Бесплатный фрагмент - Маркиз Леторьер

Эжен Сю

Маркиз Леторьер

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. Портной

В 1769 году, в улиц Сент-Оноре, не далеко от Пале-Рояля, находилась скромная лавка портного, над дверьми ее, вместо вывески, качались на железном треугольнике огромные вызолоченные ножницы.

Господин Ландри, хозяин лавки под вывеской золотых ножниц, человек худенький, бледный, неповоротливый, представлял резкий контраст с женою, госпожой Маделеной Ландри. Ей было лет под сорок: она была деятельна и дородна. Ее грубые черты лица, мужская походка, и разговор, резкий и повелительный, достаточно показывал, что в доме власть принадлежит ей.

В этот день, о котором мы говорим, в декабре месяце, погода была мрачная и дождливая. Пробило одиннадцать часов. Ландри сидел на своем табурете и попеременно действовал то иголкой, то ножницами.

При нем находился ученик его, Мартин Крафт, высокий, толстый и флегматический немец, лет двадцати, с розовыми раздутыми щеками, с волосами более желтыми чем белокурыми, на вид — глупый и неповоротливый.

Жена портного, по-видимому, находилась в очень дурном расположении духа. Ландри и его ученик почтительно молчали.

Наконец Маделена, обращаясь к мужу, сказала с презрением:

— Да у тебя нет капли крови в жилах… У тебя, у дурака, отобьют все заказы.

Ландри толкнул локтем Мартина Крафта, взглянул на него, но не смел отвечать, и принялся еще скорее действовать иголкой.

Раздраженная, вероятно, покорностью своей жертвы, Маделена повелительно сказала мужу:

— А с кем я разговариваю? Позвольте узнать.

Портной и ученик его все еще молчали.

Маделена, выведенная из терпения, дала мужу звонкую пощечину и закричала:

— Мне кажется, когда я говорю про дурака, так говорю с тобою, и ты мог бы отвечать мне, неуч!

— Ах, Боже мой! — вскричал портной, прикладывая руку к щеке и поворачиваясь к ученику своему, — что, Крафт, как тебе это нравится?

Ученик отвечал только сильным ударом утюга по платью, лежавшему на столе. Но в этом ударе было столько запальчивости, что госпожа Ландри живо и ловко отпустила пощечину флегматическому немцу, и сказала:

— Я научу тебя критиковать мои поступки, ленивец!

— Как вам это нравится, хозяин Ландри? — спросил в свою очередь ученик, обращаясь к своему учителю.

Портной, чтобы положить предел раздражению своей супруги, сказал ей с величайшим спокойствием:

— Теперь, Маделена, объясняйся тише и спокойнее. Теперь и я, и Крафт, оба мы уж знаем, что должны внимательно слушать тебя.

— Насилу-то! Я буду говорить немного… Ленивец! Беспечный дурак! Вот еще один человек, который всегда у нас заказывал, — камердинер парламентского советника, не шутка! — перешел к соседу нашему, к Матюрину.

— Как! Твой знакомый оставляет нас? — спросил портной ученика своего, с негодованием, чтобы подлым образом обратить гнев силы на несчастного Крафта. — Как, Мартин, ты доставляешь нам таких господ? Не стыдно ли тебе? Не так поступают мои знакомые! Черт возьми. Они верны мне, как нитка иголке… как наперсток пальцу… как…

— Как бы не так! — закричала госпожа Ландри. — Что ты тут рассказываешь нам? А писец прокурора Бустона разве не твой знакомый? Однако ж, вот уже месяц как он бросил нас, и тоже заказывает у проклятого нашего соседа Матюрииа.

— Что ж делать, жена? Верно, Матюрин знает какое-нибудь колдовство, которым притягивает к себе всех наших клиентов, — печально отвечал Ландри; — а ведь я бьюсь об заклад, что никто из достопочтенного цеха портных не шьет лучше и крепче меня. Святая Женевьева, покровительница нашего города, знает, что я не беру себе и тысячной доли сукна, которое отдают мне! Тоже могу сказать и про галупы. И…

— Ради Бога, избавьте меня от исчисления ваших достоинств, господин Ландри. Наш сосед Матюрин — обманщик, плут, я в этом согласна. Но, по крайней мере он старается, продвигается вперед. У него есть хорошие знакомства, он не сидит, как ты, целый день сложа руки.

— Извините, хозяин сидит целый день, сложа ноги, — сказал Крафт важно.

— Вот еще дурак! — проворчала хозяина, бросив значительный взгляд на ученика, который опустил голову и принялся быстро гладить утюгом.

Госпожа Ландри продолжала:

— У тебя не заказывают порядочные люди! У тебя все клиенты — ремесленники, писцы прокуроров, мелкие чиновники, нет ни одного дворянина.

— А что касается до дворян, — возразил портной, робко решаясь на легкий упрек, — то у меня есть один, да ты мешаешь мне работать на него…

Маделена покраснела от злости и закричала:

— Ты смеешь еще говорить мне об этом маркизе, о твоем красавчике, об этом надувале, который уже целый год должен нам триста ливров, и от которого мы никогда не могли получить и медного льяра.

— Зато ты хочешь, чтобы дворяне шили у нас.

— Я хочу таких дворян, которые бы платили, а не тех мошенников, которые приезжают гранить парижскую мостовую, со шпагой на перевязи, с шляпой набекрень, и обманывать таких дураков, как ты… таких бедных ремесленников, как мы…

Портной поднял руки к небу.

— Ах, Маделена! Видно, что ты знаешь господина маркиза столько же, сколько турецкого султана. Разве он мошенник? Разве он нас надувал? Он — бедный молодой человек, такой ласковый, такой добрый, такой печальный и притом такой хорошенький, что на него можно любоваться целый час, как на воскового херувимчика…

— «Такой хорошенький»! Такой «хорошенький»! — повторила Маделена, передразнивая мужа; — ну, что же из этого? Видана ли подобная глупость? Разве он платит дороже, потому что он хорош? Еще раз спрашиваю: что из этого?

— А вот что… вот что… Когда я вижу такого красивого дворянина бедным и несчастным, сердце мое разрывается, и я никак не могу требовать от него денег… Вот что это… Словом, даже Мартин Крафт чувствовал то же самое. Ты посылала его к маркизу, чтобы вытребовать деньги по счету. Ну, что сказал тебе Мартин, когда воротился? Он не только не просил денег у маркиза, но даже предложил ему заказать новое платье…

— Все это доказывает, что Мартин Крафт нимало не умнее тебя!

— Правда, дворянин этот был так красив, как раскрашенная деревянная нюренбергская куколка, — важно сказал немец, не в силах придумать другого сравнения для выражения своей мысли.

— Вот и другой начинает врать! — сказала госпожа Ландри, пожимая плечами, с презрением. Потом она прибавила: — Но погодите… погодите… Не позже как сегодня, я покажу этому красавчику, что Маделене Ландри не платят такой монетой, как болтовня…

В это время перед лавкой портного остановился фиакр. В это время шел проливной дождь.

Маделена приняла ласковый вид, воображая, что из экипажа выйдет покупатель. Но к величайшему ее удивлению, с козел медленно и тяжело слез кучер, посмотрел на ножницы вывески и вошел в лавку.

— Здесь ли господин Ландри? — спросил он грубым голосом, стряхивая плащ, с которого ручьем текла вода.

— Да зачем же ты вертишься как собака, вышедшая из воды? Это вовсе не нужно, ты можешь и без этого спросить о господине Ландри, — сказала Маделена с досадой; — что тебе надобно?

— Милостивая госпожа, если я стряхиваю воду, так это потому, что я весь вымок, промок насквозь… как вы сами видите, а что я бросаю здесь, то хоть сколько-нибудь освобождает меня от сырости…

— Покорно благодарю, — сказала Маделена.

— Но мне нужен господин Ландри… Я хочу поговорить с ним от имени одного молодого дворянина. Ах, черт возьми! От чудесного красавчика! Не будь я Жером Сикар, если я видал когда-нибудь такого красивого господина! Ах, черт возьми! — прибавил кучер, — Вот и со шляпы течет мне прямо на шею!

Он принялся отряхивать шляпу.

Маделена опять начала было кричать, но в карете опустили стекло. Человек, лет пятидесяти, толстый, краснощекий, напудренный, одетый в черное платье, начал звать кучера громким голосом. Видя, что крик не помогает, он отворил дворцу, вышел из фиакра и вошел в лавку.

— Скажи мне, сделай одолжение, — спросил он у кучера, — почему ты остановился здесь и не везешь меня прямо в отель Субиз?

— Извините, простите! Мне нужно исполнить поручение одного господина…

— А мне какое дело до твоего господина? Мне нужно ехать скорее. А ну, залезай на козлы.

— Позвольте, одну только минуту. Я обещал этому господину исполнить его комиссию, так надобно…

— А! Ты не хочешь ехать? Смотри, берегись! Если ты сейчас же не поедешь, так тебе придется побывать у начальника полиции, предупреждаю тебя!

— Пожалуй, просижу целую ночь в тюрьме, если вам угодно, вы можете это сделать. Но я всё-таки исполню данное мне поручение.

После повторенных просьб и повторенных угроз, видя, что ничем нельзя преодолеть упрямство кучера, черный толстяк, управитель супруги маршала Роган-Субиза, заворчал и снова сел в фиакр.

— Но, — закричала злая Маделена, дергая Сикара за рукав, — скажете ли наконец, чего хотите от моего мужа?

И она указала на Ландри, который раскрыв рот, смотрел на эту сцену.

— Вот в чем дело, — отвечал кучер: — час тому назад, я ехал по улице Фобур-Сент-Оноре. Дождь лил ливнем. Под воротами отеля Помпадур вижу молодого человека… Он укрывался там от дождя… Он был такой хорошенькой, что его приняли бы за картинку… Хоть у нас теперь зима, однако ж, на нем было жалкое платье из темного трико, с черными обшивками…

— Из темного трико с черными обшивками! А это наше платье! — закричала Маделена… — То есть, этот господин — просто наш маркиз, красавчик. У него только одно это платье, которое мы отпустили ему в кредит. Стало быть, его не мудрено узнать…

— Черт возьми! Если кому-нибудь следует носить шитые золотом платья, так верно ему! Пусть не зовут меня Жеромом Сикаром, если есть на свете человек красивее его…

— Ну, что же поручил тебе твой красавчик? Дал тебе денег для передачи нам? Неужели он, наконец, заплатит нам те триста ливров, которые он нам должен уже целый год?

— Денег! Ах, Боже мой! Уж верно он не посылает вам денег! У кого достанет духу требовать с него денег! Да и я сам даром довез его в Пале-Маршан…

— Что, жена? — спросил портной с торжествующим видом.

— Молчи, дуралей! Он обморочил этого извозчика точно так же, как обморочил тебя… Вот вам еще одно доказательство, что он просто надувало.

— Обморочил! — вскричал Сикар, ударив ногою в землю, — обморочил! Так знайте же, сударыня, что этот добрый господин никого не морочит… Если я довез его, то мне так хотелось! Видя, что он стоит от дождя под воротами, я подъехал к дому и сказал:» — Извольте сесть, честный господин. — Покорно благодарю, друг мой, — отвечал он голосом складным, как музыка. — Но дождь промочит вас до костей. — Может быть. Но что делать? Скажи мне только, который теперь час? — Одиннадцать часов. — Одиннадцать часов, а я должен быть в Пале-Маршан в половине двенадцатого! — вскричал он невольно, поглядывая на дождик и на ручьи, которые текли с него, как реки. — Так извольте сесть в мою карету, государь мой, в двадцать минут я привезу вас в Пале-Маршан. Пешком и при такой погоде, вы никак не дойдете туда раньше двенадцати часов. — Покорно благодарю, друг мой, — сказал он, со вздохом и с улыбкой, — у меня нет денег… Так не теряй здесь времени. — У вас нет денег! — закричал я, отворяя дверцу. И посадил в карету красавчика почти насильно, потому что он легок, как тросточка. Не скажут, что Жером Сикар не доставил нас на свиданье, потому что у вас не было двадцати четырех су! Заметьте мой номер… и после отыщите меня. И не выслушав его ответа, я вскочил на козлы и в восемнадцать минут довез его до Пале-Маршан.

— Ну, видно уж он всех морочит… Даже и извозчиков, — сказала госпожа Ландри; — Но погодите, погодите…

— Да скоро ли ты кончишь? — закричал кучеру управитель княгини Субиз.

— Сейчас, сударь, сейчас. Когда мы приехали в Пале-Маршан, он сказал мне:» — Друг мой, дай мне твой номер. Одного желаю я: чтобы мне со временем было возможно поблагодарить тебя за твою учтивость и заплатить тебе за поездку столько, сколько она стоит. Без твоей помощи, я не поспел бы к заседанию, которое очень важно для моей тяжбы. Но если ты так добр, то окажи мне еще услугу: я шел к моему портному, сказать ему, чтобы он непременно принес платье, которое он обещал мне к сегодняшнему вечеру. Портной мой живет в улице Сент-Оноре. Магазин его под вывеской Золотых ножниц, если это не очень затруднит тебя, заезжай к портному и скажи ему, что маркиз Леторьер ждет сегодня вечером платье, для которого мерка снята назад тому две недели… — Будет ли мне дорога или нет, — отвечал я, — я все-таки поеду туда».

— Тут-то наняли вы меня, сударь, — прибавил кучер, оборачиваясь к управителю; — я поехал но улице Сент-Оноре, что не очень обеспокоило вас, и исполняю поручение, обращаясь к почтенному рыцарю наперстка и иголки… Прошу вас, господин портной, не забудьте платья маркиза. Если вам угодно сказать мне, когда оно будете готово, я заеду сюда и отвезу вас к нему… безденежно… черт возьми! Безденежно: ведь я уверен, что за одолжение такого бесподобного человека ко мне непременно придет счастье… Теперь, извините, простите, — сказал кучер, обращаясь к управителю, — мы можем ехать, коли вам угодно.

Управляющий, внимательно следивший за этою сценою, невольно заинтересовался ею. Он не спешил идти в карету, особенно, когда Маделена злобно закричала, бросая на мужа гневные взгляды:

— Так ты осмелился, не смотря на мое запрещение, опять обещать платье этому дурному плательщику? Но надеюсь, ты еще не начинал шить?

— Но, милая моя…

— Что тут за но… отвечай!

— Я не только начал платье, милая моя, но даже сшил его, — отвечал портной, печально опуская голову.

— Ты сшил ему платье? Но из чего? Когда? Да отвечай же! Вот уже целую неделю и ты и твои ученик, оба вы работаете над этими ратиновыми плащами и плюшевыми платьями.

Желая помочь хозяину, Мартин Крафт решился с робостью сказать:

— Я, госпожа Ландри, я из своих собственных денег купил лучшего сукна амарантового цвета, на всю пару, и тафты с переливом для жилета и кафтана… Мы, то есть, я и господин Ландри, работали по ночам, чтобы не отрываться от дневной работы.

— Стало быть, пока я спала спокойно, честно, ты вставал, как гнусный вор и трудился над этим образцовым произведением! — вскричала Маделена.

— Что ж было делать? Этот господин так разжалобил нас, меня и Крафта! Клянусь Святой Женевьевой! Жаль смотреть на него: зимою он ходит в прежнем платье из темного трико. Мы не могли отказать себе в удовольствии одеть его, как следует быть одетым дворянину… Будь спокойна: рано иди поздно он заплатит нам… Отдам руку на сожжение, что он так же честен, как хорош собою.

Жером Сикар, высокий толстяк лет тридцати, выслушивал рассказ портного с возраставшим удовольствием. Когда Ландри кончил, Сикар подал ему широкую руку и сказал:

— Пожмите мою руку, почтенный портной, и сейчас же пошлите жену вашу за доброй бутылкой вина, чтобы мы могли чокнуться! И вы тоже, честный немец, выпьете из этой бутылки вашу долю. Вы делаете ножницам чести более, чем все ваши товарищи.

— Если выбудете пить только то вино, которое я вам подам, так не лишитесь последнего толики рассудка, — злобно сказала Маделена; — вы в самом деле можете чокнуться с глупым моим мужем, когда даётесь обмануть себя первому встречному болтуну! Но если вы так усердно исполняете комиссии милого маркиза, то можете сказать ему, что платье его не выйдет отсюда, пока он не заплатит нам тех трех сот ливров, которые он нам должен… Можете также доложить ему, что для окончания дела, я сама пойду к нему со счетом… Если прекрасного маркиза не будет дома, так я подожду… Если же он не заплатит мне сегодня хоть сколько-нибудь, я пойду к полицейскому комиссару, и покажу вам, что женщина храбрее вас, — вас, мокрых кур…

— Мокрый-то я — точно мокрый, согласен, — сказал Сикар, — но не курица, и если б у меня был мой кнут или аршин, который лежит вот здесь на прилавке… И если б вы были моей женой, так я неопровержимо бы доказал вам, что я не курица, а храбрый петух, способный наказать вас за то, что вы не хотите дать стакана вина друзьям… Только пожалуйте не сердитесь… но дай, Бог, чтобы вам, друг мой, пришла счастливая мысль, — померять вашу жену своим аршином!

Потом Сикар повернулся к управляющему княгини Субиз и сказал:

— Теперь я готов.

— Насилу-то! — отвечал тот, впрочем, не сердись, потому что эта сцена позабавила его.

Кучер ушел. Госпожа Ландри надела плащ, взяла огромный зонтик, приказала мужу принести приготовленное для маркиза платье, заперла его в комод, и вышла из лавки, в величайшем гневе, решившись ждать у красавчика, как она в насмешку называла маркиза Леторьера.

II. Отставной учитель

Маркиз жил недалеко от лавки портного. Он занимал две маленькие комнаты на пятом этаже дома на улице Сен Флорантен. Он разделял эту квартиру с отставным учителем коллегии Дюплесси, доктором Жан-Франсуа Домиником. Но странному свойству своему молодой маркиз, рожденный, чтобы прельщать людей всех званий, начал с того, что испытал свое неотразимое влияние на старом учителе, который полюбил его самой нежной любовью.

Не смотря на шалости хитрого мальчика, ученый Доминик заметил в ученике своем столько ума, доброты и благородства, что не мог не привязаться к нему. Притом же, маркиз особенно хорошо учился древним языкам и это обстоятельство немало содействовало к пробуждению любви старого профессора к молодому ученику.

Аббат Виган, дядя Леторьера, в продолжении шести лет платил за племянника своего, бедного сироту, в Коллегии дю Плесси. Во время отсутствия аббата, за одну треть года не было доставлено денег. И маркиз, приняв несколько слов главного начальника Коллегии за оскорбительные, решился уйти из школы. Доминик же, узнав замыслы воспитанника своего, всячески уговаривал его остаться, но маркизу было только 19 лет, и он отличался крайней решимостью. Бедный учитель, не имея возможности отвлечь его от этого безрассудства, решился по крайней мере бежать вместе с ним, опасаясь предать маркиза без защиты треволнениям большого города. Доминик сам приготовил всё к побегу. В темную ночь, ученик и учитель перелезли через стену, не без опасности для старого профессора, который. вовсе не привык к упражнениям подобного рода.

Начальник Коллегии, радуясь, может быть, отсутствию непокорного и шаловливого воспитанника, вовсе не старался отвлекать его.

У Леторьера было пятнадцать луидоров. Доминик получал пятьдесят пистолей дохода. На эти-то деньги оба они принялись жить.

Отец маркиза оставил сыну в наследство только два или три нескончаемые судебных процесса. Самый значительный, тянувшийся уже лет пятьдесят, производился с герцогами Брауншвейгскими и князьями Бранденбург-Барейт, об имении сестры бабушки Леторьера, госпожи д» Ольбрез, которая во время уничтожения Нантского Эдикта выехала из Франции и вышла замуж за одного из первейших вельмож Брауншвейгских.

Бедный дворянин из Сентонжа, без поддержки, без кредита, Леторьер отчаивался, ловимая, что не сможет продолжать тяжб, от которых он мог получить значительное состояние. Двадцать раз решался он идти в солдаты, но просьбы доброго Доминика всегда удерживали его.

Отставной учитель старательно прочитал все бумаги, касавшиеся до этих тяжб. Из любви к ученику своему, он почти стал прокурором. Он был убежден, что дело маркиза правое. Надобно только (говорил он) потерпеть: со временем, тяжбы непременно будут выиграны.

Все более и более привязываясь к своему ученику, Доминик сравнивал его с Алкивиадом. Учитель скромно предоставлял себе строгую роль Сократа и всегда предсказывал ученику своему самую блестящую участь.

— Но, добрый мой Доминик, — говорил ему молодой маркиз, — у меня только плащ да шпага, и нет никакого покровительства. Без вас я был бы один в целом мире.

— Но вы — красавчик, дитя мое, в вас влюбляются с первого взгляда, вас все обожают при первой же встрече, за ваш добрый и великодушный характер. А кроме того, у вас есть ум. И вы знаете по-латыни и по-гречески не хуже меня. А ещё вы знаете по-немецки, как по-французски, по милости покойного вашего батюшки, который приставил к вам дядьку-немца. А также вы — столбовой дворянин, хотя не ведете рода от Евриала, сына Аяксова, как Алкивиад, которого я называю моим героем, потому что он очень похож на вас. Будьте же терпеливы. Ваша участь будет еще блестящей участи моего героя… Она непременно будет блестящей… Это так же правда, как и то, что Сократ спас жизнь ученику своему в Потидее! А ещё я знаю вашу душу, и уверен, что, когда вы будете наверху славы, вы не забудете старого Жан-Франсуа Доминика, как Алкивиад не забыл старого философа.

Хотя эти предсказания казались маркизу странными, безумными, однако ж они довольно долго поддерживали его мужество, подавали ему надежду, что он выиграет хоть одну из своих тяжб, и помешали ему записаться в солдаты, о чем он часто говаривал, к величайшему отчаянию Доминика.

Маделена Ландри скоро пришла на улицу Сен-Флорантен. Взойдя в пятый этаж, где жил ее должник, она остановилась на площадке, желая отдохнуть и потом рассердится с новыми силами. Успокоившись от быстрого бега, жена портного позвонила. За дверью послышались тяжелые шаги. Наконец дверь отворилась.

К величайшему своему удивлению, Маделена увидела чрезвычайно безобразного человека. Это был отставной учитель, Жан-Франсуа Доминик, мужчина лет пятидесяти, высокий и худощавый. На его лице, худом, бледном, несоразмерно длинном, остались глубокие следы оспы. Его редкие и седоватые волосы были связаны на затылке черным шнурком. Старое шерстяное одеяло, которым он величественно прикрывался, служило ему халатом. Вся его фигура выражала педантическую гордость и удивительное самодовольствие.

Комната его казалась очень бедной, но содержалась чрезвычайно чисто. В углублении стояла кровать, с одним матрасом. Вся мебель состояла из комода, стола, и четырех стульев, тщательно вымытых. В полураскрытую дверь темного кабинета можно было видеть во мраке постель из соломы, старательно прибранную. Хотя зима была жестокая, однако ж камин не топился в этой ледяной комнате. Над кушеткой крашеного дерева висели два небольшие портрета в золоченых рамах. Один представлял человека зрелых лет, в парике времен Людовика XIV и с крестом святого Людовика на кирасе. Другой представлял женщину, редкой красоты, в костюме Дианы-Охотницы.

В комнате этой царствовала гордая бедность, которая могла тронуть всякую женщину, кроме Маделены Ландри.

— Не здесь ли живет некто Леторьер? — грубо спросила она у высокого мужчины, который носил шерстяное одеяло в виде римской тоги.

Это слово, некто Леторьер, по-видимому, неприятным образом подействовало на отставного учителя. Он отвечал с насмешливым достоинством:

— Знаю, что высокий и могущественный господин Лансло-Мари-Жозеф-дю Виган, владелец Марсаля и маркиз де Леторьер живет здесь, моя почтенная…

— Почтенная! Почтенная! — закричала Маделена с бешенством. — Да, я покажу вам, что я почтенная! Где ваш господин, где ваш маркиз Надувало? Где ваш высокий и могущественный господин-плут?

Жан Франсуа Доминик приподнялся под своей тогой, протянул длинную худую руку к двери и сказал повелительным голосом:

— Вон! Вон отсюда! Господин маркиз, мой благородный ученик, еще не возвращался домой… Я не знаю, когда он воротится… Но, во всяком случае, думаю, что ему вовсе не доставит удовольствия видеть вас… Ибо, если гнев безобразит самые приятные черты лица (как уверяет один мудрец), то делает страшными тех, к кому природа оказалась мачехою! Это относится собственно к вам, и потому не угодно ли…

Доминик опять указал на дверь многозначительным жестом.

На такое оскорбление жена портного взбесилась. Она бросила свой зонтик на пол, села на стул и закричала:

— Тебе ли, старый сыч, говорить о чужом безобразии? Обманщик этот твой воспитанник, говоришь ты? Верю, потому что ты и сам похож на отчаянного мошенника… Но я не выйду отсюда, пока мне не заплатят… слышишь ли? Или, если и выйду, то клянусь снятой Магдалиной, не иначе, как за полицейским комиссаром.

— Пока не заплатят вам! А за что? Позвольте узнать, — сказал Доминик.

— Хочу получить деньги за платье, которое теперь на спине вашего ученика… Я жена портного Ландри, у которого магазин под вывеской Золотых Ножниц, и если мой муж так глуп, что верил вам до сей поры, то я не так глупа и не намерена подражать ему… Мне нужны деньги… Не выйду отсюда без денег!

— Как! — вскричал Доминик, скрестив руки, с величайшим презрением; — Так из такой-то дряни ты терзаешь слух мой твоим оглушительным воем, да ещё и хочешь беспокоить маркиза! Но ты забываешь, что города Греции спорили о чести оказать услугу Алкивиаду? Что Эфесцы приготовляли ему палатки? Что Хиосцы кормили его лошадей? Что Лесбосцы доставляли ему соль? И всё это задаром! Слышишь ли? Даром! Все это из одной только чести предложить что-нибудь Алкивиаду! А ты, презренная ремесленница, за триста дрянных ливров, которые не составляют даже десятой доли таланта, за ничтожную сумму, которую должен тебе маркиз, мой воспитанник. Он будет больше и важнее Алкивиада, — ты приходишь сюда выть, как сова! Но, старая дура, благослови день, когда ученик мой удостоил взглянуть на твою недостойную мастерскую! Вспомни, что афинский сапожник, имевший счастье сшить первую обувь Алкивиаду, нажил в один год столько денег, сколько ты не наживешь во всю злополучную твою жизнь, — слышишь ли?

Маделена Ландри, глядя на восторженность высокого старика в одеяле, говорившего об Алкивиаде, подумала, что он сумасшедший.

Доминик продолжал:

— По крайней мере, принесла ли ты платье, которое маркиз заказал твоему мужу? Подумай хорошенько об этом. Пусть изготовит ему платье как можно лучше, потому что речь идёт о будущем его счастье… Если он угодит моему воспитаннику, то скоро наживется… Ну, так где же это платье?

Доминик важно подошел к Маделене.

Она быстро вскочила, решившись вцепиться в глаза сумасшедшего.

— Не подходи ко мне! — закричала она, — Или я раздроблю тебе голову зонтиком.

— Но вы с ума сходите, милостивая государыня, никто не намерен наносить вам неприятностей. Так вы не принесли платья? — спросил Доминик голосом менее грозным.

— Как можно спрашивать об этом? Бессовестный! — отвечала Маделена, несколько успокоенная. — Разумеется, я не принесла вам никакого платья, и не виновата в том, что ученик ваш носит уже одну пару, которую продал ему глупый муж мой и за которую я пришла требовать денег. Повторяю вам, я не выйду отсюда, пока мне не заплатят… Если не получу денег, то в тюрьме есть ещё место, куда можно посадить немало мошенников… Когда нечем заплатить за хорошее платье, так и маркиз должен носить простой кафтан, а не красть время и товар у бедного портного.

В эту минуту за дверью на лестнице послышались легкие шаги.

Доминик вскричал:

— Вот и сам маркиз!

— А! Вот вы увидите, как я отделаю его! — заявила Маделена Ландри.

— Милостивая государыня, — сказал Доминик самым ласковым голосом; — поберегите его. Даю вам честное слово, что деньги вам будут заплачены.

— Как бы не так! Посмотрим, что это за маркиз? Какой-нибудь самозванец!

Тут дверь медленно растворилась и показался маркиз Леторьер.

— У меня не достает духу присутствовать при этой сцене, — сказал Доминик с трепетом, и заперся в своем темном кабинете.

III. Должник

Увидав маркиза, Маделена приостановилась и уставила на него гневные глаза.

Маркизу Леторьеру в то время было лет около двадцати. По его портретам и по свидетельству его современников, он представлял тип самой редкой, самой неотразимой красоты. Все сокровища древнего ваяния не могли представить ничего похожего на изумительную красоту его форм. Под этою очаровательною оболочкою природа скрыла стальные нервы, львиную неустрашимость, отличный ум, возвышенную душу, благородный характер.

Красота его прелестного лица была не строгая и не мужественная. Но нельзя было вообразить себе ничего красивее, а всё красивое очень шло к той эпохе. Стан и сила Геркулеса были бы смешны, потому что тогда уже не носили железных лат. Важный и серьезный вид был бы неуместны, потому что огромные львиные парики века Людовика XIV к тому времени уже вышли из моды.

Зато Леторьеру прелестно подходили розовая пудра, кружева, ленты, шелк и драгоценности, потому что он был одарен совершенно женской грацией, находившейся в тесной связи с изнеженным изяществом тогдашнего мужского наряда. Он в высшей степени обладал искусством прельщать, потому что очаровательное лицо его выражало хитрость, насмешливость, гордость, смелость, нежность и задумчивость. По рассказам современников, особенно взгляд и голос маркиза заключали в себе неотразимую прелесть, которую партизаны новейшей науки, вероятно, приписали бы влиянию магнетическому.

Но в то время, о котором мы говорим, маркиз был только бедным юношей, и его влияние, магнетическое или простое, жена портного подвергла тяжелому испытанию.

Маделена Ландри, увидав своего должника, еще более рассердилась.

Леторьер, промокший до костей, вошел с посинелыми руками. Прекрасные его белокурые волосы, не напудренные, висели мокрые и закрывали ему лицо.

Когда он увидел Маделену, то не мог скрыть своего печального удивления. Однако ж, он учтиво поклонился ей, и уставив на нее большие черные глаза, печальные и добрые, спросил у нее сладким, привлекательным своим голосом:

— Что вам угодно, сударыня?

— Мне угодно, чтобы вы заплатили за платье, которое теперь у вас на спине, потому что оно принадлежит мне и мужу моему Ландри, портному господина маркиза, — отвечала Маделена грубым голосом, дерзко рассматривая своего должника с ног до головы.

Краска стыда выступила на щеках молодого человека. Горькая досада заставила его наморщить брови. Но он удержал гнев и ласково сказал:

— По несчастью, я не могу еще заплатить вам.

— Не можете заплатить мне! Это легко сказать. Но я не принимаю такой монеты. Когда нечем платить, так не заказывают платья портному… Я не выйду отсюда, пока не получу денег…

Маделена Ландри грубо села, а Леторьер стоял.

— Послушайте, сударыня… Я уверен, что через месяц буду в состоянии заплатить вам. Даю вам честное дворянское слово… Сделайте одолжение, дайте мне только отсрочку… Прошу вас!

Эти слова «прошу вас» были произнесены таким благородным и трогательным голосом, что Маделена, уже заметившая, как терпеливо маркиз сносит тяжелую бедность, побоялась, что сжалится над ним. Она решилась отвечать на просьбу должника дерзкою грубостью:

— Хорошо обеспечение — ваше честное слово! Скажите, что мне с ним делать?

— Как! — вскричал маркиз… Но удержался, и продолжал печальным и гордым голосом: — Вы поступаете жестоко, говоря со мною таким образом… Вы — женщина, я должен вам деньги… Я у себя в квартире… что могу отвечать вам? Не старайтесь же сделать мое положение еще более горьким. Желаю, чтобы вы никогда не знали ничего подобного!

— У вас и через месяц так же не будет денег, как и теперь, — грубо возразила Маделена. — Вы рассказываете мне сказочки, басни плетёте, сударь!

— Если через месяц дядя мой, аббат дю Виган, у которого я попрошу помощи, не пришлет мне денег, то я непременно пойду в солдаты, и цена крови моей будет отдана вам… Видите, сударыня, я могу дать вам честное слово, что вы получите с меня долг.

Маркиз говорил об этом отчаянном решении с таким достоинством, с такою искренностью, что тронутая Маделена раскаялась, пожалела, что зашла слишком далеко, и сказала:

— Я не хочу принуждать вас идти в солдаты. Хочу только, чтоб вы заплатили мне долг. Уж эта история тянется довольно долго… Продайте что-нибудь…

— Продать что-нибудь? — повторил он и печальным взглядом указал ей на пустую комнату.

При этом жесте, жестоко-значительном, Маделена опустила глаза. Сердце ее сжалось. Однако ж она сказала шепотом, указывая на золоченые рамы.

— А эти две картины?

— Эти картины! Они — всё, что осталось мне от отца и от матери… Это их портреты, и в первый раз они видят, что сын их стыдится своей бедности…

При последних его словах, Маделена сравнила свою квартиру, в которой царствовало, по крайней мере, довольство, с этой комнатой, жалким убежищем дворянина (в то время во Франции верили еще в дворян): гнев ее перешел почти в жалость, особенно, когда она заметила, что маркиз дрожит под мокрым платьем.

В людях вспыльчивых мы нередко видим контрасты. Госпожа Ландри, по выходе из лавки, постоянно находилась в сильном раздражении. Такое состояние не могло продержаться долго. Как и все преувеличенные чувства, гнев ее тотчас прошел, как скоро заговорило ее сердце, от природы доброе.

Маркиз был так мил, отвечал на ее оскорбления с таким печальным и спокойным достоинством, так страдал от холода, что добрая женщина, покоряясь неотразимому влиянию этого странного человека, тотчас перешла от оскорблений к почтению, от жестокосердия к состраданию. Но, скоро поправив чепец, она пробормотала несколько несвязных слов и исчезла; к величайшему удивленно маркиза.

Отставной учитель, вероятно ждавший в своей берлоге конца этого совещания, растворил дверь кабинета и спросил:

— Ушла ли, наконец, эта гнусная фурия? Простите меня. Я подло бежал от врага…

— Вы были здесь, мой добрый Доминик? О, вы, верно, все слышали? Боже мой! Боже мой! Какое унижение! Прослыть перед этой женщиной за бесчестного человека… О! Страшно… Доминик, я решился, если дядя мой не приедет, я пойду в солдаты… Заплачу этот проклятый долг деньгами, который мне дадут за вступление в военную службу… По крайней мере, мне уж не будет совестно…

— Идти в солдаты! Отказаться от всех надежд!

— Всё это вздор… Еще сегодня я ездил в суд… нет никакой надежды! Для продолжения тяжбы с немецкими князьями или с управляющим Сентонжа, надобно отдать прокурору столько денег, сколько у меня не будет во всю жизнь… я отказываюсь от тяжбы. Ах, Доминик, я чувствую себя дурно… мне холодно…

И маркиз, дрожа всем телом, сел на постель.

— Бедняжка! Это очень естественно, — сказал учитель с тяжелым вздохом. — Вытерпеть такой проливной дождь, воротиться домой, в холодную комнату, и быть встреченным криком этой колдуньи, которую я желал бы запихать в камин вместо дров… Ах… у нас и дров-то нет, хоть я очень…

— Добрый Доминик, довольно! — сказал Леторьер, зажимая ему рот. — И так вы уж лишком много для меня сделали… Для меня вы бросили школу, ваше звание…

— А Сократ? Разве этот мудрец, этот величайший философ не все бросил, чтобы последовать за Алкивиадом? Только в Афинах не бывало так холодно, как в Париже, и потому Сократ не имел горести видеть, что ученик его дрожит от стужи… Но послушайте меня, ложитесь в постель… снимите мокрое платье. В постели вы согреетесь.

— Вы правы, Доминик… Мне кажется, у меня начинается лихорадка.

— Ну, только этого не доставало: видеть вас больным!

Потом, с гневом Доминик повернулся к двери, и грозя кулаком, прибавил:

— Ты, проклятая колдунья, ты произвела этот переворот в ученике моем своим неосторожным криком! Теперь я жалею, что не выбросил тебя за дверь!

Во время речи Доминика дверь растворилась. Учитель с удивлением увидел комиссионера, который нес две огромные вязанки дров и несколько пучков виноградных лоз.

— Ты ошибаешься, друг мой, дрова эти, верно, не к нам, — сказал Доминик со вздохом.

— Разве не здесь живет маркиз Леторьер?

— Здесь.

— Ну, так, стало быть, дрова следуют сюда. Толстая госпожа сказала, что она сейчас придёт с горячими угольями, и с разными припасами для теплого питья маркизу.

— Толстая госпожа! — повторил Доминик с изумлением.

— Да, та самая, которая заплатила за дрова.

— Заплатила за дрова? Слышите ли, достойный мой ученик? Наконец то у вас затопят камин! — с радостью вскричал Доминик, обертываясь к Леторьеру, который, почувствовав вдруг сильную лихорадку, лег в постель.

К счастью, госпожа Ландри лично явилась объяснить загадку. Почтенная портниха в одной руке держала кофейницу с горячей водой, а в другой — жаровню с горячими угольями.

Когда комиссионер ушел, госпожа Ландри вскричала, увидев бледное лицо маркиза:

— Бедный маркиз! У него лихорадка! Это верно! Он, должно быть, простудился… А я без совести разговаривала с ним, пока он дрожал всем телом… Ну, не стойте же на одном месте и не смотрите на меня как восковая кукла, государь мой! Положите дрова в камин. Разведите огонь, пока я приготовлю яйца для теплого питья… Есть ли у вас, по крайней мере, чистенькая чашечка?

Потом Маделена подошла к постели и ощупала тоненькое одеяло.

— Боже мой! Маркиз почти не покрыт! Пойдите, принесите ему что-нибудь потеплее… И голова его лежит слишком низко… Надобно бы еще подушку. Пойдите принесите подушку! А где же занавески? У кровати нет занавесок… Ба! Да их нет и у окошек! Вы видите, что свет беспокоит маркиза… Да ступайте же, ступайте скорее. Ведь я одна не могу всего сделать.

Почтенный учитель, которому давались все эти различные поручения так быстро, в изумление стоял перед Маделеной, стараясь понять причину такой внезапной перемены. Вдруг он вскричал, разговаривал сам с собою:

— Это его влияние! Нет сомнения, это действует его врожденное влияние… Он пленил портниху, как Алкивиад пленил Тимею, супругу Лакедемонского царя… И как пленил? Не оскорбляя добродетели, что еще прекраснее, еще похвальнее! Милостивая государыня, признаюсь вам, у нас нет по несчастью ни подушек, ни занавесок, ни одеял, — печально прибавил Доминик.

— Какая бедность! — сказала тронутая Маделена потихоньку, вполголоса.

Потом, видя учителя в его тоге, вскричала:

— Пока мы успеем достать ему одеяло, дайте нам ваше. Не стыдно ли вам кутаться, когда он так болен?

Маделена решительно потянула за один из углов тоги Доминика.

Но он сильно отдернул одеяло и закричал:

— Милостивая государыня, выслушайте меня… Позвольте, оставьте… Не тяните так сильно… Это дело приличия… Я вам скажу об этом вам, потому что вы уже в зрелом возрасте и притом жена портного… — Потом Доминик прибавил вполголоса: — Мое нижнее платье совершенно износилось… У меня нет халата… И потому я принужден заменить этою римскою тогою самую необходимую часть платья.

— Может ли такое быть? — вскричала Маделена, выпуская из рук одеяло. — Если так, то я пришлю к вам Ландри, непременно, сегодня вечером.

Потом прибавила вполголоса, поправляя дрова, бросавшие веселый свет на жалкую комнату:

— Спит ли маркиз? Если он не спит, подайте ему вот это питье.

Она подала учителю чашку с теплым питьем.

Доминик подошел к постели на цыпочках.

— Как вы чувствуете себя! — спросил он у маркиза.

— Мне холодно. Голова болит! — отвечал Леторьер слабым голосом. — Но каким образом вы затопили камин? Откуда взяли вы дров?

— Дрова явились к вам сами, потому что вы — красавчик… Все это доставила нам вот эта добрая достойная женщина. Вот ещё славное питьё… теплое! Выкушайте: она сама приготовила его. Мужайтесь! Мужайтесь! Наконец-то поднимается ваша звезда под видом достопочтенной госпожи Ландри.

Маркиз, страдавший жестокой мигренью, немного понял из слов Доминика, особенно из того, что он говорил о звезде. Однако же он взял чашку, выпил и тотчас забылся.

Маделена подошла к постели, удерживая дыхание. С материнскою заботливостью она укрыла его одеялом и воротилась к Доминику.

— Милостивый государь, — сказала она ему, — надобно быть великодушным и простить меня. Я грубо обошлась с маркизом. Но мой муж взбесил меня. Надобно еще сказать, что я никогда не видывала маркиза! Так молод, так хорош, сирота, без отца и без матери… И такой дворянин сидит зимою без огня, когда мы, ремесленники, топим камин… Видите ли, почтенный господин, я вечно буду упрекать себя, что осмелилась так дерзко говорить с маркизом. Но зато будьте уверены, что пока Маделена Ландри жива, она будет его покорнейшею слугою… Одним словом, милостивый государь (тут добрая женщина опустила глаза и вынула мешочек из кармана), идя сюда, я получила по векселю триста ливров. Г-н маркиз болен. Может быть, ему что-нибудь понадобится, например, доктор. Ему я не смела бы ничего предложить, но с вами я как-то посмелее… Извольте, сударь, мы запишем эти деньги на счет, и забудьте дурные слова, которые я вам говорила…

— О! В этом отношении мы совершенно квиты, добрая моя госпожа. Вы назвали меня сычом, я назвал вас совой, стало быть, и говорить об этом нечего. Что же касается до предлагаемого займа, я должен предупредить вас, что возвращение аббата дю Виган, дяди моего ученика, может быть, замедлится, и что мы долгое время, может быть, не будем в состоянии уплатить вам деньги, которые вы предлагаете нам так великодушно. А судя по давнишней сцене, я боюсь…

— О! Не говорите о ней никогда, государь мой, или я умру со стыда, клянусь вам словом честной женщины. Маркиз отдаст деньги, когда ему будет можно. Слава Богу! Мы можем прожить и без этих шестидесяти пистолей.

— Стало быть, я возьму эти деньги на свой счет. Притом следующая треть моей пенсии отвечает вам за исправность платежа.

— Слава Богу! Теперь мне кажется, что моя дерзость почти прощена мне. Теперь я пойду домой и принесу все, чего не достает маркизу. Если позволите, я буду приходить всякой день и ухаживать за ним: ведь мужчины не умеют ходить за больными. Говорю это, не желая оскорбить вас.

Маделена оставила Доминика у постели больного, перед пылавшим камином: с таким наслаждением старик давно раззнакомился.

IV. Тайны

Наконец Леторьер начал выздоравливать, благодаря стараниям Маделены, ее мужа и его ученика Крафта. Все они соперничали в усердии с добрым Домиником. Маркиз казался таким благодарным за эти трогательные доказательства участия. Он так заслужил их своей деликатностью и добротой своего сердца, что портной и его жена все более и более привязывались к хорошенькому господину, как они называли маркиза.

Начиналась весна. Один раз Доминик вышел со двора, поискать стряпчего для продолжения процесса Леторьера, и вдруг воротился с торжествующим и веселым лицом.

За ним шел ученик Крафт и с трудом нес огромную корзину с фруктами и самыми редкими цветами. На бумажке, пришпиленной к великолепному ананасу, можно было прочесть следующую надпись:

— «Маркизу Леторьеру».

С детским любопытством налюбовавшись милым подарком, и тщетно догадываясь, кто мог прислать его (корзина была оставлена у привратника незнакомым человеком), маркиз вместо прежней бумажки пришпилил новую, с надписью: — Добрым друзьям моим, Ландри и его жене, — и поручил Мартину Крафту отнести плоды и фрукты к портному Ландри.

— Скажи им, что я не знаю, кто прислал мне этот подарок. Но это первая и единственная вещь, которую я могу предложить им, и посылаю ее в знак вечности и постоянной моей признательности.

Через несколько дней маркизу сделали новыми сюрприз: мальчик от знаменитого токаря Бордье принес прекрасный письменный ящичек, в котором Леторьер нашел следующую записку:

«Сердце ваше не изменяет тому, чего от вас ожидали. Хорошо. Разошлите прилагаемые письма (их два) кому следует по адресу».

В ящичке Леторьер нашел два запечатанные письма. На одном было надписано:

— «Господину Ландри, портному».

А на другом:

— «Господину Бюстону, прокурору в Шатле».

Этот приказный, которому поручены были тяжбы маркиза, до сих пор не хотел хлопотать, боясь, что ему не заплатят за его труды.

Леторьер и Доминик посмотрели друг на друга с изумлением.

— Что говорил я вам? — вскричал отставной учитель; — что? Теперь вы поверите мне? Перестанете сомневаться в своем счастье? Ведь я недаром говорил вам, что вам нечего завидовать сыну Клиниаса!

Озадаченный этим происшествием, всей важности которого маркиз еще не понимал, он поручил Доминику отнести письмо к прокурору, а письмо к Ландри послал с привратником.

Через час, портной, Маделена и Крафт стояли перед Леторьером.

— По милости вашей, маркиз, я буду шить на герцога де Бурбон! — вскричал портной. — Это доставит мне непременного и чистого дохода — шесть тысяч ливров в год. Вот я и разбогател на всю жизнь!

— По милости вашей, маркиз, сосед наш Матюрин, который отбивал у нас все заказы, теперь лопнет с досады, — прибавила Маделена.

— По милости вашей, госпожа Ландри не станет сердиться, что у нас нет заказов. И перестает бить меня по щекам, — сказал Мартин Крафт.

— Друзья мои, — отвечал Леторьер, — я в восторге от вашего счастья! Но клянусь вам, что я, к несчастью моему, ни мало ему не содействовал.

— Ах, маркиз! Зачем говорить это? — вскричала Маделена с упреком.

Потом вынула драгоценное письмо и прочла:

«Господина Ландри извещают, что по особенной рекомендации маркиза Леторьера, его светлость герцог де Бурбон назначает его своим и своего дома портным».

— Видите ли, маркиз? — продолжала Маделена, посматривая на Леторьера глазами, полными радостных слез. — Это место доставляет нам полное счастье на всю нашу жизнь… Однако ж, клянусь словом честной женщины, вчерашняя корзинка с цветами, которую вы нам прислали с милою записочкой, доставила нам, может быть, еще более удовольствия.

— И вы были правы, друзья мои, — отвечал Леторьер; — именно вчера я послал вам этот подарок, сам не зная, откуда получил его. А сегодня я вовсе не знал, что заключается в этом письме. Это для меня тайна, которую я никак не могу разгадать.

В эту минуту воротился Доминик с совершенно расстроенным лицом. он вбежал в пятый этаж так поспешно, что едва мог говорить. Он мог только проговорить несвязные слова:

— Богат! Богат! Прокурор! Процесс!

И бросился обнимать своего ученика.

— Добрый мой Доминик, успокоитесь! — сказал ему маркиз; — расскажите мне, какое счастливое известие привело вас в такой восторг?

— Да, клянусь небом, известие счастливое! — вскричал отставной учитель, едва переводя дух… — Представьте себе, я иду к Бюстону, к этому хищному зверю… вашему прокурору… Когда писцы его увидели меня, они тотчас начали свои обычные неприличные шутки, но я саркастически презираю их и спрашиваю дома ли Бюстон. По обыкновению, эти бессовестные шалуны отвечают мне хором и на разные топы: «Его нет дома… Его нет дома!» Посреди этого адского крика, я подхожу к старшему писцу и показываю ему письмо… Ах! Если б вы видели его рожу! — вскричал Доминик, захохотав во все горло и потирая руки.

— Говорите! Говорите скорее!

— Сейчас. Старший писец раскрывал уже рот и хотел сказать неприличную шутку. Но едва узнал он почерк руки, как стал серьезен как осёл под палкой, велел своим товарищам молчать, встал и сказал мне почтительно: «Я сейчас буду иметь честь проводить господина Доминика к хозяину». Прихожу к прокурору, который до сих пор был для меня невидимкой или обходился со мною чрезвычайно дерзко. Тут опять другая сцепа! Коршун стал голубем и с приятностью говорит мне, прочитав письмо: «Я никогда ни одной секунды не сомневался, что маркиз Леторьер выиграет тяжбу свою с Сентонжским управлением о Брионских лесах… Этим письмом устраняются все препятствия, мешавшие продолжению тяжбы. Я немедленно займусь ею, пока будут собраны все справки по большому делу с немецкими князьями. Я до такой степени уверен в правоте дела маркиза, что теперь же открываю ему кредит в двадцать тысяч ливров. Сумма эта не равняется и пятой доли того, что он получит, я в этом не сомневаюсь, с Сентонжского управления».

— Но это сон! Просто сон! — сказал маркиз, проводя по лбу руками.

— Признаюсь, и мне также показалось, — отвечал Доминик; — и чтобы увериться в действительности этого события, я принял предложение Бюстона, принять на себя звание вашего поверенного.

— И что ж? — спросил Леторьер.

— А, вот что! — отвечал Доминик, подавая маркизу книжник; — под простую мою расписку, он выдал мне двадцать тысяч ливров билетами…

Невозможно описать удивления и радости всех участвовавших в этой сцене.

После искренних поздравлений и непритворных изъявлений благодарности, портной, Маделена и Мартин Крафт ушли.

Маркиз, оставшись наедине с Домиником, тщетно старался угадать, откуда явилось ему это таинственное покровительство. Токарь Бордье не мог ничего сказать про особу, покупавшую письменный ящик. Прокурор решительно молчал об авторе и содержании письма, которое произвело такой переворот в образе его мыслей о процессах Леторьера. Домашний секретарь герцога де Бурбон отвечал, что его светлость сам выбрал себе портного Ландри.

Когда маркиз выздоровел, он переехал с Домиником в небольшую квартиру в предместье Сен-Жермен. Добрый Пьером Сикар, честный извозчик, решившийся задаром отвезти Леторьера, получил у него, к величайшему своему удовольствию, место камердинера. Он не просил другой награды, когда маркиз спросил у него, чем может заплатить ему долг свой. Не нужно говорить, что Жером Сикар, Ландри и его жена были деликатным образом вознаграждены за их усердие.

Странное дело! Таинственный покровитель маркиза знал все добрые его поступки. Беспрерывно являлись записочки. В них писали ему: «Хорошо… продолжайте… за вами смотрят…»

Иногда ему давали весьма умные советы. Приглашали его развлекаться светскими удовольствиями, приличными его возрасту. Но навсегда сохранить прямоту и благородство характера, потому что на них надеялись в будущем.

Иногда Леторьеру советовали заняться гимнастическими упражнениями, необходимыми дворянину. Он послушался этого совета, и скоро стал первым в фехтовании, в верховой езде и во всех играх, которые требуют ловкости и легкости.

Часто письма эти, дышавшие чистою любовью, беспрерывно увеличивавшейся, доходили до маркиза путями самыми неожиданными и приятными. Иногда он находил их в великолепной Севрской вазе, наполненной цветами, которую какой-нибудь неизвестный человек оставлял у привратника, иногда в шелковом мешочке, превосходно вышитом, с его вензелем и гербом. Маркиз находил этот мешочек в своем кармане, возвращаясь с прогулки.

Эта странная переписка продолжалась уже с год, когда Леторьер выиграл процесс в Сентонже.

На другое утро по получении известия о выигрыше процесса конюх в ливрее маркиза привел двух превосходных английских скакунов, начинавших в то время входить в моду. Они были богато и изящно убраны. При этом новом подарке находилось письмо следующего содержания:

«Процесс ваш окончен. Теперь вы можете жить, как следует дворянину. Поезжайте к генеалогу Шерену. Он составит вам вашу родословную. Вы представите ее в Придворную Канцелярию, чтобы быть представленным королю и иметь приезд ко двору. Верно вы будете иметь честь ездить с королем на охоту. Эти лошади будут вам полезны.

Вами довольны.»

На расспросы Леторьера, конюх отвечал только, что лошади куплены у знаменитого торговца Габара, незнакомцем, который сказал, что после принесут седла. Незнакомец был человек лет пятидесяти, одетый в черное платье, довольно толстый.

Через несколько дней после этого сюрприза, маркиз получил еще сюрприз:

«Поезжайте сегодня вечером на бал в Оперу, и ждите в королевском углу от двенадцати часов до часу. Наденьте черное домино, с лентою голубого и белого цвета».

Леторьер, во всю свою жизнь, ни разу еще не бывал в оперных маскарадах. Он вел жизнь не затворническую, но все свое время употреблял на гимнастические упражнения, на прогулки с Домиником, на чтение греческих и латинских поэтов и на частые посещения Французской Комедии.

Хотя Доминик не слишком хорошо знал человеческое сердце, однако же иногда беспокоился, видя, что воспитанник его остается спокойным в такие года, когда обыкновенно страсти обнаруживаются с такой силой. Достойный учитель сначала вообразил, что некая женщина таинственно покровительствует маркизу. Однако ж, он не сообщил своих догадок Леторьеру.

Когда маркиз сказал Доминику, что едет на бал в Оперу, отставному учителю пришла в голову счастливая мысль: не расставаться со своим учеником. Леторьер очень радовался предстоящему удовольствию и поехал с Домиником.

Попав в маскарадный вихрь, оба друга, которым было здесь неловко как провинциалам, едва могли найти королевский угол и стали жертвой насмешек зрителей. У маркиза была такая тонкая талия, такая ловкая походка. У него были такие маленькие ноги и красивые руки, что его тотчас приняли за женщину, а Доминика, высокого, худого, неловкого и тяжелого, приняли за ее мужа.

Леторьер краснел под маской, и его могли удержать только совет и просьбы Доминика.

Наконец к ним подошли два домино.

Высокое взяло Доминика под руку, а маленькое подошло к Леторьеру и сказало ему на ухо.

— Продолжайте… вами довольны… Возьмите вот эти и… надейтесь!

Маркиз почувствовал, что ему в руку положили ящичек. Прежде чем он успел сказать слово, двинуться с места, домино исчезло в толпе.

Леторьер был в восторге. Голос, сказавший ему на ухо те самые слова, которые так часто писал ему неизвестный его покровитель, показался ему сладким голосом женщины. Кроме того, маркиз видел, как блистали два голубые глаза сквозь маску.

Опьянев от радости, чувствуя в себе тысячу новых, незнакомых ощущений, он совершенно забыл про Доминика и возымел нелепую мысль, найти свое домино, думая, что узнает в толпе те голубые глаза, которые останавливались на нем с странным выражением нежности. Часов в пять утра он понял бесполезность своих поисков, и воротился домой, с нетерпением желая знать, что содержит ящичек.

В нем лежало широкое кольцо вроде тех, которые были в то время в большой моде. Оно было украшено бриллиантами: посереди, на эмали был нарисован прелестный голубой глаз в облаках, которого выражение было таково, что Леторьер тотчас узнал добрый и нежный взгляд своего домино. Около глаза написано было микроскопическими буквами: «Всюду за вами следует». При кольце лежало письмо:

«Вам двадцать лет, вы молоды, хороши, благородны, умны и любезны. У вас довольно денег: вы можете быть мотом. Ваша будущность в ваших руках… Хотят видеть, принесут ли вам пользу советы, которые вы получаете уже целый год… Не будут более писать вам… вы можете делать, что вам угодно… но Всюду за вами следуют. Через четыре года, будет или нет ваше поведение соответствовать надеждам, которые имеются на вас, вы получите письмо… А до тех пор мужайтесь, надейтесь и не изменяйте себе».

В первый месяц, маркиз едва не сошел с ума от любопытства. Он бегал по гульбищам, как безумный, с трепетом всматривался во все голубые глаза, встречавшиеся ему, и сравнивал их с изображением на кольце своем. Многие прекрасные голубые глаза робко опускались при его беспокойном и пылком взгляде. Иные томно отвечали ему. Другие отворачивались с гневом. Но он все-таки ничего не открыл.

Он вспомнил, что ему советовали представить его дворянские документы. Он исполнил законный обряд и ждал возвращения одного из дальних своих родственников, графа Аппревиля, в надежде, что он представит его королю Людовику XV.

V. Наездник

Однажды маркиз печально прохаживался по берегу большого Версальского канала, печально мечтая и думая, что таинственная покровительница бросила его. Он только что вышел из манежа, и костюм его, нарочно сшитый для верховой езды, прекрасно обрисовывал его талию. Костюм его состоял из зеленого кафтана с золотыми галунами, красных штанов, красного жилета, и из блестящих ботфорт.

В нескольких шагах от себя, Леторьер увидел довольно старого наездника, который, несмотря на все свои усилия, никак не мог заставить лошадь свою пройти мимо мраморного пьедестала.

Два человека присутствовали при этой пробе. Первый, лет пятидесяти с лишним, в шелковом сереньком кафтане, с брандебурами того же цвета, отличался лицом красивым, благородным и благосклонным. он вел за руку старичка, низенького ростом, сутуловатого, богато одетого по старинной моде, которого бледное лице было изрыто морщинами.

Первый, одетый попроще, указал второму на Леторьера и сказал:

— Какое прелестное лицо! Какая ловкость! В жизнь мою я не видел ничего очаровательнее… А, вы, маршал?

— Гм! Гм! — пробормотал второй, кашляя. — Вы изволите говорить про этого мальчика? Да, он недурен, но очень неловок, точно пономарь, — отвечал герцог Ришлье, сохранивший привычку говорить, как говорили простые люди, что было в моде во время Регентства.

Между тем лошадь всё ещё не слушалась ездока. Ему наскучили меры кротости. Он призвал на помощь хлыст и шпоры, но лошадь отвечала ему только скачками и прыжками.

Мало по малу герцог Ришлье и товарищ его приблизились к Леторьеру. Видя, что к нему подходят почтенные старики, маркиз низко поклонился.

— Как вы думаете, молодой человек, кто победит, человек или лошадь? — спросил товарищ герцога.

— Признаюсь, не знаю. Наездник убеждает ударами хлыста, лошадь отвечает ему ляганьем. Такой разговор может тянуться еще долго.

Этот ответ, сказанный без самонадеянности, но с доверчивою веселостью юности, заставил улыбнуться старика в сером кафтане.

— Вы говорите об этой лошади очень неуважительно. Я желал бы видеть вас на месте этого наездника… Вы не знаете, что это украинская лошадка… Ее привезли нам из Германии… Она — сущий демон… С ней не мог сладить сам Гериньер…

— Если б я был на месте этого наездника, то, может быть, не был бы искуснее его. Но, наверное, был бы счастливее, — сказал маркиз решительно.

— В самом деле? Так не хотите ли попробовать? Хотите поездить на Барбаре?

— Она так хороша… так горда… не смотря на свою непокорность… Что я охотно принимаю предложение. При том же и луг так хорош, что нельзя придумать ковра красивее, если придется упасть, — весело отвечал маркиз Леторьер.

— Я боюсь, что он сломит себе шею, — сказал потихоньку товарищ герцога.

— С такой рожицей, плутовской и миленькой, нечего бояться ни лошадей, ни людей, ни женщин… Если и упадешь, так упадешь не один, — отвечал Ришлье. — Я переменяю мнение о нем: он очень развязен…

— Эй, Сен-Клер! — закричал серенький старичок ездоку: — Перестань упрямиться, сойди с лошади… Вот молодой человек нуждается в уроке, и ты преподашь ему урок, — прибавил он с улыбкой.

Сен-Клер повиновался и сошел с лошади.

Леторьер, несколько обиженный последними словами незнакомца, отвечал ему с почтительной твердостью: