Бесплатный фрагмент - Мети, моя метелка

Часть первая.
Провинциалка

Плечи ломило так, словно она дня два подряд разгружала вагоны с углем. Надя распрямилась и попробовала отряхнуть куртчонку, болтающуюся на ней, как на вешалке. Это все листья. Сначала она собирала их в кучу, потом поступило распоряжение складывать листву в мешки, три штуки даже выдали под это дело. Ясный перец, трех не хватило и где еще брать, было непонятно.

Она кинулась к начальству, — ищи, — величественно пожало плечами начальство. Она искала, долго искала, но нашла, ей повезло, на строительстве в соседнем квартале валялась целая куча бумажных мешков. Она стибрила их, подумав, что ей они нужнее. Скромного сознания от удачно проделанной работы, когда она набила эти мешки под завязку, ей хватило ровно на два часа. Через два часа появилась Валентина Ивановна, небрежно поправила кудельки на голове покрытые коркой лака, и сообщила, что листья увозить не будут, ранее их собирались пустить на какие-то удобрения. Теперь, по новому распоряжению их нужно сжигать старым, дедовским способом во дворах.

— Ну, не гадство ли это? — плачущим голосом спросила Лерка, шмыгая вечно простуженным носом. — Вот же невезуха!

Стоило только Наде развести костер, как появилась сначала одна бабулька, потом еще депутация из двух довольно старых, но еще крепких, как осенние яблочки бабок. С ними она базары разводить не стала, отослала к руководству, потушив скандал в самом зародыше. Тут же опять нарисовалась Лерка.

— Хорошо горит! — восхитилась она, — пойдем.

— Куда? — безразлично поинтересовалась Надя.

— То есть как куда? — округлила Лерка глаза, — к нам, уже собрались все, тебя ждем.

Надя приняла удивленный вид.

— А чего вы меня ждете? И кто собрался? — все она прекрасно понимала, но оттягивала момент, когда неизбежно нужно будет послать настырную Лерку и всю ее честную компанию куда подальше.

— Говорю же, все! Сашка Круглый, Валька Психатый, ну и мы с Томочкой. Давай, давай, без тебя все тут сгорит, я вон еще и не начинала, а тебе вдобавок в магазин идти.

— Так посадили же Вальку? — еще немножко поволынила Надя, которой было безразлично, что происходит с Валькой, он был и правда психованный, только недавно пытался лишить жизни свою супругу, по причине неравномерного распития славного напитка, именуемого в магазине портвейном, а в народе, куда более правдиво, бормотухой.

— Не-е, уже выпустили, жива же кобра его, чего держать зря?

— Жива? — засомневалась Надя, ей привелось видеть, как ту выносили на носилках с окровавленной головой, кровь даже с носилок струилась, столько ее вытекло.

— Конечно, жива, что ей сделается-то? Подумаешь, по башке бутылкой огрел, в первый раз что ли? У нее голова крепкая.

— В самом деле, крепкая, — подивилась про себя Надя, а вслух сказала, — ну вот что, дорогая моя коллега, никуда я не пойду, и не ждите меня, пить с вами я сейчас не буду и вообще никогда не буду, я понятно выражаюсь?

Лерка выпучила глаза, такой ответ был для нее непостижим.

— А… а прописываться как же? — принялась она заикаться.

— Никак! Хотите пить, пейте, но без меня, у меня на это денег нет.

— Так святое же дело, — все еще не могла до конца поверить в такое коварство судьбы Лерка. Уходила она, оглядываясь, ожидая, что возьмется новая товарка за ум, окликнет ее, скажет, что пошутила. Ведь нельзя же не пить, при этакой-то жизни! Но железобетонная Надька даже не поглядела ей вслед.

— Стерва! — пришла к грустному, но неизбежному выводу обиженная Лерка.

— Надюш, ну ладно тебе, не жмотничай, дай хоть на мерзавчик, — канючил Эдик, пытаясь выжать слезу из мутного, воспаленного глаза.

— Мерзавчик, это у нас что? — поинтересовалась Надя, здраво рассудив, что необходимо разбираться в сленге населения, с которым она теперь волей-неволей делит жизнь.

— Дак четвертинка же! — покрутил головой Эдик, дивясь такой непроходимой дремучести новой дворничихи.

— Так тебе четвертинка, что слону дробина, — обронила Надя, переставляя скребки и лопаты, и с горечью убеждаясь, ничего ей не кажется, новенькую лопату кто-то уже спер. Ну, что за люди? Ничего оставить нельзя!

— Не скажи! Если с пивком, то веселее пойдет, приятно станет жить, — зашлепал губами Эдик, уже предчувствуя эту самую приятность.

Наде надоел этот бессмысленный разговор, и она прогнала соседа, жившего как раз над ней, на первом этаже. Сама она ютилась в подвальном помещении, кое-как приспособленном под обитание неприхотливого человека, ей и пришлось стать такой неприхотливой. Жизнь может так повернуть, что все свои нежные привычки позабудешь, другим человеком станешь.

О прежних хоромах, в которых когда-то с таким комфортом жила, она уже и не вспоминала.

— И что они все без этой водки жить не могут? — возмутилась она вслух, все еще переживая по поводу пропажи лопаты и отвлекая себя по мере сил. Сама она прекрасно обходилась без спиртного, ее и раньше не тянуло. Теперь, когда спиртное полностью переделало ее жизнь, превратив прежнее, необременительное житье в непрекращающийся, омерзительный кошмар, она и вовсе возненавидела это зелье, а вместе с ним и всех пьющих, так сказать, скопом.

Деньги были получены, теперь предстояло решить, на что их потратить, что является самым нужным, без чего уж точно обойтись нельзя. Подумав так, она усмехнулась, казалось бы, потеряв самое главное, самое дорогое, на все остальное можно махнуть рукой, но нет! Жизнь идет, начинаешь входить в какие-то мелочи, переживать из-за какой-нибудь ерунды, вроде отсутствия туалетной бумаги, дезодоранта или помады, сама не замечаешь, как втянулась, живешь, если и не на всю катушку, то уж и не прежней: распластанной и полумертвой.

— Живучая я, оказывается тварь! — беззлобно посмеялась она над собой.

В магазине она неожиданно растерялась, сто раз хожено в эти магазины, все наперед известно, что там, где и почем, но вот растерялась же! Всего-то несколько месяцев она не была в них, в этих самодовольных, набитых дорогими продуктами под завязку супермаркетах, обходилась продукцией, которой торгуют бабульки у метро: немножко картошки, немножко капустки, бутыль растительного масла, не иначе как привезенного со степных просторов Украины, уж очень оно оказалось пахучим.

Раньше Надя покупала растительное масло без запаха, это если подсолнечное, но старалась покупать оливковое, более престижно, и, как уверяют, более полезно. А теперь вот как дурочка радуется, что удалось купить по дешевке ярко-желтое, мутноватое, но такое вдруг ставшее родимым масло. Что уж. Она теперь дворничиха, простая, кондовая баба, без всяких там выкрутасов, это факт, против которого не попрешь.

Макароны, пожалуй, можно взять, а еще рис и чай, даже забыла, когда последний раз его пила, на самом деле чай, это роскошь, купишь, и тут же потребуется к нему сахар, а то и конфетки, но нельзя же совсем без всего! Зарплату платят регулярно, и она смогла отовариться бельем и простой, но теплой одеждой, прежняя совсем не годилась для новой жизни, в ней было неудобно работать, да и жить тоже. Смешно же, когда нет денег, порой даже на хлеб, ходить в кружевном шелковом белье, но спать без простыней и пододеяльников, укрываясь курткой! Короче, теперь можно позволить себе даже чай, что было недоступно для нее еще недавно.

Господи! Чем только жив человек, идет домой, то есть в конуру, в которой не всякая собака жить станет, избалованная точно не будет, и радуется тому, что есть чай и можно заварить его в маленькой кастрюльке, чайниками она пока еще не расжилась. Год назад ей муж подарил кольцо с бриллиантом, с довольно большим камешком, то самое кольцо, которое пошло в уплату за эту конуру, Валентине Ивановне пошло, чтобы выделила какое-никакое жилье, не волынила чтобы. А ведь в свое время она ему даже не слишком обрадовалась, подумаешь кольцо, мало у нее золота было что ли?

Да, жаль, что не хватило смекалки захватить все с собой, когда любимые свекор со свекровью выгнали ее из квартиры на улицу, уж, по крайней мере, если бы продала, на чайник хватило! Но мечты мечтами, а действительность в лице Лерки преградила ей путь к теплой конуре, отсрочив на неопределенное время вожделенное чаепитие.

— Ты, это, лахудра, слушай сюда! Чтой-то ты нас за людей не считаешь, а? Рылом мы, что ли тебе не вышли? Так мы тебе лыжи отсюда навострим, это недолго! Валентина Ивановна женщина сговорчивая, особенно если подмазать ее как следует, а…

Надежда дальше слушать не стала, стряхнула Леркину руку со своего рукава, не потаив брезгливости, уж больно грязна была эта рука.

— Если у тебя есть чем подмазать Валентину, тогда что же ты на бутылку у всех клянчишь? — насмешливо поинтересовалась она у своей собеседницы, слегка опешившей от такого оборота.

— Ты, Лерка ко мне не вяжись, я к тебе никаких злых чувств не испытываю, но если надоешь, то так врежу, что забудешь, как тебя зовут! Не погляжу, что ты мать троих детей, тем более, что ты сама не часто об этом вспоминаешь. Я тебе не бабочка, крылышками бяк-бяк, я через такие трудности прошла, которые тебе и не снились, у тебя-то всех трудностей, как бутылку портвейна раздобыть, над детьми-то мать твоя надрывается. В общем, я тебя предупредила! — закончив обличительную речь, Надя юркнула по ступенькам вниз, оставив Лерку с приоткрытым ртом.

— Ишь ты, фу-ты, ну-ты! — только и нашлась та.

Повздыхав, и почесав ногу об ногу, блохи заели, дети натащили котят, с них и сыплется, Лерка потащилась обратно, бормоча себе под нос привычные ругательства, и предвидя с тоской, как сейчас ее встретят собутыльники. Глядя на эту грязную, худую и растрепанную женщину, невозможно было поверить, что некогда она блистала красой почти неземной, была скромной и застенчивой. Молодые люди увивались возле нее, словно коты возле миски со сметаной, считали за счастье, если она им улыбнется. Она и улыбалась, да видно не тому.

Избранник ее попивал крепко, но был хорош собой, а, главное, самоуверен, женщин отчего-то испокон века тянет на таких вот самоуверенных, эгоистичных самцов. Он спился в течение пяти лет, сдох под соседским забором, не дойдя каких-нибудь десяти метров до своей калитки, в одну из лютых, снежных зим, это он уже у матери в деревне жил. Она еще с годок подержалась, а потом покатилась под уклон, да быстро так покатилась, не остановишь! Отец ее умер с горя, глядя на такое безобразие, мать такой роскоши себе позволить уже не могла, ей надо было внуков растить, если не она, то кто? Государство? Знаем мы, как государство сирот растит, глаза бы не глядели!

Опять приснился ей Генка, ни сын, ни муж не снятся, а этот бывший жених снится, чуть ли не каждую ночь, да нагло так. Придет в ее сон, рассядется, словно у себя дома, ногу на ногу закинет, и давай ей нотации читать. И такая она, и сякая, слова не дает вставить для оправдания, вряд ли стала бы оправдываться, еще чего, что она, виновата разве? Ну, если только самую малость.

После таких снов просыпалась Надежда посреди ночи, и сколько ни ворочалась, уснуть больше не получалось. Мысли разные начинали в голову лезть, да еще такие, не слишком умные, могла бы и без них обойтись. Зачем ей теперь думать, что было бы, не сбеги она тогда из дому? Все равно ничего хорошего не получилось бы, в этом Надя твердо уверена.

Поселок, в котором родилась Надя Горшечникова, в девичестве Попова, был не большим, не маленьким, средний такой поселок, и жители в нем были тоже средние. От деревни его отличали небольшой кирпичный заводик, в ту пору еще работавший, правда уже ни шатко, ни валко, двухэтажное здание поселковой администрации, оно же почта, оно же медпункт, да несколько вкривь и вкось поставленных блочных домиков в три, а один даже в четыре этажа.

Была тогда мода ставить в деревне не деревянные, не кирпичные, даже свой завод не надоумил, а именно блочные дома. Жить в них было плохо и противно, сантехника повсеместно подтекала, крыши пропускали струйки дождя, отчего потолки во всех квартирах напоминали абстрактную живопись, подвалы были залиты тухлой водой и плодили полчища комаров, на лестничных клетках обваливалась штукатурка, а сами квартирки больше напоминали жилища для лилипутов, до того были малы. Но ведь жили же, да еще гордились, как же, квартиры получили!

В одном из таких домов, в трехкомнатной квартире и жила когда-то Надежда, тогда еще Надька Попова по прозвищу Попиха с мамой, папой, младшей сестрой Людкой и младшим же братиком Васей.

Владения их считались роскошными, как же, целых три комнаты! Но мало того, что комнаты были маленькими, две из них были проходными, напротив друг друга располагались, это называлось распашонка.

Кухня была шестиметровой, и в ней они все пятеро ели, иногда шестеро, когда заглядывала в гости бабушка. Родители работали на заводе, больше работать было негде. Отец водил грузовик, а мать была сменным мастером. Работа как раз по ней, чтобы всласть собачиться с разным трудовым людом, в основном горькими пьяницами, но довольно рукастыми, все умели, когда были трезвыми, вот только жаль, что это светлое состояние бывало у них не часто.

Мать Надьки в поселке звали Генерал, как гаркнет, аж душа в пятки уходит, но голос это что, хуже, что нрав у нее был железный, если что велела, умри, но сделай, вот какая! Впрочем, сама Надька не робкого десятка была, могла и поперек сказать, не то что сестренка Людка, та все улещивала и подлаживалась, да наушничала, в основном отцу, матери боялась, а уж тот обязательно все Генералу перескажет.

Но как-то все же жили, хлеб, масло, чай, да макароны с картошкой были всегда, старались, конечно, чтобы и колбаска была, да это уж как получится. Иной раз и колбаса и мясо в супе и ветчина на столе, а иной раз картошки с постным маслом да с соленым огурцом потрескают и хорош.

Потом вдруг братик Вася умер, он слабым был, все болел, да кашлял, врачиха ставила по привычке ОРЗ, а он вдруг кровью перхать стал. Вот тут все и забегали, в воздухе повисло страшное слово «туберкулез». Даже комиссия какая-то из района приехала, сгоряча поначалу установила, что плохие жилищные условия виной Васиной болезни, сырость слишком большая. Сгоряча же решили их переселять, но пошли туда, сюда, а везде те же самые условия, плюнули и ничего делать не стали.

Пока вся эпопея длилась, Вася и умер, тихо так, уснул и все. Отец и раньше водочкой баловался, это было в порядке вещей, а после Васиной смерти перешел на краснину, дешевле и выпить можно больше, она не такая противная, краснина-то. Трезвый он всех боялся, матери в первую очередь, а как зенки зальет, так и начинает куражиться. Побить никого не побьет, мать сильнее его, девчонки врассыпную, но поорет всласть, руками в воздухе помашет, цирк, одним словом.

Как и все поселковые дети, Надька на улице проводила больше времени, чем дома, как-то не принято было, чтобы дети таскались друг к дружке в дом, если когда и случалось такое, родители ругались, нечего, мол, тут орать и грязь разводить. Все происходило на улице, игры всякие, дружбы и ссоры, а нередко и драки, но несерьезные, сейчас дерутся, а через час, глядишь, не разлей-вода.

Надька дружила с Генкой, конечно, еще всякие друзья, подружки были, но с ним они дружили по-настоящему, «на всю жизнь», как они поклялись как-то в один из летних вечеров, даже землю ели в знак серьезности своих намерений. Вот какая дружба была. Сначала играли в разные игры, в «сыщик-ищи-вора», в «штандар», была игра в мячик с таким чудным названием, в «казаки-разбойники», в «салочки», в «бояре», во что только не играли!

Потом уже ухаживания начались, после шестого класса, кажется. Надьке даже пришлось как-то драться за Генку, в самом деле, драться. Самая близкая подружка Светка, с которой секретов было нашептано на ухо воз и маленькая тележка, съездила на лето к бабке, отцовой матери, куда-то в степные просторы бескрайней и веселой Украины. Вернулась оттуда неожиданно подросшей, с обнаружившейся вдруг под старенькой футболкой грудью и преисполнилась она по этой причине важностью.

В первый же учебный день на большой перемене она объявила смутившейся Надьке, что хватит той гулять с Генкой. Претензии свои она обосновала очень просто: Генка самый лучший в поселке парень, а поскольку она теперь и сама почти царица, то прохаживаться по вечерам под окнами с ним рядышком следует теперь ей.

Драка была неминуема, не принято у них было, чтобы вот так запросто, без ожесточенной борьбы отдавать даже завалящего кавалера, а уж коли он, кавалер, объявлен во всеуслышание наипервейшим, тут уж хочешь, не хочешь, а рукава засучивать придется. В тот вечер Надя вернулась домой с фонарем под глазом, в разорванной форме и залысиной на месте выдранного клока волос, но это все пустяки, потому, что вернулась она победительницей.

Все, кто присутствовал в качестве зрителей и судей на этом импровизированном ринге, а было их немало, видели, как она повалила Светку на землю, придавила спину коленом и плюнула ей на голову, это ли не победа? Поднявшаяся с земли Светка явила миру лицо, залитое слезами, а уж хуже этого позора и нету. Больно или обидно тебе, не имеет значения, не хнычь и не жалуйся, иначе задразнят! Мать, расспросив про драку, сказала ей тогда: «молодец!»

Как исполнилось Надьке с Генкой по шестнадцати, в ход пошли поцелуйчики, тискаться стали по темным углам, но ничего такого, все в пределах разумного. Генка, понятное дело, хотел бы больше, да кто же ему даст? Надежда, как любили говорить у них бабки, себя соблюдала, Генка тоже в этом вопросе совесть имел, особенно сильно не нагличал, ведь он ее своей невестой считал, а с невестой надо обращаться уважительно.

Надя очередной, сто сорок пятый раз, повернулась на жесткой кровати и подумала, что зря она так береглась, лучше бы этот первый раз произошел у нее с Генкой, все не так противно было бы. По окончании школы их с Генкой матери начали активно готовиться к свадьбе. Для начала раздобыли разрешение для нее, Надьки. Генке уже стукнуло восемнадцать, а ей еще нет, а ждать, когда стукнет, никто почему-то не хотел.

То есть, лично она как раз бы подождала, подумаешь, всего несколько месяцев. Но мать только отмахнулась, когда она заикнулась об этом. Это была первая капля едкой горечи, начавшая подтачивать желание выйти замуж. Чем ближе был назначенный срок, тем больше Надя нервничала и злилась. Генка ее теперь раздражал так, как может раздражать кол, к которому привязана пасущаяся нетерпеливая скотина, ни шага в манящую сторону, ходи, как идиотка по кругу!

Дело дошло до того, что она поймала себя на желании учиться дальше, это она-то, посредственная ученица, едва переползавшая из класса в класс, не убогая дурочка, но и отнюдь не гений интеллекта, сроду эта учеба не вызывала в ней никакого интереса, училась, потому, что надо было. А тут, на тебе, в институт захотелось!

За пять дней до свадьбы Надя сильно поссорилась с матерью. Улучив минутку, когда та, по ее наблюдениям, была в хорошем расположении духа, она изложила все свои претензии, особенно напирая на желание продолжить учебу, что характеризовало ее, по ее же мнению, положительно. Мать опешила и в первую секунду не нашлась с ответом. Закрепляя успех, Надя твердо заявила, что замуж за Генку не пойдет, вот что хотите с ней делайте, а не пойдет!

— И сделаю! — взревела медведем из чащи очухавшаяся мать, — я тебе так сделаю, что неделю на жопу не сядешь, срань болотная! Ишь ты, условия она мне ставить будет! А то, что продуктов куплено на тыщи рублей, тебе начхать? Я уж не говорю про платье и туфли, кто их будет носить, я что ли?

— Людка будет носить, ей давно уж хочется замуж выскочить, прямо невтерпеж, а размер у нас почти один, — попыталась найти выход Надька, все еще надеясь кончить дело миром, хотя слова матери о купленных продуктах сильно уязвили ее. О продуктах она печется, а о судьбе дочери даже мысли нет!

Теперь, по прошествии стольких лет, было ясно, что она тогда повела себя неправильно, надо было сначала с самим Генкой говорить, а не с матерью. Генка, как пить дать, оскорбился бы ее нежеланием делить с ним жизнь, обиделся, и ей ничего особенно делать бы не пришлось, он сам в злобе все бы договоренности порушил.

После разговора мать стала следить за ней, опасаясь, как бы чересчур строптивая дочь не удрала, оставив их всех с носом, опозорила бы тогда семью на весь поселок. Но было ей некогда, хлопот полон рот, она и пристроила к этому делу Людку, всегда подававшую большие надежды в мелких подлостях и доносительстве.

Но просчиталась Генерал в юбке, ох, как просчиталась! Ей-то казалось, что она знает свою младшенькую всю наизусть, от макушки до пяток, да только скрытная очень Людка была, себе на уме. Нравился ей Генка, сильно нравился, но в присутствии Надьки, более красивой и более яркой по характеру, не было у нее шансов обратить на себя его внимание. Вот и задумала младшая сестренка помочь сбежать из дому старшей, впрочем, у них и разница была только в полтора года, одинаковые почти.

Людка так торопила ее тогда с этим злополучным побегом, так были не опытны обе, ведь соплюшки еще, что сбежала Надька почти без ничего, документы, малая толика денег, у пьяного отца удалось из кармана выгрести, но без вещей, только то, что на ней было надето, жалкие летние тряпочки с местного рынка, да веревочные босоножки.

В этих-то босоножках, которые весьма условно можно было назвать обувью, она и попала под неласковый московский дождь. До столицы Надежда доехала легко, хватило денег купить плацкарт, а какие-то усталые, но веселые буровики, возвращавшиеся из Тюмени, кормили ее всякими разносолами, ничего не спрашивая взамен. Надька ела, хихикала над их рассказами, сплошь выдуманными, как ей казалось, мечтала вслух о том, как в институт поступит, и ей уже казалось, что все трудности позади.

А они только начинались, трудности эти, да какие! Про такие трудности ни в каких книжках не пишут, почти никто и не подозревает о них. Если только некие самые прозорливые маменьки говорят о них дочкам на ушко поздно вечером, чтобы не вздумали искать приключений на свои хрупкие тела и души.

Хлебнула Надька тогда лиха, хлебнула сполна, но все-таки счастлив был ее Бог, вылезла, сумела. Спаслась из такой вонючей ямы, в которой другие, вроде бы и не слабее ее, калечатся и гибнут. Но никогда об этих нескольких неделях старалась не думать и не вспоминать, и уж тем более, никому никогда не рассказывала о них. Когда вылезла и огляделась, прием во все институты давно уже закончился, ну, оно, может и к лучшему, все равно бы не поступила, не готова была, и знания слабые и измотана физически и душевно.

Вместо института поступила Надежда на работу, сделалась штукатуром-маляром на стройке, город все ширился, рос вверх и вдаль, много простых рабочих рук ему требовалось. Общежитие дали сразу же, а чего волынить, когда работать некому? Год Надька работала как бешеная, даже сама удивлялась своему упорству. На стройке работала, вечером училась на подготовительных курсах, в немногое свободное время грызла все тот же гранит науки, не больно-то он ей давался, мозги вскипали от всех этих формул, законов и падежей. Одна валентность чего стоила! Не понимала она ее в школе, не поняла и сейчас, зазубрила только то, что можно.

Никуда она не ходила, ела всегда мало, денежки копила. Деньги ей нужны были впрок, знала уже, что без денег в этих огромных каменных джунглях пропадешь на счет раз, оно, конечно, и с деньгами не хитро пропасть, но без них уж точно кранты. Поначалу есть хотелось до ужаса, привыкла дома живот набивать, потом притерпелась, зато фигура выиграла.

Надька Попиха совсем худой и костлявой, как на обложках журналов изображают, сроду не была, плотненькая такая девушка, но с насильственной своей диетой похудела, и ее теперь все чаще стали сравнивать с какой-то американской актрисой, имя у нее никак не запомнишь, но симпатичная, это точно.

Смешно сказать, но в какой институт поступать Наде было безразлично, лишь бы поступить, а там уж как-нибудь проучится. Сначала ринулась она в химический, не поступила, потом что-то с биологией связано, срезалась. Рук не опустила, нашла какой-то чисто мужской, и поступила на инженерный факультет. Ей просто повезло, там недобор был, все штурмовали юридический, а этот, с производством и сталью связанный, на тот момент считался совсем не престижным, каждое время свои акценты ставит, свои интересы выдвигает.

И вот только тогда, когда она в него поступила и учиться начала, решила она дать знать о себе родным, а то, поди, совсем ее потеряли, ведь больше года уже прошло после ее бегства. На ее открытку никто не ответил, на телеграмму тоже, она забеспокоилась. В одну из бессонных ночей вспомнила, что знакомая девчонка на почте поселковой работает, заказала разговор с этой почтой.

Слышно было плохо, да и некогда было этой знакомой разговаривать, а может, и не хотела, но сообщила все же, что все ее родные живы, здоровы. Надька поняла, что на нее все еще злятся, и пожала плечами. Пусть злятся, остынут когда-нибудь, а она пока учиться будет, глядишь, и вылезет в большие люди, вот позавидуют ей тогда.

Училась Надя так себе, со стипендии старалась не слетать, подрабатывала уборщицей в захудалой конторе. На самую простую жрачку денег хватало, на одежду нет. Выручила Зойка, соседка по комнате в общежитии, детдомовская, она умела хорошо шить и вязать, и Надька кое-как переняла основы этих ремесел. Не нравилось ей шить, мешкотное дело, прямо терпения никакого нет, но пришлось. Зойка учить ее не хотела, конечно, зачем ей конкурентов плодить и верного куска хлеба лишаться, но Надька быстро ее прищучила.

— А чего это, голуба моя, у тебя в сумке золотые часики валяются? Уж не те ли, что вчера в аудитории искали, искали, да так и не нашли? — ехидно осведомилась она у нее, заметив в раззявленной сумке хищный блеск золота.

— Где? Что ты мелешь, ничего у меня не валяется! — схватила свое добро в охапку Зойка, да что уж там, поздно.

Заручившись обещанием не доносить на нее, которое Надька охотно ей дала, воровство не нравилось, но доносы ей уж вовсе претили, Зойка принялась за дело. Под ее умелым руководством пошила себе Надежда пару юбок и полдюжины кофточек, чтобы почаще менять можно было. Сапоги и куртки она себе купила, когда штукатуром вламывала, ну а мелочи дело наживное.

И в немудрящих этих нарядах Надя ухитрялась выглядеть модно и красиво.

— Нашему подлецу, все к лицу! — смеялась она, когда спрашивал кто-нибудь, на какие шиши она так франтится, или помогает кто?

Никто ей не помогал, любовника у нее не было, родители так и не простили, ни слуху от них, ни духу, хотя открытки она теперь регулярно им слала, ко всем праздникам и дням рождения. По-прежнему всю ее жизнь составляли учеба и работа. Нельзя сказать, что этого ей хватало, всем девушкам ее возраста хочется любви и внимания, хотелось и ей, но все медлила она, присматривалась, боялась опять попасть в какую-нибудь переделку.

Мысленно перебрала она всех однокурсников, и ни на ком не остановилась. Нашлась, конечно, парочка таких, которые ее заинтересовали. Видные из себя, всегда хорошо одеты, на учебу на собственных машинах приезжали. Приезжали из дому естественно, не мыкались по общагам и съемным квартирам. Да вот беда, на Надьку они совсем не смотрели, у них свои девицы были, с богатыми родителями, квартирами и машинами. Из этого она извлекла урок, что симпатичная мордашка без солидного довеска в виде банковского счета ни черта не значит в этом мире!

Но не только Надежда присматривалась, к ней тоже присматривались. Как-то обнаружила она, что смотрит на нее парень один, вовсе даже незнакомый, не с их курса, даже не с их факультета, а с программного обеспечения, там народ интереснее был, интеллигентнее. Симпатичный такой, и фигура хоть куда, но не подходит близко, издали посматривает, хотя на застенчивого совсем не похож, может быть, женатый? Пусть смотрит тогда на кого-нибудь еще, женатиков она даже мысленно не рассматривала как подходящий контингент. Еще чего! Он будет при жене и при любовнице, а ты останешься, в конце концов, при собственном интересе, знаем, видали! Не такая уж она озабоченная, чтобы только ради постели сходиться, потерпит.

— Девушка, девушка, в кино не желаете пойти?

Надя оглянулась, ага, тот парень соизволил, наконец, подойти.

— Я занята сегодня вечером.

— Можно и завтра пойти.

— И завтра занята.

— С ума сойти, вы заняты больше, чем какой-нибудь министр!

— Еще бы не больше! У министра зарплата целый мешок, а с нашей стипендии ноги с голодухи можно протянуть, вот и приходится подрабатывать.

— Работящая, значит, это хорошо, мне ленивая жена не нужна.

— А вы что, уже сватаетесь ко мне?

— Почти.

Смешной разговор, даже нелепый какой-то, кто же заводит речь о женитьбе, даже не спросив, как зовут его избранницу? Правда потом Надя узнала, что он спрашивал о ней у многих, сведения собирал, и прекрасно знал не только ее имя, но и фамилию и возраст и откуда она родом, вот какой шпион оказался! Шпиона звали Виктором, он был на два года старше и весной должен был уже попрощаться с институтом, в то время, как ей, еще два курса трубить.

Виктор оказался парнем разговорчивым, за словом никогда в карман не лез, довольно начитанным, как показалось Наде, которая книги без нужды особенной в руки не брала, если только журнальчик какой-нибудь полистает. Плохо, что командовать он очень любил, она и сама командирша хоть куда, ну да беда не очень велика. Согласия на замужество Надя давать не торопилась, отговаривалась учебой, а Виктор спрашивал все настойчивее.

— Да подожди ты, Горшечников, — отмахивалась она, — куда ты коней так гонишь? Пожара-то нет никакого.

— Есть, Надя, есть пожар, вот тут у меня горит, прямо полыхает все! — и он стучал себя по груди.

Она смеялась, его враки нравились ей, а что это именно враки Надя была уверена. Чем больше Виктор говорил о своей любви, чем красочнее делались его описания, тем больше уверялась она, что никакой любви у него нет, а, может быть, ее и вовсе на свете нет. Небось, Виктор сначала присмотрел ее, потом все разузнал о ней и только потом уже подкатился спелым яблочком, вот он я, смотри какой хороший, бери меня скорей! Да только она еще подождет и тоже посмотрит.

По окончании третьего курса, чтобы отвязаться хотя бы на время от настырного Виктора и развеяться немного, она задумала съездить домой. Три года там не была, и никакого ответа оттуда не имела, но все еще мысленно говорила: «дом», «домой». Денег немного она скопила. Виктор был, видимо, не бедный по вечерам водил ее ужинать то в кафе, то в пиццерию, поэтому она не готовила ничего в общаге, завтракать не успевала, да и не любила, днем только на перемене попьет чаю с булочкой в студенческом буфете, вот и все ее расходы.

Денег хватило на билет, на подарок матери, и на обратную дорогу оставила немножко. Дорогой все же волновалась, как-то ее примут? Столько времени прошло, неужели же все еще сердятся?

— Люд, что смотришь, не узнаешь? Сестра приехала, открывай двери пошире! — дурачилась Надя, чтобы скрыть волнение, но и поеживаясь немного под пристальным, немигающим взглядом сестры. Взгляд этот она приписывала неожиданности встречи, ведь уж Людке точно не за что на нее сердиться, мать ладно, но этой-то какой резон? Сама же когда-то помогала ей утечь из дома.

— Ненавижу! — прошипела Людка. Ну, ни дать, ни взять, чистая змея! — ноги чтоб твоей здесь не было, духом чтоб твоим здесь не пахло! — и она тощей грудью своей поперла вперед.

Ошеломленная Надя попятилась, оступилась на ступеньках, лететь бы ей кубарем, к счастью успела за перила ухватиться. Ничего себе встреча в родном доме, так и шею себе сломать недолго!

— Ты чего, совсем сбрендила? — все дальше отступала она, разглядывая прежде времени постаревшее и несколько истощенное личико младшей сестры.

Недоедает что ли она? Или на диету села? С ее куриными мозгами все может статься.

— Вон отсюда, шлюха подзаборная!

— От шлюхи слышу, — едва успела хоть как-то отбрехаться Надька, но уже без всякого смысла, дверь за сестрой захлопнулась.

Пока Надежда топталась, раздумывая, стоит ли еще раз в дверь звонить, может уже не Людка откроет, этажом ниже послышались шаркающие шаги.

— Надька, ты что ли?

— Я, — откликнулась та, пытаясь понять по голосу, с кем говорит. Свесилась через перила и увидела соседку бабу Клаву, ехидную такую старуху, вечно она с ней собачилась, когда здесь жила, но сейчас и ей рада была.

— Что, не пустила тебя Людка?

— Не пойму, что такое случилось с ней, орет прямо как ненормальная.

— То-то, — удовлетворенно заметила соседка, — да ты заходи, чего на лестнице стоять, дует сильно, а у меня прострел в пояснице.

— Тепло ведь, лето, не зима, — машинально отозвалась Надя, колеблясь, и не зная, идти или нет. Потом сообразила, что от бабки этой можно легко узнать все домашние новости.

— А ты доживи до моего возраста, тогда и говори.

— До такого возраста и не живут! — мрачно подумала Надежда, входя в бедную и грязненькую квартирку, которую она смутно помнила. Как-то в пятом классе бабка помогла зашить ей порванное на заборе платье, чтобы мать не отлупила ремнем. Господи, как давно это было, словно в другой жизни.

— Людка подговорила тебя сбежать что ли? — спросила вдруг старуха, наливая ей жидкого чаю в треснутую, плохо отмытую чашку.

— Почему это Людка? Сама надумала! — возмутилась Надя, хотела отодвинуть предложенное скудное угощение, состоявшее кроме чая, еще из двух сушек, совершенно каменных по виду и побуревшего ломтика лимона. Но так вдруг захотелось пить, что в горле даже что-то пискнуло тоненько, она отхлебнула и зажмурилась.

— Ну, так сбежать тебе помогла, не иначе.

Надя кивнула, соглашаясь, дуя на горячий чай, обжигаясь, и глотая вместе с чаем, исподтишка навернувшиеся слезы. Обидно все-таки, когда вот так встречают ни за что, ни про что.

— Я так и сказала твоей матери. Да разве будет она кого слушать, одно слово, Генерал!

— Как?! — подскочила будто ужаленная Надя, — зачем вы ей сказали? Кто вас просил?!

— А затем, что я справедливость люблю, мать твоя тебя ругает, а Людку хвалит, а то ей и невдомек, что ты, конечно, не ангел, только и Людка эта змея подколодная, вот зачем, — и бабка с удовлетворением откинулась на стуле, словно и вправду подвиг совершила.

— Так уж и змея? — невинно поинтересовалась Надя, сообразив, что возражать не стоит, соглашаясь, можно больше узнать.

Бабка неожиданно хихикнула.

— Она думала, Людка-то, что раз тебя нет, так она Генку враз захомутает. Поначалу так оно и вышло, стал он к ней похаживать, даже цветики раз принес, сама видала. А как она затяжелела, его и след простыл. Поругались они сильно, он на лестнице обзывал ее всяко, да тебя поминал, что, мол, она тебе в подметки не годится, вот как обернулось дело.

— Забеременела, значит?

— Дак уж родила давно, третий годик девчонке пошел!

— Дела. Теперь понятно, чего она на меня набросилась так. А Генка теперь где?

— Эва, спохватилась! Унесло уж давно. Мать его тут как-то плакалась, что носит по всей стране его, нигде укорениться не может, тоже тебя ругала. А ты-то как сама, замуж вышла? — и она впилась взглядом уже мутноватых, но еще вполне зорких глаз.

— Нет еще, но собираюсь.

Бабка разочарованно вздохнула, по ее понятиям, раз не вышла замуж, значит, неустроенная, то есть ничего хорошего.

— Что-то долго собираешься, я уж думала, у тебя детишки есть. Хоть за богатого собираешься?

— Конечно, за богатого, — лихо соврала Надька, она имела смутное представление о финансовом положении Витьки, копейки не считает, это точно, а как там на самом деле, пес его разберет.

— Ты мне лучше скажи, баб Клав, как там мать и отец, а то Людка орала как резаная, а никто из них даже носа не высунул? Или на работе все?

— Дак ты и не знаешь ничего?! — выпучила соседка глаза, всплеснув от избытка эмоций руками. — Вот ироды, даже телеграммку не послали, не по-людски это, а я думала, ты сама не захотела приехать, загордилась больно.

— Куда не захотела? — встревожилась Надежда, — баб, да ты говори толком, а то только руками как та мельница машешь!

— Отец-то твой помер, уж с год как помер, допился. А мать не слишком долго горевала, слезинки не уронила, во какая она баба, не баба, а кремень! Сорока дней еще не отметили, как она ушла жить к начальнику цеха, он тоже вдовец. Правда расписались или нет, не знаю, может, так живут, сейчас, говорят в городах модно не расписанными жить.

Наде вспомнился отец. Как он катал ее на санках, как объяснял дроби по арифметике. Не давались ей эти проклятые дроби, а он терпеливо все ей объяснял. Ну да, пил, в последнее время сильно, но пьяный не особо скандалил, так, совсем чуть-чуть, глупо улыбался, если мать его ругала, да спать ложился, а вот теперь его нет, а она даже не проводила его, и так поздно узнала о его смерти, да еще от кого, от соседки! За что же они ее так? Неужели на телеграмму денег пожалели, или специально, чтобы больнее было, когда узнает, вот и узнала. Теперь что ж, теперь уж ничего не поделаешь, видно отрезанный она ломоть.

— Так Людка с ребенком одна в трехкомнатной теперь живет? — безразлично спросила она. Ей было все равно, с кем живет Людка, чужие они теперь, совсем чужие, а может, и всегда чужими были.

Бабка, уразумев вопрос, опять захихикала, сущая ведьма, да и только!

— Людка-то? Не, не одна, одна она жить не умеет. Сначала она Пашку взяла к себе жить. Ты помнишь Пашку Шкуркина? Ну, как же нет! Он еще крив на один глаз, в драке ему давно повредили, уж больно кулаками он махать любит, ну и выпить не дурак. Да он в соседнем доме живет! Не помнишь, и ладно. Принялся он Людку уму-разуму учить. Как матери нету, она еще тут тогда жила, так он и давай ее колотить.

Кое-как она его выгнала, если бы не мать, и посейчас бы синяки зализывала, ей спасибо, «убью» говорит, он и ушел. Сейчас уже Машку-продавщицу колотит. А у сеструхи твоей теперь вовсе безобидный мужик живет. И знаешь кто? — она хитренько посмотрела на Надю, не дождалась вопроса, шмыгнула носом и продолжила, — Елага, вот кто!

— Как Елага?! — вскрикнула Надя, выходя из своей печальной отрешенности, — он же старше Людки лет на пятнадцать, дурачок совсем, и хромает к тому же! Она что, совсем сдурела?

— Любовь она, Наденька зла, полюбишь и этого, с рогами, — веселилась бабка, наслаждаясь своей ролью, давно ей не приходилось с такой важностью вещать. — А Елага, хоть и дурачок, как ты говоришь, а не дерется вовсе, пенсию по инвалидности получает, и прирабатывает к тому же, есть от него кой какой прок, не совсем он завалящий. А для сестры твоей и такой сгодится.

— Ну почему? Она, конечно, не красотка, но ведь и не уродина же! — возмутилась Надя, по привычке защищая сестру, забыв о том, что только что считала ее чужой.

— Не уродина, спору нет, да только нет никого в поселке из подходящих ей мужиков, кто спился, кто уехал. Все как тараканы разбежались, обезлюдел совсем поселок, сколько народа раньше было, ты помнишь?

— Поеду, я, баб Клав, засиделась у вас, спасибо за угощение, — тяжело поднялась Надя, раздумывая, наведаться к матери, или сразу на вокзал идти, обратный билет брать. По всему выходило, что нечего ей здесь делать, зря приехала.

— Мать твоя на курорт со своим начальником укатила, нет ее сейчас, — прозорливо заметила бабка, читая по ее лицу, как по открытой книге, и разрешая тем самым ее сомнения.

Надя шла, глубоко задумавшись, и чуть не налетела на сладкую парочку. Виктор с какой-то девицей с копной мелко завитых, рыжих волос. В последний момент успела нырнуть за разросшийся куст сирени, они ее не заметили. Девица что-то громко втолковывала ему, уговаривала на что-то, он, притворяясь непонимающим, ломался и соглашаться не спешил.

Ничего себе! Вот что значит вернуться, когда тебя еще не ждут! Ничего крамольного в происшедшем не было, ну, шли люди рядышком по улице, не обнимались и не целовались, но что Виктор вообще здесь делает? Какие такие дела у него вдруг возникли рядом с общежитием в ее отсутствие? Подозрительно.

— Лиль, ты не знаешь, что за девица такая, рыженькая и вся в завитках-пружинках? — едва войдя в комнату, поинтересовалась она у соседки по комнате, заменившей год назад Зойку.

— Во-первых, здравствуй! — засмеялась Лилька, поднимаясь с кровати на которой валялась с книжкой в руках и потянулась обнять ее.

Надя, не ожидавшая ничего подобного, шарахнулась в сторону. Конечно, с Лилькой у нее, в отличие от Зойки, вполне дружеские отношения, но до нежностей не доходило.

— Что ж ты дикая какая! — покачала головой Лилька. — Эта рыжая на курс моложе нас, вряд ли она тебя сама волнует, наверно встретила их сейчас, вот ревность и взыграла.

— А ты что, видела их? — встрепенулась Надя.

— Ее только в окно, я так и подумала, что она Витьку поджидает, как только он сюда вперся.

— И чего ему здесь было надо?

— А как ты думаешь? Да не трусись! Не ко мне же он приходил! Спрашивал, не давала ли ты о себе вестей, не собираешься ли раньше вернуться? Как в воду глядел! Ты чего так рано, не заладилась встреча?

— Не заладилась, — рассеянно подтвердила Надя, — но странно все это. Меня всего четыре дня как не было, с чего он так обеспокоился?

— Ну, ему видней, соскучился, значит. А рыжую не бери в голову. Если бы хотел с ней, давно бы закрутил. Который месяц уже на него вешается, проходу ему не дает, такая липучка.

— Надо же, а я и не знала! — потрясенно пробормотала Надежда.

— Откуда тебе знать? При тебе она же не будет этого делать. А вообще-то я тебе вот что посоветую. Если этот Витька тебе нужен, выходи за него замуж, не валяй дурочку, неровен час, уведут. Жених он завидный, и из себя ничего, симпатичный, и родители у него с деньгами, а в наше время, как сама понимаешь, деньги самый главный фактор. Любовь-морковь, то ли она еще будет, то ли нет, а надежный муж сам в руки плывет, не упусти.

— А учеба как же?

— Балда ты, Надь! Если у женщины есть муж, и все тылы надежно обеспечены, то нужна ей учеба, как собаке второй хвост!

Надежда опустилась без сил на кровать и залилась слезами. Она не была плаксивой, но последние события, эта неудачная поездка домой вымотали все ее душевные силы.

Виктор обрадовался досрочному возвращению своей невесты, как он именовал Надежду, но ее осторожные расспросы сначала рассмешили, потом возмутили его.

— Что за допрос? Мне уже что, нельзя ни с кем словом перемолвиться? Лучше подумай о своем поведении. Тянешь кота за хвост, ни да, ни нет, что я должен думать в этой ситуации о твоем ко мне отношении? Какое оно, это отношение, и есть ли вообще?

Сделав вид, что раздумывает о его словах, хотя все решила еще в поезде, когда возвращалась в Москву, она глубоко вздохнула и согласилась.

— Хорошо, Витя, я выйду за тебя, только, пожалуйста, не надо никакой пышной свадьбы, не люблю я этот купеческий размах, пусть все будет скромно.

— Какой размах, ты о чем? Распишемся и к морю, плескаться в теплой водичке.

Ни к какому морю Надя готова не была и растерялась.

— Как это к морю?

— Очень просто, возьмем и поедем, ты плавать умеешь? Не умеешь, у-у, придется научить. Купим тебе такой купальничек суперсексуальный, бикини называется, и я стану тебя учить. Да мне весь пляж обзавидуется! — веселился Виктор, а у Нади зародилось подозрение, что он просто издевается над ней.

— Не надену я твой суперсексуальный купальник, ты меня за дурочку держишь.

— Ни боже мой! — странно побожился он, — женимся и едем, я этого момента столько ждал, а ты сомневаешься.

Они расписались как-то наспех, никаких знакомых, даже в качестве свидетелей. Виктор позвал первых попавшихся прохожих с улицы.

— Так в шестидесятых годах было модно делать, — объяснил он ей.

Но это Наде ничего не объяснило, сейчас-то не шестидесятые, зачем им так нужно поступать? Уж Лильку могли бы позвать, что такого-то? Она, правда, не обиделась.

— Да ладно, лишь бы жили нормально. Ты, Надь, на всякий случай ухо востро держи, мужик он у тебя непростой.

Надя кивнула, она уж и сама пришла к такому выводу. Но пусть чудит, если не во вред.

У нее глаза разбегались, даже не знала, на что смотреть, тут тебе и пальмы, и цветы какие-то необыкновенные, и море, с ума можно сойти! Неужели это все происходит с ней, словно во сне каком, и она поежилась, опасаясь, что проснется, и нет ничего, только убогие стены общаги.

— Ну, что ты застыла? Раскладывай скорей вещи, и пошли на пляж, умираю, как хочу окунуться, — затеребил ее новоиспеченный муж.

Отдыхали они, по Надиным понятиям шикарно, ели только вне дома, в кафе и закусочных, которых было множество на каждом шагу.

А вечером непременно шли в ресторан, и тут уж Виктор заставлял ее надевать открытые платья длиной чуть ли не до полу, он купил ей таких две штуки, темно-синее и серебристое, она их чередовала, день, то есть вечер, в одном, назавтра в другом. И еще заставлял краситься.

— На мою жену должны пялиться и завидовать мне другие мужики, — вполне откровенно объяснял ей Витя.

Внимание на нее обращали. Редкий мужик не поворачивал ей вслед голову, когда она шла на высоких тонюсеньких каблуках, с маленькой мягкой сумочкой под мышкой по выбеленным плитам набережной, стараясь не попасть в выбоины, прощай тогда каблук новых и дорогих туфель. Вот о чем она в основном думала, когда вышагивала рядом с мужем, боялась упасть, боялась осрамиться, а кто там и как на нее смотрит, ей было безразлично.

Виктор же так и стрелял глазами по сторонам. Большей частью он был удовлетворен производимым женой впечатлением, но иногда шипел недовольно.

— Говорил, наложи гуще тени, и не бледно-розовые, а голубые, они ярче, лицо совсем бледное.

— Блондинкам не идет ярко краситься, получится очень смешно, — неизменно отвечала Надя, а про себя посмеивалась над его «павлиньими» манерами.

Она замечала его недостатки, но они не пугали ее, у каждого свои тараканы имеются. Зато он не был жадным, охотно тратил на нее деньги, только посмеивался. Да на здоровье, пусть смеется! И в постели ей с ним было нормально, главное, что не противно, а восторг от его ласк она быстро научилась изображать.

В этот день с утра набежали тучки и на пляж они не пошли. Даже завтракать вне дома не хотелось, нашлись молоко и яйца, Надя сварганила омлет.

— Ты молодец, из ничего смогла что-то приготовить, — снисходительно похвалил ее муж.

— Нам уже скоро уезжать? Жаль, мне тут так нравится! Век бы жила.

— Где, на пляже под грибком? — насмешничал Виктор, — ведь этот дом не наш. Но ты не грусти, мы и в Москве будем жить не хуже.

— А где мы будем жить? — осторожно поинтересовалась Надя, эта тема ее сильно интересовала, и даже немного тревожила, а он до сих пор отмалчивался, поэтому сейчас она обрадовалась разговору.

— С твоими родителями, да?

— Боюсь, что с родителями не получится, но я решу эту проблему, не волнуйся, — как-то подозрительно быстро закрыл он тему.

— Почему не получится? Я буду стараться, — храбро кинулась в атаку Надя.

— Да тут уж никакие старания не помогут, — и он пессимистически хмыкнул, — у меня старики железобетонные, их бронебойной артиллерией не возьмешь, а уж словами и пытаться нечего.

— Почему ты так себя настраиваешь? — не сдавалась Надя, думая про себя, что не у одного Витьки железные родственники, у нее мать нисколько не мягче, — они меня еще не видели, познакомимся, вдруг я им понравлюсь? — почти кокетливо закончила она.

Они о тебе пока еще и не знают, — сообщил ей Витька, криво ухмыляясь.

Надя ахнула.

— Так ты ничего им про женитьбу не сказал? Ну, как так можно?! А я-то думаю, чего ты мне мозги пудришь про шестидесятые годы, а ты просто струсил!

Витька был безмятежен.

— Не струсил, просто принял меры предосторожности. Если бы они знали, что жениться собираюсь, грудью бы на амбразуры легли, лишь бы помешать. А теперь я женат, ори, не ори, поезд уже ушел. И ты не обижайся, Надь, но знакомить тебя с ними я не буду. Если они сами захотят, тогда, пожалуйста, но только такого чуда лучше не ждать, скорее снег почернеет!

— Ты уверен? — поинтересовалась Надя, уныло собирая посуду.

— На все сто! Я это уже проходил. Год назад мне одна девица понравилась, не так сильно как ты, но тоже ничего. Я им все честно доложил, жениться, мол, хочу. Ну, тут и началось! Мало того, что запилили, так еще как-то ухитрились добыть ее телефон и так беднягу допекли, что она рыдала неделю без передышки. Сама от меня отказалась, не выдержала.

— Я не откажусь, — мрачно пообещала Надя, ожесточенно вытирая тарелку.

— Надеюсь. Ты у меня вообще лапочка. Но ты заметь себе, та девица москвичкой была, а ты из провинции.

— Раз из провинции, значит, не человек?

— Это ты не мне, ты им скажи!

— Как же я скажу, когда ты даже знакомить нас не хочешь?

— Потому и не хочу, что заранее знаю, что будет. Я здоровье твое берегу, тебе рожать.

— Да я и не беременная еще, — удивилась Надя.

— Не хитра наука, забеременеешь, я свое дело хорошо знаю, — и он самодовольно похлопал по животу подсевшую ему под бочок жену.

После возвращения из теплых краев Наде пришлось больше двух недель прожить одной в общежитии, с мужем она виделась урывками. Виктор бегал по городу в поисках съемного жилья.

Наконец, он снял однокомнатную убогую квартирку на окраине Москвы с минимальным набором мебели, да и ту давно пора выбросить.

— Поживем пока тут, на лучшее у меня денег нет, — виновато развел он руками, — я ведь еще не защитился, поэтому и платят мне пока немного. Но я развернусь, вот увидишь.

Надя вздохнула. Не то, чтобы эта неприкрытая нищета нервировала ее, но она боялась, что муж, как бы ни хорохорился, и это не потянет.

— За какое время ты заплатил?

— За месяц.

— И больше денег у тебя нет?

Виктор отвел глаза. Ее очень подмывало спросить, зачем нужно было ехать на юг и просаживать огромные деньги по ресторанам, если даже жить негде и не на что, но не спросила. Что уж там, тех денег все равно не вернуть.

Первое, что сделала Надежда кое-как обустроившись на новом месте, это перевелась на вечернее отделение и занялась поисками работы. Работа нашлась быстро и довольно хорошо оплачиваемая, официанткой во вновь открытом ресторане. Заведения общепита росли в столице как грибы, и, самое интересное, что не пустовали. В стране бардак и почти разруха, большинству есть нечего, а здесь икру едят ложками и кур едва успевают жарить, черт знает что!

Удобство Надиной работы заключалось в том, что деньги на руки она получила быстро, и могла теперь не просыпаться по ночам в холодном поту с мыслью, что платить за квартиру больше нечем и надо куда-то из нее убираться. Но было еще и неудобство и большое. Самая горячая работа была по вечерам, учиться было решительно некогда.

Подергавшись, она решила наплевать на учебу. Ну, что ей проку в этой профессии, когда и с самого начала она ее не привлекала? Главное, это семья, вот для семьи она и будет стараться. Виктор поддержал ее с энтузиазмом, какого от него трудно было ожидать. По поводу ее работы он таким энтузиазмом не пылал.

— Я виноват, знаю. Родители хоть и кремни, но всегда заявляли о своей глубокой любви ко мне, поэтому я рассчитывал на кое-какие денежки, да вот фигу! Твоя работа нас выручила, спасибо. Но мне она не нравится, имей это в виду! Ты крутишься там почти как проститутка, и всякая пьяная сволочь будет лапать тебя своими сальными руками. Ищи еще что-нибудь. Мне через два месяца должны прибавить, поэтому я пока никуда уходить не буду, посмотрю, может быть, здесь сделаю карьеру. Если обманут, только они меня и видели!

Полгода они прожили в обшарпанной однушке. Надя даже немного привыкла к ней. Насколько смогла, привела в порядок, обои поклеила в коридоре и комнате, отмыла кухню и ванную. Сразу после Нового года, в один из редких ее выходных дней было Надежде явление, да какое! Ей с утра не спалось, и она поднялась ни свет, ни заря. За первой, самой вкусной чашкой кофе раздался звонок в дверь.

Она посмотрела на часы: восемь, это может быть только соседка, совершенно бестолковая девчонка, которая вечно не в состоянии свести концы с концами, накупит сникерсов и чипсов на половину зарплаты, а потом ищет, у кого бы занять.

Звонок в дверь повторился, Виктор заворочался в постели и нахлобучил себе подушку на голову.

— Ну, сейчас я ей устрою!

Вся ее решимость испарилась, когда она увидела на пороге странную пару. Мужчина был высок, худ, большие, глубоко посаженные глаза смотрели куда-то мимо, вдаль. Женщина небольшого роста, излишне полновата, а из-за обилия мехов вовсе кажется шариком, лицо еще носит следы былой красоты, а глазами так и шарит, так и шарит.

— Вы ко мне?

Мужчина отрицательно качнул головой, женщина же не удостоила ее даже этого мимолетного ответа. Каким-то образом парочка внедрилась в крошечную прихожую, хотя Надя могла бы поклясться, что не впускала их.

— Да что вам надо? Виктор!

Виктор явился незамедлительно, сонно щурясь, завернутый в одеяло. Но вся одурь воскресной лени моментально слетела с него, когда он увидел посетителей.

— Мам, пап, вы чего тут?

— Значит, в этой конуре ты и живешь, — желчно констатировал любящий отец, обводя глазами стены с дешевенькими обоями и обувную тумбу, о которую точило когти не меньше десяти поколений семейства кошачьих.

— До чего ты докатился! — торжественно вторила мамаша, прикладывая носовой платок к сухим глазам.

— Мы живем так, как нам позволяют средства, — попробовала разрядить обстановку Надя, подавляя раздражение, но никто даже не посмотрел на нее. Только Виктор, не глядя, мотнул головой, уйди, мол.

Круто развернувшись, Надя ушла на кухню и принялась яростно шуровать там посудой. Когда захлопнулась дверь за незваными гостями, она заглянула в комнату, муж валялся на постели, и вид имел самый мученический.

— Как они достали меня! — пожаловался он, — и пилят, и пилят, словно я мальчик пяти лет, а не взрослый, семейный мужик.

Она проглотила заготовленные, язвительные слова, присела рядом и рассеянно погладила его по плечу. Что уж теперь, за кого вышла, с тем и жить надо.

Странный визит родителей Виктора имел неожиданное следствие. Уже через два дня сияющий от радости муж заявил ей, что они переезжают.

— Куда? Ты нашел что-то еще? Имей в виду, если плата больше, то нам не потянуть.

— Надь, мы переезжаем в свою собственную квартиру, трехкомнатную, новенькую, еще никто там не жил.

Надя в изумлении раскрыла рот. Виктор, глядя на нее, счастливо засмеялся.

Сын у Горшечниковых родился точно в срок и без особых мучений. Организм у Нади был крепкий, таз широкий, она почти и не кричала, так, покряхтела немножко. Назвали мальчика Георгием, в честь деда. Наде имя не очень нравилось, да еще то, что Виктор, даже не посоветовавшись с ней, назвал ребенка, покоробило ее, но она, как и всегда в разговорах с ним смолчала.

Гоша рос, пачкал пеленки, ел и спал, но времени и сил отнимал много. Счастливый муж и отец накупил новомодных памперсов, с ними было полегче, но все равно, она сильно уставала. Теперь, когда ей помимо прочих домашних дел нужно было заниматься младенцем, как-то ярче высветился эгоизм мужа. Сына он любил, частенько проводил у его кроватки немало минут, любуясь его пухлыми ручками и ножками, но ничего для него не делал.

Даже если занятая кормлением, или готовкой Надя просила какой-нибудь незатейливой помощи: белье с веревки снять или наоборот, заложить его в стиральную машину, он делал вид, что не слышит. Даже ребенка по вечерам она мыла в одиночестве. Была у него твердая установка, что все домашние дела и хлопоты удел женщин, равно как и воспитание детей, собственно для этого они природой и созданы.

Усталая и потому раздраженная Надя как-то поинтересовалась у него, для чего созданы мужчины?

Он наморщил лоб, долго думал, ничего придумать не смог, разозлился и надулся на нее. В день, когда Гоше исполнилось три месяца, было Наде еще одно явление. Родители Виктора опять пришли без предупреждения. Осмотрев ребенка, они остались довольны его видом, заявили Виктору, что сын похож на него, и отбыли, не сказав ей ни слова. Муж пошел провожать их, вернулся не скоро, но очень довольный.

— Все-таки старики мои не совсем пропащие, — заявил он ей. — Представляешь, они открыли именной счет на Гошку, и уже положили на него кучку денег, вот это да! И ведь еще положат, — он потирал руки и явно находился в прекрасном настроении.

Она была не в силах радоваться вместе с ним деньгам, которые окажутся на руках только через много лет. Ее куда больше бы порадовало нормальное, человеческое общение, пусть и без копейки денег, чем вот такое: с перспективой получения чего-то в будущем, и неприкрытым хамством в настоящем.

Но мужу своему объяснить это она даже не пыталась, все равно не поймет. С работы Наде пришлось уволиться, Виктор и слышать не хотел ни о каком детском садике. При этом его заботило не то, что ребенок начнет сразу же болеть, а то, что он будет находиться в неподходящем коллективе. Чем именно не подходящим, он не уточнял.

Самое плохое, что Виктор стал попивать, нет, нет, да придет навеселе. Угомонить тогда его было непросто, прямо какой-то шальной делался, нет, чтобы спать лечь, носился по квартире как сумасшедший, дела мешал делать, к ребенку с глупыми разговорами приставал. То, что в своем опьянении он нисколько не стеснялся сына, особенно мучило ее.

И еще одно было, тайное и стыдное, о чем Надя старалась не думать, но мысли упорно вертелись вокруг этого. Она стала подозревать, что он гуляет от нее. Вроде бы ничего особенного не происходило. Ну, звонить всякие бабы начали, то одна, то другая. Виктор сказал, что это по работе. Духами от него раз так пахло, что не учуять она не могла, женскими духами.

— Ты просто ревнивая дурочка. У меня женский коллектив, а я им начальник, не моя вина, что они по целому флакону на себя выливают.

Исчерпывающее объяснение, вот только сердце ноет от унижения и обиды.

Субботу Надя проволынила, ничего не делала, смотрела телевизор, валялась на диване, журнальчики листала. Нечасто ей такое безделье выпадало, обычно крутится как белка в колесе, а тут, ура! Каникулы. Уже два года, как Надя опять устроилась на работу. Ничего особенного она там не делала, сверяла накладные, счета-фактуры, подбивала баланс, но вот уставала почему-то, тем более, что дома ее дел никто не отменял. Виктор так и не взял помощницу по дому, как она ни просила, а ведь средства позволяли.

— Трудно тебе? Бросай работу, что тебе дома не сидится? — вот и весь сказ.

Помимо того, что дома уже все обрыдло, и Наде иногда казалось, что она, словно валун неподвижный мхом обросла, была еще одна причина, почему она с радостью ходила на работу. Виктор стал до нелепого мало давать денег, мотивируя тем, что на еду этого хватит, а тряпки ей не нужны, в магазин и по дому есть в чем ходить и ладно. Смешно сказать, но он стал ревнивым, это теперь-то, когда он уже даже не считал нужным скрывать свои похождения.

Надежда понимала, где тут собака зарыта. После тридцати Виктор как-то быстро растерял все свое благообразие. Отрастил пузцо, под глазами появились мешки, а волосы, его роскошные волосы, словно наскучив сидеть на голове, стали покидать его. В амурных делах это мешало ему мало, поскольку в этом, Надя поняла уже давно, главное не внешность, а деньги.

Деньги у него были и немалые. Нет, миллионером он не стал, но карьеру сделал, он был содиректором и совладельцем крупной торговой фирмы, в общем, не маленький человек. Гулять-то он гулял, но при этом с дикой злобой поглядывал на жену, которая вот и трудилась много, и не баловал он ее особенно, а все та же молодая, свежая, красивая уверенной, победной красой.

Безделье оказалось весьма скучным занятием, день тянулся медленно, медленно, но, наконец, все же скончался. Надя легла спать, строя планы генеральной уборки на воскресенье.

Вечером вернется муж, уехавший в пятницу с сыном за город к друзьям на какие-то мужские посиделки. Ей эти мероприятия жутко не нравились, и не потому, что, как ехидно объяснял Виктор, ее туда никто не звал, но потому, что нечего там было делать мальчику, которому едва исполнилось двенадцать лет. Сквернословие слушать, похабные шуточки? Или смотреть как пьет отец и его дружбаны, наливаясь кровью и все более теряя человеческий облик? Нечего сказать, хорошая школа мужества! А ведь именно этим объяснял муж свое непреклонное желание брать на эти посиделки сына.

— Он и так размазня, увидел раненную собаку, весь в лице переменился! Я ему говорю, что этих тварей давить нужно, несметное количество их в городе развелось, а он мне: «жалко». Жалко ему, видите ли!

С некоторых пор все общение с мужем свелось к нескольким простейшим фразам житейского обихода. Она совершенно не обращала внимания на все, что он ей говорил, включая брань и оскорбления, которые сыпались на нее все чаще. Какая-то непонятная лютая злоба то и дело просыпалась в нем, ему доставляло прямо-таки удовольствие оскорблять ее и наедине, и при соседях во дворе, и даже при сыне, что было ужасно.

Сыну она объяснила, как смогла, что отец много работает, сильно устает, вот и нервничает, поэтому не стоит обижаться на его бранные слова. Поверил ли ей сын, неизвестно, но стал немного спокойнее, а то ей уже начало казаться, что он боится отца. Однако в поездки он ездил с отцом охотно, какое-то удовольствие находил в них, значит. Она не препятствовала, хотя если бы и взялась, ничего бы не изменилось, воздействовать на мужа не было никакой возможности даже на трезвого, а уж схлестнуться с пьяным, не приведи, Господи!

Однажды он ударил ее, сильно ударил, ни за что. Она причесывалась перед зеркалом, собираясь на работу, он искоса смотрел на нее, валяясь на кровати. Накануне перепил, вот и отлеживался, стеная и охая. Она уж было пошла к двери, когда он вдруг подлетел и заехал ей кулаком в лицо.

— Это первый раз, когда ты меня ударил, надеюсь, что и последний, — заявила она спокойно, слизывая кровь с разбитой губы.

— А то что? — загримасничал он, пытаясь изобразить ехидную усмешку, — ты мамочке пожалуешься своей? Где она, твоя мамочка?

При этом он не стоял на месте, а приплясывал от возбуждения, да и пошатывало его. Поэтому ей ничего не стоило сбить его с ног простейшей подсечкой. Наступив на него ногой в тапочке, пусть скажет спасибо, что еще не обула туфли, она наклонилась к его ошеломленному лицу и сказала медленно и четко:

— Я просто убью тебя, убью и все, понял, мразь?

Никогда за всю их совместную жизнь она не вела себя так, никогда не защищалась и, тем более, не обзывалась. От удивления Виктор онемел на какое-то время, к сожалению, не надолго. Поток слов, который хлынул из его рта, можно было без всякого преувеличения назвать нечистотами. На работе в тот раз ей пришлось красочно живописать, как она упала и как ушиблась о дверь. Ей поверили, в синяках она еще не являлась.

Воскресенье пролетело в уборке, готовке обеда и ожиданье домочадцев. Домочадцы задерживались. Надя не волновалась. Не заволновалась она и тогда, когда ложилась спать в гордом одиночестве, только опечалилась. Учебный год еще не закончен, утром сыну в школу, а отец вполне может не успеть привезти его к началу занятий, значит, опять пропуск, а Гоша и без того отнюдь не отличник.

Утром звонок застал ее в ванной, где она заканчивала приводить себя в порядок. Она подошла к телефону с твердым намерением сказать этому недоумку Виктору все, что она думает о его поведении. Кроме Виктора ей никто и никогда не звонил. Но это был не он. Выслушав новость о том, что пьяный в стельку муж на громадной скорости слетел в кювет, не вписавшись в поворот, она задала вопрос о сыне, только он волновал ее.

Звонившей ей, подивился ее олимпийскому спокойствию, и сообщил, что сын умер сразу же, на месте, еще до приезда «скорой», а муж пока в реанимации, но вряд ли выживет, у него шея сломана. Автомобиль восстановлению не подлежит. Пассаж про авто она не слышала. Хваленое спокойствие покинуло ее, и она упала в обморок, самый обыкновенный обморок, на который считала себя неспособной.

Очнулась она через минуту, но и за эту минуту укорила себя. Время ли валяться, когда с близкими беда? Каким-то странным образом она смогла уверить себя, что это муж погиб сразу, а сын еще жив, и будет жить, потому, что она сейчас приедет к нему и не отойдет ни на миг, выцарапает из лап смерти, сколько бы та не огрызалась. Царапаться ни с кем не пришлось. Когда она приехала, Виктор уже умер.

Этими двумя смертями закончился второй период ее жизни. Первым периодом была ее жизнь дома, в поселке, продолжавшаяся семнадцать с половиной лет. Второй длился немного меньше, шестнадцать лет, но сколько он в себя вместил! Эх, да что говорить.

Родители мужа, выгнали ее из квартиры, на второй день после похорон, дав на сборы всего два часа. И квартира, где она столько лет жила, и которую с такой любовью обихаживала, и фирма, вернее та часть, которая, как она думала, принадлежит Виктору, все, буквально все на самом деле являлось собственностью свекра и свекрови, а она и не знала ничего. Она, наивная, думала, что жила в своем доме, оказывается в чужом. Теперь пришли истинные владельцы, и пора ей было убираться восвояси. Только где они, ее свояси?

Нет у нее ничего, она сама себе еле принадлежит, душа с телом расстается. Вещей она взяла с собой мало. И не в себе была, и все ей казалось, что это неправда, шутка такая нелепая. Она еще не ушла, а уж они тряпками трясли, решали, что продать, что оставить. Что за люди? Да и люди ли? Может быть, это роботы такие человекообразные, притворяются людьми, задача у них такая, притворяться, а сами из металла и пластика. А пластик, что ж, он ничего не чувствует, хоть проси его, хоть умоляй. Она не просила.

Надя усмехнулась своим воспоминаниям. Не просила, гордая значит была. Зато теперь она живет в подвале, и не так уж сильно отличается от бомжей. С прежней работой пришлось попрощаться, на ту зарплату, что там платили, жилья не снимешь, жить будет не на что.

Можно было что-нибудь придумать, на стройку пойти, жить в общаге, как раньше когда-то жила, и ничего ведь. Но что-то случилось с ней, сломалась она. Ничего ей не нужно, и ничего не интересно, день прошел и ладно. Теперь у Нади третий период. Она называет его периодом метлы и скребка. Мети, моя метелка! Чисто, чисто мети! У нее теперь другие заботы и другие волнения, несерьезные такие волнения, только чтобы чувствовать, что еще не вся закаменела, еще где-то на донышке трепыхается душа.

Новую лопату какие-то сволочи сперли, листьев опять много нападало, вот какие у нее теперь заботы. Есть и мечты, а как же без них? Без них даже пластиковые люди не могут жить. Мечты, впрочем, тоже простые. Доделать вот эту работу, пойти чаю попить, у нее чай есть, и сахар и сушки, купила, разорилась.

А еще не все дела сделаны, кое-что осталось, надо вот эту урну опорожнить. Поставили здоровенную бадью у въезда во двор, тяжеленную и неудобную, а не подумал никто, как из нее мусор-то доставать? Крышка два пуда весит, не меньше.

Надя подошла с одной стороны, с другой, примериваясь к крышке, удобнее всего оказалось со стороны кустов. Она нагнулась, выставив зад, обтянутый потертыми джинсами, занятая только тем, как быстрее и ловчее опростать урну, чтобы ничего не уронить, ползай потом, собирай, и почти достигла задуманного, как по выставленному ее и беззащитному заду двинул вскользь передний бампер машины, чересчур быстро сворачивающей во двор. Жаль, что почти никто не видел, какой полет совершила Надя над кустами, как эффектно летела, сложившись почти вдвое, куда там маститым каскадерам! Вот упала только не так красиво, грязным кулем упала и не двигалась больше.

Часть вторая.
Рыцарь печального образа

— Не было печали, черти накачали, — твердил про себя глупую присказку времен своего детства Олег, собирая документы в папку.

— У вас какие-то сложности, я могу помочь? — послышался возле него хорошо поставленный холодный голос.

Он вздрогнул, оглянулся и с облегчением вздохнул. Это всего лишь его секретарша. Она второй месяц у него взамен ушедшей в декрет разбитной Валентины. Он не привык до сих пор к ее голосу, больше подходящему дикторше или актрисе, чем заштатной секретарше.

— Вы телепат, Элеонора Евгеньевна? — попробовал он отшутиться.

Вместо ответа секретарша, приподняла вопросительно бровь.

— Откуда-то знаете про мои трудности? — совсем смешался Олег Петрович, мысленно проклиная ее догадливость, холодность и какую-то неудобоваримость что ли, а заодно и свою совсем неуместную здесь стеснительность.

— Вы бормотали вслух про чертей, нетрудно было догадаться, что у вас не все в порядке.

— Да, вы правы. У меня имеются некоторые сложности, но такие, знаете ли, деликатные.

— Женщина? Кто нужен, гинеколог или юрист?

От такой хватки он даже рот раскрыл, но тут же спохватился.

— Нет, нет, не женщина. Ребенок, мальчик.

Вот тут Элеонора удивилась, и он позлорадствовал, что сумел-таки выбить из колеи эту глыбу льда. А то сразу женщины, видите ли!

— Разве у вас есть ребенок? — помолчав, осведомилась ледяная глыба.

— Теперь есть, — все еще чувствуя себя на коне, удовлетворил он ее любопытство.

— И что за проблемы с этим ребенком? — едва уловимая ирония проскальзывала в ее тоне, должно быть, она не поверила во внезапно обретенного ребенка.

— Не вписывается в школьный коллектив.

Идеально выщипанные брови еще раз дрогнули. Мало того, что откуда-то, словно по волшебству, возник ребенок, так он еще и школьного возраста оказался.

— В чем именно это выражается? Сколько лет ребенку, и в какой школе он учится?

— А вам-то что до всего этого? — грубовато прореагировал прежде всегда сдержанный и воспитанный шеф.

— Я ваш секретарь. В мои обязанности, помимо всего прочего, входит, делать так, чтобы ваша работа шла без сучка и задоринки. Если у вас проблемы, то вы, естественно на них отвлекаетесь. Значит, нужно решить эти проблемы. Для этого я здесь и нахожусь.

— Глубоко профессиональный подход, — пробормотал Олег, раздражаясь, но и восхищаясь своей новой работницей. — Видите ли, мальчик не похож на других, поэтому его дразнят, а он бросается очертя голову в драку.

— Это нормально. Куда хуже было бы, если бы мальчик даже не пытался защититься, понадобился бы детский психолог, а среди них не так уж много хороших профессионалов.

— Но директор меня уже предупредил, что еще один подобный случай, и она ставит вопрос о специнтернате.

— А вы не пробовали устроить его в другую школу? Надо найти такую, где к мальчику будут относиться с пониманием.

Лицо шефа сложилось в гримасу сомнения, он явно не верил, что возможна школа, где к нестандартному ребенку найдут индивидуальный подход.

— Рядом с моим домом только эта. Есть еще лицей, но он гораздо дальше, и меня там даже слушать не захотели. Я так понял, что он элитный.

— И что же? Вы себя к элите не относите? — на этот раз вопрос прозвучал уже с нескрываемой иронией.

— Да не в этом дело! — вскипел Олег Петрович, — я себя никуда не отношу, я не насекомое, чтобы меня классифицировать. В лицее сослались на то, что берут только по месту жительства.

— Если он вправду привилегированный, то они вас обманули. Надо было предложить им денег, но об этом я сама позабочусь, мне будет проще с ними договориться. Диктуйте адрес.

— Да, но я не смогу возить его! Утром еще ладно, а вечером уж никак, и уезжаю я часто.

— А когда уезжаете, то мальчик с кем?

— Ни с кем. Один.

— Безобразие! — не выдержала вышколенная секретарша, — как можно оставлять ребенка одного? Уж если вы взяли на себя заботу о нем, не увиливайте!

Молчанов просто оторопел. Ничего себе секретарша, налетела на него как фурия! Но, к большому его сожалению, она права. Оставлять ребенка одного действительно безобразие, даже такого самостоятельного, как Али.

— Я на два дня уезжал всего, — сконфуженно попробовал он оправдаться, — Али мальчик умный, все умеет, и готовить, и с пылесосом управляется виртуозно, а продукты я ему оставил в избытке.

— Ребенка зовут Али?

— Да, у него отец араб, — с разгона объяснил Олег и остановился.

Вот, черт возьми! Зачем нужно было говорить об отце? Пусть бы считала, что отец он, а теперь она и вовсе пристанет, что за ребенок, откуда он, да еще цветной!

— Вы не опоздаете?

Он взглянул на часы, подхватил папочку, сиротливо дожидавшуюся на столе, и его вынесло за дверь. Секретарша хмыкнула ему вслед. Да, не подарок достался ей в шефы. Платит, правда хорошо, и сотрудников кроме нее практически нет, а это, что ни говори, большое удобство. Древнюю уборщицу, на ходу рассыпающуюся от старости, можно в расчет не брать. Вроде бы, есть еще водитель. За месяц работы она видела его всего два раза. Вот с этого горе-водителя ей и надо начать. Пусть работает, как положено, или увольняется, найти хорошего шофера сейчас легче, чем хорошую уборщицу.

— Как, уже? — изумился шеф, и его неподдельное изумление польстило Элеоноре.

— Сначала перечислите деньги. Конечно, считается, что обучение там, как и в обычной школе бесплатное, но только на словах. Вот это счет оплаты труда специалистов.

— Каких специалистов? — не дал он ей договорить.

— Не знаю, да это и неважно, главное, оплатить. А вот этот счет ваш благотворительный взнос в фонд школы.

— Мой взнос? — вертел он бумажку в руках.

— Конечно, ваш, не мой же. Если оплатите сегодня, то завтра уже можно приводить ребенка. Я думаю, ему там будет комфортнее во всех отношениях. Дети там разные, есть даже негры, так что Али будет не самым черненьким.

— А он и не черненький, — буркнул Олег.

— Если хотите, я сама схожу в банк, — предложила помощница, видя, что он все так же стоит с бумагами в руках. —

— Справлюсь, — опять было буркнул шеф, но почувствовал, что ведет себя словно нерадивый и непослушный ученик перед строгой классной дамой.

Неудачником его назвать было нельзя, но ведь дразнили же его когда-то «рыцарем печального образа». Он и сейчас иногда чувствовал свою неуверенность и уязвимость.

Дело в том, что он выбрал себе довольно необычную профессию: консультант по финансовым вопросам. Чтобы преуспевать в ней, надо иметь имя, а оно нарабатывается годами. Его нынешнее преуспеяние не слишком заметно. Крошечный офис, где он единственный действенный работник, правда, он иногда получает информацию на стороне, но это же не его сотрудники. Трехкомнатная квартира в очень приличном доме с очень приличной мебелью, но никакого антиквариата в ней нет, и картин по стенам, за которые было бы заплачено сотни тысяч долларов, тоже нет.

Он не носит бриллиантовых запонок даже когда ходит на светские мероприятия, у него нет золотых часов от Картье. Он не то, чтобы презирает всю эту мишуру, просто не обращает внимания. Он вполне самодостаточен, и уже не горюет одинокими вечерами, что семейная жизнь не сложилась. Да и вечера теперь не одиноки, у него есть Али, с которым хлопот немало, но все же, как хорошо, что он у него теперь есть!

— И как тебе в новой школе? — бодро спросил Олег.

— Нормально, по крайней мере, пока, — услышал он дипломатичный ответ и удивился. Не самому ответу, а форме. Раньше мальчик так не выражался, все его фразы были односложные и большей частью состояли из жаргонных слов. Быстро же он учится!

— Хорошо, что ты придумал возить меня на машине, да еще с шофером, — подумав, добавил он.

— Да, а почему? — заинтересовался Олег.

— Ну, как ты не понимаешь! Всех же возят, там все такие, ну это… крутые, — сбился он на прежний тон.

— Прямо-таки всех и возят? — не поверил почему-то Олег.

— Почти всех. Я только одного видел, который пешком в школу ходит.

— И как к нему относятся?

— Никак, с ним никто не дружит, он вредный.

— В чем эта вредность выражается?

— Он толкнул меня вчера, ни с того, ни с сего, взял и толкнул, и обозвал еще.

— А говоришь нормально, — заметно огорчился наставник, — тебя и в той школе дразнили, и в этой дразнят, одинаково плохо, получается.

— Не одинаково. Когда Новиков меня толкнул, сразу один парень подошел, и ему сказал: «опять в морду хочешь?»

— А тот что? — увлеченно слушал повесть о школьных боях Олег.

— Да ничего, сразу скис.

Элеонора Евгеньевна перевела взор с букетика крокусов на шефа.

— Вроде бы сегодня не Восьмое Марта? — неуверенно осведомилась она, оглядываясь на настенный календарь.

— Это вам за то, что так хорошо придумали с машиной. Простое решение, но как удобно! И мне хлопот меньше, и Али доволен, там всех детей возят, оказывается. Я и не думал, что имущественное расслоение у нас так далеко зашло.

— Гораздо дальше, чем вы думаете, — обронила Элеонора, ставя букетик в стакан, за неимением вазы.

— А что, вы с этим тоже сталкивались?

— Я живу в таком, как бы вам сказать, необычном доме. Одна часть его, где моя квартира, старая, а вторая, пристроенная к ней, новая. И в этой новой живут люди состоятельные. Когда они покупали квартиры, им обещали, что выезд со двора у них будет свой, отдельный, на параллельную, довольно тихую улицу, но не получилось. То ли мэрия запретила, то ли денег не хватило сделать, но только выезжают они мимо наших подъездов, понимаете?

— Нет, — честно признался Молчанов, он и в самом деле не понимал, в чем состоит интрига.