Бесплатный фрагмент - Медведь Нанди

ЧАСТЬ I. МИСТЕР ХАКСЛИ

Есть мнение, что дикари не владеют письмом или грамотой. Медицина у них практически отсутствует, а ритуалы внушают в цивилизованного человека страх и ужас. Когда я согласился на эту авантюру, я был в числе недалёких. И только, в буквальном смысле, пережив на собственной шкуре ряд событий, осознал всё величие Африки.

Бернард Хаксли, участник международной этнографической экспедиции.

Дневниковая запись от 03.08.1924

ГЛАВА 1. Мистер Хаксли теряет всё

В его маленькой ручке догорала спичка. Большой и указательный пальцы так крепко вцепились в неё, словно держали последний лучик надежды или маленькое чудо. Огонёк плясал на кончике деревянной основы точно так же, как плясали жители племени в разгар ритуальных танцев, а мерцанием копировал звёзды на небесной дуге.

Тайо, юный любопытный выходец из джунглей, преисполнился искренним любопытством и трепетом перед величием маленького могучего сокровища. Дрожащий красный язычок нащупывал воздух, стремясь остаться в нём навсегда, и умилению в глазах держащего не было предела. Нет, мальчик и раньше сталкивался с огнём, но то был большой огонь костров и факелов, а никак не беззащитный детёныш размером с ноготок. Грозную стихию, казалось, удалось приручить — как смирную гиену или обезьяну, привязанную на поводок.

Но судить по внешности — значит рисковать собственной шкурой, уж это Тайо за свои восемь лет жизни успел выучить до зубов. Вот огонёк проглотил две трети деревяшки и уже приближался к коричневой коже — подушечки нагревались, и резкая боль пронзила пальцы зазевавшегося хозяина. Откинутое пламя тут же угасло где-то в траве, точно погибшая от укуса пчела.

Но маленький представитель закрытого африканского племени не заплакал. Нет, напротив, он принял случившееся за благословение и покорно преклонился перед странниками из внешнего мира.

Так состоялся его первый контакт с белыми людьми…

В последнее время бледнокожие всё чаще заглядывали в племена. Среднего роста, с узкими лицами и тонкими носами, своими маленькими светлыми глазками они опасливо всматривались в одеяния шаманов и смеялись с местных обычаев. Конечно, даже восьмилетние дети вроде Тайо понимали — незнакомцы их изучают. Но мир за пределами джунглей был огромен — те из племён, которые осознали это, не противились новому и были открыты к неизбежным встречам. Другие же, напротив, сторонились всякого чужака и охотились на бледноликих как на непокорное зверьё, попутно покидая родные края в поисках нового тайного пристанища.

Бернард Хаксли был немногим старше вождя племени, ему тоже шёл двадцать шестой год жизни. Мужчина представился британским антропологом, участником большой международной этнографической экспедиции, но этого, конечно, никто из племени тогда не понял, а Тайо — тем более. Для него незнакомец ощущался изгнанником — тем, кто был вынужден покинуть родной дом за колдовство. И тот факт, что в экспедиции мужчина участвовал не один, нисколько не смущал.

Именно Бернард, в первую же встречу шокировавший рыжим оттенком своих волос, учил укрощению огня и хвастался склонностью к использованию магии. В вечер первой встречи он с особым радушием кланялся вождю и шаману, и первый же выучил простейшие термины, которыми мог бы владеть с пелёнок, не родись он в мире сломанного уродливого языка.

Конечно, никто в ту ночь и не думал натыкаться на странников — да и разве ожидает антилопа встречи со львом? Абрафо, отец Тайо, взял сына на охоту, чему тот был несказанно рад. Справедливости ради, одногодку Кваку уже второй год отец учил искусству воина, а Тайо опекали и оберегали точно козлятину для жаркое. Но в самый разгар охоты племя и наткнулось на белых людей.

И всё-таки, даже хрупкому костлявому Тайо было не избежать участни воина — и весьма хорошего воина, если верить мнению старых охотников и верховного жреца Вилакати. Конечно, все видели в юнце отблески мужества отца, не задумываясь о личных качествах будущего лидера племени, но мальчик был слишком наивен и беззаботен для негодований и отстаиваний собственного «я».

Что до Бернарда Хаксли, он тоже выглядел хрупким и костлявым, но вполне умело управлялся с палаткой и лезвием мачете, таскал мешки и коробки с исследовательским оборудованием на равных с другими и просто знал себе цену. Его тонкие руки не были лишены мышц, а ноги порой крепче стояли на земле, чем у лучших воинов племени в разгар охоты. Всё это мальчика особенно вдохновляло.

Когда мужчина показал Тайо металлическую чёрную коробку с цифрами, тот не поверил, что подобный предмет является неким инструментом, вроде топора или лопаты. Значения сменялись на экране по мере движения, и мужчина считывал с них что-то полезное, выписывая изученное в толстый кожаный блокнот.

— Это магнитометр, дружище. С ним мы найдём забытые племенами металлические объекты — старые копья или монеты.

Мужчина и сам не знал — зачем так много общался с теми, кто не понимал ни единого его слова. У Бернарда не было веры в то, что хотя бы часть этих слов удостоится понимания, но постоянная коммуникация сближала его с чужаками, столь радушно принявшими мужчину на собственных землях. Порой же у учёного вовсе складывалось впечатление, будто местные жители слушают его с большим интересом, чем коллеги по работе.

Знакомство детей с чудесами странников из внешнего мира провоцировало на кражи. Стоило ли и говорить, что уже ночью магнитометр пропал, таинственным образом оказавшись в жилище лидера племени. Следом и бинокль, и барометр, и микроскопы, и карандаши с бумагой канули в лету, на что местные только пожимали плечами и чесали затылки.

Но то были минимальные потери, практически не влияющие на ход этнографической экспедиции. Днём белые люди общались с местными и активно работали, а ночью их пути никак не пересекались — племя возвращалось домой, а учёные прятались в палатках от хищников и дождя. И всё двигалось в нужном темпе согласно расписанию.

Таким могло бы и запомниться исследование от первого до последнего дня, если бы на вторую неделю не случилось событие, невозможное к существованию по мнению кого-либо не родившегося в чаще джунглей и, скорее всего, даже не удостоенное в дальнейшем должным вниманием в британской прессе.

Часы показывали половину восьмого — лучшее время для пробуждения в исследовательском коммуникационном лагере. Солнце в Африке восходит чуть раньше, чем в Лондоне, но джунгли наполняются светом гораздо быстрее зашторенных Лондонских квартир. Те исследователи, которые давно привыкли нежиться в постелях подольше, ещё похрапывали в соседних палатках, и только самые выносливые уже умылись и пили чай близ костра, в ожидании стряпни Рико.

Мистер Хаксли обожал это приятное утреннее чувство — волнение неповторимого момента и единение с природой, когда ты окутан тишиной и мягким прикосновением рассвета, и каждый твой вздох ещё наполнен покоем и гармонией. Уже давно заголосили сорокопуты и поселение скворцов на вершине деревьев, но даже в их песнях звучат блаженство и надежды на великие возможности нового дня. И вот ты стоишь в окружении бананов, папоротников и пальм, обвитый лианами, а над головой несутся облака — и ветер тоже гонит их как-то вяло, скованный общим умиротворением.

В таком блаженном покое Бернард увлекался зарядкой — только солнечная погода могла заставить его двигаться упражнениями после пробуждения. Несложные растяжки, повороты и взмахи сопровождались отчетливым счётом, и те первые разведчики племени, которые уже успели явиться к лагерю задолго до зазевавшихся бледнокожих, с интересом изучали каждое действие в «танце радости», коим прозвали гимнастику мистера Хаксли. Справедливости ради, выглядела она правда нелепо.

Изрядно повеселив местных, мужчина отправился к водоёму на водные процедуры, где его уже дожидался Тайо. Тогда мистер Хаксли достал из кармана тонких походных брюк коробок, вручил мальчугану сокровище и широко улыбнулся, одобрительно кивая на успешные попытки зажечь спичку.

Когда они наткнулись друг на друга впервые, Тайо никак не мог оторвать взор не столько от белой кожи, сколько от рыжих волос — казалось, их поцеловало солнце. Само собой, мужчина показался огненным божеством, чей образ столь успешно дополняла гавайская оранжевая рубашка и спички, периодически доставаемые Бернардом из кармана чтобы зажечь сигарету. А уж когда мужчина начинал дымить — даже самый скептичный в племени подозревал его в колдовстве, хотя старый шаман спешно развеял сомнения соплеменников, напомнив, как много лет назад и сами они повсеместно курили табак. Его тогда завезли чужаки из Америки, и все в племени, даже женщины и дети, не подозревая о вреде, затягивались до потери сознания. К счастью, увлечение давно вышло из моды, и немногие запасы табака служили валютой для торговли с внешним миром. Последние годы только шаман племени и позволял себе курить из резной глиняной трубки, поэтому вид белого красноволосого дымящего странника вызвал такой ажиотаж.

Но ко всему необычному человек быстро привыкает — каждый день к водоёму приходило всё меньше заинтересованных, и вот из всех остался один только Тайо — самый любопытный и самый несчастный. Ему не надоедало рассматривать одни и те же приборы, рисунки в блокнотах и буквы в книгах. Его поражали некоторые сложные слова и ругательства, которые мальчик никак не смог бы понять, но в интонациях которых улавливал необходимый посыл. Кажется, у него совсем не было друзей-ровесников, с которыми он мог бы проводить свободное время, а его старший брат и, по совместительству, вождь, был слишком занят, чтобы уделять внимание родственнику.

Когда мистер Хаксли умывался, мальчик пародировал его движения. А если мужчина пил из фляги — Тайо прикладывал к пухлым губам камень и втягивал воздух. Но далеко не всегда он лишь копировал действия нового друга — сегодня, например, Тайо похвастался прекрасными рыболовными навыками. Ловко нырнув в остывшую за ночь воду, шустро вытащил серебристую теляпию и протянул Бернарду. Мужчине было несколько неловко отказываться от подобного дара, но никогда в жизни, готов был он поклясться любым богам, не станет добропорядочный британский учёный есть сырую рыбы из неизвестного водоёма. Да и зачем, если прекрасный завтрак уже ждал его в палатке неподалёку?

Достав маленькое зеркало, мужчина всмотрелся в собственное отражение. Никогда прекраснее он не выглядел — не было той серости и уныния, к которым привык он за годы жизни в городе. Загар придавал жизни лицу, а под зелёными широкими глазами пропали мешки. Да он был готов поклясться, что даже выглядеть стал на пять-шесть лет моложе — на все двадцать! Здесь, посреди джунглей, самому себе, с его прямой челюстью и тонкими губами, мужчина казался непостижимым и привлекательным, достойным большой любви. Никогда мистер Хаксли не мог позволить себе подобные мысли в Лондоне — там его бы причислили к серой массе, среднестатистическим непримечательным прохожим, но в этом африканском мире, где всё было диковинкой для него, истинной редкостью являлся он сам.

— Мы сегодня уходим, пацан, — обратился мистер Хаксли к ребёнку, рукой указывая в сторону дальней горы. — В путь. Дорога. Топ-топ. Уходим. Ноги в джунгли. Понял?

Тайо хлопал ресницами и одобрительно качал головой. Дошел ли до него смысл сказанного — загадка, но какие-то умозаключения он, определённо, сделал.

— Спички оставь себе. Подарок. А я пошёл ужинать. И ты поужинай, понял? Ням-ням. Только не сырую рыбу.

Стоило Бернарду удалиться, и мальчуган бесследно скрылся в чаще, не согласный заводить знакомств с кем бы то ни было ещё. И пока члены команды лишь рылись в грязи и камнях, заряженный позитивом учёный не переставал приятно удивляться новым знакомым и их доброжелательному поведению.

Рико Ромеро, местный кашевар, выходец из Испании, был нанят в команду по личной рекомендации мистера Хаксли. Учёный наткнулся на повара несколько лет назад, когда путешествовал по Саламанке. Там усатый пухлый мужичок открыл некогда собственный ресторанчик «Federico’s Goodies», но прогадал с улицей и бизнес прогорел. Что действительно прискорбно, ведь готовил Рико самые вкусную паэлью, гаспачо и чуррос, что в дальнейшем не раз подтвердили и другие участники исследовательской экспедиции. Хотя иной раз так хотелось пудинга или говядины — крокеты и тортилья по выходным более чем успешно заменяли привычный британский рацион. От того и странным казался провал на родине, но Ромеро всегда спрашивал в ответ — разве можно удивить испанца испанской кухней?

Эвелин Кларк, исследователь-географ и научный руководитель проекта, влюбилась в стряпню Рико с первого укуса. С тех пор ему доверяли любые вопросы по кухне, и никто никогда не сомневался в качестве блюд. За свой горячий испанский юмор и мировую любовь ко всему живому повар стал лучшим другом каждому в команде и тем кусочком пазла, который соединял воедино всю картину. В знак любви к профессии Рико всегда носил белый фартук — кажется, он в нём даже спал. Сейчас, за недели в джунглях, предмет одежды пожелтел и изрядно потрепался, но кашевар не изменял традициям.

Здесь стоило бы немного рассказать о лагере — застланном густым покровом листвы островке цивилизации посреди дикой природы. За проведённые в нём недели исследователи и гости из джунглей успели вытоптать тропинки, вдоль которых были расставлены жилые палатки. Чуть дальше, уже ближе к водоёму, стояли серые навесы чуть побольше, с огромными панорамными окнами — в них проводились ежедневные общие собрания.

Палатка-кухня, а по совместительству и столовая, в которой собрались сейчас упомянутая Эвелин Кларк, ботаник Френки Йонг и фотограф Джейк Брокс, находилась в самом центре лагеря. Здесь витал приятный запах пряностей и мяса — Рико приготовил козлятину. Появление мистера Хаксли подарило завтракающим новые темы для разговоров — о привязанности к местным и любви Бернарда «поболтать со стенкой».

— Эй, Бернард, — обратился к мужчине Френки, худощавый кучерявый учёный в белом халате и широкой антимаскитной панаме. — Уже научил новых друзей общаться на английском?

— Да брось ты, — отмахивался Джейк, проходясь кисточкой по внешним частям корпуса новенькой камеры. — Скорее уж он сам на ломаном аборигенском заговорит.

Мистер Хаксли, мотая головой от услышанных глупостей, двигался по направлению к горячим кастрюлям. Мясо — не лучший завтрак для британца, особенно если речь о козлятине, но выбирать не приходится, да и плодотворная работа отнимала много сил.

Учёный уже взял в руки тарелку, когда резко развернулся и подсел к команде за столик раскрасневшийся и недовольный. Его возмущали насмешки над жителями племён, которые позволяли себе опускать некоторые личности вроде Френки, и мужчина постарался прояснить всё раз и навсегда.

— Просто для справки — мы не выше них, они — такие же как мы, да? Мы здесь как раз за этим — в кратчайшие сроки собрать достаточно сведений о культуре другого народа, чтобы их можно было опубликовать. На наше счастье, нам не приходится воевать с враждебными племенами и знания сами текут к нам в руки — только успевай записывать. И фотографировать, — намекнул Хаксли, посмотрев на чистенький неиспользуемый объектив.

— Думаешь, если мы ничего не опубликуем — кто-то станет докапываться до истины? — нахмурила брови властная блондинка Эвелин Кларк, уплетавшая второй кусок козлятины за обе щеки. — Плевать нам на твоих темнокожих товарищей. Найти бы золото скорее и вернуться домой, пока комары не съели последние живые участки кожи. Твоя задача, Хаксли, — напомнила руководитель экспедиции. — Создавать иллюзию исследований. Ты — наша подстраховка. Все эти огромные палатки вокруг — для тебя и твоих друзей-учёных, которые навязались с нами в путешествие. Для них и делай вид, будто знания об африканских племенах тебе дороже денег, а нам мозги не пудри.

Но женщина оказалась не права — мистеру Хаксли действительно были дороги полученные знания и заведённые знакомства. Само собой, когда Эвелин Кларк пригласила его принять участие в затеянной авантюре и хорошенько разбогатеть на африканских сокровищах — он не мог отказать ввиду обилия нависших долгов. Однако одно другому не мешало, и как настоящий учёный без поддельных документов, Бернард просто не мог пройти мимо материальных и духовных культурологических находок. Дальнейшее написание статьи — не только прикрытие преступной деятельности, но и возможность возыметь известность в научных кругах.

Однако против команды не пойдёшь — и антрополог вновь двинулся в сторону кастрюль за завтраком, когда со стороны чащи джунглей раздался протяжный свист. Так свистел Тайо — мальчуган никуда не ушёл и настаивал на внимании белого друга.

В руках он держал рыбу. Ту же самую теляпию, только поджаренную. Видимо, костёр был разведён подаренными спичками, а все разговоры мужчины приняты за просьбу приготовить поесть. И с такой надеждой смотрел на Бернарда Тайо, будто от поедания этой рыбы зависела жизнь всего его племени.

— Смотри-ка, Бернард, тебе приготовили поесть. Скоро и за своего примут, — смеялась команда, и на зло их стереотипам мистер Хаксли двинулся в сторону дарителя и с поклоном принял горячее подношение.

Есть рыбу прямо в джунглях мужчина, конечно же, не стал — цивилизованно уложил её на тарелку и разрезал ножом. Что ж, учёный действительно опустился до поедания случайной рыбы из случайного водоёма — но она, во всяком случае, была поймана при нём и умело поджарена на огне.

— Днём выдвигаемся дальше, — озвучила напоследок Эвелин, вылизав миску до блеска. — Наберитесь сил и… попрощайтесь с местными зверюшками.

Затеянные сборы пришлось прекратить буквально через пару часов. Сначала у Эвелин, а затем и у других членов команды, один за другим, возникали диарея и рвота. В без того жарком климате заболевшие начинали испытывать всё большую жажду и всем видом показывали вялость и усталость. Каждую минуту страдальцев становилось больше, пока две трети лагеря не слегли в палатки с жуткими стонами — так, что даже местный врач Теодор Миллс уже не поспевал уследить за всеми, пока не захворал и сам.

— Молниеносная холера. Нам нужно много… жидкос… — не успел договорить он в приступе рвоты, и мистер Хаксли поспешил покинуть палатку с заражённым.

Без должного понимания методов лечения и отсутствия больших запасов воды путешествие было не просто обречено на провал, но грозило закончиться плачевно. И пока те немногие, кого болезнь обошла стороной, подсовывали несчастным стакан за стаканом воды и немногочисленные найденные в аптечках антибиотики, Бернард размышлял в отдалении от лагеря о причинах случившегося и, в первую очередь, о том — почему он, с юношества болезненный и подверженный всяческим вирусам человек, до сих пор стоит на ногах без единого симптома?

Ответом стал Рико Ромеро и его несостоятельность в отношении африканского мяса. Испанец, готовивший козлятину по африканскому рецепту, был обречён на провал задолго до прибытия на континент — ещё там, в Саламанке, когда его бизнес прогорел из-за плохо прожаренного стейка. Лишь по счастливой случайности учёный не попробовал утром мясо с остальными. Когда одних спасли религиозные взгляды и вегетарианство, ангелом-хранителем Бернарда Хаксли оказался едва знакомый юнец из случайного племени посреди джунглей.

Так из-за недостаточной термической обработки четыре месяца подготовки и две недели поисков привели экспедицию к краху. Молниеносно, Бернард даже глазом моргнуть не успел — вот он умывается утром, и вот он сидит у того же водоёма под вечер близ такого же тихого лагеря. Никто не работал, не смеялся, не ужинал — все попрятались в палатки и дожидались помощи.

— Ну вот, ещё одно моё дело потерпело крах… — переваливаясь с ноги на ногу, незаметно подкрался к Хаксли повар, истерически посмеиваясь. Одним из первых принявший удар болезни, он почувствовал себя лучше после дозы антибиотиков и литров воды. Его фартук пропал, усы помялись, взлохмаченные волосы топорщились во все стороны, глаза впали и лицо побледнело, но желание цепляться за жизнь вернулось.

Рико сел на камень возле учёного и уставился на водоём — блики заходящего солнца игрались с водной гладью и ловили отражения темнеющей листвы. Пара лягушек копошились в грязи неподалёку, и рой мошек тучей резвился меж папоротников.

— Молчишь, Хаксли? Дуешься? Тебе ли на меня обижаться… Это я должен обижаться на тебя — ты же, получается, стряпню мою не ешь…

Бернард укоризненно взглянул на собеседника, и повар резко засмеялся, плавно перенося смех в кашель.

— Да шучу я, шучу. Я же понимаю что виноват. Доктор Теодор рассказал мне о вероятной причине, пока не… Да ты же не знаешь, он там того… Ну хоть ты не пострадал, амиго.

Учёный не думал в этот момент о возможных смертях. По правде говоря, не было ему дела ни до врача, ни до Эвелин Кларк, может быть только о нескольких коллегах он слегка волновался в тот момент. Он думал о собственной ошибке, которую, по его мнению, допустил — о найме неквалифицированного сотрудника в команду, о своей готовности поручиться за случайного повара из случайного путешествия только потому, что его можно было посвятить в истинные планы экспедиции и выделить маленький процент с найденных сокровищ. Жадность губила души всех, кого знал мистер Хаксли когда-либо раньше, и едва не сгубила его самого теперь. И именно чужая щедрость, радушие «аборигена» стала спасением. Джунгли, в сравнении с лагерем кровожадные и непредсказуемые, становились учёному приятнее нынешнего места пребывания.

— Ладно, спать я пойду, раз болтать не хочешь. Дай бог больше никому не умереть из-за этой Африки…

И даже после всего случившегося Рико Ромеро себя не винил. Нет, для него скорее провинились все племена в округе — и даже сама коза, неправильная и ни к чему родившаяся на этот свет. Винить можно было весь материк, но только не себя самого — ведь он, Рико Ромеро, чуть белее и, как следствие, якобы совершеннее многих прочих.

Под какофонией отдалённых стонов и рвотных позывов мистер Хаксли просидел у водоёма до самой ночи. Он всё осмысливал предстоящее развитие событий — завершение экспедиции, возвращение домой без статьи и с пустыми руками, сдавливание долгами в тиски и неутешительный финал истории перспективного британского антрополога.

В конце концов, устав от накручиваний, учёный решил отправиться поутру в сторону ближайшего племени и попытаться выудить максимум информации для своего толстого блокнота. Статью ещё можно было написать — даже если и укоротив её в несколько раз.

Череда несчастий, настигнувших лагерь, продолжилась ночью. Хаксли не спалось — он ворочался в спальном мешке после каждого стона и шороха у соседей. В бреду, обезвоженные и измученные, члены команды бормотали нелепости и сходили с ума. Учёный словно снова оказался в Лондоне — на какой-то оживлённой улице, где сотни прохожих носятся вокруг, создавая шум и неразбериху.

Устав от попыток поймать сон, учёный обратился к блокноту. Странно, но ситуация привела мужчину к вдохновению, и вскоре на пожелтевшей странице корявыми буквами вывелось четверостишие:

В суровых джунглях разум не теряй —

Легко отдаться чувствам в ярких красках,

Но ты не на цветы смотри с опаской,

А лучше к окружению внимай.

Хаксли бы и написал больше, если бы не прервал поток его мыслей свирепый нечеловеческий рык — никто за всё путешествие ещё не рычал так величественно и грозно. В звуке звучали вся сила и непоколебимость существа, желание отстаивать территорию и править любым попавшимся под лапу. Голодный хищник наведался в окрестности лагеря, и в столь сложный момент некому было защитить провизию или друг друга.

Вышел ли учёный из палатки на исследование? Ни в коем случае — он укутался поглубже в спальный мешок и затаил дыхание. Необыкновенная тишина воцарилась в лагере — больные тоже застыли в ужасе, едва сдерживая симптомы болезни. Никто не хотел спровоцировать хищника. В такой тишине за несколько минут страх у Бернарда даже успел отступить — сон наконец начал овладевать мужчиной.

Но мгновение спустя кого-то явно стошнило в противоположном конце лагеря. Рык повторился — стал громче, отчётливее, заглушая все шорохи листвы и переливаясь от глубоких басов до пронзительных высот. Раздались звуки рвущейся ткани и уже человеческие крики — там же, на другом конце лагеря, нечто разрезало когтями палатку и напало на беззащитную жертву.

В соседних палатках люди тоже засуетились. Кто-то уже расстегнул молнии и выскочил на улицу. Со стороны кухни попадали кастрюли и тарелки. Френки Йонг, живший по соседству, чертыхаясь зашнуровывал ботинки. Эвелин Кларк кричала что-то неразборчивое едва ли не басом. На окраине завели полноприводные автомобили Four Wheel Drive Company. Раздался выстрел револьвера. Рычание. Семейство скворцов в ужасе запорхало над палатками. Второй и третий выстрелы. Чьи-то всхлипы. Топот. Шелест листвы. Запахло горелым — кто-то поджёг палатку. Очередное рычание. Молитвы со стороны водоёма. Звуки снимков на фотокамеру. Грохот больших лап. Просьбы о помощи и рвотные позывы. Запуск сигнальной ракеты. Поломка соседней палатки. Выстрелы и рычание. Молитвы и крики. Всхлипы и шелест. Рычание. Молитвы. Выстрелы. Рычание. Всхлипы. Треск…

Опомнившись, Хаксли избавился от парализующего руки и ноги страха. Выкарабкавшись из спального мешка, с блокнотом в кармане, мужчина поторопился выбраться из убежища. Трещали деревья и оборудование — пожар распространялся по лагерю точно пламя спички, поглощая не только исследования, но и больных.

Хищных животных поблизости не наблюдалось, но в центре кухонной палатки развалился Рико Ромеро. Кто-то промахнулся с выстрелом и попал ему в ногу. Мужчина стонал от боли и с ужасом озирался по сторонам — уж он то точно видел рычавшее существо во всей красе.

— Ты ещё тут, Хаксли? Держись, дружище! Мы выкарабкаемся, слышишь? — пыталось подняться тучное неповоротливое тело повара, завидев друга. Пожар приближался к кухонной палатке, и где-то за спиной раздались грозные шаги чудовища.

Бернард помогать не торопился. Злость неожиданно взыграла в нём в этот момент — из-за лежащего возле ног человека и разрушено теперь будущее учёного. Как можно снова подать руку помощи тому, кто однажды уже не оправдал возложенных на него ожиданий?

— Чёртова Африка! — ругался испанец. — Ты поможешь, амиго? Я тебя сегодня уже едва не убил, давай и второй попытки допускать не будем. Вместе мы справимся, estupido Ingles!

— Нет, — мотал учёный головой. — Мы не убежим…

— Ты чертовски прав…

Большое мохнатое животное ростом выше среднестатистического ирландца дышало мистеру Хаксли в затылок. Лишь один удар мощной когтистой лапой отделял мужчину от смерти. Испанский повар видел существо во всей красе — ужасу Ромеро не было предела, пурпурные зрачки его расширились, а губы задрожали.

— Oso… — вымучил испанец три случайные буквы, когда усилиями зверя часть палатки обвалилась прямо на Бернарда. Учёный потерял сознание от удара, откинутый упавшей частью в сторону, и чернота залила все отсветы пламени и звёзд.

Но хотя мистер Хаксли в ту ночь потерял всё — справедливости ради, у него ничего толком и не было.

Сегодня мы добрались до континента, и мои ощущения полностью преобразились. Первые впечатления от местного населения у команды — неутешительные, но я приятно удивлён разнообразием культур и языков. Адаптация местных к жаркому климату и недостатку ресурсов привела к выработке уникальных черт внешности. Социальная структура местных общин вызывает спорные рефлексии о формировании коллективной идентичности и системе ценностей. Я надеюсь, что предстоящие исследования прольют свет на пробелы в общечеловеческих знаниях об африканских племенах и закроют возникшие у исследователей до меня вопросы.

Говоря о затеянных археологических раскопках — результатов мы достигнем, предположительно, только через несколько недель. Золотые монеты, продемонстрированные Эвелин Кларк её другом-браконьером, принадлежат местным племенам, о чём свидетельствуют индивидуальные неровности и общая грубость работы.

Пометка для статьи: необходимо исследовать влияние современных технологий и глобализации на сохранность традиционных культурных ценностей в африканских сообществах.

Бернард Хаксли, участник международной этнографической экспедиции.

Дневниковая запись от 12.05.1924

ГЛАВА 2. Мистер Хаксли обретает дом

Когда Мистер Хаксли открыл глаза, он всё ещё находился в лагере. Нормальной реакции и спокойствию мешала только одна загвоздка — лагерь был чужой. Над головой висел привязанный к потолку верёвками обугленный кусок палатки, но он остался единственным напоминанием о случившемся какое-то время назад кошмаре.

В хижине отсутствовали окна. Впрочем, и хижиной помещение назвать было тяжело — деревянный каркас обмазали глиной и обложили крышу соломой. Кроватью учёному служили шкуры убитых животных, и в столь тесном пространстве антрополог, пока спал, едва не угодил в здесь же разведённый очаг.

Учёный всмотрелся внимательнее в стены. Запах стоял не самый приятный, и причина крылась в использованном для укрепления стен коровьем навозе, перемешанном с травой и песком. Сквозь щели проникал в помещение утренний свет, заливая хижину мягкими золотистыми полосами. Плетёный соломенный мат колол спину. Там, за выходом, слабые голоса местных в отдалении пленяли внимание мужчины. Где бы Мистер Хаксли теперь не оказался, какое племя бы его сейчас не приютило — две недели исследований, холера и страшное нападение хищного животного точно не остались просто сном.

И потому вставать особенно не хотелось, да и куда? Возвращаться в таявшую угрозы реальность и бороться за жизнь в условиях дикой природы? Только одно желание побуждало мужчину ворочаться и предпринимать попытки совладать с усталостью — жажда написания статьи. Это уже не просто размытая цель, но чёткое представление финала путешествия, способное хоть как-то сгладить потрясение от пережитого ужаса.

Ныла грудная клетка — удар пришёлся как раз на неё. Гудели ноги — но только от напряжённой двухнедельной работы. А и без того частое дыхание утяжелялось из-за огня, что дополнительно провоцировало выбраться на свежий воздух.

Дверью в помещении служила занавесь из креплёных к лианам листьев. Прежде они только слегка касались друг друга, сопровождая шелестом умиротворение, но резко распахнувшая импровизированную шторку девушка внесла хаос и раздражение в идиллию тесного очага.

Учёного навестила африканка не старше шестнадцати, с бронзовой кожей и утончёнными чертами лица. Длинные чёрные вьющиеся волосы свисали у неё с плеч, а карие глаза сияли интересом и страхом перед белым чужаком.

Носила она подобие красного южноафриканского хлопкового платья-халата. Украшенная вышивкой одежда, вкупе со сверкающими на шее камушками, ракушками и перьями, придавала незнакомке стати и изящества. Грациозно влетела местная в хижину на тонких кожаных сандалиях и протянула мужчине глиняную чашу.

Сильный неприятный запах ударили в нос. Змеиная раувольфия, предположительно определил мистер Хаксли, смешанная с кашей ряда местных трав. Тёплая чёрная жидкость бурлила, пузыри в ней лопались на поверхности с непривлекательным бульканьем. Незнакомка присела рядом и что-то процокала на родном языке, жестами призывая поднести чашку к губам и глотнуть.

Учёный скорчил брезгливую физиономию и нахмурил правую бровь. Единственная причина, по которой готов он был рискнуть, заключалась в возможности приобщиться к местным традициям, что подразумевало расширение знаний о культуре и дополнение статьи соответствующими деталями. Задержав дыхание, Бернард сделал первый глоток — горький привкус смешался с дурианом, маракуйей и алоэ. Сочетание странное, но терпимое. Сладость перетянула на себя самую невкусную часть напитка, и по телу моментально разлились небывалые спокойствие и расслабление.

Голова у мистера Хаксли закружилась. Прекрасная молодая незнакомка, сидевшая напротив, неожиданно обернулась змеёй. Под напором жгучего африканского солнца стены хижины расплавились. Планета свернулась в клубок и, следом, растянулась тарелкой, пока змея окружала её и захватывала в кольцо. Тут уже и сам Бернард утратил ощущение собственного тела, но почувствовал себя бесконечным столбом в центре мироздания. «Вилы Аммы» раздалось где-то в небесах эхом, один мир разошёлся на семь, и в центре каждого он — мистер Хаксли — железное непоколебимое связующее звено между окружёнными бесконечной водой вселенными. Змея уже образовала кольцо и спешила угнаться за собственным хвостом. «Не дай ей откусить хвост», раздался вновь, определённо, женский голос. «Найди дорогу в первый из семи…».

Картина резко оборвалась, когда чёрные тучи заслонили бесконечные воды и поглотили змею. Раскаты грома заглушали теперь чужой голос, и образ медведя мерцал во вспышках грозной мордой, надвигаясь на Бернарда или, скорее, на столб мироздания со всей свирепостью и кровожадностью хищника.

— Чужак! — прорычало существо, вонзя острые, как зубы, тучи в мистера Хаксли, и мужчина проснулся.

Стемнело — солнечные лучи уже не проникали в хижину, и даже огонь в очаге погас. Антрополог проснулся в холодном поту. Ворочаясь, он раскидал все шкуры по хижине, а сам каким-то образом перевернулся. Однако, что приятно — мужчина более не чувствовал усталости или болей в груди, силы вернулись к нему, и тело желало встать на ноги.

Не сразу понял мистер Хаксли — от чего ему сейчас так легко и свободно. Походные штаны и рубаха, вообще вся одежда, и даже блокнот, пропали. Мужчина лежал абсолютно нагой, прикрытый всё теми же шкурами, и никак не мог сообразить — а был ли он нагим уже тогда, перед незнакомкой, или раздет позже? Мурашки пробежали по спине, но дыхание восстановилось со взглядом в дальний угол — там, на соломе, лежали его блокнот и одеяния местных.

Пытаясь разобраться в креплениях, кое-как Бернард нацепил на себя сначала набедренную повязку, затем передник из выделанных шкур, а поверх — закрепляемый на плече ремнём плащ-каросс, но нитку с бусами из раковин каури на шею надевать не стал. Не хотел с первой встречи приобщать себя к чужой культуре, на равных расхаживая среди местных точно здесь родившийся.

Голоса жителей на улице не пропали — напротив, стали чётче и громче. Не сразу дошло до антрополога, что причина крылась вовсе не в расстоянии — мужчина словно разбирал отдельные слова и машинально переводил их на английский! Скидывая речевую ясность на долгое времяпрепровождение в джунглях, мистер Хаксли зачем-то растрепал без того неухоженные рыжие волосы и, выпрямившись гордо, шагнул навстречу новым знакомствам.

В глаза ударил яркий свет больших костров. Несколько десятков силуэтов, сплетаясь в гармоничный дуэт, напевали что-то и кружились вокруг огня с танцами. От обилия шагов сама земля дрожала и пульсировала. Шестеро мужчин-музыкантов отстукивали на барабанах пятками ритмы, а старики, женщины и дети резко перепрыгивали с ноги на ногу, кружась, а затем внезапно замирали, и повторяли движения вновь — при этом у большинства звенели ножные браслеты с латунными колокольчиками, придающие музыке глубины и разнообразия.

Верховный жрец Вилакати — шаман племени, прозванный жрецом неосведомлённой Эвелин Кларк, был в числе танцующих, хотя возраст уже не позволял ему так же высоко закидывать ноги и поспевать за другими. Участники танца понимающе приостанавливались и расступались стоило старику оступиться, но не прекращали обряд ни на секунду. Бернард так засмотрелся на его сложный задрапированный костюм из ярких и лучших в округе тканей и на скрывающую лицо жуткую маску, что даже не заметил подбежавшего Тайо — такого же резвого и любопытного. Он принимал участие в ритуале совместно с родителями, а теперь взял за руку друга и тянул за собой.

— Что? Ты зовёшь меня? Нет, я не умею танцевать это…

— Да пойдём же!

Просьба мальчика прозвучала столь отчётливо и понятно, что мистер Хаксли, опешив, поддался уговорам и сам не заметил как оказался возле костра, втянутый в разгар ритуала.

Открой глаза и присмотрись,

В чужую душу провались —

Она бежит с тобою в такт,

Минуя смерти давней факт.

Шаман напевал очень разборчиво, а Тайо показывал чужаку движения — как переставлять ноги, как размахивать руками и в какие стороны поворачиваться. Звон колокольчиков на ногах юного жителя племени слился с ударами в барабаны, и даже брёвна в костре затрещали ритмично. Только теперь, прислушавшись, мужчина подметил слабое мычание остальных танцующих — и сам, не зная зачем, замычал. Ритм ускорялся, а к барабанам присоединились трещотки, когда из пламени, готов был поклясться Мистер Хаксли, выпорхнул фиолетовый дым. Тут же шаман Вилакати остановился, сделав шаг вперёд, и скинул в огонь взявшуюся откуда-то козью шкуру. Та загорелась, и витавший меж листвы дым рассеялся. Ноги туземцев забарабанили с новой силой, и усиленное мычание едва не заглушило любые сторонние звуки. Бернард хотел закрыть уши, но настолько ушёл в обряд, что уже не контролировал тело и прыгал подобно рождённому здесь.

И тогда в толпе антрополог заметил и её — девушку, навещавшую утром с чашкой лекарства. Волосы она украсила перьями, и кружила так плавно и спокойно, как если бы не прилагала усилий, а плыла в воздухе, обернув в воду саму атмосферу. На гостя девушка не смотрела — да и не должна была. Взгляды всех здесь были прикованы к дыму, а когда тот рассеялся — к чистому звёздному небу.

Ритуал завершился. Музыка стихла. Мистер Хаксли пытался скрыть учащённое дыхание, но и Тайо с прочими детьми, запыхавшись, стремились скорее отдышаться, что мужчину несколько успокоило. Его уже обсуждали за спиной — молодые мужчины и девушки перешёптывались и неловко поглядывали в сторону белой вороны. Надень Бернард хоть тысячу ракушек, он не вызвал бы недоумения ни у кого — никакая одежда или украшения не скроют цвета его кожи и всегда будут выдавать чужака.

Вилакати подошёл тихо, неспешно, точно гордый лев к пойманной добыче. Его одеяние звенело, а маска из слоновой кости, изображающая безмятежное мужское лицо в головном уборе с железной инкрустацией на лбу, безмолвно уставилась на мистера Хаксли. Тайо спешно удалился, склонив голову, и никто из местных не смел подойти к говорившим.

— Тебе повезло, вождь Зикимо одобрил твоё присутствие в племени, — задиристо озвучил старик и поклонился. — Мы будем рады тебе до тех пор, пока не нарушаешь ты наших запретов.

— А… дружище, будь добр… — Бернард оборвался на полуслове, даже сквозь маску почувствовав презрение собеседника, и спешно извинился. Наверняка его теперь понимали так же хорошо. — Прошу прощения, шаман Вилакати. Мой вопрос будет странным, но я хотел бы понимать — как и когда выучил ваш язык?

— Ты звучишь воздухом, а воздух — творение богов. Научившись слышать бога, можно услышать и друг друга, — ответил шаман загадками, не прояснив ровным счётом ничего.

— Но я не слышал богов, уважаемый мистер Вилакати…

— Однако ты вкусил божьих даров и отринул от мирского. Твоё тело училось, пока душа плыла по мирам. Древо питало душу знаниями, и плод вернулся в тело наученным. Ты уже давно знал наш язык — тебя нужно было лишь подтолкнуть.

Мистер Хаксли прищурился, всё ещё ровным счётом ничего не соображая и ужасаясь от невозможности происходящего. Между тем, шаман уже шагал прочь от гостя, от костра и музыкантов — куда-то в чащу джунглей. Скоро даже от его звона не осталось и следа, а антрополог всё стоял на одном месте и осмысливал. Жители племени уже расходились по жилищам, приводя в порядок своего рода площадь, а Тайо закликали родители.

— Пойдём, я познакомлю вас! — предложил паренёк, и белый человек не видел причин для отказа.

Дома местных, предназначенные для длительного проживания, выглядели больше и уютнее. Их обвивали плетёные пальмовые листья и стволы бамбука, а основы украшали яркими геометрическими узорами.

Вокруг центрального костра стояли самые большие и впечатляющие хижины, в одном из которых и жила семья Тайо. Те же дома по периметру, которые предназначались обычным жителям, смотрелись скромнее и скрывались за густой зеленью — большую часть их украшений составляли разноцветные ткани и маленькие огороды, хотя так же встречались маски и деревянные статуи предков.

На пороге мистера Хаксли и его маленького друга встретила представившаяся Лунджил женщина. У неё не было волос, что нисколько не лишало хозяйку красоты. В качестве украшения мама Тайо носила, неожиданно, венок из крышечек от пластиковых бутылок — их она однажды выменяла у случайного американца за табак. Украшение выглядело необычно, но вполне уместно, дополненное деревянными бусами и парой висевших на шее разноцветных ожерелий. Платье у неё выглядело потрёпанным и грязным, но сама ткань — современной и целой. Из любопытства женщина уже на пороге потянулась к белой коже незнакомца и невольно вздрогнула, когда коснулась руки мистера Хаксли.

— Доброго вечера! — Бернард поклонился, когда Лунджил плюнула в ладонь и протянула руку для приветствия.

— Добрый вечер! — она улыбалась, и антрополог просто не посмел ответить неуважением. Тайо в этот момент особенно приободрился — его друга одобрил первый из членов семьи.

Но не успел мистер Хаксли пройти вглубь помещения, его внимание вновь привлекла она — девушка с чашкой лекарства. Она сидела на шкуре и плела подвески, искоса поглядывая на гостя и загадочно улыбаясь. Волосы свисали у неё с одного плеча, а платье заигрывающее приспустилось. К тому моменту, когда глава семьи подошёл за рукопожатием, рот Бернарда был приоткрыт и глаза не моргали вторую минуту.

— Рады знакомству, странник, — доброжелательный бас вернул мужчину к реальности. — Присаживайся, располагайся. Расскажи нам свою судьбу.

Абрафо, отец Тайо, оказался сильным широкоплечим охотником — одним из основных добытчиков в племени. Гладковыбритый, лысый, в накинутой поверх леопардовой шкуре, карими глазами с морщинками выдавал он добряка-весельчака. Похлопав Бернарда по плечу так, что гость едва не поперхнулся, усадил его рядом с собой и то ли случайно, то ли намеренно повернул спиной к дочери.

— Ну, я… Странник, да, правильно. Я — антрополог.

— Ктолог? — вопросила Лунджил, внимая каждому издаваемому чужаком звуку.

— Ну, это… Знаете, такой специалист… Научный сотрудник, так скажем…

— А кто такие научные сотрудники? — теперь уже недоумевал и Абрафо.

— Это… люди такие, да… Я человек, который изучает других людей…

— Как шаман? — заулыбался широко Тайо, будто понял всё на свете.

— Не совсем как шаман, хотя может быть немного как он… Я изучаю происхождение человека, его развитие, кем он станет, какие у него особенности.

— Как шаман, — одобрительно закивали уже все собравшиеся слушатели, включая привлекательную особу в углу. — А зовут тебя как?

— О, я прошу всех называть меня мистер Хаксли.

— Мистер! — снова протянула руку Лунджил. — Мистер! Мистер!

— Мистер из внешнего мира? А я думал, вас зовут Бернард, — опешил мальчик, уже знакомившийся с белым другом неделю назад.

— Да, я Бернард, но все зовут меня Хаксли. Не мистер. Понимаете, мистер — это такое обращение. Как…. шаман, например. Есть шаман Вилакати, а есть мистер Хаксли, вот и всё!

— Ааа, — продолжали глупо кивать родители. — Шаман Мистер Хаксли.

И только девушка всё поняла, но не подала виду. Она не посмела ни разу заговорить, и лишь собирала подвески и браслеты весь вечер. Не утратила она грации и стати, осанка не выдавала в ней усталости, и улыбка тоже не сползала ни на мгновение.

— Как попал ты в наш мир, Мистер? — продолжал интересоваться Абрафо жизнью своего гостя.

— С другими научными сотрудниками мы прибыли изучать ваш мир и… — Бернард задумался — стоило ли ему рассказывать о поисках местных сокровищ, возможно, изначально обречённых на провал, ибо полагались они лишь на неподтверждённые слухи? В конечном итоге, мужчина решил сию деталь утаить и продолжил беспристрастно делиться впечатлениями от путешествия. — Мы хотели с вами познакомиться, и записать всё в блокнот. Но мои люди сильно заболели, и ночью на нас напал хищник.

— Какая досада, — переглянулись Лунджил и Абрафо. — Хвала Йемайе, что вы уцелели, Мистер!

— А она тут при чём? Вы про вашу дочь?

И тогда мужчине объяснили, что только волей богини-матери вод, владычицы Океана Йемайе, Тайо достал тем утром из водоёма рыбу. То было веление богини, явившейся шаману в ночь перед трагедией. Умник Тайо исполнил предназначение и спас того, кто сидел теперь в одеяниях племени, потому что боги нашли в нём что-то. И когда в племени узнали о выборе богов — не осталось сомнений в возможности белого человека временно пожить в любой из доступных жилых хижин.

— Тогда мне стоит… поблагодарить эту богиню, да?

— Боги не нуждаются в благодарности, — пояснила Лунджил. — Когда придёт время — они с тебя спросят, и ты отблагодаришь их поступками.

— Значит я, так скажем, в долгу, который однажды придётся отдать?

— Никто не в долгу перед богами или духами. Мы оказываем им честь и помогаем держать мир в равновесии. Главное — помнить о своём спасителе, и памятью чтить его существование.

Закончив с речью, Лунджил откланялась на кухню. Помещение с печкой было огорожено от второй части дома тканью, и никто кроме женщины и её дочери туда не заглядывал, но остальные засиживаться на кроватях тоже не стали — Абрафо предложил гостю пройти во двор, где они уселись за деревянный стол в свете зажжённых молодой красавицей факелов.

На площади затухал ритуальный костёр. Изредка кто-то из местных детей подбегал к нему, ворошил палкой брёвна, и искры взлетали к небу сливаясь со звёздами. Десятки семей выходили на улицы, зажигали факела и готовились к ужину, но далеко не во всех семьях присутствовали мужья — кто-то ещё не вернулся с охоты и рыбалки, а кто-то погиб и воссоединился с духами.

Первым блюдом Лунджил вынесла ароматную горячую кукурузу — четыре больших початка так и манили мужчину, но ему ни одного не досталось. Растение расхватали члены семьи, и мистер Хаксли не посмел противиться хозяевам. Но терпеть и заливаться слюной оголодавшему чужаку не пришлось — следом вынесли тушёное мясо с инджерой и несколько глиняных мисок со специями — от кумина и кориандра до паприки и перца чили.

По случаю праздника — прибытия в племя белого человека — Абрафо позволил жене открыть бутылку местного пальмового вина. Подобные напитки разливали лишь во время самых важных событий — свадеб или похорон, что очень порадовало опасавшегося прослыть нежеланным Бернарда.

— Откуда у вас такие восхитительные напитки? — поразил мужчину сладкий кокосовый вкус едва ли не сока.

— Тебе нужно познакомиться с Майну, сыном Масамбы, — отвечал гордый своим другом отец семейства. — Масамба занимается приправами, а его сын делает вино.

— Но как он его делает? Это невероятно! Никогда ничего вкуснее будто и не пил!

— Всех секретов Майну не раскрывает, но я точно видела, что он плюёт в верхушку пальмы за несколько дней до приготовления, — неожиданно подала голос дочь, и то ли вино, то ли её тембр столь опьяняюще подействовали на мистера Хаксли, что у мужчины возникло желание завалиться под стол.

Никто её за речь не осудил. Абрафо даже закивал одобрительно в подтверждение, а незнакомка, между тем, снова уткнулась в тарелку с мясом. И тогда разгорячённая кровь Бернарда и общая тёплая атмосфера сподвигли антрополога на решительный вопрос.

— А как тебя зовут? Ты не говорила.

— А меня никто и не спрашивал, — парировала она, склонив голову набок. — Ифе.

— Благослови тебя Господь!

— Что? — сидящие за столом искренне недоумевали, и мистер Хаксли хотел провалиться на месте за сказанное.

— О, так ты не чихала? Мне показалось… Видимо, птица громко взмахнула крыльями… Где-то… Далеко… Ифе — красивое имя! — тут Бернарду показалось, что отец семейства насторожился. — Кстати… Такое же красивое, как Лунджил. — отец семейства насторожился сильнее. — И как Абрафо — тоже очень могучее, крепкое имя — под стать вам!

— Мистер — тоже прекрасное имя, — одобрила мама похвалу, доедая остатки ужина.

— А моё, моё имя тоже красивое? — с надеждой уставился Тайо на своего белого кумира.

— Несомненно. Самое лучшее. Моё любимое, — поддержал мальчика антрополог, выдыхая после испытанного напряжения.

Однако ещё ни одно африканское имя Бернард Хаксли не запоминал так быстро, как её. Ах, если бы он только умел чихать её именем, думал антрополог перед сном, вернувшийся домой после ужина.

Мужчина ещё слабо представлял себе ближайшее будущее. Что ждут от него в племени? Должен ли он сам добывать себе еду? Какая роль ему отведена? Следует ли озаботиться поисками спасения? И нужно ли ему вообще близкое общение с дикаркой?

Единственное, что можно было утверждать наверняка и успешно зафиксировать в лежавшем на соломе блокноте — мистер Хаксли обрёл дом. Временный, тёмный и дырявый, но тёплый и крепкий, усилиями Тайо кое-как превращённый в подобие палатки обугленными остатками ткани.

Проснувшийся достаточно недавно, учёный просидел в блокноте ещё около часа — записывал мысли о пережитом и полученные о местных сведения. Он упомянул бы и фиолетовую дымку из костра, если бы не сломался карандаш. Отсутствие ножа и нежелание выходить из хижины сделали своё дело — в думах об Ифе, дочери Абрафо, мужчина так и уснул.

И ночью ему вновь снились грозовые тучи — грозно нависали они над головой мордой медведя, пока не ворвались в сон британца жители племени во главе с шаманом и не разогнали зло древними магическими ритуалами. Тогда, в жгучем сиянии солнца, явилась девушка, и вся вселенная обрела краски.

Мои впечатления от пребывания в племени невозможно передать словами. Я столкнулся с такими необычными явлениями, которых не мог представить даже в самых фантастических снах. Их ритуалы и обряды заставляют терять связь с реальностью, и вот задаюсь я вопросом — не в травах ли дело?

Сложные ритуалы, которые управляют здесь повседневной жизнью, великолепны. Запечатлен феномен резкого приобщения белого индивида к африканской культуре, что привело к инстантному пониманию и общению на чужом языке, аналогично щелчку пальцев. Данный факт я мог бы попытаться списать на стремительное вовлечение в адаптацию к новой среде, спровоцированную экстремальными условиями, если бы не искажающие реальность местные лекарства и настои

В племени пока нет и намёка на богатства, но и все сокровища, по традиции, складируются в доме вождя. Остаётся разработать план действий и определиться с дальнейшим ходом исследования.

Бернард Хаксли, участник международной этнографической экспедиции.

Дневниковая запись от 13.05.1924

ГЛАВА 3. Мистер Хаксли лишён выбора

Утром Бернарда Хаксли разбудил местный винодел. Солнце ещё не успело взойти, и британцу так хотелось чуть-чуть подольше понежиться в кровати, но племя давно проснулось, и ставшему её частью гостю подобало принимать местные устои.

Незнакомец, чьё пальмовое вино пришлось вчера по вкусу чужаку, восседал на шкурах точно хозяин и рассматривал буквы в толстом кожаном блокноте. К большому счастью, читать он не умел — записи остались ему недоступны, и туземец не выудил ни единого секрета.

Повязка из перьев и ракушек украшала голову местного, а тело обвязывали верёвки с креплёными пальмовыми листами. Это точно был самый толстый из виденных антропологом жителей — живот у него казался таким, как если бы вчера он проглотил козу целиком.

— Мой тебе совет — белый анти жует игбегулу, потому что она лежит на земле; пусть он залезет на пальму и съест её.

— Что? — Бернард ещё протирал глаза, зевая, и понять сказанное даже не пытался.

— Пойдём, тебя ждёт вождь!

Это была отличная новость — разговор с вождём племени мог многое мистеру Хаксли прояснить. Разумеется, при условии, что они найдут общий язык. До сегодняшнего дня глава племени почти не взаимодействовал ни с кем из исследовательской команды и только раз встречался с Эвелин Кларк, оценивающе её изучая, чтобы затем позволить ей оставаться на этих землях и контактировать с жителями. Женщина была тогда особенно довольна этим фактом — ведь если бы сокровища оказались близ деревни, её непременно бы допустили в окрестности.

— Это отлично, тогда веди меня к вождю!

— Ты ещё не завтракал. Меня попросили помочь тебе добыть пропитание.

— О, дружище, тут такое дело… — Бернард усмехнулся. — Я никогда не охотился, знаешь ли.

— Не переживай, два муравья утащат одного кузнечика.

— Да из меня охотник как из рыбы птица! — мужчина искренне надеялся получить завтрак на подносе, в точности как вчерашнее мясо.

— Мне говорили что ты был шаманом в своём племени. Но шаман обязан не только языком шевелить. У тебя есть корова?

— Эээ… Нет, увы, — признался антрополог без доли стыда.

— А у меня есть. И не одна. Знаешь, как я настолько разбогател? Продажами мяса и вина, на которые я и купил столько скота. Учителя лучше меня ты не найдёшь — разве что Абрафо, но даже он не расскажет всех тонкостей, особенно необходимых чужаку.

— Тогда, получается, идём на охоту? — сморщился мужчина от безысходности.

— Для охоты важно подготовиться, — список планов всё пополнялся. — Сначала важно умыться.

На улице бурлила жизнь. Женщины возвращались от реки с вёдрами воды. Дети бегали наперегонки, прятались, а кто постарше — увлечённо передвигали камни по земле, а мужчины заготавливали копья и стрелы для охоты. Верхушек тянущихся к небу махагоновых и эбеновых деревьев ещё едва касались солнечные лучи, и растения мрачными надзирателями охраняли деревню, но пение ярких туканов развеяло мрак ночи и предрекало долгий светлый день.

За густым зелёным лабиринтом джунглей по вытоптанной тропке мистер Хаксли и винодел Майну добрались до источника жизни племени — извивающейся среди пальм реки. Но хотя Бернард готов был нырнуть в неё и хорошенько искупаться, вопреки ожиданиям местный повёл его в сторону загона с коровами.

Огороженное высоким бамбуковым забором, пространство состояло из поля с кормушками и изгиба для питья животных. Ватусси грозно виляли двухметровыми рогами и жевали траву. Средних размеров, чёрные и коричневые, горбатые и длинноногие, существа оживились при виде Майну и тоже ожидали завтрака — правда им его как раз таки и поднесут на подносе. Но порцию сена никто выдавать не спешил — винодел, к огромному удивлению антрополога, подставил голову ближайшей корове под хвост и омылся полученной струёй.

Мистер Хаксли поначалу даже не нашёлся — а что спросить? Какой смысл был у подобного представления? В чём заключалась проблема спокойно умыться в речной воде? И не намекал ли теперь жестами Майну повторить деяние?

— Ну не-ет! Я не буду этого делать!

— Это священные животные. Их струя защищает кожу от воспалений и паразитов — важное средство перед охотой.

— Пусть меня кусают, — отмахивался мужчина, шагая прочь из загона, на что ватусси, как по команде, неодобрительно замычали. — Я уж лучше по старинке, водичкой, и нормально.

Уходя прочь от местной умывальной, Бернард распознал в слившемся с журчанием реки смехе прекрасную Ифе. Она сидела на берегу, застиравшая вчерашнее платье, и не могла сдержать эмоций на картину недоумения белого человека перед охотничьей традицией.

Сердце застучало чаще, и даже коленки предательски подкашивались. Мистера Хаксли пленила красота туземки, едва прикрытой сейчас полотенцем после процедур. Её нисколько не смущало присутствие постороннего, она расчёсывала колтуны на волосах и готовилась вернуться домой с новой партией собранных ракушек.

— Эй, Ифе, доброго утра!

Она покивала, и Бернард, стянув плащ-каросс, прыгнул с разбегу в воду, а сразу после — подплыл ближе и улыбнулся, возбуждённый прохладой воды. Девушка уже готовилась уходить, но поведение странника заинтересовало дочь Абрафо.

— Прости, я тебя не забрызгал?

— Мои волосы уже мокрые, — указала она на кудри.

— А зачем тебе столько ракушек? Вчера работала, и сегодня будешь работать?

— Праздник, — девушка была краткой и не собиралась раскрывать все карты сразу. — Скоро мне нужно будет стать красивой.

На этом Ифе удалилась, но мистера Хаксли никто не собирался оставлять в покое. Винодел вернулся из загона с ножом и велел привести себя в порядок — и как не сокрушался антрополог на отсутствие зеркала и нормального лезвия, а с одним только отражением в воде кое-как да побрился.

— Ну что, белый шаман? Готов охотиться? — похлопал Майну напарника по плечу и вручил копьё.

— Нет, в общем то… Да и убивать я не люблю.

— Где одному смерть, там другому жизнь. Пойдём, научу тебя завтракать.

И они зашагали всё глубже в джунгли, а Бернард никак не мог выкинуть из головы один вопрос — неужели сейчас Ифе считала себя недостаточно красивой?

Тучный пузатый винодел двигался впереди с натянутой тетивой лука. Между лиан и пальм, бананов и манго, хлебных деревьев и бамбука, гибискусов и орхидей — всего местного растительного разнообразия — он шагал танцем, лишённый необходимости пользоваться мачете. Вязкие лозы и тернистые кустарники не представляли для него проблем, чего не сказать о мистере Хаксли, уже в первые минуты отставшем на тысячу футов.

И на каждом шагу насекомые — не только мирные бабочки, но целые муравейники, осы, мухи, жуки и комары. Последние мешали особенно — кусали все голые участки кожи путешественника, пока Майну спокойно себе продолжал выслеживание добычи.

Когда терпеть сил уже не осталось — мистер Хаксли плюнул и выругался, готовый вернуться в хижину голодным и чесаться до следующего утра, но именно в этот момент винодел уговорил несчастного затаить дыхание. Они наткнулись на бегемота.

Только два его спящих глаза и серых уха выглядывали из воды в водоёме впереди. Прежде Бернард видел существ в зоопарке, и там они казались ему меньше и безопаснее.

— Мы нападём на бегемота? Серьёзно? И это вы называете завтраком?

— Тсс… Нет, тот бегемот отбился от стаи — видимо, больной, — не успел охотник закончить, как уже выпустил стрелу в кого-то стоявшего на берегу чуть правее.

Пёстрая птица с огромным развитым цветным хвостом и длинной шеей понеслась прочь, когда представительница её стаи упала на песок. Винодел обнаружил павлинов, и убил самую непримечательную из них. Ни в коем случае он не допустил бы смерти самца — тогда распалась бы вся стая, а маленькой грудки и так хватит за глаза тощему белому британцу.

— Бери тушу и неси в племя, разделывать будешь. Нож я тебе дал.

— А ты куда? — насторожился мистер Хаксли, который надеялся теперь, что правильно запомнил дорогу и не заблудится по пути назад.

— Моя охота ещё не закончилась. Позавтракаешь — навести вождя, чтобы не пугать его голодным животом.

Река близ племени уже искрилась под лучами солнца к моменту возвращения горе-охотника. Прозрачная вода манила своей чистотой, и антрополог высмотрел в ней мерцающие чешуйки разноцветной рыбы. Омыв больные участки кожи, учёный остудил укусы и зашагал к дому, где Тайо, как оказалось, развёл для него костёр.

Мальчик, одетый в льняную тунику, с его вьющимися чёрными волосами и карими наивными глазами, кажется, надеялся получить долю завтрака. Ради этого он даже был готов самостоятельно разделать тушу и пожарить её до корочки, чему мистер Хаксли вовсе и не противился. Мужчине больше хотелось пить, и даже на этот случай у ребёнка был припасён кувшин.

— Посмотрите на мои рисунки, пока я готовлю?

— Да, без проблем, где они?

— У вас в блокноте, — невинной улыбкой просиял Тайо, указывая на заточенный карандаш и раскрытые страницы. Бернард испытал смешанные эмоции — не то злость за использование чужого, не то интерес к изобразительному искусству, а может даже и страх из-за возможности в любой момент потерять последнюю связь с прошлым.

Первый из рисунков, крайне схематичный и незамысловатый, чёрточками и фигурами изображал самого мистера Хаксли возле палатки. Тайо нарисовал его более мускулистым и высоким, чем в жизни, а первый план подчёркивал его главенство даже на фоне подрисованной в уголке исследовательской команды.

Вторым рисункам предстала семья мальчика. Лунджил и Ифе расположились в центре, и Тайо бегал между ними за бабочкой. Абрафо оказался в углу на охоте, о чём свидетельствовали деревья и копьё. Что неожиданно — нашлось на бумаге место и ещё одному мужчине, но тот как-то совсем оторвано от остальных сидел, скрестив ноги, в хижине и медитировал на фоне большой схематичной лапы.

— Это замечательные рисунки!

— Правда?

— Только больше не бери мой блокнот, договорились, дружище? Я выделю тебе пару листков и… — недолго думая, Бернард разломил карандаш надвое и протянул мальчику половину. — Он твой, можешь рисовать в любое время.

— Убунту, — склонился с благодарностью паренёк, и Бернард воспринял его слова за местное «спасибо».

Приготовленный павлин напоминал курицу или индейку под приправами, и оказался настолько вкусным, что остались от него по итогу одни только кости. Тайо, довольный, загорал и рисовал, а мистер Хаксли, определив местоположение хижины вождя, двинулся за новым знакомством.

Дом находился на отшибе. Стены сооружения украшали народные узоры, а соломенную крышу покрыли яркими красками. Ткацкие узоры и резьба дополняли декор. Глины на здании было заметно больше, и стоял дом будто бы крепче, за долгие годы поросший мхом и лианами. Основу его укрепили булыжниками, а тропу засыпали белым песком.

На стук не реагировали, да и подобных действий здесь никто не совершал — двери у племени отсутствовали. Ожидаемое молчание спровоцировало мистера Хаксли без разрешения шагнуть в помещение и оказаться в большой уютной комнате с догорающим в углу костром. Толстые ковры и мягкие подушки украшала вышивка. Шкуры зверей, натянутые под потолком, образовывали тени и лабиринты. Резные стулья и стол с вкраплениями слоновой кости выглядели дорогим антиквариатом, но не в них заключалось величие обстановки, а в стоявшем по центру деревянном троне со вставками перьев попугаев.

На троне и восседал вождь племени Зикимо — мужчина не старше тридцати, в мантии из коричневого меха. В его ушах блестели серьги из золота и драгоценных камней, а лицо украшала защищавшая от злых духов каменная маска. Её мужчина снял при появлении гостя практически сразу и взглянул на мистера Хаксли глубокими, как ночное небо, исполненными теплоты и уверенности серыми глазами. Прямой горделивый нос вынюхивал запахи чужака, и пухлые губы первыми начали разговор.

— Зачем вы пришли в наши джунгли, мистер Хаксли?

Антрополог задумался. Какие слова следовало подобрать, какое обращение к вожаку выбрать? Стоило ли кланяться, были ли уже нарушены Бернардом обычаи, и главное — как достоверно передать ложь и скрыть жажду перед сокровищами?

— Мы с командой хотели изучить местность, — решил ответить белый человек прямо и кратко.

— Чтобы найти золото?

— Откуда вы знаете… — сердце кольнуло, и руки у британца затряслись. Зелёные глаза забегали по хижине и наткнулись на магнитометр.

— Изучили ваш блокнот, мистер Хаксли. Несколько лет назад чужаки пытались вбить нашим детям ваш язык. Не ругайтесь на Тайо — он действовал по моему указу.

— Ах, вот это чьих рук дело… Да, это правда. Мы хотели найти золото.

— Вы не первые приходите за золотом, мистер Хаксли. И вы точно не хуже людей с оружием. Но я вас огорчу — здесь золота толком нет. Всё наше богатство — это мы, и наша связь с предками.

— Легко вам говорить, живя в самой удобной хижине с золотыми серьгами в ушах.

— Высокий стул не делает королём. И даже большая хижина — не моя прихоть. Я бы и дальше жил с Лунджил, Абрафо, Ифе и моим сыном Тайо, но есть обычаи и традиции, которых следует придерживаться вожаку.

— Так Тайо — ваш сын? — ужаснулся Бернард, до последнего считавший юношу случайным любопытным туземцем. — Но почему он живёт отдельно, не с вами?

— Чтобы вырастить ребёнка, нужна вся деревня. Он привязался и к вам, и вы уже внесли вклад в его взросление, мистер Хаксли. Вы его идол — и я это одобряю. Я не вижу в вас какого-то предателя или плохого человека. Но я вижу, что вы потерялись.

Это было и так очевидно. Бернард Хаксли действительно потерялся — вдали от цивилизации, посреди джунглей, он утратил понимание сторон света и времени. Но вождь намекал на нечто более глубокое — потерю самого себя. И с этим мужчина никак не хотел соглашаться.

— Разве потерялся? Я только ищу сокровища, чтобы жить счастливо. Это моя цель.

— Богатство, если им пользоваться, закончится; знания, если ими пользоваться, увеличатся. Не деньги делают вас счастливее, и даже записи никогда не стояли у вас на первом месте.

— Вы намекаете на статью?

— Я не знаю — что вы пытались написать, но нас изучали из интереса. Поэтому у вас и не получается, мистер Хаксли. Вам не нужны сокровища или слава. Вы даже не попытались вернуться в лагерь, когда проснулись. И вы точно хотели бы жить свободно — как мы.

— Ну это уж мне решать — чего бы я хотел, извините за грубость.

— Вы одиноки. Но в одиночку браслет не звучит. Что осталось бы от наших ритуалов, проводи мы их по одиночке? Прекратите поиски и ложитесь спать сегодня со спокойной душой.

— А если нет? — мужчина скрестил руки на груди — в безопасной позе он снова почувствовал себя спокойствие.

— Знаете, Мистер Хаксли… — Зикимо снял с ушей золотые серьги и, встав с трона и взяв собеседника за руку, вложил их Бернарду в ладонь. — Они ничего не стоят здесь. Завтра вы примете участие в празднике — я разрешаю. И если даже после праздника всё, на что будут обращены ваши мысли — сокровища, вы можете вернуться домой с этими серьгами и любым другим найденным в племени золотом. Но если останетесь — обретёте дом, из которого никто вас не прогонит за долги. Мы договорились?

— Я согласен, — недолго думая, кивнул мистер Хаксли и всё-таки поклонился. — А могу я забрать эту коробку… Которая для вас, видимо, служит подставкой?

— О, она ведь ваша — забирайте. Буду рад видеть вас завтра.

Уже выходя, антрополог заметил на одной из стен огромные царапины — как если бы большое хищное животное оставило их, каким-то образом проникнув в помещение. Отсутствие дверей и прежде смущало Бернарда по ночам, но теперь мурашки забегали по спине с новой силой. Он отлично помнил случившийся в лагере ужас и не желал столкнуться с разрухой и здесь — второй раз ему выжить не повезёт.

До вечера мужчина проводил время в безделье, думах и записях. Он всё крутил в руках серьги и метался между желанием побродить по деревне с магнитометром или отыскать Ифе и развеяться разговорами. Последнее делать самостоятельно даже не пришлось — перед закатом она сама заявилась к порогу с корзиной фруктов. Инжир, манго, эшта, груши и персики заполнили комнату сладким ароматом.

— Подарок от семьи, — призналась туземка, но очевидно, что основным инициатором презента была она сама.

— Постой, может быть поужинаешь со мной?

— Дома меня ждёт нормальный ужин — с мясом и овощами, — верно подметила девушка отсутствие в доме мистера Хаксли хоть чего-нибудь добытого на охоте.

— Я не охотился. Вообще не представляю — как это делать в одиночку, а Майну так больше и не видел. Может быть, ты принесёшь мне ещё что-нибудь?

— Я ещё не жена тебе, чтобы что-то приносить… — многозначительно ответила та, взмахнув волосами, и гордо удалилась под звуки урчащего желудка Бернарда.

Кое-как насытившийся фруктами, чесавшийся с ног до головы от укусов британец лёг на шкуры и очень скоро заснул. И ночью он видел Лондон — такой же серый и дождливый. Город тянулся бесконечной полоской, пока исследовательская команда ехала по нему на джипе. Прохожие махали ему руками и шляпами в знак приветствия, и гора золота текла следом рекой. Вот здания стали обрастать травой и лианами, оборачиваясь в хижины. Глина покрывала окна, и земля поглощала нижние этажи. Цветы и кустарники заполонили дороги, а англичане обернулись туземцами племени. Они уже не радовались незваным гостям и размахивали копьями, прицеливаясь, для удара. Оскалившись, велели они убираться домой и не тревожить больше покой джунглей. Фиолетовые тучи сгущались, нагнетая, но стоило молнии ударить в мистера Хаксли — мужчина тут же вскочил со шкур в холодном поту, и кошмар закончился.

Антрополог проспал, по меньшей мере, часов девять — и никто за это время его не потревожил. Проснулся мистер Хаксли не от большого желания, но от музыки, судя по всему, отразившейся во сне громовыми раскатами. Били в барабаны, хотя солнце ещё не взошло. Пели песни, свистели и смеялись местные, собравшись, по видимому, всей деревней у ритуального костра. Праздник начался.

И хотя никто не разбудил Бернарда, в хижину всё-таки заглядывали — об этом свидетельствовал оставленный на соломе костюм. Длинная оранжевая туника с синими, зелёными и жёлтыми узорами — свободная, точно халат — повисла на широких плечах Бернарда как мешок. К ней шли два ожерелья из ракушек каури и неуклюжая шляпа из соломы с вкраплениями фиалок.

Музыка пульсировала в воздухе. Глубокий резонанс барабанов джембе эхом разливался по деревне. Когда темп ускорялся — к игре присоединялись мбира и гармоничные песнопения. Каскадные ноты музыкальных инструментов походили на бурлящий поток ручья, к которому стекалась округа. Танцоры двигались синхронно, волнами, точно в трансе.

Не менее пятидесяти человек принимало участие в обряде, но не нашлось среди них ни одного ребёнка. По мере приближения мистера Хаксли к костру инструменты плавно затухали, а людские голоса приобретали чёткость.

Шаман Вилакати ни капли не изменился — стоя во главе, в той же устрашающей маске, он размахивал деревянным посохом, в чьём основании вырезали женский божественный силуэт. Вождь, стоявший по правую руку от Вилакати, прибыл на празднество без шкуры и головного убора, но навесил на голое тело цветов, ракушек и тигриных зубов. Его образ завершали длинная соломенная юбка с красной тканью и звонкие браслеты на лодыжках.

Близ костра, как бы в центре импровизированного круга, на коленях стояли четверо юношей не старше двадцати, и каждый в оранжевой тунике подобно надетой Бернардом. По взорам собравшихся было ясно — для них песни и звучали. Весь праздник адресовали самым нарядным, и в их число входил белый человек.

Шаман указал мистеру Хаксли на свободное пятое место в центре, и вождь одобрительно закивал. Красный от неловкости, полный смятения, антрополог боялся пошевелиться. Собравшиеся стали кличить его и зазывать, поторавливая, но как-то по-доброму, точно уговаривали сыграть в некую игру. И Бернард решился.

Цилиндрические барабаны нгома вступили теперь в мелодию, вытеснив старые мотивы. Со всех сторон зазвучали погремушки и браслеты, придав музыке мерцания и змеиного шипения. Звуки то нарастали, то снова отступали, и танцоры, имитируя приливы и отливы, то воодушевлённо подпрыгивали, то опрокидывались к самой земле.

Шаман Вилакати поочерёдно завязывал участникам ритуала глаза — одному, второму, и вот очередь уже добралась и до мистера Хаксли. Он перестал понимать происходящее — только музыка звучала в голове. Паника нарастала, когда местные, достигнув апогея, слились в голосах с каждым присутствующим инструментом, и весь звон и грохот, скрещенный с треском брёвен в костре, волной нахлынули на учёного. Раздались новые шаги — ряд танцующих прибыл откуда-то со стороны и стал кружить меж сидевших на коленях мужчин. Посыпались цветы — это Бернард понял, в первую очередь, по запаху, но он также подсматривал за происходящим через щели у носа — повязку завязали слабо.

Женские ноги ступали по земле, чередуясь, и мистер Хаксли знал наверняка — среди них есть и Она. Ступни ударяли по земле, а руки имитировали движения диких существ. Бусы и ракушки бились друг о друга и звенели. Когда же резко музыка оборвалась — мужчина почувствовал тяжесть на левом плече. Повязку резко стянули, и перед учёным, во плоти, в самом деле, предстала Ифе.

Участницы танца закинули на юношей ногу, и такова была их воля. Шаман ударил посохом о землю, и туземцы торжественно завопили, восхваляя случившееся. Усыпанная тонной ракушек — они были и на руках браслетами, и на шее ожерельем, и даже ободком в волосах — Ифе широко улыбалась. Прочие мужчины уже обнимали суженых, и только Бернард никак не мог подняться с колен. Он всё думал — ему это снится. И не просыпался.

— Ну, действуй, — прошептала девушка, немного дёрнув ногой.

И тогда они обнялись. Ифе пахла пахирой и курупитами — так же сладко и пленительно. Она больше ни слова не сказала, но в поклоне кивнула головой и со всеми прочими невестами удалилась.

И тогда к женихам стали подходит отцы невест. Мистер Хаксли ещё не осознал случившегося, когда Абрафо уже пожимал ему руку и хлопал по плечу.

— Она выбрала тебя! Мы рады стать твоей семьёй, Мистер! Нелегко тебе придётся, белый человек, но ты такой же рукастый, как другие, и точно построишь дом.

— Спасибо… Что? Дом?

И снова посыпались цветы — теперь жители племени бросали их в костёр. Шаман мычал, подняв голову к чёрному небу, и никто не нарушал финал церемонии посторонними звуками — разве что заплакал чей-то младенец в дальних хижинах.

Вилакати стих, и тогда полился дождь. Тёплый, приветливый, он смывал страхи и стресс. Почувствовав кожей капли, антрополог убедился — ни о каком сне речи не идёт. Всё произошло на самом деле. Жители племени расходились теперь по домам, а он, белый человек, с радушием принятый на чужой земле, стал женихом. И никто его не спрашивал, но нужно ли было спрашивать, если его чувства к ней, а её чувства к нему столь очевидны?

Ритуалы, такие как церемония избрания жениха, играют центральную роль в объединении племени. Образ жизни здесь, ожидаемо, во многом связан и с животноводством, с глубоким почтением к земле и священным образам. Мне, определённо, импонируют духовные верования и социальная иерархия в племени. Я так же остался под впечатлением от общего радушия, но обескуражен подлым предательством со стороны одного из местных детей. Впрочем, таковы обычаи.

Золото — цель путешествия — было найдено. Не в том количестве, которое ожидалось, но вождь подарил мне золотые серьги. Мне дано разрешение обыскать племя на предмет наличия иных богатств, и даже вернули магнитометр, но пока главное богатство, которое я обнаружил — любовь.

Дальнейшие записи своих планов и чувств в дневнике считаю нецелесообразными — даже среди носителей другого языка это опрометчивое и опасное дело.

Бернард Хаксли, участник международной этнографической экспедиции.

Дневниковая запись от 14.05.1924

ГЛАВА 4. Мистер Хаксли начинает подозревать

К утру дождь не закончился, и ритмичный стук капель о листву успокаивал душу. Британский учёный всё сидел на берегу реки и всматривался в рябь воды как в узор. Рыжие волосы и вся праздничная одежда Бернарда промокли до последней нитки, но в хижину он не уходил — размышлял. Никак не получалось у него осознать последнее событие.

Мужчина был так рад, что красавица Ифе выбрала его! Но жениться — значило остаться в племени навсегда, жить здесь без возвращения на родину. Хотел ли этого мистер Хаксли? Об этом он и размышлял.

Мысли уносились в прошлое. В день, когда он согласился на это рискованное путешествие с сомнительной затеей поисков сокровищ. Что побудило мужчину тогда дать положительный ответ? Долги. Откуда взялись долги? Из-за безработицы. Антрополога никто не воспринимал всерьёз — и поделом. Он едва доучился, никогда не любил свою профессию в полной мере, и выбрал её только ради общения с другими культурами. Каковым было истинное призвание Бернарда — загадка. Иной раз казалось, что он в принципе ни на что кроме азартных игр не годится. И вот на горизонте маячит поездка в Африку, а знакомая контрабандистка просит его прикрыть команду написанием статьи о племени «Нанди».

— Эльдорадо? — недоумевал он тогда. — Вы верите, что где-то там всё-таки существует Эльдорадо? Это же глупая затея, как ни посмотри. Вы даже страну не ту выбрали.

— Это уже наша забота — искать невозможное, Хаксли, — парировала Эвелин Кларк. — Ты просто наблюдай и записывай — так, как этого бы хотели учёные в исследовательских институтах. Ты это изучал — справишься.

— Но…

— И не привязывайся к Эльдорадо. Это просто название операции. Никакой волшебной страны мы не найдём — это очевидно. Но пару богатых племён, возможно, ограбим — в одном мой осведомитель на днях выменял мешок пластиковых крышек на золотую монету!

Когда антрополог это услышал — недолго думая собрал вещи. Жил он один, и ничего, толком, не терял. Ничего, кроме «великолепной семёрки» — на Кенсал-Грин и Тауэр-Хэмлетс покоились его мать и отец, но навещал их мистер Хаксли не чаще раза в год.

Мужчина ещё тогда ужаснулся с отсутствия привязанностей к дому. Ничего не держало его в Лондоне — и причина крылась в самом мистере Хаксли, столь неумело общающемся с людьми и закрывающемся от тех, кто проявлял к нему избыток внимания. Он не был лишён знакомых, но обделён на друзей. Имел привычки читать и писать, но не сумел найти хобби. В самом населённом городе мира Бернард чувствовал себя одиноко. Его никогда не покидало странное ощущение — он родился не в той культуре, и потому так желал изучить чужие.

И теперь британец мог обрести дом? Но разве не останется он белой вороной чужакам, ведь даже в Лондоне рыжий — это странность. Выгоревшие тусклые брови и веснушки, редкие ломкие волосы и даже зелёные глаза становились причиной насмешек среди сверстников. Но Ифе же нашла что-то привлекательное в нём — может, и другие не зацикливались здесь на оттенках?

На противоположном берегу реки птица рода марабу вычищала перья. Чёрное с белым пузом и лысой головой, создание выглядело уродливо. Толстый серый клюв внушал ужас — таким можно и человека заклевать. Местные её не любили — привычным занятием марабу считалось рытьё в мусоре. Но никто не жаловался на внешний вид создания — на это здесь просто не обращали внимание. Она была такой же птицей, как все прочие, и плохую репутацию заслужила сомнительным поведением. Её уже бежали отгонять местные пятилетние дети, искавшие альтернативу скуке и довольные дождю.

Сколько бы ещё просидел так мистер Хаксли — неизвестно даже духам, но размышления он закончил преждевременно. Близ загона с коровами началась суматоха — несколько охотников во главе с шаманам Вилакати шагали в сторону лежавшего в грязи силуэта. Что-то плохое стряслось с важным жителем племени, и со всех уголков поселения стекались теперь привлекаемые слухами туземцы.

Поднялись шум и гам. Обсуждали проклятия и магию, злых духов и, почему-то, оплошности вождя. Старушка с серьгами-ракушками и оттопыренной губой бубнила про фиолетовую дымку, а дети травили байки о некой Импундулу — местная страшилка для непослушных.

— Что с ним? — задавались вопросом одни.

— Это же Майну, — констатировали другие.

Масамба, отец винодела, оторванный от производства приправ ужасным известием, опустился на колени возле сына, и повязка с перьями райского журавля упала в лужу. Старик тряс дитя за плечи, и толстый Майну, вопреки общим ожиданиям, закряхтел. Мистер Хаксли даже не сомневался в его пробуждении, но теперь придвинулся ближе к толпе в ожидании ответов.

На виноделе не было лица. Широкие от ужаса глаза ни на чём не концентрировались. Кровь отлила от губ, и ушли тёплые оттенки кожи, ставшей серой и нездорово холодной. Голос дрожал, и звуки не связывались в слова. Он и хотел бы что-то произнесли, рассказать, но только лишь завидев в толпе белое пятно чужака — указал на него пальцем и в ужасе завопил.

Жители племени, как один, посмотрели на мистера Хаксли с опаской и разошлись в стороны. Ведь это с ним Майну видели в последний раз, его винодел уводил в джунгли для охоты — это могли подтвердить все, включая Ифе. Разразиться скандалу помешал шаман — он грозно ударил посохом о землю и приказал собравшимся разойтись.

— Ты видел — что напугало Майну, сына Масамбы, мистер Хаксли?

— Э… Нет, ничего странного не видел, — признался антрополог, прикусывая нижнюю губу от напряжения.

— Может он сам вёл себя странно? — уточнял носитель пугающей маски.

— Да вроде нет, — если не брать во внимание, что большинство действий местных выглядели Бернарду странными, винодел вполне вписывался в общепринятые стандарты. — Он что-то говорил про белого анти и игбегулу, но не более того.

— Будь настороже, белый человек. Когда падает могучее дерево, птицы разбегаются по кустам.

Шаман удалился, велев двум сильным воинам нести испуганное тело следом, а жители деревни вернулись к повседневной рутине. Ифе нигде не было, и даже Тайо как сквозь землю провалился, хотя с последним Бернард видеться вовсе и не хотел. Маленький шпион, возможно, всё это время оказывал чужаку внимание только из просьбы отца.

В мелодии дождя снова звучал вопрос — держит ли что-то мистера Хаксли в племени, кроме любви или влюблённости? Что так напугало тучного полного сил Майну, способного одолеть бегемота, и почему обвинили в этом именно антрополога? Потому ли, что на чужака легче свалить невзгоды племени, или крылась в этом большая тайна?

В конечном итоге, к полудню мистер Хаксли двинулся в сторону хижины — за магнитометром. И непременно добрался бы без приключений, если бы не орава детей с Тайо во главе, устроившие очередные дворовые игры прямо перед домом учёного.

— Сыграйте с нами, — умоляли дети незанятого взрослого.

— Не умею, извините.

— Ну сыграйте! — присоединился к мольбам и Тайо, поправляя налипшие на лицо мокрые тёмные волосы.

Бернард не хотел разговаривать с ребёнком, но местная игра его слишком заинтересовала. Дети выкопали два ряда отверстий в земле и использовали камни в качестве фишек. Чужаку выделили самые внушительные булыжники и велели передвигать их так, чтобы захватить больше, чем соперник. Это была полноценная стратегия, направленная на умственные способности. Игру называли «манкала», и в каждый свой ход, забирая камень из любой лунки, мистер Хаксли раскладывал их против часовой стрелки. Это был аналог шахматам или морскому бою, столь близких любившему настольные игры антропологу. Ради таких моментов он, возможно, и выучился выбранной профессии.

Хаксли и сам не заметил как проиграл. Тогда он решил предложить свою игру — соревновательную. Найти корзинку и собрать как можно больше плодов, а победитель получит все собранные плоды разом. Разумеется, таким образом Бернард хотел обойти восьмилеток и без усилий подкрепиться фруктами, но план потерпел крах моментально.

— Зачем нам соревноваться?

— Ради плодов. Победитель получает всё, понимаете?

— А проигравшее — ничего? — недоумевали дети. — Убунту. Я есть, потому что мы есть. Как один из нас может быть счастлив, если несчастны другие?

Убунту оказалось своего рода гуманистической философией — законом, требующим взаимодействия людей и их доверия друг другу. Дети поставили мистера Хаксли в тупик и, довольные, разбежались по деревне, оставив мужчину наедине со старым другом Тайо. Мальчик не испытывал стыда или неловкости, более того — недоумевал, почему вдруг белый человек насупил брови и недовольно кряхтел, отмалчиваясь.

— Значит, рассказываешь мои тайны, дружище?

— Тайны? А ты просил меня что-то скрывать, Мистер?

— Твоя правда, — Бернард в очередной раз поразился умственным способностям собеседника.- Но ты залез в мой блокнот без разрешения.

— Убунту. Твой блокнот — наш блокнот. Это была просьба вождя. Он хотел узнать тебя лучше. И я тоже.

— Как у вас всё легко с этим законом. Захотели магнитометр — забрали. Захотели блокнот — прочитали. Небось, и моя старая одежда давно используется кем-то? А мне какой прок с вашего убунту?

— Наша еда — твоя еда, — подметил мальчик простую истину, и голодный желудок учёного одобрительно заурчал. — Мы будем ждать вас вечером. Вкусный ужин! Я скажу маме что вы придёте!

И Тайо удалился. Учёный был готов провести остаток дня дома, тем более что те немногие выходившие под дождь местные косо смотрели на него теперь и сторонились после события с Майну, но в тенях мокрой листвы на окраине заприметил крадущийся в шкуре силуэт. Вождь Зикимо тайными тропами покидал деревню, излишне подозрительно оглядываясь по сторонам.

Зачем Бернард Хаксли отправился следом — он сам ответить не мог. Решил полюбопытствовать — не вожак ли мутит воду, желая спихнуть все проблемы на иностранца? Отчасти интересовался и в научных целях, но всё таки очень сильно рисковал. Закрадывалась к нему и мысль о залежах сокровищ, и даже о дороге к неизвестному городу — в общем, причин было достаточно, как оправдывал мужчина собственные действия, и тем не менее лучше бы он оставался дома.

Заросли джунглей всё сгущались. Лозы переплетались, точно змеи, а гигантские папоротники изумрудными листьями загораживали обзор. В тени хлопковых деревьев дождя не ощущалось, но и солнечный свет едва достигал земли. Корни же этих деревьев, сплетённые паутиной на многие футы, становились дополнительной преградой слабым ногам британца. Только малиновые геликонии и порхающие над головой болтливые туканы развеивали напряжение преследования.

Силуэт вождя растворялся в испарениях. Мистер Хаксли и не надеялся его догнать, но всё-таки продолжал путь — и достиг поля. Это была местность без деревьев, охраняемая со всех сторон густой чащей. Озеро в центре блестело, отражая небо как зеркало, и ливень никак не касался воды. Ничто не тревожило кристальную гладь. По полю стелились клубы тумана, и цветы лотоса излучали слабый голубоватый свет. Ирисы мягко покачивались на ветру и то белели в одну сторону, то краснели в другую.

Зикимо укутался в шкуру — так антропологу показалось, но одеяние упало на землю, представив взору некую крупную гиену… Впрочем, Хаксли ошибался. Там, где только что стоял вождь, теперь возвышался, принюхиваясь, медведь. Он вырос на глазах, обретя желтую шерсть. Вытянутое тело блестело. Большие выразительные глаза янтарного цвета ещё не сконцентрировались на окружении, но нос, широкий и приплюснутый, уже активно принюхивался.

Бернард испугался, что массивные лапы с грозными когтями зашагали к нему — но хищник двигался к озеру. Зверь вёл себя безмятежно, но шрамы на лице и теле намекали на многочисленные сражения и победы. Извилистый хвост украшали бусины и перья — и это было последнее, что заметил антополог, когда медведь нырнул в озеро и растворился в его глубинах без брызг и волнений воды.

Это точно было чудовище из лагеря — удар этой лапой несчастный запомнит на всю жизнь. От того особенно жутким представлялся факт, что чудовищем оказался человек. Научно — невозможно, и здравые мысли подсказывали списать всё на местные травы и еду. Но озеро не пропало, и цветы продолжали переливаться на ветру. Люди так мало знают об африканской культуре — могли ли они упустить из виду существование оборотней? Запросто. Хотел ли мистер Хаксли узнать о явлении больше? Ни в коем случае.

В племя учёный возвращался в спешке. Невзирая на растительность, преодолевал корни и лианы с завидным успехом. То и дело листва била его в лицо, сменяя мерцающие перед глазами вопросы. Знает ли племя о медведе? Хлыст… Почему существо оставило чужака в живых? Удар. Учуяло ли оно антрополога? Толчок… В опасности ли Ифе? Паутина… Шлепок… Падение…

Он добрался до поселения, потеряв равновесие и упав в грязь. Поблизости никого не было, ибо все работали и готовились к ужину. Нетерпение мешало сосредоточиться — Хаксли желал если не поделиться увиденным, то хотя бы отвлечься, и шагал к дому семьи Тайо.

Мужчина едва отдышался, когда на пороге Лунджил предстала перед ним с улыбкой. Её муж отлучился на охоту, а Ифе пряталась, по видимому, где-то на кухне. Тайо занимался перемалыванием в ступе ингредиентов, и никто не противился появлению, как считается, причастного к недавнему происшествию чужака.

— Сегодня у нас каша из молотой кукурузы. Это такое несчастье, что Майну не успел научить вас охотиться. Он ведь должен был помочь вам с каждым завтраком, обедом и ужином, — переживала женщина, приглашая Бернарда просушить одежду у очага.

— Да… Я даже не знаю — как это произошло. Я тут вообще многого не понимаю…

— Даже не представляю — каково вам сейчас. Говорят, в вашем мире давно живут в каменных коробках, а еду толком не добывают?

— Есть такое… И хижников у нас точно гораздо меньше. А где… где Ифе?

За занавесками раздался шум — что-то активно перемешали в большой таре. Затем из кухни вышла девушка с привлекательными чертами лица. Большие блестящие глаза кого-то мужчине напомнили, но лысая голова и минувшие события мешали сосредоточиться. И только вплотную подойдя к суженому, Ифе дала понять мистеру Хаксли своё присутствие.

Это была она — но лишённая тех прекрасных кудрей, которые так хорошо дополняли её образ. Она нисколько не смущалась, и ожидала искреннего восторга.

— Что ты сделала?

— Выбрала тебя, — ответила девушка с тоном что-то очевидного.

— Да, но волосы…

— Теперь в племени знают — я занята. Никто не будет на меня засматриваться кроме тебя.

Ифе стала как две капли воды похожа на Лунджил, и Бернарду стоило раньше догадаться, что местная традиция предполагала сбривание замужними женщинами волос. Но как бы не гордилась туземка поступком — в глазах мистера Хаксли она утратила частичку шарма. Стены плыли теперь перед его глазами, и образ медведя заполыхал в очаге треща древесным рыком. Антропологу срочно потребовалось подышать свежим воздухом.

Вечерело. Ну как же хотелось сейчас мистеру Хаксли сбежать! Но куда — обратно в Лондон? Нет, там его ничего не ждёт. В лагерь? Возможно, жизнь в лагере казалась проще, но ничуть не уютнее. В очередную случайную страну? Но где примут его с большим радушием, чем в племени Нанди?

А может быть его оставили на корм медведю? Или держат домашним питомцем, как собаку? Но его допустили до праздника, позволяют жениться, выделили дом и одежду… Ещё не поздно воспользоваться магнитометром и отыскать золото. Начать жизнь с чистого листа в городе белых людей. Жить известным антропологом — а получится ли, или статью засмеют? А засмеют же — кто поверит в паранормальные явления и медведей?

Сокрушаясь на собственную нерешительность, Бернард Хаксли сел на землю. И тогда заметил он среди листвы, в самых тёмных уголках джунглей, едва уловимое мерцание. Будто упавшие звёзды искали утешение среди деревьев. Ярко-жёлтые огни пылали, вспыхивали и гасли, прорезая тьму. Пятнышки множились и росли, их огненные языки зловеще облизывали влажный воздух. Гипнотическая ритмика танцевала с ветками, но это было не чудо. Огненный свет наконец озарил вымазанные красной грязью лица врагов. Их глаза светились первобытным голодом, а силуэты грозились выскочить и обрушиться разрушительной стихией на племя.

Раздались свистки и крики — на деревню напали.

ГЛАВА 5. Мистер Хаксли меняет правила

С ног до головы покрытые боевыми орнаментами из краски на основе глины, пепла и животного жира, аборигены размахивали факелами и подсвечивали обезумевшие фиолетовые зрачки. В кожаных доспехах, обвешанные ракушками, враги готовились кидаться копьями, топорами, железными прутьями и палками. Племя мистера Хаксли не успело разработать планов, собраться с духом и хоть как-то подготовиться к вторжению — ведь ничего не предвещало беды. За отсутствием вождя и шамана люди просто растерялись.

Мистер Хаксли спрятался за бочками близ дома Масамбы. Порошковые смеси специй вроде карри и куркумы чесали нос. Антрополог постарался слиться с окружающей средой — стать гусеницей или ещё одной бочкой, и пока ему это удалось.

Пятеро аборигенов с акрафенами разрубили забор и вынудили местный скот бежать прочь. Уже подожгли соломенные крыши нескольких хижин. Выводили женщин и детей к ритуальному огню, который засыпали песком и грязью. Вокруг стояли крики, всхлипы и плач, но продолжались они недолго. Грозные мужи племени, охотники и рыболовы, отцы и мужья, вооружались копьями и стрелами. Призванные в первую очередь внушить в нападающих страх и отстоять позиции, грозные крики и кличи распугали спящих сов.

Взгляд Бернарда напряжённо обратился в сторону дома Тайо. Сердце у мужчины забилось бешено, и в глазах замелькали страх и волнение, когда Ифе и Лунджил вышли из дома и попытались тайно скрыться в джунгли. Хаксли надеялся продержаться в укрытии до тех пор, пока ситуация не устаканится, ведь пробегающие мимо враги, пытавшиеся заглядывать в самые тенистые и неочевидные уголки, так удачно игнорировали безопасное место.

Но учёный мог бы помочь без пяти минут новой семье. Понимая, что любая ошибка может стать фатальной, он не хотел сдаваться — особенно когда завидел в поле зрения и Тайо. Но мальчик, вопреки ожиданиям, не бежал следом за тётей и бабушкой. Он вооружился палкой и готовился атаковать, как истинный защитник. Его решимость была крепче, чем воля мистера Хаксли, и тогда мужчина понял — время незаметности подошло к концу. Ведь если сейчас кто-то ранит или убьет невинного мальчика — антрополог этого себе не простит.

Он встал с места и начал медленно двигаться в сторону юноши. Сердце ушло в пятки, и коленки подкашивались всякий раз, когда копьё или стрела пролетали мимо со свистом. Крики нарастали, к общему хаосу подключились военные барабаны. Быть белой вороной — значило выдавать себя с потрохами не только союзникам, успешно различающим «своего» среди однокожих, но и врагам. Те сначала недоумевали от увиденного, осмысливая присутствие бледного человека, но уже готовились к нападению с кинжалами и кулаками.

— Мистер Хаксли, — кричал мальчик, чьи руки тряслись и едва держали даже палку. Он плакал, и где-то в зарослях сокрушалась Лунджил. — Я вас защищу! Я вас защищу!

— Не надо, Тайо, — учёный даже не пытался выслушать. Он спешно схватил мальчика за шкирку и понёс прочь. Туземец пытался вырваться, выскочить из накидки, но когда на то место, где минуту назад он стоял в полной боеготовности, упала стрела — стих и прикусил губу.

Мистер Хаксли нёс друга в сторону его родных, но путь преградили враги. Белая глина украшала их озлобленные лица. Залитые фиолетовой дымкой, мужи соседнего племени держали наготове совершенные зазубренные копья с железными наконечниками. Жилистые, крепкие, мускулистые, обученные боевым искусствам и готовые сражаться до последнего вздоха, противники стали непреодолимым препятствием на пути к Ифе. Девушка кричала что-то неразборчиво, от чего недруги обратили теперь взор на неё.

— Бегите, — завопил мистер Хаксли, а сам понёс Тайо в противоположную сторону.

Бернард бежал куда глаза глядят. Огонь и дым поднимались в воздух, искры тонули во тьме ночного неба. Не смотря на темноту и хаос, мужчина более чем успешно преодолевал препятствия под ногами. Его руки крепко вцепились в мальчика, смотревшего на спасителя с восхищением и благодарностью. В заплаканных глазах Тайо не угасли надежда и вера на спасение.

В джунглях будет безопасно! Там никто, кроме животных, не найдёт. Они будут скрываться и, может быть, выберутся к цивилизации. Но спасётся ли Ифе? Что станет с Абрафо и Лунджил? Останутся ли от племени Нанди одни только руины, или воспрянет оно из пепла с новыми силами?

Впереди простирался густой слой папоротников и заросли маквиса — высокие травы и жестколистные кустарники могли стать настоящим спасением. Бернард Хаксли почти добрался до них… Почти спас дорогого сердцу Тайо… Почти избежал войны…

Мощная, покрытая чешуйками серая лапа размером с двухметровый шкаф преградила героям путь. Длинная гибкая шея существа, обвившая ствол хлебного дерева точно змея, нависла над головой антрополога. С острых клыков на рыжие волосы стекала слюна. Крупные жёлтые глаза смотрели с волнением, и зверь поспешил выпустить ряды загнутых когтей.

Отступать назад было некуда — десятиметровое животное перекрыло путь длинным извивающимся хвостом. Паника с новой силой накатила на мистера Хаксли, и он буквально сел в грязь, готовый попрощаться с жизнью. Неизвестный науке представитель динозавров, во плоти, грозился стать последним чудом для антрополога.

Полудракон-полуслон шагнул ближе, и неприметный окрас его засиял небесно-голубым. Тайо, вопреки ожиданиям Бернарда, не плакал, но молился всем известным богам. Он склонился перед существом на коленях и всячески выказывал почтение духу джунглей.

Но динозавр был настроен растоптать и съесть подвернувшийся ужин. Его пасть раскрылась, и увенчанная маленькими рогами продолговатая морда опускалась к земле. Сейчас от мистера Хаксли ничего не останется. Он запомнится трусливым, недостойным даже африканского племени маленьким человеком. Ни денег, ни славы, ни семьи. Зато он успел заслужить уважение… того, кого за привязанность теперь и погубит.

От пропитанных ядом зубов антрополога отделяло расстояние вытянутой руки, когда из чащи джунглей, с рыком, вылетел медведь. Жёлтая израненная шкура схлестнулась с чудовищем в кровожадной схватке, и длинный неуклюжий чешуйчатый хвост динозавра сбил Хаксли и Тайо с ног. Оба полетели прямиком в папоротники, но мальчик не затаился. Он выбрался из убежища и обратил взор на схватку.

— Отец! Спасибо!

Грохочущий рёв прорезал ночной воздух, заглушая крики местных. Воинствующие племена затаили дыхание, глядя на битву со стороны горевшей деревни. Два жёлтых глаза сверкали в темноте точно янтарь, готовые к натиску лохматого противника.

Могучий хвост динозавра попытался нанести удар, дотянуться до медведя, но тот стремительно увернулся. Животное прыгало снова и снова меж деревьев, уходя от опасно раскачивающейся шеи динозавра. Серые чешуйки снова залились небесно-голубым, и из раскрытой пасти в сторону защитника Нанди полилось синее пламя. Оно окутало деревья, но не сожгло ни единого листика. Медведь пытался контратаковать лапами, но не имел возможности подойти.

Потоки теней и света в мерцании танцевали под грохот барабанов. Каждое рычание, каждый залп, каждый удар были частью смертельного ритуала. Медведь кружил меж деревьев, но жёлтая шерсть выдавала его местоположение в тёмно-зелёной траве. Он не успевал отдышаться, когда холодное пламя накидывалось на него волной. Тогда отец Тайо решительно вцепился когтями в баобаб и, неповоротливо подтянувшись, забрался на могучие ветки дерева. Недолго думая, зверь оттолкнулся и прыгнул. Приземлившись прямо на противника, он нанёс удар в чешуйчатый бок, и динозавр, с яростным рёвом, ретировался в чащу.

Защитник и победитель, задыхаясь от напряжения, гордо возвысил могучую голову и, пыхтя, закрыл глаза. Тело и лапы медленно истощались, а морда втягивалась, когда жёлтая шкура накрыла медведя с головой, приминая к земле. Тайо тут же побежал к нему, пошатываясь, а Мистер Хаксли так и стоял меж папоротников в оцепенении.

— Как ты, отец?

— Всё в порядке, Зикимо, — раздался тяжёлый озлобленный голос вождя под шкурой.

Изнемождённый и лишённый всякой одежды, с синяками под глазами, вождь укутался в остатки медведя и, заваливаясь, поднялся на ноги. Он не смотрел на сына, но изучал бушевавшую в деревне схватку. У мужчины уже не было сил проявлять чудеса превращений — очевидно, он исчерпал некий лимит. Но стоять в нерешительности и молча наблюдать за гибелью родных Зикимо не собирался. Он уже шагал вперёд, готовый вооружиться случайным копьём и отстаивать дом до последнего.

Тайо никто бы не остановил — даже боги были не властны теперь заставить юнца повернуть к безопасности. Он шагал подле от отца, такой же гордый и уверенный, и высматривал в сражавшихся Абрафо, Лунджил и Ифе. Схватку никто не прекратил после бегства динозавра — напротив, враждующие схлестнулись с новой силой. Пока одни свирепели, другие воодушевились победой медведя — они всегда знали его существовании и всё это время с нетерпением ждали возвращения.

Спину мистера Хаксли манила чернота джунглей. Его привлекало не смутное понимание дороги, но конечная цель. Когда-то джунгли закончатся, их сменит цивилизация. Успеет ли он добраться до разумных людей прежде, чем окажется в пасти пантеры или такого вот динозавра? Шансы на успех у него были откровенно ничтожны — не выше, чем шансы выйти живым из этнического конфликта.

Учёный пытался всё как следует взвесить. Предопределить исход выбора. Какое из решение принесёт ему больше удачи? Какое взрастит плоды счастливой жизни? Вот только люди здесь жили не разумом, а сердцем. Тайо чувствовал ответственность и желал помочь, не мысля о имеющихся силах и весовых перевесах. Вождь шагал с копьём, уставший, потому что сердце его было рядом с племенем. Даже мистер Хаксли спас мальчика сердцем, а не разумом, и Тайо только поэтому, может быть, и был до сих пор жив. Ни одно взвешенное разумом решение никогда не приводило Бернарда к успеху. И если сейчас сердце желало вернуться в деревню — Хаксли послушается и вернётся. Может быть не прославится, не разбогатеет, но внесёт вклад в защиту потенциального дома.

Когда Бернард Хаксли учился в Манчестерском университете, преподаватели часто называли его неуклюжим и непригодным для физических нагрузок. Первым предметом, из-за которого тогда ещё студентом учёного едва не отчислили, стала вовсе не философия или теология, но физическая культура. Антрополог был невосприимчив к прыжкам — он их просто игнорировал. Бегал медленно, подтягивался не больше трёх-четырёх раз, а отжимался меньше любой девчонки. Стандартизированное спортивное тестирование было хуже экзаменов по анатомии и палеонтологии. Ну как составить представление о человеке помогли бы физические упражнения? Мужчина недоумевал, и в этом недоумении так и не преуспел с предметом, чудом закрыв его на тройку.

Теперь, наблюдая со стороны, мистер Хаксли многое мог сказать о местных по одним только прыжкам. Туземцы казались выносливее и быстрее белых людей — сказывались климатические условия африканского континента. Они так быстро носились меж горящих хижин, что глаз Бернарда едва успевал цепляться за знакомые лица. Рост у всех здесь был выше среднего в Великобритании. Плечевой пояс шире, конечности длиннее, хотя конституция тела, как и у учёного, казалась эктоморфной. Но даже представители одного континента разительно отличались друг от друга. Нападавшие были близки сложением к виноделу Майну, более неповоротливы и медлительны. Это явно объяснялось их местом жительства и активным животноводством. Храбрые охотники племени Нанди были вынуждены часто бегать от диких кошек, но недоброжелатели пришли из более безопасных и спокойных районов Африки, пасущие коров днями напролёт. Это и стало их главным недостатком.

Даже за старым хромым шаманом здесь не могли угнаться. Он спешил к ритуальному костру и велел всем свободным и способным помочь нести ветки и зажечь огонь.

— У нас только один шанс на победу, — кричал он, а враги даже не слушали. Залитые фиолетовой дымкой, они продолжали тщетные попытки поспеть за скоростью охотников племени Нанди.

И мистер Хаксли стал носить ветки. К нему присоединились Лунджил и Ифе, пока Абрафо и Зикимо копьями с луком защищали занятых собирательством родных. Тайо отстреливался камнями, и его поведение стало отличным примером соседским детям, чей каменный дождь теперь обрушился на ряд глинолицых.

Зачем шаману срочно потребовался костёр — оставалось загадкой. Он никому ничего не объяснял, но ещё не зажгли огонь — уже танцевал с посохом ритуальные танцы. Пламя должно было быть большим, иначе ничего бы не получилось, и, уже кое-как смирившийся с существованием оборотней и динозавров, учёный молча повиновался.

Камни не помешали враждебному племени приблизиться к ораве детей. Компанию Тайо окружали, а охотники племени, во главе с вождём, были слишком заняты другими противниками.

— Быстрее! Поджигайте! — велел Вилакати, но поблизости оказался только Бернард Хаксли. У него не было в карманах спичек, но те и не требовались — шаман намекал на искру от двух кусков кремня.