Стихотворения
ღღღღღღღღ
Гвоздь держал картину,
гвоздь хотел быть сильным,
он не видел полотно,
но чувствовал сталью,
что влюбился бы в него
моментально.
Он не видел полотно,
но мог догадаться,
что там изображено
нечто прекрасное.
Он держал бы её вечно, но картина
под лучами света звёздного трепетала,
по пути млечному скользила,
с созвездиями играла.
Гвоздь держал массив картины и думал
почему застрял в стене и не видит звёзды,
может он, как Прометей распят за чудо,
так возможно наказал его космос.
Но хотя куда приятней держать картину,
чем забытым заржаветь на стройке брошенной,
но когда ему стало невыносимо
он спросил свою ношу:
— Может нам пора расстаться?
бамс!
упала картина
бамс!
устала держаться
бамс!
хоть бесконечно сильно
ей хотелось остаться…
картина полагалась на того кто её держит,
ей всеми красками верилось, что этот стержень
прочнее метеорита,
лучистей звезд,
что он её Мастер, она его Маргарита
что её внутренний свет
это его любовь,
что они на лучшей из планет,
она его королева,
он ее король,
но после бездны молчания
он спросил её сразу о расставании…
Её углы стали тяжелыми и нелепыми,
она как будто превратилась в разбитое зеркало,
в кусок расколотого льда
и беззащитная рухнула,
больше ничего не случилось тогда,
дом был пустым, в нём больше не было уюта…
бамс!…
ღღღღღღღღ
Как громко!
Фарфоровый лёд на поверхности боли
Расколот.
Кромка.
Нелепые мысли, слова неказистые
с морской солью.
Скрежет.
Бешеный, нервный,
Сухой карамели.
В горле царапины.
Где же
Мечты под изумрудной елью
И «у тебя глаза папины»…
ღღღღღღღღ
Ты пришёл,
Задрожали стены,
Зазвенели твоим весельем,
Задыхаясь от хохота.
Ты ушел.
Задрожали стены,
Окостенели от холода.
Ты пришел,
Задрожали стены,
Сотряслись от удара, осыпались.
Ты ушел.
Оглушенные стены
Покрылись сыростью.
Ты пришел.
Задрожали стены,
Трещинами измождённые.
Ты ушел.
Стены онемели,
Не успев рухнуть тебе под ноги.
ღღღღღღღღ
Ни одной такой не было,
чтобы сразу: — Собрать тумана?
— Не забудь лимонное мыло, светлое.
Ты сегодня рано.
— Нас ждут неприятности.
Мне снились облачные страны.
— Мне как обычно банальности:
Стаи открыток в почтовом ящике,
Вещи-заговорщики, лестницы.
— Вечером будь накрашена.
Кошка шипит — перекись.
Ни одна не угадывала.
Причины мерзкие.
Нет бы масло пальмовое
разлила по рельсам…
ღღღღღღღღ
Малиновые заросли ревности
рисуешь в рассвет черешневый.
Ожившие краски греются,
запястья солнцем расчерчены.
В разлитом свете прошлого
целуешь веснушки крошечные,
с дождём в объятьях радуги
танцуете, держась за руки,
И платье твоё белым парусом,
отражаясь в северном море,
волнуется и развевается,
касаясь его ладоней.
Бежишь, выдыхая трепетно
ореховый вечер нежности,
похрустывая ветками,
как ветер с вечной мятежностью.
Устала. Стоишь нервная.
Запястья солнцем расчерчены.
Малиновые заросли ревности
рисуешь в закат черешневый.
ღღღღღღღღ
В сезон твоей злости я теряю смысл, и все чувства, вплоть до шестого сомневаются в своей сути. Щупальца нервных клеток таятся и цепенеют от страха саморазрушения. Иссохшая мозговая цедра жалко пытается сдвинуться в угол упаковочной черепной коробки. Горло лихорадит предобморочная щекотка. Пустые глаза подают сигналы бедствия. А второе дыхание потерянно бьётся в четырёх стенах ошарашенного сердца.
ღღღღღღღღ
Выйди на улицу и просты̀нь,
вернись домой, ляг на про̀стынь,
выпей бокал,
до берегов полный льдин,
посмотри на стрелки — должно быть поздно.
Заиграет Бах — удар под дых,
грубая ткань обожжёт кожу,
выйдет злословие из пустых,
стёршихся лиц прохожих.
Переживи каждодневный крах
стремлений, порывов, улыбок…
и тогда ты, погружаясь в страх,
перерастешь в глыбу.
ღღღღღღღღ
Счастливая бабочка укрылась от бури,
Красивыми крыльями машет радостно,
Делится с каждым пыльцой поцелуев,
Ликует, завораживает красочными танцами.
Но резко и бешено с нетерпеливостью
Врывается кто-то бурю пронзивший,
И поливает чернильной известью
Порывы красавицы, стремление к жизни.
ღღღღღღღღ
«Дальше нельзя ехать»
Всё жарче, дышать тяжелее,
Солнечная сетка
Вязнет в дороге желейной.
Цветы дурмана туманят,
Рассудок плывет в затишье
Коты-черношёрсты летают
И оседают на крышах.
Кружатся хороводы,
Предгорья манят угрозой,
И крошится край холодный,
И падают паровозы.
Но в них нет настоящих,
Лишь неощутимая пустошь,
Одни сожаленья и тайны
В бумажном пакете под ужин.
А я люблю тебя сильно
И сны ничего не значат,
Бушуют грозы и ливни
А ты мой солнечный зайчик.
ღღღღღღღღ
Когда я была маленькой
У меня была кукла,
Я звала её Машенькой
И завивала ей кудри.
Мы с ней друг друга очень любили,
Были лучшими подругами
И всегда вместе были.
Мы вместе гуляли,
И она даже петь умела,
Она даже умела плакать
Хоть у неё и кукольное тело…
Потом я её потеряла.
Боялась войти в её кукольный дом,
Боялась скандала
С тем кто её нашёл.
И всё же решилась —
Хотела вернуть её обратно,
Но она так изменилась…
Теперь она играет в кукольном театре.
ღღღღღღღღ
Он просил принести ему снег,
Хотел потрогать холодный блеск
Птиц, которых на свете нет,
Чьи белые перья летят с небес…
Хотел лечь на них и уснуть,
Вдыхая пушистую чистоту,
Почувствовать крылья вместо рук,
Летать и счастье ловить налету.
Но пух крыльями не становился,
А только холодом жёг ладони,
Он побежал и в снег зарылся,
Холод согрел его болью.
Но ему показалось, что боль приснилась —
Он был в бреду.
А сердце живое остановилось.
И он замёрз на снегу.
ღღღღღღღღ
Белый медведь закрывается лапами — он хочет быть без единого чёрного пятна. Девочка плачет над сломанной мечтой. Воздушный шарик близок к суициду. Она лежит в маленькой квартире и не спит, больно вздрагивая, когда папа стонет во сне или говорит неразборчивую жуть — он постоянно работает, чтобы она могла думать и знать о белом медведе, девочке и воздушном шарике, все его деньги уходят в её розовую жизнь, а себя он считает стариком. Вместе с мамой он боится её болезней и слёз. Она никогда не видела его слёз. Когда он называет её «дочь», она забывает о своём стихийном имени, которое её топит. Она плачет от счастья, слушая, как они дышат. Её возраст кажется ей бездной времени. Для них это время жертвенно вырвано из собственных жизней. Она отняла у них это время вместе с нервами и нечеловеческим терпением. Она никогда не сможет расплатиться. А они не ждут, они даже не думают об этом! Они невероятны.
ღღღღღღღღ
Раскрытая насильно живая устрица бросается обратно в море: она придерживается точки зрения Джойса («Морская смерть, мягчайшая из всех, ведомых человеку») и является более человечной, чем люди, изувечившие её. Ободранная, кровоточащая плоть, которой никто не вызовет скорую и не наложит жгуты. Неспособная лить солёные потоки, падает всё глубже. Укрываемая водорослями теплеет. И переродившись, снова бросается в сети, спасая невинного омара, мечтающего подружиться с людьми.