Бесплатный фрагмент - Медленный ад

Повышение

Знать бы мне заранее, во что я впрягаюсь… Знать бы, что родная корпорация — не больше, чем прыщ на заднице слона. Хотя нет, скорее колпак на голове палача, и лучше бы я не вглядывался в прорези для глаз. Знать бы, что наказание за очередной серый схематоз — не тюрьма и не смерть, а что-то гораздо хуже. Знать бы… Судьба трогательно-милосердна. Она ведёт человека на казнь с завязанными глазами, чтобы он смело шёл вперёд. Чтобы не сбежал раньше времени.

Чёрные лабиринты, зеркальные стены, плотные драпировки. В этом кабаке мы с шефом отмечаем успешно завершённые сделки, но сейчас-то что? С этой мыслью я зашёл в кабинет, стилизованный под обшарпанную операционную. Очень дорого обшарпанную.

— Что празднуем? — спросил я с порога.

— Твоё повышение, брат. Садись. — Он похлопал рукой по кожаному дивану рядом с собой.

Я опустился в кожаное кресло напротив.

— Уйти решил?

— Наоборот. — Мой шеф защелкал пальцами в воздухе.

В нашу кабинку, зашитую больничной плиткой, с алюминиевыми трубами под потолком забежал официант. На синей футболке белые буквы «Филипп накормит».

— Филенька, сахарный мой мальчик, — сказал Саттаров, приторно улыбаясь, — принеси нам Джеймисон. Пол-литра… — Он бросил оценивающий взгляд на меня, я не отреагировал. — Давай литр. Льда побольше. Лимончик порежь, без сахара. И шашлыка, большой сет. Напитки сразу, остальное потом. Будешь что-нибудь ещё? — Я отрицательно мотнул головой. — Пока всё. Давай, Филенька, дуй, трубы горят.

Официант исчез, я приготовился слушать.

Саттаров ласково мне улыбнулся, сомкнул кончики толстых пальцев. Он похож на туго надутый воздушный шарик, круглый, но упругий. А сейчас он скорее жаба. Довольная, пригревшаяся на солнце жаба. Сидит, слившись с листом кувшинки, сверкает хитрыми глазками: когда же мимо мотылёк пролетит. Одно неуловимое движение языка, и жертва переваривается в желудке.

Так-то он меня любит. Не знаю уж за что. Выделяет, продвигает, в самые сладкие командировки посылает. Кое-какие схематозы серые тоже мимо меня не проходят. Из-за него я в шоколаде. Мои завистливые коллеги влажно фантазируют о том, как, чем и в какой позе я свои ништяки отрабатываю. Сами б с радостью подставили что угодно, чтоб оказаться на моём месте. А всё не так, хоть мне и по фиг.

Я Саттарова не выношу. На физиологическом уровне. Знаю, чем ему обязан, но когда он рядом, просто кислород выгорает и трудно дышать. Ничего не могу с собой поделать.

¶

В первый день, когда я пришёл устраиваться на работу, и кадровик уныло задавал тухлые вопросы про миссию, ценности, и «каким себя вижу», и «про что для меня это», вошёл невысокий человечек, липкий комок рахат-лукума и восточного радушия. Лёгким шевелением пальцев заставил кадровика раствориться в воздухе и сел на его место. Из-за стола не видно, но почему-то мне казалось, что сидит он, по-турецки поджав ноги, как могут часами сидеть люди на Востоке без всякой усталости.

— Ты нам подходишь. — Его конфетным голосом можно было успокоить ревущий детский садик. — У меня только один вопрос: ты любишь деньги?

Я вытаращился на него. Разве такие вопросы задают потенциальному сотруднику? На круглом лице восточного человека сверкали хитро прищуренные глазки. Он читал меня, добродушно посмеиваясь над моим замешательством. Я разозлился.

— Конечно, люблю. Врёт тот, кто говорит, что не любит.

Мой собеседник довольно кивнул: правильный ответ.

— И мы любим. Значит, сработаемся.

Он сидит улыбаясь, покачивая головой, разглядывает башни Москва-Сити сквозь моё правое ухо. Он молчит — я молчу, а к горлу подкатывает паника. Я не умею дышать сахарной ватой, которой он заполняет окружающее пространство. Рука сама тянется ослабить галстук, а он улыбается ещё шире:

— Вот нервничать не надо. Дело любит спокойных и уверенных.

Я понял, что просто не смогу. Открыл рот, чтобы попрощаться, сказать, что передумал, что не подхожу к этой должности… И закрыл, обалдевший.

— Эта должность Вам не подходит. — Он пальцем отодвинул моё резюме. — Для Вас есть другая вакансия. Заместитель директора производственного департамента «АлияХим-Фарма».

Он ловким движением отправил ко мне через стол визитку. Я взял прямоугольник тиснёного картона с золотым обрезом и надписью «Агварес Аскарович Саттаров, директор производственного департамента». Посмотрел на него с сомнением. Он ободрительно кивнул. Я перевернул. На обороте чернилами стояла сумма, в два раза превышавшая ту, о которой я мечтал.

— В месяц, — сказал он. — Плюс собственный кабинет, договороспособная секретарша с длинными ногами, служебная машина представительского класса, премии, надбавки, проценты от некоторых операций и корпоративный таймшер на отпуск за счёт компании.

Всему есть цена. Моему удушью и физическому отвращению тоже. Я согласился. Жалел? Нет, наверное. Но эти деньги лёгкими не были, хоть от меня требовалось совсем не то, о чём сплетничали завистники.

¶

С этим чёртом пить невозможно трудно. Его ничто не берёт. Вискарь он хлещет, как воду, и не пьянеет, но и видимого удовольствия не получает. Зачем ему это, совсем непонятно, — какой-то пустой, но необходимый ритуал. Филонить у меня никак не выходит, надо пить наравне и не терять трезвость мышления. А пить приходится часто.

После каждой удачной сделки он вытаскивает меня в этот ресторан. Его кабинка, похожая на операционную из фильма ужасов, для него всегда свободна. И каждый раз одно и то же: хлопает рядом с собой по коже дивана, я сажусь напротив и собираю все свои силы и выдержку, чтобы пережить этот праздник. Мне помогает мантра «Я зарабатываю деньги». Я повторяю её весь вечер, пока наши водители не развезут нас по домам.

— Насчёт того, что я говорил. — Он потянулся ко мне стаканом, я тронул его своим. — У меня есть информация, из достоверных источников, что Звейниекс отходит от дел. Вопрос решают завтра на уровне правления, но это чистая формальность. Решение уже принято. Я буду новым СЕО«Фармы». А тебя я вижу в моём кресле. Временно… — Он выдержал паузу.

— Почему временно? — подыграл ему я.

— С производством у нас и так всё хорошо. Мне нужно вычистить от чистоплюев наши исследовательские центры. Ты мой человек?

— Можешь не сомневаться, — кивнул я, — но задача сложная. Сам знаешь, каждый чих наших лабораторий рассматривают под лупой.

— Знаю, но нам придётся пойти на оправданный риск, чтобы сдвинуть с мёртвой точки забуксовавшие исследования. В общем, начинай принюхиваться. У нас хорошо платят тем, кто умеет работать с правилами, а не по правилам.

Я отхлебнул виски. Тут не поспоришь, только тем и занимаюсь последний год. Да, всего год, и я директор департамента. Стремительная карьера. Сплетники языки сотрут. Против воли губы растянулись в недоброй улыбке. Саттарову понравилось, он радостно воскликнул:

— За это и выпьем! — и стукнул донышком по моему стакану.

¶

На следующий день от него прилетело сообщение:

«Зайди».

Он сидел в кожаном кресле, развёрнутом к панорамному окну, мне рукой показал на соседнее. Секретарша, не спрашивая, принесла чай и скрылась за дверью. Впервые за всё время, что я его знаю, Саттаров не улыбался.

— Звейниекс остался, — сказал он, не глядя на меня. — Что-то пошло не так, и это полбеды…

Он хлебнул чая и закашлялся.

— Чёрт, кипяток!

Такая нервозность для шефа нехарактерна, но я его понимал. Меня эта новость тоже не обрадовала. Кабинет, в котором мы сидели, был почти моим, а теперь потрясающий карьерный прыжок опять превращался в марафонский забег.

— Мне намекнули, — пухлые пальцы сыграли на невидимом пианино, — неофициально… что старый маразматик знает, кто именно так озаботился его здоровьем. Ты понимаешь, что это значит для нас?

Конечно, понимаю. В переводе это значило: берегись, Саттаров. И мне тоже не поздоровится. Слишком долго и ловко мы «работали» с правилами. Как ни пытайся, следы всегда найти можно. Я погасил разгорающуюся паранойю и сказал:

— Я здесь сижу с чашкой чая, потому что у тебя уже есть какой-то план?

— Да, есть. Я его уничтожу до того, как он начнёт копаться в нашем департаменте, а ты мне поможешь.

— Как именно?

— Ты в курсе, у кого в правлении самая старая секретарша?

— У него?

— Да. А знаешь почему? Потому что он бабами не интересуется, он по другой теме.

Его голос сочился отвращением. Видимо, зря я подозревал его в нездоровом интересе ко мне.

— Прости, но нет. Моя тема с его не совпадает.

— Дослушай, — резко оборвал меня Саттаров. — Мне нужна его секретарша, Инга. Дрессированная, как цирковая собачка. Чтобы я сказал: «Ап», и она прыгала. Займись ей, и срочно. Времени у нас считай, что нет.

— Не улыбается мне эта идея… — сказал я с сомнением. — Она старая.

— Ты её варить собрался? Её жарить надо! — схохмил Саттаров. — Ты лучше подумай, что на кону. Что может вылезти, если начнут копать. Баба нормальная. Ей сорок два, без трёх лет ягодка. Стройная, спортивная, следит за собой, — шеф расхваливал её, как рабыню на базаре. — А главное — она по тебе сохнет.

— Не замечал, — буркнул я.

— Зато я заметил, поверь на слово. Баб, брат, бывает, накрывает, хочется молодого тела, смазливой мордашки. Зацикливаются на ком-то и теряют разум. Даже очень умные бабы, и особенно в возрасте. Вроде Инги. Ты её фикс. Давай! Сделай так, чтобы ради встречи с тобой она была готова на всё. А самое тяжёлое я возьму на себя. Тебе — одни удовольствия.

¶

Я перепарковал свою машину ближе к лифту. Сидел и терпеливо ждал. Завибрировал телефон:

— Юлиан Сергеевич, — услышал я голос нашего офис-менеджера, — Инга Борисовна вышла из кабинета и вызвала лифт.

— Спасибо, Вадик, — сказал я и отбился.

Я вышел из машины, открыл багажник, будто только что подошёл и собираюсь уезжать. Когда открылись двери лифта, я вскинул глаза, как бы с удивлением посмотрел на неё.

— Поздно Вы, Инга Борисовна, с работы уходите, совсем себя не бережёте.

— Вы, Юлиан Сергеевич, тоже, кажется не по трудовому кодексу сегодня…

Я поймал её взгляд и понял, что Саттаров был абсолютно прав. Попадала бы она в сферу моих интересов, и я бы заметил. Но я всегда смотрел на неё, как на пустое место.

Я хлопнул багажником и подошёл ближе. Она замерла, кажется, даже дыхание задержала. Где-то в её теле затеплился слабый огонёк надежды. Я вспомнил слова Саттарова и невольно поморщился. От них, от его презрительного тона, стало неприятно. Инга приняла это на свой счёт, и глаза её растерянно забегали. Я улыбнулся. Она немного успокоилась.

— Мне кажется, Вы любите джаз, — сказал я.

— Я да, а Вы?

— Честно? Нет. Но у меня друг играет в банде, позвал сегодня на их тусовку на пароходе. Отказаться неудобно, а идти одному совсем не хочется. Пойдёте со мной?

— Я? Почему я?

— Почему нет? Это просто концерт и пара коктейлей на прогулочном пароходе.

Инга опустила взгляд.

— Спасибо за приглашение, но я сегодня не могу. Другие планы, извините. Хорошего вечера, Юлиан Сергеевич.

Она пошла к своей машине, я проводил её взглядом. А она ничего. Кожа гладкая, тело упругое. Лицо… Как говорила моя бабушка, «с лица не пить», но и в нём тоже что-то было. Лошадино-аристократическое.

«Стильная баба, пойдёт. Второй подход продумаю получше», — подумал я, садясь в машину. Чирикнул телефон:

«Предложение в силе?»

Ну надо же… У неё есть мой номер, интересно.

Ответил:

«Да».

Открылась дверь, и Инга скользнула на пассажирское сидение, смущённо разглаживая юбку. Скрывает мандраж за делано-бодрыми фразами:

— Вечер джаза на пароходе в круизе по Москва-реке… Я не смогла отказаться.

— Другие планы подождут?

— Подождут, — кивнула она, и мы поехали.

Джаз… Джа-аз. Кто придумал, что любить джаз — это круто? Это прям сразу делает тебя каким-то утончённо-загадочным и адски привлекательным. Я и без него всегда справлялся. Мне эти бибопына душу не ложились, от синкопированныхритмов побаливала голова, но здесь, на пароходе, я работал. Пахал с полной самоотдачей. Потому что главный секрет соблазнения — искреннее восхищение в глазах.

Это не изобразишь, надо почувствовать, даже при таком абсолютно холодном контакте, как сейчас. Мне не приходилось раньше «разжигать в себе страсть». Те, от кого не разгоралось само, просто оставались за бортом. Сейчас я учился на ходу, искал вдохновение в мелочах: её духах, улыбке, изгибе тела. Искал и неожиданно для себя находил.

Пока я старательно собирал детали, Равиль, тот самый друг-саксофонист, заиграл что-то тягуче-блюзовое, и у Инги засияли глаза. Так ярко, что я представил, как она лежит подо мной с таким же блеском в глазах. Случилось то, чего не хватало до сих пор, я на самом деле её захотел, и она поймала мой посыл. Сверкнула белизна между слегка приоткрывшихся губ, чуть опустились веки, чуть раздулись ноздри, втягивая мой запах. Обмен самой древней информацией и коннект. Я получил главное: её доверие. Теперь на любое возражение она сама найдёт ответ, без моего участия.

Полдела сделано. Настал момент, когда ей нужно почувствовать меня ближе, и я разделял её желание на этот раз вполне искренне. Она потянула меня за локоть, и мы вклинились в толпу. Мы танцевали. Она то прижималась ко мне, то, опомнившись, отодвигалась, но ненадолго. Смотрела украдкой, и, столкнувшись с моим взглядом, отворачивалась, шаря глазами по обнимающимся парочкам вокруг. Всё это было странно. Особенно то, что два взрослых человека, кое-кто даже чересчур взрослый, вели себя, как школьники-девственники ни разу не целованные. Она вела, я подыгрывал, и это не было игрой на публику. Но её на самом деле что-то тормозило. Что-то крайне сильное, сильнее влечения, может, пока сильнее.

Блюз был очень долгий, а я уже начал её чувствовать. Уловил лёгкую усталость и желание сменить место.

— Пошли на ют? — шепнул я ей. Мог бы сказать «на корму», но вот вам та самая элитарность, к которой стремятся «любители джаза». Если она этого слова не знает, переспросит. Я объясню. Мой образ расцветится капитанской фуражкой и штурвалом яхты. Не смейтесь, это реально. Наше подсознание намного наивнее разума. Так это и работает: слово за словом, картинка за картинкой, крючок за губу.

— Куда? — переспросила она, как бы смущаясь, и так невинно взмахнув ресницами. И у меня проскользнула мысль, что она сейчас играет в ту же самую игру.

— На корму, — улыбнулся я, добавив в голос чуть снисходительности. Не обидной, а будто обращённой к маленькой и очень милой девочке. Дёрнулся уголок рта, я словил. И правда играет. И вот опять: лицо стало отрешённым и чужим. Что происходит в её голове, знать бы.

Мы вышли. По левому борту Москва сияла башнями, по левому — редкими окнами в шикарных сталинках. Инга зябко передёрнула плечами. Её пиджак остался на спинке барного стула. Я сбросил свой и накинул ей на плечи. Я не спешил убрать ладони, она не пыталась их сбросить. Я подался к ней, она ко мне, затылок упёрся в моё плечо.

Как-то всё… Будто по сценарию какого-то нудного педанта, который напихал в сцену соблазнения все возможные штампы. Что сейчас? Что-то про глаза, прекрасный вечер, может, Бродского почитать? У меня есть, заучил когда-то, даже пару раз пригодилось. «Августовских любовников». Или Омар Хайяма «Кто чар её не избежал…» Раз штампы, так до рвотной сладости. Но нет, есть внутренне убеждение, что на неё не подействует. Эта иномарка выше классом. И опять не туда мысли сворачивают: выше, чем кто? Маша-фотомодель, лицо Баленсиага? Из недавнего…

Мысли путаются, я сбит с толку. Инга лежит затылком на моей ключице, как могла бы лежать в моей постели, и от этой мысли я так напрягаюсь, что она чувствует, я кожей чувствую, как она довольно улыбается.

— Ты знаешь, Андрас меня предупреждал.

Я напрягся, но в этот раз не так. Андрас это её шеф, Звейниекс. Тот самый, под которого копает Саттаров, и из-за которого я сейчас здесь тусуюсь с его секретаршей.

— О чём? — максимально равнодушно спрашиваю я, а сам чувствую, как бешено колотится сердце, толчками перегоняя кровь через подключичную вену, на которой лежит её голова. С тем же успехом можно было подключить меня к полиграфу.

— О тебе и Саттарове. О том, что он вряд ли, а вот ты можешь попытаться… Найти ко мне подход. Он так и сказал: «найти подход».

— Извини, но твой шеф параноик.

— Может быть, — ответила она.

Мы постояли молча, пока впереди не засияла всеми цветами радуги Европейская площадь. Инга запрокинула голову чуть сильнее, и её щека коснулась моей. Она вздохнула.

— Я тебе и верю, и не верю. А потом думаю, что это в принципе не обязательно.

— Что необязательно?

— Верить. Что тебе на самом деле нужно? Если хочешь, соври.

Я ответил просто:

— Ты. Когда приглашал тебя на эту прогулку, так не думал. А сейчас нужна ты.

— Я? Ты никогда не обращал на меня внимания. — В её голосе была досада, сомнение и… что? Желание поверить?

— Я никогда не был к тебе так близко.

Теперь я повернул к ней голову, коснулся губами её щеки. Она не шевельнулась. Я вдруг понял, что мне самому нравится эта игра. Запахи, прикосновения, приглушённая музыка и гул голосов издалека, свежий ветер дует в лицо. Всё то, что было когда-то, в самом начале, а потом сменилось простыми и функциональными алгоритмами: кабак, рёв мотора по Садовому, «ко мне или к тебе?». От намерения к исполнению, без всяких душевных шевелений. Не так давно у меня это было, лет 12 назад, а уже успел забыть. Странная ты, Инга, очень странная.

Пароход причалил, мы подошли к Равилю, Инга попросила. Я познакомил их, представил её своей коллегой, не стоит ей показывать, что я тороплюсь. Она высказала восхищение, присыпала музыкальными терминами, которые я слышал, но вряд ли смогу объяснить, и, по тому, как Равиль вздёрнул бровь, понял, что слова не пустые. Потом мы с ним пожали руки, стукнулись плечами. Я сказал:

— Равиль, я в джазе не рублю, как вы с Ингой, но ты сегодня жарил от души.

— Ну, хоть не врёшь, — улыбнулся он, и мы сошли на набережную.

Когда трезвый водитель подкинул нас к её дому, я открыл рот, но она сказала:

— Спасибо за вечер.

Поцеловала в щёку и скрылась в подъезде.

— Куда теперь? — спросил водила, ехидно ухмыляясь.

— На Кутузовский, — ответил я, сдержав желание вмазать ему в ухо.

Мой двор перекопали. Пришлось бросить машину чёрт-те где. Подъезд от меня отделили рамы с натянутой бело-красной сеткой. Я прикинул расстояние влево, вправо и тупо полез в приоткрытые ворота. Парковка, дорога, тротуар, всё было вскрыто и препарировано. Залитая светом прожекторов рана зияла вывернутым асфальтом и влажными комьями земли. Со дна торчали нервы кабелей и кишки труб, между ними копошились черви в оранжевых жилетах.

Кто-то из них кинулся ко мне, размахивая руками, но я оттолкнул его и ступил на деревянный мостик, перекинутый на другой край. Внезапно меня шатнуло, повело в сторону…

На корабле я был трезв, будто не пил ничего, а сейчас вдруг забурлили в голове выпитые соединения и смеси. Короткий щит, переброшенный через траншею, стал узким и длинным. Подъезд уехал далеко вперёд, как зад удаляющегося такси. Я бросил взгляд под ноги, и голова закружилась, а к горлу подкатил комок. Под ногами была яма глубиной с песчаный карьер, и на дне тускло посверкивали заострённые копья.

Я задержал дыхание и пошёл вперёд. Сзади кричали что-то, может даже не по-русски, но голоса становились тише и тише. Я двигался по узкой деревянной дорожке над пропастью, походкой профессиональной манекенщицы, нога перед ногой, по одной прямой. Щит стал шириной в одну доску, по-другому никак. Меня шатало, но я держался.

Так ходила Машка-фотомодель, моя случайная подруга на одну ночь с рейса Милан — Москва. На цыпочках — от меня к окну, от окна к бару. На её правой лодыжке блестит золотая цепочка, и больше на ней ничего нет. Так тогда шёл я, балансируя в воздухе раскинутыми руками. И надо ж было так набраться?

Потом всю ночь долбили отбойные молотки, будто не было никаких норм и требований Роспотребнадзора. Я терпел долго, потом заорал с балкона:

— Сгорите в аду, твари!

Никто не обратил внимания, кроме мужчины в костюме и белой каске. Он задрал голову и крикнул в ответ:

— После вас!

Я сплюнул и ушёл внутрь. Завернулся в одеяло и провёл остаток ночи на дне сухой ванны. А утром позвонил Саттаров.

— Ты её трахнул? — спросил он сразу, без приветов.

— Нет, — ответил я, — а должен был?

Я слышал его тяжёлое дыхание. Современные телефоны дают слишком много дополнительной информации собеседнику. Надо всегда об этом помнить.

— Что там за эхо, будто ты в склепе?

Я перевернулся на спину:

— Я дома, в ванне, за стеной долбят отбойные молотки, а я очень хочу спать. Можно я сегодня возьму отгул?

— Нет, Юл, всё очень серьёзно, и времени у нас нет. Совсем нет. Я всю ночь… — он замялся, — тоже не спал, я работал. Смертельно устал, а уснуть не могу. Скажи, что всё идёт по плану.

— Всё идёт по плану, — эхом отозвался я.

— Скажи, что скоро будет результат.

— Скоро будет результат.

Саттаров замолчал. Губу, наверное, жуёт.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — буркнул он и отбился.

Я закинул запись разговора в отдельную папочку. Может, лагерь сменить? Слишком шеф не стрессоустойчивый оказался. Хотя это глупая мысль. Предатели никому не нужны. Придётся биться до последнего и не думать о том, что ждёт, если мы проиграем.

¶

В тот момент, когда я въезжал в подземную парковку, на верхнем этаже нашей башни Инга уже была на месте, просматривала входящие письма. В приёмную вошёл Звейниекс, остановился перед её столом.

— Доброе утро, Инга, — сказал он, ласково улыбаясь.

— Доброе утро, Андрас Адамович, — ответила она и отвела взгляд.

— У тебя всё в порядке?

Инга помолчала немного и неохотно сказала:

— Вы были правы.

Он покачал головой: «Рад был бы ошибиться, но увы…»

— И что ты?

Инга дёрнула плечом:

— Не знаю. Я не уверена.

Звейниекс протянул руку. Костлявая кисть в складчатом мешочке пигментированной кожи коснулась её щеки. Инга замерла, закрыв глаза.

— Ты большая девочка, разберёшься, — он коснулся пальцами её подбородка и скрылся в своём кабинете. Когда хлопнула дверь, Инга ещё сидела с закрытыми глазами. Через пару секунд она стряхнула оцепенение и вернулась к работе.

¶

Утром Михаил Тушин, корреспондент одного из федеральных каналов, получил письмо с временного адреса. В нём — ссылка на сайт интерната для детей с девиантным поведением в Тверской области и ниже сообщение:

«Сегодня, около 14 часов CEO „АлияХим-Фарма“ А. А. Звейниекс посетит интернат. Он привезёт крупную партию оборудования: компьютеры, телевизоры, кинопроекторы и т. п. Г-н Звейниекс — человек скромный, он не хочет афишировать свои благотворительные акции. Но нам кажется несправедливым, когда такие великодушные поступки проходят мимо внимания общественности. Надеемся увидеть в эфире вашего телеканала репортаж об этом благородном поступке».

К письму было прикреплено фото благообразного худого старика с пышной седой шевелюрой в деловом костюме и скриншот лимузина с хорошо видимыми номерами, снятый с записи камеры наблюдения.

Тушин скривился.

«Тухляк», — отбил он в ответ.

Через минуту чирикнул телефон. Тушин открыл пуш из банка и удивился.

«В чём подвох?» — сбросил он на мыло, но получил в ответ только:

«Это письмо создано автоматически сервером, отвечать на него не нужно. К сожалению, Ваше письмо не может быть доставлено одному или нескольким получателям».

Он озадаченно почесал затылок. Покрутил ситуацию и так, и эдак. Деньги получены, надо отрабатывать.

— Веник, — говорил он в трубку, сбегая по лестнице, — быстро собирайся, едем в Тверскую область… В дороге объясню.

За тухлый нонивентпро бизнесмена-благотворителя, который и смотреть никто не будет, прилетел гонорар, который закроет самые проблемные долги. Бабки ни за что. А ни за что бабок не бывает. Чутьё подсказывало, что за этой безобидной заказухой стоит достаточно агрессивный бэкграунд.

Левой рукой он крутил руль, правой сёрфил на смарте публикации про Звейниекса и «АлияХим-Фарм».

— Посмотрим, посмотрим, — бормотал он себе под нос. — Что вообще за тупое название для крутой корпорации? Баба у него, что ли, Алия?

Телевизионщики

Тушин подкатил к подъезду старой хрущёвки и снова набрал своего оператора:

— Вень, ты где? — Услышал сонное бормотание и заорал: — Ты охренел? Бегом камеру в руки и в машину!.. Мне по хрен, хоть голый!

Тушин барабанил пальцами по рулю, а из головы не выходил странный, но ценный заказ. Пустышки он не любил, даже хорошо оплаченные. У материала должна быть причина, почему зритель будет его смотреть, а не переключит на другой канал. Эту причину он должен понять. Эту причину ему надо донести до редактора. Бизнесмен — благотворительность — благодарные дети — восторженная речь директора интерната. Полный отстой. Детские улыбки не продаются. Детские слёзы — гораздо более ликвидный товар.

Ну ок, заказ он выполнит, но разве обязательно этим ограничиваться? Интернат для трудных подростков… Это же волшебный источник увлекательных историй, которые так любят наши нетребовательные зрители. А ещё это закрытая территория, почти тюрьма, туда просто так не попасть. И на подготовку времени критически мало.

Сзади хлопнула дверца, оператор Веня кинул сумку и рюкзак с оборудованием. Сам, взъерошенный и крайне недовольный, плюхнулся вперёд. В левой руке он держал палку полукопчёной колбасы.

— Будешь? — сунул он объеденный конец Тушину.

— Давай. Снизу оторви.

— Ну что, колись, что за сенсация? — спросил Веник с набитым ртом. — Киркорова назначили министром обороны?

Тушин отмахнулся: «потом».

Он крутил вырвиглазный сайт интерната, просматривал написанные унылыми копирайтерскимиштампами новости, пока не нашёл то, что искал: троянского коня.

«…воспитанники интерната с радостью встречали Веронику Семёновну Лисицыну, талантливого педагога и детского психолога. Вероника Семёновна каждый месяц приезжает в наш интернат и проводит беседы с детьми на общественных началах. Наградой ей служат детские улыбки…»

Под пустым бездарным текстом — фото монументальной дамы за пятьдесят со слишком ярким макияжем и пережжёнными волосами. Она таращится на долговязую девочку с натянутой улыбкой. Пойдёт. Тушин нагуглил сайт-визитку психолога Лисицыной и сразу набрал её номер.

— Вероника Семёновна, здравствуйте. Можно записаться к Вам на приём?.. Понимаете, это очень личное, я не хотел бы по телефону… Нет, это слишком долго. А можно прямо сейчас? Вероника Семёновна, иногда ждать нельзя… Да, так бывает… Я готов заплатить двойной тариф за консультацию… О, спасибо огромное, сейчас подъеду. А, да без проблем, заберу, диктуйте адрес… Записал… Сейчас гляну по навигатору… О, мы совсем близко, ждите через 30 минут.

— И что это было? — удивлённо спросил Веня.

— Наш пропуск в закрытое заведение. Короче так. Мы едем снимать в колонию для трудных подростков. Тяжёлое детство, пьющие родители, наркота, проституция и прочие детские радости. Планирую серию коротких репортажей минут по 20. 3—4 части, на монтаже будет видно, и полный метр на интернет-каналы.

— Так себе анамнез… — скептически протянул Веник.

— Вень, ты когда умные слова используешь, хоть значение погугли.

— Зачем? — хмыкнул Веня. — Девочкам нравится.

— А мне нет.

— Терпи, привычка — вторая натура. Ну интернат, к чему такая спешка? Его закрывают?

Тушин не хотел делиться деньгами.

— Интернат и так закрытый, считай колония не очень строго режима, туда так просто не попасть, — нашёлся он. — Мне дали добро только на сегодня.

— А психичка зачем? — хмыкнул Веня.

— Для антуража.

— Ну ок. — Веник дожевал колбасу и тоскливо вздохнул: — Кофе бы…

— Возьму по дороге, — обнадёжил Тушин.

Они завернули во двор человейника в Некрасовке, протиснулись между плотно стоявшими машинами.

— Эта, что ли? — Веня ткнул большим пальцем в сторону женщины с белым начёсом.

— Да, она, — кивнул Тушин. — Судя по пейзажу, в деньгах не купается. И это хорошо!

Он ткнул в аварийку, встал поперёк дороги.

— Лезь назад! — бросил он Венику и выскочил из машины.

— Вероника Семёновна, — замахал он ей рукой, — это я Вам звонил. Садитесь.

Веник уже выскочил и стоял в позе швейцара, придерживая пассажирскую дверцу.

— А… Вы не говорили, что будете не один, — с сомнением протянула она. Психологиня стояла на тротуаре, подозрительно рассматривала смазливого молодящегося мужчину с модно торчащей чёлкой, полноватого бородача в шортах перед открытой дверью и не торопилась садиться в машину.

«Ты что думаешь, мы тебя изнасилуем? Серьёзно?» — ругнулся Тушин про себя.

— Это Вениамин, мой парень… Понимаете… Я подумал, ему тоже стоит присутствовать. Венечка, зайчик, садись назад.

Лисицына поглядела недоверчиво на обоих, но всё же засунула своё тело в салон. Веник вытаращил глаза и прошевелил губами что-то нецензурное. Тушин послал ему воздушный поцелуй в ответ и сел за руль.

— Вероника Семёновна, — сказал он, выруливая на Косинское шоссе, — простите, что ввёл вас в заблуждение, но мне ваша консультация не нужна. Я — корреспондент телеканала СТВ Михаил Тушин. Смотрите нас?

— Я не смотрю телевизор, — резко ответила Лисицына. — Что вам от меня нужно? Это что, похищение?]

— Да ни боже ж мой! — рассмеялся Тушин. — Если хотите, отвезу Вас назад прямо сейчас. Только жалеть ведь будете всю оставшуюся жизнь. Могли бесплатно получить эфир на федеральном канале, заявить о себе на всю нашу многомиллионную аудиторию, а Вам захотелось домой… Обидно.

— Что вы мне голову морочите? Какой эфир? Что вам нужно?

Тушин ехал вперёд, не сбавляя скорости. Раздражённый тон Лисицыной он пропустил мимо ушей. Отвезти её назад не попросила, значит готова к диалогу, остальное нюансы.

— Сейчас мы едем в Департамент Образования. Там берём разрешение на посещение хорошо Вам знакомого детского интерната и мчим в Тверскую область. Вы помогаете нам, мы делаем Вас героиней нашего репортажа. Представьте: специалист высокого класса, который по собственной инициативе, бесплатно, ездит в соседнюю область помогать трудным подросткам.

Лисицына сидела, поджав губы и гневно сопела.

«А пассажирка-то не великого ума», — подумал Тушин.

— Ну так что? Deal? — Он протянул руку, Лисицына её проигнорировала. — Жаль. Тогда найду другого детского психолога. Попрощайся, страна, с Вероникой Семёновной Лисицыной, ты так о ней ничего и не узнаешь. Встречай нового героя!

Тушин включил правый поворотник, перестраиваясь.

— Денег хоть дадите? — спросила она, угрюмо глядя в лобовое стекло.

— Каких денег? За что? Вы знаете, сколько у нас реклама стоит? Не шутите так, — рассмеялся Тушин. — Жизнь каждому подбрасывает возможности. Кто их использует — на вершине. А кто нет — живёт в ипотечной однушке в Некрасовке среди гостей столицы разного уровня образованности и культуры. Вы как? С нами или в Некрасовку?

— У меня двушка, — буркнула она. — Ладно, поехали, помогу.

— Господь наградит Вас за доброту! — радостно провозгласил Тушин. — Правда, Зайчик?

Зайчик не ответил. Он сладко посапывал на заднем сидении.

Кастинг

— Давай дальше… Не то… Не то… Следующая… Следующая… Вот эту приблизь. Угу… Покрути… Стоп. Не, тоже не то. Хотя… [барабанит по столу] Организуй ей бесплатный абонемент в фитнес на год, и тренера покруче. Вешай сигналку, через полгода посмотрим.

— Знаешь, на каждый товар…

— Забудь, пышки не в моде.

— Ладно. А мне нравится… Всё, молчу-молчу… Принято.

— Зафиксировано.

¶

Где-то в Москве перед стеклянной стеной крутого фитнес-центра остановилась девушка. Она с завистью посмотрела на стройных красавиц в глубине. Будто тихий голос шепнул ей: «Вот оно, именно этого не хватает тебе, чтобы быть счастливой!»

Она б и не против, но абонемент не по карману.

Прямо перед ней, за чисто вымытым стеклом выстроился ряд тренажёров. На них стройные девушки с эйрподсамив ушах. Одна из них заметила девушку на улице и остановила беговую дорожку. Она подошла вплотную к окну, дружелюбно улыбаясь. Тонкая, высокая, с отточенными движениями, она казалась совершенной. Она за стеклом, отражение в стекле — всё смешалось, наложилось одно на другое. Вокруг её совершенного тела было отражение другого, несовершенного, полного тела. Внутри отражения несовершенного тела будто существовало другое, совершенное тело. У девушки на улице закружилась голова. Девушка за стеклом махнула ей рукой с оттопыренным большим пальцем:

«Давай к нам, заходи!»

Девушка на улице испуганно замотала головой:

«Нет я не могу!»

Девушка за стеклом погрозила пальцем:

«Никуда не уходи».

Она скрылась в глубине, а девушка снаружи горько вздохнула и пошла прочь, опустив плечи.

— Стой! — окликнули её сзади.

Стройная девушка подбежала к ней. Вблизи она казалась ещё безупречнее. Неужели живая девушка может так выглядеть?

— Куда ты уходишь? — удивлённо спросила девушка из фитнес-клуба. — Я же видела, ты хотела зайти.

— Извини, это мне не по карману.

— Если есть желание, возможность найдётся. Тебя как зовут?

— Мадина.

— Мадина, значит. Я не спрашиваю про деньги, я спрашиваю про желание. Хочешь иметь такое же тело, как у меня? Может даже лучше, чем у меня?

Мадина окинула её взглядом и сдержала стон зависти. От девушки пахло дорогой кожей, тёплым морем, далёким чужим солнцем. Той жизнью, какой у Мадины никогда не было.

— Я… Ну… Я… Конечно, хочу. Но это невозможно.

— Я… Ну… Я… — передразнила её стройная девушка. — Нет ничего невозможного, поняла? Считай, тебе круто повезло. Ты меня узнала?

— Нет, — смутилась Мадина.

— Я — Ольга Майерс, слышала? Готова поучаствовать в моём проекте?

Мадина пожала плечами: она первый раз слышала это имя и ей было стыдно из-за своего невежества.

— Неважно, — отмахнулась Ольга. — Я вижу в тебе потенциал. Ты очень красивая девушка, если сбросить лишний вес. Это моя задача. Я оплачу годовой абонемент в фитнес-клуб, диетолога и буду лично тебя тренировать. Бесплатно. От тебя требуется одно: строго следовать рекомендациям и не пропускать тренировки. Готова?

Мадина не могла поверить своим ушам.

— Но зачем это Вам? Тебе?

Ольга нагнулась к ней, близко-близко. Так близко, что два глаза слились в один, большой и расплывчатый, карий, почти чёрный. Зрачок по центру стал дырой, ямой, глубоким колодцем, уходящим к самому центру земли, к её пылающему ядру. По стенкам заплясали алые отблески, и хлынула радужка, закручиваясь в водоворот. Мадина потрясённо моргнула. Нет, перед ней молодое, загорелое лицо Ольги с обычными глазами: карими, не такими и тёмными. Смотрит с беспокойством:

— О-о, подруга, что-то тебя повело. Пойдём внутрь, пока тепловой удар не схватила.

Она схватила Мадину за руку и повела за собой.

— Простой маркетинг, — говорила она на ходу. — Аудиторию надо удивлять. А чем я могу их удивить сейчас? Мою спортивную форму заметно улучшить уже невозможно. Другое дело ты. Я запущу проект, в котором ты, занимаясь по моей программе, превратишься в ослепительную стройную красавицу. Вот это тема, это хайп. Такой контент привлечёт ко мне новых клиентов, и я отобью то, что вложу в тебя. А ты получил новое совершенное тело. Хочешь тело, как у меня? А, может, и ещё лучше?

Мадина кивнула. Ольга выставила большой палец.

— Я вижу это в тебе. Под твоим жиром и проблемной кожей — настоящая богиня. Сгоним лишний вес, накачаем мускулатуру. Правильное питание, косметические процедуры. Займусь твоими энергетическими потоками, это тоже важно. Насчёт денег не беспокойся, всё за мой счёт. Главное — во всём меня слушаться, поняла?

Ничего не понимая, Мадина тряхнула тяжёлой головой. Шум в ушах забивал все звуки, перед глазами плавали багровые пятна. Она вошла вслед за Ольгой в прохладный зал с чистым и свежим воздухом, Ольга усадила Мадину на диван, принесла ей воды:

— Глотни, подруга, сейчас станет легче.

Мадине и впрямь полегчало. Она огляделась по сторонам. Зал, в котором они находились, был настолько роскошным, люди вокруг настолько безупречными, что Мадине захотелось сгореть прямо тут, на этом самом месте, от стыда за свою бедность и лишний вес.

— Не торопись, — непонятно буркнула Ольга и добавила бодро: — Ну как, нравится? Готова изменить себя и свою жизнь?

Мадине испугалась. Но она точно знала, что не сможет жить с мыслью, что отказалась от такого шанса.

— Что от меня требуется? — спросила она, не очень удачно копируя тон Ольги. — Где кровью расписаться?

— Ой, какие глупости, — рассмеялась Ольга, — достаточно просто твоего устного согласия. Согласна?

— Да, — ответила Мадина.

Моргнули лампы под потолком.

— Опять свет отключили! — воскликнула девочка за стойкой, хватая трубку. — Слушайте, ну сколько можно, — раздражённо сказала она своему невидимому собеседнику, — каждый день одно и то же, по вам часы можно сверять!.. Когда закончите?.. Знаете, наш директор очень недоволен, будете с ним разбираться. Бензогенераторы, между прочим, разрушают озоновый слой!.. Очень жаль, что для вас это ерунда! Всего хорошего! — прошипела она в трубку и бросила её на стойку.

Девочка бросила трубку и встретилась глазами с Мадиной. В притворном испуге прикрыла рот ладошкой.

— Извините, — сказала она, — каждый день одно и то же, уже нервы сдают.

Мадина понимающе кивнула и повернулась к Ольге.

— Что мне надо делать?

— Ну, сначала подвинься ко мне.

Ольга щёлкнула пальцами, подбежал красивый молодой человек с камерой на стабе. Тоже красивый и спортивный. Все, кто находился вокруг, были красивыми, как боги. Мадина не могла понять, как она тут оказалась.

— Сначала мой крупный план, когда я произнесу имя Мадина, меняй ракурс так, чтобы в кадр попали мы обе, — сказала Ольга.

Парень кивнул, уставился в экран.

— Поехали, — махнул он рукой.

— Доруд, мои любимые подписчики! Сегодня вас ждёт что-то особенное и удивительное. Я начинаю новый фантастический проект по преображению одной потрясающей и харизматичной девушки… И её зовут… Мадина. — Оператор плавно переместился чуть назад и в сторону. — Вот она, моя дорогая подруга. Посмотрите, какая она хорошенькая. — Ольга обхватила полные плечи Мадины и сжала их, выдавливая улыбку. — С Мадиночкой мы займёмся спортом по моей программе «Майерс-лайк боди». А ещё!.. С ней поработает замечательный диетолог, доктор Кристина. Вы её уже знаете. И, конечно, ваши любимые духовные практики для гармонизации души и тела. Каждый день мы будем вести дневник, следить за изменениями, и любой из вас в режиме реального времени сможет пройти вместе с нами весь этот путь. — Ольга едва заметно шевельнула пальцами левой руки и оператор приблизился к ней, взял крупный план. — А первый, кто угадает, на каком языке я вам сегодня сказала «привет!», получит приглашение на обед в нашей с Мадиночкой компании в культовом ресторане «Чёрный лис». Жду ваши варианты! Любите себя!

— Дань! — сказала она, когда оператор опустил камеру. — Правильный ответ — древнеперсидский. Организуй столик и приглашение. Надеюсь, в этот раз будет не полный урод, — повернулась она к Мадине, скорчив смешную рожицу. Мадина засмеялась и осеклась.

Ей было неуютно. Казалось, что все показывают на неё пальцем и смеются, стоит ей отвернуться. Ольга с лёгкой улыбкой наблюдала за лицом Мадины. Она накрыла её руку своей ладонью и сказала:

— Настанет день, и они все будут завидовать твоей красоте. Ты мне веришь?

Мадина отрицательно замотала головой, потом кивнула, в её глазах блестели слёзы. Поверить в это было невозможно, но так хотелось…

— Будь уверена, так и будет. Главное: выполняй всё, что я тебе говорю. И первое, и, наверное, самое тяжёлое, что тебе придётся выдержать это… — она сделала эффектную паузу, склонилась к её уху: — Никаких мужчин. Никакого секса. До конца проекта. Выдержишь?

Мадина рассмеялась сквозь слёзы. У неё и так не было никаких мужчин уже несколько месяцев. Как её любимый ушёл навсегда к тощей дылде с накачанными губами, так и не было больше. И меньше не было. Ни мужчин, ни секса. И даже не хотелось. Выдержать? Да за счастье!

— Отлично, — Ольга хлопнула в ладоши и поднялась с дивана. — Идём, надо купить тебе спортивную одежду и обувь. И обычную не помешало бы… — добавила она, ещё раз осмотрев Мадину. — Идём-идём!

¶

— Крыша уже едет от этих тёлок. У тебя есть глазные капли?

— На!

— [говорит с открытым ртом] Спасибо… Давай по ЮЗАОпройдёмся. По алфавиту. Нет… Нет… Однозначно нет… О! Ещё б её тут не было… [смешок с плохо скрываемых отвращением] Не-ет… Стоп. Верни назад… Приблизь… Покрути… Дай реалтайм… Это кто с ней? Выведи инфу… Какая красивая! Наш пациент, железно. Берём, вешай сигналку.

¶

— Саби, — горячее дыхание Марата обожгло шею, — ну, Саби, ну котёнок, давай.

— Я не могу, — вздохнула Сабина.

— Почему? — шепнул он, зарываясь носом в её волосы.

— Потому что… Мне до свадьбы нельзя.

— Саби, — коснулся он губами её плеча, — ты тоже хочешь.

— Хочу, но не могу…

— Са-аби, котёнок, любимая, это Москва, сейчас двадцать первый век, а не Средневековье какое-то. Сейчас всё можно. — Его рука мягко и безуспешно пыталась втиснуться между сжатых коленок.

— Москва у тебя, я — в Средневековье.

— Са-аби-и, — рука коснулась груди.

— Марат, — сжалась ладонь, не пуская дальше.

Разжались пружины у пацана, ослабли жгуты. Марат отвернулся, поник. Саби обняла его сзади, прижалась щекой к спине.

— Нельзя, котик, правда нельзя. Меня убьют, и тебя убьют. Не понарошку, по-настоящему. Ну потерпи, я что-нибудь придумаю, — Сабина коснулась губами торчащей сквозь футболку лопатки: — Я очень тебя люблю. Только никому не говори, хорошо? — Её тихий шёпот слышал только он. И два человека у огромного экрана.

Благотворитель

«До конца маршрута осталось сто метров», — объявил навигатор. Тушин на черепашьей скорости полз мимо бетонного забора с кольцами колючей проволоки поверху. Он навалился грудью на руль и вывернул голову, потрясённо рассматривая защищённый периметр детского интерната.

— Тут держат детей? — спросил он Лисицыну.

— Тут держат подростков с девиантнымповедением, — уточнила она. — Вы не очень понимаете, что это значит. Про синдром депривациислышали? Он тут у каждого первого.

— Вероника Семёновна, а можно для тех, кто консерваториев не кончал, чтоб не гуглить.

— Вас мама обнимала? А их нет. Они не знают, что такое любовь, искреннее отношение. Для них любая коммуникация — торговля. Они с раннего детства учатся манипулировать чувствами людей, чтобы их обняли, приласкали, дали добавку или игрушку. Дети-торгаши. На самом деле они ничего не чувствуют. Ничего позитивного.

— Ничего себе речи у детского психолога, — удивлённо вытаращил глаза Тушин.

— Это речи опытного психолога, — отрезала Лисицына. — Я очень хочу им помочь, но обычно, им моя помощь не нужна. Чувствовать для них — это испытывать боль. Выковыряйте черепаху из панциря и скажите, что ей так будет лучше. Аналогия понятна? Моя работа заключается в том, чтобы выковыривать их из панцирей, а поменять среду вокруг них не в моих силах. К сожалению.

Тушин молчал.

— Что молчите? Думали меня только деньги волнуют? — Лисицыной почему-то захотелось оправдаться. — Когда окажетесь внутри, помните: вокруг вас гениальные маленькие актеры с узким репертуаром. Не верьте ни единому их слову, движению и эмоции. Представляйте, что вы в театре, а они зачитывают свой текст. Будет немного легче.

Впереди показался провал в заборе. Углублённые ворота, дверь проходной. Тушин завернул и включил аварийку. Лисицына сгребла бумаги и скрылась за дверью. Через несколько минут створки пришли в движение, и машина въехала внутрь.

Лисицына села на пассажирское сидение, ткнула пальцем в сторону большого здания из красного кирпича:

— Там парковка, можно оставить машину. Заведующая нас ждёт.

До приезда Звейниекса оставалась пара часов. Тушин загнал машину в куцую тень, растормошил Веника. Между сиденьями появилось заспанное лицо пухлого бородатого ребёнка, щёчки в складочках. Он зевнул во всю пасть и сказал обиженно:

— Ты мне кофе обещал.

— Обещать не значит жениться. Приведи себя в порядок, в дверце влажные салфетки. Лицо федерального канала, блин.

— Сам лицо… — пробурчал оператор, потягиваясь. — Я с другой стороны и ниже…

Тушин открыл дверцу.

— Стойте! — Лисицына вцепилась ему в рукав. — Посидите тут, я схожу с заведующей поговорю. Она недовольна, что её заранее не предупредили про съёмку. Не надо обострять.

Когда она скрылась в доме, Веня тронул Тушина за плечо.

— Посмотри… — сказал он шёпотом. — Окна.

Михаил повернул голову. В десятке метров от них торчало крыло здания тёмно-багрового цвета. Узкие окна и выложенные по стене торцами кирпичей узоры хорошо б смотрелись в историческом кино, с матросами, увешанными пулемётными лентами, и девушками с наганами, в коже и красных косынках. Но вместо орлов революции во всех окнах с первого до последнего этажа были дети.

Между головами первого ряда выглядывали другие, над ними те, кто повыше, или кто нашёл стул. Дети стояли и молча смотрели на машину телевизионщиков. Не разговаривая и не улыбаясь. Тушин поёжился. Нет ничего более странного, чем ребёнок, который не улыбается. Потом внутри что-то случилось. Исчезли головы сверху, потом остальные спокойно развернулись и ушли вглубь здания.

— Жуть какая-то, — сказал Веник. — Как тут люди работают? Кукуха улететь может.

— Дети всегда дети, — сбросил оцепенение Тушин. — Просто собрались посмотреть на машину, потом пошли на обед. Как раз пора.

— Их хоть кормят, — заныл Веник, — а ты мне даже кофе не взял.

— Хватит скулить. Сейчас заведующая напоит, потерпи.

Распахнулась дверь. На крыльцо вышла угрюмая Лисицына и радушно улыбающаяся миниатюрная пышечка в лёгком сарафанчике. Тушин с Веником вылезли из машины. Веник полез в багажник, а Михаил поднялся по ступенькам, протянул руку:

— Михаил Тушин, телеканал СТВ. А это, — он кивнул в сторону машины, — Вениамин, мой оператор.

— Очень приятно, а я — директор школы, Василиса Витальевна, — она вложила свою маленькую ручку, почти детскую, с трогательными перетяжечками, в руку журналиста. — Надо, кажется, говорить «директорка», но мне это слово не нравится.

— Совершенно не надо! — согласился Тушин. — «Директорка» — что-то унылое и злое, даже ядовитое. Это ведь совсем не про Вас.

«А она ничего, — подумал Тушин, — несмотря на то, что полненькая».

Он легко сжал её руку и виновато улыбнулся:

— Вы извините, что так внезапно, прям сосуля на голову. Неожиданное редакционное задание. Как начальству что-нибудь в голову ударит, надо бежать выполнять.

— Ничего страшного, — ответила Василиса Витальевна, безмятежно улыбаясь, — у нас всё точно так же. Мне стесняться нечего: в школе полный порядок. Идёмте.

В прохладном холле, ярко освещённом люминесцентными лампами, Тушин огляделся. Обширное пространство с двумя рядами квадратных колонн сияло свежим ремонтом. Неплохая мебель, на одной из стен — огромный выключенный телевизор.

— Хорошо у вас, вот прям на самом деле хорошо, — удивился Тушин. После ограды с колючкой и КППон ожидал увидеть стены, крашенные до середины зелёной краской.

— Нравится? — обрадовалась Василиса. — Ремонт мы закончили два месяца назад. Частично за счёт областного бюджета, частично спонсоры помогли. Сейчас многие крупные компании занимаются адресной благотворительностью. Вся техника и мебель от одной крупной корпорации из Москвы. С чего хотите начать?

Тушин открыл рот, но в этот момент живот Вени выдал такую руладу, что Михаил сказал:

— А давайте начнём со столовой. Мы сможем посмотреть, что едят дети, как и в каких условиях им готовят?

— Конечно. У вас есть санитарная книжка?

— И у меня, и у Вениамина.

Василиса удовлетворённо кивнула:

— Тогда без проблем. Можете покушать с детьми, оцените уровень наших поваров.

Тушин чуть скривился, он не любил слово «кушать» в применении к взрослым людям, зато Веня расцвёл и засиял. Он был так голоден, что мог и кушать, и есть, и жрать, и хавать, и производить приём пищи, и, желательно, одновременно.

— А кофе у вас есть? — спросил он.

— Детям дают кофе с молоком, но он вам не понравится: он слабенький и без кофеина. Зато у меня есть в кабинете кофе-машина. Тоже подарок одного из наших благотворителей. После столовой я вас угощу. Пойдёт?

Веня кивнул.

Василиса повернулась к Тушину.

— Только у меня просьба… Даже не просьба, это необходимость. Всё, что касается… самой организации работы школы снимать можно. Лица детей должны обязательно скрываться, как это называется?..

— Заблюримдетские лица, не беспокойтесь, мы в курсе правил, — заверил её Тушин.

— И всё, что скажут дети, сначала должна проверить я. У нас закрытый интернат, у каждого ребёнка здесь есть своя печальная история. Не всё можно делать достоянием общественности. Вас, наверное, в департаменте предупредили?

— Конечно, ни о чём не беспокойтесь. Фильм пойдёт в эфир только после утверждения у Вас и в департаменте.

— Ну, тогда прошу в столовую.

Она распахнула широкие двери в ярко освещённое помещение. Гам за столами стих, сотня мальчишеских глаз обернулась к вошедшим людям. Дети с ложками в руках молча разглядывали пришельцев, особенно бородатого пухляша с камерой, висевшей на странной конструкции.

— Приятного аппетита, дети! — задорно крикнула Василиса так неожиданно, что Тушин вздрогнул.

— Спасибо, Василиса Витальевна, — ответили дети хором и вернулись к еде. Время от времени кто-то из детей с осторожной улыбкой пытался поймать взгляд посетителей и сразу прятал глаза. Улыбка гасла, и ребёнок снова утыкался в свою тарелку.

Они шли через столовую. Веник не отрывался от экрана, и ряды детских голов за столами поднимались и опускались вслед за глазком камеры, как волна, запущенная болельщиками на футбольном матче. Вокруг молча двигали челюстями, тишину разбавлял только стук ложек о тарелки, и отдавался эхом звон посуды за раздаточным окном.

— Попробуете? — спросила Василиса, когда они дошли до конца столовой.

— Что? — Тушин задумался о чём-то. — А, нет, спасибо.

— А я попробую! — заявил Веник. — Мы про интернат материал снимаем или что? Качество детского питания — проблема федерального уровня.

— Ваш коллега прав, — улыбнулась Василиса, — присаживайтесь.

Веня одним взмахом разложил штатив и закрепил камеру, сам упал на стул напротив. Из кухни вышла огромная женщина с красным лицом. Завершённые рукава халата врезались в мощные руки тяжелоатлета. Она подкатила тележку к их столу.

— Что будете кушать? — спросила она приятным грудным голосом. — У нас сегодня супчик с вермишелью, рассольничек, кашка пшённая с котлетками, компотик из сухофруктов и салатик с огурчиками, помидорчиками, всё самое свеженькое.

— Мне всё! — объявил Веня.

— А давайте и мне супчик… И котлетки, — махнул Тушин. — И компотик. С детства не пил компотиков из сухофруктиков.

Женщина обрадовалась, проигнорировав язвительные нотки в голосе гостя. Расставила заказанные блюда и скрылась на кухне. Стало тихо. Тушин обернулся: вся столовая не сводила глаз с их стола. Натянув улыбку, он помахал им рукой. Дети отвернулись и заработали ложками.

— Ты чего? — спросил Веня.

— Ничего, — буркнул он, — не должны дети тут жить, неправильно это.

Веня пожал плечами:

— Знаешь, у меня батя алкаш конченный был, и мамаша тоже. Как думаешь, у них детство хуже моего? Вряд ли, — он сунул в рот ложку. — О-о… М-м-м… А вкусно… Правда вкусно. Василиса Витальевна, у детей то же самое?

— Почти. Вам аджички абхазской добавили, а детям острое не даём.

Тушин поковырял ложкой в тарелке. Он затылком чувствовал взгляды, но знал: если повернётся, увидит склонившиеся над тарелками головы. Веню это не парило. Он уплетал суп за обе щёки и бормотал:

— Мих, вот зря не ешь. Супчик исключительный, люто рекомендую.

Лисицына осторожно коснулась его руки:

— Михаил, — тихо сказала она, — вспомните, что я говорила вам в машине. Думайте об этом.

Тушин кивнул и сунул ложку в рот.

Приоткрылась входная дверь, в щель сунул голову охранник и сделал круглые глаза. Василиса подскочила, засуетилась:

— Вы кушайте, мне нужно отойти, встретить человека, потом я к вам вернусь. Кушайте-кушайте. Василиса засеменила через столовую к выходу.

— Хватит жрать, — шикнул Тушин на Веню. — Звейниекс приехал, пошли работать.

С жалобным стоном Веник засунул в рот котлету целиком и начал навьючивать на себя сбрую стаба. Они выскочили на крыльцо в тот момент, когда в открытые ворота въехал чёрный мерседес SL, за ним такой же чёрный блестящий Vito. Лимузин остановился возле крыльца, из него никто не вышел. Василиса с досадой посмотрела на телевизионщиков и сбежала вниз. Нагнулась к опустившемуся стеклу в классической позе трассовой проститутки.

— Господин Звейниекс! — крикнул Тушин из-за её плеча. Оператор Веня на полусогнутых вёл камеру, меняя планы и ракурсы. — Михаил Тушин, телеканал СТВ, мы снимаем передачу про трудных подростков. Это очень здорово, что Вы тут. Покажем зрителю, как крупный бизнес помогает детям, оказавшимся в сложной ситуации.

Василиса обернулась, она больше не улыбалась.

— Господин Звейниекс не хочет, чтобы его показывали по телевидению.

— Вень, погаси камеру, — бросил Тушин, он переплёл пальцы за спиной, оператор это заметил. Веня отпустил камеру и спрятал руки за спину, его глаза равнодушно рассматривали проплывающие облачка. — Господин Звейниекс, — Тушин отодвинул Василису в сторону и сам встал в ту же позу, сказал негромко: — Ваше дело. Вы можете уехать, но тогда у зрителей может возникнуть масса вопросов. Почему крупный бизнесмен, занимающийся благотворительностью в пользу детского интерната, так боится огласки, что при виде камеры уезжает, забыв обо всём? С чем это связано? С его личными предпочтениями или, может, с тем, что он руководит огромным фармацевтическим концерном, а тут большое количество никому не нужных детей? Или есть ещё какая-то причина? Мой чуткий журналистский нос зудит в предчувствии сенсации.

— Вы сядете за клевету, — сказал спокойно Звейниекс. Его лицо ничего не выражало.

— Может и сяду, а может и нет. Мне часто угрожают, работа такая. У меня другое предложение. Вы делаете то, за чем приехали, и я подаю это в эфир в максимально положительном ключе. Сенсации не выйдет, но мой репортаж станет ярче на один позитивный эпизод. Ну как, Андрас Адамович, дадим людям хорошую новость или устроим журналистское расследование?

Звейниекс повернулся к журналисту, тонкие губы в серых тенях искривились в улыбке:

— Чёрт с вами, снимайте. Дадим людям хорошую новость.

— Отлично! — воскликнул Тушин, чуть менее радостно, чем хотелось. Что-то в спокойствии Звейниекса будило тревогу.

Андрас Адамович быстро переключился. Он вылез из Мерседеса, крепко пожал руку Тушину, улыбнулся на камеру широко и искренне. Вслед за Василисой бодрым шагом поднялся в холл интерната. Телевизионщики кинулись следом. За их спинами лимузин откатился в сторону, на его место подъехал задом Vito. Двое мужчин в рабочих комбинезонах распахнули задние двери. Кузов микроавтобуса был плотно заставлен коробками. Они ухватили первую, с огромным телевизором, и потащили за ними.

В холле воспитатели уже выстроили воспитанников в шеренги по двое. Звейниекс вошёл в холл, окинул погрустневшим взглядом строй мальчиков. Пальцы на правой руке зашевелились, перебирая невидимые клавиши. Он огляделся по сторонам, заметил растерянно улыбающуюся директрису.

— Василиса Витальевна, — схватил он её за локоть, — пойдёмте в Ваш кабинет, поговорим.

Василиса послушно повернулась к лестнице наверх, но Тушин преградил им путь:

— Не-не-не, так дело не пойдёт, — он выставил ладони. — Сначала съёмка, потом кабинет. Андрас Адамович, мы же с Вами договорились? Василиса Витальевна, а Вы что же? — Директриса пожала плечами: «я ж не против, сама удивляюсь, как тут оказалась», — Дети стоят, ждут, горят, можно сказать, желанием высказать свою благодарность великодушному человеку. Прошу вас, родненькие мои, десять минут вашего послушания и все пойдут заниматься своими делами. Десять минут. Deal?

— Десять минут! — кивнул Звейниекс. — Я на самом деле спешу. Итак, что мне надо делать?

— Просто скажите пару слов про российские традиции благотворительности, необходимость возрождения традиций русского купечества, призовите представителей бизнеса поддержать детство. Что я Вас учу, Вы такие речи миллион раз произносили. Василиса Витальевна, Вы где-нибудь храните рисунки своих воспитанников? Прекрасно! Выберите что-нибудь трогательное на подарок.

Директриса бросилась вверх по лестнице, только уже без Звейниекса. Старик с любопытством следил за бурной деятельностью Тушина. Время от времени он бросал быстрый взгляд на детей и сразу отводил глаза. Кто-то там сильно его беспокоил.

— Вероника Семёновна, — Михаил повернулся к Лисицыной, — Вы всех воспитанников знаете? Подберите самого телегеничного. Нужен такой симпатичный пацан. Вихрастый, ершистый. Понимаете, о чём я? Зрители не любят прилизанных отличников, вырожденец с узеньким лбом тоже сочувствия не вызовет. Нужен живой и с умными глазами. Справитесь? Когда господин Звейниекс закончит говорить, запустите его с рисунком, который принесёт уважаемая Василиса Витальевна, и пусть он скажет пару слов благодарности. Хорошо так скажет, слёзовыжимательно. Я в Вас верю.

Он хлопнул в ладоши:

— Работаем! Вень, крупный план на меня на фоне детей, плавно общий, захвати ящики и переходим к господину Звейниексу. Потом мне нужен будет переход к мальчику, крупный план на рисунок, пробежка. Смотри сам, но акцент на крупных планах.

Дети стояли, вытянувшись в струнку, как на военном параде. Тушин встал перед ними, поправил петличку.

— Давай, — кивнул он Вене, и сделал суровое лицо. — Эти дети для вас будто не существуют…

Пока Тушин делал подводку к речи Звейниекса, вниз по лестнице сбежала директриса с листом ватмана формата А3. Лисицына выхватила лист и бесшумно, перебежками от колонны к колонне подобралась ближе к детям. Веня заметил её, сменил ракурс и мотнул головой: «беги». Лисицына выхватила из заднего ряда белобрысого пацана и что-то горячо зашептала ему на ухо. Он закивал головой, забрал рисунок.

Через несколько секунд он уже стоял впереди посередине. Веня подмигнул ему и показал большой палец. Мальчик кивнул с важным видом, но не удержался. Полыхнула улыбка, и оператор понял, почему Лисицына выбрала именно его. Его улыбка сияла тёплым золотом. Веня понял, что репортаж получится.

Тушин закончил свою подводку, попросил Звейниекса сказать пару слов. Веня взял крупный план, приготовился к долгой речи, рыдающей о ноже монтажёра. Звейниекс, спокойно глядя в камеру, сказал:

— Тут, в общем-то, говорить не о чем. Здесь, в этом интернате, живут такие же дети, как ваши, просто им не повезло: у них нет вас. У ваших детей есть, а у них нет. Когда было нужно, вас не оказалось рядом, чтобы объяснить им, чем отличается добро от зла. И эти дети сделали неправильный выбор, и попали в беду. Мы, концерн «АлияХим-Фарма», не можем подарить им родительскую любовь, но мы можем выделить часть нашей прибыли для их развития, чтобы этот интернат стал для них трамплином в новую, успешную жизнь. Сегодня мы привезли оборудование для компьютерного класса, химической лаборатории и кинозала. Если у вас есть возможность помочь — просто помогите. Без лишних слов.

Тушин за кадром восхищённо поднял вверх большой палец: «профи».

Веня глянул влево, мальчик с рулоном в руке не сводил с него глаз. Оператор показал на Звейниекса и кивнул. Как только старик договорил, и наступила тишина, он сорвался с места. Подлетев к старику, он развернул лист с акварельным рисунком и выпалил:

— Спасибо вам, господин Звейниекс, обещаем, что будем хорошо учиться и станем достойными членами общества.

Звейниекс взял рисунок из его рук, сказал:

— Спасибо, молодой человек.

Подбежавшая сзади директриса приняла у него лист. Звейниекс, повернул голову, чтобы попрощаться, но в этот момент пацан бросился к нему и обхватил руками. Он крепко прижался к Звейниексу. Его голова уткнулась в затянутый твидом живот, макушка едва доставала до груди. Старик застыл с поднятыми руками, будто боялся прикоснуться к ребёнку. Веня взял его лицо крупным планом. Он был достаточно близко, чтобы увидеть, как затрепетали крылья его носа, как гримаса отвращения скривила старческие губы, как они задрожали. От чего? От страха?

«А дедуля-то паникует…» — подумал Веня. Тушин в этот момент о чём-то говорил с Лисицыной. Дети, скучая, пихались или рассматривали потолок. Только Веня и его камера видели, как возле правого плеча Звейниекса появилось круглое личико директрисы, и он скорее прочитал по губам, чем услышал его шёпот:

«Уберите его, он воняет»

Директриса с усилием разомкнула обхватившие спину старика детские руки, оттолкнула, и пацан, опустив голову, пошёл к остальным детям. Веня довернул камеру как раз вовремя, чтобы увидеть, как сверкнула в видоискателе его улыбка. Пацан подмигнул оператору и исчез за спинами товарищей. Звейниекс в это время, опираясь на руки Тушина и Василисы, удалялся в сторону лестницы. Последним, что поймал в кадр Веня, было испуганное лицо старика с запавшими глазами.

— Плохо человеку, плохо, не видишь? Переутомился! Выключи уже свою камеру! — закричала на него директриса, и Веня послушно нажал на кнопку.

Он сбросил сбрую и сгрузил оборудование на подоконник. Холл опустел. Возле входа высились штабелями коробки. Веня сел на диван, закинув руки за голову. Кто-то упал на сиденье рядом.

— Врёт он всё, я не воняю. Нас сегодня в душ гоняли, — сказал белобрысый пацан, — можете понюхать.

Веня опустил руку и потрепал его по волосам.

— Верю, брат, верю, — ответил он.

Пацан залез в карман и достал сникерс.

— Будете?.. Половину.

— Давай.

Когда шоколадка кончилась, Веня протянул руку:

— Вениамин.

— Феликс, — ответил пацан, сжав Венину ладонь. — Но вообще-то принято наоборот: чтобы взрослые детей шоколадками угощали.

— Ну так-то да, — согласился Веня. — Феликс… Надо же…

— А что, не видно? — спросил Счастливчик, и оба в голос расхохотались.

Веня сам не знал, почему он дал Феликсу свой номер, накарябанный на бумажной салфетке. Но его об этом не спрашивали, а сам он себе таких вопросов не задавал. Через секунду после того, как свёрнутая бумажка исчезла в кармане Феликсовых форменных брючек, в зале появился воспитатель. Увидел мальчика на диване рядом с бородатым москвичом и нахмурил брови.

— За мной, — вздохнул Феликс.

Он протянул руку Вене, и сразу отдёрнул.

— Ты мне шоколадку должен, помнишь? — нагло улыбаясь, Феликс погрозил ему пальцем.

— Половину, — парировал Веня.

— Ты — взрослый, с тебя целая. Резонно?

— Резонно, — расхохотался он. — Ты где таких слов нахватался?

— Васькино любимое слово… Василисы Витальевны. Всё, я побежал… Шоколадка!

Веня поднял руку:

— Клянусь!

Феликс взлетел по лестнице и скрылся на втором этаже. Воспитатель бросил на Веника подозрительный взгляд, но ничего не сказал. Молча развернулся и удалился за воспитанником. А Веня сидел на диване и улыбался, пока не устали щёки. От этого белобрысого мальчишки шло какое-то тепло, чувствительное и неуловимое, как от солнца в первые дни весны. Как тёплое прикосновение к уставшей от холода коже, как тонкий намёк на будущую летнюю жару. Когда у Вени будет сын, пусть он будет таким, как Феликс. Когда? Если… Веня затряс головой, изгоняя странные мысли. Этот интернат, эти дети, вся эта обстановка странно действует на мозг.

Он схватил камеру, часть своей нормальной, привычной жизни, запустил отснятое видео. Шеренга мальчиков. Феликс с рисунком, улыбается. От его улыбки, кажется, сбивается цветовая температура. Или не кажется… Есть небольшое, но заметное смещение из синего в жёлтый, точно есть. Странный глюк. Феликс бежит к Звейниексу. Крупный план. Старик улыбается. Зубы, похоже, свои… Веня увеличивает картинку.

Небольшая диастема, линия неровная, один из клыков чуть кривоват. Протезы так не выставили бы. Для его возраста состояние идеальное. Пацан подбегает, и улыбка старика как-то обезвоживается. В глазах не страх, скорей опаска. Он смотрит на ребёнка, как на большого незнакомого пса, который трусит к нему, виляя хвостом, но чёрт его знает, что там у него на самом деле в голове. Феликс протягивает рисунок.

Звейниекс явно подаётся назад. Перехватывает бумагу кончиками пальцев, максимально далеко от детских рук. Удивительный заскок для мецената, жертвующего детям серьёзные деньги. Может, Тушин угадал, и тут на детях испытывают какие-то лекарства? Да нет, бред. Закрытый интернат под жёстким контролем Минобра и Минздрава. «АлияХиму» проще бомжей собирать в качестве подопытных кроликов, их никто не считает. И дети не выглядят забитыми или нездоровыми. Вряд ли.

Феликс обхватывает Звейниекса руками, прижимается к нему. Веня запускает покадрово. Пацан мельком смотрит в камеру, прежде чем прижаться к старику, в глазах предвкушение веселья. Феликс знал про странности Звейниекса, он нарочно это сделал. Вот же маленький засранец!

Веня восхищённо усмехнулся.

Пацан прижимается, старик подаётся всем телом назад, но уйти не может. Руки взлетели, висят над лохматой макушкой ребёнка, как ветки сухого дерева. Крупный план.

На лице Звейниекса муки адские вперемешку с отвращением. «Уберите его, он воняет». И Василиса рядом. Лицо злое. Да, она злится, но удивления ни капли. Василиса сейчас курица-наседка: на дряхлого птенца напал ужасный ястреб-Феликс, 10-летний ребёнок. И возле машины так же было. Только появляется какая-то угроза Звейниексу, с Василисы сразу облетает вся её улыбчивая радушность. Какая забота о благодетеле, надо же.

Тушин с Василисой уводят Звейниекса к лестнице. Только что стоял бодрый, подтянутый, речь толкал. Сейчас шаркает, как древний старик. Он поворачивает голову, смотрит жалобно в камеру, его подбородок заметно трясётся, будто мышцы лица устали держать челюсть, а ходить с открытым ртом старик не хочет. Потом на Веню зашикала Василиса, и он выключил камеру. Конец. Очень интересно… Тушину понравится.

Михаил упал на диван рядом.

— Чё там? — спросил Веня.

— Плохо деду, давление упало. Василиса отпаивает.

— Жить будет?

— Куда он денется? — отмахнулся Тушин. — Смотрел отснятое?

Веня протянул ему камеру.

— Есть кое-что, посмотри. С момента, когда Феликс побежал к деду с рисунком.

— Кто? — не понял Тушин.

— Мальчишку с рисунком зовут Феликс. Дельный пацан. Смотри внимательно на Звейниекса…

Тушин накрыл экран рукой:

— Давай не сейчас. Нам ещё кучу интервью снимать.

— Мих, глянь, там недолго.

Он покачал головой:

— Вень, ты хочешь тут ночевать? Я нет. Здесь снимаем, в Москве отсматриваем. Deal?

— Пердил, — передразнил его Веник и спрятал камеру.

— Давай, навьючивайся и пошли Лисицыну выдёргивать.

Интернат затих, только эхом отдавались их шаги и с верхних этажей доносились детские голоса. На середине лестничного пролёта они столкнулись с бодрым и улыбающимся Звейниексом.

— Михаил… — без следа недавней немощи он протянул руку Тушину.

— Просто Михаил, — Тушин ответил на крепкое пожатие.

— Пусть так. Михаил, помните наш договор? Я свою часть выполнил, очередь за Вами. У меня к Вам просьба. Наш бизнес — это тесный бассейн, забитый акулами. Только прояви слабину — растерзают. А сегодня, кажется, моё недомогание попало на камеру…

Тушин бросил взгляд на Веника. Тот еле заметно кивнул.

— Не вижу в этом моменте ничего такого, что может заинтересовать зрителя. Эфирное время очень дорого.

— Я тоже так думаю, — кивнул Звейниекс. — От души рад знакомству. А сейчас прошу меня простить: дела не ждут. И… Я не слежу за новостями. Вот мой личный номер, — он протянул визитку, — сбросьте дату и время, когда передача выйдет в эфир. Интересно увидеть себя на телеэкране.

— А Вы никогда не попадали в объектив телекамеры? — удивился Михаил

— Представьте, это мой дебют на телевидении. Я не публичная личность.

— Как только поставят в сетку, сразу сброшу…

Звейниекс кивнул и бодрым шагом спустился вниз. Тушин проводил его взглядом:

— Быстро его отпустило. Удивительно, с таким счастьем и до сих пор не на Ти-Ви.

Он покрутил визитку и сунул её в карман.

— Мих, ты не торопишься с обещаниями? — Веник смотрел непривычно серьёзно.

— А что такого? Ну, плохо человеку стало.

— Посмотри запись, потом говори.

— И что же там такого невероятного случилось?

Веник ухмыльнулся:

— А вот теперь ничего тебе не скажу. Страдай. «Ты собираешься тут ночевать? Я нет», — передразнил он Тушина. — Пошли интервью снимать, всё потом.

Лисицына с Василисой в кабинете гоняли чаи. Тушин вошёл первым, без стука, и увидел, как закатила глаза директриса.

— Я на минуточку, — успокоил он её. — Вероника Семёновна, чай портит кожу лица. Завязывайте с этим опасным занятием, труба зовёт, дети ждут, Вениамин копытом землю роет.

Лисицына неохотно отставила кружку и поднялась.

— Никакой жизни с вами нет, — буркнула она, — связалась на свою голову…

— Идёмте-идёмте, слава к ленивым не приходит.

¶

Пиликнул телефон.

«Андрас Адамович, эфир в пятницу, в 18:00, телеканал СТВ».

В указанное время он запер дверь кабинета и включил телевизор. Тушин не подвёл. Короткая сцена, когда он потерял самообладание, в эфир не пошла. Монтаж делал профи, ничего глаз не резало. Звейниекс спокойно вернулся к делам.

¶

Саттаров скинул в мессенджер: «Зайди».

Он сидел на диване перед телевизором. Похлопал ладонью рядом с собой:

— Садись, кино посмотрим.

Я привычно опустился в кресло рядом. Саттаров включил один из федеральных каналов. Шла какая-то тухлая передача про интернат для трудных подростков. Неожиданно появился Звейниекс, толкнул речь про детей и нравственные ориентиры. Я с удивлением посмотрел на Саттарова, он молча улыбался и кивал. Когда передача кончилась, он выключил телевизор и повернулся ко мне.

— Жвачка, — бросил я.

— Сейчас обидно было. Знаешь, сколько эта жвачка стоила?

— Не знаю. Зачем она?

Саттаров вытянул пухлые ножки в сияющих туфлях и закинул руки за голову. Я видел его таким много раз. Он продумал партию, расставил фигуры. Его пухлые пальцы двинули первую пешку вперёд.

— Пояснишь? — спросил я, не скрывая раздражения.

— Меньше знаешь — лучше спишь. Пока рано. Занимайся Ингой. Это твой фронт. Сомни его.

Его обтянутый смуглой кожей кулачок продемонстрировал, как надо сжимать фронт в лице Инги.

— Если ты облажаешься, нам конец. Обоим. Предательство не спасёт, я позаботился.

Я нахмурился:

— Это было лишним.

Саттаров ещё улыбался, но глаза остыли.

— Хочу, чтобы ты был в курсе.

— Наверное, ты не стал бы мутить свои схематозы с клиническим идиотом, правда? — процедил я.

— Я большой мальчик, Юл. Я давно не верю в лояльность, особенно людей, которые демонстративно соблюдают дистанцию и брезгливо поджимают нижнюю губу при встрече. — Улыбки кончились, в голосе звенело раздражение. — Тебе надо поработать с мимикой. Если твои мысли можно прочитать по лицу — этот бизнес не для тебя.

Кровь бросилась мне в голову. Я знал, что он прав, открыл рот, чтобы оправдаться:

— Я…

— Головка от хуя! — грубо оборвал меня Саттаров. — Вот опять: покраснел, как целка перед стриптизёром. Выеби эту престарелую суку так, чтобы она ползала за тобой на коленях и умоляла «Ещё!» Сделай! Свою! Работу! У тебя время до понедельника. Иди!

Трясясь от ярости и унижения, я выскочил из кабинета.

«Придёт время, и я тебя уничтожу!» — поклялся я себе и точно знал, что выполню своё обещание.

Трансфер Саби

— Что там с последними объектами?

— Активны. Одним Ольга занимается, готовим. Второй коррекция не нужна. Подёргиваю понемногу.

— Когда планируешь закончить?

— Да чёрт его знает… Форсировать не хочется. Девочка совсем молоденькая, едва вошла в кондицию. Психика нестабильная. Толку, если сгорит зря? [напряжённое молчание] Запас есть?

— Ну не особо… Температура падает потихоньку, пока несильно, но лучше не тяни. Люди от активистов подустали, повестка теряет актуальность. И там [палец вверх] недобор.

— А резервы?

— Не рассчитывай. Готовых пока нет, а распылять зря не дам. Гони на трансфер, не затягивай.

— Ты ж понимаешь, что нужны новые.

— Там [глаза в потолок] своё мнение о балансе.

— Понял. Но мне это не нравится. Это официальное заявление.

— Зафиксировано. Действуй.

¶

Тихо «динннь!»

«я на трубе <З»

Саби включила бесшумный режим.

Зажёгся экран. В кружке Марат складывает пальцы сердечком. Сердечко пульсирует. В чёрных глазах печаль, любовь. В уголках рта самодовольство, которого Саби не увидит, даже если подписать пылающими буквами. Девочка улыбнулась и провела пальцем по любимому лицу, не касаясь экрана.

«Потерпи, Карпуша не отпустит».

Она сунула телефон в карман. Вовремя. Орлиный взгляд учительницы добрался до неё. Саби старательно вытаращила глаза, и Карпуша выбрала другую жертву. Телефон в кармане завибрировал.

«Буду так стоять, пока не выйдешь».

В кружке Марат стоит на трубе на руках и дрыгает ногами в воздухе. Футболка задралась, обнажила загорелый живот с кубиками пресса. Он подмигивает в камеру, показывает язык.

«Не упади», — написала Саби. Её сердца коснулись шёлковые пальчики. Любимый, глупый, нетерпеливый…

Она подняла руку. Карпуша нахмурила брови:

— Что тебе, Сабина?

— Анна Карповна, можно выйти?

Саби смущённо разгладила юбку. Она не любит врать и не смотрит в глаза учителю.

— А до конца урока не потерпишь?

Кровь прилила к щекам, в классе смешки и хмыканья. Её не любят, она красивая, но чужая. Тихая, зажатая, отстранённая. Она редко смотрит кому-то в глаза. Может, даже никогда. Сабина, жмущаяся под туалетом — это очень смешно.

— Нет, — еле слышно отвечает девочка.

Карпуша вздохнула, взвалив на себя все грехи человечества:

— Ладно, иди.

¶

Саби проскользнула мимо охранника, выскочила на залитый солнцем плац. По стенке юркнула за угол. Лисичкой в подлеске прыснула к толстым трубам с торчащими кусками изоляции. Маратик-лис дёрнул за руку, втянул в узкое пространство за ними. Обвился вокруг неё, вцепился в губы. Жар от его худого тела был сильнее майской жары. Саби плавилась, текла под его пальцами под белый шум в ушах, под лихорадочное биение сердца.

— Са-аби, — шептал он ей, — я с ума схожу, когда ты со мной.

«Я тоже», — сказала бы она, но говорить не могла. Она забыла русский, а в голове возник тихий голос. Он говорил на пушту, и слова были не про любовь. Бешено вращающийся мир замедлился, за головой Марата из сплошного марева проступили детали: трубы, школа, физрук, лениво чеканящий мяч в отсутствии учеников. Голос исчез. Он был слишком тихим, чтобы узнать, Саби показалось… только показалось, что он был похож на голос отца.

Она отстранилась, выпуталась из его крепких рук. Марат вздохнул, грустно улыбнулся:

— Помню-помню. Мне трудно сдержаться. Я слишком тебя люблю.

Саби обхватила его шею, уткнулась носом в плечо:

— Я знаю… Я тоже…

Сейчас не было ни шума, ни голосов. Только нежность.

— Хочешь латте́ с зефирками?

— Ла́тте, — шепнула Саби, — очень.

Они скользили между деревьями скверика, избегая дорожек. Её рука в его руке. Он возникал внезапно на её пути, и она врезалась в его грудь, смеясь и умирая от счастья. Нельзя спокойно идти по дорожке, когда любовь горит в тебе бенгальским огнём, только успевай искры гасить. Возраст такой. Пройдёт время — погаснет.

¶

— 10:45: Начинаю подготовку к трансферу.

¶

В узком переулке, в густой тени старого дома они сели за столик кафе перед стеклянной витриной. Молодой паренёк в расшитой золотыми узорами жилетке положил перед ними меню. На кожаной папке — надпись «Кафе Атбани», стилизованная под арабскую вязь. Марат сдвинул её в сторону.

— У вас есть латте с зефирками?

— С маршмэллоу? — улыбнулся официант. — Да, есть, конечно. Два? Что-то ещё? Пару минут.

Он кивнул и исчез. Марат потянулся к Саби, провёл пальцами по щеке. Накрыл её руку своей, сухой и горячей. Она смотрела ему в глаза, не отрываясь. Только ему одному во всей школе она могла смотреть в глаза.

Из кафе вышла полная женщина с подносом, расставила перед ними узорчатые чашки с кофе. По центру стола поставила вазочку с конфетами.

— Мы не заказывали… — начал было Марат, но женщина улыбнулась:

— Это подарок от нашего кафе. Вы таких точно не пробовали, я привожу их со своей родины. — Она наклонилась, добавила доверительно: — Контрабандой.

Марат рассмеялся:

— Если подарок, и контрабанда, спасибо.

— Кушайте, ребята. — Её глаза подозрительно блеснули. — Вы такие красивые, — в голосе дикий мёд с лёгкой горчинкой, — кушайте. Не буду мешать.

Марат взял конфету в чёрной обёртке с золотой арабской вязью, потянулся к Саби. Она вонзила зубы в шоколад, коснулась губами его пальцев.

— М-м-м как вкусно. — Чёрные зрачки Саби закатились к небу. — Не пойму, из чего начинка.

— Дай, — Марат закинул вторую половину себе в рот. — Корица, мускат и чёрт его знает что ещё… Перец?.. Вкусно, скажи?

Когда дети ушли, из кафе вышла женщина. На одиноком столике стоял остывший кофе и вазочка, полная обёрток с надписью на арабском, золотом по-чёрному, «Иди за мной». Женщина составила посуду на поднос, протёрла столик. Её чёрные глаза заблестели. На стол упала крупная капля, потом вторая. Женщина посмотрела на небо, заслонясь рукой от палящего солнца. Покачав головой, она ушла внутрь. Пустой столик в густой тени ждал следующих гостей. Через пару минут от капель остались только белые кристаллики соли.

¶

— 11:12: Стимуляция прошла штатно, завершаю подготовку к трансферу.

¶

Странное будоражащее послевкусие от конфет осталось на их языках. Они бежали по пустым переулкам и делились им друг с другом, не останавливаясь, на ходу. И каждый поцелуй взрывался новым вкусом.

— По-моему, в них какой-то наркотик, — сказал невнятно Марат. Он говорил, целовал и улыбался одновременно. У Саби кружилась голова, а сердце колотилось не в ритм, чуть не разрывая тонкие рёбра.

— Не знаю, — отвечала Саби, целуясь и улыбаясь. Он прижал её к стене дома, сквозь тонкую ткань в спину вонзилась каменная крошка. Она прильнула к Марату, Марат крепко обнял её. Левой рукой, не глядя, он тыкал в кнопки домофона.

— Нельзя, — прошептала она ему в полутёмном подъезде.

Он подхватил её невесомое тело на руки и побежал по лестнице

— Нельзя, — шептала она ему в ухо и прятала мокрые глаза в его волосы. — Любимый, пожалуйста, — и ещё крепче прижималась к нему.

Марат распахнул высокую дверь, увидел двуспальную кровать в проёме. Старомодную, антикварную, с парчовым балдахином и золотыми шнурами. Он бережно положил Саби на покрывало. Из её глаз текли слёзы, но она не могла сопротивляться. Мужской голос в её голове говорил на пушту, читал молитву, но звук рвался, пропадал, его сносило ветром. А потом и вовсе затих. Марат стянул футболку, лёг рядом.

— Саби… — позвал он её.

Она повернула голову. Он пальцем стёр слёзы.

— Любимая…

Он поцеловал её в губы. Она легла на его руку, прижалась всем телом.

— Любимый…

Саби грустно посмотрела ему в глаза.

— Мне нельзя, правда. Отец узнает и убьёт. И тебя, и меня. Это не шутка…

Он потёрся носом о её щеку, прижал к себе крепко-крепко.

— Это глупости, откуда они узнают?

— Меня регулярно осматривает гинеколог.

Марат отстранился, заглянул ей в глаза:

— Ты серьёзно?

Она кивнула.

— Они больные?

Она замотала головой:

— Не говори так, пожалуйста.

— Саби…

Он рукой прижал её голову к плечу.

— Бред какой-то, — прошептал он ей. — Но мы ведь что-нибудь придумаем?

Саби неуверенно кивнула.

¶

— 12:32: Активация прошла штатно.

¶

— Лови, — связка ключей взлетела в воздух. Рыжий пацан словил её на лету.

— Как всё прошло? — спросил он, ехидно улыбаясь.

— Офигенно! — ответил Марат. — Траходром у тебя охренеть можно. С покрывалом.

— Балдахином, — поправил рыжий, скривившись. — Бабка ёбнулась, графиню из себя корчит.

— Это чё, старухина койка?

— И чё?

— Да ничё. Ну ладно, спасибо, брат, выручил. Бывай!

Рыжий проводил взглядом Марата и скрылся за деревьями. В квартире давно умершей бабушки он залез, не разуваясь, на кровать и из складок полога вытащил экшн-камеру.

¶

Лес солнечных копий пробивал густые кроны над головой. Босая девочка с мокрыми глазами, шатаясь, брела между ними. Острая разрывающая боль немного притупилась. Она давила и мучила её, как уставший, но ответственный палач.

Саби не могла купить обезболивающего, не могла обратиться к врачу. Наличных не было ни копейки, а каждую покупку по карте контролировал отец. Девочка настолько не умела врать и настолько его боялась, что любой разговор закончился бы признанием, а это конец.

Больно. Уши горят, и щёки, как будто все уже знают, как будто на её лбу написано большими буквами, что она сделала, и стыд выжигает её изнутри. Сердце сжалось и, обжигаясь, гонит кипяток по венам.

Она держалась, долго держалась, но не смогла. Она — орех, Марат расколол её ножом, целой она больше не будет. Никогда. Он расколол, а она распахнулась, потому что тоже долго этого ждала. А сейчас ей больно и противно. Это пройдёт. Надо перетерпеть, и жить дальше, как будто ничего не случилось. Через неделю осмотр у гинеколога. Очередной осмотр, который подтвердит, что ничего не изменилось.

«АмирБехзад, Ваша дочь невинна».

Перетерпеть и жить дальше. Почему никто не сказал, как это больно и грязно?

Из-за дерева показался край скамейки. На спинке сидел Марат. Саби остановилась. Тот человек, о котором она думала и днём и ночью, был рядом, но она скорее умерла бы, чем подошла к нему сейчас. Так странно. Это тоже пройдёт?

В той квартире, на старинной кровати с балдахином, внезапно всё изменилось. Их чистая любовь покрылась коркой грязи, но почему Саби показалось, что всю эту грязь она втянула в себя, а Марат остался чистым? Это несправедливо.

Саби прижалась к дереву.

Рядом с Маратом сидели его друзья, ещё двое топтались напротив. Марат окутался клубами дыма и хрипло рассмеялся:

— Что ты видел в своей жизни? Ты, считай, не трахался, если тебе сзади не давали.

— Слышь, сто раз.

— Под хвостик?

— А?.. Нет. Типа тебе давали.

Марат выпустил ещё одно облако. У Саби все сжалось внутри. Вся эта боль и грязь — это просто «дать под хвостик»? О том, что должно быть только между ними двоими, он сейчас хвастается друзьям?

— Марат?! Что, правда?

— Ты гонишь!

— Твоя арабка?

— Офигеть…

— Заливаешь?

— Чё ты лыбишься?

Марат сплюнул.

— Это любовь, пацаны. Ради любви на всё согласишься.

— И как там?

— Попробуй — узнаешь.

В её глазах сместился спектр. Листва стала багровой, загорелая кожа Марата и его друзей мерзко-голубой. Она увидела под деревом обломок кирпича. Схватила его и, не думая, кинула в голову того, кого совсем недавно любила больше жизни. Она хотела его убить, она надеялась на это. Но кирпич полетел неточно и слабо, вяло стукнул в плечо. Марат соскочил со спинки скамьи, чуть не упал.

— Какого хуя?! — заорал он, и тут увидел, кто бросил камень.

— Саби… — сказал он растерянно. — Саби! — заорал он в ужасе ей в спину, потому что понял, что потерял её навсегда. Но Саби мчалась через парк, не разбирая дороги и больше всего на свете сейчас хотела умереть.

— Больно бегать, наверное, — заржал один из друзей, и Марат без замаха врезал ему в зубы, хоть лучше вырвал бы себе язык.

¶

— 15:10: Начинаю трансфер.

¶

Саби мчалась босиком между деревьями. Ноги кровоточили, но что такое боль в израненных ступнях, когда болит сердце? Она выбежала к дороге и растерянно оглянулась. Дальше пути не было. Только сейчас она почувствовала, как вибрирует в кармане телефон.

«Любимый»…

Она отбилась и заблокировала его. Хотела удалить, но не успела. Сверху выпало сообщение от электронного кошелька, которым никогда не пользовалась:

«Зачислен перевод 30000р…»

Потом ещё одно:

«Саби, отправила тебе деньги. Это всё, что у меня есть. Твою карту отец заблокировал. Домой не возвращайся. Кто-то рассылает грязное видео с тобой и Маратом. Беги, только не к родственникам. Люблю тебя, сестрёнка».

Саби выключила телефон. Она посмотрела на свои грязные ноги и натянула кроссовки. Мимо проносились машины, кто-то сигналил. Открытый мерседес с двумя парнями с холёными бородками сбросил скорость рядом с ней, но, когда Саби посмотрела на них, что-то в её взгляде заставило водителя вдавить газ. Она механически переставляла ноги, шла неизвестно куда, не думая, не глядя по сторонам. В голове одна мысль: жизнь кончилась. Бежать ей некуда, отец везде найдёт. Для амира Бехзада его честь дороже её жизни. Она порченый товар, её утилизируют и вычеркнут из памяти.

Впереди показалась эстакада. Саби пошла по краю дороги вверх. На самой высокой точке она выглянула за бортик. Далеко внизу сплошным потоком мчались машины. В них сидели счастливые люди, чьей жизни ничего не угрожало. Кому-то из них сегодня не повезёт.

«Интересно, кому?» — подумала Саби. 16 лет, не так и мало она прожила. Тёплый бетонный бортик под её грудью поплыл, стал мягким, как построенная на пляже крепостная стена из влажного песка. Она наклонялась вперёд всё дальше, и тело скользило сквозь бетон вниз, к несущимся машинам. В ушах звенело предчувствие полёта. Сзади взвизгнули тормоза.

— Э! Ты что делаешь?

Сильные руки обхватили её за талию и оттащили от низкой стенки. Саби с сожалением проводила взглядом скрывшийся за бетонной границей эстакады автомобильный поток. Кто-то развернул её, потряс:

— Девочка, сдурела что ли?

Огромный мужик в растянутой футболке заглядывал ей в глаза.

— Другого способа не нашла?

Сзади раздался грохот. В зад моргающей аварийкой машине въехал кроссовер. Из-за руля выбралась женщина в деловом костюме.

— Ты охренел тут машину ставить? — заорала она.

— А ты аварийку не видишь? — заорал он в ответ.

— Какая на хрен аварийка? А знак где?

— Пасть закрой, овца, тут девчонка чуть с моста не сиганула.

— Да мне насрать! Кто мне машину чинить будет?!

Про Саби все забыли. Она тихонько отступила назад и бросилась прочь.

¶

— Процесс пошёл?

— Да, дня три на трансфер и можно спускать.

[хлопок по плечу]

— Работай. Что по второй метке?

— Пока визуально не особо изменилась, но Ольга говорит, что всё по плану.

— Ольга профи. Ждём. Там [палец в потолок] сейчас решают насчёт увеличения квот. Если всё ок, в ближайшие дни займёмся кастингом.

Маленькая, хрупкая, почти невесомая. Не человечек — бесплотный призрак, лёгкая хмарь летит вдоль эстакады, не касаясь ногами асфальта. Проносящиеся грузовики швыряют её в бетонный борт. В кожу вонзаются горячие иглы песка из-под колёс. Саби страшно, она хотела умереть, а не выжить.

Впереди её зовёт женский голос:

«Са-аби, Са-аби…»

Она летит туда, рвёт грудью колючую проволоку, натянутую вместо финишной ленты. Ей больно, но сбавить ход ещё больнее. Боль выжигает мозговые центры. Отключаются мысли, остаётся механическое движение ног, зрение, сузившееся до замочной скважины, и слух — только для того, чтобы слышать жалобный зов «Са-аби, Са-аби…»

Саби слетела вниз, с эстакады, пронеслась по газону. Голос стал громче, добавился ритм:

«Уотс ин ё хэ-эд, ин ё хэ-эд, Са-аби, За-амби, Зо-омби-и-и».

Что в твоей голове, Саби, куда ты бежала, на что надеялась? На обочине стоит древний Форд «Таурус» с открытым багажником, полным дынь. Сквозь ржавые дыры в кузове рыдает Долорес О`Риордан. Саби вроде бежит, но почти не двигается, ноги взбивают сгустившийся воздух в пенное суфле, и она сама течёт, плавится шоколадом на зефирных костях. Тела больше нет, она его не чувствует. А Земля крутится. Крутится слишком быстро, Саби за ней не успевает. Ноги улетают вперёд, планета бьёт её в затылок и свет меркнет, тихо затухает в темноте испуганное мужское лицо с тройным подбородком, заросшим густой щетиной.

— Э! — говорит торговец дынями, шлёпая её по щекам. — Э! Э! — Он хочет что-то сказать, но у него нет слов, говорить нечем, только «Э!»

«What’s in your head?» — ехидно спрашивает ирландка.

В голове у него пусто и звонко. Он оглядывается по сторонам и затаскивает тело девочки на заднее сиденье, в вонь скисших дынь и застарелой грязи.

Задание Саттарова

Какой пьянящий коктейль: две части обиды, одна отчаяния, одна саморазрушения: взмешать, взболтать, взбить миксером. Шибает в голову разом, колючими пузырьками щекочет ноздри. В злобной эйфории я шёл по коридору, и люди разлетались в стороны. От грохота моих шагов кочегары в подвале испуганно вжимали свои опалённые головы в плечи. Я ногой врезал в дверь своего кабинета и не получил удовлетворения. Доводчик всхлипнул и выдержал. Оля — один референт и офис-менеджер на наши четыре кабинета — от неожиданности подскочила.

— Юлиан Сергеевич, Вы… Что-то случилось?

Знаете, как нас называют? Четыре танкиста и собака. Собака, естественно, Оля. Какой-то старпёр из правления придумал. Я даже посмотрел пару серий этой чёрно-белой нудятины, но никаких аналогий, кроме арифметического совпадения, не заметил. А собака мне правда не помешает, чтобы сидела под дверью и не пускала. Никого видеть не хочу.

Я шумно вдохнул, стравил давление. Саттаров прав, я не умею держать эмоции в себе, и да, это пахнет профнепригодностью.

— Всё хорошо, Оль, споткнулся возле самой двери, можете себе представить.

— Полы, наверное, мыли… а табличку не поставили, — подыграла она мне.

— Да, может. Вполне. Оля, прошу вас, по возможности, никого ко мне не пускать. Мне нужно разобраться с кучей дел и…

— Да, конечно, Юлиан Сергеевич, я прослежу… Юлиан Сергеевич, к вам Инга Борисовна заходила.

— Что? — я замер перед дверью в кабинет, выпучил глаза на Олю. Ну вот, опять. Саттаров мудак, но он прав. Моя левая бровь взлетела вверх, челюсть отвисла, как у бездарного сериального актёра. Я с трудом расслабил мышцы и спросил уже спокойно: — Она просила что-то передать?

— Нет, сказала, что зайдёт позже.

— Значит, ничего важного, — кивнул я. — Спасибо, Оля.

Я скажу, почему удивился. Я точно знаю, что не зацепил её. Я просрал элементарное дело: заморочить голову запавшей на меня женщине. Как? Я сам не мог понять. Она была выше меня на голову во всём, и меня это бесило невыразимо. Какая-то возрастная секретарша была принцессой, а я вонючим гопником с прилипшей к губе шелухой. Никогда раньше я не чувствовал себя так паршиво и неуверенно. Никогда раньше я не порождал разочарование у женщины, тем более за один вечер. На это новое чувство я не умел реагировать.

Я хорошо считываю температуру женских мыслей и, в принципе, привык к тому, что она всегда выше температуры тела. За очень редкими исключениями, типа воинствующей фемки за дверью напротив, но там просто клиника. А тут… Она горела, когда села в машину, а потом только гасла, гасла, что бы я ни делал. Провал.

Так, она зашла сама, значит, не хочет оставлять цифровые следы. Она ничего не просила передать, значит, не по поручению Звейниекса. Принцессу заинтересовал гопник? Решила устроить сексуальный дауншифтинг? Чушь. Вряд ли… Возможно.

Я скинул в корпоративный чат:

«Коллеги, у вас вентиляция нормально работает? У меня в кабинете еле тянет».

Скрытый смысл: «Я в кабинете, уже вернулся».

Посыпались ответы. У нормальных нормально, тревожным сразу показалось, что тоже что-то не так. Инга ответила, что тяга в норме, но может прислать техника проверить. Я ответил:

«Нет, спасибо, наверное показалось».

Через десять минут появилось сообщение от Инги:

«Уважаемые коллеги, это просто свинство. В курилке на крыше кто-то бросил недопитый стакан с кофе и накидал в него окурков. Я сейчас выкинула, но в следующий раз сделаю анализ ДНК и вылью свинтусу на голову, не взирая на должность».

А ведь нравится она мне, несмотря на возраст. Месседж принял.

Я поднялся на крышу. В курилке было пусто. Я попетлял между воздушными коробами, блоками систем вентиляции. Потом увидел тонкую спину Инги. Она сидела на краю, на бортике, за спутниковой тарелкой. Со стороны не заметишь. Не знал бы, что она где-то тут, не нашёл бы. Я залез на стенку и сел рядом. От сумасшедшей глубины под ногами закружилась голова, и сетчатая галерея в метре ниже не давала перепуганному мозгу облегчения.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — улыбнулась она в ответ. — Боишься высоты?

— Я? Нет.

— Хорошо. Тут есть горизонт. Скажи, как можно жить в городе без горизонта?

Я тоже посмотрел вдаль, борясь с подкатившей тошнотой. Я боялся высоты до паники, до стоячей дыбом шерсти. Я делал вид, что мне не страшно, но мои пальцы побелели, вцепившись в горячий бетон.

Когда-то в детстве отец взял меня в горы. Он вывел меня к обрыву и взял на руки. Потом я долго висел над пропастью вниз головой, а отцовские руки больно сжимали мои тощие лодыжки. Он рычал на меня:

«Смотри! Не жмурься, открой глаза, кому сказал! Учись плевать в лицо своему страху!»

Но я только облевал его кроссовки, и он кинул меня на землю. Я корчился у его ног и изрыгал желчь, потому что желудок был уже пуст. А он харкнул на траву в сантиметре от моего носа и уселся на край скалы, свесив ноги. Может, он хотел таким образом вылечить меня от боязни высоты, но я думаю, что он просто конченный маньяк, который кайфовал, издеваясь надо мной. Мне было лет пять.

И обо всём этом я рассказывал Инге сквозь кислый вкус рвоты, лежа на гальке крыши, а она отпаивала меня водой из бутылочки. Судьба у меня такая: постоянно обсираться рядом с этой женщиной. Я поморщился, и висок стянуло. Твою же ж мать, я ещё и плакал… Саттаров, сука, кругом прав. Я вообще себя не контролирую.

Инга достала из сумочки длинную сигарету.

— Будешь?

Мы уже сидели плечом к плечу на гальке, привалившись к бортику.

— Давай, — кивнул я, — не знал, что ты куришь.

Я затянулся из её пальцев. Она тоже сделала затяжку и выпустила струйку дыма.

— Я, как сказал герой в старой комедии, курю редко и только после секса.

— А у нас был секс? Я б заметил.

Она рассмеялась.

— Не в физическом плане, но такой катарсис… Ощущение, как будто был.

Наши ощущения совпали.

— Юл… Прости, но дурацкое имя.

— Согласен, — горько усмехнулся я. — Тяжело, когда предки с головой не дружат. Я думал сменить, и забил. Хоть не Алёша.

— Дай угадаю. Мама сохла по Юлу Бриннеру.

— Она не настолько старая. Хуже… По Гаю Юлию Цезарю. Но от Гая что-то её удержало.

Инга прыснула, потом прислонилась щекой к моему плечу.

— Теперь я вижу, ты живой.

— Чтобы стать живым надо обосраться?

— Да… Бывает, этого достаточно. Ты так боишься показать свою слабость, что готов свалиться с небоскрёба. Страх обнажить свои недостатки — это тоже слабость.

— Я привык. У нас только дай слабину — разорвут. Быть женщиной, поверь, совсем неплохо.

Инга поднесла сигарету к моим губам.

— Уверен, что банка с ядовитыми жабами лучше стаи волков?

Я потянулся к ней, взъерошил носом чёлку.

— Ин, пойдём вечером погуляем? Просто побродим по улицам.

Инга затянулась, выпустила дым.

— Шеф сказал, что ты попытаешься ко мне подкатить.

— Зачем?

Она хмыкнула.

— Мы с тобой как два актёра с одним сценарием в руках. Кидаем реплики по очереди, отлично зная, что в финале. Хочешь повторить свой вопрос?

— Нет.

Мы помолчали.

— С физиологической точки зрения у меня мог бы быть сын твоего возраста.

— Но у тебя его нет.

Это было грубо, но я положился на интуицию. Я буду нести сейчас всё, что приходит мне в голову. В таких разговорах лучше не думать.

Инга достала ещё одну сигарету, раскурила её.

— У меня его нет…

Она протянула сигарету мне, но я отвёл её руку.

— И что ты хочешь?

Она пожала плечами:

— Ничего. Сейчас просто хочу побродить по улицам с тобой.

Я шёл к себе в кабинет и улыбался. Отличная история про отца получилось. Инга оценила.

Мой отец был из редкой породы забитых гуляк. Слизняк со смазливой мордахой, никому не мог отказать. Его затаскивали к себе бабы разной степени потрёпанности, он послушно шёл за ними, всё время боялся, что спалится, от страха пил, по пьяни палился. Мать выковыривала его из чужих квартир и гнала домой ссаными тряпками. А в один момент теми же тряпками выгнала его из нашей квартиры. Какие, на хрен, горы?

Но, когда, или если… Когда мы выпутаемся из этой ситуации, я найму себе крутого инструктора по скалолазанию, и избавлюсь от этого страха навсегда.

Лучшая политика — это честность, и ни к чему смеяться, я абсолютно серьёзен. Господь всемогущий и все 12 его апостолов! Как же с ней тяжело! И как интересно. Каждый день сплошное фехтование на рапирах: выпады, уходы, точечные уколы, и снова в изящную стойку: ангард… алле… батман… туше… туше… ретур… Ангард! Фехтовал всю жизнь с соломенными чучелами, и вот: впервые попался достойный противник.

Спросите, откуда таких слов нахватался? Кроме Гая Юлия Цезаря моя мама любила «Гардемаринов», поэтому в возрасте, когда ребёнок ещё не очень сопротивляется идиотским затеям родителей, меня отдали в секцию фехтования. Наш тренер был из ещё более древнего поколения, и французские термины предпочитал русским. В его каптёрке висела фотография Балона с дарственной надписью «Якову Владимировичу от Владимира Яковлевича, один за всех и все за пузырём!» Нам, малым он объяснял, что «пузырь» — это потому, что автограф знаменитый гвардеец кардинала дал ему на воздушном шаре, но я уже тогда подозревал, что он врёт.

Первая наша ночь была настоящей фантастикой. Я и думать забыл, как совсем недавно, на корабле, выискивал в ней хоть что-то. Всё изменилось: я постоянно открывал в ней что-то новое и удивлялся. Думаете влюбился? Конечно нет. Я просто восхищался.

Она не давала мне расслабиться ни на секунду, и как бы я ни старался, и как бы не сносило крышу ей, всё равно я ощущал внутри неё титановую сердцевину, которую расплавить был не в состоянии.

«Трахни её так, чтобы ползала за тобой и просила „ещё“!»

Ха! Саттаров с такими женщинами просто не сталкивался. Я нашёл все её кнопки, но вывести на ручное управление так и не смог.

Мы лежали, не касаясь друг друга, распаренные, как после бани. За окном серели предрассветные сумерки. Инга свесилась с кровати, нашарила бутылку вина.

— Будешь? — спросила она, тяжело дыша.

— Да, — кивнул я, — сначала ты.

Дышал я ничуть не легче. Она присосалась к горлышку. Я смотрел на её тело и, не скрываясь, любовался. Небольшая грудь с острыми сосками торчала вперёд, плоский живот без малейших признаков жира, небольшие подкачанные бицепсы. И ноги… Ноги у неё были абсолютным совершенством. Такие ноги можно выставлять в Эрмитаже за пуленепробиваемым стеклом, чтоб не спёрли. Инга протянула мне бутылку. В ней оставалось несколько глотков.

— Извини, — сделала она вид, что смутилась, — это было сильнее меня.

— Ничего, — ответил я и влил в себя остаток.

— Хорошо… — блестящей от пота змейкой Инга заструилась ко мне и вонзила клыки в мочку уха. Я застонал, она ойкнула, закрутилась в простыню.

— Ты куда? — крикнул я ей в спину.

— В душ! — донеслось из коридора, — я такая потная!

— Я тоже! Я с тобой!

Она возникла в проёме, чёрный шёлк скрыл так немного, что мозги закипели, дорисовывая остальное.

— Не смей! Мне нужно побыть одной. Пять минут.

Она подошла ко мне и прикусила нижнюю губу:

— Мне нравится твой запах, — прошептала она, не разжимая зубов. Подхватила с тумбочки свой телефон и скрылась в ванной.

Что-то слишком я расслабился. Сама Инга не теряла бдительности, как бы я ни старался. В любом состоянии где-то в её мозгу не дремал зоркий сторожевой. За всю ночь она ни разу не положила свой телефон экраном вверх. Когда приходило сообщение, она в одно мгновение, легко и естественно занимала такое положение, в котором экран выпадал из моего поля зрения. И было это так удивительно ненавязчиво, что не придерёшься. Сейчас был первый случай, когда она про него забыла, но я всё испортил своими хотелками. Действительно, совсем голова отключилась.

Тогда я решил пойти ва-банк.