Бесплатный фрагмент - МЕХАНИЗМЫ СВОБОДЫ

Перевод с английского:

части I — II — Сергей Анкапов,

Александр Стихин

части III — IV — Максим Отставнов

части V — VI — Екатерина Степанова

Перевод авторизован Дэвидом Фридманом

Дизайн обложки — Дэвид Айелло / David Aiello

Печатные копии этой книги можно получить на сайте Liberbook.org.

Фридман, Дэвид.

«Механизмы свободы» — либертарианский бестселлер известного экономиста и сторонника анархо- капитализма Дэвида Фридмана. В книге приводятся доводы в пользу свободного общества, организованного на основе частной собственности, на индивидуальных правах и добровольном сотрудничестве, с небольшим правительством или вообще без правительства.

Книга отвечает на важнейший вопрос, волнующий всех как слева, так и справа: как без государства, без принуждения, будут создаваться общественные блага? И как эти блага будут создаваться без грабежа, без насильственного изъятия доходов у населения?

Цель книги — убедить читателя в том, что либертарианское общество будет одновременно и свободным, и благополучным, что учреждения частной собственности — это такие механизмы свободы, которые позволяют каждому человеку проживать свою жизнь таким образом, который он сам считает целесообразным.

УДК 330.831.84

ББК 65.01

English editions:

First 1973

Second 1989

Third 2014

Перевод и издание книги «Механизмы свободы» выполнены командой проекта Rustate.org при содействии Вадима Новикова. Данное издание книги «Механизмы свободы» посвящается 75-летию автора, теоретика анархизма, Дэвида Фридмана.

Команда проекта Rustate.org выражает благодарность Вадиму Новикову за участие в нашем проекте и содействие нам с переводом и поддержкой издания книги Дэвида Фридмана «Механизмы свободы: пособие по радикальному капитализму».

Переводчики: части I — II: Сергей Анкапов, Александр Стихин; части III — IV: Максим Отставнов, части V — VI: Екатерина Степанова. Перевод авторизован Дэвидом Фридманом.

Переводы и адаптации стихов Дэвида Фридмана и прочих стихов в книге: Максим Отставнов («Вы разве слепы», «Святой желал бы»), Сергей Анкапов («Паранойя», «Великий День»), перевод стиха «Новый Колосс» взят из статьи русского раздела Википедии «Статуя Свободы», Анна Крупицки («В Вашингтоне нет плана», «Хоть книгу не пиши»), Екатерина Степанова («Гоббсу привиделось», «Недостаток обстоятельств»).

Издатели книги выражают благодарность Анне Крупицки за ее содействие с выбором переводов стихов, наиболее соответствующих замыслам автора и слогу оригинала.

Русское издание книги «Механизмы свободы» печатается с письменного согласия и разрешения Дэвида Фридмана, предоставленных проекту Rustate.org в 2019—2020 гг.

Глава 15 «Продавайте улицы» печатается с разрешения © Human Events, Inc, 1970 г.

Стихотворение Уильяма Батлера Йетса «Великий День» перепечатано с разрешения издательства Macmillan Publishing Co., Inc. из сборника стихотворений Уильяма Батлера Йетса, авторские права от 1940 г., принадлежащие Джорджи Йетс, обновленные в 1968 г. для Берты Джорджи Йетс, Майкла Бат-лера Йетс и Анны Йетс. Оно также печатается с разрешения М. Б. Йетс, Анны Йе

Эта книга посвящается:

Милтону Фридману, Фридриху Хайеку, Роберту Хайнлайну, у которых я научился,

а также:

Роберту Шухману,

который мог написать это лучше.

Капитализм — это самое лучшее. Это свободное предпринимательство. Товарообмен. В «Гимбелс», если я реально повздорю с продавцом — «ну мне это не нравится», как мне тогда поступить? Если и впрямь вышло недоразумение, то я ухожу, «черт побери, парень, я ухожу отсюда». Что сможет мне сделать этот парень из «Гимбелс», будь он хоть президентом «Гимбелс»? Он всегда сможет выставить меня из своего магазина, но я всегда смогу пойти в «Мэйсиз». Он никак не сможет серьезно навредить мне. Коммунизм же — это как одна огромная телефонная компания. Государственный контроль, парень. И если я слишком повздорю с этой телефонной компанией, то куда я смогу пойти? Я закончу как бомж, побираясь с одноразовым стаканчиком на ниточке.

Ленни Брюс

Вы разве слепы? Все эти годы

Хотим немного — хотим свободы,

Иметь семью и собственный дом,

По своему жить, как сейчас не живем.

Дэйна Т. Рорабэйкер,

либертарианский трубадур западного побережья

[и, гораздо позже, конгрессмен-республиканец]

О ДЭВИДЕ ФРИДМАНЕ

Дэвид Фридман, сын нобелевского лауреата Милтона Фридмана, является ведущим сторонником анархо-капитализма — экономико-правовой теории о том, что государство с его центральным правительством является ненужным обществу злом и что все услуги, включая сам закон, могут предоставляться посредством добровольного сотрудничества в условиях частной свободно-рыночной экономики.

В то время как Фридман имеет докторскую степень Чикагского университета в области физики, он является преподавателем экономики; и больше всего он известен своим научным вкладом в экономический анализ права. Фридман является автором шести научно-популярных книг, а также три фантастических романа «Харальд», «Саламандра» и «Братья»

В книге «Механизмы Свободы» автор утверждает, что экономический анализ последствий от действий государства (с точки зрения консеквенциализма, которой придерживается автор) указывает на однозначный вывод в пользу безгосударственного общества. В книге «Порядок в праве: какое отношение экономика имеет к праву и почему это важно» автор показывает, как направленность закона на поиск экономической эффективности может привести нас к достижению справедливости.

В академическом плане Дэвид Фридман известен своими теоретическими работами по экономическому анализу права и своими работами в области микроэкономики на уровне учебников. С политической точки зрения он является сторонником радикальной либертарианской позиции, известной как «анархо-капитализм», утверждая, что даже ограниченные функции государства ночного сторожа (полиция, суды, право и наказание) могут и должны предоставляться частным образом. В отличие от других анархо-капиталистов, особенно Мюррея Ротбарда, Фридман не отрицает теоретическую убедительность неоклассической литературы о провале рынка, и при этом он не имеет склонности атаковать экономическую эффективность как номинальный показатель. По утверждению Фридмана, следует признать, что провал рынка является реальным, но тем не менее провал рынка является менее серьезной напастью, чем сопоставимые провалы правительства.

Например, Фридман указывает, что демократический процесс насквозь пронизан внешними эффектами. Он утверждает, что затраты на сбор достоверной политической информации ложатся на плечи частного избирателя, а выгоды от результатов голосования распределяются на все общество, но в первую очередь на сторонников политической партии; с другой стороны, при законотворческой деятельности уже избранных политиков выгоды от принимаемых ими законов распространяются в первую очередь на них, а издержки от принятых законов обычно ложатся на все общество.

Благодаря своему последовательному «консеквенциалистскому»1 подходу Дэвид Фридман положительно отличается от многих других анархистов, потому что он абстрагируется от морали, считая, что никакие простые моральные правила не могут выработать приемлемые социальные нормы. Вместо того чтобы утверждать, что у людей есть некие незыблемые естественные права, нарушать которые всегда неправильно, он использует экономико-правовой анализ затрат и выгод, а также связанных с ними внешних эффектов, чтобы утверждать, что мир без государств или центральных правительств будет значительно лучше, чем мир, управляемый государствами.

По материалам сайта https://www.libertarianism.org/

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ КОМАНДЫ RUSTATE.ORG

Уважаемые читатели! Команда проекта Rustate.org представляет вашему вниманию свою новую работу — перевод книги американского экономиста, либертарианца и теоретика анархо-капитализма Дэвида Фридмана «Механизмы свободы: пособие по радикальному капитализму». У этой книги, как и у предыдущей работы проекта Rustate.org — книги «Государство: Переосмысление» Франца Оппенгеймера, сложилась незавидная судьба в нашей стране — несмотря на ее широкую известность во всем мире с 70-х гг. прошлого века, на русском языке она не издавалась. Первое издание работы Дэвида Фридмана было опубликовано в США в 1973 г., оно представляет собой превосходное сочетание экономических, юридических и либертарианских идей, в котором подробно обсуждаются вопросы взаимоотношений государственных организаций и общественных учреждений, равно как и возможность функционирования самоорганизующегося общества без наличия центрального правительства и прочих государственных структур. Иными словами, рассматривается возможность замены государственных организаций — частными, включая судебные и силовые органы — правоохранные и военные.

Вне всякого сомнения, те вопросы, которые поднимает в своей работе Дэвид Фридман, далеко не новы, но именно сейчас они приобретают «второе дыхание» в деле переосмысления роли государства и центрального правительства в жизни общества в целом и каждого человека в частности. По случайному совпадению обстоятельств русский перевод книги публикуется на фоне эпидемии коронавируса, во время которой произошли беспрецедентные по своим масштабам события — закрытие границ, карантин, практически полная остановка авиационного сообщения и, в довершение всего, небывалое вмешательство государства в общественные дела. Например, развитые западные демократии, которые издавна гордятся своими государственными системами «сдержек и противовесов», столкнулись с необходимостью оперативного реагирования на распространение опасного заболевания, что в итоге вылилось во введение жестких ограничительных мер, остановивших всю мировую экономику. Без всякого преувеличения можно сказать, что событий такого масштаба ранее не происходило, и реакция государственных структур породила довольно интересный казус — за введение жестких ограничительных мер не голосовали законодательные органы власти, а лидеры оппозиционных партий просто пропали из информационной повестки. Фактически речь шла о том, что законодательные органы власти, которые должны принимать законы в интересах всего общества, в условиях напряженной ситуации отдали инициативу исполнительным властям, а сами самоустранились из политического и правового поля.

В результате это привело к тому, что вопрос реагирования исполнительной власти остается открытым — насколько оправданной была реакция на неизвестную (и поэтому — опасную?) угрозу. Насколько правомерно было ограничивать и останавливать работу предприятий, ставя под угрозу рабочие места и благополучие семей? Кто и каким образом будет расплачиваться за те беспрецедентные государственные займы, которые сейчас идут в счет оплаты содержания людей в непростое и напряженное время? Приведут ли действия государственных властей к изменению (исчезновению) целых отраслей экономики? Возникнет ли в результате подобных действий структурная безработица, что в итоге потребует еще более массового наращивания государственного долга для содержания безработных граждан? Насколько конституционны все те указы и запреты, которые были приняты фактически вне правового поля? Иными словами, все эти открытые вопросы можно свести к одному — действует ли государство (правительство) в интересах своих граждан или преследует сугубо собственные цели максимизации политической выгоды (или власти) и минимизации правовой и финансовой ответственности, лишая своих граждан законных прав и свободы действия, ставя их в зависимое от государства положение?

Все вышеперечисленные проблемы порождают разные вопросы о работе органов государственной власти, на которые нам еще предстоит ответить сообща, а пока предлагаем вам ознакомиться с теорией и практикой свободомыслия в книге «Механизмы свободы: пособие по радикальному капитализму», в которой детально рассматривается как эффективность работы государственных органов, так и возникновение отрицательных внешних эффектов в результате такой работы, и сравнить логические выводы автора со своими собственными наблюдениями за действиями правительств по всему миру.

Команда проекта Rustate.org

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Во время написания книги главной внешнеполитической проблемой США был конфликт с Советским Союзом, а мировой катастрофой, которой боялось большинство людей, была возможная термоядерная война между двумя сверхдержавами. Сегодня СССР больше не существует, а внешнеполитические интересы США в основном касаются Китая и, в меньшей степени, исламских держав, прежде всего Ирана.

СССР не был побежден ни в военном, ни во внешнеполитическом смысле. Он развалился по причине того, что его экономика строилась по модели централизованного планирования, которая была не сильно распространена в западных странах и условно подходила для развивающихся стран. За десять лет до краха СССР оба ведущих американских учебника по экономикеутверждали, что советская экономика растет значительно быстрее американской, и предсказывали дату, когда советский ВНП превысит ВНП США, — дату, которая с каждым изданием отодвигалась все дальше и дальше по времени.

Западные и советские эксперты советовали странам третьего мира принять централизованную модель в качестве основной для своего развития. В итоге те страны, которые последовали советам экспертов (Индия), остались бедными, тогда как страны, принявшие рыночную модель развития (Сингапур, Тайвань, Южная Корея), достигли уровня европейских стран. Во всех случаях более капиталистическая страна добивалась наибольшего успеха. Различия между Западной и Восточной Германией, между Южной и Северной Кореей, Тайванем и Китаем наглядно показали несостоятельность централизованной модели. Любые заблуждения, к сожалению, могут долго жить в умах людей, но в конечном счете реальные факты опровергли теорию, и сейчас Северная Корея представляет собой чуть ли не единственный пример модели централизованного планирования.

Целью этой книги является попытка аргументации о необходимости более широкого применения децентрализованной модели, чем это есть сейчас в большинстве западных стран, в том числе и в США, для предоставления большей части услуг, в настоящее время предоставляемых правительством, посредством добровольного взаимодействия отдельных лиц. Государственная школьная система США плохо обучает детей по той же самой причине, по которой советская экономика плохо обеспечивала советских граждан питанием и жильем. Правительству США нельзя доверять выбор того, где и как должны лечится и стричься американцы (в настоящее время парикмахеры и врачи являются профессиями, подлежащими лицензированию), точно так же как нельзя было доверять советскому правительству право на определение места жительства советских граждан.

Продолжая эту аргументацию, я считаю, что американское правительство делает плохую работу по созданию и обеспечению соблюдения законов по тем же самым причинам, по которым советское правительство делало плохую работу по проектированию и производству автомобилей. В третьей части книги я описываю, как может выглядеть общество, в котором создание и обеспечение соблюдения законов, рассматриваемых как самая фундаментальная функция правительства, было полностью частным делом. Я надеюсь, что к тому времени, как вы закончите чтение книги, вы придете к выводу, не к тому, что я полностью прав, — мы не знаем достаточно, чтобы с уверенностью предсказать, как будет работать новый комплекс учреждений, — но к тому, что я вполне могу быть прав, — что мои радикальные идеи заслуживают серьезного рассмотрения.

Я посвящаю это русскоязычное издание книги «Механизмы свободы» Анне и Алисе Крупицким, Евгению и Александру Волохам, а также всем другим русским людям, которые обогатили Америку своими талантами.

Также я надеюсь, что моя книга найдет в России достойных читателей и ценителей дела свободы.

Дэвид Фридман, Калифорния, Сан-Хосе, 2020 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

VII

Мои политические взгляды кажутся мне естественными и самоочевидными. Другие находят их своеобразными. Их своеобразие заключается преимущественно в том, что они содержат определенные несомненные утверждения, достаточно привычные в политической риторике, но доведенные мной до своих конечных логических умозаключений — закономерных выводов из них.

Я считаю, как и многие люди также считают, что каждый человек имеет полное право вести свою собственную жизнь по-своему — отправляться по собственной прихоти в Ад. Я делаю вывод, как и многие «левые», что со всякой цензурой следует покончить. Кроме того, все законы против наркотиков — будь то марихуана, героин, или против лечения рака доктором Quack’ом — должны быть также отменены. Так же как и законы, требующие, чтобы автомобили обязательно оснащались ремнями безопасности.

Право полностью распоряжаться своей собственной жизнью вовсе не означает, при этом, право на то, чтобы получать бесплатно все, что захочется; я смогу получить это только в том случае, если я сподвигну кого-то другого заплатить за то, что я получу. Как и любой добрый сторонник «правых», я выступаю против программ социального обеспечения, которые поддерживают бедных деньгами, насильно отнятыми у налогоплательщиков.

Я также выступаю против тарифов, субсидий, кредитных гарантий, городских реноваций, поддержки цен на сельскохозяйственную продукцию — короче говоря, против всех тех, гораздо более многочисленных, программ, которые поддерживают не бедных, а зачастую богатых, отнимая насильно деньги у налогоплательщиков — зачастую бедных.

Я либерал в духе Адама Смита или, выражаясь в современной американской терминологии, консерватор по Голдуотеру. Только я, в своей приверженности идеям невмешательства, laissez faire, продвинулся гораздо дальше, чем это сделал Голдуотер, насколько дальше — это станет известно в последующих главах. Иногда я так же называю себя анархистом Голдуотера.

Все мои своеобразные взгляды характерны не только для меня. Если бы было иначе, то я бы платил «Харпер и Роу» за публикацию этой книги, вместо того чтобы «Харпер и Роу» платили мне. Мои взгляды характерны для идеологии небольшой, но все возрастающей группы людей, «движения», которое уже начало привлекать к себе внимание национальных СМИ. Мы называем себя либертарианцами.

Эта книга посвящена либертарианским идеям, а не истории либертарианского движения или описанию его современного состояния. Сейчас модно измерять важность идей по количеству и напористости их сторонников. Данной моде я следовать не собираюсь. Если, закончив читать эту книгу, вы поделитесь многими моими взглядами с другими людьми, то вы узнаете самое важное о количестве либертарианцев — оно увеличилось на одного, чем было до того, как вы начали читать эту книгу.

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

IX Большая часть этой книги была написана в 1967—1973 гг., когда было опубликовано первое издание. Я внес лишь незначительные изменения в существующий материал, полагая, что за последние пятнадцать лет известные проблемы и аргументы не претерпели существенных изменений. В некоторых случаях читатель найдет устаревшие примеры; например, глава 17 была написана, когда Рональд Рейган был губернатором Калифорнии. Там, где расхождение в данных стало серьезной проблемой, я обновил примеры или добавил пояснительные комментарии, но по большей части первоначальный текст остался без изменений. Большинство современных примеров тоже не будут долго актуальными; но я надеюсь, что эта книга прослужит несколько дольше, чем действующий губернатор Калифорнии.

Я придерживаюсь такой же политики и в отношении цифр. Данные о количестве героинозависимых в Нью-Йорке или о доле «U.S. Steel» в сталелитейной отрасли описывают ситуацию примерно по состоянию на 1970 г., когда только готовилось первое издание. Говоря о таких цифрах, следует помнить, что цены и номинальные доходы в 1970 г. были примерно втрое ниже, чем в 1988 г., когда было написано это предисловие. С другой стороны, цифры чисто гипотетические («Если работающая жена может нанять индийскую горничную, которая зарабатывала бы… долларов в год в Индии…») были обновлены, чтобы сделать их более правдоподобными для современного читателя. Приложения также были обновлены, в основном, моим другом Джеффри Хаммелем.

Все это является незначительными изменениями. Основное же различие между вторым и первым изданием состоит в том, что в него включены восемь новых глав, составивших IV часть этой книги.

Есть еще одна вещь, которую я, возможно, должен бы был объяснить еще в своем первом предисловии и которая с тех пор озадачивает некоторых читателей, — это очевидное несоответствие между главами. Например, в главе 10 я выступаю за систему ваучеров, в рамках которой налоговые средства используются для субсидирования школьного образования, но в части III я выступаю за общество, в котором нет правительства, налогов и, следовательно, никаких ваучеров.

Вторая часть книги направлена на то, чтобы предложить конкретные реформы в структуре наших существующих учреждений, которые принесли бы желаемые результаты, приблизив нас к либертарианскому обществу. Одной из таких реформ является система ваучеров, которая позволяет нам перейти от школьного обучения, оплачиваемого и предоставляемого X правительством, к обучению, оплачиваемому правительством, но предоставляемому на конкурентном свободном рынке. В третьей части я пытаюсь описать, как может выглядеть полноценное анархо-капиталистическое общество и как оно будет функционировать. В части III описываются гораздо более радикальные изменения, чем в части II, в то время как в части II описывается то, каким образом могут происходить первые стадии этого радикального изменения.

Одна из причин написания этой книги — это попытка избежать необходимости сотни раз объяснять один и тот же набор идей сотням разных людей. Одна из связанных с этой книгой наград — это открытие, спустя уже годы, людей, которые внедрили мои идеи в свою интеллектуальную среду. Это второе издание посвящено одному такому человеку. Если честно, я не могу описать его как последователя или ученика, так как большинство наших публичных встреч происходят как споры. Я считаю, что его самые известные взгляды ошибочны и даже, возможно, потенциально опасны. Он просто тот человек, который уже осознает и понимает все самое важное, что я говорил по темам этой книги начиная с 1973 г., что делает последующие рассуждения еще более интересными.

По этой причине второе издание посвящается Джеффри Роджерсу Хаммелю.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ

XI Первое издание этой книги было написано чуть более сорока лет назад, второе примерно двадцать лет спустя. В этом, третьем, издании, как и во втором, я решил оставить исходный материал по большей части без изменений; ссылки в частях I — III относятся к миру до 1970 г., в части IV — к миру до 1988 г. В конце некоторых глав я добавил несколько сносок и примечаний в квадратных скобках и другой шрифт, в которых прокомментировал события, случившиеся после написания главы, или указал на соответствующий новый материал в конце книги. Поскольку тематика моей книги — это идеи, а не история, то я не вижу смысла пытаться поддерживать старые главы в актуальном состоянии; если повезет, то это издание все еще будет читаться в тот момент, когда детали 2014 г. почти настолько же устареют, как и детали 1970 г. Я также изменил все упоминания про «частные охранные агентства» на «правоохранные агентства», поскольку слишком много людей ассоциировали первый термин с «крышеванием», или вымогательством, замаскированным под охранную деятельность.

То, что я добавил в этом издании, помимо незначительных стилистических изменений, — сорок лет назад я был слишком увлечен запятыми, пугающими цитатами и длинными тире — содержится в частях V и VI. Часть V содержит более поздние и, как я надеюсь, более глубокие размышления о моих предыдущих идеях, часть VI полностью состоит из нового материала.

Чему я научился за сорок лет?

Боюсь, до сих пор не ясен ответ,

Но некоторые ответы есть,

По крайней мере, здесь.

Дэвид Фридман

ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ

XII Большинство материалов в главах 12—15, 17—20, 22, 23 и 25 впервые появились в «The New Guard» в несколько иной форме. Большая часть главы 34 была первоначально опубликована в «Alternative». Глава 10 была написана для «Center for Independent Education» и позднее опубликована в «Human Events». Я благодарю всех причастных редакторов и издателей за разрешение использовать этот материал в данной книге.

Глава 38 была первоначально опубликована, в значительно иной форме, в издании «Libertarian Connection». Поскольку в этом отличном журнале авторы сохраняют право собственности на свои работы, то мне не нужно благодарить редакторов за разрешение использовать этот материал здесь. Вместо этого я благодарю их за продвижение полезных идей и поддержание привлекательного и продуктивного обсуждения.

Глава 47 впервые появилась во «Frontlines», во 2-м томе, №6, в марте 1980 г. Глава 52 основана на статье, опубликованной мною в журнале «Social Philosophy and Policy» в 1994 г., глава 54 — как глава, написанная мною для сборника «За и против государства: новые философские чтения», глава 62 — как статья, опубликованная мною в журнале «Liberty».

Спасибо также тем, кто прочитал и прокомментировал мою оригинальную рукопись: Эмилия Нордведт, Ларри Абрамс, и особенно Милтон Фридман. Также, за эпизодическую критику и общее терпение, Диане. Последний материал отражает мои интеллектуальные долги перед многими людьми, среди которых Гордон Таллок, Тимоти Мэй и покойный Эрл Томпсон.

Я также благодарен своей дочери-редактору за то, что она отловила хотя бы некоторую часть ошибок в этом издании, и неизвестному поклоннику, чей пиратский онлайновый pdf-файл второго издания книги предоставил мне машиночитаемый текст, сэкономив мне этим много работы.

ВСТУПЛЕНИЕ

От Айн Рэнд до махровых анархистов иногда встречается согласие насчет средств, называемых либертарианством, которые являются верой в политику/экономику laissez-faire… Из чего следует ненавидеть свое правительство из принципа.

Стюарт Брэнд «The Last Whole Earth Catalog»

XIII Центральная идея либертарианства состоит в том, что людям должно быть позволено вести свою собственную жизнь так, как они пожелают. Мы полностью отвергаем идею того, что люди должны быть принудительно защищены от самих себя. В либертарианском обществе не будет законов против наркотиков, азартных игр, порнографии и обязательных ремней безопасности в автомобилях. Мы также отвергаем идею о том, что люди имеют право требовать от других чего-либо большего, кроме того, чтобы существовать самому по себе. В либертарианском обществе не будет никакой социальной поддержки, никакой системы социального обеспечения. Люди, желающие помочь другим, будут делать это добровольно, в порядке частной благотворительности, вместо того чтобы использовать деньги, насильно отобранные у налогоплательщиков. Люди, желающие обеспечить себя средствами к существованию в старости, должны будут оформлять себе частную страховку.

Люди, желающие жить в добродетельном обществе, в окружении других людей, разделяющих их идеи добродетели, могут свободно создавать свои собственные сообщества и заключать договоры друг с другом, чтобы предотвратить среди своих покупку или аренду недвижимости нечестивцами. Желающие жить совместно в общинах могут создавать свои собственные общины по интересам. Но никто не будет иметь права насильно навязывать свой образ жизни окружающим.

Пока что многие, кто не называют себя либертарианцами, согласятся с этими положениями. Сложности начинаются с определения того, что значит существовать самому по себе. Мы живем в сложном и взаимосвязанном обществе; каждый из нас постоянно зависит от событий, происходящих за тысячи миль от него, зависит от людей, о которых он никогда не слышал. Как в таком обществе мы можем по существу говорить о том, что каждый человек свободен идти своим собственным путем?

Ответ на этот вопрос лежит в концепции права собственности. Если учесть, что каждый человек владеет собственным телом и может приобретать право собственности на другие вещи, создавая их сам или получая право собственности от другого собственника, отсюда становится возможно, по крайней мере формально, определить, что именно «осуществляется самостоятельно» или же, наоборот, что именно «осуществляется принудительно». Тот, кто насильно препятствует мне использовать свою собственность так, как я этого пожелаю, при условии, если я не использую ее, чтобы нарушать принадлежащее ему право пользования его собственностью, — тот принуждает меня. Человек, который мешает мне принимать героин, — принуждает меня; человек, который мешает мне целиться и стрелять в него, — нет. XIV

Это оставляет открытым вопрос о том, каким образом человек приобретает право собственности на нерукотворные объекты, которые им не созданы или созданы им не полностью, такие как земная поверхность и полезные ископаемые. Среди либертарианцев по этому вопросу имеются разногласия. К счастью, ответ мало влияет на характер либертарианского общества, по крайней мере в этой стране, в США. Лишь около 3% всех доходов в Америке — это арендный доход. Добавление стоимости аренды жилья, занимаемого собственниками, позволит довести этот показатель примерно до 8%. Доход, получаемый от налога на имущество, собираемого правительством США, составляет еще около 5%. Таким образом, общая арендная стоимость всей недвижимости, земли и зданий составляет около 13% от всех доходов. Большая часть из них — арендная плата за стоимость зданий, которые создаются усилиями человека и поэтому не создают проблем в определении прав собственности; таким образом, общая арендная плата за всю землю, которая действительно создает такую проблему, составляет лишь малую долю от общего дохода. Общая стоимость всего потребляемого минерального сырья, другого крупного нерукотворного вида ресурса, составляет около 3%. И опять же, большая часть этой ценности является результатом человеческих усилий, направленных на обнаружение руды и ее извлечение из земли. Только стоимость сырьевых ресурсов на месте их залегания может быть обоснованно отнесена к категории нерукотворных. Таким образом, ресурсы, существование которых ничем не обязано человеческой деятельности, приносят своим владельцам максимум, может быть, одну двадцатую часть национального дохода. Подавляющее большинство доходов является результатом человеческой деятельности. Доход создается определенными группами людей, которые работают вместе в соответствии с соглашениями о том, каким образом продукт их совместной деятельности должен быть распределен между ними.

Понятие собственности позволяет уже, по крайней мере формально, определить понятия «самостоятельно» и «принудительно». То есть что этому определению соответствует то, что люди обычно подразумевают под этими словами, — то, что либертарианское общество должно быть свободным, — отсюда не очевидно. Именно здесь либертарианцы расстаются с нашими «левыми товарищами», которые согласны с тем, что каждый должен быть свободен делать все то, что ему хочется, но также утверждают, что голодный человек не свободен и что его неотъемлемое право на свободу, вследствие этого, подразумевает обязательство обеспечивать его пищей, независимо от того, нравится ли это другим или нет.

Эта книга разделена на шесть разделов. В первом разделе я рассказываю об учреждениях собственности, частных и государственных, а также о том, как они функционируют на практике. Во втором разделе я рассматриваю ряд важных вопросов с либертарианской точки зрения. В третьем я рассуждаю, каким может быть будущее либертарианское общество и как его можно добиться. Последние три раздела содержат новые материалы по различным темам, добавленные во втором и третьем изданиях. XV

Цель данной книги — убедить вас в том, что либертарианское общество будет одновременно и свободным, и благополучным, что учреждения частной собственности — это такие механизмы свободы, которые позволяют, в нашем сложном и взаимозависимом мире, каждому человеку проживать свою жизнь таким образом, который он сам считает целесообразным.

Я посвящаю это русскоязычное издание книги «Механизмы свободы» Анне и Алисе Крупиц-ким, Евгению и Александру Волохам, а также всем другим русским людям, которые обогатили Америку своими талантами.

Дэвид Фридман

ЧАСТЬ I В ЗАЩИТУ СОБСТВЕННОСТИ

Святой желал бы совершенства:

Без рассуждения о том,

что — цель, а что есть средство,

Он благо признавал в одном —

Чтоб сыт, одет был каждый!

От голода, как и от жажды,

Пустые споры не спасут —

Они страдание принесут.

В благом труде сплотиться надо,

В одной фаланге братской рядом.

Желал бы несвятой иного —

Чтоб слушали его лишь слово

Чтоб зазвучал его приказ:

Я истину познал для вас!

Кто не согласен, тот глупец,

Безумец или подлый лжец.

Для всех вас предназначена

Одна — моя рука! Кромсать вас,

Всех и каждого, вписано в мой план.

Сказал все тот же человек.

1 В ЗАЩИТУ СОБСТВЕННОСТИ

3 Понятие собственности является фундаментальным для нашего общества и, вероятней всего, для любого работоспособного общества. На практике понятие собственности доступно каждому ребенку старше трех лет. Для понимания оно не доступно практически никому.

Рассмотрим лозунг «Права собственности против прав человека». Его риторическая сила происходит из предположения о том, что права собственности являются буквально правами имущества, а права человека являются буквально правами людей; так как люди важнее имущества (стульев, столов и т.п.), следовательно, права человека имеют несомненный приоритет над правами собственности.

Но права собственности — это не «права имущества», а права человека на имущество. Они являются особым видом прав человека в отношении к имуществу. Эта фраза вызывает в воображении образ чернокожего, «заседающего» в одном из ресторанов южных штатов. Данная ситуация включает в себя противоречивые притязания людей в отношении прав, но все заявленные здесь права являются исключительно правами по отношению к имуществу. Владелец ресторана утверждает, что имеет право контролировать часть своей собственности — свой ресторан. Чернокожие тоже претендуют на (ограниченное) право, на контроль над частью одного и того же объекта собственности — право сидеть на стуле столько, сколько им захочется. Но сама собственность не претендует вообще на какие-либо права; стул не выступает с требованием того, чтобы чернокожие уважали его права, чтобы они не сидели на нем.

Единственным утверждением прав собственности, с которым я столкнулся, является утверждение специалистов по охране природы о том, что определенные объекты — например, красное дерево — имеют неотъемлемое право не быть уничтоженными. Если бы человек, который купил землю, на которой стояло такое дерево, заявил о своем праве срубить его, и против него выступил защитник природы, действующий не в защиту своих прав, а в защиту прав этого дерева, то у нас в таком случае действительно возник бы конфликт между правами человека и правами имущества. Впрочем, это совсем не тот случай, который мог бы быть предусмотрен теми, кто придумал фразу «права собственности».

Эта фраза, один из наиболее эффективных политических лозунгов последних десятилетий, — просто устная ошибка, путаница между «правами собственности» и правами на собственность, свидетельствует о степени путаницы населения по данному вопросу в целом. Поскольку собственность, несомненно, является центральным экономическим учреждением для любого общества, а частная собственность является центральным учреждением для свободного общества, то стоит потратить некоторое количество времени и усилий, чтобы все же понять, что такое собственность и для чего она существует. 4

Два факта обусловливают необходимость создания учреждений собственности. Первый заключается в том, что разные люди преследуют свои различные цели. Цели могут различаться по причинам того, что люди следуют своим личным корыстным интересам или потому, что они следуют разным представлениям о высоких и священных идеалах. Будь они скупцы или святые, логика ситуации всегда одинакова; и она остается неизменной до тех самых пор, пока каждый человек, наблюдая реальность со своей определенной точки зрения, «каждый со своей колокольни», приходит к несколько иному выводу о том, что должно быть сделано, и о том, как это надлежит сделать.

Второй факт заключается в том, что существуют некоторые вещи, которые совершенно ограничены в использовании, что они не могут быть использованы всеми так, как каждый бы этого хотел. Все мы не можем иметь всего того, что мы пожелаем. Поэтому в любом обществе должен быть какой-то способ решить: кто, что, как и когда будет использовать. Мы с тобой не можем одновременно водить одну и ту же машину в разные дома.

Желание нескольких людей использовать одни и те же ресурсы для достижения разных целей является существенной проблемой, которая делает учреждения собственности необходимыми. Самый простой способ разрешения такого конфликта — физическое насилие. Если я смогу тебя побить, то я смогу отобрать твою машину. Этот метод слишком дорогостоящий для тех, кто не любит драться и не имеет избыточной медицинской страховки. Этот метод также затрудняет планирование на будущее; если вы не являетесь действующим чемпионом мира в тяжелом весе, то вы никогда не сможете знать наперед, когда вам подвернется случай получить доступ к автомобилю. Прямое применение физического насилия настолько плохо решает проблему ограниченных ресурсов, что к нему обычно прибегают лишь малые дети и великие нации.

Обыкновенно решение заключается в том, что распоряжение всякой вещью неким лицом или некоторой группой лиц происходит в соответствии с определенным набором правил. Такие вещи называются собственностью. Когда всякая вещь находится в распоряжении частных лиц, которые имеют право, в определенном порядке, передавать такую вещь в распоряжение любому другому частному лицу, то такое учреждение называется частной собственностью.

При любых учреждениях собственности, будь то частная или государственная, лицо, желающее воспользоваться имуществом, не являющимся его собственностью, должно будет сподвигнуть другое лицо или группу лиц, распоряжающихся этим имуществом, разрешить ему использовать их имущество; оно должно будет убедить собственников имущества, что их цели будут достигнуты путем предоставления ему возможности использовать это имущество для своих целей и, таким образом, заключить сделку.

При учреждениях с частной собственностью сделка обычно совершается посредством торговли: я предлагаю вам использовать свою собственность (возможно, даже себя), чтобы помочь вам достичь ваших целей, в обмен на использование вашей собственности, чтобы помочь мне достичь моих целей. Иногда, 5 но реже, это делается путем убеждения вас в том, что мои цели достаточно хороши и поэтому вы должны стремиться к ним; именно так функционируют благотворительные организации и, в определенной степени, семьи.

Таким образом, при учреждениях частной собственности каждый человек использует свои собственные ресурсы для достижения своих собственных целей. Сотрудничество происходит либо тогда, когда несколько человек считают, что им легче достичь общей цели совместно, чем по отдельности; либо когда они считают, что им легче достичь своих различных целей, сотрудничая через торговлю, где каждый помогает другим, в достижении их целей в обмен на помощь ему в достижении его целей.

При учреждениях государственной собственности собственностью обладают (использование имущества контролируют) политические учреждения, и данная собственность используется для достижения целей этих политических учреждений. Поскольку вся функция политики заключается в сведении разнообразия индивидуальных целей к нескольким общественным целям (целям большинства, целям диктатора, правящей партии, или любого лица, или группы лиц, осуществляющих эффективный контроль над этими политическими учреждениями), государственная собственность навязывает эти общественные цели индивидууму. «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас; спрашивайте, что вы можете сделать для вашей страны». Другими словами, спрашивайте не о том, как вам добиться того, что вы сами считаете благом, а только о том, как вам добиться того, что считает благом ваше правительство.

Рассмотрим конкретный случай, когда можно сравнить влияние государственной и частной собственности. Печатные СМИ (газеты, журналы и т.п.) производятся полностью в частной собственности. Купите газетную бумагу и чернила, возьмите напрокат печатный станок, и вы готовы к работе. Или, в более дешевом масштабе, используйте копировальный аппарат. Вы можете печатать все, что захотите, не запрашивая разрешения правительства. Конечно, при условии того, что вам не понадобится Почтовое ведомство США (U.S. Post Office) для доставки распечатанного материала. Правительство может использовать, а иногда и использовало, свой контроль над почтой в качестве инструмента цензуры.

Другим делом являются вещательные средства массовой информации (радио и телевидение). Эти волны были объявлены общественным достоянием. Радио и телевидение могут функционировать только при условии получения разрешения Федеральной Комиссии по связи (Federal Communications Commission, FCC) на использование этого имущества. Если FCC посчитает, что станция не работает в общественных интересах, она имеет законное право отозвать лицензию станции или, по крайней мере, отказать в ее продлении. Лицензии на вещание стоят больших денег. Личное состояние Линдона Джонсона было построено на вещательной империи, главным активом которой были особые отношения между FCC и лидером большинства в Сенате. 6

Печатные СМИ требуют только частной собственности; вещательные СМИ используют государственную собственность. Каков же результат?

Печатные СМИ чрезвычайно разнообразны. Любая точка зрения, политическая, религиозная или эстетическая, имеет свой маленький журнал, свой информационный бюллетень, свою подпольную газету. Многие из этих публикаций грубо оскорбляют взгляды и вкусы большинства американцев, например «The Realist», непристойный и забавный юмористический журнал, который когда-то печатал карикатуру «Единая нация под Богом», изображающую «Единую нацию под Богом» в виде акта содомии Иеговы над дядей Сэмом; «The Berkeley Barb», газета с самой порнографической рекламой в мире; и издание «The Black Panther», в нем подрисовали свиную голову к убитому телу Роберта Кеннеди.

Вещательные СМИ не могут позволить себе оскорблять кого-то. Любой, у кого лицензия стоит несколько миллионов долларов, будет очень осторожен. Ни один телеканал в Соединенных Штатах не будет показывать карикатуры из случайного номера «The Realist». Никакое радио не будет передавать объявления из секретного раздела «The Barb». Как бы вы могли убедить уважаемых комиссаров FCC в том, что это отвечает общественным интересам? Ведь, как выразилась FCC в 1931 г., отказавшись продлить лицензии многих владельцев станций, высказывания которых были, по словам чиновников, «вульгарными, если не действительно непристойными. Бесспорно, они не поднимают настроение и не развлекают». «Хотя мы не подвергаем цензуре, наша обязанность — следить за тем, чтобы наши лицензии на вещание не представляли из себя банальные персональные шарманки, а также следить еще и за тем, чтобы соблюдался стандарт высокого качества, соответствующий нашей духовности и современности».

Газета «The Barb» не должна отвечать общественным интересам; она не должна принадлежать общественности. Радио и телевидение принадлежат. «The Barb» должна отвечать интересам только тех, кто ее читает. «National Review», журнал Уильяма Бакли, выходит тиражом около 100 000 экземпляров. Его покупает лишь один американец из двух тысяч. Если остальные 1999 потенциальных читателей считают, что этот журнал — порочное, расистское, фашистское, папистское отребье, то с этим им не повезло — журнал все равно выходит.

Недавно FCC постановила, что песни, пропагандирующие, по их мнению, употребление наркотиков, не могут выходить в эфир. Это нарушение свободы слова? Нет, конечно. Ты можешь говорить все, что захочешь, но только не в общественном эфире.

Когда я говорю, что это не является посягательством на свободу слова, я совершенно серьезен. Невозможно позволить 7 всем использовать радиоволны для чего угодно; в радиодиапазоне недостаточно места для этого. Если правительство владеет радиоволнами, то оно должно нормировать их распределение и оно же должно решать, что следует, а что не следует транслировать в эфир.

То же самое можно сказать о чернилах и бумаге. Свободной может быть свободная речь, но печатная речь — уже нет; для этого требуются ограниченные ресурсы. Невозможно, чтобы каждый, кто считает, что его мнение заслуживает публикации, мог заполучить читателей по всей стране. У нас закончились бы все деревья еще задолго до того, как мы смогли бы получить достаточное количество бумаги, чтобы напечатать сотни миллионов экземпляров манифестов для каждого; у нас закончилось бы время жизни еще задолго до того, как мы смогли бы прочитать весь этот распечатанный мусор.

Тем не менее у нас существует свобода прессы. Вещи печатаются не бесплатно, они печатаются тогда, когда кто-то хочет за них заплатить. Если писатель готов заплатить, то он распечатывает свои рекламные листовки и раздает их на углу. Но чаще всего платит читатель, подписываясь на журнал или покупая книгу.

Что же касается государственной собственности, то ценности всего общества в целом навязываются отдельным лицам, которые нуждаются в использовании этой собственности для достижения своих целей. При частной же собственности каждый отдельный человек может стремиться к достижению своих собственных целей при условии, что он готов нести соответствующие расходы за это. Наши вещательные СМИ скучны и унылы, наши печатные СМИ разнообразны.

Возможно ли это изменить? Легко. Передайте радиоволны в частную собственность. Пусть правительство выставляет на аукционе право вещания на определенной частоте, и так частоту за частотой, до тех пор, пока весь диапазон вещания не будет находиться в частной собственности. Значит ли это, что богатые будут контролировать все радиоволны? Не более, чем частная собственность на газетную бумагу означает, что газеты печатаются только для богатых. Рынок — это не поле боя, где человек с самыми большими деньгами выигрывает битву и получает всю ценность; если бы это было так, то Детройт потратил бы все свои ресурсы на разработку золотых кадиллаков для Говарда Юза, Жана Поля Гетти и подобных им богатеев.

Что плохого в аналогии с полем боя? Прежде всего, рынок не отдает все свои ресурсы клиенту с самыми большими затратами. Если я трачу 10 долл. на безделушки, а вы тратите 20 долл., то выйдет не так, что все безделушки достанутся вам, а так, что вы получите две трети, а я получу одну треть. Так 8 же как правило, что количество данного продукта при покупке одним покупателем не вычитается из количества продукта, доступного для другого покупателя, — прибыль для одного человека не обязательно должна быть убытком для другого. Когда я был единственным покупателем безделушек, было выпущено безделушек в совокупности на сумму 10 долл. (восемь безделушек по 1,25 долл. за штуку). Когда появляетесь вы с 20 долл., первым эффектом является подорожание безделушек. Это побуждает производителей безделушек производить больше безделушек, и скоро их будет достаточно, чтобы у меня было восемь, а у вас — шестнадцать. Это в меньшей степени относится к радиоволнам, которые, в некотором смысле, являются фиксированным и ограниченным ресурсом, таким же, как земля. Но, как и в случае с землей, более высокая цена эффективно увеличивает предложение, заставляя людей использовать существующее количество более интенсивно. В случае радиоволн, если цена на частотный диапазон высока, становится выгодно использовать усовершенствованное оборудование, чтобы втискивать больше станций в заданный диапазон частот, более тщательно координировать станции в различных областях, чтобы минимизировать границы интерференции, использовать ранее не используемые части спектра (например, диапазон УВЧ-телевещания) и в конечном итоге заменить некоторые вещательные станции кабельным телевидением или радио.

Другая ошибка в представлении о рынке, при которой «богач забирает все», заключается в путанице между тем, сколько денег есть у человека, и тем, сколько денег он готов потратить. Если миллионер готов заплатить за машину только 10 000 долл., то он получает точно такое же количество автомобиля, как и я, если я готов заплатить такую же сумму. Тот факт, что у него в банке находится 1 млн долл., не повышает цену и не улучшает качество автомобиля. Тот же принцип распространяется и на радио. Говард Хьюз мог бы потратить 1 млрд долл. на покупку радиочастот, но, если он не был готов зарабатывать на них деньги — достаточно денег, чтобы оправдать свои инвестиции, — он бы не стал этого делать. В конце концов, у него были гораздо более дешевые способы, чтобы развлечься.

Что это значит для судьбы радиоволн в качестве частной собственности? Во-первых, пропорциональность, присущая победе на рынке, сделает практически невозможной для любого богатого человека или группы богатых людей покупку всего вещательного диапазона и его использование в каких-либо зловещих пропагандистских целях. В таком проекте они будут торговаться против людей, которые хотят купить частоты, чтобы транслировать то, что хотят слышать слушатели, и таким образом зарабатывать деньги (прямо, как в случае платного телевидения, так и косвенно, как в случае рекламы). Общий объем рекламы в вещательных СМИ составляет около 4 млрд долл. 9 в год. Бизнесмены, претендующие на право собственности на вещательные каналы, чтобы получить свою долю этих денег, несомненно, захотят при необходимости раз и навсегда заплатить многомиллиардные суммы. Предположим, что в радиодиапазоне найдется место для сотни станций (действующий БМ-диапазон вмещает не менее 50 станций, а АМ-диапазон — гораздо больше). Для того чтобы наша гипотетическая банда миллионеров-макиавеллистов могла взять под контроль все сто станций, они должны быть готовы заплатить в сто раз больше, чем их конкуренты. Это было бы что-то вроде 1 трлн долл., или примерно в тысячу раз больше, чем общая стоимость капиталов самых богатых людей в стране.

Предположим, что вместо этого они могут собрать около 10 или 20 млрд долл. (общая стоимость капиталов самых богатых десяти или двадцати американцев) и это примерно соответствует сумме, которую готовы заплатить бизнесмены, желающие приобрести станции в коммерческих целях. Каждая группа получает по 50 частот. Бизнесмены транслируют то, что хотят слушать их клиенты, и получают всех клиентов; гипотетические миллионеры транслируют пропаганду, которую они хотят транслировать, а клиентов не получают; и десять или двадцать богатейших людей в Америке становятся банкротами.

Понятно, что эфир будет куплен для коммерческих целей бизнесменами, которые хотят транслировать все, что захотят услышать их клиенты, чтобы заработать как можно больше денег. Очень похожие люди владеют радиостанциями и сейчас. Большинство станций, как и сейчас, обращаются к массовым вкусам. Но если девять станций делят 90% слушателей, то десятая станция может добиться большего, транслируя что-то другое и получая таким образом все остальные 10%, а не одну десятую часть того подавляющего большинства. Среди ста станций сто первая может заработать деньги на аудитории в 1%. Поэтому будут специализированные станции, привлекательные для специфических вкусовых предпочтений. Такие есть и сейчас. Но такие станции больше не будут ограничены правом вето, которое большинство сейчас использует через FCC. Если бы вас оскорбило то, что вы услышали на станции, принадлежащей «The Berkeley Barb», вы бы сделали только одно: переключились на другую станцию.

Средства массовой информации являются ярким примером различия между влиянием государственной и частной собственности, но это лишь один из примеров, показывающий 10 только часть причиняемого нам ущерба при государственной собственности. Поскольку же общественность имеет право не только препятствовать людям делать то, что они хотят в своей собственной жизни, она еще имеет стимул для использования этой власти в своих целях. Если собственность является публичной, то я, используя часть этой собственности для своих нужд, уменьшаю этим сумму, доступную для использования для ваших нужд. Если вы не одобряете того, для чего я это использую, то, с вашей точки зрения, я трачу впустую ценные ресурсы, необходимые для других, более важных целей — тех, которые вы одобряете. В частной собственности то, что я трачу, принадлежит мне. Вы можете, в абстрактном смысле, не одобрить расточительное использование моей собственности, но у вас нет стимула идти на какие-то неприятности, чтобы остановить меня. Даже если я не буду тратить свое имущество впустую, вы никогда не получите его в свои руки. Оно будет использоваться мной для других целей.

Это относится не только к растрате уже произведенных ресурсов, но и к растрате моего самого ценного имущества — моего собственного времени и энергии. В обществе частной собственности, если я усердно работаю, главный эффект заключается в том, что я становлюсь богаче. Если я решил работать всего десять часов в неделю и жить на соответственно уменьшившиеся доходы, то я единственный, кто несет издержки в результате этого. При учреждениях государственной собственности если я отказываюсь производить столько, сколько я могу (или должен), то я уменьшаю общее благосостояние, имеющееся в распоряжении общества. Другой член этого общества может справедливо заявить мне, что моя лень саботирует благие цели общества, что я забираю пищу из ртов голодных детей.

Посмотрите на хиппи. Наши учреждения, основанные на частной собственности, обслуживают их так же, как и всех остальных. Выпускаются кальяны и узорчатые рубашки, печатаются подпольные газеты и копии книги «Укради эту книгу», и все это на открытом рынке. Наркотики продаются на черном рынке. Ни один из капиталистов не придерживается такой позиции, что быть бескорыстным и безалаберным, как хиппи, — это зло, и поэтому не следует вкладывать капитал в производство вещей для таких людей; или если кто-то так и полагает, то кто-то другой уже вкладывает свой капитал и получает прибыль.

Только правительство является их врагом: полиция арестовывает этих «бродяг»; государственные школы настаивают на стрижке длинных волос; правительства штатов и федеральные правительства участвуют в масштабной программе по предотвращению импорта и продажи наркотиков. Подобно цензуре на радио и телевидении, это отчасти является навязыванием нравственности подавляющего большинства — бесправному меньшинству. Однако часть преследований связана с признанием того, что люди, которые предпочитают быть бедными, вносят меньший вклад в достижение всеобщих целей. Хиппи не платят много налогов. Время от времени об этом прямо говорят: наркомания — это плохо, потому что наркоман не «несёт свою долю нагрузки». Если мы все станем наркозависимые, то такое 11 общество рухнет! Кто будет платить налоги? Кто будет сражаться с врагами?

Данный аргумент становится все более важным в социалистическом государстве, например в таком, как Куба, где гораздо большая часть экономики находится в государственной собственности. Там, по-видимому, таких как хиппи собрали и отправили в трудовые лагеря, чтобы заставить их отработать свой долг перед революцией.

Джордж Бернард Шоу, необычайно проницательный социалист, прекрасно поставил этот вопрос в «Руководстве для образованной женщины по социализму и капитализму»:

«Зато Усталый Вилли может сказать, что ненавидит работу и готов брать меньше, быть бедным и грязным, оборванным или даже обнаженным только ради того, чтобы уйти с работы с меньшими затратами. Однако, как мы видели, этого нельзя допустить: добровольная нищета является не менее позорной в социальном плане, чем недобровольная нищета: достойные страны должны принуждать своих граждан к достойной жизни, заставляя их полностью выполнять долю своего национального труда и полностью забирать у них долю национальных доходов… Нищета и социальная безответственность будут запрещены как роскошь.

Принудительные общественные работы столь несомненно благотворны, что первейшей обязанностью правительства является контроль за тем, чтобы каждый работал достаточно, чтобы оплачивать свое существование, и оставлял что-то сверх этого на благо страны и всего мира» [из глав 23 и 73. — Д. Ф.].

Для рассмотрения более актуального примера вернемся к движению возврата к земле «The back to the Land», в том виде, в котором оно представлено в «Mother Earth News». В идеологическом плане оно враждебно относится ко всему тому, что оно рассматривает как расточительное, неестественное, порочное общество массового потребления. Однако учреждения частной собственности такого общества служат ему точно так же, как и всем остальным. «Mother Earth News» и «The Whole Earth Catalog» печатаются на бумаге, купленной на частном рынке, и продаются в частных книжных магазинах наряду с другими книгами и журналами, призванными научить вас зарабатывать 1 млн долл. в сфере недвижимости или жить хорошей жизнью на 100 000 долл. в год.

2 НЕОБХОДИМОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

12 Несколькими страницами выше я утверждал, что человек, упорно работающий при учреждениях частной собственности, получает наибольшую часть прибыли. Это прямо противоречит социалистическим представлениям об эксплуатации, которые я обсуждаю в главе 8. Это также противоречит всеобщему убеждению, что если человек становится более продуктивным, то большая часть благ достается другим. Такое убеждение лежит в основе государственной поддержки школьного обучения, государственных субсидий отдельным компаниям и т. п. Для тщательного рассмотрения этого вопроса потребуется достаточно объемный экономический текст (несколько я предлагаю в Приложениях I и II), однако тщательное изучение одного примера может помочь читателю продумать логику других примеров самостоятельно.

Предположим, что есть сто врачей, каждый врач берет по 10 долл. за прием. По такой цене количество визитов пациентов, желающих посетить врачей, совпадает с количеством приемов врачей, желающих их принять. Если бы это было не так, например, были бы люди, готовые заплатить 10 долл. за визит, но все врачи были бы уже заняты, то цена несомненно бы изменилась. Врачи смогли бы поднять свои цены и по-прежнему заполнять свои журналы приема. Но по более высокой цене некоторые из пациентов станут обращаться к врачам гораздо реже. Спрос на медицинские услуги при росте цен будет падать, до тех пор пока он не выровняется с количеством услуг, которые врачи будут готовы предоставить по данной цене.

Предположим, что я решаю стать сто первым врачом. Совокупное предложение медицинских услуг увеличивается. Цена, при которой предложение равняется спросу, уменьшается; врачи теперь получают всего 9,90 долл. за визит.

Принес ли я большую пользу обществу в целом? Нет. Рассмотрим визиты к врачам, которые произошли до меня. По сравнению с ними пациент теперь стал на десять центов богаче, а врач стал на десять центов беднее; в сумме люди богаче не стали. Рассмотрим теперь дополнительные визиты к врачам, которые люди совершат по причине снижения цены. Эти люди должны считать, что ценность дополнительного визита к врачу меньше, чем 10 долл., или иначе они посетили бы врачей по старой цене. Они должны считать, что ценность этого посещения больше, чем 9,90 долл., или иначе они бы не стали посещать врача по новой цене. Поэтому пациенты выигрывают от дополнительных посещений в пределах от 0 до 10 центов за каждый дополнительный визит — разницу между той 13 ценой, которую они за него заплатят, и той ценностью, которую они из него извлекут. Но я, новый врач, предоставляющий дополнительные услуги, зарабатывая по 9,90 долл. за каждое посещение, получаю тем самым наибольшую часть выгоды от того, что я произвожу. Фактически я предоставляю услугу ценностью от 9,90 до 10 долл. и продаю ее по цене 9,90 долл.

Если бы общее число врачей было намного больше ста (как это есть на самом деле), то снижение цены посещения в результате добавления еще одного врача было бы намного ниже. Чем ближе это изменение подходит к нулю, тем ближе новый врач подходит к получению 100% того, что он производит.

Как показывает приведенный пример, основная ошибка той идеи, что выгода от продуктивного труда одного человека достается главным образом другим людям, заключается в том, что в этом случае игнорируется оплата труда, которую получает производительный человек. В хорошо функционирующем обществе, основанном на частной собственности, оплата труда — сумма, за которую человек может продать произведенную собственным трудом продукцию, — близка к реальной ценности этого продукта для тех людей, которые его потребляют.

Данный аргумент полностью зависит от того, соглашаюсь ли я с тем, что сколько пациент готов заплатить, является истинной ценностью того, что он за это получает, — принципом, который экономисты называют «суверенитет потребителя». Предположим, что я отвергаю этот принцип. Я считаю, что большинство людей глупо недооценивают важность сохранения своего здоровья и что человек, который готов заплатить всего 10 долл. за визит к врачу, в действительности получает нечто, стоящее 20 долл. Отсюда я прихожу к выводу, что врач получает только половину от того, что он производит.

Этот аргумент работает и в обратном направлении. Если я считаю, что сидеть в баре и напиваться — это идиотский способ провести свой вечер, то я прихожу к такому выводу, что барменам платят гораздо больше, чем они действительно того стоят. В обоих случаях мое убеждение, что кто-то производит больше или меньше, чем ему платят, проистекает из моего отказа принять суждение человека, который использует продукт, о той ценности, которую он получает. Естественно, социалист или пуританин всегда исходят из того, что если государство решает, что должны хотеть люди, то это и будет определять их путь, поскольку его ценности верны.

Никакой из этих аргументов не может означать того, что всем производителям недоплачивают. Отсюда следовало бы одно: что люди недооценивают ценность всего. Но каждая вещь ценится лишь относительно других вещей; а деньги — это всего лишь удобный посредник. Если я считаю, что визит к врачу стоит «всего» 10 долл., то я имею в виду то, что его ценность такова, как и у многих других вещей, которые я куплю на эту сумму. Если я недооцениваю визит к врачу, то, должно быть, я переоцениваю другие вещи.

3 ЛЮБВИ НЕДОСТАТОЧНО

Во все большем и большем числе случаев… политика и политики не только усугубляют проблему. Они сами являются проблемой.

Джон Шаттлворт, «The Mother Earth News»

14 Одним из самых распространенных возражений против частной собственности является указание на то, что частная собственность представляет собой аморальную систему, поскольку она основана на эгоизме. Это ошибочно. Большинство людей определяют эгоизм как отношение, при котором заботятся только о самом себе и не придают значения благополучию других людей. Аргумент в пользу частной собственности не зависит от людей, имеющих эгоистическое отношение; он зависит от различных людей, имеющих различные цели и преследующих их. Каждый человек эгоистичен только в том смысле, что признает и следует своему собственному восприятию реальности, своему собственному представлению о благе.

Это возражение неверно еще потому, что представляет собой ложную альтернативу. При любых учреждениях существуют только три способа, которыми я могу заполучить другого человека, который поможет мне в достижении моих собственных целей: любовь, торговля и насилие.

Под любовью я имею в виду то, что моя цель становится вашей целью. Любящие меня желают, чтобы я получил то, чего я хочу (кроме тех, кто считает меня слишком глупым в определении того, что хорошо для меня). Поэтому они добровольно, «бескорыстно» помогают мне. Впрочем, любовь — это слишком конкретное понятие. Вы также можете разделять мою точку зрения не потому, что это моя точка зрения, а потому, что в определенном отношении мы воспринимаем добро одинаково. Вы можете добровольно работать в моей политической кампании не потому, что любите меня, а потому, что считаете, что будет хорошо, если меня изберут. И, конечно, у нас могут быть общие цели по совершенно различным причинам. Я мог бы полагать, что я именно тот, кто необходим этой стране, а вы — что я всего лишь тот, кого эта страна заслуживает.

Второй способ сотрудничества — это торговля. Я согласен помочь вам достичь вашей цели, если вы поможете мне достичь моей цели. Третий метод — это насилие. Делай, что я хочу, иначе я пристрелю тебя.

Любовь — в наиболее обобщенном понятии, как разделение совместной цели — работает хорошо, но только для ограниченного круга проблем. Трудно знать очень много людей достаточно хорошо, чтобы полюбить их. Любовь может обеспечить сотрудничество по сложным вопросам среди очень узких кругов людей, таких как семьи. Любовь также работает среди широкого круга людей для очень простых целей, целей настолько простых, 15 что множество различных людей могут полностью согласиться с ними. Но для достижения довольно сложной цели, с привлечением большого количества людей, например для производства данной книги, — любви недостаточно. Я не могу ожидать, что все люди, чье сотрудничество мне нужно: наборщики, редакторы, владельцы книжных магазинов, лесозаготовители, работники целлюлозно-бумажного комбината и еще тысяча человек — достаточно хорошо знают и любят меня, чтобы опубликовать эту книгу ради меня. Я также не могу ожидать, что все они согласятся с моими политическими взглядами достаточно близко, чтобы рассматривать публикацию этой книги как свою самоцель. Я также не могу ожидать, что все они будут теми людьми, которые захотят прочитать эту книгу и поэтому будут готовы помочь в ее создании. Отсюда я обращаюсь ко второму способу: к торговле.

Я трачу свои силы и время на подготовку рукописи. Я получаю в обмен: возможность поделиться своими взглядами, значительный подъем моей самооценки и небольшое количество денег. Люди, которые хотят прочитать эту книгу, получают эту книгу. В обмен они дают деньги. Издательская фирма и ее сотрудники, редакторы, дают время, силы и навыки, необходимые для координации всех нас; они получают деньги и репутацию. Лесорубы, печатники и им подобные отдают свои силы и умения и получают взамен деньги. Тысячи людей, возможно миллионы, сотрудничают в выполнении этой одной задачи, каждый из которых стремится к достижению своих собственных целей.

Поэтому при частной собственности первый способ, любовь, уже используется и работает там, где это осуществимо. Там, где любовь не работает, вместо нее используется торговля. Нападение на частную собственность как эгоистическую противопоставляет второй способ первому. Это означает, что альтернативой эгоистичной торговле является бескорыстная любовь. Но при частной собственности любовь уже действует там, где это возможно! Никто не лишается возможности делать что-то бесплатно, если он этого хочет. Многие люди — родители, помогающие своим детям, волонтеры в больницах, вожатые скаутов — делают это бесплатно. Если для тех вещей, которые люди не желают делать бесплатно, торговля подменяется чем-то другим, то этим становится насилие. Вместо того чтобы действовать эгоистично и делать вещи по своему желанию, люди будут действовать бескорыстно и делать вещи под прицелом оружия.

Это обвинение несправедливо? Альтернативой, предлагаемой теми, кто осуждает эгоистичность, всегда является правительство. Эгоистично делать что-то за деньги?! Поэтому трущобы должны будут убираться силами молодежного корпуса, набранного посредством призыва на службу. В переводе это означает, что работу должны будут выполнять люди, которые, в противном случае, станут отбывать срок в тюрьме, если откажутся это делать.

Второе возражение, часто высказываемое против системы частной собственности, заключается в том, что ресурсы могут быть несправедливо распределены. Один человек может умирать 16 с голоду, а другой иметь больше еды, чем он сможет съесть. Это верно, но это также верно и для любой системы распределения ресурсов. Тот, кто принимает решение, может принять решение, которое я посчитаю неправильным. Конечно, мы можем создать правительственное ведомство и поручить ему кормить голодающих и одевать голодранцев. Но это вовсе не означает того, что все они будут сыты и одеты. В какой-то момент какая-то персона или персоны из правительства должны будут решить, кто и что получит. Политические ведомства, управленцы и бюрократы, преследуют свои собственные цели, точно так же как свои цели преследуют частные предприниматели.

Если практически все выступают за то, чтобы накормить голодающего, тогда политик может решить, что сделать это и в его интересах. Но при таких обстоятельствах политик не нужен: какая-нибудь добрая душа в любом случае накормит голодающего. Если же подавляющее большинство выступает против голодающего, то какая-нибудь добрая душа, из меньшинства, все равно сможет накормить его — политик не станет это делать.

Политической власти, которая может быть использована только во благо, не существует. Если власть дает кому-то продовольствие, то она должна забрать его у кого-то другого; продовольствие не появляется из воздуха. Я знаю только об одном единственном случае в современной истории, когда огромное количество людей голодало в мирное время, хотя продовольствие было при этом доступно. Это происходило в рамках экономической системы, при которой решение о том, кому нужно продовольствие, принималось правительством. Иосиф Сталин решил тогда, сколько продовольствия требовалось жителям Украины. То, что им было «не нужно», было конфисковано советским правительством и отправлено в другое место. В 1932—1933 гг. от голода умерли несколько миллионов украинцев. В то же время за каждый этот год, по советским данным, Советский Союз экспортировал около 1,8 млн тонн зерна за границу. Если мы признаем высокий показатель количества голодающих — скажем, 8 млн человек — то это зерно давало бы примерно по 2000 килокалорий в день для каждого из них.

Тем не менее есть что-то в возражении социалистов против «несправедливого распределения» капитализма, что вызывает у меня если не экономическую, то эстетическую симпатию.

Большинство из нас в глубине своего сердца верит в то, что существует лишь одна добродетель и что в идеале каждый из нас должен стремиться к ней. В совершенном, централизованно спланированном социалистическом государстве каждый человек является частью иерархии, преследующей одну и ту же цель. Если эта цель есть та единственная истинная добродетель, 17 то это общество будет совершенным в том смысле, в каком не может быть капиталистическое общество, в котором каждый преследует лишь свое собственное, разноплановое и несовершенное, восприятие добра. Поскольку большинство социалистов представляют себе социалистическое правительство, контролирующее их, такими же людьми, как они сами, то они предполагают, что оно будет преследовать такое же истинное благо, то есть такое, которое они сами оценивают правильным образом. Это, безусловно, на их взгляд лучше, чем хаотическая система, при которой всевозможные разнородные люди, помимо социалистов, могут оценивать всевозможные разносортные блага и тратить на них ценные ресурсы, стараясь заполучить их. Люди, мечтающие о некоем социалистическом обществе, очень редко задумываются над тем, что некоторым из тех, других, людей удастся заполучить контроль и навязать свои цели мечтателям, а не наоборот. Джордж Оруэлл — единственный, кто, как исключение, приходит мне на ум.

Третье возражение, высказываемое против частной собственности, заключается в том, что люди в действительности не свободны до тех пор, пока они нуждаются в использовании чужой собственности для того, чтобы печатать свои мнения и даже есть и пить. Если я вынужден делать одно из двух, либо то, что вы мне приказываете, либо голодать, тот смысл, при котором я свободен, может быть полезен только политическому философу, но совсем бесполезен для меня.

Это достаточно верное возражение, но оно в равной степени верно для всякой системы государственной собственности — и это гораздо важнее! Гораздо более вероятно то, что все продовольствие будет принадлежать одному владельцу, если имуществом владеют правительства, чем когда им владеют частные собственники; ведь правительства значительно меньше. Власть уменьшается, когда она разделяется (и наоборот, увеличивается, когда концентрируется). Если один человек владеет всем продовольствием, то он может заставить меня сделать фактически все что угодно. Если же продовольствие разделено между сотней различных людей, то никто не сможет заставить меня сделать слишком много; а если кто-то и попытается, то я смогу получить лучшие условия от другого. 18

Интерлюдия

Я говорил отвлеченно о частной собственности и о государственной собственности и выступал за превосходство первой над второй. Но в существующих обществах, как в «капиталистических», так и в «коммунистических», существует смешение учреждений государственной и частной собственности. Возможно, моя машина и принадлежит мне, но улицы принадлежат правительству. Насколько значительно может быть расширена и распространена идея частной собственности в таком случае? Существуют ли такие задачи, которые должны быть выполнены, но которые по своей природе не могут быть выполнены в частном порядке и поэтому должны продолжать выполняться правительством?

Полагаю, что нет. Я считаю, что хотя и существуют некоторые важные задачи, которые трудно решить в условиях учреждений всеобщей частной собственности, эти трудности в принципе и, возможно, на практике вполне могут быть разрешимы. Я считаю, что у правительства вообще нет соответствующих функций. В этом смысле я анархист. Все вещи, которые делают правительства, могут быть разделены по двум категориям: вещи, с которыми мы в состоянии покончить уже сегодня, и вещи, с которыми мы будем в состоянии покончить завтра.

Большинство из тех вещей, которые делает наше правительство, относятся только к первой категории.

Система учреждений, которую я хотел бы видеть со временем достигнутой, была бы полностью частной — тем, что иногда называют анархо-капитализмом или либертарианской анархией. Такие учреждения, в некоторых отношениях, радикально отличались бы от тех, которые у нас есть сейчас. То, как они могут работать, подробно обсуждается в третьей части этой книги.

Прочитав несколько следующих глав, читатель может обоснованно задаться вопросом: а почему, если я не ожидаю, что анархо-капитализм произведёт нечто похожее на исторические капиталистические общества, я стараюсь защитить исторические достижения таких обществ? Некоторые анархо-капиталисты этого не делают. Они признают справедливость многих обычных нападок на капитализм, но утверждают, что все было бы совсем иначе, если бы мы только могли избавиться от правительства.

Это отговорка. Человеческие существа и человеческие общества слишком сложны для того, чтобы мы априорно могли быть уверены в предсказаниях о том, как будут работать учреждения, которые никогда не были опробованы. Мы можем и должны попытаться провести различие между теми элементами в исторических капиталистических обществах, которые были созданы учреждениями частной собственности, и теми, 19 которые были созданы в результате насильного вмешательства государства. Сделав это, мы должны исходить из того, что в будущем учреждения частной собственности будут вполне успешно функционировать, исходя из наблюдения того, что эти учреждения, по мере своего существования, добротно функционировали в прошлом.

4 ПРОДАЖНЫЙ РОБИН ГУД

Спрашивайте не о том, что правительство может делать за вас. Спрашивайте о том, как правительство вас уделывает. 20

Многие люди, которые согласны с тем, что частная собственность и свободный рынок являются идеальными учреждениями, позволяющими каждому человеку преследовать свои собственные цели своими собственными силами, полностью отвергают laissez faire (невмешательство), поскольку считают, что это приводит к несправедливому или, по крайней мере, нежелательному распределению богатств и доходов. Они признают, что рынок реагирует на запросы потребителей, выражающиеся в их готовности платить за то, что они желают получить, гораздо более чувствительным и эффективным образом, чем политическая система реагирует на требования избирателей, выраженные их голосами. Но при этом они утверждают, что рынок недемократичен, поскольку количество голосов — выраженное в количестве долларов, которые могут быть потрачены, — значительно варьируется от человека к человеку. Поэтому они утверждают, что правительству следует вмешиваться в рынок для перераспределения богатств и доходов.

Этот аргумент справедливо рассматривает свободный рынок как имеющий свою собственную внутреннюю логику, производящую определенные результаты, такие как неравномерное распределение доходов, независимое от желаний его сторонников. Однако он несправедливо трактует политический процесс, как если бы у него совсем не было собственной внутренней логики. Этот аргумент просто предполагает, что политические учреждения могут быть созданы для достижения любого желаемого и определенного результата.

Предположим, что сто лет назад некто пытался убедить меня, что демократические учреждения можно будет использовать для перераспределения денег от основной массы населения к бедным слоям населения. Я мог бы дать тогда следующий ответ: «Бедняки, которым вы желаете помочь, многократно превосходят остальное население, у которого вы намереваетесь забирать деньги для помощи. Если небедные недостаточно щедры, чтобы добровольно отдавать деньги бедным через частную благотворительность, то почему же вы думаете, что они будут настолько глупы, что станут голосовать за то, чтобы их насильно заставляли отдавать деньги?».

Это был бы достаточно убедительный аргумент сто лет назад. Сегодня он не сработает. Почему так? Потому что сегодня люди верят в то, что наше современное общество является живым опровержением данного аргумента, что наше правительство уже много лет перераспределяет значительные суммы денег от небедных к бедным. 21

Это — иллюзия. Существуют, конечно, некоторые государственные программы, которые дают деньги некоторым бедным семьям, например, помогают семьям с детьми, находящимися на иждивении. Однако такие программы значительно перевешиваются программами с противоположным эффектом — программами, которые причиняют ущерб бедным слоям населения в интересах небедных. И, почти наверняка, бедным стало бы намного лучше, если бы сейчас были отменены как льготы, которые они получают, так и налоги, прямые и косвенные, которые они платят. Рассмотрим некоторые конкретные примеры.

Социальное страхование (пенсионное обеспечение), несомненно, является крупнейшей из всех программ социального обеспечения в Америке; его ежегодные выплаты примерно в четыре раза превышают выплаты по всем другим программам социального обеспечения вместе взятым. Оно финансируется за счет регрессивного налога, составляющего около 10% от всех доходов, не превышающих 7800 долл., и ничего сверх этого. Те, кто имеют доходы менее 7800 долл. и, следовательно, платят меньшую сумму в год, позднее получают меньшие выплаты, но сокращение пособий менее чем пропорционально. Если бы регламент налогов и платежей являлся единственным значимым фактором, то социальное страхование немного перераспределяло бы доходы от более обеспеченных слоев населения к менее обеспеченным слоям населения.

Но есть два дополнительных фактора, которые фактически обращают вспять этот эффект. Большинство выплат по пенсионному обеспечению осуществляется в форме аннуитета, фиксированной суммы в год, начиная с определенного возраста (обычно в 65 лет) и заканчивая смертью. Общая сумма, получаемая человеком, зависит от того, как долго он проживает после 65 лет. Мужчина, который живет до 71 года, получает на 20% больше, при прочих равных условиях, чем мужчина, который живет до 70 лет. Кроме того, сумма, которую человек платит за социальное страхование, зависит не только от того, сколько он платит налогов в год, но и от того, сколько лет он платит. Мужчина, начинающий работать с 24 лет, будет платить налоги на пенсионное обеспечение в течение 41 года; мужчина, начинающий работать с 18 лет, будет платить налоги в течение 47 лет. Первый, при прочих равных условиях, будет платить примерно на 15% меньше, чем второй, за те же льготы. Пропущенные выплаты обычно приходятся на начало карьеры; но поскольку ранние выплаты имеют больше времени для накопления процентов, чем более поздние, эффективная экономия здесь еще больше. Если предположить, что процентная ставка составит 5% годовых, то суммарная стоимость выплат первого человека к 65 годам жизни будет примерно на 2/3 больше, чем суммарная стоимость выплат второго человека.

22 Люди с более высокими доходами имеют более высокую ожидаемую продолжительность жизни. Дети из среднего и высшего классов начинают работать позже, часто значительно позже, чем дети из низших классов. Оба эти факта, как правило, делают социальное страхование гораздо более выгодным для небедных, чем для бедных. Насколько мне известно, никто никогда не проводил тщательного актуарного анализа всех таких последствий. Таким образом, можно дать только приблизительные оценки.

Сравните того, кто ходит в школу, затем, в течение двух лет после этого, заканчивает колледж и живет до 72 лет, с тем, кто начинает работать в 18 лет и умирает в 70 лет. Добавляя экономию в размере одной трети к 30-процентной выручке (здесь процентный эффект работает в обратном направлении, поскольку дополнительные выплаты за более длительную жизнь заканчиваются со смертью), я оцениваю, что первый человек получает от этих эффектов примерно в два раза больше за свои деньги, чем второй. Мне не известны никакие достаточно большие эффекты в противоположном направлении, чтобы нивелировать этот.

Социальное страхование отнюдь не единственная крупная государственная программа, в рамках которой бедные слои населения берут на себя обязательство оказывать помощь небедным. Вторым примером является сельскохозяйственная программа. Поскольку она в основном состоит из правительственных мер по сдерживанию роста цен на зерновые культуры, она оплачивается частично за счет налогов и частично за счет повышения цен на продовольствие. Много лет назад, когда я делал расчеты по части деятельности департамента сельского хозяйства, основанные на данных департамента сельского хозяйства, я подсчитал, что более высокие цены на продовольствие составляют около 2/3 общей стоимости сельскохозяйственной программы, которую я исследовал. Повышение цен на продовольствие представляет собой эффект от введения регрессивного налога, поскольку более бедные слои населения тратят большую часть своих доходов именно на продукты питания.

Более высокие цены приносят пользу фермерам пропорционально тому, сколько они продают; крупные фермеры получают пропорционально более высокую выгоду, чем мелкие фермеры. Кроме того, крупные фермеры могут лучше оплачивать юридические издержки, связанные с получением максимальной выгоды от других частей программы. Как известно, каждый год значительное число фермерских хозяйств или фермерских организаций получают более 100 000 долл. США на каждого, а некоторые из них получают более 1 млн долл. США в рамках программы, якобы созданной для оказания помощи бедным фермерам. Таким образом, сельскохозяйственная программа состоит из слегка прогрессивного пособия (которое выплачивается лицам с более высоким доходом в несколько большей степени, чем пропорциональный этому доход), финансируемого регрессивным налогом (который облагает налогом лиц с более высоким 23 доходом несколько меньшей степени, чем пропорциональный этому доход). Предположительно, это дает чистый эффект в виде перераспределения денег от более бедных к менее бедным, что является любопытным способом оказания помощи бедным. Опять же, я не знаю точных расчетов, которые измеряли бы совокупный эффект.

Можно перечислить похожие программы для многих направлений. Например, государственные университеты субсидируют обучение в высших классах школ за счет средств, поступающих в основном от относительно бедных налогоплательщиков. Для предотвращения распространения трущоб в процессе обновления городов используются возможности правительства, и этот процесс иногда называют предотвращением упадка городской среды. Для людей среднего класса, проживающих на границе районов с низким уровнем дохода, это является ценной защитой. Однако «упадок городов» — это именно тот процесс, благодаря которому людям с низкими доходами становится доступно больше жилья. Сторонники реконструкции городов утверждают, что они улучшают жилищные условия бедных слоев населения. В районе Гайд-парка Чикаго, где я прожил большую часть своей жизни, они снесли старые, недорогие многоквартирные дома и заменили их на таунхаусы стоимостью по 30 000 и 40 000 долл. в год. Это значительное улучшение для тех, кто живет в нищете на 30 000 долл. в год. И это именно правило, а не исключение, как это было показано много лет назад Мартином Андерсоном в книге «Федеральный бульдозер: критический анализ городских реноваций».

Все это вовсе не означает того, что бедные люди не получают некоторой выгоды от некоторых государственных программ. Каждый получает некоторую выгоду от некоторых государственных программ. Политическая система сама по себе является своего рода особым рынком. Любой, у кого есть что предложить — голоса, деньги, труд — может получить какое-нибудь особое одолжение, но это одолжение будет оказано ему за счет кого-нибудь другого. Далее я утверждаю, что в совокупности практически все проигрывают. Независимо от того, идет ли речь обо всех подряд или нет, но это, безусловно, относится к бедным, которые меньше всех участвуют в торгах, чем кто-либо другой.

Нельзя просто взять и сказать: «Пусть правительство помогает бедным». Или: «Реформируйте подоходный налог так, чтобы богатые люди действительно платили за бедных». Наши дела плохи именно по этим причинам. Это как если бы защитник свободного рынка счел разумным утверждать, что когда он создаст свой свободный рынок, то тот будет производить равную зарплату для всех.

5 БОГАТЫЕ БОГАТЕЮТ, И БЕДНЫЕ БОГАТЕЮТ

24…пропорционально увеличению использования механизмов и разделения труда в той же пропорции увеличивается нагрузка и тяжесть труда, за счет ли продления рабочего времени, увеличения требуемой на данный момент работы или за счет увеличения скорости работы за счет механизмов и т. д. Нижние слои среднего класса… все они постепенно погружаются в пролетариат… поскольку механизмы… практически везде снижают зарплаты до соответствующе низкого уровня.

Современный же рабочий, наоборот, вместо того чтобы расти вместе с развитием промышленности, все глубже опускается ниже условий существования собственного класса.

Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии

В значительной степени возражение и противодействие учреждениям частной собственности обусловлено распространенными мнениями о последствиях деятельности таких учреждений в прошлом, мнениями, которые во многом не подкрепляются историческими фактами. Маркс был в достаточной степени ученым, чтобы сделать прогнозы о будущем, которые могли быть доказаны или опровергнуты. К сожалению, марксисты все еще продолжают верить в его теорию уже после того, как все его предсказания оказались ложными.

Одно из предсказаний Маркса состояло в том, что богатые станут еще богаче, а бедные — еще беднее, при этом средний класс будет постепенно уничтожен, а рабочий класс станет обнищавшим. В исторически сложившихся капиталистических обществах эта тенденция практически полностью изменилась на противоположную. Бедные люди стали богаче. Средний класс значительно разросся и теперь включает в себя множество тех людей, чьи профессии еще когда-то классифицировались как относящиеся к рабочему классу. В абсолютном выражении богатые тоже стали богаче, но разрыв между богатыми и бедными сейчас, насколько позволяет судить весьма несовершенная статистика, медленно, но верно сокращается.

Многие современные либералы утверждают, что предсказания Маркса были достаточно точными для свободно-рыночного (laissez faire) капитализма, но такие либеральные учреждения, как сильные профсоюзы, законы о минимальной заработной плате и прогрессивные подоходные налоги не позволили этим предсказаниям реализоваться.

Заявление о том, что могло произойти, довольно трудно опровергнуть. Можно отметить, что как повышение всеобщего уровня жизни, так и сокращение неравенства, по-видимому, 25 происходили в течение длительного периода времени, достаточно устойчиво в различных, более или менее капиталистических, обществах. Прогрессивная часть прогрессивного подоходного налога собирает относительно небольшой доход (см. Приложение III) и практически не влияет на накопление богатства за счет прироста капитала. Основным последствием закона о минимальной заработной плате, по-видимому, является то, что зачастую неквалифицированные работники, не имеющие минимальной заработной платы у любого работодателя, вообще лишаются своей работы. (Этот эффект проявляется в резком росте уровня безработицы среди небелых подростков, который стабильно следует за повышением минимальной заработной платы.) В предыдущей главе я утверждал, что либеральные меры, как правило, наносят вред бедным, не принося им пользы, и еще больше усиливают, а не уменьшают неравенство. Если это имело место в прошлом, то все возрастающее равенство, с которым мы сталкиваемся сейчас, происходит вопреки этим мерам, а не благодаря им.

Другим вариантом того же аргумента является заявление, что Великая депрессия была истинным выражением свободно-рыночного (laissez faire) капитализма и что мы были спасены от него отказом от laissez faire в пользу кейнсианской политики. Разногласия об этом не уместятся в одну книгу, а понадобится обширная литература; в течение нескольких десятилетий эта тема была центральной проблемой при обсуждении среди экономистов. Те из вас, кто желает ознакомиться с анти-кейнсианской позицией, найдут один из вариантов ее аргументации в книге «Великое сокращение» («The Great Contraction») Милтона Фридмана и Анны Шварц. Авторы утверждают, что Великая депрессия была вызвана не laissez faire (невмешательством), а вмешательством государства в банковскую сферу и что без такого вмешательства депрессия бы не случилась.

Немного людей верят, что капитализм неуклонно ведет к обнищанию масс; свидетельства против этого тезиса слишком убедительны. Но об относительном неравенстве судить гораздо труднее, и многие люди считают, что капитализм, предоставленный самому себе, приводит к росту неравенства доходов. Почему? Их аргумент, по сути, заключается в том, что богатый капиталист инвестирует свои деньги и, таким образом, зарабатывает еще больше денег. Его дети наследуют деньги и продолжают процесс. Капиталисты становятся богаче и богаче. Должно быть, они каким-то образом получают свой высокий доход от рабочих, которые «в действительности производят» все блага, потребляемые богатыми, и, вследствие этого, становятся беднее. Этот аргумент, по-видимому, подразумевает, что рабочие становятся абсолютно беднее, но те, кто приводит этот аргумент, склонны предполагать, что экономический прогресс делает всех богаче, поэтому обнищание является лишь относительным. 26

Утверждение, что капиталист получает свой повышенный доход за счет рабочих, игнорирует тот факт, что капитал сам по себе является продуктивным, о чем я более подробно рассказываю в главе 8. Повышение производительности труда в результате накопления капитала является одной из причин всеобщего экономического прогресса.

Даже если капиталист инвестирует весь доход со своего капитала и не потребляет ничего из него, его богатство будет расти только со скоростью окупаемости капитала — процентной ставки, которую могут заработать его деньги. Если процентная ставка будет меньше той, по которой увеличивается общая заработная плата работников, то относительное богатство капиталистов будет снижаться. Исторически сложилось так, что темпы роста совокупной заработной платы составляли от 5 до 10% в год, что приблизительно сопоставимо с темпами роста процентной ставки на капитал. Кроме того, капиталисты потребляют часть своих доходов; если бы они этого не делали, то было бы мало смысла быть капиталистами. Доля национального дохода, направляемая в капитал в этой стране, изменялась с течением времени, но неуклонно возрастала, как показано в Приложении III.

Конечно, по-настоящему успешный капиталист зарабатывает гораздо больше, чем обычная процентная ставка на капитал, — таким образом он накапливает огромное состояние. Но, привыкнув от рождения к более низким доходам, он может оказаться не способен употребить значительную часть того состояния, что он сам заработал. Другое дело его дети — это уже совсем иная история, у них нет особого таланта для зарабатывания богатства, но у них много практики его расходования. Также у их детей. Рокфеллеры — яркий пример упадка великой семьи. Ее основатель, Джон Д. Рокфеллер, был талантливым бизнесменом. Его дети были филантропами. Их дети стали политиками. Покупка губернаторства двух штатов не исчерпала богатства, накопленного стариком, но непременно замедлила его рост.

Маркс ведь не только предсказывал все большее обнищание для рабочего класса, но также еще утверждал, что оно уже происходит. Как и многие его современники, он считал, что распространение капиталистических учреждений и промышленных методов производства к началу девятнадцатого века привело к массовым страданиям. Это убеждение и до сих пор очень широко распространено. Оно основано на очень сомнительной истории и еще гораздо более сомнительной логике.

Многие люди, читая о долгих рабочих днях и низких зарплатах в Англии и Америке XIX в., считают, что дело против капитализма и индустриализма уже доказано. Они забывают, что все эти условия кажутся нам неприемлемыми только потому, что мы живем в чрезвычайно богатом обществе, и что в основном наше общество стало таким продуктивным благодаря экономическому прогрессу, достигнутому в XIX в. при относительно неограниченном свободно-рыночном (laissez faire) капитализме.

27 В экономических условиях XIX в. никакие учреждения, социалистические, капиталистические или анархо-капиталистические, не смогли бы сразу произвести все то, что мы рассматриваем как достойный уровень жизни. Богатства еще просто не существовало. Если бы тогда социалист конфисковал доходы всех капиталистов-миллионеров и отдал бы рабочим, то нашел бы их состояние немногим лучше, чем прежде. Миллионеры зарабатывали намного больше, чем рабочие, но рабочих было намного больше, чем миллионеров. Для создания настолько богатого общества, чтобы условия XIX в. рассматривать как нищету, понадобился длительный период прогресса.

Более вдумчивые люди утверждают, что условия во время промышленной революции, особенно в Англии, должны быть осуждаемы не в противоположность нашему настоящему уровню жизни, а в противоположность прежним условиям. В это верили многие английские писатели того времени. К сожалению, лишь немногие из писателей хорошо знали английскую жизнь прошлого века, сделать вывод о положении рабочих можно из восторженного описания английского рабочего класса XVIII в., сделанного Энгельсом:

Им не нужно было переутомляться; они делали не больше, чем хотели, и все же зарабатывали то, что им было нужно. У них был досуг для здоровой работы в саду или на поле, работа, которая сама по себе была для них отдыхом… они были «респектабельными» людьми, хорошими мужьями и отцами, вели нравственную жизнь, потому что у них не было искушения быть аморальными, не было ни бакалейных лавок, ни дешевого жилья в их окрестностях, и потому что хозяин, в чьей гостинице они время от времени утоляли жажду, был также уважаемым человеком, обычно большим фермером-арендатором, который гордился своим хорошим порядком, хорошим пивом и ранним ужином. У них дома целый день были дети, и они воспитывали их в послушании и страхе перед Богом… Молодые люди росли в идиллической простоте и близости со своими товарищами по играм, пока не женились.

Исторические данные, хотя и несовершенны, указывают на то, что в течение XIX в. состояние рабочих классов улучшалось: снизился уровень смертности; сбережения рабочих увеличились; возросло потребление работниками таких предметов роскоши, как чай и сахар; сократилась продолжительность рабочего дня. Те, кто заинтересован в более подробном обсуждении этих доказательств, возможно, захотят прочитать Т. С. Эштона «Промышленная революция» или «Капитализм и историки» под редакцией Ф. А. Хайека.

В то время как промышленная революция набирала свои обороты, большая часть оппозиции против нее исходила от консервативных поместных дворян, которые возмущались тем, что роскошь и независимость развращают рабочий класс. Любопытно, что время сделало из этих джентльменов интеллектуальных союзников — часто прямо цитируемых авторитетов 28 — современных либералов и социалистов, нападающих на капитализм XIX в. по совершенно иным причинам. Современные либералы будут утверждать, что к прогрессу привело именно государственное законодательство, ограничивающее продолжительность рабочего дня, предотвращающее детский труд, устанавливающее правила техники безопасности и иным образом нарушающее принцип невмешательства (laissez-faire) в свободно-рыночный капитализм. Однако все имеющиеся фактические данные свидетельствуют лишь о том, что государственное законодательство лишь неуклонно следовало за прогрессом, а не предшествовало ему. Лишь тогда, когда большинство работников уже трудились в течение десяти часов, лишь тогда стало политически возможным законодательно закрепить такое право.

6 МОНОПОЛИЯ I: КАК ЛИШИТЬСЯ ПОСЛЕДНЕЙ РУБАХИ

29 Одним из наиболее эффективных аргументов против нерегулируемого laissez-faire капитализма является то, что рынок неизменно ведет к монополии. Как сказал Джордж Оруэлл: «Проблема с конкуренцией в том, что в ней кто-то выигрывает». Таким образом, утверждается, что правительство должно вмешиваться, чтобы предотвращать образование монополий или, как только они будут сформированы, контролировать их. Это обычное оправдание для антимонопольного законодательства и таких регулирующих органов, как Комиссия по междуштатной коммерции (Interstate Commerce Commission, ICC) и Совет по гражданскому воздухоплаванию (Civil Aeronautics Board, CAB).

Лучшее историческое опровержение этого тезиса содержится в двух книгах социалистического историка Габриэля Колко (Gabriel Kolko): «Триумф консерватизма: переосмысление американской истории» («The Triumph of Conservatism: A Reinterpretation of American History») и «Железные дороги и регулирование» («Railroads and Regulation»). Он утверждает, что в конце прошлого века бизнесмены полагали, что будущее было за величиной, за конгломератами и картелями, но были неправы. Организации, которые они создавали для контроля над рынками и снижения издержек, почти всегда терпели неудачи ввиду извлечения меньшей прибыли, чем их более мелкие конкуренты, неспособности фиксировать цены и контролировать неуклонно сокращающуюся долю рынка.

Предполагается, что регуляторные комиссии были созданы для сдерживания монополистических предпринимателей. На самом же деле, как утверждает Колко, они были сформированы по просьбам неудачливых монополистов, чтобы предотвратить конкуренцию, которая подрывала их усилия в бизнесе.

Тем, кто заинтересован в расследовании исторического вопроса, следует ознакомиться с книгами Колко, посвященными «Прогрессивному периоду», а также со статьями Мак-ги и Стиглера, упомянутыми в Приложении II. Макги рассматривает историю Standard Oil, Стиглер рассматривает вопрос о том, имеет ли концентрация капитала историческую тенденцию к увеличению. Его вывод заключается в том, что степень концентрации капитала в экономике остается относительно постоянной. Концентрация производит впечатление роста, потому что высококонцентрированные отрасли промышленности гораздо более заметны, чем более конкурентоспособные. Мы все знаем, что примерно с 1920 г. по настоящее время General Motors занимает лидирующее положение в автомобильной промышленности. Мало кто из нас понимает, что за тот же период американская металлургия утратила свое доминирующее положение в металлургической отрасли. По этой же причине мы склонны преувеличивать концентрацию, существующую в любой момент времени. Областями экономики, которые мы считаем «важными», как правило, являются те, в которых 30 мы можем выделить одну крупную фирму. Мы редко обращаем внимание на такие «отрасли», как ресторанный и барный бизнес, бытовое обслуживание, производство ткани и одежды, каждая из которых отличается высокой конкуренцией и в каждой из которых занято большее количество людей, чем в металлургической и автомобильной промышленностях вместе взятых.

Каковы бы ни были факты о монополии, широко распространено мнение о том, что конкуренция неизбежно приводит к монополии. Оставшаяся часть этой главы посвящена пониманию аргументов, поддерживающих это убеждение, и того, почему они ошибочны.

Существует три различных вида монополии: естественная монополия, искусственная монополия и государственная монополия. Только первая из них имеет значение в свободном от вмешательства обществе (laissez-faire).

В большинстве видов экономической деятельности эффективность фирмы увеличивается с увеличением ее размера, доходит до некоторого оптимального размера, а затем уменьшается. Один сталелитейный завод намного эффективнее, чем плавильная печь на заднем дворе (небольшая доменная печь для выплавки железа из руды. — Перев.), но увеличение размеров существующего не дает дополнительных преимуществ — именно поэтому размеры сталелитейных заводов таковы, и два сталелитейных завода не более эффективны, чем один. Увеличение размеров также приводит к увеличению расходов на административную бюрократию. Люди наверху все больше отдаляются от того, что на самом деле происходит внизу, и поэтому с большей вероятностью могут совершать дорогостоящие ошибки. Таким образом, эффективность, как правило, снижается с увеличением размера после того, как компании преодолеют точку, когда они смогут в полной мере воспользоваться преимуществами массового производства. По этой причине некоторые очень крупные фирмы, такие как General Motors, делятся на полуавтономные единицы, чтобы максимально приблизить более эффективные административные механизмы более мелких фирм.

Естественная монополия существует, когда оптимальный размер фирмы в той или иной области производства настолько велик, что на рынке есть место только для одной такой фирмы. Более мелкий конкурент менее эффективен, чем монопольная фирма, и поэтому не может конкурировать с ней. За исключением очень маленького рынка (например, продуктовый магазин в маленьком городке) такая ситуация складывается нечасто. В сталелитейной промышленности, которая обычно считается высококонцентрированной, насчитывается от двухсот до трехсот металлургических заводов и от ста до двухсот фирм. Самые крупные четыре фирмы (отнюдь не самые прибыльные) производят только половину общего объема производства, а следующие четыре производят только 16% общего объема производства.

31 Даже естественная монополия ограничена в своей способности повышать цены. Если монополия поднимает цены достаточно высоко, то более мелкие и менее эффективные фирмы обнаруживают, что они могут на выгодных условиях конкурировать с ними. Здесь неявная аналогия Оруэлла экономической конкуренции с конкурсом разрушается. Естественная монополия выигрывает в смысле производства товаров за меньшую цену, тем самым получая большую прибыль от каждого проданного товара. Она может зарабатывать деньги, продавая товары по такой цене, по которой другие фирмы теряют деньги, и, таким образом, сохраняет за собой весь рынок. Но она сохраняет рынок только до тех пор, пока его цена остается достаточно низкой, чтобы другие фирмы не смогли получить прибыль. Это то, что называется потенциальной конкуренцией.

Известный пример — Alcoa Aluminum. Одно из обвинений, выдвинутых против Alcoa в ходе антимонопольных слушаний, в результате которых компания распалась, заключалось в том, что она удерживала конкурентов от алюминиевого бизнеса, удерживая низкие цены и используя все возможности технологического прогресса для их дальнейшего снижения.

Сила естественной монополии также ограничивается косвенной конкуренцией. Даже если бы производство стали было естественной монополией, и даже если бы монопольная фирма была значительно более эффективной, чем потенциальные конкуренты, то ее цены были бы ограничены наличием альтернативных заменителей стали. По мере роста цен выше и выше люди станут использовать больше алюминия, пластика и дерева для строительства. Точно так же железная дорога, даже если она является монополией, сталкивается с конкуренцией со стороны судоходных каналов, грузовиков и самолетов.

По всем этим причинам естественные монополии, хотя они иногда и существуют при свободно-рыночных учреждениях laissez-faire, не оказывают серьезного влияния на работу рынка. Методы контроля над такими монополиями наносят гораздо больший ущерб, чем сами монополии, как я покажу в следующей главе.

Искусственная монополия — это крупная фирма, специально созданная с целью контроля над рынком, повышения цен и получения монопольной прибыли в области, где отсутствуют условия для естественной монополии. Когда один и тот же эффект достигается в результате соглашения между несколькими фирмами, группа таких фирм называется картелем. Поскольку картель имеет большинство проблем монополии в дополнение к своим проблемам, я расскажу в первую очередь о монополиях.

Предположим, что монополия формируется так, как и в случае с компанией U.S. Steel, которая была сформирована финансистами, которым удалось скупить многие из уже существующих фирм. Предположим далее, что речь не идет о естественной монополии; фирма гораздо меньшая, чем новоиспеченное чудовище, может производить столь же эффективно, а может, даже более эффективно. Обычно утверждают, что крупная фирма тем не менее сможет достичь и сохранить полный контроль 32 над отраслью. Этот аргумент, как и многие другие, основывается на ложной аналогии рыночной конкуренции с битвой, в которой должен победить сильнейший.

Чтобы понять, почему это утверждение неправильно, предположим, что монополия начинается с 99% рынка, а оставшийся 1% принадлежит одному конкуренту. Чтобы сделать вещи более драматичными, позвольте мне сыграть роль конкурента. Утверждается, что монополия, будучи больше и сильнее, может легко вытеснить меня.

Для этого монополия должна снизить свою цену до такого уровня, при котором я начну терять свои деньги. Но поскольку монополия не более эффективна, чем я, она будет терять столько же денег на каждую единицу проданной продукции. Ресурсы монополии могут быть в 99 раз больше, чем мои, но она также будет терять деньги в 99 раз быстрее, чем я.

Дела идут все хуже и хуже. Монополия должна быть готова продавать всем, кто захочет купить, так как в противном случае покупатели, не получающие поставок, будут покупать у меня по старой цене. Поскольку при новой, низкой, цене покупатели захотят покупать больше, чем раньше, монополисту придется расширять производство, теряя еще больше денег. Если товар, который мы производим, будет легко складироваться, то предвосхищение роста цен в будущем, после окончания нашей борьбы, приведет к дальнейшему увеличению спроса на него.

Между тем у меня есть более привлекательные варианты. Я могу, если захочу, продолжать производство на полную мощность и продавать с потерями, теряя один доллар за каждые сто и более долларов, потерянных монополистами. Или же я могу сэкономить деньги, уволив некоторых своих рабочих, закрыв часть производства и сократив продукцию, пока монополия не устанет тратить свои деньги впустую.

А как насчет ситуации, когда монополия занимается региональным снижением цен, получая убытки на территории, на которой я работаю, и компенсирует свои потери в других регионах страны? Если меня серьезно беспокоит такая перспектива, то я могу принять меры предосторожности, чтобы открыть точки продаж на всех основных рынках монополии. Даже если я этого не сделаю, высокие цены, которые монополия взимает в других областях, чтобы покрыть свои убытки от меня, сделают эти области очень привлекательными для других новых фирм. Как только фирмы будут созданы, у монополии больше не будет рынка, на котором она сможет компенсировать свои убытки.

Таким образом, искусственная монополия, которая пытается использовать свои размеры для поддержания своей монополии на рынке, находится в печальном положении. Так, компания U.S. Steel, которая была сформирована на 60% от общего производства стали, к своему несчастью, имеет сейчас всего около 25%. Так же часто утверждают, что Рокфеллер использовал такую тактику для создания компании Standard Oil, но, похоже, 33 доказательств для обвинения недостаточно, или их нет вообще. Сотрудники Standard Oil время от времени пытались использовать угрозу снижения цен и развязывания ценовых войн, чтобы попытаться склонить конкурентов сохранять их производство на низком уровне, а их цены — на высоком. Но конкуренты понимали логику ситуации лучше, чем более поздние ученые историки, о чем свидетельствует ответ руководителя компании Cornplanter Refining, цитируемый Макги, на подобную угрозу: «Хорошо, я говорю, мистер Моффет. Я очень рад, что вы предлагаете такой способ, потому что, если он является, по вашему усмотрению, единственным способом получить [этот бизнес] — это урезать рынок [снизить цены], а если вы урежете рынок, то я урежу вас на 200 миль вокруг и заставлю вас задарма распродавать свой товар», и еще говорю: «Я не могу пожелать себе большего пикника, чем этот, продавайте все, если вы так настаиваете», и я пожелал ему хорошего дня и ушел».

Угроза так и не материализовалась. Действительно, из свидетельств Макги следует, что снижение цен чаще всего начиналось небольшими независимыми фирмами в попытке вторгнуться на рынок Standard Oil и что многие из них стали успешными. За двадцать лет капитал Cornplanter вырос с 10 000 долл. до 450 000 долл. Как сказал Макги, комментируя доказательства, представленные против Standard в антимонопольном деле 1911 г.: «Самое интересное, что большинство бывших сотрудников Standard Oil, дававших показания о смертоносной хищнической тактике Standard Oil, вошли в нефтяной бизнес уже после того, как они покинули Standard Oil. Они также преуспели».

Другая стратегия, которую, вероятно, использовал Рокфеллер, заключается в выкупе конкурентов. Обычно это дешевле, чем тратить целое состояние, пытаясь вытеснить их — по крайней мере в краткосрочной перспективе. Беда в том, что люди скоро поймут, что могут построить новый нефтеперерабатывающий завод, угрожать снижением цен и продать его Рокфеллеру с огромной прибылью. Дэвид П. Рейгард, очевидно, заработал немалое состояние, продав Рокфеллеру три нефтеперерабатывающих завода подряд. Существовал лимит на количество нефтеперерабатывающих заводов, которые мог использовать Рокфеллер. Построив свою монополию путем внедрения эффективной организации бизнеса в нефтяную промышленность, Рокфеллер не смог выдержать конкуренции со стороны способных имитаторов в последние годы и не смог сохранить свою монополию.

Пока что я обсуждал ситуацию, когда существует единая монопольная фирма. Когда монополию разделяют несколько фирм, входящих в картель, трудности могут быть еще более значительными.

Картель является сильнейшим в отрасли, где существует почти естественная монополия. Предположим, например, что оптимальный размер места таков, что в нем могут работать только четыре фирмы, достаточно крупные, чтобы быть эффективными. 34 Они соглашаются повышать цены для взаимной выгоды. По более высокой цене фирмы, которые сейчас получают большую прибыль от каждого проданного товара, хотели бы, чтобы каждая из них производила и продавала больше. Но при более высокой цене общий спрос на их продукцию ниже, чем прежде. Они должны каким-то образом разделить общий объем бизнеса.

Фирма, которая продает больше своей квоты, может значительно увеличить свою прибыль. У каждой фирмы возникает соблазн «кидануть» с соглашением, пойти к клиентам и предложить им продать больше по чуть более низкой цене «под прилавком», не сообщая об этом другим членам картеля. По мере того как такой раскол становится широко распространенным явлением, картельное соглашение фактически разваливается; похоже, именно это происходило со многими из недолговечных картелей, образовывавшихся в начале этого столетия. «Кидалово», конечно, — так называют это другие члены картеля; с точки зрения всех остальных такая форма поведения очень даже желательна.

Если картелю удается предотвратить «кидалово» среди своих членов, то у него, как и у монополии, остается еще проблема удержания новых фирм от привлечения в отрасль из-за ее высоких цен и, как следствие, высокой прибыли. Даже там, где практически существует естественная монополия, так что любой новый конкурент должен быть достаточно большим, — это очень сложно.

Очевидная стратегия участников картеля — сказать любому потенциальному конкуренту, что, как только он вложит свой капитал в создание новой фирмы, они разорвут картель и вернутся к конкуренции. Новая фирма тогда окажется пятой фирмой в области, где есть место только для четырех. Либо одна из фирм разорится, либо всем станет плохо. В любом случае выход в такую отрасль не выглядит очень привлекательной азартной игрой.

Эта стратегия будет работать до тех пор, пока картель не поднимет свои цены значительно выше их рыночного уровня. Когда это произойдет, появится выгодная контрстратегия. Потенциальный конкурент, прежде чем инвестировать свой капитал в строительство новой фирмы, идет к крупным клиентам картеля. По его словам, если он не откроет новую фирму, картель будет продолжать взимать с них высокие цены, но не сможет рисковать инвестициями до тех пор, пока у него не будет гарантированного рынка. Поэтому он предлагает открыть новую фирму при условии, что клиент согласится купить ее у него в течение заранее оговоренного периода времени по цене, достаточно высокой, чтобы получить хорошую прибыль, но значительно ниже цены картеля. Очевидно, что в интересах клиентов согласиться. После того как он подписался на чет-верть всего бизнеса, он строит свои фабрики. Либо картель еще 35 больше ограничивает выпуск продукции, держит цены на высоком уровне и принимает потерю четверти рынка (в этом случае новичок может в конечном итоге расшириться), либо конкурирует за клиентов, которых новичок еще не захватил. Поскольку бизнес существует только в объеме, достаточном для поддержки трех фирм (картеля), одна из четырех разоряется.

Хотя искусственная монополия или картель могут в некоторой степени влиять на цены, и хотя им удастся в течение некоторого времени получить дополнительную прибыль за счет привлечения новых конкурентов, любая попытка поднять цены намного выше их естественного рыночного уровня неизбежно должна привести к их разрушению.

К сожалению, то же самое нельзя сказать о третьем виде монополии — о государственной монополии. Государственная монополия возникает только тогда, когда правительство тем или иным способом препятствует конкуренции. Это самый важный вид монополии, как исторически сложившийся, так и современный. Как ни парадоксально, но одним из наиболее распространенных поводов — или, по крайней мере, предлогов — была попытка предотвратить или контролировать монополии первых двух видов.

Почтовое ведомство (The Post Office) является государственной монополией, находящейся под непосредственным управлением правительства. Конкуренция при доставке почтовых отправлений первого класса запрещена законом. Вопреки распространенному мнению, в истории как Америки, так и Англии было много частных почтовых отделений; такие почтовые отделения были ответственны за многие, возможно даже большинство, инноваций в бизнесе по доставке почты. В какой-то момент XIX в. незаконные частные почтовые отделения, действовавшие на черном рынке при широкой общественной поддержке, перевозили около трети всей почты США. В настоящее время United Parcel Service (Единая служба посылок) предлагает более качественные услуги, чем почтовые посылки, и по более низким ценам, а бизнес по доставке почтовых отправлений третьего класса в частном порядке быстро развивается.

Почтовое ведомство часто защищало свою монополию на том основании, что деньги, которые оно зарабатывает на почтовых отправлениях первого класса, ему требуются для субсидирования почтовых отправлений других классов; оно утверждает, что частные конкуренты будут «снимать сливки с бизнеса» и оставят Почтовое ведомство теряющим деньги или повышающим тарифы на менее прибыльные классы. Тем не менее частные фирмы предоставляют более качественные услуги (например, гарантируя доставку к определенному сроку), чем Почтовое ведомство, взимая значительно меньшую плату и зарабатывая деньги именно в той области, на которую, как утверждает Почтовое ведомство, ему нужна его прибыль первого класса для субсидирования.

36 История частных почтовых отделений и их действительное положение довольно подробно обсуждается Уильямом Вулдриджем в его книге «Дядя Сэм — Монополист» (William Wooldridge «Uncle Sam the Monopoly Man»). Меня самого в основном беспокоит менее очевидный вид государственной монополии, но я не могу оставить тему Почтового ведомства без двух исторических заметок.

Одно из крупнейших частных почтовых отделений США, ALMC (American Letter Mail Company), было основано Лисандером Спунером, либертарианским анархистом XIX в. и автором анархистского трактата под названием «Никакой измены: Конституция низложена» («No Treason: The Constitution of No Authority»). В ней Спунер атакует договорную теорию правительства подобно адвокату, отстаивающему свое дело в суде. Он спрашивает, в какой момент он подписал общественный договор (в частности, Конституцию), действительно ли общественный договор был подписан кем-либо (за него), и если так, то была ли у лиц, подписавших договор за него, доверенность от него, и если нет, то на каком основании его самого можно считать как-то связанным с этим договором. После рассмотрения всех стандартных аргументов он приходит к выводу, «что очевидно, что единственное видимое, осязаемое правительство, которое у нас есть, состоит из этих признанных агентов, или представителей секретной банды грабителей и убийц, которые, чтобы скрыть или сгладить свои грабежи и убийства, присвоили себе звание «Народа Соединенных Штатов». АLМС впоследствии была законодательно упразднена, но Почтовое ведомство, как утверждал Спунер, подражало его низким тарифам.

Моя следующая историческая заметка может быть недостоверной; но у меня никогда не хватало смелости и предприимчивости, чтобы проверить и подтвердить эту историю. Даже если это не так, то так и должно быть. Похоже, что в начале XIX в., когда железные дороги стали приобретать все большее значение, какой-то предприимчивый джентльмен задумал новую идею — использовать их вместо лошадей для перевозки почты. В то время частные почтовые отделения уже были незаконными, но строгое соблюдение закона не обеспечивалось. Джентльмен очень хорошо себя чувствовал до того самого дня, когда он подал заявку правительству США на перевозку правительственной почты — по цене, равной одной пятой от той цены, которую взимало Почтовое ведомство. Почтовое ведомство решило, что это зашло слишком далеко, и настояло на своих правах. Джентльмен был выведен из бизнеса, а Почтовое ведомство украло его идею.

Когда почтовый грузовик застревает в грязи, под колеса бросают отправления третьего класса.

Стюарт Брэнд

7 МОНОПОЛИЯ II: КАК С УДОВОЛЬСТВИЕМ ОБОБРАТЬ ЛОХОВ

37

Обычный политик может быть продажным, но не без некоторого стыда на лице; но бизнесмен, который вдруг стал политиком… будет… не только… бессовестно требовать плату за проход к водоему и сделает уголовным преступлением покупку чистящего средства не в его магазине, но и еще подаст все это под видом «общественных улучшений»…

Mr. Dooley

В Соединенных Штатах в этом столетии доминирующей формой монополии была не естественная монополия, искусственная монополия или, напрямую, государственная монополия, а государственная монополия в частных руках. Частные фирмы, которые не смогли создать монополии или картели из-за отсутствия возможности уклониться от конкурентов, обратились к правительству. Именно отсюда происходит государственное регулирование перевозок — Комиссия по междуштатной коммерции (Interstate Commerce Commission, ICC) и Совет по гражданскому воздухоплаванию (Civil Aeronautics Board, CAB). Аналогичный процесс отвечает за лицензирование профессиональной деятельности, что дает монопольную власть многим профсоюзам, в том числе наиболее мощному и, возможно, самому пагубному профсоюзу — Американской медицинской ассоциации (American Medical Association, AMA).

Трудности, с которыми сталкиваются частные картели, хорошо изложены в описании Рокфеллера, цитируемом Мак-ги, о его неудачной попытке (в 1872 г.) контролировать добычу сырой нефти и поднять ее цену:

…высокая цена на сырую нефть привела, как это всегда было раньше и как это будет до тех пор, пока нефть будет выходить из-под земли, к наращиванию объема добычи, и они получили слишком много нефти. Мы уже не могли найти для нее рынок сбыта … … конечно, все, кто не состоял в этой ассоциации, брали на себя обязательство производить все, что могли; но что касается тех, кто состоял в этой ассоциации, и многие из них были людьми чести и высокого положения, то соблазн получить немного больше нефти, чем они обещали своим партнерам или нам, был очень велик. Оказалось, очень трудно предотвратить приток нефти по такой цене…

38 Прогноз Рокфеллера был слишком пессимистичным. Сегодня, несмотря на то что нефть все еще так же выходит из-под земли, федеральное правительство и правительства штатов добились успеха там, где нефтяники 1872 г. потерпели неудачу. Благодаря федеральным квотам на импорт нефти и государственным ограничениям на ее добычу они удерживают цены на нефть на высоком уровне, а добычу — на низком. Прогресс.

Широко распространено мнение, что железные дороги в конце XIX в. обладали практически неограниченной монопольной властью. Фактически же, как показывает Г. Колко, дальние перевозки были высококонкурентными, тарифы на грузоперевозки снижались, а количество железных дорог росло вплоть до конца века. Одна линия может обладать монополией на короткие расстояния вдоль своего маршрута, но грузоотправитель, работающий между двумя крупными городами, имел выбор из множества альтернативных маршрутов — например, между Сент-Луисом и Атлантой их было два десятка. Скидки на железнодорожные перевозки, часто приводимые в качестве доказательств монополии, фактически были противоположными; это были скидки, которые крупные грузоотправители могли получить от одной железной дороги, угрожая отправить груз через конкурента.

Руководители железных дорог часто собирались вместе, чтобы попытаться зафиксировать тарифы, но большинство из этих заговоров вскоре рушились, часто уже через несколько месяцев, по причинам, на которые ссылается Рокфеллер, при разборе попыток контролировать добычу нефти. Либо стороны договора втайне снижали тарифы (часто путем неправильной классификации грузов или предоставления тайных скидок), чтобы украсть клиентов друг у друга, либо кто-то вне железнодорожного бизнеса воспользовался преимуществами высоких ставок, чтобы войти в него. Дж. Морган вложил свои огромные денежные средства и репутацию в железнодорожный картель, но почти безоговорочно потерпел неудачу. В начале 1889 г., например, он основал «Междуштатное коммерческое железнодорожное объединение» (Interstate Commerce Railway Association) для контроля над тарифами на западных железных дорогах. К марту уже шла интенсивная тарифная война, а к июню ситуация уже вернулась в прежнее состояние, какое было до его вмешательства.

К этому времени в ситуацию был введен новый фактор. В 1887 г. федеральным правительством была создана Комиссия по междуштатной коммерции (ICC, регулирующая торговлю и перевозки], при поддержке (вопреки большинству исторических трудов) большей части железнодорожной промышленности. Первоначальные полномочия ICC были ограничены; Дж. Морган попытался использовать комиссию для содействия в обеспечении соблюдения соглашения 1889 г., но безуспешно. В течение последующих 31 года полномочия комиссии постоянно расширялись, в первую очередь в направлении запрета на скидки (что, по оценкам Г. Колко, стоило железным дорогам 10% их валового дохода) и, наконец, в направлении предоставления ей полных полномочий устанавливать тарифы.

39 Люди, которые больше всего заинтересованы в том, что делает ICC, — это люди, работающие в железнодорожной отрасли. В результате они доминировали в ней, и она быстро превратилась в инструмент достижения монопольных цен, чего они не могли добиться на свободном рынке. Эта модель была ясна еще в 1889 г., когда Альдас Уокер, один из первоначальных назначенцев в ICC, подал в отставку, чтобы возглавить «Междуштатное коммерческое железнодорожное объединение» Моргана. В итоге он стал председателем совета директоров железной дороги «The Atchison, Topeka and Santa Fe». ICC и по сей день служит железным дорогам в качестве агента по картелям; кроме того, она расширила свои полномочия, распространив их на другие виды транспорта и не допуская их, по возможности, до конкуренции и сокращения железнодорожных перевозок.

Именно в 1884 г. железнодорожники в своей массе осознали преимущества федерального контроля; потребовалось еще 34 года, чтобы заставить правительство установить для них тарифы. Авиационная индустрия родилась в период более благоприятного регулирования. В 1938 г. было создан «Совет по гражданскому воздухоплаванию» (CAB), первоначально называвшийся «Управление гражданского воздухоплавания» (Civil Aeronautics Administration). Ему были предоставлены полномочия по регулированию тарифов на авиаперевозки, распределению маршрутов между авиакомпаниями, а также по контролю над вхождением новых фирм в авиационный бизнес. С того самого дня и вплоть до дерегулирования отрасли, в конце 1970-х гг., не было запущено ни одной новой магистральной линии — ни одного крупного, регулярного, междуштатного пассажирского перевозчика не было создано.

У CAB было одно ограничение: он мог регулировать только междуштатные авиалинии. В стране существовал один крупный внутриштатный маршрут между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом. Авиакомпания «Pacific Southwest Airlines» (PSA), которая выполняла рейсы по этому маршруту, не осуществляла междуштатные перевозки и поэтому не подчинялась регулированию ставок со стороны CAB. До отмены регулирования тарифы на перелет между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом от PSA составляли примерно половину тарифа на любой другой междуштатный маршрут в любой точке страны. Это дает нам приблизительную оценку влияния CAB на цены; он поддерживал их на уровне, примерно в два раза превышающем конкурентный уровень.

Означает ли это, что половина денег, потраченных на авиабилеты, пошла на монопольную прибыль авиакомпаний? Нет. Последствия регулирования гораздо более расточительны, чем просто перераспределение. Если стоимость проезда между двумя городами составляет 100 долл., а стоимость перелета для авиакомпании составляет 50 долл., то каждый дополнительный пассажир стоит 50 долл. прибыли для авиакомпании. Каждая авиакомпания готова нести дополнительные расходы, вплоть до 50 долл. на пассажира, чтобы выманить пассажиров от своих конкурентов. Без вмешательства CAB авиакомпании вели бы конкурентную борьбу по цене до тех пор, пока стоимость проезда не упала бы до 50 долл., тем самым сводя на нет дополнительную прибыль. Установив тарифы CAB, они получают 40 одинаковый эффект, участвуя в менее полезных соревнованиях. Они могут тратить деньги на рекламу или изысканные блюда и более причудливых стюардесс. Они могут летать на полупустых самолетах, чтобы предложить пассажирам больше рейсов в день. Коэффициент загрузки, процент заполненных мест, в американской авиационной отрасли составлял около 50%. Было бы интересно проанализировать изменения коэффициента загрузки после дерегулирования, чтобы оценить, сколько из этих свободных мест являлось результатом неизбежной неопределенности спроса, а сколько — результатом конкуренции авиакомпаний за счет монопольной прибыли, которую они получили благодаря регулированию.

В этом запутанном мире редко бывает так, что политический аргумент может быть доказан при помощи доказательств, легко доступных для каждого, но до дерегулирования авиационная промышленность предоставила один такой случай. Если вы не верите, что государственное регулирование перевозок приводит к росту цен, то вы можете позвонить любому надежному туристическому агенту и спросить его, как тариф PSA между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом сравнивается с тарифами, взимаемым крупными авиакомпаниями, и как этот же тариф (который не регулируется) сравнивается с тарифами на других крупных междугородних маршрутах сопоставимого расстояния (которые регулируются). Если вы не верите, что ICC и CAB находятся на стороне тех отраслей, которые они регулируют, выясните, почему же они устанавливают максимальные тарифы вместо минимальных.

ICC и CAB являются одним из примеров монополии, поддерживаемой государством. Другой, сопоставимой по важности, является лицензирование профессиональной деятельности. Политическая логика здесь та же самая. Принимается закон, создаются политические учреждения, якобы для защиты потребителей тех или иных продуктов или услуг. Производители, имеющие гораздо более выраженный интерес к работе этих учреждений, чем потребители, берут на себя управление ими и обращают их к своей выгоде. Они используют их для повышения цен на продукцию и предотвращения конкуренции в отрасли.

Наиболее печально известным примером, вероятно, является лицензирование квалифицированных рабочих в строительной отрасли, таких как сантехники и электрики. Лицензирование находится под пристальным контролем соответствующих ремесленных профсоюзов, которые используют его для сокращения числа рабочих в отрасли и повышения их заработной платы, иногда до поразительного уровня. Для поддержания такой зарплаты профсоюзы должны сократить число лицензированных работников и использовать местные законы для того, чтобы не допускать нелицензированных работников. Иногда это приводит к конфликту между чернокожими, которые хотят попасть на строительные работы, и профсоюзами, которые хотят исключить их и всех остальных, кроме своих друзей и родственников — действующих членов профсоюза. Профсоюзы также пользуются строительными нормами 41 и правилами, используя их для запрета внедрения технологических достижений, которые могут угрожать их рабочим местам. Таким образом, инновации в методах низкозатратного строительства фактически запрещены в больших городах, где они наиболее всего необходимы.

Из всех профсоюзов, использующих лицензирование, наиболее важным является Американская медицинская ассоциация (АМА, American Medical Association), которая обычно вообще не считается профсоюзом. Врачи получают лицензии от штатов; государственные лицензионные советы находятся под эффективным контролем АМА. Это не удивительно; если бы вы были законодателем штата, кого бы вы могли найти наиболее квалифицированным для лицензирования врачей, как не среди других врачей? Но в интересах врачей также сдерживать количество врачей, по той же причине, что и у сантехников; закон спроса и предложения существенно повышает зарплаты.

Врачи оправдывают ограниченное количество врачей перед другими и, несомненно, перед самими собой на том основании, что они сохраняют качество предоставляемых услуг. Даже если это действительно так, такой аргумент содержит фундаментальную ошибку. Отказ в лицензировании менее квалифицированных 50% врачей может повысить среднее качество врачей, но это вообще снижает среднее качество медицинской помощи. Повышение среднего качества врачей, при уменьшении их количества на 50%, вовсе не означает, что все станут получать лучшее медицинское обслуживание; но уменьшение количества врачей на 50% приводит к тому, что половина людей не получат никакой помощи или что каждый получит вдвое меньше.

Некоторые ограничения, за которые выступает АМА, такие как требование к кандидатам на получение медицинской лицензии быть гражданами США и сдавать лицензионные экзамены на английском языке, имеют весьма сомнительное отношение к качеству медицинской помощи. Они больше похожи на попытку помешать иммигрантам конкурировать с американскими врачами. В течение пяти лет после 1933 г., когда Гитлер пришел к власти в Германии, в нашей стране было допущено такое же количество врачей, получивших образование за рубежом, как и в предыдущие пять лет, несмотря на то что за этот период из Германии и из Австрии сюда бежало большое количество профессиональных врачей. Это поразительное свидетельство того, что организованная медицина способна в ущерб медицинской отрасли ограничить доступ к своей профессии.

Как АМА контролирует количество врачей? Отказ от лицензирования врачей после того, как врачи пройдут обучение, создаст большую враждебность среди отвергнутых врачей; это было бы политически дорогостоящим и невыгодным. Вместо этого АМА в основном полагается на медицинские учебные 42 заведения. Для того чтобы получить лицензию, заявитель должен быть выпускником утвержденного медицинского учебного заведения; штаты получают список утвержденных учебных заведений от Совета по медицинскому образованию и больниц АМА. Для медицинского училища исключение из этого списка означает гибель. В 1930-е гг., когда врачи, как и все остальные, страдали от последствий Великой депрессии, Совет по медицинскому образованию и больницам АМА писал в медицинские школы письма с жалобами на то, что они принимали большее количество студентов, чем могли должным образом подготовить. В течение следующих двух лет каждая школа уменьшила количество принятых студентов. С тех пор методы АМА стали менее очевидны, но логика контроля не изменилась.

Многие люди, столкнувшись с доказательствами в отношении комиссий по регулированию и лицензированию профессиональной деятельности, утверждают, что решение заключается в том, чтобы сохранить комиссии и лицензирование, но заставить их работать в общественных интересах. Это равносильно аргументу о том, что последовательная модель почти каждого регулирующего органа и лицензирующего органа за прошедшее столетие является случайной и может быть легко изменена. Это нонсенс. Политика не основана на альтруизме или на благочестивых намерениях. Политика основана на власти и работает на власть.

Политик, который может регулировать отрасль, получает гораздо больше выгоды, помогая отрасли, члены которой знают и заботятся о последствиях ее регулирования, чем помогая неопределенной массе потребителей, которые не знают, что им причиняют вред, и которые не узнали бы, если бы им помогали. Проницательный политик может — как и многие другие — помочь отрасли и получить кредит на защиту потребителей. Потребители же, чье отношение к отрасли является очень малой частью их жизни, никогда не узнают, какие бы цены они платили, если бы не было государственного регулирования.

Те же самые принципы применяются и к лицензированию. Как только возникает лицензирование профессиональной деятельности, оно почти неизбежно должно быть захвачено профессией. Кто же еще наиболее заинтересован в том, как это делается, или обладает специальными знаниями, необходимыми для этого? А интерес профессии прямо противоположен заинтересованности всех остальных в том, чтобы сдерживать численность своих рядов, а не расширять их.

Предметом данной главы является государственная монополия, а не защита прав потребителей; и я не могу вдаваться в вопрос, что произошло бы, если бы все формы профессионального лицензирования, в том числе и лицензирование врачей, были бы упразднены, как, я думаю, должно быть сделано. Этот вопрос подробно рассматривается в книге «Капитализм и свобода» («Capitalism and Freedom») Милтона Фридмана, исследование которого более пятидесяти лет назад впервые 43 установило связь между лицензированием медицинской деятельности и высокими доходами врачей.

Дополнительно к регулированию и лицензированию правительство также еще снижает конкуренцию путем введения ограничений на торговлю. Для компаний заданного размера чем больше рынок, тем больше компаний. Американский автомобильный рынок поддерживает только четырех производителей, но мировой рынок поддерживает гораздо больше. Вводя тарифы на иномарки, правительство усложняет конкуренцию для иностранных фирм и тем самым снижает конкуренцию на американском рынке. То же самое относится и ко многим другим отраслям промышленности.

Есть еще один способ, при помощи которого правительство поощряет монополию; как ни удивительно, но это, скорее всего, является непреднамеренным последствием, побочным эффектом законов, призванных помочь богатым налогоплательщикам платить более низкие налоги. Если корпорация выплачивает свою прибыль в виде дивидендов, акционеры должны декларировать о них как о доходах и платить с них подоходный налог. Если корпорация реинвестирует свою прибыль, увеличивая стоимость своих акций, акционеры при этом могут избежать уплаты налогов и будут, в худшем случае, платить по ставкам на прирост капитала, которые ниже, чем подоходный налог. Поэтому до тех пор, пока прирост капитала облагается налогом по более низкой ставке, чем доход от дивидендов, корпорации реинвестируют свою прибыль, увеличивая этим свой собственный размер, даже если такой результат экономически менее эффективен, чем отдача денег своим акционерам для инвестирования.

Вывод из этой и предыдущей глав, взятых вместе, вполне очевиден. Монопольная власть существует только тогда, когда фирма может контролировать цены, взимаемые существующими конкурентами, и предотвращать появление новых конкурентов. Наиболее эффективным способом для этого является использование государственной власти. Существуют значительные элементы монополии в нашей экономике, но большинство из них производятся государством и не могут существовать сами в рамках учреждений с полноценной частной собственностью.

8 ЭКСПЛУАТАЦИЯ И ПРИБЫЛЬ НА КАПИТАЛ

44 «Эксплуатация» является часто употребляемым, но редко определяемым словом. В самом буквальном смысле — я «эксплуатирую» вас, если я каким-то образом извлекаю выгоду из вашего существования, — в этом и есть причина существования человеческого общества. Мы все извлекаем выгоду из существования друг друга. Мы все «эксплуатируем» друг друга. Вот почему мы объединяемся друг с другом. Но так, как это слово обычно употребляется, оно подразумевает, что один человек извлекает выгоду, причиняя вред другому или, по крайней мере, что один человек наживается за счет расходов другого человека, что несправедливо. Такое значение может вытекать из теории Маркса об эксплуатации труда. Независимо от того, является ли теория Маркса источником значения «эксплуатации», опровергая данную теорию, я смогу ответить на одно из наиболее частых обвинений в «эксплуатации», выдвигаемых против капитализма и капиталистов.

Маркс утверждал следующее: товары производятся рабочими с использованием средств производства (станки, фабрики и проч.). Сами же средства производства были ранее произведены такими же рабочими. Все производство выполняется рабочими — и теми, кто трудится сейчас, и теми, кто трудился прежде них. Но капиталист претендует на часть доходов от производства. Его оправдание заключается в том, что он предоставил рабочим эти средства производства; это неверно, поскольку эти средства производства на самом деле были произведены рабочими, трудившимися прежде них. Капиталист, никак не участвовавший в производстве, но забирающий себе часть дохода, очевидно, обкрадывает настоящих производителей, рабочих, или эксплуатирует их.

Проблема с этим аргументом в том, что в нем не признается, что плата за средства производства сегодня, включая ожидание возврата своих денег в течение многих лет, сама по себе является продуктивной деятельностью и что прибыль, полученная от капитала, является соответствующей платой за эту деятельность.

Рассмотрим конкретную ситуацию. Фабрика, построенная в 1849 г., выпускает продукцию с 1850 по 1900 г. Обойдясь в 1 млн долл., она приносит своему владельцу доход в размере 100 000 долл. в год. Это, по словам Маркса, либо богатство, произведенное рабочими, построившими эту фабрику, которое должно принадлежать им; либо богатство, украденное у рабочих, работающих на этой фабрике, которым в данном случае платят меньше того, чем они на самом деле производят.

Предположим, что рабочим, которые построили фабрику, выплатили 1 млн долл., полную общую стоимость ее строительства. (Ради простоты я проигнорирую другие расходы на строительство. По словам Маркса, такие расходы в конечном 45 итоге можно проследить по стоимости труда других рабочих в более раннее время.) Деньги, предоставленные капиталистом, будут возвращены ему в первые десять лет. После этого доходы являются, с марксистской точки зрения, чистой эксплуатацией.

Этот аргумент зависит от восприятия суммы в 1 млн долл., выплаченной в 1849 г., когда работа была выполнена, как равной сумме в 1 млн долл., полученной в течение последующего десятилетия. Сами работники не согласились бы с этим; они бы не выполнили эту работу, если бы предполагали, что им придется дожидаться десять лет, чтобы получить свою зарплату. Если бы они были готовы и могли работать на таких условиях, капиталист действительно был бы излишним; рабочие могли бы сами построить фабрику, работая бесплатно, получать зарплату в течение следующих десяти лет и, более того, продолжать получать ее в течение еще сорока лет. Функция капиталиста состоит в том, чтобы выплачивать им зарплату авансом. Если бы он не был в состоянии платить им зарплату, то фабрика не была бы построена и товары бы не производились. Капиталист сам несет расходы, так как он тоже предпочел бы иметь деньги, чтобы делать то, что он хочет в 1850 г., вместо того, чтобы вкладывать их и медленно получать обратно в течение продолжительного периода времени. Вполне разумно, что он должен получить что-то за свой вклад сверх этого.

Другой способ прояснить данную ситуацию — представить деньги как совокупность альтернатив. Если у меня сейчас есть 10 долл., я могу либо потратить их на то, чтобы отвезти свою подругу в ресторан, либо использовать их в качестве оплаты для проезда на автобусе, либо как-нибудь еще… Иметь дополнительные альтернативы всегда предпочтительно, поскольку у меня тогда всегда есть более широкий выбор, из которого я могу выбрать наиболее привлекательный вариант. Деньги легко хранятся, поэтому мне нет нужды тратить их сегодня, сразу как только я их получаю; сегодняшние 10 долл. можно либо сэкономить до завтра и потратить на одну из возможных завтрашних альтернатив, доступных за 10 долл.; либо потратить их сегодня, если я увижу более привлекательную альтернативу, чем любая другая, которую я ожидаю увидеть в дальнейшем. Таким образом, 10 долл. сегодня стоят несколько больше, чем 10 долл. завтра. Вот почему процентные ставки существуют, поэтому если я занимаю у вас 10 долл. сегодня, то завтра я должен вернуть несколько больше 10 долл.

Преимущество денег сегодняшних перед деньгами завтрашними ничтожно мало, как и процент, накопленный десятью долларами за один день. Когда же речь идет о времени, составляющем значительную часть жизни человека, разница в ценности также весьма существенна. Мне не безразлично, смогу ли я купить дом для своей семьи прямо сегодня или только через десять лет. И для человека, который одалживает мне сейчас эти деньги и рассчитывает получить за них что-нибудь взамен, эти десять лет точно так же имеют значение. Марксист ошибочно рассматривает проценты, полученные капиталистом 46 или уплаченные должником кредитору, как украденные деньги. На самом деле процент является платой за моментально полученную ценность.

Точно такая же ошибка является одной из причин, по которой многие люди считают наследование несправедливым. Они предполагают, что если отец зарабатывает деньги и оставляет их своему сыну, который живет за счет процентов, то сын действительно живет за счет окружающих его людей. Как выразился один человек, с которым я спорил, фондовый рынок — акции, облигации, банковские счета и т. п. — это всего лишь символы или фасады. Человеку необходимо видеть сквозь них реальные вещи, которые происходят с реальными объектами. Эта реальность заключается в том, что кто-то ничего не производит и при этом что-то потребляет и что кто-то другой должен оплачивать это.

Тот, кто платит за это, — это его отец. Если бы сын буквально питался пищей, произведенной и хранимой его отцом, это было бы очевидно, и мало кто возражал бы против этого. Но на самом деле ситуация такая же самая, когда отец выбирает инвестировать богатство, вместо того чтобы потреблять его или превращать в запасы пищи. Покупая фабрику вместо яхты, он увеличивает производительность общества. Рабочие могут производить больше, используя эту фабрику, чем они могли бы без нее. Это то самое дополнительное производство, которое продолжает кормить его сына.

Для подлинного эгалитариста, считающего равенство высшей целью, это не является оправданием. Наследство приводит к неравенству, поэтому оно несправедливо. Это взгляд, к которому я не испытываю никакой симпатии. Я не вижу причины, более подходящей, чем жадность, чтобы утверждать, что я «заслуживаю» долю чужого богатства после смерти его владельца, в производстве которого я не принимал никакого участия. И я не вижу причины, более значительной, чем зависть, чтобы возражать против удачи другого человека в том, что ему досталось «незаслуженное» наследство.

9 НЕТ НИЧЕГО НЕОБХОДИМОГО

47 Слово «необходимость» следует исключить из словаря поли-тической риторики. Оно неразрывно связано с опасным чрезмерным упрощением реальности, с идеей того, что существуют некие определенные ценности, бесконечно более важные, более необходимые, чем все остальные вещи; вещи, в которых я нуждаюсь, а не просто их желаю, и что эта «необходимость» может быть обоснована как некая объективная ценность.

На первый взгляд, эта идея представляется вполне разумной. Разве моя потребность в еде, воде и воздухе не отличается от моего стремления к удовольствию или комфорту? Эти вещи необходимы для жизни; несомненно, жизнь не просто намного важнее всего остального, но еще бесконечно намного важнее. Количество еды, воды и воздуха, необходимых для поддержания жизни, — это не вопрос вкуса или предпочтения, а вопрос выживания — биологический факт.

Последствия для моей жизни, ожидаемые в результате лишения необходимых потребностей в еде, воде или воздухе, могут быть делом биологического факта. Ценность моей жизни для меня не в этом. Остаться в живых для большинства из нас в высшей степени желательно, но не бесконечно желательно. Иначе, если бы это было действительно так, мы были бы готовы пожертвовать всем ради выживания — всеми другими ценностями. Каждый раз, когда вы курите сигарету, каждый раз, когда я превышаю скорость, мы сознательно обмениваем жизнь — небольшую часть жизни — на очень маленький шанс умереть прямо сейчас или на довольно большой шанс не прожить достаточно долго — весьма сомнительное и незначительное удовольствие.

Человек, который говорит, что человеческая жизнь имеет бесконечную ценность, а так говорит практически каждый, и не может измеряться чисто материальными значениями, говорит сознательную, хотя и популярную, чепуху. Если бы он признавал это в отношении своей собственной жизни, то он, ради собственной безопасности, никогда бы не перешел улицу, кроме как для того, чтобы навестить своего лечащего врача или чтобы заработать деньги на вещи, самые необходимые для выживания. Он ел бы самую дешевую, самую питательную пищу, которую только бы мог найти, и жил бы в одной маленькой комнате, экономя свой доход для частых посещений самых лучших врачей. Он бы не рисковал, не потреблял бы никакой роскоши и прожил бы долгую жизнь. Если это можно, конечно, назвать жизнью. Или если бы человек действительно верил, что жизнь других людей представляет бесконечную ценность, то он жил бы как аскет, зарабатывал бы как можно больше денег и тратил бы все, что не является абсолютно необходимым для выживания, на уход за больными, медицинские программы страхования, исследования неизлечимых в настоящее время болезней и тому подобную благотворительность.

48 Люди, которые говорят о бесконечной ценности человеческой жизни, не живут ни таким, ни другим образом. Они потребляют гораздо больше, чем им необходимо для поддержания жизни. У них вполне может быть пачка сигарет в ящике стола и спортивная машина в гараже. И если не на словах, то в своих собственных действиях они признают и подтверждают факт того, что физическое выживание — это лишь одна, хотя и очень важная, но лишь одна из ценностей среди многих других ценностей.

Идея «необходимости» опасна еще потому, что она поражает в самое сердце практический аргумент за свободу. Этот аргумент зависит от признания того, что каждый человек лучше всего способен выбрать сам для себя такую жизнь, которая, из множества возможных жизней, лучше всего подходит именно для него. Если множество из этих выборов жестко привязаны к необходимости, к вещам с бесконечной ценностью для человека, которые лучше всего могут быть определены кем-то другим, то какой тогда смысл в свободе? Если я не соглашаюсь с экспертом относительно моих необходимостей, то я делаю не ценностное суждение, а совершаю ошибку. Если мы принимаем концепцию необходимостей, мы должны также признать целесообразность того, чтобы решения, касающиеся этих необходимых потребностей, принимались за нас кем-то другим, некими экспертами, но, скорее всего, правительством. Именно этот аргумент лежит в основе государственных субсидий на медицину, как существующих, так и планируемых. Медицина, как и пища, вода или воздух, способствует физическому выживанию. Вид и количество медицинской помощи, необходимой для достижения определенного конечного результата, например — в лечении или профилактике заболевания — это вопрос не индивидуального предпочтения, а экспертного мнения. Поэтому утверждается, что объем необходимой медицинской помощи, в которой нуждаются люди, должен предоставляться бесплатно. Но сколько это стоит? Некоторые «необходимости» могут быть удовлетворены, и по относительно низкой цене; стоимость полностью питательной диеты с минимальными затратами (в основном это соевые бобы и сухое молоко), например, составляет всего несколько сотен долларов в год. Дополнительные расходы на еду просто делают ее вкуснее — что, можно сказать, является роскошью. Но дополнительная медицинская помощь продолжает приводить к улучшению здоровья до очень высокого уровня медицинских расходов, вероятно, до такой степени, что медицина будет поглощать весь национальный доход. Означает ли это, что мы должны удовлетворить нашу «необходимость» в медицинской помощи, сделав всех в стране врачами, за исключением тех, кто абсолютно необходим для производства продовольствия и жилья? Очевидно, что нет. Такое общество было бы не более привлекательным, чем жизнь того человека, который действительно бы считал свою жизнь бесконечно ценной.

Ошибка заключается в идее, что улучшения здоровья стоит достигать любой ценой, какой бы большой она ни была, за любое улучшение здоровья, каким бы малым оно ни было. Существует определенный момент, когда затраты количества времени и денег, на увеличивающееся медицинское обслуживание, 49 становятся больше, чем оправданный результат от увеличения здоровья. То, в какой момент это происходит, зависит от субъективной оценки и ценности хорошего здоровья для заинтересованного человека, с одной стороны, и ценности других вещей, которые он мог бы купить за эти же деньги или сделать за это же время, с другой стороны. Если медицинское обслуживание продается на рынке, как и другие товары и услуги, люди будут потреблять его до наступления этого момента, а остальную часть своих денег будут тратить на другие ценные вещи. Посредством «Medicare» правительство принимает решение за человека; оно заставляет человека покупать определенный объем медицинской помощи, независимо от того, считает ли он ее стоящей того, чего она стоит, или нет.

Подобная программа, как «Medicare», может также перераспределять деньги от одного человека к другому; на такой эффект часто ссылаются те, кто утверждает, что такие программы позволяют бедным получать хорошую медицинскую помощь, которую они не могли бы себе позволить в ином случае. Если это так, то такое перераспределение должно рассматриваться и оцениваться отдельно от специальной медицинской программы. Если перераспределять деньги от богатых к бедным — это хорошо, то его можно сделать без всякой программы обязательного медицинского страхования; если же обязательное медицинское страхование — это хорошо, то его можно сделать без всякого перераспределения денег. Нет никакого смысла использовать перераспределение для оправдания страховки.

На самом деле это весьма сомнительно, что государственные медицинские программы перераспределяют деньги от богатых к бедным, а как раз не наоборот. Есть свидетельства того, что социализированная медицина в Британии имеет обратный эффект. Высшие слои населения, имеющие высокие доходы, платят более высокие налоги, но также, по различным причинам, получают намного большие преимущества от медицинских услуг. В Америке «Medicare» была привязана к обязательному социальному страхованию, существующей системе принудительного «страхования», которая, как я уже показал в предыдущей главе, вероятнее всего, перераспределяет доходы от бедных к небедным.

Если судить по прошлому опыту, то бедняки вряд ли получают достаточно из того, за что они не платят, но могут заплатить за то, чего они не получают. Главное намерение таких программ, как для бедных, так и для всех остальных, состоит в том, чтобы заставить их платить за те услуги, которые они не станут покупать добровольно, потому что они не считают их стоящими той цены. И это называется «помощью бедным».

Защитники таких программ утверждают, что бедные настолько бедны, что не могут позволить себе жизненно необходимую медицинскую помощь. По-видимому, это означает, что они настолько бедны, что для того, чтобы оплатить даже минимальную медицинскую помощь, им пришлось бы отказаться от чего-то еще более жизненно важного — например, от еды. Но поскольку льготная помощь, которую получают бедняки, обычно оплачивается из их собственных налогов, то ситуация только ухудшается; вместо того, чтобы отказаться от медицинской помощи для того, чтобы есть, бедняков принуждают отказаться от еды для того, чтобы получить медицинскую помощь. 50

К счастью, ситуация редко бывает настолько плохой. Сенсационно сообщают об обратном: большинство бедных людей не находятся на грани буквального голода; имеющиеся данные свидетельствуют о том, что в нашей стране количество потребляемых калорий практически не зависит от дохода. Если бы бедняки тратили больше своих собственных денег на врачей, то они бы не умирали от голода; они ели бы чуть хуже, носили бы худшую одежду и жили бы в худшем жилье, чем сейчас. Если бедняки не тратят очень много денег на медицинское обслуживание, то это только потому, что эти затраты, которые они прекрасно способны оценить, слишком высоки для них. Если люди, которые имеют больше денег, хотят пожертвовать их на оказание медицинской помощи бедным, то это достойно восхищения. Если же они хотят пожертвовать деньгами бедных, то это дрянь.

ЧАСТЬ II ПРИВАТИЗАЦИЯ ПО-ЛИБЕРТАРИАНСКИ, ИЛИ КАК РАСПРОДАТЬ ГОСУДАРСТВО ЧАСТЯМИ

Паранойя

Какой-то злодей, незнакомый мне прежде,

В три часа за полночь вламывается в мою дверь,

Чтобы сказать, что мой аспирин — это наркотик, ЛСД.

«Да, тут на банке написано, заявляет он, „кислота“».

Послушайте, честно я говорю вам, доктор,

Какой-то маньяк, похоже, преследует меня.

Я не считаю, что создан был я для драки,

Но лотерейный билет, который я не покупал,

Был вручен мне жуликом по кличке Сэм, и гадом,

Он выиграл для меня путевку — во Вьетнам.

На целый год тропический пансион был оплачен,

Включая задаром похороны, — от щедрой нации дар,

Но доктор мне подтвердил, что терапия нужна мне,

От навязчивых мыслей, что преследует кто-то меня.

Есть вещи, которые нельзя просто так оставить,

Как тот мелкий фюрер, вломившийся в нашу спальню,

Он угрожает нам, что мы будем под утро в тюрьме,

Если не признаем вину за прием ЛСД.

Доктор, доктор, приходите, и убедитесь сами,

Какой-то маньяк, в самом деле, преследует меня.

Затем он срывает с нас простыню — мы остаемся голые,

Он грубо требует — на секс лицензию

и квитанцию из налоговой,

Нам говорит: «Надо платить налоги,

чтоб вместе и спокойно спать,

иначе органы контроля —

придут, и будут вас ***…»

И тут прозрел я от напасти —

меня преследует Государство!

52

10 ПРОДАВАЙТЕ ШКОЛЫ

53 Загадка года: чем государственная школа похожа на Почтовое ведомство США? Ответ: она также неэффективна, каждый год обходится дороже, чем предыдущий, это вечная тема для жалоб, по которым никогда ничего не делается. Короче говоря, государственная средняя школа — это типичная государственная монополия.

Почтовое ведомство является законодательно учрежденной монополией; больше никто не имеет права доставлять почту первого класса с целью получения прибыли. Государственная школа является монополией преимущественно благодаря деньгам, которые она получает от государственного и муниципального правительства. Чтобы конкурировать с ней, несубсидируемая частная школа должна быть не просто лучше, а намного лучше, настолько лучше, чтобы ее клиенты были готовы отказаться от соответствующей доли своих денег.

Здесь есть довольно простое решение: субсидировать школьное образование вместо самих школ. Дайте каждому учащемуся ваучер на обучение, который может быть выкуплен любой квалифицированной школой, государственной, частной или приходской.

Стоимость ваучера будет определяться исходя из расходов государства на образование в расчете на душу населения. Государственные школьные системы должны будут обеспечивать и содержать себя сами на деньги, приносимые их учениками в виде ваучеров. Частные и приходские школы могли бы, если бы они того захотели, добавлять к обучению за ваучеры дополнительно оплачиваемое обучение, за благотворительные пожертвования или за церковные деньги.

Тогда школьная система станет открытой для реальной конкуренции. Предприниматель в образовательной сфере, который бы нашел какой-нибудь способ обеспечить наилучшее образование при наименьших затратах, зарабатывал бы деньги и расширял свою деятельность; а его конкурентам, как государственным, так и частным, приходилось бы совершенствоваться или закрываться.

Такой предприниматель будет иметь наилучший возможный стимул, чтобы найти хороших учителей и платить им ровно столько, сколько они того стоят. Было бы испробовано множество различных методов обучения. Те методы обучения, которые потерпят неудачу и не справятся с образовательными задачами, исчезнут; те методы обучения, которые преуспеют, будут скопированы и распространены.

Государство должно будет определять, что такое квалифицированная школа, чтобы гарантировать, что ваучеры будут потрачены на обучение. Некоторые сторонники частного образования опасаются, что эта власть будет использована для контроля над школами, которые теперь будут независимыми. По этой причине они либо выступают против всех субсидий частным школам, либо предпочитают иметь налоговые льготы.

54 Проблема с налоговыми льготами заключается в том, что они непригодны для бедных, которые, поскольку они получают самое худшее образование из всех государственных школ, сами же становились бы самыми большими бенефициарами от конкурентной системы. Если используются налоговые льготы, то их следует комбинировать с системой прямых ваучеров для тех родителей, чьи налоговые выплаты меньше суммы налоговых льгот.

Даже при использовании налоговых льгот государство (или федеральное правительство) решает, что квалифицируется как расходы на образование. Даже если субсидии вообще отсутствуют, то все равно существуют законы об обязательном школьном образовании; и государство решает, что является школой, а что не является. Государство, которое желает контролировать свои частные школы, может это сделать уже сейчас.

Наилучшим решением этой проблемы было бы включение в первоначальное законодательство любого государства, создающего ваучерную систему образования, положения о том, что любое учебное заведение может быть квалифицировано в качестве учебного заведения на основании аттестации его выпускников по результатам объективных экзаменов. В Нью-Йорке, например, закон может устанавливать, что любая школа будет признана, если средняя успеваемость ее выпускных классов по экзаменам Регентов будет выше, чем средняя успеваемость выпускных классов трех последних государственных школ штата. Новая школа может действовать временно, накапливая ваучеры до тех пор, пока ее первый класс не закончит обучение. Школа, имеющая дело с отстающими в развитии или по-другому неблагополучными детьми, может обратиться к государству с ходатайством о специальном признании, если она не в состоянии удовлетворить обычному критерию. Такого законодательства было бы вполне достаточно для того, чтобы помешать родителям создавать фальшивые школы, с тем чтобы переводить деньги с ваучеров в свои собственные карманы. В то же время такое законодательство сделало бы практически невозможным для государства контролировать как методы, так и содержание частного школьного образования.

Государство могло бы заставить школы преподавать определенные идеи, выставляя их на экзаменах, но государство не могло бы помешать школам преподавать другие идеи и не имело бы никакого контроля над тем, как они преподаются. Учитель, не согласный с ортодоксальной позицией, всегда может сказать своему классу, что «вот то, что экзаменаторы хотят, чтобы вы написали на экзамене». С другой стороны, то, что я считаю правдой, это…».

Ваучерная система с такими мерами предосторожности не только не позволит государству контролировать учеников, которые сейчас обучаются в частных школах, но и значительно уменьшит власть государства над учениками, которые сейчас обучаются в государственных школах.

Согласно опросу Gallup, проведенному несколько лет назад, 30% родителей отправили бы своих детей в частные школы, если бы они были бесплатными, а 29% родителей отдали бы детей в приходские школы. Приходские школы и многие частные 55 школы уже взимают меньшую плату, чем сумма, которую государство тратит на государственные школы, поэтому с оплатой ваучерами они вообще могли бы стать бесплатными. Частные школы, которые в настоящее время стоят дороже, могут взимать гораздо меньшую плату за обучение, чем сейчас, и предприниматели могут и будут использовать эту возможность для создания новых школ, полностью финансируемых за счет ваучеров. Таким образом, число учащихся в школах, находящихся в ведении государства, может быть сокращено вдвое.

Для тех людей, которые рассматривают власть правительства как обеспечивающую и гарантирующую единообразие образования и образовательного процесса, т.е. что все учатся одинаковым предметам одинаковым методом и считают это необходимым, ваучерная система образования, безусловно, будет являться недостатком. Для тех же из нас, кто предпочитает бесплатную, независимую и разнообразную систему образования, ваучерная система будет являться преимуществом.

Некоторые критики утверждают, что использование ваучеров учащимися приходских школ нарушало бы отделение церкви от государства. Когда я впервые написал эту главу примерно в 1970 г., было еще неясно, какую позицию займут суды по вопросу о том, является ли использование ваучеров для религиозных школ конституционным; когда я пересмотрел главу в 1988 г., было все еще неясно, но шансы на то, что Верховный суд признает их конституционными, несколько увеличились, по крайней мере по мнению моего друга, профессора права, который специализировался на вопросах церковно-государственных отношений. Когда дело, наконец, дошло до суда в 2002 г., он оказался прав.

Какое же решение принимают суды? Является ли ваучерная система на самом деле незаконным субсидированием религии? Нет. Государство субсидирует родителей в приобретении школьного образования для их детей; они могут купить это образование где угодно, где пожелают. Использование родителями этой субсидии для покупки школьного образования в приходской школе — это не более государственная субсидия для религии, чем для клиента социального обеспечения покупка еды на церковном базаре. Конечно, приходская школа надеется добиться своей цели, преподавания религии, и одновременно с этим предоставить государству то, за что государство платит: образование по светским предметам. Точно так же церковь надеется использовать доходы от церковного базара для финансирования своих религиозных проектов. Один из аргументов, который иногда выдвигается против ваучерной системы образования, состоит в том, что ваучерная система будет субсидировать богатых и разорит государственную школьную систему путем перераспределения денег к родителям из высшего социального класса, которые в настоящее время отправляют своих детей в частные средние школы. К несчастью для этого аргумента, только около половины от 1% всех учащихся школ в США посещают частные нерелигиозные школы (около 250 000 человек). Подавляющее же большинство 56 учащихся негосударственных школ (около 5,5 млн человек) обучаются в церковно-приходских школах, и их родители зачастую беднее, а не богаче, чем в среднем в сообществе.

В штатах, где католики составляют большой процент населения, ваучерная система образования значительно бы увеличила расходы государства на школьное образование, поскольку государство стало бы вынужденно предоставлять ваучеры для множества детей, обучающихся сейчас в приходских школах. Но без какой-либо государственной поддержки приходские школы вполне могут закрыться, и в таком случае государству все равно придется оплачивать обучение своих учащихся. Кроме того, именно в этих штатах сейчас довольно трудно получить деньги на государственные школы, так как родители, чьи дети не посещают государственные школы, печально известны тем, что они недружелюбно относятся к новым налогам на школьное образование.

Связанное с этим возражение против системы ваучеров заключается в том, что она приведет к увеличению неравенства в сфере образования. В настоящее время говорят, что все дети, богатые и бедные, ходят в одни и те же государственные школы. В соответствии с ваучерной системой бедные родители станут направлять своих детей в государственные школы или частные школы, которые субсидируются только за счет ваучеров, в то время как более обеспеченные родители смогут добавлять к ваучерам дополнительные платежи за обучение и тем самым помещать своих детей в лучшие школы.

Но при нашей существующей системе образования средняя школа, которую посещает ребенок, определяется тем, где он живет, а то, где он живет, во многом определяется доходами его родителей. При ваучерной системе родитель из гетто, глубоко озабоченный образованием своего ребенка, может наскрести 1000 долл. в год или получить небольшую стипендию, добавить это к стоимости ваучера и таким образом отправить своего ребенка в хорошую частную школу. При существующей системе у него есть выбор: либо платить 5000 долл. в год за хорошую частную школу, либо купить дом за 200 000 долл. в пригороде с хорошей школьной системой.

Таким образом, ваучерная система хотя и не устраняет классовые различия в образовании, но сглаживает их. Сегодня лишь небольшая элита ходит в хорошие частные средние школы, дети из среднего социального класса ходят в пригородные 57 средние школы с умеренным уровнем образования, а бедные слои городского населения посещают средние школы, которые зачастую лишь немногим лучше, чем места лишения свободы.

При ваучерном плане образования мотивированный родитель из среднего социального класса сможет позволить себе оплатить разницу между стоимостью обучения в государственной школе и хорошей частной средней школой. Родители с низкими доходами, которые считают, что их дети не получают достаточного образования, могут открыть свои собственные школы, возможно, по образцу академий на Гарлем Стрит (Harlem Street Academies), или убедить кого-нибудь открыть для них частные школы и финансировать их ваучерами.

Ваучерный план, как и другие механизмы свободного рынка, обеспечивают конечную форму децентрализации и делают это таким образом, чтобы защищать права даже небольших меньшинств. Если 60% населения одного школьного округа хотят иметь один тип школы, то остальные 40% могут взять свои ваучеры и открыть свою собственную школу. Если же местное меньшинство слишком мало, чтобы содержать свою собственную школу, то оно сможет объединить свои ресурсы с аналогичными группами в других местах.

Когда я впервые написал эту главу, я прогнозировал, что ваучерный план образования будет принят в каком-нибудь штате в ближайшие каких-нибудь несколько лет. Я ошибался. Было предпринято несколько попыток внедрения ваучерных планов, но все они были жестко и успешно пресечены образовательной бюрократией и учительскими профсоюзами.

Это не повод сдаваться. Потребовалось много времени для того, чтобы довести страну до настоящего положения, и потребуется еще много времени для того, чтобы вызволить ее оттуда. В то время, пока попытки вывести правительство из школьного бизнеса до сих пор никак не увенчаются успехом, идеология государственного контроля и общественная поддержка государственной школьной системы медленно, но верно ослабевают. Я больше не хочу делать прогнозов, но я все же могу надеяться.

В течение многих лет нам внушали, что все, что нужно государственной школьной системе, — это больше денег. В течение многих лет мы наблюдали за тем, как растут расходы в расчете на одного учащегося, и что это практически никак не сказывается на качестве обучения. Настало время попробовать что-то новое.

[С тех пор, как эта глава была написана для первого издания и пересмотрена для второго, был достигнут определенный прогресс. Ни одно государство пока еще не приняло полноценную ваучерную программу, дающую всем учащимся возможность получить ваучер на полную стоимость государственного школьного образования. Но уже значительное число стран приняли программы, дающие значительному количеству студентов возможность получить ваучер на существенную часть стоимости обучения.]

11 ОСНОВАТЕЛЬНАЯ КРИТИКА УНИВЕРСИТЕТОВ

58 В [некоторых] университетах преподавателю запрещено получать какие-либо благодарности или гонорары от своих учеников, а его зарплата составляет весь доход, который он получает от своей должности. Его интересы в таком случае настолько же прямо противоположны его обязанностям, насколько это вообще возможно. Каждый человек заинтересован в том, чтобы жить как можно более беззаботно; и если его вознаграждение является совершенно одинаковым, и независимо от того, выполняет ли он при этом какую-либо трудную работу или нет, тогда, несомненно, его интерес, в прямом смысле, либо пренебрегать своей работой вообще, либо, если он находится в подчинении какому-либо начальству, которое не позволяет ему ничего не делать, выполнять свою работу настолько небрежно и неряшливо, насколько допускает это начальство. Если же по своей природе он активен и любит труд, то в его же интересах использовать эту деятельность любым другим способом, из которого он сможет извлечь хоть какую-то выгоду для себя, а не выполнять свою работу, из которой он не может извлечь никакой выгоды.

Если это начальство, которому он подчиняется, находится внутри корпорации и принадлежит к тому же самому корпоративному объединению, колледжу или университету, членом которого он и сам является и в котором большая часть других людей, как и он сам, являются лицами, которые должны быть учителями, то они, скорее всего, смогут найти общее для всех основание, быть всегда очень снисходительными друг к другу; и каждый человек согласится, что его коллега по корпорации может пренебречь своим долгом при условии, что и он сам имеет право пренебрегать своим собственным долгом. В Оксфордском университете большая часть государственных профессоров за все эти годы практически полностью отказалась даже от притворства преподавания.

[В государственном или религиозном университете профессору, вероятно, не будет позволено] полностью пренебрегать своими обязанностями. Тем не менее все, что… [его] начальство может заставить его сделать, — это просто посещать своих учеников определенное количество часов в неделю, то есть читать определенное количество лекций в неделю или в год. То же, какими будут эти лекции, все равно будет зависеть от определенного усердия преподавателя; и это усердие, скорее всего, будет соразмерно с теми самыми мотивами, которые он имеет для осуществления этого. <…>

Если учитель оказывается достаточно вменяемым человеком, то ему должно быть неприятно осознавать, что, когда он читает лекции своим ученикам, он либо говорит, либо читает глупости, либо что-то, что ничем не лучше глупости. Ему должно 59 быть слишком неприятно наблюдать за тем, как большая часть его учеников покидает его лекции; или, возможно, посещает их с достаточно выраженными признаками пренебрежения, презрения или насмешек. Поэтому если он будет вынужден прочитать определенное количество таких лекций, то только одни эти мотивы, без всякого другого интереса, могут склонить его приложить некоторые усилия, чтобы прочитать вполне хорошие лекции. Однако можно найти несколько различных способов уловок, которые в действительности притупят остроту всех этих побуждений к усердию. Учитель, вместо того чтобы сам объяснять своим ученикам ту науку, которой он собирается обучить их, может прочитать им какую-нибудь книгу по ней; а если эта книга написана на чужом или мертвом языке, то он может истолковать ее для них своими словами; или, что доставило бы ему еще меньше хлопот, заставить их истолковать эту книгу для него, и время от времени, делая по ней случайные замечания, он может польстить себе тем, что так он читает лекцию. Малейшая степень знания и опыта позволит ему легко сделать это, не подвергая себя презрению или насмешкам и не говоря ничего действительно глупого, абсурдного или смешного. Дисциплина колледжа, в то же время, может позволить ему принудить всех своих учеников к самому регулярному посещению этой фальшивой лекции и поддерживать наиболее приличное и уважительное поведение в течение всего времени представления.

Дисциплина в колледжах и университетах в целом придумана не для пользы учеников, а для интереса, или, точнее говоря, для удобства учителей. Целью дисциплины во всех случаях является поддержание авторитета учителя, и независимо от того, пренебрегает ли он своим долгом или выполняет его, обязать учеников во всех случаях вести себя с ним так, как если бы он всегда выполнял свой долг с наибольшим усердием и умением. Очевидно, что дисциплина предполагает совершенные мудрость и достоинство в одностороннем порядке, а с другой стороны, величайшие глупость и недостаток. Однако там, где учителя действительно добросовестно выполняют свой долг, я уверен, там не бывает примеров того, чтобы большинство учеников пренебрегали своим долгом. Никакая дисциплина никогда не требует принудительного посещения лекций, которые действительно стоят того, чтобы их посещать, как это хорошо известно везде, где проводятся такие лекции. Безусловно, принуждение и сдерживание могут быть в какой-то степени необходимы для того, чтобы заставить детей или очень молодых ребят посещать тот этап образования, который, как считается, необходимо получить в этот ранний период жизни; но уже после двенадцати или тринадцати лет, при условии, что учитель 60 добросовестно выполняет свой долг, принуждение или сдерживание вряд ли могут быть необходимы для проведения какого-либо этапа образования.

(Из книги «Исследование о природе и причинах богатства народов», книга V, часть 3, раздел 2. Написано Адамом Смитом и опубликовано в 1776 г.)

12 НЕДОСТИЖИМЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

61 Современный корпоративный университет, как государственный, так и частный, содержит в себе неявное, но неприемлемое противоречие: он не может занимать определенные позиции, но он должен занимать определенные позиции. Второе утверждение предъявляет требование к достойному доверия, порядочному университету, привлекательному как интеллектуально, так и эмоционально. Первое утверждение делает не просто невозможным достижение такого требования, но и даже само его рассмотрение становится чем-то основательно подрывающим надлежащие университетские цели.

Университет не может занимать определенные позиции, потому что в этом случае все усилия его членов будут направлены не на поиск и открытие истины, а на попытку контролировать процессы формирования мнений и принятия решений. Если университет занимает публичную позицию по определенному важному вопросу, вызывающему разногласия и конфликты, тогда те, кто находятся на разных сторонах конфликта, будут испытывать искушение пытаться не допустить новых преподавателей, которые занимают противоположную позицию, чтобы быть уверенными в том, что университет примет такое решение, которое они считают правильным решением. Нанимать некомпетентного сторонника, с одной стороны, было бы нежелательно; нанимать компетентного специалиста, с другой стороны, но который смог бы убедить достаточное количество профессорско-преподавательского состава изменить позицию университета на противоположную, было бы катастрофично. Кафедры в университете, которые принимают корпоративные решения по важным вопросам, как правило, становятся группами истинно верующих, закрытыми для всех, кто не разделяет эту, присущую им, ортодоксальность. Так они лишаются одного из главных инструментов в стремлении к истине — интеллектуального конфликта.

Университет должен занимать определенные позиции. Это крупная корпорация с расходами в десятки миллионов долларов и пожертвованиями в сотни миллионов. Он должен быть действующим, а чтобы действовать, он должен решать, что является истиной. Что вызывает высокий уровень преступности? Должен ли университет защищать своих членов, нанимая университетскую полицию, или тратить деньги на хорошие отношения с соседями, или на организацию университетского сообщества? Какое влияние окажет определенная фискальная политика на фондовый рынок, и, как следствие, как это отразится на университетских пожертвованиях? Должен ли университет вступаться за них? Все это вопросы профессиональных разногласий в академическом сообществе.

Университет может провозгласить свой нейтралитет, но нейтралитет, как справедливо утверждают левые, тоже является позицией. Если одни считают, что избрание Рональда Рейгана или Тедди Кеннеди было бы национальной трагедией, и в особенности трагедией для университета, то как тогда другие смогут оправдать то, что университет, с его огромными ресурсами богатства и влияния, позволяет себе оставаться нейтральным? 62

Наилучшим возможным решением в рамках существующей корпоративной университетской структуры является не нейтралитет, а невежество или немощность университетского сообщества. До тех пор, пока студенты и преподаватели не осознают, что университет подкуплен политиками, обслуживает страны с диктаторскими режимами или что-то еще в этом роде; и до тех пор, пока они не получат возможность влиять на деятельность университета, такие действия не будут препятствовать университету в присущей ему функции в погоне за истиной, независимо от того, сколько добра или вреда они ни производят во внешнем мире. Как только университетское сообщество осознает, что университет действительно предпринимает или может предпринимать действия, существенно влияющие на внешний мир, и что сами студенты и преподаватели могут оказывать влияние на действия университета, — игра окончена.

В структуре существующего корпоративного университета нет удовлетворительного решения этой дилеммы. В большинстве даже лучших университетов преподавательско-профессорский состав имеет конечный контроль. В университете, управляемом извне, правительством штата или самоуправляемым попечительским советом, имеются свои собственные проблемы. Университет может притворяться, что он не принимает никаких решений, или же может притворяться, что корпорация не контролирует их в течение некоторого времени. В конечном итоге кто-нибудь обязательно укажет, во что именно одет император.

Решение заключается в замене корпоративного университета на отдельные институты с экономической, а не с политической структурой — с рынком вместо иерархии. Такая структура будет изложена в следующей главе. В свободно-рыночном университете описанная ранее проблема исчезает. Рынки не занимают позиций.

13 УНИВЕРСИТЕТ АДАМА СМИТА

63 Несколько лет назад студенческое правительство Чикагского университета рассмотрело план, в соответствии с которым оно принимает на работу одного профессора, который будет выбран большинством голосов студенческого корпуса. Это было предложено как способ для расширения университета за пределы общепринятого образования. Данное предложение является типичным примером интеллектуального провала «новых левых». Стремление к децентрализации академической власти с целью позволить противоречия и допустить разнообразие заслуживает восхищения. Предложенное же средство — выбор преподавательского состава большинством голосов — прямо противоречит этой цели. Демократическое принятие решений является средством выражения и реализации воли большинства; оно не имеет никакой другой функции. Оно служит не для поощрения разнообразия, а, наоборот, для его предотвращения. Умные представители «новых левых», несомненно, осознают всю тщетность такого предложения, и, возможно, именно поэтому они так неохотно описывают, как должно работать их общество. Они не постигли и не понимают, ни эмоционально, ни интеллектуально, концепцию непринудительного сотрудничества в обществе; общества, которое позволяет каждому получать то, что он хочет.

Прежде чем обсуждать, как будет работать свободно-рыночный университет, мы должны проанализировать, что по существу не так с нашей действующей системой. Отсутствие студенческой власти, о котором так сожалеют «новые левые», является прямым результатом успеха одной из любимых схем «старых левых», чрезмерного субсидирования образования. Студенты государственных университетов и, в меньшей степени, частных не оплачивают всей полной стоимости обучения. В результате университет не заинтересован и не нуждается в своих студентах; он всегда может получить то, что ему надо, и даже больше. Подобно землевладельцу, получающему фиксированную арендную плату, университет может позволить себе игнорировать пожелания и удобства своих клиентов.

Если бы субсидии были полностью отменены или преобразованы в стипендии, предоставляемые студентам, чтобы университет получал свои деньги только от платы за обучение, то университет находился бы в положении торговца, продающего свои товары на рынке по их рыночной цене и вынужденного продавать именно то, что его клиенты больше всего хотят купить. Такова ситуация с рыночными школами, такими как школы Берлиц, и с различными заочными школами, и именно так они и поступают.

64 Университет такого рода, даже если бы он полностью финансировался за счет оплаты за обучение, все равно являлся бы централизованной бюрократической организацией. В свободно-рыночном университете, с другой стороны, существующая корпоративная структура будет полностью заменена рядом отдельных организаций, сотрудничающих между собой ради своих взаимных интересов посредством нормальных рыночных процессов. Предположительно, к ним будут относиться предприятия, сдающие свои аудитории в аренду преподавателям, при этом каждый преподаватель будет платить за свою аудиторию и взимать плату со своих студентов, желающих пройти его курс обучения, независимо от того, какая цена для них является взаимоприемлемой. Данная система, в конечном счете, будет поддерживаться самими студентами, каждый из которых будет выбирать себе курсы в соответствии с тем, что он хочет изучать, репутацией преподавателя и его ценой.

С ними могут сосуществовать и другие организации. Одной из них может быть такая, которая занимается только тем, что проводит экзамены, присваивает ученые степени и выдает дипломы тем, кто их сдал; предположительно, преподаватели будут наниматься туда для того, чтобы уделять часть своего времени составлению таких экзаменационных заданий и проверке экзаменационных работ. Другая организация могла бы выполнять канцелярские функции, издавать каталоги курсов, в которых перечислены предлагаемые курсы и цены на них, или составлять стенограммы курсов для студентов, которые хотели бы их получить и были готовы за них платить. Также могут существовать группы, публикующие и продающие рейтинги преподавателей и оценки их курсов, как, например, Confidential Guide», составленное «Harvard Crimson».

Могут существовать исследовательские группы, работающие в одном сообществе, чтобы использовать студентов в качестве недорогих помощников исследователям и дать возможность исследователям пополнять свой доход за счет преподавания. Некоторые члены сообщества могут одновременно преподавать начальные курсы по какому-либо предмету и платить другим членам сообщества за более углубленное обучение. Могут существовать компании, предоставляющие частные общежития тем студентам, которые хотят там жить.

Существенная особенность такой схемы заключается в том, что она, как и любая рыночная система, производит то, что хочет потребитель. В той степени, в которой студенты, даже при помощи профессиональных консультантов и письменных оценок курсов, менее компетентны судить о том, что они получают, чем люди, которые сейчас нанимают и увольняют преподавателей, это может быть недостатком. Но такая схема гарантирует, что именно интересы студентов, а не интересы университета, и то, как преподаватели оцениваются университетом, будут определять, какие преподаватели будут наняты и станут работать.

В рамках описанной мною рыночной системы большинство студентов, даже значительное большинство, могут оказывать только положительное, а не отрицательное влияние на то, чему их обучат. Они смогут гарантировать то, что их чему-то обучат, а не то, что их ничему не обучат. До тех пор, пока есть 65 достаточное количество студентов, заинтересованных в каком-либо предмете, чтобы учитель мог зарабатывать деньги, преподавая предмет, этот предмет будет преподаваться, как бы сильно он ни нравился другим ученикам. Рыночная система здесь выполняет задачу, предложенную «новыми левыми».

Вполне возможно, можно будет реформировать наши существующие университеты в направлении таких свободно-рыночных университетов. Одним из таких подходов могло бы стать введение учебного плана с переназначением денежных средств. Это позволило бы студентам, приобретая большую часть своего образования в университете, организовывать некоторые курсы, читаемые преподавателями из других университетов, по их собственному выбору. Группа студентов сообщала бы университету о том, что они хотели бы пройти курс обучения у преподавателя, не являющегося сотрудником университета, в течение следующего учебного года. Университет умножал бы число студентов на среднюю сумму, затрачиваемую с каждого студента на оплату труда одного из его преподавателей в течение одной четверти. Результатом стал бы размер оплаты за обучение, которую группа студентов хотела бы переназначить от оплаты услуг преподавателя по выбору университета на оплату услуг преподавателя по собственному выбору. Университет предлагал бы ему данную сумму для преподавания предлагаемого курса или курсов. И если он соглашался, то студенты были бы обязаны пройти этот курс.

Университет стал бы определять, какой кредит из имеющихся предоставляется за такие курсы. Количество зачетных единиц, которые может получить каждый студент, поначалу может быть строго ограничено. Если план переназначения окажется успешным, он может быть расширен настолько, пока любой университетский предмет не станет факультативным. Кафедры будут продолжать принимать решение о том, будет ли данный предмет отвечать конкретным требованиям образования.

План переназначения оплаты за обучение не кажется столь революционным предложением; он может быть начат в небольшом масштабе как образовательный эксперимент такого рода, который дорог сердцу каждого либерального педагога. Такие планы со временем могут произвести революцию в университетах.

Поначалу переназначение обучения использовалось бы для найма известных ученых в академическом отпуске, политических деятелей левого и правого толка, кинорежиссеров, приглашенных киностудиями колледжа, и других подобных знаменитостей. Но это также предоставило бы молодым ученым некую альтернативу их обычной карьере. Способные преподаватели обнаружили бы, что, привлекая многих студентов, они могли бы получать гораздо большую зарплату, чем просто работая в университете. Большой и постоянно растущий контингент квалифицированных внештатных преподавателей способствовал бы тому, что во все большем количестве школ принимался бы план по переназначению оплаты за обучение, и, таким образом, упрощал бы свои собственные проблемы с набором преподавателей. Университеты должны будут предлагать все более 66 существенные стимулы, чтобы удерживать своих лучших преподавателей от привлечения на внештатные должности. Такие стимулы могут принимать форму эффективных рыночных структур внутри университета, вознаграждая кафедры и профессоров за привлечение студентов. Крупные университеты станут радикально децентрализованными, приближаясь к свободно-рыночным университетам. Многие курсы будут преподаваться внештатными преподавателями. Кафедры будут развивать независимость и самообеспечение на грани автаркии.

При таких учебных заведениях студенты, несмотря на то что они смогут получать помощь консультационных служб, должны будут сами взять на себя основную ответственность за структуру своего собственного образования. Многие студенты поступают в колледж, не готовые к такой ответственности. Конкурентный рынок образовательных услуг позволил бы развивать другие учебные заведения для удовлетворения потребности в них. Это, вероятно, были бы небольшие колледжи, предлагающие высокоструктурированное образование с тесным личным контактом для студентов, которые хотели бы начать свое образование, по утвержденному плану обучения, разработанному теми, кто уже получил образование. Студент мог бы учиться в таком колледже до тех пор, пока он не почувствует в себе силы и готовность контролировать свое собственное образование, а затем уже переводиться в университет.

Пора уже начать подрыв американской системы высшего образования, цель которого — не разрушение, а возрождение.

14 РАСПАХНИТЕ ВОРОТА

67

Взывает молча. «Дайте мне усталый ваш народ,

Всех жаждущих вздохнуть свободно, брошенных в нужде,

Из тесных берегов гонимых, бедных и сирот.

Так шлите их, бездомных и измотанных, ко мне,

Я поднимаю факел мой у золотых ворот!»

Стихи, выгравированные на пьедестале Статуи Свободы

До середины 1920-х гг. наша страна придерживалась общей политики неограниченной иммиграции; за исключением некоторых отверженных уроженцев Востока, почти все, кто хотел приехать, были желанными гостями. С 1905 по 1907 г. и далее в 1910, 1913 и 1914 г. в страну приезжало более миллиона иммигрантов в год. Все они и их потомки создали большую часть нашего экономического и культурного богатства. Было бы трудно найти какого-либо крупного общественного деятеля, готового утверждать, что такая политика была ошибочной.

Было бы почти так же трудно найти крупного общественного деятеля, который выступал бы за возвращение к этой политике. В последнее время обсуждается вопрос о том, как мы должны распределять и обеспечивать соблюдение нашей ограниченной иммиграционной квоты среди различных национальностей, а не о том, должна ли эта квота существовать.

На мой взгляд, ограничение иммиграции — это ошибка. Мы должны отменить его завтра и вновь начать самое успешное наступление на нищету, которое когда-либо происходило в мире.

Одна из опасностей такой политики заключается в том, что бедные иммигранты могут приехать с намерением каким-то образом выжить до тех пор, пока они не станут гражданами, а затем перейти на социальное обеспечение. Поэтому я включаю в свое предложение условие о том, что новые иммигранты должны пройти период обязательного пятнадцатилетнего проживания, прежде чем они получат право на социальное обеспечение. Я также предлагаю изменить законы о минимальной заработной плате (МРОТ), как на федеральном уровне, так и на уровне штатов, таким образом, чтобы они не распространялись на новых иммигрантов или, что будет еще лучше, вообще их отменить.

Мы приняли бы огромный поток иммигрантов, возможно, более миллиона в год, возможно, несколько миллионов. Большинство иммигрантов приезжало бы из азиатских и латиноамериканских стран. Большинство из них были бы бедными. Многие стали бы работать в качестве неквалифицированной рабочей силы, что характерно для первого поколения, как у большинства предыдущих иммигрантов. Они принесли бы 68 с собой такие уровни образования, питания и здоровья, которые бы потрясли наших социальных работников; по нашим стандартам они жили бы очень плохо, но по сравнению со своими прежними стандартами они жили бы здесь хорошо, и именно поэтому они бы сюда приезжали.

Неограниченная иммиграция сделает нас богаче, как это уже было в прошлом. Наше богатство — в наших людях, а не в вещах; Америка — это не Кувейт. Если работающая жена сможет нанять горничную-индианку, зарабатывавшую в Индии несколько тысяч долларов в год, чтобы она работала на нее по дому за 12 000 долл. в год, и таким образом тратить свое собственное время на работу за восемьдесят тысяч в год, то кому от этого хуже?

До тех пор, пока иммигранты платят за то, что они используют, они не делают остальную часть общества беднее. Если в результате увеличения численности населения страна становится более многолюдной, то это происходит только потому, что иммигранты производят богатство, которое для владельцев земли стоит больше, чем сама земля, и иммигранты могут использовать это богатство для покупки земли. То же самое относится и ко всему, что иммигранты получают на свободном рынке; чтобы воспользоваться существующими ресурсами для своих собственных нужд, иммигранты будут вынуждены покупать за вновь созданные блага, по меньшей мере, соответствующей ценности.

Иммигранты будут получать некоторые государственные услуги, за которые они не будут платить напрямую. Они также будут платить налоги. Учитывая настоящие условия, я не вижу причин ожидать, что они будут стоить правительству больше, чем им обойдется правительство.

Новые иммигранты будут снижать заработную плату неквалифицированного труда, причиняя ущерб некоторым из настоящих бедняков. В то же время присутствие миллионов иностранцев сделает самую элементарную аккультурацию, даже умение говорить по-английски, рыночным (продаваемым) навыком; некоторые из бедняков смогут оставить свою нынешнюю неквалифицированную работу, чтобы повысить свой уровень и найти работу в качестве прорабов рабочих бригад из недавних иммигрантов или в качестве первых лиц на предприятиях иммигрантов.

Наиболее же важным, чем любой из этих экономических эффектов, будет эффект психологического воздействия на настоящую бедноту. Они перестанут быть дном бочонка, и, как отмечали либералы с некоторой справедливостью, именно тем, где вы находитесь, а не тем, чем вы обладаете, определяется бедность. Мобильность будет восстановлена; каждое поколение иммигрантов сможет бороться за такие позиции, с которых они будут смотреть свысока на своих преемников.

Политика неограниченной иммиграции принесет нам больше, чем просто дешевая неквалифицированная рабочая сила. Она принесет поток новых навыков, не в последнюю очередь предпринимательских способностей, которые сделали индийских и китайских эмигрантов торговыми классами 69 Азии и Африки. Как только новые граждане познакомятся с языком и культурой своей приемной страны, они, вероятно, проложат себе путь в великий американский средний класс так же быстро, как это делали их предшественники столетие назад.

Досадно, что этот аргумент приходится приводить с точки зрения экономических или психологических интересов современного поколения американцев. Все гораздо проще. Есть люди, наверное, многие миллионы, которые хотели бы приехать сюда, жить здесь, работать здесь, растить здесь своих детей, умереть здесь. Есть люди, которые хотели бы стать американцами, как это сделали наши родители, бабушки и дедушки.

Если же мы хотим быть честными, то мы можем отправить Статую Свободы обратно во Францию или заменить уже устаревшие стихи новыми строками об Америке — закрытом заповеднике, которого грязные иностранцы недостойны. Или мы можем вновь отворить ворота.

Welcome! Приходи, иммигрант, —

В мою страну приглашаю домой!

Баффи Сент-Мари

15 ПРОДАВАЙТЕ УЛИЦЫ

70 Лозунг «Продавайте улицы» уже давно используется в качестве примера либертарианских принципов, доведенных до крайнего абсурда. То, что это может быть также и практическим предложением, впервые было предложено мне покойным Робертом Шухманом около двадцати восьми лет назад. В то время я еще не был в этом уверен.

Несомненно, существуют практические трудности при передаче действующей системы государственных улиц и автомагистралей в частные руки, хотя эти трудности будут намного меньше для вновь создаваемых общин, некоторые из которых будут сразу создаваться с налаженными системами частных дорог. Стоимость переговоров по заключению частных контрактов, гарантирующих каждому домовладельцу доступ к своему дому и определяющих его законные права и обязанности в отношении подъездных дорог, будет значительной. Так же как и расходы на существующую систему дорог, находящуюся в государственной собственности.

Проблема часа пик представляет собой хороший пример. Размеры городских скоростных автомагистралей почти полностью определяются пиковым трафиком, который они должны выдерживать. Дополнительная стоимость поездки в городе за дополнительного водителя в 3 часа ночи практически равна нулю — все дороги свободны, ими почти никто не пользуется. Дополнительная стоимость за каждого дополнительного водителя в час пик составляет в среднем, как мне говорили, около 5 долл. за поездку в городе. В настоящее время с обоих водителей взимается одинаковая цена в виде повышения стоимости топлива за счет топливных сборов. Если бы дороги были частными, то их владельцам было бы выгодно поощрять движение в нерабочее время, взимая низкую плату, и препятствовать людям ездить в час пик, взимая с них полную стоимость поездки.

Эта стоимость — 5 долл. за поездку — составляет более 2000 долл. в год, что является значительной суммой для среднего пассажира. Одним из способов ее уменьшения стало бы изменение его рабочего времени. Настоящая традиция, когда практически все работают в будни с 9:00 до 17:00, имеет некоторые выгоды (бизнесмен знает, что если он в своем офисе, то и его клиент, вероятно, тоже), но также имеет и серьезные издержки, особенно в переполненном городе. Ограниченные ресурсы, такие как парки, пляжи, рестораны и дороги, используются очень нерегулярно, в определенное время они полностью забиты, а в другое время они почти пустуют.

71 Две тысячи долларов в год, сэкономленные на транспортных расходах, при добавлении к ним более дешевой и доступной парковки и таких неденежных преимуществ, как более быстрая поездка по городу и менее переполненные рестораны, несомненно, будут достаточным стимулом для того, чтобы побудить некоторые компании перенести часы своей работы или часы работы некоторых из своих сотрудников, работающих по привычному графику с 9:00 до 17:00 часов, скажем, на график с 11:00 до 19:00 часов или даже с 15:00 до 23:00 часов.

Расходов на поездки в час пик также можно было бы избежать и другими способами. Пассажиры могли бы воспользоваться более дешевыми видами транспорта — автобусом, электричкой или использовать карпулинг. Они могли бы переехать в город, или офисы их компаний могли бы переехать в пригород. В любом случае, они бы отреагировали на реальную стоимость своих передвижений, чего сейчас они не обязаны делать.

Как частная фирма может взимать переменную плату? Она может использовать кабины платного проезда и варьировать свой тариф в зависимости от времени суток и интенсивности дорожного движения. Она может взимать фиксированную ежемесячную плату за право пользования своими дорогами в часы пиковой нагрузки и более низкую плату за право пользования дорогами только в другое время; тем, кто платит ту или иную плату, могут быть выданы идентификационные номерные знаки, а для тех клиентов, которые пользуются дорогой менее регулярно, могут быть приняты другие соглашения. Различные дорожные компании могли бы заключать соглашения об обмене, позволяющие клиентам одной из этих компаний пользоваться другими без дополнительной переплаты.

Используя современные технологии, можно было бы, причем относительно недорого, создать гораздо более детализированную систему оплаты проезда, различающуюся как по месту, так и по времени. Каждый автомобиль будет оснащен транспондером (или автотрекером. — Перев.), небольшим радио-транслятором, предназначенным для приема запроса «кто ты?» и передачи ответа компьютером, эквивалентного «я, автомобиль номер 97341». Технология для этого уже существует; на протяжении многих лет она используется для автоматизации сбора оплаты за проезд в автобусах. Информация о том, какой автомобиль ездил, где и когда, будет собираться в центральном компьютере, а водителям ежемесячно будут выставляться счета. Если клиенты опасаются, что детальная информация об их передвижениях может попасть в руки ревнивого супруга или чрезмерно усердного работодателя, то система может быть настроена таким образом, чтобы отслеживать только, сколько дорожных единиц каждый автомобиль использует ежедневно, но не когда и где; количество дорожных единиц, взимаемых за пробег, может еще также варьироваться в зависимости от времени и места.

72 Введение переменных сборов — не единственное улучшение, которое может сделать прибыльная корпорация. Пробки на дорогах — это незначительные неудобства для правительственной бюрократии; для частной корпорации пробки означают потерю некоторого состояния в виде потенциальных клиентов. Пробки на дорогах не являются неизбежным результатом только того, что многие люди одновременно хотят куда-то поехать. Скорость транспортного потока на перегруженной скоростной магистрали, где автомобили занимают по 20 футов дороги каждый и двигаются со скоростью 5 миль в час, намного ниже, чем на той же скоростной магистрали с движением на скорости 50 миль в час и где каждый автомобиль занимает 60 или 80 футов дороги. Хорошо управляемая скоростная автомагистраль с компьютерным контролем въезда, чтобы не пропускать машины, когда плотность движения становится слишком высокой, или с удержанием дублирующих участков, на которые можно временно перенаправить избыточный трафик, чтобы ускорить транспортный поток, доставит всех к месту назначения раньше.

Электронные фиксирующие устройства, въезды и выезды с компьютерным управлением и рабочие дни с графиком с 15:00 до 23:00 часов звучат как научная фантастика. Частные автомагистрали также принесут более очевидные улучшения, некоторые из них даже долгожданные. Вряд ли какая-нибудь частная корпорация станет платить за то, чтобы в час пик забивать автомагистраль ремонтными бригадами, а затем отправлять их домой, оставляя на ночь пустыми, без машин и без рабочих.

Любые из этих усовершенствований, в принципе, могли бы быть сделаны социалистическими учреждениями, которые сейчас управляют нашими дорогами. Ни одного, насколько мне известно, сделано не было. Тем временем наши города продолжают забивать свои автомагистрали сильно субсидируемым движением, продолжают выпрашивать деньги у Вашингтона и сваливать вину во всем этом беспорядке на частное предпринимательство.

[Впервые эта глава была написана в 1969 г.; с тех пор некоторые из описанных подходов были приняты на автодорогах общего пользования здесь и за рубежом. 2000 долл. экономии в 1969 г. составляют около 13 000 долл. в 2014 г.]

16 СДЕЛАНО НА 99,44%

73 Я решил проблему городского общественного транспорта. Чтобы применить мое решение для крупного города, требуется частная компания, готовая вложить 1 млн долл. или около того в оборудование и еще несколько миллионов в рекламу и организацию. Стоимость такая низкая, потому что моя транспортная система уже построена более чем на 99%; ее суть в наиболее эффективном использовании наших текущих многомиллиардных инвестиций в дороги и автомобили. Я называю это джитни-транзит (jitney transit — попутная поездка, «попутка». — Перев.); его легче всего рассматривать как нечто среднее между маршруткой и автостопом. Остановки «попуток», как и современные автобусные остановки, будут удобно расположены по всему городу. Водитель, едущий из пригорода и направляющийся в город на пустом автомобиле, останавливался бы на первой остановке, которую он проезжал, и забирал бы всех пассажиров, следующих попутно его маршруту. Он ехал бы по своему обычному маршруту, высаживая пассажиров, когда он проезжал их остановки. Каждый пассажир должен будет заплатить взнос согласно имеющемуся расписанию, в котором указаны цены между любыми парами остановок.

Будут ли попутные поездки эффективной транспортной системой? Да. Автомобили неэффективны только потому, что они обычно ездят на три четверти пустыми; полный автомобиль конкурирует с обычными видами общественного транспорта. Более того, автомобили уже существуют и ездят туда-сюда в большом количестве; дополнительные расходы на перевозку попутчика — это всего лишь расходы на установку остановок и составление графиков цен и т. п.

Готовы ли водители из пригорода, ездящие регулярно в город на работу, подвозить попутчиков? При определенных условиях, с которыми я разберусь позже, да, дополнительный доход от этого будет далеко не мизерным. Допустим, по 2 долл. с пассажира. Водитель из пригорода, который бы регулярно перевозил по четыре пассажира в каждую сторону, пять дней в неделю, зарабатывал бы более 4000 долл. в год — это вполне приличная сумма. Он также бы оформил свой автомобиль, в целях снижения налогообложения, в качестве коммерческих расходов.

Одной из потенциальных проблем является безопасность; обычный водитель не стремится подвозить незнакомых людей, и наоборот. Это можно решить при помощи цифровых технологий. Фирма, устанавливающая остановки для «попуток», может выдавать закодированные идентификационные магнитные карточки как водителям, так и их потенциальным пассажирам. На каждой остановке может быть установлен автомат для считывания карт (картридер) с одним слотом для водителя и одним слотом для пассажира. Как только каждый вставлял бы действующую карточку, загорался бы видимый для других свет. Автомат мог бы иметь доступ к списку украденных 74 или пропавших карточек; вставка карточки, указанной в списке, вызывала бы тревогу и передавала бы вызов в местный полицейский участок. Автомат мог бы даже записать пару карточек; если водитель или пассажир вдруг исчезнут, то полиции будет известно, кого именно надо искать. Стоимость таких мер безопасности была бы ничтожной по сравнению со стоимостью любой из существующих схем общественного транспорта. Четыреста остановок для «попуток» покрывали бы в Чикаго по одной на каждые полмили в каждом направлении. Если бы дорожный знак и картридер стоили 2500 долл. для каждой остановки, то общая стоимость составила бы 1 млн долл.

Более серьезное препятствие — политическое. Многие крупные города регулируют отрасль пассажироперевозок и работу такси; и почти наверняка эти правила будут запрещать попутные поездки. Против попутных поездок будут выступать водители автобусов, водители такси, а также автобусные и таксо-парковые компании. Местные политики (так и политические лобби. — Перев.) могут скептически отнестись к устройству общественного пассажирского транспорта (недоступного для извлечения ренты. — Перев.), создание которого не сможет перекачать миллиарды долларов через их руки.

«Попутки», как это бывает, — это не новая идея. Они являются распространенным видом транспорта во многих странах мира. В США попутные поездки недолго процветали в течение нескольких лет после Первой мировой войны, а затем были законодательно прекращены, когда троллейбусные компании обнаружили, что они с большим успехом могут конкурировать на политическом рынке, чем на рынке экономическом. Вы найдете всю эту историю в статье Эккерта и Хилтона, цитируемой в Приложении II.

Много лет назад мне нужно было доехать из аэропорта до центра города. Будучи в то время безденежным студентом, я начал искать кого-то, следующего тем же путем, с кем я мог бы разделить стоимость такси. Меня остановил водитель лимузина, который возил пассажиров в город по цене чуть ниже стоимости проезда на такси. Он с радостью сообщил мне, что то, что я делаю, незаконно. Я не сомневаюсь, что он был прав; загородные пассажиры внутренних авиалиний, как в этом городе, так и в других местах, не являются мощным лобби.

Возможно, я слишком амбициозен. Прежде чем инвестировать какие-нибудь деньги, даже жалкий миллион долларов, в попутные поездки, мы могли бы протестировать более скромные предложения. В качестве первого шага, как насчет обеспечения аэропортов указателями для различных частей города; пассажиры могли бы собираться под указателями для пункта назначения и договариваться о совместном использовании такси.

Дышите ровно.

[С 2015 г., похоже, появится что-то подобное попутным поездкам, задействованное на базе мобильных телефонов, против чего ожесточенно выступят лобби такси.]

17 ПЕРВАЯ СТАДИЯ

75 В вашингтонских кругах, где «великие идеи» зарождаются и распространяются до того, как быть выпущенными на ничего не подозревающую публику, идея правительства столичной агломерации циркулирует уже несколько лет. Правительства большинства крупных городов, в отличие от правительств городских поселений, деревень и небольших городов, делают работу по предоставлению своим гражданам общественных услуг очень плохо, и делают это очень дорого. «Великая идея» состоит в том, что данную проблему можно было бы решить, сделав эти правительства еще намного больше. Нью-Йорк, который с восьми миллионным населением оказался практически неуправляемым, стал бы, согласно этой идее, таким же простым для управления, как и Вест-Фэрли, Вермонт, если бы он аннексировал свои соседние пригороды и расширился бы настолько, что превратился в исполинскую столичную агломерацию с населением от 15 до 20 млн человек. Эта идея возникла у того же самого гения, который обнаружил, что бедность, которая снижается, является причиной преступности, которая растет.

Я не верю, что если малые правительства — хорошие, а большие — плохие, то правительства-исполины должны быть лучше. Правильный вывод, который всем нам следует извлечь, состоит в том, что наши городские правительства и так уже более чем излишне велики. Сторонники децентрализации как решения этой проблемы обычно выступают за административную реорганизацию городских органов власти. Но то, что нам действительно необходимо, так это децентрализация более фундаментального характера. В наших городах должны быть избраны районные, субгородские правительства, укомплектованные мини-мэрами, контролирующие районы с населением не более чем сто тысяч человек. Эти районные, субгородские правительства должны взять на себя функции обеспечения полицейской защиты, школьного образования и многих других государственных служб.

Конечно, районные правительства не будут настолько малы, чтобы не быть практичными; подавляющее большинство американского населения живет под управлением местных органов власти, управляющих населением менее ста тысяч человек, и большинство из них получают более качественные государственные услуги и по более низкой цене, чем те из нас, кто живет в больших городах. Некоторые услуги, такие как общественный транспорт или городские автострады, лучше всего было бы предоставлять действующим городским властям; если это так, то такие услуги должны быть сохранены за ними. Там, где преимущества масштаба менее очевидны, например при уборке и вывозе мусора, там городские власти могут предложить районному правительству возможность аренды услуги у города. 76

Такая децентрализация укрепила бы местный контроль над образованием — цель, разделяемая самым широким кругом благонамеренных людей, от чернокожих националистов до белых консерваторов, выступающих против развоза школьников по разным школам в целях расовой интеграции; и от Уильяма Ф. Бакли до Джона Линдси. Кроме того, это не должно препятствовать тому, чтобы дети ходили в школу туда, куда они пожелают; дети из одного района могут ходить в школу в другом при условии, что их собственный район оплачивает соответствующие расходы на душу населения. Такая система часто используется в сельских областях, где некоторые города не могут позволить себе собственную школу. Аналогичные меры позволили бы создать специальные школы, такие как «Bronx Science» в Нью-Йорке, которые управлялись бы либо самим городом, либо одним из районов.

Децентрализация не менее важна и для полицейской службы. Серьезной проблемой, особенно в районах гетто, является то, что полиция не защищает их жителей и находится там не для того, чтобы защищать их, что она является оккупационной армией, посланной мэрией для защиты имущества богатых и влиятельных людей. Местная полиция, нанимаемая и оплачиваемая местным правительством, стала бы выполнять свою непосредственную работу или потеряла бы свою работу. Работа местной полиции стала бы легче, потому что местные жители рассматривали бы такую полицию как своих сотрудников и защитников, а не как своих оккупантов и врагов.

Остается еще вопрос, кто должен собирать налоги. Одна из возможностей состоит в том, чтобы город собирал все налоги и распределял часть своих поступлений на каких-то простых основаниях, по районам. Другими альтернативами могут стать районы, которые будут сами собирать свои налоги или, что, возможно, более эффективно, чтобы город определял налоговую базу и собирал все налоги, в то время как каждый район будет устанавливать налоговые ставки в пределах своих границ и получать собираемые там налоги. Один из районов может предлагать высокий уровень государственных услуг, оплачиваемых высоким уровнем налогов, в то же время другой район будет компенсировать свой низкий уровень госуслуг своими низкими налогами.

Радикальное предложение, если оно должно иметь непосредственный эффект, должно быть политичным (т.е. учитывающим политические интересы. — Перев.) и благоразумным. Децентрализация городов политична, потому что правительства городов и округов являются ставленниками правительства штата, от которого они получают свои полномочия (уставы). Конституции штатов могут быть изменены только избирателями штата, а не Конгрессом. Городские полномочия, напротив, могут быть изменены только законодательным органом штата или с его разрешения. Случается такое, что большинство крупных городов управляются демократами, а находятся в штатах, управляемых республиканцами. Наиболее ярким примером является Чикаго; к другим городам относятся Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Кливленд и Филадельфия. При существующих 77 учреждениях мэр-демократ, который контролирует 60% голосов в большом городе, контролирует все бюджеты, все влияние, всю власть вокруг. Если бы город был разделен по решению правительства штата, то те районы, в которых республиканцы или независимые демократы имели бы большинство голосов, стали бы вне досягаемости власти мэра; даже демократические районы были бы на шаг впереди от его непосредственного контроля. Власть мэра упала бы со 100%, возможно, до 70%, а его оппоненты смогли бы создать свои собственные опоры власти в пределах тех районов, которые мэр не контролировал.