Бесплатный фрагмент - Маргарита

М. Богорад
МАРГАРИТА
Москва
2016

Об авторе

Бывает, ищешь в жизни человека, который воодушевит тебя своим примером, поменяет направление в жизни, заставит мыслить иначе. И вот его ищешь, смотришь во все глаза, в ожидании нащупываешь новые нотки в своей душе. Но поиск ни к чему не приводит, увы.

Мне повезло, лет десять назад я встретила Риту Богорад как всегда в традиционных для нее условиях — у нее дома на уроке немецкого языка. До этой встречи я не могла представить людей с диагнозом ДЦП, а тем более представить себя в их компании, компании деловой, объединенной общей целью — научиться немецкому языку. Для ординарного здорового человека это слабо представляемая ситуация. Но чем дольше я ходила на уроки, тем больше понимала, как мне интересно в семье Риты, что меня тянет в ее и ее папы Ильи Ароновича дом не столько из-за научных достижений, сколько больше из человеческих впечатлений. И хотя сейчас мы редко видимся, и, к сожалению, не в том же составе из-за кончины Ильи Ароновича, я все равно ухожу из дома Риты все с тем же вдохновением, что в жизни возможно все. Да, это звучит как-то наивно-глобально, но когда перед тобой пример человеческой нереальной силы духа, жажды жизни, стремления идти, ползти, скрестись, но только вперед, то понимаешь, что в жизни нет преград. Вопреки, несмотря на, назло!

Я искренне желаю Рите добрых людей, которые будут ее поддерживать во всех ее начинаниях. Я знаю, эти начинания всегда будут в ее светлой голове. Хоть Рита скептично относилась к амбициозным начинаниям своего папы, но гены не исправишь, она сама такая. Рисковая, авантюрная, тонко чувствующая, желающая любить и быть любимой. С ней всегда интересно выпить бокал красного, а то чего и покрепче, на ее уютной кухне, шутить, смеяться, забыть о времени, хотя часы висят над столом. Да, именно такой я тебя знаю, Рита Богорад, моя любимая Фрау Марго.

Лена Рогова

Почему я написала эту книгу

Писать на сайте «Проза.ру» я начала давно. Это были небольшие истории из моей жизни, все, кто меня знал, мне говорили, что меня ни с кем не спутаешь по стилю. Даже многие знакомые лет 5—6 назад предлагали попробовать издать книгу. Я только смелась — ну какой из меня писатель!

А потом папа издал две книги…

А мне захотелось объединить мои истории в одну книгу. Тем более что один из моих знакомых как-то сказал, что моя история была бы интересна и полезна многим людям. Когда я ответила, что издание книги требует денег, а их как всегда нет, он сказал: «Ты, главное, пиши, все решится само». И он оказался прав. Видимо то, что должно произойти, происходит обязательно.

А что из этого вышло судить вам, мои дорогие читатели.

Часть 1 ДОРОГА

Начало. Семья

Рождение

Я родилась в обычной советской семье.

Когда я родилась, маме было 24, папе 25.

Я родилась мертвой — 20 минут не дышала. Дабы не ухудшать показатель смертности врачи оживили. В Совке главное, чтобы показатели были хорошие, то есть меньше смертности в роддомах — любым путем.

Папе в армию послали телеграмму: «Приезжайте, родился больной ребенок». В роддоме маме и папе советовали написать отказ, мол, молодые, еще родите. Бабушку и дедушку тоже уговаривали.

Моя семья не послушала добрые советы — взяли, хотя столько времени ребенок не дышал, и мог оказаться умственно отсталым. Ну и далее, не жалея себя, семья занялась мной. Бесконечные хождения по врачам, занятия дома. Для любимой дочки и внучки делали всё. Санатории, Ейск дикарем, лечение.

Мама бросила прежнюю работу и пошла работать в детсад для детей с ДЦП — со мной.

Бабушка, дедушка жили в Рузе, до школы я больше любила жить там. Санки, дети соседей, печка, любовь семьи. Летом весело, все внуки приезжали. Кроме меня были еще четыре внучки, разница между нами была от одного года до пяти лет. Мы очень дружили. Всегда вместе.

Читать я начала в четыре года, любила сказки.

Еще обожала играть в куклы. Кукол было много и самая любимая кукла-красавица. Кукла большая, немецкая, мягкая, руки и ноги гибкие, волосы, светлые, кудрявые. Я ее кормила, укладывала. У меня была детская посуда и детская мебель. Мне нравилось садиться и все раскладывать.

Когда я уже училась в школе и у нас были занятия ЛФК, я приходила домой и занималась гимнастикой с ней, сгибала красавице руки и ноги. Со временем костюм красавицы порвался, и моя бабушка сшила новый — синий, в желтый мелкий цветочек. Когда мы переезжали в другую квартиру моя красавица потерялась.

В Рузе, когда в выходные приезжал папа, мы до ночи вырезали кукол из модных журналов и наклеивали их на картон. Очень любили строить из картонных коробок домики с окнами и дверьми.

Еще папа катал меня на велосипеде — сажал на раму — это было незабываемо.

В Москве мы жили в коммуналке, в четырнадцатиметровой комнате. Там стояла моя кроватка, диван, стол, черно-белый телевизор на тумбочке у стенки. И сейчас я помню ту комнату и длинный коридор, по которому носилась в самодельных ходунках.

Кроме нас в квартире жили соседи — Борискины– семья рыжего Коли-пьяницы, и бабушка Полина.

У Коли было трое детей намного старше меня, но они играли со мной. Коля-пьяница работал проводником поезда. Коля избивал всех — свою семью, соседку — бабушку Полину, моего папу. А меня любил, привозил из поездок арбузы, семечки, фрукты.

Лида, я ее так и звала, жена Коли, очень хорошо ко мне относилась. Она была женщиной крупной, громкой, и отменной матершиницей. Однажды она зашла к нам в комнату и спросила маму, не стесняясь в выражениях: «Рая, а что Ритка, никогда не была в Мавзолее?», — чередуя слова с матерками, — «Одевай её немедленно». Мне было тогда лет 5—6 лет. Она посадила меня на плечи, и мы поехали на метро в Мавзолей. Очередь была туда бесконечной. Она всех растолкала, и мы прошли к Ленину. Это одно из ярких впечатлений детства.

Бабушка Полина — седовласая женщина на протезе — казалась мне старушкой, хотя ей было, наверное, лет 55. После войны она попала под трамвай, ногу пришлось ампутировать. Работала она на текстильной фабрике, а дома шила, вышивала и вязала удивительные вещи. Моей маме всегда шила красивые платья, мне корону вышила. Помню, на ее диване лежали маленькие подушечки, на наволочках которых были вышиты красивые узоры.

Каждый Новый Год она клала мне под елку мешочек с подарками. Когда мама уходила в ночную смену (детский сад был пятидневка), она всегда говорила: «Жди папу, не выходи из комнаты». А я просто прикрывала дверь шкафа, брала ключ в карман и шла к бабушке Полине.

Зимой после семи лет я жила Москве. Мы с мамой часто выходили гулять, а по выходным — с папой. Иногда — с дедушкой, когда он приезжал из Рузы.

Во дворе дети со мной играли, и я к ним тянулась. Во дворе лепили снеговиков, и я вставляла носик из морковки и делала им глазки. С папой мы катались с горки, и он меня отпускал одну съезжать с горки наравне с другими детьми. Один раз я пришла с огромной шишкой на лбу, мама начала ругать папу, а папа ответил: «Пусть растет как все дети». Мы многого маме не говорили: как сильно меня папа раскачивал на качелях, как катались на каруселях и на разных аттракционах.

А еще помню, как мама меня подводила к окну, девочка из соседнего подъезда открывала окно и показывала игрушки, а я свои.

Когда мне было пять лет, родители развелись. Я очень болезненно переживала развод родителей, хорошо помню тот день. Я обняла маму и плакала, когда женщина-судья сказала: «Разведены», — я заплакала громко. Мама со мной выбежала на улицу, папа тоже. Они поговорили, и пошли в разные стороны. Я пошла с мамой.

В СССР женщине, имеющей ребенка-инвалида, положена была отдельная квартира. Давали неохотно, предлагали однокомнатную, хотя полагалась двухкомнатная. Мама постоянно ходила в жилотдел и просила если однокомнатную, то хотя бы поудобней, не на высоком этаже, без высоких лестниц, но получала отказ.

Выбора не было, и она, хотя это было не в ее характере, посадила меня в детскую коляску и повезла к начальнику жилотдела. Была зима. Маме тяжело было везти коляску по снегу, да и я уже была большая, 8 лет.

Начальником оказалась немолодая женщина. Она ничего не обещала, только внимательно смотрела на меня. Через месяц-два нам дали ордер на малогабаритную двухкомнатную квартиру на улице Цурюпы. Когда бабушка вошла в квартиру, ей она показалась дворцом. Яркая, солнечная, просторная. Переехали мы в марте. А через полгода я пошла в школу. Школа №17 находилась недалеко.

Папа после развода получил комнату в коммунальной квартире, через дом от нашей старой квартиры, у метро Профсоюзная. Когда я пошла в школу, и ему надо было меня возить, это было далековато. Конечно, в жилконторе ему никто не пошел навстречу, чтобы поменять его комнату к нам поближе. Тогда он взял мои фотографии и пошел к самому большому начальнику в торговле, Лобанову. Он был, по словам папы, «мужик суровый» и только сказал, посмотрев мои фотографии: «Хорошая у тебя девчонка». Через какое-то время он помог папе получить однокомнатную квартиру рядом с нами. Это было очень удобно. В девяностые годы мы объединили наши квартиры в одну трехкомнатную на той же улице Цурюпы. 7 апреля 1990 года мама с папой снова расписались, и мы стали опять одной семьей.

Родители мамы

Бабушка моя, Мира Моисеевна Казакевич, родилась в Белоруссии в деревне Костюковичи. В семье было девять детей, трое умерли от тифа. Моя бабушка 1911 года рождения, самая младшая.

У ее семьи был хороший дом, хозяйство, жили безбедно. Многие их родственники после революции, уехали в Америку.

Ее мама Хася из рода Ломоносовых — властная, даже жестокая женщина, не давала детям закончить школу. Моя бабушка очень хотела учиться, но ей дали ей закончить только три класса. Она была озорная, способная к учебе, играла на балалайке.

В 18 лет бабушка вышла замуж за Абрама Михайловича Шпринца. Дедушка 1909 года. Семья у него была бедная, кроме него еще брат и сестра.

У бабушки с дедушкой было у них трое детей — сын и две дочери. Мой любимый дядя Шура был самым старшим, 1932 года, средняя дочка — тетя Эмма, 1936 года, а самая младшая — моя мама, Рая, 1939 года. Мама моя родилась в тот день, когда дедушку призвали на войну с Польшей. Когда бабушка узнала об этой вести в роддоме, она кричала: «Не хочу этого ребенка!» Это был шок.

Когда в 1941 году немцы пришли в их маленький городок, бабушке было 30 лет. Дедушку сразу призвали на фронт. А она как-то сразу почувствовала, что надо уходить, интуиция подсказала, что нельзя оставаться с немцами в одном городе. Она начала уговаривать сестер с детьми. Да к ним еще на лето приехала ее двоюродная сестра Рая с годовалым cыном.

Родители уезжать отказались категорически. Дедушка говорил, что в Первую мировую войну он был в плену у немцев, что это культурный народ и они ничего им не сделают. Так думал не только он, много евреев осталось, конечно, никто не хотел бросать свое хозяйство. Была и еще причина, мистическая: бабушка верила своим снам, а ей приснилось, что кто-то ей сообщил о гибели ее сына Яши, она говорила что ей незачем больше жить, что если суждено, она умрет в Студенце.

Позже к дедушке приходили партизаны, говорили, что в соcеднем районе убивают евреев, звали деда с собой. Не пошли.

Всю семью бабушки в 1944-м расстреляли. Об этом она узнала уже после войны и позже поехала на то место на родину, где ей очевидцы рассказали, как расстреливали ее семью. Детей на глазах у родителей кидали в ямы. После этой поездки она приехала вся больная.

В нашем доме хранится «Книга памяти», изданная в 90-хгодах в Белоруссии, в которой рассказано все о расстреле семьи Казакевич. Их расстреляли в последнюю очередь, так как папа бабушки был кузнец и подковывал немцем лошадей.

Папа узнал об этой книге и заказал ее в посольстве Белоруссии, нам ее привезли поездом через официальных лиц. Основана книга на рассказах очевидцев, тех, кто смог спастись. А деревню сожгли.

В августе 1941-го бабушка с детьми двинулись из Студенцов. Уходили вместе с семьей директора школы Аренкова Исаака Абрамовича — его женой Рахилью Наумовной и дочерьми Евой и Бертой, совместно купив лошадь. Аренков знал дороги и направления, куда еще не дошли немцы, а Мира знала, что ее муж в Курске служит. Кажется, он служил в медицинской части на хозяйственной работе.

С ними были Раиса Львовна Ломоносова с годовалым сыном Аликом Казакевичем. От верной гибели их спасла моя бабушка. Москвичей никто не брал, бабушка выкинула свои вещи и посадила их.

Знаю по рассказам бабушки, что они с беженцами прошли всю Россию, даже в Сибири побывали, но добраться они хотели к сестре Фане, в Москву. В каждом месте, где селились беженцы, надо кормить детей, бабушка бралась за любую работу. Во время бомбежек она накрывала детей телом — если погибнуть, то всем, если выжить, то всем.

Мой дядя Алик, переслал мне вот такой документ, сохранившийся у него. Привожу тут его письмо полностью.

Риточка! Направляю тебе перепечатку письма моего отца Казакевича Янкеля Моисеевича 1916 года рождения, родного брата твоей бабушки Шпринц Миры Моисеевны, урожд. Казакевич. Письмо из Верии от 22.09.1941г за 8 дней перед отправкой на фронт. Адресовано письмо его сестре Фане Казакевич в адрес ее эвакуации. К сожалению не знаю куда. Но знаю точно, что она возвращалась из эвакуации вместе с нами из Новосибирска в марте 1943 года. А Мира с детьми приехала позже. И я был свидетелем возвращения с войны Абрама Михайловича и его встречи с семьей, которая остановилась у нас в доме на Рождественке. (Сохранена орфография и пунктуация).

22.09.41года. Верия.

Здравствуйте мои милые Фаня, Мира и детки. Я пишу Мире потому что надеюсь, что она уже доехала.

Дорогая Фанечка от вас письмо я получил имел я не меньше радости чем ты, что ты здорова. Милая Фанечка Если Мира уже к тебе приехала то знаешь обо всем, если же нет то я тебе вкратце напишу. Вестей о ком бы то не было я не имел ровно 2 месяца. Жил я во многих местах и наконец приехал в эту Верию, откуда дал знать о себе в Москву и Соня с Павликом ко мне приезжали. (Соня Ломоносова — старшая сестра Раи Ломоносовой, жены Яши Казакеича, Павлик Соколов — племянник Ломоносовых, погиб под Сталинградом в 1942 году, десантник.) С тех пор я узнал о всех. Через две недели после побывки у меня Сони с Павликом, против всяких моих предположений ко мне приезжают Рая Алик Соня и Хася. (Это мама со мной, сестрой Соней и двоюродной сестрой Асей в будущем мамой Юли Гуревич — Грубый из Калининграда). Радости моей не было предела, но тут же радость смешалась с великим горем.11 августа Мира с детьми и Рая с Аликом покинули Студенец и поехали в тыл. Вместе со Студнецом они покинули на верную гибель наших дорогих наших милых маму и Папу а также Цилю с семьей.

Уговорить маму Хасю покинуть дом невозможно. Родители и сёстры с детьми не верили, что дома их ждет гибель от немцев.

После долгих скитаний и мытарств они добрались до Курска, где как тебе известно находился, а может и сейчас находится Абрам. С Абрамом они встретились и в этот момент Абрам поучил мое письмо. Рая узнала где я и что я вообще жив поехала в Москву, а Мира к тебе. Доехала ли она или нет ничего не знаю. Вот тебе Фанечка все что я Знаю. Вся эта история т.е. сгусток радости плавающий в море слез накладывает на меня тяжелый отпечаток. До глубокой сердечной боли мне жаль моих столь любимых стариков.

Невзирая на все обстоятельства, я считаю того, что они возможно окажутся жертвой гитлеровской банды является в первую очередь Мира.

Я жив и здоров по прежнему. Работаю по- старому.

Больше нечего писать. Будьте все здоровы. Целую Вас Ваш Яша.

P.S. Я надеюсь что скоро настанет час расплаты за нашу пролитую кровь и мы опять будем дома.

Вот такое письмо сохранилось. Его мне отдала тетя Фаня очень давно, когда я был совсем молодым человеком.

Только в 1944-м добрались до Москвы. Тетя Фаня жила на Петровке в старом доме с огромными потолками, там даже был черный вход для прислуги. Этот дом я хорошо помню, так как я в детстве ездила к тете Фане. Я дружила с мальчиком ее соседей, и мы все время под столом играли в папу с мамой. Наша игра всех очень веселила.

В Москве двоюродные сестры не приняли ее с тремя детьми. Тетя Фаня помогла бабушке уехать в Рузу, потому что военное время нельзя было долго находиться в Москве.

В Рузе во время войны тетя Фаня копала окопы и у нее осталось много знакомых, туда она и отвезла бабушку с детьми. Сначала бабушка скиталась по квартирам, не было желающих брать семью. И все-таки, наконец, одна русская семья приняла, с ними бабушка дружила до самой смерти. Бабушка часто говорила, что они ближе родных, которые в Москве ничем не помогли.

Бабушка работала, где только могла — в колхозе, уборщицей. В 1946 году, наконец, вернулся дедушка, он воевал на Японской войне. Сколько слез, радости! Дедушка начал работать в Рузе в Потребсоюзе, снабжали область продуктами.

Хотя у него было образование всего три класса, город начал его продвигать. Он был ответственным, порядочным. Коммунист, который свято верил в партию, снабжал магазины, следил, чтобы все было правильно оформлено. Помогал людям, которые ошибались в подсчетах.

Жили скромно, но дедушка не позволял себе чем-то воспользоваться. Его послали на курсы повышения квалификации, потом он стал начальником «Рузпотребсоюза».

Его счеты, с которыми он работал, сейчас в Рузе. Помню, в детстве каталась на них.

Дали им на семью от города полдома с огородом. Нужно было поднимать детей. Бабушка занималась детьми, хозяйством, после войны хотелось подкормить детей, они же натерпелись голода. Дедушка играл на трубе, иногда подрабатывал на похоронах. Любая работа была нужна. Дети росли, кормил огород, бабушка шила детям на машинке Зингер. (Эта машинка до сих пор жива, сейчас она у внучки Наташи.)

У бабушки было всего три класса образования, но она всегда тянулась к книгам. Помню, она рассказывала, как только она уложит детей спать, садилась и читала всю ночь, любила классику. Откуда в ней эта любовь к книгам, этого она сама не понимала…

Еще она очень любила театр, но Руза не Москва. Но когда с работы дедушки профсоюз давал автобус для поездки в Москву, в театр, бабушка и дедушка никогда не пропускали не одной поездки. К сожалению, это бывало не так часто. Я даже знаю ее любимый спектакль — «Учитель танцев» по пьесе Лопе де Вега, в Театре Советской Армии, играл там Федор Чеханков, которого бабушка очень любила.

Еще бабушка любила слушать песни Николая Сличенко, в доме был патефон.

Бабушку все в Рузе называли Машей или Марусей.

У дедушки в Белоруссии остались брат Исаак и сестра Ида. Брат женился, у него двое детей и внуки уже, конечно. Внуки дяди Исаака живут в США и в Испании.

Сестру Иду дедушка любил, жалел. Одинокая она, некому помочь дрова колоть, носить воду.

Как-то дедушке сказали, что в Москве есть еврейская семья, дети генерала. Из старому отцу нужен уход и надежная помощница. Так тетя Ида переехала в Москве. В те годы нужно было официально выйти замуж, потому оформили брак. Уже в 90-е годы, когда она очень заболела, она жила в нашей семье.

Бабушка с дедушкой прожили вместе 60 лет. Не помню, чтобы они когда-нибудь всерьез ссорились, необыкновенные были отношения — только любовь. А жизнь была не из легких, удар за ударом.

Первый удар — поездка на родину, где она узнала о судьбе своей семьи.

Второй удар — родилась я. Больной ребенок — это горе, беда семьи. Но бабушка и дедушка всю любовь отдали мне. А я не могла без них.

Третий удар — у сына Шуры обнаружили рак. Ему было всего 42 года. Любимый сын, любимый мой дядя. Помню, как бабушка посадила меня в коляску, повезла в лес и там громко плакала. Я не понимала, что с ней. Восемь лет он болел. В доме стало меньше смеха, больше слез. Дядю все любили. Он умер в год Олимпиады, через два месяца после Высоцкого. Для нашей семьи его смерть была страшной трагедией. Мама на похоронах потеряла сознание, бабушка слегла, дедушка внешне стойко переносил это горе, но каждую неделю ходил на могилку и горько там плакал.

Спасти в войну ребенка, чтоб потом похоронить так рано…

Дедушка умер в 1989 году. Не болел. Инсульт. Бабушка пережила его на 2 года.

Родители папы

Мой папа москвич. Его родители — Роза Львовна и Арон Залмович Богорад. О дедушке по папиной линии я могу мало рассказать. Знаю только, что он был портным, что вся его родня была выслана в Казахстан во времена Сталина. Дедушка был призван на фронт в первые дн войны. Он взял в руки винтовку, хотя кроме нитки и иголки он в руках ничего не держал. Пропал без вести почти сразу. Прошли годы, и папа узнал что есть «Книга памяти», и они с братом нашли его фамилию среди пропавших без вести.

Бабушка была москвичкой. Жили они на Шаболовке. Кроме папы у них был еще один сын Михаил, старший.

Бабушка была прачкой, ходила стирать в богатые семьи. Была очень веселой, весь двор ее любил. Она и на картах гадала. Люди ей верили и ходили к ней погадать.

После рождения моего папы она заболела и постоянно лежала в больницах. Папу отправили в детдом и затем эвакуировали вместе с детским домом в Пензенскую область.

Какая странная судьба. Моя бабушка Мира в те же годы была беженкой с детьми в той же области. Даже, может быть, в одном селе. И только в 1961 году дороги папы и мамы пересеклись.

Старший сын Миша всю войну находился с мамой. Когда детский дом вернулся в Москву из эвакуации, то папу забрали домой. Но бабушка Роза по-прежнему редко выходила из больниц.

Родители

Папа был хулиганистым мальчиком. И бабушка в авоське носила ремень в школу. Это было забавно, так как она никогда не применяла его. Когда папе было 15 лет, на его глазах случилась трагедия. Когда он пришел из школы домой, то увидел, что его мама покончила с собой. Его брат Миша в то время учился в Суворовском училище.

В этом возрасте у подростка самая хрупкая психика. Слава богу, соседи проявляли заботу о нем, звали в гости, подкармливали. Потом папа уехал к родственникам в Казахстан, закончил там школу, вернулся в Москву. Поступал в Театральное училище, но его не приняли. В нем всегда присутствовал артистизм.

Смолоду он не пропускал ни одного Московского Международного кинофестиваля. Спустя много лет, когда на фестиваль сложно было попасть, и ему доставили один билет, то он по нему проводил двух-трех моих двоюродных сестер, бросая билет им в окошко. Когда в Москву приезжал Дэвид Копперфильд, папа достал два бесплатных билета, чтобы я смогла попасть его выступление. Одна контролерша не хотела нас пропускать, говоря, что я на коляске испорчу настроение зрителям. Все люди встали на мою защиту. А дальше еще чудеса. У нас были самые верхние ряды. И охрана взяла мою коляску и пронесла ее на руках прямо к первым рядам. Дэвид Копперфильд, проходя между рядов, подошел ко мне и обнял меня, сказал: «Я очень рад», по-английски. Папа сразу на эмоциях написал про это в газету «АиФ», и они через два дня это напечатали. Статья называлась «Чудеса творит не только Копперфильд». И таких историй можно рассказать много. Одной холодной осенью, под проливным дождем, нам удалось попасть в «Лужники» на концерт Майкла Джексона. Одним из условий Майкла Джексона было, чтобы выделили одну трибуну для инвалидов на колясках. И мне дали всего один билет. Папа по одному билету, через все кордоны милиции, турникеты, провел меня и двух моих двоюродных сестер. Таких ярких историй с папой у нас было много.

Закончил он училище по профессии электромонтер, но от техники был далек. После училища уехал на строительство электростанции в город Бугульма. А дальше — армия. После армии поступил в институт им. Плеханова. Учился заочно и работал. В то время у него уже была семья — мама и я.

Всю жизнь он проработал в советской торговле — в Военортоге на Калининском проспекте (теперь — Новый Арбат), в Торговом центре на Красной Пресне, в Торговом центре «Черемушки», открывал универсам Ясенево.

В молодые годы часто бегал на киностудию сниматься в эпизодах. Знал всех актеров и режиссеров советского кинематографа.

Так как его работа была связана с мехами, многие артисты обращались к нему, и даже с некоторыми он был дружен. Бывал в гостях у композитора Евгения Крылатова, общался с Татьяной Васильевой и часто ходил к ним в гости, когда она была женой Георгия Мартиросяна. Нам домой звонили такие актеры как, Пуговкин, Кокшенов и даже Инна Гулая.

В 90-е годы все изменилось. Папа ушел из торговли, работал во многих местах, пока не попал по объявлению в культурный центр «Меридиан» в рекламный отдел. Вот тут мы уже не пропускали ни одного концерта и спектакля. Папа даже встретил в «Меридиане» Татьяну Васильеву. Она играла там в антрепризе. В гримерке поговорили. А ее муж Георгий Мартиросян даже выбежал в фойе и приподнял меня в коляске. Так был рад. А как забыть букеты и добрые слова от Сергея Пенкина и Бориса Моисеева, которые подходили ко мне.

Однажды выступала Людмила Гурченко. Пела песню из «Карнавальной ночи» и села на колени к папе и пропела куплет: «Вот сидит паренек…». Это было забавно. Папа продолжал работать до 75 лет, пока не попросили «освободить дорогу молодым». А без работы он не мог. Он много гулял по Москве, чтоб не сидеть дома, делал какие- то записи и его друг Роман (он всегда помогал нам, и мне сейчас помогает) дал ему денег, чтоб он издал две свои книги. Они теперь продаются в «Озоне» (Илья Богорад. Записки 74-летнего москвича. М., 2012; Илья Богорад. 75/1. М., 2013).

Правда, никакого гонорара папа не получил…

Мама была очень красивой, с волнистыми черными волосами до плеч. Общительная, у нее было много подруг. Любила ходить в театр. Но была скромна, и женихов как-то не было. (Полная противоположность папе, который с детства, был окружен женским вниманием.)

Она окончила железнодорожный техникум, и стала специалистом по вакуумно-холодильным установкам.

Мама познакомилась с папой, когда они с братом пришли в гости в большую еврейскую хлебосольную семью. Брат Шура дружил с девушкой из этой семьи, а мой будущий папа был ее двоюродным братом.

После того, как родилась я, она пошла работать в детский сад для детей с ДЦП. Мама полностью изменила жизнь ради меня. Когда рождается, больной ребенок, женщины замыкаются, сторонятся подруг. Ведь у всех счастье, здоровые дети. Горько, и больно. Так случается часто. Так случилось и с моей мамой. Но так было сначала, потом шок прошел, и мама стала общаться со школьными подругами, они и поныне ее любят.

На работе маму все любили, так как она была простая и у нее была уникальная способность видеть людей. Когда она на кого-то обижалась, она не ругалась, она просто замыкалась в себе.

Мама всю свою жизнь посвятила мне, больной бабушке, работе. Может, из-за этого они с папой и развелись. Возможно, ему не хватало маминого внимания. С папой отношения были непростые, в основном их связывала я.

Но когда тяжело заболели дядя Шура и бабушка, папа всегда приводил лучших врачей, все что мог, делал для родных мамы. В советское время тяжело было с продуктами, с вещами, папа помогал всем родственникам, тетя Эмма приезжала из Твери, где вообще ничего не было (всем известны советские «колбасные поезда», когда за продуктами в Москву ездили, да и в Москве все надо было доставать), а папа уже все доставал, что надо. Когда у мамы после пятидесяти начались проблемы со здоровьем, папа понял, что надо съезжаться. В 1990 году помели свое жилье на трехкомнатную квартиру и снова стали жить вместе.

Папа никогда меня не бросал. Даже когда ему дали отдельную комнату в коммуналке. Каждый день приходил, гулял, брал к себе и приезжал каждый выходной в Рузу. А зимой он катал меня на санках, как здоровых детей, с горы. Когда я пришла домой с синяком под глазом, мама его ругала, а папа сказал, что я должна расти как все дети.

Вместе ездили на море, лечить меня — в Ейск, Евпаторию, маме ведь было трудно со мной вдвоем. Денег особо не было, и папа устраивался на работу: то собирать арбузы на бахчу, то еще что-то. Как-то приехал цирк, так папа устроился корить медведей. Заодно и нас с мамой в цирк водил!

Когда я училась в школе, в институте, папа каждый день был со мной. После смерти мамы, в 2006 году, мы остались вдвоем. Наши отношения с папой были не просто отношениями дочки с папой, мы были близкими друзьями. Делились друг с другом секретами. Мама не всегда меня понимала, а вот папа всегда.

25 января 2015 года папы не стало. Моя жизнь сломалась. Я не думала, что вернусь к прежней Рите. Глотала упаковки таблеток, не хотела жить, но спасибо друзьям

Дяди, тети.

Моим героем был, конечно, дядя Шура. Он был очень добрый, любил меня и мою маму и никому не давал в обиду, помогал и заботился. Помню его черный портфель, в котором он приносил мои любимые пончики.

Дядя Шура после школы хотел поступить в военное училище, но его не приняли (в те годы евреев не брали) и он пошел служить в армию. После армии он вместе с моей мамой поехал в Москву, они вместе поступили в железнодорожный техникум, но учились на разных факультетах. Жили они у бабушкиной сестры тети Фани, а потом снимали комнатку.

С дядей Шурой связано много воспоминаний и разных историй.

Как-то мама поехала в Рузу помогать на огороде, я осталась с папой. Приходит дядя Шура и спрашивает: «А Ритка в зоопарке была?». Мы говорим: «Нет». Он сразу одевает меня и говорит папе: «Поехали». Я тогда ходила за руку. Они взяли меня за руки, и мы поехали на метро. Мы обошли весь зоопарк, и я очень устала, тогда он посадил меня к себе на плечи. Помню, женщина долго смотрела на нас и с доброй улыбкой сказала: «Какой у тебя красивый, сильный папа!». Мы все в ответ ей улыбнулись.

В Рузе у меня был большой трехколесный велосипед. Мы с дядей Шурой брали велосипед, гуляли подолгу и пели песни.

Всю жизнь он проработал машинистом поезда. Мне было 17 лет, когда он умер от рака. Помню, что все депо пришло на его похороны, а в железнодорожной газете о нем была заметка, которою мой папа сохранил.

Еще во время учебы в техникуме дядя Шура, женился, родились две дочки — Ира и Наташа. Ира меня старше меня на пять лет, а Наташа на год. С ними прошли мое детство и юность.

Мамина старшая сестра — тетя Эмма после школы уехала в Саратов, поступила в строительный техникум. Наверное, она не об этом мечтала, у нее был хороший голос, она пела, ей даже прочили учебу в консерватории. Но у бабушки с дедушкой не было на это денег. После техникума ее распределили в город Калинин (ныне Тверь) и там она вышла замуж за рабочего дядю Сашу. У них родились две дочки Алла и Света. Тетя Эмма всю жизнь проработала инженером в институте, а дядя Саша мастером на заводе.

Мои воспоминания о тете Эмме неоднозначны. Да, она мне уделяла внимание, иногда ездила со мной на прогулки, например, в Загорск на экскурсию для инвалидов. Привезла мне в Рузу трехколесный велосипед, которых в те времена нигде не было. Он назывался «для пожилых» и выпускался только в Калинине. Но…

Об этом случае я не могу забыть и не написать. После смерти дяди Шуры у мамы было подозрение на злокачественную опухоль. Папа нашел хороших врачей, но все равно всем было страшно. И мама потом рассказала мне и бабушке, что когда сидели и ждали врача, тетя Эмма сказала, что если что-то случится с мамой, то она меня к себе не возьмет, так как у нее работа и дети. «Ритке грозит интернат» — так она сказала. Мне было тогда 20–22 года. С тех пор мое внутреннее отношение к ней поменялось, хотя внешне я это не показывала.

У папы был старший брат Михаил. Он был военный, всю жизнь он прожил на Байконуре. Дослужился до полковника и переехал в Москву. Отношения у папы с братом не скажу, что были теплые. Папа любил своего брата, дарил подарки, помогал строить дачу. Когда у брата были проблемы с сердцем, и ему профессор Акчурин делал шунтирование, то папа всячески помогал ему.

Наркоз повлиял на психику дяди Миши, и его сын решил устроить его в психиатрическую больницу, не нужен стал отец.

Папа не мог этого допустить — нашел его сослуживцев, они собрали деньги, и дядю вылечили в клинике им. Бурденко. Дядя Миша был человек военный, командир, и я бы сказала, очень жесткий. У них был с женой сын, Андрей, я с ним практически не общалась. Он был игрок, и жизнь его не сложилась. Дочка его сейчас живет в Швейцарии. Дядя Миша как то не питал особой симпатии ник ко мне, ни к моей маме. Дядя Миша умер, когда мы сидели в самолете — папе подарили путевку в Израиль. Папа даже не смог его похоронить. В последние годы, после смерти моей мамы, они практически не общались. Не знаю, почему…

Двоюродные сестры

С сестрами у нас была разница в возрасте от одного года до пяти лет. Ира, дочь дяди Шуры, старше меня на 5 лет. Света, дочь тети Эммы моложе меня на 5 лет. С Наташей и Аллой мы были погодки. С детства мы очень дружили. Особенно много общались в Рузе, куда все съезжались на каникулы.

Ира, старшая сестра, любила уединение. Если она с кем-то встречаалсь, о ее романах никто не знал.

Она любила читать, гулять в лесу, собирать лекарственные травы. Среди нас она была самая умная. После школы окончила институт им. Баумана. Ей все давалось легко. В студенчестве Ира любила ходить на байдарках, приезжать всей компанией к нам в Рузу. Я много раз была с ними в лесу, у костра. А вообще они каждое лето ездили со студентами в Уренгой, зарабатывать деньги. Она была смелая, ничего не боялась. На втором курсе вышла замуж за однокурсника Андрея. Парень был очень хороший. И со мной сразу нашел общий язык. Он был очень добрый, маме моей напоминал ее брата. За два месяца до смерти дяди Шуры, папы Иры, у них родилась дочка Катя. Но дядя Шура внучку не увидел, так родилась она в Ставрополе, у родителей Андрея. Позже у них еще родился сын Саша. В советское время Ира работала инженером, постоянно ее повышали в должности. В конце девяностых Ира со своим знакомым из института организовали собственное дело, занимались поставкой лекарств в аптеки. Она объездила много стран, все ей было интересно. Особенно ей нравилось на Гоа. Сейчас она вышла на пенсию, полюбила свою дачу, у нее двое маленьких внуков. Муж и сейчас работает в космической отрасли.

Наташа, ее родная сестра, веселая, заводная, белокурая девочка с хитринкой. Когда она приезжала в Рузу, все мальчишки стояли у калитки. Она была красивой девочкой и любимицей всех местных мальчишек. Она дружила с мальчиком, который тоже отдыхал в Рузе, у своей бабушки. Прошло несколько лет, были еще разные истории с Наташей, но она случайно встретила Виктора, того самого мальчика, снова и вышла за него замуж. Наташа окончила институт, работает, и все свое время посвящает семье. Сейчас им достался дом Витиной бабушки в Рузе. Их сын Антон, умный мальчик, студент, учится на экономиста.

Алла, худенькая, похожа на лисенка, медлительная. Все свои секреты держала в себе, и только со мной и Наташей была откровенна.

В Рузе, подростками, они ходили на танцы. Когда мой папа на выходные приезжал, и я с ними тоже ходила. От папы у них тоже не было секретов.

Алла окончила техникум, и ее распределили работать в Красногорск. В Москве она поступила в МИИТ. Ей дали комнату в общежитии, но в основном она жила у нас. Как-то в Ириной компании Алла познакомилась с аспирантом из Кишинева, Игорем. Они поженились, хотя родители Игоря были против, так как они были гораздо выше по социальному статусу.

В Рузе у нас была соседка бабушка Галя. Это потом вся страна узнала, что она, окаывается, ясновидящая. К ней приезжали с телевидения, корреспонденты из газет, люди, за помощью к ней обращались отовсюду. Когда мы были детьми и играли на улице, баба Галя сидела с бабушкой на лавочке, и, прищурясь, говорила: «Вот эта», — указывая на Аллу, — «будет девочка богата». Бабушка засмеялась: «наша Алла — копуша».

Прошли годы…

У Аллы и Игоря две дочки — старшая Зоя, и Нина, на несколько лет младше.

Дети моих сестер частенько находились у нас, и с ними занималась моя мама. Когда они заболевали их «подкидывали» к нам, никто не хотел брать больничные.

Я очень любила играть с племянниками. Конечно, маме было тяжело. Больная бабушка, я, дети, но мы все понимали, что это наша семья. Мой папа помогал продуктами, в то время было трудно.

Жаль, что когда мама заболела, и ей понадобилась даже не помощь, а простое внимание, это как-то забылось.

Игорь, когда защищал диссертацию, жил у нас, пока у них не было своей квартиры. Потом у нас росла их дочка Зоя, так как Алла и Игорь занимались обменом кишиневской квартиры на квартиру в Москве. Я очень была привязана к этой девочке. Она была необычайная фантазерка, и все свои фантазии доверяла мне. Прошли годы. Игорь стал предпринимателем, Алла домохозяйка, ее дети устроены. Мне с Игорем было легко. Интересно. В начале девяностых годов Игорь успешно занялся бизнесом, он и сейчас бизнесмен.

Света — самая маленькая из нас. Обычный ребенок. Когда все учились в институте, она еще была школьницей и продолжала ездить в Рузу. Мы с ней и папой ходили на поздние киносеансы. Позже, я стала замечать, что Света жестоко относится ко мне. Вот один из таких случаев: когда бабушка осенью лежала в больнице, Света приехала на помощь нам с дедушкой. Однажды, когда он вернулся из больницы, то увидел, как Света бьет меня и выгнал ее из Рузы. До самой смерти так и не простил ее.

После школы она не стала продолжать учиться. Вышла замуж за непутевого парня. Родила сына Алешу и через полгода развелась с мужем. Когда Игорь, муж Аллы, перевез родителей из Калинина в Москву, он взял Свету к себе бухгалтером. Через несколько лет она ушла в другую фирму, там и нашла себе второго мужа.

После смерти бабушки мы стали постепенно отдаляться друг от друга. Что называется, «жизнь развела»

Общение с Ирой и Наташей тоже сошло на нет. Почему — не знаю. Виделись последний раз только на похоронах моего папы. Ира только изредка звонит. Не приезжает никто.

Школа №17

Мне 9 лет. Мои ровесники уже в третьем классе, а я не хожу в школу…

Читать я умела и любила, а вот писать не могла. Подружки в Рузе начали смеяться надо мной, говорили, что я не такая как они. Я — в слезы, ведь я уже знала программу 1—2 классов. Обидно было очень. Я хотела учиться, и вся моя семья хотела, чтобы я училась, но как и где никто не знал.

И вот однажды пришли наши друзья — подруга мамы, тетя Люся, и ее сын с парализованной рукой.

Тетя Люся, сказала, что есть школа-интернат, где дети всю неделю живут и учатся.

Школа-интернат №17 — это три больших корпуса. Один корпус для детей с ДЦП, которые обучаются по обычной школьной программе. Второй корпус для детей с умственной отсталостью. Третий корпус — спальни, залы лечебной физкультуры и врачебные кабинеты.

Повели меня на комиссию. Там сказали, что непригодна — слишком тяжелая форма, хотя я и ответила на все вопросы. Родители попросили сделать исключение, мама сказала, что меня будут приводить каждый день и сидеть со мной. И исключение сделали.

Мама перевелась работать в ночную смену и меня начали возить на уроки. Папа привозил меня утром в школу на велосипеде. Мама после работы ехала ко мне и оставалась до конца уроков. Иногда маму сменял дедушка. Велосипед потом украли в школе, меня стали возить на детской коляске. И зимой тоже… Коляску, кстати, потом тоже украли. Тогда мы стали добираться пешком — до автобуса, и в школу. Однажды — зима, темень — нас окружили собаки. Папа меня, взял на руки, и мы прорвались.

Мама или дедушка приходили к большой перемене, все дети шли в столовую, а я ела в классе. Мама или дедушка оставались со мной до конца уроков, чтобы отвести меня домой. Иногда за нами на такси приезжал папа, когда обеденный перерыв у него на работе совпадал с окончанием уроков. Дедушка не признавал такси, с ним из школы ездили только на автобусе.

И так все восемь лет учебы.

А как же было неохота вставать в 7 утра! Чтобы меня разбудить папа или бабушка включали радио. Я помню, сначала слышала гимн. Моя комната находилась напротив кухни, где радио, слышно было очень хорошо. Я медленно пробуждалась, вставала, умывалась и завтракала под «Пионерскую зорьку».

После третьего класса началась кабинетная система, каждый предмет преподавали в своем кабинете, мама или дедушка должны были находиться со мной постоянно, чтобы переводить из класса в класс.

В школе было несколько учеников, родители которых находились с ними до конца уроков, хотя физически они были сильнее меня. У их родителей была такая возможность и они ждали детей в коридоре. Мама со всеми находила общий язык. Особенно мама сдружилась с семьей одной ученицы из младших классов. Они были из Индонезии. начале семидесятых они приехали в Москву учиться, мама на филологический, а папа на медицинский. Им здесь не нравилось, но у них на родине случился переворот, а он был коммунистом, и вернуться они не могли.

У них родилась девочка с диагнозом «гидроцефалия». Упик, так звали маму девочки, очень тянулась к моей маме, с ней она чувствовала себя не совсем одинокой. Они ходили друг к другу в гости. Их папа работал кардиологом, но ему не нравилась советская система здравоохранения, и он стал работать самостоятельно, проводить сеансы иглоукалывания. Он лечил и меня, и мою бабушку. Однажды к ним в гости приехал их друг из Китая, и решил полечить меня с помощью китайской иглорефлексотерапии. На какое-то время мне стало лучше, но не надолго.

В начале восьмидесятых годов они уехали в Голландию. Переписываться тогда было невозможно, и только их подруга звонила маме, когда приезжала в Москву. Она рассказывала, что они там открыли клинику, а дочка Марина стала учиться играть на фортепьяно. Но они все равно очень хотели вернуться к себе в Индонезию. Дальше мы потерялись, и я не знаю, как сложилась их дальнейшая судьба.

Однажды в школу пришел дядя Шура. Ни мама, ни дедушка в тот день никак не могли быть со мной, и он выручил. Он был уже очень болен, болезнь не щадила его, но он был бесконечно обаятелен и добр, как всегда. Он недолго пообщался с учителями, но все потом говорили — какой же у тебя красивый и добрый дядя!

Помню 8 класс, 6 сентября. Я вышла с папой в школу утром. Ждали соседа, иногда он нас подвозил на машине. Увидели у дерева тетю Эмму. Она ночевала в больнице у дяди Шуры

И мы всё поняли…

Надо было подняться в дом, сказать маме, бабушке. Это невозможно представить. Папа увел меня к соседке.

Крик… Это бабушка… Приехала «Скорая».

Но вернемся к школе.

На уроки я пришла не 1 сентября, а 11, в день рождения мамы. Я не помню почему так получилось. Папа вызвал в этот день фотографа — своего приятеля. После школы мы ходили по школьному двору, и он меня фотографировал, а потом еще и дома с мамой. Этот день для нас был настоящим праздником.

Первая моя учительница, Нина Петровна, пожилая седовласая женщина, очень добрая и мягкая, проучила нас два года и ушла на пенсию.

Я пришла в школу испуганная. Пол скользкий — линолеум. Коридор длинный. Ноги скользят. Вошла в класс, дети сидят за партами на стульях. А я со стула падаю. Нина Петровна тоже испугалась, даже в такой школе она не видела таких учеников.

Папа в подвале школы нашел парту пятидесятых годов — стол, соединенный с лавкой. И вот я за ней проучилась все восемь классов. Такая парта рассчитана на двух учеников, а я сидела как королева — одна. И главное — не падала!

Прошло столько лет, но моя первая учительница в памяти навсегда. Почему? Наверное потому, что она отнеслась ко мне с чуткостью, хотела как можно большему научить. Первый класс я закончила на отлично!

В третьем классе нас учила Лидия Леонидовна — совсем молодая, это был ее первый опыт. Худенькая, со светлыми коротко стриженными волосами. Она одевалась по тем временам модно — короткие юбки разные, блузки, водолазки. Зимой — короткая шубка. Нам с мамой казалась, что она неравнодушна к учителю пения, они всегда были вдвоем на переменах, он и во время урока заходил к нам в класс, и они разговаривали о своем. Она давала нам письменное задание, чтобы мы ей не мешали. Знаний мы почти не получали.

Помню, как меня принимали в пионеры, это было торжественно, в актовом зале. Шары, повязывали галстуки, родители стояли в сторонке, папа фотографировал. Вечером в школе был вкусный ужин, и я даже осталась до ужина и кукольного концерта. Первый раз, когда я в школе-интернате задержалась так поздно. Но день был для меня счастливый, незабываемый.

Правда галстук я никогда не одевала, он мне мешал писать. Я же одной рукой держала альбом, а второй ручку, на ручку сделали лямку из пластыря, но она все равно у меня выпадала, и галстук всегда был исписан ручкой. Но ходила старшая методист с проверками и всегда мне делала замечания.

Классной руководительницей с 4 по 8 класс была математичка, Анна Александровна, мягкая пожилая сердечная женщина.

Она ходила с палочкой, грузная, полная женщина маленького роста с добрым лицом. Одевалась очень просто — платье и все, без всяких украшений. Она очень сдружилась с моей мамой и рассказала о своей непростой жизни. Родила она поздно, и сын ее просто морально добивал, у него были проблемы с алкоголем и с психикой.

Когда я уже училась в 9 классе в другой школе, мы позвонили поздравить Анну Александровну с Днем учителя. И сын сказал, что ее нет. Мама спросила, когда она будет, он ответил — никогда. Она покончила с собой. Мама спросила: «А вы позвонили в школу?», он ответил, что нет. И мама сама позвонила моей учительнице по русскому, Нине Константиновне, и рассказала о беде. Вся школа проводила Анну Александровну, потому, что кроме сына у нее никого не было.

С математикой и физикой я вполне справлялась, но понимала, что это не мое. Хотя и получала четверки-пятерки. Если вдруг получала тройку — это было очень обидно, я тут же на переменах переделывала все упражнения, даже на большой перемене не ела — сидела и переписывала.

А вот литература и русский мне давались легко.