Бесплатный фрагмент - Мир После Удара

«Боль неизбежна. Но страдание — личный выбор каждого.»

«Наши печали и раны исцеляются только тогда, когда мы прикасаемся к ним с состраданием.»

Будда

Интервью 1. Чакос

«Мы встретились много позже. Она быстро подошла и обняла меня. Просто, без слов. В те времена все больше молчали, но её молчание почему-то для меня было другим. Наверное, и её мягкие объятия были тоже для меня другими. Так странно: с одной стороны показалось, что она совсем не изменилась, и всё-таки она была уже совсем другой. Другая, особенно если сравнивать с остальными из рода человеческого. Не знаю, сколько мы так стояли. В её руках я, казалось, потерялся во времени. И вот мы снова стоим друг напротив друга. Её глаза — цвета безграничного принятия, что всегда заставляли меня чувствовать себя грязным. Она меня ни о чём не спрашивает, не обвиняет — как будто не хочет лезть, мараться в этом дерьме, что творится у меня в душе. А может, просто вопросы излишни. Я первый не смог вынести этой чересчур нежной тишины и спросил, как она. А она мне: «Всё хорошо». Хорошо?! Представьте, именно эти слова она говорит, когда мы стоим в руинах города, в руинах всех наших жизней.

Понимаете, когда-то мы были вроде как парой. Правда, об этом я мало распространялся, потому что только начинал познавать жизнь, а она вечно всё как будто знала. Такое её проведение бесило и не прибавляло мне уверенности. Нет, ну серьёзно! Она была воистину несносна и беспощадна к моим взглядам на жизнь. Как же меня раздражало, когда она умничала! Как будто мне как маленькому ребенку объясняли элементарные вещи с претензией, мол, включи логику и попробуй догадаться сам. Никакому мужчине, если он не самый распоследний слизняк или не безумно влюбленный, не понравилось бы всё это. Не знаю, зачем она мне была нужна дома, как только не для того, чтобы там было хоть что-то живое, а не только мебель. И внешность её не казалась мне притягательной, и совершенно отсутствующее чувство юмора печалило.

Сейчас всё по-другому. Этот Удар многих поменял. Как будто все мы были кусками угля в вагонетке, и кого-то Удар раскрошил вдребезги, а в ком-то, на радость алхимикам, поменял структуру и превратил в алмаз. Вот и она была раньше своей тенью, а стала тем самым твёрдым драгоценным камнем, что умеет крошить всё остальное.

Помню, как с радужной пеной у рта распинался перед ней про наше светлое будущее: домик около леса, машина внедорожник, собака овчарка, двое детей. А она безучастно сидела на кресле, поджав ногу. А дослушав, только и сказала: «Этого не будет». Я разозлился, сказал, что она в меня не верит, и на хрен всё это тогда вообще. Много я тогда наговорил, и на все её попытки что-то ещё добавить, только сильнее поднимал голос и находил новые способы придираться, чтобы побольнее её задеть. Сейчас я понимаю, как был глуп и слаб в те годы. Впрочем, не могу сказать, стал ли я мудрее или сильнее, или только стал огранённым углём.

В ту ночь после нашего скандала, она спросила:

— Какой бы ты сделал выбор, если их было всего два: убить врага, но спасти своё тело или погибнуть, но спасти свою душу?

— Зачем тратить время на мысли того, что никогда не произойдёт?

— Ну а представь, что вдруг начнётся война!

— Я не хочу об этом думать. Мне, честно говоря, неприятно. Мы же не живём в столь экстремальных условиях, а потому можно думать о более высоком, а не о таких глупостях.

— Послушай, что-то грядёт. Я везде чувствую кровавые разводы грядущих разрушений.

Я удивлённо оглянулся на неё. Её глаза окрасились в цвет пламенеющего заката за окном.

— И чего ж я ничего не чувствую?

— Возможно, мало кто готов принять правду. Легче спрятаться в свою собственную тень, чем признать это. Надо бежать.

Я только буркнул ей, чтобы не говорила всякой ерунды и, если хочет, пусть бежит на все четыре стороны. А она ответила:

— Я не могу сейчас этого сделать одна. Но вместе мы сможем.

— Да?! — Преувеличенно заинтересованно ответил я. — В таком случае, куда мы побежим?

Она сказала, что в леса. Но какие к чёрту леса?! Она хотела бежать подальше от центра жизни — совершенно ополоумела, так я думал! И, помню, выпалил: «Поменьше читай всякой чепухи на заборах!». Забавно — не помню, чтобы она разозлилась в ответ. Помню, она всё только твердила свой бред про то, что у деревьев есть уши, а у стен есть голос. И что чтение — не такое уж бесполезное дело. Короче, она периодически пугала меня своим странным поведением.

Иногда, если я что-то говорил, когда она была чем-то занята, то она как бы выходила из концентрации в задумчивое оцепенение и смотрела на предмет перед собой, как будто впервые видела. А потом переводила взгляд на меня и, я вам точно говорю, в её взгляде сквозило безумие. И возвращалась к своим делам. Даже сейчас вспоминаю и мурашками покрываюсь. Так что я предпочитал не отвлекать её от каких-то там важных дел и мыслей. Но не всегда можно предсказать, конечно, важным человек занимается или нет.

Удар пришёлся к западу от нашего дома, в музыкальную школу. Нас в тот день не было в городе, так как она сказала, что если мы не поедем на природу, то это конец отношениям. Она была в тот раз более чем обычно изощрённой в своих манипуляциях, чтобы в итоге я согласился. Поездка была не так уж и плоха, хоть я и был всем как будто недоволен. Но когда волна дошла до нас, хоть мы и были очень далеко, мне показалось, что все плохо настроенные инструменты из той музыкальной школы закричали разом.

Я тогда тоже кричал в ужасе бесконечное количество времени. А когда ужасный гомон чуть стих, я помню, что пытался разузнать у неё, что это было, но она так туманно отвечала, всё смотрела куда-то вдаль безумным взглядом. Вроде она сказала: «Началось». Но что началось?! Я помню, в тот момент её взгляд стал ясным как никогда, и она сказала: «Случился удар, и мир пал на колени».

Не помню, что было после. Кажется, я вопил, орал, что умерли мои родители. Что ей, сироте, найденной в корзине, было нечего терять. Но она молчала и смотрела на меня уже совсем другими глазами. И вскоре я затих.

Помню одну из фразочек до всех этих событий, когда мы в очередной раз ссорились: «Твоя скверная жизнь у тебя в голове, она ничего общего не имеет с реальностью. Но подожди немного». Чёрт, только подумать, я перед этим действительно думал, что у меня скверная жизнь, а она только началась!

Несмотря ни на что, мы ещё долго были рядом друг с другом, пытались адаптироваться, вроде как, поддерживать. Да, я вёл себя не всегда честно и корректно, но и она непонятно, зачем была рядом с человеком, который её не уважал. Я так считаю: если человек позволяет к себе так относиться, то значит именно это он считает для себя приемлемым. Не знаю, зачем «Мисс Независимость» держалась около меня. По долгу службы у меня были некоторые скилы по выживанию. Например, она постоянно спрашивала показывать, как вязать различные узлы на верёвках. Может, поэтому? Не знаю, её душа — потёмки.

И вот я предал её.

Когда после сдачи я вернулся в наше убежище, то никого уже не было, а на столе лежали монеты номиналом в тридцать. Я не думал, что всё настолько серьёзно, а потому всё думал, что совсем скоро она вернется. Но теперь я видел её только спустя много-много лет, посреди развалин всего. И я понял, пока она меня так по-матерински обнимала, что же в её тишине было другое: у всех она гробовая, безмолвно кричащая, безысходная, а её тишина что-то типа: «могло быть и хуже». Объятия других — цепляющиеся за жизнь, объятия бессилия или безразличия, а её же: «просто будь сейчас и грейся, пока у меня ещё есть тепло». Меня как молнией поразило, и по телу пробежался тёплый огонёк, после которого я окунулся в нестерпимый озноб. Меня сильнее затрясло в её тёплых руках.

А дальше я закидал её вопросами, что с тех пор крутились у меня в голове как на пластинке, как записанный сценарий на случай, если мы увидимся вновь. Сперва я спросил, использовала ли она меня.

Она сразу вся поникла и спокойно ответила: «Я не знаю. Честно». И тогда с искрой надежды я предложил попробовать объединиться вновь, но она отказалась. Сказала, что не может. «Моя жизнь мне не принадлежит». Вот так.

Я спросил, был ли у неё ещё кто-нибудь, но она вновь ответила в своём стиле: «Я бы ещё несколько раз влюбилась, но была слишком занята». И улыбнулась! У меня в голове заметались мысли: «Зачем она мне улыбается? Зачем так нежно и терпеливо говорит? Если бы кричала, била, обзывала на чём свет стоит, то было бы всё логичнее и мне легче». Я вздохнул и спросил её, а как же любовь? Но она только и ответила, что любовь к одному человеку губительна, важнее любовь всеобъемлющая. Хотелось закатить глаза, но я боялся оторвать от неё взгляд. Казалось моргну и она исчезнет. Далее попросил её пообещать, что мы встретимся вновь. И что она? «Не могу обещать: как нашу встречу, так и нашу не-встречу». Мы помолчали. А потом она добавила: «Но всё будет хорошо. Я обещаю». А ведь сама когда-то говорила, что нельзя обещать того, что ты не можешь выполнить! Как будто в ответ моим мыслям она добавила: «Значит, действительно знаю, что говорю».

Я всё же моргнул, и она исчезла.

Примечание:

Кодекс Чакос — древний египетский папирус на коптском языке, содержащий ранние христианские гностические тексты, датируемые приблизительно III веком нашей эры. Содержит «Евангелие Иуды».

Интервью 2. Кариатида Провита

«Здравствуйте, меня называют Кариатида, но она звала меня Провита, что переводится как «испытанная» с языка эсперанто. Раньше мы были близкими подругами, но потом перестали общаться. Сперва я получила сообщение на телефон «Если хочешь жить, то собирай вещи», а затем где-то через пару часов увидела её у себя на пороге. Это было ровно за неделю до Удара.

Без лишних обменов любезностями она бесцеремонно отодвинула меня с порога и зашла в мой дом.

Она только спросила, собрана ли я, но я вообще-то не собиралась вестись и отвечать на её угрозы.

Тогда она улыбнулась мне одной из своих фирменных улыбок, сказала, что я глупенькая, и что вовсе не угрожает, но хочет, чтобы я осталась жива.

Я всегда знала, что её познания в мире глубже, чем мои, поэтому всё же не могла не воспринять её слова серьёзно. Так было всегда. Наверное поэтому я когда-то и перестала с ней контактировать. Как же странно мы порой себя ведём, если нам нужно самоутвердиться.

Вместе мы собрали мои вещи. Она их перетаскивала в мой походный рюкзак, как будто знала лучше, что где лежит, чем я в своём собственном доме. Потом она объяснила, куда уехать, и попросила взять с собой как можно больше тех, кого я смогу сманить. Я никогда не обладала даром красноречия, и тем более ничего не понимала, поэтому в итоге поехала одна.

Эта неделя неведения и одиночества далась мне очень сложно. Я чувствовала себя глупой рыбкой, попавшей в западню круглого аквариума, потому что навернула по комнате столько кругов, что от моих хождений на полу уже образовался круглообразный след. Но когда до меня дошла волна от Удара, мне показалось, что я слышу порицания всех тех, кого должна была убедить поехать со мной.

А потом она забрала меня и ещё некоторых других по дороге. С того дня я всегда её слушалась беспрекословно, потому что не могу не слушать того, кто подарил мне вторую жизнь.

И знаете, я до этого как будто и не жила вовсе, а просто плыла по не своему течению, а тут у меня появилось что-то значимое. Она нам часто повторяла: «Помните, очень важно, чтобы вы чувствовали свою значимость в этом мире, потому что ваша жизнь здесь и сейчас — это величайшая ценность». И мы ей дружно кивали, чувствуя себя очень значимыми. Мы стали как будто её стадом, а она — нашим пастухом, если выражаться по-христиански. И мы не чувствовали, что она ведёт нас на убой, как делали во времена крестоносцев. Мы знали, что она проводит нас среди скал и руин к лесам и плодородным землям, как Моисей.

Я иногда говорю странно про неё, как будто ревную, но это всё потому, что так и есть, и не знаю, смогу ли когда-нибудь от этого избавить себя и окружающих окончательно. Всегда буду ей благодарна и предана за всё и особенно за это необычное чувство защищенности, которое она мне подарила. Я даже как-то сказала ей, что если когда-нибудь предам наши ценности, то значит — предам всю себя. И пусть она просто добьёт этот гнилой кусок органики тогда».

Примечание:

Кариатида — скульптурное изображение стоящей женской фигуры, которое служит опорой балки или образно выражает эту функцию в архитектурном сооружении. В древнегреческой мифологии Кариатида — эпитет богини лесов и охоты Артемиды.

Интервью 3. Гильгамеш

«У многих из нас теперь были не имена, что выбрали когда-то родители, но нами созданные клички. Не помню, как её звали перед этим, но теперь мы называли её Атараксией. Это я ей придумал! Знаете, что значит «атараксия»? Это от греческого означает невозмутимость, хладнокровие, спокойствие. Как нам всем показалось, такая кличка соответствовала ей, а она не сопротивлялась своему новому имени. Сама говорила: «Сдержанность свойственна психологически сильным людям, а несдержанность — удел слабых».

У нас была традиция. По возможности каждый вечер мы собирались и разговаривали. Иногда даже позволяли себе костер, если она чувствовала, что нет опасности. Атараксия была харизматичным лектором, но ещё больше — внимательным слушателем. Часто повторяла, что её мнение — это её мнение, и мы должны понять, что важно для каждого из нас. «Не так важно быть кумиром других людей, но, прежде всего фанатом своих поступков».

Однажды, когда мы сидели у костра, наш Почемучка, которого мы так прозвали за нескончаемый поток вопросов, спросил, какая у нас цель. А она ответила, что цель ей точно неизвестна, но думает, что им надо сейчас выживать и научиться заново жить.

Почемучка тут же спросил о том, о чём не решился спросить никто из нас: «Как же без цели-то?», но Атараксия уклонилась от прямого ответа встречным вопросом. Как сейчас помню: «А разве того, что вы сейчас живы, недостаточно?». И тогда Лисиппа честно призналась — нет.

Эта часть давалась мне особенно сложно, потому что в той жизни я привык жить, выполняя задачи для достижения своих крупных целей. А тут эти цели были мелковатыми: мониторинг округи, поставить лагерь, принести воды, разжечь костёр, охота, собирательство, сталкерство, торговля и прочее. Вроде все при делах, но вот мне, например, хотелось чего-то глобально большего.

Атараксия говорила, что для того, чтобы мы смогли идти дальше, мы должны пройти некоторые этапы. Так, мы не сможем стать чемпионами по бегу, если до этого не тренировались, а до этого не научились ходить, а ещё ранее не родились. Пока человечество на стадии выживания, то картины Леонардо да Винчи всего лишь средство, чтобы растопить печь.

Я любил с ней подискутировать и не мог упустить такой шанс. Судите сами, с одной стороны, голод тормозит духовное развитие: только сытый может позволить себе думы о вечном, а не о том, чтобы он и его родные не умерли с голоду. Тому пример великие философы Греции, которые были в большинстве своём очень обеспеченными людьми. С другой стороны, хоть и сытый, но постоянно бегущий за развитием человек забывает простые истины и перекрывает часть своей связи с миром. Так какой же путь верный? Путь трудяги или, может, аскета? И духовен ли тот, кому ничего не надо? Я спросил Атараксию, что она думает на этот счёт. А она сказала:

— Это действительно очень интересная тема! Я считаю, что тут вы должны попробовать найти для себя то, что важнее именно для вас. А найти это можно достаточно просто — ориентируйтесь на то, что принесёт мир вашей душе, вашему мечущемуся сознанию. И если однажды это перестанет приносить спокойствие — значит, пришло время искать другой путь.

Её ответы порой были слишком обтекаемы, а иногда и не было ответа вовсе. Но это заставляло меня задумываться и находить правду для себя. Мне нравилось это.

Напоследок хочу сказать, что она мне напоминала монетку в руках Господа Создателя. Жетон, который откроет пропуск куда-то или позволит заиграть музыке. Две стороны одной медали: женское и мужское, равновесие и сила, убийства и жизнь. Я скажу, наверное, странное, но для меня она стала матерью и отцом в одном лице».

Примечание:

Гильгамеш — персонаж шумерских сказаний и аккадского эпоса.

Интервью 4. Лисиппа Апега

«Некоторые зовут меня Лисиппой, как царицу амазонок, за мою манеру при опасности давать клич, как это делали пустынницы. Не знаю, почему у них это так связано в воображении. Себя же я называю Апегой. Я встретила Атараксию совсем вскоре после Удара. Когда он произошёл, я была не в городе, но услышала катастрофу издалека и попыталась пойти обратно. Мне встретилась старая женщина с помешанным взглядом, которая только и талдычила, что возвращаться некуда. Оттолкнув её, я всё равно пошла к эпицентру, потому что не знала, куда иначе идти. Как бабочка на пламя, я шла и шла, и шла, встречая всё больше и больше людей. Окончательно убедившись, что возвращаться некуда, я пошла прочь с одной из групп. Через несколько недель наступил голод, безнадёжность начала пропитываться агрессией. Мародёрство. Разборки. Убийства. Первоначальные правила для нашего выживания начали модифицироваться в какую-то фигню, где правил тот, у кого есть больше решимости ударить другого ножом под дых. Женщины в момент становились товаром, как в древние времена, о которых я когда-то только читала. Напряжение не покидало никого ни на секунду.

Я занималась сбором, когда ко мне подкрался мужик с мутным духом и грязным топором. Он хотел меня убить. Просто зарубить без видимой причины. Помню, я сижу на земле и как в замедленной съёмке наблюдаю за лучом солнца, что подмигивает мне с занесённого надо мной топора. И тут этот ущербный, больше похожий на грязный мешок костей, запрокидывает голову и оседает вниз. А за ним проявляется эта гордая женщина с окровавленным ножом, больше подходящим для резки овощей. Стоит с глазами, полными ужасающего спокойствия, и спрашивает меня «Пойдёшь?». А я, скажем так, удивилась и поинтересовалась, часто ли она убивает вот так, просто, и она сказала, что нет, это впервые.

— Не пойду, — отрезала я. — Слишком уж ты спокойна для своего первого раза.

Для неё мои слова словно и не были аргументом. Также спокойно она рассказала, что это просто её крест или дар. А я «им» зачем-то нужна.

И я, как понятно, пошла. И пусть тот был её первым убиенным, но затем она лишала жизни снова и снова, и совершала это также играючи.

Мы далеко не всегда с ней сходились во мнениях. Как сказал Почемучка, мы — антагонистки, стоящие на краях разных крыльев самолёта в поисках золотой середины. Мне с ней было нелегко и очень непонятно. Например, она могла говорить о всепрощении сразу после того, как без тени сомнения отправила парня на тот свет.

— Всепрощение?! — Спрашивал наш Почемучка, — Но ты же убиваешь! Только что ты вздёрнула этого мелкого воришку, как тушу говядины.

А Атараксия объясняла своё видение.

— Он сам себя погубил. Он был мерзавцем, чью гнилую душу лучше отправить подальше от живых душ. Сейчас нет смысла в попытках очищения таких как он. Но я подарила ему милосердие. — Она всегда говорила размеренным голосом, спокойно. Только она могла говорить про жуткий холод и при этом наполнять воздух теплом. Казалось, вообще ничего не могло её испачкать. Это был сгусток света в костюме воина.

Когда мы спрашивали, что может быть милосердного в убийстве, она и это объясняла.