Бесплатный фрагмент - Месяц за год. Оборона Севастополя

Моей матери, Соловьевой Нине Михайловне

Защитникам Севастополя в войне 1853—1856 г.г.

Любовь и смерть преград не знают

Пролог

Ствол ружья без колебаний шёл вслед неторопливо идущей косули. Палец на спусковом крючке не дрожал, видно стрелок был с крепкими нервами. Выстрел! Второй! Животное, сбитое наземь двумя пулями, упало в кусты, а егерь с тесаком в руке проворно кинулся к добыче. Приз был неплохой, хотя и не красная добыча для охотника.

— Яким! — раздался голос барина, — вызови помощников, идём дальше!

Расторопный егерь, поправил щегольской картуз с лаковым козырьком и лихо протрубил в рог. Потом ещё раз. Прибежали двое подростков, крестьянских детей, помошников. Охотник из своего кошелька дал каждому по две копейки.

— Спасибо барин, спасибо, — сказали пареньки, и положили тушу на тележку и покатили к усадьбе.

— Дальше идём, Яким. Перезаряди второе ружьё.

— Хорошо, барин.

Рядом с охотником бегала на кожаном поводке собака, повизгивающая от нетерпения. Погода стояла хорошая, ранняя осень — всегда прекрасная пора на Псковщине. Сучья и ветки хрустели под мягкими сапогами, а охотничий наряд, сшитый по последней моде, был удобен. Книги Майн Рида уже находили здесь многих читателей, а одежда охотника была копией наряда Натти Бумпо Фенимора Купера. На поясе выделялась и новомодная новинка- кожаная кобура с пистолетом Кольта. Охотник иногда поправлял любимую игрушку, да и немалый охотничий нож на ремне.

Яким только вздыхал, смотря на барина, и не удержался от упрека:

— Да что же вы, Михаил Дмитриевич, зачем же вам пистолет? Да и нож? Не барское же дело, добычу добивать да разделывать.

— Зря ты так, Яким. Сам должен уметь всё делать, я не маленький ведь.

— Да дед ваш осерчает, Михаил Петрович… Не любит он этого… Даже Артамон Григорьевич, крёстный ваш…

— Маменька вступится, Софья Михайловна. Да и дядя Артамон небось, пожалеет. Обойдётся, Яким. Пойдём дальше.

— Там уж медвежьи места, барин…

— Пойдём, мы быстренько, и вернёмся.

— Перезаряжу ваше ружье, а то не дай бог…

Юный охотник быстро шёл вперед, собака бодро бежала впереди, обнюхивая кусты. Недалеко были заросли орешника, и их бдительный егерь хотел обойти, не искушая судьбу. Ружья были заряжены, но неприятное ощущение грызло бывалого лесовика. Вдруг пёс барина, Рыжий, заметался, и пытался уже спрятаться между ног хозяина.

— Барин, уйдём, не надо злить лесного хозяина.

Но Михаил лишь широко улыбнулся, и пошёл к кустам с ружьём наизготовку. Ружьё было отличное, капсюльное, хорошей работы, и барин, хоть и молодой, но был умелым охотником. Только и его тёзка, лесной мишка, зверь своеобразный. И тут, он напал очень быстро, так что юный Залепский даже не опомнился, как схлопотал удар лапой. Спас его дернувший поводок Рыжий, но всё же медведь достал краем когтей плечо юноши, разорвав куртку в клочья и ранив юношу в плечо. Егерь подскочил, мигом взвёл курки и Яким выстрелил из двух стволов, завалив зверя, и добил медведя уже выстрелами из хозяйского ружья, которое быстро поднял с травы.

Яким гудел в рог, вызывая помощь. Сам же быстро и хватко перевязывал Михаила, который лишь с сожалением смотрел на разорванную кожаную куртку. Егерь ожёг рану водкой, наложил вымытые водой и водкой листья подорожника, и перевязал рваную рану.

— Всё хорошо, — сказал Михаил, — только деду не говори.

Сказал охотник, слабо улыбаясь, и обошёл убитого зверя. Медведь был громадный, и только сейчас молодой барин оценил опасность.

— Спасибо, Яким… Вот, возьми, — и протянул егерю горсть серебра.

— Барин, — только вздохнул слуга, — что же, стал бы ваш Длинный карабин серебро совать слуге?

— Бери давай, — уже строго сказал юноша, — и в рог труби! Пора нам домой вовращаться. Теперь мне дед задаст… Может, отец приехал из Москвы, тогда, глядишь, всё обойдётся, — барин тяжело вздохнул, — Иди за конями, Яким.

Михаил Дмитриевич Залепский присел на пенёк, держась за уже сильно болевшее плечо.

Как то вспомнилась и Елизавета Николаевна, дочь помещика Куницына, чьё имение граничило с отцовским. Первый раз они встретились ещё на балу, который задавал Дмитрий Иванович в честь шестнадцатилетние сына.

Снова пришли юные помощники, и загомонили, увидев громадную тушу.

— Вот это да… — сказал один, — Матвей! — крикнул юноша возчику, — иди помогать!

— Иду, — крикнул мужик, поправляя свой картуз, — сейчас… Армяк поправлю…

Рыжий только рычал, сидя у ног хозяина, и никак не мог успокоиться. Юноша гладил собаку, трепал её за шею. Вот, медведь был загружен, и красная добыча ехала в имение на крестьянской телеге.

Денщик, верхом, вёл под уздцы хозяйского породного жеребца. Это был громадный скакун датской породы, гнедой масти.

— Михаил Дмитриевич!

— Иду, я, иду, — сказал юный барин.

Охотник, хоть и кривясь от боли, привычно вскочил в седло своего коня, и оба всадника лёгкой рысью двинулись по просёлку, собака побежала вслед хозяину.

— Яким, — начал Михаил, — мы там у флигеля встанем. Позови дядю Артамона, он меня перевяжет. Дед если узнает, что случилось на охоте, я пропал.

— Сделаю, барин.

— Спасибо.

Усадьба Залепских

Они ехали молча, и егерь с тревогой смотрел на бледневшего юношу, но всё же крепко сидевшего в седле. Наконец, быстро проехали мимо дворовых, и заехали в боковые ворота. Михаил бегом вбежал в ванный домик, и стал быстро снимать куртку и рубаху, и принялся отмывать кровь с предплечья и груди. Эта была долгая и неприятная процедура.

Но вот, он увидел в окно быстро идущего к павильону Артамона Григорьевича Николаева и Якима Воинова. Скрипнула дверь, и, наконец, вошёл долгожданный доктор.

— Привет, Миша, — поздоровался Николаев, — давай посмотрим, что чего с тобой.

— Спасибо, что пришли.

— Отец приехал, уже ждёт. Тебя дворовые мальчишки заметили, что ты в крови, прибежали… Плащ не набросил, голова…

— Чёрт… Дед как?

— Пошёл на медведя смотреть. Злится, но и гордится. Даже не пойму, чего больше. Так что пошли ужинать, как здесь с твоей раной закончим. На десерт пудинг обещают, — с чувством закончил Артамон Григорьевич.

Лекарь, пусть и уже совсем немолодой, но с верными руками, правда, теперь с очками в золотой оправе на переносице. Он размотал тряпицу на ране и принялся за работу. Кожа была зашита, наложены травы, и чистые тряпицы закрыли больное место. Артамон налил в стакан бальзам, и дал в руку юноше.

— За три недели заживёт, — успокоил Артамон Григорьевич, — посмотри в зеркало, как сделал. Любо-дорого, как для себя старался.

— Спасибо.

Он доверял хирургу, но глянуть на его работу хотелось. В зеркале рана уже не казалась такой страшной, швы стягивали края порезов от медвежьих когтей. Чуть сочащаяся кровь привлекала взгляд, лекарь забинтовал рану, а юный охотник надел полотняную рубашку и бархатную куртку, застегнув её на пуговицы.

— И штаны, барин, — заметил Яким, — в замшевых совсем невместно.

Залепский кивнул, и чуть кривясь от боли, сменил охотничьи штаны на суконные панталоны.

— Пойдём на ужин, — сказал врач, отмывая руки в умывальнике, — пора идти, если не хочешь, что бы отец послал за тобой.

— Пойдём, — говорил повеселевший Михаил, — вроде и не болит плечо, — и он чуть покрутил рукой и благодарно кивнул Артамону.

Юноша посмотрел в зеркало, проверил рукав, всё боялся, что кровь испачкает куртку. Лекарь только покачал головой, и собрал свои инструменты в саквояж и пошёл за перевязанным героем. Они быстро прошли по тропинке к господскому дому, лекарь убрал свои принадлежности, и они поднялись в обеденный зал.

Был уже накрыт стол, и сидела семья, ожидая именинника. Два деда, отец и мать. Правда, ту, кого он ожидал, Михаил не увидел за праздничным столом.

— Явился всё — таки, — строго заметил отец сыну, — рука сильно болит? — уже участливо заметил он.

— Тебя же просили, не геройствовать, — тихо говорил дед, Иван Иванович, — у тебя есть обязанности. Братьев у тебя нет, ты должен быть осмотрителен.

— Ничего страшного, так, царапина…

— Тебе отец, вот, выписал камеру для даггеротипов. Последней модели. Скоро привезут. Подарок будет на день рождения, правда, немного позже, — говорил другой дед, не спеша приступая к жаркому.

Михаил Петрович был стар, но бодр не по годам. Так и занимался торговлей зерном, но присматривался, как бы поумнее сделать тоже со льном. Земля здесь недорогая, так что Русов понемногу скупал годные для этого земли. И хоть дело непростое, но ожидались немалые барыши. Любил старик кроме коммерции, очень и внука долгожданного, а то были у зятя да дочери только трое дочерей, Вера, Надежда и Любовь. Но они были уже выданы замуж, и лишь иногда приезжали в гости. Но дед был образован, и журналы почитывал, обожал всякие новинки, и был неравнодушен к оружию, особенно богато украшенному.

— Подойди, Михаил, вот и от меня подарки, — и дед, довольно улыбаясь, положил перед внуком сначала тяжёлую деревянную коробку.

— Что там? — спросил внук, не зная, что и думать.

Дед торжествующе поднял крышку. Софья Михайловна, мать, лишь вздохнула, и отвернулась… Дмитрий Иванович, отец, тоже смотрел не отрываясь от диковинки. Внутри, на фетре, лежал пистолет новой конструкции, незнакомого вида. Внимание привлекал цилиндрический выпуклый предмет, прямо за стволом новомодного оружия.

— А чего это? — удивился внук, покрасневший от радости, тут же доставший опасную игрушку.

— Пистолет, вернее, револьвер Кольта. Называется «Морской», — рассказывал Михаил Петрович.

— Лучше бы краски, да мольберт подарил, — вздохнув. высказалась Софья Михайловна.

— И штуцер купил, — упрямо закончил Русов, — новой инвенции. С каморным затвором! — и он многозначительно поднял палец вверх, — Как в гвардии, такой же майор Рамзай предложил государю Николаю Павловичу. Но, это не за столом, конечно показывать.

Правда, дед не удержался, и всё -таки похвалился подарками и юноша взял в руки редкую штуковину. Весом в одиннадцать фунтов, ствол, понятно, как у охотничьего ружья, с ложа не снимался. И не было здесь ни красного дерева, ни тебе палисандра и даже дуба. Простая русская береза шла на приклад и ложе. И антапки и ремень присутствовали- не для барской забавы был сделан. Михаил Дмитриевич уважительно погладил штуцер, и удивился зарядной камере.

— Не с дула заряжать, и молотком махать не надо, вставил заряд в камору, рычагом направил, капсюль- всё и готово! Яким! Отнеси к барину в комнату, поставь в оружейный шкаф, да закрой. Ключ мне отдашь. Садись есть, всё стынет, — обратился он уже к внуку.

Но юноша увлеченно изучал револьвер. Посмотрел инструкцию, понял, как заряжается — в барабан кладётся порох, пули и пыжи, уминается подствольным рычагом. Толковая вещь! Шесть зарядов под рукой!

— Михаил! — уже строже заметила мать, — и руки ополосни.

Сын кивнул, и помыв руки, отерев их салфеткой, сел за стол, придвинув к себе блюдо. Слуга налил в бокал вина, а жаркое само просилось в тарелку. Но Михаил вздохнул, и тихо спросил отца:

— Я же просил и Машу позвать…

— Да едут они, не волнуйся так, будут через полчаса. А сели без них- так и опаздывать не дело.

Но вот, вошёл дворецкий и громко объявил:

— Господин Терентьев Петр Федорович с женой Елизаветой Васильевной и дочерью Марией Петровной приехали.

Михаил вскочил из-за стола, и пошёл быстрым шагом в парадные сени. Плащи и накидки принял лакей Залепских, слугу и служанку Терентьевых отвели в людскую. Одеты Терентьевы были много скромнее Залепских, но очень опрятно и ухоженно, земли и богатств у этой семьи много не было.

А Залепский младший, улыбнувшись, подошёл к Петру Фёдоровичу.

— Проходите, очень рад, что вы прибыли. И вы, Елизавета Васильевна, и вы, Мария Петровна.

Дамам юноша поцеловал руки, как воспитанный человек, а Маша сама присела в книксене. Девушка тоже счастливо улыбалась.

— С днем рождения, Михаил, подарок от нас, — и Терентьев отдал сверток в красивой бумаге.

— Проходите, прошу! — предложил юноша.

Лакей открыл двери, гости шли впереди, Михаил чуть отстал, и кивнул Марии. Из- за стола встал радушный хозяин дома, Дмитрий Иванович, и сам, лично, усадил гостей за обеденный стол.

Два деда смотрели не очень одобрительно на пришедших, пока Софья не зашептала отцу на ухо. Русов вдруг заулыбался, словно увидел жареный окорок, и первый обратился к Терентьеву:

— Петр Федорович, вот, отведайте наливочки. Сам ставил…

— Отчего же? Буду рад, — согласился и гость.

***

Михаил, или, как чаще его звала Маша, Мишель, с Марией Петровной были знакомы не очень давно. Точнее, это всё произошло случайно, а не на званном балу или приёме, и недавно, два года назад. Тогда юноше было шестнадцать, он начитался выписанных книг о дебрях Америки, и просто был увлечен подвигами Длинного Карабина, Натаниеля Бумпо. Надо сказать, что дед где-то нашёл ему подобную вещь, выписал из Америки. Вправду сказать, ружьё выглядело очень странно.

И сейчас, это ружье, вместе с двуствольным штуцером, было приторочено к седлу здоровенного Грома, его скакуна. Одет охотник был соответственно, в наряд покорителя Дикого Запада из кожи и замши.

Спутником юного барина был Яким Воинов, списанный из полка в бессрочный отпуск и принятый Залепским — старшим в качестве денщика для подрастающего сына. В усадьбе жили ещё трое бывших кирасиров, Иван Ецков, Федор Григорьев да Евграф Колычев, все были при деле, лесниками. Ну и за порядком следили. Яким Воинов болел, и думали что чахотка его добивает. Но, жизнь в поместье, а не в прохладной казарме, пошла на пользу солдату, и бывший кирасир на клюкве, травах, уже через год полностью выздоровел. Так бывший гвардеец стал опекуном Михаила, единственного сына, надежды семьи.

Залепский -младший объезжал леса с неразлучным Якимом, и на границе имения, с удивлением встретил двух девушек, в простой одежде и корзинками. Нет, одна из них была в платье получше, и не в крестьянской одежде. Правда, здесь уже рядом была земля Терентьевых, и юноша знавший о межевых спорах, всё же спросил обычное:

— Вы чьих будете? — неосторожно изрек колкую фразу этот Мелеагр, и даже его пёс, Рыжий, гавкнул явно осуждающе.

Младшая вскочила с земли, покраснев, как цветок шиповника, а Михаил просто засмотрелся на эту девушку.

— Да как вы смеете? — негромким, но глубоким и приятным голосом ответила эта нимфа, — Я- Мария Петровна Терентьева, дочь владельца поместья Петра Федоровича Терентьева!

Яким покачал головой, молодой барин поспешно спешился, и как ему показалось, сделал это с некоторым изяществом.

— Михаил Дмитриевич Залепский, сын вашего соседа, Дмитрия Ивановича Залепского, к вашим услугам.

Маша, оглядев привлекательного юношу, сменила гнев на милость, дала поцеловать руку. И в этот день испытания ружья не состоялось. Михаил проводил Марию Петровну до их усадьбы, что не замедлили заметить крестьянские детишки, и двое из них понеслись в деревянный флигель господского дома. Юноша уже собрался сесть на своего богатырского коня, как вдруг его окликнул вышедший мужчина в домашнем халате, таких же брюках и бархатной шапочке с кистью.

— Добрый день, не желаете ли выпить чаю? — вежливо спросил обитатель дома, — наверное, устали?

— Добрый день, — ответил Залепский, — не откажусь. Яким! Посмотри за Громом, и привяжи Рыжего!

Юноша поднялся по деревянной лестнице крыльца с резными балясинами, с входом, украшенном деревянными колоннами. Дом был выполнен в причудливом стиле, некой смеси русского зодчества и классицизма.

Дом тоже был не слишком богато украшен изнутри, но в сенях стояли часы с маятником и прекрасное ростовое зеркало. Дверь юноше открыл старый улыбчивый слуга, на стол пожилая служанка в милом крестьянском наряде ставит поднос с чашками с горячим чаем. Теплые пироги, с румянц корочкой, с глазированного блюда наполнили непередаваемым ароматом эту залу. Михаил сразу почувствовал голод, ел он уже давно. За столом сидела женщина, вероятно, мать Маши, и сама девушка. Она поспешно встала из- за стола, следом, не торопясь, подошла и её мать. Это была видная и красивая женщина, примерно лет сорока от роду.

— Это Михаил, Михаил Дмитриевич, — представила его девушка, — Пётр Федорович, мой папа, Елизавета Васильевна, моя мама.

— Очень рад, — юноша поклонился, и поцеловал руку матери девушки.

— Очень рады вашей визитации, — говорил Терентьев, протягивая руку для пожатия, — отведайте, что бог послал.

Мария села рядом с Михаилом, накладывая ему угощение на блюдо, всё приговаривая:

— Кушайте, Мишель. Это с мясом, попробуйте. С луком и яйцами, и ягодные. Очень хороши.

— Всаднику нельзя переедать… А то даже Грому будет тяжело меня носить.

— Видел я твоего скакуна. Датская порода? — спросил хозяин поместья, — Красавец! Скоро на службу?

— Экзамены я сдал за гимназию, экстерном, Пётр Фёдорович. Через год отец напишет в полк, что бы приняли меня юнкером. Хозяйством всё равно больше мои деды занимаются, а служить дело семейное.

— Ну, кто не знает Русова Михаила Петровича. Известный в губернии человек, оборотистый и разумный, — кивнул Терентьев.

Фарфор кружек, расставленных на столе, был самый простой, столовые приборы, хоть и из серебра, были безыскусны. Но находится здесь было легко и приятно, Терентьевы выглядели приличными людьми и превосходными собеседниками. Обсуждали всё- особенно столь любимую литературу, помещики выписывали журнал «Современник», так что читали книжные новинки. В доме же у Залепских был в чести «Русский инвалид» ну и «Биржевые ведомости».

Елизавета Васильевна подливала каждый раз чай гостю с непременной улыбкой, так что юноша не мог отказываться от ещё одной чашечки.

Вскоре чаепитие закончилось, Мишель поблагодарил радушных хозяев, а Мария прилично проводила гостя, только до двери дома. Впрочем, корзинку с пирогами, как угощение, сумела дать с собой, а юноша не смог отказаться. Яким получил свою долю, а от отца и матери за пироги получил жесткое внушение за это угощение. Не по нраву Залепским были мелкопоместные и небогатые соседи.

Но, вскоре, юноша и девушка стали видеться очень часто. Леса и луга стали местами их встреч. Они оказались ровесниками, было им по шестнадцать лет. Всего для Мишеля, и уже целых для Марии.

***

Семья Залепских очень доверяла Артамону Николаеву, теперь уже медику Кавалергардского полка в отставке. Он поселился на окраине Гдова с женой. в небольшом доме, где жил на пенсию и доход практикующего врача. Именно он вылечил травами уже умирающих Михаила Петровича и Ивана Ивановича. Чахотка не боялась ни медицины, ни медиков, но Артамон её отогнал. Теперь доктор часто сидел с стариками, раскладывая столь любимые ими пасьянсы. Да и сам был уже совсем немолод- пятьдесят девять лет. Правда, известный в полку как почти колдун, перепугал в доме всех до смерти, вернее, только Русова Михаила Петровича.

Любил старый Русов пасьянсы, и обожал гадание, ещё в ту пору, когда в первый раз приехал Артамон в имение в Гдове. Тогда была жива супруга Михаила Петровича, добрейшая Ираида Львовна. Лекарь, увидев женщину, побледнел, и не медля побежал к хозяину усадьбы. Слуги не поверили глазам, увидев такое, как господин лекарь бежит вприпрыжку по коридорам и лестницам. Он без доклада влетел в кабинет, и объявил хозяину:

— Жена ваша умирает, есть у вас всего три месяца. Если дадите возможность, смогу супругу вашу спасти.

— Хватит вам, господин Николаев. Говорил Дмитрий, что вы кудесник, и от смерти его спасли, такую рану излечили,. Да здорова моя Ираида Львовна. Всё с ней хорошо. Нет, понимаю, на войне вы излечили многих, и в лекарской науки сведущи. Но нет, не может быть! — и принялся опять раскладывать карты.

— Так вы картам, больше чем мне верите?

— Карты не лгут…

— Я раскину колоду на Ираиду Львовну?

— Что? — вскинулся Русов.

— Как карты скажут, так тому и быть?

— Ладно, — после минутного раздумья ответил Михаил Петрович.

Лекарь засучил рукава, распечатал колоду, и начал выкладывать карты. В глазах Русова потемнело, и он их закрыл, и опять пробормотал:

— Не может быть… — и откинулся на спинку кресла, и смешал. раскинутые карты на столе.

— Я поехал, не могу больше ждать, — громко сказал Николаеве, — лечить надо немедленно…

— Я не верю…

— Как знаете, — ответил Николаев поднялся и пошёл к выходу.

Он быстро покинул поместье, не оглядываясь. Вот, на тропинке уже был виден силуэт высокого врача с тростью в руке, подобного черному вестнику. Артамон сел в повозку, его старый слуга хлопнул вожжами, и легкая двуколка врача покатила по грунтовой дороге, мимо леса к окраине Гдова.

Всё вышло, как и предупреждал Артамон Ильич, старый Русов кинулся к лекарю, но тот мог лишь теперь облегчить страдания несчастной.

Именно после смерти Ираиды Львовны, по его просьбе, к Русову и приехала жена с мужем и сыном, а затем и Иван Иванович Залепский. В большом поместье одному старику было слишком одиноко. Правда, часто приезжал Артамон Ильич, проверяя ход лечения. И Иван Иванович, надо сказать, так же вовремя явился, так что доктор Николаев подтвердил свою славу, и подлечил обоих стариков. У Залепского старшего пошаливало сердце, так что даже синели губы. Но, сложнейшие сборы трав, в которые не верили столичные медики, спасли пожилого помещика от верной смерти. Коммерцией теперь больше занимался Дмитрий Иванович, хотя и Русов всегда входил в дела, помогая зятю.

Теперь троица часто засиживалась за картами, выкладывая пасьянсы, и подобно многим пожилым людям, приятели увлеклись и гаданием. Нет, это было не женское бормотание со свечками перед зеркалами, а мужское, настоящее, на картах.

Тот вечер был они запомнили навсегда… Они засиделись, а была зима, солнце спряталось быстро. Потемнело, вдобавок над землей повисли чёрные тучи. Артамон Григорьевич засобирался домой.

— Поеду я, жена волноваться будет, — сказал он, собираясь раскланяться.

— Тимошку пошлём. Здесь переночуете, Артамон Григорьевич, — распоряжался Русов, и тут же позвонил в колокольчик.

В комнату быстро вошёл Тимофей, мужчина средних лет, с окладистой бородой, в русском кафтане, шароварах и хромовых сапогах.

— Тимофей! Дом доктора Николаева знаешь?

— Как не знать…

— Скажешь его жене, что Артамон Григорьевич остался на ночь у Залепских, завтра поутру будет, понял ли?

Тимофей поклонился и вышел, а Русов повернулся к Артамону Николаеву..

— Вот видишь, всё в порядке. Чего тебе в такую-то непогоду ехать? Давай, ещё пара пасьянсов, да чаи погоняем, пироги мои, знаю ты любишь.

— Чай у вас знатный, Михаил Петрович, пироги ещё лучше, — согласился лекарь, — на кого же гадать будем?

— Думаю, надо на внука, Мишеньку…

Иван Иванович нахмурил брови, посмотрел на одного и другого. За окном страшно завыли дворовые псы, видно увидев или почуяв нечто, невидимое людям. Показалось, что в комнате моргнули свечи, хлопнули от ветра тяжёлые занавеси, и тут, непонятно от чего, форточка окна оглушительно стукнулась об раму, едва не разбившись, да так, что все вздрогнули.

— Тимка… — разозлился Михаил Петрович, — я ему задам… Не проследил за окном… Иль опять замки сломались? Ветер сильный… А вы чего? — улыбнулся старик, впрочем, как то кривовато, — Неужто испугались?

Иван Иванович сидел с белым, как снег, лицом, Артамон Ильич сжал губы в нитку. Русов же, не теряя самообладания, поднялся с кресла, быстрыми шагами дошёл до окна, закрыл форточку и поправил занавеси. Взял ещё один шандал с тремя свечами, зажег, и поставил на стол.

— Так виднее будет… Всё же раскинь карты, Артамон Григорьевич… Прошу тебя!

— Как скажешь… Начнем, — вдруг посерьезнел гость, принимая неизбежное.

Он открыл новую колоду, срывая обертку, и начал быстро выкладывать на стол карты, щелкая листами, один за одним, не останавливаясь ни на секунду. Наконец, дело было сделано. Все трое не отрывали взгляд… Русов побледнел, как и Залепский старший… Николаев опустил глаза в пол, и теребил запонки на рубашке, и тихо сказал:

— Говорил ведь…

— Правду о тебе говорят, колдун… Ничего, Артамон, шалишь! Есть время, успеем! Не останемся мы без правнуков, Иван Иванович!

***

Званый обед продолжался, Русов с удовольствием общался с Терентьевым, Софья Михайловна весело обсуждала хозяйство с Елизаветой Васильевной, Иван Иванович вышел из-за стола, сел в кресло и закурил любимую трубочку.

— Вы, дорогой сосед, можете войти в общество. Ваши пустоши у вас и останутся, засеем их льном, и заработаете неплохо даже в первый год. Купцы, скупщики льна у меня знакомые есть. Через год -два построим чесальни да прядильни, в гору пойдём. Есть же у тебя в поместье парочка ручьёв быстрых да речушек, водяные двигатели поставим.

— Мастера нужны для таких мудрёных вещей! А паровой не хотите двигатель? — с другим выражением лица спросил Терентьев Русова.

— По миру пойдем мы с вами с этой штуковиной. Цена какая, — и он выразительно изобразил жестом рук, — да чинить как, если что? Нет, рано ещё. Может, годков через десять и можно купить и паровой, а сейчас- никак. А с водяными двигателями да мельницами мы управимся. Так Артамон Ильич с Вологды, есть у него знакомые да верные люди, сведущие в этом деле.

— Дело хорошее, — ответил, подумав немного, Терентьев, — Доверяю вам, пусть стряпчий готовит бумаги, Михаил Петрович.

— Вот, видите, хорошо, что молодые нас свели, Пётр Федорович!

— Да уж… Так скоро дочке жениха искать надо… — начал гость.

— Оно конечно, барышня скоро на выданье, — поддержал Русов, — да, вот они же с внуком моим, знакомы давно…

— Так ровесники они. Михаил Дмитриевич в службу пойдёт, пока суть да дело, женится будет лет в двадцать пять, а может, и позже.

Терентьев глянул на сразу потемневшее лицо хваткого соседа, и удивился, впрочем, не подал вида.

— А Машеньке то как? — продолжил он, — Совсем из возраста выйдет…

— Да а чего тянуть? — начал речь Русов, — Не будет в полку в истории встревать, остепениться. Так, я понимаю вы не против, Пётр Фёдорович? Надо бы нам это дело сладить, а то через год Михаилу в полк явиться надо, юнкером.

— Так, — притворно грустно вздохнул Терентьев, — надо и у Марии Петровны спросить…

— Оно конечно, — кивнул Михаил Петрович, глянув на счастливо говоривших друг с другом Мишеля и Машу, — думаю, что противится отцовской воле она не станет. Но по крайней мере, слишком сильно.

— Но дело одно, серьёзное, Михаил Петрович… Помощи прошу. Сосед у нас озорует, — посерьезнел помещик Терентьев.

Помещик -разбойник

На окраине леса, в густых кустах подрагивали ветви. Птицы, с сомнением оглядывали пушистую зелень, разевали клювы, да иногда распускали крылья, готовясь взлететь. Подозревали видать, что среди веток кто-то есть, да прячется.

С утра, пораньше Мишель вышел во двор, потягиваясь, и протирая глаза. Было ещё рано, над кухней еще не дымилась труба, значит, кухарка Ефросинья ещё не растапливала плиту. Усадьба ещё спала, в сладкой рассветной дрёме. Он мтоял на углу, рядом с конюшней, и увидел, как Иван Ецков, Федор Григорьев да Евграф Колычев, выводят коней из конюшни. И сними был парнишка — пастушок, Максимка. Вроде бы ничего такого, но у каждого а спиной было по ружью, и пистолеты уложены в кобуры у седел. Да и старые сабли у каждого на поясе. С саблей на волка пошли?

Мишель быстро побежал одеться, но на шум пришёл Яким. Юноша успел взять двуствольное ружье и пистолеты, подарок деда.

— Куда собрались, барин? — спросил денщик.

— Так я на прогулку.

— С вами я…

— Да я что, мал возрастом, Яким?

— Нет, барин, но не дело одному…

Так что выехали вдвоём, и Мишель видел на дороге троих бывших кирасиров, ехавших рысью в сторону поместья Терентьевых

— Чего они туда едут? — спросил юноша, подумав о плохом.

— Терентьев попросил деда Русова пособить против соседа. Лес у него воруют.

— Мы с ними. Яким, — строгим голосом сказал юный Залепский и погнал коня.

Но подумав, решил не торопиться, и держаться на расстоянии, что бы отцу не нажаловались. Юношей овладел охотничий азарт. Скоро начался лес, отпускники спешились, и коней повел Максимка. Трое шли осторожно, осмотрели поляну с пеньками от спиленных деревьев, и спрятались в кустах. Яким неподалёку остался с конями, а Мишель нашёл себе укрытие среди старых деревьев.

Ждать пришлось недолго… На поляну подъехало с десяток телег, и на них было с пятнадцать мужиков. У двоих были ружья в руках, они сели на пеньки, и просто говорили о чём-то и смеялись. Были они с пилами и топорами, и резво приступили к работе.

— Ну, сейчас посмеемся…

Но его опередили дедовы лесники, Иван Ецков и Фёдор Григорьев, с ружьями направленными на мужиков с оружием, вышли из кустов и бегом оказались совсем рядом.

— На землю клади, и не балуй, — громко приказал Иван.

Мужик попытался взвести курок, но Ецков выстрелил в воздух, тут же достав пистолет. Другой тут же бросил ружьё в траву, первый всё раздумывал.

— Пулю в живот хочешь? — мрачно спросил недотёпу Григорьев, — сразу не умрёшь, помучаешься…

Мишель тоже подбежал, и стал чуть сбоку, ухватив под уздцы лошадь телеги, хозяин которой попытался бежать с поля боя. Юноша достал свой заряженный кольт.

— Вяжите себе руки, мужики… — распорядился он, — в усадьбу Терентьевых поедем.

— Да ты что, барин… Наш барин. Аполлон Захарченко, вашему задаст, — сказал один из крестьян, бросивших ружьё.

— Это точно, — подтвердил другой, — капитан- исправник, Прохор Кузьмич, у него каждый день чаи гоняет.

— Посмотрим… — изрёк молодой барин.

Скоро люди Терентьевых наблюдали смешную картину- возчики, привязанные к телегам, несколько связанных крестьян в телегах, впереди этого каравана барин, да слуга, вроде бы соседские. За телегами ехали еще тое всадников, с ружьями за спиной и при саблях, а с ними мальчишка на коне. Ребятня восторженно бежала вслед скрипящим колесам, громко улюлюкая.

Дворовый человек проворно открыл ворота, и кавалькада оказалась в усадьбе. Встречал лично барин Терентьев Пётр Федорович, Одетый в домашний колпак, шёлковый халат и непременные турецкие туфли.

— Пойманных мужиков- в батоги, скарб- в усадебную кладовую, — приговорил он.

— Ой, барин, — заговорил один из тех, кто был с оружием, — пожалеть бы не пришлось… Аполлон Сократович обиды не стерпит..

Пётр Фёдорович недобро усмехнулся, и подошёл поближе к бойкому авантюристу.

— А этому — кнута. Десять ударов.

Крепостные Терентьева отогнали телеги, поставили лошадей в конюшни, и принялись уныло пороть пойманных. Били несильно, так, ради порядка. Но говорливого охаживал кузнец Силантий под присмотром самого Терентьева.

Мишель тем временем зашёл в усадьбу, где Елизавета Васильевна кормила дорогого гостя завтраком. Рядом с юношей сидела и радостная Марья Петровна.

— Спасибо, помогли с мужичьём соседа нашего справится, — приговаривала хозяйка дома, — добрый молодец, витязь.

— Это больше отцовы лесничьи работу сделали, Елизавета Васильевна.

— И батюшке твоему спасибо сердечное. Да ты ешь, пироги хорошие, а то остынут.

Мишель сильно проголодался, но больше смотрел на розовые щёчки Маши, чем на румяные пирожки.

***

После обеда выгнали поротых воров из усадьбы, а к вечеру заявился сам Аполлон Сократович Захарченко собственной персоной. Дворецкий, а вернее, просто старый слуга, Терентьевых доложил, и в скромную гостиную дома, вошёл, нет, ворвался этот дворянин.

Господин Захарченко был роста выше среднего, телосложения плотного, наряжен был в гусарских мундир Лейхтенбергского полка, и судя по мундиру, дослужился до штаб-ротмистра. Лицо было круглое, украшенное усами. Но сказать, что судя по внешности, это порочный человек- было невозможно, наоборот, скорее его вид вызывал симпатию.

— Пётр Федорович, дорогой сосед! — начал он и громко засмеялся, будто от радости, — хорошо, что ты моих крестьян поучил. Так им, нечего чужой лес воровать. Но телеги верни, верни… Не по-соседски это.

— Аполлон Сократович, — твердо ответил хозяин, — пусть уплатят за уворованное, да за обиду- отдам телеги.

— Так ведь люди божьи, надо их простить, как господь велит, Пётр Фёдорович?

— Так на ярмарке везде за свой товар денег требуют, а не за так отдают.

— Осерчают людишки-то, что случится, не дай бог, — тихим голосом, но с зазеленевшим от злости лицом добавил Захарченко. — могут ваше имение спалить.

— На всё божья воля, — тоже со злобой в голосе ответил Терентьев, — по их грехам им и воздастся.

— Такое дело, — и Аполлон Ҫократович широко улыбнулся, — овдовел я, жениться хочу. Если посватаюсь я к дочери вашей, Марье Петровне?

— Не знаю, что и ответить, — не нашёлся опешивший Пётр Фёдорович, — надо и Машеньку спросить.

— Подумайте о мои предложениях. Ну ладно, поеду я, а то дела, хозяйство без присмотра надолго нельзя оставить.

Терентьев не пошёл провожать гостя, да и Елизавета Васильевна помещику Захарченко даже воды не принесла.

***

Мишель сидел в углу, и только слушал разговор, не вмешивался. Не хозяин здесь, а гость. Юноша ее сдерживался, услышав слова о сватовстве этого разбойника. Но как только Захарченко вышел, юноша порывисто встал, и подошёл к сидевшему в кресле Терентьеву.

— Исправнику надо доложить, пусть накажет злодеев.

— Не будет он этакой безделицей заниматься. Я уж обращался, да без толку. Наш исправник вместе с Захарченко охотится, да Аполлон регулярно ему в карты проигрывает. И не я один жаловался — у всех ворует, у Тартищевых стало овец увел. Ну, твоего отца боится- очень богат, да друзья влиятельные, товарищи по полку.

— Если так, мы сторожить станем. Человек, он судя по повадкам, задиристый, поквитаться захочет. Тут мы его и схватим.

— Дело не на один день, Михаил Дмитриевич. Враз и не решиться такое.

И точно, сидели под кустами, Мишель и лесничии отца, вчетвером каждую ночь уже с неделю на удобной тропке лесов Терентьевых, но вот…

Мишель уже засыпал, и еле услышал шорох кустов, и тихий разговор:

— С двух сторон подождём, да усадьбу запалим, кто будет бежать- тех ножами. Добро всё вам достанется, а мне девку, Марью.

— Пропадёшь ты с ней, барин. А как расскажет кому? Не сносить головы тогда.

— Не трусь, Леонтий. Грабеж куражу требует. Всё сладим, да другие соседи шёлковые будут, все бояться меня станут.

— Пойдём, дело решенное… — ответил другой разбойник.

Мишель схватился за пистолет, но Иван Ецков поднёс палец к своему рту, призывая к молчанию, и зашептал:

— На поляне враз всех кончим. Истребим разбойников! Исправник освободит, а нас и накажет.

— Лучше не сделаем…

Федор Григорьев и Евграф Колычев, взяв ружья, отошли влево, а справа встали Залепский и Иван Ецков. Не предупреждали, а сразу стали стрелять. Мишель стрелял сначала из одного Кольта, затем из другого. На земле осталось лежать восемь тел. Олин пытался уползти в кусты, оставляя кровавый след на траве, почти чёрный ночью. Но Евграф острием сабли пропорол раненому горло. Молодой человек убрал один револьвер, и достал другой. Смотрел, как завороженный, на лежащее мёртвое тело Захарченко, в которое выпустил четыре пули.

— Сейчас барин, мы их всех в болоте утопим, — заговорил молчавший до поры Фёдор Григорьев, — оружие и деньги заберём.

— Делайте, только быстрее, — сказал Мишель, присаживаясь на упавшее дерево.

Смотрел на свои руки, кажущиеся теперь липкими, словно были в крови. Он повернул ладони вверх и вниз, сжимал кисти в кулаки, и не мог успокоится. Хорошо хоть, не тряслись, и колени не подгибались.

Женитьба Михаила

Михаил был всегда желанным гостем у Терентьевых, правда, даже Пётр Федорович не спрашивал про дело с соседским помещиком, и куда тот пропал. Юноша всё отнекивался, отворачивался и не говорил.

— Да ну его в болото, — заявил, смеясь, Терентьев.

Залепского прямо передёрнуло от таких слов, вспоминая как бывшие солдаты топили раздетые догола трупы в болоте, а те не желали тонуть. Рядом горел костерок, отпугивающий комаров, на котором догорала одежда разбойников. Перемазались болотной жижей тогда все они, просто с ног до головы…

Так, сменив гнев на милость, Русов просватал внуку невесту. Юноша же пока не знал ничего о этом, и изучал фотографическую камеру. Описание было на английском, но язык он знал, и уже стал таскать эту коробку на треноге, и сделал фото всех домашних, притом их портреты заняли место в зале усадьбы. Хотя, конечно, портреты были невелики по размеру- несколько дюймов, но были обработаны юношей по новейшей системе. Сейчас же Михаил приготовил аппарат, чтобы сделать портрет Марии Петровны.

— У тебя такая новая вещь? Я о ней только в журнале читала.

— Дед выписал. Что бы я меньше по лесам ходил. Тебе сейчас надо будет замереть почти на минуту. Что бы снимок получился.

Маша кивнула, впрочем, не слишком скрывая удовольствие. Никого из её знакомых не снимали на фотопластинку. Снимок был готов, и Залепский засобирался к себе.

— Надо домой, — оправдывался он, и быстро сел в двуколку, сложив туда же вещи, погоняя коня, направился в своё имение.

Повозка проскочила в ворота, Яким взял лошадь под уздцы, а юноша, с большим чемоданом поднялся на лестнице, где его ждали родные и близкие. Вперёд вышла маменька, отчего то вытирая слёзы.

— Что случилось? — немного опешил Михаил.

— Подумали мы, сыночек, женить тебя,,, Чего уж? Молодому надо в счастье жить, а не старости дожидаться.

— Так на службу мне, пока я до чинов дойду… Что бы жалованье хорошее. Да и молод я ещё…

— Служба она дохода особого и в генералах не даёт, если не воровать, конечно, — рассудительно говорил отец, — сам знаю, служил. Мы что, обеднеем? Доход у нас достойный, управимся.

— Да не хочу я, — не знал, что и думать юноша, -не готов, право слово.

— Не абы на ком, — встрял дед Русов, — она и умница, и красавица. Лучшая невеста губернии нашей, по красоте, конечно.

— Да я другую люблю, — покраснев, ответил Михаил, — Марию Петровну Терентьеву, дочь соседа нашего. Она меня обещала ждать, пока в ротмистры выйду.

— Так её и просватали, — улыбнулась мать, — так оно лучше для тебя будет.

— Маменька, — прошептал сын, поцеловав женщину в щеку.

Так что уже через месяц была сыграна свадьба. Гости удивлялись, как это Залепские решили породниться с Терентьевыми, и единственный сын Дмитрия Ивановича столь рано женился. Но, спрашивать никто не желал, чтобы не поссориться с вспыльчивыми хозяевами.

Вскоре Мария Петровна была уже в положении, обрадовав больше семью мужа, чем его самого, готовившегося сдавать экзамен на юнкера в полку.

Кавалергардский полк

Михаил Дмитриевич, предъявив документы, и письмо от командира полка полковника Безобразова, дежурному офицеру, спешившись, шёл по краю плаца, к центральному входу в казарму полка. Здесь, в пешем порядке, в полном обмундировании, высоченные солдаты в блестящих бронзовых кирасах и таких же шлемах, отрабатывали перестроения поэскадронно. Вахмистр следил за порядком в рядах.

— И, раз! — кричал он.

Пронзительно свистели флейты, барабаны отбивали ритм. И солдаты тянули ногу, отрабатывая парадный шаг. Маршировали кавалергарды просто превосходно. Мишель ещё раз повернулся на статуи Марса и Беллоны, мысленно прося у них покровительства на новом месте. Коней вёл Яким, вернувшийся в родной полк теперь денщиком молодого барина. Ну а дворовые в бричке у ворот ожидали с вещами. Сразу два чемодана, три ружья и фотоаппарат нести Яким не смог.

У входа стоял часовой, который вызвал унтера. Высоченный фрунтовик, выше немаленького Залепского на целую голову, глянул на документы, и сказал:

— Идёмте за мной.

У канцелярии его встретил дежурный офицер, которому унтер лихо козырнул, и покинул провожатого.

— Позвольте представиться. Поручик Томин Григорий Ильич.

— Залепский Михаил Дмитриевич, должен представиться к командиру полка и экзаменоваться на юнкера.

— Пройдёмте, командир седьмого учебного эскадрона как раз здесь. Он же и старший над юнкерами полка.

Поручик Томин проводил юношу к столу, за которым сидел полковник, внушительный и подтянутый офицер.

— Залепский Михаил Дмитриевич, — назвался юноша, и протянул документы об аттестациях офицеру, и отцовское письмо.

— Полковник Александр Александрович Есипов, командир седьмого эскадрона, — назвался хозяин кабинета.

Полковник долго изучал аттестации, но без особого интереса, но сразу оживился, увидев письмо отставного ротмистра.

— Сын Дмитрия Ивановича?

— Точно так, единственный.

— Сразу бы так и сказали, чего мне эти бумаги? Хорошо, приехали не мешкая, только две вакансии юнкеров и оставались. Вы же знаете, что после экзаменов не всякий юнкер становится корнетом полка? — и он глянул строго на Мишеля, — Насчёт средств не спрашиваю, наслышан о вашей семье. Служба у нас не простая, и обходится недешёво.

— Конечно. Надеюсь быть в числе лучших, и остаться в полку.

— Буду рад и полагаюсь на ваше старание. Вахмистр вас проводит, располагайтесь, — сказал штаб -офицер, и опять уткнулся в циркуляры.

Около входа стоял представительный унтер-офицер, с нашивками за двадцать пять лет службы, в прекрасно подогнанной форме и кавалергардской фуражной шапке без козырька. Белый однобортный колет, а не серый китель для работы был на нём, а приборные белые пуговицы просто сияли.

— Вахмистр седьмого эскадрона Горшков Гаврила Прохорович, — представился служака, — пойдёмте, покажу вам вашу комнату.

Мишель просто кивнул, и пошёл вслед провожатому. Здание квартир обер-офицеров полка, было немногим меньше казармы для солдат. Вахмистр прошел к комнатам, назначенным для юнкеров.

— Вот здесь и будете квартировать. Две комнаты- одна для вас с юнкером Репниным, другая для ваших денщиков. Готовить пищу в комнате запрещено, самовар дежурный ставит каждый час, спиртовка для кофе у вас есть. Расписание для занятий юнкеров вывешивается внизу.

И, вахмистр покинул помещение, а Залепский зашёл в большую комнату с двумя кроватями, столом, двумя стульями и двумя шкафами. На подоконнике стояла спиртовка. Обстановка была довольно простая, но живописная- на кровати, застеленной солдатским суконным одеялом, возлежал юноша, одетый по- домашнему, и читал небольшую книжицу. Бархатный колпак с кистью, одного цвета с ним куртка, бархатные темные штаны, понятно, босой. Рядом с кроватью стояли замшевые мягкие турецкие туфли.

— Позволю отрекомендоваться- Юнкер Михаил Дмитриевич Залепский.

Лежавший улыбнулся приятной полуулыбкой, одел туфли и встал.

— Согласитесь, не мог же я представиться без туфель, — улыбнулся он ещё раз и встал, — Никита Георгиевич Репнин, юнкер. Вы вовремя. Через три дня начнутся занятия, вы успеете пошить мундиры?

— Да в поместье всё пошили, — улыбнулся Михаил, — Яким, занеси чемоданы и развесь форму.

Денщик проворно разложил вещи барина, и поставил в углу чемодан с фотоаппаратом, штуцер Рамзая и охотничий штуцер. Коробку уже с двумя револьверами поставил на комод.

— Спасибо, — поблагодарил Залепский.

Никита теперь был сам заинтригован до смерти, волнение выдавал лишь кисточка бархатного колпака, свисавшая теперь на лоб хозяина. Будущий офицер старался сдерживаться, не показывал вида, что ему настолько интересно..

— Был бы рад, если бы мы перешли на «ты», — обратился Михаил новому знакомому, — дома меня зовут обыкновенно Мишель.

— Отлично, — сказал Никита, — так проще. Меня зовут Никита, так и называй. Ты смотрю, заядлый стрелок- два отличных штуцера. А это… — и он показал на коробку, — револьверы? Я тоже свой привёз. Да, кстати, моего денщика Прохором зовут.

— Моего Якимом, он из бывших солдат, — похвастался Залепский.

Тут Репнин наконец встал, и положил свой револьвер. Модель похожая, тоже Кольт, как увидел сразу Мишель.

— Ну и как тебе?

— Для точной стрельбы лучше, конечно, дуэльные бельгийские. Обработка ствола получше. Но эти, да. Если на войну пойдём.

— Ты думаешь, будет война, Никита?

— Наполеон стал императором Франции, как дядя. Захочет, ясное дело, блеснуть. Где? — и он картинно развёл руки, — вероятнее всего там, где Первый надорвался. То есть пойдёт на матушку Россию. Куда? Может, на Санкт- Петербург попробует, ну или на Крым. Камчатка, согласись, не солидно как-то. Ну, если у наших дипломатов хватит ума соблазнить этого Наполеона Константинополем, значит, не будем воевать. Ладно. А там что?

— Фотоаппарат…

— Да ты брат, и меня обошёл! С моими рысаками! Теперь все фрейлины наши!

— Да я, знаешь, Никита…

— Чего?

— Женат я.

— Да ты что? Ну и ладно, жена- не ворота, постоит, подождёт. Где она у тебя? Надеюсь, не в Санкт- Петербурге?

— В поместье, в Гдове.

— Ничего, не печалься. Скоро обед, — сказал он, глянув на брегет.

Мишель, не желая сплоховать, достал и свои часы, глянул на время. Юноша переоделся за ширмой, надев военный сюртук, приличный для дома.

Они пошли в столовую. Никита уже был в форме, да и Мишель теперь в мундире. Они шли в офицерскую столовую, где отдельно стоял стол для юнкеров полка. Всего юнкеров было десять человек, а остаться корнетами в полку должны были лишь шестеро.

Новые друзья

Не совсем привычно после вольной усадьбы житье в каменном громадном четырехэтажном доме. Освещалось всё фонарями летучая мышь, юнкерам воспрещалось лишний раз жечь свечи, все боялись пожаров. Ну и находится в Санкт -Петербурге после лесов Псковщины было немного тяжело. Здание было всё же сырое и стылое, хотя истопники старались вовсю.

В бани ходили городские. Раз в неделю, словно по расписанию, денщики несли за барами смены белья. В предбаннике Мишель разделся, и увидел, какими глазами смотрят на него друзья.

— Это где тебя так? — прямо выдохнул Никита.

— Порвали… тигр? -с видом знатока спросил Алексей Токмаков.

— Просто медведь, — ответил Мишель, заработав почтительные кивки товарищей.

Но и скучать в полку не приходилось. С утра их повели в манеж, но что сложнее, выездка была с полковыми конями, а не личными. Берейтор полка выстроил в ряд своих подопечных, и они пошли привычным аллюром для кирасиров, на рысях. По команде останавливались на шаг, не вываливаясь из строя. Все здесь были умелыми лошадниками, но особо выделялся Голицын, так же хорош был и фон Розен. Токмаков Алексей тоже неплохо держался в седле, да и Николай Лесков и Григорий Лопарёв и приятель Мишеля Никита Репнин. Носов и Круглов, Бухвостов, все были хорошими всадниками.

Берейтор учил не просто управлять конём, но держать строй. перестраиваться, и не вываливаться из рядов при перестроениях.

Мишелю прикрепили семилетнего жеребца, гнедой, полковой масти полка. Кличка коня была Порох, и вполне ему подходила. Был он живой, хорошо откликался на приказы, быстрый и резкий.

После занятий они заехали в конюшни, где Залепский спешился, отвел Пороха в его загон, и пошёл навестить своего Грома. Он погладил коня, покормил его сухариками, глянул на конюха, Илью. Нестроевой был старательным, и лошади были в порядке, вычищены, спали на свежем сене. Мишель достал целковый, и отдал служителю.

— За труды тебе, присматривай как надо

— Службу знаем, — ответил Илья. — не сомневайтесь

Юнкера вникали в службу, и в очередь Залепский пошёл помогать дежурному по полку. С утра Мишель проверил, как Яким подготовил колет, ботфорты, краги. Юнкер посмотрелся в зеркало, глянул на свои забавные пока еле растущие бакенбарды и жиденькие светлые усы. Прохор тоже занимался мундиром своего барина.

— Все отлично. Мундир в порядке, — поддержал Никита, — скоро развод, поручик Шульга ждать не любит.

— Пойду…

В первый раз Залепский волновался конечно. Но вот вышел и поручик, кивнувший ему по пути. Мишель пошёл вслед Григорию Семеновичу Шульге. Вот они и на площади, рядом с гауптвахтой, где и стояла знаменитая денежная повозка. У нее стоял вчерашний дежурный по полку штабс-ротмистр Тульев Василий Иванович. Офицеры отдали честь друг другу, юнкер замер по стойке смирно, ожидая завершения ритуала.

Поручик проверил печати на повозке, ему же доложил унтер-офицер, старший караула, и принялись рапортовать дежурные по эскадронам. Залепский всё запоминал, представляя, как и он сам станет нести службу.

Григорий Семенович пошёл к казарме, Залепский шёл следом, гремя каблуками по камням плаца. Дежурный полка обошёл расположения всех эскадронов, принимая рапорты от дежурных. Дневальные хорошо несли службу, везде было чисто и опрятно. Шульга подошёл к солдатам, и поздоровался.

— Здравствуйте, братцы! — сказал он негромко.

— Доброе утро, ваше благородие! — слитно ответили солдаты.

Рядовые выглядели весьма строго. Рабочий китель и рейтузы, низкие сапоги, фуражные шапки составляли наряд кавалергардов.

— Запоминайте, юнкер. В полку не принято повышать голос на солдат, а уж тем более их бить. Даже рядовых лично отбирает сам государь, Вы поймёте со временем.

Мишель старался всё запоминать, наставления офицеров, законы полка.

***

Юнкеров самих обучали, как молодых солдат. Только наставляли их не вахмистры, а исключительно офицеры седьмого эскадрона. Сейчас они шли в манеж, заниматься фехтованием и стрельбой. Вёл юнкеров на занятия штабс — ротмистр Савельев Кирилл Михайлович. Замыкал колонну младший унтер-офицер Терещенко, с двумя ружьями за спиной.

Манеж покинул второй эскадрон полка, закончивший выездку. Грунт Манежа, смесь опилок и песка, хранил отпечатки копыт и подков тяжёлых кирасирских коней.

Штабс -ротмистр расставил юношей в шахматном порядке, так что бы его видел каждый юнкер. Офицер обнажил свой палаш, и скомандовал:

— Обнажить клинки! Повторять за мной! Левую щеку прикрой! Влево коли, вправо руби!

Юнкеры следовали приказам Савельева, тренируя выпады, удары и защиту главным оружием кирасиров. Несмотря на холод, середину осени, все раскраснелись, юнкерам стало жарко.

Они тренировали кисть, удерживая клинок перед собой в вытянутой руке. Так, они фехтовали, пока штабс-ротмистр не приказал остановиться. Но вот, унтер принёс стол, на который он положил два ружья.

— Ну что, юнкера. Это капсюльные ружья, не штуцера, заряжать их удобнее. Запоминайте команды к заряжанию. Теперь ружье готово к выстрелу. Терещенко, повесь мишени. Ну. кто у нас лучший стрелок? Наслышан я о Залепском, как знатном охотнике. Стреляем мы с тобой.

Мишель вышел, взял ружье, и встал рядом с поручиком.

— Целься! — приказал офицер.

Юноша взялся левой рукой за цевьё, и по привычке проверил капсюль.

— Ваше благородие! Капсюль!

— Молодец, юнкер, — проговорил Кирилл Михайлович, — всё проверяешь, дельный офицер из тебя выйдет. Терещенко, капсюли!

Унтер принес ударно — воспламенительные устройства каждому, и вот, грянули выстрелы, и сизый дым заполнил помещение. Савельев, поставив ружьё у стола, пошёл к мишени. Мишель так в волнении и держал ружьё у ноги.

Поручик осмотрел результаты стрельбы, и вернулся, уже с довольной улыбкой.

— Выше всяких похвал, Залепский. Не зря хвалили твоё мастерство, что ты стрелок и охотник знатный. Так и в командиры фланкеров выйдешь.

Мишель довольно улыбался, но как -то не очень долго. Савельев нашёл дело по таланту. Назначил его помогать обучать юнкеров цельной стрельбе, а затем и стрельбе из пистолетов.

Но больше всего, понятно, обучали верховой езде, и сегодня юнкеров ждал и конкур. Лошади были, безусловно, казённые.

— Кирилл Михайлович, а отчего на своих конях нельзя выезжать? — спросил поручика неугомонный Никита, — так легче было бы.

— Здесь, юнкер, важно что бы ты смог с любой лошадью обращаться. В бою всякое бывает. Спроси у Залепского, ему отец о компании 1812 года, небось всякого нарассказывал. Или у Голицына и фон Розена.

— Мишель, и что отец говорил? Самое что запомнилось?

Юнкер припоминал отцовские рассказы, потер лоб над козырьком медной каски.

— Бои под Полоцком. Первый бой, где его ранили, осенннй штурм города осенью ополченцами…

— Так что, мужичьё город отбило у французов? — встрял Розен.

— Пехотные полки с егерями днём не управились с французской армией. Взяли Полоцк ополченцы, ночным штурмом. Сен- Сир еле смог бежать. Да в Германии у Блюхера половина армии была из ландштурма, — добавил Мишель, — Лейпциг… Там англичане первый раз ракеты применили… Кульм, и Фер — Шампенуаз, конечно.

— А кираса точно от пуль помогает? — опять спросил Репнин.

— На сто шагов держит точно, — заверил Залепский, — под Фер — Шампенуазом только одного офицера убило, а какой был бой!

— Ну что, поговорили, пора приступать, — заметил Савельев.

Конкур, всё это новомодные английские штучки. Дело было непростое, и каждый успел не раз и не два в песке повалятся, так что хорошо проходить эти заезды все научились лишь к лету, когда полк ушёл на Летние квартиры, в Петергоф.

Но юнкера продолжали занятия, снова садились в сёдла, и повторяли уроки управления конем. Одно дело, все же, по полям своих поместий вольно ездить, другое — в рядах двигаться, или через препятствия научится прыгать.

***

После непростого дня Мишель приохотился немного почитать на ночь. Светильник с зеленым абажуром, книга, в изящном переплёте, успокаивающий шелест страниц. Но — в свободное время, когда не надо было зубрить наизусть «Наставления…» или «Полевые учения конницы».

Никита же снаряжался свершать подвиги. Его наряд был небросок, но в самом деле, не мог же он идти ночью в кавалергардском колете? На вылазку шёл он не один, с ним обирались идти Николай Лесков и Григорий Лопарёв. Им надо было на Гороховую, посетить трактир, где и вправду преотлично кормили. Никита хотел затащить друзей в Большой театр, к актрисам, но все решили, что это точно слишком. Денщик же, Прохор, оставался здесь тоже.

— Мишель, мы пошли, — тихо сказал Репнин.

— Постараюсь прикрыть, — честно пообещал Залепский, — если дежурный проверит, все ли на месте.

В этот раз очередь Залепского и Голицына была оставаться в расположении. Подобного рода вещи совершали и обер-офицеры полка. В том числе были и непременные походы к актрисам Александринского театра. В этих поступках также был определенный шик гвардейских офицеров, особенно Большой четвёрки- Преображенского, Кавалергардского, Конногвардейского и Семеновского Надо сказать, что эти случаи соответствовали духу полка, как считалось даже и шефам полков гвардии. Офицер гвардии должен быть лих, задирист и не бояться опасностей, и главное, что бы был предан государю. А если он не совершает сумасбродств в мирное время, то не булет способен на отчаянные поступки и на войне. Преданность кавалергардов была абсолютной, и это знали все. Готовность сразится с кем угодно, когда угодно — также известна. Но дуэли, поединки в полку не поощрялись, и виновных без сожаления отправляли служить в другие полки.

Но Мишель не скучал- библиотека полка была отличная, и он обзавелся новыми французскими журналами, старался найти что-то новое о Венсенской стрелковой школе. Все свежие инвенции в деле оружия Залепский старался отслеживать, Вскоре, ближе к двенадцати лёг спать.

Наутро, при подъеме, Репнин был на месте, весел и улыбчив. Он, лежа на кровати, снял свой бархатный колпак с головы, широко улыбнулся, и поздоровался:

— Доброго дня, Мишель! Ну, в следуюший раз ты с нами… Отличное местечко, скажу я тебе. Какая мясная солянка… А расстегаи…

— И здесь щи отличные, и каша.

— Ну ты скажешь, — и Никита вскочил с кровати, — правда, до рождества недолго осталось. Приедет лично поздравлять императрица Мария Фёдоровна с фрейлинами, — и он подмигнул Мишелю.

— Да я женат, собственно.

— Так и они многие замужем. Что с того? Шинель принеси! — крикнул Никита денщику.

Уже становилось холодно, и их полковой командир, генерал -майор Безобразов Сергей Дмитриевич, приказал носить шинели.

***

Дело приближалось к декабрю, дни были всё короче, и для службы времени оставалось немного. При свете дымных фонарей военным делом заниматься было почти невозможно, так что по — настоящему жизнь в полку замирала около четырех часов по полудни.

В полку были изменения. На построении полка 6 декабря 1851 года половник Безобразов представил нового командира, полковника Александра Ивановича Бреверн де ла Гарди.

Но и ожидался праздник- Рождество. Солдаты проверяли мундиры, что бы не ударить в грязь перед самой императрицей- августейшим шефом полка.

Расположение полка было украшено елью и еловыми ветками, и вот, прискакал нарочный, что кортеж императрицы на подходе. Да собственно, от Зимнего дворца до Шпалерной улицы совсем недалеко добираться.

Юнкера стояли за офицерами в строю седьмого эскадрона. Командир эскадрона ещё раз осмотрел стройные ряды своих кирасиров, и всем остался доволен.

— Вахмистр! — крикнул он, — форточки открой в расположении, душно очень!

— Так точно, ваше превосходительство! — крикнул унтер, и принялся исполнять.

Александр Александрович ещё раз обошёл расположение, осмотрел все углы, не сказал ни слова. Полковник Есипов теперь встал во главе эскадрона, поправив шляпу на голове.

Но вот подошла и Александра Федоровна, за ней шёл командир дивизии Эссен, и её фрейлины. Залепский старался смотреть перед собой, но оторваться от таких красавиц в прекрасных платьях, украшенных драгоценностями, было невозможно.

Полковник подошёл к государыне и отрапортовал:

— Седьмой эскадрон Кавалергардского полка построен, ваше величество!

— Благодарю тебя, Александр Александрович. Всё ли в порядке, много ли больных?

— Никак нет, в лазарете двое, выздоравливают, слава богу.

— С праздником тебя, Александр Александрович, — сказала супруга Николая Павловича, и передала корзинку с подарками, — С праздником вас, господа офицеры! — поздравила она и офицеров эскадрона, а фрейлины вручали подарки каждому. Её величество прошла мимо рядов молодых кирасиров.

— С Рождеством Христовым, славные воины! — поздравила она солдат.

— С Рождеством Христовым, государыня! — громко и слитно ответили гвардейцы.

Воины гвардейских полков, по крайней мере старейших, считались чуть ли не членами императорской семьи, а не просто безымянными солдатами, и Романовы относились к ним соответственно.

Фрейлины и служители передали унтерам подарки для раздачи солдатам. Императрица подошла к юнкерам, и с приятной улыбкой смотрела на будущих офицеров.

— С Рождеством, юнкера!

— С Рождеством Христовым, ваше величество!

— Как вам служба, будущие офицеры?

— Рады служить государю, ваше величество! — громко ответил Репнин.

— А тебе как, молодец? — спросила императрица у Залепского.

— Достойное дело, ваше величество. Это мой долг. Дворянин обязан служить!

— Хорошо сказано, юноша. И служба тебе добрая найдется.

Александра Федоровна прошла дальше, у юнкеров остановились фрейлины. Одна, в синем шёлковым платье, отдала две корзины Репнину. Никита, понятно, постарался блеснуть перед красавицей.

— Мадемуазель, позвольте представиться — Никита Репнин, кавалергард.

— Да это я знаю, — улыбнулась фрейлина, — государыня приехала в полк Кавалергардов.

— Да что вы?

— Конногвардейцы тоже были очень любезны…

— Но мы же всяко лучшие, мадемуазель… К примеру, мой друг, Мишель Залепский, лучший стрелок во всей гвардии.

Девушка с интересом разглядела покрасневшего юнкера, которому с трудом давалось не то что общение со светской барышней, а даже просто смотреть на эту блестящую красавицу.

— Да ваш друг и очень скромен, — и сама подняла веер к лицу, — как покраснел…

— Так зато и на медведя один ходил, — заинтриговал барышню Репнин, — и на двести шагов любую мишень что из ружья, что из пистолета.

— Государыне понравился юноша… Если что, вот моя карточка, — и фрейлина положила в руку Мишелю кусок картона, — Ольга Плещеева, А вас, юноша, ждёт Ксения Лопухина, — и она кивнула на фрейлину в фиолетовом платье, изо все сил старавшуюся не смотреть на Репнина, — Ну и как? Вы с ней и взаправду знакомы?

Лицо Репнина стало цветом, как офицерский китель кавалергарда, надеваемый лишь для караула в Зимнем Дворце. Но, как видно, Лопухина была под стать Репнину, и не привыкла отступать. Девушка собралась, и словно приклеив к своим губам лёгкую улыбку, подошла к строю, и сделав нарочито любезный вид, здоровалась с юнкерами, не забыв Голицына, фон Розена, Алексея Токмакова Николая Лесков и Григория Лопарёва, Носова и Круглова, Бухвостова. Любезничать подошли и ещё три девушки, так что юнкера посчитали праздник вдвойне счастливым.

Репнин же просто закаменел, и смотрел только перед собой. Наконец, государыня покинула расположение эскадрона, направившись в лазарет.

— Вольно! — прозвучала команда полковника Есипова, — разойтись! Через час праздничный обед в столовой! Государыня жалует рядовым по фунту мяса, и чарке водки! Подарки солдатам- по рублю серебром раздадут унтера!

— Всё обойдётся, Никита, — старался разговорить друга Залепский.

— Мишель, Ксения… — он говорил с трудом.

— Встретишься, поговорите. Помиритесь…

— Послушай, Мишель… — оживился Репнин, — ведь Ольга Плещеева тебе и визитку дала, а она в большой чести у государыни. Если Плещеева замолвит словечко, тогда и Ксения сменит гнев на милость.

— Да я едва знаком с этой фрейлиной…

— Ничего, увидишь, что полковник Есипов тебя на карандаш взял. Оставят в полку. А нет, так в адьютанты в первую кирасирскую дивизию определят, всё одно по Кавалергардскому полку будешь служить, но из Санкт- Петербурга тебя не выпустят, вспомнишь мои слова.

***

Прошёл Новый год, и эта зима в столице не была слякотной. Ударили сильные морозы, но, в казармах было тепло, а полковой командир зря солдат на улице не морозил. Юнкера вечерами раз в неделю исследовали трактиры и чайные дома, но заведение на Гороховой они всё же считали лучшим, где еда была просто превосходной.

— Что будешь делать, Никита, когда получим погоны корнетов. Сюда же захаживать будет нельзя? — подначил Репнина Алексей Токмаков.

— Так мы с Мишелем и к Дюппе сходим…

— За солянкой или расстегаями?

— Алексей, твои вопросы всегда просто огорчают… Буду есть дома… Выпишу повара из имеиия. Я не большой любитель черепахового супа, в отличие от Сержа Голицына.

— И луковый суп бесподобен, — добавил Серж, — в офицерской артели обеды задают неплохие…

— Всё лучше, чем у конногвардейцев, где пьют с четверга по четверг, — добавил Михаил Фридрихович фон Розен, — там всё по другому, -то ли с завистью, то ли с сожалением добавил барон.

— Одно не пойму, а чего ты сам в конную гвардию не пошёл? — поддел немца Голицын, — там одни ваши?

— Я не понимаю твоего вопроса, — вскипел фон Розен, — считаешь меня недостойным служить в полку?

— Хватит, — вмешался Залепский, — мы же все друзья, чего нам ссорится?

— В Конной Гвардии, Мишель, свои порядки… И ещё с 1825 года, конногвардейцы на нас косо смотрят, — добавил Серж Голицын.

— Чего же так?

— Они выехали на Сенатскую площадь в походном порядке, при кирасах, касках. Наш полк вышел, словно на обычный смотр, только при палашах, и в дело нас не пустили. Так что были под подозрением потом. Посмотрим, что опять в Петергофе между нашими и конногвардейцами будет твориться. Так что иногда это забавно выглядит, прямо как у Дюма в «Трёх Мушкетерах».

— Так в компанию 1812 года и в Заграничном походе друг другу спину прикрывали?

— Эх ты, Мишель.., Та уж сложилось… Одни семьи годами служат в Кавалергардах, другие- в Конной Гвардии, третьи- в Преображенцах. Но сам понимаешь, в пехоте служить это…

— Но некоторые вообще не служат, как Демидовы?

— Не принимают их нигде в хороших домах, даже богатство бывшим кунецам не помогло. Теперь князьями Сан- Донато стали, здесь все смеются, так они в Италии живут.

— Но и служат сейчас обычно так- поручика гвардии получат, и в гражданскую службу, карьеру делать. В офицеры выйдешь, на полковом празднике насмотришься ещё. Но ты молодец, — и он похлопал по плечу юнкера, — сама Ольга Плещеева тебя отметила. Плохо что ты женат, а то бы и невесту тебе сосватала. Ольга Николаевна, молодая вдова, ей только восемнадцать лет, и она обожает устраивать жизнь молодых, кто ей приглянулся. Собирается у неё в доме небольшой круг приятных людей, и все очень дорожат её обществом.

— Я люблю Марию Петровну, и у нас уже сын, Пётр Михайлович.

— Странно всё это, не суди за мои слова строго, не пойму, что твои отец и мать задумали. Многих в наш полк отправляют, что бы невест побогаче для сыновей приискать. Ну, если ты не Апраксин, не Репнин, не Урусов или Юсупов или Шереметев.

— Или не Голицын, — улыбнулся Залепский.

— Тоже верно…

Так они сидели в этом трактире и доедали легендарные рыбные пироги, запивая их пивом, как в трактир вошёл человек, и сразу направился к столу юнкеров.

— Добрый день, господа. Письмо для господина Залепского, в собственные руки.

— Я- Залепский, — назвался юноша и протянул руку

Вестовой внимательно посмотрел на юнкера, на его друзей, с широченными улыбками на лицах, и отдал голубой, запечатанный сургучом конверт.

Надпись на конверте, выполненная красивым почерком, гласила:

Мишелю Залепскому в собственные руки

Юнкер вскрыл конверт, где на розовой надушенной бумаге, была коротенькая записка:

Буду рада вас видеть в четверг, непременно приходите. Вас отпустят из полка, не сомневайтесь. Можете взять с собой и своего друга, он будет рад.

Ольга Плещеева

Юноша спрятал письмо в рукав мундира, постарался сделать непонимаюшее лицо, но губы словно сами растянулись в улыбке, как береза прорастает сквозь камень.

— Все обошёл, всех победил, — подначил товарища Николай Лесков.

— Сходи непременно, — тихо сказал Серж, — такие дамы не терпят небрежения. Посидишь, поразвлекаешь общество. Ни к чему тебя такое приглашение не обязывает. Люди приятные там бывают, литераторы, поэты, художники. Сам собой, и свитские, близкие к государю.

— Ты то там бывал? В доме Ольги Николаевны?

— У нас немного другой круг, хотя был принят и Плещеевой. Потом к Шереметевым сходим, как в корнеты выйдем.

К вечеру друзья вернулись в полк, оставалось недалеко до отбоя. Никита не спеша раздевался, но вс так же был не весел. Сел а стол, зажег свечку, и принялся корпеть над бумагой, старательно выводя буквы. Наконец, закончил, отдал письмо денщику, сунул ему двадцать копеек на извозчика.

— Опять письмо?

— Опять…

— Пошли в четверг со мной, прогуляемся, после шести по полудни, — предложил Мишель, — одному не так весело. В кофейню Жерара сходим.

— Годится… Четверг же завтра?

— Завтра и собираемся!

***

День в полку заканчивался зимой рано, и Репин с Залепским принялись одеваться. Никита с удивлением видел, как тщательно готовит Яким мундир барина, а сам Мишель одевает колет вместо вицмундира. Репнин усмехнувшись, оделся также.

— Это в кофейню?

— Мы же кавалергарды, Никита, мы должны блистать. Яким! собирайся, выходим! — крикнул Залепский.

— Прохор! — позвал денщика Никита, — почисти колет и принеси.

Вот и Репнин также одел колет, офицерский щарф, проверил ещё еле растущие бакенбарды, и остался вполне доволен своим обликом.

Они одели шинели, быстро прошли через входные ворота, козырнув караульному. Второй караульный удивился, и спросил товарища:

— Чего выпустил? На гауптвахте насидимся…

— По записке полковника Есипова, — и кирасир показал написанное на серой бумаге письмо.

Другой кивнул, и поправил ремень, обшитый бронзой, медной каски на голове, и спокойно встал рядом с товарищем.

Уютный возок вёз юнкеров по заснеженным улицам Санкт-Петербурга. Никита пытался рассмотреть в окошко, куда же они едут.

— Мишель, ты уверен, что извозчик не ошибся дорогой?

— Никита, ты зря волнуешься. В Зимний Дворец не привезет.

Спустя недолгое время возок остановился, и кучер крикнул:

— Приехали!

Репнин с Залепским и денщиками вышли из возка, Никита озирался, не понимая, где они.

— У дома Плещеевой.. Мы приглашены.

— Однако…

— Пойдём, нас ожидают.

Они прошли мимо лакея, открывшего им дверь, и проводившего затем денщиков юнкеров, Якима и Прохора, в людскую дома. В сенях у гостей приняли шинели и шляпы, и шпаги тоже. Они остановились у зеркала, обмахнули обувь от снега, привели себя в порядок.

Дворецкий объявил о них:

— Господа Залепский и Репнин!

Парадная зала дома была не очень велика, у стен стояли диваны, на которых сидели гости Ольги Николаевны, кавалеры и дамы. Стоял стол для игры в карты, за которым сидели искатели удачи. Стол для напитков и закусок тоже имелся, где стоял небольшой выбор вин. Время от времени скрипичный квартет наполнял помещение негромкой, но прекрасной музыкой.

Навстречу гостям шла хозяйка дома, во всём блеске непревзойдённой красоты.

— Я вам очень рада Михаил Дмитриевич и Никита Андреевич! Уверена, вы приятно проведёте время.

Она взяла за руку Мишеля, Никита шёл рядом, изучая гостей и кивая знакомым.

— Ольга Николаевна… — сказал юноша совсем тихо.

— А, не иначе Ксения Александровна? — кивнула хозяйка, — я сейчас, Мишель…

И она упорхнула, как прекрасная бабочка, к новому цветку. Фрейлина подошла к Лопухиной, и они быстро и эмоционально, но тихо, говорили минут пять. Репнин стоял, не отрывая взгляда от этой сцены. Наконец, две дамы подошли к юнкерам, оба кивнули Ксении.

— Мишель, я хочу показать вам прекрасную картину, — сказала, улыбнувшись Плещеева, и повела опешившего юношу в другую комнату.

Репнин остался с Лопухиной, но было очевидно, что другие люди рядом для них сейчас были без надобности. Плещеева же не собиралась отпускать Залепского, и правда, показала ему неплохую коллекцию картин.

— Это ученики Леонардо да Винчи, 16 век, Италия, — говорила она, показывая на полотна, -Здесь, Франция, 18 век. Сцены охоты, столь любимой вами. Это Ватто, совсем недавно купила.

Это конечно, были многократно приукрашенная реальность. Кортеж дам и кавалеров, собаки, светлый лес.

— Красиво, — согласился Мишель, стараясь не глазеть прекрасную женщину, хотя аромат её духов был довольно навязчив.

Но не смотреть было невозможно. Идеальный овал лица, выразительные серые глаза, прелестные губы, точеная шея, украшенная ниткой жемчуга.

— Давайте присядем, я, устала, если честно, — заметила дама.

К ним подошёл лакей, с подносом, на котором стояли два бокала белого вина.

— Попробуйте, очень хорошее. Мишель, а можно мы перейдём на «ты».

— Конечно, Ольга.

— Ты читаешь книги, романы, поэзию?

— Если честно, — и он чуть смешался, — Фенимора Купера. Это американский писатель, его истории о лесах Америки очень увлекательны. Из поэтов — Пушкина, жаль что он погиб на дуэли. Нехорошая история, и видно, виноваты секунданты.

— Отчего же? — и Ольга придвинулась ближе.

— Пуля Дантеса попала неглубоко, и Пушкина также, еле сукно сюртука пробила. Дурная шутка с порохом. Я — отличный стрелок, я военный, Тут всё видно с первого взгляда. Секунданты не досыпали порох.

— И как метко стреляете?

— С двадцати шагов в карту промаха не делаю.

— Будем в Петергофе, обязательно покажите, как вы стреляете, — добавила Ольга, допивая вино, — вам здесь нравится?

— Конечно, очень красиво.

— А я понравилась? — и женщина выжидательно смотрела на юнкера, — ты должен сказать, что я очень красива, особенно моё платье. Хозяйке приёма надо говорить комплименты.

— Так я же женат.

— Ну и что? — улыбнулась она, — я рада, Мишель, что ты приехал ко мне. Чего же ещё?

— Ты очень красивая, и я не видел женщин красивее.

— Вот то-то! — она легко ударила его веером по рукаву колета, — ты бываешь мил.

Они ещё долго говорили о чём-то неважном, но интересном обоим, и Мишелю было очень приятно общество этой женщины, и она не казалась ему незнакомой. Время уже приближалось к девяти вечера, оркестр заиграл мазурку. Ольга довольно выразительно посмотрела на юношу, и тот встал, щелкнув каблуками, поклонился и протянул руку, приглашая на танец. В центре зала уже кружились несколько пар, и среди них выделялся и белый колет Репнина, а его дамой была Лопухина. Мазурка длилась недолго, и вот уже Залепский кланялся Плещеевой, благодаря за танец, и рядом стоял и Репнин, целуя руку Ксении.

— Мы вынуждены откланяться, — шутил Никита, — а то наша карета превратится в тыкву.

— Ну, тогда не забудьте здесь вашу туфельку, юнкер, — пошутила Ксения.

Обе красвицы заулыбались, оценив шутку. Ольга Александровна подошла ближе к Мишелю, и произнесла совсем тихо, только для него:

— Я не буду бросать платок на пол, что бы ты его поднял. Возьми его, и приезжай, когда сможешь.

Залепский только смешался, не сказал ничего, поцеловал руку барышне, и поспешно пошёл к выходу, а следом за ним и Репнин. Им помог одется лакей, и быстрым шагом пришли их денщики.

— Яким, извозчика, — тихо сказал Мишель, впадая в адскую задумчивсть.

Репнин же был просто счастлив, и не понимая, смотрел на опечаленного друга.

— Спасибо тебе, — сказал Никита товарищу, — по гроб обязан за сегодняшннй вечер. Дружкой жениха будешь? — и от толкнул его в плечо, — Да не печалься ты! Ольга Николаевна просто тебе рада, твоему обществу. Так к этому и относись.

— Поехали, — только и ответил Залепский, увидев возок.

Вернулись в полк во время, и спокойно прошли мимо караульных.

Прощание

Начало марта, и снег в Санкт-Петербурге ещё не таял. Становилось всё же веселее, день рос, а ночь убавлялась. Но за окном было уже темно, и юнкера сидели в своих комнатах, пили чай или читали книги и журналы. Залепский тоже увлёкся чтением поэзии, насмотревшись на Репнина. Он только перелестнул страницу «Руслана и Людмилы», прочитав фразу:

«Гроб покоится печальный»

Раздался стук в дверь, и Мишель услышал слова Якима:

— Что такое?

— Почту барину передай, — сказал, видно, почтальон, и тут же хлопнул дверью выходя вон.

— Михаил Дмитриевич, вам письмо. Из дома, — добавил, улыбнувшись. Яким.

— Давай быстрее, — нетерпеливо проговорил Залепский, вскакивая со стула, — Уже соскучились, опять письмо прислали, — обратился он уже к Никите, — Ну, и чего…

Вдруг лицо его словно окаменело, он глянул на Репнина, затем на Якима.

— Собирай вещи, выезжаем! — быстро сказал юнкер, поправил мундир и быстрым шагом, едва не бегом вышел.

Репнин ничего не понял, пожал плечами и посмотрел на денщика своего друга.

— Собираюсь, ваше благородие, — прошептал Яким.

Денщик быстро собирал вещи барина в два чемодана, и наконец, уселся на табурет.

Через пятнадцать минут Залепский вернулся с подорожной и пропуском, Лицо его было таким же белым, он растерянно осмотрел комнату, и тихо прошептал:

— Скоро вернусь, недели через две...Ружья здесь полежат…

— Охотится тут не на кого, — пытался пошутить Репнин, и вопросительно глянул на друга, но тот не ответил, лишь запахнул шинель, а денщик взял чемоданы барина.

***

На извозчике Залепский и Яким быстро добрались до почтовой станции, где юнкер быстрым шагом пошёл к станционному смотрителю. Станция была выстроена по одному образцу- с конторой, конюшней и гостевым домом, за кирпичным красным забором. И построки были сделаны тоже из красного кирпича. Особой грязи не было, так, несколько луж, только солома да немного навоза, но как же бывает, что бы были лошади, а навоза не было? Во дворе стояли две распряжённые повозки, трое кучеров лениво обсуждали нечто важное.

Залепский постучался в дверь. и только после этого вошёл в помещение. За столом сидел полноватый мужчина, в мундире почтового ведомства, в фуражке, и сверял документы, иногда делая пометки в циркуляре.

— Чем могу? — спросил чиновник, сразу увидев выпушки кавалергардского полка.

— Вот подорожная, — и Мишель протянул гербовую бумагу с печатью полка, — по государственному делу. И мои бумаги, вот, посмотрите.

— Михаил Дмитриевич Залепский… Позволю представится- Акакий Ильич Полуэктов, чиновник тринадцатого ранга.

— Очень приятно.

— Лошади сейчас будут, Михаил Дмитриевич. Значит до Гдова?

— Точно так.

— Через полчаса выезжаете, — и Акакий Ильич пометил подорожную, и выдал и свой документ.

Кучер подал повозку, и путники двинулись к Гдову. Ехали быстро, с пятью рублями, данными их вознице. Дальше, все было как во сне- станция –бумаги –лошади — дорога. Дороги были грязные, но еще, к счастью, снег не растаял, ехать можно было без ненужных коллизий.

Залепский торопился сам, и сумел при помощи синих бумажек с картинками убедить в нужности спешки и ямщиков. Молитва не молитва, а некое чудо происходило, но только по воле Монетного двора Его Величества, а вовсе не велению Провидения. Домчались до Гдова за полтора дня. В дороге Мишель и не ел ничего, заботясь лишь о Якиме. Денщик же только вздыхал, смотря, как посерело и осунулось лицо прежде весёлого барина.

— Да вы поели бы, а то уж совсем… Разве же так годится?

— Всё хорошо Яким… Ты поел? Тогда иди, ямщика найми, до усадьбы доехать.

— Сейчас, — сказал денщик печальным голосом.

Через два часа были уже у ворот дома, где завидев приехавших, навстречу им выбежали обитатели усадьбы.

Мишель очнулся уже в объятиях матери, всё повторявшей:

— Как быстро домчался… Осунулся… Дождались тебя, пойдём, простишься, а то уже в церкви всё готово…

***

Михаил смотрел и не мог поверить, что на кровати лежит н не дышит его жена, милая его милая Маша… Лицо немного пожелтело, глаза запали… Он сел рядом. положил свою ладонь на её руки, ставшие таким холодными и жесткими…

Рядом стояли его дедушки, Терентьевы, и Залепские. Сына рядом тоже не было.

— А где Петя?

— С кормилицей он, сынок твой, не беспокойся, — ответила мать, Софья Михайловна, вытирая слёзы, — с Петром Михайловичем всё хорошо…

— Как же? — не понимая спросил Мишель, — что с Машей? Почему же так?

— Сердце… Артамон Григорьевич говорил, что маленькой должен был Господь её прибрать, да, видать, пожалел, дал нам внука на радость, — плача говорила Елизавета Васильевна, а Пётр Федорович держал жену за руку, — Ты уж прости нас, Мишенька…

— Не за что прощения просить, — ответил юнкер, обнимая обоих Терентьевых.

— Пора, — сказал Русов, — выйти надо всем.

Четверо мужиков несли тело в церковь, а за гробом шли печальные родные. Ранняя весна, Мишель с трудом смотрел на это, видел, как тело занесли в храм, священник начал читать панихиду. Сильно пахло ладаном и воском, облачка от кадила поднимались к своду храма, покрытого росписями. Образ Спасителя с фрески на куполе строго и печально смотрел на молодого вдовца, а Богоматерь будто бы его утешала. Текли и текли слова молитвы, не слишком успокаивая мужа, потерявшего любимую жену. Рядом крестились родные, держа в руках зажженные свечи, а он просто замер, иногда окидывая взглядом восковое лицо Маши.

— Можно простится, — сказал батюшка, посмотрев на Мишеля.

Он только нахмурил брови, и оглянулся на отца и мать. Дмитрий Иванович взглядом указал на гроб, и тогда юноша подошёл к мёртвой и поцеловал её в лоб, затем огладил её руки, но не сказал ничего, просто не смог.

Хмурый лед Русов вышел, и вернулся с мужиками, проворно и сноровисто прикрывшие крышкой гроб, и вынесли его из церкви. Идти было недалеко, мимо могил с крестами настоятелей церкви, церковных старост к родовому склепу. Округлое сооружение в виде ротонды, украшенное полуколоннами, с крышей в виде купола. Обитая бронзой дверь была открыта, служитель зажег свечи шандала, и они спустились на двенадцать ступеней вниз, в гробовую тишину и мертвецкую черноту, лишь озаряемую ярко горящими свечами. Место было пустынным, и каменные полки для гробов ожидали своих вечных постояльцев. Только один гроб, как одинокое дерево в пустыне, занял приготовленное место. Они постояли здесь с минуту, и стали поспешно подниматься, а церковный служка, подобный Харону, закрыл лязгнувший замок двери на тот Свет.

Дома был накрыт богатый стол, но не для праздника, а для поминок. Женщины сидели в черных платках, Дмитрий Иванович повязал чёрный платок на правую руку сына, и сел с ним рядом. Есть Михаил Дмитриевич не хотел совсем, но ради порядка, съел кусочек кутьи. Пил, не чувствуя вкуса водки. Ближе к вечеру, его отвели отдыхать, в комнате зеркало было завешено крепом.

***

Спал Мишель тяжело, сводило руки и ноги, дышалось с трудом. Ночь проша непросто для него. Заснул сразу, но под утро проснулся, и так лежал под одеялом. Только закрыл глаза и..

Боялся ли призрака? Нет, но всё это было так неправильно, словно видел это в дурном сне. Ущипнул себя что бы проверить, но нет, всё точно, он не спал, но так хотел проснуться…

В дверь постучался Яким, и заглянул в проём двери. Сделал три шага и замер.

— Давай одеваться, раз пора, — сказал вдовец, садясь на край кровати, — потом к сыну проводи.

— Хорошо.

Мишель оделся, и прошёл к детской. Денщик постучал тихо, и спросил:

— Авдотья, можно к тебе?

— Заходите, я кормить закончила.

Комната была светлая и чистая, стояли две детские кроватки, кровать для женщины, стол и шкаф. На столе стояли и два кувшина с водой, на полу- медный таз. Кормилица была женщиной красивой и статной, с чуть крупноватыми чертами лица, одетая в чистую и опрятную крестьянскую одежду, волосы были убраны под цветастый поаток.

— Вот ваш сынок, Пётр Михайлович, — и она вложила в его руки закутанного в одеяло младенца.

Ребенок был славный, уже улыбался, и тянул руки к отцу. Мишель расцеловал его в персиковые щёчки, и присел на стул. Петр Михайлович принялся изучать блестящие пуговицы отцовского колета, так привлёкшие его.

— Барин, идти надо, завтракать, — напомнил распорядительный денщик.

— Хорошо, сказал немного повеселевший Залепский, передавая ребёнка кормилице.

— Яким, дай кошель.

Бывший кирасир, не думая перечить, отдал кошелёк молодому человеку.

— Это тебе за заботу, Авдотья, — сказал Мишель, выложив на стол три червонца.

— Спасибо, барин, — только и сказала женщина.

Мишель собрался, и чувствовал себя теперь много лучше. В столовой был накрыт стол, все уже ожидали его. Слуга накладывал кашу, Софья Михайловна баловала манкой, или повариха делала пудинг. Домашний хлеб с маслом, лежали и яйца, сваренные вкрутую.

— Завтра и пирогов напечем, твоих любимых, Мишенька, — приговаривала мама раза три, пытаясь привлечь внимание сына.

Она старалась вести себя обычно, но видно было, что пальцы её трясутся, и женщина прячет их под шалью. Артамон Григорьевич быстро глянул на него, и когда Михаил отвлёкся, жестами дал понять отцу, что с юношей всё хорошо, и не надо тревожиться.

— На сколько отпустили из полка? — спросил отец сына.

— На месяц дан отпуск, — ответил тот, внимательно посмотрев в глаза родителя.

— Ну и хорошо. Как раз к пасхе вернешься в Санкт- Петербург, обратно надо за неделю выезжать, дороги раскиснут. О сыне не беспокойся, за Петром Михайловичем присмотрим. Твое дело- теперь служивое, на царёвой службе

Тесть и тёща согласно кивали, как и два деда — Русов и Залепский. Лишь мать отчего- то заплакала опять. Дмитрий Иванович обнял жену, зашептал на ухо, и она лишь испуганно посмотрела на сына, но успокоилась.

Увидел Машу Михаил во сне на третий день после похорон. И не ожидал, но его знобило перед сном, и засыпал тяжело. Марья сидела в любимом кресле рядом с кроватью, долго на него смотрела, потом поднялась, и пропала. А в своей голове он услышал:

— Ушла я. Прощай.

Так справили и девять дней, и зеркала в доме стали открыты. Терентьевы стали жить теперь в одном из флигелей поместья, не желая расставаться с Петей. Лишь Пётр Федорович Терентьев раз в неделю ездил к себе, проверяя порядок в доме.

Мишель успокаивался понемногу, вернулся сон, и он опять стал читать любимого Фенимора Купера. Стало всё таять, начиналась долгожданная весна, даже воздух стал другим, более свежим.

Экипаж Залепских повёз Михаила Дмитриевича в Санкт — Петербург, с ним ехало и трое слуг, что бы вернуть упряжку в целости рачительным хозяевам.

***

Прошла пасха, а с ними и поздравление от государя и государыни. Праздничный молебен состоялся в церкви св. Захария и Сергия, на котором присутствовали и августейшие шефы полка. Служба закончилась, Михаил подошёл к священнику полка,

— Батюшка, вы ведь знаете, что моя жена умерла. Хотел бы заказать поминание.

— На всё воля божья…

— Марией Петровной величали.

— Помяну рабу божию Марию. Хорошо, что в браке жили, всё не хуже других. Со временем полегчает.

Мишель перекрестился на образа, поставил свечи перед ликами святых. Как тут поймёшь, что хуже, а что лучше? Так ведь и не верилось, что Маши больше нет. Он только покачал головой, пытаясь понять сам себя и всё это вокруг.

В комнате к вечеру был опять один, Репнин укатил вечерять к Лопухиной в её дворец. Юноша читал в задумчивости Пушкина. Две свечи подсвечника неплохо разгоняли темноту, и тут раздался глухой голос:

— Барин, самовар доспел. Чаю, может?

— Чего пугаешь, Яким?

— Вон, и булки хорошие принес, да чайная колбаса есть.

— Давай, рядом садись, поешь. Прошка с Никитой уехал?

— Точно так, с Никитой Андреевичем. Сказали, только утром будут. И Прохор, — денщик запнулся и виновато посмотрел, — письма передал, в синих конвертах, для вас…

— Сожги, — строго сказал юноша.

— Нельзя так, не по совести, Михаил Дмитриевич. Плохого вам барышня не сделала, отпишите ей. Про то, что ваша жена умерла, весь полк знает, и, верно и она.

Мишель вздохнул, да и подумал, что опять неправ. Ведь что Ольга плохого сделала? Но сам он чувствовал, словно сам сделал нечто плохое, нечестное, это его давило.

— Ответить надо. Бумагу, чернила.

Ольга Николаевна

Не мог вам ответить по ряду печальных обстоятельств. Моя жена, Мария Петровна, умерла, и я остался вдовцом. Но радует одно, что остался жив сын, Пётр. Очень обязан Вам за ваше внимание, остаюсь всецело к вашим услугам.

Залепский Михаил Дмитриевич

— Отнеси письмо, — сказал юнкер, запечатывая конверт.

Яким на службе

С письмом, и двадцатью копейками на извозчика, Яким Воинов, денщик Михаила Дмитриевича Залепского, чувстовал себя вполне счастливым. Служба при молодом барине была вполне преотличная. Он бы мог вернуться в свою деревню- но чего там делать? Здесь всё лучше, тем более, когда барин поступил в его родной полк. Яким быстро обзавёлся мундиром нестроевого, и теперь опять гордо носил колет хотя бы не белый, но серый, с кавалергардскими выпушками и с бессменной шапкой. И сейчас, следовал в собственный дом Лопухиной, куда его вело не только веление барина, но и собственный интерес.

Интерес не Был, а скорее Была, в смысле предметом была служанка Ольги Николаевны, тоже вдова, тридцати двух лет от роду. Не сказать что молода, но Якиму было сорок, так что возраст подходящий. Да и выглядела очень хорошо- статная, улыбчивая, с незлым характером, с приятным именем- Прасковья.

Так и раздумывал Яким о своём житье-бытье, сидя в экипаже извозчика. Ехали не то что бы быстро, конь был тоже так себе, но дома словно пробегали мимо, и уже недалеко был нужный дворец.

— Здесь остановись, — нарочито громко сказал денщик, — вот деньги, -добавил он, расплачиваясь.

Яким быстрым шагом пошёл по мостовой, и вот, уже стучался в калитку ворот дома.

— Кто это там? — басил привратник, Гаврила.

— Да я это, Яким.

— Ну заходи, Яким Силантьевич, — сказал дружелюбный голос, и калитка, не скрипнув, отворилась.

— Привет, Гаврила Андреевич, — поздоровался Воинов.

Оба мужчин были под стать друг другу, большого роста, но Гаврила сложением покряжистей, и с бородой как лопата. Воинов был по -кавалерийски строен и подтянут, по -военному держал спину, не горбился, и носил густые усы и бакенбарды.

— Тебя уж ждут, барыня третий день всё спрашивает, нет ли вестей?

— От кого? — сделал простоватое лицо Яким.

— От меня, — чуть резко ответил Гаврила, — от барина твоего. Он запропал где-то, а нас хозяйка делами замучила. Давай, иди, Елисей тебя проводит.

Денщик лишь приосанился, поправил усы и бакенабарды, сдвинул шапку на бок, и пошёл быстрым шагом к черному входу. Позвонил в колокольчик, и ему открыл слуга в богатой ливрее.

— Здравствуйте, Яким Силантьевич. Барыня просила вас проводить.

— Веник дай, что ли… Сапоги, сам видишь…

Воинов привел себя в порядок, и только тогда пошёл вслед Елисею. Он привел его к комнате, и открыл дверь.

— Здесь обожди.

Бывший кирасир оглядел нарядную комнату, со стенами, покрашенными в светло-зеленый цвет. Здесь был кожаный диван, три стула, стол, бюро. В углу стояли часы с маятником. Сесть гость не захотел, так и стоял, ожидая..Только не очень хотел встретиться с хозяйской маленькой собачонкой, всё старавшийся укусить его в прошлый раз.

Хозяйка пришла быстро, одетая в тёмно — бордовое бархатное платье, украшенная ниткой персидского жемчуга, вслед ей шла Прасковья, тоже в европейском наряде, сшитом на французский манер.

— Добрый день, барыня, — поздоровался Яким но по-солдатски, не поклонился.

Впрочем, Плещеева и не обратила внимания, и нетерпеливо сама протянула руку за письмом. Яким удивился, как может быстро меняется лицо взволнованной женщины. Барыня сначала покраснела, затем побледнела, её лицо пошло пятнами, и она поднесла кружевной платок к губам. Оно подошла к бюро, и стало поспешно писать ответ на своей любимой розовой бумаге. Прасковья поспешно разогрела сургуч на спиртовке, запечатав им конверт, а Плещеева приложила свой перстень-печатку.

— Спасибо Яким, — сказала барыня, положив целковый в руку денщика, — и на словах передай… Нет, не надо. Пусть приезжает, как сможет. И письмо береги. Прасковья, — и барыня обернулась на служанку, — проводи, и пусть Гаврила ямщика поймает.

Плещеева вышла из комнаты быстрыми шагами, и уже за дверью, когда её никто не видел, стал слышен частый стук каблуков об пол, словно кто-то побежал.

— Неужто-с бегом пошла?

— Ольга Николаевна только чинно ходят, — вступилась Прасковья за хозяйку, — а ты и не говори никому, что видишь и слышишь.

— Учёные, знаем, — уверенно ответил Яким, сбив шапку уже на затылок, — так что, Прасковья, я сделал, как ты просила… Где же обещанная награда?

— Да какая-ж? Не пойму я, — и женщина нарочито опустила глаза.

— Как же? — сказал Воинов, подходя ближе, и нежно взяв за руки возлюбленную, и наконец, поцеловал.

Женщина сначала вырывалась, скорее делала вид некоторого сопротивления. Наконец, Яким выпустил Прасковью из объятий.

— Как же у них, получится или нет? — спросила сама себя служанка.

— Должно, что бы и у нас всё вышло, — уверенно сказал Воинов.

— Пойдём, провожу, чтобы лишних разговоров не было, — сказала женщина, и провела посланца коридорами дома.

В сенях он одела полушубок, и повела Воинова к калитке, где стоял словно на часах у знамени, Гаврила.

— Поймай ему извозчика, барыня приказала, — и отдала полтину.

— Ишь ты, — удивился воротный, — в милость попал, Яким Силантьевич.

— Как то так… — ответил не ответив денщик, — уж попал…

Обратно ехал, считай, как барин- полог из волчих шкур укрыл ноги, каурая лошадка была вполне себе хороша, да и ямщик был почти трезвый. Так что на Шпалерную, к себе, в полк, домчали быстро, и вот, нестроевой Воинов быстро прошёл мимо караульных, к квартирам господ офицеров.

Новое начало

Мишель полулежал на кровати, читал французский журнал. Одет был совсем не по уставу, да и время было неслужебное, в белой рубашке, рейтузах и сапогах. На соседней койке находился и Репнин, читавший выписываемый им «Современник» Время шло к отбою, чай, сготовленный Прохором, был выпит, булки съедены. Никита мог отдохнуть, пока Лопухиной нужно было наведаться в отцовское имение, и посещения возлюбленной временно откладывались, как и бессонные ночи.

— Ваше благородие, — раздался голос Якима.

Репнин даже отложил журнал, увидев как резко вскочил Залепский с кровати.

— Давай письмо, быстрее.

— И на словах просила передать..

— Говори.

— Сказала, что, пусть приезжает, когда сможет, — громко и недовольно сказал денщик.

— Спасибо, Яким.

Мишель медленно сел за стол, и разрезал конверт перочинным ножом. Письмо выпорхнуло из его плена, как розовая бабочка.

Мишель!

Мы кажется договорились, обращаться друг к другу на «ты». Так что мне неприятно, когда ты обращаешься ко мне так, словно мы чужие и незнакомые люди. Узнала давно о смерти Марии Петровны. Я скорблю вместе с тобой над твоей потерей, очень рада, что у тебя есть сын, и ты конечно, будешь ему хорошим отцом. Я так понимаю, что сейчас он на попечении твоих родителей, так это и хорошо. Здесь бы за ним следили и заботились совсем чужие люди. Большинство людей нашего круга так и выросли, когда их отцы были в бесконечных походах и войнах. Когда наконец успокоишься, приезжай, всегда рада тебя видеть. В следующий четверг будет совсем немного гостей, буду тебя ждать. Если же нет, то буду рада встрече в Петергофе, когда в июне ваш полк придёт на Летние квартиры.

С искренней надеждой, Ольга

Залепский прочел письмо, и спрятал в шкатулку, которую закрыл на ключ. Репнин с пониманием смотрел за манипуляциями друга, и скромно предложил:

— Вина?

Мишель, усмехнувшись, кивнул. Неплохое охлажденное венгерское оказалось кстати, словно плечо старого друга в нелегкую минуту.

— Не вини себя, Мишель. Ольга же ни в чём не виновата?

— Выходит я, какой-то злодей… Только были похороны жены…

— Обождешь немного… Наше дело военное, — и он отпил ещё бокал, — кто знает, какая наша судьба… А отказываться от такой- значит её злить. Ты же не хочешь что бы Счастье от тебя отвернулось?

— Нет… — и чуть захмелевший Мишель помотал головой.

— Значит и дары Фортуны отвергать грешно…

Петергоф

Наступило долгожданное лето, нестроевые собирали фурштатские повозки, набивая их имуществом полка. Больных оставили в городском лазарете. Ранний отбой сменился ранним подъёмом. горнист заиграл сбор, и солдаты, одевшись, получали оружие у каптенармусов, и поэскадронно шли в конюшне полка. На плацу стоял полковой оркетр, но не играли музыку, не желая потревожить обывателей.

Прославленное знамя держал гордый эстандарт-юнкер. Полотнище красного цвета с белым крестом, колыхалось на ветру, а рядом стоял командир полка со свитой. Юнкера построились вне строя эскадронных шеренг, но в третьем дивизионе полка. Время было шесть часов утра по традиции, и лучшие всадники империи начали выезжать через ворота. По три в ряд кирасиры заняли всю Захарьевскую улицу, за ними встали и друзья-соперники конногвардейцы. К Бреверну подъезжали командиры эскадронов, докладывая о готовности. Наконец, и сам де ла Гарди рапортовал командиру бригады, прежнему командиру Кавалергардов, генерал -майору Безобразову Сергею Дмитриевичу.

Наконец, по сигналу командира, ровно в пять часов, кавалергарды двинулись по улице. За полком, провожая друзей и близких, следовали кареты и экипажи петербургских дам. Прекраснейшие тысячные кони, многотысячные кареты, фаэтоны, прелестнейшие девушки из лучших семей Санкт- Петербурга ехали вслед гардейской кирасирской бригаде. За двумя полками выстроился своеобразный эскорт, но он держался на некотором отдалении.

Мишель тоже смотрел с улыбкой на такое почётное сопровождение, хотя и с непривычки было ещё неудобно носить медную каску с прикрепленным на ней орлом. Кирасы у него ещё не было, а Яким на бричке следовал с обозом. У каждого офицера был с собой и небольшой экипаж для вещей, да и к нему была привязана личная лошадь. В походе, безусловно, следовали на строевой. Его Порох был в отличной форме, бодр и весел, на нем был также навьючен чемодан и ольстры, но и те и другие были пусты. За городской чертой, уже около восьми часов, грянул полковой оркестр. Залепский всё тянул голову, пытаясь увидеть и кареты императорской семьи.

— Мишель, что хочешь увидеть? — спросил весёлый Никита, — неужели что то потерял? Или кого-то?

— Да не понятно…

— Императорский кортеж? — догадался Репнин, — нет, они уже в Петергофе, их сопровождает Конвой его Императорского Величества, Казаки.

— Понятно, — протянул Залепский.

— И Ксения наверное уже там… Отличные места. Ты взял свою камеру для даггеротипов?

— Да, конечно. И два ружья, револьверы, и так, по мелочам.

— Насчёт охоты не уверен…

Через три с половиной часа полк достиг села Ульянка, легендарного Шереметьевского дома.

— Что здесь? — не понимая, спросил Мишель Никиту.

— Традиции, великая вещь… Командир уже послал письмо с вестовыми графу, о том, что прибудет полк на постой. Шереметев, как радушный хозяин, уже выставил угощение для солдат и офицеров.

— Граф человек богатый… — задумчиво согласился Залепский.

— Всё оплачено по договору, но традиции есть традиции…

Поступила команда спешиться, коноводы устраивали коней, а полк в пешем порядке, проследовал к столам. У офицерских столов стоял сам Шереметев, ожидая гостей. Залепский смотрел на красивый дом у пруда, на все эти чудесные места.

— Пошли, — вмешался в идиллию фон Розен, — обед стынет, господа юнкера.

И вправду, обед был неплох, с отличным вином. Дальше полк ожидал марш до Красного села. где нестроевые полка уже готовили палатки для солдат, а в Павловской слободе для офицеров были приготовлены квартиры.

Марш продолжался до вечера, и полк прошёл положенные сорок вёрст пути. Полк разместился недалеко от Кавалерийского Лагеря, и рядом с Конногвардейским полком.

***

Погода стояла превосходная, хотя и в колете было непросто, жарковато. Палатки солдат и квартиры офицеров были не так недалеко от дворцовых зданий. Фрейлины, так живо интересовавшие Репнина, размещались в Кавалерских домах, недалеко от дворца.

Солдатам проще, им разрешалось купаться, но там, где они не могли попасть на глаза августейшей фамилии. Это была запруда реки Лиги, или Дудергофские озера. Это происходило каждую субботу или после напряженных занятий. Лошадей пускали на вольный выпас и кормили лишь травой, и не слишком утруждали. Но, боевая учёба была. В отдалении от дворца, перед глазами императора, проводили полковые учения.

Весь полк, поэскадронно, развернулся в три боевые линии, заняв почти полверсты поля. Развернутое знамя, штаб-офицеры на правом фланге, и они пошли на рысях. Мишель восторженно смотрел по сторонам, видя идеальное построение. Он лишь держал левой рукой, с надетыми крагами, повод коня. Но выездка Пороха была просто идеальной, конь привык быть в строю. Никто не вырывался вперед и не нарушал строй, хотя блиставший медными кирасами и касками полк шёл на рысях. Грохот копыт, верно, был слышен за версту. Наконец, прозвучала команда:

— Палаши вон!

И громадные всадники с лязгом вытащили своё главное оружие. Первые ряды эскадронов, с пиками, так и держали древки в своих руках. Штабс -ротмистр Тульев подал своего коня, и оказался п

рядом с Залепским.

— Пойдёшь вместе с фланкерами эскадрона.

— Так точно, ваше благородие, — ответил Мишель.

Марш продолжался. И полковник Есипов скомандовал:

— Во фланкеры!

И шестнадцать всадников, по восемь с каждого фланга, рассыпались в поле, а с ними поскакал и Залепский, держась за унтером Гореловым. Стрелки повторяли эволюции полка, держась на расстоянии от фронта в двести саженей.

Наконец, по сигналу, поднятому флагу, полк стал перестраиваться в походную колонну. Их, седьмой эскадрон был последним, левофланговым. но Залепский увидел небольшую свиту Николая Павловича. Император сам был в конногвардейском мундире. на громадном коне, объезжал строй в сопровождении полковника Бреверна. За императором был и шеф гвардии. Николай Павлович остановился, и прозвучал его громоподобный голос:

— Привет, молодцы!

— Здравия желаем, ваше величество! — грянул голос рядовых полка.

Снова заиграл полковой оркестр, и юнкер слышал приглушенные разговоры солдат:

— Государь доволен, значит, сегодня лишний фунт говядины ждёт…

— Точно… Может, и пиво будет.

Залепский усмехнулся. и теперь почувствовал, как ему жарко. Всё- таки ему легче, его ждёт Яким со свежей рубашкой и кувшином холодной воды, что бы помыться.

В полковую офицерскую артель юнкеры не входили, и питались в столовой. Тем более, царь давал обед в честь офицеров полка. В расположении были выставлены караулы, а солдат вахмистр повёл на речку искупаться. Залепский, Голицын и Репнин переглянулись, и переодевшись в свежее бельё, отправились в другое, не всем известное место для купания. Взяли бричку Никиты, куда положили нехитрую снедь, на козлы сели Яким и Прохор. Денщик Голицына Федор остался, места ему не нашлось.

— Никита, ты голова… — радостно говорил Серж, — и место тихое, да и от солдат далеко. И, никого из дворцовых не видно.

— Как бы конфуза не случилось, — озаботился Мишель, — а то мало ли дамы, а мы — в неглиже…

— Значит, в лучшей форме для них форме, — рассмеялся Репнин, — Есть там и мыльный дом, и Купальня рядом с ручьем. И баня.

Голицын лишь кивнул, и первый кинулся в прохладную воду, быстрыми движениями рук продвигаясь от берега. Плавал он отлично, и Залепский не мог ударить в грязь лицом, и тоже оказался в речке. Сразу полегчало, и усталость тела словно ушла, смытая целительной влагой. Репнин рядом плавал, не удаляясь далеко.

— Всё готово! — крикнул Прохор, — садитесь отобедать!

— Пошли, — сказал Серж.

Трое товарищей быстро выбрались, и наступая мокрыми ногами на землю, избегали острые ветки. Точно, хлеб, сыр, колбаса ждали будущих защитников отечества, как и кувшин недорого вина. Мишель зацепил себе в миску еды, налил вина в кружку. День, точно, был неплохим. Поели, искупались и опять поели. Но кувшина оказаласось мало, и в дело пошёл запасной. Мишель чувствовал, что захмелел, на Серж был необыкновенно весел, но всё равно полез в воду. Он поднимал целый фонтан брызг. Залепский на секунду отвернулся, приметив кусочек окорока, а посмотрев на речку, не увидел Голицына. Репнин, довольный и весёлый, спал на одеяле. денщики занимались с повозкой.

— Голицын! Ты где? — закричал испугавшийся Мишель, — шутка не удалась!

Да видно что это была не шутка, и Залепский побежал к реке, чуть не разбил ногу о пенёк и нырнул. Хмель словно сам утонул, только появилась противная дрожь в руках. Юноша саженками подплыл к том месту, где видел Сержа, и погрузился в воду. В море он не плавал, а в реке не слишком всё видно. При третьем погружении увидел, что -то тёмное, а на ощупь, вроде живое, и потащил наверх. Отплевавшись от воды, потащил тело Голицына к берегу.

— Яким! Прохор! — закричал он, — сюда!

Сам пока вытащил Сержа на берег, и бросил на бок, на траву. К счастью, утопленник закашлялся, и его стошнило на землю, хорошо хоть Залепский успел отпрыгнуть.

— Чёрт, Серж? Ты чего там делал? — пытался свести всё к шутке Залепский.

— Тонул, — ответил ныряльщик, и развёл руки, — уж с русалками встретился, ещё немного, был бы как Суворов младший. — сказал, поник головой, и заснул.

— Однако, — только и мог сказать Мишель, и выпил вина, пытаясь успокоится.

— Яким, — и он тихо добавил, — вы их оденьте как-нибудь, и поедем в расположение, возвращаться надо. И никому ни слова. И Прохору скажи, что бы не болтал, что здесь было.

— Как не понять, барин, — ответил сметливый бывший солдат, — никто ничего не узнает.

Вдвоем они одели спящих корнетов, Прохор убрал посуду и остатки снеди, Залепский погасил костёр, и сам залез в бричку, стараясь успокоиться. Репнин и Голицын спали рядом. и не особо тревожились о происшедшем. Яким обернулся с козел, и только пожал плечами, и поправил фуражную шапку.

Денщики помогли занести спящих и уложить их на кровати. На столе горели две свечи, и Мишель решил почитать немного перед сном. Полчаса прошло быстро, и юноша погасил свет, и лёг отдыхать. В темноте осталась лишь гореть лампада перед иконами.

***

Мишель шёл по лесу с ружьём в руке, мимо кустов орешника, малинника. Шёл бесшумно, и вот, мимо него прошёл громадный лось, навел ружьё, а выстрелить не смог. Попался заяц- тоже выстрелить не смог, лиса пробежала- опять осечка.

Охотник не понимал, в чём дело, крутил спусковое устройство, и тут перед ним оказался слон, виденный только на картинках. Был слышен шум, грохот, Залепский прицелился, спустил курок, и — выстрел!

Мишель открыл глаза, поднялся на локтях, опёршись на соломенный тюфяк кровати, и увидел, как Голицын смотрит с удивлением на разбившийся кувшин для воды.

— Извини, — тихо сказал Серж, — пить хочется…

— Фу, — выдохнул Залепский, — я в слона стрелял, — И улёгся опять.

К счастью, это было воскресенье, и служба сменилась отдыхом. Репнин встал раньше всех, и Прохор поливал ему на голову, а Никита довольно смеялся.

— Ещё, ещё… Ну, Мишель, вчера отлично отдохнули…

— Неплохо… Яким, налей по фужеру вина…

— Мне половину, — откликнулся Голицын.

Серж посмотрел на Залепского, нахмурился, достал свой кожаный чемодан, порылся там немнөго, и достал кипарисовый футляр.

— Это тебе, Мишель, — сказал он, положив подарок на кровать.

— Чего это? — не понял он.

— Подзорная труба. Вдаль смотреть

— Так нельзя…

— Мишель, — обаятельно улыбнулся Голицын, — я князь, и могу дарить. За то что я не присоединился к почётному списку утопленников, как Фридрих Барбаросса, и Суворов младший..

— Вы про что? — не понял Никита.

— Пошли есть… А потом бы осмотреться… — невпопад сказал Голицын.

Денщики привели коней, и юнкера верхами двинулись к Петергофу, к Царскому Селу.

При конной прогулке ветер обдувает наездника, и день не кажется таким жарким, а светило яркое солнце, так что его лучи были сильными, и дамы, прогуливавшиеся вдоль дороги, укрывались под белыми зонтами. Это были дамы, приехавшие вместе с императрицей, и двором его величества.

Сами барышни с улыбками смотрели на пригожих кавалергардов, и юноши посекундно кивали красавицам. Вдруг, Голицын глянул вперед, и послал своего жеребца к коню Залепского.

— Послушай, Мишель, потом надо взглянуть и на Петергофские фонтаны, ты их и не видел… Красивейшая штука, скажу я тебе… А Самсон… Он покрыт сусальным золотом, и сияет, словно весь из золота…

Залепский слушал, но вдруг понял, что Серж словно отвлекает его.. Он посмотрел, и просто удивлён… Шла Ольга Николаевна Плещеева, держа в олно руке зонт. И всё бы ничего, но под руку она держала незнакомого господина в темном сюртуке, цилиндре и с тростью в руке. За Ольгой шла её горничная, Прасковья. Они и увидела Залепского, и глаза её изрядно округлились. Плещеева же спокойно говорила с незнакомцем, не замечая ничего вокруг..

Голицын схватил поводья коня Залепского, и натужно улыбнулся.

— Мишель, поехали к фонтанам, — твердо сказал он.

— Для чего же? Мы же хотели посмотреть Кавалерские дома.

Тут он, наконец, заметил Прасковью, кивнул ей, с некой задумчивостью глянул на даму, криво усмехнулся, и кивнул князю.

— Поехали, у всех здесь свои дела, как видно.

И послал своего коня рысью, но впрочем осторожно, не мешая фланирующнй по дорожке публике. Залепский не подавал и вида, что его задело то, что Ольга Плещеева не одна.

«Она мне не жена, одинокая красавица, к тому же и вдова. Идет с кем-то, и это хорошо, Может, так и лучше будет», — думал так юнкер, не слишком вникая в подробности.

***

Ольга Плещеева долго тряслась в экипаже, посматривая за Парасковьей, женщину часто укачивало в дороге. С собой можно было взять лишь горничную, да конюха Семена, он же был кучером. и сидел на козлах экипажа. Больше брать с собой прислуги не дозволялось, квартира, отведенная ей на лето была небольшой, а Семену предстояло жить на конюшне. Быт налажен в Царском Селе неплохо, и целый штат поваров и прачек обслуживал придворных и августейшую семью. Она достала оплетенную бутылку воды с лимоном, налила себе в кружку, и с наслаждением выпила. Становилось жарковато, и опять взялась за веер.

Ольга, подняв глаза на дремлющую горничную, достала спрятанное письмо от Мишеля, и с радостью прочитала ещё и ещё раз. Убрала, потом глянула на себя в зеркало, и успокоилась.

«Ничего, на военной службе всё у него получится, да и я за ним пригляжу, — говорила она сама себе, — всё хорошо будет. И здесь встретимся, поговорим. Сегодня- завтра их полк в Царское Село придёт. Он на хорошем счету, лучший стрелок в полку, а я с царицей-матушкой поговорю, Александра Федоровна точно поспособствует, что бы Мишель офицерский чин получил и в Кавалергардах остался. Но, надо будет за Лизой Обуховой присматривать, чтоб не увела моего милого друга..»

Как только Ольга припомнила о своей подруге, кулачки женщины сжались сами собой. Лиза Обухова была известной разбивательницей сердец, считалось, что у и неё в воздыхателях бывало по десятку гвардейских офицеров.

Служанка сидела в карете, делая вид, что спит. Барыня у неё была хорошая, незлая и заботливая. Ну, любила попугать, что мол, запорю- так не разу даже Семена за водку не драли, а уж он не раз порку заслужил. И Михаил Дмитриевич юноша красивый да видный, приятный, к барышне такой обходительный. Прасковья видела пассы с письмом своей барыни, но это только помогало её планам. Усы и бакенбарды Воинова радовали её взор иногда, а так, если у господ всё сладится, это было бы несравненно чаще.

Возок остановился у деревянного дома, но выстроенного в классическом стиле. Фрейлина вышла, подошедшие мужики разгрузили возок, и занесли вещи в квартиру. Ольга дала работникам по гривеннику, и присела на скамью. Ей всегда нравилось жить летом в Царском- и не в имении, в деревне, и не в Петербурге. Что-то похожее на их усадьбу в Москве. И сад большой, и дышится хорошо.

На следующий день она явилась на службу, и сопровождала Марию Федоровну, находилась при ней. Сейчас она шла по дороге с чиновником двора, Грудневым Львом Евгеньевичем. День был солнечный, женщина прикрывалась зонтиком, не спеша обговаривала быт фрейлин. Слева, по дороге, услышала стук копыт, недалеко от них шагом шли верховые. Плещеева чуть напряглась, было бы неправильно обращать внимание на гвардейских офицеров. Она взяла под локоть чиновника, Лев Евгеньевич лишь понимающе улыбнулся. Проказы гвардейцев были известны, эти проиществия с большой историей и выполнялись с необыкновенной выдумкой молодыми аристократами. Правда, она услышала, как охнула Прасковья, и увидела уже спины трёх юнкеров, кавалергардов, скачущих к Царскому Селу.

— Как нескладно всё, — вырвалось у женщины.

Господин Груднев посмотрел на собеседницу, не понимая, в чём дело.

— Не вам, Лев Евгеньевич, не вам… Так о чём мы? О хранении продовольствия дворца, Александра Федоровна очень интересовалась, — продолжился разговор.

Плещеева провела беседу, записывая в блокнотике замечания Груднева свинцовым карандашом. Мысли стали сбиваться, она злилась на собеседника и себя. Но наконец переговоры закончились, и она вернулась домой, где быстрая Прасковья поставила самовар и достала закуски.

— Кто был? На дороге? Чего разохалась? — быстро спросила барыня гувернантку.

— Да так…

— Пашка, хватит! — и Плешеева хватила ладонью по столу, — выведешь меня!

— Да барыня, — и она пригорюнилась, — Трое юнкеров ехали, Голицын, Репнин, да Залепский. Голицын всё отвлекал вашего друга, но он вас заметил, лицо цветом сразу как его мундир сделалось, и они поскакали дальше.

— Да что ж такое, — и от обиды Плещеева заплакала, — и ладно бы правда, Груднев был мой кавалер… А ведь дела обсуждали. Но и винится перед ним не буду! Не стану больше писать, сам пусть думает!

— Точно, точно так, — поддакивала Прасковья, не на шутку испугавшись гнева Плещеевой, и ещё больше чем её слёз.

***

Юнкера оставили лошадей в коновязи, и пешком пошли к дворцу, полюбоваться фонтанами. Было на что посмотреть, это точно! Каскад фонтанов, прекрасные статуи, будто выполненные из золота.

— В Италии только такое видел, — тихо сказал Серж, а Репнин кивнул, соглашаясь, — больше такого нет…

— А в Москве?

— В усадьбе Шереметева бывал, но там фонтанов нет. Съездим к нему, он любит хвастаться коллекцией фарфора. Там занятно.

Голицын пошёл впереди, как человек, бывавший злесь не раз и не два, Залепский суть отстал, и, как бы случайно, к нему подошёл и Репнин.

— Не нужно сразу отчаиваться, и думать, что Ольга Николаевна крутит роман и с другими. Возможно, это просто родственник, или чиновник, — говорил Никита, — Ксения ничего не говорила о том, что Плещеева оказывает кому-либо знаки внимания.

— Ответ не совсем однозначный, ты не находишь?

— Ну да… Напиши, в чем же дело?

— Пожалуй…

После возвращения в квартиру Мишель быстро сел за стол, не сказав ни слова, но наблюдательный Яким принёс бумагу, перо и чернила, и барин принялся сочинять послание. Наконец, всё было готово, конверт запечатан, не розовощёкий и маленький, а рослый и усатый, немало переживший, Купидон понёс это письмо. Даже не на крыльях, а на хозяйской бричке.

Ехал наш вестник любви, культурно, осмысленно. Все видели, едет нестроевой, или денщик по важным делам. Раз так, то серьёзный человек. Царское Село не было проходным двором, и солдатские караулы в будках были здесь нередки, да бы абы кто не потревожил царское семейство. Но вот, потянулись кавалерские дома, и, наконец, он увидел заветный дом за белым забором.

Яким по привычке подтянул свой мундир, приосанился, и позвонил в колокольчик над дверью дома.

— Кто там? — раздался любимый голос.

— Я это, Яким. Открывай, Прасковья.

Заскрипел засов, и открылась дубовая дверь. Перед ним, уперев руки в бока, стояла Паша. За ней кто-то выглядывал, но тут же исчез, заметив, что Яким видит наблюдателя.

— День добрый, Письмо я принес для хозяйки.

— Давай письмо. Здесь постой, жди, — хмуро ответила гувернантка.

— Чаю ему налей, — раздался голос хозяйки, — а письмо сюда неси.

— Спасибо барыня, долгих вам лет, — тут же ответил Яким, отдавая письмо.

Горничная забрала конверт, быстро вернувшись, и привела посланца в столовую.

— Сапоги -то чистые? — спросила она.

— Так чище и не бывает. — охотно объяснил Воинов, — даром, что солдатского покроя, но из лучшей козловой турской кожи, привезённой с самого Константинополя!

— Здоров завирать. Что будешь пить?

— Так водку, конечно.

— Госпожа сказала чай.

— Значит чай, лишь бы в вашем обществе, Прасковья Лукерьевна.

Горничная подошла к горячему самовару, налила из него пышущую жаром воду, затем подлила в ней из заварочного чайника. Чай был готов. Подумав, поставила перед гостем кусок сахара, и щипцы, колоть сахар.

— Однако… — пробуя чай с сахаром, удивился денщик, — сладкий, прямо как вы, Прасковья…

— Хватит, — тихо сказала она, — как барин-то?

— Расстроился, что Ольга Николаевна с кем- то прогуливается, но его Репнин и Голицын успокоили. Письмо написал, я принёс.

— Долгих лет его друзьям… Ладно, — только и ответила горничная, и налила себе чай.

Так вдвоём они распивали чаи, с полчаса или больше. Женщина была вполне рада видеть своего кавалера, а он- её.

— Прасковья, пусть Яким зайдёт, — раздался голос барыни,

— Пойдём… — сказала, вставая, женщина

Воинов вошёл в кабинет, и спальню одновременно, перед ним в кресле сидела Плещеева, в по-летнему простом клетчатом бумазейном платье. Она была необыкновенно мила, так что Яким даже порадовался за барина.

— Яким, возьми письмо, вот коробка для барина, это подарок. Я так видела, что ему Петергоф интересен, так что по средам, после шести по полудни, и в воскресенье, после трёх по полудни, я свободна от службы у государыни, он может заехать. Понял ли, не перепутаешь? — улыбнулась она, — это тебе за труды, — и изящная рука положила ему на ладонь червонец.

— Всё исполню, ничего не позабуду. В среду, после шести пополудни, и в воскресенье после трех по полудни. Ничего не забуду.

— Езжай тогда.

— Счастливо оставаться, — и хоть был не на службе, но отдал честь по военному, знал, что женщины это обожают.

Прасковья проводила его до калитки, и оглядевшись, что никого нет, сама крепко поцеловала Якима.

— Просто ты молодец у меня. До встречи.

Воинов забрался в бричку и неспешно покатил в Павловскую слободу, в офицерские квартиры. Поцелуй Прасковьи согревал душу, пожалуй, побольше, чем червонец барыни. Дорога слегка пылила, хотя здесь её даже поливали водой в жару. Денщик спешился около конюшен, поставил лошадь в денник, и взяв посылку, направился к квартирам юнкеров. Двое, фон Розен и Алексей Токмаков стояли стойке, отрабатывая фехтование. Выпад, отбив, выпад-отбив, зашагивание ногами, и опять серия ударов и отбивов. Оба были прекрасными фехтовальщиками, кирасир засмотрелся на это действо. Наконец, вздохнув, прошёл мимо и зашёл в квартиру Залепского и его друзей.

Голицын и Репнин расставили шахматы на доске, и начали игру. Залепский читал книгу Ершова и просто был покорен слогом и сюжетом «Конька- Горбунка». На столе перед ним стоял кувшин с холодной водой, и Мишель подливал себе в кружку, никак не сумев напиться.

— Барин? — обратился Яким, — можно поговорить?

И Воинов выразительно посмотрел на дверь из дома. Мишель кивнул, поднялся с кровати, и накинул на плечи сюртук, и надел фуражку. Он, выходя, кивнул товарищам на улице, и прошёл к деревьям, окружающим дом.

— Что скажешь? — нетерпеливо спросил Залепский денщика, — что за секреты?

— Ваше письмо отдал, вот ответ и вам подарок… И на словах:

«Я так видела, что ему Петергоф интересен, так что по средам, после шести по полудни, и в воскресенье, после трёх по полудни, я свободна от службы у государыни, он может заехать»

Вот, её собственные слова, Михаил Дмитриевич.

— Порадовал, спасибо… И что никто не слышал, тоже хорошо… Вот, тебе, — и юноша вложил в руку денщика два рубля.

Юноша, в отличном настроении, забрал подарок и письмо и вернулся в квартиру. Денщик же держал на ладони две монеты, подаренные ему.

— Вот и верь тому, что женщины скаредные, — говорил сам себе Воинов, — Особенно из благородных… И кто больше кого любит… Ну, барин, конечно, жалованья большого не получает, так для него и два рубля деньги немалые, ну, правда, и Дмитрий Иванович посылает сыну тоже рублей по двести в месяц.

Яким занимался своими делами, а Залепский быстро открыл коробку, и увидел рубашку из прекрасного голландского тонкого полотна, и мигом переоделся. Вскрыл конверт, стал быстро читать письмо на розовой бумаге, и счастливо улыбался.

Дорогой Мишель!

Рада, что ты тоже в Петергофе. Надеюсь, скоро увидимся, два дня в неделю есть свободные вечера, я сказала об этом твоему денщику. Надеюсь, мой подарок тебе понравится.

Ольга.

Юноша вернулся в комнату к друзьям, оба враз оторвались от шахмат, понимающе улыбнулись, и продолжили баталию.

— Никита, я тебе в Санкт — Петербурге тоже советую ателье мсье Леона Роше. Прекрасный шов, крой выше всяких похвал, отличное голландское полотно. Господин Залепский, видно, проникся духом аристократизма, и стал весьма утончённым.

— Серж… Еле произнёс вспыхнувший Залепский, — это просто подарок хорошей знакомой, моего искреннего друга.

— Ага… — только и вымолвил Голицын.

— Я очень обязан твоему другу, Мишель. Очень, — заметил, улыбаясь, Репнин.

— Скоро неделя состязаний. Сначала стрельбы, затем скачки на две версты… Традиция кавалергардов в том, что бы не участвовать в этих скачках, но мы участвуем.

— Не понял???

— Не на строевых конях, а на своих, или конях конезаводчиков. Многие присылают коней, что бы дать их на время лучшим седокам Империи. Гвардейским кавалеристам. Ну а наши скачки — осенью, в Михайловском Манеже.

Свидание

Обычная служба в полку закончилась, и Залепский торопился. Но, собственно, Яким всё приготовил в лучшем виде. Юнкер подумал, достал и положил фотоаппарат и треногу в бричку.

— На прогулку? — поинтересовался походя Голицын, глянув на приготовления друга.

Сказать честно, за это время Залепский сделал снимки каждому, и теперь даггеротипы красовались у каждого. Правда, за снимками был нужен особых уход- но всё сделано было в лучшем виде.

— На виды. Здесь прекрасная природа, Серж. Хотел бы сделать несколько снимков.

— Ну разумеется. Но хорошие цветы можно купить совсем недалеко… Репнин знает. Верно, Никита?

— Так и есть. Ксения любит розы и нарциссы. С цветами всё просто. Тем более, скоро приедет театр из Санкт- Петербурга, летняя сцена. Жизнь просто станет бить ключом.

— Мишель, и проверь завтра свой штуцер, через два дня призовые стрельбы.

— Я регулярно сам смазываю и прочищаю. Спасибо, Серж. Пора, уже вечер.

Залепский быстро вышел, поправил фуражку, и моментально устроился в повозке.

— Яким, цветы.

— Знаю, здесь недалеко.

Так что сначала Михаил Дмитриевич заехал к павильону рядом с теплицами и обзавёлся отличным букетом. Шампанское тоже было с собой. Лошадь шла шагом, но подрессоренная повозка не утомляла, и минут через пятнадцать Залепский уже стучался в калитку дома.

— А, барин, — поздоровалась Прасковья, — ждут вас.

Мишель, оставив фуражку в сенях, на вешалке, с букетом в руках, зашел в комнату женщины. Ольга читала книгу, и встала с кресла, увидев званного гостя.

— Ольга, очень рад видеть, — сказал Залепский, — Добрый день. Погода отличная, хотел предложить прогуляться. И это тебе, — и букет был положен на столик рядом с женщиной.

— Прекрасный, — ответила она, и поставила подарок в свободную вазу, Может быть, лучше чаю? Я делаю отличные сборы — с чабрецом, мятой, мелиссой.

— Не откажусь, но я хотел сделать подарок. Новомодная вещь — даггеротип. Вроде как портрет, но посредством механики и физики. Просто лучше сделать сейчас, пока освещение позволяет.

— Я не против, любопытно… — неуверенно ответила женщина.

— Сейчас.

Залепский быстро вышел и принёс коробку с аппаратом и треногу. Он поставил прибор на пол и собрал, прикрутив камеру к основанию. Стеклянные пластины были наготове, и заняли своё место в устройстве.

— Сядь в кресло, выпрями спину, — говорил Мишель, — чуть влево поверни голову и чуть-чуть подними подбородок… Вот, отлично… Замри на пару минут.

Фотограф быстро перевернул песочные часы и смотрел на Ольгу. Она была очень красива сейчас. Он открыл шторку, песок отмерил время, и дело было сделано.

— Тёмная комната? — спросил он.

Женщина подняв брови кивнула на дверь, и юнкер забрался туда проводить нелегкие манипуляции. Наконец, дело было сделано, и портрет в два дюйма, был готов, и Мишель гордо преподнёс его Плещеевой.

— Это подарок. Ручаюсь, мало у кого есть подобные вещи.

— Очень интересно, — и Ольга долго изучала себя, — пожалуй, интереснее портрета… но, в серых — черно — белых тонах… Прекрасно.

— Только на яркий свет не ставь..:

— Хорошо.

И Ольга поставила подарок за стекло книжного шкафа. И, улыбающаяся, жестом предложила присесть юноше рядом с собой на диван.

— Знаешь, скоро откроют сообщение с Москвой, в августе. Эскадроны Кавалергардов и Конногвардейцев тоже поедут сопровождать государя. Как впрочем, и по батальону Пребраженцев и Семеновцев. Ты бывал в Москве? — как бы невзначай спросила она.

— Не пришлось. Около Гдова, в поместье жил, там и учился частным порядком.

— Здесь тоже железная дорога есть.

— Слышали… Гремит сильно…

— Зато до Санкт-Петербурга за час доехать можно. А в павильоне вокзала часто играет оркестр. Заговорилась я, самовар поспел, — она вскочила, поправила юбки, и покинула комнату.

Через несколько минут Прасковья принесла самовар, затем фарфоровые приборы, а Ольга гордо шествовала с маленьким фарфоровым чайником, источавшим божественный аромат. Насчет чая хозяйка дома себя не перехваливала, скорее, была скромна в оценке своих способностей.

Горничная принесла чашки из синего фарфора, с золотыми ободками. Видно было, что Плещеева любит домашний уют. Наконец, она улыбнулась, и налила чай.

— Великолепный аромат, — похвалил Мишель, — и вкус также, — когда попробовал.

— Ты тоже с чабрецом и мятой любишь?

— Софья Михайловна, моя матушка, осенью и зимой заваривает сухую малину со смородиновым листом.

— Да, зимой такой чай согревает хорошо. И вкус отличный.

Прасковья принесла печенье, ставшее модным по английскому и французскому обычаям. Время пробежало быстро, и стало темнеть. Юнкер поднялся со стула, поцеловал руку даме.

— Мне пора. Уже неудобно оставаться. В пятницу стрелковые состязания.

— Хорошо. Александра Федоровна, верно, тоже захочет поприсутствовать, значит, и я там буду. Так что желаю успеха.

Ольга проводила гостя, а Прасковья закрыла за ним дверь. Залепский спустился п ступеням, на лавочке сидел Яким и курил трубку.

— Поехали на квартиры.

— Сейчас.

Денщик подал двуколку, и чуть скрипящий экипаж покатил необыкновенно задумчивого кавалергарда к месту ночлега.

Призовые стрельбы

Четверг, кроме служебных обязанностей, был днем проверки оружия. Мишель прочистил камору, проверил ударный механизм. Всё было в порядке- и капсюли, и отлитые свинцовые пули. Здесь не было мелочей. Спал этой ночью юнкер слегка тревожно.

После завтрака, все офицеры и юнкера полка, кто пожелал участвовать, прибыли на стрельбище. Погода стояла солнечная, пусть и с небольшими облаками. Стрелки были со всей гвардии, но понятно, это были офицерские стрельбы. Ровная площадка длиной в версту для безопасности была прикрыта деревянными бревнами. Для стрелков лежали мешки с шерстью, подложить под колено. Два упражнения — стрельба стоя и стрельба с колена входили в соревнования. Лежа не стреляли. Мишени поставили на сто саженей и на двести.

Залепский смотрел на зрителей стоявших чуть сбоку и сзади стрелков. Было много дам, и среди них и Александра Федоровна с фрейлинами и Николай Павлович со свитой. Шеф гвардии объяснял государю правила. Наконец, первые шестеро, со своими штуцерами, по команде, принялись заряжать. После выстрелов площадка окуталась дымом, а вестовой побежал снимать мишени. Старшие офицеры сверялись со списком, занося результаты на жёлтый лист бумаги.

Наконец, пришла очередь Мишеля. По команде он вскинул штуцер наизготовку, показал, что он разряжен, и быстрым шагом пошел к линии стрельбы.

— Заряжай! — крикнул майор лейб — егерей.

Привычно рычагом освободил камору, набил порох, вложил пулю и пыж, и рычагом дослал камору в ствол и капсюль.

— Стрелять без команды!

Залепский поднял за цевье штуцер, приложил к плечу приклад, почувствовав привычную тяжесть. Мишень на месте, с его номером. И недалеко. Взвел курок и выстрелил, первым. Пороховой быстро отнесло ветерком, и вот, уже бухали выстрелы рядом. Мишени отмечены, и следующее упражнение — это стрельба с колена. В бою, это даже важнее, чем стрельба стоя. Точнее… Выстрел… Он оставил курок спущенным, и оттянул рычагом зарядную камеру. Офицер из егерей глянул, одобрительно кивнул, и Залепский правой рукой за ремень повесил ружьё на плечо стволом вверх. Мишени проверены, и офицер объявляет в рупор:

— Юнкер кавалергардов Залепский в следующем этапе!

Мишель отошёл к своим, два офицера из полка одобрительно кивнули.

— Молодец, — восхищался подошедший к нему быстрым шагом Репнин.

— Отлично, ещё два этапа- и ты среди лучших гвардейских стрелков! Мишень в самом конце отнесут на четыреста саженей. — объяснял Голицын, — так, глядишь, и приз возьмёшь.

— А что там?

— Первый приз- охотничье ружьё литтихского мастера Круазье, и бинокль и брегет. Второе место- ружьё мастера Бофана.

— Однако…

— Приз в скачках — конь из императорских конюшен… Тысячный жеребец, — вздохнул Репнин.

— Ничего, Никита…

— Да у нас шансов мало… Гусары возьмут приз или лейб — казаки.. Если бы были только кирасирские скачки, а это… — и он огорченно махнул рукой, — В Михайловском Манеже, дело другое

Мишель покачал головой, и с грустью согласился. Гусары и сами статью мельче, и кони у них другие. Да любой гусар ему по плечо будет, и вес какой!

Но вот, пришли два этапа стрельб, и Залепский пошёл в числе лучших на директриссу. С ними был ещё только офицер из Преображенского полка, а остальные- весёлые и улыбчивые лейб — егеря, четверо молодых поручиков. Юнкер посмотрел на их оружие- и у егерей каморные штуцера, как и у него.

— Совсём молодой кавалергард, — улыбнулся один из поручиков, и потер бритый подбоодок, — вам к нам надо, молодой человек!

— Ростом великоват! — отшутился Мишель.

— В первую роту, — усмехнулся новый знакомый, — Григорий Петров, к вашим услугам, — назвался офицер.

— Приготовится! — крикнул майор

— Михаил Залепский, юнкер кавалергардов, — быстро назвался юноша, и уже брался за рычаг затвора.

Штуцер заряжен. Мишель посмотрел на мишень, и только вздохнул. Четыреста саженей- не шутка… Егеря заряжали споро, прямо загляденье, и уже штуцеры готовы к стрельбе.

— Стрелять без команды!

Выстрелить первому не удалось, надо было быть последним… Мишень была на месте, оттянул курок большим пальцем…

— Бах!

— К ноге! — скомандовал майор.

Две минуты на проверку, все зарядили, и вот, Мишель опустился на левое колено, опираясь на мешок. Выстрелил первым, дело сделано. Теперь — только ждать… Но дело это хлопотное, и он сильно устал.

— Скоро принесут, — услышал он речь лейб — егеря.

— Скорей бы, — согласился юнкер.

Наконец, с мишенями прошёл майор, и улыбнувшись спросил у кавалергарда:

— К нам не желаете, молодой человек?

Мишель не успел ответить, лишь в волнении поправил фуражку. Стрелки покинули позицию, и Залепский вернулся к своим.

— Ты как? — спросил Репнин, — видел, куда попал?

— Да куда там… Без подзорной трубы никак…

— Стрелкам построится!

По команде соревнующиеся встали в ряд, понятно, что Мишель был на правом фланге. Впереди шёл сам государь, возвышаясь подобно башне, над офицерами и генералами свиты, одетый сегодня в мундир лейб — егерей. А ним шёл, прячущий довольную улыбку в свои бакенбарды, генерал -майор Бреверн де ла Гарди. Николай оглядел юношу, переглянулся с Бреверном и шефом гвардии.

— Хорошо стрелял, корнет. Молодец, Залепский.

— Никак нет, Ваше Величество! — отрапортовал юноша, — юнкер Кавалергардов.

— Всё точно. Корнет, лейб-эскадрон, — ответил Николай Павлович, — отлично стреляешь. Назначение — сразу после летних сборов. Ну, если захочешь, то в лейб — егеря штабс-капитаном.

— Никак нет, Ваше величество! Желал бы в кавалергардах остаться!

— И вот, честно заслужил, — и адьютант императора принялся подавать ружье в футляре, коробку с биноклем и ещё коробку, — тебя хвалили, и за усердие в службе. Вот видишь, Бреверн, какой молодец у тебя!

— Так точно, ваше величество! — ответил генерал.

— Пойдём, поздороваемся с лейб — егерями, — заметил Николай Павлович, — сегодня они в печали…

Подошла Александра Федоровна, обмахиваясь веером, переговариваясь с фрейлинами и дежурным офицером. Рядом с ней шла и Плещеева, одетая в необыкновенно красивое платье. Залепский вытянулся во фрунт, Яким стоял поодаль с подарками императора, с трудом удерживая и футляр ружья, да и всё остальное.

— Хорошо стреляешь, корнет, — похвалила победителя состязания её величество, — и от меня подарок. Вот, возьми, — и самолично протянула футляр с золотой цепочкой для часов, — Точно, молодец он, Ольга Николаевна, — и царица глянула на Плещееву.

— Выше всяких похвал, Ваше величество, — отчетливо произнесла фрейлина.

Плещеева держала в руке платок с вышивкой, вдруг, по неловкости, она уронила этот кусочек материи. Мишель, левой рукой подхватил падающий батист, да так, что он даже не успел коснуться земли.

— Вы уронили… — тихо произнёс юноша.

— Это вам, — негромко ответила барышня и быстро вернулась к Александре Фёдоровне.

Призовые кони

Яким ездил за вином в лавку уже третий раз. Праздник был негласным, так что о нем знал весь полк. Юнкера с некоторой завистью взирали на эполеты Залепского. Сам Мишель был совершенно счастлив, да ещё с бокалом неплохого вина в руке.

— Рад за тебя, Залепский, — повторял чуть захмелевший Голицын, — ну а мы с Репниным рискнём на скачках выступить. С завода трёх коней прислали. Не хочешь с нами?

— С вами- готов. Хотя в конкуре и не силён. Да и в скачках с препятствиями тоже..

— Ничего, Мишель. Ты удачлив, да и нам отдавать победу лейб — казакам и гусарам не с руки. Полковое начальство тоже радо. Есть участники от полка, но не офицеры. Чёрт, про тебя забыл…

— Так я и так выиграл?

— Ну да, стрельбы среди гвардейских полков ты первый выиграл из кавалергардов. Тебе надо сходить представится в эскадрон.

— Завтра и пойду.

— Езжай верхом, по всей форме явишься к ротмистру графу Николаю Карловичу Толю, так будет лучше. А сейчас, можно и веселится! Михаил Фридрихович, вам вина?

Немец, с трудом открыл глаза, но бокал храбро подвинул вперед, не боясь последствий.

— Ценю, не бросил товарищей.

И Голицын обвёл еле видящими глазами всю комнату. Токмаков Алексей, Николай Лесков и Григорий Лопарёв лежали на диване. Репнин скакал на стуле вокруг стола, словно был Меншиковым, преследующим шведов под Полтавой. Правда, Залепский сидел напротив, и тоже наблюдал за скачками Никиты.

Следующий день начался с непростого пробуждения, потом стало легче. Верхом, в сопровождении Якима, Мишель добрался до офицерских квартир лейб — эскадрона.

Залепский спешился, Яким держал под уздцы коня, корнет, теперь корнет подошёл к одному из домов, где нестроевой, видно денщик, готовил самовар.

— Послушай, братец, — вежливо начал юноша, — где квартирует Николай Карлович Толь? Я должен представится эскадронному начальнику.

— Добрый день, барин, — ответил дюжий молодец, — так здесь и квартирует. Как зайдешь, первая дверь слева.

— Спасибо.

И Мишель твердым шагом пошёл к дому, взбежал по ступенькам лестницы, и немного волнуясь, постучался.

— Заходите.

— Мне нужен ротмистр граф Толь.

— Я вас слушаю, корнет.

— Должен представится, ваше сиятельство. Корнет Михаил Дмитриевич Залепский, назначен в ваш эскадрон для прохождения дальнейшей службы.

— Рад, вам корнет, рад. Я ожидаю от своих офицеров службы, а не желания найти себе тёплое местечко при дворе, — начал он речь очень строгим голосом, — но у вас отличные рекомендации, а победа в состязании стрелков была лестна всему полку. Наш эскадрон особый, даже для нашего полка, полувзвод сопровождает каждый раз государя в составе свиты, поэтому… В списки эскадрона вас внесут в августе, пока вникайте в службу. Просто, — и он покачал головой, — Великие князья подросли, и три поручика эскадрона стали адьютантами. Кстати, — и Николай Карлович сделал совершенно ничего не выражающее лицо, — Вы знаете, что эскадрон в середине августа сопровождает государя в Москву по Санкт- Петербургской железной дороге?

— Осведомлен, ваше сиятельство!

— Вы умный молодой человек, Михаил Дмитриевич, и не говорите лишнего. Похвально, у нас это очень важно. О зачислении будет издан приказ по полку и он будет завизирован лично государем… Всего хорошего, и до встречи!

Залепский щелкнул каблуками, отдал честь, и вышел из расположения.

— Добрый день, — с ним поздоровался офицер, тоже корнет их полка, — уже к нам? Господин Залепский?

— Добрый день, корнет Кавалергардского полка Залепский Михаил Дмитриевич.

— Корнет Шевкунов Евгений Дмитриевич, — назвался и новый знакомый, — это вы взяли приз по стрельбе?

Собеседник Мишеля был пониже его ростом, с каштановыми волосами и карими глазами, тоже в строевой форме. Офицеры, в отличие от солдат, не должны были быть лишь брюнетами, рост был также важен, но в основном, солдаты были гораздо выше офицеров. Брюнетов ждал Конногвардейский полк. Корнет Шевкунов всё отращивал бакенбарды и усы, но пока они были совсем невелики.

— Сам удивился, если быть честным.

— Правда, говорят, что вы отличный стрелок и охотник.

— В нашем поместье навострился. Пора, извините, в свой седьмой эскадрон.

— До встречи, Дмитрий Михайлович! — попрощался радушный Шевкунов

— Скоро увидимся! Смотров летом будет ещё много!

Залепский вышел, просто запрыгнул в седло, и шагом, а затем рысью поскакал в расположение.

Скачки

Голицын ходил вокруг многотысячных жеребцов. как медведь округ кадки с мёдом, и оторваться не мог и выбрать одного из трёх.

— Мишель, посоветуй, прямо сил нет…

— А ты, Серж, их тройкой запряги, — пошутил Репнин.

— У тебя просто нет сердца… Ах, как хорош гнедой Полифем! Окрас очень темный, ноги, грудь…

— Ты про глаза забыл, да и про губы тоже… — не унимался Никита.

— Насчёт этого театр приедет в Царское село… Буду один за кулисы ходить, посещать фееричных одалисок. Вам братцы, этого нельзя, у вас дамы сердца…

— Князь, ты от лошадей отвлёкся, — напомнил ему Залепский.

— Ты Мишель, лишён романтизма..Ладно, сделаем проще. Потянем соломинки. — говорил Голицын, — вот три соломинки, я отрезаю от них — и одна самая длинная, другая покороче, третья совсем короткая. Самая длинная- Полифем, чуть короче это Рентгольд, самая короткая- Огонь. Пусть Яким держит соломинки, я ему доверяю.

— Согласен, — кивнул Никита.

— Согласен, — согласился Мишель.

— Яким, подойди!

Деншик положил на пол начищенные сапоги, поправил волосы, пригладив их гребешком, и не спеша встал перед барином.

— Да, барин?

— Будешь сегодня рукой судьбы. Отвернись от нас, и что бы из твоей ладони соломинки торчали ровно. Понял? — говорил, улыбаясь, Залепский.

— Ясно, как божий день! — кивнул деншик, и отвернулся.

Голицын получил Полифема, Репнин- Рентгольда, а Мишель — должен был обжечься на Огне.

***

Дистанция была небольшая, но, и надо сказать, зрителей было много. Гвардейские офицеры, на прекрасных конях привлекли многих на это действо, а особенно дамы, которых было большинство, очень живо реагировали на соревнующихся.

Вот, сигнал- и началось! Не то что бы эти гонки были подобны состязаниям Пелопса за Гипподамию, но азарт всех просто сжал в своих объятиях! Раньше Мишель и не пробовал посылать коня в галоп- сейчас же все кони шли таким аллюром! Кони- тоже азартные существа, и некоторые пытались укусить чужого седока или его лошадь!

Ветер бил в лицо, обдувая разгоряченное лицо, левая рука держала поводья, всадник в седле был, как влитой. Он смог обойти многих, но видел, что впереди держатся Голицын и Репнин. Вперед и вперед! Породный конь отбивал такт копытами по земле, покрытой невысокой травой. Он увидел, что упали несколько человек, столкнувшись на повороте и придержал Огня, обходя пострадавших.

И опять, вперед! Его просто захлестнуло напряжение скачек! Его жеребец словно горел, и был настоящим пламенем. Одно плохо, солнце теперь светило в глаза. До финиша оставалось совсем немного, и вот, препятствие, скрытое стрижеными кустами.

Уже потом, падая на землю, он понял, что луч света сбил его с толку, и по команде седока Огонь прыгнул раньше. Залепский отбежал в сторону, что бы не попасть под копыта других всадников, поймал своего жеребца, жалобно храпящего, глянул на его ноги, и сел опять в седло. Сразу в карьер коня посылать нельзя, и он сильно отстал.

Но вот, и финал скачек. Его встречали улыбающиеся друзья- Серж Голицын и Никита Репнин.

Мишель спешился, и кавалергарды обняли его по очереди. Никита осмотрел его мундир, увидел следы зелени на коленях и локтях.

— Ничего, до… Тьфу ты.,. Всё будет хорошо, руки- ноги целы. Солнце?

— Точно. Ошибся в расстоянии.

— Здесь привычка нужна, — заметил Голицын, осматривая Огня, — конь цел, всё хорошо. Репнин, пошли, сейчас награждать станут.

Теперь уже Залепский был зрителем. Коней держали за поводья Яким, Прохор и денщик Голицына, Фёдор. Не у всех скачки закончились благополучно, двоих унесли санитары в палатки врачей.

Счастливых и не очень участников окружили родные и друзья. Барышни лишь охали, слушая рассказы о соревновании. Мишель поданой денщиком щеткой, старался почистить мундир, и нагнулся, видя лишь свои сапоги.

— Мишель, ты что потерял? — прозвучал нежный голос.

— Только не твой платок, — поднимаясь, ответил Мишель подошедшей Ольге.

Платье — амазонка, кремового цвета, шло ей необыкновенно, но она была не одна. Рядом стояла Ксения Лопухина в подобном наряде, только тёмно-синего цвета и незнакомая ему барышня в закрытом до горла бордовом платье с кружевным воротником и летней шляпе.

— Дамы, — поздоровался молодой офицер, — Корнет Кавалергардского полка Михаил Залепский!

— Наталья Ртищева, — представилась незнакомая барышня, — а с моими подругами вы знакомы?

— Без сомнения.

— Где Никита? — нетерпеливо поинтересовалась Лопухина.

— Награждают. Его и Голицына.

— Я скоро приду, — и Лопухина поспешно удалилась.

Мадемуазель Ртищева, впрочем, осталась, но стояла в шагах десяти от Мишеля, не желая мешать.

— Ты всё же закончил скачки, нельзя всё выиграть, — говорила, утешая Плещеева.

— Как всадник, Голицын, конечно, лучше меня, — покачал головой корнет, — но я рад, что он первый.

— Репнин второй. Ксения просто счастлива. Сейчас их поздравляет государь.

— Я назначен в лейб-эскадрон, — похвалился Мишель, — и эполеты корнета!

— Я рада. Вот и наши друзья!

Подошли Голицын и Репнин, держащий за руку Лопухину. Серж подошёл к Залепскому, кивнул Плещеевой.

— Мадам, — поздоровался он, — Мишель, вероятно мы и дальше служим вместе! Лейб- эскадрон и эполеты корнетов полка у нас с Репниным наличествуют!

— Просто великолепно! — обрадовался Залепский.

— Сергей Николаевич, хотела вам представить мадемуазель Наталью Ивановну Ртищеву, — представила свою знакомую Ольга.

— Очень рад, — поклонился ярый лошадник, — вы увлекаетесь лошадьми? — спросил Голицын Наталью, взяв её под руку, — позвольте вам показать моих коней?

Пара удалилась к привязи, Серж увлеченно рассказывал девушке о экстерьере призовых лошадей, а та великодушно делала вид, что это ей необыкновенно интересно.

Лейб-эскадрон и Летний театр

Служба в лейб-эскадроне нелегка и всегда связана с Дворцом Императора. В очередь выделялся и взвод из числа солдат эскадрона для сопровождения Николая Павловича. Вот и сейчас Залепский следовал за штабс -ротмистром Желябовым, и с ними был и вахмистр эскадрона Евсюков с младшим унтер-офицером Ивановым. В эскадроне солдаты были как на подбор- ростом в вершков, белокурые усачи на гнеых конях. Мишель привыкал к кирасе и каске, даже в жаре бывшими неизменными спутниками кирасира. Правда, в круглом чемодане у седла имелись сменные рубашки, но не всегда удавалось поменять. Привык и к ботфортам, которые носили и в карауле во дворце вместе с красным мундиром.

Они шли по коридору дворца, в парадном облачении, гремя шпорами о пол, служители дворца оглядывались на пригожих офицеров. Голицын улыбнулся, и одними глазами показал на идущую мимо Плещееву рядом со статс-дамой. Ольга улыбнулась, не скрываясь, Мишелю, корнет лишь смог проводить женщину глазами.

— Молодец, Залепский, — прошептал Серж, — вечером наговоритесь…

Но вот старший офицерского караула привел их к покоям императора, отсалютовал палашом, и смена произошла. Предстояли четыре часа службы.

Император поднимался рано, и вот, мимо них, слуги в покои привезли столики с завтраком для членов семьи Николая. Через час проходили фельдъегеря, и их встречал дежурный офицер. Без него в покои пройти не мог никто.

Прошло ещё два часа, и вперед вышел офицер, а за ним и сам Николай Павлович, а с ним и Александра Федоровна. Кавалергарды отсалютовали палашами государю и взяли «На караул».

— Молодцы, — похвалил офицеров император, — видите, Александра Федоровна, те самые корнеты. Один лучший стрелок, и Голицын — лучший наездник.

— Николай Павлович, Голицыны — известные лошадники.

— Доволен, что вы в полку, господа, — добавил Николай Павлович, и пошёл по коридору.

Чуть дальше к нему присоединился вышедший из своих покоев цесаревич с супругой. Через час их сменили, и отвели в офицерскую столовую. Отдохнули ещё три часа, и опять дежурный отвёл их месту службы.

Вечером, из покоев выходили фрейлины, и среди них и Плещеева. Мишель не мог подойти, даже сказать слово, но Ольга быстрым движением сунула письмо ему в широкий раструб перчатки, так что он ощутил ладонью острый листок бумаги. Но нельзя, терпи… Еле дождался, пока сменили товарищи. Они с Голицыным пили чай, а Мишель быстро пробежал глазами короткую записку:

Скоро встретимся. Соскучилась.

— Завтра и встретитесь, вечером после службы, — успокоил товарища Голицын.

— Непременно, Серж.

Свидания были часты, по крайней мере два раза в неделю Яким привозил Мишеля к квартире Плещеевой.

***

Но вот поступил эскадрону приказ готовится к маршу на Царскосельский вокзал. 14 августа на станции были готовы вагоны для коней, сходни, вагоны для солдат и офицеров. Рядовых уже раньше учили размещать коней в вагонах, и это не заняло очень много времени. Рядом грузились и конногвардейцы. На каждый из двух эскадронов понадобилось по два железнодорожных состава.

Залепский никогда не ездил в поездах, не видел локомотивов. Жаль, не было времени осмотреть эту диковину, пускающую в небо клубы чёрного дыма. Он прошёл в офицерский вагон, и сел на своё место.

— Раньше не ездил по чугунке? — спросил его Репнин. Мишель в ответ только покачал головой. Вдруг вагон тряхнуло, вперед, затем назад, локомотив дал гудок, и поезд тронулся.

— Отец бы не поверил, — восхитился корнет.

— Дорогу от Санкт- Петербурга до Москвы построили, Николай Павлович едет открывать лично, — сказал поручик Хлодин, — и мы сопровождаем государя. И еще два батальона, от Преображенского полка и от Семеновского. Скоро уже в столице будем, меньше чем за час.

И правда, и часа не прошло, как эскадрон разгрузился, и начал маршировать к Московскому вокзалу. Гвардейцы увидели прекрасное здание, с часами на башне, с сооруженным над путями ажурным навесом от дождя и непогоды. Эскадрон в пешем порядке проходил к вагонам, коноводы заводили коней на платформы. Ротмистр Толь был рядом с эстандарт — юнкером, и зорко наблюдал за значком эскадрона. Локомотив истекал паром, и пускал чёрный дым в голубое небо, машинисты сидели в кабине, и сами не могли оторвать взгляды от блестящих гвардейцев. Опять продолжилась загрузка. Кони упрямились, но солдаты были сноровисты, и постарались сделать всё быстро. Впгоны здесь были побольше царскосельских, да и паровоз тоже. Штабс-ротмистр Онучин проверял погрузку, и лично сверил списочный состав.

— Николай Карлович! Всё в порядке! — долоил офицер крманлиру эскадрона.

— Спасибо, Григорий Иванович, давайте сигнал к отправлению!

К командиру эскадрона подошёл начальник вокзала, Николай Ильич Миклуха.

— Всё ли в порядке, Николай Карлович?

— Загрузка завершена, можем отправляться, Николай Ильич, — ответил Толь.

Поезд наконец тронулся, и никто не мог оторваться от окон вагонов- видеть словно струящиеся мимо путешественников дома императорского города! Тут машинист не удержался, и дал пронзительный гудок, приведя в полный восторг кирасиров!

Мишель сидел рядом с Сержем, Никитой и штабс-ротмистром Желябовым.

— Господа! — предупредил штабс-ротмистр, — командир распорядился выставить караул из двух солдат и унтера, наблюдать и охранять локомотив. Вам поручено проверять службу каждые четыре часа. Карабины содат должны быть заряжены, капсюли на месте, курки не взводить. Сменять караульных будет вахмистр Евсюков.

— Так точно! — вместе ответили молодые офицеры, и не сговариваясь, сверили часы.

Репнин первым поднялся, поддерживая палаш правой рукой, и чуть покачиваясь от небольшой тряски в поезде, отправился к локомотиву. Залепский наслаждался пейзажем за окном. Поезд двигался просто невероятно быстро.

Через два часа поели, собравшись офицерской артелью. Каждый офицер часть оклада отдавал в общий котёл на важные нужды, в том числе совместные обеды. Вот и здесь, в дело пошли кольасы с окораками и вино. Но ротмистр был строг, и было только по два тоста за императора и за Александру Федоровну.

Пришло время и Мишелю проветрится. Он бодро поднялся, и пошёл через тамбуры вагонов. Если честно, было немного страшновато, сквозь щели корнет видел шпалы чугунки, пролетающие под поездом. Он нагибался по привычке, что бы не слетела фуражка. Наконец, тамбур последнего вагона, и платформа для дров и угля. Вахмистр Евсюков увлеченно смотрел на кочегара, закидывающего в топку уголь. Верно говорят, что на то, как работают другие, можно смотреть вечно.

— Ваше благородие! — рапортовал вахмистр, — всё как надо, без происшествий!

— Спасибо, Евсюков.

Мишель тоже засмотрелся на приборы, увидел один знакомый- манометр. Ветер здесь сильно обдувал лица, скорөсть- то была немаленкой. Закрытая кабина, была бы учше, подумалось корнету. Но он собрался обратно, в вагон первого класса.

— Всё отлично, Евсюков на месте, — доложил он Желябову.

— Спасибо, Залепский.

Проехали Бологое, и Мишель задремал. Как-никак загрузка эскадрона началась в четыре утра, захотелось спать, да и укачало в дороге.

Залепский проснулся, когда проезжали Тверь, он быстро встал и опять проверил караул. За окном темнело, и дежурный зажег фонари в вагоне. На улице ничего не было видно, из-за бликов на окне. Теперь корнет видел лишь силуэт своего лица, в стекле, ставшем зеркалом. Голицын и Репнин спали. В вагоне царил полумрак. Чугунка радовала… Чуть раскачивающийся диван за спиной, комфорт, возможность отдохнуть, и быстрота. Эскадрон дошёл бы до Москвы обычным маршем дней за десять, если жалеть конский состав полка.

Ещё через час миновали Клин.

— Мишель, чего не разбудил? — сонным голосом сказал недовольный Голицын.

— Темно. Всё одно ничего не видно.

— Правда, Залепский? — присоединился и Репнин.

— Надо отдохнуть, ещё в Москве маршировать, — ответил Мишель, — до казарм Кремля часа два ходу от вокзала.

— Плохо, что не днём приехали, — возразил Никита, — давно в Москве не был.

— В Москве будем три дня, ожидать государя. Он в Москве будет дня два, — сообщил Голицын, — кстати, если Николай Карлович отпустит, то сможем съездить в Кусково, эту знаменитую усадьбу посмотрим. Шереметевы всегда служили в полку. Так что, Репнин, московские невесты будут ждать.

— Не могу… мадемуазель Лопухина… Папенька прознал о этом знакомстве, сразу благоволить мне стал, прислал подарок из имения- два штофа клюквенной настойки и пару пистолетов.

Мишель посмотрел на друга, на его растерянное лицо, и не в силах ответить, хоть что-нибудь, смог только засмеяться.

— Мы не можем, как грубияны, быть невнимательными к барышням, — вещал друзьям Голицын, — ты же, Залепский, внимателен к дамам?

— Очень и постоянно.

— Вот… И общества Плещеевой ты не избегаешь?

— Но я же вдовец, она вдова, к тому же, и не могу разочаровывать даму. А мадемуазель Ртищева?

— Кстати говоря, великолепно разбирается в лошадях, — с удовольствием ответил Серж, — И, конечно, это хорошо, что ты уделяешь внимание вдове.

Штабс-ротмистр лишь улыбался, слушая отпрысков русских нобилей. Он был не из таких знатных семей, как Репнин и Голицын, и не так богат, как Залепский. Но служба в полку открыла ему многие двери, даже во дворце. Да и молодые корнеты были дружелюбны и не заносчивы.

— Скоро праздник полка, в сентября на Елагином острове, — добавил штабс-ротмистр.

— Вернемся в Царское село, будет отличное торжество! — Репнин был обрадован.

— Но мы не Конная Гвардия, и неделю пить не будем, может быть, дня два, — добавил Желябов, — и многие офицеры, служившие в полку раньше, будут присутствовать.

До Москвы оставалось совсем немного, они ведь уже проехали Клин, и Толь послал офицеров в солдатские вагоны, проверить личный состав. Поручики поднялись, и разошлись по составу, осматривая порядок.

Но вот, локомотив ощутимо сбросил скорость, чаще чувствовались стыки рельс. Паровоз пронзительно засвистел, и вот, за окном стали видны огни фонарей перрона. Всё было отлично, и около 23 часов поезд прибыл на Санкт-Петербургский вокзал. Состав встречал лично начальник станции, вытянувшись во фрунт перед ротмистром Кавалергардов.

— С прибытием вас, — чинно поздоровался чиновник путей сообщения империи,

— Спасибо. Выгрузимся быстро, постараемся за час управится, — отрапортовал ротмистр Толь.

Работа кипела. Главное, было вывести коней из вагонов, но через шестьдесят минут всё было сделано, и эскадрон в конном строю стоял на площади.

Следовали в Кремль, по улицам старой столицы России. Ночное время, и лишь тусклые фонари освещали дорогу. Полицейских было немного, околоточные следили за порядком. Публика не знала о прибытии гвардии, поэтому на обочине стояли лишь случайные прохожие, впрочем, даже они восторженно встречали Кавалергардов.

Никольские ворота Кремля гостеприимно распахнулись, впуская лейб-эскадрон. Казармы были пусты, и солдат и коней разместили быстро. Были отведены и квартиры офицерам. После построения солдаты были отправлены на отдых, а ротмистр Толь собрал офицеров.

— В расположении остаются завтра дежурные офицеры. Остальные могут осмотреть город, но на ночь являться в расположение, — распорядился Николай Карлович.

Залепский нестерпимо хотел спать, и скоро уже видео третий сон на казённой кровати. Поутру, после завтрака, офицеры полка покидали казармы. Кто шёл, а вернее, ехал на извозчике, к знакомым или родным, некоторые — просто посмотреть город.

Голицын поутру был свеж, как никогда, одет в вицмундир. Он сидел с любимой сигарой и чашкой кофе.

— Проснулся, Мишель? Репнин уже готов.

— К чему?

— Да как же! Визитация к Шереметевым. Наймём экипаж, и поедем.

Это было не очень сложно, и кучер за пять целковых гнал карету за околицу Москвы. Усадьба, отмеченная каменными столбами, была велика. Дорога шла через лес, в основном, высаженный. Прекрасные липы сторожили покой обитателей усадьбы. Но вот, они увидели церковь, и Большой Дом, выкрашенный в розовый цвет.

— Приехали, господа, — пробасил ванька, держа в руках поводья экипажа..

— Фёдор, заплати! — крикнул в окно князь, — выходим!

К ним спешил слуга, в роскошной ливрее, а из других дверей выскочили ещё двое служителей.

— Кто будете, господа? — очень вежливо спросил дворовый, — по какому делу к графу Шереметеву?

Слуга внимательно изучал мундиры, выпушки и приборный металл мундиров и добавил, вежливо улыбнувшись:

— Кавалергарды

— Доложи, любезный, что князь Сергей Николаевич Голицын с друзьями.

— Минуточку, — ответил расторопный лакей, удалившись за дубовые двери здания.

Покурить сигару сейчас- было бы некрасиво, папиросу просто не хотелось. Друзья постояли минуту, как за ними пришёл другой лакей. Они поднялись по пандусу, который охраняли сфинксы, и уже в сенях Мишель засмотрелся на роскошь помещения. Малахитовые вазы стоявшие на колоннах, статуи с факелам в античном стиле, словно охранявшие двери слева и справа. Семь рельефов в древнегреческом стиле украшали стены парадных сеней, да кроме того, эти стены были выкрашены охряной краской. Пол из наборного камня был великолепен.

Лакей, поклонившись, открыл двери справа от них. Их провели в столовую, роскошно обставленную. На столик, стоявший перед ними. принесли стеклянный графин с вином, фрукты.