То ли оплошность, то ли случайность, то ли и вовсе воля злого рока. Неизвестно, что стало отправной точкой в цепи трагических событий, навсегда разделивших этот мир на до и после.

Безлунная ночь окутывала город, бросая свои уродливые тени на узкие улочки и пустующие аллеи. Вдали маячил свет полуночников, но здесь, в тихом переулке, царил почти первозданный мрак.

И вдруг, словно из ниоткуда, появилась фигура. Тень, переплетаясь с ночью, подобно двум пылким любовникам, двигалась бесшумно, являя собой воплощение духа тьмы. На фигуре длинный мешковатый плащ с капюшоном, обеспечивающий полную анонимность носителю.

Фигура преследовала цель. Мягко и беззвучно, словно хищник, ведущий добычу до удобного момента, чтобы после: с наслаждением вонзить свои клыки в горячую плоть, чувствуя, как с алой жидкостью перетекает жизнь долго, болезненно и неотвратимо.

Короткий вскрик, почти мгновенно заглушенный обтянутой перчаткой ладонью. Кинжал вошел межребер так сильно, что окровавленное острие с треском выглянуло с другой стороны. Мешком упавшее тело, несколько раз дернувшись в конвульсии, издало посмертный выдох.

— Даже скучно, что от меня ещё никому не удалось уйти, — ирония, сочащаяся из окровавленного рта, вытертого тыльной стороной ладони обтянутой кожаной перчаткой.

В тусклом свете единственного фонаря некто рассматривал запечатанный сургучной печатью конверт, усмехнулся, а после скрылся в тени заброшенного дома, прихватив с трупа кое-какие бумаги, запачканные ещё теплой кровью.

Спустя какое-то время раздался всплеск сточных вод и тело, напичканное камнями пошло ко дну.

Говорят, что с приходом технологического прогресса из мира вытеснялось нечто иного характера, нечто, что не все могут понять и принять.

В сердцах осталось место только для одной веры — во Всеотца, единственного Бога, которому позволено открыть своё сердце.

Привычный мир давно уже похоронен под руинами былого величия. С течением времени был разрушен хлипкий дом судьбы, и каждый нанёс удар по-своему извращённо: многие — своей жестокостью, ещё больше — своей покорностью.

Тщательно скрывались остатки, принадлежащие прежнему миру, а за раскрытие сулило ни что иное как — смерть.

Глава 1

Я внимательно слушала собственные звуки шагов, которые гулким эхом отражались от каменных стен старого монастыря.

Все это было так знакомо, но одновременно так чертовски непонятно, да простит меня Всеотец за ругань — порок, от которого избавиться мне не удалось.

Иногда мне нравилось быть здесь, в этом спокойном уголке, где я могла погрузиться в свои мысли или наоборот не думать ни о чем, но в другие моменты эти стены душили меня, не давая возможности вдохнуть полной грудью. Не знаю точно когда я в первый раз задумалась о побеге, но очень скоро поняла, что через высокие стены просто так не перемахнуть. Нужен был более точный, продуманный план.

Я вспомнила свою первую встречу с сестрой Долорес. Была середина осени, я переминалась с ноги на ногу, стоя в нерешительности перед огромными (как мне тогда показалось) дверьми монастыря. Она мягко положила руку мне на плечо и скрипучим хрипловатым голосом пригласила войти. Показала мне комнату, а после заперла, через время вернулась и велела переодеться. Мои вещи извне монастыря были сожжены, как любое напоминание о том, кем я была в прошлом.

Родители со мной даже не попрощались. Из крошечного окна, теперь уже своей комнаты, я смотрела, как они покинули территорию монастыря даже не обернувшись. А ведь они растили меня тринадцать лет, чтобы потом молча уйти, отрекаясь.

Со временем стало очевидно, что мы с сестрой Долорес слишком разные — одна из нас была образцом смирения и любви к Всеотцу, а я не могла свыкнуться с тем, что ужасные поступки были прописаны в святых текстах. Эта борьба была основной причиной наших напряженных отношений. И очень часто я оказывалась наказана именно сестрой Долорес. Остальные сёстры не были ко мне так суровы.

Настоятельница приходила в ужас каждый раз, когда меня доставляли в ее келью для очередного нравоучения из-за моих проступков. Но отказаться от меня она не могла, не тогда, когда родители сделали все, лишь бы я осталась в святых стенах.

Сомневаюсь, что моя дружба с соседским парнишкой оказалась причиной моего заточения здесь. Моя семья никогда не была настолько религиозной, готовой отправить единственную дочь за много миль в обитель духовенства ради того, чтобы, как им, наверное, показалось, порочная связь полностью растворилась силами молитв.

***

Я шла после очередной беседы с Настоятельницей, которая состоялась из-за того что во время урока я позволила себе высказывание о том, что Мередит, жена Аарона, не была идеальным образцом смирения, а он сам пал жертвой ее упрямства. Все было неправильным и никто не мог объяснить почему дьявол обязательно плохой, ведь он желал любви так же, как я желаю понимания истинных мотивов моей семьи.

Я не слышала о них уже очень давно, здесь запрещено писать письма в мир. Все что мне позволено делать свободно — это спать, запертой в тесной и душной комнате почти на самой верхушке башни, где невыносимо жарко летом и до стука зубов холодно зимой. Коридоры монастыря погружали меня в свой собственный мир, где были длинные прогулки, которые я представляла себе на полях и лугах вокруг монастыря. Такое сравнение казалось мне необычайно привлекательным. Единственное оставшееся свободное место — мои мысли, где я могла подумать о чем угодно. Нам нельзя покидать территорию монастыря, я не знаю есть ли там луга и поля, но в своих мечтах я гуляю именно там.

* * *

На уроках великих слов Всеотца мне приходилось тяжелее всего. Особенно, если я не могла сдерживать порыв поспорить с сестрой Долорес.

Сейчас она сверлила меня взглядом, почти раздраженно.

— Всеотец наказывал людей за их злодеяния, неверие или непокорность. Некоторые из таких наказаний оборачивались людям болезнями, стихийными бедствиями, войнами и даже гибелью, — тоскливо, но с не допускающим возражений упорством, которому можно только позавидовать, произнесла сестра Долорес, ставя точку.

— Но… — я тщетно попыталась возразить ей, она прервала меня поднятой вверх ладонью.

— Семь раз прочтите молитву Всеотцу и детям его, стоя на коленях в трапезной сегодня за обедом, я прослежу, — холодно закончила она, бережно закрывая толстую книгу священного писания.

Я направилась в трапезную и прежде, чем заняла свое привычное место у дальней стены напротив небольшого окна, встала на колени перед священной мозаикой на стене.

Как же я ненавижу число семь.

Холодный камень отзывался болью в суставах. Покорно, смиренно и вслух, краем глаза видя сосредоточенное на мне лицо сестры Долорес, я молилась.

После того, как закончила в седьмой раз читать одну и ту же молитву, я встала, не отряхнув колен.

Сестры всегда сидели в трапезной вместе, погруженные в словесные раздумья о Учении Всеотца и божественном путешествии, которое происходило в этом месте много веков назад.

— Выдумки, подобно тем, что рассказывают детям перед сном, — тихо прошептала я, садясь рядом с Барбарой, но меня все равно услышали.

— Побойся Всеотца, Агата! — шикнула на меня Барбара, хлопнув по руке своей широкой ладонью.

Возможно, они имели право на свою правду, свое понимание законов Единого Всеотца. Но у меня непрекращающийся поток вопросов, сомнений, метаний. Я старалась найти правильное место в своей голове для каждой мысли. Стыдно признаться, но не всегда мои мысли были обращены к вере.

Все чаще я вспоминала руки мамы, булочки старушки Гвен, которая была мне нянечкой и экономкой добрых тринадцать лет.

Я постоянно думала о смысле моего заключения здесь. Это не школа при монастыре, не закрытый колледж для избалованных девиц, это монастырь без права выхода, тюрьма в священных стенах.

Ковыряя ложкой пресную кашу, я выкладывала башню, а вокруг неё, огибая мерзкие комки, пролегал залив из склизковатой жижи от овсянки.

Может быть, я была не совсем обычной будущей монахиней, как остальные. В моем сердце все еще была надежда вырваться, убежать как можно дальше, вернуться домой, чтобы узнать зачем меня оставили.

У меня был план — показать себя с самой лучшей стороны, чтобы меня как и остальных распределили в какую-нибудь часовню, а стоило бы мне преодолеть стены монастыря, то меня бы уже никто не видел в облачении. Никогда.

Но смирение это то, чему я так и не научилась. Поэтому мой побег вечно откладывается на неопределенный срок.

Что же до этих… я посмотрела на стайку юных послушниц в центре трапезной, для них изучение писания было не только обязанностью, но и источником вдохновения, они свято верили в то, что там написано, в то время как у меня возникала уйма вопросов, я видела несостыковки.

Трапезные звуки и голоса сестер растворились в тишине, когда я зажала уши ладонями. Я знала, что жизнь здесь будет сложной, но то, что давало мне силы в последнее время, это искреннее желание найти свой собственный путь. С верой или нет, уже не имеет значения. Сестры встали из-за длинных деревянных столов, и я пошла за ними. Готовая в очередной раз окунуться в потоки великих истин, рассказанные старческим тихим голосом, чтобы снова обнаружить себя спящей над священными текстами.

Урок Слов Всеотца все никак не начинался. Отца Иоанна, который никогда в своей жизни не опаздывал на собственные проповеди, все-таки не было. Между послушницами пробежался неуверенный шепот.

— Может быть, он умер?

— Точно, старый же совсем.

— Ч-ш-ш! Вы чего… просто задержался.

— Сбежал? — прыснула одна из сестер. Спустя более часа ожидания, было решено отправиться за Настоятельницей.

— Может быть, я схожу его проведать? — я кашлянула, привлекая внимание.

— Сходи, Агата, а мы за матерью Настоятельницей и следом за тобой, вдруг случилось что-то.

Я кивнула, встала из-за стола, оставив книги.

Вокруг кельи отца Иоанна всегда пахло благовониями от обилия которых становилось дурно.

Осторожно постучала в дверь. Ответа не последовало.

— Отец Иоанн, это Агата. С вами всё в порядке?

Я прислушалась. За дверью раздавался легкий шум воды из крана, который находился в личной ванной комнате проповедника.

Если войду, могу случайно увидеть то, что не следует видеть, но вдруг ему стало плохо, все-таки уже возраст…

Переминаясь с ноги на ногу, я все же решила толкнуть дверь, не ожидая, что она окажется незаперта.

В нос ударил запах металла и чего-то мерзкого, даже благовония не перекрывали стоявшую в комнате без окна вонь. Я потерла слезящиеся глаза и снова позвала отца Иоанна.

Осторожно двинулась дальше, стараясь не споткнуться о валявшиеся в абсолютном хаосе беспорядка вещи.

Дверь умывальной комнаты была приоткрыта. Шумела вода. Толкнула дверь, но слишком поздно заметила видневшуюся через щель синюшную пятку мужчины. Вся картина открылась, когда я по инерции уже вошла.

С пола на меня невидящим мертвым взором одного целого глаза смотрело тело. Вода, продолжающая с громким шелестом ударяться о края раковины, в данный момент могла посоревноваться с громкостью водопадов.

Стоя на месте, не в силах сдвинуться, я впилась взглядом в то, что было когда-то лицом. Голова расколотая пополам зияющей трещиной пыталась проникнуть мне в душу, отпечататься в памяти. Я уверена, что не единожды этот образ явится ко мне в кошмарах.

Взяв себя в руки я бегло осмотрела комнатку: пожилой мужчина был абсолютно голый, он лежал раскинув руки и ноги, на окровавленном, лишенном жизненного цвета, лице застыла уродливая гримаса ужаса.

Я все еще смотрела на него лежащего в луже собственной крови и посмертных испражнений. Сделав шаг назад я споткнулась о его ногу и с мерзким чвяком голова разъехалась в стороны, как уродливый человеческий пазл, обнажая редкие зубы, гортань и застывший неровной дугой язык.

«Как тыква треснула» — шальная мысль проскочила в голове и я поморщилась.

Дальше все, как в тумане. Кто-то оттащил меня назад, увел прочь. Кто-то задавал вопросы, много вопросов. Не помню отвечала ли я, но в голове снова и снова всплывал звук с которым половинки головы распались, он доводил до тошноты.

Даже спустя неделю разговоры не утихали. В трапезной стало как никогда шумно:

— Убился!

— Наверное поскользнулся!

Я ловила шепотки сестер, которые явно поддавались праздному любопытству мелочного интереса. Им было интересно, кто будет вместо отца Иоанна, они могли позволить себе думать об этом, потому что они не видели того, что видела я. Они не чувствовали смрада смерти от которого слезятся глаза и внутренности просятся наружу.

Борясь с тошнотой, я приложила ладонь ко рту и втянула носом воздух, взглянув на Барбару, которая сейчас внимательно всматривалась в моё лицо.

— Снова тошнит?

Я покачала головой и сглотнула ком. Всю неделю мне казалось, что от меня несет вонью из кельи отца Иоанна. Я выпросила несколько дополнительных посещений душа у сестры Хелен, но и это не помогало. Я чувствовала, как кожа, одежда, даже будучи вымытыми и постиранными по нескольку раз, источают вонь.

— Сестры! — сестра Жанна стукнула по металлическому подносу ладонью, призывая закончить разговоры и обратить на неё внимание. — Настоятельница хотела бы нас всех видеть.

Подгоняемые мрачной сестрой Долорес мы вышли из трапезной. Барбара взяла меня под руку, чтобы подстраховать. Я стала слишком рассеянной и часто спотыкалась о свои собственные ноги.

Настоятельница собрала нас всех в молельном зале. Я чувствовала, как лики святых прожигают мою спину и если бы была настоящей грешницей, то там скорее всего остались бы ожоги.

— Дорогие сестры, — начала свою речь Настоятельница. — В этот день, я хочу представить вам отца Доминика, он будет наставлять вас, помогать вам трактовать священные тексты и, надеюсь, с его помощью вы сможете обрести истинный путь уготованный Всеотцом.

Из тени занавеси за алтарем вышел святой отец и все ахнули.

Глава 2

Святой отец был молод, даже слишком молод, чтобы зваться отцом, скорее братом. Сначала мне показалось, что он едва ли на несколько лет старше меня самой, которой исполнилось восемнадцать в прошлом месяце, но когда он улыбнулся, я увидела тонкие линии паутинки морщинок, залегших под глазами.

Светлые волосы были слегка взъерошены, вероятно, как следствие долгой дороги. Его глаза такого яркого янтарного оттенка, что казались почти желтыми. И в этот самый момент, когда все сестры с открытыми от изумления ртами смотрели на него, он внимательно изучал толпу девушек и на мгновение, которое показалось вечностью, наши взгляды пересеклись.

Возможно, я просто приняла желаемое за действительное, но пусть и всего не секунду, мне показалось, что зрительный контакт был дольше положенного в том обществе, каким я помнила его пять лет назад.

Я вздохнула и уставилась в пол, как велел того еще не забытый этикет, что был высечен в моей памяти бесконечными уроками. Настоятельница быстро, даже слишком, разогнала нас по комнатам. И пока мы шли, в толпе то и дело обсуждали насколько красив новый святой отец. Не слишком-то целомудренные высказывания от послушниц монастыря.

Стыдно признаться, но и я тоже думала о нем. Наверное, каждая у кого осталась хоть крупица женственности и частично (если не полностью) отсутствовала совесть подумала бы о том, как он выглядел.

Мысленно вернула из памяти его образ, который отказывался соединяться в единое целое, всплывая только самыми заметными чертами.

Он стоял так ровно, словно натянутая струна, но напряжения не было, идеальная осанка. Полуулыбка, которая могла бы заставить весь монастырь упасть замертво. Вокруг глаз расползались лучики едва заметных морщинок, прямой и ровный нос, чувственные губы. Интересно, а каковы они на ощупь? Мягкие? Горячие? Нежные или властные?

В одной книжке, о которой настоятельнице знать не следует, как раз описывался поцелуй с обладателем властных губ. Я выменяла её у бродячей торговки, что попросила ночлега во время грозы.

Тогда я умыкнула с кухни серебряную ложку. И ни о чем не жалею до сих пор, покуда знаю, что могу прочитать книгу, если отодвину хлипкий шкаф.

Возвращаясь к образу святого отца, мне вспоминалась греховная сцена из той же самой книги про ведьму, которая влюбилась в своего палача.

Когда мысли начали заводить меня не в то русло, я продолжила идти дальше, не раздумывая о пути, я старалась очистить разум. Потому что я только и думала о том, как он выглядел бы без рясы.

Даже такие мысли радовали меня, потому что всего ненадолго я отвлеклась от недавнего кошмара, что стоял комом в горле всю неделю. И кажется, что на несколько минут забыла о гнилостном запахе, преследующем меня несколько дней. Но стоило на секунду подумать об этом, как нестерпимая вонь вернулась. Я решила ускориться, чтобы нос не успевал уловить ничего, кроме ветра.

Поворот к выходу из монастыря, преодолела массивную дверь, прошла немного по каменному двору и уперлась в привычную высокую стену. Вздохнув, я развернулась, чтобы пойти обратно. Как вдруг столкнулась с отцом Домиником.

— Святой отец! Прошу меня простить, я вас совсем не видела, не заметила… — я прижала ладонь к груди, продолжая сбивчиво приносить извинения.

— А вот ты и нашлась, — спокойно произнес он и было что-то такое в его голосе, что заставило меня вздрогнуть.

— Прошу прощения?

— Матерь Настоятельница хотела бы, чтобы ты посетила исповедь, остальные сестры уже исповедались мне, — если бы я могла описать его голос, то он был бы похож на патоку, сладкую, манящую, но даже это сравнение меркнет на фоне того, что есть на самом деле.

— Ах, вот как… я ходила, чтобы очистить разум.

— Не молилась, но ходила, — он не спрашивал, утверждал, как будто разочарованно кивая головой.

Я удрученно потупила взгляд. Он положил ладонь на мое плечо и подтолкнул к входу в монастырь.

— Не поймите меня неправильно, мне нужно было… — замялась, размышляя говорить или нет, — проветриться, — все же решилась.

— Прогулки полезны, я всё правильно понял, можешь не сомневаться в моих умственных способностях, — на лице отца Доминика появилась довольная усмешка, словно он знал все ответы на вопросы, к которым остальные только начинали приближаться.

— Вы занимаете келью отца Иоанна? — отчего-то спросила я, желая перевести тему, но по всей видимости, неудачно.

— Нет, — сделал паузу, — у меня другое… более свежее помещение, не всем удобно добираться в старую келью, я попросил перевести меня в соседнее крыло, которое использовалось многим раньше.

— Как думаете, это правда был несчастный случай. Я про отца Иоанна.

— Для послушницы ты задаешь слишком много вопросов. Сильна ли твоя вера?

— Сильна, святой отец.

Он открыл дверь ведущую к исповедальне, пропуская меня внутрь, задернул занавес и меня окутал приятный полумрак.

— Покайся, дитя, расскажи, что тебя тревожит.

— Я чувствую себя здесь… чужой, — зачем-то честно ответила я. Мне приходилось раньше часто и много лгать на исповедях, чтобы приблизить свое освобождение. Но то ли лжец из меня никакой, то ли именно я никогда не должна была покинуть эти стены.

Мой взгляд скользнул по его лицу. Его волевой подбородок и правильный профиль казались высеченными из того самого камня, который окружал нас, а короткая стрижка только добавляла суровости чертам его лица. На пальце сверкало золотое кольцо, привлекая внимание к рукам, которые сжимали деревянные перекладины в паре дюймов от меня.

Стены этой исповедальни хранили бесчисленное множество тайн, но ни одна из них не была столь притягательной, как пронзительные желтые глаза этого загадочного проповедника.

Было в нем что-то такое, что заставляло мое сердце биться быстрее. От него исходил слабый запах табака и вишни, они усиливали запах его кожи.

Когда наши взгляды встретились, у меня по спине пробежали мурашки. Я обнаружила, что потерялась в этих янтарных омутах, утонула в море, которое бурлило в них.

Какие тайны скрывались за маской надменной сдержанности? Каких демонов он вызывал каждой ночью? И почему, о, почему меня потянуло к этой внушительной фигуре, как мотылька, сгорающего в огне, хотя он летел на золотистое тепло пламени свечи? Молчание между нами стало гуще, чем аромат благовоний, который разносился по священным залам святилища. На секунду мне подумалось, что наши жизни навсегда будут связаны — переплетены нитями тайн, стыда и несгибаемой силы человеческого духа.

— Такое случается, если выбирать не свой путь. Но тем не менее, ты здесь, ты выбрала Всеотца, — спустя внушительную паузу проговорил он.

— Я не выбирала, — порывисто сказала я, а потом зажала рот рукой.

— Вот как, — спокойно произнес он. — Стало быть, выбрали за тебя? — сквозь частую решетку исповедальни сверкали пронзительным огнем его глаза.

— Да. Святой отец, это останется между нами? Отец Иоанн все передавал Настоятельнице…

— Разумеется, тайну исповеди знает только Он, наш Всеотец. Я всего лишь проводник, который в силах отпустить грехи, помочь обрести свободу от тягостных оков тяжелых дум.

Я не слишком-то поверила в его слова, но все равно облегченно выдохнула.

Он подался вперед и меня окутал его аромат, тяжелый, с обещанием искупления.

— Грех начинается тогда, когда к сомнению рассудка присоединяется сомнение сердца, — проговорил он, очерчивая на своей груди жестом область сердца. — Сомневается ли твое сердце в выбранном пути?

— Я… — сделала паузу, сглотнула, — я не знаю, святой отец, иногда мне представляется, что все могло бы быть иначе. Мне хотелось, чтобы это было так. Часто я представляла, как мне открываются новые дороги, города, я бы смогла путешествовать…

— Я понимаю тебя, дитя, юное сердце мечется в поиске своего пути. Следуй зову Его и будет тебе счастье. Есть ли то, что тебя тревожит помимо сказанного?

— Несколько дней я не могу спать ночами, мне всё мерещится…

— Понимаю, — он не дал мне договорить, — мне сообщили, что именно ты нашла покойного проповедника Иоанна. Сестра Хелен поведала мне о том, что тебя мучают запахи, это пройдет, поверь. Встречаться со смертью всегда трудно, но на все воля Всеотца. Вера поможет тебе преодолеть кошмары, а я в свою очередь помолюсь за тебя.

— Благодарю вас, отец Доминик, мне в самом деле стало легче.

— Чем дольше тяжелые думы отравляют твой разум, тем быстрее они сломят твою веру. Спасение в Едином Всеотце нашем, не сомневайся.

Я приложила ладонь к ключице, чувствуя, как сквозь решетку на меня изучающе смотрит отец Доминик.

Отодвинулась занавеска, он протянул руку и я поцеловала святой перстень.

— Можешь идти, дитя.

— Разве исповедь уже закончена?

— Ты хочешь поделиться чем-то еще?

— Нет, святой отец, просто… не важно, — я тряхнула головой, поклонилась и поспешно вышла.

Отец Иоанн порол нас (точнее, только меня), чтобы покаяние прочнее врезалось в тело и душу, буквально. Здесь нет зеркал в которые я могла бы посмотреть, что стало с моей спиной после таких исповедей, но рукой я ощущаю неровные бугорки шрамов. Я точно уверена, что неправильно пороть воспитанниц, вдавливая в них слово Его через боль.

Это учит смирению? Я сомневаюсь. За одни такие мысли меня могли бы выпороть так, чтобы еще несколько дней я не могла согнуть спину и ходила прихрамывая.

Воспоминания не из приятных. Даже если на исповеди мною не было сказано ничего, что могло бы привести к укреплению во мне веры, я все равно оказывалась выпоротой. Отец Иоанн молился прежде, чем занести плеть, молился сопровождая каждый удар и молился после, пока я одевалась, силясь не потерять сознание от боли.

Я вынырнула из неприятных воспоминаний в тот момент, когда отец Доминик тронул меня за плечо, а я вздрогнула.

— Я звал тебя, не хотел напугать.

— Прошу прощения, я была в своих мыслях.

— Что ты имела ввиду, когда спросила окончена ли исповедь?

— Я…, — я почувствовала, как начала дрожать.

— Не бойся, ты можешь мне рассказать. Отец Иоанн проводил исповеди не так, как я?

Я замялась и бездумно теребила рукава одеяния, не зная как ответить на этот вопрос.

— Семь плетей для укрепления веры, семь плетей для покаяния, семь плетей для смирения, — тихо проговорила я, смотря в пол.

— Порол послушниц?! — яростно воскликнул отец Доминик и я испуганно посмотрела на него, но его ярость не была направлена на меня, она излилась из-за моего рассказа.

— Нет, — сделала паузу, — только меня, чтобы вера во мне была сильна.

— Вот как, — он тяжело вздохнул и аккуратно погладил меня по голове, жест получился по-отечески добрым, успокаивающим.

— Я не должна была рассказывать, — вслух произнесла я, хотя не собиралась, оно само вырвалось необдуманно.

— Это не выглядит так, будто ты жалуешься, не переживай. Ты не хотела, чтобы знал кто-то еще?

— Если мне нужна была плеть, значит, я не гожусь в послушницы. Другие не поймут, будут считать грязной.

— Смачивал ли он плеть в святой воде?

— Смачивал и без конца молился.

— Долго продолжалось? — его янтарные глаза внимательно смотрели на меня, кажется, будто он заглядывал в самую душу.

— С самого начала, как я сюда попала, пять лет.

— Больше такого никогда не повторится, — он порывисто обнял меня, прижимая к груди, погладил по спине, а после поспешно отстранился, одергивая сутану.

— Спасибо вам, святой отец — прошептала я, прижимая три пальца к ключице.

— Вера сильна не тогда, когда слова Всеотца вонзаются в плоть бичом, а когда ты самостоятельно произносишь их, придя к вере. Я прослежу, чтобы этого никогда больше не повторилось. Ты больше не будешь чувствовать себя здесь чужой.

Я скованно попрощалась и отправилась к себе. С чего бы ему меня обнимать? Странный проповедник, хотя если так посмотреть, то здесь все слишком странное. Бывают ли у людей такие глаза? Почти звериные, яркие, не хватает только вертикального зрачка.

Вспоминая видела ли я когда-то подобные, в голову пришел один из друзей отца, который часто посещал приемы. У него тоже были янтарные, но у отца Доминика в сто крат ярче.

* * *

Всю следующую неделю я испытывала невероятное чувство тревоги после каждой встречи со святым отцом. Я ловила взгляды послушниц и мне казалось, что еще немного и от меня останется горстка пепла.

Нехорошо думать так про будущих монахинь, оберегающих обитель духовенства, но они были слишком злобно настроены. Это было видно невооруженным глазом. Просто из-за того, что я поговорила со священником? Вздыхают ли они по нему? Возможно, тут до него не было молодых мужчин, а он еще и живет со всеми нами под одной крышей.

Лежа в постели я много думала, и из-за мыслей мне не удавалось заснуть. В памяти всплывали образы родителей, черты их лиц стирались во времени, я даже не могла вспомнить в каком месте на лице моей мамы была родинка и была ли она вообще.

Когда все же довелось уснуть, меня стали мучить кошмары. Последний раз я видела их еще в детстве. Я бежала от чего-то с расколотой головой и с бесформенным телом, пахнущего кровью. Оно хлюпало разлагающейся плотью, теряя куски. И тянуло ко мне свои руки-щупальца, стремясь схватить.

В горле застыл крик.

— Нашел, — проскрежетал голос.

Глава 3

Я кричу срывающимся и охрипшим голосом, который постепенно переходит в шепот. Переживаю, как бы не побеспокоить чуткий сон послушниц. Липкий страх от ночного кошмара меня не отпускает, я дрожу, кусаю губы и раскачиваюсь на кровати в тщетных попытках успокоиться. Слезы крупными каплями сами катятся из глаз.

И эти слезы жгли кожу, забираясь в самые дальние уголки души, заставляя чувствовать себя слабой и никчемной, не заслуживающей спасения, не имеющей возможности получить чью-то помощь.

Я гладила себя по плечам, шепча молитву, но это совсем не помогало. Мне хотелось выскочить из комнаты и бежать, куда угодно лишь бы подальше отсюда.

Шорох со стороны грубо сколоченного комода заставил меня вскочить с постели и выскочить за дверь, путаясь в слетевшей с кровати белоснежной простыне.

Я бежала шлепая босыми ногами по холодному каменному полу.

Сердце глухо билось, кровь приливала к вискам и болезненно стучала в затылке. Воздуха отчаянно не хватало, мелкие камешки впивались в голые ступни, пока я бежала не разбирая дороги, напуганная чем-то.

— Агата?

Голос преподобного раскатистым эхом отразился от каменных стен, я споткнулась, больно упав на одно колено. Зашипела от боли, потерев колено, обнаружив разбитую коленку.

— С-святой отец? Простите, я…

— Все хорошо? Ты выглядишь напуганной, — он подошел ближе и протянул руку.

Его янтарные глаза, пронзительные и в то же время успокаивающие, встретились с моими глазами

На мгновение показалось, что мир закружился вокруг меня, а затем я замерла, схватившись за его руку. Скользнула взглядом по его телу, всё ещё одетом в в рясу.

— Я…м-м-м, — замялась.

— Тебя что-то напугало? Ночные кошмары? Вот, — он накинул на мои плечи мантию, — не стоит разгуливать в ночной рубашке, — совсем беззлобно улыбнулся, обнажая идеально ровные резцы.

— Да, ночной кошмар, извините.

— Я тоже их вижу, Всеотец испытывает нас. Могу предложить тебе травяной чай, чтобы остаток ночи прошел спокойнее.

— Благодарю, святой отец, но…

— Ты нисколько не обременяешь, — как будто прочитав мои мысли, произнес он.

Его мантия хранила тепло и аромат зеленого чая, дыма благовоний. Я обняла себя за плечи и долгожданное спокойствие наступило.

Отец Доминик вставил ключ в дверь своей комнаты, и звучным, но одновременно тихим голосом пробормотал себе что-то под нос.

— Посидишь здесь, пока я схожу за чайником?

Я хотела покачать головой, но взяла себя в руки и кивнула. Жестом он указал на кресло возле письменного стола напротив кровати. Я опустилась в него, подобрав ноги, укрыв их его мантией.

Отец Доминик вернулся скоро, держа в руках наполненный чайник, который поставил на небольшую комнатную печь.

— Голодна?

Я широко раскрыла глаза и проговорила:

— Святой отец, но ведь грех чревоугодия особенно силен ночами, так стало быть…

— Не волнуйся так, я просто предложил, я не проверяю твою веру. Видел, что ты в трапезной не притронулась ни к обеду, ни к ужину. Решил, что после того, как ты успокоишься, стоило бы поесть, — улыбка слегка тронула уголки его губ.

— Нет-нет, не нужно. Спасибо, — я сконфуженно улыбнулась, поджав губы.

— Истязая свою плоть вне поста, ты лучше не сделаешь. Всеотец видит, что тебе тяжело, он пошлет нужное решение, просто верь, — он разлил напиток по кружкам и протянул одну из них мне.

— Я верю, — неубедительно отозвалась я, вперившись взглядом в плавающие чаинки, прежде чем отпить.

Когда я попробовала дымящийся чай из чашки, не могла не испытать восхищения от того, как восхитительно ароматы танцевали на языке. Отец Доминик, с его мудрыми глазами и нежной улыбкой, с удовольствием наблюдал за моей реакцией.

— А, я вижу, вы цените мою работу, сказал он глубоким рокочущим голосом и улыбнулся.

Я ответила на улыбку более робко, спряталась в кружке.

Я сделала новый глоток, вкус заплясал у меня на языке — землистые оттенки смешались с оттенками сладости. Это был действительно напиток, не похожий ни на один из тех, что я пробовала раньше. Чем больше я пила, тем больше чувствовала, как напряжение в плечах спадает, а разум проясняется, словно утренний туман, рассеивающийся под лучами теплого солнца.

— Нравится? — выжидающе посмотрел на меня.

— Прежде такого мне не доводилось пить, спасибо, очень вкусно.

В уголках глаз отца Доминика появились морщинки, а черты его лица смягчились, когда он улыбнулся, и под его строгим поведением проскользнул озорной огонек

— Эти травы я собирал сам. Было время, когда я жил среди именитых травников и травниц, но эта совсем не увлекательная история для другого раза, — как-то грустно проговорил он, а его глаза подернулись туманом воспоминаний.

— Вы не всегда были священником?

— Нет, не всегда, — коротко ответил он. — Ты пока пей, а я займусь работой, — он взял свою кружку и сел за письменный стол из темного дерева, на котором лежали пожелтевшие от времени листы бумаги, местами покрытые коричневыми пятнами.

* * *

Время давно перевалило за полночь, а он продолжал сидеть за своим письменным столом, слегка отстраненно перебирая бумаги, наверное, письма, разглядывая написанное, скользя пальцем по строкам, написанным витиеватым почерком, запечатленным на потрепанных временем бумагах.

Я сидела подле него и рассматривала ровную линию челюсти. В приглушенном свете его янтарные глаза казалось слегка светились.

— Прошу прощения, увлекся, — он потер тремя пальцами переносицу и взглянул на меня, отставляя свою кружку в сторону. — Тебе уже лучше? Колено болит?

И почему-то я смущенная и взволнованная, потупила взгляд в дрожащую гладь напитка, которого осталось всего на пару глотков, пытаясь унять дрожь. Но мне не было холодно.

— Все в порядке, — заверила я, но когда попыталась встать, поморщилась и плюхнулась обратно, словно мешок.

— Позволь осмотреть, — как будто вовсе не спрашивал, опустился передо мной на колени, а я ощутила, как краска заливает щеки. Присев на пол рядом с кроватью, стал легко перебирать складки тонкой ткани, оголяя сначала мою лодыжку, потом выше…

Резкий прилив жара поднялся с самого низа, заставляя меня теряя воздух, задыхаться, когда его прохладные пальцы коснулись обнаженной кожи.

Он что-то говорил, но я не слышала, в ушах шумело. Даже когда он отошел к шкафу, перебирая что-то в ящике, я все еще ощущала его прикосновение.

— Будет неприятно, — предупредил он, а я хотела, чтобы хоть что-то заставило смениться мысли, чтобы они перестали быть такими… греховными.

Прозрачная жидкость из темно-зеленого пузырька вылилась на ссадину и я зашипела, хватаясь за подлокотники кресла, стискивая их до побелевших костяшек. Однако, воображение раз за разом подкидывало мне совсем непристойные картинки в которых ключевой фигурой был отец Доминик.

— Больно?

Сморгнув слезы, я покачала головой и тогда он взял меня под колено, приблизился и подул на пострадавшую кожу, которая покалывала сотнями маленьких иголочек. Я задержала дыхание, боясь застонать, уж лучше потерять сознание, задохнувшись. Все внутренности сжались в тугой узел, который опустился в самый низ живота.

— Я провожу тебя, если тебе так будет легче, то можешь опереться на меня.

— Н-нет, спасибо, — выдохнула я.

— Никогда не бойся попросить о помощи, — он протянул руку, чтобы помочь мне встать.

Двумя руками я ухватилась за его ладонь и встала на обе ноги, ступни обдало холодом.

— Ты босая совсем, заболеешь, — он недовольно покачал головой.

В мгновение ока оказался рядом и поднял меня на руки, стараясь не касаться оголенной кожи. Но и чувствуя его тепло через ткань одежды, я горела. Почему именно он, святой отец. Я закрыла глаза на мгновение и все чувства обострились.

Под мерное покачивание у него на руках, я старалась дышать как можно ровнее, но редкие выдохи все равно получались рваными, с хрипотцой.

— Ты волнуешься, напрасно, зла тебе я не желаю.

— Угу, — не смогла вымолвить ничего больше.

Отец Доминик преодолел лестницу со мной на руках, как будто я ничего не весила, даже испарины не появилось на его ровном лбу. Легким движением головы, он откинул пряди волос, упавшие на глаза и меня снова бросило в жар.

Аккуратно опустив меня на пол, он поправил на мне свою мантию, прикрывая оголенные ключицы.

— Это ваше, мне нужно вернуть, — я держалась за плотную ткань одеяния отца Доминика.

— Не сегодня, — снова улыбка тронула его губы, а глаза смотрели на мою руку, крепко сжимающую мантию. — Доброй ночи, сестра Агата, я помолюсь за тебя.

— Спасибо, святой отец, — я кивнула и скрылась за дверью своей комнаты. Тяжело дыша, сползла по стене, обнимая себя за плечи, вдыхая аромат благовоний от одежды.

* * *

На душевных рассказах о Всеотце нашем от сестры Долорес нельзя было спать, я держалась изо всех сил, но бессонная ночь не прошла даром. Я чувствовала, что вот-вот и мои глаза слипнутся.

До самого утра я прокручивала в голове пережитые моменты с отцом Домиником, укутавшись в его мантию, которая дарила ощущение объятий. Снова и снова вспоминала его прикосновение к моей щиколотке, потом выше. тепло его дыхания на поврежденной коже.

Мучительно.

Сознание посылало чудовищно приятные прикосновения чужих губ, которые бесстыдно целовали мои губы. И что более важно, так это то, что они получали от меня страстный и жадный поцелуй в ответ. Это было влажно, пылко, ярко, пламенно, неистово, трепетно и жадно.

Отключившееся на какие-то секунды сознание тут же забило тревогу, а затем раздался звук смачной и звенящей пощёчины. Я встрепенулась и открыла глаза. Но вместо лица отца Доминика, я увидела недовольную сестру Долорес и окончательно проснулась.

— Мы еще побеседуем о твоем неуважительном отношении и к святым текстам и Всеотце нашем, раз ты позволяешь себе засыпать.

Я сжалась и опустила взгляд, оправдываться было бессмысленно. Потерла горящую щеку и насупилась.

После урока ко мне подошла Барбара с сочувствующим выражением на лице.

— Ты заболела? — спросила она, положив ладонь мне на плечо.

— Да, — солгала я.

— Ты обращалась к сестре Хелен?

— Нет.

— Обратись обязательно! Пойдем вместе?

— Я чуть позже схожу сама, — я ответила на ее обеспокоенно-теплую улыбку и мы двинулись в сторону правого крыла монастыря, к обеденной зале.

— Добрый день! — взвизгнула Барбара, напугав меня так, что я подскочила на месте.

Я отследила ее взгляд и заметила Отца Доминика с которым она поздоровалась слишком уж энергично.

Отец доминик кивнул и внимательно посмотрел на меня.

— Добрый день, Святой Отец, — пискнула я, переведя взгляд на носки своих туфель.

Недавний сон совсем не шел у меня из головы, я почувствовала, как горят мои щеки и сдержалась, чтобы не приложить к ним ладони.

Я услышала, как он усмехнулся и поспешно спрятал смешок за кашлем. Барбара проводила его восхищенным взглядом и широкой улыбкой на розовощеком лице.

— Так улыбаешься, как будто увидела Всеотца.

— Агата! Какая же все-таки ты ужасная богохульница! Твое счастье, что этого Мать Настоятельница не услышала, — недовольно пробурчала она, ущипнув меня за бок.

Я поморщилась и тоже посмотрела вслед уходящему святому отцу. Он очень хорошо сложен, а эта его выправка, словно у военного. Ни один человек так прямо не может держать спину.

Заметив, что Барбара, уже продвинулась далеко вперед, я попыталась ее нагнать, но боль в опухшем колене, заставила меня сбавить скорость.

* * *

Обед как всегда был скудным, чтобы не дать чревоугодию поглотить тело и душу. Я уже совсем забыла вкус домашней еды. Даже не смотря на то, что моя мама не умела готовить, то что выходил из-под её ножа всяко лучше пресной каши, которую я сейчас размазывала по тарелке, а булочку, которой можно было бы перебить вкус мерзкой субстанции, я уже съела.

Я бросила взгляд на стол за которым сидел святой отец, в уголке его рта осталась крошка, он медленно облизал нижнюю губу и я шумно вздохнув выронила ложку, которая громко звякнула, ударившись о тарелку. Отец Доминик посмотрел на меня, а я судорожно вдохнула.

— Ты сегодня какая-то рассеянная, — проговорила Барбара, отправляя в рот новую порцию каши.

— Что? — переспросила я зачем-то, когда с первого раза услышала, что она сказала.

— Ну, а я о чем? Рассеянная.

— Мне нужно выспаться и все будет хорошо.

— И посетить сестру Хелен, — строго посмотрела на меня.

— И посетить сестру Хелен, — повторила я, соглашаясь.

Встав из-за стола, я больно ударилась и без того пострадавшим коленом об угол и сморщилась. Слезы выступили на глазах, я на несколько секунд закрыла веки, ожидая когда перед ними перестанут маячить цветные пятна.

Кто-то положил руку на мое плечо, я подумала, что это Барбара, но когда открыла глаза, увидела Святого Отца.

— Все в порядке? — обеспокоенно проговорил он.

Я осмотрелась. Глаза всех послушниц были обращены к нам, я взмолилась Всеотцу, чтобы он нашел им занятие поинтереснее, чем пялиться.

Я быстро кивнула и поспешила выйти в коридор, чтобы успеть прогуляться по двору до молитвы. Колено ныло, но я упорно игнорировала боль, просто шла, почти бежала на свежий воздух, даже не подумав, что на улице уже глубокая осень и без верхней одежды мне будет холодно.

Солнечный свет, играющий на каменных плитах, на мгновение успокоил мои измотанные нервы. Однако короткая передышка была недолгой, так как быстрые шаги отца Доминика эхом отдавались у меня за спиной.

Я обернулась и встретилась с его пронзительным взглядом, который скользил по моему, наверняка, встревоженному лицу.

— Сестра Агата? Ты так быстро ушла. Мне передали о том, что ты получила пощечину от сестры Долорес, — мягкий баритон разливался по ветру, и шелест ветра в остатках листвы кленов сглаживал и без того ровную речь, делая слова нежнее шелка, а голос слаще спелых персиков.

— Все в порядке, — кивнула я.

— Остался след, — проговорил он и погладил меня по щеке.

Мой мир взорвался в этот момент сотнями бабочек. Нет, наверное, это случилось раньше.

Это произошло, когда отец Доминик впервые вошел в молельный зал.

Глава 4

Пылающая плоть и сладкая боль запечатленная на припухших от поцелуев губах. Я чувствую, как слезятся глаза, а сама — горячее самого ада и глубин преисподней. До боли в мышцах широко улыбаясь, подползаю, сдирая колени в кровь о шершавый деревянный пол церкви.

— Поцелуй меня, ну же, — хриплый от возбуждения мужской голос растягивает слоги.

Поцелую, ведь не могу отказать такой сладкой просьбе, полностью соответствующей моим собственным желаниям.

И я, смеясь, подползаю еще ближе, не обращая внимания на щепки впившиеся в колени, пока он притягивает меня так жадно и властно, прижимает так тесно и страстно, что я хочу утонуть в его теле, напряженном как грозовое облако.

Я вскакиваю на постели, тяжело дыша. Мое сердце отбивает бешеный ритм, на губах привкус крови и тело горит, наверное, адовым пламенем.

Грешница. Только им снятся такие греховные сладострастные сны, ключевой фигурой которых является святой отец.

Падаю на подушки, откидывая влажные волосы со лба. Стоит на мгновение закрыть глаза, как в мыслях снова всплывает лицо отца Доминика, улыбающегося совсем не скромной улыбкой. Застонав от безысходности, зарываю голову в прохладные подушки.

Рассвет еще не вступил в свои законные права на небосводе. Я оделась и вышла из комнаты, чтобы привести себя в чувство, хотя бы попытаться.

Уже почти осенний ветер моментально начал дуть со стороны Севера, сдувать пыль и остатки опавших прошлогодних листьев с дорожки по которой я шла к старому кресту, появившемуся здесь с самого основания монастыря.

Сегодня скорее всего мать Настоятельница соберет нас на уборку территории. Я помню, как нравилось мне прыгать в собранную кучу листьев или прятаться в них, дожидаясь пока кто-то пройдет мимо, чтобы выскочить и напугать. Потом за это мне, конечно, прилетало, но удовольствие от шалости перекрывало последующие наказания.

Делаю еще один шаг вперед, прошло несколько дней, колено почти не болело, удавалось ходить и не морщиться с каждым шагом.

Колючий холодок пробежал по линии позвоночника, перед глазами все внезапно поплыло, изображение размывалось, и я едва удержала равновесие. Падая, я почувствовала прикосновение тяжелой руки на моем локте, помогающее не свалиться. Сжала губы в тонкую линию и не оборачиваясь, выровнялась. А когда обернулась, рядом со мной никого не оказалось.

Не могло же мне померещиться? В существование духов и прочей нечисти я совсем не верю, да и земля здесь святая, откуда взяться необъяснимому?

В рассветных сумерках мелькали тени от которых становилось неуютно, я чувствовала на себе чужое внимание, как будто за мной следили сотни пар глаз, хотя вокруг не было никого. Я начала жалеть о том, что вообще вышла на улицу.

Опустилась на колени, сложила ладони лодочкой, прислонилась к ним лбом и тихо-тихо, едва слышно произнесла молитву.

— Всеотец, спаси меня от плотского греха. Войди в моё сердце, о Единый! — слова уносил усилившийся ветер, и мне показалось, что кто-то закричал, надрывно, захлебываясь.

Осмотревшись, не заметила никого и ничего, только ветер все усиливался и мелкие капли уже падали на мою кожу, обжигая ее холодом. Я поежилась и встала с колен, больше не чувствуя своей спиной прожигающих несуществующих взглядов.

Этим вечером, когда сестры готовились ко сну после молитвы, я оказалась одна в поисках утешения от внутреннего смятения.

Слишком поздно я заметила его — отца Доминика, сидящего в тени, его лицо освещал лишь слабый свет свечей. На мгновение наши взгляды встретились, и я почувствовала, как тяжесть моего запретного влечения опасно повисла в воздухе.

По мере того, как сгущалась ночь и свечи мерцали в тишине, мне становилось всё более неловко, но я всё равно не решалась начать разговор. Не говоря ни слова, отец Доминик поднялся со скамьи и подошел ко мне, сокращая расстояние между нами широкими шагами.

Воздух ещё больше сгустился от напряжения, когда он остановился рядом со мной, и его теплое дыхание коснулось моего уха.

— Агата, — прошептал он низким и хрипловатым голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки.

С колотящимся в груди сердцем я вглядывалась в блеск его священного знака на длинной цепи. Пыталась смотреть куда угодно только не в его глаза. Было ли это своего рода искушением от самого дьявола?

Пока я колебалась, отец Доминик нежно положил руку на моё плечо, как бы случацйно проведя пальцами по изгибу шеи.

От этого прикосновения по моим венам пробежал электрический разряд, от которого перехватило дыхание, и я на мгновение захотела большего. Медленно, мучительно медленно он повернул меня к себе, его глаза горели таким огнем, что я задрожала.

Поцелует? Неужели?

Какая-то часть меня задавалась вопросом, почему я вот так просто поддаюсь греху.

Когда глаза отца Доминика опять встретились с моими, я почувствовала, что меня затягивает в глубины их мрачной тайны.

Готова поспорить, что видела, как в нем горит страсть, огонь, который, казалось, поглощал каждый дюйм его существа.

Это ощущалось так, словно мы были двумя разгорающимися языками пламени, притянутыми друг к другу какой-то невидимой силой, готовыми вот-вот слиться в бушующий ад.

Его рука все еще лежала на моём плече, и по мере того, как он притягивал меня ближе, давление усиливалось. Сопротивление ослабло, мои чувства были переполнены первобытным желанием, разлившимся по венам.

Не отрывая взгляда, он протянул руку и убрал прядь волос мне за ухо, проведя пальцами по подбородку. Это ощущение вызвало цепную реакцию мурашек, пробежавших по спине, и у меня перехватило дыхание. Казалось, само время замедлило свой бег, оставив только нас двоих в вечной паузе.

— Агата, постарайся не ходить по монастырю после отбоя.

И он отошел. Моя щека всё ещё хранила тепло его ладони.

Я бесцельно слонялась по монастырю, пока не наткнулась на сестру Долорес вместе с Настоятельницей, они замолкли, увидев меня, как будто секунду назад их оживленный разговор касался меня.

Мать Настоятельница поманила меня к себе и я осторожно подошла, чувствуя скрытую угрозу, витавшую в воздухе. От Настоятельницы пахло травяным наполнением мешочков-осушителей, которые обычно кладут в бельевые шкафы, чтобы избавиться от влаги и моли.

— Молилась ли ты сегодня?

— Молилась, мать Настоятельница. Я как раз возвр…

Она прервала меня, подняв ладонь.

— Тебе пора на исповедь, святой отец уже ждет.

Я задрожала. Не столько от осознания того, что возможно удары плети снова будут рассекать мою кожу, сколько от того, что я опять останусь наедине с ним.

* * *

Отец Доминик встретил меня возле двери в исповедальню, медленно отпер дверь старым ржавым ключом и пропустил меня первой. Протиснувшись мимо него я вдохнула аромат благовоний, сандала и чего-то еще. Запах был совсем не таким, как в келье отца Иоанна. Вспомнив о нем, я вздрогнула и подавила приступ тошноты.

Молча, он указал на деревянный стул возле помоста. Дождался, когда я опущусь в него и только потом сел напротив.

— Мать Настоятельница передала мне одну тревожную просьбу, — он сложил ладони и уронил в них лицо. — Но выполнить её я не могу, — он выдохнул и посмотрел на меня с легким изучающим прищуром.

— Вы говорите о… — я задохнулась, не договорив.

— О плети, да.

Мне хотелось расплакаться. И я бы сделала это, если бы не ненавидела себя за каждую слезу.

Я боялась смотреть в его глаза, несмело поднимая голову, но когда решилась, не отрывала взгляда ни на миг, глядела, возможно, как на союзника, раз он решил не применять очищение души бичем. Решил ведь, да?

Он же смотрел на меня спокойно и несколько восхищенно, рассматривая меня как-то тепло. Когда вздыхал он, я забывала делать вдох.

— Пойдем, не здесь, — как-то слишком громко проговорил он и я вздрогнула.

Жестом поманил меня за собой и мы прошли уже известной дорогой до его комнаты, все так же молча.

Указал мне на кресло. Стоило мне посмотреть на мягкую обивку, как воспоминания взорвались, я почти чувствовала его прикосновение на своей коже.

Тряхнув головой я села, подобрав колени к груди. Он сел за стол.

Тишина раскалывала голову, обилием мыслей, крутящихся буйным вихрем.

Спустя несколько мучительных тягучих минут, я встала, повернулась к нему спиной. Когда я нащупала пуговицу воротника, совсем рядом с затылком, на мои пальцы легли его ладони. Я опустила руки и немного развернулась.

— Нет, не нужно, — хрипло проговорил он, застегивая обратно, мною расстегнутую пуговку.

— Но мать Настоятельница…

— Тебе не нужна плеть, чтобы избавиться от грехов.

Против воли я всхлипнула и шрамы на спине отозвались фантомной болью. Отец Доминик провел рукой между моих лопаток, как будто точно знал где находится каждый шрам, и я вздрогнула от внезапного забега мурашек по телу.

— Я не стану причинять тебе боль, даже если придется расплатиться за это, Агата.

От того, как он произнес мое имя, ноги подкосились, но рука святого отца подхватила меня за локоть, помогая встать на ноги.

— Если мать Настоятельница спросит, ответь, что исповедь прошла, как обычно. Я буду молиться за нас двоих. Совет узнает о том, что происходит. Мне нужно сообщить им как можно скорее.

Я испуганно посмотрела на него и замотала головой.

— Тише, — он погладил меня по плечу. — Никто не станет винить тебя в этом, — вкрадчивый шепот и мягкие прикосновения навевали спокойствие.

— Выпьем чай, а после отправишься в постель, — не спрашивал, а сразу принялся насыпать чай в кружки.

Повисло молчание в наэлектризованном воздухе. Даже дышать стало тяжелее, он будто стал гуще и с трудом преодолевал дыхательные пути.

Отец Доминик молча, как неживой, допил, отставил кружку в сторону, но сделал это чуть громче, чем ранее, когда вставал за чайником, чтобы подлить воды.

Звук остановил эту тишину, она разрывала мои мысли на части и разбивала их вдребезги. А он, так же молча, встал из кресла. Открыл ящик, достал плеть, жестом показал молчать.

Соорудил из подушек гору и замахнулся над ними плетью, раздался свист рассекающего воздух бича и громкий хлопок о ткань подушки, почему-то так похожий на удар о живую плоть. Я вздрогнула и затряслась.

Воспоминания подступили твердым комком к горлу, который невозможно было сглотнуть.

Обернувшись, прежде чем занести плеть снова, кивком указал на дверь.

Надо же… в святых стенах подслушивают.

Когда хлыст в очередной раз опустился на подушку, я вздрогнула и спрятала лицо в коленях.

— Да простит Всеотец твои грехи, сим скрепляю очищение, сестра Агата, — произнес он, утирая пот со лба, когда плеть двадцать первый раз ударила по подушке.

Я протянула ему свою кружку с нетронутым, уже остывшим чаем, и он выпил его залпом, а когда закончил смешно вытянул изо рта чайный листочек.

Тяжело дыша он опустился в кресло и наклонился ко мне.

— Тебе нужно сделать вид, что исповедь закончилась именно так, как того хотела бы Настоятельница, — горячий шепот обжег мое ухо. — И вот еще деталь, — ладонью он взъерошил мои волосы, заключил меня в кольцо своих рук и потянулся к пуговице на моей спине, ловким движением расстегнул её, как будто делает это каждый день.

Когда он отстранился, я уже дрожала, не от холода, совсем не от него. Я стиснула бедра, кивнула, совсем не слыша того, что он говорит, поклонилась и слишком поспешно попыталась ретироваться.

Возле двери он меня нагнал и прошептал, как будто не на ухо, а сразу в душу:

— За дверью тебя уже ждет Настоятельница, постарайся быть убедительной. Меня какое-то время не будет, постарайся не наделать глупостей.

Я кивнула, он отворил дверь, и когда я вышла, на меня обрушился привычный шум жизни монастыря: шикала старая сестра Долорес на стайку громко смеющихся послушниц, причитала сестра Хелен, что на несносных девиц не напастись целебных мазей, где-то капала вода. Но в комнате отца Доминика все это как будто переставало существовать, словно у него собственный мир, отдельный от монастыря и всего что с ним связано, да и сам он можно подумать не отсюда.

— Агата?

— Да, мать Настоятельница? — всем своим видом я попыталась изобразить страдания, вспоминая, что чувствовала после прошлых «исповедей».

— Ничего, иди к себе. Пусть Единый очистит твою душу.

— Воистину, — пробормотала я, устремив взгляд в пол, думая только о том, что лицо отца Доминика было так близко, а его шепот возле моего уха…

Я вздрогнула и поспешила, притворяясь, что у меня болит спина. Остановилась, как будто переводила дух, сжала пальцы в кулаки и зажмурилась, а когда завернула за угол, поймала краем глаза на себе изучающий взгляд матери Настоятельницы.

Может быть, ей просто нравится истязать меня? Может быть, мои родители как-то оскорбили её, когда передавали меня в монастырь?

Может быть… все что угодно.

Я плюхнулась животом на кровать и постаралась вспомнить детские стишки, которые мы с гувернанткой разучивали, когда я была ребенком.

Теряюсь в своих мыслях, среди всего вихря из собственных чувств. Они все безумно разные, но я перестаю различать их, как деревья в лесу, после долгого пребывания в нем.

— Пойми уже, глупая, наконец, что с тобой происходит! — громко вскрикиваю я, обрывая конец фразы подушкой.

Я должна собраться. Но я не могу. Я чувствую давление, меня будто снова и снова хлещут кожаным кнутом по ребрам, а я падаю на колени под беспрестанный гул молитвы и сдаюсь.

Почему отец Доминик решил мне помочь? Почему попросил солгать? Разве человек, принявший сан может позволить себе говорить неправду? Или это ложь во спасение? Но чье спасение? Если он спасает грешницу, то не вредит ли это его собственной душе?

* * *

Три дня я усердно притворялась изможденной, обмакнув палец в сажу, нарисовала себе круги под глазами, смотрясь в блестящее дно кастрюли. Вышло так правдоподобно, что даже сестра Долорес освободила меня от уборки территории.

Лежа в своей постели, я так много думала, что совсем не заметила как уснула, чтобы позже проснуться от собственного крика.

Сердце после ночного кошмара бешено стучало, гул в голове не прекращался и я сдавила виски пальцами. Сначала мне показалось, что стук в дверь мне померещился, пока он не повторился вновь.

— Сестра Агата, я пришел справиться о вашем состоянии, — официально произнес он из-за двери.

Я не знала есть ли еще кто-то в темном коридоре, потому не стала открывать, просто подошла ближе.

— Со мной все в порядке, — так же из-за двери заверила я.

— Хорошо, я рад. Буду ждать вас в молельном зале, на уроке слова божьего.

— А сестра Долорес?

— Заболела, — отрезал он. — Отдыхайте, сестра Агата, — проговорил он, отходя.

Я стояла возле двери, пока шаги совсем не стихли.

В самом деле решил узнать о моем самочувствии? Это мать Настоятельница его попросила? Или сам решил, едва вернувшись?

Тряхнув головой я заметила, как сгустились тени в комнате и замерла. Тьма буквально клубилась в углах, шевелясь словно живая. Переливаясь всеми оттенками от темно-серого до глубоко-черного, она двинулась на меня.

Я взвизгнула и выскочила за дверь, и бежала пока не налетела на отца Доминика. Сбивчиво попыталась объяснить, что увидела, но как только слова слетали с моих губ, это превращалось в первосортный бред.

— Вы достаточно спите ночью? — он скептически осмотрел мое лицо и всего на мгновение его взгляд скользнул ниже, туда, где были расстегнуты пуговицы ночной рубашки, которую я планировала сменить.

Я охнула и постаралась прикрыть руками грудь.

— Я провожу и проверю продолжает ли «тьма» караулить вас за углом вашей спальни, — абсолютно бесстрастно произнес он.

Потупив взгляд я шла за ним, коря себя за глупость и детские страхи. Я и правда мало сплю, потому что мучаюсь от кошмаров. Еще бы голая выскочила. Мне хотелось упасть и биться головой об пол.

— Как я погляжу, здесь все в порядке. Отдыхайте, сестра Агата, если не сможете заснуть, обратитесь к сестре Хелен за настоем.

Я упала на кровать и зарычала в подушку от собственной глупости, когда из коридора больше не доносилось звуков.

Мне очень сильно хотелось влететь со всего размаха в стену, чтобы полностью потерять связь с реальным миром и, возможно, забыться.

— Надо же, учудила… — прошипела я, обращаясь к самой себе вслух.

Я разочарованно выдохнула и накрылась одеялом с головой.

Глава 5

Все в этом мире происходит не просто так. Возможно, мне просто хочется верить, что у моего нахождения здесь есть какая-то цель, что родители не просто отказались от меня пять лет назад.

Каждый раз, когда мысли возвращаются в тот день, я толком ничего не могу вспомнить. Мы о чем-то говорили? Может быть, мне показалось, что они были чем-то напуганы? Эту деталь нарисовало воображение? Теперь и мой разум против меня. Постоянно мерещатся шорохи, боковым зрением замечаю движения. А ночные кошмары не отступают ни на одну ночь.

Просыпаюсь от собственного визга и до самого утра, пытаюсь прийти в себя. Сестра Мария заваривала успокаивающие травы, но ничего не помогало и я в конечном итоге перестала пытаться. Смирившись с бесконечной вереницей кошмаров, спала урывками, все еще крича и просыпаясь в слезах.

Близится новая исповедь. И мне, наверное, хотелось бы покаяться. Я старалась не пересекаться с отцом Домиником. А на его уроках, смотрела только на крепко сцепленные руки, не поднимая глаз.

— Ты снова неважно выглядишь, все хорошо, я могу помочь? — Барбара подкралась так тихо, что я взвизгнула.

— Эй! Ты чего? Я давно тебя зову. Нервная ты какая-то, что-то случилось?

— Все в порядке, — я с силой провела ладонью по лбу и глазам, рискуя их вдавить в череп.

— Ты все время где-то не здесь. Вчера я с тобой разговаривала добрых двадцать минут, пока не поняла, что ты совсем не слушаешь. Что происходит? Ты можешь мне рассказать, — она взяла мои руки в свои и с надеждой заглянула в глаза. — Мы же подруги.

Как я могу рассказать ей обо всем, что творится в моей голове? Как я могу рассказать, что стремительно схожу с ума и вижу, как от стен отделяются тени, стремящиеся настигнуть меня? Как поведаю о греховных снах о святом отце?

— Я думаю о родителях, — полуправда, чтобы отвлечь внимание.

— Тебе нужно отпустить. То что случилось, значит, уготовано Всеотцом, это испытание, — она крепко обняла меня и я вдохнула запах простого мыла.

— Я устала от испытаний, — пожала плечами, высвободилась из объятий. — Пойдем, не хочу опаздывать.

Мимо прошло несколько послушниц. Случайно, я услышала их разговор и скривилась.

— Сегодня пойду на исповедь к отцу Доминику. Покаюсь в зависти. Я всю ночь думала в чем покаяться.

— Отличная идея, я пожалуй тоже схожу.

— Девочки, я не могу думать ни о чем, кроме исповеди.

Хихикая, они пронеслись мимо нас, стараясь прийти первыми и занять ближние к входу столы в комнате обучения. Разумеется, чтобы быть ближе к отцу Доминику.

— Дуры, ходят на эти исповеди только ради того, чтобы лишний раз посмотреть на святого отца, — недовольно проговорила Барбара.

— Не стану спорить, — я улыбнулась ей и она вернула мне улыбку.

Когда мы вошли в комнату, все первые столы уже были заняты и мы с Барбарой двинулись к последнему не занятому в третьем ряду.

Святой отец вошел звучной поступью, держа книгу со Словом Единым на сгибе локтя. Он оглядел присутствующих и все разом притихли.

Хрустнул ветхий переплет, зашелестели, будто стоная, страницы, и он начал читать вслух. Его голос относил меня куда-то далеко. Я старалась не слушать, не вслушиваться, не смотреть. Но он раз за разом возвращал на себя мое внимание. Он мог бы потягаться с сиренами за умение очаровывать, делая обычные вещи. У сирен не было бы шанса, столкнись они где-нибудь в море.

— Сестра Бьянка, сестра Жанна, вы мешаете мне читать слово Всеотца. Если вы пришли сюда хихикать, то спешу вас огорчить, я не сказал ничего смешного. И кара, посланная Всеотцом на всех огорчивших его детей, точно не подразумевает смех, — холодно произнес и сверкнул глазами, точно плетью. Даже у меня, смиренно молчавшей, все это время, волоски встали дыбом.

— Простите, отец Доминик…

— Поменяйтесь местами с сестрами Агатой и Барбарой. Впредь, — сделал хлесткую паузу, — попрошу первые столы не занимать.

Они посмотрели на наш дуэт злобно, с едва скрываемой завистью. Я поежилась, а Барбара слишком порывисто взяла свои вещи и поспешила занять место.

Словно меня приговорили к дыбе, я медленно шла на эшафот, точнее, к первому столу в опасной близости к священнику.

— Смирение побеждает гордыню, — сказал отец Доминик, не сводя взгляда с Бьянки и Жанны, которые что-то недовольно пробурчали пару мгновений назад.

Остаток занятия я, честно признаться, не слушала. Мои мысли метались и всё, что я старалась делать, это не пялиться на отца Доминика.

* * *

— Сестра Агата, попрошу вас задержаться, — немигающий взгляд медовых глаз, и мое сердце стало колотиться от волнения.

— Конечно, святой отец, — я передала свою книгу Барбаре и она мягко улыбнулась на прощание.

Остальные девушки направили на меня полные неприкрытой злобы взгляды. Будущие монахини точно не должны так смотреть. Бьянка что-то прошептала Жанне и та нарочито громко рассмеялась, а после они стремительно скрылись.

Раздраженно выдохнув, проповедник захлопнул дверь, а я дернулась, испугавшись.

— Прости, Агата. Я не хотел тебя пугать.

Я слегка качнула головой, показывая, что не испугалась, что все в полном порядке.

«Все в порядке» — стало моим девизом. У меня всегда все хорошо, я в порядке и вовсе не вижу странные силуэты в углах, не вижу, что они преследуют меня. И тот раз, когда я едва не упала навзничь, кто-то несуществующий подхватил меня, не дав разбить голову.

— Ты чем-то опечалена?

Я закусила губу, раздумывая, стоит ли мне рассказать все, что вертится в моей голове. Нет, точно не все, про мои мысли касаемо него самого, ему точно знать не стоит.

— Отец Доминик, мне кажется… — замолкла, жуя внутреннюю сторону щеки, — … кажется, что я схожу с ума. Мне мерещатся тени, меня мучают непрекращающиеся ночные кошмары, я не могу спать, не могу есть. Родители поэтому отказались от меня? Они знали, что со мной не все в порядке?

— Родители?

— Когда мне было тринадцать, они привезли меня сюда, а потом я больше их не видела, — я грустно усмехнулась, перебирая собственные пальцы в нервном жесте.

— Сегодня ты снова должна прийти ко мне, пока я до полусмерти избиваю несчастные подушки, — смешок из уст священника казался таким странным, нереальным. В моей голове образ святого отца — это лишенная человеческих эмоций почти что статуя, а отец Доминик улыбается, шутит, лжет.

— Мне кажется, я знаю почему тебе видится всякое. Разум человека очень слаб, особенно если не давать ему полноценного отдыха. Ты обращалась к сестре Хелен за помощью?

— Отвратительно горькие настои от которых сухо во рту, но ни капли не избавляющие от кошмаров? Наверное, я перепробовала их все за эти несколько недель.

— Я что-нибудь придумаю, — он снова улыбнулся и жестом пропустил меня вперед.

* * *

В его комнате пахло чаем, мылом и чем-то терпким. Мне нравилось, как здесь пропадали все прочие звуки. Клочки исписанной бумаги, которыми было доверху забито небольшое мусорное ведро с искривленным боком, напоминали мне о воспоминаниях, смятых и давно забытых. Однако они, время от времени, все равно успевают напомнить о себе.

Снег медленно летел с неба пушистыми, похожими на пушинки, хлопьями. Мех на капюшоне моей коричневой дубленки вымок, свалялся и скоро покроется ледяной корочкой. Я громко и заливисто смеялась, резво отряхиваясь от налипшего, во время валяния в сугробах, белоснежного снега. Внезапно, в меня полетел неплотный, но довольно крупный снежок и попал прямо, в без того уже мокрые и растрепанные, волосы.

— Папа! Я тебе сейчас буду мстить! — я расхохоталась и побежала на него, стараясь выглядеть воинственно.

— Останешься сегодня здесь, — голос мужчины вывел меня из воспоминания.

Постаралась незаметно смахнуть слезу, притаившуюся в уголке глаза, но как только сделала это, новым и неудержимым потоком хлынули новые. Я спрятала лицо в коленях, злясь на собственную никчемность.

— Ты неправильно поняла. Я не собираюсь делать ничего дурного. Планирую просидеть всю ночь в кресле за книгой.

Я помотала головой и промычала что-то вроде: «Нет-нет, я не из-за этого…»

Я беззвучно плачу, цепляясь руками за собственные плечи. Каждая слеза, капающая с носа на подлокотник кресла, оставляет после себя темное пятно. Он опустился рядом со мной на колени. Я посмотрела на него сквозь застилавшую глаза мутную пелену слез.

Он по-доброму погладил меня по голове, провел тыльной стороной ладони по щеке, собирая мои слезы, одновременно с этим заправляя прядь волос за ухо.

— Думаешь о прошлом?

— Вспомнила детство, — кивнула я. — Простите меня отец Доминик, я не хотела, — шмыгнула носом.

— Ты не должна извиняться за слезы, — большим пальцем вытер новую выкатившуюся слезинку. — Посиди здесь немного, я скоро вернусь.

Он вышел за дверь и я с протяжным стоном откинулась на спинку кресла, поджимая ноги и пытаясь свернуться калачиком. Из-за десятков бессонных ночей, сорванных пары часов сна перед кошмаром, мои глаза слипались.

— Не спать, только не здесь, не у него… — напомнила себе вслух полушёпотом.

А после — пропала. Наступила долгожданная темнота вместо до жути реальных кошмаров с сотнями чудищ, что стремятся добраться до меня, растерзать, разбросать внутренности и выпить кровь. Наступило блаженное ничто.

Когда я открыла глаза, комнату освещала тусклая керосиновая лампа. Отец Доминик сидел в кресле, бегло читая толстую книгу. Я пошевелилась, привлекая к себе внимание.

— Поспи еще, — улыбнулся он, и мои глаза послушно закрылись, даже кажется против моей воли.

Вокруг было тихо. Я с опаской вгляделась в темноту. В ней невозможно было что-либо разглядеть, отчего становилось еще страшнее. Тьма опасна. В ней кроются самые жуткие и уродливые создания. Должно быть, они прямо сейчас тянут свои уродливые бесформенные конечности ко мне, а я этого не замечаю.

— Вот ты где, нашлась, — проскрежетал голос сотканный из множества других.

Я все-таки разглядела высокую фигуру в углу комнаты, и из моих легких в мгновение вышибло весь воздух. Попятившись, я столкнулась с чем-то мягким, обернувшись встретилась с пустыми белками глаз и закричала.

— Тише, все хорошо, — кто-то гладил меня по спине, пока все мое тело тряслось, как от холода.

— Они…, — пытаюсь вдохнуть, — тьма… за мной… уже почти тут, — сбивчиво пролепетала я, заплетающимся языком.

— Это просто сон, просто сон, — повторял отец Доминик, продолжая поглаживать мою спину. И тут я осознала, что уткнулась носом в его грудь, его святой символ на цепочке холодил мою щеку.

Внутри меня все вспыхнуло, я еще сильнее затряслась и скованно попыталась вдохнуть, закашлявшись.

— Лучше? — он отстранился, изучая мое лицо.

— Да, — соврала я.

— Отдохнула хоть немного?

— Да, — опять солгала. — Я… пойду, можно?

— Я тебя не держу. Решил не будить, когда ты, словно котенок уснула в кресле. Просто перенес в кровать, — улыбнулся.

— Спасибо, отец Доминик.

— Я направил письмо Совету. Комиссия должна разобраться почему мать Настоятельница считает допустимым истязания.

Я аккуратно попыталась встать, чтобы не касаться мужчины, так сильно сконцентрировавшись на собственных действиях, что у меня заболела голова.

— Ты всегда можешь ко мне обратиться, иди, — на прощание перекрестив меня, сказал он и в его глазах мелькнуло что-то такое, отчего мне стало жарко.

— Доброй ночи, отец Доминик.

— И тебе, Агата.

Спиной вперед я вышла за дверь. Двинулась от комнаты священника, все еще не поворачиваясь. Как вдруг чья-то рука грубо толкнула меня в спину и я резко развернулась. Бьянка презрительно осмотрела меня снизу вверх, вперившись взглядом в мои глаза.

Мне до ужаса сильно хотелось проморгаться, но я решила не пасовать и выдержать зрительный контакт.

— Вот так Ага-а-ата, — хмыкнула она, неприятно растягивая мое имя. — А мы-то думали, от чего же отец Доминик так часто разговаривает с тобой. А оно все получается очень интересно. Я стою тут очень давно. Когда пришла сюда за исповедью, то получила отказ, а потом заметила тебя, сидящую в кресле как ни в чем не бывало. Надо же! Что-то я не слышала ваших разговоров, а значит вы занимались не ими…

Она распалялась, совершенно не давая мне возможности оправдаться. Говорила и говорила, пока не выпалила резкое, колкое, оставляющее шрам на душе:

— Блудница!

— Бьянка, постой…

— Все узнают какая ты.

Она унеслась бешенным вихрем, злобным вихрем, не сулящим ничего хорошего.

Глава 6

Свет считает, что он быстрее всех, но он ошибается: неважно, как быстро летит свет — темнота уже на месте и дожидается его.

Терри Пратчетт

Я вернулась в свою комнату в растрепанных чувствах. Слова Бьянки не выходили у меня из головы. Ну и пусть рассказывает, где она видела меня, мне нечего скрывать. Точнее, есть, но это точно не порочная связь со святым отцом.

— Ох, Единый, почему именно со мной происходит что-то подобное?

Я посмотрела на бледно-желтый диск луны в крошечном окошке и вздохнув, не раздеваясь, легла в кровать.

Сон все не шел. Ворочаясь, я не могла найти удобное положение и в конечном итоге свернулась калачиком на полу.

Утро встретило меня неласковой головной болью. Рука дрогнула, когда я потянулась к дверной ручке. Предчувствие кричало в правое ухо, что сегодня будет самый худший день за последние пару лет. Наверное, даже хуже того раза, когда я повисла на дереве, пока все смеялись, но пришла мать Настоятельница и самолично сняла меня с дерева, чтобы потом при всех отлупить. Мне было четырнадцать, обидно.

Тряхнув головой, я переступила порог и тут же столкнулась с Жанной, которая презрительно поморщившись, нарочито серьезно принялась отряхивать одеяние, как будто я её испачкала.

Началось…

Во время утренней молитвы рядом со мной не было никого. От меня шарахались другие послушницы, словно я чумная или от меня дурно пахнет. Я выловила из толпы рыжую макушку Барбары. Дождалась, когда она повернется и обратит на меня внимание. Наши взгляды пересеклись, и она поспешно отвела глаза, скрываясь за колонной.

Что-то защемило в груди. Молчанку остальных я бы спокойно пережила, но Барбара… Её отстраненность режет меня без ножа. Да, я не могла быть с ней откровенной полностью, но я не лгала ей. И точно не стала бы вставать на противоположную сторону, приключись с ней что-то подобное.

— Единый, подари мне терпение, чтобы справиться со всем этим, — я закончила молитву и встала с колен, намереваясь убраться подальше.

Что собственно труда не составило, толпа девушек расступилась, почти отскакивая от меня, чтобы ни в коем случае не коснуться, не задеть.

— Блудница, — прошипела Бьянка и остальные подхватили.

Обидное слово звучало из каждого уголка молельного зала, к нему добавлялись проклятия и обещания божественной расправы. И как им не совестно произносить такое в стенах монастыря?

— Разберитесь, прежде, чем слепо обвинять, — спокойно проговорила я, хотя внутри все тряслось от злости и негодования, и вышла прочь, взглянув на Барбару, которая выглядела так, словно вот-вот расплачется.

Сегодня банный день. Настоятельница позаботилась о том, чтобы пока я принимаю короткий еле теплый душ, рядом со мной никого не было. Любопытные девочки и девушки точно стали бы задавать вопросы, увидев свежие следы от бича. Был ли во всем этом смысл?

Что интересно, кошмары появились аккурат с прекращением телесных истязаний. Может быть, я все же грешница? И Всеотец так наказывает меня?

Решила, что приму душ позже, когда все приготовятся ко сну, чтобы избежать едких фраз и уколов в сердце.

— Агата? Ты не со всеми? — отец Доминик тепло улыбнулся, жестом приглашая пройтись.

Мне бы хотелось рассказать ему о том, что произошло, вместо этого я сказала:

— В молельном зале у меня закружилась голова от спертого воздуха, я вышла подышать.

Лгунья, ужасная лгунья.

Но я хотела бы сама со всем справиться, не прибегая к помощи извне.

— Отец Доминик, могу ли я задать вопрос?

Он утвердительно кивнул.

— Для чего нужно очищение бичем, если я не совершала тяжких грехов?

— Настоятельница перенесла наш разговор об этом. Результатом диалога я поделюсь с тобой, не сомневайся, — он улыбнулся, и я снова загляделась на завораживающе-ровные передние резцы.

Когда я вернулась в настоящее, отца Доминика рядом уже не было. Внезапно опустившаяся на плечо тяжелая рука напугала меня, заставив закричать.

Побледневшая сестра Долорес скривилась от моего крика.

— Простите! Вы напугали меня. То есть…

Она подняла руку и покачала головой, открыла рот чтобы что-то сказать, но с громким хлопком закрыла его, снова помотав головой. Передумала, должно быть.

Она медленно прошла до конца стены и скрылась за садовой аркой.

Всё ещё напуганная, я постаралась выровнять дыхание. Звон колокола оповестил о начале занятия и я поспешила вернуться в монастырь.

* * *

Я уже сидела за первым столом, ожидая, когда вернется сестра Долорес или отец Доминик. В последнее время я даже не интересовалась почему больше не вижу её, святой отец тогда сказал, что она заболела, но сегодня она выглядела вполне бодро, не считая бледности. Должно быть, что-то действительно мешает ей вернуться к прежней жизни раз её уже так долго нет. Обида от жгучей пощечины давно прошла. Да я и не думала обижаться на неё всерьез, зная её абсолютную веру и вспыльчивый нрав, она всё равно была той, кто наставлял меня добрых пять лет.

Может быть, у неё получилось бы утихомирить послушниц, которые взъелись на меня. Она волевая, в каком-то смысле даже свирепая, насколько это возможно для монахини, но ей бы не стоило труда прекратить все праздные разговоры.

Заходили девушки, окидывая меня презрительными взглядами, по комнате пронеслись смешки. Я осталась одна, вокруг меня не было занятых столов, они начинались через один.

Смешки и язвительные комментарии стихли, когда вошел отец Доминик.

— Когда вернется сестра Долорес? — задала вопрос Жанна.

Святой отец медленно развернулся, окидывая взглядом происходящее и разумеется от его взгляда не ускользнуло, что все расселись так, будто я ядовита и каждый вдох рядом со мной несет смерть. — Она не вернется, — холодно проговорил он.

— Она заболела?

— Её перевели?

Положив книгу на стол, он выпрямился и бесстрастно ответил:

— Она не вернется, потому что отправилась к Всеотцу. Упала с лестницы в восточной башне.

Девушки притихли, но продолжили кидать косые взгляды на меня.

— Давно? — спросила я.

— Больше двух недель назад.

Волосы на затылке зашевелились. Я же видела её чуть больше четверти часа назад. Мне не показалось. Это точно была не одна из этих бесплотных теней, что мерещатся мне по ночам.

Сглотнув вязкую слюну, я сжала пальцы в кулаки, пытаясь унять дрожь.

И тут я услышала то, что мне не понравилось:

— Вы помните, что сестра Долорес влепила Агате пощечину? Вдруг та из мести её столкнула?

— Да, от грешницы можно ожидать чего угодно.

— Я живу рядом с ней, она каждую ночь страшно кричит, я иногда до самого утра в себя прийти не могу. Демоны видно к ней приходят.

— Скорее бы её выгнали.

— Про святого отца если расскажем, то больше не увидим его. Нужно что-то другое придумать.

Мне отчаянно хотелось зажать уши руками. Слезы отвращения и злости жгли глаза. Пусть девочки и шептались вдалеке от отца Доминика, но выглядел он так, словно слышит каждое слово.

— Сегодня урок посвящен зависти, — встал оперевшись на алтарную стойку. В его, казалось бы, непринужденной позе сквозила скрытая угроза. — Коль ты желаешь очернить ближнего, коль хочешь почести его себе забрать, столь же черна душа твоя, подобно помыслам. Молись Единому, проси его детей избавить от греха, — прочел он и несколько пар глаз уставились на него.

Боковым зрением я видела, как перешептываются послушницы, как краснеют, ерзают, стыдливо отводят взгляд.

Может быть, все обойдется. Внемлют ли они своей совести или в слепой зависти сгорят их души? А сестра Долорес? Как это произошло? Мучилась ли она? Кто нашел её тело? Есть ли те, кто будет за неё молиться? Если нет, то я помолюсь, но сомневаюсь, что Единый вообще слышит хоть чьи-то молитвы.

— На сегодня все, — он захлопнул книгу.

Я поймала его многозначительный взгляд и осталась на месте, дожидаясь пока все выйдут. Я старалась не смотреть на них, не думать о том, что они сказали. Мне хотелось бы забыть, думать, что они решили перестать со мной общаться просто так, а причина вовсе не в святом отце.

— Агата?

— Да, отец Доминик?

— Что-то случилось?

— Нет.

— Я все слышал сам, расскажи теперь и ты, — он положил свою руку рядом с моей, не касаясь, но я чувствовала его тепло.

— Ночью, когда я выходила от вас, встретила Бьянку и она все не так поняла. Она подумала, что мы с вами… мы…

— Мы что? — уголок его рта дрогнул, как будто это все его страшно веселило.

— Состоим в порочной связи, — я отвела взгляд, почувствовав, что краснею.

— Вот как, — усмехнулся, озорно сверкнув глазами. — Мне поговорить с ними?

Я замотала головой так сильно, что в позвонок хрустнул и я скривилась.

— Аккуратнее, — положил руку на мою шею, прощупывая, поднимаясь к затылку.

Я сглотнула.

— Решила шею себе свернуть? — хмыкнул и отстранился. — Мне встречался случай, когда мужчина резко дернул головой и остался прикованным к постели на всю оставшуюся жизнь, а она была коротка, — его глаза сверкнули и он замолк.

Отец Доминик больше ничего не говорил, а я не решалась нарушить тишину. Просто сидела рядом, пока он задумчиво изучал что-то на стене.

— Сестра Долорес правда умерла? — все-таки задала вопрос я.

— Стал бы я лгать?

— И это несчастный случай?

— Разумеется.

Я кивнула. Но что-то не сходилось. Отец Иоанн, сестра Долорес, могут ли эти две смерти быть взаимосвязаны? Или мой воспаленный кошмарами мозг пытается придумать связующую нить для того, чего нет? Неужели я в самом деле верю в то, что чудовища из моих снов реальны? Как я могла встретить её? Почему раньше никто не объявил о её смерти? Слишком много вопросов, ответы на которые в этой жизни точно не найти.

— Ты переживаешь из-за того, что о тебе говорят остальные? — спросил святой отец, его глаза были полны заботы.

— Нет, — ответила я, стараясь подавить тревогу в голосе. — Просто обидно, что Барбара оказалась с ними. Я бы точно поддержала ее.

— Из-за кого началось все это? — спросил он, склоняясь ближе ко мне.

— Бьянка. Остальные просто подхватили ее настроение.

Святой отец собирался встать, очевидно, чтобы нагнать их и вмешаться в ситуацию, но я решила не дать ему этого делать.

— Не стоит, — взяв его руку в свою, я даже искренне удивилась собственной смелости, покачала головой, — пусть они поговорят, а потом успокоятся.

— Если станет хуже, скажи мне, — произнес он, наклонившись, смотря сверху вниз. С такого ракурса его янтарные глаза казались совсем желтыми. Они немного пугали, но в то же время завораживали, магнитом притягивая взгляд.

Я кивнула, ощущая, как его проницательный взор проникает в самые глубины моего существа. Он удовлетворенно растянул губы в легкой полуулыбке, словно точно зная, что я полностью ему доверюсь.

— Пойдем, — взял меня за руку, — прогуляемся, покажу тебе кое-что, — он помог мне встать.

— Отец Доминик, при всем уважении, но…

— Не увидят нас вместе, не переживай, я знаю, какая дорога нам нужна, — обезоруживающе улыбнулся, но рук не разъединил.

С опаской, я семенила следом, боясь наступить ему на пятку лакированных туфель, все еще держась за его руку. Мои щеки отчаянно краснели, совладать с чувствами я не могла. Но даже если закрыть глаза на неудобство, рядом с отцом Домиником было спокойно, комфортно. Он остановился рядом с покрашенной в цвет стен дверцы.

Столько раз я ходила по зданию монастыря, но эту миниатюрную дверь никогда не замечала. Он с усилием толкнул дверь, и пропустил меня вперед, в темноту потайного хода.

— Когда-то этот ход использовали воины света. Знаешь что-то о них?

Я отрицательно покачала головой, но поняв, что он не рассмотрел бы этот жест в кромешной темноте, тихо ответила:

— Нет, совсем нет.

— Монастырь тогда только построили, в нем была уйма потайных ходов, чтобы во время нападений, послушники и послушницы Всеотца могли беспрепятственно покинуть эти стены, — он чиркнул спичкой и зажег факел на стене, как будто точно знал где и что здесь находится. — Когда Великая Тьма выбралась во внешний мир из самых глубин ада, неся с собой смерти, болезни и полную вакханалию, которую изначально восприняли, как гнев Всеотца.

— Вы так много знаете, — сделала паузу, — откуда вам столько известно?

— Я очень люблю историю, прикасаться к духу старины, — на полтона ниже произнес он нараспев.

— А что было дальше?

— Когда Тьма настигла это место, — перехватил факел и посветил в зияющую темную даль коридора, — никто к этому готов, естественно, не был. Удалось спастись только старому священнику и молодой монахине, едва принявшей обет, участь последней оказалась незавидной.

— Она погибла?

— Её настигло то, что во много раз хуже смерти. Она стала сосудом, — он медленно двигался дальше, все еще держа мою ладонь. — Сосудом для созданий тьмы, их матерью.

Я поежилась от внезапного холода, окутавшего мое тело.

— Легенды говорят о том, что она до сих пор где-то здесь, застрявшая между миром живых и мертвых, продолжает производить ужасных существ не знающих о жалости или страхе. Она все ждет своего истинного повелителя, который за долгую службу дарует ей вечный покой. Но он никогда этого не сделает.

— Почему?

— Она слишком нужна ему, без неё у него не будет армии.

— Ужасно. Отец Доминик, вы говорите о дьяволе?

— Есть кое-кто похуже дьявола. Его дети, например. Уже не совсем юные князья тьмы, каждый из которых опаснее самого Владыки Преисподней.

Мне стало неуютно.

— Вот такие легенды, — изменившимся тоном произнес он, оборачиваясь, чтобы посмотреть мне в глаза и улыбнуться.

Я ответила на улыбку, не переставая думать.

— Почему нам не рассказывали об этом месте так, как это сделали вы?

— Я углублялся в историю. Те, кто не стремится к знаниям и истории, вряд ли стали бы заниматься тем, чтобы поднять столько архивов ради одной легенды. Но к счастью, легенд я знаю множество.

— А вы расскажете что-то еще? — с интересом произнесла я.

— Любопытство не порок, но на сегодня страшных историй достаточно, я вижу, как ты дрожишь, — он сократил расстояние между нами, чтобы приобнять меня за плечи, одарив теплом собственного тела.

— А вдруг это все не просто легенда? И она правда где-то здесь? Та монахиня…

— Они звали её Маткой, но не думаю, что застрявшая между материальным и нет мирами, она может что-то сделать.

— Вы думаете, она существует в самом деле?

— Не бойся, то легенда, не дрожи так, — он рассмеялся, поднял руку и ухватившись за свисающую цепь потянул её вниз.

К моему удивлению глухая тупиковая стена, в которую мы уперлись, со скрежетом начала поворачиваться, обнажая за собой более узкий, но не очень длинный проход.

— Идем? — приподнял брови в вопросительном жесте. И мне на секунду показалось, что этот мужчина совсем не тот святой отец, которого я привыкла видеть. Как будто совсем другой человек, вынужденный носить маску святости.

Тесно прижавшись друг к другу, прошли по пыльному каменному полу, шурша мелкими камешками с осыпавшихся стен, и уперлись в небольшую дверь, покрытую многими слоями паутины и пыли.

— Отойди-ка, — рукой отодвинул меня в сторону, чтобы ногой выбить дверь.

С оглушающим хрустом дверь распахнулась, усеяв пол щепками.

И мои глаза, уже привыкшие к темноте, заслезились, когда яркий уличный свет ударил по ним со всей силы. Я зажмурилась и потерла их.

А когда снова посмотрела на мир, то осознание радостным вихрем закружилось в моей душе — мы по ту сторону монастырских стен. Вокруг лес, за ним очертания гор, их контуры сливались с ярко-голубыми небесами, создавая ощущение бесконечного простора. И далеко-далеко, словно жемчужина на солнце, притягивал взгляд кусочек реки — она блестела и переливалась, словно ожившее серебро.

— Если будешь стоять с раскрытым ртом, кто-то туда обязательно залетит, сомневаюсь, что в твоих планах было отобедать мухой или комаром, — усмехнулся отец Доминик.

Я со смущением сомкнула губы, но продолжала смотреть во все глаза, осматривая трепетные просторы, которые воображение так долго рисовало.

— Нравится? — из восхищения мигом свободы меня вырвал голос отца Доминика.

— Очень, — дрожащим голосом ответила я, чувствуя, что слезы вот-вот готовы буйным потоком хлынуть из глаз.

— Все хорошо? — он с сомнением заглянул в мои, наверняка покрасневшие, глаза.

— Я мечтала выйти за стену пять лет, а оказалось, что выход все время был рядом со мной, только руку протяни…

— Мечтаешь оставить монастырь?

— Я хотела бы уйти. Я все еще не могу привыкнуть, пусть воспоминания о прежней жизни стираются, мне хочется создать новые, но вне стен монастыря. Я не могу быть, как остальные, это мне претит. И пусть Всеотец сжалится надо мной, он видит, как сильно я устала от испытаний.

— Понимаю, — он благосклонно улыбнулся и указал рукой вперед. — Не хочешь искупаться в реке, пока холода не настигли?

— Я…

И мне хотелось. Но от одной мысли, что придется снять перед ним облачение… Становилось дурно и хотелось хихикать.

Я покачала головой.

— Не будешь ли ты против моего небольшого безумства?

Я снова покачала головой.

Передумала я быстро, когда увидела, как его пальцы тянутся к пуговице сутаны, ловко расстегивают её, убирают в сторону накрахмаленный воротничок. Мои брови поползли вверх и я резко отвернулась. Мне даже показалось, что святой отец усмехнулся.

Когда солнце почти скрылось за горизонтом, заливая реку теплым оранжевым сиянием, возле кромки воды встал отец Доминик.

Я усиленно делала вид, что не смотрю. И он казалось бы ничего не замечал. Его янтарные глаза осматривали окружающий пейзаж, и угасающий свет выгодно подсвечивал тонкие очертания его подтянутого тела.

Вода на поверхности пошла легкой рябью, когда он вошел по щиколотку в реку. Его светлые волосы блестели в свете заходящего солнца, они обрамляли его точеные черты, словно нимб. Стоя по пояс в воде, его обнаженное тело казалось почти неземным, как будто сама сущность Всеотца приняла человеческий облик.

Меня выпороли бы за одну эту мысль, но в голове крутилась еще пара-тройка абсолютно непристойных.

Церковные облачения, некогда бывшие символом благоговения, теперь вяло покачивались на волнах, их священное значение потерялось в тишине этого безмятежного вечера.

Когда отец Доминик отплыл от берега, его мускулы перекатывались под кожей. Его тело было прекрасным. С каждым движением золотистый свет танцевал на его наготе, высвечивая контуры его тела. В этот момент я замерла, охваченная благоговейным трепетом перед открывшейся картиной.

Вдалеке мягкий плеск воды о берег создавал успокаивающую мелодию, симфонию спокойствия, которая гармонировала с нежным шелестом ветра в кронах близлежащих деревьев. Эта одинокая фигура, купающаяся в огненных лучах заката, надолго останется в моей памяти. И его пронзительный взгляд, казалось, вмещал в себя всю вселенную, доведенную до ее самого элементарного и прекрасного выражения — совершенного союза земли и неба, плоти и души. Он вышел из воды, когда последние лучи солнечного света уступили место ночной тьме.

К этому моменту я успела отвернуться, сделав вид, что любуюсь ночным небом, прячущимся в кроне деревьев.

Мои щеки горели пока я слушала шуршание мокрой одежды. Нижняя рубашка была свернута им в комок и брошена куда-то в кусты.

Тряхнув влажными волосами, он кашлянул и проговорил:

— Нам пора возвращаться, пока отсутствие не стало слишком заметным, идем? — он протянул мне руку, я кивнула и ухватилась за его широкую ладонь.

Я взвизгнула, когда по моей ноге пробежала здоровенная крыса, едва я ступила в темноту коридора.

— Все хорошо? — обеспокоенно поинтересовался святой отец.

— Я их немного боюсь, — сконфуженно прошептала я.

— Все чего-то боятся, это нормально и естественно для человека.

— А вы чего-нибудь боитесь?

— Я? — он рассмеялся. — Я исключение, я не боюсь.

— Вам повезло, я бы тоже хотела не бояться.

— Осторожнее с желаниями, им свойственно сбываться не так, как хотелось бы. Слышишь? — он поднял ладонь вверх, призывая остановиться и прислушаться.

— Первый вечерний колокол, еще три и отбой.

— Прогулка затянулась. Рискуешь опоздать на проповедь. И исповедь.

— Мне прийти со всеми?

— Не к чему, пойдем, — он коротко улыбнулся и первым вышел из крохотной двери, а я следом за ним.

Пара поворотов и мы снова в молельном зале.

— Подождешь меня здесь? Я переоденусь, — он с улыбкой оттянул мокрый ворот.

Я кивнула и осталась стоять посреди зала, напрягая разум, чтобы вспомнить каждую увиденную сегодня деталь. В отражении чаши для причастия сияли мои глаза совсем не праведным блеском.

Спустя несколько минут, отец Доминик вернулся. Помещение наполняли послушницы. Все встали на колени, а отец Доминик раскрыл массивную книгу поместив её на старый высеченный из камня алтарь.

Тишина окутала меня, словно саван, потому что все молчали. Пока луна заливала витражи серебряным светом, отец Доминик сжимал в руках потертые деревянные четки, его взгляд был затуманен, волосы ещё немного влажные от речной воды убеждали меня, что я не придумала себе нашу прогулку.

Мгновение и он нашёл меня в толпе послушниц, которые не рискнули рассаживаться от меня, видимо, боясь навлечь на себя его гнев.

Я выдержала пристальный взгляд священника и такое тягостное и молчаливое внимание своих сестер-послушниц.

Не было ничего необычного в том, что внимание отца Доминика выходило за рамки приличий, но в это мгновение это внимание казалось почти осязаемым.

Отец Доминик обвел взглядом тускло освещенный молельный зал, и его теплая улыбка озарила все помещение, когда он начал вечернюю мессу. Послушницы, сидевшие перед ним, беззвучно шептали молитвы, их лица светились благоговением.

Но взгляд отца Доминика был прикован ко мне. Наши взгляды снова встретились, и я почувствовала, как щеки вспыхнули от стыда.

Я вспомнила, какое смущение испытала, наблюдая, как он выходит из воды, а вместо священного облачения на нем не было ничего, кроме стройного тела. Воспоминание до сих пор заставляло меня краснеть.

Отец Доминик стоял перед алтарем, и его голос эхом разносился по тускло освещенной часовне, я не могла оторвать от него взгляда, а его голос заставлял меня отправиться в далекие дали, почти парить.

Когда он говорил о грехе и искуплении, его голос эхом отражался от каменных стен, и я почувствовала, как во мне просыпается угрызения совести. Я вспомнила, как он смотрел мне в глаза даже тогда, как в них было неприкрытое желание и уязвимость, показавшиеся на мгновение, прежде чем он оделся.

Воспоминание все еще заставляло меня ерзать, сердце колотилось в груди, как барабанная дробь. Почему, о, почему я вспомнила об этом сейчас, в разгар священного ритуала? Мне захотелось погрузиться в тень, исчезнуть совсем, поскольку слова отца Доминика описывали те самые действия, которые, как я помнила, постоянно звучали в моей голове с его появлением…

Когда месса подошла к концу, отец Доминик поднял руки, не сводя глаз с меня.

— Пусть свет Всеотца ведет вас даже в самые темные часы, — произнес он нараспев низким и успокаивающим голосом.

Послушницы начали вставать, язаколебалась, не зная, осмелюсь ли остаться. Заметит ли отец Доминик эти колебания? С одной стороны волнительно, с другой — Мать Настоятельница, которая спустит с меня шкуру, если ей кто-то доложит, что я пропустила исповедь.

Вздохнув, я встала самой последней в очереди на исповедь.

Он отодвинул шторку исповедальни, приглашая меня войти. Я села на деревянную скамью, совершенно не зная в чем покаяться.

— Тревожит ли тебя что-то?

— Сегодня я подумала о побеге.

— Твоё сердце мечется в поиске своего пути, не тревожься этого.

— Я всё ещё чувствую здесь себя лишней. В отличие от Барбары или Жанны… — я замолкла, подбирая окончание фразы.

— Ты считаешь их лучше?

— В их сердцах больше веры.

— Позволь, я подойду?

— Конечно, — поспешно проговорила я, когда поняла, что он мог не заметить мой кивок.

Отец Доминик зашел в кабинку и я вжалась в деревянную стенку, чтобы он мог сесть. Здесь так мало места, что становилось тяжело дышать или это не из-за тесноты?

— Если ты за пять лет не смогла привыкнуть, вполне возможно, что такая жизнь не для тебя. Я могу подать прошение Матери Настоятельнице, чтобы тебя отправили в мир.

Я покачала головой.

— Мною было подано не меньше сотни прошений, они все отклонялись.

— Убегать в разгар осени не совсем разумная идея, скоро зима.

Он был так близко, что я перестала различать фразы произнесенные его красивыми губами, сфокусировавшись только на них, я забывала дышать и сейчас мне до ужаса не хватало воздуха.

— Агата? Всё хорошо?

— Д-да, — отстраненно прошептала я, отворачиваясь, чтобы рассмотреть узор из древесных колец на стене.

— Ты говорила, что хочешь создать новые воспоминания. Вот тебе одно из них, — тихо произнес он, а когда я обернулась, его губы накрыли мои, осторожно сминая. — Не двигайся, — неожиданно строго прошептал он в мои губы, опаляя их жаром.

У меня по спине бегут мурашки, даже сквозь шум молельного колокола, я слышу биение собственного сердца. Его теплые и слегка шершавые губы скользят по щеке поднимаясь к виску, вызывая в груди дрожь, волнами распространяющуюся дальше по телу.

По несчастливому стечению обстоятельств ему не позволено больше обнимать и целовать меня, он не имеет права даже на мысли об этом, как и я не имею права поддаваться, вздрагивать от становящихся необузданными прикосновений, и думать о большем.

Особенно думать о большем. Я положила ладони двух рук на его грудь в стойкой уверенности, что сейчас я оттолкну его.

Вот сейчас… точно, сейчас.

Но вместо этого я цепляюсь за рубашку, прижимаясь теснее, переплетая звуки наших сердец.

— Прости меня, Агата, — шепот, утопающий в моих спутанных волосах где-то у самой шеи, эхом отдается мурашками у самой поясницы. Разливается удивительное чувство тепла, окрашивая щеки в ярко-красный цвет. Вибрация внизу живота, где комком скручивается тлеющее желание, вызывает шум в голове.

Кончик языка касается его шеи, как будто против моей воли, моё тело больше не слушает голос вопящего в неистовстве разума. Внизу приливает кровь, бурлит желание, высвобождается нутро дикого зверя, готового вкусить запретное, сладко-греховную связь.

Большим пальцем он обводит мою скулу, поглаживает нижнюю губу, слегка оттягивая её, пока я смотрю в его потемневшие глаза.

В горле застревает стон, когда пальцы святого отца проникают меж сомкнутых всего мгновением назад губ, смачивая их в моей слюне.

Где-то внутри ещё живого разума на секунду становится тошно, но это чувство исчезает, когда на свет выходит потаённое желание.

Его прикосновения уверенные, властные. Я дрожу, когда он вынимает пальцы из моего рта и притягивает меня за шею для поцелуя.

— Прости меня, Агата, прости, — он отстраняется, едва прикоснувшись ко мне губами, прикрываясь сутаной.

По инерции, поддаваясь желанию, я тянусь к нему, но он отталкивает меня.

В этот момент я чувствую себя голой с задранными полами одеяния.

— И вы простите меня, — едва скрывая разочарование, произнесла я, прежде чем встать.

— Доброй ночи, сестра Агата, — отрешенно произнес он, даже не взглянув на меня.

— И вам, святой отец, — проговорила я, делая вид, что все в порядке, даже если он обернется, то не должен заметить ничего из того, что я чувствую на самом деле.

* * *

Обратный путь был невообразимо молчаливым. Я вспоминала, что отец Доминик выглядел суровым из-за сведенных вместе бровей, и до того как ушла, почти видела, как крутятся в его голове тяжелые мысли.

Жалеет ли он о том, что произошло? Наверное, жалеет.

И я корю себя за слабость. Корю за то, что не поступила бы иначе, даже если бы представился шанс вернуться во времени, не оттолкнула бы его, не отвернулась от поцелуя, снова позволила бы губам припухнуть от жестко-прекрасных прикосновений.

* * *

Совершенно не помню, как поднималась по лестнице. Держалась за стену? Наверное, да, раз под ногтями остались следы штукатурки. Губы горели, а воспоминание раскалывало разум, ребра ломило с каждым вздохом, словно бы на них накинули стальные прутья, пытаясь сдержать бешено рвущееся наружу сердце.

Из-под полуприкрытых глаз я посмотрела на силуэт, стоящий между лестничными пролетами. Когда открыла глаза пошире, там уже никого не было.

Померещилось. Опять.

На негнущихся ногах вошла в комнату и застыла. У стены стоял силуэт, сотканный из клубящихся теней. Свет с трудом проникал в комнату, как будто кто-то еще специально загораживал окно.

— Нашлась, — проскрежетало множеством голосов бесплотное существо и неестественно вывернув подобие головы, взглянуло на меня тремя парами ярко-красных глаз. А затем их стало больше, намного больше.

В темной комнате стало тесно, мне казалось, что стены сжимаются до предела, но нет, это существо разрослось, превращаясь в тучу. Через густую, почти непроглядную тьму на меня смотрели, наверное, сотни кроваво полыхающих глаз, заставляя сердце колоть от ужаса.

Моего горла медленно касается когтистая холодная рука. Множество голосов зловеще громко шепчут, наперебой пытаясь что-то проговорить.

— Нашлась!

Я могу вычленить из какофонии голосов только это слово, беспрестанный шепот переходит в крик, что разрывает барабанные перепонки. Так страшно, что я боюсь сойти с ума окончательно.

Дыхание прервалось, легкие будто налились слишком вязкой жижей.

Хочется бежать, кричать во весь голос, звать на помощь, но звук будто больше мне не принадлежит. Я приросла к месту не в силах больше двигаться.

А когти меж тем все скользят и скользят по моей липкой от ужаса коже. В этот самый момент я понимаю, что здравого рассудка я полностью лишилась.

Нашлась…

Я и не терялась…

Я всегда была здесь…

Глава 7

Вам кажутся темными мои слова? Тьма в наших душах — этого вам не кажется?

Джеймс Джойс (Улисс)

Комната была поглощена тьмой, душащей чернотой, которая казалось проникала в каждую пору, закупоривая глаза, залепляя рот, продвигалась по гортани, расползалась в пищеводе, вызывая колику.

Она цеплялась за воздух, густая и тяжелая, облепляя страхом и неопределенностью. Тени танцевали по стенам, искажаясь в гротескные формы, питая ту ужасающую мрачность, что пробиралась внутрь тела, царапая, пытаясь оторвать куски.

Во рту привкус крови смешался с чем-то отвратительно горьким.

Все еще не привыкнув к полумраку, я с трудом могла различить слабые очертания кровати посреди комнаты. Ее присутствие только усиливало чувство беспокойства, как будто она последняя точка держащая меня на грани сознания. Матрас прогнулся от старости, его когда-то яркие цвета выцвели и износились, отражая затухающее состояние самой комнаты, как и монастыря в целом.

Границы реального размыты.

Кирпичные стены окружали меня со всех сторон, их шероховатые поверхности казались запирающими меня в этой камере тьмы. Холодное прикосновение кирпичей к спине посылало мурашки по позвоночнику, холодное напоминание о потерявшемся в страхах разуме. Ведь не мерещится мне тьма, которая пронизывала комнату.

Снова шепот сотен голосов, вокруг меня сжимается удушающая темнота.

Слезятся глаза от нехватки воздуха.

Но то, что действительно вызывало у меня дрожь, были пары глаз, светящихся зловещим красным цветом в темноте. Их было несколько десятков, разбросанных по всей комнате, их огненный взгляд прикован ко мне. Казалось, они подчиняли себе мрак, наполненные сверхъестественной злобой, которая заставляла мое сердце биться быстрее.

Я ощущала присутствие кого-то еще, их невидимые формы скрывались за завесой тьмы. Доселе скрытый ужас, пробудился. Потому что воздуха в моих легких осталось едва-едва и шепот существ все непрестанно доводил до исступления. Где-то там затаился некто, терпеливо ожидающий момента для атаки.

Багровое свечение усиливалось с ростом моего страха, их присутствие становилось все более душным. Я стояла парализованной, мой разум терзали бесчисленные ужасы, захватывая в ловушку, где реальность и кошмар переплетались.

Чувствуя, что еще немного и потеряю сознание, я попыталась поднять руку, но мое тело перестало мне принадлежать. Медленно, словно находясь в густом киселе, я начала оседать, больно царапая спину о шершавую стену.

Стук в дверь и все прекратилось.

Я сползла по стене и спину обожгло болью.

Встала на колени, пытаясь вдохнуть, а звук получался хриплым, свистящим. Я вытерла слезы и попыталась подняться на ноги, чтобы подойти к двери. Из-под кровати на меня смотрели два глаза.

— Да?

— У тебя все хорошо?

— Барбара?

— Я хотела извиниться. Бьянка сказала, что вы… вы со святым отцом…

— Хватит, — я оборвала её. — Если ты пришла узнать подробности, то мне нечего тебе сказать, потому что ничего не было, — как легко мне дается эта отвратительная ложь, что я ужасаюсь.

— Прости меня, Агата, прошу. Впусти поговорить, всего на минуту, — жалобно простонала она, всхлипывая.

Вздохнув, я открыла дверь. Вместо рыжеволосой розовощекой девушки на меня смотрело уродливо оскалившееся существо. Его кожа была усеяна язвами, из которых капала на пол смрадная зеленоватая жидкость вперемешку с коричневой кровью.

Его глаза горели зловещим огнем, а ряд острых, как бритва гнилых зубов был оголен в лишенной плоти челюсти. Я почувствовала, как видение заставило меня окаменеть на месте, мое сердце замерло от ужаса.

Существо издало глухой рык и двинулось вперед, ползущими движениями, направляя свои устрашающие зубы прямо ко мне. Я кричала от ужаса, закрывая лицо руками, но понимала, что это существо не остановится, пока не насытит свою жажду крови и плоти.

Я пыталась освободиться, но когтистая, склизкая рука, усыпанная язвами схватила меня за горло. Я сдавленно пискнула, и хватка существа усилилась, а перед глазами у меня все поплыло. Я почувствовала, что меня затягивает в темноту, в царство безумия и ужаса. Существа сомкнулись вокруг меня, их шепот был похож на хор отчаяния.

Сквозь слёзы я рассмотрела ещё больше существ, они были скрючены, их тела словно сделаны из плотного смолистого вещества, которое извивалось, как живые щупальца. Когда я съежилась, не в силах пошевелиться или закричать, одно из существ протянуло руку и обхватило моё горло своими темными цепкими пальцами.

Когда чьи-то острые зубы впились в мое плечо, я закричала так, как никогда не кричала до этого, тратя последний воздух.

А после наступила темнота.

* * *

Кто-то бил меня по щекам. Я попыталась вскочить, думая, что то существо всё ещё рядом, но получилось только встать на колени.

— Всё хорошо?

— Я… — осмотрелась, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, — …в порядке, правда, просто приснился кошмар, — закончила я, тяжело дыша.

— Ты решила уснуть в дверном проеме? — Барбара недоверчиво покосилась на меня.

За её плечом я заметила стайку послушниц, нерешительно переминающихся с ноги на ногу.

— Я…, — не успела договорить я.

— Что у вас среди ночи опять здесь происходит? — голос Настоятельницы был суров и холоден, она осмотрела меня, все еще сидящую на полу.

— Я всего лишь упала.

— К чему поднимать такой шум из-за падения? Кто-то разбился насмерть? — вопрос не ко мне, вопрос к остальным послушницам, видимо, они её потревожили.

— Агата страшно кричала и не открывала нам, — замялась моя соседка, теребя рукав одеяния.

— Я боюсь падать, — сказала я, пожимая плечами.

Плечо все еще болело от укуса существа. Укуса ли? Шею саднит, как будто меня в самом деле душили.

— Настоятельно рекомендую вам посетить исповедь, сестра Агата.

— Конечно, мать Настоятельница, — я кивнула, приложив руку к сердцу, все еще колотящемуся, как бешеное. — Я непременно посещу отца Доминика.

В животе что-то перекрутилось, вспомнив, что произошло между нами и я совершенно не представляла, как теперь смотреть ему в глаза. Разум снова и снова подкидывал ощущение его теплых губ на моих. Я тряхнула головой и поднялась с пола.

Зловещие красные глаза из-под кровати никуда не делись, но никто из присутствующих их не замечал.

Сошла с ума окончательно и бесповоротно…

* * *

В холле монастыря было тихо. Я не посмотрела на часы, но возможно сейчас уже время молитвы. Правое плечо ныло, рука отказывалась подчиняться, отзываясь болью на каждое движение. Наверное, ударилась, пока падала.

— Ты ко мне?

Я обернулась, увидела отца Доминика со стопкой книг, и кивнула.

— Идем, — он махнул свободной рукой.

Я поплелась за ним, не переставая лихорадочно думать. Картинки минувшего путались в моей голове. Монстры, тьма, губы отца Доминика, снова тьма, его прикосновение, мои ощущения.

— Входи, — проговорил, пропуская меня вперед.

— Могу сесть?

Утвердительно кивнул, поставил стопку текстов на стол и привычными движениями рассыпал травы по кружкам.

— Что это? — пристально всмотрелся в мое лицо, скользнул взглядом по шее и приблизился, отставив посуду в сторону.

Он провел рукой по моей шее, тремя пальцами взял меня за подбородок, вынуждая запрокинуть голову.

— Кто-то причинил тебе вред?

— Нет.

— Следы от пальцев просто так не появляются.

Я вздрогнула и отстранилась. Могла ли я сама пытаться задушить себя, мучаясь в кошмарном сне?

— Мне снятся кошмары. Возможно, я повредила себя во сне.

Он недоверчиво хмыкнул и вернулся к завариванию чая.

А я удобно расположилась на мягком сидении старого кресла и исподтишка разглядывала его спину, наблюдала за пальцами. Но качнув головой, вперила взгляд в пол, чтобы снова утонуть в водовороте мыслей.

Почему он меня поцеловал? Почему я не оттолкнула его? Почему я вижу кошмары теперь и наяву?

— Держи, — голос отца Доминика вырывает из омута мыслей.

Он осторожно протягивает кружку с ароматным чаем. Тепло пробегает по пальцам слабым электрическим разрядом, но я точно знаю, что это совсем не горячий напиток дарует жар.

Подняв взгляд, я снова вижу блеск в прищуренных мужских глазах.

Мгновение замирает, остановленное приближением отца Доминика ко мне. Он берет меня за руку и оставляет невесомый поцелуй на моих костяшках пальцев. Движется выше, до самого локтя, задирая рукава одеяния.

— Прости меня, — он встал с колен. — Прости меня, — склонился надо мной. — Прости меня, прошу, — поцеловал в висок.

Мне едва хватило сил, чтобы отставить кружку в сторону, не пролив на себя горячий напиток.

— То, что мы делаем… — выдыхаю, смотря только на его губы

— Неправильно, — заканчивает мою мысль он, своим коленом вжимая меня в скрипучее кресло.

Жаркий поцелуй на шее, там где саднило больше всего, распаляет, заставляет трепетать от невыносимого жара поднимающегося снизу вверх, заливает щеки.

— Кто-то, вроде меня, не должен так поступать, верно? — каждое слово он сопровождал поцелуем от шеи до ключицы.

Я неистово закивала, чувствуя, как к щекам снова приливает жар. Сердце почему-то взволнованно забилось, отдаваясь глухим стуком в ушах. Между бедер разгоралось пламя, я стиснула их, чтобы унять покалывание.

В дверь постучали. Отец Доминик резко отстранился, поправляя сутану, но я заметила его возбуждение. От этого стало еще жарче.

Я схватила кружку, вцепилась в неё и уставилась на свое отражение в глади напитка.

— Да? — не открывая двери, произнес он.

— Отец Доминик, вас хотела бы видеть мать Настоятельница позднее, — девичий голос пропищал из-за двери.

— Благодарю, передайте, что я закончу с молитвами и посещу её до ужина.

Он обернулся ко мне. На его лице смесь из сожаления и разочарования.

Что было бы, если бы не стук в дверь? Куда бы это привело? Очевидно, что ни к чему хорошему.

Он размял запястье и молча сел рядом со мной на подлокотник кресла, вздохнув так, словно на его плечи свалилась неимоверная тяжесть грехов всего мира.

— Прости меня, Агата. Будет лучше, если мы не станем пересекаться никак иначе, кроме как в роли послушницы и священника. Так будет лучше для тебя и… — он сделал паузу, — и для меня.

Я кивнула, борясь с жжением, сулившее горячие слезы.

— Это ошибка, вы правы, святой отец, — прошептала я, стараясь придать голосу безразличие.

Допив напиток, я коротко поблагодарила его, собираясь уйти.

— Постой, ещё исповедь.

Я съежилась, представляя, как болезненно плеть опускается на спину.

Он отворил дверь за креслом, пропустил меня вперед.

Я не знала, что его комната связана с исповедальней. Я не помню этой двери. Такое ощущение, что я не знаю об этом месте совершенно ничего, хотя провела здесь пять лет.

Повинуясь жесту святого отца, я зашла в деревянную кабинку. Опустилась на колени, потупив взгляд, уставившись на испачканное пылью одеяние.

— Святой отец, я согрешила, — тихо проговорила я. — Я ответила на поцелуй мужчины, священника, — голос сорвался и я перешла на шепот. — Я раскаиваюсь в том, что если бы была возможность повернуть время вспять, поступила бы точно так же, — единым потоком произнесла я, задохнувшись на последнем слове.

Раздался скрип деревянной дверцы. Отец Доминик обогнул исповедальню, зашел ко мне и сел рядом на колени, места не осталось совсем.

В темной мантии, без головного убора, он выглядел таким мрачным, освещенный слабым лунным лучом, пробивающимся сквозь грязное окно наверху.

Когда он начал молиться, его голос ритмично повышался и понижался, его слова как будто стали громче, напитавшись неведомой силой. Я не отрывала от него взгляда, впитывая каждый слог, словно он был бальзамом для моей измученной души.

И когда отец Доминик наконец поднял голову, его глаза встретились с моими.

Повинуясь непонятному желанию, мои пальцы коснулись подола его рясы, ища и утешения у человека, ставшего духовным доверенным лицом.

— Я помолюсь Единому Всеотцу за тебя. Можешь идти, он отпустит твои… — сделал короткую паузу, — наши грехи, — бесстрастно закончил он, уже выйдя, всё же решилась взглянуть на него сквозь деревянную сеточку, между которой сверкали его желтые глаза.

— Исповедь окончена?

— Я уже говорил, что не стану причинять тебе боль, Агата. Ступай к себе.

Я кивнула и выскочила из молельного зала, боясь расплакаться от всех чувств, что образовались в моей душе.

— Нашлась, — произнес голос из-за угла.

И я побежала, спотыкаясь. Голос не отставал. Из каждого угла я слышала его многоголосие. Закрыла уши руками, но это не помогло.

— Уйдите! — крикнула я. — О, Единый! Если ты слышишь, пусть они уйдут!

Но голоса не стихали. Тогда я обернулась, чтобы снова встретиться с тьмой. Может быть в этот раз все закончится?

Выставила руку в последнем жесте защититься от уже знакомого существа и все замерло.

Это конец?

Глава 8

Солгать чуть-чуть — невозможно; тот, кто лжёт, лжёт до конца.

Виктор Гюго

Все замерло. Я зажмурилась, ожидая когда на меня набросятся существа сотканные из тени и моих кошмаров. Но секунды превращались в минуты и только отсчитав двадцать ударов замирающего сердца, я решилась открыть глаза.

Никого. Пустые коридоры и я, стоящая с вытянутой дрожащей рукой. Пальцы свело судорогой и я, зашипев, постаралась размять пальцы другой рукой.

Может быть, я и правда схожу с ума. Или уже сошла, раз я вижу то, чего в самом деле нет. Это из-за того, что в моем сердце нет веры?

Я прижала все еще подрагивающую руку к груди, медленно переставляя негнущиеся ноги. Отец Доминик не выходил у меня из головы. Я давно не видела мужчин. Нет, видела, отец Иоанн же был мужчиной, очень старым и с лицом похожим на прелое яблоко, но мужчиной. А отец Доминик молод и весьма хорош собой. Если не буду смотреть на него и взаимодействовать, я думаю, что меня скоро отпустят эти чувства. Так и правда будет лучше.

— Агата, постой, — Барбара появилась внезапно, ухватив меня за рукав одеяния.

Я вдохнула, набираясь решимости, чтобы обернуться, боясь увидеть то существо, вместо подруги.

— Агата, прости меня…

Барбара не превратилась в чудовище. Обычная Барбара с краснеющими щеками и слезящимися глазами.

— Я не сержусь.

— Сердишься, я же знаю. Прости меня, что я так с тобой… — она всхлипнула и замолкла, сдерживая слезы.

Я обняла её и она звучно разрыдалась в мое плечо. — Все хорошо, — погладила её по спине. — Я уже не обижена, честно.

— Я ужасная. Всеотец был бы мной недоволен.

— Глупости. Все ошибаются, даже послушницы.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.