, а на все твои сорок семь.

Глава 4

Вдох. Выдох. Ботинки жмут, а одежда как с чужого плеча. Ты невольно горбишься за плечом высокого капитана, лицом к лицу с командой. Вот-вот капитан произнесёт твоё имя. Оно толкнёт тебя в плечо, как отдача от приклада ружья, и надо будет преодолеть себя — сделать шаг вперёд, открыть рот и представиться всем этим людям, которые сейчас сканируют тебя взглядами, взвешивая каждый твой незримый и предполагаемый грешок. Выискивают изъяны в лице и фигуре. Изучают. Разбирают на атомы и соединяют обратно уже с поправками своих трактовок. И этот цикл повторяется раз за разом, где бы ты ни появлялась, Женя. В каждой школе, в институте, в секциях, куда ты приходила с середины года, в каждом новом коллективе — и теперь здесь. Но сегодня есть важное отличие: если не сейчас, то никогда. Это — твой единственный шанс в буквальном смысле исчезнуть с лица Земли с гордо поднятой головой, не совершая греха, и ты его не провалишь. И, как глас Божий, над головой гремят судьбоносные слова тёзки, капитана Орлова:

— Ребята. В нашей команде меняется состав. Антон Ковалёв отказался участвовать в миссии.

— Слабак! Подставил всех! — крепкий парень с бычьей шеей нахмурился и что-то зашептал своему другу, рассерженно жестикулируя.

Команда загудела, как растревоженный улей. Шутка ли — по правилам, если один из команды лететь не может, меняют весь экипаж. И непонятно, то ли их и вправду оставят на Земле, то ли это хитрый ход сценариста, пожелавшего добавить в рутину предполётной подготовки немного остроты. Можно, конечно, успокоить себя тем, что дублёров киношники берут почти случайно и для массовки, но чем чёрт не шутит.

— Он не слабак, потому что сделал свой выбор. Мы не вправе его винить, — высокий и черноволосый сверкнул ледяным взглядом в сторону смутьяна, и тот погрозил ему кулаком.

Тут же между ними появился третий — солнечным зайчиком вспыхнули пшеничные волосы, грозовой синевой — глаза. «Только тронь. Пожалеешь», — этот синий огонь готов был вырваться наружу и начать драку — настоящую, не ради показухи перед скрытыми камерами. Ты запоминаешь этих двоих, но что-то тебя пугает — незримая звенящая нить меж ними? Обострённое чувство справедливости первого и живой огонь во втором? Осторожнее с ними в будущем…

— Отставить разборки, — вклинился капитан. — Как вы собираетесь работать вместе, если сцепились ещё до начала тренировок? Мы все летим. Заменили только Ковалёва. Знакомьтесь, наш новый ядерщик… Евгения Симань!

При звуке своего имени Женя шагнула вперёд деревянными ногами, деревянной же рукой отсалютовала новым коллегам и выжала из ватных губ неубедительное «здравствуйте».

— У-тю-тю! Так вот что это за девка… А она нас не подвзорвёт вместе с жестянкой? — опять тот же насмешливый голос.

Женино лицо залила краска стыда. Вот так, при всех, с первой же секунды. Подними глаза. Заставь себя увидеть лицо того, кто озвучивает свои мысли, едва они появляются в орешке его мозга. Всё тот же парень с бычьей шеей, кто бы сомневался.

— Тихо! Благодаря Евгении наша команда летит и ничего не отменяется, запомните это, — капитан Орлов подмигнул Жене, застывшей на месте, и отпустил команду.

Чья-то рука осторожно прикоснулась к её плечу.

— Не обижайся на Славку: он дурень, думающий, что остроумно шутит. Кстати, я — Настя, лингвист…

Добрые синие глаза, веснушки на чуть вздёрнутом носу. И тёплая, доверчиво протянутая ладонь. Можно выдохнуть — хоть один человек вышел навстречу из стаи потенциальных хищников.

***

Сдав Яна в надёжные руки товарищей по лётному клубу — пусть оторвётся напоследок — Оникс прочертил изломанный маршрут по карте Москвы. Навигатор тихо пискнул, выдавая информацию о пробках и погоде.

«Все нормальные люди», уезжая, прощались с людьми. Оникс прощался с городом.

Пряничная безмятежность Измайловского кремля. В последней открытой лавочке купить, не глядя, антикварный советский значок, выйти на улицу и в разжатом кулаке увидеть изображение двух летящих чаек — логотип какой-то авиакомпании. Это был его личный сорт гадания — на значках.

Путь от католического собора, чьи шпили теперь напоминали о ракетах, готовых пронзить небеса, до высоток Делового центра, давно утративших свой статус архитектурной доминанты, занял у быстроногой птицы от силы сорок минут.

— Лавандовый латте, пожалуйста.

Официантка кинула быстрый взгляд на тощего растрёпанного парня, и что-то в его сгорбленных плечах заставило девушку притормозить с выполнением заказа.

Оникс снял тёмные очки. Прочь защиты и зеркала. Интересно, каким ты увидишь меня сейчас, когда я попрошу…

— Айриш кофе. Большой.

Уставшим. А ещё безнадёжно забывшим, что когда-то умел летать.

***

Отрываться, как же. Ян показательно опрокинул стопку бехеровки, с наигранной весёлостью влившись в круговерть пилотов под пристальным взглядом брата. Сколько тебе потребуется времени, ледяной ангел, чтобы поверить, будто я совсем не думаю о молчании воронежского домика, и готов запросто сесть в лётное кресло, нацепить шлем и разбить наголову последнего победителя чемпионата?

— Алька, кто на этой неделе самый крутой? — громко вопросил Ян, раскручивая в руке пустую стопку.

Да, брат, а ещё я притворюсь духовно слепым, хоть у тебя на лбу написано, что ты не оставишь дело дедов без возмездия. Ян судорожно сглотнул слово «смерть», отметая самое очевидное. Нет, дед Саша так просто подыхать не стал бы. Да и деду Киру сдохнуть бы не дал.

— Хочешь наверстать упущенное? — Алька, хозяин клуба, тряхнул головой.

Да, у меня тоже «во лбу звезда горит», даже переводчик не нужен: у Яниса Заневского два варианта на этот вечер — нажраться или улетаться в хлам. Одно другому, вероятно, не помешает.

Имя выигравшего Ян пропустил мимо ушей. Жалящий взгляд брата исчез. Всё, Оникс, я свободен. Мне плевать на лётный чемпионат, мне важна идея прощения [9].

— Уделаю на раз, покажите мне его! — провозгласил Ян, мысленно прикидывая временные ресурсы.

Оникс явно что-то затеял, и оставалось только успеть с воплощением собственных планов до того, как сероглазый хакер с наследственной способностью влипать в историю вновь перевернёт мироздание вверх тормашками. «Успеть», вечное «успеть». Живёшь двадцатиминутками чужих желаний и чужих же требований, а самому и вечности было бы мало на раскачку. Так, может, оно и к лучшему. Вспыхнуть и выложиться до конца, как любил говаривать дед Саша.

Боги Сети, ну почему в прошедшем времени…

— Я в этом не сомневаюсь, Ян, — тихий голос с лёгким акцентом раздался за спиной.

Кто бы сомневался. Андре Соньер. Пилот от бога, вырвать пять побед из десяти — повод уписаться от радости, только одно «но» — я брал у тебя и семь побед, Андре, ещё в позапрошлом месяце.

Ян заставил себя обернуться. Соньер выглядел совсем подростком, даже полная лётная экипировка с нашивками председателя клуба солидности не добавляла. Весь какой-то хрустальный, ассиметричная чёрная чёлка, большие тёмные глаза… Анри напоминал Яну Оникса — тем более, что в обоих хватало упрямства на пути к избранным целям, но брат всё-таки был более стремительным и лёгким на подъём, как ни парадоксально это признавать в отношении потомственного французского лётчика. Но, тем не менее, — ас высшего класса, собственный лётный клуб, а теперь и должность пилота в миссии «Амальгама». Пилота без дублёра. Внутри Яна всколыхнулась даже не зависть — тупая игла старой боли, сейчас подарившая надежду: может, капитан Орлов отказался от дублёра для Соньера потому, что узнал от него о таланте Яна Заневского? Тёмная лошадка, в чей талант предлагается поверить без дипломов и сертификатов?

— Раз не сомневаешься — и проверять не будем, — припечатал Ян.

Время, чёртово время. Назови меня трусом, Соньер, только мне сейчас нужна не слава и престиж среди наших асов, не твоя безвольная тушка, которую несут на реанимацию в медотсек, а всего лишь… Малость.

— Да ладно? — Анри вскинул правую бровь, принимая вызов.

— Хорошо, проверим. На твоих условиях. И я пропущу первую атаку.

Алька тихо присвистнул и убрал бутылку бехеровки подальше. Награждать победителя или отпаивать проигравшего — не всё ли равно? Только вот Андре Соньер обладал куда более чуткой душой, чем сопредседатель за стойкой. И сколько Ян не менял клубов за свою жизнь, везде одно и то же: один глава — человек как человек, солнце ясное, отзывчивое, а второй… «Регламент — это я».

— Что случилось, Ян? — спросил Анри, неожиданно оказавшись совсем рядом и скинув на барную стойку чёрный объем лётного шлема. — Аттракционы неслыханной щедрости — не твой стиль.

— Мне нужен доступ к председательскому чату всех отделений клуба…

— Зачем?!

В ладожских глазах Яна полыхнуло мучительное пламя. Запрос. Ответ. Синхронизация?

— Карта с метками всех членов клуба. Может, кто-то есть, — ныряй уже, мямля, — рядом с Воронежем. Я дам координаты. Слетать и посмотреть, что там… осталось. Мне нельзя туда самому. Могут ждать.

— Мы дружим с властями, — мягко напомнил Алька, но Соньер лишь дёрнул плечом. Все дружат, пока их не схватили за яйца, астральные и не очень.

Тонкие пальцы Анри медленно вогнали флэш-карту в импланты. Пряди чёрных волос, упавшие на лицо пилота, сделали его похожим на девушку-пацанку.

Время шло, не принося вестей от Оникса, что означало: тот наверняка ломает какой-нибудь сервак. У него всегда перед Делом такой взгляд: тяжёлый, перенасыщенный электричеством.

— Говори координаты, — чёткий, почти механический голос Анри совсем не вязался с девчачьей чёлкой.

— Пятьдесят один градус, пятьдесят три, двенадцать, — на память назвал Ян широту. С долготой было проще. — Тридцать восемь градусов, пятьдесят восемь сотых.

Помнится, много лет назад они с дедом Сашей на спор — рисуя на листочке возмущённые смайлики, — решили опровергнуть заявление Кирилла Заневского, будто вмещать в человеческую память более девяти символов за раз суть насилие над природой. Так Ян и выучил координаты домика в Нижнедевицком районе Воронежской области. Кто б знал, что вот так пригодится.

— В двадцати километрах к западу летит Амир Вегард, — откликнулся Соньер секунд через двадцать. — Просить его?

[Доверяешь? Или рискуешь этим человеком?]

— Да. Дом у реки. Или что-то… — дыхание у Яна перехватило.

Анри смотрел уже просто насквозь, а признаться самому себе Ян всё не находил сил. Выдай уже истину, чтобы невинный человек не угробил свою жизнь!

— Пепелище там должно быть. Возможно, камеры. Слежка. Поэтому без посадки. Пара фоток, если возможно.

Ян закрыл лицо руками. В груди вспыхивали и гасли огни взлётной полосы, словно диодные ленты прямых дорог, которые вот-вот превратятся в глухие окольные тропы. Где-то далеко на Севере прячутся мать с отцом, отдавшие им свои жизни, а вместо тихой бухты на склоне лет обрётшие прятки и охотничий гон на флажки. Где-то Оникс, душа Веберов-Заневских, творит свою цифровую магию, и каждый аккорд его высоковольтного напряжения, его ненависти, сплавленной с бессилием что-либо изменить, отдаётся глухим ревербом под рёбрами. Где-то Амир Вегард, юркий парнишка из новеньких, прожектором флаера выискивает цель и фотографирует разнесённый в клочья фундамент.

Так на что ты надеешься, Ян? Что на кадрах вдруг появится огонёк походного костерка, палатка, клетчатый плед… и два деда с сощуренными на огонь глазами?..

***

Отражение башни «Меркурий» застыло ржавым потёком на зеркалах солнечных очков Оникса. Парень аккуратно поставил кофейную чашку на стол и подключился к Сети — так же стремительно, как делали это его прадед, дед и отец.

Кто-то должен написать финальное «end» в бесконечной цепочке взломов и погонь, верно? И убедиться, что дед Кир и дед Саша погибли не зря, а прихватили с собой как минимум ублюдка Повидайко, а как максимум — всех, кто припёрся вместе с ним.

Сарафанное радио жёлтой прессы разродилось короткой заметкой на тему «Взрыв бытового газа в частном жилом доме под Воронежем», а дальнейшее молчание означало лишь одно: кто-то заставил журналистов замять тему. И где гарантии, что заткнувший репортёров рано или поздно не примется за Дэна, Катьку и его с братом?

А значит, нужно прекратить бесконечный бег загнанной жертвы. Развернуться и ударить в то место, которое противник самонадеянно считает своим преимуществом… Верно ли я цитирую тебя, великий предок Овердрайв? И сегодня, кажется, сами боги Сети указывают вектор, подсвечивая алым перевёрнутую пирамиду с высокой башней наверху. Обитель Дракона, сервер Департамента безопасности, из недр которого Овер дорогой ценой вырвал Истину, а потом выучил своих потомков стрелой уходить с башни вниз, чтобы взлететь ещё выше.

«И вот скажи, куда ещё вас бить? [10]»

Тёмная громада нависла над хакером, и дышать под ней стало невыносимо тяжело, хотя воздух транскода по-прежнему пах озоном и вечным апрелем. Ещё минута — и монолитные шестерёнки Системы раздавят тощую птицу, выбив из неё тягу к полёту и сломав компас, нацеленный на свободу. Ну, Оникс, на каком коне будем выезжать против сотни кодеров экстра-класса? Как почуять, в каком секторе чёртовой башни хранятся многотомные досье на твоё семейство со времён Очаковских и покоренья Крыма? Как попасть внутрь и каким скальпелем вырезать оттуда архивы?.. Одной жаждой справедливости тут не обойтись, даже если на максимум поднял внутренний заряд мыслью: «Лучше вечное забвение для имён Валько и Заневского, чем клевета и позор… из-за меня».

— Нет, не так, — одними губами прошептал Оникс.

«Клевета, позор…» Оставь болтовню о высоком для заседаний литературного клуба. Всё будет проще и страшнее. Они станут бить отца по рёбрам до тех пор, пока не сломают либо кости, либо волю, первое — вероятнее. А потом начнут насиловать маму у него на глазах, повторяя как заведённые: «Подпишешь показания на детей — отпустим». И пусть это лишь игра разума, распалённого книжкой Насти Ветер про быт и нравы слаборазвитых цивилизаций. В транскоде реально всё, во что веришь, а ещё реальнее — то, во что боишься поверить.

Ты, хакер, носишь тёмные очки не потому, что прячешься от чужих глаз. Ты боишься разнести на атомы то, на чём остановится твой взгляд. Особенно если он полон ледяной, смертельной ненависти. Как сейчас.

Тонкие пальцы Оникса сжались в кулак. Мотнув головой, он сбросил зеркальные линзы защитных фильтров и взял в прицел взгляда верхушку башни. За его спиной, нарушая и так немногочисленные законы физики транскода, поднялась стоэтажная волна, и рыжее закатное солнце утонуло в текучей нефритовой стене неисчислимых нолей и единиц. Повинуясь мысленной команде хакера, воды Реки-под-рекой образовали гигантскую арку и рухнули с небес на здание Департамента. В соседнем квартале истошно завыли сирены, а тихий голос отца укоряюще промолвил что-то про геростратову славу, внезапно выдав залихватское «Так не доставайся ж ты никому [11]».

Цифровая вода заполнила башню Департамента, и Оникс трижды щёлкнул пальцами, заставляя её покрыться ледяной коркой, а потом промёрзнуть до сердцевины. С натужным скрежетом, будто ржавый танкер в доке, пирамида приземлилась на площадку, медленно кренясь набок. Монолитные стены башни сплошь покрылись мелкими трещинками, словно кожа стареющей звезды экрана, чья слава давно осталась в прошлом.

А потом, наверное, день на третий,

Заалеет небо ударом плети,

Слишком поздно ты, наконец, заметишь,

Что у бури — моё лицо. [12]

Оникс ловил ртом капли замерзающей речной воды и смеялся, захлёбываясь тихим стоном. Хакер и рад бы остановиться, но уже не может. Накануне отлёта в никуда сама Река-под-рекой даёт ему вольную.

***

Десять минут ожидания — и Ян получил больше, чем мог рассчитывать. С разогревшейся флэш-карты Анри в импланты Яна загрузился файл чужих воспоминаний. Амир Вегард всё-таки приземлился у развороченного остова дома.

Пепел. Гарь. Чёрная сажа, скрипящая на пальцах пилота. Шорох деревьев, которые слышали крики подорванных. Ян закусил губу, глядя, как Амир обходит квадрат восемь на восемь метров по периметру, против солнцеворота, словно неверный язычник собственное капище. Прожектор его флаера бил в небо за изломанными яблонями, роняя на сгоревшую жизнь призрачные голубые искры света. Груда обломков. Приехать, раскидать, докопаться до истины… И лишить себя надежды? Ну уж нет. Лучше мстить.

И Вегард, словно тоже надеясь на лучшее, свернул в сторону от останков дома, к почти целому гаражу. Третий аэроцикл стоял там с помятым крылом.

Тихо всхлипнув, Ян ударил кулаком по стойке. Физическая боль перекрыла душевную — и слилась с ней в унисон, словно скрипка со скрипом ногтей по стеклу.

Оникс. Подожди меня.

Я успею…

***

Перевёрнутая пирамида Департамента Безопасности трещала по швам. Давно уже стали ледяными торосами файлы с пометками «Вебер», «Рыков», «Заневский» и «Валько», давно прошёлся по ним ледокол имени Оникса, а конца-краю его одержимости не было. Всё потому, что погибающая башня плясала перед хакером танец семи покрывал, обнажая кривые, гнилые зубы своих тайн, на первый взгляд не имеющих отношения ни к одной из «блистательных» фамилий. Ну какое тебе дело до экономии на школьных завтраках в тот год, когда береговую линию Байкала закрыли почти наполовину, чтобы там, как грибы после дождя, повылезли частные особняки? Не всё ли равно, сколько человек погибло на автобусной остановке, когда в неё вписался премьерский сынок на золочёном «Гелендвагене»? Скольким онкобольным давали прессованную в таблетки соду вместо сильнодействующих анальгетиков, а потом втридорога продавали эти самые таблетки их родственникам? А всё, дисконнект дери, почему? «Самоокупаемость». Спасение утопающих, помнится, дело рук самих утопающих. Попробуйте теперь спасти себя, мрази. Сейчас вы закованы в лёд, жалкие и беспомощные на виду у всех, но я не всесилен. Быть может, я скоро умру, и лёд обратится в воду. Но на площади вас уже поджидает толпа, и её яростный рёв я ощущаю немеющей спиной…

Лишь немного губы дрожат в оскале…

Не дыши! Ни звука! Смотри, я — Кали.

Я танцую, небо обняв руками.

Каждый мой поцелуй для него — ожог.

И обуглены звёзды, и гуще тени.

Не кричи. Не бойся. Смотри, я — Феникс.

Где-то там — ты слышишь? — с гремящим «Veni»

Просыпается новый Бог. [13]

Ориентиров на тему «где мне искать дорогого брата-хакера» у Яна в транскоде было хоть отбавляй. Говорим «Оникс» — видим лёд — мчимся туда. А в пути слышим громовую мантру-заклинание, чтоб от башни Департамента даже маленького осколка не осталось. Что ты творишь, Оникс…

Внутри Яна бушевало такое пламя, что хватило бы отогреть весь Город-под-рекой, только фигушки вам, а не моего огня. Оскаленный пушочек белого меха кубарем приземлился рядом с изнемогающим Ониксом, бледные губы которого были перечёркнуты тонкой алой линией, прочерченной от носа к вороту серебристого плаща. Нет, рядом с этим призраком стоит повременить с известиями о воронежском пепелище… Хотя какие это новости, если даже в газетах написали про «взрыв бытового газа»? Главная новость — оставшийся на месте аэроцикл. Но и для неё не время.

Вокруг шумело море транскодеров, гневом своим не подогревающих, нет, — замораживающих башню ещё сильней. А проблема выбора проста: силой разлогинить тебя, хакер, и в панике искать по всей Москве твоё физическое воплощение в состоянии «невменько», или попытаться спасти Здесь и Сейчас?

— Обними меня, Ян, — тонкие пальцы скользнули по плечу брата. — Мёрзну…

Ян осторожно прижал к груди хрупкого Ангела Льда. В транскоде реально всё? Смотри: из ямки у основания моей шеи вырывается золотая лента, осторожно ложится на твои узкие плечи и забирается через серебро плаща под лопатки. В ней всё светлое, доброе, вечное, что я могу сейчас воскресить в памяти: прыжки с тарзанки на реке Девица, гонки на снегоходах по ладожскому льду, покорённые высоты меловых гор… Смех. Твой счастливый смех, слышишь, хакер?

Только не думай, что чудес больше не будет.

Дыши.

Теплеет прижатая к шее скула, но Ян, даже чувствуя дрожь башни под разодранным коленом, не прерывает связи. Это в реальности всё сложно, а здесь… Горячая ладонь на миг замирает над грудью хакера, а затем ныряет под птичьи рёбра, заставляя Оникса испуганно распахнуть глаза.

— Как ты… это… сделал… Ян?

Чувства не подводят — и даже мысль о том, что в транскоде мы лишь комбинация нулей и единиц, не в силах заглушить невозможное чужое тепло с тонкими иголками электрического разряда, которое уже не «над», а «в». Звонко ломается корка льда на замёрзшем хакерском сердце. Унимается рваный счёт пульса «три-два-два».

Ян тяжело выдохнул, на остатках заряда выбивая из Реки-под-рекой истину.

— Ты нашёл, что хотел, Оникс?

Кивок — это слишком бездоказательно, правда, Ян? Но рассказывать нет сил. Посмотри, Огонь, на то, что увидел Лёд.

Фрагмент видеозаписи бионического глаза одного из спецназовцев, штурмующих домик на Ладоге, был подшит к делу Кирилла Заневского, настоящему айсбергу с подводной частью неприличных размеров, основную часть которой составляли подозрения и следы фирменного стиля в вещах недоказанных. За пять секунд и десятка метров до сгорбившихся яблонь — инструктаж. Слова читаются по губам: «Брать живыми», — а произносит их дородный мужик в обтягивающем пиджаке. Повидайко. Прокурор первопрестольной.

Спецназовца несёт дальше, мелькают выбитая дверь и осколки стекла. Пара секунд замешательства, поиск цели… А потом взрыв, пламя, едкий дым и адская боль в спине, которую не спасла экипировка.

— Они не захотели сдаваться. Иногда сдаться и вправду хуже, чем умереть.

Ян сжал хрупкое птичье запястье. Из меня плохой хакер, Оникс, да и кодить я могу на «ура» лишь когда Сатурн в созвездии Весов. Зато я умею возвращать долги.

Глава 5

Женя не спала всю ночь накануне маминого дня рождения. Удобная кровать стала «прокрустовым ложем», подушка превратилась в наковальню, а молот внутри головы обрабатывал раскалённый металл мысли: «Как я им скажу, что улетаю?» Реакция предсказуема: всё по накатанной, каждый раз в тех же декорациях и с теми же актёрами. Мама хватается за сердце и закатывает глаза, демонстративно бежит к аптечке пить сердечное. Хватит уже притворяться — сердечники не могут бегать, когда им плохо. Сама видела. Сестра Сашка ржёт в голос и пучит глаза, кривляется, повторяя Женины слова, как механический попугай. Отец шипит, как проколотая шина: «Сволочь, до могилы мать доведёшь своими выходками».

Сколько раз Женя всё это видела, слушала, проживала? Лица родных отпечатались негативами на сетчатке. Опусти веки — и вот они, никуда не уходят. Твой персональный зоопарк всегда с тобой. Подними веки — звенит напоминалка на телефоне, мамин день рождения уже наступил, и тебе пора готовиться к очередной битве за право быть собой.

Когда отзвучали поздравления, все букеты были подарены, а пробка шампанского взлетела к потолку, Женя собралась с духом, встала и выдала всё как есть, разве что слегка поменяв причинно-следственные связи.

— Мам, пап. Я прошла кастинг в космическое шоу «Амальгама». На этой неделе ядерщик из основного состава уволился, и вместо него лечу я.

Вопреки ожиданиям, мать побелела как полотно и не тронулась с места. Зато бешеным быком взревел отец, шарахнув кулаком по столу.

— Сдурела совсем? Больше опозориться, что ли, негде? И нас заодно опозорить… Никуда ты не полетишь!

— Олег, тише… ну что ты? — подключилась мама. — Женечка, тебе это не надо… Весь шоу-бизнес на деньгах да разврате построен. Они ж там заставят тебя позабыть про всех, кого ты любишь, а кто же за нами будет ухаживать, если не ты?

— Да, кому ты нужна в космосе? — Сашка подпустила яду в и без того полную эмоций чашу. — И без тебя там хорошо, а предки не вечные. Эгоистка…

— Сами вы эгоисты, — Женя встала из-за стола и вышла из комнаты.

Сашка так и застыла с открытым ртом и грибочком на вилке, отец проводил непутёвую дочь мрачным взглядом, а мать побежала следом с причитаниями:

— Женечка, да как же ты? Да мы же самое лучшее для тебя… всегда отдавали. Да любим же… Правда улетишь? Оставайся, доченька. Как же мы без тебя…

Женя неслась по коридору к двери. Не оборачивайся, иначе в сердце затрепещет алым полотнищем жалость, застит глаза, вернёт назад. Не в этот раз. Прости, мама… На понимание не рассчитываю. А прощение ваше мне не нужно: я сама себя простила и отпустила.

***

Из меня очень плохой хакер, брат. И Сатурн сейчас, если верить гороскопам, в изгнании Рака.

Ян откинулся в кресле, легко оттолкнулся кончиками пальцев от стеклянной столешницы и сделал полный оборот вокруг своей оси. Ритуал на удачу. Хотя элемент везения и благоволения богов Сети никто не отменял, но достигнутым результатом Ян ни с кем делиться не собирался. Шутка ли — в авральном порядке взять да охмурить Светку Повидайко.

Ян мысленно прокрутил сутки онлайна, только что умершие на стрелках наручных часов. Сначала пришлось вытащить тушку обессиленного Оникса с крыши башни «Эволюция» — и как только места такие находит, птичья душа, сгрузить в квартирке на набережной и за миг до щелчка дверного замка услышать тихое благодарное «пиу». Есть коннект, полет нормальный. И самое время вознести хвалу родителям, вовремя купившим две однушки на одной лестничной площадке. Всё меньше домыслов, ибо два архетипа на одной жилплощади — это слишком: тощий высокий Оникс с тёмной копной волос а-ля «ласточкино гнездо», и Ян, пошедший в род Валько — вольфрамовая макушка да крепко сбитое тело.

Кстати, именно тело внезапно стало главным козырем в борьбе за Светкину душу. Бессовестно сворованная переписка Оникса с этой девушкой была изучена за пару часов, но если б там нашёлся хоть намёк на любовь-ухаживания-желание… Льдинка-Оникс, или ты удалял такие фразы сразу после прочтения? И как эта краля умудрилась подделать тест — в смысле, был ли повод подделывать? Ян смущённо хмыкнул, пролистывая собственный откровенный чат со Светкой. Может, брат так мало дал ей, что пара телефонных фоток перед зеркалом в самых брутальных позах, которые Ян смог придумать, возбудили Светлану Повидайко встретиться с загадочным мачо прямо этим вечером, не откладывая? Хотя, тут скорее «любовь ушами»… Очень горячие и художественные рассказы о том, как это будет, как стон неземного счастья сорвётся с её пухлых губок, как горячие руки сетевого персонажа по имени «АниЯн» разожгут пожар страсти… Тьфу. Ерунда какая. Но ведь зачем-то эта Светка нацелилась окольцевать птицу-Оникса. И если дело не в любви, то в чём?.. Что, если это не Оникс влюбился в Светку, а Светка — в Оникса, а брат просто не решился ответить прокурорской дочке отказом? Или, напротив, хотел втереться в доверие, чтобы разнюхать тайны её папаши, да завяз в этой игре глубже, чем рассчитывал?..

Желания действительно сделать что-нибудь этакое в Яне так и не возникло. Аппетит, конечно, приходит во время еды, Светка — девушка сочная, но и мозги у неё на месте. Местами. И тем интересней игра, в которой программа минимум — отучить девку рисовать где попало и что попало, а программа максимум — инфаркт с летальным исходом у её папаши.

Косой взгляд в зеркало подтвердил, что выбор одежды для жаркого вечера — беспроигрышный. Бежевые брюки (никакой джинсы, боже упаси), белая рубашка с вырезом «по умолчанию» — нарочно оторванные верхние пуговицы (играть в пай-кодера даже не подумаю), лёгкая небрежность в чуть влажных золотистых волосах… «Не смотри мне в глаза, так будет намного хуже [14]». И на чёрную полоску кожаного пояса тоже не надо.

Осквернять Сити таким свиданием Ян не стал, хотя там было любимое место для встреч с яркими и свободными, как ветер, девчонками, коих в его жизни насчитывался уже второй десяток. Они вспыхивали возле огромной тумбы вентиляции, рождавшей тёплое торнадо в чаще небоскрёбов, продуваемой всеми ветрами, и гасли, исчезая навсегда. Ян не держал, а они словно читали в лёгкой морщинке меж русых бровей: «Одна ночь и обет безбрачия». Поэтому прокатный флаер взвился в воздух с крыши дома на набережной и взял курс на Красногорск. Прокурор Москвы предпочёл шумному центру спальный район, а пентхаусу — десятый этаж обычной московской высотки. Этаж Ян разузнал специально: такая романтика — пристроиться бортом алого флаера к треугольному балкончику и дождаться, когда прекрасная фея прыгнет на заднее сиденье…

Светка прыгнула. Светка прыгнула так, что Ян едва не рухнул в десятиэтажную пропасть под флаером согласно второму закону Ньютона. Масса у феи оказалась немаленькая… Кость широкая или силикона много? С трудом выровняв машину, Ян выжал газ, отпуская флаер в широкий разворот с ориентиром на северо-запад. Светке всё равно куда лететь, если можно в процессе лезть руками за пояс к горячему парню, а Ян знал цель и без навигатора. Пятьдесят километров. Истринские леса. И всего десять минут пытки от нежеланной, если разогнать движок до предела.

Входящее. Настя Ветер. «Общая рассылка, ребята. Ответы на тесты к экзамену по теории цивилизаций. Тест составляла тоже я, так что поблажек не будет, но хоть эту короткую выжимку прочтите». Ян мысленной командой отправил увесистый файл во внутреннюю память имплантов, сделав себе зарубку — прочитать на обратном пути. Разум переключился в режим «больше эффектности — меньше следов», размашисто опуская рубильники гнева, ненависти, сексуального влечения и всякой ерунды типа совести. Ян дёрнулся, крепче вцепившись в руль. Повидайко прекрасно понимал, что спецназ — это перегнутая палка за обиженную дочку. Или не понимал, дорвавшись до вседозволенности? Его самого грохнуть бы за дедов… Только что-то внутри отчаянно дрожит, не желая превращаться в зверя.

Не хочет — заставим.

Не умеет — научим.

Флаер сорвался со своей нейтрали на высоте пятидесяти метров, оставив закатное пламя верхушкам развесистых елей. Здесь, в глухом тоннеле зарастающей просеки, солнцу не было места. Навигатор пискнул об уходе с маршрута, но право, Светка, не всё ли равно, под какой из этих елей ты останешься? Парктроник, созданный для городского месива, едва не сошёл с ума, но ухватился за внезапный просвет в молодом подлеске. Жухлая трава, небольшая ложбинка. «Можно маслят поискать», — машинально отметил Ян — нижнедевицкий абориген, плавно разворачивая машину над импровизированной посадочной площадкой. Пара секунд. Заглушены двигатели.

— Август всегда, потому — последний, август любому, всем, — Ян читал стихи, как наговор, за руку вытаскивая девушку из флаера. — В августе вечном отыщут по следу нас на песчаной косе…

А теперь — в лес. Тянуть на буксире городскую кралю, которая и ёлок-то, кроме новогодней, наверняка не видела.

— Там, за волнами нечёткий абрис: в сердце Вселенной — огромный август [15].

Темнота, хлынувшая меж деревьев, ударила Яну в грудь, заставляя прийти в себя. Да, ночь, ты права. Хватит играть в волков, носящихся по поляне под глазом полной луны.

— Непроходящий свет, — добив строфу любимого стихотворения, Ян с разворота отбросил Светку на первую попавшуюся ель.

Короткий вскрик девушки, не ожидавшей такого резкого перехода от ласки к наматыванию на кулак, слился с щелчком наручников. Не знаю, Светка, какие используются у твоего отца на работе, но по мне сойдут и эти. Ян прижал извивающееся тело к колкой смеси рассыпавшихся шишек, жёлтых иголок и сухого песка. Мысль о том, какая прекрасная мишень — белый парус его рубашки в чаще леса, канула в небытие под смесь Светкиных признаний в любви, робких криков о помощи и недвусмысленных движений бёдрами. Сама не знаешь, чего хочешь, Светлана? А что ты хотела от моего брата? Я как-то заглянул к нему под кровать — неслабый там был арсенал для того, кто боится выходить на физический контакт. Только это не про меня.

Крепкая ладонь зажала девушке рот, а горячий срывающийся шёпот в её растрёпанные локоны наполнился драконьим шипением:

— Ты знаешь, как зарастает пожарище, Све-е-ета? Я тебе рас-скажу. Через век вырастут ели под самое небо. Лет через пятьдесят, когда ты уже будешь старая карга, всякие клёны-дубы. Через двадцать, когда твои детки скрутят тебе кармическую дулю и пошлют подальше, — берёза с сосняком… А начнётся всё с сиреневого моря иван-чая… Но только следующим летом, понимаешь?

В глазах Светки промелькнул страх. Ян не мог за это поручиться — темнело стремительно, как в тренировочном шлюзе или в центрифуге от перегрузки, но тело, прижатое коленом к дну еловой реки, судорожно колыхнулось, дрожью отзываясь на каждое слово. О, неужели мне повезло, и ты знаешь о трагедии в домике под Воронежем?

— Мне бы убить тебя, — выплюнул яд мечты Заневский, — да есть вещи поинтересней.

Выдернуть из поясных петель ремень — вопрос сноровки. Светка — девушка не промах, но её вопль к небесам слишком тих, а пощёчина пахнет игрой… Ян вздохнул. Ничего ты не поняла, Светка. Это только в средневековье да в дешёвых романах отыметь дочь своего гонителя — прекрасно и увлекательно. А мне противно до тошноты. Ремень чёрной змеёй скользнул под цепочку наручников и уже без задержек затянулся на соседней ёлке.

Ян критически осмотрел результат своей работы. Растрёпанная Светка, притянутая за руки к шершавой коре, поднимала свободными ногами демонову тучу сухой лесной трухи, а смолистый, пронзительно свежий воздух полнился отборным матом, мольбами о помощи и проклятиями. Все было настолько бессвязным, что и ниточку дешёвых бус смысла не собрать.

Хакерская составляющая Яна вдруг подняла голову, пискнув короткое: «Импланты». Мда, это мы упустили. Надо было взять глушилку, а впрочем…

Сильные мужские руки перехватили беснующуюся нимфу за шею. Ян откинул в сторону выбеленные химией пряди, фосфоресцирующие в темноте, как у водяницы. Порты имплантов шли по светлой коже рубцом языческой руны.

Даже не думай послать папочке сигнал «спасите мою душу или хотя бы задницу».

— Ныряй, Светка, — выдохнул Ян, окончательно срываясь с нейтрали.

Да и какая тут, к чертям, нейтраль, если он больше никогда не увидит синих глаз деда Саши, никогда не прижмётся щекой к тёплому пледу на плече деда Кира, и никто, никто, не поправит прицел у самодельного лука…

И только ошмётки татарских стрел…

Ломкая прошлогодняя хвоя вместе с трухой и какими-то безымянными жучками заполнила порты имплантов под истошный вопль хозяйки.

А один из тех, кому пришлось взорвать себя, даже кричать не мог, представляешь?

Глубже. Ещё. Давай же, Светлана Повидайко, нырни хорошенько, до крови из носа, до судороги в левой руке, чтоб наверняка остаться здесь надолго. И искать тебя папа будет целую вечность. По старинке, с собаками и факелами.

Может, и найдёт.

Ян встал и отошёл на пару шагов. Потом вернулся, обыскал глухо стонущую девушку на предмет смартфона, но ничего не нашёл. Современная молодёжь предпочитала вживлять камеры в глаза и прокачивать импланты.

— Х-х-то-о… ты-ы…

Не боюсь тебя, ехидна.

— Ангел Огня.

Мысль о том, что содеянное дальше будет уже перебором, напоролась в комнате сознания на демонический смех тёмной половины. Эффектный жест был заготовлен заранее, так зачем добру пропадать?

Выброшенный в кусты ключ от наручников. Поднятый в небо флаер. Ах да, экзамен по теории цивилизации… Ничего не запомню, но хоть отвлекусь.

А в Истринском лесу по щекам связанной Светки Повидайко бегут крупные солёные капли. Бегут вниз, по шее, промывая белые дорожки в лесной грязи. Бегут к роскошной груди третьего размера, на которой могильным камнем покоится тест на беременность с двойной сплошной.

И красный маркер.

***

— Сегодня у нас единый гуманитарно-технический экзамен, — Настя Ветер, чуть ли не насильно упакованная стилистами в чёрную юбку-карандаш, заметалась взглядом по лицам ребят, и Мишка Пурга, человек-оператор шоу «Амальгама», махнул свободной рукой себе за плечо, намекая историку, куда смотреть, чтоб выглядело красиво и в меру эпично.

Настю в кадре сменил Лев Мессер, назвать которого товарищем у Пурги язык не поворачивался, господином было бы чересчур, а профессором не позволяло (кто бы мог подумать!) отсутствие профессорской степени у статного седовласого мужчины с крючковатым носом, проницательным взглядом и ледяным спокойствием памятника самому себе. Хотя на камеру Мессера всё равно величали профессором, уж больно типаж соответствовал.

— Когда-то давно, в начале двадцать первого века…

«Как сейчас помню», — хотелось добавить в кадр оператору.

— …научное сообщество восставало против повального увлечения тестами, — Мессер начал издалека, словно у него в запасе был целый академический час, — мол, тесты измеряют память на обрывочные факты и только, а вся сила и красота мышления остаётся за бортом, и до неё приёмной комиссии дела нет. Но сегодня, в эру безусловной власти информации, мы можем смело утверждать лишь одно…

Мессер сделал паузу, позволяя оператору пробежаться по лицам ребят — так снимают породистых коней, готовых сорваться в галоп, едва услышав выстрел стартового пистолета — и одним махом окончил свою пламенную речь:

— Объём наших знаний о мире поистине неподъёмен, но не стоит стремиться объять необъятное, заточив его в глубинах своей памяти. Умение быстро ориентироваться в потоках данных — вот что ценно. И сегодня наши будущие космонавты покажут вам, что такое… Скорость и глубина одновременно!

Десять… Девять… Восемь…

Как быть готовым к любым вопросам?

Семь… Шесть… Пять…

Страшно — не думать, не страшно не знать.

Четыре секунды, три и две.

Ты — это то, что в твоей голове.

Реши, сколько сможешь, заданий за час.

Посмотрим, на что ты годишься.

Раз.

С еле слышным щелчком входит в импланты тонкая серебристая флэш-карта, до отказа набитая тем, что должен хотя бы приблизительно знать любой уважающий себя космонавт. Здесь и сотни чертежей разных систем корабля, и длинный список команд на двух языках, основы аэронавтики, курс оказания первой помощи, правила навигации и алгоритм выхода в открытый космос…

Край флэш-карты торчит наружу: особый модуль в нём ловит каждое движение мысли, подгоняемой щелчком кнута — успеть, успеть! — и бесстрастно оценивает скорость и точность поиска ответа.

Это твой вечный дедлайн. Уходят в небытие лишние воспоминания, и камера видит лишь сосредоточенные лица команды реалити-шоу, фоном к которой потом добавятся спецэффекты в стиле «семь чудес транскода». Отрисуют киношники шестнадцать Шерлоков-Холмсов с синими шарфами и каштановыми кудряшками, разобьют си-сферу на сектора, и на каком-нибудь самом удачном экземпляре личинки космонавта покажут чужому безмыслию перед монитором истинную силу человеческого мозга…

В фон. Всё в фон.

Запрос.

Ответ.

Синхронизация.

А на широких мониторах неровными скачками продвигаются с запада на восток шестнадцать разноцветных линий, видимых на самом краю обзора не только безликой массе телезрителей, на которых, по сути, плевать, но и своим же соратникам, коллегам… Друзьям или уже нет?..

Красиво стартанув, рвётся вперёд связист Ромка Костиков, но быстро выдыхается, и вот уже Андре Соньер галантно, почти извиняясь, обгоняет его.

«Вот опять я опоздал на поворот,

Подо мною конь чужой и конь не тот…» [16]

Растерявшийся Антон Хлебников стремится заползти в тёплые норы знакомых знаний и там взять своё по максимуму. Дамир с упорством тарана добивает первый блок с общими вопросами.

«А всё могло бы быть совсем не так,

Если только сам себе не враг

И не нужно никому чужих саней,

Это был бы сон, волшебный сон,

Каждый был бы просто чемпион,

Если мог бы выбирать себе коней». [17]

Женя порхает от вопроса к вопросу, словно пёстрая колибри, и Настя в волнении кусает губу, но её тревога быстро проходит, когда она понимает, что девушка-ядерщик сильна именно таким стремительным переключением между заданиями. Круче неё в этом, пожалуй, только Оникс.

Финишная десятиминутка — лучший повод вспыхнуть и выложиться до конца, если ещё есть чему гореть.

Настя призывает на помощь всех преподавательских богов, чтобы те помогли ей с максимально бесстрастным лицом объявить результаты.

— Третье место… Рита Лебедянская.

Изящно вильнув бедром, словно выйдя на пресловутое перепутье «красавицы налево, умные направо», Рита поднялась с места.

— Второе… Тимофей Лапшин и Дмитрий Зосимов.

Уставшие, смущённые парни встали рядом с Ритой, но если на лице геолога была написана радость от победы, на которую он смел рассчитывать, то астрофизик, казалось, мучительно гадал, какой из святых явил ему сие чудо.

— И первое место…

Честолюбивая надежда на лице Лосева. В повороте головы Дамира — уже чисто спортивный интерес. Почти отеческая радость — в глазах капитана, ибо та, которую он знал меньше остальных, сегодня доказала, что заслуживает уважения и доверия.

— Женя Симань!

Пушистое рыжее облако поднялось в воздух, моментально оказавшись втянутым за руки в круг победителей. Ромка начал аплодировать первым, и к нему присоединились все. Или почти все.

Славка Порожняк попытался спрятать от вездесущих камер свою недовольную мину. Он был готов проиграть кому угодно, только не этой рыжей соплячке. Что ж, умняха, ежели сумма физического и умственного в человеке — величина постоянная, то я хочу видеть тебя на силовых тренажёрах. И уж там-то готовься продуть со свистом, недоспециалист по фотонным двигателям.

Но последних — не называют. Они и так знают своё место. Ян выполз из кабинета замыкающим, строго по списку, отмахнувшись от сочувственного взгляда Насти. На камеры ему было и вовсе наплевать. Он не любил и не умел проигрывать, но когда ты изначально готов к поражению, финал принимается как должное. Это даже вошло в привычку — заранее готовиться к варианту «всё плохо», но парадоксальным образом делать все возможное, чтобы было на «отлично». Делай, что должно, и будь что будет…

Тесты — не его стихия. Ментальная скорость реакции — не его параметр. Дайте, пожалуйста, эскиз хитровыделанной штуковины, которую нужно сконструировать и воплотить, — вы получите её так быстро, как не ждали. Дайте задачку на пилотирование — вы поймаете и скорость, и глубину. Дайте задачу на автоматизацию — и я извращусь, вспомню все годы института и выдавлю из себя код не идеальный, но работающий…

«Бросьте жертву в пасть Ваала! Киньте мученицу львам! Отомстит всевышний вам!» [18] — шептал Ян, забившись в угол панорамного остекления с видом на берёзы и космогородок. Пустая рекреация, кадки с пальмами, информационные щиты с белыми чайками объявлений. Вечные институтские коридоры, прямые, как проспекты. И в начале координат этого пространства — инженер-исследователь Ян Заневский, спрятавший лицо в коленях, а для верности соорудивший защитный кокон из сцепленных рук. И настроение такое, что то ли правда первенцем в Карфаген, то ли бежать в самоволку и курить кальян, то ли, наконец, сломать себя и перестать стремиться к чему-то там, где ты безнадёжен. Ян криво ухмыльнулся темноте возле коленной чашечки. Я уже почти достиг этого. Положил болт на все внешние достижения, запихнул в шкаф красный диплом программиста, перестал участвовать в любых соревнованиях, кроме полётов, да и то — в пределах клуба. Никаких открытых площадок, никаких олимпиад, никакой, боже упаси, кандидатской на работе. Мне осточертело что-то кому-то доказывать! Всё, финиш. Я никто и звать меня никак. Инженер-исследователь, выдернутый из затёртого НИИ, которому здесь приходится…

Выживать.

Доказывать.

Быть.

Без права на ошибку и сход с дистанции. И дело не в том, что страшно вернуться обратно, за берёзовый кордон. Там хорошо встретят: мать обнимет, отец поговорит вечером на кухне. На работе обрадуются — кто ещё будет так пахать за идею?

Только Оникса нельзя бросать одного. Слишком много волков на одну птицу.

Рывком поднявшись, Ян вынырнул на свежий воздух — прочь от гнилого болота в голове. Оптимизм наигранный, это и ёжику понятно. Только вот много раз Ян видел дома, как подрывался дед Саша, плюя на собственную ущербность, и начинал хоть что-нибудь да делать для деда Кира, валявшегося под яблоней с очередным приступом мигрени-аритмии. Да чёрт подери, хоть свистульку вырежет из ивовой ветки, и старый хакер слабо улыбнётся в ответ. А там, глядишь, и вечером в транскод нырнут, замерев у потухшего камина…

«Просто помни, что вряд ли у меня будет повод жить долго без тебя».

Глава 6

— Добро пожаловать в чистилище… простите, в святилище космонавтов, — Мишка Пурга решительно шагнул к центрифуге, которая только что отработала свою программу и по инерции завершала последний медленный оборот. — Крутите барабан, господа, я ставлю всё на… кто у нас там? Без пяти минут кандидат биологических наук Антон Хлебников, после знакомства с которым вы уже никогда не забудете, как отличить тычинку от пестика…

Без пяти минут кандидат выполз из центрифуги с видом отнюдь не героическим, пошатнулся и упал на колени под прицелом Мишкиной камеры, обдав пол остатками «космического» завтрака. Мишка замешкался: чувство прекрасного в нём требовало немедленно прекратить съёмку, а чутьё стреляного папарацци намекало, что нельзя упускать такой до крайности жизненный кадр.

— Стоп! Переснимаем!! — грохнул из динамиков глас режиссёрский. — Приведите площадку в порядок. Капитан Орлов, запустите центрифугу ещё раз с кем-то более… выносливым. На тридцать секунд будет достаточно. Переделаем только сцену выхода.

Пока юркий клининговый робот подчищал следы конфуза, Орлов пытался высмотреть в зале атлетическую фигуру Дамира, но потом вспомнил, что парня с утра мучают попытками отснять лавстори с Ритой. Ха, да проще два магнита соединить одноимёнными полюсами, хотя чем чёрт не…

— Слава, вперёд.

Давай, карго Порожняк, я же вижу, как ты, заваливший намедни добрую половину интеллектуальных тестов, рвёшься хоть в чём-то показать свою удаль. А пока оператор вновь разливается соловьём про чистилище, радуясь удачному каламбуру, можно выиграть несколько жалких минут на жизнь без карнавальной маски…

— Антон, можно тебя на пару слов?

Биолог с видом побитого пса предстал пред очи капитана. Да, он опозорился сам и опозорил команду. Что, если режиссёр всё-таки решит пикантности ради оставить сцену с его, Хлебникова, участием?

— Приношу извинения, товарищ Орлов, — слова биолога отдавали едва заметной кислой горечью, — я ведь по-настоящему хотел тренироваться, не для камеры. Мы же… полетим, верно?

— А я не распекать тебя выцепил, Тоха, — доверительно сообщил ему на ухо Орлов. — Но впредь давай так. Днём, на съёмках, делаем всё на от… цепись. Вечером, без посторонних — работаем по-настоящему. Будет сложно, но других вариантов нет. Мне тут и так уже сказали, что я, мол, сам чересчур заигрался и актёров почём зря мучаю. Как только киношники свалят — объявляю общий сбор команды, нужно обсудить всё это. Надеюсь, ребята поймут меня правильно.

***

Вечером в павильоне было уже пустовато. Киношная братия подрассосалась по домам, оставив на площадке только один мягкий жёлтый софит да хромакей со стулом перед ним. В тени сидел режиссёр, обмахиваясь газеткой. Орлов изредка посматривал на него, зная, что заполученный сейчас планшет ему никто не даст даже на ночь. А тут информация настолько специфическая, что надо кровь из носа, а если не стащить её, то хоть запомнить по максимуму.

— Где вы все это нарыли? — тихий вопрос Орлова срикошетил от бока «Харона» и улетел в темноту под потолок ангара.

Режиссёр тихо рассмеялся, покачав головой. Ну да, ответ очевиден. Кто-то бы назвал это всё «историями героев», но часть фактов Орлов знал про свою команду из закрытых листов досье, а вот все остальное… Спецслужбы, не иначе.

Подноготная. Грязь по колено. Старые скелеты, играющие в покер. Страшное оружие, которое превратит самую фальшивую ноту игры в чистую и звонкую трель настоящей злости, радости, гнева и ужаса.

Ветер Анастасия. Детдом. Шрам через всю спину.

Заневский Оникс. Кличка «Инь». Хакер. Пра-пра… внук Кристиана Вебера.

Заневский Янис. Слишком частые контакты со сторонниками оппозиции. Волчья лапа на ауре.

Зосимов. Изгнание из семинарии за то, что доказывал невозможность непорочного зачатия.

Костиков. Трансляция зарубежной музыки на рабочих частотах дорожной полиции. Условный срок.

Лебедянская Маргарита. Проведение нелегальных абортов, продажа полученного физиологического материала в центры косметологии.

Лисов. Авария. Пост-травматическое стрессовое расстройство.

Мессер. Смерть подопытного в лаборатории. Странное стечение обстоятельств.

Орлов быстро перелистал импровизированный «Молот ведьм» до собственной фамилии, перебирая в голове свои грехи. Нет, слава богу, до главного в его жизни киношники не добрались, а сам он не расскажет это и под пытками.

Взгляд капитана успел выцепить строчку: «Рамазанов Дамир, какая-то девушка из высокогорного аула и кунаки другого влюбленного джигита, летящие в пропасть», — а на площадку уже шёл Андре Соньер в своей вечной чёрной лётной форме с серебряными застёжками на груди. Show must go on [19].

Повинуясь приглашению режиссёрской руки, Соньер угнездился на стуле. На фоне цвета майской травы он больше напоминал эльфа в канун Бельтайна. Эльфа, который сейчас попал в лапы киношников и должен выдать этим спецам и танец на отлично, и златые шпоры, и рубашку разодрать на тощей груди. Орлов отвёл взгляд. Его, капитана, жалели. Да, чёрт побери, жалели, не ставили вот так лицом к лицу с объективом, не втягивали в дрязги, отрываясь на остальных доверчивых душах. И вот Соньер первый.

— Знаете, у нас бывают такие вставки в ходе серии, — осторожно начал режиссёр, не показывая, впрочем, лица на свет. — Там актёры говорят о своих мечтах… В рамках сценария, конечно. Немного рассказывают о себе. Вы читали сценарий?

Соньер кивнул. Своим пилотским чутьём определив, где находится капитан, он старался смотреть теперь только туда, благо, что это было чуть в сторону от камеры.

— Вы готовы это сказать?

— Готов, — пожал плечами Андре. — Спрашивайте. Я про всё подряд залпом, как ваш Пурга, не умею.

Тихое «мотор идёт» как напоминание о реальности или скорее иллюзорности происходящего. Орлов сжался в кресле. Да, это даже хуже, чем первый ряд перед экраном.

— Тогда расскажите о себе.

Соньер ещё раз пожал плечами, коротко вдохнул, дёрнув уголком рта, и выдал на автопилоте:

— Все зовут меня как им угодно, я называю себя Стрижом. В десять лет поступил в лётную школу-интернат, в шестнадцать досрочно получил права управления флаером. На этом, как видите, не остановился.

— Почему вы расстались с вашей первой девушкой?

Вопрос был задан режиссёром слишком быстро. Орлов заметил, как пилот, потеряв из-под ног и почву, и подъёмную силу крыла, растерянно глянул в объектив, а оператор потёр сухие ладони, и звук получился противный, как от пенопласта по стеклу. А сам Андре мучительно пытался справиться с судорогой в плече, ибо следующую фразу он должен был произнести с фамильярной вальяжностью, а напряжённые плечи этому никак не способствовали. И получилось уже не легкомысленно, а почти трагично:

— Потому что мы с ней не сошлись… в постели.

— Что вас не устроило в ней?

— Видите ли…

Пушистые ресницы пилота задрожали, и Орлов, для которого по сию пору оставалось загадкой, была ли девушка-то, сочувственно подался вперёд, ещё секунда — и тронул бы зарвавшегося режиссёра за плечо, но Соньер вдруг переплавил нерешительность в злость на самого себя, а злость — в невыносимо долгий убийственный взгляд, от которого дрогнули руки оператора, на миг смазав картинку в видоискателе камеры.

— Это я её не устроил.

— А кто в проекте устроил бы вас, Андре?

Две бездны тёмного пламени прожигают линзы кинокамеры, выбивая пиксели на светочувствительной матрице, а в эфире — молчание, молчание…

— Не могу.

Тишина. И снова шёпот «мотор идёт». Утекают деньги сквозь пальцы. Деньги здесь всё — затраченное электричество, напряг в мышцах оператора, гигабайты памяти на полнящейся флэш-карте и, конечно, время режиссёра.

— Говорите, Соньер. Вы же подписали часть сценария, касающуюся вас. Мы и так дали вам поблажку — самому выбрать того, кто… м-м… понравится. Или тогда, быть может, вам будет легче на камеру рассказать одну историю из вашего прошлого, Андре, — голос режиссёра уже просто лунный мёд, цветущая таволга, в которой можно задохнуться. — Мы в курсе, знаете ли… Домик около Лиона, розовый сад, мокрый веник в руках отца…

Ни один мускул на точёном лице пилота не дрогнул, но его пальцы впились в подлокотники с такой силой, словно под ними был не поролон, обитый кожей, а потная, пульсирующая плоть режиссёрской шеи.

Орлов хватал ртом воздух. Его пальцы скользили по экрану планшета, добираясь до страницы французского пилота. Что там за дрянь, что за гадость они придумали про этого парня, хрустальную безотказную душу, главную жемчужину команды… Нет. Рука замерла. Орлов для верности даже глаза закрыл. Не хочу знать. Не-хо-чу. А перед глазами уже мелькали кадры будущей сенсационной серии, только жаль, поставят фоном какую-нибудь попсу, а надо бы эпичное «Lost Kingdom». Чтоб жгло напалмом.

— Я согласен сказать, кто мне мил, — Андре ударил в последнее слово что есть силы. — Но не могу это сделать. Выкручивайтесь, как хотите.

И режиссёр выкрутился. Режиссёр выкрутился так, что Орлов не выдержал и хрустнул костяшками пальцев, и никуда было не деть этот звук, ставший лучшим фоном для контрольного вопроса и короткого ответа.

— Предположим, вам снова пятнадцать, Соньер. И вам не хватает каких-то жалких трёхсот тысяч франков… на лечение матери. Так кому бы. Вы. Отдались. За эти деньги?!

В неравной борьбе с флэшбэками собственного прошлого у пилота сорвало к чертям хвалёный самоконтроль, отточенный сначала присутствием отца, которому достаточно любого повода, чтобы взорваться, потом — учёбой в интернате: строгие наставники, жестокие насмешки однокашников — за то, что не обманулся иллюзией их дружбы, посмев взлететь выше всех. Выше отца, который этого и хотел, и боялся… Чёрная маслянистая вода ночных кошмаров заполнила чертоги разума, на мясистое лицо режиссёра наложился сухой профиль врача, и обе маски расцвели улыбками, получив желаемое, а мама будет, будет жить…

Не выдержав, Андре закрыл глаза, и сбившегося дыхания ему хватило лишь на одно имя.

— Оникс.

И мысль, короткая, как удар отцовского кулака, добила пилота до спазма в груди, пополам переломив в кресле. Нет, если и вправду заставят… Оникс не будет жестоким, пусть я знаю его не так хорошо, как его брата Яна, но этот хакер с тонкими пальцами и чуткой душой — из моего, птичьего, племени…

Орлов рывком поднялся с кресла, закрывая своего пилота от объектива и не обращая уже никакого внимания на режиссёрские вопли.

Дыши, Соньер.

И прости… что все так.

— Раз уж вы маячите тут перед камерой, Орлов, — процедил режиссёр, глядя капитану прямо в глаза, — то, быть может, вам интересно будет знать, что на прошлой неделе по настойчивому требованию продюсерского центра мы добавили новое развлечение для телезрителей. Онлайн-голосование за персона… простите, участников команды. Вашей команды. И, коли уж мой планшет оказался в ваших руках, разверните приложение в левом углу. Можете даже скачать себе сегодняшнюю сводку, не стесняйтесь. Она вам пригодится, когда будете разговаривать с ребятами: сами увидите, кому из отстающих стоит намекнуть, чтоб побольше проявляли себя. А уж за сюжетами у нас не заржавеет.

Чувство собственного достоинства Орлова, порядком измочаленное за прошедший месяц в целом и за каких-то жалких полчаса в частности, из последних сил прохрипело:

— Зачем вам эта… фаллометрия, а?!

Режиссёр хищно усмехнулся куда-то в сторону.

— Помните, что делали в древности с гладиаторами, которые не удостоились поднятого вверх большого пальца цезаря?

«Выпендрился, индюк медийный. И что, прикажешь мне лично расстреливать тех, кто не в фаворе у толпы?!»

— У нас, слава богу, не средние века, — доверительно подмигнул капитану режиссёр. — Но задумка такова, что ребята сами, на общем совете, должны будут выгнать тех, кого телезрители сочтут самым слабым звеном. Всё-таки у нас неосоциализм на дворе, мнение общества следует учитывать. Да, помнится, вы же сами недавно стих рассказывали: «Потеряешь сознание — выйдешь вон»? Что-то там дальше бы…

Звон в ушах накрыл Орлова девятым валом, внезапно и неотвратимо. Тошнотворная, бьющая по сетчатке зелень хромакея заполнила собой обзор, и, чудом сохранив равновесие, почти не слыша самого себя, капитан глухо рыкнул:

— Сохр-ранит кинохроника старт ракеты… Что за кадром останется — отболит [20] … А теперь пр-рочь…

И только когда за свалившим в туман режиссёром хлопнула дверь, Орлов позволил себе упасть на колени и отключиться в надёжных руках Соньера.

***

«Программирование по Ониксу», последний зачёт, провалили все и с треском, удостоив парня звания «незаменимый». Обидно было до чёртиков. Лосев ради интереса ходил на пересдачу, прекрасно понимая, что не валит его Оникс, ни в коем случае, но требует такого погружения в код, что алгоритм выбора вдруг обретает плоть и кровь, разрываясь в руках на две половины, под которой равно платить по каждому из счетов [21].

Как бы там ни было, марафонская дистанция экзаменов осталась позади, не так уж важны стали оценки и баллы, потому что в сухом остатке у каждого было нечто более ценное — знания о собственных козырях и слабостях. Знание о том, над чем нужно поработать и о том, чего терять никак нельзя. А сегодня, по меткому выражению того же Оникса, вновь настало время «гонять тушки».

— Ты готов ко всему по дороге домой из школы, проработан в деталях любой сценарий, — доносилось из кают-компании. — Если взрыв, ты знаешь, как полетит осколок, знаешь, где спрятаться от цунами… [22]

Капитан Орлов читал любимые стихи, тренируя голос. Ребята один за другим переодевались в кинетические костюмы, выходя на финальную предполётную тренировку. Играя мышцами, застыл у самого края бассейна бортинженер Дамир Рамазанов, в шутку пихнув щуплого связиста Ромку, отчего Ромка с громким плеском сверзился в воду, вынырнув под звонкий девичий смех. Смеялась Рита Лебедянская. На втором плане подпирала стенку Настя Ветер, на лице которой боролось сочувствие к Ромке и желание от души посмеяться вместе с медиком.

— Ну наваляй же мне хоть раз, товарищ Костиков, — воззвал Дамир, подмигнув в ближайшую из скрытых камер. — Не видишь, что ли, как девчонки над тобой ржут? Эй, Рита, на кого ставишь?

Лебедянская манерно повела плечами, поджав ярко накрашенные губы.

— Или ты силой интеллекта привык давить? — несло бортинженера. — Тогда тебе к Насте…

— Отставить разговорчики! — привычно грохнул Орлов, появившись на вышке, словно чёртик из табакерки. — Постр-роиться!..

— …у неё грудь как раз размера компьютерной мышки прошлого века, — шепнул Дамир Ромке, полагая, что сделал это тихо, но эхо мощного выдоха Рамазанова разнеслось над водой, заставляя всех помимо воли предаться мыслям о дальнейшем развитии сценария.

Если из скупых фраз съёмочной группы сложить хоть какое-то подобие паззла, то «Харон», пройдя через чёрную дыру, должен вывалиться в другой вселенной, где чудом обнаружится планета, подозрительно похожая на Землю. Что там выдумают по поводу местного населения — второй вопрос, но то, что исследовательская миссия тянула на бета-версию Ноева ковчега, было ясно всем. Тем более странным казалось решение кадрового вопроса — ведь варианты «чисто мужская команда» и «половина на половину» были по какой-то причине забракованы режиссёром. Ещё капелька дурной фантазии — и можно будет вообразить, как на фоне зарастающего мхом «Харона» тот же Дамир дерётся со Славкой за право отыметь Риту, а тысячи землян ежевечерне пялятся на всё это безумие, засев перед экранами интервизоров с тарелкой жирных чипсов в руках…

— Ты спасёшь и спасёшься от бедствия и теракта, выручат скорость реакции и везучесть [23], — в отличие от Дамира, капитан Орлов умел говорить одними губами, в следующий миг с лёгкостью переходя на взрывной гром команд. — Пошли!!

Одинаковые чёрные костюмы, непроницаемые маски на лицах. Прямо хоть сейчас играть в «мафию», только девчонок ещё можно отличить друг от друга по цвету волос — рыжее пятно вокруг Жени, синее — вокруг Риты, пепельно-русое — вокруг Насти. Распущенные русалочьи пряди — страшное нарушение правил, но чем не поступишься ради красивой картинки в видоискателе и очень приличной суммы. Как раз такой, чтобы в частном порядке заключить контракт с поставщиком высокоэнергетического топлива, раз уж государство бросило своих коней на переправе. И на тортик ребятам хватит, пожалуй.

— …но тебя ожидает иная участь, — прикрыв глаза, Орлов глядел с вышки, как девятнадцать чёрных стрел уходят под воду, которая до сегодняшнего дня заменяла им невесомость, и занимают свои места согласно билетам, простите, должностям.

Прожекторы под потолком выключились, словно кто-то отменил электричество на всей планете, и тем заметнее стало мерцание синих и красных огней разбуженного под водой тренажёра — точной копии основных модулей «Харона». Ко всему не подготовишься, но…

Три, два, один.

— …обдаёт водой поливальный трактор.

Старт программы.

Рита любила плескаться в воде, будь то душевая комната или солёный океанский прибой. Плывёшь по жизни белой лебёдушкой, рассекая тихие волны, и любуешься своим отражением. Восхищённые взгляды мужчин для тебя привычны, а ядовитая зависть женщин не причиняет вреда. Родители гордились твоими первыми шагами, первыми грамотами в олимпиадах, первыми победами… И ты по-прежнему их кумир, их звёздочка. Ни слова поперёк твоей воли участвовать в космическом шоу. Восхищение на лицах, горящие глаза и шёпот в телефонную трубку: «Ритуля наша среди избранных… молиться за неё будем».

Мужчинам давно нечем тебя удивить. Ты медик, ты знаешь, как они устроены. Как работают их примитивные мозги, куда смотрят их алчные глаза и тянутся слишком сильные порой пальцы. Они падали перед тобой, рано созревшей школьницей, на колени, провожали до дома с дискотек, засыпали цветами-подарками-конфетами в надежде купить твою благосклонность. Напрасно.

Все, что они могли и могут тебе дать — эксперимент. Надоедливые игрушки. Одеты по-разному, заходят с разных сторон, а внутри одно и то же инстинктивное желание заарканить, подчинить, запереть. Не бывать этому. И не задерживается белая лебедь ни с одним надолго, не вьёт гнезда. Мечта о независимости — путь к звёздам. Только работа даст все то, чего не могут дать мужские объятия, о чем лгут мужские обещания…

Но здесь, на тренажёре «Харона», под толщей воды, где заранее выигран конкурс мокрых футболок — читай, гидрокостюмов, в расчётливый мозг белой колпицы залетает мысль, прямая как стрела и тупая как нож старого хирурга на покое. Не все из этих разношёрстных представителей мужского народонаселения, каждый из которых может быть смело описан всего тремя словами, залипают на твоё тело. И ладно капитан — он на вышке во всех смыслах. Как минимум двум мужикам из этой команды на тебя плевать. Двум Заневским, чёрт знает как обошедшим запрет на участие родственников в одном составе. Светленький, похоже, не испытывает проблем на этом фронте, просто плюс к плюсу не притягивается. А тёмненький… В горле у Риточки-звёздочки противно пересохло. Внутри поднималась волна спортивного азарта. Достигаем новых целей? Всегда.

Ты бы стал отличным экземпляром в моей коллекции, Оникс. Как тот породистый голубь, который настолько искорёжен желаниями заводчика, что непонятно, как ещё дышит и летает. Мне ты непонятен, Заневский-тёмный. Потому и так интересен. А с недавних пор ты меня откровенно пугаешь. И одно это заводит сильнее, чем все афродизиаки вместе взятые.

***

Понаблюдав для приличия за тренировкой, капитан некстати вспомнил присказку про «горного орла на вершинах Кавказа», прыснул в кулак и отчалил с вышки в свой кабинет. Смех вышел у него неестественным и даже мрачным. Странное это было ощущение — ненужности происходящего. Солнце светит, птички поют, ребята делом заняты, и сам ты носишься как угорелый в секторе пары квадратных километров, но ничто из этого не в силах сдвинуть с места камень, залёгший на дне души ещё десять лет назад. Хоть в силовую батарею залезь, пропустив через себя разрядные двадцать четыре киловольта, хоть влей в себя бутылку «Трофейного», — камень не сдвинешь, на вопрос не ответишь.

Зачем. Всё. Это?

Орлов заставил себя встать перед узким прямоугольником зеркала и открыть глаза. На него устало и вопросительно смотрел поджарый стареющий офицер космических войск, которому заоконный солнечный зайчик прицельно подсвечивал седину на виске и радужку цвета питерского неба.

Орлов вздохнул и отвернулся. Никто и не может дать ответ «Зачем». Потому что его просто нет. А все эти «чтоб было не хуже, чем у соседа», «жизнь даётся один раз и прожить её нужно так, чтоб на небесах кипятком описались», «я должен стараться ради детей / родителей» — не более, чем костыли, ремни безопасности, которыми мы сами пытаемся пристегнуть себя к скальным камням, чтобы не сорваться в пропасть небытия.

И это, чёрт побери, истина в последней инстанции. Смогут без тебя обойтись и других полюбят так же искренне, умрут родители и прожитая жизнь вычтется с баланса как не твоя, а соседи и вовсе вспоминают тебя, лишь у межи дачных участков. А что касается небес… Гагарин в космос летал и бога не видел, а нам и вовсе на аудиенцию не надеяться.

Ну вот зачем, действительно, сдалась тебе эта чёрная дыра, Орлов? Хочется или вернуться с победой — мол, и не такие видали дали, или… не вернуться вовсе. Чтоб те, кто останется на земле, сложили красивые легенды о твоей пусть не самой лёгкой, но все же обыкновенной жизни, чтобы вдруг нашли глубокий, почти героический смысл в каждой абсурдной мелочи, из которых было составлено твоё существование, капитан? Только ты, кажется, подзабыл за это время, что уже не один. И что команда состоит не из клонов, в которых методом «копировать — вставить» вложили твой образ мыслей и мотивацию лететь.

Орлов рванул ворот кителя. Его так накрывало очень редко — обычно после проводов на пенсию кого-нибудь из старых друзей или поминок по бывшим начальникам. И в такие минуты он чувствовал незащищённую, голую до мяса спину, потерявшую единственную опору — расстрельную стенку надежды. Лёгкая добыча для церковников, партийных и всякого сброда, сбегающегося поживиться твоей силой с гнилым болотным привкусом безнадёжности. Остаётся только крикнуть «мне все равно» и идти на исповедь под грязную полу возрожденца.

И исповедь состоялась. Правда, с тем, кто был космически далёк от какого бы то ни было духовного сана. Не проронив ни слова, Орлов впустил в каюту Валеру Лисова, который рывком скинул вечный белый халат, едва оказавшись за пределами обзора коридорных камер. Под халатом у медика обнаружился реанимационный набор в виде двух стопок и невесть откуда взятого «Arran gold». Лисов выставил коньяк на стол, для приличия пригладив влажные после подводной тренировки волосы, и глянул в узкое окошко, из которого можно было с высоты обозревать всю съёмочную площадку.

— Видовое гнездо, дарагой, продаю почти задаром, — неумело спародировав кавказский акцент, выдал Орлов и тут же, без перехода, нырнул до дна. — Жалеешь, что ввязался во всё это, Валер?

Пару секунд медик молчал, затем отрицательно мотнул головой — мол, нет, не жалею. Орлов свинтил крышку с бутылки и начал разливать ликёр.

— А знаешь, — Лисов прищурился на суетящихся внизу людей, — это даже к лучшему, что у нас нет времени остановиться. Днём — съёмки, до глубокой ночи — тренировки. На сон всего ничего, просто дойти до кровати и упасть. Я, как врач, конечно, должен протестовать против этого издевательства.

— А у нас есть выбор? — тихо уточнил Орлов.

— Выбор есть всегда, — Лисов оттарабанил пальцами по стеклу начало «Песни пленниц», и хор в голове Орлова подхватил «улета-ай на крыльях ве-е-тра». [24]

А врач, набрав в лёгкие побольше воздуха, вдруг рубанул с плеча.

— Им подумать некогда, Женя. Им ведь есть что оставлять на Земле. Они заигрались в отщепенцев, а все их «ах, я пуст и мёртв внутри» решаются одной поездкой на неделю за триста километров от цивилизации. Я же знаю, как люди хотят жить. А ты не героев собрал, а трусов, которые не могут свои проблемы решить, поэтому бегут от них.

Орлов подавился на вдохе и сипло закашлялся. И какого хрена ты, Лис, лупишь меня под дых? Решил проявить врачебную милость, добить, чтоб побыстрее отмучился?

— И что делать предлагаешь? — капитан почти на автопилоте попытался отбить удар.

Лисов тихо хмыкнул.

— Запрети им покидать территорию. Они же постоянно домой отлучаются, когда съёмок нет, сам знаешь. Тех, кто сломается и станет нюни разводить, тебе придётся выкинуть. Для их же блага. Лучше меньше, да лучше, помнишь, Женя?

Орлов прикрыл глаза и медленно кивнул. Голова у него вдруг стала лёгкой-лёгкой. Странная это была невесомость, а ведь ещё даже не пригубили.

— Ничего, ты вырастешь или сдохнешь, — прозвучало вместо первого тоста. — Вариантов два, и любой устроит…

Капитан и начальник медицинского сектора молча напивались в орлином гнезде. Внизу ребята проверяли себя на прочность. Близилось время первого голосования «на вылет».

А в игре всегда остаётся тот лишь, кто спокоен, весел и жизнестоек [25].

Глава 7

— Кто-нибудь будет выдвигать обвинение? — тихий голос лингвиста-историка Насти Ветер мягким волчьим пледом окутал собравшийся в её комнатке «научный сектор» и залётного борт-инженера Дамира.

Колыхнулись голографические карты настолки, вынужденно превратившейся в «накроватку», и сделали оборот вокруг своей оси, напомнив игрокам рождественские гирлянды со светодиодами. Разместиться по-человечески в небольшой комнатке общежития Насти было попросту невозможно, поэтому хозяйке отвели почётное место в потрёпанном компьютерном кресле, а Тимка Лапшин и Тошка Хлебников в живописных позах разделили узкий прямоугольник кровати. Дамиру, как случайно зашедшему на огонёк, досталась циновка на полу, но у кавказца не хватило бы сил даже на протесты. Наоборот, было необычайно приятно и легко вытянуться на твёрдом полу после бесконечного дня и смотреть на кружащиеся под потолком карты. Будто в планетарии. Наконец-то зритель, а не игрок… Хотя нет, игрок настолько, что уже даже по ночам время убиваешь в «Криминалиста».

— Я попробую, — выдал Дамир в пространство и закрыл глаза, силой мысли выдёргивая карты из стройного ряда. — Улика — след на теле. Плюс убийство произошло «романтичным предметом», ночью, в не предназначенном для этого месте. Хотел бы я знать место, предназначенное для убийства…

— Застенки инквизиции, — подал голос Хлебников.

— Языческое капище, — быстро добавил Тимка Лапшин.

Слишком быстро.

Дамир выдохнул. Надоели игры. Нет, даже не так, — надоело напоминать самому себе, что это всё игры, пляски смерти под режиссёрским кнутом. Чтоб не заиграться. Не сорваться с нитки реальности…

— Я обвиняю Тимофея Лапшина, геолога миссии «Амальгама», что он убил свою жертву в неподходящем месте на борту «Харона», — голос Дамира громыхнул железом, — использовал он «романтичный предмет» — свою гитару, а след на теле — укус.

Тимка Лапшин обиженно взвыл, Хлебников рассмеялся, Настя хлопнула в ладоши.

— В десятку, Дамир.

И карты опали в темноту искрами петарды, взорвавшейся чуть глубже, чем грань раздела реальности и виртуальности. Дамир закрыл глаза, с нежной улыбкой ловя прикосновение падающих сверху несуществующих искр. Технологии рванули так далеко, что специалисты-визуализаторы метапространства могли позволить себе почти любую шутку с пользовательскими ощущениями в рамках закона, а иногда — и за ними.

— Как… догадался? — вычленить из возмущённой речи Лапшина алую ниточку эмоций под силу только анализатору обсценной лексики. — У Хлебникова же вообще сачок для бабочек и царапины на теле!

«Я лучше представляю, как ты бьёшь гитарой, чем как Хлебников душит сачком». Дамир сглотнул с языка ненужную остроту в духе Пурги и покосился на маленький красный огонёк скрытой камеры чуть по диагонали от кровати. Под прицелом. Даже здесь. А воображение, получившее импульс, все-таки попыталось вообразить убивающего Лапшина и убивающего Хлебникова.

Один другого краше, святые предки. Лапшин — глиста в обмороке, тощий, кадык что птичий клюв, русые волосы, стянутые в бардовский хвостик. Представить себе, как этот дохляк с гречишными глазами закидывает свою гитару к потолку… Нет. Воистину невозможно. Хлебников — вообще цирк. Биолог совсем не Жак Паганель, скорее Санчо Панса от науки. Маленький, кругленький, рассеянный до жути… И с сачком. Душит.

— Направление голоса Насти, — сдал козыри Дамир. — И твой шорох, Тимка, когда ты ёрзал и выбирал карты.

— Музыку надо включать с такими игроками, — прокомментировал Хлебников, но Настя уже свернула приложение на своём планшете.

Новая партия игры отменялась. Парни не протестовали — весь день и весь вечер Настя, светлая искорка в команде, держалась особняком и пряталась от камер, словно её подменили, влив во флакон статного историка с Вечностью в глазах часть волчонка-Жени и недотроги-Риты. А сейчас либо она выгонит их взашей по своим каютам, либо расскажет причину. Лапшин прищурился в темноту. Дамир здесь явно лишний. При этом кавказце любая исповедь превратится в лезгинку на сковородке второго смысла. А потом будет рассказана Рите при очередной попытке «химического соединения» на алых простынях.

— Ну, наверно, пора баиньки, — Тимка показушно зевнул, осторожно толкая лежащего рядом биолога локтём в бок. — По домам нам всё равно нельзя теперь, так хоть выспимся.

Хлебников, который понимал в человеческих отношениях чуть меньше, чем в геологии, предпочёл промолчать. Сейчас люди разыграют очередную сценку, спрячут маски в сундуки и отправятся восвояси. Нет, он не был тупым и не страдал социофобией, но проведя полжизни в логике биогеоценоза и законов пищевой цепочки «волк ест зайца» и «волк не ест волка», с трудом врубался в хитрости телевизионного дурдома. Недаром ещё позавчера Порожняк привязался со своими подозрениями, что за Антона Хлебникова голосуют все самки богомолов на земле — стабильный рейтинг в середине списка без особых стараний. На вопрос «почему» Хлебников не ответил, ибо сам не знал.

— На том свете отоспимся, Тим, — отрешённый голос Дамира добавил в ночь каплю мрачной романтики. — Я никуда не спешу. А дом слишком далеко, чтобы туда бежать.

— А у кого-то и дома нет.

Мрачная романтика мигом трансформировалась в болотную трясину тоски. Дамир приподнялся на локте, всматриваясь в тусклый силуэт сидящей в кресле Насти. Было в ней что-то от знаменитого портрета Ахматовой, только в негативе. Белая Настина кожа в неверном свете из окна напомнила Дамиру снег в горах, но ассоциативный ряд не захотел сворачивать в родной аул. Перед ним была уже не Анастасия Ветер, историк и лингвист. Был призрак прошлого, сотканный из сизых испарений чего-то, что не отболело по сию пору.

«Так отлетают тёмные души — я буду бредить, а ты не слушай [26]».

Но прошило этим скрипучим, как половица, и горьким, как безответная любовь, голосом не одного Дамира. Тимка Лапшин на импульсе стёк с кровати, но дотронуться до белой безвольной руки не рискнул. Так и замер возле историка тёмной смущённой тенью.

А вот Тошка Хлебников, судорожно перебравший варианты собственного поведения, выдал в пространство не самое удачное:

— Ну, у тебя же была квартира в Хамовниках…

В темноте кто-то сдавленно простонал сквозь зубы про «правду говорить легко и приятно», но болото уже всколыхнулось.

— Квартира. В Хамовниках. Есть. Только дом — это не там, где упадёшь без вызова скорой. Не там, куда заваливаешься только переночевать. Не там, где мышь в холодильнике повесилась! — почти выкрикнула Настя, и тем страшнее был этот крик, не вязавшийся с замершим телом. — Да я в институте своём прожила больше, чем… Сколько тебе лет, Антон?!

Вопрос был настолько внезапным, что биолог потерял дар речи. Но ответа никто и не ждал.

— Двадцать шесть, знаю. И всё вроде хорошо, правда? Незачем в космос переться. Вся жизнь впереди… Женька совсем малявка, двадцать и пара вишенок. Заневские постарше её, вы все — погодки. Из стариков только капитан, Лис, Мессершмитт… и я.

Цветной видеоряд с прицельным зумом. Дамир, мельком напомнивший себе, что ему уже тридцать, выцепил на лице Насти Ветер и паутинку морщин под глазами, и чуть дряблую кожу на шее, всегда закрытой платком. У Риточки при ближайшем рассмотрении тоже многое оказалось не первой свежести, но, святые предки, дело-то не в этом. А главный источник раздрая или в дне вчерашнем, или в дне завтрашнем. Завтрашнее дно, мда…

— Что тебе сказал режиссёр? — Дамир выстрелил наугад, вставая рядом с Лапшиным.

И вовремя, ибо Настю словно подорвало с кресла. Нечленораздельный рык завяз в крепкой сцепке из четырёх мужских рук. В лицо Дамиру пахнуло алкоголем. Финиш. И где ж найти умудрилась в этой околокосмической дыре…

— На меня смотри, — Дамир встряхнул мечущуюся женщину. — Говори. Что? От тебя? Хочет? Режиссёр?

Дыша как зверь, гонимый на флажки, Настя смотрела Рамазанову в глаза, не замечая уже ни крепкой хватки Лапшина на собственных запястьях, ни мягкого воркования Хлебникова на границах слышимости. Переливчатая невнятность его говора становилась белизной на чёрном фоне Дамировых вопросов и вытягивала, держала, не давая скатиться в истерику. «Может, биолог так и нерп заговаривал в ветклинике, когда их от мазута отмывали» — тупая, но связная мысль стукнулась в Настиных висках и отскочила обратно в гулкую пропасть черепушки.

— Медосмотр. Не успел отснять. Завтра меня там… — выдавил скованный судорогой рот, но слёз не было.

Сколько там она нашла этого медицинского спирта? Развела минералкой, послав к лешему пляски в роли правильного лингвиста с идеальной репутацией.

Дамиру понадобился ещё вагон наводящих вопросов, тележка смекалки, чтобы сложить паззл, и капля терпения. Парни трижды подрывались идти «бить морду» режиссёру. Оставалось благодарить киношников за недальновидность: они поставили в комнате Насти только камеру, да и то без инфракрасного модуля.

— Давай ещё раз сначала, — тихо произнёс Дамир, осторожно ведя рукой по спутанным кудрям Насти и машинально отмечая, что синяя шевелюра Риты — пакля в сравнении с ними. — Прошлый медосмотр ты закрыла на стороне. Киношники его вообще продолбали, ибо не знают, что мы по-настоящему… Но завтра он хочет видеть тебя одну у медиков. Почему именно тебя, Настя?..

— Это моё задание, — прошептала историк, чувствуя, как к горлу подкатывают долгожданные слёзы. — Раздеться… перед камерами.

Лапшин и Хлебников едва сдержали снисходительный фырк, но для Ветер это было явно что-то неприемлемое. Дамир мысленно извинился перед небом, но плох тот борт-инженер, что жалеет винтик со сорванной резьбой.

— Что ты должна показать зрителям?

Молчание.

— Что им скажут, если ты не сделаешь этого?

Дрожь по телу. Разрядный ток, бегущий через каждую клетку. Я не знаю, что ты скрываешь, Настя, не знаю, почему у тебя сорвало самоконтроль, не знаю, чем могу заслужить твоё доверие сейчас…

— Какую-нибудь порнуху придумают, «та, что любит пожёстче», — выбила из себя Настя, каменея в Дамировых руках и отдавая тишине жалкую театральную паузу. — А это на самом деле от побоев… С детдома осталось.

«А у кого-то и дома нет»… Чем старше, тем сложнее отпустить прошлое и сказать «будь что будет, подыхать так с музыкой». Дамир вдруг рассмеялся, кожей почувствовав удар трёх удивлённо-возмущённых взглядов. А смех уже окопался в диафрагме. Нет, в нём не было превосходства человека, который битых две недели имитирует половой акт с женщиной-мокрый-сон-миссии. Это последняя стометровка на выходе из лабиринта. Прекращение бега загнанной жертвы.

— А мы сейчас отрепетируем, — выдал Рамазанов, отступив на шаг. — Отойдите от неё, ребята. Тим, вот тебе изолента, знаешь ведь, если не можешь починить — ты использовал мало изоленты, а-ха… Сигай на стул и заклей глазок у камеры. Вон там, чуть по диагонали. Да. Ну что, Анастасия Павловна, жги!

— Ты охренел, — припечатал Лапшин, спрыгнувший со стула, но Настя уже крутнулась на каблуках, встав спиной к зрителям и мерцанию Москвы-2 за окном.

Игры кончились.

— Свет!

Ты закрываешь глаза. Полыхает холодным ртутным какое-то мраморно-зеркальное помещение. Допустим… Томограф. Или операционная. Или кабинет дообследования с неприличным количеством инквизиторских приборов в шкафах. Неважно. Каждая секунда как сороковая миля. Шприцы ждут. Ждут металлические окуляры. Ждут люди в белых халатах.

— Камера!

Запах спирта — зарекаюсь отныне пить эту гадость. Финальное: «Раздевайтесь, проходите!» И режиссёрская ухмылочка, когда он баюкает в руке…

— Мотор!

Резкий хруст молнии на куртке. Рывок. Рукава, которые не хотят быть ненужными, путаются на запястьях. Ещё пара секунд. Освободившиеся ладони рвут с тела футболку цвета небесной лазури… Ты не носишь нижнее бельё, не придумали ещё такого на размер «А-минус-один». Зато в лёгких уже формалин, а под тусклым светом ночи и ртутных ламп полыхает шрам, что тянется через всю спину.

В руке режиссёра кнут. Не тот, который был у воспитателя в детдоме и бил наискось, с оттяжкой, до мяса. Обывательская масса с лёгкостью поверит в БДСМ и грязное прошлое Насти — они просто не знают, что любимых, даже очень своеобразно любимых так не бьют.

— Снимешь — они просто будут гадать, — шепчет Настя слова режиссёра, и судорога прошивает обнажённое тело навылет, — не снимешь — узнают то, что мне вздумается, а фантазия у меня, сама знаешь, ого-го… И какая тебе потом лингвистика, если для публики Настенька станет всего-то внештатницей-развратницей…

Прижимается к спине ткань сорванной футболки, но даже через неё тепло Дамира пробирается к заледеневшему сердцу, пропускающему удар за ударом. Все молчат, но приказ темноты однозначен.

Говори. Говори, пока можешь.

А хочешь — кричи, если станет легче.

— А теперь ты представь, что всё это было зря… даже самые пессимисты не в корень зрят. Просыпается новый день, догорит заря, только новой уже не будет, не будет, вовек не будет… [27]

***

Оставшись в одиноком пространстве узкой каюты, Антон снял рубашку, вздрогнув от свежих воспоминаний о репетиции Настиного стриптиза, скинул ботинки и встал на весы. Тонкая сенсорная панель едва заметно прогнулась под весом биолога, словно размышляя, выдать ему правдивый или утешающий вариант ответа, и Тоха вновь вернулся мыслями к той, с кем он проработал бок о бок пять институтских лет. Воображение парня, воспитанного в атмосфере нежной и бережной родительской любви, отказывало напрочь при попытке вообразить, за что жестокий воспитатель мог отлупить кнутом светловолосого ангела с милыми ямочками на щеках, которым была рождена Анастасия Ветер.

Весы пискнули придавленным ополовником и выдали результат. Минус полтора кило, однако. Даже с поправкой на ухищрения типа задержки дыхания результат можно признать статистически значимым…

Сплюнув в сторону кандидатской и помножив на ноль все индексы цитирования вместе с высоконаучной терминологией, биолог покинул площадку весов. Ну, хоть какой-то прок во всём этом есть для тебя, пай-ботан, спокойно и без борьбы шагнувший из прянично-кружевного мирка интеллигентной семьи прямиком в чистые и гулкие коридоры академической науки.

Давай уже Истину, товарищ Хлебников. Пороху ты не нюхал. Огонь и воду, как Лисов, не проходил. Жизнь не была рогом изобилия, как у богатеньких спиногрызов, но и не била она тебя, Тоха. Берегла, как консерву в холодильнике. А это значит — не жил ты совсем. И, пока твои сверстники набивали синяки, взлетая под облака на скейтах, и отчаянно целовались по подъездам, ты читал о том, почему кожа от удара становится фиолетово-жёлтой и о том, какие инфекции могут передаваться половым путём.

По-хорошему, в проекте тебя быть вообще не должно, но ты случайно впёрся в кабинет, когда Орлов беседовал там с Настей и Тимкой. И тихий ультиматум Настиного «вы берёте нас втроём, капитан, или я отказываюсь участвовать» ты не забудешь никогда. Но если геологу, который при любой возможности готов был рвануть куда-нибудь, где ещё не ступала его нога, сама судьба подкинула козырного туза, то тебя-то, Тоха, какая пиявка в афедрон тяпнула, что ты толкнул перед Орловым такую пламенную телегу о своём желании участвовать в проекте, какой от тебя не услышал даже учёный совет на защите кандидатской?

Так было в твоей жизни лишь единственный раз. Поезд «Москва-Казань», первая самостоятельная поездка на какой-то фестиваль юных гениев. Ты страшно опаздывал, но с боем взял стометровку платформы и запрыгнул в вагон уже на малом ходу, оттолкнув проводницу, которая не хотела пускать тебя без билета. Был билет, как положено, только оказался упрятан мамой от риска «а вдруг потеряешь» в самый дальний угол сумки. Просто вдруг не оказалось времени на жизнь по линеечке, просто ты дал себе право догнать мечту. И на ту жалкую минуту зашкала пульса и гонки с ветром ты смог стать настоящим.

Билет всё ещё при тебе, Антон, жжёт под рёбрами, ждёт своего рейса. Быть может, уже дождался.

***

Похмелье от медицинского спирта накатывало тошнотворными волнами, укачивая Настю в сизых объятиях. Хорошо, что хоть в туалетах не догадались поставить камеры, иначе на всю страну сейчас светилось бы её измученное лицо, обрамлённое водорослями волос и ободком унитаза. Идея Дамира, на первый взгляд отчаянная и даже жестокая, стала её, Настиным, спасением. Боль разделённая, прожитая в близком кругу, теряет градус, как теряет градус и смысл алкоголь, распадаясь в организме и выходя наружу царапающей горло жидкостью.

Настя добрела до своей кровати и рухнула лицом в подушку, провалившись в ватный похмельный сон.

Она сидела у костра на поляне. Весело потрескивал хворост, высоко плясало необычное пламя с лиловым оттенком. Вокруг был лес, но пахло в нём незнакомо, странно и чуточку пугающе. А на тёмном полотне неба над головой растянулись чужие созвездия, которых нет на карте Северного или Южного полушарий.

Куча меховых шкур рядом с Настей зашевелилась, из неё высунулась вполне человеческая рука, схватила палку и подпихнула к костру выкатившиеся головни. Вслед за рукой вынырнула и голова, пронзительные чёрные глаза уставились на историка. И, словно продолжая некогда начатый разговор, из недр меховой кучи зазвучал глухой голос — то ли мужской, то ли женский, не разобрать…

— Ждут боги явные, когда боги небесные придут и разбудят Изгнанницу. Окружат её заботой и покровительством своим. Бог тёмный с сердцем хрустальным да бог светлый с сердцем горячим, с ними человек-зерно да сосуд неприкаянный, Изгнанницу ожидающий.

Настя не перебивала шамана, силясь понять, где она оказалась и почему ей всё это говорят. А тот повернул лицо к огню, и стало понятно, что это все же мужчина с глубоко посаженными тёмными глазами, острым птичьим носиком и давно немытым лицом.

— Слушай, дитя. Слушай и запоминай, храни знание, тебе не привыкать. И запомни: к тебе пойдут они за знаками, за помощью, протяни им руки навстречу и открой сердце, как сделали для тебя друзья. — Настя не поняла, как шаман успел оказаться на ногах и как её щеки оказались в его горячих ладонях. — Не бойся ничего. Они чувствуют в тебе правду и поверят, когда ты озвучишь её.

— Что вы от меня хотите? Какая правда? Кому и что я должна сказать?

По непредсказуемой логике сна поляна завертелась перед глазами, как клятая центрифуга. Настя услышала тающий вдали глухой голос: «Вспомнишь. Почуешь их. Вспомнишь…» — и проснулась от трезвона будильника в своей постели на липкой, пропитавшейся потом простыне…

***

— Ты будешь хотеть меня, орёл ты драный, — шёпот Риты ввинтился в ухо, сопровождаясь очередной порцией свежих царапин на голой спине.

— Ааргх, — Дамир застонал, изображая страсть, но вышло неубедительно.

Как он только мог хотеть эту холодную целлулоидную куклу в самом начале подготовки к полёту?

— Давай, шевелись. Если не будешь стараться, режиссёр быстро найдёт более горячего парня, а ты вылетишь отсюда пробкой, — самолюбие Риты задето сегодняшней инертностью Дамира.

Играть героя-любовника под прицелами камер, на глазах Орлова и режиссёра оказалось невыносимо. Сначала Дамир посмеялся, когда ему предложили эту роль, и согласился без колебаний. Думал, будет легко. Думал, опрокинет красотку пару раз и гордо удалится, и все будут довольны. Ан нет — Пурге страсти подавай, Рите — удовлетворение, а себе самому — чистую совесть…

И эта совесть вставала каждый раз алой пеленой перед глазами, когда Дамир входил в покои навстречу пурпурным шелкам, чёрному пеньюару и неестественно хищной улыбке Риты. Совесть. Память. Эти два слова отменяли действие любой виагры, заботливо подсыпанной медичкой в бокал красного. И вставало перед глазами милое лицо с глазами лани, пушистыми ресницами, доброй улыбкой. Альфия.

Ты ведь свататься к ней хотел, приехал из столицы с деньгами и пошёл к отцу с новостью — мол, хозяйку в дом берём, собирайся, пойдём договариваться о выкупе. Да отец взглянул на тебя печально и сказал, как припечатал:

— Опоздал ты. Сговорили Альфию в прошлом году за богача в Горячий Ключ.

— Как? Дай мне адрес, поеду к ней, — горячее сердце билось в рёбра, отказываясь верить. — Поговорю с её мужем.

— Сын, — рука отца на плече тяжела, как камень. — Некуда тебе ехать, остынь, говорю. Ко вдовцу поедешь рану бередить.

— Так она… — голос оставил тебя, и ты мог только дышать да смотреть в пол.

— Бросилась с моста в реку наутро после свадьбы, даже записки не оставила. Похоронили здесь, на горе. На могиле черешню посадили.

Всё видят, всё прощают тебе глаза мёртвой возлюбленной, да не можешь ты сам себе простить этот цирк с нелюбимой на камеру, хоть и выкупаешь так свою свободу. Стисни зубы. Расслабься. Позволь умелым рукам ласкать тебя и улыбнись Рите в ответ. Может, не вылетишь так скоро…

***

Потерпев неудачу в попытках слепить устойчивое химическое соединение из Дамира и Риты, режиссёр переключился на тех, у кого, кажется, всё получилось само собой. Оставалось только выбрать ракурс и… не мешать. Орлов, вместе с Лисовым опиравшийся на перила смотровой площадки ангара, беззвучно рассмеялся. Само собой, как же. Минувшей ночью двое «отстающих» — Женя Симань и Никита Лосев, безнадёжно просевшие в рейтинге реалити-шоу «Амальгама», сидели в комнатке Орлова на последнем этаже общежития космогородка и внимали прочувствованной речи о важности их участия в экспедиции. Внимали с кислыми лицами и скептицизмом в изломанных линиях бровей. И Орлов отдавал себе отчёт, что если бы не Лисов, на полуслове оборвавший капитанскую тираду, — режиссёру нечего было бы сейчас снимать.

— Что ты хочешь от них? От девчонки, которой никто в жизни не сказал, что она красивая, и от парня, который, судя по прыщам на подбородке, целовался один раз в школьном туалете, и то на спор?

Грубо? Да. Но сразу куда-то подевался высосанный из пальца, фальшивый романтический налёт в сценарии для двух белых ворон. И все перешли на уровень конкретных действий. Под добрые шутки двух стариков ребятня отрепетировала пару поцелуев.

Но спрашивать и интересоваться глубиной истинных чувств уже не было времени. «Я — твой вечный дедлайн», как однажды заметил Оникс, выползая из ночной центрифуги.

— Женя, ты стоишь к камере спиной, — приказ режиссёра, отрывистый и громкий, родил эхо под потолком реакторного отсека. — Ну там, делай что-нибудь за своей установкой… На счёт «три» оборачиваешься, потому что кто-то вломился в реакторный отсек и надо бы его выгнать. Никита, на счёт «три» протягиваешь розу. Женя, у тебя пять секунд, чтобы сменить гнев на милость и принять подарок. Камера…

Мишка Пурга, стоящий в темноте за плечом кибернетика, молча кивнул. Второй оператор скрылся за приборной панелью.

— Мотор!

Направив всё внимание на показания приборов, Женя нарочито медленно переключилась с режима отображения температуры в цельсиях на фаренгейты. Воспоминания о ночном разговоре в комнате капитана кольнули под сердцем. Да, с показухой у специалиста по фотонной тяге всегда были нелады, даже поцелуй получился совсем неумелый. Вот если бы ей дали хоть какую-то мало-мальски стоящую задачку — не пришлось бы корчить глубокомысленную рожу, если б не твердили с детства «кому ты такая уродина, да ещё с таким характером, нужна будешь» — целовала бы парней до остановки сердца, а так…

Шорох раздвигающихся лепестков гермодвери заставил девушку еле заметно вздрогнуть. Сведя для приличия тонкие брови, Женя резко развернулась и шагнула к свежеиспечённому Ромео, прикидывая, как бы поубедительней его вытолкать, но парень внезапно протянул ей крупную синюю розу.

— За пропуск сойдёт, товарищ Си…

Оглушительно грохнула тяжёлая гермодверь, стальными челюстями зажав руку Никиты. Два вопля слились в один. Опали на пол синие лепестки, залитые кровью кибернетика.

«Дверь. Открыть дверь. Открыть…» — отчаянным нордом свистело в голове Женьки, пока её трясущиеся пальцы, выпачканные в чужой крови, загоняли в импланты карту беспроводного доступа. Ну же, пожалуйста, быстрее!

Подключение к системе безопасности. К чёрту авторизацию. К чёрту крики о том, что надо позвать Оникса, Риту, надо ребят покрепче, Дамира с Порожняком найдите… Внаглую проскочив через огонь фаерволла, Симань нырнула в лабиринт Минотавра, сварганенный каким-то программистом-неумехой. Блокировка на блокировке, коды допуска — в кучу, и отчаянно не хватает времени на поиск той-самой-двери. А в реальности слышен грохот подошв по лесенке реактора — спускаются на грешную землю капитан и врач, в темноте за стальными челюстями «Харона» кричит Лосев, и кто-то скрипит зубами, из последних сил сдерживая смыкающиеся створки.

Не можешь выбрать — не выбирай.

Открыть. Все. Двери.

— Медотсек «Харона»! Быстро!

Крик Валерия Лисова вывел всех из ступора, который стал неизбежен, когда в коридоре реакторного отсека включили свет. Толпа из членов съёмочной группы и команды «Харона» отшатнулась и застыла. Рука, почти оторванная от тела. Искорёженный сустав локтя. И кровь: из распоротых вен, из прикушенных губ, из имплантов, не выдержавших импульса болевого шока.

— Но, Валер… — Орлову, замершему над раздавленным кибертехником, очень хотелось назвать хирурга ещё и по отчеству, так хищно и командно выглядел сейчас старый врач.

— До больницы не довезём, потеряем парня, — тихо выплюнул сквозь зубы Лисов, и крикнул, — Рита! Дамир! Ивашин! В ассистенты! Найдите Мессера!

— Ааа… эээ… Крупный план! — до режиссёра, кажется, дошло, что к нему в руки само собой попало нечто выдающееся.

Выберем лучший ракурс? Боль прекрасна с любого. Боль настоящая, хрипящая, достойна десятикратного зума и грифа в 18+. Мишка заставил себя не моргать, впечатывая в оптику своих бионических глаз пальцы Дамира, зажимающие артерии у плеча Лосева. Все живут ради боли. Одни её приносят, и им это нравится. Другие эту боль лечат, и им это нравится. Третьи её хранят, и им…

[А Михаил Пурга её снимает, потому что не взяли спецкором в выпуски новостей, и ему это нра…]

— Простите, я нечаянно, — оскалился Лисов, резким движением поднявшийся с колен и плечом сбивший Мишкин прицел.

Оператор мотнул головой — мол, припомню тебе ещё, — а врач что-то отчаянно искал, но взгляду не за что было зацепиться в гладком реакторном отсеке. Железо. Спектролит. Заклёпки кожуха, и все не то.

— Это ищешь?

Голос Мессера, до неприличия спокойный, будто у него на руках уже сотня таких Никит Лосевых сдохла, подорвал врача похлеще той дороги в Чечне, где все русские совершенно случайно ловили фугасы под днищем своих авто. А Мессер стоял в пяти шагах, прямой, даже светлый какой-то и… с мантией хромакея через плечо.

Остальное было уже делом техники. Под вопли режиссёра о порче имущества киностудии зелёное семиметровое полотнище, на три долгих дня пропавшее в чертогах Риты Лебедянской, свернули в подобие носилок. Лисов даже забыл удивиться, на чём он только раненых не вытаскивал, разве что волчья шкура ещё не применялась. А в голове уже крутились обрывки жёсткого разговора. Разговора, который он то ли предвидит, то ли программирует на него реальность.

«Вот тебе, матушка, и Юрьев день, то есть ночь», — тупо подумал капитан, втискиваясь с носилками и наскоро образованной медицинской командой в грузовой лифт. Как корабль назовёшь, так он и поплывёт. «Харон», лодочник треклятый, моего новобранца на другой берег забрать решил?!

И даже сейчас всё это снимает камера в потолке. А в ней датчик на звук и анализатор эмоций… Хрип Лосева, лося раненого, вновь порвал душу. Хотел настоящую команду, да? Вот и команда, и корабль, и первые потери… Капитан быстро глянул на соседей. И первые открытия тоже.

Рита склонилась над истерзанным парнем, тонкими пальцами сжимая запястье на уцелевшей руке. Кажется, она звала его всё время, пока, натужно скрипя, лифт полз вверх по течению Харона. И куда, спрашивается, делась баба-позёрша, виляющая всеми извилинами на любом занятии от экзамена до подводной тренировки?

А вот господин Мессер, мельком осмотревший спалённые Лосевские импланты, куда больше интересовался Ритой. Тёмные глаза его полыхали огнём джихада, прожигая женскую спину чуть не навылет. В памяти Орлова всплыла фраза из режиссёрского досье: «Мессер. Смерть в лаборатории. Странное стечение обстоятельств…». Интуиция завопила благим матом, что надо бы срочно найти другого нейрофизиолога, но лифт, слабо пискнув, уже распахнул двери.

Дамир, Лисов и Ивашин с трудом выволокли покрывало с Лосевым из лифтовой кабины. Орлов, в руке которого трещало зелёное полотно, выполз из лифта последним, стараясь как можно меньше тревожить правую часть Никиты, которая ему впопыхах и досталась. За спиной топтались Рита и Мессер.

— Мы снова у одного операционного стола, Марго, — свистящий шёпот Льва Виссарионовича был холоднее силикагеля. — И на этот раз не подведи меня…

Орлов закаменел. Рита промолчала.

Двери медотсека уже были распахнуты — спасибо Жене Симань. Не вошедшие в санвзвод члены команды поднялись на верхний уровень быстрее грузового лифта и сделали всё, на что хватило смелости: вытащили из шкафов инструменты, запустили антисептическую установку и разбудили киберврача. Лисов громко выдохнул. Все эти экзамены и тренировки не прошли даром. Конечно, зашить парня смогут только он, Рита и Лев, да и то вряд ли поодиночке, но зато ассистентов хоть отбавляй…

Сглазил. Ивашин, который в лифте принял все возможные оттенки хромакея, все-таки не выдержал. Его ощутимо качнуло влево. Руки подвели, дрогнули носилки, и Никита сдавленно охнул.

— П-простите… — выдавил Ивашин, но Лисов уже не слушал.

Вот тебе и тренировки. Искусственная кровь и манекены.

— Слава, Ян, замените Ивашина и капитана.

От толпы отделились две тени, Ивашина увели куда-то за угол. Орлов, оставленный галькой на берегу, буравил взглядом стенку медотсека, избегая смотреть на Никиту. А Лисов медлил, натягивая на руки перчатки палец за пальцем, священнодейственно, будто это чайная церемония. Рита мелькнула на границе обзора в снежно-белом, Мессер уже гремел стеклом, подбирая анестезию. Никита затих, уходя всё ближе к грани между жизнью и не-жизнью.

Секунды текли слишком медленно, и Орлов тратил их бестолково. «Капитан виноват всегда», говорили на кафедре. И главная его сила… В мозгах вдруг что-то заклинило, словно забылась главная фраза, но нет. Не забылась. Изменилась. «Главная его сила в том, чтобы принять ответственность за других».

В этом же его проклятие.

— Слушай меня, — перчатки вдруг оказались очень близко. — Слушай, Евгений Сергеевич Орлов, и запоминай. Дома будешь себя пинать. Запрёшься от всех в туалете и пинай себя сколько влезет. А сейчас ты идёшь к продюсерам и меняешь баш на баш. Они достают нам протез с автоподстройкой под пациента и новые импланты. А я разрешаю им снимать операцию. Со светом, хлопушками и не скрытыми камерами.

— Но никто ради нас смету съёмок переделывать не будет, — нервно скривился Орлов, теряя последнюю почву под ногами. — Ставлю капитанский значок против всей «Амальгамы».

— Тогда скажи им, что мы все уйдём из проекта.

[Мы, конечно, не уйдём, но выбор есть всегда].

За дверьми медблока Женю уже держали в четыре руки геолог и биолог, не давая рыжей заполошной птице приблизиться к окровавленным простыням и телу Никиты под сканированием киберврача.

Пристальный взгляд Тимофея Лапшина — мол, не будешь творить глупостей, обещаешь ждать в коридоре? Молчаливый ответ зелёных Женькиных глаз — обещаю. Тим кивнул и отправился в рубку, а девушка медленно сползла по холодной ребристой стене, обняв себя руками.

Она должна была совершить невозможное. Мгновенно разогнуть створки дверей силой мысли, по наитию сразу же найти нужный код допуска… Крики Никиты всегда будут эхом отдаваться у неё в голове, и ничем их не заглушить.

— Женька? — раздался сверху тихий голос Зосимова. — Что там у них сейчас?

Девушка пожала плечами и вновь уронила голову на руки. Ещё не хватало, чтобы этот физик-клирик увидел её заплаканную рожу и начал читать нравоучения пополам с молитвами о здравии…

— В общем, если ты тут будешь, поймай капитана или Мессера, очень тебя прошу. Скажи, что я отчалил за нейропротезом: чем быстрей поставим, тем лучше.

— Но… э-э, — у Жени не получилось связать в одной фразе резонный вопрос «откуда ты нейропротез возьмёшь?» и откровенное удивление тем фактом, что за установку ратует не кто-нибудь, а истинно верующий возрожденец, который, по всем канонам, не должен идти поперёк свершившейся божьей воли, да ещё и использовать при этом мракобесные порождения технического прогресса.

— Протез чистый, знакомые из хосписа продают почти за бесценок, — пояснил Димка. — Ликвидация у них. Может, судьба, что я сегодня утром об этом узнал. Пути господни всяко неисповедимы, но тупиками они не заканчиваются, а если закончились, то бес попутал, не иначе…

Тряхнув отросшими за год послушания волосами, физик взял первую космическую и исчез за углом, вновь оставив Женю бегать загнанной белкой в кругу собственных мыслей.

Зачем она согласилась на откровенно дурацкую затею с влюблёнными неудачниками? А теперь розы-мимозы и романтика у двигателя обернулись для Никиты трагедией. Кибернетик без руки… Вот что бы ты, рыжая, делала, если бы это твоя рука превратилась в кровавое месиво? Ты и так никому не нужна со всеми целыми конечностями, а инвалидом — даже с современным протезом — тем более. Жалость к Никите захлёстывала до макушки, лилась горькими слезами по щекам. Жалость, не любовь — на этой закваске могло бы возникнуть дружеское тепло, но для чего-то большего надо быть другим человеком. Всё слишком усложнилось.

Если этому болвану режиссёру придёт в голову разыграть любовь, основанную на жалости, пусть сам её и играет. Невозможно так лгать себе. Камеры, может, и не заметят игру. Публика съест остросоциальный кусочек и попросит добавки. Но как жить, каждую секунду предавая себя, оправдываясь, что это лишь цена свободы, Женя представить себе не могла. И сидела поникшим пламенем в коридоре у медотсека, пока двери не открылись, выпустив усталых врачей. За их спинами на койке застыл бледный как мел Никита.

— Иди отдохни, — горячая ладонь Дамира легла на плечо. — Он поправится, а ты не ешь себя. Совсем серая стала, как стенка.

— Сначала… увидеть его.

Болезненное, невысказанное вслух «зачем сейчас?» застыло тёмной смоляной каплей на дне зрачков кавказца. Женю никто не остановил, когда она подошла совсем близко к Никите, спящему тяжёлым наркотическим сном.

Можно было сотню раз повторить себе, что ничьей вины в случившемся нет, что «оно само», только вот колени подвели, и Женя медленно осела на пол, взяв раненого кибертехника за оставшуюся руку.

А за спиной у девчонки вставали надоедливые призраки родителей, шепча набившее оскомину «сидела бы дома, ничего бы не случилось».

Да, это она со своей дурацкой жаждой свободы виновата во всём. Хочешь свободы — не привязывайся ни к кому, иначе угробишь и себя, и того, кто стал тебе близок.

И срывается с побледневших Жениных губ короткое:

— Прости…

Глава 8

«Шутить нельзя плакать». И ставь знак препинания, где хочешь.

Оникс закрыл глаза, впечатываясь в обшивку у входа на рубку. Глубже. Сильней. Слейся лицом с обоями, тем более, что к этому есть все предпосылки. Ты же дурак, хакер. Обязательный дурак. Ты не спускаешь на тормозах приказы начальства. Ты реально готовишься к миссии «Амальгама», забыв, что она — реалити-шоу имени самой себя. Ты поднимаешь пласты знаний перед любым экзаменом. Ты, с детства не переносивший долгих поездок в транспорте, мотаешь свою тушку на центрифуге. Ты делаешь всё на сто двадцать процентов, хотя от тебя никто не требует и на шестьдесят.

Сердце засбоило, пытаясь скользнуть в безвременье, где нет буравящего взгляда капитана Орлова и трёх слов на исходе первой недели тренировок: «Играй как живи». И сказал он это, боги транскода, мне одному, без свидетелей.

Ещё неделю Оникс Заневский ломал голову над расшифровкой. Нет, дело тут явно было не в рейтингах телешоу. «Будь, пожалуйста», — попросил режиссёр, понаставив скрытых камер по всему «Харону» и в радиусе километра вокруг. «Будь, пожалуйста, хакером», — попросила душа, и Оникс создал трёхмерную модель корабля со всеми зонами покрытия следящей аппаратуры. И вот сейчас его лицо аккурат в слепой зоне двух глазков, что вмонтированы в потолок коридора.

Незачем людям по ту сторону экрана видеть глубокую морщину между его бровей и закушенную губу. Не аритмия, а недостаток информации рвёт линию кардиограммы, вписывая осколки в ритм любимого капитанского стихотворения:

День расписан практически по минутам:

Тренировки, зубрёжка, короткий сон…

Хочешь сдаться? Заплакать? Побить посуду?

Потеряешь сознание — выйдешь вон. [28]

— Заневский? — голос Орлова над ухом произвёл эффект разорвавшейся бомбы. — Вы пришли раньше на пять минут.

«Всего на пять», — прокомментировал внутренний хакер, стирая с лица малейший намёк на эмоции и мысли. Всё строго по роли. Бесстрастный лёд — хоть здесь киношники не потребовали от него невозможного горения.

— Начинайте, товарищ программист, — сухо проговорил Орлов.

И Оникс начал.

— Рубка управления является одним из главных отсеков космического корабля «Харон». Здесь находятся рабочие места капитана, первого пилота, штурмана, — Оникс остановился на середине фразы, вспомнив Соньера, который тихим французским матом крыл пульт управления, пытаясь превратить себя в поющего ударника рок-группы — одновременно прокладывать курс и лететь по нему с точностью плюс-минус лапоть. — А остальному экипажу здесь дом родной и место для фриланса.

«Шутить нельзя плакать», говорили они.

— А эту кнопку когда надо жать? — капитан Орлов, сохраняя невозмутимость Пасхально-островного истукана, ткнул в приборную панель почти наугад.

В этом и был главный подводный камень экзамена «Экскурсия для капитана», о котором в письменной рассылке было сказано почти вскользь. Любые вопросы в любом отсеке корабля на любую тему. Оникс полминуты судорожно соображал, за что отвечает зелёная плоская кнопка с тумблером на два положения, пока тупой молоточек синего осенения не превратил виски в натужно звенящие колокола.

Кнопки. На. Схемах. Не. Было.

Шутить нельзя плакать?

— Когда ты девочка, тебя зовут Алиса, ты не хочешь ничего решать и хочешь в Зазеркалье, — выдал Оникс, лишая усмешнителя на студии возможности заработать на этом куске видео.

Капитан Орлов дёрнулся, будто его прошило Ониксовым электричеством по-настоящему. Хакер напрягся. Даже его ледяной датчик эмоций отметил тяжёлое капитанское дыхание, присвистом звучащее в микрофонах. И что я на этот раз не так сказал?

Память сыграла с Ониксом злую шутку, подкинув картинки вчерашнего вечера: довольный Ян, выпросивший 3D-модель «только на минуточку», битых полчаса подбирал лучший ракурс для себя любимого в завтрашнем дне. Ян втянулся в Игру. Он отдавал ей всего себя, словно каждый кадр — посмертный скриншот с реальности без права на Ctrl-Z. И если уж так, то сгорать надо красиво. А у Оникса не хватило сил ни на протесты, ни на интерес, что там брату предстоит в завтрашнем дне. Список эпизодов повседневной жизни не имел точных привязок к датам. Например, Ониксу требовалось устроить мордобой Мессеру. Мессер (за глаза — Мессершмитт) тоже знал об этом, но мордобоя избегал…

Рука капитана одним резким движением разорвала воздух, коснувшись заветного тумблера. Громкий щелчок, и подозрительно гладкая стена словно порвалась по шву в левом углу.

Орлов, медвежья громада белого кителя, пересёк пристрельные пять секторов и оказался у тёмного проёма. «А ведь там слепая зона, — мелькнуло в голове Оникса, который шагнул следом за капитаном, как примагниченный. — Хорошо выбрал, кэп».

— Добро пожаловать в Зазеркалье, — буркнул капитан, когда Оникс осторожно пересёк условную черту… Тайной комнаты? Что, раздери солнечный ветер, происходит?

— За зеркалом всегда что-нибудь есть, верно? Например, зеркало-дублёр, — в голосе Орлова звучало не то ехидство, не то тоска по золотому веку космонавтики.

Вспыхнул свет, выбив из Оникса тихий стон от обожжённой квантово-волновым дуализмом сетчатки. А капитан Орлов плавным кошачьим движением обогнул нагромождения ЗИПа, где хакерский взгляд выхватил и потрёпанную приборную панель, и модуль автоштурмана, и даже, боги Сети, нераспакованный терминал искусственного интеллекта… Орлов устроился на потрёпанном стуле, грохнув локтями по металлическому кубу, заменившему ему стол. Оникс выразительно повёл глазами за правое плечо. Слепая зона — это да, но диктофоны…

— Здесь прекрасная звукоизоляция, свиней можно резать, — усмехнулся капитан. — Садись, Оникс. Пока все играют в… потрошоу, мы успеем поговорить о главном.

Интонационное выделение последнего слова было настолько сильным, что готовое сорваться с языка «сесть я всегда успею» растаяло с горчинкой. Игры кончились. А капитан, словно по заранее написанной бумажке, продолжил вещать.

— Такое правило у космонавтов, Оникс. У всего должен быть дублёр. Начиная с самого маленького датчика и заканчивая кораблём, — полынный смешок. — У «Харона» дублёра, как видишь, нет. Да и вам второго состава никто не готовил. Но у капитана он быть должен.

— Незаменимых нет, но некоторых заменить трудно, — тихо ответил Оникс, отводя взгляд.

Не буду я смотреть тебе в глаза, капитан. Пусть под моим разрядом сейчас скукожатся старинные фолианты правее твоего кителя — кстати, посмотреть, что там, неужто древние своды команд для автопилота? — но я не выдам свою панику. Ибо точно знаю, что не смогу стать…

Наверно, Оникс выдал последнюю фразу вслух, ибо какой там ангел Льда: ещё неделя и он вылетит из проекта с астенией и пачкой нейропротекторов в руках, вопя: «Оставьте меня в покое!!!»

— А ты попробуй.

И не дожидаясь ответа, Орлов выложил на стол все карты, где Оникс Заневский оказался пятым тузом.

— Вначале я думал передать свои полномочия в случае нештатной ситуации Соньеру, но пилота и так огрузили не по-детски, — в голосе капитана звучала такая глубина, что Заневскому стоило труда не вскинуться полевым жаворонком и хлопнуть… да чем тут хлопнешь на этом «Хароне», — поэтому мы решили изменить расстановку сил. Твой брат, Ян, доучится у Соньера пилотированию и штурманскому делу, благо основа для этого у него уже есть. А ты станешь капитаном.

— Это приказ? — Оникс всеми силами пытался не показать, что идёт по натянутому канату своих нервов. Ангел Льда, значит? Так получай, капитан. — Или просто предложение, от которого нельзя отказаться?

— Констатация факта. Ибо не одна лишь съёмочная группа наблюдает за вами изо всех щелей. Я тоже в состоянии заметить очевидное. Да, ты не рвёшься в лидеры, но умеешь наблюдать, выжидать, а затем действовать решительно и точно. Да, голос у тебя тише всех в команде — но эта самая команда прислушивается, когда ты ненавязчиво координируешь чужие действия, или когда шутишь, разряжая обстановку. В общем, если не ты, то кто?

Приплыли. Заневский изящно связал в одном предложении самонадеянных капитанов, безотказных птичек и ментальные ловушки долга. Но рациональная часть мозга, чудом не утонувшая в океане паники, уже прикидывала, где раздобыть двадцать шестой час в сутках на курс-интенсив «капитан космического корабля». Хотя Яну придётся не легче, ибо его ждут и в пилоты-штурманы (спасибо лётному клубу), и в физики-геологи (спасибо увлечению минералами), а бонусом ещё и сам Оникс хотел реанимировать в нём кодера.

— В общем, — нарушил молчание капитан, отправляя в цепкие птичьи пальцы серебристый треугольник флэш-карты. — Первое — как ни странно, свод правил по контактам. Никого во Вселенной ещё не нашли, но с этого всё начинается. Потом устав корабля — расширенная версия, не для простых смертных. На десерт — всякая психологическая муть о делегировании полномочий… Ну, и над громкостью голоса работай на досуге.

Оникс крутил в пальцах флэш-карту. Что-то явно осталось недосказанным, и капитан колебался, нырять ли ему до дна Истины. Помочь тебе, Орлов? Ведь обратной дороги у нас обоих уже нет? Слишком всё похоже на мрачную сказку: в испытательном стенде «Харон», в «Хароне» — рубка, в рубке — тайная комната, в комнате — сундук мертвеца…

— А где ключ? — поинтересовался Оникс с глазами невинными и бесстыжими.

Орлов поперхнулся, пробуравив тощую птичью тушку тяжёлым взглядом.

— Вера… Ключ ко всему, Заневский.

Капитанские пальцы рванули воротник кителя, вытащив на искусственный свет ламп сначала вощёный чёрный шнурок, а потом и широкий серебряный крест с пустотой круга там, где обычно делали распятую фигурку. Играй как живи, но чувство загруженности в матрицу вдруг исчезло. Во всяком случае, изощряться в юморе Ониксу расхотелось. Очень глубоко нырнули, впору плакать.

А крестик тем временем был сдёрнут с бычьей шеи Орлова и вставлен до щелчка в один из пазов на боковом торце импровизированного стола.

— Вы ещё скажите, что «Харон» крестиком заводится, — всё-таки выдал Оникс, подхватывая поднятую капитаном «столешницу», пока перегревшаяся в имплантах флэш-карта отрабатывала запрос на поиск стартёра в чертежах «Харона».

— Дошутишься, Заневский, ещё и заводить будешь, — буркнул капитан, с кряхтением оттаскивая железную крышку куба.

Стартёра, согласно схемам, у «Харона» не было. То есть была и фотонная тяга, и отражатели, и автопилот, а вот конкретной точки запуска — не было. До нынешнего дня.

— А пока вот это под твою ответственность, — выдохнул Орлов. — Умеешь с такими игрушками обращаться?

Оникс ошарашенно переводил взгляд с содержимого ящика на капитана и обратно. «Игрушки» — гражданские парализаторы, бластеры, стрелковые извращения военных, запасные блоки, электрогенераторы и патроны, — ровными сверкающими рядами спектролита и металла заполняли пространство. Такого количества смерти на кубический метр Оникс в своей жизни ещё не видел. Правда, однажды ему пришлось поднимать сервак одного страйкбольного клуба, и, по хакерской привычке одолжив коды доступа «на посмотреть», он забрёл в оружейную. Одно «но»: страйкбольное оружие — погремушка в сравнении даже с ГП-7, гражданским парализатором последнего поколения. Вот он, справа, в количестве пяти штук.

Шутить нельзя плакать?

— Капитан, один вопрос, — Оникс подушечками тонких пальцев скользнул по дулу ближайшего бластера, словно примериваясь жалкими остатками своего заряда к корпусу из карбоновой стали. — Это всё просто попугать, или чтобы мы перестреляли друг друга на орбите, или вы серьёзно…

Орлов, уже набравший в грудь воздуха для ответа, сказать ничего не успел. На пороге возник Андре Соньер. Оникса давно подмывало поискать инфу на предмет их возможного родства, ибо тонкий хрупкий Анри, знакомый Ониксу сначала по рассказам брата, а с некоторых пор — и лично, был миниатюрной копией Заневского-тёмного. Поставь их рядом, нацепив одинаковые джинсы да рубашки — сойдут за братьев вернее, чем Оникс с тем же Яном. Спросить бы в своё время деда Кира, не путался ли он с кем-нибудь в этих европах…

Но сейчас французская копия Заневского выглядела слишком помято и непрезентабельно. Слегка прихрамывая, Андре продолжил неумолимое движение вперёд и плюхнулся прямо на коробку с модулем портативного сервера. Левой рукой он прижимал к глазу ярко-голубой мешочек с силикагелем. «В эту секунду он настоящий, каким его никто и не знал [29]», — выдала литературная память Оникса, а мозг едва подавил импульс подойти и обнять уставшую птицу, избитую каким-то извергом. Интересно, капитанскому дублёру объятия разрешены?

— Оникса выбрали всё-таки, Евгений Сергеевич, — мягко сообщил в пространство Андре и попытался дружески улыбнуться Заневскому. — Хороший дублёр получится…

— Рассказывай, кто тебя так приложил, — выдавил Орлов, наконец осознав, что его единственному и неповторимому пилоту-штурману едва не вышибли глаз на съёмочной площадке.

— Ян, — пряча взгляд, извиняющимся тоном ответил Анри. — Вы же просили меня, капитан, проверить его на скорость реакции, и вообще… Я, конечно, говорил вам, что мы давно летаем вместе на симуляторах, и в нём я уверен…

Оникс прикрыл глаза. Боги Сети, во что ты из-за меня вляпался, Ян? Привёл я зверёныша на собрание недобитых космических романтиков-отщепенцев и жду, когда волк перестанет быть волком? Да я на Девице от «братского» удара вполсилы чуть коньки не отбросил…

Капитан молчал. Оникс спинным мозгом чувствовал, что сейчас в действии пресловутая ТПР — теория принятия решения: вышвырнуть Яна из экспедиции, ибо не годится взрывчатка в пилоты, или спустить всё на тормозах, сделав выводы? Только кто даст гарантию, что выводы получатся верные? А потом что, жить в плену своих представлений о человеке — чаша полна, новая информация уже не влезет?

— Но есть и плюсы, капитан, — вдруг улыбнулся Соньер. На фоне фингала под глазом улыбка выглядела кривой и жалкой. — Режиссёр сначала Яна чуть не треснул хлопушкой, потому что мы случайно сбили камеру. А потом ему кто-то из киношников принёс съёмки со скрытых камер… Отменный ракурс… И вот тогда режиссёр уже едва не залюбил бедного парня. Съёмочная группа хотела выдумать что-то типа курсов самообороны от пришельцев, чтоб мы все передрались для них, но я подкинул идею лазертага… Простите, что не посоветовался с вами, капитан.

— Ничего, — проговорил Орлов. — Даже к лучшему. А с Яном я поговорю. Парень заигрался, такие кадры мне портит. И я не о съёмках, разумеется.

Соньер подмигнул Ониксу, который вовсе стоял ни жив, ни мёртв.

— Не трожьте его, капитан. Ян хороший парень, он не со зла. Чуть ли не рыдал над моим синяком, и силикагель принёс, и пирог с корицей обещал…

— Это он может, — подтвердил Оникс, помогая капитану закрыть тайник.

Ладно, экзамен сдал, новых задач огрёб, на другом берегу «Харона» побывал… Только купить корицу осталось.

В «тайной комнате» капитанской рубки, видимо, были установлены глушилки связи, ибо, едва выйдя в коридор, Оникс получил аж три входящих. Короткое письмо с неизвестного адреса, уведомление по локальной сети и оповещение. Один пропущенный вызов.

Импланты уловили мгновенный импульс удивлённого хакерского мозга и развернули перед глазами полупрозрачную адресную книгу. Звонили Ониксу, предпочитавшему текстовую связь, так редко, что эти дни впору было отмечать наравне с государственными праздниками.

Пропущено (1): Родители

Поперхнувшись, Оникс прожёг внутренним взором кнопку ответного вызова. Циник-реалист принялся давить внутреннего оптимиста — мол, какие тебе «деды живы», это наверняка с мамой или папой (а то и с обоими вместе) что-то случилось, а ты, звезда экрана, всё упустил, не успел, продолбал…

Ноги сами несли Оникса по узким коридорам корабля, глаза высматривали Яна, а сердце начинало уходить вразнос с каждым последующим длинным гудком.

— Сынок.

Стоп машина. Забиться в угол. Выдохнуть.

— Мам? Где вы, как вы?..

— Мы-то всё там же, Инь, — голос матери давно перестал быть дрожащим шёпотом загнанной жертвы, и теперь в нём слышались знакомые нотки «вы же хорошие мальчики, так почему покрасили кошку акварелью / бросили в мангал баллончик из-под дезодоранта?» — а вот вы с братом, видимо, в своей конспирации решили пойти от обратного…

«Не мы такие, жизнь такая» — подмывало ответить Оникса, но в эфир он выдал совсем другое:

— У вас проблемы из-за нашего участия?

Тихое отцово фырканье раздалось на грани слышимости, и он беззастенчиво влез в высоковольтный шкаф диалога «мать и сын».

— Если только проблемами считать лекцию Ангелины Павловны на тему «пусть вам и вашим отцам будет стыдно за то, каких позорных пустозвонов они вырастили», — за золотистым шафраном смеха Ониксу почудилась дымная горечь сожжённой полыни. — У мамы всё утро от неё башка трещала, до сих пор умеет бабка мозг вынести… А мы ж ей так и не рассказали, что… Ладно, проехали. Ты мне скажи, наконец…

Вот он, долгожданный хакерский нырок «ласточкой» на уровень Истины.

— …вы до какого момента планируете играть на этих космических подмостках?

И контрольный:

— Только честно. Ругать не буду.

Оникс тихо сполз спиной по стенке, царапнув ногтями гладкую обшивку. Что тебе ответить, папа, если сейчас мне самому кажется полнейшим абсурдом это феерическое бегство от обманщицы-Светки и её папаши? Бегство, которое по моей вине превратилось в настоящий боевик. С жертвами. Да и кто знает, скольких мастеров шибари Светка вот так же пыталась взять на понт, опоив какой-то галлюциногенной отравой, после которой и сам не знаешь: было у тебя что-нибудь с этой тёлкой помимо сеанса вязания хурмой или нет. А я, придурок, повёлся…

Только это — половина ответа, папа. Вторая половина — здесь и сейчас, и я снова не вправе подать даже единственный намёк на правду. Жизнь разводила линии Веберов и Рыковых по разным берегам, казалось, лишь затем, чтобы свести их воедино и спалить в ночном небе золотистым следом последнего фейерверка. А значит — нам с братом пора уходить, закрыв глаза [30]. Так нужно. Просто верь. Пожалуйста.

— Мы взлетим. Обязательно взлетим. По-настоящему. Всё будет хорошо, пап.

Выдав в единственный прицельный разряд всё, что ещё мог после этого чумового дня, Оникс с усталой улыбкой выслушал привычные с детства фразы про «берегите себя, звоните почаще», мимоходом отметив новенькое мамино «раз уж вы туда влезли, мы за вас голосовать будем», и в фоне открыл папку входящих.

Первым в списке значилось короткое сообщение из локальной сети «Харона». Четыре хлёстких удара режиссёрского кнута. «Заневский! Рейтинг. Сценарий. Драка!»

— А нельзя ли вообще обойтись без драки? — тоненьким грустным голоском выдал хакер в пустой коридор. — Любой спор можно решить словами [31].

Ну, или надавать друг другу ментальных тумаков по нижним чакрам.

***

Надавать тумаков не отходя от кассы помешал, однако, пресловутый распорядок тренировок, титаническим усилием Орлова сохранивший свою регулярность. На экранах снова был подводный мир — контрольная минута, в течение которой Андре и Никита разбирались с очередной «отказавшей» системой корабля. А три камеры были переведены в инфракрасный диапазон — там, в сумрачном углу под крылом «Харона», пытались снять, как Дамир, что-то ковыряющий в обшивке, «ненавязчиво» касается локтём упругого бюста Риты.

Оникс жестом подозвал Яна, нырнул в угол бассейна и прижался к тёмному борту тренажёра. Лучшее время для короткого разговора, правда, брат? А гибкий экран планшета, способного уловить мысль хозяина и перевести её в слова — единственный доступный способ общения под водой.

«За что накостылял Соньеру, Ян?»

За стеклом шлема не видно эмоций, и в необъятной перчатке под водой не влепишь кулаком в бок тренажёра. А планшет, конечно, штука прокачанная, но всё заменит на «крути хвосты Тельцу и Овну».

«Был так ласков, будто я ему семь побед из десяти в поддавки отдал».