Бесплатный фрагмент - Мир после бога

Засыпал Адонай. И смотрел в бесконечное небо. И руками хватался за пепельный дым облаков, создавая разрывы и шрамы. Засыпал Адонай, и, как звезды на землю, летели
с опаленных ресниц его слезы. Как жемчуг. Он устал
и был стар. И старик Адонай засыпал. Так обидно ему перед сном за хулу и наветы; и за запах под пепельной кожей, в небесном дыму: запах смерти; и шрамов на столь изможденной натуре; и, боящихся жизни, еще не рожденных детей.

Они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют (Рим.1:32).

Глава 1

На серой стене бывшего горкома партии черным маркером была сделана огромная надпись: «ЕШ БОГАТЫХ». С ошибкой. Именно так, с ошибкой. И почему-то это было первое, о чем он подумал, когда открыл глаза.

Белый потолок с квадратными светильниками медленно покачивался, словно плыл в каком-то невидимом потоке.

«Тошнит».

Он несколько раз моргнул, попытался подняться, но безуспешно. В глазах на секунду потемнело, а когда все вернулось в норму, он осознал, что лежит на кровати, укрытый тонким одеялом, в комнате, напоминающей нечто среднее между спальней и больничной палатой. Все убранство тут составляли собственно кровать, прикроватный столик, широкий стол в дальнем углу, стул с высокой спинкой, здоровенное зеркало и деревянные полки, почти целиком заставленные книгами в разноцветных обложках. В окне напротив кровати виднелись огромные светло-серые облака с алыми прожилками, какие бывают только перед рассветом.

«Черт возьми, где я?»

Эта мысль быстро сменилась другой.

«Кто я?»

Он медленно приподнялся на локтях, сел и долго смотрел на пальцы ног, выглядывающие из-под одеяла. Потом закрыл глаза и принялся тереть лицо руками, надеясь, что это немного приведет его в чувство.

— Доброе утро, — раздался приветливый женский голос. — Вы уже проснулись, господин Морару?

«Морару? Я что, молдаванин?»

Он попытался вспомнить что-нибудь на молдавском, но, кроме странного слова «драсличены», в голову ничего не приходило. Видимо, из молдавского в нем была только фамилия, если это действительно его фамилия.

Он убрал руки от лица, открыл глаза и медленно повернул голову в сторону вошедшей. У открытой полупрозрачной двери, на которую он поначалу не обратил никакого внимания, стояла невысокая девушка лет двадцати в коротком больничном халате и белых кроссовках. Ниспадающие на плечи огненно-рыжие волосы, зеленые глаза, статная грудь и тонкая талия — ее определенно можно было назвать красивой. Красивой и совершенно незнакомой. И в руках эта незнакомка держала пузырек с лекарствами.

— Вы медсестра? — хриплым голосом спросил он, с трудом разжимая пересохшие губы

— Как и вчера, — мягко улыбнулась она, будто это было что-то само собой разумеющееся.

Как и вчера, повторил он про себя. Значит, в этой странной палате он лежит уже не первый день.

— Сегодня начинается ваша терапия, помните? — девушка подошла ближе и поставила пузырек на прикроватный столик. — Так что приходите в себя, умывайтесь и, пожалуйста, примите ваши утренние лекарства.

Он внимательно рассмотрел пузырек. Коричневое стекло, холодное на ощупь, внутри — с десяток разноцветных капсул. На белой этикетке, написанной от руки, красовалась его фамилия — Морару

— Что это? — спросил он. — Что за лекарства?

Девушка настороженно посмотрела на него, в ее глазах промелькнуло сомнение.

— Вы знаете, где находитесь, господин Морару?

— Нет, — честно признался он. — И я не знаю никакого господина Морару.

Она грустно улыбнулась.

— Очень жаль, что это опять произошло, — будничным тоном произнесла девушка. — Пожалуйста, выпейте лекарства. Это поможет.

— Опять? — он подумал, что ослышался. — Я что, не в первый раз просыпаюсь тут в полном беспамятстве?

Девушка отступила на шаг и внезапно поклонилась, ее рыжие локоны взметнулись осенним пожаром, невыносимо яркие на фоне белых больничных стен.

— Господин Морару, — произнесла она официальным тоном. — Добро пожаловать в Санаториум. Наш центр психического здоровья гостиничного типа готов предоставить вам все необходимые услуги во время предстоящего лечения.

«Она что, каждый раз вот так приветствует меня, когда я просыпаюсь?»

— Это все, конечно, очень здорово, — сказал он. — Но я все еще не понимаю, почему я тут нахожусь.

— Господин Морару, пожалуйста, примите лекарства. Это поможет вам вспомнить.

Тот, кого эта девушка называла господином Морару, внимательно посмотрел на нее, потом еще раз оглядел свою комнату. «Центр психического здоровья гостиничного типа, говорите? Да, это действительно похоже на правду».

— Выпейте, пожалуйста, — настойчиво повторила медсестра.

Он кивнул, послушно взял пузырек, высыпал на ладонь горсть разноцветных капсул.

— Вода у вас под кроватью, — слова девушки опередили возникший в голове вопрос.

Чуть наклонившись, он действительно увидел под кроватью несколько бутылок с водой без этикеток и каких-либо надписей. Отвинтив крышку с одной из бутылок, Морару запрокинул голову, запихнул в рот все капсулы разом и сделал жадный глоток. Комок лекарств слегка царапнул горло, но все-таки проскочил под напором воды. Оставалось только надеяться, что медсестра не соврала и это действительно поможет ему вспомнить.

Мир слегка качнулся и стал чуть-чуть правильнее. Нет, воспоминания не нахлынули волной, но глухая стена беспамятства, кажется, дала трещину.

— Что это за таблетки такие, — Морару закрыл глаза и принялся тереть виски, предчувствуя надвигающуюся головную боль.

— Вас доставили сюда три дня назад в очень тяжелом состоянии, — вместо ответа сказал девушка. — Доктор Кровин лично подбирал для вас препараты. Нормотимики, стабилизаторы и другие. Но прежде всего те, которые смогут убрать побочный эффект уколов.

— Уколов?

— Вы жаловались, что боитесь спать, потому что вам снятся кошмары. Доктор Кровин предложил — и вы согласились — попробовать одно лекарство, которое подавляет сновидения. Вам сегодня что-нибудь снилось?

Он покачал головой.

— Если и снилось, то я не помню.

— Видите, значит лекарство работает.

— Но с побочками, — безо всякого ехидства добавил Морару.

Девушка пожала плечами.

— Это очень серьезное лекарство, господин Морару. Да, дезориентация и кратковременная амнезия могут быть следствием приема.

«Господин Морару, господин Морару, в какую же дурку тебя занесло?» Странно, но чем чаще он произносил в голове свою фамилию, тем более знакомой она ему становилась. Странные ассоциации и обрывки смутных воспоминаний кружились вокруг этой фамилии, пытаясь зацепиться за слово из шести букв, как за спасательный круг. И у них это получилось бы, вот только нарастающая головная боль мешала Морару как следует сосредоточиться. «Нужно попросить обезболивающее. Или анестезию».

— Анестезия, — тихо произнес он.

— Что, простите? — не расслышала девушка.

Он не понял, что сказал это вслух. «Анестезия, анестезия». Слово казалось ему каким-то особенным, когда он проговаривал его. А потом все прояснилось.

— Анастасия. Настя, вас же так зовут?

Щурясь от головной боли, он вопросительно посмотрел на нее и странно улыбнулся.

— Да, Матей Эдгарович, все верно. Видите, я говорила, что лекарства помогут.

«Матей Морару? Черт, точно молдаванин».

— Еще бы голова не болела, было бы прекрасно.

— Это пройдет, не переживайте. Теперь приходите в себя, я зайду попозже и провожу вас на первый сеанс терапии.

— Хорошо.

Морару скинул одеяло, намереваясь встать. Девушка покраснела и отвернулась.

— Извините, — он быстро вернул одеяло на место, прикрывая свое готовое к бою хозяйство, — А где моя одежда?

Медсестра обошла кровать слева, прикоснулась рукой к стене. Раздался легкий щелчок, и часть стены бесшумно отъехала в сторону, открывая полки с аккуратно сложенной на них одеждой. Морару присвистнул.

— Технологично.

— Можете пока осмотреться, — сказала девушка, стараясь не смотреть в его сторону. — Это поможет быстрее прийти в норму. Помимо спальни в вашем распоряжении ванная и личный кабинет. Как выйдете в коридор, увидите две двери. Ванная слева, ваш кабинет — справа.

Когда Настя оставила его одного, Морару поднялся с кровати и первым делом подошел к зеркалу. Огромное, почти в полный рост, оно отражало совершенно незнакомого ему человека. Поджарое тело, худое лицо, заросшее темной с проседью щетиной, взъерошенные черные волосы, глубоко посаженные зеленые глаза. Ни одного прыщика на коже, ни родинок, ни татуировок, ни шрамов. Гладкая и бархатистая кожа, розовая, как у младенца, будто бы (от этой мысли Морару поежился) совершенно новая.

Он прищурился. Незнакомец в отражении сделал то же самое. Он поднял руку и больно ущипнул себя за щеку, пристально следя за отражением в зеркале. И оно тоже больно ущипнуло себя за щеку. Что ж, оставалось признать, что в зеркале действительно он сам и что это совершенно не похоже на сон.

Взгляд упал на книжную полку рядом с зеркалом. Морару пробежался взглядом по корешкам книг, медленно проговаривая про себя названия, надеясь, что они пробудят во нем хоть какие-то воспоминания. «Морфология волшебной сказки», «Исторические корни волшебной сказки», «О волшебных сказках и другие эссе Профессора», «Тысячеликий герой», «Сага об Эрикёзе», «Хроники Амбера», «Как писать книги», «Фатерланд», «Рубеж», «Человек в высоком замке». Из каждой книги торчали разноцветные закладки, подсказывающие, что все они были внимательно прочитаны, возможно, не один раз.

«Ну и вкусы у тебя, господин Морару».

Он подошел к окну. Бескрайний лесной массив раскинулся до самого горизонта, упираясь в едва различимые очертания далекой горной гряды. Огромные кучевые облака, подернутые рассветным багрянцем, неторопливо проплывали над этим зеленым морем, в котором нельзя было разглядеть ни единого признака цивилизации. Вид очень походил на ожившую сувенирную открытку откуда-нибудь с Алтая, которая коротает свой век, примагниченная к уютному холодильнику.

Смутные картины всплыли в голове Морару: горная дорога, трясущаяся машина, ненавязчивая музыка, запах сигарет и каких-то лекарств. Его куда-то везли, за рулем был странного вида пожилой человек с обеспокоенным лицом, который все время что-то рассказывал.

— Марк, — имя само всплыло у него в голове. — Его зовут Марк.

Но кто он такой, этот Марк? Тут его взгляд снова упал на книжную полку. Внимание Морару привлекла одна книга, чем-то неуловимо выделяющаяся среди прочих. Он взял ее в руки и прочел вслух:

— Матей Морару. Хребет апостола.

Его имя. Его книга. Его черно-белая фотография на глянцевом обороте. Морару раскрыл книгу, пролистал несколько страниц, нашел выходные данные.

— 2020 год. Издательство Марка Фишмана.

Еще один кусок головоломки встал на свое место.

— Конечно, — выдохнул он.

Матей Морару, 38 лет, относительно известный писатель. А пожилой человек с обеспокоенным лицом, везущий его сюда — это сам Марк Фишман, глава издательства и давний друг его покойного отца. Но почему он, Морару, здесь оказался?

— Вы жаловались, что боитесь спать, потому что вам снятся кошмары, — повторил он слова Анастасии.

Морару подошел к полкам с одеждой, выбрал серый пижамный комплект, который идеально сливался с аскетичной обстановкой палаты. У кровати он заметил пару мягких тапочек, тоже серых, обулся и вышел за дверь. Как там говорила Настя: справа — кабинет, слева — ванная? Он приоткрыл левую дверь и заглянул внутрь. Действительно, ванная. Нашарив рукой выключатель, Морару включил свет. Белоснежный кафель, унитаз в углу, раковина, зеркало с подсветкой, просторная ванна и вмонтированная в стену душевая кабина. На крючках, как в гостинице, заботливо развешены свежие полотенца, стеклянные полки заставлены тюбиками, флакончиками и какими-то банками.

«Видимо, ты сильно заботишься о своей внешности. А еще тебя не считают потенциальным самоубийцей, иначе бы дверь ванной была заперта на ключ». Решив, что этого достаточно для объяснения самого наличия в психиатрической палате собственной ванной, Морару выключил свет и заглянул за вторую дверь.

— Охренеть.

Это была не комната, а целая студия. В центре стоял черный письменный стол с разложенными на нем бумагами и прочей канцелярией. Над столом вздымалась спинка дорогого кожаного кресла; в дальнем углу возвышались колонки какой-то невиданной аудиосистемы, рядом с ней аккуратной стопкой были сложены диски и грампластинки; слева от стола вдоль стены тянулась барная стойка с таким количеством бутылок и стаканов, будто тут недавно проходила грандиозная попойка. Вот только стул за стойкой стоял один-единственный. Справа располагалось шикарное панорамное окно, цельный кусок непробиваемого стекла, из которого открывался уже знакомый вид на бесконечную лесную даль.

Вот только всего этого не должно, нет, не могло быть в заведении, которое имеет дело с психическими больными. Почему он так в этом уверен? Не потому ли, что однажды уже побывал в настоящей лечебнице для душевнобольных?

— Да что это за место такое?

Но вид того, что Настя называла «его кабинетом», помог Морару кое-что вспомнить. А именно, как он сидит в мягком кресле и о чем-то разговаривает с человеком в темных очках. В голове зазвучал его голос, вежливый, дружелюбный: «Простите, но были ли попытки суицида? Нет? Только кошмары? Тогда я вполне могу предоставить вам люкс».

Морару подошел к барной стойке и стал изучать стоящие на ней бутылки. Минеральная вода, грушевая газировка, горький тоник с лимоном. Ни одного намека на алкоголь. Что ж, подумал он, хотя бы это выглядит правдоподобно.

Он развернулся, прошел за стол и сел в кресло, ощутив странное чувство чего-то родного и привычного, хотя и — пока что — незнакомого. Осмотрев стол, Морару заприметил несколько ящичков, внутри одного из которых оказались начатая пачка сигарет, зажигалка и пепельница. Ему сразу же захотелось курить, хотя до этого момента он даже не думал об этом. Чиркнула зажигалка, клубы сизого дыма взмыли над исписанными ровным (очевидно, что его) почерком листами бумаги. Мир стал еще чуточку правильнее.

Не выпуская изо рта сигареты, Морару принялся изучать листок за листком, пытаясь понять, что именно они собой представляют. Бессвязные описания, зачеркнутые абзацы, странные каракули на полях, сделанные будто от скуки. Никакой системы, даже нумерации страниц нет. Больше всего это походило на черновики какой-то книги, а, возможно, что и нескольких книг. Он же писатель, так что вполне допустимо использовать свое пребывание в больнице как способ творческой изоляции от мира. Морару не знал, почему именно эта формулировка пришла ему в голову, но она его более чем устроила.

— Выпендриваешься, господин Морару, — сказал он себе. — Пишешь от руки, хотя мог просто попросить ноут. Желательно с интернетом, где я мог бы хоть что-то найти про себя самого.

Книга была еще одним ключом к его памяти. Он сидел, курил, не замечая, что пепел падает на рукописные буквы, и вспоминал, что именно из-за книги он сюда и попал. Матей Морару не мог написать книгу, которую так ждал от него Марк, у него начались проблемы со сном, вот издатель и устроил ему своеобразный отдых, совмещенный с лечением. Все для того, чтобы он пришел в себя и смог работать.

— Да, — кивнул он, — так все и было, — он еще раз посмотрел на исписанные листки бумаги и добавил: — Значит, из-за книги мне начали сниться кошмары? Или нет?

Но вот о том, что это были за кошмары, Морару мог сейчас только догадываться. И почему-то ловил себя на ощущении, что ему не очень-то и хочется о них вспоминать. Он достал еще одну сигарету, закурил и попытался сосредоточиться на головной боли, которая, хоть и ослабла, но уходить вовсе не собиралась.

— Привет, дружище, — раздался голос у него за спиной.

Голова вмиг прояснилась, мир вокруг стал почти целиком родным и понятным. Не хватало лишь одной маленькой детали.

— Давно не виделись, — голос прозвучал теперь чуть поодаль, около двери.

— Кто это?

Морару затушил сигарету, подошел к двери, выглянул в коридор. Никого.

— Ууу, вижу к нам вернулись старые проблемы, — насмешливо произнес голос откуда-то из спальни. — Ну так иди сюда, познакомимся заново.

В спальне тоже было пусто.

— Где ты? — спросил он.

— Зеркало, — отозвался голос.

Но ни у зеркала, ни тем более за ним, разумеется, никого не было. Если только…

Вот умница.

…в нем.

Давай снова знакомиться. Матей понял, что голос звучит не в комнате. Он звучал внутри его собственной головы. Отражение в зеркале ехидно осклабилось, хотя собственное лицо Морару, как ему казалось, оставалось совершенно неподвижным. Я твой очень-очень старый друг.

«Конечно, — подумал Морару. — Ты звучал в моей голове, когда я писал свою первую книгу. Успокаивал меня, когда я хоронил отца. Отговаривал меня жениться. Радовался, когда я разводился. А теперь пришел навестить меня в больнице».

Когда вернулась Настя, Матей Морару, писатель, которого странные ночные кошмары довели до бессонницы и нервного срыва, почти все вспомнил и был готов приступить к терапии. О, это будет интересно. Голос в голове звучал радостно и возбужденно.

Первое, что Морару увидел, когда вышел из палаты — панорамное окно во всю стену, такое же, как в «его кабинете». Рядом с окном расположились пара удобных кожаных кресел серого цвета, стеклянный столик и горшок с неизвестным ему растением ядовито-зеленого цвета. Вид из окна мало чем отличался от виденного ранее: бескрайние леса да очертания гор вдалеке, обрамленные облаками. Серо-сизый уличный свет падал на начищенный до блеска кафель, такой холодный, что он почувствовал это даже сквозь свои мягкие тапочки. Это ощущение вместе с пугающей бесконечностью лесного пейзажа заставили Матея Морару поежиться второй раз за утро.

Они прошли через анфиладу комнат, каждая из которых была точной копией предыдущей: окно во всю стену, кресла, столик, ядовитая зелень растения в горшке и дверь больничной палаты напротив всего этого. Никаких плакатов, картин, графиков, расписаний; ни одного журнала на столике, ни одной розетки на стенах, не говоря уже о телевизоре или радиоприемнике. Никаких людей, ни в халатах, ни без. Пустое, аскетичное, холодное пространство, в котором единственные капли живого цвета — это бесконечный лес снаружи и зелень одинокого растения внутри.

— Скромненько тут у вас, — отметил Морару.

Когда его привезли сюда, он был слишком дезориентирован, чтобы обращать внимание на внутреннее убранство клиники. А потом и вовсе не покидал своей палаты, иначе, рассуждал он, эта мысль пришла бы к нему гораздо раньше.

— Для наших пациентов очень важно, чтобы вне палат их ничего не отвлекало от лечения, — туманно ответила девушка.

Ну да, — пробубнил голос у него в голове, — или чтобы у них было меньше желания выходить из палаты.

Настя бросила на него какой-то странный взгляд, будто бы тоже услышала это, и прибавила шаг. Морару смотрел на ее огненно-рыжие волосы, на тоненькую фигурку в обтягивающем белом халате и думал. Думал, что эта девушка вызывает в нем какие-то очень странные чувства. Ему очень нравилось находиться рядом с ней, видеть ее глаза, чувствовать ее запах, но при этом в этих чувствах не было ни капли секса. Будто бы он встретил сестру, которой у него никогда не было, но которую он всегда любил.

У вас с ней уже что-то было, малыш, да? — насмешливо поинтересовался голос.

«Нет». При всей симпатии, которую он почему-то испытывал к Насте, мысль об этом «чем-то» вызывала у него рьяное отторжение.

Ого, видать ты и правда поехал кукухой. Ку-ку, хе-хе.

«Отъебись», — зло подумал Морару и голос умолк.

Череда однообразных комнат наконец-то подошла к концу. Свернув в кишкообразный коридор, они прошли вдоль стен, увешанных черно-белыми фотографиями в массивных железных рамах, и остановились у высокой двери, гораздо более высокой, чем двери больничных палат. Девушка постучала.

— Да-да, — раздался из-за двери вежливый, уже знакомый Матею голос.

Медсестра приоткрыла дверь, заглянула внутрь и спросила:

— Эльдар Александрович, к вам господин Морару, примите?

— А, Настенька, конечно, пусть заходит, — ответил из-за двери доктор Кровин. — Я давно уже жду его.

— Идите, — прошептала она, обращаясь к Морару. — Увидимся после сеанса.

Морару вошел. Если внутреннее убранство Санаториума навевало холод и тоску, то кабинет доктора Кровина, наоборот, горел яркими красками, излучал тепло, спокойствие и уют.

Круто. Они сделали на чужом безумии неплохое состояние.

С этим Морару было трудно не согласиться: мебель из мореного дуба, персидские ковры, коллекции наградного оружия, портреты каких-то исторических личностей в позолоченных рамах, полки с книгами в дорогих переплетах. Однако, несмотря на роскошь, все было обставлено со вкусом и чувством меры. И в центре всего этого, в одном из двух кожаных кресел, рядом с мраморным кубом, выполняющим роль журнального столика, сидел доктор Кровин.

Это был невысокий человек лет пятидесяти, в строгом черном пиджаке и с черными же очками на дружелюбном лице. Эти очки поначалу смутили Матея, но потом он вспомнил: Эльдар Кровин был совершенно слепым.

Интересно, зачем слепому доктору вся эта роскошь? И книги? Зачем слепому книги, малыш?

«Не нашего ума дело».

— Матей, доброе утро, — доктор поднялся с кресла и поприветствовал своего пациента легким кивком головы. — Проходите, садитесь. Как вы себя чувствуете?

— Здравствуйте, Эльдар Александрович, — сказал Морару, устроившись в кресле напротив доктора. — Снов я не видел, с утра болела голова и было тяжеловато вспомнить, кто я такой.

— Понимаю, — доктор присел, поправил дужки очков. — Извините, но эти лекарства единственное, что я могу предложить, пока мы не разобрались в ситуации.

— Никакой претензии, доктор. Просто констатация факта.

— Хорошо, — доктор кивнул. — Наверное, вы бы хотели покурить?

Матея несколько озадачил этот вопрос.

— Д-да, — неловко ответил он. — А здесь можно?

— Если уж в вашей палате можно курить, то в кабинете главврача и подавно. Сигареты и пепельница там, — он махнул рукой в сторону длинного стола, исполняющего одновременно роль подоконника. — Можете положить их на этот булыжник, — добавил он, имея ввиду мраморный куб между ними. — Я тоже не отказываю себе в курении во время беседы, если пациент курящий, разумеется.

— Какая все-таки интересная у вас клиника, — не удержался от ремарки Морару, поднявшись.

— Не совсем клиника, — доктор Кровин улыбнулся. — Это заведение для богемы, политиков и других состоятельных граждан, которые хотят с комфортом поправить свое психическое здоровье, не привлекая лишнего внимания.

Морару понимающе кивнул, хотя доктор и не мог этого видеть. Он взял со стола сигареты неизвестной марки, зажигалку, пепельницу и перенес это все на куб-столик. Снова оказавшись в кресле, Матей закурил. Сигареты имели пряный, непривычный вкус.

— Импортные? — поинтересовался Морару.

— Без понятия, — признался доктор, — один из постоянных пациентов регулярно присылает мне пару блоков.

Эльдар Александрович подался вперед, пробежался пальцами по поверхности мраморного куба перед собой, ловко вытащил сигарету из пачки, нащупал зажигалку и тоже закурил.

— Пепельницу? — Морару почему-то не хотелось, чтобы доктор запачкал пеплом свой черный пиджак.

— Спасибо, но я, пожалуй, воспользуюсь вот этим, — доктор Кровин чуть наклонился в сторону, взял что-то с пола. — Так мне будет удобнее.

Морару понимающе улыбнулся — Эльдар Александрович держал в руках длинный стакан с водой.

Когда они покурили, доктор спрятал стакан с плавающим в нем окурком обратно за кресло, достал из кармана пиджака диктофон, нажал на маленькую красную кнопку и спросил:

— Вы готовы начать нашу беседу?

При виде маленького черного прямоугольника Морару охватило легкое волнение.

Прикольно, — хмыкнул в голове голос. — А чего это ты так разволновался?

«Будто бы я собираюсь заняться сексом, хотя знаю, что в комнате установлена камера наблюдения».

Ох, малыш, да у тебя реальные проблемы.

Морару облизнул пересохшие губы.

— Может быть не надо записывать?

— Матей, — серьезно произнес доктор Кровин, — если вы беспокоитесь за свою репутацию или боитесь шантажа с моей стороны, то, разумеется, никакого диктофона. Просто так мне легче будет разобраться в проблеме и, соответственно, тем эффективнее будет ваше лечение.

— Хорошо, давайте начнем. Только с чего начать?

— Да с чего хотите. Например, что первое вам пришло в голову, когда вы проснулись сегодня утром?

Морару помедлил с ответом, но потом выдал все как есть:

— На серой стене бывшего горкома партии черным маркером была сделана огромная надпись: «ЕШ БОГАТЫХ». С ошибкой. Это было первое, что пришло мне в голову.

— Интересно. И что же значит для вас эта надпись?

— Без понятия. Это было давно, еще до того, как я написал свою первую книгу. Маленький городок в Сибири, очень жаркое лето. Я гулял, увидел эту надпись, и она мне запомнилась.

— Но вы же говорили, что с утра у вас были проблемы с памятью из-за лекарств?

— Да, так и было.

— Однако же, эту надпись из прошлого вы помнили, она первая пришла вам в голову. Почему?

Морару задумчиво почесал небритую щеку, посмотрел в окно на проплывающие облака. Кажется, они стали чуть темнее, багряные прожилки исчезли, и теперь облака напоминали скользящие по небу капли расплавленного свинца.

— Не знаю, — пожал плечами Матей. — Может, потому что тогда я был счастлив. Не схоронил отца, не написал первую книгу, не побывал в скандалах, которые она вызвала, не было нервных срывов и всего дерьма, которое накопилось за последнюю пару лет. И кошмаров этих тоже еще не было.

— А когда начались кошмары?

Матей достал из пачки еще одну сигарету и снова закурил.

— После развода. Да, определенно после развода. У меня и раньше были проблемы с головой, а после развода все стало в разы хуже. Я почти ничего не ел, только пил, курил, засыпал, просыпался и снова пил. Похудел, оброс, не мылся несколько недель, не впускал в квартиру никого, кто приходил меня проведать. Наверное, я даже не хотел жить, но у меня не хватало смелости наложить на себя руки. А Марк, ну тот человек, что привез меня сюда, мой издатель, все требовал от меня новую книгу. Пиши, говорит, сукин сын, пиши, пока ты в таком состоянии. Он считал, что это лучшее время, чтобы создать что-нибудь эдакое, а потом как следует на этом попиариться.

— А вы так не считали? — с какой-то обыденностью в голосе поинтересовался доктор Кровин.

Морару хмыкнул и затушил сигарету, отметив про себя, как быстро он ее выкурил.

— Я считал, что сдохнуть — вот хорошая идея. Но работу над книгой все-таки пришлось начать. Она шла тяжело, приходилось каждый день заставлять себя садиться за стол, обкладываться бумагами, ручками и писать. Даже не писать — выдавливать из себя что-то удобоваримое.

— Бумаги и ручки? — доктор, кажется, был искренне удивлен. — А почему не компьютер?

— Отвлекает, — ответил Морару. — Всегда хочется что-то посмотреть, во что-то поиграть, а вот печатать за компьютером не хочется. А если тебе не хочется писать книгу, то читатель сразу это поймет. И не станет ее читать.

— Соглашусь. Но вам же все равно приходилось делать над собой усилие, чтобы писать книгу?

— Когда пишешь от руки, то все несколько иначе. Слова идут из головы, через сердце в руку, а оттуда — на кончик пера. И чем больше слов так проходит, тем легче становится. Трудно начать, а потом появляется аппетит, — Матей улыбнулся, и на секунду ему показалось, что губы слепого доктора скопировали его улыбку. — Марк как-то сказал, что у меня так «творческие трубы прочищаются». Это все очень поэтично и пафосно звучит, я знаю, но, кажется, что из-за такого подхода и в том состоянии, в котором я был, мне и начали сниться эти странные сны.

— Расскажите подробнее об этих снах, — Кровин наклонился вперед и положил диктофон на куб-столик поближе к Морару.

— Очень странные сны, — повторил Матей, пытаясь подобрать нужные слова. — Они были такие реальные, больше походили на бодрствование, чем на сновидения. И каждый сон был прямым продолжением предыдущего.

— Что-то вроде осознанных сновидений?

— Нет, — Морару покачал головой. — У меня не было осознания, что я сплю. У меня было ощущение, что я живу. Картинка во сне не отличалась от той, какую я вижу сейчас. Во сне я ничего не знал о Матее Морару. Я знал и помнил совершенно иные вещи.

— Знали и помнили? — с легким сомнением в голосе переспросил доктор.

— Именно.

— Странно, — доктор задумчиво поднес руку к дужкам очков, будто намереваясь их снять, но в последний момент передумал. — Очень странно. Очень нетипично для снов.

— Почему? Нет, я знаю, что они были странными, пугающими, страшными, иначе бы меня тут не было. Но вы говорите, что они нетипичные, хотя я еще не рассказывал, что именно там видел. Почему?

— Ну, попробуйте для начала ответить, что заставляет нас чувствовать себя живыми? Что означает понятие «жить» для человеческого сознания?

Морару задумался. Ответ на вопрос крутился у него в голове тысячей слов, мыслей и образов, но он не мог найти для них физической, словесной оболочки. Словно почувствовав это, доктор Кровин сказал:

— Жить для нашего сознания — это помнить о дне прошедшем, думая о дне грядущем. Именно это дает нам ощущение собственного «сейчас», позволяет идентифицировать себя как личность в пространстве и времени. Если вы знали и помнили во сне вещи, никак не связанные с самим собой, то это, можно сказать, удивительно. Для снов такая схема не характерна. Во сне мы перерабатываем прожитую, полученную информацию, наше сознание, пусть и путано, но все-таки связывает сон с реальностью, потому что реальность — первопричина для сна. Обычно человек не понимает, что он спит, но, тем не менее, он не разделяет себя во сне и себя в реальности. Вы можете быть во сне кем угодно, но всегда остаетесь собой. Понимаете?

— Понимаю. Поэтому в итоге я перестал спать вовсе, заработал очередной нервный срыв и оказался здесь. Потому что во снах я жил совершенно другой жизнью, будто попадал каждый раз в другое измерение, в котором меня как Матея Морару просто не существовало.

— Что первое вам приснилось?

— Люди.

— И что они делали?

— О, доктор, они кричали.

Глава 2

Сиротский приют Дом Надежды располагался в самом неподходящем для детей месте. Сектор Моранбаума 1А, зона В, окрестности защитной башни Южного Алатау, прямо над отсеком с резервными генераторами — место, где даже воздух казался тяжелым от постоянного гула машин и влажного пара, поднимающегося из глубин. Из-за подобного соседства за стенами приюта всегда было жарко и влажно, а некогда блестящую внутреннюю обшивку отсека покрывал ковер зеленого мха и серых грибов, причудливо светящихся в темноте, будто давно погибшие звезды. Так что, когда Голос объявлял отбой, и сектор 1А погружался во тьму, Дом Надежды выглядел глыбой из камня, куда-то неторопливо плывущей в своем собственном космосе. А по утрам, когда отсек обрабатывали санитарным газом, здание приюта напоминало горную вершину, окутанную предрассветной дымкой.

Будто картинка в старой книге, подумал Блик Зорин, изучая записи камер наружного наблюдения и сверяя их с данными сканеров. Биологическое благополучие отсека на допустимом уровне, оперативного вмешательства не требуется, посторонних форм жизни не наблюдается, активностей Бездны не зафиксировано. Он внес соответствующую запись в журнал и переключился на внутренние камеры. Экран погас на мгновение, затем ожил, показывая коридоры, классы, столовую и другие помещения приюта. Весь Дом Надежды, разрезанный на маленькие живые квадраты с рядами чисел в каждом углу, и каждое число наполняло инспектора Зорина самым приятным из всех чувств: чувством, что его мир находится в пределах допустимой нормы. Закончив утренний анализ камер, он сделал все необходимые записи в журнале наблюдений и включил режим автоматического сканирования. После этого Блик достал из ящика стола штатный нейтрализатор, по форме напоминающий армейский револьвер, и вышел из кабинета. Пришла пора разобраться еще с одним делом.

Настенные часы в коридоре показывали 06:30 утра, второй день Падающих Листьев, ситбиан. Через полтора часа Голос объявит подъем, на полчаса позже, чем в будние дни. Зорин не одобрял такого послабления в расписании, но политику Моранбаума определял не он, а совет директоров. И, в частности, директор Дома Надежды, который уже полтора часа как не спал, судя по данным камеры наблюдения в его кабинете. Так что, решил Зорин, почему бы не покончить с возникшим вопросом еще до завтрака.

Он сунул руку во внутренний карман форменного плаща, убеждаясь, что проклятая книга все еще на месте. Как бы он хотел, чтобы все это оказалось детской шалостью, глупым невинным розыгрышем. Но стоило пальцам коснуться шершавого переплета, как внутри у Зорина все похолодело. В нем было очень мало Бездны, но та, что была, моментально отозвалась на зов книги. Нет, вздохнул Зорин, это действительно она. Значит, у одного мальчика сегодня будет весьма неприятный разговор с директором. И скорее всего, с летальным исходом. Такое уже случалось в Доме Надежды, взять хотя бы недавнюю историю с бедняжкой Лорой.

Зорин остановился. На долю секунды ему захотелось развернуться, вернуться в свой кабинет, открыть утилизатор и выбросить туда эту злосчастную книгу, замять это дело, чтобы оно никогда не получило огласки. Перед его глазами всплыло заплаканное лицо Лоры — бледное, изможденное жестокими допросами, в кровоподтеках и ссадинах, напоминающих акварельные подмалевки на помятой бумаге. Но потом он вспомнил ее слова: «Я просто хотела, чтобы он больше меня не трогал». Вспомнил Зорин и то, что осталось от бедного мальчишки, который ее обидел, — дымящуюся кучу дерьма и раздавленной плоти. Это вернуло инспектору былую решимость. Нет, подумал он, Дом Надежды не должен видеть то, что видел он во время Гражданской войны. Больше никаких убийств с помощью Бездны и дымящихся детских трупов. Успокоив себя этой мыслью, Блик Зорин проверил нейтрализатор в кармане плаща и двинулся дальше.

Искусственные окна, встроенные в стены коридора, показывали раннее утро в одном из немногих уголков Средоточия, уцелевших после Катастрофы. Земля, уже тронутая первыми заморозками, уступами спускалась к безымянной речке, из-за которой вот-вот появится первое из четырех солнц. Оголенные ветви деревьев слегка подрагивали на ветру, будто махали руками всем, кто смотрит на них по ту сторону экрана. Здравствуйте, говорили они, мы избежали смерти, и пусть этой осенью мы выглядим не очень красиво, но нас хотя бы не поглотила Бездна, и весною мы вновь расцветем. Зорин грустно усмехнулся. Если бы деревья могли говорить, то так бы они и сказали всем, кто считает их недостаточно красивыми для утра выходного дня.

Зорин поднялся по широкой винтовой лестнице на третий этаж, где располагались спальни старшей группы, и остановился возле одной из дверей. Электронная табличка на ней гласила: Дворкин, Мелкин, Кровин, Кривин. Буквы фамилий воспитанников слегка подрагивали, иногда поочередно пропадали, мигая, словно вывеска в дешевом придорожном кафе. Зорин помнил, что до войны таких кафе были тысячи, и мигающая вывеска встречалась там куда чаще, чем хороший кофе. Надо бы вызвать сюда электрика, подумал он. Воспользовавшись ключ-картой, Зорин бесшумно отпер замок, аккуратно приоткрыл дверь и вошел внутрь.

Дети еще спали. Тусклый свет из одного-единственного искусственного окна не позволял разглядеть их лица, так что ему пришлось подходить к каждой кровати по очереди и, щурясь, вглядываться в ребячьи лица. Вот спит Авгус Дворкин, рыжий мальчик с веснушчатым носом и подбитым глазом — очевидно, вчера он снова подрался с кем-то после занятий. Рядом с ним посапывает толстяк Фредэгаст Мелкин, и в копне его русых волос запуталось нечто, похожее на кислый леденец, который вечером давали после ужина. Зорин чуть улыбнулся и перевел взгляд на Мелкиного соседа.

Этим соседом был Патиральд Кривин, худенький очкарик, никогда не расстающийся с книгами. Даже сейчас он спал в обнимку с «Занимательной географией вторичных миров», обхватив книгу обеими руками, словно плюшевого мишку. Очень умный мальчик, подумал Зорин, жаль только, что слабый. Он как наяву увидел аппарат для извлечения Сущности, услышал жуткие крики, которыми обычно сопровождается процесс извлечения, если в аппарат помещают еще живого человека, превращая того в шарик зеленоватой энергии. Такой приговор ждал Лору, так однажды закончат свою жизнь и они: инспектор Зорин, рыжий Авгус, толстый Фред и маленький Пати. Хотя Блик надеялся, что им, в отличие от Лоры, дадут умереть собственной смертью перед тем, как бросить тело в экстрактор. «Мы должны жить, чтобы смертью своей кормить Средоточие», — как молитву повторил он про себя слова Первого закона и посмотрел на четвертого мальчика, спящего рядом с Патиральдом. Это был именно тот, кто ему нужен.

— Мартелл Кровин, — одними губами произнес Зорин, и в его глазах мелькнул недобрый огонек.

Зорин прекрасно помнил, тот день, когда он впервые увидел этого мальчика. Волосы младенца Кровина были белее снега, будто он поседел от страха еще в колыбели, а глаза и вовсе были разного цвета: правый светился ярко-синим, левый — изумрудно-зеленым. Черные наросты, похожие на змеиную чешую, неровным полумесяцем окружали левый глаз младенца и спускались к ямочке на подбородке, надвое рассекая пухлую щеку. Тронутый Бездной мальчик, подумал тогда Зорин, и рука его сама потянулась к тому месту, где когда-то висела кобура с пистолетом. Еще свежи были в памяти первые дни восстания магов, когда такие же, как этот мальчик, уничтожали целые города Средоточия, просто щелкнув пальцами.

— Ну-ну, Блик, — сказал тогда директор Дома Надежды, дружески похлопав его по плечу. — Он просто ни в чем не повинный ребенок. Теперь только от нас зависит, каким он вырастет.

И вот, пятнадцать лет спустя, отставной лейтенант Блик Зорин снова смотрел на этого странного мальчика, и снова его не покидала мысль, что в кармане форменного плаща должен лежать настоящий пистолет, а не штатный нейтрализатор с усыпляющими дротиками.

Мартелл спал, положив руки под голову. Длинные белые волосы, которые Кровин обычно заплетал в тугую косу, разметались по всей кровати, будто у неряшливой девчонки. Черные наросты в неровном свете искусственного окна бросали на юное лицо причудливую тень, придавая ему не самое приятное выражение.

— Подъем!! — голос Блика прозвучал неестественно резко и грубо, и лицо его вмиг преобразилось, став надменной и жестокой маской, какую и подобает носить старшему инспектору безопасности Дома Надежды.

Мальчики разом подскочили, недоуменно уставившись на темнеющую в полумраке фигуру Зорина. Но тот смотрел только на Мартелла, на его разные сине-зеленые глаза, черные наросты и растрепанные белые волосы.

Кровин отвечал ему непонимающим взглядом.

— Доброе утро, инспектор, — выдавил он, протирая глаза.

— К сожалению, не очень доброе, Кровин, — Блик сунул руку за пазуху и извлек на свет маленькую книжку в безликом черном переплете. — Узнаете? Признайтесь, Мартелл, эта книжица принадлежит вам?

Кровин слегка нахмурился, вздохнул и отвел глаза.

— Она мне не принадлежит, — ответил он. — Но я хранил ее в своем шкафчике в раздевалке. Вы же там ее нашли, инспектор?

— Не отпираетесь, уже неплохо, — Зорин спрятал книжку обратно во внутренний карман плаща. — Если не вам, то кому она принадлежит?

— Не имею чести знать, инспектор. Я просто нашел ее во время последней поездки в сектор 4Р.

— Вы читали ее, Кровин? — прямо спросил Блик.

— Читал? Я? Никак нет, инспектор, — Мартелл Кровин покачал головой, все еще не осмеливаясь смотреть в лицо Блика Зорина. — Прочитал только название на первой странице и понял, что дальше читать не стоит.

Дворкин, Мелкин и Кривин наблюдали за ними, храня гробовое молчание.

— Тогда почему вы оставили книгу себе, Мартелл?

— Не знаю, — ответил Кровин.

— У вас будет немного времени подумать над этим, — Блик перевел взгляд на соседей Кровина и заметил в их глазах страх, смешанный с полным непониманием происходящего.

Они не знают, мелькнуло в голове Зорина. Что ж, тем лучше. Значит, сегодня умрет только один из учеников.

— Одевайтесь, Кровин, — сухо произнес Блик. — Мы идем к директору.

Мелкин, Дворкин и Кривин испуганно переглянулись.

— Мы тоже идем? — робко поинтересовался Патиральд, все еще прижимая к себе учебник по географии вторичных миров.

— Нет, — покачал головой Зорин. — Сейчас идем только я и Мартелл. Но до моего возвращения я запрещаю вам покидать свою комнату.

Пока Мартелл одевался, натягивая брюки и форменную серую гимнастерку, Авгус слегка наклонился к Фредэгасту и спросил шепотом:

— Фред, ты знаешь, что там в книжке?

Толстяк Мелкин слегка покачал головой.

— Заметили, как он сказал? — шепнул Кривин. — До «моего» возвращения. Не до «нашего». До «моего».

— Хочешь сказать, что Кровина бросят в экстрактор? — побледнел Авгус.

— Да что же такого в этой книжке, — растеряно пробубнил Мелкин. — Почему Март ничего нам не сказал?

Зорин сделал вид, что не слышит их шепота. Его внимание было приковано к Кровину, каждое движение мальчика он отслеживал с настороженностью и опаской. Тронутый Бездной волшебник, пусть и такой юный, мог оказаться весьма грозным противником, если бы решил сопротивляться. В этом случае придется применить нейтрализатор, но пистолет был бы куда эффективнее. Нейтрализатор может дать осечку, размышлял Блик, такое бывает, один раз на сто тысяч, но все-таки случается. Однако Мартелл, кажется, и не думал сопротивляться. Натянув сапоги и собрав волосы в хвост на затылке, юноша посмотрел на Блика и сказал:

— Я готов.

Блик распахнул дверь и вышел в коридор. Мартелл шагнул следом, как заметил Зорин, даже не посмотрев на своих соседей, провожающих его растерянными взглядами.

Единственное искусственное окно в коридоре третьего этажа показывало теперь, как первое солнце Средоточия неторопливо поднимается над безымянной рекой, согревая оголенные деревья и обледенелую траву. Мир просыпался. На мгновение Блик подумал, как было бы здорово снова оказаться на твердой земле, почувствовать себя на свободе, а не запертым внутри огромной машины, бороздящей уничтоженные Бездной территории, превращенные Катастрофой в унылые серые камни. Из-за дверей по обе стороны от него доносились приглушенные разговоры. Не стоило так громко кричать «Подъем», упрекнул себя Блик, дав слово, что в следующий раз он будет действовать более деликатно.

У самой лестницы, ведущей к кабинету директора, он почувствовал легкую тревогу. Зорин обернулся и увидел, что Мартелл стоит, опустив голову, сжимая кулаки, будто готовясь накинуться на него. Надо что-то сказать ему, иначе может случиться беда, подумал Блик, которая навредит не только ему, но и другим детям. Нейтрализатор, маленький прямоугольник с барабаном, заряженный сонными дротиками, все еще лежал в кармане плаща. Возможно, подумал Блик, нужно было вытащить его заранее. Потому что, если мальчик рискнет использовать Бездну, неизвестно, успеет ли Зорин воспользоваться им.

— Спасибо, что не сопротивлялись, Мартелл, — сказал Блик, аккуратно подбирая слова. — Я бы очень не хотел, чтобы из-за нас кто-нибудь пострадал.

Кровин молчал.

— Кто-нибудь еще в Доме Надежды знает о книге?

Юноша отрицательно покачал головой, но взгляда не поднял и кулаков не разжал.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, Кровин, — Зорин произнес это со всем спокойствием, на которое был способен. — Черт возьми, на вашем месте я бы тоже думал о побеге. Вот только датчики за пределами приюта сделают так, что ваша голова взорвется через три секунды после того, как вы выйдете за ограду. Я, возможно, буду уже мертв к тому времени и не увижу этого, потому что я не могу управлять Бездной, в отличие от вас. Я могу даже не успеть воспользоваться нейтрализатором, если вы будете действовать достаточно быстро. Но смерть ваша, Кровин, будет абсолютно бессмысленной. К тому же, — добавил он, позволив себе улыбнуться, — директор пока еще не вынес свой вердикт.

Мартелл сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели. Зорин незаметно сунул руку в карман, нащупал холодную сталь нейтрализатора.

— Моя смерть будет абсолютно бессмысленной. Мы должны жить, чтобы смертью своей кормить Средоточие.

Кровин произнес это медленно, дрожащим от волнения голосом, потом сделал глубокий вдох и посмотрел на Зорина своими сине-зелеными глазами. И улыбнулся.

— Извините за неподобающие мысли, инспектор, — сказал Мартелл, делая шаг вперед. — Если вы боитесь, что не успеете использовать нейтрализатор, то лучше будет, чтобы я шел впереди. Со спины ударить гораздо проще.

А ты умеешь удивлять, подумал Блик. Тронутый Бездной юный волшебник оказался простым ребенком, которого учителя научили покорности и послушанию даже перед лицом собственной смерти. А в том, что его ждет смерть, Зорин не сомневался. Поэтому он даже не стал доставать нейтрализатор и просто пошел следом за мальчиком.

Оставив позади три этажа, они остановились возле двери с табличкой «Артезиан Мерлин. Директор». Электронные буквы светились красным.

— Войдите, — раздался из-за двери приглушенный голос после того, как Зорин постучал три раза.

Они вошли. В приемной директора за полукруглым столом, в окружении папок с бумагами и пустых конвертов из-под писем, сидела миловидная девушка с пепельно-серыми волосами. Посмотрев на вошедших поверх дужек очков, она едва заметно кивнула.

— Доброе утро, инспектор Зорин, — сказала она с легкой улыбкой. — Доброе утро, Мартелл.

— Здравствуйте, Лиза, — отозвался Кровин.

— Доброе утро, госпожа замдиректора, — сухо сказал Блик. — Код 0916.

Девушка изменилась в лице.

— Мартелл, что же ты натворил? — в ее голосе Зорин различил нотки сочувствия и легкого разочарования.

— Хранение запрещенной литературы, — сказал он за Мартелла. — Только это, пока что. Надеюсь, директор поможет мне разобраться в ситуации.

Замдиректора понимающе кивнула.

— Хорошо, проходите, — сказала она, и Зорин натренированным ухом услышал знакомый щелчок — Лиза Карлин только что выключила трансляцию с камер наблюдения в кабинете директора.

Что ж, подумал Зорин, может это и к лучшему.

Дальний конец стены плавно отъехал в сторону, открывая проход в небольшой коридор. Серые стены были сплошь увешаны фотографиями и газетными вырезками в медных рамках. И везде был изображен один и тот же человек: рослый, статный, с морщинистым лицом, обрамленным иссиня-черными волосами, над которыми была не властна никакая седина. Этот же самый человек встретил их в конце коридора, собственноручно открыв тяжелую дверь.

— Зорин, Кровин, — коротко кивнул он. — Прошу вас, заходите.

Почти все пространство в кабинете директора было заставлено книжными шкафами и столиками с кипами толстых черных папок, похожих на маленькие башенки. Искусственных окон в кабинете, как это ни странно, не было, зато под самым потолком висела немыслимых размеров хрустальная люстра. В дальнем углу высился директорский стол, чернеющий массив дерева и железа, начищенный до зеркального блеска и абсолютно пустой. Каждый раз стол Мерлина удивлял Блика этой своей пустотой, будто это было не рабочее место самого важного человека в Доме Надежды, а просто предмет интерьера.

Директор прошелся ко кабинету, остановился у своего стола, но садится за него не стал. Вместо этого он провел по нему рукой, и Блик отчетливо услышал странное гудение, доносящееся, казалось, из самых глубин Моранбаума. Что-то щелкнуло, и на столе появилась пузатая бутылка воды и три стакана. Артезиан Мерлин жестом подозвал своих гостей поближе, разлил воду по стаканам и протянул один Кровину.

— Чем обязан, господа? — спросил директор, наблюдая как Мартелл берет стакан из его рук. — Такая рань, ситбиан, а вы уже на ногах.

Он налил еще один стакан и дал его Блику. Зорин поблагодарил его, сделал небольшой глоток и сказал:

— Код 0916.

— Неужели? — Мерлин, казалось, не обратил на его слова никакого внимания. — И каким же образом юный Мартелл умудрился нарушить Священные правила?

Блик поставил стакан на стол, достал из внутреннего кармана книгу и протянул ее директору. Мерлин взял ее, небрежно пролистал и покачал головой.

— Надо же, — без какого-то удивления сказал он. — Матей Морару, «Хребет Апостола». Эта книга за последнее время наделала немало шума. Много же людей отправились из-за нее в экстракторы. А еще больше — не отправились, к сожалению. Где вы ее нашли?

— В шкафчике Кровина в спортзале, — ответил Зорин.

— Опять копались в грязном белье, Блик?

— Это моя работа, директор, только и всего.

— Что ж, — Мерлин отложил книгу в сторону в внимательно посмотрел на Кровина. — Где ты взял книгу, Мартелл?

— Нашел во время последней поездки в сектор 4Р, — повторил мальчик те же слова, которые сказал Зорину. — Она лежала под скамейкой в парке.

— Ты читал ее?

Кровин покачал головой.

— Я увидел название и понял, что читать ее не стоит.

— Но почему-то взяли ее с собой, — вставил Блик.

Мартелл отвел глаза в сторону. Несмотря на это Зорину показалось, что рядом с директором мальчик не трясется, не нервничает, что было бы естественно, а, наоборот, чувствует себя совершенно спокойно, будто жизнь его не находится сейчас в смертельной опасности.

— И я даже догадываюсь, почему, — улыбнулся директор. — Запрещенная книга, чтение которой отправляет людей на жуткую преждевременную смерть, живьем в экстрактор. Если, конечно, они не сойдут с ума и не прикончат себя раньше. Мало что из существующего сейчас в Средоточии может так заинтриговать юношу в пятнадцать с половиной лет. Согласны со мной, Блик?

Зорин внимательно посмотрел на Кровина. Тот стоял, опустив глаза, изучая собственные ботинки. В руке мальчик все еще сжимал стакан воды, к которой даже не притронулся.

— Но я не думаю, что наш Мартелл заслуживает смерти в экстракторе, — внезапно сказал Мерлин.

Блик непонимающе вскинул брови, глядя на директора. Морщинистое лицо Артезиана Мерлина выглядело спокойным, только в карих глазах его мелькал странный недобрый огонек. Он недоволен, понял Зорин, только вот чем: тем, что Мартелл оставил себе запрещенную книгу или же тем, что Блик ее нашел?

— Вы не ослышались, — продолжал тем временем Мерлин. — Если бы мальчик хотел прочитать эту книгу, то вряд ли бы стал прятать ее в таком месте, как шкафчик спортзала. Подобные вещи обычно держат под подушкой или прячут в каком-нибудь тайнике.

— Может быть, вы и правы, директор, — кивнул Зорин, понимая, к чему тот клонит, — но это не исключает необходимости расследования. Особенно в отношении Кровина.

— Потому что у него наросты на лице? — Мерлин осуждающе покачал головой. — Потому что в нем так много Бездны, что вы считаете его нашим потенциальным врагом? Война давно закончилась, Блик, пора бы вам успокоиться.

От слов директора внутри у Зорина все похолодело.

— Больше всего я беспокоюсь за безопасность детей в Доме Надежды, — без вызова сказал он. — А эта книга опасна. Даже я, когда прикасаюсь к ней, чувствую, какая сила в ней заключена. И я не знаю, кто и как может эту силу использовать. Если есть хоть малейший шанс того, что Кровин ее прочитал, то это нужно, как минимум, расследовать по всей строгости закона, по всем правилам и нормам, принятым в Моранбауме.

— Так давайте просто спросим его еще раз, — Мерлин указал на Кровина, который совершенно не принимал участие в этой беседе и даже почти не шевелился, покорно ожидая хоть какого-то решения. — Если вы, Блик, так хотите лишить сироту жизни, прикрываясь формальными правилами, то я хотя бы хочу услышать голос самого мальчика. Ты читал эту книгу, Мартелл? Хотя бы одно слово, кроме названия?

Кровин снова покачал головой.

— Клянусь, директор, — робко сказал он. — Только название.

— Я ему верю, — развел руками Мерлин. — А вы?

Зорин вздохнул. Перед глазами снова возникло лицо бедняжки Лоры во время допроса. Но клятва верности Средоточию требовала от него до конца следовать утвержденным инструкциям.

— Если и верю, — ответил Блик, — это не исключает его вины в хранении запрещенной литературы. По своей должностной инструкции я обязан сообщить Третьему департаменту об этом проступке. Даже если вы считаете, что мальчик не заслуживает смерти, расследование должно быть проведено и…

Слова застряли у него в горле, будто что-то сдавило его с ужасающей силой. Хватая ртом воздух, Зорин опустился на одно колено, стараясь сохранить равновесие. Директор Мерлин сокрушенно покачал головой.

— Зорин, я до последнего надеялся, что мне не придется активировать яд в вашем стакане. Но вы просто не оставили мне выбора.

Налитыми кровью глазами Зорин смотрел на Кровина, на стакан воды, которую мальчик и не думал пить, на разочарованное лицо Мерлина, на маленький пульт, который он только сейчас заметил в руках директора.

— Мальчик, безусловно, будет наказан, Блик. Но лишь за то, что попался.

Перед тем, как яд парализовал его сердце, старший инспектор Дома Надежды услышал голос Мартелла, тихий, почти печальный:

— В нем очень мало Бездны, директор. Мне и его нужно съесть? Как Лору?

А ты умеешь удивлять, Кровин, подумал Блик. Это была его последняя мысль.

Глава 3

— Огромная толпа, заполнившая площадь, будто сошла с кадров старой немецкой хроники: факелы в руках, тупые озлобленные лица, искаженные в пляшущих отблесках пламени. Только на этот раз сжигать собирались не книги, как в те далекие тридцатые, а меня. Меня, привязанного к столбу на деревянном помосте. Люди выкрикивали обвинения, сжимая кулаки или тыча в мою сторону пальцами. Факелы вздрагивали в их руках, отбрасывая на лица причудливые тени, которые казались карикатурными масками. Иногда я поднимал голову и смотрел на звезды. Ночь была прекрасной, доктор, но этой ночью люди моего города захлебывались ненавистью — ненавистью ко мне. И, надо признать, ненависть эта была более чем заслуженной.

«Чудовище! Убийца женщин! Пожиратель детей!» — выкрикивали они. «Демон! Тошнотворный выродок!». И тому подобное.

И тогда я засмеялся. Мне не было страшно. Напротив, я горел от нетерпения, хе-хе. Я смеялся, когда они начали швырять в меня факелы. Смеялся, когда едкий запах горелых волос ударил мне в ноздри. Я смеялся даже тогда, когда моя кожа, чернея, начала опадать, превращаясь в невесомый пепел, оседающий на догорающий хворост; когда от моего лица остался лишь улыбающийся череп, а горящий язык вывалился изо рта.

Я смеялся над их тщетными попытками уничтожить меня. Уничтожить так, как могут только люди — без остатка, чтобы даже память сгорела вместе с моими костями. Но я лишь смеялся, потому что не мог умереть. Таким я был в том сне — бессмертным порождением их собственных грехов. Я смотрел в их глаза и видел в них себя. Я слышал их крики, и в каждом из них звучали отголоски моего существа. В каждом движении, в каждом взгляде, в каждом вдохе и выдохе. Я был везде. Я был тем, кто жил в этом городе с самого его основания. Меня называли по-разному, а имя, данное при рождении, давно стерлось из собственной памяти. Местные же нарекли меня Похотью. И это имя мне нравилось. Настолько, что со временем я сам начал думать о себе как о Похоти.

Вот так, доктор. Ночь, факелы, кричащая толпа. А я горел заживо, превращаясь в пепел, но оставался жив, потому что просто не мог умереть. Не мог.

— Похоть? — переспросил доктор Кровин.

— Да, — растерянно кивнул Морару, будто очнувшись.

Странно, но воспоминания об этом сне, такие подробные и образные, впервые рассказанные другому человеку, на мгновение породили в нем сомнение в их реальности. Он слышал о людях, которые в рассказах о своем прошлом пересказывали не случившиеся с ними события, а сцены из фильмов и книг, которые, осознанно или нет, сделали частью собственных воспоминаний.

Нет, мысленно сказал он себе, весь тот туманный кошмар, который творился, был реален. В доказательство он даже может показать доктору парочку шрамов на теле.

Да, малыш, покажи ему, пусть он поржет.

Голос в голове пребывал в нетерпеливом возбуждении. Матей физически ощущал, как он скребется о черепную коробку, расхаживая из стороны в сторону, будто человек в крохотной одиночной камере с двумя маленькими окнами во внешний мир — его собственными глазами. Кошмарные сны очень нравились этому голосу, воспоминания о них будто бы делали его более живым, более материальным, и потому он жаждал продолжения рассказа. А Морару поймал себя на мысли, что не хочет рассказывать доктору Кровину о своем «соседе». По крайне мере, пока он, Матей, не поймет природу своих снов, превративших последние полгода его жизни в бредовый кошмар.

— И что вы чувствовали во сне, будучи… мм… этим Похотью?

Голос Кровина звучал как голос исследователя, впервые взглянувшего на карту запутанного лабиринта: задумчиво, пусть и с легкой растерянностью, но с явным интересом.

— Сначала боль и жжение, — ответил Морару. — Как будто меня действительно сжигали заживо. Потом боль утихла, когда сгорели нервные окончания, и осталась лишь жалость.

— К кому?

— К ним. Они не понимали простой истины: пока они живы, будет жить и Похоть. Они пытались уничтожить то, что сами же создали, — продолжил Морару, его голос звучал почти с сожалением. — Я, то есть Он, позволял им устраивать эти казни, чтобы они могли почувствовать себя сильнее. Чтобы они могли хоть на мгновение ощутить власть над тем, что управляло их жизнями. Их существование было коротким, жалким, полным страха и грязи. А такая казнь становилась для них развлечением. Странным, кровавым, бессмысленным, но развлечением.

Доктор задумался, постукивая пальцем по черному корпусу диктофона. Лицо за темными очками оставалось непроницаемым. Морару отвел взгляд и посмотрел на небо за окном. Оно хмурилось, темнело; набухшие бока надвигающихся грозовых туч предупреждали о том, что скоро на Санаториум обрушится нешуточный ливень.

— Вы сказали, что ненависть этих людей была оправданной, — наконец произнес Кровин. — Они обвиняли вас в убийствах. Вы действительно убивали во сне?

Морару чуть помедлил с ответом, а потом сказал, взвешивая каждое слово:

— Не я. Он. Да, Он, так будет правильнее. Он наказывал за грех, за грех, который его породил. Который он должен был истреблять. Тех, кто потакал своей похоти, он казнил и отправлял в Средоточие.

— Куда-куда? — переспросил доктор.

— Средоточие, — повторил Матей. — Это место, которое было в начале всего и откуда все произошло. По крайней мере, Он так думал. Туда же, в это Средоточие, все возвращается после смерти. Даже то существо, которое создало Похоть и впустило его в мир, пришло оттуда и туда же должно было однажды вернуться.

— Вы говорите о боге?

О боге, конечно. Морару усмехнулся про себя. Перед глазами снова возникла горная дорога, выезжающая из тумана машина и голос Фишмана: «Мир после бога», интересно, каким он будет?». Они говорили о его новом романе, для которого Марк уже заказал обложку: маленький мальчик, окруженный культистами, злобные тени, тисненые серебром буквы, складывающиеся в название. «Мир после бога». Это была единственная тема, на которую Морару мог спокойно разговаривать, пока они ехали в больницу… Но откуда они ехали?

Матей почувствовал, что у него вспотели ладони. Память, притупленная уколами, хоть и восстановилась, но какие-то моменты все еще тонули в непроглядном тумане. Совсем как их с Марком автомобиль на той горной дороге.

— Матей?

Морару понял, что нужно что-то сказать доктору, что-то связное.

— В сне не было такого понятия, как бог, — Матей потянулся за сигаретой. — Похоть мало о нем думал, а если и думал, то именовал его Отцом.

— Занятно, — Кровин чуть подался вперед, будто бы нащупал интересующую его ниточку в разговоре. — И все это вы знали уже в момент первого сна? С самого начала?

— Нет, доктор. Я понял, что знаю это, когда проснулся.

— Я правильно понимаю, что, когда вы проснулись, у вас в голове была сформирована некая мифология выдуманного мира? Это могло быть как-то связано с книгой, над которой вы работали?

— Вряд ли. Книга, над которой я работал, была философской драмой о взрослении, прощении, принятии себя. Да, со сценами жестокого, местами даже порнографического характера, но без фэнтези. А сны были страшной сказкой в чистом виде, в котором существует некий творец и подобие рая, именуемое Средоточием. В моей книге ничего такого и близко не было.

Доктор Кровин задумчиво почесал подбородок.

— Допускаете ли вы, что тема взросления в книге и фигура Отца в этом сне были как-то связаны?

— Я знаю, о чем вы подумали, — с какой-то усталостью в голосе сказал Морару. — Думаете, у меня были проблемы с отцом? Что я так его и не простил за что-то? Что до сих пор чувствую обиду за все его экзекуции, за то, что он хотел сделать меня кем-то, похожим на себя, против моей воли?

— А все это имело место? — с неподдельным интересом спросил доктор, но Матей был вынужден его разочаровать.

— Нет, — твердо ответил Морару. — Мой отец был прекрасным и добрым человеком, который всегда был рядом, когда был нужен. Да, мне его очень не хватает. Потому что это был единственный человек, который оставался на моей стороне даже в тех случаях, когда я был трижды неправ.

Ой, — хмыкнул голос в его голове. — А почему мы никогда не разговаривали об этом удивительном человеке?

«Потому что я не хотел».

Врешь.

«Отъебись».

— Я не пытался оскорбить память о вашем отце, — примирительно сказал доктор Кровин. — Простите, если мои слова чем-то вас задели. Я просто пытаюсь найти нужные ниточки, чтобы увязать сны, которые вас сюда привели, с чем-то реальным. К несчастью для большинства, первопричины их проблем как раз связаны с детством, взрослением, родителями.

— Я не хочу устанавливать связи снов с реальностью, — каким-то не своим голосом произнес Морару. — И копаться в первопричинах тоже не хочу.

Эльдар Кровин угрюмо поджал губы.

— А чего же вы хотите?

Морару вспомнил то утро, когда ему приснился последний кошмар. Вспомнил, как он вышел из съемного домика на берегу озера в одних трусах, мокрый от пота, с дрожащими от страха руками.

— Я хочу перестать бояться, — честно сказал он. — Я боюсь уснуть. Боюсь увидеть продолжение этих снов. Боюсь, что, если увижу, то уже не проснусь или окончательно сойду с ума. И я не уверен, какой вариант хуже.

Эльдар Александрович задумчиво провел пальцем по дужкам очков. За окном тем временем стало совсем темно, несмотря на ранее утро. Грозовые тучи все-таки добрались до стен Санаториума и разродились проливным дождем, шум которого заполнил весь кабинет от входной двери до книжных полок за спиной доктора Кровина.

— Хорошо, — произнес, наконец, доктор, не обращая на шум дождя никакого внимания. — Четко сформулированный запрос — это хорошо. Вы не против продолжить?

— Не против.

— Тогда расскажите, о вашем первом пробуждении.

Морару хотел было спросить для начала, где включается свет, но передумал. Ему отчего-то нравились этот утренний полумрак кабинета, шум дождя за окном и темные очки слепого психиатра напротив. Он достал из пачки очередную сигарету, зажигалка чиркнула, на секунду придав лицу доктора Кровина какие-то зловещие черты. Затянувшись, Матей начал рассказывать:

— Я проснулся от собственного смеха. И тут же ринулся в ванную. Мне казалось, что я до сих пор горю. Но, как понимаете, все было в порядке. Потом пришла боль. Будто мне вбили в голову раскаленную кочергу и начали выкручивать мозги. Представьте, доктор, что вы прожили жизнь, полноценную жизнь, и вот вы на смертном одре. Тьма накрывает вас, потом яркий свет… и вы просто просыпаетесь, потому что это был сон. Вот так, вся ваша жизнь была простым сном. Но вы помните все о ней, каждый день, каждое чувство, каждого человека, каждое событие и каждую мысль, когда-либо отложившуюся в мозгу. И вся эта память о жизни, прожитой во сне, пытается уместиться в одной одуревшей голове по соседству с вашей настоящей памятью. Чувства, нервы, образы, все ощущения, которые вы испытывали во сне и наяву. Все это переплетается, путается, пытается найти свое место в клетках серого вещества. И это больно, доктор. Это очень больно.

— Так больно, что при воспоминании об этом у вас до сих пор дрожат руки?

Доктор произнес это таким спокойным тоном, что Морару не сразу понял, что он имеет ввиду. С легким недоумением Матей посмотрел на пляшущий огонек сигареты, зажатой между пальцами, и легкий холодок пробежал по его спине. Потому что слепой доктор кое в чем ошибся. Руки Морару не дрожали. Они тряслись.

— Откуда вы?..

— У слепых людей свои фокусы, — просто ответил доктор. — Но я рад, что мои чувства меня не обманули. Потому что такой физиологический след может о многом нам рассказать.

— Например?

— Например о том, что эта боль была настоящей. Не знаю, чем она была вызвана, ведь боль не совсем мой профиль. Но в одном я уверен точно. Только настоящая боль может вызывать физические проявления при воспоминании о ней.

С этими словами доктор выключил диктофон, словно ставя точку в их разговоре.

— Предлагаю ненадолго прерваться, — сказал он. — Вы голодны? Хотите перекусить?

Морару хотел было ответить «Нет», но его живот предательски заурчал. Доктор Кровин улыбнулся, достал из кармана маленький кнопочный телефон, быстро набрал номер.

— Алло, Настенька. Настенька, зайдите ко мне, пожалуйста. Матея нужно проводить на завтрак. Да. Да, узнайте потом, согласится ли он продолжить и сообщите мне. Нет, скажите Зорину, что в эти выходные его подменить некем. У нас пациент, очень важный, так ему и передайте.

Кровин повесил трубку, и в кабинете ненадолго воцарилось молчание. Дождь за окном не прекращался, но в темно-сером полотне неба уже виднелись далекие светлые прорехи. «Скоро дождь закончится, — подумал Матей. — Интересно, сколько раз мне еще придется приходить в этот кабинет?» На секунду его охватило легкое волнение. Он представил себя запертым в комнате с мягкими стенами и кричащим что-то нечленораздельное равнодушным к нему санитарам.

О, как нам это знакомо, правда? Давай расскажем доктору о нас с тобой, о том, как мы весело проводили время.

«Нет, я хочу всего лишь разобраться с этими снами. Они мешают жить, а ты нет».

Ой, милый, я тебя люблю, ха-ха-ха.

— Как вы себя чувствуете, Матей? — спросил доктор Кровин, прерывая молчание.

— Очень странно, — признался Морару. — С одной стороны, я рад, что могу наконец-то поговорить о своих снах с кем-то вроде вас. С другой стороны, я боюсь, что меня снова запрут в палате, привяжут к кровати и…

— Снова? В прошлый наш разговор вы не упомянули, что уже обращались за психиатрической помощью.

— Простите. Я плохо помню день приезда. Все как в тумане. Может, я и правда забыл упомянуть. Или испугался, что, узнай вы об этом, то решите, будто сны — просто новые проявления старой болезни. И не увидите в них какой-то проблемы.

Малыш, это было бестактно.

— Извините, — тут же спохватился Морару. — Я не хотел вас оскорбить.

— Ничего страшного, — махнул рукой Кровин. — Я и сам иногда люблю пошутить про свое зрение. Я ведь родился таким. И не просто слепым, а совсем без глаз. Так что, в какой-то степени, шутки про то, что «доктор Кровин не видит проблем» родились вместе со мной.

Матей представил себе кричащего, окровавленного, безглазого младенца и его передернуло.

— Хотите взглянуть? — неожиданно спросил доктор. — Вам, как писателю это может быть интересно.

Стук в дверь избавил Морару от необходимости отвечать на это странное предложение.

— Ну и темень, — сказала Настя, заглядывая внутрь.

Она щелкнула выключателем, в кабинете стало светло, и Матей сразу почувствовал себя легче.

— Ну что ж, — доктор Кровин поднялся с кресла, — если после завтрака вы захотите продолжить наш разговор, я всегда в вашем распоряжении.

— Если? — переспросил Морару.

— Матей Эдгарович, — улыбнулся доктор, — в Санаториуме все происходит только с согласия пациента. Вы будете находиться здесь так долго, как захотите, и интенсивность вашей терапии зависит исключительно от вашего желания. Поэтому, возвращаясь к нашему разговору, никто вас запирать и привязывать не станет, если вы, конечно, сами не попросите. Если же, выйдя из кабинета, вы решите выписаться, то никто не будет вам препятствовать. Хотя проблему мы, разумеется, в таком случае решить не сможем.

— Я понял, доктор.

— Тогда хорошего вам дня.

Анастасия вывела его из кабинета Кровина обратно в холодно-серое убранство Санаториума, оставив позади роскошь золоченых портретов, дорогих книг и мореного дуба.

— Настя, разрешите спросить?

— Да, конечно, — улыбнулась она.

— Зачем слепому доктору в кабинете все эти картины, оружие и книги?

— Это осталось от прошлого главврача, — объяснила она. — Очень странный был мужчина, даже имя было необычное. Закария. И в один день он просто пропал, оставив все свое добро. Мы долго ждали, что появятся его родственники или наследники, но никто так и не объявился. А доктор Кровин решил ничего в кабинете не менять, оставил все как есть.

Они вновь пересекли анфиладу однотипных комнат Санаториума и свернули на лестницу, которую Морару в прошлый раз не заметил.

Точно не заметил, малыш? Или ее тут не было? Голос в голове буквально сочился иронией. Но Матей не обратил на него никакого внимания.

— А прошлого главврача так и не нашли? Неизвестно, что с ним случилось? — спросил он у медсестры, когда они миновали два лестничных пролета.

— Любопытно, что вы спросили, — отозвалась Настя. — Как раз перед вашим приездом была ревизия в отделе кадров. Так вот, личное дело доктора Закарии испарилось вместе с ним, будто его и не существовало вовсе. Так что нет, никто не знает, где он и что с ним случилось.

— Прямо как в романе, — улыбнулся Матей.

— В вашем? Простите, я не читала.

— Нет, — он покачал головой. — Просто интересный сюжет получился бы. Необычная психиатрическая клиника, родившийся слепым главврач и его предшественник, таинственным образом исчезнувший вместе с личным делом.

— Что я могу сказать, — хмыкнула Настя, стряхнув со лба непослушную прядь огненно-рыжих волос, — добро пожаловать в Санаториум. При первом знакомстве он кажется странным, но если привыкнешь, это чувство уходит. Он как живой человек, Матей Эдгарович, его нужно узнать получше.

Столовая Санаториума, располагавшаяся двумя этажами ниже его палаты, встретила Морару приятным запахом кофе. Матей думал, что увидит здесь других пациентов, однако просторное помещение с одинаковыми серыми столиками вдоль стен было абсолютно пустым. Только из кухни, вход в которую располагался в дальнем углу зала, доносились звуки готовки и звон посуды, подсказывающие, что в Санаториуме все-таки есть и другие люди, кроме него, Насти и доктора Кровина.

— А где все? — спросил Морару, окидывая взглядом помещение.

— Все? — по голосу Насти было похоже, что она не поняла вопроса.

— Другие пациенты, — пояснил Матей.

— А, вы про это. Сейчас вы единственный наш пациент.

Да ну, звучит как бред. И в этот раз Матей полностью согласился со своим мысленным собеседником.

— Как такое возможно? Это же частное заведение, тут должны быть пациенты, которые платят деньги, чтобы вы получали зарплату, закупали лекарства и прочее.

— Если бы это была обычная клиника, то да, все верно. Но Санаториум — это своего рода гостиница, а у каждой гостиницы есть мертвый сезон. Сейчас лето, — уточнила Настя. — Летом у нас тихо. Потенциальные пациенты предпочитают решать свои проблемы где-нибудь у моря с бокалом шампанского и ложкой икры.

«Лето? Ну да, точно, сейчас же июль».

Да хоть август, все равно это звучит как бред. Я ей не верю.

— Ничего, — продолжала Настя, — придет осень, начнется тоска, и депутаты с народными артистами станут приезжать каждую неделю.

— То есть, — попытался подытожить Матей, — все это только для меня: столовая, повара, терапия, лекарства, — он помедлил и добавил, — и вы?

— Да, — медсестра улыбнулась ему, но с какой-то едва уловимой издевкой. — Поэтому ваше пребывание у нас и стоит пятьсот тысяч в сутки.

Внутри у него что-то неприятно щелкнуло. Нет, озвученная сумма ничуть не смущала Морару, просто с каждым Настиным предложением его нахождение в Санаториуме выглядело все более подозрительным. Как и сам Санаториум.

Тебя не смущает сумма? Ау, малыш?

Он не ответил голосу, решив, что позже позвонит Марку и все выяснит.

— Что ж, Настя, тогда самое время позавтракать.

— Да, конечно, — кивнула Настя и крикнула: — Игнат!

Из кухни показалось одутловатое лицо с кустистыми бровями. Парень лет двадцати-двадцати пяти, рослый, крепкий, облаченный в красную форму и ослепительно-белый фартук.

— Чего, Насть? А, — спохватился он, увидев медсестру в компании Морару, — извините. Секунду.

Лицо скрылось. Матей сел за ближайший столик и вопросительно посмотрел на Настю.

— Составите мне компанию?

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась она. — Вот возьмите.

Она сунула руку в карман халата, достала оттуда странный маленький пульт с одной-единственной кнопкой и протянула его Морару.

— Как позавтракаете, нажмите на кнопку, я спущусь и провожу вас.

— Куда?

— Куда хотите.

Обескураженный таким ответом, Морару не успел ничего ответить перед тем, как медсестра скрылась за дверью столовой, оставив его одного.

Глава 4

— Было бы все так же просто, как в книжках из Вторичных миров, — задумчиво сказала Нора. — Выбил у них из рук волшебную палочку, и они сдаются. Так нет же, сопротивляются до последнего.

— В каких книжках? — с интересом спросил прыщавый юнец, собиравшийся ее протезировать.

— Неважно. Есть сигареты?

Она с неподдельным интересом изучала то, что осталось от ее левой руки. Кто бы мог подумать, что безымянный громовержец бросится на нее с топором — обычным грязным топором — после того, как она сожжет его посох. Удар пришелся аккурат в запястье, отчего кисть теперь забавно болталась на тонкой полоске, состоящей из жил, мяса и окровавленной кожи. Саму рану обработали каким-то застывающим составом, перед этим убедившись, что заражения, о чудо, нет. Боли тоже не было. Крауд, конечно, посредственный целитель, руку он не смог бы восстановить при всем желании, но в плане обезболивания ему не было равных, особенно когда его нос перебарщивал с порошком. Нора не знала, что входило в состав этого порошка, но пах он скверно: сырым железом, мокрой шерстью и прелым деревом. Крауд и ей предлагал втянуть пару дорожек — для «ясности ума», как он утверждал, — но она отказалась, предпочитая травить свой организм более знакомым способом.

— Мать твою, есть сигареты, я спрашиваю?

— В тумбочке, — буркнул прыщавый, не отрываясь от работы.

Половину его лица скрывала железная маска с горящим желтым глазом. От левого виска за спину тянулся толстый кабель, врезанный в блок питания между вторым и третьим позвонками. Грубая работа, любительская, не чета шедеврам Средоточия. Впрочем, чего она хотела, когда решилась на замену руки в этом умирающем месте на самой окраине обитаемого мира.

— Так-с, — она и не заметила, как юнец крохотными ножницами окончательно отделил кисть ее левой руки от тела. — Возьму с собой, чтобы подобрать протез по размеру. И надо бы взять анализ крови на всякий случай. Свежей крови.

— Делай, что надо, — просто сказала Нора, которую вся эта процедура уже порядком измучила.

Пара стеклянных шприцев наполнились ее кровью, и юнец удалился, с улыбкой поглядывая на отрезанную девичью кисть.

— И даже не думай ею играться! — крикнула Нора вслед, но желтоглазый этого, скорее всего, не услышал. Или сделал вид, что не услышал.

Комната была наполнена бесконечным потоком самых разнообразных звуков. Гудение компьютеров, скрежет металла, пулеметные очереди механических пальцев по клавиатурам, шелест бумаг, тихое переругивание операторов. Если закрыть глаза и не смотреть на изуродованные техникой тела окружающих ее людей, можно было даже почувствовать себя в безопасности.

Нора зубами стянула перчатку с правой руки, достала из тумбочки сигареты, сунула одну в рот и крепко сжала белый фильтр зубами. Она ненавидела сигареты с белым фильтром. Они вызывали в ней странное, необъяснимое отвращение, связанное скорее с белым цветом в целом, чем просто с белыми фильтрами. Белый — цвет Гильдии магов, этих Тронутых Бездной ублюдков, или просто «гильдонов», как в Средоточии презрительно называли сторонников ренегата Ламберта. Гильдонов, из-за которых она лишилась всего: детства, семьи, невинности. А теперь еще и руки.

— Вот Канонир сейчас удивился бы, — пробормотала она, — увидев, что я курю такое.

Но он не удивится, оборвала себя Нора, он больше ничему никогда не удивится. Старик Канонир, считающий, что курить можно исключительно трубку, вместе со своей дурацкой ухмылкой остался там, на поле боя. Мертвый, холодный, раздавленный всмятку.

Они знали, подумала Нора, знали, что к такому терраморфу, как он, не подобраться по земле. Десятки раз она наблюдала за тем, как Канонир поднимал в воздух громадные комья земли, ослепляя гильдейских драконов; как вызывал пыльные бури, прикрывая наступление имперской пехоты; как обрушивал куски гранита на головы ничего не подозревающих магов. И делал он это легко, играючи, не выпуская изо рта любимой бриаровой трубки. Канониру не нужны были ни палочка, ни посох, ни любой другой усилитель магии, будто он был порождением самой земли, которой повелевал. Поэтому два гильдейских криоманта просто сбросили на него сверху пару ледяных глыб перед самым началом той внезапной атаки.

— Дай огня, — сказала Нора. — Эй, Крауд! Дай огня, я тебе говорю.

Крауд оторвался от дорожки порошка, которую заботливо выстраивал армейским ножом на соседнем столе, и неодобрительно глянул в ее сторону. Выглядел он неважно: некогда мощное тело оплыло от невоздержанности, густая шевелюра изрядно поредела, лицо было красным и одутловатым.

— Сама запали, — буркнул он.

— Если бы я могла, то не просила бы тебя, дерьмо ты наркоманское. Ты ж меня залил анальгетиками по самые гланды.

— Хамло ты, поджигательница, всегда ей была и навсегда ей останешься.

Ворча что-то себе под нос, он с неохотой поднялся с места, нашарил в кармане зажигалку и дал Норе прикурить. Затянувшись горьким дымом, девушка вдруг почувствовала себя очень уставшей.

— Легче? — с едва уловимой заботой в голосе спросил Крауд.

— Угу.

— Знаешь, — Крауд тоже достал сигарету и закурил, — я бы очень сейчас хотел нанюхаться порошка и пускать пузыри под столом, но мне вдруг так захотелось тебя спросить: почему ты пришла ко мне?

— Никого ближе не оказалось, — уклончиво ответила Нора, делая вид, что изучает свое новое убежище.

Она сидела на импровизированном операционном столе в просторном подземном гараже, сверху донизу нашпигованном электроникой, техникой, запчастями и инструментами для изготовления протезов. На отштукатуренных стенах висели телевизоры, показывающие данные наземных радаров, за которыми следили прокуренные насквозь юнцы, так или иначе подвергнутые роботизации. Хотя, подметила Нора, волшебства в них было куда больше, чем техники, кто бы не утверждал обратного. Алхимические растворы бежали по искусственным венам протезов, философские камни вместо обычных батарей и аккумуляторов обеспечивали их энергией, а некоторые тела и вовсе выглядели целыми только благодаря магии крови, удерживающей их от разложения. Они называли себя юнкерами, эти беспризорники. Сироты, которые оказались не нужны ни одной из сторон в громыхающей Гражданской войне. Юнкера ни с кем не воевали, просто выживали и зарабатывали, как могли. Им было все равно, кто перед ними: гильдон, имперец, маг, работающий на имперцев или человек, работающий на гильдонов. Каждый мог прийти сюда и получить помощь. За определенную цену, разумеется.

— Ближе не оказалось? — переспросил Крауд и вдруг расхохотался. — Врешь. От места вашей драки до моего дома целых три квадрата. Три квадрата, на которых полно Тронутых Бездной гильдонов, мечтающих поймать такую ищейку, как ты. Поймать, изнасиловать, а потом устроить ей показательную казнь. Три квадрата, с почти отрезанной рукой, — уточнил Крауд. — А до ближайшей армейской базы всего один почти безопасный квадрат. Всего один, Нора. Так почему ты пришла сюда?

Нора не отвечала.

— Молчишь? Ну так я тебе скажу. Ты, милая, профукала двух армейских магов, целый взвод штурмовой пехоты и один танк. И не делай такого удивленного лица. Я был бы не я, если бы не следил за тем, что происходит на линии фронта. Это, так сказать, анализ рынка.

— Ты бредишь, старик, — не очень уверенным голосом произнесла она.

— Отнюдь, — в глазах Крауда на мгновение промелькнуло сочувствие. — Ты пришла ко мне, потому что люди Средоточия отправили бы тебя под трибунал, а Тронутые Бездной никогда бы не простили тебя за то, что ты не присоединилась к их восстанию, а наоборот — помогала выслеживать своих же сородичей-магов. Поэтому ты здесь.

— Если ты все знаешь, — Нору немного качало от количества анальгетиков в крови, но она старалась смотреть Крауду прямо в глаза, — то зачем спрашиваешь?

Тот пожал плечами.

— Мне просто стало интересно, соврешь ты или нет. Ты в дерьме, девочка, и, раз ты здесь, в моем доме, то, пожалуйста, не ври мне больше. Во всем Средоточии я единственный, кто может тебе хоть как-то помочь.

Он посмотрел на нее с какой-то грустной улыбкой, отчего внутри у Норы все сжалось. Крауд был прав: сложившаяся ситуация, мягко говоря, не сулила ей ничего хорошего.

— А вот и Гарбин, — заявил Крауд, кивая в сторону желтоглазого юнца, вернувшегося к ее столу с продолговатым свертком и парой распечатанных листов, на которых Нора разглядела таблицы с какими-то цифрами. — Показывай, что там у нее.

Парень протянул Крауду листки, тот быстро пробежался по ним глазами и кивнул.

— Можно делать.

— Протез я бесплатно ставить не буду, — сказал Гарбин, обращаясь к Норе.

Она несколько отрешенно посмотрела на культю и спросила:

— Сколько?

— Не сколько, а что, — поправил ее юнец и желтый искусственный глаз хитро сузился.

— Не выросло у тебя еще, чтобы так на меня смотреть, — отшила его Нора, подумав, что лучше уж ходить с культей, чем быть трахнутой этим уродом.

— Много о себе думаешь, магов выкидыш, — фыркнул тот, его глаз вернулся к нормальным размерам. — Поставлю протез в обмен на вашего громилу.

— Эдгара?

Гигант Эдгар не дотянул до Краудова убежища всего несколько минут. Сколько не просила Нора, он продолжал поддерживать силовое поле, скрывающее их от гильдейских радаров. Глупый Эдгар, добрый глупый Эдгар. Она иногда приходила к нему в палатку по ночам, просто потому что ей нужно было с кем-то спать, получать удовольствие, которого в этом мире осталось так мало. А он, дурак, влюбился в нее. «Я знаю, ты против, — говорил он иногда. — Но это дает мне сил». Кто знает, может именно поэтому ему удалось скрывать их так долго от гильдонских разведчиков («Три квадрата, на которых полно Тронутых Бездной гильдонов, мечтающих поймать такую ищейку, как ты», — прозвучали в голове слова Крауда). Но одной любви оказалось недостаточно. Нора видела, как он замер перед самым входом в Краудову Пустошь, как налились кровью его глаза, а доброе лицо исказила страшная гримаса боли. Боли от начинающих каменеть органов и засыхающей в венах крови. Вот тебе и вся любовь, Эдгар, грустно подумала она, когда люди Крауда оттаскивали его труп в холодильное отделение двумя этажами ниже.

— Зачем тебе мертвое тело? — спросила Нора, прекрасно понимая, что никакой из ответов ее не устроит.

— Попробую робота сделать, — как ни в чем не бывало сказал Гарбин. — Ваши трупы нынче стоят очень дорого, а я всю жизнь мечтал сделать биоробота из мага. После смерти тела Сущность живет еще пару-тройку часов, так что, думаю, успею. Если ты не будешь упираться.

Выжечь бы ему легкие, подумала она, схватить его за поганый язык и пустить волну пламени, чтобы все его паршивое нутро превратилось в пылающий ад. Возможно, если бы не анестезия, она так бы и сделала, не справившись с эмоциями, перечеркнув все, ради чего добрый глупый Эдгар отдал свою жизнь.

— Он твой. Делай с ним что хочешь.

Юнец кивнул.

— Есть только одна проблема.

— О боги, не заставляй тебя ненавидеть, — взмолилась Нора. — Что еще?

— У нас проблема с кистевыми протезами, — желтый глаз старательно смотрел куда-то в сторону. — Если отрезать еще чуть-чуть, то можно бы…

— Режь быстрее и не еби мне мозг.

Пока Нора прикуривала новую сигарету от старой, Гарбин настроил пилу и быстрыми движениями укоротил ее левую руку до локтя. Девушка даже не посмотрела на это, хотя вокруг операционного стола собрался с десяток любопытных юнкеров. А вот Крауд и не думал следить за операцией. Он стоял, внимательно изучая листки, которые принес Гарбин, то улыбаясь, то мрачнея, то разговаривая сам собой, беззвучно шевеля губами.

Отправив обрубок руки в стоящее рядом мусорное ведро, юнец обработал рану мазью, развернул сверток, лежащий все это время под столом, и извлек на свет черную блестящую руку с длинными пальцами. По виду она была несколько толще, чем ее настоящая рука, выглядела внушительно и тяжеловесно.

— Тебе нужно лечь, — желтоглазый достал из ящика еще пару деталей с кучей торчащих проводов. — Анестезия еще работает?

Нора посмотрела сначала в желтый глаз, потом на окурок в правой руке, и, недолго думая, ткнула угольком себе в левое плечо.

— Работает.

Однако же, когда блестящую черную руку соединяли с нервными окончаниями, даже Краудова анестезия не спасла Нору от болезненного удара, прошедшего от руки через шею, аккурат в левый висок.

— Сука! — заорала она во всю глотку, ухватившись здоровой рукой за край операционного стола.

— Приятно познакомиться, меня зовут Энви Гарбин, — улыбнулся Гарбин, закручивая гайки на протезе. — Может выпьем водочки, когда я закончу?

— Кофе, — сквозь зубы процедила Нора, чувствуя, как боль буравит ее мозги, — я пью только кофе. С молоком. Блядь! И двумя кусочками. Сука! Сахара.

— Ишь чего захотела, — рассмеялся Крауд, подходя к столу с грязной банкой в руках. — Чистый спирт, девочка, настоящее царское пойло. Будешь?

— Иди в жопу! — заорала девушка, когда ее накрыла очередная волна боли.

— Если только в твою, — хмыкнул Крауд, отхлебнул из банки и удалился к своему столу, на котором его ждала незаконченная дорожка любимого порошка.

Когда последний болт в протезе был наконец-то закручен, желтоглазый юнкер посмотрел на девушку и присвистнул: Нора была нежно-салатового цвета.

— Ты как? В порядке.

В ответ Нора странно дернулась и ее вырвало.

— А чтоб тебя, — чертыхнулся Гарбин, стряхивая с фартука ошметки блевотины, и тут же испуганно вскрикнул.

Черные металлические пальцы сомкнулись на горле юнца и принялись сдавливать его с непоколебимой решительностью гидравлического пресса. Сама Нора сидела неподвижно, согнувшись пополам, отчаянно сопротивляясь рвотным позывам, и совершенно не представляла, что творит ее левая рука. Когда она подняла глаза на Гарбина, тот был уже мертв. Девушка отшатнулась в ужасе, пальцы протеза разжались, и юнкер мешком свалился на пол. Желтый глаз вспыхнул от удара головы о каменный пол и погас.

— Я… я не… — затравленно озираясь по сторонам бормотала Нора.

Но юнкерам, похоже, не было никакого дела до смерти товарища. Они постояли немного, посмотрели и разошлись по своим делам.

— Ты не виновата, — раздался у нее над плечом спокойный голос Крауда. — Гарбин дурак, если забыл, что после монтажа новые конечности могут среагировать на любое подсознательное желание своего владельца.

Он присел рядом, не обращая внимания на труп и заблеванный пол, взял в руки ее протез и внимательного его осмотрел.

— В принципе, сделано добротно, — одобрительно кивнул он. — Неделю поболит и все будет нормально. Но полноценно слушаться тебя она будет только через месяц, так что будь осторожнее в своих желаниях.

— Спасибо, — тихо сказала Нора.

— За что? — с неподдельным удивлением спросил Крауд. — Гарбин, — он кивнул на труп, — был моим подмастерьем. Так что тело твоего громилы заберу я. Это будет честная сделка. А теперь, если не против, я бы хотел поговорить с тобой наедине. Составишь мне компанию за чашкой чая, когда очухаешься?

Нора тряхнула головой, посмотрела на труп мальчика под ногами и ее снова вырвало.

— Ты что же, оставишь его лежать просто так? — спросила она Крауда, вытирая губы — Как мешок с мусором?

— Поверь, через пару минут от него ничего не останется. Что-то разберут на запчасти, а плоть кинут в экстрактор, чтобы добыть немного Бездны из его Сущности. Даже после смерти Гарбин как следует послужит нашему делу.

— Господи, Крауд, — выдохнула Нора. — Каким же дерьмом ты тут занимаешься.

Тот улыбнулся.

— Дерьмом, которое, возможно, однажды спасет Средоточие.

Чуть позже они сидели в просторном помещении этажом выше того места, где лежало тело бедняги Гарбина и пили чай. Это место сложно было назвать кабинетом, скорее складом всякой рухляди, посреди которого стоял стол с двумя скрипучими креслами. Огромное окно, покрытое слоем пыли, открывало вид на бескрайние леса под сереющим рассветным небом.

— Как хуево все иногда бывает, — рассуждал Крауд. — Вот просто берет и, сука, случается, даже если этого никто не хотел и уж тем более не выбирал. Взять хотя бы наши три солнца. Тысячи лет все было нормально, а потом им вздумалось начать гаснуть, сраная Бездна принялась пожирать куски Средоточия, сумасшедшие маги, одуревшие от силы, объявили себя богами, развязали войну… И все это умещается в жизнь одного человека, меня то есть, который просто хотел нормально прожить свою жизнь. Или этот Гумберт, Герберт…

— Ламберт, его зовут Ламберт, — подсказала Нора.

— Да, ага, спасибо. Если бы не Тронутый Бездной Ламберт, этот новоявленный бог, никакой войны может и не случилось бы, не существовало бы Гильдии, империя Средоточия спокойно искала решение проблем с Бездной, а я был бы посредственным целителем, который увлекается химией и механикой.

— Весьма посредственным, — хмыкнула девушка, барабаня по столу новыми механическими пальцами.