Бесплатный фрагмент - Мем боли

Кристин Эванс
МЕМ БОЛИ

Глава 1. Кадр отчаяния

Все рухнуло в один миг. Не с грохотом и треском падающих небоскребов, а с тихим, почти вежливым щелчком закрывающейся двери в кабинете начальника. Именно эта тишина была самым страшным звуком. Она была гуще любого крика. Она звенела в ушах Никиты оглушающей какофонией собственной несостоятельности.

Он вышел из стеклянного небоскреба, который еще утром считал если не вторым домом, то уж точно крепостью, опорой. Теперь эти стеклянные стены отражали лишь бледное, потерянное лицо мужчины, чья жизнь только что была перечеркнута. Его уволили. Коротко, сухо, без возможности апелляции. Формальная причина — «грубая ошибка, повлекшая за собой значительные финансовые потери для компании». Настоящая причина — подлый, хитро сплетенный капкан, в который его подставил тот, кого он считал если не другом, то надежным коллегой. Максим. Улыбчивый, ядовитый Максим, который сейчас, наверное, празднует победу в том самом кабинете.

Никита шел по улице, и мир вокруг потерял все краски, все запахи, все звуки. Он был похож на выключенный телевизор, по экрану которого мечется призрак. Люди обтекали его, не замечая, машины сигналили, но до него доносился лишь ровный, нарастающий гул в голове. Он не чувствовал ни холодного ветра, бьющего в лицо, ни моросящего дождя. Рука автоматически нащупала в кармане телефон. На экране было больно смотреть. Там, в мессенджерах, уже полыхал скандал. Коллеги, еще час назад готовые подписать под ним любую бумагу, теперь молчали или писали сочувственные смс, сквозь текст которых проступало любопытство и злорадство. А потом был звонок от Кати. Его невесты. Той самой, с которой они выбирали квартиру всего пару недель назад.

— Никит, я все знаю. Мне жаль, конечно, но… Я не могу это пережить снова. Ты же помнишь, что было в прошлый раз? Я не готова жить в постоянной неуверенности. Мне нужно стабильное будущее. Давай… Давай сделаем паузу.

Пауза. Какое удобное, трусливое слово. Оно не значит «я с тобой, мы справимся». Оно значит «ты провалился в яму, а я побуду наверху, и если ты выберешься — посмотрим, а если нет — так и договорились».

Пауза длиною в жизнь. Пауза, которая с треском обломилась, когда он увидел ее историю всего через час. Катя с подругами в дорогом баре. Улыбка. Сияющие глаза. Ни намека на «паузу». Просто констатация факта: твоя жизнь рухнула, а моя продолжается. Без тебя.

И вот он сидел. Где-то в середине города, в безликой, но уютной кофейне с ароматом свежемолотого кофе и сладкой выпечки. Он нашел этот уголок инстинктивно, как раненое животное ищет нору, чтобы умереть в одиночестве. Заказал двойной эспрессо, но не притронулся к нему. Черная жидкость в крошечной чашке казалась ему олицетворением всей его жизни — горькой, густой и дошедшей до дна.

Он уставился в стеклянную столешницу, пытаясь поймать хоть одну мысль. Но в голове был лишь вихрь обрывков фраз, лиц, цифр. Упрек начальника: «Мы тебе так доверяли, Никита». Ухмылка Максима в коридоре. Голос Кати: «Паузу». И сквозь этот хаос пробивалось одно-единственное, примитивное, но такое мощное чувство — стыд. Жгучий, всепоглощающий стыд. Стыд за то, что оказался таким наивным, таким слабым, таким легковерным. Стыд за то, что его предали, и он даже не смог достойно ответить. Стыд за эти слезы, которые предательски подступали к горлу и которые он изо всех сил пытался сдержать.

Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Боль была реальной, отвлекающей. Он сосредоточился на ней, лишь бы не расплакаться здесь, на виду у всех. Он смотрел в свое отражение в стекле — осунувшееся лицо, тени под глазами, сведенные от напряжения скулы. Он видел в этом лице неудачника. Изгоя. Человека, которого мир вышвырнул за ненадобностью.

А вокруг кипела жизнь. Стучали клавиатуры ноутбуков, звенела посуда, смеялись влюбленные парочки, кто-то бурно обсуждал новый проект. Они все были частью этого большого, успешного, стремительного мира. А он сидел в стеклянном пузыре своего отчаяния, и никто не видел, как ему больно. Никто не замечал, что внутри него происходит землетрясение. Он был невидимкой. Призраком.

Именно в этот момент, когда он пытался сделать глоток воздуха, но вместо этого получился лишь сдавленный, неудавшийся вздох, а по щеке предательски скатилась и размазалась единственная, вырвавшаяся из-под контроля слеза, его лицо исказилось гримасой — не плача, а попытки его подавить. Гримасой, в которой было все: и боль, и гнев, и унижение, и бессилие. Это была маска человеческой души на грани.

Он ничего не слышал. Не видел. Поэтому он не заметил девушку с телефоном за соседним столиком, которая уже полчаса снимала для своего блога вид из окна на пасмурную улицу. Она снимала общий план, панораму кофейни, ища «атмосферу». Ее палец случайно нажал на кнопку съемки именно в тот миг, когда камера проехала по его лицу. Щелчок был беззвучным. Всего один кадр среди десятков других. Случайный кадр. Ничего не значащий кусок реальности.

Девушка, довольная отснятым материалом, убрала телефон, допила капучино и ушла, погруженная в свои мысли. Она даже не взглянула на него по-настоящему. Он был всего лишь частью интерьера.

Никита же провел в оцепенении еще неизвестно сколько времени. Официантка с жалостливым взглядом спросила, не нужно ли ему еще кофе. Он лишь покачал головой, бросил на стол купюру, не дожидаясь сдачи, и вышел на улицу. Дождь усилился. Капли холодными иглами впивались в кожу, но ему было все равно. Он шел, не зная куда. У него не было больше работы. Не было дома, потому что тот пустая квартира-студия, которую он снимал, теперь казалась ему клеткой. Не было женщины, которая ждала его в этом доме.

Был только он. И всепоглощающая, оглушающая пустота. Тишина после взрыва. Пепелище, на котором еще совсем недавно стоял его мир.

Он не знал, что в этот самый момент его отчаяние, сжатое в пиксели цифрового изображения, уже начало свое путешествие по просторам сети. Еще не как мем. Пока еще просто как случайная, никому не нужная фотография на чьем-то телефоне. Но семя было брошено в плодородную почву всемирной паутины, где любая человеческая эмоция, любая боль, любая радость может быть укрощена, упакована и превращена в разменную монету для чужого веселья.

Его самый уязвимый миг стал чьим-то цифровым трофеем. И часы, отсчитывающие время до того, как этот трофей станет вирусным, уже тикали. Но пока он этого не знал. Он просто шел под дождем, пытаясь заставить себя чувствовать что-то, кроме леденящего душу онемения. И у него не получалось.

Глава 2. Вирусный монстр

Три дня. Семьдесят два часа. Четыре тысячи триста двадцать минут. Каждая из них тянулась как год, наполненный тягучим, похожим на сироп кошмаром. Никита не выходил из своей квартиры. Он превратил ее в бункер, в убежище от всего мира. Он задёрнул шторы, отрезав себя от солнечного света, который казался теперь наглым насмешкой над его внутренней тьмой. Он не отвечал на звонки, игнорировал сообщения. Мир сузился до размеров его студии — открытого пространства, которое когда-то казалось ему символом свободы, а теперь напоминало тюремную камеру.

Он существовал в состоянии паралича. Лежал на диване, уставившись в потолок, вставал только чтобы выпить воды или сходить в туалет. Чувство голода притупилось, заменилось постоянной, ноющей пустотой в желудке, которая была лишь физическим отражением пустоты душевной. Он пытался заставить себя думать, планировать, искать выход, но мозг отказывался работать. Он был как компьютер, поражённый вирусом, — все процессы зависали, экран синел, и единственное, что оставалось — это ждать перезагрузки. Но перезагружать было нечего. Система рухнула.

На четвертый день инстинкт самосохранения, слабый, но всё же живой, заставил его включить телефон. Он разрядился еще три дня назад, и Никита лишь сейчас нашел в себе силы поставить его на зарядку. Когда экран ожил, его ждал цифровой ад. Десятки пропущенных вызовов. От родителей, от немногих оставшихся друзей, от бывших коллег. Туча сообщений в мессенджерах. Он пролистал их с ощущением, будто читает некрологи о самом себе.

«Никит, держись, братан. Всё наладится».

«Коля, это ужасно, что случилось! Как ты?»

«Никита, если нужна помощь, обращайся».

Слова поддержки казались фальшивыми, будто заученными из пособия «Что говорить неудачнику». Он чувствовал за ними не искреннее участие, а любопытство и неловкость. Люди не знали, как общаться с тем, кого только что раздавили. Они боялись заразиться его неудачей.

Потом его взгляд упал на сообщение от Максима. Одно-единственное.

«Никита, мне жаль, что так вышло. Я пытался их отговорить. Держись».

От этой лицемерной гнили у Никиты свело желудок. Он чуть не швырнул телефон об стену. Это было хуже, чем прямое издевательство. Это была та самая ядовитая улыбка, что скрывает удар ножом в спину. Он удалил сообщение, чувствуя, как по телу разливается волна горячей, беспомощной ярости. Он был настолько слаб, что не мог даже ответить. Не мог бросить в лицо этому ублюдку всё, что о нём думает. Эта бессильная злоба была почти невыносима.

И тогда, чтобы отвлечься, чтобы найти хоть какой-то отклик, который не был бы пропитан жалостью или ложью, он зашёл в самый популярный отечественный паблик с юмористическими картинками. Может быть, тупые мемы смогли бы на несколько минут выключить его мозг. Он листал ленту, не видя смысла в картинках, просто механически двигая пальцем по экрану. Смешные котики, ироничные цитаты из фильмов, шутки про офисную жизнь.

И вдруг он замер. Кровь отхлынула от лица, а потом ударила в виски с такой силой, что комната поплыла перед глазами. Сердце заколотилось, словно пытаясь вырваться из груди. Он не дышал. Он смотрел на экран, и мозг отказывался обрабатывать информацию.

Это был он.

Его лицо. Его глаза, наполненные болью. Его гримаса, в которой он пытался подавить рыдание. Снятое в той самой кофейне. Кадр был чуть размытым, сделанным откуда-то сбоку, но он был абсолютно узнаваем. Под фотографией громадными буквами был написан заголовок, который резанул по глазам больнее, чем лезвие:

«КОГДА ТВОЙ КОД УШЁЛ В ПРОДАКШН В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ, А В ПОНЕДЕЛЬНИК УТРОМ ТЕБЯ УЖЕ ЖДЁТ КОМАНДА РАЗБОРА ПОЛЁТОВ».

Никита прочитал подпись раз, другой, третий. Каждое слово вонзалось в него, как гвоздь. Он не понимал. Как? Почему? Кто? Его личная, сокровенная боль, его самое уязвимое мгновение было украдено, выдернуто из контекста его жизни и выставлено на всеобщее осмеяние. Оно было превращено в универсальную, никому не нужную шутку. В мем.

Он тупо посмотрел на количество лайков. Сотни тысяч. Поделились уже несколько десятков тысяч раз. Он прокрутил комментарии. Его тошнило.

«Ахахаха, это просто гениально! Лицо бесценное!»

«Бро, я тебя чувствую! Каждый понедельник такой!»

«Где вы таких чуваков находите? Мужик, тебе бы в кино с такой мимикой!»

«Это новый герой нашего времени! Человек, ненавидящий понедельники!»

«Да ему просто с утра плохо после вчерашнего, не придумывайте».

Они смеялись. Они смеялись над его болью. Они приписывали ему свои глупые, бытовые проблемы, не понимая, что за этим лицом стоит крах всей жизни. Что это не просто «плохое утро». Это — конец. А для них это было всего лишь смешной картинкой. Разменной монетой в их скучном цифровом общении.

Он бросил телефон, отшатнувшись от него, как от раскалённого железа. По телу бежали мурашки, по спине — холодный пот. Ему казалось, что стены квартиры сдвигаются, давят на него. Он стал всеобщим посмешищем. Сначала его предали в реальном мире, а теперь над ним издевается мир виртуальный. Не осталось ни одного уголка, где он мог бы спрятаться.

С диким рвением он схватил телефон снова, начал искать, как удалить этот пост. Но он был всего лишь пользователем. Он не был администратором паблика. Он написал в личные сообщения паблика, его письмо ушло в пустоту, затерялось среди тысяч других. Он оставил гневный комментарий: «Это я! Удалите это немедленно! Вы не имеете права!». Его комментарий тут же утонул в потоке новых шуток, а через минуту был удалён модератором.

Бессилие. Полное, абсолютное бессилие. Он мог только наблюдать, как его изображение, его позор, его боль множатся в геометрической прогрессии. Он нашёл себя в других пабликах. Тот же самый кадр, но уже с другими подписями.

«Когда твоя девушка говорит „нам нужно поговорить“».

«Когда посмотрел на цены в отпуске после получения зарплаты».

«Когда понял, что забыл выключить утюг, уже отъехав от дома на полчаса».

Каждая новая подпись была новым ножом. Они не просто смеялись над ним — они стирали его личность, его историю. Они брали его душу, вырезали из неё один самый страшный момент и наклеивали на него ярлыки бытовых неурядиц. Он перестал быть человеком. Он стал картинкой. Шуткой.

Он залпом выпил воду из бутылки, но во рту оставалась сухость. Дрожащими руками он попытался закурить, но сигарета выпала из пальцев. Он включил телевизор, чтобы заглушить голоса в голове, но ему показалось, что даже с экрана на него смотрят с усмешкой. Он был параноиком, и он понимал это, но не мог остановиться. Его жизнь превратилась в триллер, где главный злодей — это он сам, вернее, его искажённое, опозоренное цифровое отражение.

Он лёг на пол, уткнувшись лицом в холодный паркет. Он не плакал. Слёзы кончились. Внутри была только пустота, выжженная ярость и чувство такой глубокой, пронзительной несправедливости, что хотелось кричать. Кричать так, чтобы вывернуть душу наизнанку. Но он лежал молча. Он снова был в той кофейне, снова переживал тот миг, но теперь он видел себя со стороны — жалкого, раздавленного человека, которого кто-то сфотографировал, даже не заметив, не поняв, что творит.

Кто-то постучал в дверь. Резко, настойчиво. Никита вздрогнул, сердце замерло. Кто это? Журналисты? Любопытные соседи? Катя, которая пришла вернуть его вещи? Он не двигался, затаив дыхание, словно ребёнок, который думает, что если он не будет шевелиться, то монстр под кроватью его не найдёт. Стук повторился, потом утих. Шаги удалились по коридору.

Он остался один. Своей тюрьмой был он сам. Своим палачом — весь мир. Он закрыл глаза, но даже под веками видел своё лицо — искажённое горем, уставшее, беспомощное. Лицо, которое теперь знали миллионы. Лицо, над которым смеялись.

Он не знал, что делать. Мысль о самоубийстве промелькнула где-то на задворках сознания, туманная и нереальная, как забытый сон. Но он был слишком опустошён даже для этого. Он просто лежал. И ждал. Ждал, что будет дальше. Как будто эта катастрофа была сериалом, а он — главным героем, который не знает сценария следующей серии.

А в это время на другом конце города, в уютной, светлой квартире, девушка по имени Аня лениво листала ленту того же самого паблика. Она устала после тяжелого дня, полного чужих трагедий и сложных разговоров. Ей нужна была передышка. Лёгкий, бездумный контент. Её палец механически скользил по экрану. Котики. Аниме. Шутки про психологов. И вдруг она остановилась. Её палец замер над очередной картинкой. Над тем самым мемом.

Но она не засмеялась. Она не поставила лайк. Она прищурилась и поднесла телефон ближе к лицу. Она смотрела не на подпись. Она смотрела на глаза. На глаза этого незнакомого мужчины. И в её профессиональном, тренированном мозгу что-то щёлкнуло. Сработал внутренний радар, настроенный на подлинную, не сыгранную боль.

Она увидела не смешную гримасу. Она увидела отчаяние. Настоящее, глубинное, выжигающее душу отчаяние. И это зрелище заставило её сердце сжаться. Не от жалости. От узнавания.

Глава 3. Тот, кто увидел

Тишина в её квартире была иной, чем в студии Никиты. Это была не гнетущая, раздавленная тишина опустошения, а спокойный, насыщенный звуками покой. Тихий шелест страниц книги, которую она отложила в сторону. Ровное гудение мощного ноутбука на рабочем столе. Тихое посвистывание закипающего в крохотной кухне чайника. Аня любила эти вечерние часы, когда город за окном затихал, превращаясь в мерцающее огнями полотно, а она оставалась наедине с собой, отфильтровывая вчерашний день.

Её работа кризисным психологом редко позволяла полностью отключиться. Она была своеобразным эмоциональным шлюзом: пропускала через себя боль, страх, гнев и отчаяние других людей, помогая им найти выход, но часть этого токсичного осадка всегда оседала внутри. Вечера были временем дезинфекции. Временем чая, мягкого пледа и чего-то абсолютно нетребовательного для мозга. Чаще всего — пролистывание глупых пабликов с мемами.

Это был её ритуал. Очищение абсурдом. Глупые картинки с котиками и капибарами смывали с неё налипшую за день серьёзность, напоминая, что мир не всегда состоит из сломанных судеб и тяжёлых разговоров.

Вот и сегодня она устроилась поудобнее в глубоком кресле, закутав ноги в плед, и запустила бесконечную ленту. Механическое движение пальца по экрану. Улыбка забавной собачке. Снисходительная усмешка очередному мему про отношения. Её сознание было расслаблено, почти отключено. Она была просто наблюдателем.

И тут палец замер.

Она не сразу поняла, почему. Мозг, отключивший аналитику, среагировал на что-то раньше, чем сознание. Она медленно провела назад, вернувшись к картинке, которую только что пролистала.

Сначала она прочитала подпись. «КОГДА ТВОЙ КОД УШЁЛ В ПРОДАКШН В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ…» Что-то знакомое, избитое. Очередной шаблон про айтишников. Она уже хотела пролистать дальше, но взгляд скользнул с текста на изображение.

И вот тогда что-то щёлкнуло. Не громко. Тихо, но очень отчётливо. Как щелчок идеально подходящих друг к другу деталей.

Она прищурилась, поднесла телефон ближе. Это было лицо мужчины. Снято не в студии, а в естественной обстановке, в кафе. Кадр был немного смазан, случайный. Но качество позволяло разглядеть детали.

Аня отложила телефон на колени, сделала глоток горячего чая, давая себе время. Потом снова взяла его в руки. Она смотрела уже не на картинку в целом, а всматривалась. Вчитывалась в это лицо, как вчитываются в медицинскую карту пациента, ища за сухими строчками диагноза историю живого человека.

Она выключила в себе обывателя и включила специалиста. Того, кто годами учился видеть невербальные сигналы, микровыражения, которые длятся доли секунды, но говорят больше, чем тысячи слов.

Это лицо было искажено гримасой, которую большинство прочитало бы как комичное — поджатые губы, наморщенный нос, слегка скошенные брови. Классическая маска «отвращения» или «недовольства», которую так любят использовать для мемов.

Но Аня смотрела в глаза.

Именно в глаза. В их уголки. В глубину зрачков, которые даже на некачественном снимке несли в себе нечто неуловимое, но абсолютно однозначное для её взгляда.

Это была не бытовая досада. Не усталость в конце рабочего дня. Не раздражение из-за пролитого на клавиатуру кофе.

В глазах этого незнакомца была боль. Настоящая, обнажённая, доходящая до отчаяния боль. Та самая боль, которая не кричит, а стонет. Которая живёт где-то глубоко внутри и прорывается наружу лишь на мгновение, когда все защитные барьеры рушатся. Это был взгляд человека, который находится на самом дне. Который потерял опору под ногами и уже не видит смысла пытаться всплыть.

Губы были сжаты не от брезгливости, а от попытки сдержать рыдание. Морщинки у носа и глаз говорили не о мимолётном неудовольствии, а о долгом, изматывающем стрессе. Вся мимика лица, каждый мускул кричали не о сиюминутной проблеме, а о глубокой, системной трагедии.

Она откинулась на спинку кресла, положив телефон на грудь. По телу пробежала странная дрожь — смесь профессионального интереса и чего-то личного, острого, почти физического.

— Боже мой, — прошептала она в тишину комнаты. — Они смеются. Они все смеются над этим.

Её собственные проблемы, которые ещё пять минут назад казались ей значительными, вдруг поблёкли, стали мелкими и несущественными. Перед ней была настоящая рана. Выставленная на всеобщее обозрение и осмеянная.

Она снова взяла телефон, нашла этот мем в других пабликах. Прочитала другие подписи. «Когда твоя девушка говорит „нам нужно поговорить“». «Когда посмотрел на цены в отпуске». Каждая новая подпись вызывала в ней волну почти физического отвращения. Это было похоже на то, как если бы над человеком, упавшим с высоты и сломавшим позвоночник, толпа смеялась, крича: «Смотри, как он смешно споткнулся!».

Она закрыла глаза, и перед ней всплыло её собственное прошлое. Не в деталях, а в ощущениях. То самое чувство полной беспомощности, когда мир, который ты так старательно выстраивал, рушится у тебя на глазах по чужой вине. Чувство, что ты один против всех, что тебя не просто предали, а над твоим предательством ещё и смеются. У неё была своя история. Свой Максим. Своя «Катя». Не в буквальном смысле, но суть была та же — болезненное предательство, после которого осталось ощущение, что ты стал всеобщим посмешищем.

Именно это узнавание и было тем самым крючком, который зацепил её так глубоко. Она видела в этом мужчине не просто случайного страдальца. Она видела отголосок собственной, давно зарубцевавшейся, но всё ещё ноющей раны.

Она встала, прошлась по комнате. Профессиональная часть её мозга уже анализировала ситуацию. Парень, судя по обстановке кафе и одежде, не из маргинальной среды. Скорее всего, столкнулся с серьёзным профессиональным или личным кризисом. Вероятность суицидальных мыслей в таком состоянии — крайне высока. Особенно под давлением такого публичного унижения. Он был как раненый зверь, на которого вывели свору гончих. И гончие эти — анонимные пользователи сети.

Что она могла сделать? Написать в паблик с требованием удалить пост? Бесполезно. Найти автора фотографии? Невозможно. Остаться в стороне? Сделать вид, что не заметила? Пролистать дальше, к смешным котикам?

Последнее было самым простым и самым логичным выходом. У неё и своих пациентов хватало. Её рабочий день был закончен. Она не была супергероем, обязаным спасать каждого страдающего человека в интернете.

Но она не могла.

Это лицо, эта боль — они не отпускали. Они взывали к её профессионализму, но что ещё важнее — к её человечности. К той части её, которая сама когда-то была на дне и мечтала, чтобы кто-то подал руку. Пусть даже виртуальную.

Она села за ноутбук, откинула крышку. Её пальцы привычно замерли над клавиатурой. Что ей написать? Как найти его? Соцсети. Логично, что его уже «вычислили». Такие мемы редко остаются анонимными надолго.

Она загуглила ключевые слова из подписи к мему, добавив «имя», «ВКонтакте». Через несколько минут поисков она нашла его. Не его личную страницу — она была закрыта, а упоминания в обсуждениях. Кто-то из бывших коллег, видимо, проболтался. «Никита С.». Потом нашлась и его страница. Закрытая. Аватарка — абстрактная картинка. Ни намёка на личность.

Именно это и было криком о помощи. Полное закрытие. Уход в себя.

Она открыла мессенджер, который был привязан к её рабочему, а не личному аккаунту. Создала новое сообщение. Вписала его адрес.

И замерла.

Что сказать? «Здравствуйте, я психолог и я вижу, что вам плохо»? Это звучало бы как шаблонное предложение услуг. Холодно и безлико. Он никогда не ответит.

«Привет, я видела тот мем. Это ужасно, я тебе сочувствую»? Слишком пассивно. Слишком много жалости, в которой тонет уважение.

Ей нужно было найти такие слова, которые пройдут сквозь его броню отчаяния и цинизма. Слова, которые покажут, что она не одна из тех, кто смеётся. Что она видит. По-настоящему видит.

Она вдохнула, выдохнула, снова положила пальцы на клавиатуру и начала печатать. Медленно, тщательно подбирая каждое слово. Она писала не как психолог. Она писала как человек. Как свидетель. Как тот, кто случайно увидел в толке чьё-то падение и не отвернулся.

Привет. Ты не знаешь меня, и я понимаю, что это сообщение может показаться странным. Я видела ту фотографию, которую все сейчас обсуждают. Я не буду говорить банальности вроде «держись» или «всё наладится». Я просто хочу сказать одну вещь: я смотрю на это фото и не вижу ничего смешного. Я вижу человека, которому очень больно. И мне кажется, что смеются над этим как раз те, кто никогда по-настоящему не падал. Не знаю, нужно ли тебе это сейчас, но если захочешь поговорить с кем-то, кто не станет ничего советовать или жалеть, а просто выслушает — я здесь. Меня зовут Аня.

Она перечитала текст несколько раз. Он казался ей слишком простым, почти наивным. Но в нём не было фальши. Не было профессионального пафоса. Была лишь констатация факта и предложение помощи. Руки, которую можно было либо принять, либо оттолкнуть.

Она не ждала ответа. Более того, она почти была уверена, что ответа не последует. Человек в таком состоянии редко доверяет незнакомцам. Особенно пришедшим из того самого мира, который его только что растерзал.

Она нажала кнопку «Отправить». Сообщение ушло в цифровую пустоту, к закрытой аватарке и, вероятно, выключенному телефону.

Аня закрыла ноутбук, допила остывший чай. Ритуал вечернего отдыха был безнадёжно испорчен. Но вместо тревоги её вдруг наполнило странное, тихое ожидание. Чувство, что она бросила камень в тёмную, стоячую воду и теперь ждёт, пойдут ли по воде круги.

Она подошла к окну, раздвинула штору. Город спал. Где-то там, в одной из тысяч тёмных окон, сидел он. Человек с фотографии. Никита. И она, сама того не желая, стала частью его истории. Пока ещё всего лишь крошечной точкой на его горизонте. Но точка эта светилась. Слабеньким, но очень упорным огоньком.

Аня не была наивной. Она понимала, что лезет в осиное гнездо. Что связывается с человеком, чьё психическое состояние непредсказуемо. Что это может быть опасно. Но инстинкт — профессиональный и человеческий — оказался сильнее голоса разума.

Она потушила свет в комнате и осталась стоять у окна, глядя на огни города. Она думала о его глазах. И о той боли, которую она в них увидела. Это зрелище не отпускало. Оно оставалось с ней, как послевкусие от горького лекарства. Но это было лекарство, которое она, возможно, должна была предложить ему.

А в своей тёмной квартире Никита, наконец, уснул. Его сон был тревожным, прерывистым. Ему снилось, что он бежит по бесконечному коридору, а со стен на него смотрят его собственные лица с той фотографии, и все они смеются над ним громким, пронзительным смехом. Он бежал от этого смеха, но коридор не кончался. И не было ни одной двери, в которую он мог бы войти.

Глава 4. Первое сообщение

Прошла неделя. Семь долгих дней, которые слились для Никиты в одно сплошное, бесцветное полотно времени. Он всё ещё не выходил из квартиры, но оцепенение постепенно сменялось другим состоянием — тупой, апатичной привычкой к собственному падению. Он как будто смирился с тем, что теперь он — это тот парень с мема. Что его личность стёрта, а вместо неё остался лишь вирусный образ. Он начал механически следить за своим позором. Каждый день он заходил в те самые паблики и смотрел, как его лицо кочует по сети, обрастая новыми, всё более идиотскими подписями. Это было похоже на мазохистский ритуал — самому сыпать соль на рану, чтобы не забывать, как больно.

Он даже нашёл в себе силы включить ноутбук. Не для работы, а просто чтобы отвлечься. Он пролистывал новости, смотрел бессмысленные видео, пытаясь забить сознание чем-то извне. И именно в один из таких моментов, когда он автоматически кликал по вкладкам, его взгляд упал на значок мессенджера в браузере. Он обычно всегда был разлогинен, но сейчас почему-то был авторизован.

На иконке красовалась цифра «1». Непрочитанное сообщение.

Сердце ёкнуло. Кто это? Катя? Максим с новыми издевками? Бывший коллега? Любопытство смешалось со страхом. Он боялся открывать. Боялся новой порции боли. Но игнорировать красный кружок было выше его сил. Он кликнул.

Сообщение было от незнакомого аккаунта. Имя — Аня. Фотографии не было, вместо аватарки — абстрактный рисунок. Он начал читать, и с каждой строчкой его дыхание сбивалось.

Привет. Ты не знаешь меня, и я понимаю, что это сообщение может показаться странным. Я видела ту фотографию, которую все сейчас обсуждают. Я не буду говорить банальности вроде «держись» или «всё наладится». Я просто хочу сказать одну вещь: я смотрю на это фото и не вижу ничего смешного. Я вижу человека, которому очень больно. И мне кажется, что смеются над этим как раз те, кто никогда по-настоящему не падал. Не знаю, нужно ли тебе это сейчас, но если захочешь поговорить с кем-то, кто не станет ничего советовать или жалеть, а просто выслушает — я здесь. Меня зовут Аня.

Никита перечитал текст раз, другой, третий. Он вчитывался в каждое слово, ища подвох. Иронию. Скрытую насмешку. Но её не было. Слова были простыми, прямыми и… искренними. Через экран будто веяло теплом. Теплом, которого он не чувствовал уже так долго.

Первой его реакцией была ярость. Кто она такая? Что ей нужно? Ещё одна охотница за сенсацией? Хочет лично пообщаться с «человеком-мемом», чтобы потом похвастаться перед подружками? Или это розыгрыш? Максим нанял актрису, чтобы добить его?

Он откинулся на спинку стула, сжав кулаки. Нет. Он не поведётся. Он не даст себя снова обмануть. Он уже научился этому горькому уроку. Доверие — это роскошь, которую он больше не мог себе позволить.

Его пальцы сами потянулись к клавиатуре, чтобы написать грубый, отбивающий всякое желание общаться ответ. Что-то вроде: «Отстань, психопатка» или «Иди лечись». Но он остановился. Он снова перечитал её сообщение. Фраза «я вижу человека, которому очень больно» отозвалась в нём странным эхом. Она не написала «я тебе сочувствую». Она написала «я вижу». Как будто она действительно разглядела за картинкой нечто настоящее.

Он посмотрел на дату отправки. Сообщение пришло несколько дней назад. Он его просто не видел. Она ждала? Или уже забыла? Может, это просто порыв, который прошёл?

Он закрыл вкладку с мессенджером и попытался вернуться к видео. Но сосредоточиться уже не мог. Эти слова засели в его мозгу, как заноза. «Я не вижу ничего смешного». «Я вижу боль». Они звучали в его голове снова и снова, нарушая его хрупкое, выстроенное на отчаянии равновесие.

Прошёл час. Два. Он снова открыл сообщение. Он изучил профиль. Аккаунт был чистым, без лишней информации. Ни намёка на фейк. Выглядело это как рабочий или специально созданный аккаунт. Может, она и правда… какая-то сумасшедшая? Или действительно тот редкий тип людей, которые лезут в чужие проблемы из желания помочь?

К вечеру он уже не мог думать ни о чём другом. Одиночество, которое стало для него привычным, вдруг стало невыносимым. Он семь дней был в полной изоляции, и его единственными собеседниками были голоса в его голове, которые твердили ему, что он неудачник. А тут — живой голос. Пусть и из цифрового пространства.

Он чувствовал себя голодным волком, которому бросили кусок мяса, но он боится, что мясо отравлено. Инстинкт самосохранения кричал: «Не тронь!». А инстинкт выживания, жажда человеческого контакта, шептал: «Попробуй».

В конце концов, он не выдержал. Что он терял? Своё достоинство? Его уже не было. Своё спокойствие? Его тоже не было. Максимум, что могло случиться — это очередная порция насмешек. Но он уже стал к ним почти невосприимчивым, как алкоголик к дешёвой водке.

Он снова открыл окно сообщения. Его пальцы зависли над клавиатурой. Что ответить? Спасибо? Это звучало бы глупо. Согласиться на разговор? Он не был готов к голосовому или видеообщению. Да и к какому вообще?

Он начал печатать. Стирал. Печатал снова. Фразы казались ему то слишком грубыми, то слишком пассивными, то полными жалости к себе.

«Спасибо, но мне не нужна помощь» — ложь.

«А что ты вообще хотела?» — агрессия.

«Почему ты решила мне написать?» — звучало как допрос.

В итоге он написал самое простое и нейтральное, что пришло в голову. Почти машинный ответ.

Привет. Сообщение получил. Не ожидал, что кто-то увидит в этой картинке что-то серьёзное. Спасибо, наверное.

Он посмотрел на свой ответ и скривился. Выглядело сухо и отстранённо. Но лучше он придумать не мог. Он нажал «Enter» и тут же пожалел. Теперь он сидел и ждал. Как школьник, передавший записочку девочке, которая нравится. Это ожидание было мучительным. Каждую минуту он проверял, не пришёл ли ответ. Прошло пять минут. Десять. Полчаса.

«Ну конечно, — с горькой усмешкой подумал он. — Написала и забыла. Просто удовлетворила своё любопытство».

Он уже собрался выключать компьютер, как вдруг значок мессенджера снова мигнул. Сердце ёкнуло. Он открыл сообщение.

Я тоже не ожидала, что увижу. Обычно я просто листаю ленту. Но твоё лицо… оно выбилось из общего ряда. Как будто кто-то кричит в толпе, а все вокруг думают, что он поёт песню. Мне не всё равно. Вот и всё.

Никита перечитал эти строки. «Кричит в толпе». Точнее не скажешь. Именно это он и чувствовал. Этот образ поразил его своей точностью. Это была не жалость. Это было понимание.

Он ответил не сразу. Размышлял.

Приятно слышать, что не все слепые. Но я не знаю, о чём мы можем говорить. У меня сейчас не самый разговорчивый период.

Ответ пришёл почти мгновенно.

Мы можем не говорить. Мы можем просто печатать. Или молчать. Я не для того, чтобы вытаскивать тебя на диалог. Я для того, чтобы просто быть на связи. Если захочешь — кинешь слово. Если не захочешь — ничего страшного. Никаких обязательств.

Этот подход его удивил. Никакого давления. Никаких попыток «исправить» его. Просто… присутствие. Как будто кто-то сел рядом на скамейку в парке и молчит, не требуя ничего, просто разделяя пространство.

Он чувствовал, как его защитные барьеры, возведённые за неделю отчаяния, начали давать трещины. Крошечные, почти невидимые, но они были. Ему страшно хотелось кому-нибудь рассказать. Вывалить всё это дерьмо, которое скопилось внутри. Но он боялся. Боялся, что как только он откроется, она исчезнет, как и все остальные.

Почему ты это делаешь? — написал он, задавая самый главный вопрос. — Что тебе с этого?

На этот раз пауза затянулась. Он уже подумал, что спугнул её своим прямым вопросом. Но через несколько минут пришёл ответ. Длинный.

Хороший вопрос. Честный. Я не занимаюсь благотворительностью, если ты об этом. У меня тоже есть свои тараканы. Когда-то давно я оказалась в ситуации, где мне было так же плохо, как, мне кажется, сейчас тебе. И я очень хотела, чтобы кто-нибудь просто увидел мою боль. Не пытался её исправить, а просто увидел и признал её. Мне никто не помог. Я выкарабкивалась сама. И это было чертовски тяжело. Может быть, сейчас я пытаюсь стать для кого-то тем человеком, которого мне тогда не хватило. Эгоистично, да? Помогая тебе, я как будто помогаю той самой себе из прошлого. Так что это не совсем бескорыстно.

Это признание ошеломило его. Она не пряталась за маской альтруиста. Она была честной. Говорила о своих мотивах, о своей боли. Это делало её реальной. Живой. Не абстрактным «добрым самаритянином», а человеком из плоти и крови, со своими шрамами.

Он смотрел на экран, и в его душе что-то переворачивалось. Впервые за долгое время он подумал не о себе, а о другом человеке. Какая она? Как она выглядит? Что за история стоит за её словами?

Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, — написал он, и сам удивился этой фразе. Это была не формальность. Он действительно почувствовал что-то вроде сочувствия к незнакомке.

Не стоит. Это сделало меня сильнее. И, наверное, помогло стать тем, кто я есть. А теперь я вижу подобную боль в других. И не могу пройти мимо. Так что, видишь, у моей навязчивости есть объяснение.

Он улыбнулся. Слабенько, впервые за много дней. Улыбка была неуверенной, как у ребёнка, который заново учится ходить. Но она была.

Ну что ж… Раз уж ты настойчивая… Может, и правда попробуем поговорить? Только я предупреждаю, я не самый приятный собеседник в последнее время.

Я готова к этому. Я ведь не за развлечениями сюда пришла. Как хочешь — можешь сразу начать с криков и ругани. Я выдержу.

Он откинулся на стуле, смотря на эти слова. В квартире было тихо, но тишина эта уже не была давящей. Она была наполнена ожиданием. В воздухе висело что-то новое. Что-то, чего он не мог определить. Может, надежда? Слишком громкое слово. Но что-то очень на него похожее.

Он не знал, кем была эта девушка. Не знал, что из этого выйдет. Возможно, ничего. Возможно, завтра она передумает и исчезнет. Но сегодня, в этот самый момент, он чувствовал, что не один. Что где-то там, за экраном, есть кто-то, кто видит не смешную картинку, а его. Настоящего. Разбитого. Но настоящего.

И этого было достаточно, чтобы сделать следующий вдох. И следующий. И чтобы впервые за долгое время заснуть без кошмаров, с странным чувством, что в его тёмной комнате зажглась крошечная, но очень упрямая свеча.

Глава 5. Опасное предложение

Их переписка длилась три дня. Три дня странных, прерывистых, но невероятно интенсивных диалогов. Они не сидели в мессенджере часами — оба были не из тех, кто может вести бесконечные пустые разговоры. Их общение напоминало игру в пинг-понг, где каждый удар отдавал всю силу, а паузы между ударами были наполнены напряжённым размышлением.

Никита рассказывал. Медленно, с трудом, вытаскивая из себя занозы воспоминаний. Он писал о Максиме, о предательстве, о котором до сих пор было больно говорить. Он описывал звонок Кати, её голос, полный фальшивого сочувствия. Он даже написал про то, как увидел мем и почувствовал, что земля уходит из-под ног. Он не старался казаться сильным или жалким. Он просто был честен. Впервые за долгое время.

Аня почти не перебивала. Она задавала короткие, точные вопросы, которые помогали ему раскрыться глубже. Не «как ты себя чувствуешь?», а «что ты почувствовал, когда увидел её сторис после разговора?». Не «почему ты ему доверял?», а «что в нём было такого, что заставило тебя опустить бдительность?». Она вела его за руку через лабиринт его боли, и он, к своему удивлению, позволял это.

Он не рассказывал всё — какие-то вещи были слишком сырыми, слишком личными. Но то, что он говорил, приносило странное облегчение. Как будто он дренировал гнойник, который отравлял его изнутри.

На четвертый день переписки Аня внезапно написала:

— Знаешь, виртуально мы можем продолжать ещё месяц. Но я чувствую, что тебе нужно что-то большее. Что-то, что вытащит тебя из этой ямы. У меня есть идея. Но она… нестандартная. И требует личной встречи.

Никита нахмурился. Он сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, и смотрел на эти слова с приступом старой паранойи. Встреча? Зачем? Чтобы посмотреть на диковинного зверя вживую? Чтобы удовлетворить своё любопытство?

— Какая встреча? Зачем? — отрезал он.

— Чтобы предложить тебе план. Не по психотерапии. Я не буду тебя лечить. Я предложу тебе стратегию. Стратегию мести.

Никита замер. МЕСТЬ? Это слово отозвалось в нём глухим, первобытным гулом. Он ненавидел Максима. Ненавидел Катю. Ненавидел весь мир, который над ним смеялся. Но мысль о мести казалась ему чем-то из области фантастики. Слишком грандиозной, слишком недостижимой.

— Какую ещё месть? Ты что, киллер? — он попытался пошутить, но шутка вышла плоской.

— Хуже. Кризисный менеджер. Но сейчас я предлагаю тебе стать твоим личным стратегом по возмездию. Встретимся. Обсудим. Если не понравится — просто разойдёмся. Я больше не потревожу. Обещаю.

Он долго смотрел на экран. Встреча. Выход из квартиры. Выход в мир, где каждый второй, возможно, видел его лицо на меме. Это было страшно. Но слово «месть» манило его, как огонёк в кромешной тьме. Это была не надежда на исправление. Это была жажда справедливости. Или хотя бы иллюзии справедливости.

— Где? — коротко спросил он.

— В публичном месте. Там, где тебе будет комфортно. Но не в той кофейне. Выбери сам.

Он выбрал маленькое, полуподвальное антикафе на окраине центра. Туда ходили в основном студенты и фрилансеры, никто не обращал внимания на соседей. Он назначил время на следующий день, на пять вечера.

Ночь перед встречей была беспокойной. Он ворочался, не мог уснуть. Он представлял себе Аню. Как она выглядит? Молодая? Старая? Красивая? Нелепая? Он ловил себя на том, что пытается представить её голос, её манеры. Он нервничал, как подросток перед первым свиданием, и это бесило его. Это же не свидание. Это… деловая встреча. Странная, сомнительная, но деловая.

Он пришёл заранее, за полчаса. Выбрал самый дальний, самый тёмный угол, забился в кресло-мешок и заказал чай. Он смотрел на вход, и каждый раз, когда дверь открывалась, его сердце бешено колотилось. Он чувствовал себя партизаном на явке.

И вот дверь открылась, и в антикафе вошла она.

Он узнал её мгновенно. Не по фото — его не было. Он узнал её по тому, как она остановилась на пороге и окинула помещение спокойным, изучающим взглядом. Как будто не искала свободное место, а оценивала обстановку на предмет угроз. Это был профессиональный взгляд.

Она была… не такой, как он представлял. Высокая, стройная, в простых джинсах, чёрной водолазке и кожаной куртке. Волосы тёмные, собраны в небрежный пучок. Лицо — без макияжа, с резкими, но гармоничными чертами. Она не была красавицей в классическом понимании, но в ней была какая-то сила, внутренняя собранность, которая сразу выделяла её из толпы. Ей было на вид лет двадцать восемь — тридцать.

Их взгляды встретились через полусумрак зала. Она не улыбнулась, лишь слегка кивнула и направилась к его столику. Она двигалась легко и уверенно, без тени суеты или неуверенности.

— Никита? — спросила она, подходя.

Он кивнул, не в силах вымолвить слова. Он чувствовал себя школьником на экзамене.

Аня сняла куртку, бросила её на соседний стул и села напротив него, в такое же кресло-мешок. Она не стала сразу что-то говорить, а просто посмотрела на него. Не изучающе, не оценивающе, а… признательно. Как будто видела перед собой не проект, а живого человека, и была этому рада.

— Спасибо, что пришёл, — сказала она наконец. — Я понимаю, что это было непросто.

— Да нормально, — буркнул он, опуская глаза в свою чашку. Он чувствовал себя уязвимым, почти голым под её взглядом. Она видела его не через экран, а вживую. Видела его помятое лицо, потрёпанную одежду, его нервозность.

— Я рада, что ты не сбежал в последний момент, — в её голосе прозвучала лёгкая, едва уловимая ирония. Но не злая. Скорее, понимающая.

— Ты говорила о каком-то плане, — напомнил он, желая поскорее перейти к делу. Говорить о своих чувствах было невыносимо.

— Говорила, — Аня откинулась на спинку кресла, сложив руки на коленях. — Но прежде чем я его изложу, я хочу кое-что прояснить. Я здесь не как психолог. Я отключила этот режим. Сейчас я человек, которому интересен твой случай. Не с медицинской точки зрения, а с… стратегической.

— Стратегической? — переспросил он, хмурясь.

— Да. Твоя ситуация — это кризис. Глубокий, публичный кризис. Обычные методы — уйти в тень, переждать, сменить имя — не сработают. Ты стал публичной фигурой. Публичной фигурой позора. И с этим нужно работать не как с личной травмой, а как с пиар-катастрофой.

Никита слушал, не веря своим ушам. Пиар-катастрофа? Это звучало так холодно, так отстранённо. Так… цинично.

— Ты предлагаешь мне нанять пиар-менеджера? — спросил он с сарказмом. — У меня даже на чай денег нет, если честно.

Аня улыбнулась. Улыбка у неё была странной — не весёлой, а острой, почти хищной.

— Я не за деньги. Я за идею. И мой план не про то, чтобы скрыть позор. Мой план — про то, чтобы возглавить его. Превратить твой позор в твою силу.

Он молчал, ожидая продолжения. Его начинало затягивать в эту странную игру.

— Смотри, — она наклонилась вперёд, и её глаза загорелись азартом. — Сейчас ты — жертва. Ты — объект для насмешек. Твоя стратегия — прятаться. Это стратегия проигравшего. И все это видят. Что, если мы изменим правила? Что, если ты перестанешь прятаться? Что, если ты сам начнёшь смеяться над этой ситуацией?

— Ты предлагаешь мне стебаться над собой? — Никита сдержанно фыркнул. — Это ещё унизительнее.

— Нет. Я предлагаю тебе украсть у них их оружие. Они смеются над тобой? Прекрасно. Начни смеяться вместе с ними. Но сделай это так, чтобы смеялись не над тобой, а с тобой. А в идеале — чтобы в итоге смеялись над теми, кто над тобой смеялся.

Он смотрел на неё, пытаясь понять. Идея казалась безумной.

— Как? — коротко спросил он.

— Мы создаём тебе публичный образ. Не жертвы, а… философа-циника, который прошёл через жернова и теперь с иронией смотрит на мир. Ты заводишь блог. Соцсети. Ты начинаешь обыгрывать этот мем. Ты сам становишься его куратором. Ты публикуешь его и пишешь что-то вроде: «Напоминаю, лицо человека, который понял, что доверять можно только котикам». Или: «Моё лицо, когда я осознал, что работа — это просто способ оплачивать хобби, а хобби у меня пока нет».

Никита слушал, и в его голове начали прорисовываться контуры этого плана. Это было дерзко. Странно. И по-своему гениально.

— Но это же ложь, — возразил он. — Я не чувствую себя циником. Я чувствую себя раздавленным.

— А кто сказал, что цинизм — это не маска для боли? — парировала Аня. — Ты не должен быть искренним. Ты должен играть роль. Роль сильного человека, который может посмеяться над своими проблемами. Играй достаточно долго, и эта роль станет твоей второй натурой. А окружающие… они любят сильных. Они пресмыкаются перед теми, кто не показывает своей слабости.

— И как это поможет мне отомстить?

— А вот так, — её глаза сузились. — Когда ты станешь популярным, когда у тебя будет своя аудитория, ты получишь трибуну. И тогда… тогда ты можешь рассказать свою историю. Не как жалобу, а как триллер. Как историю предательства. Ты назовёшь имя Максима. Не с обвинениями, а с фактами. Ты покажешь миру, кто он такой. Ты превратишь его в мем. В мем предателя. А что касается Кати… — Аня сделала паузу, и в её глазах мелькнул холодный блеск. — Когда ты станешь сильным и знаменитым, её раскаяние будет самой сладкой местью. Она будет смотреть на тебя и понимать, что променяла алмаз на стекляшку.

Никита сидел, ошеломлённый. Этот план был безумным, рискованным, пахнущим чёрной магией и манипуляцией. Но он был также невероятно соблазнительным. Это был не побег. Это была атака. Контратака.

— Ты… ты серьёзно? — выдохнул он. — Ты веришь, что это сработает?

— Я верю, что сидя в норе, ты сдохнешь, — без обиняков сказала Аня. — А так у тебя есть шанс. Шанс не просто выжить. Шанс стать сильнее, чем был до падения. Шанс переписать свою историю. Сделать так, чтобы та фотография стала не символом твоего поражения, а символом твоего возрождения.

Он смотрел на её лицо, освещённое мягким светом настольной лампы. Она была красива в своём азарте, в своей уверенности. В ней была опасная, почти запретная энергия. Она предлагала ему не руку помощи, а меч. И учила, как им рубить.

— А ты… ты будешь мне помогать? — спросил он, и в его голосе прозвучала неуверенность, которую он ненавидел.

— Я буду твоим тренером. Твоим стратегом. Я буду подсказывать, направлять, останавливать, когда ты будешь делать глупости. Но вся работа — вся игра — ляжет на тебя. Готов ли ты? Готов ли ты перестать быть жертвой и стать… бойцом?

Он медленно перевёл взгляд на свои руки. Руки, которые так долго лишь безвольно лежали на коленях. Он сжал их в кулаки. Костяшки побелели.

Ненависть к Максиму, обида на Катю, злость на весь мир — всё это слилось в один горячий, ядовитый ком в его груди. И этот ком требовал выхода. Требовал действия.

Он поднял глаза на Аню. Впервые за весь разговор он посмотрел на неё прямо, не отводя взгляда. И увидел в её глазах не жалость, не сочувствие, а вызов. Острый, как лезвие.

— Я ненавижу эту картинку, — тихо сказал он. — Я ненавижу своё лицо на ней.

— Прекрасно, — кивнула Аня. — Ненависть — отличное топливо. Но направь её не на себя, а на тех, кто это устроил. Используй её.

Он глубоко вдохнул. Воздух в антикафе казался ему вдруг густым и заряженным электричеством. Он чувствовал, как по его жилам разливается адреналин. Первый раз за много недель.

— Хорошо, — сказал он, и его голос прозвучал твёрже. — Я в деле. Что делать сначала?

Аня улыбнулась своей хищной улыбкой. В её глазах вспыхнул огонёк.

— Сначала — кофе. Потому что сейчас мы с тобой составим боевой план. И он будет жёстким. Готовься.

Никита кивнул. Он был готов. Или, по крайней мере, хотел быть готовым. Впервые за долгое время он чувствовал не пустоту, а азарт. Страшный, опасный, но азарт. Он смотрел на эту странную девушку, которая пришла в его жизнь как призрак из интернета и предложила ему сделку с дьяволом. И он понимал, что согласится на всё. Лишь бы не вернуться в тот омут отчаяния, из которого он только что начал выбираться.

Их встреча длилась ещё два часа. Они говорили о стратегии, о психологии толпы, о том, как работают соцсети. Аня щёлкала идеями, как орехи. Она была блестящим стратегом. Никита слушал, впитывал, задавал вопросы. Он чувствовал, как его мозг, заржавевший от бездействия, начинает медленно, со скрипом, но поворачиваться.

Когда они наконец вышли на улицу, уже стемнело. Город зажёг огни. Никита проводил Аню до метро. Они шли молча, но молчание это было не неловким, а насыщенным. Полным невысказанных мыслей и общих планов.

— Напиши мне завтра утром, — сказала Аня, останавливаясь у входа в подземку. — Начнём с малого. Создадим тебе новый профиль. Чистый. С нуля.

— Хорошо, — кивнул Никита. — И… Аня?

— Да?

— Спасибо. Не знаю, что из этого выйдет, но… спасибо, что не прошла мимо.

Она посмотрела на него, и в её глазах на мгновение мелькнуло что-то мягкое, почти нежное.

— Спасибо, что поверил мне. Это много значит.

Она развернулась и скрылась в провале метро. Никита стоял на месте, глотая холодный ночной воздух. Он чувствовал себя так, будто его подключили к электрошокеру. Всё его тело вибрировало от нового, незнакомого чувства — предвкушения битвы.

Он шёл домой, и город уже не казался ему враждебным. Он казался ему полем боя. А у него наконец-то появился союзник. Странный, опасный, но невероятно эффективный.

И самое главное — он больше не был один.

Глава 6. Правила мести

Возвращение в свою квартиру после встречи с Аней ощущалось как возвращение в другую реальность. Всего несколько часов назад эти стены давили на него тяжестью безысходности, теперь же они казались просто временным укрытием, штаб-квартирой перед большим сражением. Никита не включал свет, прошёл вглубь студии, прислушиваясь к странной тишине внутри себя. Шума в голове поутихло. Его сменило сосредоточенное, почти звериное внимание.

Он не стал заваривать чай, не попытался занять себя чем-то — все эти мелкие ритуалы выживания стали ненужны. Он сел на пол посреди комнаты, спиной к дивану, и уставился в темноту за окном. Внутри него шла работа. Мозг, долгое время бывший вязким, заторможенным болотом, теперь напоминал мощный компьютер, загружающий сложную программу. Он прокручивал слова Ани, её план, её взгляд. «Превратить позор в силу». Звучало как безумие. Но в этом безумии была железная логика. Логика выживания.

Его телефон лежал рядом, тёмный и безмолвный. Он ждал. Ждал утра, ждал сигнала к началу. И это ожидание было сладким и мучительным одновременно.

Ровно в девять утра телефон завибрировал. Одно короткое сообщение от Ани.

Готов к первому дню новой жизни?

Никита почувствовал, как по его лицу расплывается улыбка. Несмелая, но настоящая.

Скорее бы. Уже сижу на чемоданах.

Отлично. Первое правило: никакой паники. Всё делаем медленно и обдуманно. Сегодня наша задача — создать плацдарм. Новый аккаунт. Чистый лист. Придумай себе ник. Не связанный со старым именем. Что-то, что будет отражать нашу новую стратегию. Ироничное. Острое.