18+
Миф о правах человека

Бесплатный фрагмент - Миф о правах человека

Объем: 76 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Мы не можем использовать «естественные права человека» или «теорию эволюции». Мы можем использовать только западные технологии.

— Председатель Mao

Существуют моды в одежде и музыке. Есть моды и в политике. Современная мода в политике во всём мире — это права человека: «Права человека есть идея нашего времени». Права человека нравятся всем. Но соблюдают их не все. Я берусь утверждать, что права человека, именно в качестве прав человека, никогда не соблюдаются. Так как прав человека в объективной реальности не существует, соблюдать нечего. Некоторые люди бывают достойны уважения, но не их воображаемые права.

Не верить в права человека сегодня зазорно. Известный социальный философ по имени Джоэл Фейнберг возмущён тем, что существуют, по его словам, «даже такие несусветные мизантропы, которые отрицают, что у кого-то на самом деле есть права». В числе мизантропов окажутся Платон, Аристотель, Конфуций, Иисус, Магомет, Фома Аквинский, Иоганн Готфрид Гердер, Эдмунд Бёрк, Уильям Годвин, Иеремия Бентам, Пётр Кропоткин и Фридрих Ницше. Приблизительно до последних 500 лет, вероятно, каждый должен считаться несусветным мизантропом, но, разумеется, Иисус Христос и князь Кропоткин, среди прочих, таковыми не считаются. Тем не менее, сочинения профессора Фейнберга воспринимаются как «масштабные и элегантные»: они «достигают беспрецедентной комбинации строгости, чувствительности и ясности». Подумайте только, что должны представлять из себя остальные философы.

I. Права человека как мифы

Права человека, по моему убеждению, относятся к области мифов. Они могут означать много всего — один учёный составил список из более чем пятидесяти определений мифа. Во многих определениях мифы — это своего рода предания. Это верно для первоначального значения, но я отступлю от него. Я бы отделил «миф» (убеждения) от «мифологии» (сказок). Вместо этого я объединю два других атрибута, взятых из разных научных традиций. Сказать, что нечто является мифическим, для меня — это сказать две вещи. Во-первых, мифы, вроде прав человека, — это убеждения, которые не являются фактами. Это мифы, в которые кто-то верит или раньше верил, но которые никогда не являлись правдой в том обычном смысле, в каком бывают правдивы утверждения.

Второй аспект мифа заключается в том, что он служит политическим функциям — в частности, для оправдания определённой социальной практики, общественного движения или институции. Это понятие антрополога Бронислава Малиновского о «мифической верительной грамоте» общин. Иными словами, «миф создаёт ощущение социальной принадлежности, ухищрение для социального контроля». Я бы развил эту мысль, добавив, что миф в качестве мотивации не ограничивается идеями, поддерживающими статус-кво. Он может служить верительной грамотой как для воображаемых, так и для реальных сообществ. Националистические мифы служили основанием для наций до их появления. Причина пролетарской революции связана с некоторыми мифами. Их смысл в том, чтобы обосновывать и стимулировать. Жорж Сорель прямо охарактеризовал всеобщую стачку как вдохновляющий миф для классово-сознательных революционных рабочих. Долгое время это было не так, отчасти потому — если сильно обобщить — что «институции, базирующиеся на элементах мифа, функционируют лучше, если миф этот не слишком осознан и не вызывает к себе слишком много вопросов». В этом смысле миф напоминает марксистскую концепцию идеологии.

Библия также содержит в себе много мифов. Миф о том, как еврейские жрецы «обнаружили» книгу Левит, которая, по случайному совпадению, наделяла большой властью еврейских священников. Это миф, потому что это неправда и потому, что он оправдывал власть священства, пока римляне не разрушили Храм в Иерусалиме в 70 г. н.э.

Евангельское предание также удовлетворяет этому критерию. Оно есть также миф о том, что Иисус Христос является Сыном Божьим и что Он воскрес из мёртвых. Это ложь, потому что Бога не существует; потому что воскрешение из мёртвых невозможно; и потому что идея Создателя Вселенной, имеющего сына, столь же смехотворна, как и мысль о том, что у него есть дядя. Вдобавок, мифическим это предание делает то, что оно функционировало, дабы оправдать власть нового священства, Римско-католической церкви и режимов во многих авторитарных государствах. В 1940-е годы была популярна книга, а в 1960-х — фильм о Христе под названием «Величайшая из когда-либо рассказанных историй». Я охарактеризовал это как «Величайшую из когда-либо проданных историй». В моём словоупотреблении это предание мифично и тоже является мифологией. Надеюсь, что когда-нибудь оно и останется только мифологией, вроде преданий о богах Олимпа. Когда исчезают мифы, начинается мифология.

Права человека являются мифом в двух отношениях, о которых я упомянул. Они не представляют объективной реальности. Они не верны в том смысле, как бывают верны факты, эмпирически. Они не верны в том смысле, как бывают верны математические факты, дедуктивно. Их не существует, или они существуют только в качестве самообмана. Но у них есть смысл. Весь смысл провозглашения прав человека — мотивировать или оправдывать действия человека. Вот почему мне нравится строчка комедийной актрисы Элейн Мэй. Она сказала, что этическая проблема ей нравится гораздо больше, чем проблема настоящая. Права человека — это этическая проблема. Хоть и парадоксально, но вот это тоже верно: «Права, говорил я, не дают оснований для действий, по крайней мере, не для людей, у которых есть основания действовать… Если в некоей ситуации я спрашиваю друга: „Что мне следует делать?“, а он отвечает: „Ты имеешь право сделать A“, это означает, что он вообще не даёт мне никаких советов, не рекомендует никаких действий». Здесь рушится связь прав и обязанностей, поскольку обязанности предписывают действия.

II. Естественное право и естественные права

«Права человека» — это современное название того, что раньше называлось естественными правами. В исторической перспективе эта идея сравнительно недавняя. В действительности она относится к Англии XVII века. В действительности она обрела свои очертания в конце XVIII века, особенно в Британии, Франции и Америке. Её сторонники пытаются вывести естественные права́ из естественного пра́ва. Естественное право также не существует в объективной реальности, но сама идея восходит к далёкому прошлому, как минимум, к четвёртому столетию до н.э.

И это забавно. Философы естественного права не замечали, что естественные права́ следуют из естественного пра́ва более 2000 лет. Аристотель этого не заметил. Стоики этого не заметили. Святой Фома Аквинский этого не заметил. Почему же так вышло? Эти парни не были дураками. Так откуда взялась эта идея естественных прав? Она восходит к идее субъективных прав. Откуда же ещё она могла произойти? Никто не задумывался о естественных правах до того, как были сформулированы субъективные права. Поэтому анархистский князь Пётр Кропоткин писал о «праве» как о «туманном слове, заимствованным у законников». Он был убеждённым сторонником естественной морали, но не естественных прав.

Субъективные права также являются продуктом истории, поскольку закон — это продукт истории. Вы не найдёте никаких субъективных прав в Библии, в Законах Хаммурапи или в Варварских правдах. Говорить, — как поступает один историк (не являющийся юристом) — что эти кодексы или, к слову, Римское право, защищая людей и имущество, предоставляли личные и имущественные права — это заблуждение. Там применялись положения о наказании или компенсации (неясно различимые) между частными лицами, но эти положения, вводящие в ранг закона обычаи, не давали никаких прав против государства. Древнегерманские нормы обычно не устанавливались государством, которое, по сути, едва существовало. Этим воображаемым правам также часто не хватало универсальности. Идея субъективных прав развивалась, особенно в Англии, из идеи феодальных привилегий. Но ведь права человека по определению являются всеобщими. Привилегии, по определению, являются особыми.

Этнографически неграмотные философы обычно делают явно ошибочные предположения о праве, правах и вообще социальной реальности. По словам Лейфа Венара, в его статье о правах, которая в целом очень хороша, «даже у самых слаборазвитых человеческих сообществ должны быть правила, определяющие, чтó некоторые имеют право говорить другим о том, что те должны делать. Такие правила подразумевают права». Это неверно от первого до последнего слова.

В «слаборазвитых» — безгосударственных — обществах обычно нет правил, определяющих, что у некоторых людей «есть право» приказывать другим что-либо делать, потому что никто не имеет права приказывать кому-либо делать что-либо. Это являлось бесконечным источником досады для колониальных завоевателей, потому что когда они говорили: «Проводи меня к своему вождю», т.е. к тому, с кем они могли бы иметь дело, — никто не понимал, чего они хотят. Империалисты находили «вождей» — потому что они хотели видеть лидеров — там, где их не было. Или империалисты выдумывали их. Иногда туземцы уступали колониальным властям, притворяясь, что согласны, когда правительство назначало местных жителей представителями власти, но не подчинялись им. «Вождём» мог оказаться деревенский дурачок. В праобщинах и племенных обществах, таких как нуэр, никто не подчиняется чьим-либо приказам: «Ни один нуэр никому не позволит отдавать ему приказ».

Вторая ошибка — философская, а потому ещё менее простительная у философа. Венар должен допустить, что там, где есть приказы, подкреплённые угрозами, там есть закон. Эта юридическая теория Джона Остина была вчистую развенчана Гербертом Хартом. Она не различает закон (например, запрет на грабёж) от преступления (например, совершение грабежа). Приказы, подкреплённые угрозами, вполне могли иметь место при возникновении права или, что ещё более правдоподобно, при происхождении государства, но закон имеет общность и постоянство, которых нет у случайных действий грабежа и разбоя.

Последняя ошибка заключается в предположении, что там, где есть приказы, подкреплённые угрозами, — или, по чуть лучшему определению, закон — там есть «права». Там, где есть права, существуют правила, поскольку права налагают обязанности. Но правила могут налагать обязанности, которые не влекут за собой соответствующих прав. Десять заповедей — правила, которые содержат основополагающие «не» — налагают обязанности на народ Израиля. Они не подразумевают, что израильтяне могут заявлять о своих правах перед Иеговой. Иов испытал это на собственной шкуре. Обязанности давно предшествуют правам. Они по-прежнему превосходят все права в каждой моральной или правовой системе.

Субъективные права реальны (хотя даже это было подвергнуто сомнению). Государством они не всегда уважаемы. Некоторые субъективные права соблюдаются редко. Будучи анархистским экс-адвокатом, я не пою хвалу верховенству закона и субъективным правам. Но субъективные права иногда могут пригодиться. Права человека не могут пригодиться никогда.

Права человека — это всего лишь претенденты на звание субъективных прав. Если они становятся субъективными правами, то они имеют значение — не потому что они являются правами человека, а потому что теперь они есть субъективные права. Не имеет значения, откуда они произошли. Если они не становятся субъективными правами, то теряют всякий смысл.

Даже если права человека прекрасны как идея, это не значит, что они существуют. Иеремия Бентам утверждал: «Причинами желания, чтобы существовали такие вещи, как права, не являются права — причина желания в том, чтобы установилось определённое право, не состоит в этом праве — нужда не является запасом — голод не является хлебом. Естественные права — это попросту несуразица, естественные и неотчуждаемые права — риторическая нелепость, нонсенс на ходулях». Даже Международный суд признал, что «права не могут считаться существующими только потому, что их наличие может показаться желательным».

Права человека вневременны и универсальны. И хотя в течение тысяч лет у всех имелись права человека, об этом никто не знал.

Вера в права человека далека от того, чтобы считаться всеобщей (что моя статья не только утверждает, но и демонстрирует). Даже само проникновенное произнесение фразы «права человека» не является универсальным, хотя мы подбираемся к этому моменту. В моей критике прав нет ничего сложного. На самом деле, меня критиковали за упрощение. Но если идея достаточно глупа, то острóта над ней пройдёт незамеченной. Я позволю Аласдеру Макинтайру выразить очевидное для меня: «Наилучшие резоны для столь прямого утверждения о несуществовании таких прав того же рода, как наилучшие резоны для утверждения, что не существует ведьм и единорогов: каждая попытка дать хорошие резоны для веры в то, что есть такие вещи, оканчивается неудачей».

Право человека может быть хорошей или плохой идеей в качестве идеи, в качестве проекта. Но это всего лишь идея. Здесь речь идёт о ценности, а не о факте. Она не описывает, а предписывает. Это идеал. Существует множество различий между «есть» и «должно быть». Философ Дэвид Юм явил (или возвестил), что вы не можете вывести должное из существующего. Его никто и никогда не опровергнул.

III. Этический релятивизм

Это касается морали в целом. Объективной морали не существует. Если бы она существовала, то все люди в мире приняли бы её, поразмыслив над ней хоть немного. Все в мире подчиняются законам силы притяжения. Всем известно, что два плюс два равно четырём; по крайней мере, никто не может сделать, чтобы равнялось пяти. Вы не можете нарушать законы природы, если подразумеваются научные законы. Но вы можете нарушать естественное право, если оно означает естественный нравственный закон. Ньютоновские законы тяготения не говорят: «Не сходи с утёса». Они только предсказывают, что произойдёт, если вы это сделаете. Поскольку естественное право не имеет эмпирической основы, «как блудница, оно доступно каждому. Нет такой идеологии, в защиту которой нельзя было бы апеллировать к законам природы». Ранние греческие натурфилософы были детерминистами, но они ссылались на научные «принципы», а не научные «законы». В эпоху Возрождения, в XVI и начале XVII века, настоящими учёными, такими как Галилей и Кеплер, это обдуманное словоупотребление продолжилось. Самая ранняя ссылка на физический закон — которая путала его с естественным правом — была сделана Рене Декартом в 1630 году. Научные законы Галилея, Кеплера и Ньютона носили описательный, а не предписывающий характер.

Нравственные законы проявляются или изобретаются, а не открываются. Конечно, они могут принести временную общественную пользу, но как писал Ницше:

Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, — но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде.

У понятия морали больше недостатков, чем у меня времени их идентифицировать. Моралей существует множество, и они обычно противоречат друг другу. Но у них есть как минимум одна общая черта. Мораль внушает вам делать то, что вы не хотите делать. И запрещает делать то, что вы хотите. Как выразился социолог Эмиль Дюркгейм, «специфическое свойство обязанности состоит в том, чтобы в известной мере совершать насилие над желанием». Философ Курт Байер писал, что «характерной чертой морали является требование существенных жертв». Шарль Фурье высказывался о «гневе моралистов, яростных врагов наслаждения».

Итак, вся суть морали — не допустить, чтобы вы были счастливы. И у неё это получается очень хорошо. Что меня озадачивает, так это то, почему мораль настолько популярна. Возможно, она и не так уж популярна. Это объясняет, почему она так часто игнорируется. По словам К. С. Льюиса, в мораль верят все — в одну и ту же мораль (которую он называет Законом Природы), хотя «никто из нас по-настоящему не следует Закону Природы». Неповиновение морали — это, как писал Жан Бодрийяр, отличительный знак свободы. Но, возможно, свобода не так популярна, как мне бы хотелось. По словам Теодора Адорно, «люди отказывались от свободы так долго, что теперь её значение снизилось, и людям она больше не нравится».

Универсального консенсуса в отношении нравственных ценностей не существует. Чем больше я изучаю историю и чем больше я изучаю антропологию незападных обществ, тем больше нахожу разнообразия моралей. Процитирую философа Джона Локка:

Если этот закон природы целиком и сразу запечатлевается природой в душах людей при самом рождении, то как же получается, что люди, все до единого обладающие душами, в которых якобы запечатлён этот закон, не приходят тотчас же, безо всяких колебаний к согласию относительно этого закона и не проявляют готовности повиноваться ему? Почему об этом законе они придерживаются столь противоположных взглядов, когда в одном месте нечто рассматривается как требование природы и здравого разума, а в другом — как совершенно иное, когда то, что у одних считается достойным, у других считается позорным, когда одни толкуют закон природы иначе, чем другие, третьи вообще не признают никакого, и все вместе считают его тёмным?

Его современник Блез Паскаль, который ни в чём не соглашался с Локком, согласился с ним в этом: «Три градуса широты переворачивают всю юриспруденцию, истина зависит от меридиана… Разумеется, естественные законы существуют, но этот хвалёный разум, сам извращённый, извратил и всё вокруг».

Если это было очевидно для евроцентричных белых гетеронормативных христианских буржуазных философов-мужчин в XVII веке, то насколько это очевидно сейчас! И всё же отказ от догмы морали широко считается ересью даже радикалами, которые не должны верить в ересь. В XIX веке Пьер-Жозеф Прудон возмутил европейских мыслителей, во-первых, объявив, что собственность является кражей, а во-вторых, став первым человеком в истории, назвавшим себя анархистом.

Но он также писал: «кто осмелился бы напасть на мораль?» Упразднить государство — ну, конечно. Упразднить собственность? Чёрт, почему бы и нет? Но — упразднить мораль? Как ты смеешь! Как писал Ницше: «достаточно послушать, к примеру, хотя бы наших анархистов: уж как морально они говорят, чтобы склонить на свою сторону!»

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.