Бесплатный фрагмент - Матильда Кшесинская — прима Императорского балета 1 том XIX век

Ирина Александровна Жерносенко, доктор философских наук, кандидат культурологии, доцент, проректор по научной работе и международным связям Алтайского государственного института культуры

О книге «Матильда Кшесинская — прима Императорского балета»

Монография является серьёзным историко-культурным исследованием жизни и творчества гениальной балерины русского балета — Матильды Кшесинской.

В историографии русского балета ХХ века её имя незаслуженно было забыто и опорочено досужими домыслами и клеветой. Виной тому — нелёгкая историческая и политическая обстановка в нашей стране, которую всё двадцатое столетие сотрясали революции, войны, разруха, голод, политические репрессии. Матильде Феликсовне не могли простить близко-родственных связей с царской семьёй. Поэтому выдающийся талант этой удивительной танцовщицы, её вклад в развитие русского балета, становление авторской балетной школы — всё это было забыто и закрыто для российской публики, и для нескольких поколений исполнителей советской балетной школы, и для исследователей: историков балета, искусствоведов, культурологов.

Тем большую ценность приобретает работа Г. А. Вервейко, в которой не только изложен жизненный и творческий путь М. Кшесинской, но дана развёрнутая панорама культурной жизни России сквозь призму исторических событий с конца XIX века до революции 1917 года. Автору удалось эмоционально и правдиво описать этот сложнейший период в истории российской хореографии, когда наложились друг на друга расцвет классической школы балета и взрыв новаторских идей, не разрушивших русский балет, а обогативших его; создать яркие, живые образы современников, друзей, коллег и родственников главной героини, раскрыть их жизненные и творческие кредо, неоднозначность их характеров и поступков, а также их великую любовь к России и к искусству. Перед читателем проходит череда ярких портретов деятелей той эпохи: балетмейстер Мариус Петипа, меценат и антрепренёр Сергей Дягилев, целое созвездие балерин и танцоров данной эпохи, молодой наследник русского престола и представители царской семьи.

Автор монографии деликатно и с большой любовью раскрывает внутренний мир Матильды Кшесинской: это сильная личность с трепетной душой, умеющая глубоко чувствовать, любить и прощать.

Галиной Анатольевной Вервейко проделана огромная работа по систематизации, анализу, выявлению культурологического контекста творческого пути балерины; собран богатый фактологический материал, малодоступный широкому кругу читателей (воспоминания и дневники героини и её близких, деятелей искусства той эпохи); проведён анализ немногочисленных трудов советских и российских искусствоведов и театроведов, уделивших на своих страницах внимание творчеству выдающейся балерины. Книга иллюстрирована большим количеством фотографий М. Ф. Кшесинской и её окружения, что позволяет создать в сознании читателя целостный образ главной героини, увидеть её в жизни и на сцене, а также воссоздать историко-культурный мир России рубежа столетий.

Сильной стороной книги является то, что автору удалось проследить: как происходил процесс становления великой балерины, которая не только обладала уникальными хореографическими данными, но и была истинным Творцом, создавая неповторимые образы персонажей, открывая и изобретая новые выразительные средства, которые затем станут достоянием хореографического мастерства последующих исполнителей балета.

Монография Галины Вервейко является первым опытом историко-культурного исследования жизненного и творческого пути Матильды Кшесинской и вносит значительный вклад в историю искусства и культуры России рубежа XIX—XX веков. Книга написана хорошим литературным языком, глубоко содержательна, легко читается и просто доставляет большое эстетическое наслаждение.

На наш взгляд, книга может быть рекомендована учащимся хореографических училищ, а также для институтов культуры как пособие по истории русского классического балета.

Предисловие

Об удивительной судьбе прима-балерины Императорских театров России конца XIX — начала ХХ веков Матильды Феликсовны Кшесинской я узнала, читая её воспоминания, написанные в Париже в 1954 году, когда ей уже было больше восьмидесяти лет.

Дочь знаменитого танцовщика — лучшего исполнителя мазурки в Санкт-Петербурге — Феликса Яновича Кшесинского, прожила очень яркую и интересную жизнь, была сильной и одарённой личностью.

Долгое время о ней почти не вспоминали в советской России из-за скандальных фактов её биографии: её считали любовницей Наследника — будущего царя Николая Второго. Между тем их связывали, по воспоминаниям самой танцовщицы, очень тёплые отношения и прекрасные чувства первой любви. Это подтверждают и записи в дневниках самого Наследника.

Для своего времени личная жизнь танцовщицы вызывала много кривотолков, считалась безнравственной. Но, читая мемуары, понимаешь её как женщину, почему она поступала именно так. И удивляешься её смелости и желанию жить по-своему, вопреки суждениям молвы.

Матильда Кшесинская была смела и в своей профессиональной деятельности. Она первая вывела русский балет на уровень лучшего в Европе по исполнительскому мастерству. Именно она стала победительницей над гастролировавшими в России итальянскими танцовщицами, изучив их технику исполнения. Для этого необходимы были и талант, и огромный труд, и желание учиться лучшему в своей профессии.

Кшесинскую нельзя упрекнуть в лени. Вся её деятельность была удивительна, как на сцене, так и в жизни. Она действительно умела жить, обставлять свою жизнь роскошью и красотой. Но не менее удивительна была и вторая половина её жизни.

Матильда Кшесинская, потеряв всё, что имела в России (как в материальном, так и в духовном плане), не сломалась, не пала духом. Она стойко переносила все несчастья в годы революции, гражданской и второй мировой войн, нашла себя и в эмиграции: собственным трудом зарабатывала на жизнь, содержала семью.

Матильда Феликсовна прожила долгую и прекрасную жизнь (прожила 99 лет!). Она любила Россию, до конца была предана Царской семье, Императорскому дому Романовых, очень переживала за судьбу своего «Ники» — царя Николая Второго. До конца своих дней она была предана и своей любимой профессии — балету. Прославив когда-то русский императорский балет, за границей она создала свою школу, где преподавала и в глубокой старости. Очень сочувствовала советской балетной школе, была восхищена выступлениями Галины Улановой в Париже в 50-е годы.

Я считаю, что личность Матильды Кшесинской достойна того, чтобы ею восхищались. Её имя и достижения в профессии — слава русской школы балета, признанной в начале ХХ века лучшей в мире. Ведь именно её в то время критики называли «генералиссимусом» и «королевой» нашего балета.

Автор.

1 ТОМ                              XIX век                                  1872—1900 годы

Посвящается памяти Ульяновой Раисы Тимофеевны — моей первой учительницы хореографии.

Я любила и продолжаю любить родное искусство, и всё, касающееся балета, не может оставлять меня безразличной. Ведь балет определил мою жизнь и дал мне в ней счастье.

Матильда Кшесинская

(Париж, 1959)

Часть 1. Воспоминания балерины о детстве и юности

Глава 1. Дождливый парижский день

По парижскому бульвару шла миниатюрная пожилая дама. Шёл дождь. Вокруг было так свежо и красочно, что она поневоле любовалась разноцветными зонтами и плащами парижан. И вся эта картина вокруг напоминала ей живопись импрессионистов: вызывала яркие впечатления и приятные эмоции. Несмотря на свой возраст (а годы жизни её приближались к восьмидесяти), Матильда Феликсовна любила всё яркое и модное, красивое. Когда-то, лет тридцать назад, она приехала во Францию из России и очень хорошо «вписалась» в парижскую жизнь. В молодости она особенно любила модно и со вкусом одеваться, была блистательной светской дамой. (Её ценили даже мужчины из Царской семьи!). И вот уже немолодой, но ещё прекрасно выглядевшей, она попала, хотя и вынужденно, в саму столицу мод — Париж из царственного Санкт-Петербурга. За столько лет французский язык стал для неё привычным: она не только хорошо говорила по-французски, но и писала на этом языке. И внешне вполне могла выглядеть француженкой: стройность её не покидала все эти годы.

Матильда была эстетичной женщиной, очень любила искусство, особенно балет. И вокруг себя всю жизнь замечала много прекрасного вокруг. Этот взгляд на мир очень украшал её жизнь и не давал возможности впадать в полное отчаяние. Вот и сейчас некоторые парижане шли с хмурыми лицами: не всем, особенно в пожилом возрасте, была приятна эта слякоть, сырость, пасмурное небо… А ей такая погода была в радость: в такие дни Париж особенно напоминал ей дорогой сердцу Санкт-Петербург. Если бы кто-нибудь знал, как она всю жизнь любила этот город и свою страну — Россию! Ей так прекрасно жилось в ней! И как часто ей вспоминалась эта жизнь!

Здесь, в Париже, она могла вот так запросто затеряться в толпе: никто из прохожих даже и не подозревал о её прошлом. Могли ли они предположить, что эта небольшого роста дама, уже старушка, когда-то была так знаменита?! Журналисты постоянно преследовали её и описывали в светской столичной хронике каждый её шаг! А сколько писали неправды! Можно было подумать, что вся её жизнь — исчадие грехов! (Особенно любили придумывать всякие нелепости в 1917 году, когда начались дни революционной смуты). А она всего лишь любила жить так, как считала нужным, была очень общительна и хлебосольна. Но главным её «грехом» было богатство: её очень любила светская публика и преподносила во время спектаклей много драгоценных подарков. Немало таких подношений было от Императорской семьи. И во время выступлений Матильда часто надевала на себя бриллиантовые украшения, чтобы дарители видели, как ценит она их презенты.

Может быть, богатая публика слишком баловала её в те времена. Но ведь за всё это она платила своим неимоверным трудом! Сколько приходилось проливать пота у балетного станка и на середине балетного класса при изучении виртуозной итальянской техники танца! Сами итальянки признавали мастерство Матильды, да и её учитель — маэстро Чеккетти. Как давно это было! И как резко изменилась её жизнь! Здесь, в Париже, Кшесинская, которая уже давно носила имя Светлейшей княгини Романовской-Красинской, только иногда вспоминала о своём былом богатстве, которое потеряла в одночасье. Но, несмотря на это, Матильда Феликсовна никогда не падала духом: Бог дал — Бог взял! И в её душе до сих пор оставался молодой задор, и до этих лет грели её душу воспоминания о её необыкновенной молодости.

Матильда была очень счастливой женщиной, даже, несмотря на то, что в её жизни было немало драматических, а порой и трагических моментов. Она умела быть сильной и переносить любые испытания, оставаясь на высоте, и видеть во всём красивое: и в горе, и в радости. Судьба Матильды Кшесинской пришлась на очень непростое, тяжёлое время в истории. В царское время ей было даровано большое богатство и яркая слава. Затем, в 45 лет, она потеряла всё: свой богатый особняк (практически дворец) в Петербурге, богатейшую коллекцию бриллиантов (на которую она могла бы безбедно существовать и сейчас), свою профессию танцовщицы, в которой она четверть века блистала на сцене среди первых артисток Императорского балета, а порой своим исполнением затмевала всех…

У неё было много друзей и почитателей в России и Польше. Когда-то с блеском балерина выступала и в Париже… И всё-таки здесь её знали гораздо меньше, чем в старом, дореволюционном Петербурге. Может быть, виной тому было то, что в молодости она, прима Императорского балета, не очень любила жить за границей и подолгу на гастролях там не задерживалась. Она любила жить дома, в России. На родине у неё с детства были вполне комфортные условия. Сначала для неё их создавали её родители, которых она безмерно любила, потом уют в доме создавала Матильда сама. Она умела это делать с большим удовольствием, и у неё были средства для этого.

Однажды германский Император, увидев её в балете, предлагал ей танцевать весь театральный сезон в Германии. Матильде это было лестно, но она всё-таки отказалась. Поэтому её в России знали, конечно же, лучше, чем в Европе. Но… время неумолимо, и всё смывает в памяти людей. И особенно непрочна память у русских людей. В России так быстро всё меняется! После отъезда Кшесинской в эмиграцию, когда пал царизм и вся власть перешла к большевикам, которые так жестоко расстреляли её любимого Ники и всю его семью, о ней, которая была близка и всегда предана Царской семье, старались забыть, вычеркнуть из памяти все успехи «царской» прима-балерины.

Матильде вспомнился её особняк в Петербурге. Свой дом она строила с любовью. По её заказу строительством руководил один из лучших петербургских архитекторов — Александр Иванович фон Гоген. Особняк находился на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской улицы, которая была застроена целым рядом маленьких деревянных домиков. Место Матильде очень нравилось: оно находилось в лучшей части города, далеко от фабрик и заводов, а по размеру позволяло построить большой и светлый дом и при нём развести хороший сад. Вместе с архитектором Матильда Феликсовна обсуждала расположение комнат. Всё делалось в соответствии с её пожеланиями и соответствовало условиям жизни, в которых Кшесинская тогда жила.

Десять счастливых лет прожила она в своём доме-дворце. Матильда старалась обставить его лучшей в мире немецкой мебелью, привезла в него паласы и ковры из Франции. Знала бы она тогда для кого старалась по иронии судьбы! Для злейших врагов её любимой Царской семьи! После отречения Ники — Николая Второго — от престола (а вернее — за несколько дней до этого), ей пришлось бежать из дома, бросив всё на произвол судьбы. В особняке обосновались ещё после февральской революции большевики. И её дом с балконом, с которого выступал в апреле 1917 года Владимир Ульянов-Ленин, вошёл в советскую историю. А позднее именем вождя пролетарской революции даже назвали и сам Санкт-Петербург, город стали именовать Ленинградом!

Матильда однажды попыталась вернуть свой дом, побывав сначала в Таврическом дворце, а позже и на приёме у Керенского. А когда вошла в дом, то ужаснулась: во что превратился за несколько месяцев её, со вкусом когда-то обставленный, особняк! Комнаты стали похожи на канцелярию с казённой мебелью, её красивый французский палас был весь залит чернилами… Все красивые дорогие вещи, мебель, антиквариат куда-то исчезли… И она поняла, что из богатейшей женщины в России в один момент превратилась в нищую!

Но Матильда умела не только роскошно и красиво жить. У неё был и дар умения общаться с людьми: от царей до простолюдинов. Она во всех видела людей, равных ей. В её доме часто было много гостей, которых она хлебосольно встречала. И почти вся прислуга в доме её любила за весёлый нрав. Этим людям жилось в её доме уютно и сытно. Кшесинская никого не обижала. И люди не предали её в лихие годы. Они помогали кормиться ей с сыном в голодные годы скитаний в Петрограде, а когда она уехала во время гражданской войны на Северный Кавказ и обносилась, проходив в одной юбке несколько месяцев, то её люди из петербургского дома нашли Матильду и привезли ей из Кисловодска чемодан вещей, который она оставила там. И Кшесинская смогла вновь по-человечески одеться…

Да, жизнь бывает непредсказуемой. И всё-таки Матильда считала, что судьба берегла её — Малю (так звали её в детстве и юности близкие люди). Да, она не была заграничной принцессой и потому не смогла выйти замуж за свою первую любовь — Николая Романова, Наследника российского престола. Но зато в будущем Матильда почти также полюбила его кузена — Великого Князя Андрея Владимировича, родила от него сына Владимира и спустя двадцать лет вышла замуж за своего любимого мужчину (виной такого долгого ожидания была покойная свекровь — Великая Княгиня Мария Павловна, препятствовавшая их браку). Прошли годы, и всё-таки Матильда стала полноправным членом Царской семьи! И в гонениях она не отрекалась от такого родства. Была постоянна в своих убеждениях.

И вот теперь Матильда Феликсовна, уже давно живя в Париже, и, имея там свою личную балетную студию, известную во всей Европе, шла с работы домой к своим любимым мужу и сыну — Андрею и Владимиру Романовым. После замужества она стала Светлейшей княгиней Матильдой-Марией Романовской-Красинской. (Имя Мария она получила при переходе в православие в русской церкви, а титул - став женой Великого Князя).  А первым стал Красинским её сын Владимир. Это было ещё до революции - в России. Она обратилась с такой просьбой к Царю Николаю II, когда Вова получал свой первый паспорт. Случилось это в 2012 году, когда сыну исполнилось десять лет. И Император даровал её сыну утраченное семьёй дворянство.

Открыв дверь, Андрей поцеловал руку жене, как это было с давних времён принято в его Великокняжеской семье. Они с Матильдой уже давно внешне сравнялись по возрасту: Великий Князь был на шесть лет младше супруги. Но это никогда не смущало Матильду, так как она всегда выглядела моложе своих лет. А душевно они всегда были очень близки и прекрасно понимали друг друга. И потому оба считали: какое значение имеет возраст, если люди любят друг друга?

Глава 2. Семейный совет

— Знаешь, Андрей, я сегодня гуляла по бульвару под дождём и вспоминала наш Петербург… — начала с порога Матильда Феликсовна.

— Да, Маля, прекрасное тогда было время… Но его уже никогда не вернуть, — ответил ей муж с сожалением.

— А я всё-таки подумала, что можно его вернуть!

— Но как? Неужели ты хочешь побывать в Ленинграде? Но кто же нас пустит туда? В Советскую Россию? Или тебе хочется попасть там в какой-нибудь лагерь — ГУЛАГ?

— Нет, конечно. Я всё понимаю: в России, к сожалению, нам уже не побывать никогда… Но я решила написать свои воспоминания о своей жизни в России. Ты мне поможешь в этом? Соберём все архивы, какие у нас есть, посмотрим, что есть в парижских библиотеках, и я по ним буду всё вспоминать.

— Хорошая мысль! Конечно же, я — не против: чем смогу — обязательно помогу тебе.

— В России решили забыть Кшесинскую. И для русских оставить в памяти только мой балкон, с которого выступал Ленин! Но пусть же русский народ прочтёт о моей жизни, вспомнит, кем я была и что сделала когда-то для России и русского балета! Лучшего балета в мире!

— О, да, моя родная! Маля, ты, как всегда, права: моя мудрейшая из женщин! — шутя, произнёс Андрей Владимирович и поцеловал жену в щёку.

— Я уже не смогу хорошо написать по-русски, ведь последние годы… Да что там годы! Десятилетия! Мне приходилось иметь дело, в основном, с французским языком. Вот и буду писать на нём. И пусть книгу сначала напечатают в Европе. Но всё равно когда-нибудь историки балета заинтересуются и переведут её на русский язык, и она попадёт в Россию! Я в это верю.

— Верь, верь, моя дорогая. А я всю жизнь верил в тебя и, как видишь, не ошибался! Ты у меня прекраснейшая из женщин и гениальная личность.

Матильда с улыбкой взглянула на мужа.

— Да, да. Не сомневайся. За это и полюбил тебя. И всегда тобой восхищаюсь! И всё-таки мы напишем твои воспоминания на трёх языках: французском, английском и русском. Я помогу тебе в этом. Ведь когда кто-то другой делает перевод, то случаются разные неточности…

В этот момент их разговор прервал сын Владимир. Он тоже уже был немолод: возраст подходил к пятидесяти. Но он всю жизнь жил с родителями и очень любил их. А лучше своей матери женщины так и не встретил в жизни.

— МамА, папА, — на французский манер произнёс он. — Ну что вы там разговорились? Уже давно пора за стол!

Матильда вошла в гостиную. Стол был, как всегда, красиво сервирован. Эта традиция в их семье выполнялась в любые, даже военные голодные годы: есть хоть хлеб с водой, но из красивой посуды!

— А что, мы сегодня ужинаем одни? — удивилась Матильда. — Где же все наши домашние?

— Они разбрелись по своим комнатам, поужинав раньше, а нас решили оставить одних, — ответил ей сын.

Матильда Феликсовна за ужином поведала сыну о своём замысле. И сын тоже поддержал её:

— Мама, ты — молодец! В России должны помнить о тебе. Ведь именно тебе удалось победить иностранных гастролёрш — итальянских танцовщиц и стать первой из русских прима-балериной Императорского балета! Твоё имя незаслуженно забыто в России, и его нужно вернуть нашей Родине!

От этих слов сына Матильде Феликсовне стало грустно, защемило сердце. Кшесинская, с печалью посмотрев на сына, ответила:

— Почему так случается в жизни? Людям, которые так дорожат Родиной, любят её, приходится жить вдали от неё? Почему некоторым людям дано вершить судьбами других? Это очень печально…

Владимир ответил ей:

— Да, мама, всё не так просто в жизни. И всё-таки судьба у тебя, несмотря ни на что, была прекрасной и очень интересной. И тебе стоит о ней рассказать людям.

— И я попробую это сделать, сын, — ответила ему Матильда Феликсовна.

Глава 3. Сон Матильды

В Париже стояли первые дни января 1952 года. Приближался любимый праздник Матильды-Марии — Рождество. В тот день был православный Сочельник. И Матильда Феликсовна, убирая ёлку, задела ногой за ковёр и упала. Падение было неудачным, она сломала ногу. Пришлось её перевезти в Американский госпиталь. Там ей сделали тяжёлую и очень сложную операцию. Так, в преддверии её восьмидесятилетия, которое должно было праздноваться летом, ей пришлось весь январь пролежать на госпитальной койке.

В ночь с 29-го на 30-е января Светлейшей княгине Матильде-Марии Романовской-Красинской (так она стала именоваться после замужества) приснился сон, который стал отправной точкой в деле, о котором она уже давно думала.

«Я вижу во сне, что вхожу в наше Театральное училище, в Санкт-Петербурге, со своими ученицами; я их не вижу, как это во сне бывает, но чувствую, что они около меня. Я им объясняю расположение комнат: вот направо, говорю я, две большие залы, где мы учились и репетировали, а в день училищного выпускного спектакля мы все встречали Государя Императора, Императрицу и всю Царскую семью, а налево, вдоль длинного коридора расположены наши учебные классы. В конце этого коридора, я объясняю им, находится маленький училищный театр, где я выступала перед выпуском. Оттуда выходила вся Царская семья после спектакля.

Когда я давала своим ученицам эти объяснения, вдруг раздался чей-то возглас: «Они идут… они идут!» На мой вопрос, кто идёт, мне ответили: «Царская семья». «Как они идут, ведь их нет в живых?», — ответила я. «Их души идут», — чей-то голос мне ответил, и в это время все разом запели: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав» — и трижды повторили. Потом все бросились вниз, им навстречу, и остановились перед настежь отворёнными входными дверьми. На улице шумела буря, ветер гудел, лил проливной дождь и чей-то голос крикнул, что Они не могут войти. Тогда все бросились наверх, на второй этаж, и снова трижды пропели «Христос Воскресе» и остановились в длинном коридоре, ожидая Их появления. Тут снова кто-то крикнул, что Они не могут войти, и мы все бросились на следующий этаж и запели снова «Христос Воскресе». Пока я бежала со всеми, я мечтала, что когда увижу Императора Александра III, то я брошусь на колени перед Ним и буду целовать Ему руки, так я его обожала. Когда в третий раз пропели «Христос Воскресе», мы все остановились, снова в ожидании Царской семьи, но в этот момент я проснулась вся в слезах и продолжала горько плакать».

Вся долгая жизнь Матильды после пробуждения от этого сна вдруг предстала особенно ярко и отчётливо перед её глазами. Лёжа на больничной койке, она стала вновь переживать многие её моменты. И решила, как можно быстрее, начать писать свои воспоминания, о чём уже давно мечтала. Какая-то неведомая сила толкала её на этот шаг, она как бы подсказывала ей, с чего нужно начать это делать. И уже в госпитале Матильда начала кое-что записывать.

Ей нередко в жизни предлагали издать свои воспоминания, но Матильда Феликсовна отказывалась. Она боялась тревожить прошлое и теребить старые раны. Кроме того, у неё не было главного доказательства их отношений с Ники — Николаем Вторым — его драгоценных писем. Именно они служили бы доказательством того, что она пишет о своей первой любви — правда. Её дневники тех лет также остались в России. Но у Матильды была отличная память даже в старости. Но могут ли люди поверить в это? Ведь им легче было верить в те небылицы, которые рассказывали о ней. Матильда-Мария считала, что её жизнь была прекрасна, в ней ничего не нужно было даже приукрашивать: Господь наградил её удивительной судьбой. Ей самой иногда было странно, что всё это случилось именно с ней. Но когда это происходило, то Матильде казалось, что всё так и должно быть, ничего особенного…

«В моей жизни я видала и любовь, и ласку, и заботу, но видала я помимо горя и много зла. Если о чинимых мне кознях я и пишу, то не говорю о тех, кто мне их делал. Не хочу ни с кем сводить каких бы то ни было счётов, ни о ком не хочу говорить скверно. Но много, много хорошего скажу о тех, кто делал добро мне», — откровенничала с читателями Светлейшая княгиня Романовская-Красинская, известная в России как Заслуженная артистка Императорских театров Матильда Кшесинская.

Глава 4. Давние предания семьи Кшесинских

Малечка с детства была неравнодушна ко всякого рода украшениям. Она любила разглядывать семейные драгоценности, достав красивую шкатулку из шкафа родителей. Однажды в ней она увидела необычный перстень с каким-то непонятным ей изображением и спросила Феликса Яновича:

— Папа, а что означает этот рисунок?

И отец поведал ей таинственную историю. Оказывается, этот перстень был единственным доказательством знатного происхождения их семьи. И Матильда всегда дорожила этим.

Она родилась в польской семье. И в ней чувствовалась гордость «панночки». А в своём общении Матильда была открыта и непосредственна с разными людьми, из какого бы слоя общества они ни были. Наверное, за это и любили её Великие Князья из рода Романовых. Для всех других они были «неприкасаемыми», все люди смотрели на них снизу вверх. А Матильда умела общаться с ними на равных, считая, что «они тоже люди» (а не боги!). И ведь никто не догадывался, что представителям рода Романовых, изолированным от других людей своим особым происхождением, так не хватало простого человеческого общения!

Итак, корни семьи Кшесинских уходили в Польшу. Причём, Кшесинскими они были только на Императорской сцене — отец Феликс и трое его детей — две дочери и сын. В паспортах же их всех именовали Кржезинскими (так писала сама Матильда). Видимо, трудное произношение фамилии было неудобно для сценического имени. И Феликса в России стали звать Кшесинским, а потом такую же фамилию на сцене получили и его дети. Но, как уверял их отец, его предки носили фамилию знатного в Польше рода — Красинских и были очень богаты. Они были из графского рода, история которого была известна Феликсу с XVIII века.

Семейное предание передавалось из уст в уста от отца к сыну, описывалось всегда очень живо и в красочных подробностях. Героем событий сначала был прадед Матильды, её брата Юзи и сестры Юли. Отец усаживал детей рядом с собой на диване и начинал не один раз свой таинственный рассказ.

— Итак, дети мои, вернёмся с вами на полтора века назад… В первую половину восемнадцатого века. Тогда жив ещё был ваш прапрадед — граф Красинский. Он был старшим в роде и потому унаследовал после смерти отца огромное состояние. Второй же ребёнок в их семье — единственный младший брат получил по закону только небольшую долю от этого наследства. Конечно, такие законы были несправедливы и вызывали часто зависть в душе обделённых наследством детей против родных своих старших братьев. В семье старшего брата, моего прадеда, а вашего — прапрадеда, был маленький сын Войцех. И все они были вполне счастливы. Но вскоре после получения наследства, в их семье случилось несчастье: умерла любимая жена и мать. Мой богатый прадед овдовел и очень тосковал по ушедшей своей супруге, так и умер от тоски по ней… А вашему прадеду Войцеху — моему деду, было в то время всего лишь двенадцать лет, когда он остался круглым сиротой. И на этого мальчика вдруг свалилось несметное богатство: обширные владения и крупное состояние графов Красинских! Его дядя был очень зол: ему приходилось содержать семью, а тут какому-то мальчишке, его племяннику, выпало такое счастье! Он чувствовал себя обездоленным. Вот если бы у его старшего брата никого не осталось, то всё это богатство перешло бы к нему! И он задумал неладное, чтобы захватить наследство графов Красинских.

Войцех после ранней смерти родителей остался на попечении преданного их семье французского воспитателя. И этот учитель почувствовал, что над мальчиком нависает беда: родной дядя старался избавиться от него. Об этом ему сообщил один из наёмных убийц, которых он нанял для осуществления своего плана. Даже будущего убийцу мучила совесть: он не хотел убивать ребёнка. Воспитатель решил спасти мальчика и бежал с Войцехом из Польши, где юнцу грозила опасность, во Францию. Бегство было быстрым, и воспитатель успел захватить не все документы мальчика, которые собирал наспех. Было это в далёком 1748 году. Учитель прибыл со своим воспитанником к себе на родину и поместил его в своей семье недалеко от Парижа — в Нейи. Из предосторожности, боясь преследования, воспитатель записал Войцеха под другой фамилией — Кржезинский-Нечуй. Такую фамилию носила его умершая мать.

Прошли годы. Мальчик вырос. И после смерти своего воспитателя Войцех остался жить в Париже. А в 1763 году женился. Видимо, его всё-таки тянуло к родной польской крови: жена его была польской эмигранткой, а звали её — Анна Зиомковская. Это ваша прабабушка. В 1770 году в их семье родился мой будущий отец Ян. Когда мой дед посчитал, что опасность миновала, он со своей семьёй вернулся в Польшу и стал жить в Варшаве. Но за это время его отсутствия на родине, дядя выдал Войцеха за умершего, и сам получил всё наследство графов Красинских. Мой дед пытался вернуть наследство своего отца, но всё это было тщетно, так как не все его документы захватил воспитатель во время бегства во Францию. Он старался найти их в церковных архивах, но многие из них были за эти годы безвозвратно утеряны: в стране происходило много беспорядков и войн, и, видимо, они погибли в огне. В таких условиях восстановить свои права для Войцеха оказалось невозможным. Но всё-таки у него оставались некоторые документы, которые подтверждали его графское происхождение. И дед их очень ценил и хранил в отдельной шкатулке, которую перед смертью передал моему отцу — Яну.

— Береги её, как зеницу ока, после моей смерти она откроет тебе иной путь, — часто говорил отец и мне.

Но я был очень доверчив в молодости и не смог уберечь её для вас: один из родственников уговорил меня передать ему на хранение в безопасном месте и больше не вернул мне этой шкатулки. Куда она исчезла, и что с ней сталось, я не знаю. Единственное, что сохранилось у меня в доказательство — вот это кольцо с гербом графов Красинских. Его называют геральдическим слеповронком. Сейчас я прочитаю о нём в польском гербовнике.

Феликс Янович подошёл к книжному шкафу, вынул из него большую книгу — польский гербовник и стал читать детям: «На лазуревом поле серебряная подкова, увенчанная золотым крестом. На нём чёрный ворон с золотым перстнем в клюве. На щите графская корона, шлем, дворянская корона, на которой сидит тот же ворон. Намёт лазуревый, подложенный серебром».

Дети внимательно рассматривали изображение. Оно действительно совпадало с тем, что было описано в гербовнике.

Закрыв книгу, отец продолжил свой рассказ:

— Ещё я хорошо помню, что когда был ребёнком, то мы ездили с отцом во Дворец графов Красинских. И там вашему деду Яну каждый месяц выдавали определённую сумму денег. Это косвенно тоже подтверждает его происхождение.

В 1798 году мой отец Ян, вскоре после возвращения их семьи в Польшу, женился в Варшаве на Фелицате Петронелли-Деренговской — моей будущей матери, а вашей бабушке. В нашей семье было трое детей: ваш дядя Станислав, рождённый в 1800 году, тётя Матильда и я — ваш отец. Как вам известно, я родился в 1821 году.

— Папа, а кем был наш дедушка — твой отец? — спросил его Юзя.

Феликс Янович улыбнулся.

— Вы можете гордиться своим дедом, как и я, всю жизнь гордился своим отцом. Он был артистом. И не простым артистом! Он виртуозно играл на скрипке, даже участвовал в концертах с самим Паганини! Ян Войцехович обладал в юности прекрасным голосом и стал первым тенором Варшавской оперы! И сам польский Король гордился им и называл его ласково «мой словик», что по-польски означает «соловей».

— Ничего себе! — воскликнули почти одновременно дети.

— Да. Но, к сожалению, голос у него пропал…

— И что с ним было дальше? — поинтересовался Юзя.

— Он перешёл на драматическую сцену и стал замечательным актёром!

— И сколько же лет он прожил? — спросила отца Юлия.

— О, он был долгожителем! И прожил целых сто шесть лет! Умер в таком возрасте и то случайно: от угара.

А знаете, какой некролог написали о нём польские газеты? В некрологе сообщалось, что Иван-Феликс (таково было полное имя отца) Кржезинский-Нечуй обладал поразительным голосом, необычайной мягкости и замечательного тембра и был великим артистом польского театра на трагических и комических ролях. Вот какой талантливый был у вас дед!

Самой маленькой в семье была Маля. Она сидела рядом с отцом и, молча, слушала все его рассказы. Но однажды и она задала вопрос:

— Папа, а расскажи, как ты стал артистом.

— С удовольствием! — ответил отец. — Когда мне исполнилось восемь лет, родители отдали меня обучаться хореографии — танцам. Моим учителем был балетмейстер Морис Пион. Он был создателем и директором Варшавского балета. Сначала мне очень нравилось танцевать классические танцы. Но мой темперамент до конца не мог выплеснуться в них. И тогда я стал изучать характерные танцы и пантомиму. Мне не исполнилось ещё и 15 лет, когда меня назначили танцовщиком кордебалета Варшавских театров.

В 14 лет, а было это в 1835 году, в городе Калише, я впервые выступал в присутствии российского Императора Николая Павловича. Около Калиша в то время были устроены грандиозные военные смотры в честь Прусского Короля Фридриха-Вильгельма III. В честь этих торжеств был построен новый театр, а из Варшавы привезли в него лучших артистов, в числе которых был и я — ваш отец.

Свидание двух монархов в Калише было крупным политическим событием, и Император Николай I хотел придать особый блеск этим торжествам. Кроме военных смотров и манёвров, которые проходили вокруг города, в самом городе давались балы, театральные спектакли и пышные приёмы. Эти калишские празднества удачно отразились на моей артистической карьере. Уже тогда император заметил меня среди польских артистов.

В 1845 году я был произведён в артисты балета и исполнял эти обязанности в Варшавских театрах почти до конца ноября 1852 года. Да, четырнадцать с половиной лет, в общей сложности, я радовал поляков-варшавян своими танцами на сцене. И до сих пор, когда я приезжаю в Варшаву из Санкт-Петербурга, то мне там устраивают грандиозный приём! Мои польские зрители гордятся, что я стал артистом Императорских театров!

Как это произошло? Император Николай Первый приезжал в Варшаву ещё несколько раз. Ему очень нравились польские национальные танцы. Особенно он любил смотреть мазурку. В Петербурге польские танцы были тогда малоизвестны. Хотя ещё во времена Пушкина там танцевали мазурку. Помните его стих: «Мазурка началась. Бывало…» И он дальше рассказывал, как её танцевали в старину. Но потом мода на неё прошла, и танец подзабылся.

А в 1857 году Император Николай Павлович решил вновь возродить мазурку в Петербурге. Он выписал из Варшавы по пять танцовщиков и танцовщиц для исполнения мазурки. В их числе был и ваш отец, то есть, я — Феликс Янович. Мазурка в столице России имела огромный успех! И с этого времени она становится любимым танцем и на балетной сцене, и на придворных и дворянских балах. Но, надо сказать, что с первыми артистами мне в Россию выехать не пришлось…

— Почему? — с нетерпением спросил Юзя.

— По глупости. Был молодой и горячий. И во время представления в Варшаве балета «Катарина, дочь разбойника» так вошёл в роль разбойника, что нечаянно пыжом прострелил себе руку! И рана оказалась очень серьёзной. Мне даже чуть не ампутировали кисть руки! Но, слава Богу, всё обошлось — рану вылечили. А вот на первое представление мазурки наших польских артистов в Петербурге я из-за неё не попал… Я приехал в Петербург позже других — в начале 1853 года.

Отец Феликс хранил старую петербургскую газету «Северная пчела» за 17 декабря 1852 года. Ему её подарили в тот день, когда он впервые танцевал в Петербурге, уже как артист Императорских театров. Он показывал своим детям статью, которая предваряла его дебют в столице России. Вот что о нём писалось в ней: «… нигде не танцуют так ловко и грациозно мазурки, как в Польских провинциях, и наша бальная молодёжь вероятно не пренебрежёт пребыванием здесь г. Кржесиньского, чтобы воспользоваться его уроками, как пользовались уроками г. Попеля. Г. Кржесиньский танцует ловко и грациозно все бальные танцы, но в мазурке он неподражаем».

Более других волновался о приезде Кржезинского в столицу генерал-майор Свиты Его Императорского Величества А. Н. Астафьев (видимо, ему царь поручил заняться этим делом). Он написал рекомендацию в дирекцию Императорских театров, и на его прошение директор А. М. Гедеонов ответил: «Хотя по составу балетной труппы при С.-Петербургских театрах и не представляется надобности в принятии кого-либо на сцену, но, желая сделать угодное Вашему Превосходительству, я готов допустить г. Кржесинского к дебюту в удобное время на Александринском театре, чтобы видеть на деле, может ли он быть полезен Дирекции». Но, видимо, узнав от просителя, кто был на самом деле «заказчиком» этого дела, уже 15 января (ещё до дебюта польского артиста на петербургской сцене!) с Феликсом Кржесинским (или Кржезинским) был заключен контракт сразу на три года, а затем Дирекция перезаключала его в дальнейшем до 1882 года на год, два или три, после чего он стал солистом Императорских театров на постоянной основе.

Не успев как следует обосноваться в Петербурге, как 30 января 1853 года Феликс Янович выступил на сцене Императорского Александринского театра в спектакле «Крестьянская свадьба».

— И какие танцы ты в нём исполнял? — спросила Юля.

— Польские: краковяк и мазурку. И ещё классическое па-де-труа с балеринами Большого театра Петербурга — Снетковой первой и Паркачёвой. И с этого времени я уже окончательно поселился в столице России и вот живу до сих пор… Надеюсь, что и вы, мои дети, будете любить этот город, как мы с вашей матерью. Ведь она тоже полячка. И тоже танцовщица.

Да, ещё хочу рассказать вам один случай о Николае Первом, его любви к мазурке. Было это в 1851 году. Николай Павлович вообще очень интересовался балетом. В тот год в честь тезоименитства (дня Ангела) его дочери — Великой Княгини Ольги Николаевны, в Петергофе был дан парадный спектакль на открытом воздухе. Перед этим, как обычно, была проведена генеральная репетиция, на которой присутствовал сам Император. Государь прошёл на сцену и попросил руководителей балета, чтобы обязательно в спектакле станцевали мазурку. Этим он поставил их в затруднительное положение: артисты не взяли с собой из театра в Петербурге польских костюмов. Тогда царь приказал танцевать свой любимый танец в костюмах неаполитанских рыбаков (неважно, что это были итальянцы!). К счастью, капельмейстер Лядов как-то случайно захватил с собою ноты мазурки. И танец был исполнен к великому удовольствию Государя.

Матильда Феликсовна не раз, живя в Париже, вспоминала вечера в России во времена своего детства, рассказы отца. Их она старалась пересказать и своему сыну Вове, чтобы он гордился не только своим происхождением из Царской русской семьи отца, но и славными предками матери из Польши.

С этих рассказов она решила и начать свои воспоминания.

Прежде всего она составила краткую родословную, открыв Гербовник Польского Дворянства «Родина» и написав:

«МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

Настоящая родословная составлена на основании Гербовника Польского Дворянства «Родина», том 8-й, с.119, Варшава, 1911 год.

Род Кшесинских

Мой прадед — Войцех, род. в 1736 г.; в 1748 г. бежал во Францию. В 1768 г. женился в Париже на польской эмигрантке Анне Зиомковской.

Мой дед — Иван-Феликс (сын предыдущего), род. в 1770 г., скончался 106-ти лет, т.е. в 1876 г. Знаменитый скрипач, певец и драматический артист. В 1798 г. женился на Фелицате Петронелли-Деренговской. Она скончалась в 1870 г. в Петербурге у нас на квартире и была похоронена на католическом кладбище на Выборгской стороне.

Мой отец — Адам-Феликс, род. 9 ноября 1823 г., так значилось в бумагах, а отец утверждал, что он родился в 1821 г. В начале 60-х годов он женился на Юлии Доминской, вдове Леде, балетного артиста. От первого брака у моей матери было пять человек детей, не считая четверых умерших в младенчестве. От второго брака нас было четверо.

Мой брат — Станислав, род. в 1864 г., скончался, кажется, в 1868 г.

Моя сестра — Юлия, род. 22 апр. 1865 г., 11/ 24 дек. 1902 г. вышла замуж за барона Александра Логгиновича Зедделера, офицера Л.-ГВ. Преображенского полка. Он род. 23 мая 1868 г., скончался 18 ноября 1924 г. в Кап д` Ай.

Мой брат — Иосиф-Михаил (Юзя), род. в 1868 г. В 1896 г. женился на Серафиме Александровне Астафьевой, и в 1898 г. у него родился сын Вячеслав (или Славушка).

Я сама — Матильда-Мария, род. 19 авг./1 сент. 1872 года. 17/30 янв. 1921 г. я вышла замуж за Великого Князя Андрея Владимировича».

Написав всё это, Матильда задумалась. И мысли её вновь унеслись в далёкое время её детства.

Глава 5. Детство Малечки

Однажды Маля попросила отца рассказать ей про маму. И Феликс Янович поведал самой младшей своей дочери такую историю.

— Твоя мама, Юлия Станиславовна Доминская, окончила Императорское Театральное училище и была танцовщицей, то есть, числилась в театре артисткой балетной труппы, исполняя кордебалетные танцы. Отслужив на сцене положенные двадцать лет, она вышла на пенсию в 1868 году.

Первый раз она вышла замуж за танцовщика-француза Теодора Леде ещё за двадцать лет до твоего рождения — в 1852 году. И в том же году у них родилась дочь Мария, твоя сводная сестра. Она тоже была танцовщицей: окончила Театральную школу и пять лет танцевала в театре. Потом случилась беда: девушка умерла в 24 года. У супругов Леде была многодетная семья — всего родилось девять детей. Правда, некоторые из них умерли во младенчестве, и у мамы осталось пять детей, когда умер муж, и она стала вдовой.

Она была красивой и доброй, я полюбил Юлию, и решил жениться. Мне было жаль её: ведь не могла же женщина одна содержать такую семью! А я был в то время солидным мужчиной в расцвете лет — мне уже было за сорок. Некоторые удивлялись: как я мог взять на себя такую обузу: воспитывать и содержать пятерых неродных детей!? Но я очень любил вообще детей, и, полюбив вашу матушку, стал относиться к её детям, как к своим собственным. Я не боялся такого груза, а только думал о том, что нужно как можно больше танцевать и преподавать, чтобы заработать больше денег на содержание семьи. Официально мы оформили свои отношения в мае 1872 года, в тот год, когда родилась ты. Для нас с Юлей не так важно было это, мы верили друг другу и в гражданском браке, когда в нашей семье родилось трое детей.

А всего у твоей матери было тринадцать детей. Четверых она родила уже при нашей совместной жизни. Но маленький Станислав (я его назвал в честь своего любимого брата, а твоего дяди, да и у мамы так звали отца), умер маленьким мальчиком — ему было четыре года. И для нас с мамой это было большим горем.

Юлечка родилась на год позже своего старшего братика, ей тогда было три годика. В тот же год родился и твой брат Юзя. Малыши были для нас утешением. Последней дочуркой у нас с мамой была ты, родившись через четыре года после Юзи. Тебя я тоже назвал Матильдой в честь любимой сестры, твоей родной тёти, которая осталась жить в Польше, и я по ней очень скучал. Кстати сказать, и она тоже была танцовщицей. Потом она переезжала к нам в Петербург. Позже она стала жить в маленьком городке Лодейное поле Олонецкого уезда, куда мы с тобой обязательно отправимся в путешествие на пароходе.

Родилась ты в конце лета — 19 августа 1872 года. Тогда мы нанимали с мамой дачу в местечке Лигово. Оно находилось по тринадцатой версте по Петергофскому шоссе. Мы старались проводить лето с вами, детьми, вдали от пыльного города, чтобы для вас был простор и чистый воздух.

Между прочим, в Лигово, недалеко от того дома, где ты родилась, находится Красный кабачок, где почти ровно за 110 лет до твоего рождения, в июне 1762 года, переночевала будущая Императрица Екатерина Вторая, когда шла во главе гвардейских полков походом. Вскоре она была провозглашена Императрицей.

«Мой отец не был богат, но сценой и уроками зарабатывал достаточно, чтобы в доме был полный достаток, и мы могли жить с комфортом», — написала Матильда Феликсовна под заголовком «Домашняя жизнь». А дальше она начала вспоминать, каким он был хлебосолом. Феликс Янович (а в России его чаще называли Феликс Иванович), для которого самым большим удовольствием было принимать гостей и угощать их, был великим мастером в этом. Он был превосходным кулинаром. А по характеру очень весёлым и общительным. Матильда считала, что это его хлебосольство передалось ей от отца. Она, став взрослой, тоже любила делать застолья у себя дома или приглашать людей в рестораны за свой счёт и располагать всех к общему веселью.

Особенно Кшесинской вспоминались два великих праздника — Пасха и Рождество в их родительском доме. В эти праздничные дни на семейном столе, сообразно старой католической традиции, которая строго соблюдалась в доме, появлялись самые многочисленные и разнообразные блюда.

К Пасхе Феликс Иванович сам готовил куличи. Детям было радостно видеть отца в белом переднике. Перед этим он обязательно покупал новое деревянное корыто и в нём месил тесто. Куличей пеклось двенадцать — по числу апостолов. Всё это расставлялось на столе, а в центре ставили сделанного из масла агнца с хоругвью. Никто не смел раньше времени прикасаться к еде. Сначала, в Страстную Субботу, приглашали ксендза, и он благословлял семейный пасхальный стол. Только после этого вся семья чинно рассаживалась за столом и приступала к праздничной трапезе.

Родители Матильды Кшесинской принадлежали к польской римско-католической церкви. И Сочельник перед Рождеством справлялся, также как и Пасха, согласно старинным обычаям. До первой звезды — шести часов вечера, ничего нельзя было взять в рот. А затем был торжественный ужин в тесном семейном кругу. Из посторонних в этот день почти никого не звали, могли пригласить только самых близких старых друзей семьи. Воспитатель Юзи Раш жил в их семье, и потому тоже бывал за рождественским столом.

Ужин в этот день был главным событием дня. И на нём все кулинарные способности отца семейства проявлялись с особым блеском. По традиции в рождественский Сочельник полагалось подавать тринадцать постных рыбных блюд. Каждое из них имело своё символическое значение. Позднее число рыбных блюд было сокращено до семи. Но обязательно на столе должен быть судак по-польски и жареная рыба. Чуть позже подавали два сорта рыбной ухи в двух отдельных мисках, из которых мама разливала всему семейству. В одной миске подавалась русская уха, а во второй — польская, со сметаной. Эту польскую уху все ели с наслаждением, и Матильда до сих пор вспоминала её. Но нигде более, кроме своего родительского дома, ей не приходилось её встречать, даже когда она бывала в самой Польше. И она подозревала, что отец это блюдо придумал сам, и в нём был его кулинарный секрет.

К Сочельнику поляки ещё пекли специальный сладкий пирог, в который вкладывался цельный миндальный орех. Того, кто его находил, объявляли «миндальным королём». Это ему сулило удачу. Дети ходили по домам и пели колядки в честь Трёх королей, которые славили рождение Христа. Хозяева их за это угощали «щедриками» — вкусными рогаликами, которые специально пекли к этому празднику.

А после ужина было самое радостное событие Рождества: зажигали ёлку. А под ней были разложены для гостей и членов семьи подарки.

Матильда, вспоминая это, улыбалась. Она, видимо, до сих пор в душе осталась тем ребёнком, каким была в своём детстве. Этот обычай зажигать ёлку и раздавать подарки она любила и сейчас — в старости. Для неё до сих пор не было большего удовольствия, чем исполнять эту традицию в Рождественскую ночь.

А как Маля любила лето в детстве! Вся их многочисленная семья уезжала на всё лето в имение Красницы. Сначала было маленькое путешествие. Ехали на поезде до станции Сиверской: она находилась в шестидесяти трёх верстах от Петербурга по Варшавской железной дороге.

Отец однажды купил это имение у генерала Гаусмана. В том месте протекала река Орлинка. И на возвышенном её берегу был расположен большой двухэтажный деревянный дом. Из его окон был прекрасный вид на поля и долины далеко вокруг. Единственным недостатком этого дома была маленькая столовая, в которую вся семья Кшесинских просто не вмещалась, не говоря уже о гостях. Тогда отец решил перестроить дом. Он снёс старую столовую, а на её месте построил новую — просторную и светлую. В центре её был поставлен огромный стол, за которым все могли свободно разместиться.

Феликс Иванович также обшил снаружи дом вагонкой и заново окрасил стены внутри. Дом стал ещё уютнее и красивее.

Из двора шёл спуск к реке, у которой была построена купальня. А за домом размещался большой фруктовый сад с огородом. Дальше был дремучий лес, куда можно было ходить за грибами. И в детстве это было любимым занятием у Матильды. Она не ленилась иногда встать рано-рано утром, с рассветом, и сходить за грибами ещё до завтрака. Маля была смелой и ничего не боялась в лесу. Только боялась пауков, которые висели на паутинах между ветками деревьев. Однажды она не заметила паутину, и большой паук оказался на её носу! Она так испугалась, что бросила корзинку с грибами и побежала домой! После этого она стала брать с собой в лес большую палку, которой «сражалась с пауками» и убирала перед собой паутины.

При имении была своя ферма с молочным хозяйством, курятник и птичий двор. Скот пасли на сочных лугах, расположенных вокруг.

А лучшей порой лета для всей детворы был сенокос! Родители приглашали для этого косцов и выставляли во дворе угощение для них. Отец и мать прекрасно общались с окрестными крестьянами, они же уважали их семью, любили родителей за их сердечность и справедливость, и эту любовь переносили на всех детей Кшесинских. Но поскольку Малечка была самой младшей из них, то ей доставалось ласки ещё больше, чем её сёстрам и братьям.

Отец семейства был отличным хозяином. Всё у него спорилось в хозяйстве, и было хорошо устроено: находилось в порядке и чистоте. И, не смотря на то, что соблюдалась экономия, всего в семье было вдоволь. В поле и на ферме всё было заведено отцом. Он вставал в пять часов утра, проверял, что сделано в хозяйстве, и все ли его пожелания исполняются нанятыми людьми. А дети вставали позже — к утреннему кофе.

В доме хозяйством ведала мать — Юлия. Она тоже вела его с любовью — умно и экономно. Под её началом были прекрасная кухарка и горничная Маша, которых семья привозила с собой из города. А на чёрную работу на кухне и в буфете нанимали местных крестьянок.

В соседних деревнях лавки ломились от товаров и различного продовольствия. В них почти всё можно было купить. А если чего-то нельзя было купить в деревенских лавках, то отец Феликс брал большой кожаный мешок и ехал за провизией в город. Когда он приезжал, то для детей был целый праздник! Они толпились вокруг отца, чтобы первыми увидеть, какие вкусные вещи он привёз с собой завёрнутыми в пакеты. Когда он их разворачивал, то детвора с восхищением «ахала» и хлопала в ладоши!

А утром, в восемь часов, все с нетерпением собирались за столом на утренний кофе. И чего только к нему не подавалось! Здесь стояли и домашние молочные продукты, и свежеиспечённые булочки, и печенье, и ароматные варенья. В семье, а особенно дети, очень любили покушать.

В час дня подавался разнообразный обед со множеством блюд.

Днём дети бегали во фруктовый сад, играли там и объедались фруктами и ягодами. В пять часов их уже звали на дневной кофе. И снова стол был уставлен: варенец, простокваша, густые сливки, печенья… И после беготни и дневных игр всё это с большим аппетитом поглощалось детьми.

В девять часов все собирались на ужин, который состоял из нескольких горячих блюд и множества холодных: домашних маринадов, копчёного сига, ветчины. Было много других яств, которые отец привозил из города.

Сытно покушав, ложились спать, по-деревенски рано.

Родители Матильды, хоть и сами были танцовщиками, не особенно заботились о фигурах своих детей. Им было важно, чтобы они росли здоровыми. А при таком летнем режиме нельзя было не поправиться.

Матильда с улыбкой вспоминала, как однажды, приехав после лета в Театральную школу, она пришла на первый урок по хореографии к своему учителю Льву Ивановичу Иванову. Он указал на неё и громко произнёс: «Жаль, что столь талантливая артистка так располнела». И ей было стыдно. Дома она рассказала об этом родителям, и они только улыбнулись в ответ. А отец сказал: «Ничего. Будешь хорошо заниматься, быстро сбросишь вес!»

Но не только вспоминались из детства кушанья. У них с детьми было много разных интересных игр. А любимой из всех была под названием «Палочка-воровка». Один из ребят бросал палочку, и старался кинуть её как можно дальше. Другой избирался её «хранителем». Он брал палочку, медленными шагами подходил к ней и клал её на определённое всеми место. Обычно это была скамейка. И стучал палочкой об неё — это был знак начала игры. Пока он шёл, все остальные прятались от него, кто куда мог. Затем пытались незаметно для «хранителя» подкрасться и постучать палочкой о скамейку: это означало конец игры. «Хранитель», не отходя от палочки, старался помешать тому, чтобы кто-нибудь к ней подошёл. И если кого-то замечал, то старался назвать его по имени. Опознанный выходил из игры. Если же «хранитель» ошибался в имени, то всем можно было снова спрятаться, и всё начиналось сначала. Играть в эту игру было интересно в сумерках, когда уже трудно разглядеть крадущихся. Так игра длилась дольше. Дети в этой игре часто прятались в кустах и на ветвях деревьев, поэтому девочки, чтобы удобнее было лазить по деревьям, надевали мужскую одежду.

А самым весёлым летним праздником детства был день рождения Мали. И здесь очень старался отец каждый раз сделать его весёлым и необыкновенным и в то же время — торжественным. Знали о нём во всех окрестных деревнях, дачных посёлках и имениях, благодаря тому, что отец об этом извещал известных ему людей.

С самого раннего утра приходили крестьяне из окрестных деревень со своими детьми и приносили гостинцы. В корзинках были свежие яйца, грибы, ягоды, творог, сметана… Некоторые приносили вышитые крестиком полотенца. Эти подарки очень трогали девочку. Крестьянам, видимо, нравилось, что их дети были товарищами по играм с детьми знатного семейства. По воскресеньям для крестьянских детей у Кшесинских ставился особый стол, где их угощали. В благодарность за это крестьяне старались отплатить той же монетой, одаривая маленькую именинницу.

В этот день было много приезжих гостей. Хотя в имении почти всегда были гости, но в этот день августа их было ещё больше. Иногда места для всех не хватало, и кого-то устраивали спать на сеновале. Дети однажды подшутили над гостем: взяли и убрали лестницу, когда он там решил днём поспать. Когда гость проснулся, то бегал по крыше и не знал, как с неё слезть! Звал на помощь хозяев.

Каждый раз ко дню рождения Мали отец готовил ночную иллюминацию из простых сальных плошек. Так же он был прекрасным фейерверкмастером: устраивал великолепный фейерверк! Чтобы им полюбоваться, к вечеру отовсюду приходили люди. И особенно удачные номера приветствовались криками собравшейся толпы.

Однажды в день рождения Матильды из соседнего имения прискакала целая кавалькада с зажжёнными факелами, и народ бурно приветствовал всадников!

Ужин в этот день был особенно торжественным и разнообразным с обязательным шведским горячим пуншем. Отец готовил его по своему рецепту, который был известен только ему самому. В этот день Феликс придумывал разные сюрпризы, чтобы потешить свою маленькую именинницу. Один раз он подвесил у потолка в столовой венок из полевых цветов. И во время ужина этот венок неожиданно опустился ей на голову! Через год он хотел повторить этот номер, но венок оказался над головой соседа Матильды по столу и опустился ему на голову! Поднялся сильный хохот!

Вот такие приятные воспоминания о своём детстве в России приходили в голову Матильде Феликсовне, когда она начинала вспоминать свою жизнь. Поистине золотым было то время! И она была очень благодарна своим родителям за то, что они сделали её детство таким счастливым! Как они умели любить детей! Мама всю жизнь посвятила их воспитанию, а отец был многогранен: он был очень успешным в своей профессии и успевал быть отличным семьянином и неповторимым отцом. Ей очень повезло с родителями! Несмотря на то, что им приходилось воспитывать много детей, они умели это делать как-то легко, весело и создавать им в детстве настоящую сказочную жизнь.

Глава 6. Раннее увлечение танцем

Малечка с детства жила в особом мире: ей казалось, что все и всё в их доме танцует! У них даже был в большом зале сделан балетный станок. Иногда за ним занимался отец по утрам, чтобы быть в форме к дневному или вечернему концерту или спектаклю. Часто у станка повторяли свои классные упражнения старшие сестра и брат, которые поступили учиться в Театральную школу на танцовщиков. Мама следила за их занятиями и делала им свои замечания. И Маля тоже мечтала о том, что когда вырастет, то пойдёт учиться «на балерину».

Матильда вспоминала, что была любимицей отца. Ещё бы! Ведь она была самой младшенькой у родителей. Мама тоже очень жалела её и беспокоилась о ней. С трёхлетнего возраста Малечка любила танцевать. И иногда отец, чтобы доставить дочурке удовольствие, брал её с собой в Большой театр Петербурга, где работал, выступая в балетных и оперных спектаклях.

Один день такого посещения Большого театра девочке запомнился на всю жизнь.

Театр Малечка просто обожала! И вот она, зная, что отец будет днём выступать в балете «Конёк-горбунок», её любимой сказке, упросила его взять с собой. Она слышала, как отец рассказывал маме об этом балете:

— Сегодня я исполняю мимическую роль хана в балете «Конёк-горбунок». Его поставил француз Сен-Леон. Помнишь, много лет назад, в декабре 1864 года, был бенефис у танцовщицы Муравьёвой? И он поставил в честь этого «Конька-горбунка»? А теперь его показывают днём для детей. Этот спектакль очень понятен для них.

— Папа, папа! Ну, возьми меня с собой! Я хочу посмотреть Конька-Горбунка!

— Маля, но тебе придётся сидеть одной в ложе, — сказал отец. — Тебе не будет страшно?

— Нет! Я ведь уже была в театре! Я уже всё там знаю! — ответила ему дочка.

— Только смотри: не вздумай выбежать на сцену во время моей игры. Тогда меня с тобой точно никогда не запустят в театр во время представления!

— Папа, ну что ты! И знаю, как нужно там себя вести! — уверенно ответила Маля.

Мама надела на малышку красивое платье (а как же: только в таком и нужно идти в театр!), и она, взяв отца за руку, отправилась с ним на спектакль. Придя в Большой театр, Феликс Янович усадил дочь, как взрослую, в одной из закулисных лож третьего яруса, где обычно смотрели представления сами артисты. У Матильды от счастья замирало сердце: всё вокруг казалось ей сказочным и необыкновенным. Перед сценой оркестр настраивал скрипки и другие инструменты, за сценой рабочие устанавливали декорации перед спектаклем… А папа поспешил в свою уборную, оставив Малю одну в ложе. Она знала, что он появится на сцене почти неузнаваемым: на лице его будет грим, и одет он будет в какой-нибудь костюм. Но она-то всё равно узнает его! И, правда, когда во время сказки появился хан, то ей так и хотелось крикнуть: «Папа! Я тебя узнала!» Но она вспомнила, как отец просил её сидеть тихо и никуда не выбегать. И Малечка с восхищением смотрела спектакль и внимательно следила за танцами и за тем, как играл свою роль отец. Маля всё понимала, что он изображал, этот образ остался для неё незабываемым на много-много лет. Очень красивы были декорации и световые эффекты: на сцене то был день, то ночь и луна, то начинался ветер или гроза с громом и молнией. Всё это было для Малечки сказочно прекрасным, таинственным и необыкновенно увлекало её. Какое же это было чудо — театр!

Но вот спектакль закончился. Артисты откланялись на сцене. И зрители ушли из зала. А Маля сидела и терпеливо ждала отца в ложе. Она знала, что нужно время, чтобы он разгримировался, переоделся в обычную одежду в своей уборной. Но шло время, а отец всё не приходил за ней. Тогда она решила сделать так, чтобы папа не нашёл её. Она тихонечко слезла с кресла и спряталась за ним. Маля хотела, чтобы никто из взрослых не заметил её, а она, таким образом, останется в ложе до вечернего спектакля и ещё раз посмотрит сказку.

Из своей засады она наблюдала, как уже готовили декорации на сцене для другого спектакля. Для девочки это было очень занимательно.

Феликс Янович после удачно сыгранной роли в балете в хорошем расположении духа зашёл в свою уборную, и, напевая мелодию из только что прошедшего спектакля, разгримировался и переоделся. И спокойно отправился домой, совершенно забыв о дочери. У двери его встретила улыбающаяся жена, но вдруг лицо её изменилось: на нём было выражение ужаса:

— А где же Маля? Где ты её оставил?! — закричала она.

Феликс замер у порога, вспомнив о дочери, и воскликнул:

— Боже! Я позабыл её в театре! — и тут же бросился из дверей обратно в Большой театр.

А дочь его в это время вполне освоилась в новой обстановке: отлично устроилась за креслом и наблюдала за тем, что происходило на сцене. Услышав шаги отца, она залезла под кресло в надежде, что он её не найдёт, и Маля всё-таки увидит вечерний спектакль. Но отец приподнял сиденье и покачал головой:

— А-я-яй! Маленькая шалунья! Ты хотела испугать папу? — шутливо проговорил он.

Маля опустила глазки, а губки её продолжали улыбаться.

— Я хочу посмотреть ещё одну сказку, — сказала она.

— Нет, нет! Мама с ума сойдёт, если нас с тобой так долго не будет дома! Мы и так с ней уже потеряли тебя! Срочно идём домой!

И Феликс Янович взял дочку за руку и повёл за собой. Дома у дверей их встречала мама с заплаканными глазами. Но увидев обоих, мужа и дочь, целыми и невредимыми, радостно улыбнулась и прижала Малю к себе.

— Моя малышка! Как же я испугалась! Думала, что отец потерял тебя по дороге из театра!

Вспомнив это происшествие, Матильда Феликсовна, подумала: «Да, сколько же у меня в жизни было связано с Большим театром Петербурга! С ним были связаны мои первые театральные впечатления, именно в нём появилась у меня любовь к театру, на этой сцене прошло моё первое выступление. Но, к сожалению, Большого театра в Санкт-Петербурге, а ныне Ленинграде, уже давно не существует: его уничтожили ещё в прошлом веке. Театр обветшал, пришёл в негодность, на его ремонт требовалось очень много денег. И было решено (ещё при директоре Всеволожском) лучше его снести и построить на этом месте новое здание. Это было здание Консерватории. При ней тоже был свой театр: зрительный зал и сцена. И в нём, на том же месте, где был Большой театр, я последний раз выступала в России, в 1917 году…».

Большой (Каменный) театр Санкт-Петербурга просуществовал одно столетие: с 1784 по 1886 годы. Это было первое постоянное здание театра в столице Российской Империи. Оно было одним из крупнейших в России и Европе зданий в XVIII — первой половине XIX веков. Находился Большой театр на Театральной площади. В 1886 году здание Каменного театра было разобрано и перестроено в современное здание Петербургской консерватории.

Первое каменное здание Большого театра начали возводить ещё в 1775 году по проекту итальянца Антонио Ринальди. Но однажды Ринальди упал с лесов, после чего не мог сам лично наблюдать за ходом работ. Тогда Императрица Екатерина II поручила создать новый проект театра немецкому театральному декоратору и архитектору Людвигу Филиппу Тишбейну. Но он был воплощён другими архитекторами — Ф.В. фон Бауром и М. А. Деденёвым. Массивное здание имело скромно оформленный фасад, который украшали дорические пилястры.

Профессор минералогии при Императорской Санкт-Петербургской академии наук, этнограф и путешественник Георги, которого иначе называли Иоганн-Готлиб, в 1790 году издал на немецком языке описание Санкт-Петербурга, его перевели на русский язык под заглавием «Описание Российско-Императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестности оного». Вот как он описывал в нём здание Большого театра: «Снаружи оный представляет здание величественного вида. Над главным входом стоит изображение сидящей Минервы из каррарского мрамора, с её символами, и на щите: «Vigilando quiesco» (покоясь, продолжаю бдение)». Здание имело 8 крылец, 16 выходов; копье Минервы служило громоотводом». Театр имел три яруса и вмещал около двух тысяч зрителей. Итальянские мастера Пьетро Гонзаго и Карл Скотти были авторами декораций нового театра.

Император Александр I в 1802 году пожелал увеличить здание Большого театра и заново его отделать, а также сделать более парадным его внешний облик. Эту задачу возложили на французского архитектора Тома де Томона. Все работы были выполнены за необычайно короткий по тому времени срок — восемь месяцев. И зодчий за это получил титул придворного архитектора.

Причиной перестройки театра была малая вместимость, поэтому Тома де Томон увеличил объём здания и пристроил со стороны главного фасада восьмиколонный ионический портик с фронтоном в стиле высокого классицизма. Театр получил богатую внутреннюю отделку. По желанию Императора Александра I Царская ложа была перенесена из середины театра в первый ряд лож и ничем не отличалась от других.

После перестройки Большой театр стал столичной достопримечательностью наряду с такими зданиями, как Адмиралтейство и Казанский собор. Основным желанием Императора Александра I было видеть Петербург «краше всех посещённых столиц Европы».

В 1811 году случился пожар, и прекрасное здание Большого театра сгорело. Правда, его через несколько лет восстановили — в 1818 году. Автором проекта был французский архитектор Антуан Франсуа Модюи, которого в России звали Антоном Антоновичем. Он победил в конкурсе на лучшее восстановление Большого театра таких знаменитых архитекторов, как Тома де Томон и Джакомо Кваренги. В своём проекте Модюи максимально сохранил архитектурное решение фасадов, созданных Томоном. (С этим архитектором вскоре случилось несчастье: в 1813 году, обследуя театр после пожара, Тома де Томон упал со стены и вскоре скончался от полученных травм). Внутреннее же расположение архитектор Модюи решил по-своему. Особенно при дворе понравилась его остроумная конструкция зрительного зала, который мог быстро превратиться из партера в танцевальный зал.

Один из современников так описывал интерьер Модюи: «Главная или парадная лестница, разделённая двумя площадками, из коих каждая украшена 8-ю колоннами, составляет великолепную залу, которая вместе с другими образует вокруг театра род обширнейшего и прекраснейшего фойе, коим едва ли какой из иностранных театров может похвалиться… Внутренность театра с величайшим вкусом расписана художником Скотти (особенно ложи второго этажа) … Императорская ложа устроена с небольшой выступкою против самой сцены. Она разделена четырьмя кариатидами, моделированными скульптором Демут-Малиновским, на три отделения и великолепно убрана голубым бархатом и золотом. Кресла и стулья числом 300 расположены в партере на некоторой покатости. Во время маскерадов… по верху их наводится пол со сценою и делает тогда огромнейшую залу». Зрительный зал был перекрыт куполом с золочёной резьбой и окружён по ярусам коринфскими колоннами.

Открытие нового здания театра состоялось в 1818 году после визита Императора 25 января. Император остался доволен Большим театром и щедро наградил автора чином коллежского асессора и деньгами.

Теперь это был тот самый театр, где бывал Пушкин и куда Евгений Онегин мчался из ресторана Талона. Его можно было увидеть на многих литографиях и рисунках «пушкинской» эпохи (ведь поэт очень любил посещать спектакли Большого театра, особенно балет).

В Большом театре была ещё одна реконструкция 1835—1836 годов под руководством архитектора Альберта Катериновича Кавоса (сына композитора и капельмейстера Большого театра Санкт-Петербурга, приехавшего из Италии). Кавосом же было построено и здание Большого театра в Москве, и Мариинского театра в Петербурге. Зрительный зал Большого (Каменного) театра стал вмещать до трёх тысяч зрителей. И если раньше было три яруса лож, то теперь стало пять. Сцену переоборудовал декоратор Андрей Адамович Роллер. Он был немцем по национальности, родился в Германии, но, приехав в Петербург, стал русским театральным художником и машинистом, а также являлся профессором Императорской Академии художеств. Не только в России, но и во всей Европе Большой Каменный театр Санкт-Петербурга считался образцом театрального здания.

К большому сожалению, здание театра сохранить не удалось. В 1886 году в нём прошёл последний спектакль — опера «Кармен» Жоржа Бизе. После закрытия Большого (Каменного) театра здание было передано Русскому музыкальному обществу для перестройки под Консерваторию. Оно было частично разобрано и вошло в новое здание Консерватории.

Кстати, в свободные от театра часы отец семейства Кшесинских любил заниматься ручными работами, и был в этом искусстве большим мастером. Однажды он изготовил модель Большого петербургского театра с мельчайшими подробностями. Она была настоящим чудом техники. В ней, как в настоящем театре, поднимались и опускались декорации, а, крутя рукоятку, можно было приводить в действие полную их смену. В модели было настоящее театральное освещение масляными маленькими лампочками.

Когда театр уже был давно снесён, и не было в живых Феликса Яновича, то модель его дети отдали в Театральный музей А. А. Бахрушина в Москве. Они надеялись, что этот Большой петербургский театр, таким образом, останется в памяти для других поколений. Но прошло время, и модель исчезла… Случилось это после Великой Отечественной войны 1941—1945 годов, когда многие экспонаты были эвакуированы из музея.

Ещё Матильда Кшесинская вспоминала, как в годы её детства любили мазурку в Санкт-Петербурге. А её отца считали лучшим исполнителем этого танца в столице России. Отец многое танцевал превосходно, и всё-таки коронным номером Феликса Кшесинского была мазурка. Матильда считала, что никто не умел так исполнять этот танец, как её отец. Его в Петербурге даже называли «королём мазурки». Он вкладывал в неё весь свой темперамент, и не было танцовщика ему равного в её исполнении.

Именно Феликс Иванович Кшесинский способствовал введению мазурки в то время в Петербурге и Москве. Благодаря его темпераментному исполнению и любви Императора Николая Первого к этому польскому танцу, мазурка была введена на сцену. А затем, в упрощённой форме, стала вводиться повсюду на балах. Феликс Кшесинский стал известным в Петербурге учителем мазурки, у него стали брать уроки многие богатые люди и принимать его у себя дружески. Иногда он давал уроки их детям. Тогда он брал с собой Малю, которая показывала ученикам движения этого танца и увлекала их в темпераментный ритм мазурки на уроках.

«Мы всегда занимали большие квартиры в лучшей части города и непременно с большой залой, в которой отец давал уроки. Время его уроков я очень любила», — вспоминала Матильда Феликсовна. И воспоминания вновь уносили её в Петербург, в красивые просторные комнаты квартиры родителей. Пока за дверью давал урок отец, и оттуда раздавались звуки вальса или мазурки, Маля, ещё совсем маленькая, крутилась перед зеркалом и «изображала» музыку. Она просила маму надеть ей длинное, «бальное» платье. Навешивала на свою тоненькую шейку мамины блестящие украшения и представляла себя богатой графиней Красинской… Вот такой красивой она будет ходить на балы, когда станет взрослой дамой…

Матильда помнила свой первый детский польский костюм, который ей сшили, когда девочке было четыре года. Его долго хранили в семье. И, уже став взрослой, Матильда Феликсовна отдала его в Бахрушинский театральный музей. Костюм был такой маленький, как будто его шили на куклу. Отдала она в музей и свои детские танцевальные туфли, в которых Малечка впервые выступала на сцене Большого театра Петербурга в балете «Конёк-горбунок». Шла красивая картина подводного царства, когда на сцене появлялась малышка, похожая на ангелочка — в парике, но изображала она маленькую русалочку. Она должна была вынуть кольцо из пасти большого кита — в этом и заключалась вся её роль. Кольцо Малечка получала перед началом спектакля, сама клала его заранее в пасть кита, а во время действия сказки вынимала. Всё это происходило уже в конце балета. Но, несмотря на это, девочка приходила в театр с кем-нибудь из членов их семьи за час до начала спектакля, боясь опоздать. Получала кольцо и парик и шла готовиться к спектаклю.

Любовь к танцу и театру у маленькой Малечки с каждым годом становилась сильней. Отец угадывал в ней особенное дарование. Но он боялся, как родитель, ошибиться: ведь каждому отцу и матери его ребёнок часто кажется особенным, талантливым. А у них с Юлией это был поздний ребёнок, в дочери они просто не чаяли души. Поэтому он решил пригласить к себе домой балетмейстера Льва Иванова. Он не только сам был одарённым исполнителем и помощником самого Петипа в театре, но и несколько лет уже преподавал в младших классах Театральной школы. Нужен был его совет: стоит ли отдавать в балет его маленькую дочь?

Однажды после репетиции Феликс подошёл к Иванову и попросил зайти к нему домой:

— Я хочу показать тебе свою меньшую дочь и посоветоваться, что с ней делать? Сошла с ума по балету, в театр не брать — плачет, а возьмёшь — не спит целую ночь, и всё время старается изображать из себя балерину.

Когда они пришли в квартиру Кшесинских, то Лев Иванович увидел одетую в балетный костюм семилетнюю девочку, которая, ещё никогда не учившись классическому танцу, а только видевшей, как его танцуют другие, с замечательной ловкостью и грацией выделывала всевозможные балетные па. Останавливаясь, между движениями, она принимала разнообразные, а иногда и очень трудные для её возраста позы. Лев Иванов был удивлён такому детскому увлечению. И всё пристальнее всматривался в маленькую танцовщицу. Наконец, понаблюдав за ней, он решил, что это её призвание и в ней есть несомненный талант.

— Учить надо, — сказал он её отцу, — и учить немедленно. Такая любовь к танцам явление редкое. Ты увидишь, что она будет балериной и знаменитостью!

Такой вывод Льва Ивановича Иванова определил судьбу будущей прима-балерины Императорского балета Матильды Кшесинской. И вскоре девочка поступила на учёбу в Императорское Театральное училище.

Глава 7. В Императорском Театральном училище

Матильда Феликсовна с теплотой и любовью вспоминала Театральную улицу в Санкт-Петербурге, где находилась её Театральная школа. Эта улица для тех времён была широкая, но короткая. И шла она за Императорским Александринским театром в сторону Чернышёва моста. Этот архитектурный ансамбль зодчего Росси жёлто-белого цвета был одним из красивейших в Петербурге. В зданиях находились казённые учреждения. С правой стороны от театра — министерство с театральной цензурой. А вся левая сторона была занята великолепным зданием Императорского Театрального училища. На его стенах находились лепные барельефы.

Эта улица всегда была тиха. Александринский театр своим фасадом со знаменитыми конями был повёрнут к Невскому проспекту.

Императорское Театральное училище было и в Москве. И оба училища подчинялись Министерству Императорского двора и состояли в ведении Дирекции Императорских театров. Императорские театры и Императорские училища двух столиц как бы составляли одно целое. Их артисты могли выступать в обоих городах.

Императорское Театральное училище в Санкт-Петербурге относилось к числу старейших балетных школ в мире. Основала её в 1738 году Императрица Анна Иоанновна (племянница Петра I). И с первых дней своего существования школа держала планку одной из лучших.

Французский танцмейстер Жан Батист Ланде стал первым педагогом «Танцовальной Ея Императорского Величества школы». Первыми учениками были двенадцать девочек и двенадцать мальчиков — дети дворцовых служащих. Они овладевали бальными танцами своей эпохи, которые и были основой для выступления в балетах. Так в Российской Империи впервые появился свой балет.

В стенах Театральной школы Санкт-Петербурга состоялось большинство важнейших событий, которые повлияли на весь русский балет. Именно здесь работал первый русский балетмейстер Иван Вальберх (Лесогоров). Им была подготовлена труппа перед приездом в Россию знаменитого француза Шарля Луи Дидло, который стал основателем методики классического танца — стержня образовательной программы балетных артистов. Дидло своей деятельностью добился того, что русский балет стал частью европейского, где в то время складывалась новая система пуантного классического танца. На рубеже XVIII — XIX веков русский балет уже превосходил многие зарубежные труппы.

Позднее по приглашению Дирекции Императорских театров прибыл другой всемирно известный француз — Жюль Перро. Он был крупнейшим балетмейстером эпохи романтизма. После него петербургским балетом руководил Артюр Сен-Леон, тоже француз.

Эстафету от Перро и Сен-Леона принял Мариус Петипа, также приехавший из Франции. Он отдал русскому балету шесть десятилетий. И то время, когда он был во главе русского балета, было названо «эпохой Петипа». Прекрасным преподавателем в старших классах был в те времена швед Христиан Иогансон. К концу их деятельности в Россию приехал итальянец Энрико Чеккетти, обладавший необыкновенной техникой. Благодаря ему возник интерес к мужскому танцу. В театральной школе работало и много других великолепных педагогов.

Каждый иностранный балетмейстер привносил в русский балет черты своей национальной школы. И русская балетная школа все их впитывала — французскую, итальянскую и шведскую.

Каждую осень в училище принимали новых учеников. Поступали дети девяти-одиннадцати лет. Матильда помнила, как сначала она прошла медицинский осмотр. И только когда доктора признали девочку здоровой и пригодной к обучению хореографией, она показывала свои способности перед солидной комиссией педагогов и администрации. Жюри было очень строгое. Многих детей на вступительном экзамене «отсеивали», и из желающих оставалось учиться совсем немного. Причём весь первый год обучения был пробным, то есть педагоги смотрели, сможет ли учиться ребёнок хореографии в дальнейшем, и только после его окончания принимали детей на постоянную учёбу. Во всей школе обычно училось 60—70 девочек и 40—50 мальчиков.

Многие родители, живущие в Петербурге, особенно из простолюдинов, стремились отдать в Императорское Театральное училище своего ребёнка: там ученики и ученицы находились на полном казённом иждивении и получали профессию артиста. Весь учебный год дети находились в здании учебного заведения, только на летние каникулы их отпускали домой. Самые способные из детей и старшие в школе иногда выступали на сцене.

Матильда Феликсовна вспомнила, как их, воспитанников Театрального училища, изредка вывозили из широких ворот здания школы в карете на репетицию или спектакль в Большой театр. Карет таких было несколько. Они были огромными, старомодными и наглухо зарытыми. И даже на самое маленькое расстояние учеников вывозили в них. Люди с любопытством разглядывали их экипажи и пытались разглядеть, кто же прячется за большими окнами в них.

В 17—18 лет обучение в школе заканчивалось, и выпускников зачисляли в труппу Императорских театров. Артисты балета находились на службе 20 лет. После этого они увольнялись на пенсию или оставались на службе по контрактам. Поэтому за тех, кто поступал учиться в это заведение, мамы и папы были спокойны: их дети будут обеспечены на всю жизнь, хоть маленьким, но постоянным жалованьем.

Детей учили в балетной школе не только танцам. Они учили и другие предметы, которые проходили в то время в обычных школах. Обучение длилось семь — десять лет.

Только некоторым из детей разрешалось жить дома. И таким исключением были все трое детей из семьи Кшесинских. Родители Матильды были людьми состоятельными, и, напротив, не хотели, чтобы их дети жили на полном казённом обеспечении вне дома. Они считали семейную обстановку главным воспитанием своих детей. И, несмотря на то, что с них спрашивалось за учёбу вдвойне, дети Кшесинских были рады, что живут дома, рядом с родителями.

Первой из них в Театральное училище поступила старшая сестра Матильды Юлия. Затем через два года учеником его стал её брат Юзеф. И только четыре года спустя определили в Театральное училище Малю. Это случилось осенью 1880 года, когда девочке минуло восемь лет.

Училище занимало два верхних этажа трёхэтажного здания. Второй этаж называли бельэтажем. Там помещались воспитанницы. А на третьем, верхнем этаже, жили и учились воспитанники. На каждом этаже были просторные репетиционные залы, классы и дортуары с высокими потолками и огромными окнами.

Помещения воспитанников и воспитанниц были строго отделены. На этаже мальчиков находилась большая нарядная церковь. В хорошую погоду она была залита солнцем. Иконы сверкали драгоценностями, которые преподносились Театральной школе бывшими воспитанниками — артистами Императорских театров. Воспитанницы поднимались в церковь со своего этажа по широкой парадной лестнице. Они были все в длинных форменных платьях с короткими белыми пелеринками, со строго приглаженными волосами и туго заплетёнными косами. Их сопровождали классные дамы. На службы ходили в праздничные дни: по субботам были всенощные, а по воскресеньям — обедни.

В школе был строгий, почти монастырский режим. Общение между воспитанниками и воспитанницами было строго запрещено. Но всё-таки дети находили много хитростей и уловок, чтобы передать записочку или улыбнуться друг другу, пока классные дамы были заняты другими делами. Умудрялись даже заводить кокетливую игру. Всё это было наивным, детским. И, несмотря на все преграды, появлялись лёгкие увлечения, иногда они носили характер любви.

В связи с этим Матильда вспоминала Фёдора Израилева, с которым они часто танцевали в паре на репетициях и выступали в спектаклях. В своём дневнике школьных лет она часто писала о нём, ей было важно, как он ей кланялся при встрече (а иногда и нет, когда был чем-то недоволен или они были в ссоре), что говорил, как брал за руку во время танца и как смотрел на неё. Иногда он приходил к ним в гости домой и участвовал в их семейных вечерах с танцами и играми, его приглашал её брат Юзя.

Например, 26 ноября 1886 года Матильда сделала такую запись: «От всяких мальчишек поклона не принимаю!», когда ей передали поклон от кадета Ушакова. И дальше продолжила: «Израилев другое дело, он вхож к нам в дом, и я знаю его хорошо».

Иногда девочки в Театральной школе делились своими секретами. «Карточки Титова я показала Л. Ильиной, он ей нравится, и когда я ей показала карточку, она покраснела и сказала, что непременно купит его карточку, и потом всё вспоминала о нём. Я Матвееву и Ильину ужасно смешила рассказами. Матвеева сказала, что со мной весело сидеть. Я старалась узнать, кто нравится Матвеевой, но так и не узнала».

И об отношении к Фёдору 25 февраля 1887 года в дневнике Матильды была такая запись: «… когда был разговор об Израилеве, я совсем нечаянно сказала Матвеевой, что я не то чтоб интересовалась Израилевым, а люблю его как брата, и потом я сама расхохоталась и покраснела. Но этого никто не слышал».

В пятницу, 20 марта 1887 года Маля писала в своём дневнике: «Весь вечер я вырезывала закладку для Израилева, но не кончила. А после ужина не было времени, надо было идти спать». И на следующий день, в субботу: «Я нарочно встала в половине 8-го, чтобы кончить закладку. Юля, мама, Ольга и все любопытничали, кому я делаю, и отгадывали… Но я им всё говорила, что я скажу, кому делаю, когда будет готово. Наконец, когда я кончила, сказала и папе, кому я делаю. Все удивились, что не могли догадаться. Закладку я взяла в училище, чтобы отдать Израилеву».

Матильда и Фёдор иногда писали письма друг другу, как было принято у них в Театральной школе, и передавали их через друзей и подруг.

Фёдор очень уважительно относился к Мале и часто называл её на репетициях или во время выступлений на сцене по имени и отчеству: «Матильда Феликсовна». И выпустились они из школы в один год — 1890. Но Фёдор недолго танцевал в Мариинке, он имел талант драматического актёра, и в будущем окончил драматические курсы и перешёл работать в Александринский театр, уже через два года после окончания их курса.

Нравилась Матильда и другим воспитанникам из своего выпуска. Например, Дмитрию Трудову. 30 декабря 1886 года учащиеся Театральной школы участвовали в балете «Волшебные пилюли», и за кулисами в театре Маля стояла с Машей Андерсон, около них стояли воспитанники. «Маня опять разговаривала с Трудовым, — писала в тот день Матильда, — я как-то обернулась к ним, и Маня мне сказала: «Дорогая Матильда Феликсовна…» «Зачем вы так говорите, можно сказать короче, — обратился к ней Трудов, а потом я только и слышала фразу, сказанную им, а именно: «Да я об Матильде Феликсовне думаю. День и ночь». Но я сделала так, как будто бы я ничего не слышала».

20 января 1887 года Матильда утром ехала на извозчике с братом Юзей в Театральную школу. И вот что он ей рассказал. Трудов каждый день просит Юзефа передать Мале поклон, но брат отвечает ему, что Маля не принимает поклонов. А когда Трудов и Израилев поссорятся, то Федя говорит Мите: «Ну да! Ты всё перенимаешь с Кшесинской!» И Трудов на него за это очень сердится. И в тот же день Матильда продолжала запись: «Опять, когда я сегодня шла в классы, Трудов отворил дверь и мне поклонился».

Ученицы Театральной школы поздравляли друг друга с праздниками. У Мали 2 марта были именины, это был понедельник и в школу она не ходила. А 3-го марта писала: «Я сидела в классе. Прибежала Маня Андерсон меня поздравить и показала свои пробные карточки. Меня сегодня все поздравляли с прошедшими именинами. Я рассказывала Матвеевой и Ильиной, что получила, и ещё нескольким воспитанницам».

По большим праздникам, таким как Рождество, Новый год или Пасха, девочки и мальчики, которые учились с Матильдой или танцевали вместе в спектаклях, приходили в дом Кшесинских, где их угощали, они весело общались, писали друг другу в альбомы для стихов, танцевали, занимались разными играми. Иногда девочки оставались ночевать. Чаще всего это были Лёля Левинсон, Маня Андерсон, Оля Преображенская, Аля Кустерер, Вера Хамарберг, иногда Женя Обухова. Мальчиков приглашал брат Юзя. Приходили Федя Израилев, Дима Трудов, Саша Титов, Носов, Коля Андреев.

Иногда в Театральной школе в большом классе репетировали свои роли итальянские балерины, и всем воспитанницам хотелось посмотреть, как они репетируют. 18 апреля 1887 года Матильда писала: «Я в столовой читала книгу, потом стояла на стуле с Вишневской и смотрела репетицию Бессоне. Здесь стояли и другие воспитанницы старших классов… Петипа показал на нас Бессоне и сказал: „Какая пирамида!“ Потому что много воспитанниц стояло на стульях».

Много интересных историй из своей школьной жизни в Театральном училище описывал в своих воспоминаниях брат Матильды Юзеф (или Иосиф). «Когда я поступил в Театральное училище (в то время императорское), где занимался исключительно по искусству, младший класс был под руководством Н. И. Волкова, который как артист был весьма посредственный, но как преподаватель, особенно начинающих, — превосходный; старший же класс, так называемый „Perfection“ — в руках, уже в ту пору признанного как балетмейстер, знаменитости M. Petipa».

Петипа вёл у старших воспитанников три класса — классику, бальные танцы и мимику. Главную роль в его восприятии, как преподавателя, играло то, что у него был непоколебимый авторитет незаменимого балетмейстера, «и, разумеется, тот, кто сумел приобрести его любовь в классе, тот имел ход и на сцене; вот это-то более сознательных и заставляло стараться. Но наибольшее воспоминание осталось, конечно, от некоторых смешных его сторон…» Особенно ученикам запоминались его выражения на ломанном русском языке, который он, прожив шестьдесят лет в России, так и не смог хорошо изучить.

«Вот некоторые из его выражений: «О, капуст голова, мой кухар лучь танцевал с котлет» — это означало — при его порицании непонимающих его: «У тебя голова — кочан капусты, и моя кухарка лучше делает котлеты, чем ты танцуешь». Или: «о, как твой рус глупий», «я говорит по-русски, а ты не понимай, я по китай не можь говорить».

А слово «молодца» у Мариуса Ивановича означало «молодец». И по поводу этого у Юзефа было такое воспоминание. Был у них в классе очень способный классический танцор Ося Дорофеев. Он был сыном бутафора Большого театра. Парень был талантливый, но ленивый и часто пропускал занятия под предлогом болезни. Когда он был на уроке, то Петипа ему ставил — «5», а когда пропускал, то в журнале ставил «Mal.», (полное слово «Malade», что по-французски — «болен»).

И вот однажды этих «Mal.» стояло на целую неделю. И вот вдруг вызывают Осю к инспектору — Ивану Сергеевичу Орлову, который раз в неделю проверял журналы. Это был простоватый и милый старичок. Но тем не менее, Ося испугался. Ведь за обман он мог остаться несколько воскресений без отпуска: был такой порядок в школе — в случае неодобрительных оценок. (А во время проверок доктора ему ставилось в те дни «здоров»). Было это в самый канун его именин. И дальше Иосиф Феликсович описывал ситуацию так: «Вот встал он в струнку перед Орловым и так мягонько спрашивает: «Что прикажете?». А Иван Сергеевич тык пальцем в журнал: «Это что?» Побледнел наш Ося и, весь трепеща, говорит: «А это… писано по-французски «Mal…!» — «Я сам вижу, что по-французски, да зачем он пишет эти «Mal.» — маль да маль?» А Дорофеев наш возьми и бухни: «А это сокращённое «молодца» — молодец». Как на эту реплику наш инспектор взвизгнет, да гладить по плечу: «Ай, да Оська, ай да Ося. Ну, и уважил ты меня», и обращается ко всем писцам правления: «Вот, рекомендую — вот талант, самому Петипа мало стало пятёрки ставить, так всю страницу исписал — молодца да молодца. Да, Оська, и я скажу — молодец! Вот, на целковый к именинам на пирожное».

«Но что мы будучи ещё учениками любили, так это бальные танцы, — продолжал Юзеф. — Эти занятия всегда происходили в нижнем этаже, т.е belle e`tage, в помещениях, занимаемых воспитанницами. В этот день мы, воспитанники, уже с раннего утра к вечеру, когда происходил класс, готовились, начищали сапоги, платье, готовили крахмальные воротнички, изводили невероятное количество мыла, и, кто мог, душился. В эти дни в классе мы имели возможность, несмотря на самый бдительный надсмотр классных дам, с нашими партнёршами обмениваться не только взглядами и пожатием рук, но даже некоторыми фразами». И Петипа, как педагог, понимал своих воспитанников: «Мариус же, будучи сам огромным ловеласом и ухажёром, лихо подмечал, который и какая кем интересуется, и как бы невзначай и совершенно нечаянно ставил их в пары».

И однажды Юзя выкинул такой номер. Среди школьников он выделялся как рифмоплёт и беллетрист в стенной газете, а также рассказчик весёлых анекдотов. И вот его вся классная братия просила за них написать письма девочкам, которые им нравились, а потом все целую неделю ждали ответа от них. Обычно эти письма передавались во время исполнения кадрили или лансье по пятницам. Это составление писем Кшесинскому поднадоело, и ему захотелось подшутить над своими товарищами. Он написал всем одинаковый текст, а те его переписали и передали своим возлюбленным. Приходят на следующий урок, а девочки на них не смотрят — обиделись. А во время исполнения танцев, нехотя подают руку, а при возможности зло отдёргивают. Оказывается, девочки после прошлого урока стали показывать в дортуаре друг другу письма от мальчиков, а они все оказались одинаковыми!

«Каким-то путём сие дошло до Мариуса, и вот он призвал меня, долго смотрел прищурившись, потом обратился к всегдашнему и всеми любимому второму балетмейстеру, чудному артисту и музыканту Льву Ивановичу Иванову и говорит: „Лёвушка, ти молодцы, но эта каналь (я) djubl (вдвойне) молодцы“. Разумеется, при таком поощрении из нас вырабатывались весьма галантные юноши, но оговорюсь, что чистота нравов у нас была безукоризненная, несмотря на такие фокусы».

Иосиф в своих воспоминаниях описывал ещё один интересный случай. Однажды он держал пари со своей партнёршей Сашей Виноградовой. Он её уверял, что в субботу утром он её разбудит, и взял с неё слово, что она не будет кричать и визжать. Она, конечно, не поверила: как можно в их «монастыре» пробраться в комнату к девочкам? Поэтому была уверена, что выиграет пари: такого не случится. Иосиф же ухитрился придумать вот что. Он взял у парикмахера в театре паричок, в котором стал почти неузнаваемым, похожим на простого мальчика. Дал на гостинцы одному из полотёров, попросив у него рубашку и встав на его место. И вместе с другими четырьмя полотёрами направился сначала в комнату воспитанников. Натирка полов обычно начиналась в 7 часов утра — за час до вставания. Предварительно он всё разузнал у того полотёра Мити, как и где они работают. И он рассказал, что сначала они внизу натирают большой коридор перед спальной, а затем неслышно проходят через всю спальную девочек в пансионерскую, закончив там натирать полы, возвращаются в ту, где спят девочки, когда они все уже уходят умываться. С трепетом и волнением Юзя натирал пол в коридоре, ожидая момента, когда они пойдут через спальню. Также он заранее разузнал, в какой кровати спит Саша. Она стояла от стены к середине комнаты девятой из пятидесяти. Посреди спальни лежал красный ковёр, который вёл к противоположной двери. Полотёры пошли по нему. Все девушки в это время мило дремали, завернувшись в одеяла, «когда я поравнялся с её постелью, я тихонько, сквозь одеяло взял её за пальчики ног и, подёргав, сказал: „Извольте вставать, Александра Ивановна, с добрым утром“, положил ей в ноги дюшес (грушу), прошёл дальше и не без огромного трепета дождался окончания натирки, чтобы улепетнуть наверх. Всё сошло благополучно и тихо, укрепивши за мной славу „на все руки“. Должен к сему добавить, что как юноша я был очень скромен и конфузлив, а вот поди на такие проделки — хват!»

Уже в то время Иосиф Кшесинский подавал надежды не только как танцор, но и как актёр. Его партнёршей в одной пьесе была та самая Саша Виноградова: «мы с ней премьерствовали и делили пополам выдающийся успех».

На втором этаже Театрального училища находился маленький школьный театр. В нём стояло всего несколько рядов кресел, но он был отлично оборудован. В нём в те времена проходили выпускные спектакли.

Вспоминал Иосиф Феликсович и уроки классики у Мариуса Ивановича: «В классе классики я был очень грациозным, элегантным, но по занятиям — среднего качества учеником, но иногда заслуживал похвалы и, признаться, совершенно незаслуженно. К примеру: после пируэта главное — уметь не только красиво остановиться, но твёрдо — резко не шелохнуться, как изваяние. Но вот Петипа запиликал на скрипке, я присел на второй позиции, а затем перед туром поднял ногу на second. Петипа видел смелый и красивый жест, кивнул головой — „короша“, а затем отвернулся — глядеть на других, я же, стоя смирнёхонько, ничего не делая, только в последний момент такта твёрдо и крепко — топ — и в окончательную позу. Он взглянул и, видя, как я встаю, кивнул головой, думая, что я вертелся, скривил свою гримасу и говорит: „bien, tre`s bien — корош, очинь корош“! Ну, вот так подчас мы, ничего не делая, забираем лавры, и верно — конец венчает дело».

Один запоминающийся случай был у Юзи ещё с первого года учёбы в Театральной школе. Была такая школьная традиция, что когда приезжал в школу царь в православные праздники, то после этого давалось три дня отпуска. И все ученики очень ждали его приезда. И вот что однажды случилось в их классе.

«Учился у нас славный, весьма живой и энергичный мальчик Коля Гавликовский, было ему лет одиннадцать. Был пост, приближалась Вербная неделя, все готовились к спектаклю, а главная мысль, что будут и цари, т. е. иначе сказать, будут и три дня свободы, царь не приехал, никого домой не пустили, спектакль прошёл незаметно, все ходили понурив головы». Коля Гавликовский тоже был очень расстроен. Он сидел в научном классе и мастерил из бумаги шарики в виде парашюта, а затем подходил к форточке и бросал их на улицу, любуясь их плавным спуском. В класс зашёл гувернёр Пётр Эдуардович фон Адеркас. Он был ставленником Фролова — управляющего Театральным училищем. «Ловит Гавликовского за руку с вопросом: «Ты что здесь делаешь?» Коля же совершенно спокойно подаёт тому шарик и говорит: по ветру пускаю, и — о, ужас! Кругом шара надпись «царь-дурак». Гувернёр вместо того, чтобы разобраться и понять, что мальчик это сделал просто по глупости и огорчению, что царь не приехал, и из-за этого его не отпустили домой, и объяснить ребёнку, что это — строго караемый поступок, схватил оробевшего мальчишку и потащил к инспектору докладывать. А тот, в свою очередь, повёл его к управляющему, который был внушительного огромного роста и тоже напустился на мальчонку и вынес ему приговор: до самого выпуска (целых восемь лет!) домой он ходить не будет! А у Коли и так дома в Питере не было (отец недавно умер, а мать с сестрой и младшими братьями уехала в Варшаву), только старший брат учился в университете, с которым он и встречался по выходным. «Все, от мала до велика, за любимого Колюнчика огорчились, — продолжал вспоминать Иосиф Феликсович. — Я бросился к своему отцу, отец всё понял как следует и поехал ко всемогущему полковнику, в результате — добился того, что Колю стали выпускать в выходные дни, и на праздничные дни, и на летние каникулы к нам на дачу, с тем, что отец мой берёт на свои поруки и своё попечение и что, мол, свидания с братом могут лишь происходить у нас в доме ненадолго и в присутствии отца или моей матери. Так Коля у меня и поселился до самого выпуска и стал нам как родной. Ни мама, ни отец ни в чём разницы между нами, детьми, не делали».

Учебные классы в Театральной школе делились на две стороны: левую и правую. С левой сидели пепиньерки — воспитанницы, которые жили в училище. А справа — приходящие, их звали экстерны. В виде исключения Матильду Кшесинскую приравнивали к воспитанницам, сидящим с левой стороны. Это было сделано с особого разрешения Дирекции (видимо, по ходатайству отца).

Матильда вспоминала, что учиться ей было легко. Она была прилежной ученицей, и всегда была готова к урокам. И в классе она была тихой девочкой, хотя дома у неё был живой и бедовый характер. Но в школе Маля всегда была сдержанна и дисциплинированна: она боялась подвести своего отца и старших сестру и брата. Начальница и классная дама за это её любили и ставили всем в пример.

Любил её и молодой красивый учитель географии Павловский. Матильда запомнила такой случай. Однажды она была уверена, что он её не спросит на уроке, так как отвечала на предыдущем. Павловский имел обыкновение вызывать учениц по очереди. Некоторые, ответив на уроке, на следующий его урок вовсе не готовили ответа. Матильда же всегда была готова, но пришла на урок в зимних зашнурованных ботинках и тёплых клетчатых чулках. Павловский вызвал одну из учениц. Она же совсем не могла ответить ни на один его вопрос. Учитель был очень не доволен и сказал классу:

— Я уверен, что Кшесинская, хоть и не её очередь сегодня отвечать, наверное, знает урок прекрасно и ответит без ошибки.

Он попросил Матильду выйти к карте и отвечать. Девочка встала и ответила со смущением:

— Урок я знаю, но прошу разрешения ответить с места, не подходя к карте.

Учитель удивлённо посмотрел на ученицу, не понимая в чём дело?

— Ну, хорошо. Сегодня, в виде исключения, я это вам разрешаю, хоть это и против правил.

Маля ответила свой урок безошибочно и, довольная, села на место. Учитель тоже был доволен её ответом. Но после урока Павловский подошёл к Кшесинской и поинтересовался:

— И всё-таки, Матильда, почему вы сегодня не захотели выйти к карте? Вы поставили меня в неловкое положение перед учениками: я разрешил вам сделать то, что не позволяю делать другим…

Маля сначала смутилась, замялась и покраснела. Ей неудобно было говорить мужчине истинную причину своего поступка. Но потом всё-таки объяснила:

— Сегодня я не ожидала, что вы меня можете вызвать к доске и поэтому не стала переодеваться в раздевалке в лёгкую обувь. Мне стыдно было выходить к доске в тёплых ботинках и чулках. Ведь весь класс мог это видеть…

Учитель внимательно её выслушал и улыбнулся, понимая, что для девочки это была очень важная причина.

8 декабря 1886 года в дневнике Матильды была запись: «Утром я была в училище. Вазем меня хвалила. В научных классах от Лыщинского я получила 5+, а от француза 5».

У Матильды были отличные успехи по многим предметам, поэтому учителя ей доверяли своеобразное репетиторство. Перед уроками она спрашивала, как усвоили материал, у своих некоторых одноклассниц. Во время их пересказа, она могла их поправить или дополнить, и тогда они лучше отвечали на уроке учителю. Так было, например, на уроках истории и географии.

Кроме танцев, разных наук, в Театральной школе были уроки музыки. И Матильда училась играть на фортепиано. Дома у них был рояль, на котором она почти ежедневно любила играть, как и её сестра Юля и брат Юзя. Когда у них в доме собирались гости, то они часто аккомпанировали, устраивая танцевальные вечера для них. Ведь почти все их друзья учились в Театральной школе и умели прекрасно танцевать.

9 января 1887 года Маля записала в свой дневник: «Нам сегодня раздавали свидетельства. У меня почти одни пятёрки. И когда я пришла домой, показала папе, папа меня похвалил».

29 января 1987 есть ещё одна интересная запись о жизни в училище и одной из его традиций: «Научных классов в этот день не было, потому что был день смерти Пушкина. Некоторые воспитанницы и воспитанники на маленьком театре читали стихи Пушкина. Я тоже была в маленьком театре и слушала. Израилев и Титов говорили вместе».

Иногда, если между уроками бывали «окна», или, например, когда приходил православный батюшка и проводил занятия по Закону Божиему, то Матильда оставалась в столовой, где общалась с девочками из других классов. (Ведь она была католичкой и занятия по православию могла не посещать). Тогда они то сидели и читали книги, то вязали. Здесь же иногда устраивали репетиции танцев.

В Театральной школе у одной из воспитанниц появился альбом для стихов и другие девочки последовали её примеру. Так, Матильда писала: «Ещё утром, когда я пришла в училище, Дестомб показала мне, какой альбом для стихов она купила и как дёшево. Мне он очень понравился, и я сказала, что завтра, может быть, принесу ей деньги, чтобы она мне купила такой же». Это было 6 февраля 1887 года. А на другой день в дневнике Матильды уже была следующая запись: «Я поспорила с Касаткиной, что Рубинский принесёт наши тетради, а она говорила, что не принесёт. И мы так говорили, что, если я выиграю, она мне нарисует в моём альбоме для стихов какой-нибудь цветок, а если она, то я ей напишу стихотворение». У Мали Кшесинской был очень красивый каллиграфический почерк, поэтому её школьным подругам нравилось, когда она делала записи в их альбомах.

Первым учителем Малечки по хореографии в Театральном училище был Лев Иванович Иванов, который первым из преподавателей разглядел её талант. Это был очень талантливый и многогранный человек. В молодости он был первым танцовщиком и мимиком Мариинского театра. Его очень ценил знаменитый балетмейстер Мариус Иванович Петипа. В середине 1880-х годов Иванов становится его главным помощником — вторым балетмейстером театра. Он был замечательным, а порой, и гениальным балетмейстером, который в будущем поставил вместе с Мариусом Петипа «Лебединое озеро». Все также были восхищены постановками Льва Иванова в балете «Щелкунчик», который он поставил по программе Петипа. Оба произведения были созвучны симфонической музыке Чайковского. Запомнился Матильде Феликсовне и венгерский танец на музыку рапсодии Листа в его постановке (это был вставной номер в балете «Конёк-горбунок»). Он часто ставил небольшие одноактные балеты для выступлений в Красносельском театре для офицеров.

Деятельность Льва Ивановича Иванова в балете считается вершиной академического стиля русского балета. Его поэтическое содержание балетных образов воплощалось в совершенную хореографическую форму. Льва Иванова называли «душой русского балета».

А вот как учитель, Лев Иванович, на взгляд Матильды, был не особо интересен: его уроки были скучны для неё. Когда Иванов начал учить Малю хореографии, ему было сорок шесть лет. Обычно он сам аккомпанировал на скрипке, как это было ещё в старину — в XVIII веке, когда учитель танца сам себе наигрывал музыку на уроках. (Ко всему прочему Иванов был одарённым музыкантом). И Мале казалось, что свой музыкальный инструмент он любил больше чем их, своих учеников…

Лев Иванович преподавал самые начальные упражнения — азбуку балета. И это не могло увлечь его талантливую ученицу: все эти движения она давно уже изучила дома. Манера ведения урока Иванова была ленивой. Он диктовал ученикам движения и делал им замечания почти по инерции.

— Плие. Коленки надо вывернуть, — говорил учитель ленивым голосом. Но никого никогда не останавливал, не исправлял.

Мале казалось, что Льву Ивановичу самому было неинтересно вести уроки, он ими не вдохновлялся сам и не вдохновлял учеников, а только машинально исполнял свою обязанность.

В классе Льва Иванова Матильда проучилась три года: до одиннадцати лет. Затем Кшесинская перешла в класс балерины Императорских театров Екатерины Оттовны Вазем, которая во времена своего детства тоже начинала учиться у Льва Иванова. В старших классах Театральной школы её учил французский танцовщик Э. Гюге. А в то время, когда у неё начинала учиться Кшесинская, ей было тридцать шесть лет, она была ведущей балериной Императорских театров и заканчивала свою артистическую карьеру. Балетное мастерство Екатерины Вазем считалось безусловным. Она обладала филигранной техникой и была эталоном классического женского танца для своего времени. Екатерина Вазем с большим успехом выступала в балетах «Наяда

и рыбак», «Дочь фараона», «Камарго» и «Пахита», в которых в будущем будет блистать её любимая ученица Матильда Кшесинская.

Здесь, в среднем классе, который вела Екатерина Вазем, исполнялись уже более сложные движения. Но для Матильды и они не были новостью. Она была знакома и с упражнениями экзерсиса у палки, а также с адажио (медленными движениями) и аллегро (оживлёнными прыжками) на середине. Девочки исполняли в средних классах все те основные па, которые и спустя много лет исполняются будущими балеринами: аттитюд, арабески, прыжки, заноски… Но главное, чему научила преподавательница Матильду, была правильная постановка ноги на пальцах, а так же она всегда следила за выворотностью своих учениц. В отличие от Иванова Екатерина Вазем внимательно следила за исполнением и останавливала, если кто-то из учениц делал движение неверно. Малю Кшесинскую преподавательница часто одобряла:

— Молодец, молодец! Хорошо… Кшесинская, только не морщите лоб, рано состаритесь! — добавляла она ласково.

12 декабря 1886 года у Мали была такая запись в дневнике: «Вазем сегодня меня очень хвалила. И даже один раз сказала „очень хорошо!“, чего от неё ещё никто не слышал». 3 марта 1887 года Матильда записала в своём дневнике: «Я у Вазем стояла в первой линии, потому что никто не понимал па, кроме меня». А через десять дней: «Вазем некоторых воспитанниц отпустила раньше, потому что у них была репетиция. Меня она много хвалила».

Екатерина Оттовна была очень строгим педагогом, и получить у неё хорошую оценку было делом непростым. Когда Маля получила первую «4» по классическому танцу, то была счастлива, так как преподавательница таких оценок не ставила никому! (До этого и Мале она ставила 3+). А на экзамене, когда Матильду переводили в старший класс, Екатерина Вазем отметила её отличный от других успех.

Вот что записала Маля в своём дневнике в тот день — в пятницу, 1 мая 1887 года: «У меня сегодня танцевальный экзамен… В половине 11-го пришла Вазем, и мы у ней сделали экзерсис. В 11 часов начался экзамен… Я, Курочкина, Легат, Михайлова, Куницкая, Алексеева и Вишневская экзаменовались последние. Я стояла в первой линии. Я очень боялась, но, когда начала танцевать, перестала бояться. Петипа что-то сказал Л. И. Иванову про мою ногу, когда я держала a` la second. Гердт всё время показывал Иогансону на меня и на Куницкую. Потом Вазем сказала Фролову, чтобы он на меня посмотрел, что я очень хорошо танцую, и А. П. Фролов сказал, что очень хорошо. Это слышали все воспитанницы. По окончании все девочки ваземского класса и некоторые от Иогансона подбежали ко мне и сказали, что я прелестно делала. Я их поблагодарила. Я подбежала к папе, и папа мне сказал, что папе сказал Иогансон, что он берёт меня в свой класс. Папа поздоровался с Вазем, и она сказала папе про меня, что я молодец, что я старательна и внимательна. Я здесь стояла. Папе меня тоже хвалили А. П. Фролов (наш начальник), Гердт, Иванов и Петипа. У папы от радости на глазах выступили слёзы».

А на следующий день была такая запись: «Юзя сказал, что вчера Александр Петрович поставил мне 5+, а Вазем и Петипа — 5».

У Матильды в балетной учёбе всё шло по возрастающей. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, Кшесинская перешла в класс обрусевшего шведа Христиана Петровича Иогансона.

Его уроки она очень полюбила. Иогансон был необыкновенным преподавателем — поэтом своего искусства. Каждый его урок проходил с особым вдохновением и творчеством. Ни один его урок не повторял предыдущий, каждый раз он придумывал что-нибудь новое, увлекая своей фантазией учеников. Его мысль работала постоянно, Христиан Петрович был очень наблюдательным и делал меткие замечания, которые очень помогали развитию учеников в художественном отношении. Искусство Иогансона было просто и благородно. Он был всегда искренен со своими учениками. В движения всегда старался вложить какой-то смысл и придать ему настроение.

«Это он дал мне основы моего будущего развития, и я ему многим обязана в моей карьере», — говорила не один раз Кшесинская.

Кем был для русского балета Христиан Петрович Иогансон? Его называли «гением экзерсисного зала». Родом он был из Швеции, родился в Стокгольме в 1817 году. Они были почти ровесниками с балетмейстером из Франции Мариусом Петипа, который родился на год позже.

Иогансон окончил в Швеции Королевское театральное училище и был принят в балетную труппу Королевской оперы в Стокгольме. Также он учился в Дании у знаменитого балетмейстера Августа Бурнонвиля. Был партнёром знаменитой итальянской танцовщицы Марии Тальони.

В Россию Иогансон приехал в 1841 году. И все последующие его шестьдесят два года были связаны с русским балетом. До шестидесяти шести лет он танцевал на сцене и параллельно преподавал в Театральной школе. После ухода со сцены продолжал вести мужской танец и старшие классы воспитанниц.

Известный деятель балета в Мариинском театре, друг Кшесинской, Николай Густавович Легат так определил их деятельность с Петипа: «Тем, кем был Иогансон в качестве преподавателя, Мариус Петипа был в качестве балетмейстера и постановщика. Они поделили между собой руководство русским балетом в течение всей второй половины XIX века и сформировали ту русскую школу, которую мы знали вплоть до мировой войны. Один был богом танцевального класса, второй — сцены, и их слово в каждой из этих областей было непререкаемым».

В школе Иогансон преподавал до самого последнего дня своей жизни: ему стало плохо прямо на уроке, он упал, а на следующий день скончался. Случилось это в декабре 1903 года. Христиану Петровичу Иогансону было восемьдесят шесть лет.

Первой из детей Феликса Кшесинского выпускалась из Театральной школы дочь Юлия, она была принята в Мариинский театр танцовщицей кордебалета. А через два года стал выпускником и сын Юзеф, которого официально в театре стали звать Иосифом Феликсовичем Кшесинским или Кшесинским 2-ым. Выпускался он 1 июня 1887 года. К выпускному экзамену для него и его талантливой партнёрши Александры Виноградовой был поставлен балетный спектакль «Пахита».

«Много про это говорить не буду, скажу только то, что этот спектакль решил моё назначение, мою карьеру, ибо если бы не всё случившееся, то, по всей вероятности, я бы пошёл по другой колее и карьера моя создалась бы на другом поприще», — сообщал Иосиф Феликсович. Здесь нужно добавить, что в последних двух классах многие учащиеся Императорского театрального училища — будущие танцовщики, осваивали параллельно и другие профессии. Иосиф учился на Лесных курсах, и эта профессия понравилась ему не меньше основной.

Далее он продолжал: «В «Пахите я играл роль цыгана Иниго — ехидного пройдоху-разбойника (исполняемую на большой сцене моим отцом).

Очень были интересны и любимы нами эти мимические и постановочные занятия у Мариуса Ивановича Петипа по вечерам. Как много было в них поэзии, любви, рвения выделиться, удивить своих товарищей и т. д. Уже на репетициях, когда я играл, воспитанницы млели от восторга; играл я хорошо, ибо объяснял мне роль мой отец, но не учил, говоря «создать ты должен сам, как чувствуешь», — стараясь его не копировать, я всё же был живой его копией… Роль сильно драматическая и требовала такого таланта, каковым обладал мой отец — в этой роли он был великолепен».

Назначенный выпускной спектакль состоялся в тот год на Вербной неделе. Все ожидали приезда Императора Александра III и его семьи. Зал был разукрашен и парадно освещён.

Об окончании спектакля главный его герой вспоминал так: «Но вот — последний мой вздох, и после буйной и мучительной

сцены опьянения и убийства мой вздох, и я умираю, занавес пал, весь зал замер, и только все ждали, что царь зааплодирует, а спустя минуту он поднялся во весь рост да на весь партер во всеуслышание: «Превосходно, великолепно, готовый артист».

После этих слов Императора зал разразился дружными рукоплесканиями. В последних рядах сидели учащиеся школы, которые хором закричали: «Ура!» После вызовов и поклонов юных артистов царь встал и пошёл через партер в фойе. Но неожиданно остановился: «Мой отец стоял в проходе у дверей, и он обратился к отцу со следующими словами: «Как, уже переоделся? Я только что тебе аплодировал!» Отец склонил голову в знак признательности за сына, а Александр сказал: «Поздравляю, поздравляю, вырастил себе и для моего театра достойного себе дублёра».

Такое одобрение Императора не осталось незамеченным. Дирекция Императорских театров назначила начинающим артистам Иосифу Кшесинскому и его талантливой партнёрше Александре Виноградовой оклад в 1000 рублей в год вместо 800, как это обычно полагалось.

Глава 8. Очарование Вирджинией Цукки

Матильда продолжала писать свои воспоминания: «Через год после того как я поступила в училище, я впервые танцевала на сцене Большого театра 30 августа 1881 г. в балете «Дон Кихот».

Вместе с воспитанницей Машей Андерсон, одинакового роста с ней (хоть её напарница была старше двумя классами), они изображали двух марионеток. Их вёл за нити огромный великан, как будто управляя ими. Девочки танцевали на пуантах свой танец. Впервые выйдя с танцем на сцену, Маля совершенно ничего не боялась. Она испытывала только счастье, что выступает на сцене.

С малых лет воспитанников и воспитанниц Театральной школы приучали к сцене. Здесь они не только танцевали сами, но и видели, как танцуют взрослые артисты. Постепенно дети росли, их роли усложнялись, они становились старше и опытнее. И уже начинали замечать достоинства и недостатки взрослых танцовщиков и танцовщиц, судить об их исполнении, и составлять своё мнение, кто из них танцует лучше, кто хуже. Ученики Театральной школы постепенно начинали понимать, каков уровень балета в театре.

Матильда считала, что в годы учёбы её в Театральной школе балет на сцене Петербургского театра начинал увядать. Балерины старшего поколения — Екатерина Вазем, Евгения Соколова, Мария Горшенкова — уже не могли служить примером для молодых. И пыл к танцам у Матильды начинал остывать, хоть она и получала небольшие роли в балетах. Кого-то это могло и подбодрить, но Кшесинская не видела для себя примера, к чему нужно стремиться в своей профессии. Её даже посещали грустные мысли: а ту ли профессию она для себя выбрала? У неё не было внутреннего удовлетворения от своего танца.

И вдруг, когда Матильде исполнилось тринадцать лет, в Петербургском театре появилась звезда мирового уровня. Это была Вирджиния Цукки, знаменитая итальянская балерина. Она родилась в Парме. Как артистка Вирджиния дебютировала в шестнадцать лет в Падуе в балете «Брама» в 1873 г. Затем с большим успехом выступала во многих городах Европы: Риме, Милане, Мадриде, Париже, Берлине, Лондоне.

В России впервые танцевала летом 1885 г. в Санкт-Петербурге. Это случилось в загородном саду с названием «Кинь-Грусть» в частной антрепризе М. В. Лентовского.

«Летом весь хореографический мирок пришёл в неописуемое волнение: на берега Невки, в сад М. В. Лентовского „Кинь-Грусть“, приехала Вирджиния Цукки, — писал А. Плещеев. — Пребывание у нас этой знаменитой балерины составило целую эпоху, возбудило шумные споры, партийную рознь среди балетоманов, полемику в печати и породило множество влюблённых в миланскую Цирцею».

Вскоре появились стихи (автор подписался инициалами Н.И.К):

Балетоманы, свеся нос,

Зевали бедные от скуки…

Но вот явилася к нам Цукки —

Всё встрепенулось, поднялось!

В партере гром рукоплесканий.

На сцену сыплются цветы…

И снова сладкие мечты

И жажда пламенных желаний.

Цукки дебютировала в России в двух коротеньких дивертисментах, вставленных в феерию «Путешествие на луну». Её исполнение было очень увлекательным для зрителей, смелым, грациозным и кокетливым. Она превратила в настоящую поэзию вальс на музыку романса К. С. Шиловского «Помнишь ли ты», исполнив его на пуантах. В первые же свои выступления балерина имела блестящий успех, зрители требовали от неё постоянно повторения, она стала собирать в загородный театр «буквально весь Петербург». В Италии её называли «божественной Вирджинией», которую знали все жители этой страны, но некоторые злопыхатели стали уверять, что это «не та Цукки», а её однофамилица…

В загородном саду на берегу Большой Невки Цукки поставила балет «Брама». Содержание балета заключалось в любви баядерки (танцовщицы) Падманы к могущественному индийскому принцу. Она старается пленить его своими плясками. Потом спасает его от смерти, когда появятся убийцы, но он уходит к другой, и Падмана от горя закалывает себя кинжалом. «В этих двух сценах — спасения Брамы и своей смерти — Цукки достигла такого художественного творчества, какого мы в балете ещё не видали», — отмечал Плещеев.

Осенью того же года Вирджиния была приглашена в Мариинский театр в Императорский балет, где танцевала до 1888 г., появляясь в балетах «Дочь Фараона», «Тщетная предосторожность», «Приказ Короля», «Пахита», «Эсмеральда», «Коппелия», «Весталка» и других. Цукки обладала прекрасной мимикой, грацией, отличалась драматизмом исполнения. Её актёрские способности высоко оценивал сам Станиславский.

Увидев её танец, настроение Кшесинской вмиг изменилось: Цукки своим творчеством открыла ей смысл и значение балетного искусства. «Вирджиния Цукки была уже тогда немолода, но её необычайное дарование было ещё в полной силе. Она произвела на меня впечатление потрясающее, незабываемое. Мне казалось, что я впервые начала понимать, как надо танцевать, чтобы иметь право называться артисткой, балериной. Цукки обладала изумительной мимикой. Всем движениям классического танца она придавала необычайное очарование, удивительную прелесть выражения и захватывала зал, — так писала о ней в своих „Воспоминаниях“ Матильда Феликсовна. — Для меня исполнение Цукки было и осталось подлинным искусством. И я поняла, что суть не только в виртуозной технике, которая должна служить средством, но не целью».

И даже в 50-х годах двадцатого века, повидав за свою долгую жизнь немало замечательных артистов, когда давно изменились взгляды на танец, его технику и изменились требования к балетному искусству, Кшесинская считала, что её отец и идеал в балете — итальянская балерина Вирджиния Цукки — и теперь были бы первоклассными артистами и имели огромный успех на сцене!

В своих воспоминаниях брат Матильды Иосиф Феликсович Кшесинский писал: «От приезда же Цукки началась новая эра в балете: её техника, её беганье по сцене на пуантах и туры на носках — она была танцовщицей terre`a terre, но в ней было столько brio-cachet, что она даже противников её приглашения на императорскую сцену покоряла».

Матильду в танце Вирджинии поражали необыкновенно выразительные движения рук и изгиб спины. Матильда с жадностью следила за танцем Цукки своими детскими глазами. Для неё итальянская балерина стала гением танца. Именно она вдохновила Кшесинскую и направила её своим танцем на верный путь в те, ещё ранние детские годы, когда она была девочкой-подростком. И за это Матильда была навеки верна и благодарна любимой балерине.

2 ноября 1886 года, в воскресенье, в театре впервые шёл балет «Пахита» с Цукки. Маля была занята в нём в первом акте, исполняя с другими воспитанницами цыганский танец. «Когда первый акт кончился, я поздоровалась с Цукки. Она меня обняла и дошла со мной почти до тех дверей, в которые мне надо идти в уборную. Я сейчас же об этом сообщила воспитанницам», — записала счастливая Матильда в своём дневнике.

В том же году 10 декабря, в среду, шёл балет «Дочь фараона», в котором тоже участвовала младшая Кшесинская. Когда она закончила своё маленькое соло, то услышала, что ей кто-то говорит из-за кулис по-французски: «Очень хорошо, очень хорошо». Это была Вирджиния Цукки. Она сидела за кулисами со своей сестрой Розалией, которая тоже аплодировала юной танцовщице. И Матильде от этой похвалы любимой балерины стало радостно и весело на душе.

Однажды после спектакля подруга Цукки знаменитая балерина Розатти подарила Мале цветок, который был подарен зрителями Цукки, в благодарность за её восхищение танцем Вирджинии. Матильда была польщена и решила во что бы то ни стало сохранить дар своей любимой артистки. Она опустила цветок в банку со спиртом и так долго хранила его у себя дома. Но потом ей пришлось оставить этот цветок в России, когда она бежала в эмиграцию.

17 декабря 1886 года состоялся бенефис Цукки. Матильда впервые увидела свою любимую артистку в балете «Эсмеральда», который произвёл на неё неизгладимое впечатление на всю жизнь. Придя домой после спектакля, она записала в своём дневнике: «Вечером я была в театре, был бенефис Цукки. Её очень принимали и подарили ей много цветов, а также много подарков. Как только она вышла на сцену, ей поднесли лавровый венок и рог изобилия. Всем балетным и воспитанницам, которые были заняты, Цукки послала коробки конфет со своей фотографической карточкой, и на коробке её фамилия и число, и в каждую уборную по бутылке шампанского». О танце Вирджинии она писала: «Цукки танцевала, как и обыкновенно, больше на пальцах, и одно соло очень трудное: вальс на пальцах. Вообще в „Эсмеральде“ у неё мало танцев. Играла же она прелестно».

А вот что писал «Театральный мирок» 19 декабря 1886 года: «Божественная» Вирджиния ещё раз окончательно победила Петербург. Бенефис г-жи Цукки (17 дек.) был полным торжеством гениальной мины. Такого блестящего во всех отношениях спектакля, как это возобновление «Эсмеральды», наш балет давно не припомнит».

Этот спектакль был очень важным и для всей семьи Кшесинских: «Сегодня был дебют Юзи, он играл роль Феба. Играл очень хорошо, но, конечно, для первого раза не совсем смело. Папа сыграл роль Клода Фролло и, конечно, прелестно».

Иосиф Кшесинский об этом балете писал: «В последний спектакль Цукки перед отъездом за границу был в театре Александр III. Он вызвал её к себе в ложу и сказал ей, что надеется видеть её и на будущий сезон, на что она спокойно ответила, что в том случае, если он будет милостив приказать поставить для неё „Эсмеральду“. Александр тут же повернул голову к Всеволожскому и сказал только: „Слыхали?“ Ну, и заработали все — балетмейстер, шеф оркестра, декораторы, костюмеры, бутафоры, осветители и т. п. „Эсмеральда“ до того у нас не шла лет пятнадцать… Роль Феба де Шатопер в былые времена исполнялась Мариусом, а потому он и глядел на эту роль завистливо-ревниво — ясно, не желая, чтобы кто-либо в ней выделился, а потому и назначил на неё Облакова — артиста смешного в мимических ролях со своими женственными манерами. И вдруг, к ужасу дирекции, Цукки, уезжая, заявляет, что она будет играть только с Фебом Kcshesinsky и кроме него целовать никого не будет. Таким образом я получил и вторую большую и великолепную роль благодаря Вирджинии».

Матильде было приятно, что её любимая балерина уделяла особое внимание всей семье Кшесинских, видя в них талантливых артистов. Так однажды (ещё до возобновления балета «Эсмеральда») она заметила брата Иосифа на репетиции балета «Дочь фараона» в характерном танце с тарелочками-кроталями, хоть в нём участвовало много артистов. Балерина сначала спросила у знаменитого балетмейстера, кто этот молодой артист. А когда узнала, что это сын известного всем Феликса Кшесинского, Вирджиния сказала Петипа, что желает, чтобы именно он исполнял главную роль в балете «Приказ короля» — Генриха IV. И Иосиф её не подвёл — прекрасно с ней справился. Это решило его артистическую судьбу: из кордебалетных танцовщиков он был переведён в солисты.

А после своего бенефиса танцовщица пригласила молодого артиста к себе на торжественный обед. И вновь Матильда записала у себя в дневнике: «Юзя был на обеде у Цукки. Папа не был, потому что был болен. Когда Юзя вернулся, то сказал, что его на извозчика посадил сам А. П. Фролов. Он принёс много карточек Цукки, она ему сама дала и на одной из них написала по-итальянски „Il mio Feba“ (моему Фебу)».

Фролов Александр Петрович, о котором пишет Матильда, в то время был управляющим Санкт-Петербургским Императорским театральным училищем и заведовал балетной труппой Мариинского театра. Он тепло относился ко всем представителям семьи Кшесинских. Об этом, например, говорит такой факт. В четверг, 11 декабря 1886 года, четырнадцатилетняя ученица Театральной школы Матильда Кшесинская записала в дневник: «Идя в училище по лестнице наверх, я встретила Фролова. Он со мной поздоровался за руку, и я этому была очень рада». И в этом же учебный году он поставил Мале оценку «5+» по классическому танцу на экзамене.

Матильда была так рада, что Вирджиния подарила брату свои фотографии, что вскоре писала в своём дневнике: «Я принесла в училище карточки Цукки и показывала классным дамам… Старшие воспитанницы бросились смотреть карточки Цукки».

А до этого, 3 декабря 1886 года у неё была такая запись: «…Занавес закрылся, и я побежала обратно, тут я поздоровалась и поцеловалась с Цукки…» Это случилось в театре во время балета «Пахита», в котором участвовала Маля.

Посещая почти все балеты, где танцевала итальянская балерина, Матильда Кшесинская многое запоминала из её исполнения ролей в балетных спектаклях. Это позже отразилось на её творчестве. Девушка стала усиленно работать, с большим увлечением и утроенной энергией. Она мечтала теперь стать такою же настоящей артисткой, какой была для неё Вирджиния Цукки.

Иосиф Кшесинский уже в советское время напишет в воспоминаниях о своей сестре: «Первой явилась, соединив французскую школу, пластику, элегантность с итальянской техникой и силой, Матильда Кшесинская, за ней последовали Преображенская, Трефилова, Павлова, Карсавина, Седова. Но это всё уже разжигалось, муссировалось, поощрялось той же Кшесинской… До приезда Цукки у нас разве что вставали на пуанты, и если два-три шага сделано было на пуантах, это вызывало восторг, в этом считалась очень сильной Вазем, ибо твёрдо стояла на носках. Первая, кто после Цукки буквально начала бегать и делать туры на пуантах, была Кшесинская, ученица, после школы Чекетти».

Глава 9. Школьные роли Мали Кшесинской

Годы обучения в Театральной школе подходили к концу. В сентябре 1889 года Маля уже занималась в десятом классе. И ей вспоминались её школьные роли предыдущих лет.

О первом своём выступлении перед новым учебным годом, 31 августа 1881 года, в балете «Дон Кихот» с артистом И. Е. Хамарбергом и Машенькой Андерсон она уже писала. Номер марионеток с великаном назывался просто — «полька». Маля в то время была малышкой-второклассницей. Этот танец они с Марией исполняли на сцене несколько лет.

Когда Маля училась в третьем классе, а Маша — в пятом, с ними в паре разучили ещё один номер для балета «Конёк-горбунок», это были партии Ерша в исполнении Кшесинской и Карася в исполнении Андерсон в сцене Подводного царства. А когда Маля была в четвёртом классе, на них с Машей поставили «Танец Ману» в балете «Баядерка» с артисткой В. В. Жуковой в партии Ману.

Матильде Феликсовне вспомнилась её первая партнёрша по сцене, у которой сценическая судьба была очень короткой. Она танцевала в петербургском балете всего пять лет. Мария Карловна Андерсон была старше Матильды Кшесинской на два года, и окончила Петербургское театральное училище в 1888 году. Сначала карьера Марии складывалась удачно. Главный балетмейстер труппы Мариус Иванович Петипа разглядел в своё время в девушке комедийный дар. И назначал её на лирико-комедийные роли. За свою короткую артистическую деятельность Мария участвовала в пяти балетах в партиях: Ильки (балет

«Очарованный лес»), Мухи («Капризы бабочки»), Амура («Шалости Амура»), Феи Флёр де Фарин и Белой кошечки («Спящая красавица»), Маркитанки и Чая в «Щелкунчике». Причём, в балетах Чайковского она была первой исполнительницей этих ролей. Но в конце 1893 года на сцене тетара, где она находилась на репетиции, неожиданно произошёл пожар от неосторожных возгораний. И на танцовщице загорелся лёгкий балетный костюм. Девушку удалось спасти, но ожоги были серьёзны. И о продолжении балетной карьеры не могло быть и речи. Танцовщице было всего лишь 23 года…

С Маней Андерсон у Матильды во время учёбы в Театральной школе были дружеские отношения, они часто общались и вне репетиций и выступлений на сцене, беседовали, поздравляли друг друга с днём рождения и иногда бывали друг у друга в гостях и даже ночевали.

Вот как описывала один из вечеров в семье Андерсон Маля (в воскресенье, 5 апреля 1887 года): «Когда я, Маня и Саша пришли домой, у них снова были какие-то три молодых кавалера… Эти кавалеры пели и танцевали с Маней вальс и мазурку. Я не танцевала, потому что у меня очень болела нога… Кавалеры быстро ушли, и я, Маня и сестра madame Андерсон играли в лото, а потом я с Маней в шашки. Наконец я пошла домой. Маня мне дала свою казённую шубу, потому что было холодно, и когда я её надела, все и я смеялись».

Вместе с Машей они иногда сочиняли сами танцы. Так, например, 30 декабря 1886 года Маля сделала такую запись: «Я всё время разговаривала с Маней Андерсон, и мы с ней танцевали в фойе мазурку, которую мы сочинили».

В третьем классе Маля, ученица класса Льва Иванова, участвовала в нескольких спектаклях оперы Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка». Номер назывался «Танцы разнородных птиц».

В январе 1885 года на прощальном бенефисе одной из артисток балета шёл балет «Своенравная жена». И Маля вместе с другими воспитанниками участвовала в сцене «Арлекинада».

Об этом выступлении Александр Плещеев в книге «Наш балет» написал: «Шумный успех имели танцы детей, отлично костюмированные персонажами итальянской арлекинады. И дальше уже о самом балете: «Вообще балет понравился и завладел симпатиями публики. Находившийся в театре итальянский посол граф Греппи, питавший большую слабость к Терпсихоре, уверял знакомых, что лучшего балетного спектакля он не видал в Петербурге». В день премьеры присутствовали на нём Их Императорские Величества.

Обычно в те дни, когда выступали дети, и присутствовала августейшая семья, то юных артистов приглашали в ложу к Царю, с ними беседовали члены Императорской семьи и угощали конфетами.

Во всех перечисленных выступлениях, до 1886 года, учащиеся Театральной школы принимали участие в спектаклях Большого (Каменного) театра. Потом театр был закрыт и перестроен под Консерваторию, а весь оперный и балетный репертуар был перенесён на сцену Мариинского театра, который продолжал славную историю Большого театра.

В пятом классе, учась у Екатерины Вазем, в репертуаре Мали Кшесинской появилась мазурка в балете «Пахита». Это был один из любимейших номеров, так как её польская натура могла проявиться в этом танце в полном блеске.

Вся их польская семья была в восторге от того, как Маля исполняет их национальный танец. 2 ноября 1886 года, после участия в балете «Пахита» в танце «мазурка», Матильда записала: «Когда я пришла домой, Филипп (сводный брат по матери) выбежал ко мне навстречу, что я прелестно танцевала мазурку, что с ним был Поль Марсеру с женой и сказали, что я прелестно танцую. Мама сказала, что в театре тоже были Стракачи. (Польская семья крёстного отца Мали). Мама и папа меня хвалили, и Юля сказала, что я очень хорошо танцевала».

Знакомый Филиппа Поль Марсеру — был французом, выросшим в Петербурге. Он окончил Академию художеств, став архитектором. На Большой Конюшенной он имел дорогой магазин по торговле предметами искусства и антиквариата.

Стали замечать младшую дочь Феликса Кшесинского в «мазурке» в то время и члены Императорского дома. 27 декабря 1886 года, у Матильды в дневнике была такая запись: «Папа вечером был на уроке у Великого князя Николая Николаевича и сказал, что обо мне говорили. Великий князь меня видел в „Пахите“ и сказал папе, что я верно буду хорошая танцорка».

В шестом классе Кшесинская была одной из исполнительниц номера «Серебряные кружева» в балете Л. Минкуса «Волшебные пилюли». Этот балет уже стал историческим, так как выдержал в Париже около двух тысяч представлений. Господин Петипа для возобновлённой феерии сочинил три хореографические картины. Он придал им тонкую художественность и своеобразие. Лучшей картиной была та, которая называлась «Царство кружев», как считал А. Плещеев. «Костюмы всевозможных кружев обличали массу вкуса и поражали великолепием, — добавлял он. — Неувядаемое вдохновение М. И. Петипа… обнаружилось в феерии в полной силе».

В декабре 1886 года, 26-го числа, Матильда писала в дневнике: «Вечером шли «Пилюли», я была занята, пришла в театр в 7 часов… Когда все воспитанницы были одеты, мы пошли вниз в фойе. Там были воспитанники, но не все. Я ходила с Верой Хамарберг, меня кто-то из воспитанниц спросил: что Титов болен? Я ответила, что не знаю, и только хотела спросить у какого-нибудь воспитанника, как в фойе вошли Трудов, Израилев и Титов, в то время я разговаривала с Верой немой азбукой… Наконец нас позвали на сцену. Израилев не стоял в той кулисе, где всегда стоял; протанцевав, мы как по обыкновению пошли назад. В театре был Государь, и потому было очень весело танцевать, но в ложу нас не звали. Когда мы стояли назаду, Федя стоял недалеко от меня, Трудов около меня, а с другой стороны М. Андерсон. Я нечаянно посмотрела наверх и увидела полёт,

на котором должна была лететь ведьма, и я сказала, что полечу сегодня вместо ведьмы. Федя при этих словах на меня посмотрел, и наши взгляды невольно встретились, я сначала смотрела серьёзно, но потом не могла удержать улыбку и улыбнулась, но тотчас же оправилась и посмотрела с презрением, потом мы опять несколько раз встречались глазами, но это было непродолжительно. Андерсон сделалось худо. Я и Лёля Левинсон отвели её к классной даме. Вслед за этим мы начали танцевать коду… Сделав последнюю группу, я и все воспитанницы побежали переодеваться в последний акт, т. е. в „Кружева“. Воспитанников я больше не видела, они, вероятно как и всегда, уехали в училище… Опять пошли на сцену и простояли весь акт на сцене, было ни весело, ни скучно, смеялись мало, только над Варламовым…» (Этого пожилого артиста, который выступал в театре уже почти сорок лет — с 1948 года, в те времена называли «царём русского смеха»). «По окончании спектакля я разделась и пошла домой…» — дописала Маля.

А чуть раньше, 5 декабря, она описывала репетицию этого балета, где они танцевали с воспитанниками номер «Домино». И преподаватель Волков сделал замечание одной линии мальчиков. Тогда Маля отметила, что из всех воспитанников этой линии выделялся своим хорошим исполнением Георгий Кякшт. (И в будущем он станет выдающимся артистом Мариинского театра, и иногда они будут выступать в паре с Матильдой).

В пятницу, 26 декабря 1886 года в Благородном собрании состоялся Детский бал. На него Маля ездила с Машей Андерсон и её старшей сестрой. И вот что она записала в тот день: «Потом, как-то стоя после танцев в большой зале, Маня мне представила Ушакова. „Вы знаете, Матильда Феликсовна, — сказал он, — я вас совсем не узнал. Я вас знаю по божественной мазурке в „Пахите“, и в бенефис Минкуса после „Пахиты“ давали ещё два акта „Пилюль“. Так после „Пахиты“, в антракте, всё время говорили о вас“. „Но не думаю“, — ответила я. Ещё, когда мы стояли с Сашею и Носовым, сзади меня слышалось „Кшесинская“. Я обернулась, это были Соня и Наташа Голоушины. Тут начали звонить, потому что это был конец детскому балу».

Из этой записи ясно, что Маля Кшесинская в школьные годы отличалась своими способностями среди учениц, и её знали в училище. И уже в то время кое-кто стал пророчить ей блестящее будущее в балете. Одним из них был муж её преподавательницы Вазем Аполлон Афанасьевич Гринев, большой любитель балета. С ним соглашались и другие балетоманы.

Аполлон Гринев был своеобразным человеком. Вот как его вспоминал Иосиф Кшесинский: «Во время балетного представления названная мною кучка, т. е. Гринев, Минин, Скальковский, Безобразов, Похвиснев, Светлов восседали в первом ряду кресел. В особенности вёл себя невоздержанно Гринев — он на весь театр громко кричал: „А что, какова моя Катька“ и неистово аплодировал, а потом ловил всех и кричал: „Ну, ну подписывайтесь на подарок Катьке, ведь двадцатого её бенефис“ и т. д. в таком всё роде что-нибудь».

Однажды, в канун Нового 1887 года, Матильда с Машей Андерсон танцевали в балете «Волшебные пилюли». «Во время танца в польке мы немного спутались, — вскоре записала в дневник Матильда. — После танца мы побежали на своё место, но нас так принимали, что мы принуждены были повторить ещё раз».

На следующий учебный год Маля участвует во всех прежних своих сценических номерах в спектаклях и новом — «Виндзорские кумушки».

Интересны были не только выступления в спектаклях, но и репетиции в театре. Здесь девочки часто танцевали в парах с воспитанниками и могли свободно общаться с мальчиками. Иногда на репетициях было очень весело! Вот как Маля описала в своём дневнике одну из них — 28 января 1887 года: «Мы протанцевали два раза, и воспитанники ушли, а нам началась репетиция „Виндзорских“. На ней были балетные те, которые танцевали здесь воспитанницами, и показывали тем, которых поставили за них. Была страшная путаница, потому что все всё забыли, но мало-помалу припомнили. Мы ужасно хохотали и возились (проказничали и шалили), одним играть было очень весело. Петипа конец немного переставил, и теперь гораздо лучше. Я ужасно устала, мы только кончили репетиции в 3 1/2 часа».

Ещё одну забавную репетицию Маля описывала в своём дневнике в тот же год 6 февраля: «Была назначена генеральная репетиция, но была только репетиция в костюмах. Костюмы старые и ужасные. Особенно у „Ос“. Кустерер в них была занята и пришла на сцену в платке. Она подходила и к Л. И. Иванову, и к Ефимову, но они сказали, что костюмы не такие уж и плохие. Пришёл директор посмотреть костюмы и сказал, чтобы нам давали в спектакле тюники». Матильда была большой шутницей. У неё на голове была шляпа, к которой была привязана длинная белая нитка. И она говорила девочкам, что так и будет с ней танцевать, а если нечаянно зацепит её, то шляпа съедет в сторону. Интересно, оштрафуют ли её за это? И все воспитанницы очень смеялись!

В это время Маля переходит в класс Христиана Иогансона, и продолжает танцевать и в «Арлекинаде», и в мазурке из «Пахиты».

Особенный успех выдался на долю Матильды в пятницу, 13 февраля 1887 года. Маля тогда записала в дневнике про испанский танец из балета «Зорайя»: «Зорайю» мы танцевали в первом акте «Пахиты». Государь к началу не приехал, зато были Великие князья и видели, как мы танцевали «Зорайю». Я танцевала первая к царской ложе и очень старалась, танцевала с Израилевым. Гердт, около которого я танцевала всё время, говорил: «Хорошо, очень хорошо». Мы повторяли, и когда кончили танцевать второй раз, нам долго аплодировали».

Именно в тот день учащихся Театральной школы, тех, кто участвовал в спектакле, водили в ложу к Государю (видимо, они с Императрицей подъехали позже) и дарили коробки конфет: «Нас повели в ложу к Государю, и давали конфеты. Государыня спросила, сколько мне лет. Я ответила: „Четырнадцать, Ваше Императорское Величество“. Потом Великий князь Константин Николаевич мне сказал: „А! Это Кшесинская, я вас узнал по лицу, это вы танцевали первая в испанском па?“ Я ответила: „Да, Ваше Императорское Высочество“. „Я вас хорошо знаю“, — сказал князь К. Н. Я попросила Матвееву мою коробку конфет отнести наверх».

За кулисами к Матильде подошёл всеми известный артист Павел Гердт: «…взял меня за руку, хвалил, сказал, что я очень хорошо танцевала „Зорайю“ и что сделала большие успехи». Следующей была мазурка: «Мазурку мы тоже повторяли. Государь нам аплодировал». И закончился спектакль так: «Тут пошли все на места, танцевать коду. Я в уборную прибежала в восторге, мне сегодня было очень весело и всё удавалось. Когда я шла с Юлей домой, мне Юля сказала, что балетные говорили, что я очень хорошо танцевала, что у меня много жизни, и что лучше всех и гораздо лучше Мани Андерсон, что Маня слишком пересаливала и ломалась. Я не хотела верить, но поверила, когда мне дома Юзя сказал то же самое. Папа сказал, что меня ему хвалили, и сам меня похвалил. Я была очень рада и никогда не забуду этого спектакля».

На другой день, 14 февраля, воспитанницы и воспитанники Театральной школы вновь участвовали в балетном спектакле. Шли «Волшебные пилюли». В дневнике Мали была запись: «Я встала в одиннадцать. Папы дома уже не было. Мы с Юлей на завтрак съели блинов и пошли в театр, в „Пилюли“. Нас сегодня торопили одеваться, потому что Н. И. Волков сделал репетицию. Государь и сегодня был в театре».

Первым номером, который они исполняли, было «Домино». Затем «воспитанницы переоделись в „Кружева“ и пришли в фойе, там уже были воспитанники в обоих платьях (костюмах). Воспитанники расселись так, что многим воспитанницам не было места сесть. Александр Петрович (Фролов) пришёл и сказал воспитанникам, что если они видят, что воспитанницы стоят, то должны встать и дать им место… Нас снова повели в ложу к Государю, и, как нам раздали конфеты, Государь и Государыня с нами разговаривали».

В последние дни марта 1887 года начались репетиции к очередному школьному спектаклю выпускников. Маля Кшесинская вместе с Андерсон и Рыхляковой готовили номер «Три грации» из балета «Царь Кандавл». Первая репетиция была 30 марта, в понедельник. «Несмотря на то, что сегодня первый день последней недели Великого поста, я должна была ехать в училище на репетицию, так как меня поставили в школьный спектакль. В училище меня некоторые воспитанницы спрашивали, знаю ли я, что буду танцевать pa de graces… Раньше нам, т.е. мне, Рыхляковой и Андерсон, показал немного без музыки Л. И. Иванов. Но потом пришёл Петипа, и нам поставил всё сразу». А на другой день Маля записала в дневнике, что дома «Юзя мне сказал, что вчера на репетиции я танцевала лучше Андерсон и Рыхляковой, только сделал замечания относительно некоторых па». И в этот же день была следующая репетиция: «Мы танцевали третьи. Первый раз мы танцевали на полупальцах, а второй раз Петипа сказал, чтоб мы попробовали на пальцах. Я и Маня А. танцевали на пальцах, а Рыхлякова нет».

По записям в дневниках будущей танцовщицы видно, что ещё в детстве её способности замечали итальянские балерины и очень тепло к ней относились, а одна из преподавательниц, которая в своё время учила в театре «Ла Скала» Вирджинию Цукки и Карлотту Брианца, даже мечтала стать её учительницей. Вот строки из записи в пятницу, 10 апреля того же года: «Когда я, папа и мама выходили из театра, выходила с нами вместе Никитина. Она сказала папе и маме, что я очень понравилась Монтани, и что она сказала, что меня бы взяла учить танцевать и сделала бы из меня талант. Папа потом мне сказал, что если бы Монтани взяла недорого, то он отдал бы ей меня учить».

50-летие творческой деятельности отца — Феликса Кшесинского

В 1888 году состоялся бенефис отца Феликса Ивановича Кшесинского к 50-летию его артистической деятельности. Младшая дочь участвовала в балете «Своенравная жена» в па-де-де-гюирлянд. Центральное па-де-де в нём исполняли итальянцы Элена Корнальба и Энрико Чеккетти. Мария Горшенкова танцевала в двух актах «Пахиты» в тот же вечер, а Вирджиния Цукки — в двух картинах балета «Брама».

В тот день, в воскресенье, 31 января в своём дневнике Маля Кшесинская записала: «Сегодня для всей нашей семьи торжественный день — отца бенефис, в честь его 50-летнего юбилея. Отцу прислали много телеграмм с поздравлениями… Все очень переживали за отца, чтобы ему не стало плохо, потому что отца встретили овациями, а он этого не ожидал. Когда отец пришёл в театр, через всю сцену до его уборной была разложена красная дорожка и играли военные марши. Уборная была красиво украшена».

Об этом событии вспоминал в своей книге «Наш балет» Плещеев: «На этот редкий праздник хореографического искусства собралась масса публики».

Далее критик сообщал о том, что за свою артистическую деятельность Кшесинский танцевал с 19-тью известными в Европе и России танцовщицами (а к началу ХХ века их станет 25!). В их числе в будущем будут и его дочери Юлия и Матильда.

После выпуска из балетной школы Феликс Иванович прошёл все ступени балетной карьеры. Начал он свою службу в театре с корифеев. Но уже и на этом месте смог обратить на себя внимание исполнением итальянского танца «Тарантелла». «Позы Кшесинского варшавская печать называла академическими. Заняв первое амплуа, артист производил особенный фурор в «Эсмеральде», «Катарине», «Тщетной предосторожности», «Жизели», «Красавице из Гандавы» и др. балетах.

«Г-ну Кшесинскому много помогало то обстоятельство, что он не только увлекательно танцевал, но в то же время играл, создавал характеры, типы и драматические, и комические. Таким мы видим его и теперь», — продолжал Плещеев.

Когда Кшесинский впервые появился в Петербурге, то игра артиста произвела сенсацию, а его исполнение мазурки вызвало фурор.

За свою службу на Императорской сцене Феликс Иванович неоднократно удостаивался Высочайших подарков.

«В 1862 году, вместе с незабвенною любимицей публики — М. С. Петипа, он танцевал в Париже, где увлёк французов тою же мазуркой. Парижане, судя по отзывам Figaro, Le Moniteur universel, Revue et gazette musicale de Paris и мн. др. были в восторге.

Надо иметь большой запас сил, чтобы, протанцевав полстолетия, сохранить тот запас жизни и энергии, каким отличается и ныне Феликс Иванович. Пятидесятилетие деятельности — это дорогой праздник для артиста… дорогой потому, что он не повторяется… Г-н Кшесинский, как юбиляр, может с гордостью сказать, что он выступает на этом празднике как артист, как украшение труппы, а не как отцветший талант», — восхищался артистом критик. И продолжал: «С лёгкой руки Кшесинского… или, как выразился один из театральных летописцев, с лёгкой его ноги положено было начало процветания мазурки в нашем обществе. Большой свет учился у Феликса Ивановича танцевать мазурку. Да и в настоящее время у него масса учеников и учениц из среды высшего общества».

О самом празднестве Плещеев рассказывал так.

Юбиляр «когда приехал в театр, его встретили с музыкой представители труппы г-жи Горшенкова, Легат, Петипа, гг. Петипа, Л. И. Иванов, Гердт, Де-Сеньи, Карсавин, Литавкин и др. Г-н Кшесинский появился в „Пахите“, и ему устроили овацию, заставившую его заплакать».

После 2-го акта юбилейного спектакля началось публичное чествование золотого юбиляра — поднесение венков от его коллег из всех петербургских театров. Своего старого товарища по сцене краткой речью приветствовал М. И. Петипа. Его помощник Л. И. Иванов прочёл адрес. И юбиляру вручили при этом золотой венок. От публики Феликс Иванович получил серебряный щит с гербом города. На каждое подношение виновник торжества отвечал несколькими благодарными словами. В этот день ему также была «высочайше пожалована медаль для ношения на шее».

Вся семья артистов Кшесинских присутствовала на этом значительном в жизни их отца юбилее и гордилась им. Вместе со всеми была и младшая его дочь Матильда, которая в будущем не раз будет выходить на сцену вместе со своим знаменитым отцом.

«Перед последним актом воспитанницы и воспитанники ходили в ложу к Государю, — продолжала запись в дневнике юная Матильда. — Меня все Великие князья поздравляли с отца юбилеем. Великий князь Владимир сказал что-то про меня императрице, она меня спросила, сколько мне лет. И ещё что-то. Государь тоже со мной разговаривал. Спрашивал, которая я дочь у папаши и т.д., и тоже меня поздравлял».

О своём выступлении на этом бенефисе Маля записала: «После „Арлекинады“ сейчас было наше pas de deux. Я нисколько не боялась. Нас очень принимали и несколько раз вызывали». Потом её выступление все хвалили в уборной у отца, где собралось много народу.

А когда бенефис закончился, то Маля переоделась и пошла к отцу. «Папаша переодевался, и я его ждала в коридоре. Я с отцом пошла через кассу. В кассе и на улице папу ждала публика, и когда папа вышел, то все кричали „Браво!“ и ему аплодировали, пока мы не сели в карету. Мне было очень весело…»

В последних девятом и десятом классах уже шла усиленная подготовка к выпускным экзаменам в классе Христиана Петровича Иогансона в Театральной школе, и учениц из класса Иогансона по его просьбе в спектаклях Императорских театров не задействовали.

Участие в оперных и балетных спектаклях сначала Большого, а затем Мариинского театра учащихся Театральной школы было очень полезным для их будущей профессиональной деятельности. Они учились истории балета и театра, изучали традиции Императорских театров и видели на сцене лучших представителей своей профессии. Всё это помогало относиться к своему труду ответственно и гордиться национальной школой русского балета, стараться в будущем стать достойными её представителями.

Мариинский театр был одним из ведущих музыкальных театров России. История его возникновения относилась к 1783 году, когда был открыт Каменный театр на Карусельной площади (позднее её назовут Театральной). Тогда, 12 июля, был издан Указ об утверждении театрального комитета «для управления зрелищами и музыкой», а 6 октября торжественно открыт Большой театр. При его открытии давалась опера Джованни Паизиелло «Лунный мир».

В Большом театре русская труппа выступала попеременно с итальянской и французской. Шли также драматические спектакли, иногда устраивались вокально-инструментальные концерты.

Обретение Большим театром своего дома привело к становлению оперной и балетной культуры в России. Вплоть до конца XVIII века в Петербурге главенствовали итальянские и французские балетмейстеры — Франц Гильфердинг, Шарль Лепик, Гаспаро Анджиолини, Джузеппе Канциани.

Петербург продолжал строиться, облик его постоянно менялся. Через столетие, после его возникновения, в 1802—1803 годах перестроили и Большой театр. Но через несколько лет, в ночь на 1 января 1811 года, в театре разразился грандиозный пожар. Богатое внутренне убранство за два дня погибло в огне, серьёзно пострадал и его фасад.

3 февраля 1918 года восстановленный Большой театр открылся вновь прологом «Аполлон и Паллада» и балетом знаменитого французского балетмейстера, работавшего много лет в России, Шарля Дидло «Зефир и Флора» на музыку итальянского композитора, приглашённого в Большой театр — Катарино Кавоса.

В первой половине XIX века в Большом театре развернулась деятельность знаменитых талантливых балетмейстеров Ивана Вальберха и Шарля Дидло. Иван Вальберх (Лесогоров) являлся первым русским постановщиком балетов. Из танцовщиков в то время прославились Адам Глушковский, Евгения Колосова, Евдокия Истомина, Вера Зубова и Екатерина Телешева. Это были первые балетные знаменитости со славянскими фамилиями.

20-30-е годы XIX века считались «золотым веком» Большого театра Санкт-Петербурга. В «послепожарную эпоху» его репертуар включал «Волшебную флейту», «Посещение из Сераля», «Милосердие Тита» Моцарта. Русскую публику пленяли и такие спектакли, как «Золушка», «Семирамида», «Сорока-воровка», «Севильский цирюльник» Россини. Для зарождения русской романтической оперы много значила премьера «Вольного стрелка» Вебера в мае 1824 года. Игрались водевили Алябьева и Верстовского. Одной из самых любимых опер становится «Иван Сусанин» Кавоса. (Спектакль был в репертуаре вплоть до появления оперы Глинки на тот же сюжет).

Легендарной была фигура Шарля Дидло. С его именем связано зарождение мировой славы русского балета. В эти годы завсегдатаем Петербургского Большого театра был Пушкин, который запечатлел его в своих бессмертных стихах. «Там и Дидло венчался славой…», — писал он в романе «Евгений Онегин». О своей любимице балерине Авдотье Истоминой поэт говорил:

«Блистательна, полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена

Стоит Истомина, она,

Одной ногой касаясь пола,

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьёт, то разовьёт

И быстрой ножкой ножку бьёт».

В Большом театре Петербурга гастролировали зарубежные танцовщики из Италии и Франции — Мария Тальони, Жюль Перро, Фанни Эльслер и другие.

С целью улучшения акустики, архитектором Альберто Кавосом — сыном композитора и капельмейстера — купольное перекрытие театрального зала было заменено плоским. Над ним была размещена художественная мастерская — зал для расписывания декораций. В зрительном зале были убраны колонны, которые затрудняли обзор и искажали акустику. Зал получил привычную форму подковы, увеличились его длина и высота. Зал стал вмещать до двух тысяч зрителей.

Спектакли перестроенного театра возобновились представлением оперы Глинки «Жизнь за царя» 27 ноября 1936 года. Ровно через шесть лет, 27 ноября 1842 года, состоялась премьера второй оперы Глинки «Руслан и Людмила». Эти две премьеры были большими событиями в истории русской культуры. Одновременно на сцене Большого театра шли и шедевры европейской музыки: оперы Моцарта, Россини, Беллини, Доницетти, Верди, Мейербера, Гуно, Обера, Тома.

Балетом руководили Жюль Перро, позднее — Артюр Сен-Леон.

С 1843 Большой театр абонировала итальянская оперная группа. С его сцены звучали голоса Джованни Рубини, Полины Виардо, Аделины Патти, Джудитты Гризи.

В 1847 году на этой сцене дебютировал Мариус Петипа. Сначала как танцовщик, а затем и хореограф. В балетах выступали Е. Вазем, Т. Стуколкин, К. Розати, Л. Иванов, М. Муравьёва, М. Суровщикова-Петипа, В. Цукки и многие другие известные артисты.

К Императорским театрам относились в то время Александринский театр, находящийся на Невском проспекте и завершающий ансамбль Росси на Театральной улице, где находилась Театральная школа, и Театр-цирк, находящийся напротив Большого театра. Со временем спектакли русской оперной труппы были перенесены на их сцены. В Большом театре продолжались выступления балетной труппы и итальянской оперы.

В 1859 году Театр-цирк сгорел. На его месте тем же архитектором Альберто Кавосом был построен новый театр. Это и был всем известный Мариинский театр. А назван он был в честь царствующей в то время Императрицы Марии Александровны — супруги Александра II и матери Александра III.

---

Глава 10. Жизнь балетной семьи Кшесинских в восьмидесятые годы

В годы учёбы в Театральной школе, в средних классах, Матильда начала вести дневник. И если воспитанникам и воспитанницам, живущим в училище, воспитатели практически запрещали это делать по каким-то причинам, то в семье Кшесинских это поощрялось. И Маля делала записи в тетрадях, указывая даты, как на польском, так и на русском языках. И когда Кшесинская жила в России, то все эти записи хранила в своём особняке. (Кое-что до отъезда из России она успела передать позже в Театральный музей Бахрушина). Иногда их перечитывала, и в это время возвращалась в счастливые времена своего детства и юности.

Начало записей относится к началу ноября 1886 года. В одних тетрадях она записывала о репетициях и выступлениях в театре, учёбе в Театральной школе, а в других — о жизни своей артистической родительской семьи.

1886 ГОД

Ноябрь

Дневниковые записи Кшесинской начинаются с выступлений и репетиций в театре — со 2 ноября. Девушке в то время было 14 лет. Описание же семейной жизни начинается с воскресенья, 30 ноября.

Обычно в выходные дни Матильда по утрам посещала церковь с кем-нибудь из членов семьи Кшесинских. Она ходила в костёл и молилась. Это было обязательным особенно в дни религиозных праздников. И для Мали это с детства было естественным, она глубоко верила в Бога и молилась от всей души.

Ей надолго запомнилась одна проповедь ксендза — о Трёх королях. Это было перед началом рождественского поста. И она в тот день после богослужения ещё осталась в церкви, чтобы в тишине помолиться.

Легенда эта появилась в Польше ещё в Средневековье. Три короля — Каспар, Мельхиор и Бальтазар пришли к новорождённому Христу с дарами, признав в Нём Царя царей. (В православии это были волхвы). Подарки их были символичны: ладан признавал его божественную сущность, золото — высокое положение, а смирна — символ будущей жертвы Христа во имя бессмертия всех людей. Символами Трёх королей были буквы К+M+В, их писали на домах мелом, а значение их таково: «Христе Боже, благослови этот дом!»

После утреннего кофе молодёжь (братья Филипп и Иосиф, и сестры Юлия с Малей) любили покататься на лошадях. У них в семье были свои — Свояк и Урбан. Брат Юзеф часто сам отвозил на лошади в шарабане или в санях младшую сестру в Театральную школу. Но иногда нанимали извозчика или ехали на конке.

К обеду обычно заканчивались частные уроки у отца, которые он проводил в богатых домах или у себя дома. Частенько у Кшесинских в квартире учились танцу правоведы. И детям, которые учились в Театральной школе хореографии, было смешно смотреть, как учились этой премудрости не совсем способные к танцу молодые люди.

Но отец к любому своему уроку относился со всей серьёзностью и ответственностью. Феликс Янович вёл уроки во фраке, так как считал, что учитель танцев всегда должен быть элегантным. Он преподавал салонные танцы даже для членов Императорской семьи. К примеру, учил Великого Князя Николая Николаевича Младшего, который так любил своего учителя танцев, что, прощаясь, иногда целовал его.

Юзя тоже брал к себе на дом учеников (у него учился один англичанин Жак Бертенсон, который позже привёл к ним в дом своего товарища Чарли Макферсона). И эти два друга стали позже своими в семье Кшесинских и очень часто приходили не только на свои уроки, но и на разные семейные праздники.

Вся семья артистов Кшесинских обычно собиралась за столом в обед. Часто приходили гости. Разговоры шли не только семейные, но много говорили о жизни в театре, Театральной школе и друзьях. Интересы семьи были общие, так как все жили одной жизнью не только дома, но и в театральном коллективе.

В доме было две собаки — Трухтан и Бекас, которых все любили, им даже позволялось лежать на диване или чьей-нибудь кровати. С ними часто играла Матильда, любила их гладить. А её брат Юзеф так любил собак, что в будущем стал кинологом.

Декабрь