Бесплатный фрагмент - Марусин домик

НАГЛЯДНАЯ МОЯ

Во всём была виновата тёща.

— Ну, вылитый Вася, — восхищалась она внучкой. — Бывает же такое: носик, глазки, ушки — всё, всё Васино.

Слишком бурно восхищалась. Подносила внучку к окну, к свету, тетёшкала, вертела, подбрасывала. При этом скашивала взгляд на зятя: как среагирует. Это было на неё не похоже: до рождения внучки она была холодна с зятем. Считала, что дочь сделала незавидную партию. Могла бы выйти замуж за человека с высшим образованием, за инженера или врача, а тут сантехник.

Между прочим, в Америке золотая профессия. Только вызов сантехника стоит сто долларов, не считая работы. Там очень трепетно относятся к человеку простого труда.

Тёща считала Васю пассивной, безынициативной личностью, щепкой плывущей по течению, без намёка на какую-нибудь перспективу личностного и карьерного роста. Да и не смешите: какая карьера у сантехника.

Никогда, никогда Вася не позвонит жене с сотого этажа зеркального небоскрёба и не кинет непринуждённо в трубку пятнадцатого айфона: «Поторопись, дорогая, я зарезервировал столик в ресторане. И надень то маленькое бордовое платье, которое я привёз тебе из Лондона». Так говорили в сериалах, которые обожала тёща, между прочим, сама всю жизнь протиравшая юбку в бухгалтерии гороно. «Живут же люди», — читалось на её лице.

При знакомстве в клубе не Вася, а будущая жена проявила инициативу. Сама подбежала, дурашливо раскланялась и пригласила на танец — как потом выяснилось — на спор с подружками за кусок торта «Банановый заяц».

Они качались в медляке, и её пышные, стриженные шапочкой ржаные волосы касались его губ. Она была курносенькая и напоминала умытого домовёнка Кузю. Он и называл её Кузей. И ещё — наглядной, потому что глядел бы на неё всю жизнь и удивлялся, что она в нём нашла.

Наглядная моя, очень, очень даже наглядная — очевидная, бесспорно понятная, во всём ясная. Отрицательной частице нет места в их отношениях.

***

Вася про жену говорил, как про маленьких детей — что она у него хорошая, пока спит. В эти благословенные минуты наступала тишина. Она не пела, не орала, не плакала, не хохотала, в кухне не летала посуда, не ронялось что-то со звоном на пол. Благодать!

Но уже очень скоро дом начинал казаться мёртвым. Непривычная, звенящая тишина давила на уши, и становилось тревожно. И уже очень хотелось, чтобы она поскорее проснулась и наполнила стены жизнью и шумом, пусть себе смеётся, кричит и плачет. Ну и что, что взрывчатая, зато тёплая и ясная как раскрытая ладошка.

Вася неприкаянно слонялся по квартире и потом ложился рядом. Она посапывала, её короткие рыжие реснички вздрагивали и трепетали во сне. И Васе уже было скучно без неё, он изнывал от ревности, ему страстно хотелось к ней туда, в её сон.

***

В подсобке, хвастаясь, показал снимок дочки: «На кого похожа?». Напарник загыгыкал: «На соседа!». Мало ли дебилов на свете, но тут подошла учётчица, заглянула через плечо.

— Не слушай дурака. Ну и что, что совсем не похожа. Мои мама с папой оба светлоглазые, горбоносые, а у меня нос пипкой, глазки смородинками… Природа не такое чудит. Израстётся.

Она хотела поддержать Васю, но заронила зерно сомнения. Дура. А тут тёща излишне виновато засуетилась…

Где человек нынче ищет ответа на волнующие его вопросы? В интернете, где ещё. Как начал, как начал телефон выплёвывать горяченькое — только держись.

«Узнай правду».

«А ты сделал тест на отцовство?».

«Шестеро детей — и все не от него».

«20 лет воспитывал чужого сына»…

Проводились уличные опросы. Мужчины, в принципе, не возражали против тестов на ДНК. Старики посмеивались, крутили головами: «Нас в семье было 14 душ. Это что, всех проверять: родной — прижитой? Тогда в Бога верили, дурью не маялись. От безделья, от безделья это всё».

Девушки ужасно возмущались. Потому что семья должна держаться на доверии, да. Таращили глазёнки: «Ачётакова, если не свой? Не тот отец, кто родил, а кто воспитал».

Ага, давайте вы тоже воспитаете подкидыша. Небось, если в роддоме перепутают бирки, выдадут чужого — о-о, крик до небес, миллионные иски. Но там хоть из-за ротозейства: не предумышленно, не злонамеренно, в отличие от вас, милочки. Вместо «милочки» в комментариях употреблялось плохое слово.

Если бы противники и сторонники сошлись на поле — горы трупов и реки крови были бы обеспечены.

***

— Чего не спишь? — пробормотала тёплая лохматая Кузя — и снова провалилась в сон. Она уставала за день, хотя девочка росла на удивление спокойной. Что тоже странно: Вася в младенчестве наревел себе пупок с луковицу. Да и Кузя с её летающими тарелками, небось, до годика обеспечивала родителям бессонные ночки.

— Ничего. Спи, — Вася повернулся к жене спиной. Теперь Гугл выдавал телешоу на тему ДНК. Как водится, телевизионщики по-обезьяньи слизывали самое «лучшее» с запада.

Вот отец пригрозил девице всыпать ремня, а она хрясь ему пощёчину: «Не смей прикасаться, ты не мой отец!». Вот бабёнка подбоченилась: «Это не твои дети». Знала ведь, чем добить мужика. Взыскать бы с мерзавки, до копеечки, потраченные на чужих отпрысков деньги, да государство у нас добренькое.

Жёны в таких передачах вызывали злость, а мужья — жалость и презрение. Олени, блин, ветвистые. Маралы. Да не сам ли он принадлежит семейству парнокопытных и какому-нибудь подвиду крупного рогатого скота? Вася чуть не взвыл в подушку.

Неплохо бы, конечно, государству выступать в роли третейского судьи: тестировать ребёнка прямо в роддоме. Берут же обязательные анализы — заодно и этот. И женщины не в обиде, и мужчин не терзают сомнения, и семья сохранится. А если развалится — то быстро и не столь мучительно.

Хотя… У одних вот так после отрицательного результата мать запила-загуляла, ребёнок в приюте. И без того в стране разводов больше, чем браков — что называется, приплыли, граждане, дальше некуда.

***

На часах половина четвёртого, через два часа на работу. Уснёшь тут. Вася переворачивал подушку прохладной стороной кверху, смотрел дальше. Вот к новомодной психологине пришли на консультацию обманутый муж и жена — любительница вильнуть налево. Так что вы думаете? Психолог же и накинулась на мужа. Как начала стучать ногтями и перстнями по подлокотнику:

— А вы уделяли достаточно внимания своей супруге? Баловали её подарками, путешествиями, ресторанами? Обсуждали с ней её любимые сериалы? Она таким способом хотела привлечь ваше внимание, вернуть угасающую, ускользающую из семьи любовь. Женская измена — это попытка внести искру в затухающий костёр ваших отношений. (Ни фига себе… искорка).

«Понимаете, — горячилась психолог, — это можно сравнить, как если женщина падает в пропасть, а общество кричит: „Ату её, так и надо!“. А муж, вместо того, чтобы помочь, стоит сунув руки в карманы. Мало того, отталкивает её ногой, давит каблуком цепляющиеся за край пропасти пальчики…».

И дальше, и дальше пошла шпарить: и апатичный-то муж, и безразличный, и эгоист. Бедняга не знал, куда деваться.

***

Тот дебил напарник намекнул на соседа… Нет, таких соседей у Васи не водилось.

А вот в прошлом году Кузя ездила в санаторий. По торопливым, грубым расчётам, которые Вася набросал на бумажке — выходило, что семечко завязалось именно в тот санаторно-курортный месяц. До этого они вместе маялись в сомнениях, проверялись на бесплодие, куда только не ездили, лечились, копили на санаторий для Кузи… Что ж, не обманул санаторий, вылечил, так сказать, стараниями своих выращенных кадров. По методу: живот на живот — всё заживёт. Спасибочки, премного благодарны.

А Вася? Что Вася. Цена ему — кусок торта «Банановый заяц».

По-настоящему догадка ожгла, ударила во время обеда на работе.

— О-о, да ты чего?! Белый как стенка, — испугалась учётчица. — Поди приляг на курточку. Скорую не вызвать? Плохо тебе?

Плохо может быть живому человеку. Обморок был мостиком между жизнью и небытием. И безмятежного прошлого не вернуть, и будущего не изменить. А внизу дышала пропасть.

***

В видиках мужья со злорадством охотились на неверных жён, ставили ловушки, маскировались. И вот эта роль предстояла Васе — и по отношению к кому?! К его Кузе.

Первое время он держался. Что-то делал, что-то говорил. Даже улыбался как Буратинка, раздвигая деревянные губы. Озабоченная Кузя трогала его лоб губами и тылом ладошки — как ребёнку.

У начальства вымолил три дня за свой счёт, и в эти высвободившиеся дни разузнал, как и чего. Вся процедура, как выяснилось, была начхать и стоила около шести тысяч. По-божески — как месячная премия.

Кузя с утра уехала на молочную кухню и потом в детскую консультацию за какой-то справкой. Вася вытряс себе в стакан полбутылочки тёщиного корвалола, иначе бы руки ходуном ходили — и приступил. Чувствовал себя последней сволочью.

Маска, перчатки… Крошечный голодный ротик хватал ватную палочку, чмокал, думая, что это сосок. Жена сказала покормить. Сейчас, доча… Анализ берётся натощак, даже водички не желательно, потерпи, зайка. Всё хорошо, всё у нас с твоей мамкой будет хорошо. Или…

«Ту-ру-ру…» (голос хриплый из-за пересохшего горла). Так, палочку на лист бумаги при комнатной температуре. Положить в тёмное место, пока высохнет слюнка. Теперь плотно запечатать в бумажный конверт, ни в коем случае не в полиэтилен.

После обеда он уже был в медицинском центре — проверенном: положительные отзывы, пять звёздочек из пяти. Вот так, Василий Батькович. Люди пьют коньяк со звёздами, селятся в пятизвёздочных отелях, а ты… Он самому себе был противен.

У центра было маленькое неброское крылечко, маскировалось под обычный подъезд, не привлекало внимания — это хорошо. Вася приехал на час раньше, пришлось ошиваться во дворе: вход строго по времени. Снег утоптан башмаками, усеян окурками — не он один такой здесь маялся.

Внутри всё чистенько, по-медицински строго, по-женски в розово-голубых тонах. Везде женщины тихой сапой задают тон. На ресепшен протянул паспорт и конверт с судьбой внутри. Взамен велели заполнить бумаги, сфоткали. И отправили в кабинет забора крови.

Как просто, будто на лейкоциты или на холестерин. ЧтО плановый медосмотр, чтО диспансеризация, чтО вердикт о жизни и смерти… Рядом даже имел место быть кабинетик психолога. Не желаете успокоить нервы, закрасить подлость в розовый цвет? Любой комфорт за ваши деньги.

Да почему подлость-то, чуть не плакал Вася. Просто он хочет спать спокойно. И всё равно хотелось немедленно залезть в душ и вымыться изнутри.

Высочайшее решение о помиловании или отсроченной казни — через неделю. Жаль, у палачей нет милосердной услуги — усыпление жертвы на эту самую неделю.

— Чего так долго-то? — буркнул Вася, будто скандальный покупатель в «Пятёрочке». Ему мягко объяснили: отправка биоматериала в лабораторию, исследование, расшифровка требуют времени… Да и очередь, не вы один.

В нарисованных глазках медсестры читалась усмешка. Нет, показалось. Ведь Вася и такие как он правдоискатели — её хлеб.

Медсестра ласково поинтересовалась, в каком виде жертве удобно вручить Приговор? По телефону или по электронной почте, или на адрес, какой скажете, или здесь на ресепшен?

«…Или на плахе», — про себя подсказал Вася. И задумался: а правда, где? В их почтовом отделении знакомая приёмщица прочитает обратный адрес, вручит конверт с понимающей улыбочкой… Назвал почту на другом конце города, до востребования. И чтобы на штампе не читалось название Центра, размойте там как-нибудь, пожалуйста.

***

Дома Вася соврал, что у него бессимптомный грипп, как бы не заразить дочку — и переехал на неделю к матери. Что он прошёл в эти семь дней — семь кругов ада…

Приходя с работы, упирался взглядом в телевизор и к ночи понимал, что не слышал ни слова, не видел ни одного лица. В голове бились, теснились, наползали друг на друга картинки, мысли, воспоминания.

До Кузи у него была девушка. Она его всё время воспитывала: «Кто так режет хлеб? Фу, не шаркай при ходьбе. Ты во сне хрюкаешь — как-то контролируй себя, что ли». Изящно выедала мозг десертной ложечкой.

И другое вспоминалось, с Кузей. Однажды проснулся, а она, облокотившись о подушку, его рассматривает.

— А ты знаешь, что когда спишь и вдыхаешь воздух, так мило похрюкиваешь, как поросёночек? — и поцеловала в нос.

***

Совсем свежие воспоминания… У Кузи мастит: они разрабатывают грудь, массируют, сцеживаются, делают компрессы….. Плачет от расстройства животика дочка, вскрикивает и плачет от боли Кузя и, закрывшись в ванной, Вася белугой ревёт в тёщин халат. «Господи, за что ей такие страдания, перенеси их на меня, пусть лучше я мучаюсь».

Тайком вызвал скорую. На вопрос диспетчера, что с больной — сказал, что «в груди у неё будто камень, наверно, плохо с сердцем». Знал, что не соврёшь — они по своим птичьим правилам могут и не приехать.

Врач — парень с серым лицом, с синяками под глазами. Пожал плечами, велел завтра сходить к специалисту. Вася понял, что сейчас они развернутся со своим оранжевым чемоданчиком и уедут. Схватил парня за грудки:

— Гад, сделай что-нибудь! Её же сейчас как заживо ножами режут! Тебя бы так! Осталось в вас что-нибудь человеческое?!

Успокоила Кузя: уже умытая, улыбалась сквозь слёзы, как солнышко после дождя, гладила его багрово-свекольное, искажённое лицо: «Васик, ты что? Милый, милый».

…Вспомнились их ожесточённые споры: из-за кормления, из-за срыгивания, из-за пустышки. Гамлетовское «быть или не быть» — чушь собачья по сравнению с мучительной дилеммой: «Пеленать или не пеленать?».

У Васи сердце от жалости замирало. Вот ребёночек девять месяцев лежит шариком, комочком, как его природа-мама уложила. И тут — ослепляющий безжалостный свет, холод и твёрдость стола, зычный рёв голосов — караул, конец маминому раю!

А тут тебя грубо, властно распрямляют по стойке «смирно», складывают как у солдатика ручки-ножки, всовывают в испанский сапог жёстких казённых пелёнок, туго связывают — и держат полешком часами, сутками! Это же пытка над беспомощным существом, по сравнению с ней садисты просто ляльки.

— Но так общепринято, — умоляла Кузя, — нас с тобой пеленали, наших мам и бабушек пеленали…

Вася метался как лев, не выдерживал, отталкивал Кузю, разворачивал попискивающую девочку. Она, вздрогнув всем тельцем, беспомощно взмахивала крылышками ручек, пугалась сама себя, растопыренными пальцами вцеплялась в личико…

Всё, всё они с болью и кровью осваивали на собственном опыте — не пригодилось «Пособие для молодой матери». Вася носил его в рабочей сумке и штудировал втихаря на работе — был застигнут мужиками за этим занятием, жестоко высмеян и до конца жизни обречён носить почётное звание «Мать и дитя».

***

Плотный, тугой конверт ни в какую не хотел рваться — из картона его делают, что ли? Пришлось расклеивать и вытаскивать содержимое. Не разворачивая, боясь краем глаза увидеть сатанинские крючки цифр и букв — яростно, долго и тщательно, как гадину, крошил толстые белые листы.

Высыпал в урну, пощёлкал зажигалкой. Вряд ли бы загорелось, но в урне была скомканная промасленная бумага, в какую заворачивают чебуреки.

Весело, прозрачно взметнулся жаркий костёрчик. Гори, гори ясно. Ветер отнёс дымок на соседнюю скамейку.

— Чего фулюганишь? Я вот тебя! Полицию вызову! — старушка, привстав со скамейки, грозила клюкой, как мальчишке. Вася заломил шапку на затылок и, придерживая её, разогнался и лихо проехался по наледи. Потерял равновесие, едва удержался на ногах — и правда, как мальчишка.

Пахло весной. Светило солнце. Орали кошки и воробьи. Рядом в киоске торговали чебуреками. Купил холодный чёрствый полумесяц пирожка, с наслаждением вонзил зубы — он почти не ел в эту неделю. И побежал на работу.

АКУЛОЧКА

— Что сначала: курица или яйцо? Яйцо или курица? — мучительно размышляла Марина.

— Вопрос спорный. Учёные до сих пор не определились с его решением. На заре советской философии пытливое рабоче-крестьянское юношество частенько затевало бурные диспуты: есть ли Бог? Что было раньше: мысль или слово? Курица или яйцо?

Марина только сейчас сообразила, что про курицу и яйцо у неё выскочило вслух. Высокий сероглазый незнакомец, Маринин ровесник, остановился и с интересом её рассматривал. Не часто встретишь в «Магните» тётку с авоськой, которая ломает голову в постижении логического парадокса — на пересечении потоков, на перепутье всех дорог.

Хотя Марина просто не могла вспомнить, куда собиралась вначале: в отдел «мясо-птица», где поменьше народу, или в бакалею, где выбросили дешёвое яйцо? Если сначала курицу — народ расхватает яйца. Если яйца — раздавит сверху куриная тушка.

Она смутилась и, ничего не сказав, поспешила прочь. В дверях столкнулась с соседкой, которая затарилась продуктами, будто собиралась накормить сорок человек.

— Поминки на носу, добрые люди стряпают пироги, — объяснила та. Марина смутилась вторично: она совершенно забыла про Троицу, а значит была недобрым человеком. Соседка, прищурившись смотрела вслед мужчине:

— А я смотрю, Мариночка, к вам ещё ухажёры в общественных местах подкатывают. Вы рисковая женщина, я бы не решилась. Знаете, как говорят: в молодости мужчина ищет себе любовницу, в зрелости партнёршу, а ближе к пенсии сиделку. Вы готовы носить утку за чужим мужиком?

Марина смутилась в третий раз: «Что вы выдумываете…».

Махнула рукой и направилась в мясной. Значит, первой была всё таки курица.

***

Соседку звали Акулина Петровна — это по паспорту, в миру Алла Петровна. В школе её обзывали «Акулочкой» — за выступающие редкие острые зубки, а может, ещё почему. Потом прозвище перекочевало на её место работы в регистратуру поликлиники.

— Алло, мне нужно срочно записаться на приём, я сто лет не могу попасть к хирургу, я умру без хирурга! — кричал в трубку больной.

— А мне нужно срочно выйти замуж, я десять лет не могу попасть замуж, я умру без мужа, — парировала Акулочка. Не вслух, конечно — про себя. Согласитесь, её проблема выглядела намного драматичнее, но она же не вопила об этом на весь белый свет.

— Сожалею, но к хирургу записи нет на месяц вперёд, — в голосе Аллы читалось некоторое удовлетворение и даже удовольствие. Маленькая месть за непрестижную работу, за крошечную зарплату, за женское одиночество. Потом её перевели в колл-центр, и тут пришлось держать язычок на привязи: каждый звонок был важен для нас, и все разговоры, в целях повышения качества обслуживания, прослушивались.

***

Остаток дня Алла Петровна, в преддверии поминок, самоотверженно жарилась у плиты.

Все её родные лежали на кладбище. Дедушки-бабушки, мама-папа, первый и второй мужья, безвременно и добровольно ушедшая доченька. Алла Петровна тщательно не пропускала церковные праздники: Троицу, Ильин день, Покров, Родительские субботы. Могилы были разбросаны по разным концам кладбища. Чтобы навестить все, уходил целый день.

И всё у неё было прибрано-ухожено, любо-дорого: цветочки, скамеечки, бордюрчики — хоть на выставку, не стыдно перед людьми. На каждом холмике раскинет скатерть-самобранку, посидит, повздыхает, покушает, крошки смахнёт птичкам. Благолепие!

Город маленький, даже здесь наши соседки сталкиваются.

— Мариночка, собралась-таки, а то покойнички заждались, заждались! — посматривала с превосходством: у Марины её единственный холмик зарос травой, памятник обветшал. Погрязла в земных делах, ай-ай!

— Вы, Мариночка, гербицидом побрызгайте, пропалывать бесполезно — через месяц всё равно будут джунгли. Но умничка, нашла время, тебе же всё некогда.

В лице Аллы Петровны МГИМО потеряло блестящего дипломата. Никто не умел лучше её сказать комплимент, испортив при этом настроение человеку. Преподнести гадость, завёрнутую в сладкую обёртку. Подарить какашку в фантике и смотреть, что из этого выйдет. Ну прирождённый же дипломат!

Когда начальницу вешали на доску почёта, Алла Петровна восторгалась:

«Ах, Верочка Степановна у нас трудолюбивая, на работу злющая как зверь».

Про покладистую и миролюбивую коллегу:

«Со всеми общий язык найдёт, (и с улыбочкой вполголоса) как говорится, без мыла влезет».

Когда встретила одноклассницу с детской коляской:

«Поздравляю, это такое счастье! Когда, говоришь, внучек родился? Ах, какая жалость: на месяц бы позже — и маткапитал в кармане. Четверть миллиона на улице не валяются. Ути, каляпузик! Идёт коза лягатая — забодяю, забодяю».

Марине она сказала: «Милая, ты так похорошела, прям стройненькая как берёзка, похудела. К онкологу давно обращалась? Непременно, непременно обратись, говорю как человек, имеющий отношение к медицине».

***

Родители Марины, как полагается любящим сердцам, умерли в один день, в один час и даже в одну секунду. Автоавария. И положены были в одну могилу.

А навещать их часто не получалось.

Марина подрабатывала тем, что выгуливала чужих маленьких детей, чьи родители предпочитали домашнее воспитание. Ходили в парк, в музеи, в кино на мультики. Когда шёл дождь, вела к себе домой обсушиться, напоить чаем.

Там к воспитанию подключался дед. Рассказывал одну и ту же сказку: что вот жил-был пакет — не из нынешних одноразовых с кассы, которые рвутся ещё по дороге домой. Наш пакет был склеен на совесть, рассчитан на службу верой и правдой, с крепкими ручками, с прочными швами.

Его хвалили и не жалея набивали с верхом — он только покряхтывал. Со временем яркая картинка стёрлась, пакет облез, сморщился и был кое-где подклеен липкой лентой.

Наконец, он стал подумывать о заслуженном отдыхе. Пора было его почтить за долгий добросовестный труд: помыть, высушить, а может, даже повесить в рамочке на стене: вот с кого нужно брать пример молодёжи, вот как нужно относиться к своим обязанностям. Но если даже свернут и положат в укромный уголок — тоже неплохо: отдохнут старые косточки… В смысле, старый полиэтилен.

И однажды хозяева спохватились: «С ним стыдно в люди выйти!». В доме появилось много новеньких глянцевых пакетов, а нашего старика отнесли на помойку. И заткнули глотку кирпичом, чтобы помалкивал да терпел…

Марина делала страшные глаза:

— Дед, а если они родителям дома расскажут? Ещё не хватало, на старости лет в иноагенты запишут…

— Ладно, ладно, — соглашался дед, — сунули кирпич, чтобы не выдуло из мусорки ветром. Вот тут-то пакет не выдержал и… порвался.

— Эй, Андерсен, давай закругляйся, дождь кончился, — торопила Марина.

Дети в прихожей, влезая в курточки и сапожки, додумывали сказку:

— И тогда кирпич упал прямо на ногу противному хозяину…

— И тут поднялся ветер, и пакет залепил рожу, и хозяин грохнулся в лужу!

Они горячо сочувствовали пакету: ведь дети, как собаки, остро чувствуют хорошего человека. Бабушка, пока была жива, вздыхала:

— Это он про себя рассказывает. Он у нас лошадка по гороскопу. Сунут в зубы сахарок, похлопают по крупу. Он и рад-радёшенек: из кожи лезет, жилы рвёт. Умники свесят ножки да понукивают, а этот дурак везёт да попукивает.

Дети прозвали его дед Пакет.

***

Марина жила с дедом. Дед был тихий, вполне безобидный сумасшедший. С ним не приходилось перекрывать газовые и водяные краники, и затыкать розетки заглушками. Он страдал бзиком другого рода, который (позже определили в больнице) объясняется как навязчивый страх совершения насилия и является разновидностью обсессивно-компульсивного расстройства.

Видимо, дед пересмотрел новостей и был уверен, что рано или поздно подвергнется ограблению и пыткам. Хотя что грабить у инженера на пенсии: мешок почётных грамот и коробочки с ветеранскими медалями?

Первыми звоночками были рассуждения за ужином, что, конечно, всё у нас стабильно и идёт по плану, и мы другой такой страны не знаем, где так вольно дышит человек — но соломки подстелить не мешает. Дед не боялся четырёх всадников, а боялся сопутствующих явлений: хаоса и людей, привыкших убивать, с глазами тусклыми как обмылки.

Властям что: у них небось в дремучих лесах тайные посёлки с подземными хранилищами, по периметру вышки с охраной. А как быть простому люду, жить-то ведь охота? Говорят, свой дом — своя крепость, все бросились скупать участки и строить коттеджи. Ан нет: свои-то дома и есть самая уязвимая мишень №1.

Спрятаться бы в дальней деревеньке — но уголовники любят устраивать в глухих местах «малину», подальше от полицейских глаз. И до больнички деду далече — десять раз помрёшь, пока скорая довезёт.

***

Дед-инженер черкал в бумажке, рассчитывал, крутил так и эдак. По всему выходило, что нечего дёргаться: безопаснее их трёшки на восьмом этаже ничего не придумано. Главное, иметь прочную дверь. Марина слушала лепет деда вполуха: чем бы дитя ни тешилось. И напрасно не слушала.

Однажды идёт с работы — а у лифта сладко улыбается Акулочка:

— Дедуня у вас какой шустрый, активный. Пока бригада дверь устанавливала, полтамбура разнесли. Платить придётся, миленькая, за общедомовое имущества.

Марина взлетела на свой этаж, а там вместо двери — толстенный сейф с замками, с кодами, с засовами. Пять пенсий дед угрохал, то-то у Марины клянчил на любимые конфеты-сосунчики!

Внучку в свою комнату не пускал — тоже врезал замок. Что же, каждый по-своему с ума сходит. У всех должно быть личное пространство. Но даже на личном пространстве нужно время от времени делать уборку. Марина через вопли и бешеное сопротивление деда вломилась с ведром и тряпкой — и застыла на пороге.

Это был склад на случай Третьей мировой войны. Вдоль стен до потолка, в два ряда высились коробки с тушёнкой, рыбными консервами и прозрачные упаковки с питьевой водой «Кристалл». К лоджии вели брустверы из припудренных белой пылью мешков: мука, макароны и крупы, преимущественно перловка.

Вот так. Пока Марины не было дома, дед развил бурную деятельность. Отправлялся в поход по магазинам и возвращался с полными сумками.

Венец дедовских воплощённых фантазий — чугунная «буржуйка» в центре комнаты, крепко стоящая на растопыренных ножках на листе толстого железа — для пожаробезопасности. В балконную дверь через круглое отверстие ветвился дымоход.

***

Затем был звонок в дверь. На пороге переминались два дюжих молодца.

— Дрова заказывали?

И следующий час мимо остолбеневшей Марины, молча и споро, с невозмутимым видом таскали охапки поленьев, будто каждый день возносить дрова на восьмой этаж для них было обыденным делом. Может, люди хотят шашлыки на лоджии жарить — ачётакова.

Не прошло недели — снова Акулочка плывёт навстречу, улыбается.

— Ах, Маринушка, какие чудные решётки вы установили на окнах — самое то для восьмого этажа.

Марина вечером добивалась:

— Дед, зачем тебе решётки на нашей верхотуре?!

— Дык ведь у «буржуйки» дымок будет выбиваться. Бандюки с нарушенной психикой полезут на огонёк сверху-снизу как тараканы. А на кося-выкуси: мои решётки «болгарка» не возьмёт.

— Это у тебя нарушена психика, это у тебя в голове тараканы!

Дальше — хлеще. Дед заказал через Вайлдберриз фольговое одеяло и выходил гулять, закутанный с головой, шурша, слепя и пугая прохожих. Объяснил: «От дронов. Они на излучение тепла реагируют».

Это была последняя капля. Марина полезла в интернет. Каждый таракан в голове имел своё название, и сколько же их было! Харпаксофобия, гарпаксофобия, булимифобия…

***

— К психиатру?! — взвился дед. — Психа из меня делаешь? Давай уж, внуча, сразу в богадельню!

Участковый терапевт подсказал: идёт плановая диспансеризация, а там под шумок устроим невролога с психиатром, подлечим вашего дедушку.

Дед ненавидел больницы, но смирился. Народу было много, и кабинетов пройти тоже предстояло немало. И повсюду перед его носом — «Мне только спросить» — без очереди проскакивала востроносенькая ласковая бабулька в шляпке. Где-то её дед видел, а где — убей, не мог вспомнить. Он мрачнел, сопел и раздувал мохнатые ноздри — что свидетельствовало о крайней степени раздражения. Дед напоминал уже кипящий чайник или пук соломы, к которому только спичку поднеси.

Спичкой оказалась бабулька в шляпке: «Я занимала, только на минутку отошла».

Старик всхрапнул, мотнул головой, решительно шагнул к нахалке и… водрузил ей на голову пластиковый пакет. Из пакета сыпались листочки, портмоне, шариковая ручка — он, сопя, держал, пока оглушённая и ослепшая бабулька махала руками и разбрасывала вокруг тощие ножки — и изловчилась-таки заехать острым каблуком в уязвимое мужское место. Только не деду, а стоящему у двери ни в чём не повинному пациенту. Хотя деду тоже не хило прилетело: костлявый кулачок угодил в нос — брызнула цевкой кровь.

Когда вызванная по телефону Марина примчалась в поликлинику, Куликово побоище у дверей уже прекратилось, помятые стороны разведены по кабинетам, пострадавшим оказана первая помощь. У деда из носа торчала окровавленная вата, говорил он гнусаво умирающим слабым голосом — а у самого глаза сияли.

— Так что же всё- таки было сначала: курица или яйцо?

Марину тронули за плечо. Поверх докторской маски лукаво смотрели серые глаза незнакомца. Хотя почему незнакомца: на кармашке голубым шёлком было вышито: «Сергей Павлович, невролог».

***

Ночью Алла Петровна заплакала. Плакала она как ребёнок: свернувшись калачиком, всхлипывая и втягивая сопли носом. Со стен из рамочек, любовно украшенных бумажными цветами, отовсюду смотрели покойные — сурово, с тихой укоризной.

Сегодня в больнице претерпела такой кошмар, такое унижение! Она хотела только спросить — всегда этот номер срабатывал. Но чокнутый соседский дед набросился, надел на её голову вонючий пакет, при этом зацепил и больно дёрнул за волосы, у неё с головы слетела и покатилась по полу шляпа… И никто вокруг не заступился, не нагнулся за шляпой, наоборот, даже смеялись и хвалили деда: мол, достали эти толькоспросильщицы.

А на прошлой неделе её впервые назвали бабкой. Она забыла в магазине зонтик, вернулась за ним. У входа продавец как раз говорила кассиру: «Тут бабка зонтик оставила». А ведь Алле Петровне всего 54. И продавщица была ненамного её младше.

Почему, почему все против неё? Даже батюшка на проповеди:

«Это, — сказал, — весьма похвальное и богоугодное дело — заботиться и украшать могилки родных, но лучше беречь их, пока они живы, и всячески украшать их жизнь, а не загонять раньше времени в могилу. Люди умирают не от смерти, а от горя». При этом почему-то смотрел на Аллу Петровну. Ну да, виновата, виновата перед родными, особенно перед доченькой… Но нету рычажка, кнопки такой нету, чтобы надавить и вернуться в прошлое, всё исправить. Ах, всё, всё было бы по-другому.

…А тихоня соседка сегодня шла под ручку с районным неврологом, сияла как медный пятак.

— Мариночка, у вас, я вижу, наметилась белая полоса. Поздравляю! Жизнь — она как зебра: за белой полосой обязательно последует чёрная.

Прошли едва кивнув. Что такого сказала Алла Петровна?! Она из деликатности и общительности всегда улыбается и что-то да говорит людям. А они шарахаются как от прокажённой.

А это ещё посмотреть. Недавно подсела на скамеечку к дворовым пенсионеркам, там одна тетёшкала правнука. И младенчик — что вы думаете — ни к кому на колени не пошёл, только к Алле Петровне ручки протянул и засмеялся беззубым ротиком.

Вспомнилось, как в далёком детстве они с подружками нашли хорошенького щеночка, не могли поделить. Десять девчонок встали в круг: к кому пойдёт — та и хозяйка. Щеночек прямиком пополз к маленькой Алле Петровне.

А разве дети и собаки остро не чувствуют хорошего человека?! Ну и кто из них после этого акулочка?

ЖИЛИ ДЕД С ВНУЧКОЙ

По телевизору трэвел блогер крупным планом снимал столик: экзотические фрукты, красивые салаты. Поддел вилкой что-то висячее: не то водоросль, не то щупальце головоногого:

— Вот чем завтракают небожители. А вы на своих кухоньках варите жёлтенькую кашку, корм для попугайчиков. Каждому своё, фрэнды.

Феклуша поперхнулась. Она как раз подносила ко рту ложку пшёнки, и только что её обозвали нищебродкой.

Телевизор у них грохочет круглые сутки: дед совсем оглох. Квартира крохотная, комнаты тёмненькие, в них навечно поселился лежалый, затхлый запах — не выветрить. В захламлённом червячке коридора не развернуться.

В квартире прожИло три поколения, и телевизор не выключался, только марки менялись: от громоздкого, как сундук, «Рекорда» до плоской шоколадины «LG».

Если верить деду, в его эпоху в телевизоре со звоном били в бидоны молочные струи и текли в грузовики реки золотого зерна — всё под клацанье старческих челюстей с трибун и бурные, продолжительные аплодисменты. Феклуша росла под музыкальное вращение игрового барабана и бряканье банок с дачными заготовками от аборигенов, ползала по ковру, двигала свои игрушки.

Она, вообще, была тихим покладистым, медлительным ребёнком. Папа переиначил детский стишок:

Девочка Феклуша

Час жевала грушу.

Два умывалась,

Три вытиралась.

Ну а завтракать пошла,

Только к ужину пришла.

Ну и правильно: кто понял жизнь — тот не спешит. Значит, Феклуша была мудрым ребёнком и поняла истину в четыре года.

Она выросла, и сейчас на экране бился в конвульсиях человечек в рубашке «милитари», у которой врачи забыли завязать рукава, ну и вновь вернулись бурные, продолжительные аплодисменты. Правда, челюсти у лидеров уже не клацали — стоматология шагнула далеко вперёд.

Дед трясущейся от Паркинсона рукой щёлкал пультом, бормотал: «Испаскудилась, скурвилась страна. Спустили Расеюшку в унитаз, дряблость одна. Государьство — оно как единый кусок мускула должно быть», — в доказательство выбрасывал тощий лиловый кулачок, и Феклуше было смешно и жалко.

***

Дед косился на прихорашивающуюся перед зеркалом Феклушу, на тугие джинсы на её попке:

— Вы-ырастили! Поколение грамотных потребителей, етит твою!

Феклуша парировала:

— Дед, сказано же: человек создан для счастья, как птица для полёта. И в учебнике истории написано: главная цель, чтобы дети и внуки жили лучше, чего вам опять не так-то? И вообще. Сами налажали, накосячили, а молодёжь вам виновата, за вами расхлёбывай. Я, что ли, страну в унитаз спускала? Сами и спустили. Нас тогда в зародыше не было.

— Научи-ились огрызаться, палец им в рот не клади, — деду нечем было крыть Феклушины аргументы. Вечно он не доволен: бу-бу-бу. Если его послушать, то надо вернуться в пещеры, носить рогожу, макать перо в чернила из сажи, а окошки затянуть бычьими пузырями.