Бесплатный фрагмент - Мир во время войны

Памяти моей любимой бабушки.

---

Я ребенок войны! Пожалейте меня, я прошу!

Мне некуда было деваться, когда детство ушло,

Я перестал улыбаться. И кто мне ответит зачем?

Зачем я родился, когда рушился весь этот мир?

Мне не нужны игрушки, теперь я иду по другому пути.

Закрыв глаза, обняв лишь маму, я забываю,

Что есть страх, и днем, и ночью, и в моих снах.

Прошу, война, не будь так жестока,

Забери все, что хочешь, но Маму и Папу для меня оставь!

Хочу я жить с ними, где нет войны, где нет бомбежек и мучений!

Хочу, открыв глаза, увидеть солнце и небо ясное!

Бежать по полю, по росе, а не в подвал, услышав звук сигнальный.

Хочу под теплым, мягким одеялом спать и знать, что утром будет завтрак.

Кому об этом мне сказать? Каким богам молиться? Каким волшебным существам?

                                     * * *

Что вы помните о своем детстве? Что счастливого, а что не очень? Какие моменты ярко засели в вашей голове, а что хотелось бы стереть навсегда? Мое детство, можно сказать, было коротким, и все, что было хорошего и плохого я помню как вчера. Не забыть, не стереть их из памяти даже через столько лет. Счастливых моментов было, может, и очень мало, но они по-настоящему были счастливыми, такими яркими, как звезды ночью в ясную погоду. И ни на что не хотела бы я променять эти моменты или тем более забыть.

Мне было десять лет, когда началась война. Не жизнь, а война. И неважно, сколько тебе лет, даже если ты не знаешь этого слова, ты где-то в сердце понимаешь, что это что-то плохое, что-то страшное. Потому что все вокруг отравлено страхом, и взрослые пусть и не показывают волнение, но оно витает в воздухе. Ты дышишь этим полным страха воздухом, оно наполняет тебя и твою душу, и ты не можешь ничего сделать. Хоть ты и не один, но вокруг все становится таким необъятным, непонятным, что невольно оказываешься в тюрьме. Я до сих пор помню, как обрела это чувство. И оно меня не покидает и по сей день.

Утром 22 июня 1941 года я и все люди вокруг перестали быть прежними. Мы все постарели одним мигом на десятилетия. Просто потому что кто-то захотел, кто-то решил за нас нашу судьбу. Моя деревня находится недалеко от города К., буквально в сорока километрах. Небольшая деревня, домов где-то триста. Все жили как одна большая семья. Наш дом находился почти в самом начале деревни. Дом стоял, как бы чуть возвышаясь над дорогой, был он синего цвета. Дом был небольшой, как у всех: комната с печкой, где мы готовили еду и кушали, и зал, где мы спали и проводили вечера все вместе. У нас дома всегда было много света. В зале было четыре окна: три спереди — они выходили на дорогу, и одно сбоку, которое выходило во двор. Перед этим окном мама всегда сажала цветы, а в самом дворе были яблони и черемуха. Я обожала, когда они цвели и все вокруг заполнялось этим пленительным запахом весны.

Наша печка занимала половину комнаты, и в самые холодные зимние дни самых маленьких детей клали спать на нее. Еще была веранда, летом в теплые ночи можно было там спать, мы, дети, даже ругались между собой, кто будет там ночевать. Жили мы дружно большой семьей: мама, папа, три брата, сестренка и я. Я была вторым по счету и по старшинству среди детей. Старшему брату, на момент начала войны, было тринадцать лет, поэтому его не смогли призвать на фронт, у мамы радости не было предела. Тогда я не понимала, что чувствовала моя мама, но сейчас, когда у меня уже внуки, я понимаю всех матерей, для которых любая война страшнее смерти. Родители на протяжении всего времени, пока шла война, тряслись, боялись, боролись за судьбы и жизни своих драгоценных детей. Наверно, может быть от того, что все дети нашей семьи были дома во время войны, моя мама оставалась сильной и даже стала еще сильнее, чем была.

В деревне летом очень много работы, хозяйство шло полным ходом. Мама работала в колхозе. После работы смотрела за скотом, доила корову, ходила собирать траву, и, вообще, еще много всего. У нас была одна корова, несколько барашков, кур — все как у всех. С приходом войны содержать и сохранить скотину никому почти не удалось, но наша семья сохранила корову и пару куриц, и это нам спасло жизни. Молоко, яйца, масло, которое мама делала сама, все отдавалось на нужды фронта. Нам оставалось лишь маленькая часть от всего, что, конечно же, не хватало, чтобы не хотеть есть постоянно. Особенно было тяжело зимой, и каждая зима казалась тяжелее предыдущей.

И после стольких лет я до сих пор помню это чувство голода и помню людей, в глазах которых был ужас голода. Голод сводит с ума, и ни о чем больше не можешь думать. Бесконечные муки. Каждый день молюсь, чтобы такое не повторилось с нами.

До начала войны я начала вести дневник. Мне так понравилось это делать, что привычка сохранилась и дальше. И я стала записывать туда и свои мысли, и занимательные вещи, которые происходили вокруг. Чтобы не забыть никогда все, что было в моей жизни. А с началом войны я нашла в своем дневнике спасение и успокоение. Я писала в нем, что чувствовала и как жила моя семья и моя деревня во время войны.

---

Июнь 1941 г. Начало

Дорогой дневник! Сегодня буду делиться с тобой страшными новостями. Не знаю, как все будет, но надеюсь, счастливых новостей будет больше, чем плохих. Может, завтра все закончится, и я смогу записать сюда слово «победа».

Сегодня я встала, как обычно, в шесть утра, чтобы помочь маме проводить скотину на пастбище. Папа уже ушел на работу. Он был конюхом в колхозе. Скотину перегоняли на пастбище через дорогу, которая проходила у нашего дома, и мы выпускали своих, когда около нашего дома уже проходило почти все стадо. Скотины было много, почти у каждой семьи минимум по две коровы и несколько барашков. Сначала проходил табун баранов и овец, вслед шло стадо коров, в котором были один-два быка. Быки были большие, и дети всегда боялись их. Старались прятаться, когда видели в стаде быка, и не надевать красное, потому что нас пугали, что быки не любят красный цвет. Но некоторые драчуны-мальчишки иногда надевали красное и бегали неподалеку, но ничего не происходило. Я думаю, быки настолько большие, что не заметят маленьких мальчишек.

День был прекрасный, было по-утреннему свежо, хотя солнце уже грело хорошо, и я была уверена, что будет сегодня очень жарко, и может быть, сходим с ребятами на речку искупаться.

Проводив скот, мы с мамой зашли домой.

— Вставайте, сони! — сказала мама вполголоса. Она хоть и была строгой, но любовь к нам всегда чувствовалась, даже когда она нас ругала. Мы всегда ее слушались и боялись ослушаться. Когда она сердилась, она могла ничего нам не сказать, но по ее взгляду было понятно все.

Младшие нехотя поежились в кроватях. Моя сестренка спала со мной в одной кровати, ей еще только было пять лет. Когда я вставала рано утром, я ей по-доброму завидовала, что она еще маленькая. Тоже хотелось нежиться в кровати беззаботно и видеть сладкие сны. Старший брат тоже спал на одной кровати вместе со средним братом, ему было восемь лет, и младший брат спал в детской кроватке у двери в комнату, ему было два годика. Мама с папой спали наверху печки. Там было уютно и тепло всегда. Они вставали раньше всех, и мы не слышали никогда, как они шумят по утрам.

Летом особо много времени не было на детские развлечения. Нужно было до прихода родителей с работы успеть многое. Как старшей из девчонок, мне нужно было прибраться дома, принести воду с колодца, а он находился не очень близко. А таких подходов с коромыслом надо было сделать не меньше трех, потому что я не могла нести полные ведра, а лишь наполовину.

Иногда помогала со стиркой маме, обычно мы с девчонками по соседству вместе ходили к речке и больше баловались, играли и болтали, чем стирали. Еще моим делом было покормить кур. Это тоже было нетрудно и даже весело. И еще, мне всегда надо было за мелкими присматривать, когда они были дома или одни, без мамы или папы. В общем, дел невпроворот. Братья тоже помогали по дому или ходили в лес косить и собирать траву для скота. Мы старались сделать все это быстро, конечно же, это удавалось с трудом, потому что отвлекались на разговоры, на беготню друг с другом, но все выполняли вовремя. Понимали, что если не сделаем, то маме и папе придется делать эти дела. А нам этого не хотелось и всегда хотелось похвалы от родителей, чтобы они гордились нами.

Наконец все встали, я помогла умыться младшим, и все мы дружно сели пить чай. Мама заварила травы, собранные и высушенные на той неделе. Аромат стоял наивкуснейший, даже пить чай не нужно было, чтобы понять, что чай вкусный. Я налила всем утреннего молока в чай. Лучше чая с молоком и намазанной домашней сметаной на хлеб ничего не было! Если вы не пробовали, то я вам советую обязательно попробовать. Все сидели и с улыбками на лице уплетали еду, запивая все чаем. Позавтракав, я все начала убирать со стола. Мой старший брат включил маленькое радио, которое висело на стене. Радио дома — это была редкость, когда-то папе подарил его старый друг. Нам не разрешалось трогать радио. Только мой старший брат был удостоен награды включать и выключать его. У нас в деревне было всего три радио. У нас, в клубе, и у директора школы в кабинете. Поэтому, когда по радио транслировали концерты или театры, полдеревни собиралось у нас.

Но вдруг, вместо утренней музыки, по радио прозвучал голос диктора. Он говорил твердо, ровно и страшные слова, которые на тот момент мы еще не полностью поняли. Голос говорил, что пришла ВОЙНА на нашу Родину, что нам нужно стойко это принять и защищать себя и свою землю. Он еще много что говорил, но я не помню, потому что у меня в голове звучала какая-то тишина, я закрыла глаза и как будто просто прыгнула с обрыва и застыла в падении. Когда я пришла в себя, мы молча продолжали сидеть и слушать. Голос говорил и говорил, но он не говорил, как в десять лет понять, зачем это происходит, когда я хочу просто играть и купаться в этот жаркий июньский день. Как перестать хотеть быть беззаботным ребенком? Нет, на мои вопросы диктор не давал никаких ответов.

— Мама! — вдруг закричал мой брат. Мама молча смотрела на нас, и мы тоже все смотрели молча в ее глубокие глаза. И в этот момент я поняла, что я должна забыть про детство и что я уже взрослая и должна помочь маме и папе пережить это время. Чтобы им было легче. Я это поняла, но не понимала, как это сделать. И это пугало больше всего.

— Не бойтесь, до нас фронт не дойдет, — в голосе мамы слышались нотки тревожности. Я пыталась представить, о чем она сейчас думает. Наверно, ей было страшно.

Мои братья стали доедать свои куски булок и запивать чаем. А я больше не смогла притронуться к своей чашке. «А как же покупаться на речке?» — подумала я и сразу же отругала себя за свои эти старые безнравственные мысли. Я же уже взрослая! Никакой речки! Но все равно я хочу быть ребенком и хочу детские шалости, а не эту войну!

Июнь 1941 г.

Дорогой дневник! Прости, что не писала вчера, но я не могла разобраться с этим новым миром. Но я решила, что писать сюда лучше, чем держать в себе. Напишу, что было вчера и сегодня.

Вчера ко мне пришла такая мысль, что лето стало уже не таким любимым временем года. Мама была утром дома и какая-то мрачная.

Я не решилась спросить у нее, что случилось. Потом часов в 11 утра она вышла из дома во двор, затем я услышала скрип калитки. Я не могла просто так сидеть и ждать, не могла я так усидеть на месте. Я вышла из дому во двор, побежала к калитке и приоткрыла ее. Мне хотелось узнать, куда она пойдет. Мама пошла в сторону сельского клуба, он находился в двухстах метрах от нашего дома. Это был негласный центр деревни. Тут находился клуб, магазин. Все жители собирались там, когда что-то происходило значимое для жителей. Вот и сейчас было очень много взрослых, как будто вся деревня пришла. Было очень шумно, что казалось, что даже я могу услышать, о чем все кричат, но это было невозможно, потому что кто-то кричал, кто-то плакал, и невозможно понять, о чем говорят.

— Слышала, что война?! — подбежал ко мне мой друг. Я вздрогнула от неожиданности — так незаметно он подошел. Он был на полголовы ниже меня, хотя и старше на два года. У него были поразительно добрые глаза, и сейчас в них я увидела тревожность с долей задорного огонька. Наверно, это тот огонек, который есть в каждом мальчишке, который мечтает о подвигах.

— Я сразу прибежал к тебе, у меня там дома ужас что творится! — он задыхался. «Наверно, очень спешил ко мне», — подумала я.

— Да, я знаю, — ответила я ему и снова направила свой взор на толпу.

— Пошли поближе, послушаем, что там говорят! — в его голосе было столько задора! Я снова посмотрела на него. Мне показалось, что он еще не до конца понимает всей серьезности ситуации, что думает, что это какая-то игра.

— Нет, я не могу, мама велела остаться мне тут, — строго ответила я, но самой ой как хотелось побежать с ним туда и все услышать собственными ушами!

— Тогда я сбегаю, а потом вечером всем расскажу на нашем месте! — сказал мне мой друг и, не дождавшись моего ответа, стартанул в сторону клуба.

Я стояла на прежнем месте и теперь уже смотрела, как он выполнит свою миссию. Мне тоже очень хотелось побежать вслед за ним, и я уже почти решилась, но меня остановил мой внутренний голос. Он мне говорил, что мама меня там увидит и будет недовольна, что я ослушалась. Война войной, а слушаться маму всегда нужно. Теперь детские забавы я должна оставить позади.

И в этот момент, когда я думала о своем, я увидела, как из дверей клуба вышел наш председатель. Ему было лет сорок пять, но уже седина покрывала половину его головы. Он был добрым, широкой души человеком, так говорил мой папа. Но сейчас он выглядел иначе. Он был растерян, было видно, он старался держаться спокойно. «Если уж он растерян, значит, ничего хорошего не будет», — подумала я. В руках у него был листок бумаги. Вся толпа, увидев его, обернулась к нему. Все замолкли, сразу стало так тихо и мне стало как-то неуютно, какая-то громкая тишина. Он сказал вот, что:

— Односельчане! Друзья мои! Страшная весть пришла сегодня! По всей стране объявлена война. Отныне и пока не закончится война, мы должны быть сильными и храбрыми и помогать друг другу! Все учреждения будут отводиться под военные нужды, все производство будет направлено на победу!

Казалось, что его слышно и за пределами нашей деревни. Его слова пронзили всех и каждого, долетели до небес и обошли всю землю. Все смотрели на него, не сводя глаз, и я смотрела, боялась даже моргнуть, чтобы не пропустить ни одного слова из его уст.

— А когда призовут на фронт? И кого? — выкрикнул из толпы первый робкий голос женщины. «Да! Да! Когда? Кого?» — сразу вся толпа поддержала и повторила хором. И понеслось волнение в толпе. Я такого еще не видела! Я стояла и не могла пошевелиться!

Председатель взглянул на всех. Он понимал всю неизбежность своих слов, но так хотел подольше потянуть эту тишину, ведь о тишине теперь можно будет только мечтать. В его глазах читался страх, теперь и мне стало так же страшно, как и ему.

— Все здоровые мужчины от 18 до 50 лет будут призваны в скором времени. Призывные листы придут в сельсовет. — Выдохнул он.

И в один миг тишина разбилась. В воздухе поднялся страшный вой. Все женщины, прижав руками лица, как раненые волчицы, начали плакать и кричать. Мужчины стояли, стойко все приняв, но что творилось у них внутри, знают только они.

Вдруг меня пронзила молния, я осознала страшное! Я испугалась как никогда! Моего папу тоже заберут на фронт?! В ушах звенело, я не могла вспомнить год рождения папы. Думай же, думай, он сказал до 50. Я так была погружена в эти мысли, что не увидела, как подошла моя мама. Она нежно и тихо положила свои руки мне на плечи и посмотрела на меня. Она ничего не сказала, просто смотрела, а я смотрела на нее. Мне показалось, она постарела за эти минуты, пока ее не было. Ее лицо было грустным, я никогда ее такой не видела прежде!

— Мама. Что же будет? — спросила я ее тихо.

— Не знаю, но мы будем храбрыми, ведь правда? — она слабо улыбнулась мне и обняла меня. В ее объятиях я бы провела все время, только так мне было спокойно и нестрашно. Я ее обняла так крепко, как могла, и не хотела отпускать.

— Мама, а папу заберут?

— Думаю, да, — ответила она мне. И от ее ответа я заплакала. Мои слезы текли, как водопады, и я не могла их остановить. Я хотела быть сильной, но не думать о папе я не могла.

Июнь 1941 г.

Привет, дневник мой! В тот день, когда все объявили, было очень тяжело дома. И я вечером ушла погулять и встретиться с друзьями. У нас было секретное место, и я знала, что все дети там соберутся. Я отпросилась у мамы, она разрешила только ненадолго. Выйдя из дома, я побежала вдоль улицы, завернула в переулок, бежала еще метров двадцать до забора. В заборе была дырка, проскользнув в дырку, я оказалась на берегу речки. Добежав до мостика, я увидела мальчишек и девчонок.

— Привет! Как вы? — спросила я у них, подойдя к ним.

— Привет! Не знаю, дома тяжело сейчас находиться, а так, не знаю. Страшно, — ответил один из мальчишек.

— Да, и у меня, мама вообще слегла, что будет… — ответила самая юная девчонка — ей было лет восемь.

— Пойдемте внутрь, — сказала я им. Я ничего не могла им ответить или как-то утешить. Я сама нуждалась в ответах и утешениях. И я пошла первая в сторону заброшенного деревянного дома. Это был наш штаб. Мы его так называли.

В этом доме никто не жил уже много лет, и мы сделали его нашим секретным местом. Мы здесь собирались по вечерам, играли в игры, обсуждали новости, просто общались. Иногда постарше дети устраивали тут посиделки по парам или приходили на тайные свидания. Дверь не была закрыта. Я толкнула ее тихонько, и она поддалась мне, открылась. В доме было очень много детей: все собрались, чтобы обсудить наше положение. Конечно, все мы видели и думали еще по-детски. Мы все прошли в комнату и расселись кто куда. Скамейки мы сделали из того что было: из досок, кто-то притащил из дома старые стулья. Мы сели полукругом, каждый из нас хотел узнать ответы на вопросы. А что же будет дальше?

— Ребята! Все мы знаем, что сегодня было: пришла война в наш мир! Вот что я узнал, когда был там, у клуба, и слышал, что говорят взрослые. Они не на шутку испуганы. И это пугает. Я предлагаю нам создать какую-то помощь всем, кто будет нуждаться в нас, — сказал мой лучший друг. Он себя чувствовал лидером сейчас, и это ему шло.

— Что ты имеешь в виду? — спросил один мальчик.

— Создадим отряд какой-нибудь. Пока не знаю, что и как будем делать, но мы тоже обязаны хоть как-то помочь нашей Родине! — сказал мой друг, как настоящий командир полка. Я думаю, он бы стал отличным солдатом. В нем как будто с рождения была выправлена осанка военного, и храбрости ему было не занимать.

Все стали очень бурно это обсуждать, предлагать свои идеи и мысли. Все были полны энтузиазмом. Все хотели стать героями, пусть и не на фронте, а здесь, у себя дома. (Мы еще тогда не знали, что нам предстоит помогать фронту, но не по-детски, а как взрослые.)

Я оглянула комнату, и мне стало так жаль нас. Всех этих детей и себя. Что будет, если все взрослые умрут, что будет, если мы умрем? Я не хотела о таком думать, но мысли сами лезли ко мне в голову.

— Ребята! Да, я знаю, нам всем страшно и мне тоже! Но вместе мы будем сила и опора! — сказал он всем нам, увидев волнение и страх в детских глазах. — Будем помогать друг другу и нашей деревне!

Все мы дружно сказали: «Да! Да! Мы согласны и готовы!»

И я тоже была готова. Наверно, мне так казалось, я не знаю, что я должна делать, но чувствую, что сделаю все. Правда, чем и как помочь — никто не знал, но уже само желание нас переполняло не на шутку. Я начала представлять себя и всех нас, одетых в военную форму и марширующих по улицам деревни, отдавая честь друг другу. Я видела это в одном фильме, который нам показывали как-то в клубе. Ну, кино это же все понарошку… хотя там же показывают все как на самом деле и бывает.

Пока, мой дневник!

Июль 1941 г. Проводы

Дорогой дневник! Прости, что не писала так долго! Не забывала о тебе, даже если не писала. Напишу, что было и что помню!

Первые повестки уже начали приходить через пару дней после объявления войны. Провожали всех всей деревней, всех разом. Мы всех их провожали и верили, что война будет пару месяцев и что именно наши односельчане придут с войны живыми и здоровыми. Среди призывников был старший брат моего лучшего друга. Ему было двадцать девять, он был женат, и у него было двое детей. После прочтения списка призывников, все молча пошли по домам провожать и готовить столы. Ведь все хотели попрощаться и пожелать удачи. Все, кто хотел, мог прийти, и дети и старики, где-то играли на гармони, где-то пели песни, где-то грустные, где-то веселые. Нам, детям, это было даже весело. Необычно. Мы везде бегали из дома в дом, ели вкусности и убегали дальше. Нам это еще кажется игрой, и что все пройдет очень быстро, и все будет как прежде. Даже не так, я думаю, что все останется как прежде.

Во дворе дома моего друга было очень много взрослых и детей. Я искала взглядом друга и его брата. Я хотела посмотреть на него и пожелать скорейшего возвращения. Ища глазами их среди толпы, я прошла дальше вглубь двора. И увидела, что он стоит курит с другими парнями, своими друзьями-призывниками.

Он был очень молод, красив и добр. Всегда по-доброму подшучивал надо мной, что я влюблена в его братишку (моего друга), но я не обижалась на него. Ведь это была правда, хотя я тщательно это скрывала.

Все, кто с ним стоял, тоже были молодые и красивые, я их всех знала. Они все гордо стояли и блистали своей храбростью.

— Привет! Удачи вам на фронте и возвращайтесь с победой! — набравшись смелости, я сказала им всем.

Они повернулись и улыбнулись все мне.

— Спасибо! И тебе желаем быть храброй. И чтобы ты нас каждого встречала с улыбкой!

И все мы расхохотались от души. Я сказала им спасибо и каждого обняла на прощание. Мне было грустно на душе… отчего — не знаю. Доброй ночи, дорогой дневник!

---

Июль 1941 г.

Дорогой дневник! Мне так плохо, но надеюсь, я напишу тебе все плохое, что внутри, и оно исчезнет. Случилось страшное: папу забрали на фронт. Но не воевать, а копать траншеи и рубить лес. Ему 57 лет, и здоровье у него не из лучших. Но мы все равно провожали его как героя и боялись, что больше не увидим никогда. Я и сейчас так боюсь!

Дома мама накрыла стол для проводов папы, налила папе медовухи. Стол был богат, было много еды.

Провожая папу, мы провожали мир в семье.

Мама не плакала, а раз она не плакала, то и мы не плакали. Хотя так хотелось закричать и кинуться папе на шею и сказать «Не уходи!»

Но так нельзя, мы не одни, и все, кто провожал, никто не хотел отпускать сыновей и отцов в этот путь, но другой дороги не было. И выбора ни у кого не было. Мы все сидели за столом и ели молча, пили вишневый компот. Стол был накрыт как на праздник, но это был совсем не праздник.

Я не могла есть, я смотрела на папу. Он тоже почти ничего не ел, а молча пил медовуху и смотрел то на нас, то в пустоту. Мама все бегала вокруг и собирала папе вещи и еду.

— Много не клади, — сказал папа.

— Хорошо, я только необходимое, — сказала мама. Ее голос был не спокойным как обычно, он как будто бы дрожал. Я подумала, что она вот-вот заплачет.

— Ну что, дети мои, — улыбнулся нам папа. Он был с нами всегда добр и ласков. А как чуть выпьет, так готов был весь мир нам отдать за наши улыбки. — Не плачьте обо мне, и маму слушайтесь. Теперь вы — главная опора и помощники мамы. Ждите меня, я скоро вернусь.

— Пап, а ты нам писать будешь? — спросил его старший сын.

— Конечно! Как только устроюсь и будет возможность, тут же напишу! — ответил папа, взял на руки мою сестренку и посадил на одно колено, а братика на второе. Начал поднимать колени верх, вниз, а они смеялись и радовались как ни в чем не бывало. Мы тоже, смотря на все это, смеялись и на миг забыли о беде.

Вдруг кто-то зашел в калитку и окликнул отца. Он поставил малышей на пол и вышел во двор. Все дети быстро прильнули к окну. Нашему любопытству не было предела. Это был папин друг, с которым он работал, он тоже уходил на фронт. Они о чем-то поговорили, и папа вернулся в дом.

— Скоро поезд. Нам еще ехать до него как минимум час. Через пару минут выезжаем.

Тут я не удержалась и бросилась к папе, я ревела так, как будто все мои слезы копились всю жизнь. Увидев это, мелкие тоже начали плакать, хотя они, наверно, просто испугались моих воплей. — Папочка, не уходи! Спрячься!

— Ну что ты, милая, успокойся, я же вернусь, ты даже не заметишь моего отсутствия, — говорил он очень мягко и уверенно, — и что значит спрячься? Так нельзя. Кем же я тогда буду? Трусом. Разве ты хочешь, чтобы твой папа был трусом? — Он взял меня на руки и начал вытирать мои слезы. — Не плачь, родная, ты должна быть сильной и храброй. Ты теперь со старшим братом опора для мамы. И ты подаешь пример младшим.

— Хорошо, папочка, я буду сильной, — хмыкая и вытирая слезы, сказала я ему. — Ты только возвращайся поскорее!

Он улыбнулся, поставил меня на пол и сказал:

— А ну-ка, идите все сюда!

И все дети подбежали к нему и обняли его крепко-крепко. Он, каждого из нас поцеловав в макушку, выпустил из своих объятий. Он вышел во двор и, взяв свой рюкзак, пошел к двери. Мы все побежали за ним, и мама тоже. Мы вышли из калитки и смотрели, как папа с другом присоединились к уходящей колонне мужчин. За ними бежали дети и шли женщины, они все плакали, но продолжали идти следом за своими любимыми. Мы тоже пошли с мамой вслед. И все время, пока мы шли, я пыталась не потерять из виду папу. Он временами оборачивался на нас и махал, чтобы мы не шли за ними.

Дойдя до кладбища, которое находилось при въезде в деревню, мы остановились и смотрели им вслед, пока они не скрылись через километр за поворотом. Так мы еще стояли пару минут, смотря вдаль. Каждый хотел, чтобы они опять показались нам, а лучше всего, чтобы вернулись прямо сейчас. Но, увы…

Не хочу больше писать. Прости. Стало легче на миг. Спасибо.

Июль 1941 г.

Дорогой дневник! Мне было тяжело смириться с мыслью, что папа ушел. Хочу тебя попросить исполнить мое желание: прошу, сделай так, чтобы он вернулся к нам поскорее! Дома все пока по-прежнему, но все равно мы все какие-то грустные. Мама старается нас занять делами, говорит, когда человек занят работой, то и время идет быстрее.

Ну все, я пошла кормить кур! Пока!

Август 1941 г. Солдаты