Бесплатный фрагмент - Между светом и тьмой

Глава 1. Тень на пороге

Солнце, словно капля расплавленного золота, медленно стекало за горизонт, оставляя после себя лишь длинные, кроваво-оранжевые полосы, растёкшиеся по краям небесного купола. Оно уходило нехотя, как заядлый странник, которому ещё столько нужно сказать, но время уже истекло. Дневная жара, цепляясь за раскалённые камни, не сдавалась без боя — земля всё ещё дышала зноем, а воздух, пропитанный тягучими ароматами трав, словно стоял в ожидании чего-то неизбежного.

Однако с запада приходил ветер. Сначала робкий, неуверенный, он осторожно пробирался сквозь складки одежды, затем усиливался, проникая в самые глубины, касаясь кожи прохладными пальцами. Он нёс с собой облегчение, но и нечто большее — намёк, предчувствие, тихий голос перемен.

Дрога сидел у порога дома, привалившись спиной к нагретому камню. Его ладони покоились на коленях, а взгляд был устремлён в бескрайнюю голубизну, которая постепенно темнела, будто её медленно затягивала ночь. Он не моргал, следя за звездой, одинокой, последней в этом участке небосвода. Она сияла спокойно, неизменно, словно вечный дозорный на страже мироздания.

Этот свет горел здесь безостановочно уже почти шесть столетий. День за днём, ночь за ночью, он оставался неизменным, не подвластным времени. Казалось, даже сама природа привыкла к его присутствию, словно он был частью чего-то большего, чем просто далёкое небесное тело.

Дрога знал, что вот-вот, через несколько минут, эта звезда исчезнет. Она не угаснет, не вспыхнет в последний раз, а просто растворится в пустоте, став частью той самой тишины, что окутывала мир каждый вечер. Её исчезновение не принесёт тревоги — только лёгкий, едва уловимый холод в душе, как будто что-то, едва заметное, но важное, ускользает сквозь пальцы.

Его взгляд оставался напряжённым, внимательным, полным ожидания. Он ждал этого момента, знал его наперёд. Это было как дыхание, как привычка — как ритуал. Он видел эту картину тысячи раз, но каждый вечер звезда исчезала так, будто это происходило впервые. И каждый вечер, когда она исчезала, Дрога чувствовал нечто странное, что-то такое, чего не мог объяснить словами.

— Ну всё, сын, пора домой, — сказал отец, голос его был мягким, но твёрдым. — Дольше оставаться на улице нельзя, сам знаешь. Это уже не безопасно, да и ночь не за горами.

— Да, пап, иду, — едва слышно ответил Дрога, не отрывая взгляда от тающей звезды. Его слова едва звучали, как шёпот, сливаясь с приближающейся ночной тишиной.

Он сидел ещё несколько секунд, не двигаясь, поглощённый своими размышлениями, наблюдая, как звезда исчезает в тёмном своде неба. Когда же она скрылась окончательно, Дрога быстро встал и зашёл в дом. За его спиной отец молча закрыл дверь и запер ставни на окнах, привычным движением, как будто вся его жизнь была посвящена этим простым, но важным действиям. Мгновение спустя снаружи, как по мановению невидимой руки, наступила полная тьма. Даже свет от факелов, горящих у входа во двор, исчез, поглощённый темнотой, и лишь звук треска горящей пакли оставался отчётливым, пронизывающим, как очередной рассказ Эола, младшего брата Дроги.

Эол рассказывал, и его голос, низкий, с чуть хрипловатыми нотками, разливался в ночи, как неспешное течение реки, несущей в себе древние истории. На этот раз он поведал о загадочном отшельнике, что жил далеко на западе, в самых глухих чащобах, где лес становился таким густым, что даже солнечный свет с трудом пробивался сквозь переплетение ветвей.

История Эола, полная загадок и необъяснимых явлений, постепенно затягивала слушателей в свой водоворот. Дрога, уставший после долгого дня, сначала лишь краем уха улавливал слова, но вскоре позволил себе расслабиться. Он откинулся назад и перевёл взгляд на пламя. Огонь плясал в темноте, отбрасывая тени на их лица, то вырывая из темноты скулы, то пряча их обратно в полумрак.

Стоило ему сесть поближе к огню, как рядом тут же оказались его сёстры — Элена и Нира.

Элена, старшая, всегда пахла полевыми цветами. Неудивительно: с самого детства она помогала отцу на поле, собирая охапки свежих трав и цветов, которые потом приносила домой. Летом её руки пахли васильками и душистой ромашкой, осенью — терпкой полынью и высушенным клевером, а весной — первоцветами, что просыпались под тёплыми лучами солнца. Она умела составлять букеты так, что те не просто украшали дом, а словно вплетались в его жизнь, наполняя каждую комнату запахами полей, свободы, бескрайних небес. Вечером, когда дневные заботы оставались позади, она помогала Нире расставлять эти цветы по дому, подбирая для каждого уголка свой аромат.

Нира, младшая из сестёр, всегда следовала за Эленой, ловя её улыбки, её привычки, даже её запахи. Но в отличие от старшей, у неё были свои предпочтения — она выбирала не просто красивые цветы, а те, что могли быть полезны. Лекарственные травы, коренья, сушёные лепестки — всё это она хранила в маленьких холщовых мешочках, пряча их в деревянных ящиках или развешивая под потолком, чтобы запах долго не выветривался. Её руки, чуть шершавые от постоянной работы с травами, часто пахли мятой и зверобоем, а ещё — тёплыми маслами, которыми она растирала уставшие плечи брата, когда тот возвращался домой продрогший и вымотанный.

Дрога, заядлый рыбак, редко обходился без её заботы. Он мог подолгу сидеть на ветру, вглядываясь в воду, пока ночь не накрывала берег, и часто возвращался домой с пересохшим горлом и ломотой в костях. Тогда Нира без лишних слов заваривала для него отвар, пряный, горьковатый, но всегда спасительный. Иногда он сердился, морщился, отмахивался, но всё равно пил, ведь знал — на утро ему станет легче.

Теперь, сидя у огня, он чувствовал, как привычное тепло сестёр развеивает усталость. Их голоса, тихие, но наполненные жизнью, сливались с потрескиванием дров, а истории Эола казались ещё ярче, ещё живее, как будто и впрямь можно было увидеть этого отшельника, скрытого в тёмных чащобах.

— Проснулся он от какого-то шума, похожего на жужжание огромной мухи, — рассказывал Эол, его голос звучал загадочно, немного театрально. — Он взглянул в щель дверного замка — ну, конечно, не надеясь, что что-то разглядит… и вдруг он увидел…

Прежде чем Эол успел продолжить, с кухни послышался звук приглашающего голоса, звуки суеты — мама уже заканчивала расставлять посуду, а отец готовился поставить на середину стола огромную кастрюлю, которая источала запах, что провоцировал аппетит.

— Мам, ещё парочку минуток, тут такое! — сказала Нира, при этом жестами подчеркивая важность момента в рассказе.

Нира никогда не боялась темноты. Она с лёгкостью оставалась наедине с ночной тенью, и как только её отец рассказывал истории о давних временах, когда по ночам на небесах появлялось второе светило, и всё небо было усеяно звездами, она начинала танцевать и петь свою придуманную песню. Это была её особая песня о возвращении былых времён. Гнетущая атмосфера исчезала, уступая место весёлому смеху и подбадривающим крикам её братьев и её сестры.

— Ну так вот, выглянул он в щель, а там на улице, в кромешной тьме, он увидел сияющий шар, паривший в метре над землёй, — Нира сидела с широко раскрытым от удивления ртом. — И тут…

— Да, а потом старик Густаво увидел богиню ночи, которая ему сказала: «Не пей больше пяти кружек эля на ночь!» — с ехидной ухмылкой прерывал его Дрога, не выдержав и наконец вмешавшись.

— Не слушайте его, — с улыбкой добавил Эол, — он ведь с рыбами разговаривает. Так вот, Густаво, не веря своим глазам, подумал, что это ему чудится. В порыве паники он нырнул в ведро с водой, надеясь, что это поможет… и ...

— Ну что там? Мам, Эол опять меня напугать хочет! — вмешалась Нира, закрыв глаза руками старшего брата, в надежде, что продолжение истории не будет слишком страшным.

— Давайте дослушаем, — улыбнулся Дрога, с улыбкой подсаживаясь поближе к огню. — Иначе не будет конца!

— Нира! — строго сказала Элена.

— Хорошо, Элена, больше не буду, — кивнула Нира, сдерживая своё возбуждение. Эол сдержал паузу и продолжил:

— Так вот, шар продолжал медленно двигаться в сторону гор. Густаво глубоко вдохнул, готовясь ко всему, и открыл дверь...

— И он исчез? Что с ним случилось? — нетерпеливо спросила Нира, скрыв лицо в руках Дроги.

— Нет, он не исчез. И разум его остался при нём. В этот момент шар вспыхнул синим пламенем, ослепив его на секунду. Он подумал, что это конец. Его сердце колотилось, как барабаны на празднике восхваления Солнца. Но ничего не случилось. Открыв глаза, он увидел, как солнечные лучи спускаются с верхушек деревьев, и, как он сам говорил, потерял сознание.

— Мы с Дрогой нашли его на пороге дома, когда шли обменивать утренний улов, добытый нашим величайшим рыбаком, — с улыбкой добавил Эол, кланяясь с присущей ему детской искренностью. — На кролика, который, кстати, уже изрядно остыл, пока мы тут болтали!

— Нет, не остыл! Нира забрала его себе, теперь его зовут Люм, — сдерживая смех, ответила Элена, подмигивая.

Все мгновенно оглянулись на Ниру, которая, краснея, бросилась в объятия матери.

— Всё за стол! Сегодня у нас тушёный картофель с пряными травами и запечённая рыба, ах да, с нами будет ужинать Люм — ему достанется морковка, — после этих слов каменное выражение на лице отца сменилось безудержным смехом. — Морковка… с вами не соскучишься!

Глава 2. Золотой выбор

На этот раз Эол задержался в лесу дольше обычного. Сегодня он собирал драгоценные дневные ягоды — редкие плоды, которые «прятались» от взора остальных людей. Иным казалось, что увидеть их так же трудно, как и представить кролика, охотящегося на волка. И всё же он знал, где их искать.

— Пора домой, — вздохнул он, поправляя тяжёлую корзину на плече.

В лесу темнело быстрее, чем на открытых пространствах, и он понимал, что задерживаться было бы опрометчиво. Дорога через лес и обратно занимала большую часть светового дня и пролегала вокруг горы. Узкая тропинка виляла то влево, то вправо, словно подчиняясь капризам ручья или манящему аромату луговых цветов, которые тянулись к путешественнику, как будто звали его задержаться ещё ненадолго.

Ноги начали гудеть, когда Эол добрался до первого из тринадцати мостиков, ведущих в родную деревню. Корзина, доверху набитая ягодами, тянула вниз, вгрызалась в плечо.

— Нет, так не пойдёт, — пробормотал он себе под нос, решительно поправляя ремни, перетянутые через плечи. — Пойду напрямик.

Он повернул голову к горному склону.

— Через гору, — сказал он себе, словно проверяя, насколько решительно это звучит.

Слова прозвучали смело, но сердце его билось быстрее. Он знал, что этот путь опасен. Тайны и страхи окружали гору, и никто из его знакомых не решался подниматься на её вершину.

Когда-то, полвека назад, через неё ходили путники. Дорога через гору была короче и удобнее. Но затем начали пропадать люди. Сначала охотники, затем пастухи. А потом и те, кто отправился их искать. В конце концов сам барон этих земель, Альберто Первый, прозванный Благоразумным, издал строгий указ: любой, кто осмелится пересечь гору, будет казнён.

И хотя наказание теперь уже не применялось, его смысл оставался неизменным — гора не прощает ошибок.

Но времени не оставалось. Эол перевёл дыхание, поджал губы, собрал волю в кулак и сделал шаг вперёд.

Если он не донесёт ягоды до кладовой света до заката, они пропадут, рассыплются пылью, словно их никогда и не существовало. А деньги, которые Эол планировал выручить с продажи этих ягод, уже были распределены: большую часть средств он хотел потратить на строительство библиотеки, так как читать он любил больше всего на свете, а оставшиеся — на ремонт или даже покупку нового дома для родителей, который сильно обветшал за долгие годы.

— Что ж, говорят, что старику Густаво удалось-таки побывать на вершине горы и вернуться целым и невредимым, хотя и значительно поседевшим. Старик наверняка нёс какую-то ерунду про говорящие камни, лежащие вокруг золотого стола, заполненного невиданными яствами, — успокаивающе думал наш отважный герой. Но времени оставалось мало, и Эол отправился в путь.

Солнце ещё припекало его макушку, но холодный воздух уже подкрадывался к ногам — он пробирался под одежду, цеплялся за шею и запястья, будто проверяя, насколько далеко путешественник осмелится зайти.

Каждый шаг давался с трудом, и Эол решил передохнуть и немного перекусить, забыв, что все припасы закончились два часа назад. Осознание того, что следующий перекус будет ещё не скоро делало путь тяжелее. Корзины оттягивали плечи, воздух становился редким, и в какой-то момент он понял, что идёт, стиснув зубы.

— Только бы дойти, — выдохнул он, но губы уже пересохли, а в горле першило.

Он зачерпнул из бурдюка последние капли воды, но это не помогло. Губы стали липкими, а язык будто обернулся в тряпку.

Оставалось не более двух часов до захода солнца, когда Эол добрался до самого верха.

— Ох, как же хочется пить… — выдохнул он, усаживаясь на плоский камень. В животе предательски заурчало. — Ах, вот бы сейчас был кувшин молока… да с пряной лепёшкой…

Эол не успел до конца осмыслить свои желания, как перед ним возник золотой стол, сверкающий в лучах заходящего солнца. Он переливался мягким свечением, будто в его гладкой поверхности отражался не только свет, но и сама сущность удовольствия. Стол был забит до краёв роскошными блюдами — точь-в-точь такими, как в иллюстрациях из книги «Пиршество короля Альберто II». Парящие над ним ароматы были столь изысканны, что, казалось, сам воздух стал насыщенным и тягучим, пропитываясь запахами запечённого мяса с хрустящей корочкой, пряных пирогов, медовых сот и янтарных вин.

Вокруг стола, как и рассказывал старик Густаво, повсюду лежали странные камни — их формы и цвета поражали воображение. Некоторые были размером с кулак, а другие напоминали щенка, свернувшегося клубком в тёплой норе. Они мерцали в свете вечерних лучей, будто скрывали в себе что-то большее, чем просто камень.

Эол уже было потянулся к первому ломтю душистого хлеба, когда вдруг услышал звук. Это был не просто отдалённый шум, а нечто тревожное… Плач. Тихий, едва различимый, но, несомненно, существующий. Он резко замер, его сердце застучало быстрее. Оглянувшись, он не увидел ни души — только груды камней, которые, казалось, застыли в вечном ожидании, и мягкий ветер, пробегающий между ними, словно осторожные пальцы невидимой руки.

— Нет, Эол. Если ты начнёшь есть, то точно не успеешь… А следующий шанс выпадет совсем не скоро. Нужно торопиться. Времени нет.

Он резко мотнул головой, прогоняя искушение. Голод был силён, но понимание того, что на кону стояло нечто большее, пересилило его.

Взгляд его упал на прочную палку, прислонённую к одному из валунов. Идея пришла мгновенно. Он подложил под одну из ножек стола несколько самых крупных камней, после чего подсунул палку под опору и, напрягая все мышцы, резко перевернул стол. Раздался звонкий гул — посуда ударилась о землю, но вместо ожидаемого хаоса трапеза исчезла, испарилась, как мираж в пустыне.

— Хороши угощения, — с горечью подумал он.

Но времени жалеть о пропавших яствах не было. Он подтянул массивный стол к краю вершины, где склон уходил вниз к деревне, закрепил на нём корзину с ягодами и, сделав глубокий вдох, изо всех сил толкнул.

Золотая поверхность заскользила вниз, отражая в себе первые зажжённые факела родного поселения. Это зрелище было завораживающим. «Стол-лодка» мчался по ухабистой дороге, как легендарный крейсер «Волнующий», рассекающий бушующие волны океана.

На одном из особенно резких ухабов что-то сверкнуло под его руками. Он опустил взгляд и заметил табличку на внутренней стороне стола. Надпись выглядела старой, потёртой, но буквы всё ещё легко читались:

Здесь всё я создал для тебя,

Вкуси мои плоды и будешь сыт.

Но после трапезы со мной,

Изменится на век твой быт.

Откажешь мне — я отпущу тебя,

А если заберёшь с собой — прощу.

Найдёшь того, кто изваял меня,

Тебя Я щедро награжу.

Что означала эта надпись, разбираться не было времени — нужно было торопиться и доставить «старания всего дня» в место хранения. Смысл слов был туманен и оставлял ощущение чего-то зловещего. Но разбираться в этом не было времени. Нужно доставить «старания всего дня» в место хранения. И всё же любовь к загадкам не давала ему покоя. Поэтому, когда золотой стол наконец остановился, он наскоро закидал его ветками, листьями и землёй. Пусть теперь он выглядит как обычный кусок холма — так безопаснее.

До захода солнца оставалось ещё около получаса, когда Эол, едва переводя дыхание, втащил в слабо освещаемую кладовую полную корзину дневных ягод. Их мягкий свет пробивался сквозь щели плотно закрытой крышки, рассыпая по стенам хранилища призрачные блики. Запах леса, терпкий и сладковатый, заполнил каждый уголок, смешиваясь с ароматом победы, приносящей ему радость.

— Да уж, сегодня было немало приключений, — выдохнул он, устало потирая лоб. — Интересно, что принесёт завтра?

Сжимая в руке мешочек с монетами, он направился домой, к своей семье. В этот момент он чувствовал себя не просто уставшим — он был другим. Каким именно, он пока не знал, но одно было ясно: этот день изменил в нём что-то важное.

Глава 3. Искры забытого знания

Его строгое лицо озарилось широкой, почти ликующей улыбкой — наконец-то! Сотни, тысячи попыток, бесконечные расчёты, ночи, растворённые в экспериментах — и вот оно, долгожданное свершение. Мир вокруг словно затаил дыхание, застыл в ожидании осознания: невозможное стало возможным.

Серая мантия, истёртая временем и покрытая символами древней алхимической гильдии, вспыхнула ослепительным синим светом. Её ткань, казавшаяся прежде грубой и тяжёлой, вдруг ожила, заструилась мягкими волнами, будто шёлк, сотканный из самого неба. Мощь пробежала по её изгибам, переливаясь в узорах, которые, казалось, пульсировали в такт биению сердца. Верховные магистры, давным-давно канувшие в бездну, несомненно, гордились бы им.

Восторженный крик, прорвавшийся из глубины души, эхом разлетелся по пустым залам заброшенной академии. Это было больше, чем просто голос — это был звук триумфа, ломающий вековую тишину. Почти забытая мелодия сорвалась с губ, родившись сама собой, будто духи прошлого нашёптывали её в ухо. В полумраке лаборатории, давно ставшей и мастерской, и спальней, вспыхнул свет. Пламя, вызванное его магией, осветило заваленные ретортами столы, выцветшие страницы древних фолиантов, хаотично разбросанные золотые сосуды. Кувшины, кубки, подносы и бесчисленные ложки засияли, отражая игру света, как морская гладь отражает солнце в час рассвета.

Локоны его седых волос, переплетённые с тонкими чёрными лентами, каскадом ниспадали на плечи, обрамляя лицо, испещрённое тысячами дней упорного труда. Они напоминали змей, извивающихся в морской пучине у берегов далёкого острова «Вечный», откуда его ещё мальчишкой забрали алхимики, предрекая в нём силу, запечатлённую в древних пророчествах. Семьсот с лишним лет миновало с того момента, и вот он, Лиррик, стоял на пороге величайшего открытия. Его карие глаза, сияющие восторгом, искрились, будто мед с солнечных сот. Он смеялся, кружился в танце, прижимая к груди кувшин с таинственной светящейся жидкостью — эликсиром, способным не только разгонять тьму, но и исправлять ошибки тех, кто шёл этим путём до него.

Радость постепенно уступила место сосредоточенности. Его улыбка угасла, губы сжались в тонкую линию, а взгляд, ещё мгновение назад горящий, омрачился. Он знал — это лишь начало. Наступал момент, которого он ждал, но и которого опасался.

Ветер, пробравшийся сквозь щели древних ставней, нарушил зыбкое равновесие лаборатории. С тихим шорохом поднялась пыль, покрывавшая книги, столы, пергаменты — сама история, спрессованная в тяжёлый серый налёт времени. Она закружилась в воздухе, вьющейся спиралью устремилась к нему, оседая на лице, попадая в лёгкие. Лиррик закашлялся, но не отвёл взгляда от сияющего сосуда в своих руках. Теперь пути назад не было.

— Давно эти твари не пробирались в замок… Будь они неладны… — пробормотал Лиррик, крепче сжимая посох. Голос его сливался с тяжёлым дыханием каменных стен, будто сам замок внял тревоге своего хранителя.

В этот миг факелы в коридоре вспыхнули особенно ярко, отбрасывая длинные языки света. Затем пламя дрогнуло, затрепетало, словно в страхе, и стены затанцевали в отблесках живого огня. Но всего на мгновение. Тени потекли внутрь, сочась из щелей, как разлитые по полу чернила. Они сгущались, заполняли пространство, поглощая свет, скрывая древние письмена, выбитые в камне.

Лиррик не стал ждать. Одно движение рукой — и золотые доспехи, стоявшие вдоль зала, дрогнули, будто пробудившись от векового сна. Скрежет металла, тяжёлые шаги, взмах клинков — и вот они уже устремляются в глубины библиотеки, некогда великого хранилища знаний и излюбленного места многих учеников. Сегодня её мраморные залы стали ареной для невидимой войны.

Доспехи рванулись к окнам, запрыгивая на подоконники, как звери, загоняющие добычу в угол. В тот же миг Лиррик шагнул в центр зала, громогласно произнося заклинание. Словно полуденное солнце, его сила разлилась по стенам, пронзая густую тьму. Вспышка света, чистая, как утренний рассвет, взметнулась к куполу — и на миг ему показалось, что тьма отступает. Но иллюзия длилась недолго.

Подняв взгляд, Лиррик увидел зияющую пустоту на месте, где раньше высился купол. Всё рухнуло. Вспышка, озарившая на мгновение всю библиотеку и даровавшая ложную надежду на быструю победу, угасла так же стремительно, как и радость первого дня пребывания, уступив место известию о том, что он никогда больше не увидит свою семью, не обнимет маму и не пойдёт на рыбалку с отцом. Всё это осталось в прошлом.

Струящаяся сначала тонкой нитью тьма переросла в бурный поток, сносящий всё на своём пути, захватывая пространство, пожирая последние проблески света, отражавшегося от золотого воинства. Но Лиррик не сдавался. Удар за ударом, посох трещал в его руках, выплёвывая ослепительные языки белого пламени. Сквозь дверной проём мелькали новые рыцарские доспехи, заполняя брешь, словно матросы, затыкающие пробоину в тонущем корабле.

Воздух накалился, стал плотным, вязким. Глотая обжигающий жар, Лиррик выкрикнул ещё одно заклинание, устремившееся со скоростью дандро — птицы, летящей за уходящими лучами солнца. Как стрелой, оно пронзило разрастающуюся тьму, отражаясь в застывших, расплавленных телах рыцарей, сливая их в единое серебряное зеркало, отражающее всё произошедшее, но перевёрнутое, искажённое, за гранью реальности.

Где-то там, в глубинах его памяти, ещё жила картина прежней библиотеки. Свет, струящийся через витражи, разбиваясь на цветные лучи, устремлялся вниз, заливая пол мозаикой из рубинов, сапфиров и изумрудов. Запах древних книг, зачитанных до дыр, пропитанных знаниями множества поколений, ещё витал в воздухе. Ученики, застывшие за тяжёлыми дубовыми столами, впитывали в себя каждое слово, записанное дрожащими руками предшественников. Казалось, библиотека дышала, её страницы шептали, передавая мудрость из века в век.

Но теперь всё это исчезло. Остался только пепел, оседающий серым снегом на руины. Клочки пергамента, разорванные в клочья, парили в воздухе, вспыхивая и сгорая прежде, чем коснутся мраморного пола. Дубовые стеллажи, некогда гордо возвышавшиеся под сводами, рухнули, напоминая сломанные кости древнего зверя. Некогда величественная статуя Ордо Барлоне, первого декана, заложившего первый камень в основание этого места, раскололась надвое. Её безжизненные глаза, высеченные в камне, смотрели в пустоту, словно свидетельствовали о неизбежности конца. Время пришло. Эпоха окончена.

Реликты древнего прошлого всё ещё мерцали в глубинах его разума — память о днях, когда иррациональное становилось логичным, когда формулы рождали чудеса, а эксперименты приводили к открытиям. Когда в этой самой библиотеке он сидел бок о бок со своими друзьями, ещё не подозревая, как изменится его жизнь. Когда каждый новый свиток был для него дверью в мир, полного возможностей, а не немым свидетельством разрушенного прошлого.

— Вот и всё, — тихо сказал Лиррик самому себе, его голос потонул в тишине, — пора завершить начатое.

Резко развернувшись, он направился туда, откуда его вырвали события этого вечера.

Сквозняк, словно ледяной змей, проскользнул по коридору, обвиваясь вокруг ног, заползая под ткань мантии, заставляя кожу покрыться мурашками. Судя по пронзающей свежести, ночь вступала в свои права. Он шагнул в лабораторию — единственное место, что по-прежнему оставалось нетронутым хаосом этого вечера.

Золотые рыцарские доспехи, оживлённые его магией, продолжали сражаться под самым куполом лаборатории, словно призрачные стражи древнего храма. Их мечи, рассекали воздух, сталкиваясь с невидимым врагом, а пламя огненных ласточек освещало их броню, заставляя её переливаться, будто драгоценный металл.

На стенах висели гербы и знамёна сотен городов, из которых когда-то приезжали сюда ученики, мечтая прикоснуться к тайнам, о которых обычные смертные не смели даже думать. Лаборатория хранила в себе прошлое, настоящее и, возможно, будущее, если только у него хватит сил довести дело до конца.

Десяток окон внушительных размеров, как всегда запертых массивными ставнями и опутанных лозой цветка «Вине Кандентис», скрывали свою тайну. И, пожалуй, самым главным в здании лаборатории являлся камин, чей огонь больше походил на гусиный пух, излучавший нежно-голубой свет.

— Неужели, но как? — удивлённо произнёс он, щурясь от яркости ростка, который пробился сквозь толстый фундамент на месте, где прежде стоял четырёхсотлетний дуб.

Лиррик застыл, осмысливая увиденное. Его сердце билось в груди, как птица, запертая в клетке.

— Это и есть тот самый дуб… — он не сдержал восторга, и голос его дрогнул. — Значит, «Ювенис» не только омолодил старое дерево, но и зажёг в нём новую искру…

Мысли метались в голове Лиррика со скоростью степных жеребцов долины Анарок. Усталость, тянувшая его вниз ещё мгновение назад, рассыпалась в прах, уступая место воодушевлению.

— Столько вопросов… — он зашагал вдоль стола, не замечая, как пальцы его нетерпеливо барабанят по лакированной поверхности. — Я ведь не ожидал такого эффекта… как вообще… — Он осёкся, взгляд его застыл на кувшине.

Один глоток — и ответы сами найдут его.

Лиррик схватил сосуд обеими руками. В его глазах зажглось нетерпение. Жидкость внутри медленно перетекала, меняя цвет, словно закатное небо в преддверии ночи. На её поверхности казалось, вспыхивали крошечные ростки дневных ягод, источая аромат вишни, ванили и нагорника дернистого. Лиррик поднёс кувшин к губам, сделал большой глоток и с тихим звоном поставил его обратно.

Эликсир заиграл бликами на стенах, отбрасывая причудливые тени, которые плясали в унисон с огненными ласточками, проносившимися под самым сводом лаборатории. Лучи света скользили по латам рыцарских доспехов, словно проверяя их стойкость перед вечностью.

Но в следующее мгновение всё изменилось.

Жидкость в кувшине вспыхнула ярко-бордовым, а Лиррик ощутил странную дрожь, пробежавшую по телу. Он опустил взгляд на руки и замер — морщины исчезали одна за другой, словно песок, уносимый ветром. Прохлада в суставах сменилась жаром, будто горячая волна пронеслась по его жилам, сжимая кожу, вытягивая из неё годы.

Он зашатался. Его волосы темнели, приобретая оттенок воронова крыла, как будто ночь сама вплеталась в их пряди. Чёрная лента, служившая ему напоминанием о прожитых десятилетиях, теперь выглядела так, словно её витки скручивались в обратном порядке, отматывая время назад.

Резким движением Лиррик преодолел добрую половину зала и замер перед огромным зеркалом с искусно вырезанной амарантовой рамой. Его отражение… оно было другим. Не дряхлый старец, чьи плечи давно согнулись под тяжестью лет, а мужчина в расцвете сил. Ста восемьдесяти лет — не больше. В глазах его всё ещё читалась мудрость веков, но тело теперь было крепким, выносливым, готовым к новым свершениям.

И вдруг….

Жжение. Сначала лёгкое, едва ощутимое. Но с каждым ударом сердца оно разгоралось всё сильнее. Оно вспыхнуло в груди, расползаясь по телу, будто пожар, охватывающий сухую траву. Лиррик снова посмотрел в зеркало, но уже не увидел своего лица. Только свет. Ослепительный, чистый, он заполнял его изнутри, рвался наружу, превращая всё вокруг в бурлящее сияние.

Свет древних звёзд, свет забытых времён. Он восходил из глубин его памяти, распространяясь на сотни километров, проникая в каждый уголок его школы.

Глава 4. Ловчие тропы

Выжимка из плодов дерева дуду, перемешанная с его сухими листьями, прекрасно маскировала охотников жёлтого леса, оставляя лишь белки их глаз заметными в утреннем свете. Длинные плащи, сшитые из шкур ящериц-перебежчиков, меняющих цвет в зависимости от температуры и погодных условий, дарили приятную прохладу, особенно в это душное, нестерпимо жаркое утро.

Тин и Дана с детства знали этот лес, будто часть своей души оставили в его тенистых чащах. Они охотились и собирали съестное с тех самых пор, как научились ходить. Сегодняшний день не был исключением.

— Осторожней, Дана! — недовольно проворчал Тин, когда сестра, поскользнувшись, слегка толкнула его в бок. — Лесной кабан — не игрушка! Один неверный шаг — и нам конец!

— Да, да, да! Ты повторяешь это каждые пять минут, — фыркнула Дана, указывая копьём на белые шляпки грибов, выглядывающие из-под листвы. — Может, пока идём в лощину кабанов, соберём немного грибов? Мама приготовит из них рагу с сыром.

— Ты знаешь, что я не люблю сыр! — нахмурился Тин и бросил взгляд в сторону солнца, которое медленно, но верно поднималось к зениту. — Нам нужно поспешить, если мы хотим вернуться к ужину.

Лес становился гуще, а редкие исполинские деревья, что некогда служили маяками для путников, нависали над ними, раскинув ветви, словно великаны, тянущие руки к небу. Они напоминали путникам о границах, за которыми начиналась земля громового утёса — место, откуда не возвращаются. Лежащие под этими древними великанами гигантские семена, напоминающие жёлуди с твердой, как камень, поверхностью и размером с небольшой дом, нередко служили убежищем для заплутавших охотников, которые не успевали до захода солнца вернуться с добычей. Их гладкая, переливающаяся в солнечном свете оболочка создавалась из крепчайшей древесной мембраны, которая мерцала золотыми бликами, отражая лучи полуденного солнца.

Земля под ногами была устлана бархатистыми полупрозрачными листьями, а среди них мелькали хрустальные бурундуки, спешащие укрыться в тенистых корнях. Высоко над путниками, на вершине клёна, красные лисицы, чьи меха сияли, будто драгоценные самоцветы, наблюдали за ними с неприкрытым интересом. Их глаза сверкали умом и хитростью, а движения оставались невидимыми для неосторожного взгляда.

Солнце уже стояло в зените, когда они добрались до лощины. Пробравшись через узкий проход между массивными стволами, Тин первым делом принялся за установку ловушек. Он перетаскивал упавшие осины, создавая возвышенность, на которой закрепил прочную петлю. Второй конец ловушки он перебросил через ветку могучего вяза, тщательно натянул и привязал его к перекладине, рассчитав всё так, чтобы петля захватила голову кабана, не причиняя ему смертельных ранений.

Дана, в свою очередь, вытащила из заплечного мешка несколько початков кукурузы. Они уже несколько недель приманивали зверя этим лакомством, чтобы тот привык к месту. Она аккуратно разложила початки в центре петли, затем вылила из кожаной фляги густую, тягучую жидкость на приманку. Жир чёрной рыбы источал пряный, насыщенный запах, который разносился по лесу, обещая скорую добычу.

Тин, вытерев пот со лба, оглядел сестру и кивнул.

— Нам придётся заночевать здесь, — заключил он, окидывая взглядом угасающий свет, пробивающийся сквозь кроны. — Я займусь укрытием, а ты собери горящую смолу. Нам понадобится хороший костёр.

«Кровь забытых королей» или «Буйство Данрика» — смола, горящая тёмно-красным пламенем, некогда поглотившая замок Данрика Арнийского и всех его обитателей в одну из самых мрачных ночей.

— Десяти капель будет достаточно, и, пожалуйста, не делай глупостей, как в прошлый раз, — нахмурился Тин, обводя взглядом густую листву, словно предчувствуя очередную авантюру сестры.

— Перестань быть занудой! Тем более в прошлый раз ты сам мне протянул тот котёл, а я всего лишь капнула пару капель!

— Пару капель? — Тин всплеснул руками, словно не веря своим ушам. — Ты вылила полфляжки «Безумства Данрика» и мешала её деревянной палкой, будто готовила утреннюю кашу!

— «Буйство Данрика», — Дана закатила глаза, копируя брата, и с игривой ухмылкой направилась в сторону густых зарослей сангуса, откуда добывалась ценная смола.

Тин тем временем осторожно обошёл несколько гигантских семян, касаясь их древком копья, пока не нашёл подходящее укрытие. Его пальцы скользнули по гладкой поверхности, чуть влажной после ночного дождя, и он удовлетворённо кивнул. Засунув острие копья в узкую щель между плюской и плодом, он резко приложил силу. Раздался глухой треск — толстая скорлупа поддалась, отпуская свою верхушку. Полусферическая шляпка, напоминающая громадное блюдце, отвалилась и глухо шмякнулась о землю, отгоняя испуганного хрустального бурундука, что увязался за ними. Запах прелых орехов вырвался наружу, заставляя Тина поморщиться.

Он взял шляпку обеими руками и перевернул её, проверяя вес. Несмотря на внушительный размер, она оказалась неожиданно лёгкой, словно высушенная временем. Намотав на гигантскую плодоножку несколько витков прочной верёвки, Тин закрепил импровизированную дверь. Затем, проскользнув внутрь скорлупы, проверил её крепость.

— Ещё несколько креплений, да колья в землю — и можно будет спокойно провести ночь, — пробормотал он, бросая бурундуку несколько ореховых крошек.

Дана тем временем уже вовсю орудовала клинком из арнийской стали, извлекая смолу с филигранной точностью. Красные капли, угрожающе сверкая на лезвии, напоминали о разрушительной силе вещества. Каждый её точный и выверенный взмах казался частью древнего ритуала, в котором главенствовали опыт и сноровка. Смола с тихим «плюм» стекала в металлическую ёмкость, внутренняя поверхность которой была покрыта чешуёй перистой рыбы, защищая её от возгорания.

— Десять капель, — голос брата, отзвучавший в голове, вызвал у Даны лишь хитрую ухмылку.

— Да ты бы до утра тут каплями мерился, — пробормотала она, уверенно продолжая наполнять фляжку, но на всякий случай огляделась — Тина поблизости не было. — А я управлюсь быстрее, чем он догадается о моей хитрости.

Она наполнила металлическую фляжку доверху и лишь затем отмерила десять капель в небольшой пузырёк из аконитового кристалла — ровно столько, сколько просил Тин.

Но, прежде чем она успела скрыться среди деревьев, её окружила армия огненных муравьёв. Грозная армия насекомых применила своё смертельное оружие: их клешни, усеянные микроскопическими частицами засохшей смолы, сверкая, грозно постукивали друг о друга. Они словно предупреждали: чужакам здесь не место. Первый отряд бросился в атаку, потревожив лесную тишину глухими хлопками — частицы «Буйства Данрика», срикошетившие от камней, высекали искры, заставляя воздух потрескивать от напряжения. Дана едва успела собрать последние капли, когда осознала, что муравьи не собираются отступать. Один из них прыгнул ей на сапог, и в тот же миг воздух прорезал сухой хлопок — крохотная искра пронеслась по её ноге, заставляя сердце на миг сжаться.

— Дана, что ты там возишься? Всё уже готово, осталось дождаться добычи и… — голос Тина оборвался, когда лес огласил пронзительный свист натянутой ловушки. За ним последовал глухой удар и яростный визг. В силки угодил кабан — судя по реву, крупный самец.

Глава 5. Горький хлеб

Полуденный зной, державший город в своих сухих цепких пальцах, наконец сдался перед серой поступью дождя, который, подобно терпеливому лекарю, принёс облегчение всей округе. Первыми его встретили крыши, тихо зашептав о прохладе, затем потемнели податливые стены домов, и вскоре улицы задышали свежестью. Долгожданное облегчение охватило округу, словно натянутая струна, наконец, ослабла.

Весёлая ребятня, сорвавшись с крыльев полуденного зноя, высыпала на улицы, подставляя ладони и лица каплям, что сверкали в солнечных лучах, расцвечивая их радужными бликами. Вокруг быстро растущих луж сгрудились лазурные голуби, их перья, словно сотканные из самой небесной лазури, покрылись фиолетовыми разводами при соприкосновении с влагой. Их уханье эхом разносилось по мокрым переулкам, привлекая внимание ленивых уличных котов, что обычно дремали в тенистых проулках. Но не сегодня — азарт, вызванный дождём, шевельнул в них древний инстинкт охотников. Переступая осторожными лапами по мокрой мостовой, они выжидали.

Их терпению, конечно, не суждено было увенчаться успехом. Дети, захваченные вихрем забав, вихрем же и пронеслись по улицам, разгоняя всех, кто не успел спрятаться. Лохматые охотники взлетели в разные стороны: один сиганул на чердак по отвесной стене харчевни, другой юркнул в корзину, перевернув её с громким стуком. Над всей этой суетой разносился смех, звонкий, как капли дождя, бьющие по медным крышам

Швея, спасающая свой свежесшитый фартук от капель дождя, громко сетовала на коварство погоды, но даже её раздражённые возгласы тонули в гуле пробуждающегося города.

То тут, то там, из открытых окон появлялись новые лица, прежде скрывавшиеся под защитой навесов, и лишь детвора неугомонно играла с корабликом, пущенным по ручейку, который извивался узкими улочками.

Аромат свежевыпеченного хлеба, принесённый усиливающимся ветром, перемешался с терпким запахом окалины, угольной пыли и горячего металла.

Ниомир занеся высоко над головой тяжёлый молот, сделал несколько ударов, высекая искры из податливого металла. С каждым ударом он высекал искры, что, вспыхивая, тут же угасали, словно звёзды, падающие в чёрную бездну. Гулкое эхо его ударов сливалось с ритмом дождя, но внезапный порыв ветра жадно вцепился в пламя горна, погасив его на мгновение. Как и следовало ожидать, его сыновей охватила безудержная радость, подобное тому, что испытывали все жители Клараколиса. Подхваченные общим весельем, на миг они позабыли о мехах, оставив огонь голодным. Их отца это нисколько не встревожило — он знал, что металл подчинится ему в любом случае.

— Господин, я ищу вас уже битый час! Что вы здесь забыли? Милорд Баквел требует вашей явки! — раздался внезапный голос, заглушая звон стали.

Перед Ниомиром стоял посыльный, тяжело дыша после долгих поисков. В его руках лежал плащ, украшенный золотыми колосьями амарума горького — символ знатного рода дома Баквела.

Ниомир медленно опустил молот, позволяя заготовке остыть на наковальне, затем шагнул к стене, где висела портупея с двумя клинками. Один из них, высунувшийся из ножен, испарял своим жаром падающие на него капли. На миг кузнец задержал на нём взгляд, вспомнив ту дрожь восторга, что охватила его, когда работа была завершена. Одно движение — и портупея уже обвивает его пояс, ремень затянут, чтобы не мешать в пути.

— Веди, — отодвигая рукой плащ, произнёс он, — тебе известно, что случилось?

— Прибыл гонец с важными известиями, но Милорд Баквел приказал мне лишь отыскать вас, а не лезть в детали.

— Как он был одет?

— Серый комбез и плащ с вышитым на нём зелёным кленовым листом.

Ниомир нахмурился.

— Зелёная Роща.

— Да, Господин, — посыльный сглотнул, почувствовав перемену в настроении кузнеца. — Зелёная Роща.

Моросящий дождь, словно нащупав слабину в обороне, превратился в ливень, заливая последние сухие островки. Сквозь тяжёлые облака с трудом пробивались редкие солнечные лучи, отбрасывая призрачные блики на сторожевую башню, с верхушки которой струилась вода. Одинокий стражник, стоявший на крепостной стене, заметил Ниомира и кивнул, вытирая мокрое лицо рукавом рубахи, ещё более промокшим, чем его собственная кожа.

Не обращая внимания на барабанящий дождь, Ниомир прошёл мимо двух стражников, которые при его появлении вытянулись по стойке смирно и отрапортовали:

— Милорд ждёт вас в столовой.

Тяжёлая дверь поддалась с тихим скрипом, выпустив наружу тепло. Его встретила музыка стихии — дождь перебирал струны ветра, а в такт ему потрескивали багровые угольки, пламя которых облизывало каменные стены.

В дальнем углу дубового стола, на высоком стуле, сидел Брог Баквел, разглядывая причудливый танец, созданный игрой ветра и огня. В трёх шагах от него замер тот самый гонец — мальчишка лет двенадцати, усталый, с испачканным и порванным подолом плаща.

— Не старше моего младшего… — промелькнула у Ниомира мысль. — Милорд!?

— Говори, — махнул рукой Брог Баквел.

— Меня прислала леди Лиана. Одиннадцать дней назад её старших сыновей, Форка и Аарна, забрала ночь, через два дня Милорд Тран направил много людей за «Буйством Данрика»…

— Мальчик, перед тобой стоит Ниомир Арнийский, уважай память его предков и правильно выбирай слова, — мягко, но твёрдо оборвал его Брог. — Продолжай!

— П-простите, Господин… Милорд Тран направил людей на юго-восток, вглубь Жёлтого леса и в Флосфорд за красной смолой. Он хочет…

— Всех спалить, — тихо подытожил Ниомир.

Ещё вчера Брог «Горький» казался незыблемым, словно высеченный из тёмного гранита исполин. Грозная фигура, некогда внушавшая страх одним своим присутствием, возвышалась над остальными, источая непререкаемую силу. Его имя, давно утратившее родовые привязки, теперь тесно сплеталось с легендами. «Горьким» его прозвали не просто так: за годы он сроднился с семенами амарума, терпкими, обжигающими язык, но дарующими выносливость. Этот горький хлеб стал его судьбой, источником могущества и проклятием одновременно.

Но теперь, в этот тусклый рассвет, от прежней незыблемости не осталось и следа. Взгляд, некогда пронзительный, тяжелел, потухшие зрачки больше не сверлили собеседника насквозь. Его широкие плечи, привычно облечённые в тёмную ткань, казались осевшими, а кожа, некогда матово-золотистая, приобрела нездоровый землистый оттенок. Лишь отголоски былой силы ещё таились в его фигуре, но даже они медленно рассеивались, подобно дыму от тлеющих углей.

С трудом приподнявшись со своего массивного кресла, Брог сделал едва заметное движение рукой — властное, но уже не такое стремительное, как прежде. Этот жест, ещё вчера казавшийся молчаливым приговором, сегодня был похож скорее на рефлекс, на тень былого величия.

Гонец, замерший в ожидании у порога, уловил этот знак. Его спина мгновенно выпрямилась, пальцы рефлекторно сжались, а лицо застыло в выученной маске почтительного внимания. Он не осмелился сразу уйти — будто надеялся, что Брог добавит что-то ещё, уточнит, пояснит… Но тот лишь молча указал на дверь, и этого было достаточно.

Тяжёлые створки дрогнули, заскрипели, и, наконец, сомкнулись за спиной гонца, оставляя Брога в полумраке покоев. Впервые за долгое время он позволил себе расслабить плечи. Тени, пляшущие по стенам, отбрасываемые дрожащими языками свечей, казались ему насмешливыми. Они словно подшучивали над ним, над тем, кем он был — и кем стал.

Он провёл ладонью по лицу, медленно, словно пытаясь стереть усталость, въевшуюся в кожу. Грубые мозолистые пальцы, пахнущие пылью и терпкой горечью амарума, дрогнули, задержались на висках. Год за годом он шёл этим путём, не отступая, не давая себе права на слабость. Но сейчас, в этом мгновении, в этой пустоте… он чувствовал, как неумолимо приближается что-то неизбежное.

Брог «Горький» сделал глубокий вдох. Воздух здесь был тяжёлым, спёртым, наполненным запахом старых книг, сушёных трав и железа. Он знал этот запах. Он знал его слишком хорошо.

— О тебе позаботятся, мальчик. Ступай. — Произнёс он, выдавив последние слова.

Слова давались ему с трудом. Сделав пару шагов в сторону Ниомира, Брог схватился за край стола, еле удерживаясь на ногах. Ещё секунда — и дорийский ковёр принял бы его в свои объятия, оставив на память пару ссадин и синяков.

Ниомир бросился вперёд, раздвигая стулья. Перепрыгнув через стол, оставив за собой россыпь испарившихся капель, он подхватил старика прежде, чем тот успел упасть.

— Прости, что не смог сказать тебе этого раньше… — голос Брога дрожал, но взгляд был твёрд. — Я потерял слишком много… Рой, Талрик… Теперь Форк и Аарн. Не дай Лиане кануть в пустоту. Спаси её и детей. Софи и Лорна… Ты ведь видел их? Моих малюток…

Слёзы, прорываясь сквозь усталость, текли по его щекам.

— Я отправляюсь в дорогу немедленно. Не волнуйтесь, дядюшка, — тихо ответил Ниомир, поднимая его на ноги. — Лекаря! Немедленно!!

В дверях тотчас появились две служанки, за которыми уверенно шагал старец в чёрном балахоне. Его загорелая рука коснулась лба Брога, мгновенно побледнев, будто впитав часть его боли. Из левой ладони лекаря вырвалось облачко мелкого порошка — и старик, ещё секунду назад бормочущий сквозь слёзы, погрузился в глубокий, ровный сон.

— Сонный порошок, Господин, сейчас это лучшее, что я могу сделать, — произнёс лекарь, вешая на шею Брога амулет с зелёным камнем. — Зверобой, душица, белокудренник… Их настой поддержит его силы.

Его названный отец сидел перед ним — беспомощный, осунувшийся старик, седые пряди спутались, липли к влажному лбу, дыхание с трудом пробивалось сквозь хрипы. Белые костяшки пальцев судорожно сжимали подаренный дочерью платок, истёртый от времени, но всегда хранимый у сердца. Тяжёлые вздохи, приглушённые бурей, и редкие, с трудом сдерживаемые всхлипы молили Ниомира ускориться.

Он не медлил. Развернувшись, быстрым шагом направился к выходу. На обратном пути, едва уловимым движением пальцев, позвал стражника, одиноко бредущего по крепостной стене, и молча указал ему на конюшню.

Непогода набирала силу. Стихия, почуяв своё превосходство, принялась за беспощадный пляс — навесы вздымались, грозя сорваться и улететь в темень, дождевые потоки заливали каменные плиты двора, а ветер, гуляя меж башен, тянул за собой призрачные стоны. Раскатистый рёв грома прокатился по округе, заглушив окрики стражников, и в душе Ниомира всколыхнулась тревога. Он знал, что озеро Буйное не прощает дождей. Когда оно выходит из берегов, вода сметает всё на своём пути, оставляя за собой лишь вершины ночлежек и затопленные мосты. Ему нужно было поторопиться.

В конюшне, несмотря на разыгравшийся снаружи хаос, царил обманчивый покой. Толстые каменные стены и тяжёлые двери глушили вой ветра, оставляя лишь далёкий гул и редкие всплески капель, стекающих по крыше. В полумраке стойл два гигантских жеребца вскинули головы, почуяв знакомый запах, и приветственно фыркнули. Их копыта мерно постукивали по каменному полу, выдавая нетерпение.

Самый крупный из них, могучий конь с роскошной волнистой гривой, подставил шею под ладонь конюха. Мужчина, стоя на шатком деревянном стуле, аккуратно подкладывал под морду охапку свежего сена.

— Анарокские жеребцы, Господин, — произнёс конюх с восхищением, спускаясь на землю. — До сих пор не могу поверить, как Вам удалось поймать сразу двух таких красавцев. Они словно чувствуют мысли всадника — идут в одном ритме, понимают с полуслова…

Голос его вдруг изменился — он спохватился, опустил голову и виновато посмотрел на Ниомира.

— Ох… Простите за цветы, Господин. Моя дочь… Она влюблена в Коруса. Заплела ему косички и вплела луговые цветы. Сейчас уберу.

— Не стоит, — отозвался Ниомир. — Сейчас не до того. Оседлай Коруса. Через полчаса он должен быть готов.

— Да, Господин.

Конюх мгновенно сорвался с места. Одним ловким движением перекинул через широкую спину жеребца чёрный чепрак, вышитый золотой нитью. Этот кусок плотной ткани напоминал скорее драгоценное покрывало, чем обычную подстилку. Шум, доносящийся снаружи, не сбил его с ритма — он двигался, будто сам был частью бури, обгоняя её порывы.

Седло, снятое со стены, взмыло в воздух и мягко легло точно по центру чепрака. Ловкость, с какой он работал, выдавала годы практики: конюх прошёл под брюхом жеребца, не пригибаясь, затянул ремни, закрепил упряжь и, чтобы хоть немного укрыть Коруса от непогоды, накинул тёмно-синюю попону. Влажный свет фонаря выхватил из темноты рисунок — на ткани были отпечатаны детские ладошки, выведенные жёлтой краской.

— Уздечки анарокским лошадям не нужны, — сказал Ниомир, усмехнувшись. — Они и так всё понимают. Главное — держаться крепче.

Конюх расплылся в широкой улыбке, энергично потирая руки.

— Я же говорил, что они удивительные, Господин! Всё готово!

— Ты молодец, Тобиас.

Юноша замер, его лицо вспыхнуло от гордости.

— Твой отец гордился бы тобой, — сказал Ниомир и после небольшой паузы дополнил. — лучше подготовь и Фумуса.

В этот момент в конюшню ворвался стражник. Буря, словно не желая отпускать свою жертву, рванула за ним, взметнув плащ и окатив пол ледяными каплями. Его насквозь промокшая одежда оставляла за собой тёмные следы, а волосы, прилипшие ко лбу, стекали ручейками.

Он стряхнул воду с лица, глубоко вздохнул и произнёс:

— Отец, ты хотел меня видеть?

Глава 6. Погоня за ветром

Вечер пронёсся так же стремительно, как камешек, сорвавшийся с вершины горы. Казалось, что восторженные крики сестёр вот-вот разнесут стены дома, а звонкий смех поднимет крышу. Очередная история Эола, мастерски приправленная самыми мелкими подробностями, затянула всех — от родителей до младших, а уж Люм, новоиспечённый член семьи, и вовсе летал по комнате, выписывая в воздухе невероятные пируэты, будто хотел поймать каждое слово.

Дрога, как и всегда, ставил под сомнение каждый факт, выискивая несостыковки, но даже он замолк, когда на стол легла тяжёлая кожаная сумка с золочёными монетами — весомый аргумент в пользу правдивости рассказа.

— Я собрал полную корзину дневных ягод и уже направлялся домой, как вдруг почувствовал чей-то взгляд… холодный, настойчивый… — Эол выдержал паузу, скользнул глазами по лицам слушателей и резко вскинул руки, схватив Ниру. — Тень самой ночи следила за мной из зарослей!

Девочка взвизгнула, подскочила на месте, а Люм, решив, что это сигнал к действию, сорвался в очередной забег по комнате. Он носился, будто гонялся за собственным страхом, переворачивая на ходу деревянные игрушки, сбивая пучки трав, заботливо развешанные у печи, и путая всех в собственном меховом вихре.

— Мама, скажи Эолу, чтобы он меня не пугал! — вспыхнула Нира, скрестив руки на груди. — А не то в следующий раз я подложу ему в тарелку рыбью чешую!

Мать, занятая шитьём, только покачала головой, но одобрительное мычание отца показалось Нире достаточной поддержкой. Она торжествующе взглянула на Эола.

— Ну, и что было дальше?

— Дальше? — протянул он, усмехнувшись. — Я забрался на Одинокую гору и спустился с неё.

— Это я знаю! Расскажи подробнее! — Нира дёрнула Элену за плечо, ища в ней союзника.

— Нира, хватит, — спокойно ответила Элена, продевая длинной иглой очередную петлю. — Уже поздно. Завтра пойдёшь с Эолом к озеру за ракушками — вот и расспросишь.

— Ну, хотя бы скажи… — Нира сжала кулачки, не желая сдаваться. — Ты видел тот самый стол с камнями?

Эол едва заметно напрягся.

— Никакого стола там нет, — отрезал он, стараясь скрыть правду.

Но её глаза сузились, и на лице появилось упрямство. Девочка его не отпускала, но Эол уже знал, как избежать её расспросов.

После короткой словесной перепалки дом наконец погрузился в тишину. За окном тонкий стрекот сверчков сливался с шелестом листвы, подгоняемой тёплым ночным ветром. Где-то вдалеке залаяла собака, но её голос быстро растворился в ночи. В камине плясали огоньки, послушно следуя за движением воздуха, вырисовывая на стенах призрачные тени.

Но Эол не мог уснуть.

Мысли крутились в голове, как осенние листья, загнанные ветром в каменные закоулки. Чем больше он думал о сегодняшнем дне, тем сильнее ощущал: ему не хватает ответов.

Как столь массивный золотой стол оказался на вершине горы? Кто и зачем его туда поднял? Сколько лет он там стоит?

И главное — кто его создатель?

Эол не сомневался, что стол обладает магической природой. А если его сила ещё не угасла… значит, тот, кто его создал, может быть жив.

— Завтра я обязательно вернусь туда, — пробормотал он себе под нос, надеясь улизнуть от цепкой Ниры.

Наконец, бессонница уступила место сну, и он погрузился в его зыбкие воды.

Первые лучи солнца, пробираясь сквозь щели плотных стен, застенчиво прокрадывались в комнату, рассыпаясь на полу золотистыми бликами. Они плясали в полутьме, заливая светом углы, где ночь ещё прятала остатки снов. Люм, заметив солнечные пятна, вскинул уши и тут же бросился в погоню, словно охотник, выслеживающий добычу.

Пушистый комок за один прыжок преодолел полкомнаты, задевая лапками пыльные дощатые доски. Пылинки, потревоженные его вихрем, закружились в воздухе, смешиваясь с запахом старого дерева, ночной прохлады и свежей ромашки, что цвела под окном.

Сонная тишина начала таять.

С улицы донеслось лёгкое постукивание — отец открыл ставни. Снаружи потянуло утренней сыростью, и вместе с ней в комнату вкатился туман, стелющийся по земле. Он окутал зелёные ветви деревьев, мягко обволакивая их прохладными объятиями, а затем прокрался в окна, оседая на щеках лёгким влажным поцелуем.

Нира, не открывая глаз, поёжилась и глубже закуталась в одеяло, натянув его до самого носа.

Но Люм, почувствовав утренний холод, не разделял её восторга. Он мигом юркнул под одеяло, протиснувшись к тёплому боку девочки, и только его чёрный нос выглядывал наружу, выдавая крайнее недовольство такой погодной неожиданностью.

— Так, дети, утро уже началось! — раздался бодрый голос отца из коридора. — Пора вставать, завтракать и браться за дела!

— Пап, может, мы сегодня поедем в Флосфорд за книгами? — Эол, протирая глаза, поднялся с постели и зевнул.

— Нет, сегодня ты останешься с Нирой, мы же уже говорили об этом, — ответил отец, появляясь в дверях.

— Ладно, но тогда на следующей неделе мы точно едем!

— О чём это вы говорили обо мне? — послышался глухой голос из-под одеяла.

Нира медленно высунулась, сонно щурясь.

— Ни о чем, Нира! — хором ответила вся ребятня, сопровождая словами отца, который, махая руками, выражал мольбу сохранить в тайне готовящийся подарок в честь пятилетия Ниры.

Отец лишь усмехнулся и заговорщически прижал палец к губам, предостерегая детей. Они знали — обсуждался сюрприз и выдавать секрет было нельзя.

Тем временем из кухни начал доноситься аппетитный запах — сначала едва уловимый, но с каждой секундой всё настойчивее заполняющий дом. Свежий хлеб, подрумяненный до хрустящей корочки, жареная ветчина, омлет с сыром и зеленью… Тёплые ароматы струились по коридору, окутывая сонные головы и разгоняя последние остатки дремоты.

— Кто первый умоется, тот завтракает у окна! — провозгласил Дрога.

Это был давний закон семьи, и он действовал безотказно. В мгновение ока вся детвора сорвалась с места и понеслась к умывальнику, сталкиваясь плечами в дверном проёме и толкая друг друга. Никто не хотел упускать шанс занять лучшее место — у самого окна, откуда открывался вид на бескрайнее озеро.

Завтрак получился шумным, как всегда. Дети наперебой болтали, обсуждая планы на день, а где-то за окном, в кроне высокого ясеня, заливался соловей, добавляя к утренней беседе свой музыкальный аккомпанемент.

Но как только последний кусок хлеба исчез с тарелки, а чашки с молоком опустели, хорошее настроение Дроги резко испарилось. Он нахмурился и начал метать строгие взгляды, словно командир, подгоняющий своих людей.

— Девочки, хватит украшать волосы цветами, к вечеру они всё равно завянут, — проворчал он. — А ты, Эол, займись уже хоть чем-нибудь полезным!

— Перестань строить из себя отца! — весело парировала Элена, заплетая в косу тонкую нитку полевых цветов.

— Дрога, поторопись! — донёсся снаружи голос отца.

— Лучше веди себя, как я! — сказал Эол, откусывая огромный кусок яблока и заталкивая его в рот под громкий смех Ниры.

Дрога, бурча себе что-то под нос, вышел из дома и запрыгнул в уже тронувшуюся телегу. Он махнул рукой девочкам, а затем указательным пальцем погрозил Эолу — мол, не расслабляйся.

Мама с Эленой, накинув на плечи лёгкие шали, взяли корзины и направились к рынку. Постепенно дом опустел. Слух улавливал лишь удаляющийся цокот копыт, шуршание дорожной пыли и последние обрывки разговора о том, какой торт будет самым вкусным и красивым.

Эол глубоко вдохнул, наслаждаясь свободным утром.

Ветер, ещё не прогретый солнцем, тянул с озера солёную свежесть. Он колыхал верхушки трав, касался лица, путался в волосах. Эол задумчиво сел на лавку у крыльца, прислушиваясь к шелесту листвы и нежному пению соловья.

Краем глаза он заметил, как в доме началась новая погоня.

Через открытое окно мелькнула Нира, весело носившаяся по комнате с крошечным костюмом в руках. Люм, возмущённый таким развитием событий, прытко удирал от неё, оставляя за собой белый меховой след.

Эол усмехнулся.

День только начинался.

На горизонте, в дрожащем мареве восходящего солнца, сверкнула тонкая нить — вспышка света, отражённая в отполированной мачте. Она принадлежала «Надежде» — некогда великолепному фрегату, который теперь именовали не иначе как «Забытым». Легенды о нём ходили самые разные: одни клялись, что корабль озарился всполохом синего пламени, другие утверждали, что это было кроваво-красное зарево. Но никто не знал правды. Никто не мог сказать, что же случилось с экипажем, какие тайны скрывал трюм, какие судьбы были заперты в деревянных стенах судна.

И всё же, время от времени находились безумцы, готовые рискнуть ради разгадки этой тайны. Однажды и Эол чуть было не стал одним из них. Поддавшись порыву, он уже было отчалил в сторону гиблого места на утлой лодке, но в последний миг что-то удержало его. Возможно, страх. Возможно, интуиция.

Сейчас он смотрел на далёкое, едва различимое пятно на горизонте, пока нечто иное привлекло его внимание.

Над зеркальной гладью озера скользили две серебряные совы, их мощные крылья вспарывали неподвижную водную гладь, оставляя за собой лёгкую рябь. Едва заметное волнение начало разрастаться, разливаясь по поверхности озера. В памяти тут же всплыло прошлогоднее бедствие.

Совы — это было предзнаменование.

Прошлым летом, за несколько часов до того, как гроза обрушилась на округу с неистовой яростью, точно такие же птицы рассекали небо. А потом налетел ураган.

Эол непроизвольно сжал кулаки.

Мысли о золотом столе, который он так и не успел рассмотреть как следует, всколыхнулись с новой силой. Если Лихая разольётся, он может потерять его навсегда.

— Нужно быстро сбегать и всё осмотреть, иначе течение унесёт его к самому водопаду, — пробормотал он, перепрыгивая через крыльцо и направляясь к калитке.

Нира в этот момент визжала от восторга, гоняя по двору Люма, который выглядел особенно нелепо в нарядном платье с рюшами. Белоснежный пушистый клубок носился кругами, отчаянно пытаясь избавиться от своей участи.

Но у Эола не было времени на их игры.

Едва он вышел за ворота, как воздух наполнился тревожным гулом. Весть о надвигающейся грозе разнеслась по округе быстрее торопливого шага Эола, быстрее бешеного ритма его сердца.

На улицы высыпала детвора, распахнув руки навстречу первым каплям дождя. Они визжали и смеялись, ловя их ртами, подставляя ладони, прыгая по лужам, которые ещё только начинали собираться. Сырой ветер гулял по улицам, запутывался в волосах, шевелил занавески в открытых окнах.

Эол спешил, лавируя между расшалившимися малышами, но их суета лишь замедляла его.

И тут над головой что-то резко вспыхнуло.

Секунду спустя ударил гром — настолько сильный, что его дрожь передалась земле, пробежала по ногам, заставила внутренности сжаться.

Дети завопили, зажимая уши.

Эол обернулся — и понял, почему.

На горизонте рассекло небо тонкое копьё молнии, осветив округу мертвенным белым светом. В следующее мгновение раздался гул — не просто гром, а настоящий боевой рёв стихии.

Теперь уже не было сомнений: река выйдет из берегов.

Эол сорвался с места, взлетая по скользкой дороге к месту, где он оставил стол.

Лихая уже проснулась.

Бушующая вода неслась вниз по склону, ревела, захлёстывала камни, намывала берег, подбираясь к мосту. Её мутные потоки колебались, словно живое существо, что медленно, но неумолимо поднималось со дна.

Вчера она ещё спокойно журчала под мостом, а сейчас её волны лизали опоры, вздымаясь на добрые пять метров выше.

Там, где раньше был берег, теперь уже начиналась бездна.

Но не это было самым страшным.

Лихая заинтересовалась его тайной.

Кучи веток и листьев, что скрывали золотой стол, уже начали рассыпаться под напором воды. Казалось, что множество тонких ручейков, извиваясь, тянулись к нему, как любопытные щупальца, пытаясь добраться до того, что он прятал.

Эол бросился вперёд, разбрасывая гнилые ветви, осыпающиеся на грязь с влажным хлопком.

С каждым мгновением вода подступала всё ближе, и он понимал: у него остаётся всё меньше времени.

Когда он, наконец, освободил стол, Лихая взревела, будто многоголосая толпа на стадионе, встречающая своего чемпиона.

Он с силой упёрся в массивное дерево, пытаясь сдвинуть его подальше от берега.

Но стол был неподъёмным.

Он утопал в размокшей земле, как будто сама природа не желала отпускать его из своих объятий.

Эол выругался и склонился над резной поверхностью.

Его пальцы нащупали что-то шероховатое.

Надпись.

Он прищурился, всматриваясь в золотую табличку, на которой был вырезан текст. А чуть ниже — крохотный треугольный символ.

Эол не знал, что это за знак.

Внутри треугольника цвёл цветок, выгравированный с потрясающей точностью, словно живой. Его лепестки будто колыхались от дуновения невидимого ветра.

— Хоть что-нибудь возьму, — подумал Эол, пытаясь оторвать табличку, которая, к его радости, поддалась с лёгкостью.

Но, едва он выпрямился, держа её в руках, мир вокруг изменился.

Холодная вода уже подбиралась к его ботинкам. Он даже не заметил, как оказался по лодыжку в мутной жижице.

И тут он увидел их.

Львиные головы.

Каждый угол столешницы украшала искусно вырезанная морда могучего зверя. В его пасти висела виноградная гроздь, будто древний символ из забытых времён.

Но времени разглядывать не осталось.

Тонкий, но отчётливый голос, пробившийся сквозь гул стихии, заставил его замереть.

Нира.

Он вскинул голову и увидел её.

Младшая сестра, крошечная фигурка на фоне разбушевавшейся стихии, тонула в ревущем потоке.

Эол почувствовал, как внутри что-то оборвалось.

Река ревела.

Ливень стучал по земле.

А сердце билось с такой силой, что, казалось, сейчас разорвёт грудь.

Он бросил табличку в карман и рванулся вперёд.

Глава 7. Эхо прошлого

Наконечник копья дрожал, словно живой, упираясь в рёбра зверя двумя острыми крыльями у основания. Глухой, утробный рёв раздирал воздух, наполняя его зловонным смрадом гниющей плоти и звериного дыхания. Тин, вжавшийся спиной в узловатый ствол старого дуба, ощущал, как вибрация этого рева отдаётся в его груди, смешиваясь с собственным сбившимся дыханием.

Копьё — его единственная защита, последний бастион между жизнью и неминуемой гибелью — предательски скользило в окровавленных ладонях. Липкая кровь, чужая и своя, покрывала пальцы, стекая тонкими ручейками по древку. Мышцы ныли, налившись свинцовой тяжестью, но зверь не сдавался. Нет. Напротив, он наваливался всей своей чудовищной массой, злобно всхрапывая, утробно урча, вдавливая острие глубже в свою плоть, словно не замечая боли. Он напирал с каждым мгновением всё сильнее, сокращая расстояние между смертоносными клыками и грудью охотника.

Спина Тина впилась в кору дерева, дыхание сбивалось в рваные всхлипы. Жаркое дыхание кабана, насыщенное запахом перегнивающих трав и старой крови, било прямо в лицо, пробираясь в ноздри, вызывая дурноту. Огромные ноздри зверя раздувались, втягивая воздух, будто уже празднуя победу.

Позади, едва различимая среди высокой травы, неподвижно лежала Дана. Она почти не двигалась, лишь слабый, жалкий стон вырывался из её пересохших губ, теряясь в гуле битвы. Грубый удар лапы зверя отбросил её на камни ещё полчаса назад — или минуту? Время потеряло смысл. Тогда Тин не успел проверить, жива ли она. Сейчас он не мог позволить себе даже мельком взглянуть в её сторону.

И всё же…

Смутное, едва уловимое шевеление её пальцев пронзило сознание Тина острой вспышкой боли. Она жива. Но на долго ли?

Вокруг, как пророческие вестники смерти, кружили жирные мухи. Они уже предвкушали пир, потирая свои крохотные лапки, готовые сесть как на окровавленные щёки Тина, так и на колыхающуюся тушу их противника.

Оружие в руках юноши дрожало.

Руки слабели.

Глубокая рана на лбу пульсировала, щедро источая алую кровь, застилавшую взгляд мутной пеленой. Каждый раз, когда он пытался смахнуть её рукавом, кабан делал рывок вперёд, и острие его сохранившегося клыка приближалось к коже Тина ещё на несколько жалких сантиметров.

В этот миг охотник и добыча словно поменялись местами.

— Нет, не так… — простонал Тин, его голос утонул в гуле собственного сердцебиения.

В памяти вспыхнул образ отца.

Грубые, но тёплые ладони, уверенный голос, холодная сталь ножа, вложенного в детскую руку.

«Страх убьёт тебя раньше, чем клыки. Запомни это».

Тин в ярости выдохнул.

— Нет! Не этому меня учил отец!

Собрав всю силу, всю ярость, всю боль в один последний рывок, он с силой провернул копьё, заставив наконечник с хрустом ввинтиться глубже в бок зверя.

Раздался глухой скрежет металла о кость. А затем — надрывный, оглушающий визг.

Кабан взвыл, дёрнулся, и древко резко вырвалось из рук Тина. Зверь рванулся вперёд, но не рассчитал силу удара: его гигантский клык с хрустом сломался о дерево, отправив хозяина в слепую, яростную агонию.

Тин упал, земля приняла его, как сноп соломы, сброшенный с телеги. Боль пронеслась по телу, но времени на стон не было.

Дана.

Где она?

В глазах плыло, но он заставил себя вскочить и пополз по земле, нащупывая её дрожащими пальцами.

В это время кабан пришёл в себя.

Его колоссальное тело содрогалось, будто гигантская живая скала, охваченная огнём. Громадная голова металась из стороны в сторону, хлеща воздух горячим дыханием.

Лопнувшие от злости капилляры сделали его глаза алыми, как расплавленный металл в кузнечной печи.

И он видел Тина.

Жертва.

Обидчик.

Кровь зверя закипала от бешенства. Он попытался двинуться, наброситься, разорвать охотника на части, но переломанные рёбра подвели его.

Однако кабан не сдавался.

Хрипя, дёргаясь, отчаянно отталкиваясь задними лапами, он пополз вперёд, словно некая безликая, безграничная злоба, принявшая физическую форму.

Тин уже нашарил подсумок Даны. Его пальцы судорожно перебирали завязки, выискивая единственный предмет, который мог спасти их обоих.

Фляжка.

Холодное стекло наконец оказалось в его руке.

Ярко-красная жидкость внутри переливалась в солнечном свете, словно живой язык пламени.

Кабан уже был рядом.

Пасть захлопнулась в воздухе, не хватив всего пары мгновений, чтобы сомкнуться на плече юноши.

Тин размахнулся и метнул фляжку.

Хрупкое стекло пробило раскрывшуюся пасть, врезавшись в мягкие ткани.

А затем мир взорвался.

Грохот разнёсся по лесу, птицы взмыли в воздух, вспугнутые волной жара.

Разорванные куски плоти разлетелись по округе, окрашивая землю каплями алого. Запах крови смешался с удушливым смрадом палёной шерсти, наполняя лёгкие.

Голова кабана, искромсанная взрывом, с жутким звуком повалилась в сторону. Его массивное тело продолжало дёргаться в конвульсиях, но жизнь уже покидала его.

Тин не двигался.

Всё ещё задыхаясь, он смотрел, как тень смерти окончательно накрывает поверженного зверя.

Всё кончено.

Но радость не пришла.

Тьма вокруг сгущалась.

Сумерки опустились на лес, окрасив мир в глубокие, зловещие тона.

Смутное движение левее неподвижно лежащей Даны задело краем сознания Тина, но защитные механизмы его истерзанного тела не позволили задержаться в реальности. Веки опустились, а разум, будто затянутый вязкими щупальцами тьмы, провалился в мягкую, предательски тёплую черноту.

В этом мраке раздался голос.

Родной.

Глубокий, немного хриплый от времени, но всё такой же уверенный, каким Тин запомнил его с детства.

Отец.

Тепло голоса пробивалось сквозь густую пелену небытия, тянуло его обратно, как сильные руки, вытаскивающие из трясины. Слова были непонятны, расплывались, накладывались друг на друга, но одно чувство было ясно: тревога.

Голоса множились. Они становились всё громче, реальнее. В висках забилось пульсирующей болью, в ребрах что-то натужно скрипнуло. Веки дрожали, пальцы судорожно сжались, разрывая хрупкую оболочку сна.

Боль.

Не своя — чужая.

Но Тин ощущал её так, будто это его самого выжигало изнутри.

Приоткрыв глаза, он моргнул несколько раз, разгоняя туман в голове. Мир вернулся к нему рывком: запахи древесного масла, сырого полотна, землистого мха. Полумрак.

Он узнал это место.

Его скорлупа.

Но что-то было не так.

Она стала меньше, теснее, будто пространство внутри сузилось, вынуждая его делить воздух с чужими людьми.

Неспешно, будто выныривая из вязкого омута, он перевёл взгляд на окружавших его людей.

— Мы нашли его на берегу реки, недалеко от Соловьиного моста, который уже ушёл под воду, — раздался голос.

Говоривший был молод — года на два, может, три старше самого Тина. Чёрные, как смола, волосы падали на лоб, слегка заслоняя внимательный взгляд. В голосе сквозила усталость, но и облегчение тоже.

— Им несказанно повезло, — продолжил он, на этот раз обращаясь не к Тину, а к человеку, который осматривал Дану. — Хотя девочка оказалась на другом берегу. Её подобрала семья из близлежащей ночлежки… вроде Арлы. Да, отец?

Крепкий мужчина, склонившийся над Даной, не сразу ответил.

Лишь через мгновение, слегка кивнув, произнёс:

— Да, Арлы — хорошие люди. Они позаботятся о ней.

Тин, моргнув, заметил в дальнем углу ещё одного присутствующего.

Мальчишка, на вид не старше его самого.

Он сидел, обхватив колени руками, и что-то едва слышно бормотал себе под нос. Когда их взгляды встретились, мальчик тут же отвёл глаза, взял с земли ветку и принялся разглядывать её так, будто в этом была тайна мироздания.

— Со мной всё в порядке… — ответила Дана. — Позвольте я осмотрю брата?

— Он отдыхает, не беспокойся, — раздался голос того же молодого человека.

Но его старший спутник, тот, что осматривал Дану, резко повернул голову к Тину.

— Думаю, он и сам может сказать, как себя чувствует!

Голос был твёрдый, с металлическими нотами. Тин почувствовал похлопывание по плечу — сильное, уверенное, но не грубое.

Тин медленно попытался приподняться, но мышцы отозвались болью, будто натянутые до предела сухожилия вот-вот разорвутся.

Глаза привыкли к полумраку, и теперь он мог разглядеть пространство вокруг.

С потолка свисали склянки с мерцающими огоньками красного света. Их ровное свечение разливало по помещению мягкие тени, высвечивая лица присутствующих.

Но один силуэт заставил Тина напрячься.

В нескольких шагах от него, связанный, лежал мужчина в светло-коричневых одеждах.

Его облик был загадкой.

Руки — тёмные, словно обожжённые, испещрённые замысловатыми узорами, которые то и дело вздрагивали при дыхании.

На голове — мешок. Плотный, не пропускающий света.

Босые ноги неподвижно покоились на холодном полу.

Тин стиснул зубы.

Этот человек был здесь не случайно.

Его присутствие наполняло скорлупу тревожной, настороженной энергией.

Тин перевёл взгляд на того, кто говорил с ним.

Теперь, при свете, он различил черты юноши — и почти сразу понял.

Родственные связи.

Он был похож на крепкого мужчину, что осматривал Дану. Того, чья осанка даже в спокойствии оставалась напряжённой, а взгляд — пронзительным и твёрдым, как лезвие ножа.

Ниомир.

Это имя промелькнуло в разговоре.

И хотя у него было меньше шрамов, меньше морщин, чем у старшего, взгляд их был одинаков.

Непоколебимый.

Тин медленно осматривал собравшихся, нарастающее беспокойство холодными пальцами сжимало его грудь. Странники не выглядели как простые путники, застигнутые бурей.

Оружия у них было слишком много.

А ещё — связанный человек, распростёртый на полу, словно добыча, привезённая с дальних земель.

Но сильнее всего его насторожил плащ Ниомира.

Тяжёлая ткань с медными застёжками, выцветший, но крепкий — это был не просто дорожный плащ. На нём чётко выделялся выгравированный колос Клараколиса, знакомый до боли.

Тин нахмурился.

Эти люди пришли из Клараколиса.

Что им нужно так глубоко в Жёлтом лесу?

Он попытался придать лицу суровое выражение, но предательски урчавший живот мгновенно свёл его усилия на нет.

Из угла раздался смех.

Дана.

Смеялась слабо, едва слышно, но в её взгляде мелькнула искорка той самой девочки, что дразнила его в детстве.

Тин поморщился, но внутри стало чуть теплее.

Ниомир тоже улыбнулся, доставая из сумки небольшой свёрток и протягивая его Тину.

— Держи. Вяленый ягнёнок и кларакольский хлеб.

Тин, ещё не доверяя, медленно развернул ткань, и воздух тут же наполнился соблазнительным ароматом специй, копчёного мяса и тёплой муки.

Желудок снова напомнил о себе, на этот раз требовательнее.

— Меня зовут Ниомир, — продолжил мужчина, выдержав паузу, словно давая Тину время смириться с ситуацией. — Позади меня мой сын Ардан. Вы уже поняли, откуда мы.

Он указал на юношу с чёрными, как ночь, волосами, что ещё минуту назад пытался унять вспышку раздражения.

— Сидящего в углу парня зовут Эол. Он из Родников, что к западу от Соловьиного моста.

Тин бросил быстрый взгляд на того, кто так старательно избегал зрительного контакта. Эол, казалось, с ещё большим упорством продолжал изучать свою ветку, но теперь смахивал с неё невидимые пылинки.

— А тот, кто лежит на полу, — незваный гость, — голос Ниомира стал жёстче. — Песчаник.

Тин перевёл взгляд на связанного человека.

— Пришёл сюда через сухой перешеек далеко на юго-востоке от Клараколиса.

Ниомир выдержал паузу, прежде чем добавить:

— К слову, тот кабан, которого ты убил, был его ездовым животным.

Тин склонил голову набок, прожигая взглядом недвижимое тело пленника.

Песчаник.

И он был на кабане?

Слишком много странных совпадений для одной ночи.

— Путники давно не заходили так глубоко в Жёлтый лес, — наконец произнёс Тин, откусывая хлеб, — как вы здесь оказались и что вам нужно?

Ниомир кивнул, будто ожидая этого вопроса.

— Мы направлялись в Зелёную Рощу, — он слегка повернулся, обозначая жестом своего сына. — Но разбушевавшаяся стихия затопила Соловьиный мост, преградив нам путь.

Тин задумчиво провёл пальцем по зазубренному краю хлеба.

— Вы могли пройти через дальнюю переправу и двинуться по Каменному Тракту.

— Мы бы так и сделали, — резко ответил Ардан, его голос наполнился раздражением. — Но весь Каменный Тракт оказался под водой.

Он скрестил руки на груди.

— Тогда мы решили пойти через Жёлтый лес. Перебрались по ветвям Павшего гиганта.

Тин поднял бровь.

— Если бы не ненастье, мы бы сюда и не сунулись, — пробормотал Ардан, словно оправдываясь перед самим собой.

— Ардан, — мягко, но настойчиво произнёс Ниомир.

Сын нахмурился, но послушно опустил взгляд.

— Отец, но мы ведь спасли их! К чему эти вопросы?

— Сын! — Голос Ниомира стал на тон ниже, и в нём появилась твёрдость, заставляющая Тина невольно напрячься.

Ардан сжал губы, но промолчал.

— Итак, — продолжил Ниомир, вновь обращаясь к Тину. — Переночевав в медвежьей пещере у Громового Утёса, мы двинулись дальше в глубь Жёлтого леса, по Тропе Гигантов.

Тин слегка прищурился.

— В сторону Арна?

— Верно.

— Но Арн находится левее тропы.

— Так и есть, — Ниомир кивнул. — Но, услышав звуки борьбы, мы решили проверить, что происходит. Оставлять опасность позади — не в наших правилах.

Его взгляд был прямым, непоколебимым.

— Эол заметил Песчаника первым, — добавил он, снова глядя в сторону мальчишки.

Тот, казалось, сжался ещё сильнее.

Тин задумался.

Что же здесь произошло на самом деле?

Тин старался внимательно слушать, вылавливая каждое слово из речей Ниомира. Бархатистый, ровный голос, наполненный невозмутимостью и силой, действовал завораживающе, почти гипнотически. Словно звучала древняя песня, сплетённая из вековых историй и неотвратимых истин

Он откусывал вяленое мясо, чувствуя, как оно крепко сопротивляется зубам, и заедал его кусками плотного кларакольского хлеба, чуть шероховатого на ощупь

Голод больше не тревожил, но тревожило другое

Каждый новый звук, каждый всхлип, вырывающийся из подёргивающегося мешка, накинутого на голову узнику, с каждой секундой раздувал в нём угли сомнений

Кто он?

Почему связан?

Почему, несмотря на всё, внутри зарождалось странное, липкое чувство жалости?

Пленник не пытался кричать. Он просто тихо всхлипывал, а изредка его дыхание прерывалось резкими, судорожными вздохами

Чем дольше Тин слушал, тем сильнее ощущал, что не доверяет этим людям

Больше, чем свежая рана, время от времени пульсировавшая болью

Больше, чем собственной незащищённости

Будто всё, что они говорили, выстраивалось в убедительную, цельную картину, но в самой её сердцевине зияла пустота — нечто недосказанное, скрытое, умышленно спрятанное от чужих глаз

Время на мгновение застыло

Тин вдруг осознал, что больше ничего не слышит

Кроме этого плача

Тонкого, жалобного

Почти детского

Его сознание медленно стало проваливаться, вязнуть, словно он ступил в зыбучие пески, что затягивали его всё глубже

Но в следующий миг раздался щелчок пальцев

Резкий, чёткий, как удар камня о камень

Мир вздрогнул, словно покачнулся, и Тин вырвался из плена чужого голоса, с шумом вдохнув прохладный воздух

— Магия песчаников, будь осторожен, — голос Ниомира был твёрдым, но не напуганным, как у человека, прекрасно знающего природу этих чар. — Услышав такой плач, всегда концентрируйся на том, где ты находишься, иначе останешься во власти иллюзии, созданной их чёрной магией

Тин моргнул несколько раз, прогоняя туман из головы

Иллюзия?

Ему стало не по себе

Ардан презрительно фыркнул и пнул лежащего узника

— Это отродье пыталось скормить вас своей зверюшке, — процедил он, в голосе звучала нескрываемая ненависть

Тин вздрогнул

— Зачем он вам? — хрипло спросил он. — Бросьте его во тьму и поминайте лишь его имя!

Неприязнь в его голосе отдалась глухой болью в ране, заставив его непроизвольно скривиться

Но Ниомир покачал головой

— Не всё так просто, Тин

Он говорил спокойно, но в его голосе чувствовалась осторожность

— Где один песчаник — там и другой

Он бросил короткий взгляд на пленника, но взгляд его был отрешённым, оценивающим, словно он думал не о человеке перед собой, а о чём-то большем

— Мы отвезём его в Флосфорд, — продолжил Ниомир. — И найдём ответы на интересующие нас вопросы

В этот момент наступила короткая, звенящая тишина

Её нарушил неожиданный звук — слабый дребезг, будто старая пластинка скользнула по камню

Тин повернул голову

Это был Эол

Он держал в руках что-то похожее на небольшую пластину, и его взгляд, наполненный удивлением, устремился прямо в глаза Ниомиру

И в тот же миг вспышка света прорезала полумрак

Яркая, пронзительная

Она ворвалась в их временное жилище, разлетаясь сотнями искр по стенам, и тут же отразилась от множества граней хрустального бурундука, который лежал на коленях у Даны.

Глава 8. Сквозь время

Тёплый сентябрьский ветер рассеивал над землёй терпкие ароматы — запахи ещё не ушедшего лета, вплетённого в дыхание ранней осени. Воздух был насыщен сладковатыми нотками увядающих трав, прохладной свежестью росистых полей и пряным ароматом опавшей листвы, начинающей рассыпаться под ногами в золотистую крошку.

Осень в этом году была как никогда прекрасна, словно строка древней поэмы, в которой переплелись прощальные песнопения последних цветов, ласкаемых лучами уходящего солнца, и буйство красок, расплескавшихся всюду, куда лишь дотянулись лёгкие, золотые пальцы сентября.

Высоко над землёй кружил соловей, исполняя свою грустную, заливистую песнь. Её мелодия текла над полями, смешиваясь с шелестом воды, что мягко струилась по каменистому руслу ручья, пробираясь меж волнистых холмов, покрытых золотистыми волнами пшеницы. Всё вокруг было похоже на сон — тёплый, медленный, наполненный светом и покоем.

На этих полях, будто в другом, отдельном мире, царили свои законы жизни. Расставленные рядами ульи гудели, словно живые сердца, вокруг которых кипела работа тысяч пчёл, торопившихся собрать последние капли нектара перед грядущей зимовкой. В нескольких шагах от пасеки несколько бесстрашных мальчишек с громкими воплями уносились прочь, размахивая руками и пытаясь ускользнуть от разъярённой стражи ульев. Их смех разносился над округой, пугая бурых ласточек, которые лениво чистили крылья после удачной охоты.

Солнце, пробиваясь сквозь облака, заливало всё вокруг тёплым, мягким светом. Казалось, что сам воздух был соткан из золотистых нитей — лёгких, едва заметных, но заполняющих всё пространство.

У самой центральной площади собралась детвора. Их внимание привлекал спор двух мужчин, чей разговор с каждым мгновением становился всё громче. Кузнец, с испачканным сажей лицом и мощными, загрубевшими руками, что держали кусок раскалённого металла, спорил с дородным булочником, размахивающим полотняным мешком с мукой, из-за чего белая пыль оседала на его рыжеватых усах. Их ожесточённая перепалка привлекла толпу зевак, которая росла с каждой минутой.

Однако внезапно на верхнем этаже одного из домов распахнулось окно, и чья-то широкая фигура с грозным лицом, энергично потрясая кулаком, заставила спорщиков мгновенно поубавить пыл. Кузнец, усмехнувшись, пожал булочнику руку, а тот, ворча себе под нос, отправился прочь, потряхивая указательным пальцем в воздухе, будто продолжал спор уже без слов.

Но несмотря на эту небольшую стычку, в воздухе витало ощущение праздника.

Чуть поодаль, у границы деревни, пастух громко выкрикивал слова, знакомые лишь его пёстрому стаду, пытаясь отогнать его от огородов. Однако коровы, заворожённые запахом свежей капусты, проигнорировали окрики. Тяжёлый кнут свистел в воздухе, но звери не спешили отступать.

Тогда пастух перешёл к решительным мерам.

Спрыгнув с лошади, он извлёк из кармана небольшой пузырёк с цветной жидкостью, поднёс его к губам, сделал глубокий глоток, а затем выплюнул содержимое сквозь пламя зажжённой щепки.

Вспышка озарила округу.

Коровы, словно наткнувшись на огненную стену, в панике рванули прочь, разбросав по дороге листья капусты. Дети, наблюдавшие за этим зрелищем, зааплодировали, хохоча и показывая пальцами на убегающее стадо.

Детвора с неугомонной энергией носилась по деревне, подхватывая любой повод для веселья, словно осенний ветерок, порхающий от крыши к крыше.

Но даже в этой круговерти мелких событий и шалостей нашлось нечто, заставившее их ненадолго притихнуть.

На обочине, под старым вязом, сидел пожилой человек. Он был одет в длинный, потертый камзол, а на голове у него красовалась шляпа с узким полем, напоминавшая те, что носили в далекие времена.

Старик неспешно перебирал пальцами гладкую серебряную монету, отчего та, казалось, танцевала у него в ладони.

А затем — исчезла.

Дети ахнули.

Но не успели они оглядеться, как монетка неожиданно появилась за ухом у одного из мальчишек.

— Как?! — выдохнул тот, не веря своим глазам.

Старик хитро улыбнулся и, поймав их полные восторга взгляды, тут же принялся показывать новый трюк.

Глядя на эту сцену, Лиррик на мгновение позволил себе забыться, растворившись в картине этого неспешного, почти безмятежного дня.

Но мысль о завтрашнем отъезде вспыхнула в сознании, вырывая его из этого потока умиротворения.

Он сидел на лавочке возле дома и смотрел на свою деревню — остров, который исходил вдоль и поперёк, знал каждый его тайник, каждую укромную тропинку.

Он знал, что самая крупная рыба водится у старого причала, куда изредка прибывали лодки с мешками зерна. Корма просыпалась в воду, привлекая голодных рыб, которые со временем становились самыми жирными.

Он знал, где прячутся чёрные змеи — опасные, свернувшиеся в смертоносные клубки под плоскими камнями, нагретыми солнцем.

И, разумеется, только он знал, где растут дневные ягоды.

Вернее, только он мог их видеть.

Это было его тайное знание. Его дар.

Однажды, когда Лиррик прогуливался по лесу в компании своих друзей, он вдруг заметил, как светятся в траве маленькие ягодки, от которых исходил едва заметный, но манящий свет. Его пальцы, тронувшие их, как будто наполнялись чем-то невидимым, но очень реальным, чем-то мистическим и бесконечно живым. Он, не раздумывая, принялся собирать их, щедро указывая спутникам на это чудо, однако они только обменивались взглядами, в которых ясно читалась растерянность и недоумение.

— Ты что, с ума сошел? Тут ничего нет, — сказал один из них, отводя глаза. — Ты что, хочешь, чтобы мы поверили в сказки?

Лиррик не был обманут их реакциями. Он знал, что это не простые ягоды. Свет, который они излучали, был особенным, он вибрировал в воздухе, наполняя его странным, едва уловимым ощущением. Это был дар, которым он обладал, и который, казалось, вёл его куда-то дальше, чем просто в этот лес. Он продолжал собирать их, чувствуя, как они оживают в его руках, и, несмотря на всё большее отчуждение со стороны друзей, не сомневался — его способность реальна.

Те, кто был рядом с ним, отходили, переглядываясь, их лица становились всё более напряжёнными. В их глазах мелькало то, что Лиррик знал безошибочно: страх. Он продолжал собирать ягоды, и это ощущение, что его дар скрывает в себе нечто большее, что он был на пороге чего-то важного, наполняло его всё сильнее.

Весть о мальчике с необычным даром быстро распространилась по всему округу, а затем и далеко за его пределы. Школы магов, алхимики, мудрецы и даже таинственные странники, приходившие из самых отдалённых земель, начали активно искать способ вырвать его из родных мест. Все они, без исключения, стремились заполучить Лиррика — не столько за его уникальный дар, сколько за возможность раскрыть тайны, которые он хранил. Все эти люди были уверены: он был ключом к чему-то великому.

И, конечно, они не обходились без угроз, потому что никто не желал мирно уступать свои знания и силы. Однажды Лиррик получил письмо, написанное кровью, с темными пятнами на старом, потрёпанном пергаменте. Запах металла и гари исходил от этих слов, и он почувствовал, как по коже побежали мурашки. Другие послания были вовсе странными: обёрнутые в дорогие ткани, они пахли ладаном и восточными благовониями, но вскрывая их, Лиррик находил лишь пустоту или странные знаки.

Иногда, вскрывая конверты, Лиррик сталкивался с еще более странными явлениями: выскакивающие из письма пауки, сыплющийся бесконечно песок, словно весь мир был заперт в этих крохотных гранулах времени. Однако ничто не могло подготовить его к тому, что один из конвертов пытался… проглотить его. Почти как живое существо, что он с ужасом осознал, схватив письмо за край, прежде чем оно полностью поглотило бы его руку.

Но особенно запомнился ему подарок от школы Шепчущих Сестёр — предмет, который он получил совершенно случайно. Это было нечто странное, неясное, неведомое. И, как ни странно, именно эта загадка привела его к размышлениям, которые отложились в его памяти, оставив след на многие годы. Отец, увидев подарок, буквально лишился дара речи на целый месяц. Эта история ходила по их дому, и каждый раз, вспоминая её, Лиррик улыбался. Это была та история, которая сделала его жизнь ещё более насыщенной, полной загадок и неизведанных дорог.

Одно из писем оставило на его душе неизгладимый след. Это было письмо, написанное не словами, а на доске, как если бы кто-то стирая одну фразу, мгновенно вписывал новую. Он увидел это через лист бумаги, который казался не просто письмом, а настоящим окном в другую реальность.

Комната, в которой он разглядывал послание, была тускло освещена, и через мутное стекло было трудно различить детали. Но на доске изменялись вопросы, словно кто-то, пишущий их, никуда не торопился, оставляя лишь загадочные намёки. На самом деле, всё это было гораздо более важным, чем могло показаться на первый взгляд.

Первое сообщение, которое запомнилось Лиррику больше всего, было: «Что ты готов отдать взамен тех знаний, к которым получишь доступ?» Эти слова эхом отзвучали в его голове, терзая его сознание. Но вскоре появлялись и другие, менее серьёзные вопросы — почти шуточные, как те, что часто задают друзья. «Не больно ли тебе было приобрести этот дар, упав с высокой яблони?» или «Ты разрешил себя покусать чёрным змеям?»

В конце концов, на доске появилось последнее послание, написанное дрожащей рукой. На фоне смутных шуточных фраз стоял вопрос, который, похоже, был серьёзным испытанием: «Что ты выберешь? Ты готов заплатить цену за то, что хочешь узнать?»

Этот вопрос висел в воздухе. Он крутился в голове Лиррика, как повторяющаяся мелодия, впиваясь в его мысли. Несколько дней он не мог избавиться от этого, пока однажды, в момент, когда всё вокруг словно затихло, он не произнёс вслух ответ, который до этого держал внутри.

«Да.»

Как только эти слова слетели с его уст, письмо разорвалось на две части, и из них чудесным образом появилась пара ласточек. Одна, не спеша, полетела в сторону заката, а другая, захватив уголёк из потухшего костра, принялась рисовать карту на стене дома, указывая точное местоположение загадочной школы, о которой все так много говорили.

Глава 9. Нити прошлого

— Неравенство возникает из стереотипов, которые вживляются в нас с самого рождения. Мы привыкли думать, что свет — это добро, а тьма — это зло. Но если задуматься, то в самом начале была лишь тьма. И из этой тьмы возникло всё, что нас окружает, включая нас самих. Так что же это значит? Значит ли это, что мы — порождения зла? Нет, я так не думаю. Тьма — это не зло. Это всего лишь начало, пустое полотно, на котором свет рисует свои узоры, свои истории, свою жизнь, — произнес голос, и его слова наполнили пространство, где царила лишь пустота. Тёмные, густые тени, словно живые, тянулись из каждого уголка, но слово было мощным, и оно затмило их.

— Так что же такое зло, и как его победить? — крикнул Лиррик в этот белый, обволакивающий его туман, который висел вокруг, как призрачная вуаль, скрывающая реальность, и саму суть происходящего. Его голос дрожал, но в нём звучала решимость, которая пробивала через пелену сомнений, словно холодный ветер, прорезающий тишину. Лиррик стоял, опершись на колени, окружённый этим зыбким белым морем, но в его сердце бушевала буря, а на языке — огонь, который, казалось, мог сжечь саму тьму.

— Зла нет, мой друг, — ответил второй голос, и он был холодным, как лед, проникающим в душу. — Есть лишь неправильные решения, ошибки, которые мы совершаем, исходя из нашего неведения, из наших ограниченных знаний о том, как устроен мир. Мы боимся тьмы, потому что не понимаем её. Мы называем её злом, потому что не можем принять её как часть себя. Она — зеркало, в котором мы видим лишь тени наших страхов.

— Как победить тьму? — вновь выкрикнул Лиррик, и каждое его слово, казалось, резало пространство, как меч. Он делал паузу между фразами, словно вбивая их в пустоту, пытаясь найти ответ, который мог бы затмить всё. Его голос эхом разносился, но вместо ответа наступила лишь мёртвая тишина.

— Никак. Прими её, — проговорил второй собеседник, его слова словно стали ледяным ветром, проникающим прямо в сердце Лиррика. Холод от них ощущался даже в самой душе. — Тьма — это часть тебя, как и свет. Ты не сможешь уничтожить её, не уничтожив себя. Мысли об этом поглощали Лиррика, как будто каждый его вдох становился всё тяжелее, а окружающий мир сжимался вокруг его груди.

— Шестьсот лет я борюсь с тем, что вы натворили. Целую вечность я сражаюсь с тьмой, не давая ей поглотить этот мир! Целую вечность я сижу в этом замке, как узник, — Лиррик, теряя контроль, упал на колени. Его голос был исполнен ярости и боли, словно в нём собралась вся угроза разрушения, вся тяжесть безысходности. Он кричал, срывая голос, переходя на хрип, и каждый его крик отзывался в пустоте, как отголоски древних войн, не завершившихся до сих пор. — Ты думаешь, я не узнал твой голос? О, я прекрасно помню его, Хенрик Орхонский! Я знаю, что всё это натворил ты, великий магистр! Яви свой облик, ты мерзавец!

Гнев кипел в нём, словно вулкан, готовый разорвать землю, но, несмотря на всю эту бурю, его сердце было одновременно и сжато, и переполнено чем-то неизведанным. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони, но боль в руках не значила ничего по сравнению с тем огнём, который горел в его груди.

— Вернись туда, где всё началось, — прошептал незримый голос, его слова словно нависали над Лирриком, вбиваясь в него, как тяжёлый камень. Лиррик замер, он ощутил холод, который словно сковал его тело, и в голове вновь забрезжил слабый свет истины.

— Мама? — прошептал он, отчаянно вглядываясь в пустоту, как если бы она могла ответить. Но вместо слов он почувствовал лёгкое прикосновение руки на своей щеке — тёплое, живое, словно сама любовь, проникшая в его душу. Это прикосновение было мягким, но его сила могла разрушить все его сомнения. Лиррик не сдержался и заплакал. Слёзы, текшие по его щекам, исчезали в воздухе, не касаясь земли, как если бы мир не мог позволить им утонуть в этой пустоте.

— Мама, я так виноват перед тобой и перед отцом… Прости меня, — Лиррик склонился вперёд, его плечи дрожали от слабости. Слова вырывались из него, как мольбы, и боль, которую он испытывал, разрывала его на части. — Я был высокомерен, заносчив и легкомыслен. В своём стремлении достичь большего я не заметил, что творилось у меня под носом. Прости меня…

В этот момент туман вокруг него сгущался, как будто сам воздух пытался обвить его, удержать его в своём плену. Он чувствовал, как его тело становится тяжёлым, словно туман впитывает в себя его силы, но он не сопротивлялся. Он слишком устал, чтобы бороться с ним. Туман сжимался всё сильнее, и каждый его вдох становился ещё труднее, но, несмотря на это, Лиррик продолжал стоять, с каждым шагом погружаясь в этот мир, который когда-то был ему таким знакомым, но теперь казался чужим.

Тем временем, за окнами лаборатории, солнце высоко в зените раскидывало свои лучи, словно небрежно, указывая на мир, в котором Лиррик теперь существовал. Лучи, пробиваясь сквозь частично выбитые оконные ставни, освещали пыль, поднятую ветром. Свет, отражаясь от многочисленных поверхностей, создавал причудливые узоры в воздухе, создавая иллюзию танцующих огней, словно сама комната жила своей жизнью. Свет и тень переплетались в магическом танце, как два древних духа, борющихся за доминирование.

Стоявшая в стороне пара рыцарских доспехов спорила о произошедшем, активно жестикулируя и указывая в сторону лежащего на полу создателя. Один из золотых стражников, с копьём наперевес, тыкал древком в ребра Лиррика, ожидая какой-либо реакции. Судя по боли, он делал это уже давно, и каждое его движение было не просто механическим, а наполненным невыраженным ожиданием, словно он надеялся, что малейшее движение или вздох Лиррика возвестят о пробуждении.

Мягкий фавский ковёр щекотал лицо Лиррика своими длинными ворсинками, когда его сознание наконец вернулось в этот мир. Он почувствовал, как воздух стал менее тяжёлым, а запахи вновь стали различимыми — смесь старого дерева, пыли и металлического привкуса пота. Перевернувшись на спину, он замер, пытаясь пробудить память о событиях вчерашнего дня. Он повторял слова матери, вновь и вновь прокручивая их в голове, словно они могли стать ключом к разгадке, а образы сновидения, где она казалась живой, ускользали от него, как туман, стремящийся раствориться в первом луче утра.

Лиррик почувствовал, как сила, исходящая от него, вновь возвращается, но он всё ещё был ослаблен — каждая клетка его тела словно боролась с собственной тяжестью, сопротивляясь своему существованию. В этот момент в лабораторию ворвался сквозняк, развеявший всё вокруг: свитки, записи и старинные манускрипты взмыли в воздух, создавая хаотичный танец бумаги и пера, а пронзительный звук их движения разогнал всё живое и не живое, собравшееся вокруг своего создателя.

Окинув взглядом взволнованную братию, Лиррик поднялся на колени, решив, что больше не будет тратить время. Он жестом показал всем, что с ним всё в порядке, и велел каждому заняться своими делами. Подойдя к зеркалу, он увидел всё того же черноволосого мужчину, готового свернуть горы.

— Что же, Лиррик Тредецим, — произнёс голос, тяжело и с усмешкой. — Вы выглядите просто изумительно. Позвольте узнать, как вам это удаётся? — пророкотал он, откидывая волосы, вытирая слёзы, которые, как он заметил, высохли в уголках глаз. Голос звучал весело и невозмутимо, как у пятилетнего мальчика, который только что совершил какую-то невообразимую шалость. — Сейчас не время для уныния.

Резко развернувшись, Лиррик махнул рукой двум стражам, которые непомерно отличались от остальных воинов своей грандиозной фигурой и могуществом. Эти двое были не просто высокими — они были истинными каменными великанами, казавшимися потомками древних стихий, укрощённых магией первых волшебников. Их лица, вырезанные из камня, не выражали эмоций, но в них была мягкость — детская наивность, та, что напоминала Лиррику о друзьях из детства, когда мир был простым и понятным.

Один из гигант поднял булаву, металлическая рукоять которой была украшена бронзовым навершием с выступами, напоминающими перья. Каждый такой выступ издавал царапающий звук, как скрежет стали по камню, что эхом отдавался в пустоте, наполняя атмосферу напряжённой тишиной. Второй же, ворчливо пробормотав что-то, как настоящий наставник, дал первому сильный подзатыльник, заставив его поднять оружие. Удостоверившись, что булава на месте, он схватил тяжёлый двусторонний топор, который был покрыт следами сражений и многочисленными вмятинами. Торец его рукояти украшала акулья голова, чьи острые зубы, как в поисках добычи, вгрызались в пол, оставляя глубокий след, что служил напоминанием о мощи этого оружия

— Мак, подними топор, и не думай, что кто-то другой за тебя всё починит, — произнёс Лиррик, прыгая на третью ступеньку винтовой лестницы. Ступени были выложены из аккуратно составленных кип книг, чьи переплёты пахли старой кожей и чернилами, и вели они в узкий коридор, соединяющий лабораторию с парадной столовой. — Возьми Кая и отправляйтесь в башню обсерватории, к покоям магистра Хенрика. Мы будем ломать его дверь! — добавил он с улыбкой, в которой скрывалась не просто решимость, а некое злорадство, переплетающееся с удовлетворением от предстоящей мести

Он шмыгнул в тёмный коридор, где воздух был пропитан запахом влажного пергамента и тяжёлых тайн, от которых не могли скрыться даже стены. В этом месте каждое дыхание Лиррика становилось глубже, а каждый шаг — увереннее

Парадная столовая, которую он помнил с юности, была как музей живых воспоминаний, где каждое дерево, каждый камень, каждый предмет хранил следы великих событий и не менее великих людей. Стены, украшенные панелями из красного клёна, мозаики из золота и платины, вплетённые в древесные волокна, рассказывали удивительные истории о блюдах, которые когда-то готовили для величайших магистров. Янтарные буквы, слезшие с этих панелей, перетекали в ковёр из изумрудных травинок, что блестели каплями утренней росы даже в полдень

Полки, тянувшиеся вдоль всего зала, ломились от сервизов: фарфоровые тарелки для мясных пиршеств с узорами из виноградных лоз, хрустальные блюда для рыбных деликатесов, украшенные чешуйчатыми драконами, золотые подносы с гравировками созвездий. В дубовых шкатулках с резными рунами покоились столовые приборы — ножи с рукоятями из оленьих рогов, вилки с зубцами, закрученными в спирали, ложки, что напоминали распустившиеся лилии

Над всем этим, словно небесная река, тянулась гигантская фреска. Её краски переливались, словно живая вода, изображая историю школы: первые магистры, возводящие башни из лунного света, ученики, спорящие у карт звёздного неба, драконы, заключившие пакт с основателями. Каждый, кто входил в зал, видел на стене собственное отражение — крошечную фигурку, бредущую вдоль этого вечного потока времени

Потолок обсерватории был живым, дышащим существом, пропитанным самой сутью магии. Лепнина, тонкая и воздушная, менялась, как погода в этих местах. Она меняла свои оттенки: серебристо-серые, как тучи перед дождём, иссиня-мрачные, когда небо грохотало от грозы, и ослепительно белые, когда снег заполнял мир тишиной. Интересно, мог ли кто-нибудь из тех, кто стоял под этим потолком, представить, что каждый уголок этого магического пространства — это отражение их собственных чувств и мыслей? Иногда с потолка падали настоящие снежинки, лёгкие и хрупкие, как мечты, тая в воздухе, едва касаясь гладких столов с корневыми ножками, вросшими в пол, как древние дубы, пережившие века. Ростки, пробивавшиеся из столешниц, становились частью этого чудо-мира, и их тщательно пересаживали в южный сад. Теперь же в том саду шумел настоящий лес, создавая ощущение волшебства и вечности

Тёплые воспоминания Лиррика прервало громкое «уху-уху» сов, что устроились на месте исчезнувших сервизов. Пёстрые пернатые, выглядевшие как ожившие ковры из перьев, недовольно зашевелились, когда свист Лиррика разрезал тишину, нарушив её спокойствие. Он вдыхал воздух, наполняя лёгкие, и, сложив губы трубочкой, выдал пронзительный звук — точь-в-точь как боевой клич рыжего ястреба. Этот звук был острым, рвущим тишину, как нож, разрезающий бархатную ткань. Совы замолчали, распушив перья, словно поражённые чем-то невидимым, а самые пугливые даже прикрыли глаза круглыми веками, пытаясь скрыться от неожиданного вторжения в их мир

Лиррик прошёл оставшийся путь, не забывая насвистывать мелодию «Танца лунных фей», сопровождаемую сверкающими совиными глазами, которые следили за каждым его шагом, и робким уханьем птенцов, выглядывавших из-под крыльев матерей

Когда он дошёл до обсерватории, уютный полумрак комнаты дрожал от свечей, стоящих в подсвечниках из лазурита латуни. Их мягкие огоньки танцевали на стенах, отбрасывая причудливые тени, играя на витках резных узоров и старинных панелях, словно живые существа, игриво скрывающиеся в тенях. Тёплый свет обвивал всё вокруг, а в воздухе витал запах воска, пряный и слегка горьковатый, как воспоминания о забытых временах. Через старые деревянные двери, украшенные барельефами дерущихся львов и окантовкой из медных рыб проникал сквозняк. Он ворвался с диким, неукротимым напором, пронзая тишину обсерватории, с гулким эхом катясь по пустым стенам и заставляя лёгкие шторы дрожать в своём непослушном танце

Гул шагов каменных великанов сотрясал пространство, их поступь была настолько тяжёлой, что даже пыль на старых телескопах вздрогнула и сыпалась вниз, как тёмный дождь

Бурый енот, случайно оказавшийся в этих древних чертогах, беспокойно метался среди лежащих на полу штор. Лиррик не мог удержать лёгкую, почти невидимую улыбку, глядя на суету этого маленького авантюриста, который в поисках укрытия прятался под складками ткани. Маленькое создание с блестящими глазами явно не понимало, что его присутствие нарушает не только порядок, но и тишину этого места, которое изначально было так спокойно и безмятежно

— Как же ты сюда забрёл, дружище? — сказал Лиррик, аккуратно вытаскивая из глубокого кармана своей мантии маленький свёрток. Запах орехов и мёда привлек внимание зверька, и тот, не раздумывая, схватил лакомство, едва ли не забывая про всё вокруг. — Держи, и беги отсюда, да побыстрее, иначе мои обалдуи совсем тебя запугают! — добавил он с полусерьёзной улыбкой, указывая взглядом в сторону своих каменных спутников!

Зверёк, схватив свою награду, с уморительным видом, подскакивая на двух лапах, бросился к дыре в стене, скрывающей один из выходов. Лиррик успел заметить десятки светящихся глаз, мерцавших из темноты, когда за енотом устремилась вся его стайка. Эти небольшие, пушистые создания явно понимали друг друга без слов. Лиррик, приподняв бровь, произнёс, едва сдерживая улыбку

— Вот тебе и раз, да вас тут целая армия! Что ж, приглашаю всех на ужин в лабораторию! Она вон там, — кивнул он в сторону каменных великанов, не скрывая искреннего веселья

Енот, кажется, понял, что ему предложили, и вся стайка, как молниеносный поток, ринулась в указанном направлении, немедля ни секунды. Их маленькие лапки цокали по камням, создавая звуки, будто тысячи маленьких ручейков неслись в одном направлении. Этот шум, похожий на урчание небольшой бури, не остался незамеченным для каменных воинов, которые с любопытством повернули головы, следя за быстрыми движениями пушистых тел. Кай, пытаясь наблюдать за самым шустрым и мелким енотом, невольно задел своей булавой лоб Мака, что привело к очередному взаимному обмену «любезностями». После обмена ударов и бурных фырканий, оба гиганта наконец-таки подошли к двери, пытаясь втиснуться в узкий дверной проём одновременно, не желая уступать друг другу ни сантиметра

Лиррик, наблюдавший эту сцену с широко распахнутыми глазами и сдерживаемым смехом, молча потянул обоих к себе за плащи, пытаясь развернуть их друг к другу, будто они были маленькими, неугомонными щенками. Он затянул их в просторную комнату, и, глядя на их усилия, произнёс с явным облегчением

— Ну что ж, друзья мои упрямые, — сказал он, указывая на дверь с выщербленным замком, — приступим к тому, о чём я говорил раньше, а именно — будем ломать её! — в его голосе звенела искренняя решимость!

Эхо его слов ещё вибрировало в воздухе, когда раздался первый удар. Булава Кая вгрызлась в дверь, высекая сноп искр, будто высекали огонь древние великаны. Топор Мака довершил аккорд — грохот покатился по коридорам, срывая вековую пыль с потолочных балок. Полчаса адской какофонии оставили на двери лишь две тонкие царапины, сверкавшие свежей медной подложкой под слоем краски

Лиррик, не теряя надежды, снова полез в свой глубокий карман и достал небольшой флакон с ювенисом — жидкостью, ещё недавно исцелившей его и вернувшей былую силу. В мягком тусклом свете жидкость переливалась всеми оттенками зелени, словно сама природа была заключена внутри неё

— Если ювенис омолодил меня, а также этот четырёхсотлетний дуб, возможно, он сможет обратить вспять и заклятие, наложенное на эту дверь, — Лиррик с решимостью в голосе сказал, расталкивая своих каменных спутников в стороны. — А ну, ребята, посторонитесь, — произнёс он, выливая содержимое флакона на дверь. — Бей, Кай!

Гигант размахнулся в прыжке, будто разверзлась сама грозовая туча, и с сокрушительной силой обрушился на дверь. Металл взвыл протяжным воплем, пронзая тишину комнаты, а затем, с дребезжащим грохотом, уступил натиску. Дверь рухнула внутрь, словно сломанный хребет древнего великана, увлекая за собой Кая, который, не удержав равновесие, покатился кубарем по полу, прижимая булаву к груди, точно ребёнок, цепляющийся за игрушку во время ночного кошмара. За ним в образовавшийся проём хлынул воздух — густой, с затхлой терпкостью времени, сладковато-горький, будто вздох давно запечатанного саркофага

Комната встретила их торжественным величием прошлого, застывшего во мраке забвения. Высокие своды тонули в тени, их очертания терялись среди рваных готических штор из паутины, что свисали с потолка, словно знамёна поверженного королевства. Лиррик на мгновение замер, ощущая, как память отбрасывает его назад, в тот роковой день: ссадины на костяшках, пронзительный крик Хенрика — «Троих хватит!», алхимик, швыряющий реторту, запах озона и гари. Здесь всё ещё жили отголоски той схватки — в глубоком шраме на дубовых панелях, похожих на разбитые щиты, в клочьях тиснёной кожи, облепившей стены, в застывших осколках плит, вобравших в себя боль и ярость

— Что же ты прятал, старый лис? — пробормотал Лиррик, отодвигая массивный стул с глухим скрипом. Перед ним простирался стол, на поверхности которого сиял резной солнечно-лунный барельеф, пылая контрастами света и тьмы. Щелчок пальцев — и в комнате ожили огни: люстры из оленьих рогов вспыхнули, загораясь в своих ветвистых изгибах, отбрасывая на стены пляшущие тени, похожие на таинственные руны

Когда-то этот кабинет блистал роскошью. Серебряные блюда с чеканными звёздами стояли здесь, точно артефакты из легенд. Камин, в чьей утробе некогда мерцала грицея — цветок вечной юности, теперь был холоден и мёртв. Под ногами расстилались ковры из шерсти облачных баранов, их некогда мягкий ворс покрыла вековая пыль. Шкафы, стоявшие вдоль стен, напоминали скелеты знаний — угрюмые, набитые прахом заброшенных фолиантов. Яркие лоскутья занавесок, как последние бунтари времени, ещё держались за потемневшие кольца карнизов, тогда как их собратья давно истлели, оставив после себя лишь тень воспоминания

Лиррик провёл пальцами по столешнице. Чёрно-золотой узор мерцал под его ладонью, словно скрывая недосказанные истины. За его спиной каменные братья вновь затеяли суетливую толкотню, но на этот раз — с причудливым трепетом. Они тыкали массивными пальцами в старую фреску, опоясывающую стены. На левой стороне изображённый магистр Вакси Норман восседал на троне, сотканном из лунных лучей. Но напротив…

Там, где должно было быть второе изображение, раскинулась тёмная, будто поглотившая свет, сажа. Её неровные края, словно следы когтей, казались чужеродными в этой застывшей картине

— Мак, Кай! — Лиррик указал в сторону предыдущего помещения, где на полу валялись обрывки когда-то пурпурных занавесей. — Возьмите эти тряпки и сотрите эту мерзость. Хочу увидеть, что так отчаянно пытался скрыть наш «добрый» Хенрик

Тени на стенах дрогнули, когда гиганты, не мешкая, принялись за работу. Сажа сыпалась густыми хлопьями, цепляясь за ткань и обнажая краски, укрытые десятилетиями тьмы. С каждым круговым движением узор поддавался, выныривая из забвения, будто древний корабль, всплывающий из морской пучины. Лиррик замер, сердце гулко стучало в груди. В воздухе повисло напряжение, как перед раскрытием давно запечатанной истины.

Глава 10. Лесная буря

Землистый запах, впитавшийся в траву и кору деревьев после ночного дождя, висел в воздухе, смешиваясь с ароматами влажной листвы и древесного сока. Убежище, скрытое под громадными корнями, всё ещё таило в себе прохладу ночи, но утренний воздух, наполненный живительной свежестью, пробирался внутрь, словно проникающий сквозь щели свет, пробуждая уставшие тела и проясняя мысли.

Где-то неподалёку с мягким стуком об землю упала ореховая шляпка, перекатившись по мху. Едва слышное потрескивание ветвей сопровождало неспешные шаги наступающего рассвета. Лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, цеплялись за влажные капли, превращая их в мельчайшие радуги, которые дрожали на тонких нитях паутины.

У входа в убежище выстроились хрустальные бурундуки. Их прозрачные, переливающиеся в свете спины мерцали, как драгоценные камни, а крошечные лапки осторожно ступали по мху, не оставляя следов, но создавая тонкие, едва уловимые линии, словно древние письмена.

Но вот первая капля дождя, сорвавшись с листвы, упала на землю. Затем вторая. Третья.

Туча, словно уставший путник, медленно протискивалась сквозь крону лесного колосса, задевая его ветви, цепляясь за мох, и наконец разразилась сверкающими каплями. Дождь зашуршал, побежал тонкими струями по извилистым тропинкам древесной коры, пробежал по листве, испугав бурундуков. Они мгновенно разбежались, исчезая в укромных норах и трещинах корней.

Только один остался.

Светящийся.

Он не убегал, а, напротив, делал плавные кульбиты, выписывая в воздухе завораживающие узоры. Его тело мерцало, как пульсирующая звезда, то вспыхивая, то угасая.

Дана, затаив дыхание, наблюдала за ним, не в силах отвести взгляд. В её голове шумели вопросы, требующие ответов, но когда она обернулась к спутникам, то увидела лишь привычную суету сборов.

— Ардан, поднимай песчаника, пора выдвигаться, — раздался голос Ниомира. Он ловко закинул через плечо походную сумку и протянул руку Тину. — Эол, помоги Дане.

Эол шагнул вперёд, но Дана резко отстранилась.

— Неужели только я одна видела то, что сейчас произошло? — её голос прозвучал громче, чем хотелось бы.

Эол замялся, но всё же ответил:

— Думаю, мы все это видели…

— Тогда почему никто не говорит об этом? Почему все делают вид, будто ничего не произошло?

— Может, это он? — Эол кивнул в сторону пленника, чьи запястья были крепко связаны грубой верёвкой.

— Магия песчаников на это не способна, — сдержанно ответил Ниомир. — Их стихия — тьма. Им чужд свет.

Эол нахмурился, покосившись на песчаника, чьи руки, скрытые тканью, всё ещё едва заметно светились.

— Это и предстоит выяснить, — Ниомир жёстким движением прервал дальнейшие расспросы. Он повернулся к Тину: — Где ваше поселение и как далеко оно отсюда?

— Юго-восточнее Арна, куда вы направлялись. Прибрежный Страж — такое же гигантское дерево, как это, — Тин кивнул на зелёного исполина, раскинувшего над ними свои необъятные ветви. — До него порядка восьми часов ходьбы.

— Хорошо. Выдвигаемся немедля!

Ниомир похлопал Ардана по плечу. Тот возился с узлом, затянутым вокруг ног пленника, и едва заметно чертыхался. Ниомир протянул сыну копьё, заботливо завернутое в клетчатую ткань. Листовидный наконечник засиял едва заметным ядовито-зелёным светом, реагируя на едва слышное бормотание, доносившееся из-под мешка, скрывавшего голову пленника.

Но стоило песчанику встать, как в воздухе повисло напряжение.

Он не сопротивлялся. Напротив, двигался легко и бесшумно, словно принял свою судьбу. Он шагал аккуратно, следя за тем, чтобы не наступить на корень или камень.

Эол не мог оторвать от него взгляда.

Однако внезапно копьё, сиявшее ядовито-зелёным светом, будто взбесилось. По его поверхности пробежали зловещие кроваво-красные узоры, и в тот же миг пленник замер.

Он не делал попыток сбежать.

Но его дыхание участилось.

Грудь под мешком вздымалась всё быстрее.

Голова дёрнулась в одну сторону, затем в другую.

Он будто что-то чуял.

Ноздри расширялись, вбирая в себя влажный воздух. Тяжёлый, напитанный лесной сыростью, он был полон множества запахов, но песчаник искал что-то особенное.

Внезапно его язык коротко щёлкнул, словно он пробовал воздух на вкус.

— Что с ним? — спросил Эол, сжимая рукоять кинжала.

— Он кого-то учуял, — тихо ответила Дана.

Песчаник остановился, его спина напряглась, будто он ощутил что-то, недоступное остальным. Ветер донёс едва уловимый запах — кислый, прелый, с нотками сырой плоти.

— Мы не пройдём и тысячи шагов, как они настигнут нас, — сказал он, повернув голову к Ниомиру. Голос его был ровным, но в глубине зрачков таилась тревога. — Ты знаешь это лучше меня.

— Скажи своему мальчишке достать из моей сумки красный свёрток, — спокойно ответил Ниомир. — В нём лежит Юзкулькская пыль. Она на время скроет нас от тех тварей, что идут за нами. Она заглушит наш шум.

Тин настороженно повёл ухом.

— Очередные кабаны, да? — пробормотал он, вспоминая, как они отбивались от предыдущего. — Ничего, в этот раз мы будем готовы. Дана, доставай все свои запасы красной смолы.

Песчаник издал низкий смешок, который в тусклом свете леса прозвучал зловеще.

— Ха-ха-ха… нет, это не просто жалкий разведчик, случайно наткнувшийся на двух детишек, — его улыбка исчезла, губы исказились в мрачной гримасе. — Это те твари, которые приходят в ночных кошмарах, мальчик.

Тин резко вскинул голову, кулаки его сжались.

— Я не мальчик! — выпалил он, но голос дрогнул.

Песчаник склонил голову набок, наблюдая за ним с лёгким любопытством, но ничего не сказал.

— Времени становится всё меньше, — тихо напомнил он, глядя сквозь мешок на Ниомира. — Каково твоё решение?

Ниомир молча посмотрел на него, затем кивнул.

— Ардан, сними с него мешок и сделай, как он сказал, — велел он, вытаскивая из ножен два клинка.

При свете просачивающегося сквозь кроны лесного гиганта солнца их узоры переливались, словно бушующий океан. Чёрные линии сменялись серебристыми сполохами, будто предчувствуя бурю.

Песчаник вздрогнул, когда увидел оружие. Его дыхание стало прерывистым.

— Дуум’ор… — выдохнул он. — Значит, это не сказки.

Он смотрел на клинки, и в глазах его плескалась смесь страха и восхищения.

— Клинки из сердец Шокхола, врага моего народа, — продолжил он дрожащим голосом. — Так ты и есть тот самый король, пришедший из далёких земель.

Ниомир слегка усмехнулся.

— Сын, развяжи его и отдай ему копьё, — сказал он.

— Отец? — переспросил Ардан, снимая с песчаника мешок.

— Делай, как я велел, — твёрдо произнёс Ниомир. — Сейчас он не охотник. Он жертва. И те твари идут не за нами, а за ним.

Ардан недовольно стиснул зубы, но всё же наклонился и одним движением разрезал путы. Верёвка с глухим звуком упала на влажную землю.

Песчаник пошевелил затёкшими запястьями, но даже не думал нападать.

Ардан же, насупившись, схватил копьё и с силой бросил его освобождённому пленнику, так что тот едва успел поймать древко.

— Сделаешь хотя бы одно резкое движение — и я прерву твоё существование, — процедил он.

Песчаник неожиданно рассмеялся.

— Ахахаха! Ты мне нравишься, мальчик, — он ухмыльнулся, проверяя баланс копья. — Будь ты хоть наполовину как твой отец, у тебя был бы шанс.

Он резко вскинул руку, указывая в сторону горизонта.

— Но сейчас это не важно. Потому что вон там, — его голос вдруг стал холодным, — приближается настоящая смерть.

Все обернулись.

Из-за деревьев уже виднелось густое облако пыли, медленно поднимающееся в утренний воздух.

Ардан ещё раз взглянул на отца, затем, сжав губы, полез в сумку и вытащил красный свёрток.

Он бросил его песчанику, и тот немедленно принялся посыпать содержимым всех, кроме себя.

— Почему ты не используешь её? — хмуро спросил Эол.

— Потому что узоры на моей коже уже содержат ту же пыль, — небрежно ответил песчаник.

Но, поймав тяжёлый взгляд Ниомира, он молча кивнул и высыпал остатки на голову, размазывая по лицу, словно ритуальной краской.

— Что это за тварь? — спросил Эол, вглядываясь в его лицо.

Песчаник усмехнулся.

— Думаю, галинги.

Тишина.

Кто-то судорожно сглотнул.

— Они всегда следуют за кабаном, — пояснил он, скользя взглядом по лицам спутников.

— Сколько их? — голос Ардана стал резким.

Песчаник чуть склонил голову, прислушиваясь к едва слышным звукам, несущимся с ветром.

— Две… может, три особи.

— Этого достаточно, чтобы разорить целую деревню, — тихо сказал Ниомир.

В воздухе повисло тяжёлое молчание.

Наконец, Ниомир выдохнул:

— Слушайте меня внимательно.

Он оглядел их, давая время осознать серьёзность момента.

— У этих тварей никудышное обоняние, но слух отменный.

— А ещё они жутко воняют, — добавил песчаник с кривой ухмылкой. — Так сильно, что вам захочется блевать. А если вас стошнит — вы поднимете шум. А если поднимете шум…

Он не закончил, но и так было ясно, что случится дальше.

— Верно, — кивнул Ниомир. — Поэтому всем заткнуть носы…

Он поднял палец к губам.

— И не издавать ни звука.

Тишина накрыла их, словно тяжёлый саван.

И в этой тишине они услышали, как вдалеке, сквозь чащу, приближаются первые шаги хищников.

Спустя пару минут привычный шум леса исчез.

Пение птиц оборвалось, будто невидимая рука сдавила им горло. Треск кузнечиков стих. Даже порывы ветра стали осторожными, словно сам воздух боялся потревожить приходящую тьму. Лишь глухой скрежет деревьев, чьи стволы надломило время, да шелест сухой листвы под ногами путников напоминали, что мир всё ещё движется.

На верхушках деревьев затаились красные лисицы — безмолвные, словно призраки. Их сверкающие глаза напряжённо следили за землёй, изредка поскуливая, предупреждая о грядущем ужасе.

Напасть не заставила себя долго ждать.

Из клубов пыльной дымки показались уродливые силуэты. Бледная, почти прозрачная кожа их тел выглядела неестественно натянутой, будто высохшая пергаментная бумага, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. Воспалённые язвы и бурлящие наросты покрывали их плоть, источая густую, смрадную вонь. От этого запаха казалось, что сама земля разлагается у них под ногами.

Одна из тварей сделала шаг вперёд. Голова её сидела на длинной, хищно вытянутой шее. Она судорожно втягивала воздух через ноздри-щели, но безрезультатно — нюх у галингов был слабым. Гораздо страшнее был её рот. Два ряда крупных ромбовидных зубов блеснули в отблеске солнца, создавая иллюзию нечестивой ухмылки. Глухое рокотание, вырвавшееся из её пасти, было похоже на скрип старых ворот, открывающихся в саму бездну.

Она шагнула вперёд.

Длинные, серповидные когти вонзились в землю, будто тварь намеревалась разорвать саму почву.

В этот миг Ниомир, не колеблясь ни секунды, одним движением клинка отсёк ей голову.

Секунду галинг ещё стоял, будто не осознавая, что его жизнь уже оборвалась. Затем тело задрожало, и из перерезанного горла хлынула чёрная, дымящаяся кровь. Когда она коснулась земли, та зашипела, как раскалённый металл, погружённый в воду.

Вторая тварь, стоявшая чуть позади, замерла, а затем издала протяжный визг. Её безгубая пасть раскрылась, издав звук, от которого свело зубы. В следующую секунду её грудь пронзили три стрелы — быстрые, смертоносные.

Ардан, стоя на возвышении, натянул тетиву ещё раз.

Но галинг, несмотря на стрелы, не упал.

Словно взбешённый зверь, он прыгнул вперёд, преодолевая за одно движение несколько метров.

Он оказался перед Даной.

Дана попыталась прицелиться, но руки её дрогнули. Она выпустила стрелу, но та прошла мимо, лишь задев плечо чудовища.

И тут огромный коготь взметнулся в воздух.

Мгновение — и старый вяз, росший позади девушки, разлетелся в щепки. Один удар, и ствол дерева, толщиной в два обхвата, оказался разрублен на треть.

Дана отшатнулась, но запуталась в собственном плаще и потеряла равновесие.

Галинг уже поднимал когтистую лапу для следующего удара.

Эол, не раздумывая, бросился вперёд.

Он толкнул Дану в сторону, и сам оказался на её месте.

В тот же миг толстая ветка, сбитая когтями монстра, рухнула ему на плечо, выбив воздух из лёгких.

Эол закашлялся, судорожно озираясь. Все его оружие валялось где-то в траве, а монстр уже нависал над ним, поднимая руку.

Он нащупал что-то твёрдое и ухватился за него.

Копьё.

Эол не думал.

Он сделал то, что сделало бы любое загнанное в угол существо.

Силой отчаяния он выкинул копьё вперёд.

Лезвие вошло в горло галинга, разорвав его гнилую плоть.

Монстр отшатнулся, издав утробный хрип.

Эол не дал ему опомниться.

Он схватил с земли толстую палку и, скрипя зубами от боли, что есть силы обрушил её на голову чудовища.

Слизистая плоть разошлась.

Копьё, вонзившееся в шею, разорвало ткани ещё глубже, пробив хрящи.

Тварь рухнула на колени, захрипев.

Но Эол не останавливался.

С криком, в котором смешались страх, ярость и освобождение, он рванул вперёд, целясь в последнего галинга.

Монстр, услышав этот крик, дёрнулся в сторону, но не успел.

В следующий миг он был рассечён пополам.

Два клинка Ниомира вспыхнули в воздухе, словно две молнии, рассекая его плоть.

Жёлтые глаза галинга расширились в немом ужасе.

Они ещё моргали, прежде чем закрыться навсегда.

И с последним выдохом его кожа закипела от прикосновения испепеляющего лезвия.

Битва закончилась.

Но над лесом всё ещё стояла зловещая тишина.

Глава 11. Красный песок

Красный песок жадно впитывал капли крови, стекающие по её ногам, издавая мерзкое шипение, словно змеиный шёпот.

Солнце клонилось к закату, его последние лучи окрасили пустыню в цвета разлитого вина. Воздух был густым, неподвижным, наполненным терпким запахом пряных трав, смешанным с запахом гниющего жертвенного мяса. Висевшая на столбе девушка уже не ощущала боли — её тело превратилось в безжизненную скорлупу, обнажённые нервы выгорели, как огарки свечей.

Но её взгляд всё ещё был полон жизни.

Перед ней, внизу, на остывающем песке ворочался крохотный комочек.

Ребёнок, её дитя.

Он смотрел на неё снизу своими большими, широко раскрытыми зелёными глазами. В них отражался багровый свет заката, в них дрожала тень. Он слабо улыбнулся, размахивая ручками и ножками, будто неведомая сила тянула его вверх, к ней. Тёмные рисунки проступали на его коже, растекаясь по телу, словно сама ночь оставляла свои знаки.

На потрескавшихся губах матери засохли следы крови, но она продолжала напевать — едва слышно, словно ветер в пустыне, словно последнее эхо жизни. Та, что подарила ему жизнь, — старалась успокоить ворочающегося младенца. Её слёзы высыхали на щеках, не успевая коснуться подбородка, словно даже время отказалось дать ей эту малость прощания.

Она улыбнулась ему сквозь обветренные губы.

— Илиф, — прошептала она, почти беззвучно.

Ребёнок дернулся, словно услышав.

Люди, скрывавшиеся за ставнями, шептались, переговаривались, не осмеливаясь подойти ближе. Их голоса сливались с шёпотом ночи, с молитвами, с приглушёнными криками страха. Они перешёптывались, моля о спасении младенца. Но их слова разбивались о толстые, чёрные стены жилища верховного шамана, где решалась его судьба.

Но никто не смел ему помочь.

Воины клана Жгучего Песка стояли, опустив головы, беспомощные перед волей своего духовного лидера. Их лица были напряжены, губы плотно сжаты. Их тела сковывал не страх, а нечто иное — тяжёлое, как свинцовые цепи, разъедающее их изнутри. Видения терзали их разум, заполняя голову голосами, что не стихали даже в самые тёмные ночи. Они стискивали зубы до хруста, попеременно сжимая кулаки до побелевших костяшек, будто пытались вырваться из зыбучих песков, в которые их втянули пальцы верховного шамана. Десять его приближённых, стоявших вокруг, нашёптывали заклинания. Их голоса были подобны змеиным, чёрные нити магии, извиваясь, впивались в каждого, кто посмел усомниться.

Песок, нагретый за день, постепенно терял свой жар. Он больше не жёг младенца, что лежал, тяжело сопя, у ног матери. Лишённый отца за несколько дней до своего рождения и вот-вот лишённый матери, он продолжал безмятежно посасывать большой палец, не осознавая грядущей угрозы. Голос, который его успокаивал, на мгновение затих, привлекая его внимание.

В этот миг мать снова посмотрела на ребёнка.

Последний раз.

Ветер подхватил её слова и понёс их по пустыне, унося туда, где они могли быть услышаны.

— Его зовут Илиф, Илиф Отино! Запомните это имя! — выкрикнула она, сорвав голос.

И её мир погас.

Тишина, наступившая после, была зловещей. Она не была покоем — это была тишина перед бурей, перед раскатом грома, перед ударом судьбы, который уже невозможно предотвратить.

Илиф распахнул рот и закричал.

Этот крик был громче, чем завывание ветра. Сильнее, чем вой шакалов. Густая, давящая тишина испугала его больше, чем чернота, окутывающая небо. Его вопль разорвал вязкую мглу, пробуждая тех, кто был погружён в колдовские сети шамана.

Воины вздрогнули, их сердца сжались, будто ледяная рука сдавила их грудь.

Жители, прячущиеся в своих домах, не выдержали. Они привыкли слышать по ночам лишь отдалённые крики животных, попавших в цепкие лапы ночных хищников. Но этот крик был иным. Он проникал в их кости, обволакивал их души. Они на мгновение замерли, а затем заколотили в стены своих домов, молотили кулаками по деревянным ставням, проклиная шамана, ночь, самих себя.

Некоторые не выдержали.

Обезумев от страха, они выбегали наружу, бросаясь в темноту, отдавая себя в руки того, что скрывалось за пределами человеческого понимания.

Другие затыкали уши, забивались в углы, раскачиваясь из стороны в сторону, словно сломанные куклы, пытаясь заглушить невыносимый зов.

Третьи, охваченные гневом, хватали камни и палки, но их руки дрожали, а страх, поселённый в их душах шаманом, не позволял им действовать. Они просто вслушиваясь в ночь, выискивая в её тенях хоть проблеск надежды.

Крик продолжался.

Но когда ночь перевалила за свою самую глубокую точку, плач стих.

Возвращённая тишина оказалась ещё страшнее. Пустыня снова жила своей жизнью. Воздух снова наполнился привычными звуками ночи: стрекотанием пустынных сверчков, шорохом лёгкого ветра, постукиванием разбитых дверей.

В центре площади капли воды, стекающие из чаш фонтана, падали в каменную чашу, гулко разлетаясь в темноте. Звуки, казавшиеся привычными, теперь отзывались в воздухе затаённым напряжением.

Где-то в темноте заурчала рогатая пантера.

Её жёлтые глаза светились в сумраке, как два тлеющих угля. Голодная тень, величественная и смертоносная. Она двигалась вдоль стен, принюхиваясь к воздуху, в котором витали ароматы страха, крови и пряностей.

Заглядывая в покинутые жилища, она скользила бесшумно, лишь изредка издавая низкое гортанное рычание. Её ромбовидная чешуя слегка поблёскивала даже сквозь непроглядную тьму, а изогнутые рога чернели на фоне пустоты. Она разнюхала воду в ещё тёплом котле, жадно сделала несколько глотков, смывая вкус своей последней добычи. А затем её ноздри уловили странный запах — густой, терпкий, жгучий.

Специи.

Они были рассыпаны по полу, и их аромат ударил ей в нос, пронзая дыхание жгучей волной. Она резко дёрнула головой, чихнула раз, другой, третий. Глухие звуки разносились в ночи, превращая её грозный силуэт в нечто почти нелепое. Пантеру охватило раздражение — она с силой мотнула головой, и последние частицы пряной пыли рассеялись в воздухе. Теперь её внимание привлекло кое-что иное — тихий, едва уловимый звук, что пробирался сквозь ночь. Звук, что не принадлежал ветру, ни сверчкам, ни качающимся на петлях ставням. Это был звук жизни, спрятанной там, где её быть не должно.

Затаив дыхание, многие примкнули ушами к стенам и окнам, отходя от них лишь в момент приближения пантеры. Её низкое горловое рычание заставило умолкнуть сипух, успевших поохотиться и начавших свою ночную перекличку. В тишине, разрезаемой лишь шорохом песка под лапами зверя, напряжение стало невыносимым. Люди, сжав кулаки, до боли в пальцах вглядывались в сгущающуюся темень, цепляясь за призрачную надежду.

Услышав треск, вызванный чесанием её зазубренных когтей о пустующий столб, и последующее чавканье, люди отступили от стен, теряя последнюю надежду на то, что тот, кто встретил тьму, остался жив. Влажный хруст разрываемой плоти отдался эхом в их сознании.

Отступая от стен, люди беззвучно молились, но даже без слов было ясно: того, кто так громко кричал в ночи, больше нет.

И в этот миг даже самые храбрые почувствовали, как ледяные когти страха скользнули по их спинам.

— Его больше нет! — выкрикнул кто-то из "Пальцев", ближайших прислужников шамана. Голос дрожал, едва держась на грани безумия. — Вы слышите?! Он не принесёт вам славы, которую когда-то добыл его отец!

Ответ прозвучал сразу.

— Мы согласимся на это, если ты, Тсодаг, отдашь нам пять пальцев. Кровь за кровь! — пророкотал в ответ воин, стоявший у закрытого окна.

Его силуэт, тёмный и массивный, словно высеченный из самого камня, заслонял тусклый свет от факела. Позади него маячили другие бойцы, только что очнувшиеся от оцепенения, вызванного чёрной магией. Их взгляды горели, мышцы напряглись, готовясь к неизбежному.

— Или мы уйдём. Все вместе.

Старик, окружённый преданными ему слугами, стиснул тонкие губы.

— Да будет так.

Он выкинул вперёд правую руку, и ноготь, острый, как бритва, прочертил тонкую линию на костлявой ладони. Густая кровь хлынула на пыльный пол, впитываясь в песок, словно алое пророчество. С первыми каплями рухнули на землю пятеро его последователей — пять "пальцев", что душили своего вождя и приковывали к столбу его беременную жену. Они были теми, кто сверг того, кто принёс мир в их беспокойную жизнь.

Шаман вытер окровавленную ладонь о потёртую рясу одного из павших, затем небрежным движением приказал оттащить тела в дальний угол. Его лицо оставалось непроницаемым, лишь в уголках глаз сквозила странная тень — отголосок чего-то древнего, непостижимого.

Изредка перешёптываясь с невидимым собеседником, он сидел в неизменной позе до самого рассвета.

Чёрная полоска, расчертившая утреннее небо, ознаменовала завершение ночной охоты большеухих летучих мышей и начало нового дня. Свернувшись в клубок, пантера лежала у злосчастного столба, её ромбовидная чешуя потрескивала, сверкая отблесками металла в первых лучах солнца. Она дремала, её массивное тело поднималось и опадало в такт замедленному дыханию, но даже во сне её уши дёргались, улавливая каждое движение в окрестностях.

Вокруг неё резвились котята.

Маленькие хищники кружили над крючкохвостой гадюкой, что, высунув раздвоенный язык, замерла на нагретом камне. Они двигались бесшумно, их чешуя, ещё не затвердевшая, глушила малейший звук.

Вскарабкавшись на столб, один из маленьких хищников бесшумно прыгнул на змею, не оставив ей шанса на побег. Играя с остывающим телом, котята перегоняли добычу лапами, пока та окончательно не утратила форму. Лишь после этого, насытившись игрой, они вернулись к матери, которая принялась умываться, лениво облизывая лапу.

Жара пришла внезапно.

Юго-восточный ветер, рождённый в недрах знойной пустыни, безжалостно разгонял ночную прохладу, проникая в дома через крошечные щели и мгновенно наполняя их удушающим, сухим жаром. Казалось, что он не просто несёт с собой тепло, но выжигает сам воздух, превращая дыхание в испытание.

Люди неохотно выходили из своих жилищ. Они выглядели измождёнными, с потемневшими от бессонницы глазами, всё ещё дрожа под гнётом ночных кошмаров. Сны преследовали их с пугающим постоянством — обрывки образов, тени, тянущиеся из глубины веков, смутные угрозы, от которых хотелось бежать, но ноги вязли в пустоте.

Они не знали, был ли это просто дурной сон или знамение.

Но страх, пробудившийся в их сердцах, был вполне реален.

Подгоняемые древними суевериями и тревогой, они потянулись к центральной площади, где испокон веков объявлялись важнейшие вести.

Тишина, висевшая над городом, была зловещей.

Когда первые из пришедших достигли площади и прошли мимо места казни, их шаги замедлились, а затем и вовсе остановились.

Люди застыли, с трудом подавляя рвущиеся наружу крики.

В раскалённом воздухе, дрожа от зноя, словно мираж, возвышался силуэт.

Зверь.

Рогатая пантера.

Она стояла, широко расставив лапы, напряжённо выгнув спину. Короткие, но мощные клыки, обнажённые в оскале, ловили солнечный свет, а янтарные глаза, застывшие в прищуре, прожигали насквозь.

Её ромбовидная чешуя, переливалась багрянцем в первых лучах восхода трещала, вздымала песок вокруг себя. От её массивного тела исходила тёмная тень, угрожающе вытянувшаяся по песку, словно предостережение.

Её дыхание было слышно даже на расстоянии — тяжёлое, глубокое, разрывающее воздух приглушённым рокотом.

Никто не смел двинуться.

Никто не решался сделать лишний вдох.

Почитаемый всеми зверь предстал перед ними во всей своей устрашающей красе.

Первые из собравшихся медленно опустились на колени, их лица исказились смесью страха и благоговения. Они касались лбами горячего песка, поднимали ладони к небу в молчаливом знаке почтения.

Но не все склонились.

Воины стояли, сжимая в руках длинные копья. Они не осмеливались сделать шаг, но их тела были напряжены, готовые к бою. Острые наконечники оружия отражали золотистый свет солнца, но дрожащие пальцы выдавали их неуверенность.

Их научили не бояться смерти, но сейчас они видели нечто большее.

Шаман появился из толпы, шествуя с грацией неоспоримой власти.

Великий, закалённый временем и ритуалами, он шёл во главе оставшихся в живых пяти "пальцев" — древней касты, чей долг заключался в общении с миром духов.

Он не отталкивал людей руками, не разрывал живую массу, но, едва подойдя ближе, заставлял их расступаться, как если бы невидимая сила раздвигала тела.

Медленно, но неуклонно, он достиг центра площади.

Остановившись перед воинами, он вскинул вверх свой посох.

Голова грозового ворона, украшавшая верхушку, казалось, ожила. Её клюв был приоткрыт, словно в немом крике, а глаза сверкали пугающим зелёным светом.

— Великий Дуум’Хол, прими это подношение, — голос шамана был ровным, но в нём звучала древняя, неоспоримая сила.

Он кивнул в сторону склонившегося неподалёку человека.

— Тебе выпала великая честь. Ступай.

Человек вздрогнул.

Его руки сжались в кулаки, ногти вонзились в кожу, оставляя багровые полумесяцы. Он попытался отступить, но не смог. Густая, липкая чернота заволокла его зрение, заполняя собой весь мир. Словно невидимые нити, она связала его конечности, подчинила тело чужой воле. Как сломанная марионетка, он двинулся вперёд. Его движения были неровными, судорожными. Он дёргал головой, пытаясь обернуться, но ничего не видел за завесой мрака. Земля под его ногами казалась зыбкой, ненадёжной. Он сделал ещё шаг.

И тут раздался рык. Низкий, вибрирующий, наполненный такой первобытной силой, что у всех, кто его слышал, перехватило дыхание.

Человек замер, ноги подломились, и он рухнул на песок. А затем все услышали — надрывный, мучительный плач.

Плакал тот, кого все считали мёртвым.

Воины переглянулись, и даже шаман едва заметно склонил голову в сторону источника звука. И тут солнце, окончательно вырвавшееся из-за горизонта, осветило ещё одну фигуру.

Детский силуэт. Маленькое тело, едва окрепшее, но уже перенёсшее нечто непостижимое. Ребёнок лежал возле рогатой пантеры, и его кожа была испещрена чёрными символами. Они не были нарисованы. Они не были выжжены. Они были частью его плоти.

Его узоры не поддавались человеческому разумению, и, глядя на них, казалось, что за ними скрывается что-то живое. Что-то древнее. Что-то, чего не должно быть в этом мире.

Глава 12. Сквозь сажу прошлого

Скрупулёзность, с которой Мак вытирал сажу, поражала. Он работал методично, словно реставратор, возвращающий к жизни полотно, затерянное во времени. Стоявший рядом Кай нервно переминался с ноги на ногу, не понимая сути происходящего. Лиррик попросил его остаться, но зачем? Он чувствовал себя лишним и оттого находил себе странные занятия: подбадривающе похлопывал Мака по плечу, пытался заглянуть ему под руку, а потом, когда терпение иссякло, принялся жонглировать топором и булавой. Оружие, ударяясь друг о друга, издавало тяжёлый, зловещий звон.

Погружённый в мысли о событиях рокового дня, Лиррик едва заметил, как массивная булава выскользнула из рук Кая и разнесла стоящий рядом стул в щепки. Он лишь скрестил руки на груди и продолжил наблюдать за уменьшающимися тёмными пятнами на картине. Очередное движение умелых рук Мака — и вот уже ещё один клочок скрытой истины явился глазам Лиррика, открывая перед ним сцены давно ушедших дней.

Вот он сам — Лиррик Тредецим, молодой, полный энергии. Стоит в этой самой комнате, окружённый друзьями, с искоркой триумфа в глазах, демонстрирует удивительные свойства дневных ягод, которые открыл в своих исследованиях. Лица, так давно не виденные, проступали сквозь слои копоти, вызывая странное, щемящее чувство — тоску по тем, кого больше нет.

Очередной взмах тряпки — и перед ним предстал Хенрик Орхонский. Восторг в его глазах, удивление, неподдельный интерес. Он видел то, что делал Лиррик, и восхищался. Тогда он ещё не знал… Тогда никто не знал.

— Неужели ты уже тогда задумал эту гадость, мой старинный друг? — тихо проговорил Лиррик, словно ожидая, что картина оживёт и заговорит. — Всё могло быть иначе…

Мак продолжал трудиться, но время от времени посматривал на Кая, который уже сдался. Теперь тот сидел прямо на полу и рисовал пальцем на пыльных каменных плитах. Его наброски — грубые, детские, но удивительно точные — заставили Мака на миг отвлечься. Несколько человечков, прыгавших с высокого утёса, и последняя фигурка, сжавшаяся в клубок перед самым краем. Кай вдруг громко расхохотался, ткнув пальцем в рисунок. Мак, поняв, что изобразил брат, тоже засмеялся, а потом невольно обменялся взглядом с Лирриком.

Лиррик, разглядевший рисунок, улыбнулся широкой, искренней улыбкой — такой, каких у него давно не бывало.

— О, это было подло! — воскликнул он, качая головой. — Мне было всего восемь, когда тебе, Кай, тринадцать, а тебе, Мак, девятнадцать. Я тогда чуть с ума не сошёл от страха за вас! Но, Мак, надеюсь, ты помнишь, как подвернул ногу? Мы с Каем тащили тебя до самого дома. А потом… — он коротко рассмеялся. — Отец вам такую взбучку устроил, что, кажется, стены тряслись!

Он опустился на пол рядом с Каем, облокотился на его мощную каменную руку.

— Конечно, вы это помните, — тихо сказал он, глядя на застывшие, но такие живые лица братьев. — Ведь вы помните всё, что помню я. Я скучаю по вашей прозорливости и непоседливости, Кай и Мак Тредецим.

Он поднял руку и провёл по холодному камню, будто по настоящей человеческой коже. В груди у него зашевелилась тёплая, почти забытая эмоция.

— Давайте закончим начатое, а после я расскажу, как мама пекла вам пирог, пока вы пытались приручить стайку манящих енотов, — голос Лиррика прозвучал мягко, но в нём ощущалась едва уловимая усталость, будто бы он старался удержать настоящее, не позволяя воспоминаниям полностью поглотить его.

После недолгой паузы Мак вернулся к работе, заручившись поддержкой Кая, который с энтузиазмом начал вытирать грязь с другого края полотна. Однако его рвение быстро испарилось, разбившись о его неизменное стремление оказаться в центре судьбоносных событий, но при этом не слишком утруждать себя. Сделав пару резких, неуклюжих движений, он напрочь разорвал тряпку, после чего тяжело вздохнул и вернулся к своему прежнему занятию — наблюдению за тем, как работает кто-то другой.

Мак, закатив глаза, продолжил оттирать картину, на которой всё отчётливее проступали очертания знакомых фигур. Он уже очистил значительную часть старинного полотна, и под слоями грязи начали проявляться черты Лиррика и его спутников. Но особенно выделялся один человек — молодой Хенрик Орхонский. Тогда он был круглолицым, с горящими амбициями в глазах, с тем задором, который ещё не потух под грузом лет и ошибок.

— Мы просто обязаны это использовать, — голос ещё круглолицего Хенрика, казалось, всё ещё звучал в ушах Лиррика. — Мы проведём обряд, и ночь навсегда исчезнет, а с ней и сила полуночников, терзающих наши земли столь долгое время. Мы, друг мой, вчетвером станем героями.

Лиррик моргнул, возвращаясь в настоящее. Хлопья сажи медленно оседали на пол, кружась в воздухе, словно осенние листья в тот самый день, когда он впервые ворвался в эту мрачную комнату. Тогда его аргументы оказались бессильны перед ослепляющей жаждой славы, которая затмила разум Хенрика. Магистр напрочь отказался слушать его доводы о магическом балансе, о возможных последствиях.

— Мы сделаем это с тобой или без тебя. Выбирай, — настаивал Хенрик, его лицо осунулось за месяцы подготовки к обряду, глаза впали, но взгляд оставался жёстким, горящим фанатичным светом.

— Ты не вернёшь её, Хенрик, — Лиррик сжал кулаки, зная, что слова не изменят ничего. — Остановись, или ты погубишь всех.

— Я ни за что не остановлюсь! — Хенрик взмахнул рукой, и его голос разлетелся по длинным коридорам школы, разбиваясь о стены, будто гром. — Я спасу тех, кого ещё можно спасти! Я избавлю мир от этой погани!

Лиррик не отступил, хотя уже знал: спорить было бесполезно.

— Я не позволю тебе этого сделать.

— Попробуй.

Лиррик вздрогнул. Воспоминания завладели им, тёмными волнами накатываясь одно за другим, затягивая его в водоворот прошлого.

Он снова оказался в той злополучной пещере, где укрылся от грозы. Тогда он был уверен, что без дневных ягод у Хенрика ничего не выйдет. И потому позволил себе ослабить контроль. Провёл ночь в темноте, укрывшись промокшим плащом, и даже не подозревал, что с первыми лучами солнца мир уже изменится.

Лица тех, кто пережил тот рассвет, снова всплывали перед ним — расплывчатые, искажённые страхом, залитые слезами. В груди нарастало тревожное покалывание, как перед грозой. Школа, которую он знал всю жизнь, встретила его звонким грохотом выбиваемых дверей, паникой в глазах учеников, хаосом, что прокатывался по коридорам неотвратимой бурей.

Если бы он только знал...

Если бы он только смог что-то изменить...

Болезненный тычок толстых пальцев Мака вернул Лиррика в настоящее, заставив его поморщиться. Довольный собой каменный гигант стоял перед ним в расслабленной позе, выжидающе склонив голову, словно ожидая похвалы за выполненную работу. Глубокие трещины на его массивных руках покрывались пылью, оставшейся после очистки старинной картины, а в глазах, скрытых за тяжёлым нависшим надбровьем, таился немой вопрос. Кай, ощутив свою причастность к великому делу, встал позади старшего брата, широко расставив ноги и уперев руки в бока, словно древний воин, гордящийся своими свершениями. Добродушная улыбка растянулась на его лице, но стоило Маку слегка качнуть головой в сторону, как Кай тут же загораживал собой обзор, мешая Лиррику рассмотреть результат их трудов. Не выдержав этой демонстративной наглости, Мак с невозмутимым видом отвесил младшему брату воспитательный подзатыльник, заставив того отступить на шаг. Затем без лишней суеты поднял с пола свой топор, брошенный рядом с разорванными тряпками.

Разменявшись парой несильных, но точных ударов, гиганты устроили краткую потасовку, в ходе которой Кай, сдавшись, с грохотом выбежал из комнаты, громко смеясь. Его смех разносился эхом по коридорам, сотрясая пыльные балки, а следом за ним, пробив воздух, полетел последний уцелевший стул. Он ударился о стену, разлетевшись на десятки щепок, и вскоре оказался затоптан массивными ступнями Мака, который поспешил за братом, не желая оставаться в стороне от веселья. Поднимаемая ими завеса пыли дрожала в воздухе, пока, наконец, не улеглась, словно старый саван, сползающий с давно забытой гробницы.

Лиррик, наконец, смог сосредоточиться на картине. Сквозь потускневшие краски проступал взгляд Хенрика Орхонского — даже спустя столетия он казался живым, сверкающим решимостью и неистовой жаждой власти. Белоснежные зубы оскалились в победной ухмылке, а рядом с ним замерли две сгорбленные фигуры, скрытые под тяжёлыми, измученными временем капюшонами. Лиррик сразу догадался — братья Тенеб и Арген Ууфа, мастера рун, обладавшие исключительными знаниями в данной области. Они стояли плечом к плечу, словно трое заговорщиков, готовых изменить мир. В центре их собрания возвышался стол с расстеленной на нём картой, покрытой старинными письменами, едва различимыми под слоями копоти и времени.

Подойдя ближе к картине, Лиррик заметил небольшую тарелку, до краёв наполненную дневными ягодами. Стоявшие вокруг неё старики пристально следили за её передвижениями по карте, расстеленной на столе, по которому он час назад отбивал ритмичные удары пальцами. Блюдце остановилось на территории какого-то поселения, расположенного далеко на северо-западе от школы. Последующий удар огненным посохом великого магистра Хенрика Орхонского испепелил все ягоды, сплавив их в единую массу и рассыпав столп ослепительных искр, прожигающих старинную карту.

Вьющиеся струны, отбрасывающие изумрудное свечение, тянулись к месту соприкосновения с посохом, освещая сосредоточенные лица всех участников. Их руки, сотрясаемые мощной вибрацией, в какой-то миг остановились, усилив льющееся из кончиков пальцев свечение. Комната озарилась белым светом, который нескончаемым потоком смывал жалкие островки безмолвной тени, рождённой дождливой ночью. За блеском ощущаемой победы пришла непроницаемая мгла.

Незримые нити вырвались из центра изрыгаемого потока света, окутывая трёх волшебников. Их судорожные подёргивания, переходящие в уродливые содрогания, заставили Лиррика поморщиться. В попытке скрыть свой позор Хенрик в последний раз вскинул руку в направлении картины, выбрасывая огненную струю молочного цвета. Густой мрак окутал истощённые тела некогда великих людей, затягивая их в сочащуюся тьмой бездну.

Голос Хенрика Орхонского, ползущий по сознанию, нашёптывал о принятии тьмы. Лиррик сжал кулаки, вновь ощущая тревожное покалывание в груди.

Его взгляд упал на следующий участок картины — и вот уже в её потемневших красках вырисовывался Кай, кубарем влетающий в тёмное помещение.

— Что ж, я вернулся туда, где всё началось и история этой комнаты описывает настоящее — пробормотал Лиррик, но даже сам себе не смог дать ответа. — Но понимания того, что мне нужно сделать, всё нет...

Отдалённый заливистый смех становился всё ближе. Гиганты, не знающие усталости, снова появились в проёме, толкая друг друга, словно два неповоротливых скальных медведя, борющихся за право быть впереди. Мак, воспользовавшись замешательством Кая, ловко перехватил булаву из его рук и отбросил её назад, тем самым обеспечив себе преимущество. Тяжело зашагав вперёд, он с достоинством приблизился к Лиррику, закинув топор на плечо, и горделиво вскинул голову. Но, сделав шаг, вдруг оступился, а затем замер, выставив вперёд ручку оружия.

Топор, словно ключ, вошёл в выемку на полу. Очертания этого места, едва различимые, всё же указывали на точку, куда когда-то ударил посох Хенрик.

— Вернись в то место, откуда тьма приходит, — тихо выдохнул Лиррик, вглядываясь то в обугленный участок стола, то в ритуальное изображение на картине.

На его лице мелькнула усмешка.

— Да как же я вас обожаю, камнеголовые вы мои братья! — пророкотал он, поочерёдно хлопая Мака и Кая по спинам. — А теперь — в библиотеку. Нам нужна карта. Причём побольше!

Глава 13. Седой Гигант

Земля, насытив свои вены и артерии живительной влагой, податливо хлюпала под ногами шестерых путников. Грязь цеплялась за сапоги, жадно втягивая их в себя, будто пыталась удержать. Глубокие отпечатки шагов исчезали под неспешным натиском новой воды, будто и не существовали вовсе. Позади остались изуродованные тела галингов — их застывшие взгляды, обращённые в пустоту, словно ждали ответа от тех, кто отправил их в этот бой.

Тяжесть недавнего сражения ещё не спала с плеч, но дорога не позволяла остановиться. Они шагали молча, как будто дали друг другу безмолвную клятву сохранить произошедшее в тайне. Лишь взгляды пересекались изредка — тревога сменялась облегчением, задумчивость уступала место печали.

Дана украдкой поглядывала на Эола. В её взгляде читался вопрос, которому не находилось слов. Он заметил это, оторвавшись от тревожных мыслей о младшей сестре. Перед глазами всё ещё стояло её испуганное лицо, затмевая даже тот страх, что он испытал в схватке с невиданными чудовищами. Поравнявшись с Даной, Эол открыл было рот, но вместо приветствия выдавил невнятное бормотание.

Дана улыбнулась.

— Я хотела поблагодарить тебя, — сказала она мягко. — Ты поступил очень храбро. Спасибо!

— Храбро? Это было глупо, — резко отозвался Ардан. — Безрассудство! Прыгать на тварь, которая могла разорвать тебя в клочья? Тебе просто повезло!

— В чём-то ты прав, Ардан, — задумчиво произнёс Ниомир, взглядом скользя по кустам дикого винограда, колышущимся на ветру. — Нельзя бросаться в бой сломя голову. Но будь его порыв слабее, кто знает, чем бы всё закончилось?

— Везение здесь ни при чём, — внезапно подал голос песчаник. В его словах звучало спокойствие, но и уважение. — Он поступил храбро. И если бы погиб, боги встретили бы его с честью.

Эол поднял на него глаза.

— Спасибо, — кивнул он, испытывающе глядя на пленника.

— Илиф Отино, — представился тот, пытаясь протянуть руку.

— Так что же ты делаешь в наших краях, Илиф Отино? От кого бежишь? — спросил Ниомир, останавливаясь и поворачиваясь к пленнику.

— Тебе я отвечу, великий король.

— Не называй меня так, — голос Ниомира вдруг стал холодным, словно сталь. — Я никогда не был королём!

— О нет, друг мой. Ты им стал в тот момент, когда твой отец отдал приказ зажечь фитили. Помнишь шум той роковой ночи?

— Кто ты на самом деле, Илиф Отино? — спросил Ниомир, остановив жестом всю группу. Его голос звучал как сталь, холодно и остро.

— Надеюсь, твой друг, — тихо ответил песчаник, пристально вглядываясь в широко открытые глаза Ниомира.

— Никакой магии до места нашего назначения, и, возможно, мы с тобой поладим.

— Ох, я не хотел причинить вред твоему другу, — усмехнулся Илиф. — Это была защитная реакция на камень, угодивший мне в голову. Я не знал, кто меня схватил и связал.

Эол молча шагнул ближе к Дане, делая вид, что не услышал последнюю фразу.

Лёгкая тень улыбки мелькнула на лице Ниомира, но тут же исчезла. Он взмахнул рукой, указывая на возвышающегося на горизонте исполина. Путники молча продолжили путь.

Хрустальный бурундук, увязавшийся за Даной, продолжал беспокойно носиться среди гигантских корней, оплетающих землю вокруг гигантского дерева, словно сеть древних жил, напоенных соками жизни. Его тонкие лапки легко скользили по мшистым уступам, а переливчатый блеск, отражавшийся в его прозрачной шкурке, оставлял позади искрящиеся блики, растворяющиеся среди теней. Он выглядел как призрачный отблеск давно забытой магии, оживший в этом величественном лесу.

Бурундук сновал между толстыми побегами кедра, пробивавшимися сквозь сочный, изумрудно-зелёный ковёр мха. В его глазах мелькал азарт охотника, а в движениях — неутомимая жажда исследования. Насекомые, переполнившие пространство у подножия дерева, в панике разлетались в стороны, стоит только его крохотным лапкам коснуться земли. Но охота на упитанного жука закончилась поражением: тот, замешкавшись на краю корня, внезапно расправил блестящие надкрылья и взмыл в воздух, оставив незадачливого преследователя недовольно фыркать в траве. Разочарованно опустив ушки, бурундук вынужденно переключился на более доступную добычу — юные, ещё не до конца раскрывшиеся грибочки, робко выглядывающие из мха. Однако его внимание всё время металось между едой и Даной, так что, балансируя между выбором, он предпочёл первое, доставая из-за щёк ранее запасённые лакомства.

Его лёгкое свечение продолжало пленять взор Эола, который то и дело пробовал приманить зверька, насвистывая мелодии. Стоило только звуку коснуться кристальных граней бурундука, как его свет начинал разгораться ярче, заставляя окружающих задерживать на нём взгляды. Но, заметив повышенное внимание, зверёк тут же испуганно попятился, пискнул с явным возмущением и бросил взгляд в поисках поддержки. Его бусинки-глаза замерли на Дане, чья мягкая улыбка внушала доверие. Она протянула ладонь, на которой лежало несколько ароматных кедровых орешков. Бурундук не устоял перед искушением. Вскочив на её руку, он проворно схватил угощение, а затем, покрутившись на месте, свернулся калачиком. Перед тем как юркнуть в нагрудный карман Даны, он едва слышно позвякал своими кристальными лапками, будто маленький живой колокольчик.

— Он ей понравился, — хмыкнул Илиф, наблюдая за сценой с лёгкой усмешкой.

— Да, моя сестра всегда ладила с животными, — спокойно ответил Тин, не отрывая внимательного взгляда от тропы.

Но Илиф лишь усмехнулся шире, блеснув ослепительно белыми зубами.

— Нет-нет, я о другом. Я про того парня, — пояснил он, кивнув в сторону Эола.

Тин нахмурился, бросил на сестру оценивающий взгляд, но ответил без особой эмоции:

— Главное, чтобы этот парень никому больше не приглянулся у нас дома.

На лице Илифа появилось недоумение.

— Это почему же?

— Ей придётся драться за его внимание. У нас так принято. Это зрелище одновременно восхитительное и устрашающее.

Песчаник задумчиво потеребил браслет из шёлковых нитей, сверкающий на его запястье, затем согласно кивнул:

— Традиции нужно чтить.

Дальнейший путь лежал сквозь густые переплетения корней, образующие настоящий лабиринт. Тин уверенно вёл группу, двигаясь по запутанным тропам, проложенным природой среди выступающих древесных жил. Корни, уходящие вглубь почвы, вздымались узловатыми гребнями, поглощая большую часть солнечного света, так что лишь редкие его полосы пробирались сквозь кроны, создавая иллюзию танцующих теней. Здесь, в этом полумраке, время словно замедляло ход, а путники ступали осторожнее, прислушиваясь к каждому шороху.

Под их ногами, где-то далеко внизу, бурлила Лихая. Её рёв, глухой и тягучий, словно дыхание самого леса, разносился эхом среди древесных гигантов, напоминая о своём постоянном движении. Вода с яростью вгрызалась в каменистые берега, обнажая древние корни и унося с собой куски земли. Казалось, ещё немного — и этот гул вырвется наружу, окатит их, поглотит, затянет в свою вечную гонку к Восточному океану. Но стоило Тину свернуть в сторону, как шум вдруг стих, уступая место новым звукам.

Здесь, на небольшой прогалине, путники замерли. С высоты верхнего яруса им открылась завораживающая картина: витающее над ними разноцветное облако бабочек, которые кружились между цветущими ветвями. Бархатистые лепестки, трепещущие высоко в небе, испускали мягкое, еле слышное пение, а ветер, гуляющий по лабиринту древесных корней, уносил его дальше, смешивая с ароматом влажной земли и смолистого кедра. Бабочки поднимались выше, выше, пока не исчезали в сиянии далёкого неба, оставляя за собой волшебное ощущение эфемерности.

Ближе к центру прогалины Тин приметил странное существо, греющее своё поросшее мхом пузо. Подёргивая задними лапами от удовольствия, он то и дело задевал своего собрата, который, как заметил Тин, представлял собой небольшой холмик, усыпанный белыми цветами камнеломки. Торчащие из этого холмика лапы периодически выхватывали из воздуха летающих насекомых, пленённых сладковатым запахом цветов, разносимым по всей округе. Поймав жирного жука, зверёк встал на свои короткие ноги и побежал в направлении зарослей плюща, овивающих крупную ниспадающую ветку. Вскарабкавшись по ним наверх, он принялся жадно поедать добычу, подставляя солнцу свою мордочку-маску, украшенную тёмно-зелёными полосками, идущими от лба до кончика носа и вниз от глаз к щекам. Острая морда маленького хищника, окаймлённая короткой травой изумрудного цвета, отчётливо выделялась на фоне ярко-голубого неба. Закончив трапезу, он принялся умываться, но, заметив смотрящую на него толпу людей, скрылся в близлежащих зарослях, оставив на произвол судьбы своего собрата.

Дана тихонько подозвала Эола, едва заметно кивнув в сторону одного из корней, утонувшего в мягком изумрудном ковре мха. Там, в тени раскидистых ветвей, покоился странный зверёк, будто сошедший со страниц давних сказаний. Его пушистые бакенбарды, густые и длинные, словно пучки дикого шёлка, были усыпаны крохотными незабудками, придавая ему вид мифического существа, родившегося прямо из этого древнего леса. Цветы сплелись с его шерстью, будто он провёл долгие часы в покое, став частью окружающей природы.

Зверёк дремал, не подозревая, что за ним наблюдают. Его дыхание было ровным, размеренным, грудь едва заметно поднималась и опускалась. Время от времени его широкие, округлые уши вздрагивали, улавливая звуки леса — треск ломающейся под ногами листвы, отдалённый шёпот воды, лёгкий шелест ветра, пробирающегося сквозь плотные кроны деревьев.

Но вдруг в высокой траве раздался резкий звук — с сухого стебля сорвался тяжёлый жук, неловко задевая крыльями ближайшую ветку. Это едва уловимое потревоженное движение пробудило зверька. Его уши сначала лишь дрогнули, но затем настороженно распахнулись, словно две чашечки, улавливающие малейшие изменения в окружающем мире. Веки дрогнули, а потом резко распахнулись, обнажая большие, тёмные, глубоко посаженные глаза.

Реакция была молниеносной. Зверёк подскочил, всё ещё наполовину в объятиях сна, и, следуя инстинкту, бросился вперёд… прямиком в ногу Эола. Их столкновение было столь неожиданным, что оба на мгновение застыли, словно замороженные во времени. Глаза зверька и глаза Эола встретились — тёмный, наполненный сонным недоумением взгляд против полных удивления глаз путника.

Однако тишина длилась недолго. Спустя мгновение зверёк издал возмущённый писк, смешавшийся с коротким вздохом Эола, а затем, резко развернувшись, отвесил ему звонкий удар своим широким, пушистым хвостом. Взметнулись лёгкие пылинки, слетели несколько незабудок, и вот уже шустрый обитатель леса скрылся в зарослях, оставив после себя лишь тонкий аромат лесных трав и ощущение чего-то странно волшебного.

— Это были манящие еноты, — сказала с улыбкой Дана, предвосхищая вопрос Эола.

Оказавшись так близко, Эол вдруг уловил лёгкий аромат луговых цветов, исходящий от её волос — тонкий, свежий, с ноткой чего-то тёплого, напоминающего о доме. Он задержал дыхание, на мгновение застыл, словно не хотел разрушать это мгновение, но его тут же выдернул из размышлений голос Тина.

— Мы почти пришли, — уверенно сказал он, пронзая Эола взглядом, будто видел, какие тоскливые тени бродят в его мыслях. — Все за мной.

Слова Тина, твёрдые, как камень, отрезали любые сожаления, любые попытки вновь окунуться в тревожные воспоминания, которые Эол так отчаянно пытался заглушить. Он кивнул, глубоко вдохнул и последовал за проводником, шаг за шагом оставляя позади беспокойные мысли.

— Господин Ниомир, — вдруг раздался голос Эола, — вы сказали, что хорошо знаете тех людей, которые вытащили мою сестру из реки.

Он старался говорить спокойно, но лёгкая дрожь в голосе выдавала его нетерпение.

— Да, Эол, — кивнул Ниомир, отводя взгляд к далёкому горизонту, за которым простиралась беспокойная гладь Восточного океана. — Я знаю их всю свою жизнь. Они люди слова и чести. Скорее всего, она уже дома.

Ниомир похлопал Эола по плечу — этот жест должен был успокоить его, но вместо этого лишь заставил сердце сжаться ещё сильнее.

— Не волнуйся, скоро ты её увидишь.

Эол крепче сжал кулаки. Он хотел бы поверить в эти слова, хотел бы ощущать ту же уверенность, что звучала в голосе закалённого в боях воина. Но пока перед глазами стоял лишь беспокойный образ сестры, уплывающей в темнеющей воде.

Путь продолжался.

Пройдя несколько плавных поворотов, путники внезапно упёрлись в сплошную стену из корней — толстых, скрученных в тугие узлы, переплетённых так густо, что они казались монолитной преградой. Эти корни, словно сплетённые величественными руками, уходили высоко вверх, теряясь в солнечном свете, пробивающемся сквозь листву. Но Тин, не останавливаясь, уверенно ступил вперёд, и тут же открылся путь — в сводах корней обнаружились естественные уступы, образующие подобие лестницы, созданной самой природой.

Поднимаясь по этим жёстким, шероховатым ступеням, усеянным прядями мха и крошечными цветками, путники чувствовали, как воздух вокруг постепенно меняется. Он становился гуще, насыщеннее, напоенный солёной свежестью океана. С каждым шагом ветер крепчал, его порывы становились всё резче, пока, наконец, они не выбрались наверх — туда, где перед ними предстало самое огромное дерево из всех, что они когда-либо видели.

Оно вздымалось ввысь, заслоняя собой часть неба, его могучие ветви раскинулись на сотни метров вокруг, образуя природный купол, под которым можно было спрятаться даже от ливня. Кора была испещрена тысячами глубоких трещин, каждая из которых могла бы рассказать свою историю, если бы деревья умели говорить. Здесь, на верхнем ярусе, ветер бил сильнее, насыщенный терпким запахом морской соли и невидимого горизонта.

Тин остановился и огляделся, его взгляд стал серьёзнее.

— Мы пришли, — спокойно, но твёрдо объявил он. — Вам всем стоит сдать оружие.

Слова прозвучали не как просьба, а как неизбежное требование.

Тишину разорвал резкий голос Ардана.

— О чём это ты говоришь? — он резко обернулся, его рука уже крепко сжимала рукоять меча. — Не много ли ты на себя берёшь, мальчишка?

В его голосе кипело раздражение, словно само предположение о том, что он должен расстаться со своим клинком, было оскорблением.

— Поступай, как он велел, сын, — вдруг раздался голос Ниомира. Он говорил спокойно, но его тон был таким, что спорить не имело смысла. — Мы ведь всё-таки здесь гости.

— Прости меня, великий король, — вдруг вмешался Илиф, его голос прозвучал чуть громче, но при этом он оставался удивительно невозмутимым. — Но разве гостей встречают несколько десятков людей, целящихся прямо в сердце?

В его словах слышалась лёгкая ирония, но в глазах застыла внимательная, настороженная бдительность.

Ардан напрягся, инстинктивно сжав меч ещё крепче.

— Да, встречают, — неожиданно жёстко ответил Ниомир.

Он медленно повёл головой, внимательно осматривая окрестности. Его глаза слегка сузились, словно он видел нечто, недоступное остальным.

— Иначе мы были бы уже мертвы.

Эол непонимающе нахмурился.

— О чём вы говорите? — он оглянулся, но не заметил ничего, кроме древних корней, ветвей и пустоты, простирающейся за пределами дерева. — Здесь, кроме нас, никого нет.

Илиф тихо усмехнулся, как человек, услышавший наивный вопрос. Он шагнул вперёд, повернув голову в сторону густых переплетений древесных стволов, за которыми клубился полумрак.

— Разве? — его голос прозвучал едва слышно, но в нём проскользнул холодок!

Глава 14. Тени академии

Тревожить пёстрых сов у Лиррика не было ни малейшего желания. Эти птицы, скрытые в тенях, наблюдали за всем, что происходило в замке, и их гулкие уханья могли легко привлечь ненужное внимание. Поэтому он решил пройти в библиотеку другим путём.

Проскользнув сквозь большую дыру, из которой пару часов назад выбежала стайка бурых енотов, Лиррик оказался в одной из гостевых спален. Здесь время тоже оставило свой след. Жидкие лучи солнца, пробивающиеся сквозь многочисленные щели заколоченных окон, высвечивали дрожащие пылинки, кружащиеся в застывшем воздухе. Они падали на разбитые осколки некогда огромного зеркала, разбросанные по полу подобно осколкам прошлого. Рама, в которой когда-то отражался мир, теперь покрылась тонкой паутиной трещин, но всё ещё висела на стене, как немой свидетель былого величия.

Посреди комнаты, наполовину утонув в зелёном ковре мха, пророс молодой кедр, устремившийся вверх, к потолку. Его ветви касались хрустальной люстры, украшенной яркими стеклянными цветами, которые, казалось, застыли в вечном танце. Еноты, облюбовавшие её, затащили наверх часть прикроватной тумбы, превратив хрупкую конструкцию в уютное, но явно ненадёжное жилище.

Лёгкий ветерок, задувавший сквозь пролом в двустворчатой двери, щекотал лицо Лиррика, словно приветствуя его возвращение. Он глубоко вдохнул влажный воздух старого замка, в котором смешались запахи древесной смолы, заплесневелых страниц и чего-то далёкого, почти забытого.

Провернув дверную ручку, он очутился в главном зале.

Там, в центре, возвышался массивный круглый камин из чёрного мрамора. Его гладкая поверхность отсвечивала дрожащими бликами пламени, которое весело потрескивало, пожирая толстые поленья. Кто-то аккуратно уложил их в топку, а возле огня сидела фигура, почти сливающаяся с сумраком зала.

Неся оборону в забытой части замка, рыцарь немного пожелтел от времени. Он сидел на корточках, аккуратно переворачивая кочергой не до конца прогоревшие дрова, поднимая сноп искр в воздух. Увидев перед собой создателя, он резко подскочил, закинув на плечо сверкающий остротой меч.

Лиррик нахмурился, пытаясь вспомнить, какое именно задание давал этому стражу, но тщетно. В груди шевельнулось лёгкое чувство вины.

— Ты хорошо служил, — тихо произнёс он, подходя ближе. — Отправляйся в лабораторию, отдохни. А потом вернись, но прихвати несколько помощников.

Рыцарь безмолвно кивнул, отбросив меч в ножны. Он поклонился и поспешил к выходу, ведущему в запутанные коридоры, соединяющие весь замок.

Лиррик, оставшись один в ожидании Кая и Мака, оглядел главный зал.

Пространство, несмотря на время, выглядело ухоженным. Стены всех трёх этажей были увешаны картинами, каждая из которых рассказывала свою историю: короли и богини, боги и чудовища, войны и пиршества. Иногда казалось, что персонажи шевелятся, двигаются, перешёптываются, но стоило присмотреться — и они вновь становились статичными.

Возле дверей в коридоры стояли скульптуры, вырезанные из камня с такой тщательностью, что казались живыми. Некоторые из них действительно были таковыми. Время от времени они перешёптывались, обсуждая былые эпохи.

Пол, сверкающий чистотой, отражал солнечный свет, пробивающийся сквозь витражи. Многоцветные лучи ложились на мрамор радужным ковром, создавая иллюзию, будто сам зал впитал в себя кусочки неба.

Спустя пару минут в зал вошли Кай и Мак. Их массивные фигуры отбрасывали длинные тени, когда они, не колеблясь, направились прямо к камину. Лиррик ждал их.

Когда они опустились у огня, он легко стукнул посохом о пол, заставляя языки пламени вспыхнуть ярче. Огоньки в камине закружились в вихре, принимая фантастические формы: то взмывал ввысь огненный дракон, то возникали силуэты танцующих людей, то мелькала призрачная птица с крыльями, сотканными из пламени.

Кай и Мак, затаив дыхание, следили за движением огненных теней, словно дети, впервые увидевшие волшебство. Их застывшие каменные лица не могли выразить эмоций, но их позы говорили о многом — они были зачарованы.

Выдержав небольшую паузу, Лиррик начал отбивать замысловатый ритм ногой, а затем, тихо, но уверенно, запел:

Я видел солнце и луну,

Деливших небо по утру.

И стал невольным свидетелем я,

Как свет и тьма делили меня!

Я тысячи раз по просторам миров

От них убегал, избегая оков.

И стал невольным свидетелем я,

Как эти двое забыли меня!

Забрел однажды на пир я богов,

И стал флиртовать с владычицей снов.

И вновь свидетелем сделался я,

Как боги без спроса женили меня!

Опять пришлось мне убегать,

И тысячи раз своё имя менять.

Хотя я и спал на голых камнях,

Я всё же решил оставаться в бегах!

Но вот однажды забрёл я на ферму,

В которой случайно гостевала царевна.

Невольным свидетелем сделался я,

Как эта царевна влюбилась в меня!

Устав убегать и вечно бродить,

Невольным свидетелем жизнь волочить,

Я руку и сердце отдал той царевне,

В беззвёздную ночь, в той самой деревне!

Несите все вилки и все ножи,

Тащите во двор дорогие столы.

Сегодня мы будем все пировать,

Да про богов не забывать!

Голос Лиррика наполнял зал, отдаваясь в высоких сводах лёгким эхом. Огонь в камине плясал, будто откликаясь на мелодию, а его братья, неподвижные, как древние статуи, внимали каждому слову.

Мир за стенами замка затаился, словно сам слушал эту историю.

Лиррик ещё не успел закончить песню, как Кай и Мак, охваченные азартом, пустились в пляс. Их тяжёлые шаги сотрясали мраморный пол, а вихрь движений поднимал в воздух золотую пыль веков. Они схватили Лиррика за руки, закружив его в бешеном ритме, будто участвовали в древнем ритуале, о котором никто не помнил, но который жил в их крови.

Замок откликнулся на их веселье: картины на стенах дрожали, витражи тихонько звенели, а скульптуры, казалось, переглядывались между собой, недоумевая, что за безумие творится в большом зале.

Ритм их танца разносился далеко за пределы комнаты, прокатываясь гулким эхом по длинным коридорам. Этот шум оказался настолько мощным, что заглушил даже грохот ввалившейся стражи — несколько десятков железных рыцарей, привлечённых тревожными звуками, поспешили в зал с мечами наготове. Но стоило им увидеть, что происходит, как боевое построение мгновенно рассыпалось.

Кай, завидев одного из рыцарей, без раздумий подхватил его и закружил в вихре танца. Металлические пластины брони лязгали, разбрызгивая искры, а рыцарь дёргался в железных объятиях, тщетно пытаясь понять, что происходит. В какой-то момент Кай случайно задрал забрало его шлема и заглянул внутрь…

Пустота.

Лишь темнота в зияющем пространстве, где по идее должно было быть лицо.

Громила вздрогнул, выпучил глаза и тут же разжал пальцы. Освобождённый рыцарь с лязгом полетел вверх, пробив перила третьего этажа и впечатался в закрытую дверь. Грохот разнёсся по всему замку, а обломки древесины разлетелись по коридору.

Кай испуганно дёрнулся в сторону лестницы, явно намереваясь помочь бедолаге, но, увидев, как тот спокойно встаёт из пролома и отряхивает нагрудник, остановился.

Танец продолжался.

Рыцари, собравшиеся в зале, не сразу поняли, что им делать. Их задача — защищать замок, но сейчас они оказались втянуты в сумасшедшую пляску, от которой уже не могли оторваться. Их доспехи звенели, как колокольчики на ветру, отражая сумасбродный ритм песни, которую Лиррик теперь пел во второй раз.

Наконец, когда мелодия дошла до последнего куплета, пляска стихла.

Лиррик замолчал, и в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь далёким эхом, затихающим в уголках древних стен.

— Хорошая работа, — произнёс он, оглядывая собравшихся. — Чуткость, внимание, чувство ритма — всё при вас!

Рыцари молча поклонились. Лиррик жестом велел им разойтись. Те, кто прибежал на шум, вернулись на свои посты, а незадачливому воину, проделавшему огромную дыру в двери, он помог выпрямить нагрудник. На броне осталась заметная вмятина, похожая на шрам, полученный в былой битве.

— Мама всегда сердилась, когда слышала эту песню, — вдруг сказал Лиррик, глядя на братьев, чьи лица светились детской радостью. — Она напоминала ей о прошлом отца… О том, как он исходил девятнадцать морей и пару-тройку океанов.

Он улыбнулся.

— Кстати, он сам написал её для неё!

С этими словами он направился к выходу из главного зала. Его голос звучал тепло, как воспоминание о давно ушедших днях.

Проходя мимо очередного витража, Лиррик невольно задержал шаг. Изящно нарисованная дева с прядями золотистых волос, развевающимися на несуществующем ветру, подмигнула ему, а затем, кокетливо улыбнувшись, спряталась за одиноким клёном. Лиррик, привычный к странностям этого места, усмехнулся и, щёлкнув пальцами, ответил ей лёгким кивком, продолжая свой путь.

Но стоило свернуть за угол, как светлое веселье сменилось угрюмой настороженностью. Коридор сузился, его высокие арки, исписанные старыми заклинаниями, сдавили пространство, словно намеренно удерживая гостей в своих древних объятиях. Полумрак здесь был вязким, насыщенным воспоминаниями, застывшими в самом воздухе. Глухие тени цеплялись за стены, тянулись к потолку, словно стараясь убежать от мерцающих отблесков магических ламп, горевших здесь с самого основания замка.

Чёрные, выгоревшие факелы, цеплявшиеся за стены, молчаливо свидетельствовали о битве, произошедшей в этих коридорах в одну из долгих, промозглых зимних ночей. Тогда тьма пришла, заколотив в двери храма знаний, пытаясь вырвать его из рук хранителей.

Лиррик приостановился, опираясь на свой посох. Он легонько стукнул им по полу — раз, другой. В ответ вспыхнули языки пламени, лениво охватившие старые железные держатели факелов. Тени испуганно отползли прочь, растворяясь в углах. По гладкому белому мрамору скользнула зола — тонкая, невесомая, как пепел сожжённой рукописи. Она закружилась в воздухе, увлекаемая магическим порывом, и на миг перед глазами Лиррика промелькнуло что-то далёкое, забытое, почти призрачное. Но прежде чем он успел рассмотреть видение, очередной взмах посоха рассеял пыль и вернул его в настоящее.

Коридор привёл его в зал, наполненный живым, переливчатым светом, проникающим из внутреннего двора. Здесь время текло иначе. Солнечные блики играли на старых деревянных партах, за которыми некогда сидели величайшие умы. Они погружались в размышления, оспаривали догмы, писали трактаты, что теперь покрывались пылью в стенах библиотеки.

За распахнутыми окнами раскинулся густой лес — необъятный, древний, охраняющий южную часть школы. Его кроны качались под напором тёплого ветра, отбрасывая причудливые тени на стены. Тяжёлые, морщинистые ветви дубов тянулись к зданию, словно заглядывали в окна, слушая истории, что шептали книги. Один из них, самый древний, раскинул свои руки так широко, что его узловатые побеги овили флюгер на крыше парадной столовой.

На одной из тонких веток, сплетающихся с гибкими стеблями клематиса, сидел лесной певец. Птица, чьи длинные перья отливали лиловым и пурпурным, нервно дёргала хвостом, привлекая внимание своих собратьев. Её жёлтые глазные ободки вспыхивали в свете, а синий хохолок приподнимался при каждом звучном треле. Но, стоило лишь нескольким рыцарям обратить на неё внимание, как птица встрепенулась, вспорхнула и исчезла, оставив после себя лишь дрожащий перышко, лениво опускающееся на землю.

Лиррик прикрыл глаза, позволив себе на миг раствориться в этом спокойствии. Лёгкий ветерок ласково шевелил его волосы, солнце согревало кожу, придавая ей едва заметный оттенок румянца. В его голове, словно старый маятник, качались мысли — неспешные, тягучие, словно ещё не до конца проснувшиеся.

Но внезапный тычок в плечо вернул его в реальность. Он огляделся, стряхнув наваждение. Перед ним всё так же возвышалась винтовая лестница, ведущая к кабинету директора, а чуть поодаль, за массивными столами, украшенными резьбой, висела картина. На ней — он сам, молодой, полный сил, с дерзкой улыбкой, напоминающей о времени, когда этот мир казался полон тайн и чудес. Лиррик усмехнулся, глядя на своё прошлое «я», и двинулся дальше, спеша в библиотеку.

Закат уже окрасил небо золотыми полосами, простирающимися над шпилями замка. Свет становился мягче, прощальным, будто день не хотел отпускать его без напутствия. Но Лиррик знал — сегодня он был ближе, чем когда-либо. Вопрос, терзавший его сотни лет, наконец-то сдвинулся с мёртвой точки. Долгожданная свобода манила, дразня из-за горизонта, из-за тонкой линии, разделяющей возможное и невозможное.

Войдя в библиотеку, он прищурился от ослепительного сияния. Стража успела прибраться: следы ночной битвы исчезли, обломки убраны, пыль стерта. Но работа всё ещё кипела. Воины, что ночью защищали знания, — реставрировали разрушенные полки и бережно ставили книги на место.

В центре, у фонтана, возвышалась статуя Ордо Барлоне. Её мраморный взгляд скользил по комнате, следя за тем, как один из стражников старательно восстанавливал отколовшуюся руку. Фонтан журчал, источая бодрящее веселье, будто напоминая: даже после разрушения возможно возрождение.

Лиррик подошёл к одному из рыцарей, коротким жестом подозвав его.

— Где теперь стеллаж с картами? — спросил он.

Страж кивнул в сторону массивного стола, стоящего за статуей декана. На нём возвышалась кипа свитков, связанных в тугие рулоны.

Подойдя, Лиррик запустил руку в кипу бумаг. Пальцы привычно пробежались по шероховатым краям, развязывая старые ленты, расправляя пожелтевший пергамент. В воздухе витал запах древних чернил и тёплой кожи переплётов.

Он начал разбирать завал, напевая себе под нос старую, почти забытую песню:

Из-под мелеющей воды,

Виднелась старая монета.

Она сияла серебром,

Но ярче солнечного света.

Её нашёл босой мальчишка,

Обтёр платком, убрал в карман,

И побежал домой, пылая смехом,

Забыв про боль недавних ран.

Он по пути заметил старца,

Тот тихо милости просил.

Он возносил молитвы к небу,

И с богом солнца говорил.

Поодаль булочник ругался,

О чём-то важном с кузнецом.

Последний после улыбался,

А первый был немного зол.

Мальчишка солнцу улыбнулся,

Назад вернулся к старику.

Отдал монету и проснулся,

И было жаль, не наяву.

А над трубою дым клубился,

В объятьях зеленеющей листвы.

И та монета всё ж виднелась,

Из-под мелеющей воды.

Когда Лиррик, наконец, нашёл нужный свиток, его голос разорвал тишину, наполнив комнату восторженным криком. В тот же миг отвлеклись даже рыцари, сосредоточенные на своей работе. Они торопились закончить всё до захода солнца, и любой внезапный звук мог сбить ритм их кропотливого труда. Но Лиррика это не волновало.

Одним движением он смахнул с массивного стола всё лишнее — рассыпавшиеся перья, разнокалиберные чернильницы, забытые кем-то нотные листы и даже крохотную башенку из книжных обрезков, которые кто-то усердно складывал. Всё это разлетелось по полу, но Лиррик не обратил внимания. Его пальцы, дрожа от нетерпения, с жадностью развернули древний пергамент, распространяя по воздуху терпкий запах вековой пыли и засохших чернил.

Перед ним раскинулась карта, испещрённая тысячами тонких линий — дорог, рек, границ. Сотни названий, выгравированных на старосурском, тянулись по её поверхности, образуя сложную вязь символов, известных лишь тем, кто достаточно долго изучал этот язык. Лиррик быстро отыскал на пергаменте свою школу и провёл пальцем далеко на северо-запад — к тому самому месту, куда, как он помнил, ударил посох Хенрика.

Там, на самой границе земель Дымящихся Медведей и Безжизненных Просторов, возвышался небольшой горный массив. Над ним горделиво красовалась надпись, выведенная ровным, уверенным почерком:

Серое Пристанище.

Лиррик задержал дыхание. Именно туда указывало его видение. Именно туда его звала мать.

Тысячи деревень, сотни замков, десятки крупных рек и озёр, а в довершение всего — огромный, безбрежный океан отделял его от заветной цели. Глядя на это, он вдруг ощутил, как в груди разрастается глухое, давящее чувство. Путь казался немыслимо долгим, почти невозможным. Стоит ли оно того? Или, быть может, видение обмануло его, заставив гнаться за призрачной надеждой?

Брови его непроизвольно поползли вверх, а в уголках губ зародилась тень сомнения. Он мог быть терпелив, но сейчас не мог скрыть замешательства.

Кай, заметив изменение в лице брата, не стал терять времени. Он действовал просто — без лишних слов, без долгих раздумий. В следующий миг тяжёлая каменная ладонь со звонким глухим стуком опустилась на плечо Лиррика. Точнее, не опустилась — врезалась с такой силой, что маг едва не скрючился от неожиданного удара.

Боль оказалась резкой, но обостряюще живой. Лиррик вздрогнул, затем зло зыркнул на гиганта, но в ответ увидел лишь его неподвижное, словно высеченное из гранита, лицо. Каменный брат не мог говорить, но в этом ударе читалось всё.

Не дрейфь. Не раскисай. Думай, как решить задачу.

Лиррик хмыкнул и потёр плечо, где уже начинал наливаться синяк.

— Что ж, ты прав, Кай, — выдохнул он, медленно приходя в себя.

Снова взглянув на карту, он сдвинул брови и сжал пальцы в кулак. Да, путь сложен. Да, препятствий будет немало. Но если его зовёт мать, если его разум показывает именно это место — значит, выбора нет. Он найдёт способ.

Порывшись в нагрудном кармане, он извлёк маленький обломок угля и обвёл пунктиром Серое Пристанище. Затем медленно выпрямился и хлопнул ладонями по столу, возвращаясь в реальность.

— Завтра будем решать, как выбраться из замка, — сказал он твёрже, чем прежде.

Затем он резко развернулся и, не оборачиваясь, направился в сторону лаборатории.

— Ох, и найди своего брата, — бросил он через плечо Каю. — Сегодня у нас пир. Нельзя опаздывать на праздник, на который ты уже позвал гостей.

Глава 15. Свет из глубин

— Этот костюм… он явно мал для меня, — Люций хмуро осматривал новый водолазный скафандр, вытянув его перед собой так, словно держал нечто подозрительное. Глубокие морщины на его лбу обозначили тревогу, а серебристые пряди в тёмных волосах вспыхнули под светом лабораторных ламп. — Лира, ты уверена, что отдала верные чертежи господину Августо Горману? В этот костюм влезет разве что юная девушка, но уж точно не взрослый мужчина. И вот ещё… — Он провёл ладонью по гладкой, эластичной ткани, словно пытаясь на ощупь уловить в ней нечто непривычное. — Посмотри на эти изогнутые трубки, расположенные на задней части шлема.