Бесплатный фрагмент - Марафон

Душа моя Павел,

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то.

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный.

А. С. Пушкин

Предисловие

Маргарита Васильевна

В первый класс я пошел еще советской осенью 1989 года. Знакомство классной руководительницы Ларисы Григорьевны с папой началось с фразы: «Ваш сын вырастет циником!». Подобный вывод она сделала, услышав в ответ на вопрос о моем любимом цвете: «Да какая разница, хоть серо-буро-малиновый в крапинку!».

На протяжении долгих лет после окончания школы я видел один и тот же кошмар. Впереди экзамены, как сдать которые нет ни малейшего представления. Ощущение полной безысходности и горького отчаяния — кажется, я останусь там навсегда.

В фильме «Выпускник» герой Дастина Хоффмана говорит: «Я словно играл в какую-то игру, но ее правила не имели для меня никакого смысла. Их придумали неправильные люди». Трудно подобрать лучшее описание состоянию, неизменно сопровождавшему меня вплоть до лета миллениума. «Выпускник 2000» — красную ленточку с этой надписью нам торжественно напялили в честь завершения одиннадцатилетнего срока.

А можно ли вспомнить что-то хорошее?

«Душа моя Павел, держись моих правил», — всякий раз при встрече цитировала известные строки Пушкина Маргарита Васильевна Макарова. В старших классах уроки литературы были единственной отдушиной. Среди будущих золотых медалистов и за ними рьяно тянувшихся, я выглядел белой вороной, попавшей в их компанию почти случайно.

Ботаники Маргариту Васильевну боялись, называя за глаза «Марго». Ее же отношение ко мне и вовсе вызывало полное недоумение.

Между нами существовало что-то неуловимо-важное. Я восхищался, с каким достоинством эта тонкая и интеллигентная женщина проживала эпоху перемен. Она всегда оставалась человеком даже с теми, кто такого подхода совершенно не заслуживал. Почему Маргарита Васильевна выделяла меня, не знаю. Возможно, чувствовала, что с ней я не притворяюсь и могу быть собой.

Перебирая в памяти обрывки диалогов с любимой учительницей, я неизбежно возвращаюсь к уроку, посвященному обсуждению «Мастера и Маргариты». «Вы все прочитали роман и теперь скажите — кто по вашему мнению главный герой?», — подвесила в классе гробовую тишину она. Будущие золотые медалисты немедленно сползли под парты, стараясь, подобно Коровьеву, раствориться в воздухе. Трусливое переглядывание длилось столь долго, что я решил все-таки открыть рот: «Понтий Пилат». Моя показательно небрежная интонация заставила всех резко обернуться. В следующее мгновение Маргарита Васильевна довольной улыбкой дала понять, что именно такого ответа и ожидала.

Аня

Примерно к двадцати пяти годам я «дошел до ручки», то есть понял — «надо духовно расти, иначе пиздец». За семь лет с момента окончания школы успелось многое. Поработал по найму и понял, что больше не хочу. Открыл первый бизнес. Его главным KPI было иметь офис на Чистых Прудах. Пожил в трех гражданских браках, в совершенстве овладев искусством уворачивания от летающих сковородок и навыком забирать сумку со всеми своими вещами из коридора.

Если развивать аналогии, моя жизнь напоминала карусельку, с которой никак не получается слезть. Каруселька ездит по кругу, а ты можешь пересесть с лошадки на черепашку или слоненка, но по дороге видишь одну и ту же картину. Карусельщик словно пропал, и остановить это «веселье» некому.

Мы с Аней привычно ехали по МКАДу. Она меня действительно любила и искренне хотела помочь: «Попробуй сходить к Наташе». Уже порядком устав от своих вечных претензий в ее адрес и полного безразличия к нашим отношениям, я не нашел лучшего ответа, чем: «Ты понимаешь, что после этого все изменится?». Аня молча кивнула.

Если вглядываться в воспоминания, не используя приобретенные уже позднее философско-духовные фильтры, важные моменты минувшего оставляют два сильных чувства. Бессильную радость от того, что все самое сложное позади, и стыдливое сожаление о том, каким иногда был мудаком.

Часть 1

Лиля

Я ломал стекло, как шоколад в руке!

Я резал эти пальцы за то, что они

Не могут прикоснуться к тебе!

Я смотрел в эти лица и не мог им простить

Того, что у них нет тебя и они могут жить!

Наутилус Помпилиус, «Я хочу быть с тобой»

В нашем школьном дворе помимо символических танков и настоящих окопов обращали на себя внимание металлические конструкции голубого цвета, служившие когда-то гимнастическим оборудованием. Особо выделялась высоченная лестница. К ней сбоку были припаяны шесты, по которым следовало спускаться вниз. На этом артефакте начальной военной подготовки я первый раз поцеловал Лилю.

Кто бы мог подумать, что между тем невинным, по-детски чистым, поцелуем и следующим, подростково-неловким, но уже не с ней, пройдет долгих десять лет мучения, именуемого безответной любовью?

Описывая первую страсть, обычно отмечают какой-то отделяемый объект почитания и говорят: «я влюбился в ее длинную косу» или «он был самым красивым мальчиком в классе». Лиля же отличалась от других только задатками лидерских качеств. Они, впрочем, успели затухнуть еще задолго до выпускного.

В психиатрии мое состояние назвали бы одержимостью. Два раза в день, пять дней в неделю, восемь месяцев в году на протяжении десяти лет я проходил мимо ее подъезда по пути в школу. Сердце бешено колотилось, а воображение рисовало подробности возможной случайной встречи. Иногда я специально замедлял или, наоборот, неестественно ускорял шаг, опасаясь упустить очередной шанс.

Одержимость развивалась на фоне ежедневного наблюдения за Лилиной общественной жизнью и половым созреванием. Это придавало пытке крайнюю форму изощренности.

Вот, Ваня с Антоном, доселе абсолютно безобидные сущности, в порыве неконтролируемого желания зажимают Лилю в углу. Я стою рядом и от шока увиденного полностью парализован. Спустя минуту все девочки класса хором добивают меня: «А что же Паша ничего не сделал, ведь он так ее любит? Слабак! Трус!».

Вот, в нашем дворе появляются хулиганы из соседней школы, и к моему тщетному удивлению их легкой добычей становится она.

Вот, от обиды, полностью затмившей разум, я пишу на гаражах крупными буквами: «Лиля — сука!». А потом, еще не успев прийти в себя и краснея от стыда, в слезах прошу прощения.

Вот, Лиля встречается с одноклассником, не забывая сообщить мне при всех, как ей нравится его задница.

Любовь оборвалась внезапно, когда на обшарпанной веранде детского садика по улице Бочкова я поцеловал Наташу. Невозможно придумать более банального сюжета — то был обычный поцелуй, обещающий развитие скоротечного романа. Роман закончился буквально через несколько дней. Мой жадный до внимания к собственной персоне и ревнивый друг, не желая мириться с конкуренткой, Наташу тут же увел.

Освобождение от многолетней одержимости произошло столь буднично, что помимо восторга долгожданной свободы я еще долго чувствовал сильное недоумение.

Спустя некоторое время мне регулярно стал сниться один и тот же сон. Мы с Лилей вместе. Я абсолютно счастлив. Нам безумно хорошо и легко вдвоем. Но она — это она только снаружи, а внутри нее — я сам.

Папа

Я стою у забора и с надеждой смотрю в сторону выхода из метро ВДНХ на ту дорожку, что ведет в горку к храму и к моему садику по соседству. Уже давно стемнело. На мне огромная теплая куртка не по размеру, надевая которую, я всякий раз чувствую себя полным ничтожеством. Родители приходят один за другим, а папы все нет.

Я еще не знаю, что такое математическая вероятность, но с каждым ушедшим домой ребенком растет уверенность — скоро и меня тоже заберут. Как обычно, одним из последних появляется он. Значит, сейчас случится маленькое чудо — с неба упадет конфетка. Сам Сатья Саи Баба мог бы позавидовать тому, с какой легкостью папа материализовывал в своих руках «Мишку косолапого».

16 мая 1985 года Президиум Верховного Совета СССР издал Указ «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения». Я лично поддержал эту инициативу. За праздничным столом в гостях я садился к папе на колени и говорил: «Все пьют, а ты не пей!». И он не пил. При мне, во всяком случае.

Перед сном я на память перечислял ему всех членов Политбюро ЦК КПСС: Зайков, Медведев, Рыжков, Суслов, Маслюков… Особенно хорошо мне давались животно-съедобные фамилии.

В четыре года я впервые увидел море. Отцу по распределению досталась путевка в Адлер. Погода стояла ужасная: постоянно дул сильный ветер и шел дождь. Место, в которое нас поселили, оказалось пансионатом «для взрослых». Сейчас такие называют Adult Only Hotel. Я прятался под кроватью, когда приходила проверка. Еду мне приносили тайком. Свой единственный хороший костюм папа испортил, поскользнувшись на пирсе в попытке подобрать красивую ракушку.

Глаголы «раздобыть» и «обеспечить» составляли основу его лексикона. Мясник гастронома изящно растворялся в подсобных помещениях, чтобы вынести кусочек чего-то, более напоминающего мясо, чем гниющие на прилавке кости. Знакомые бабульки на Ярославском рынке заботливо открывали припасенные ведра с самой лучшей квашеной капусткой. Блоки сигарет «ТУ-134» и «Стюардесса» с верхней полки чешского гарнитура превращались в игрушки и сыр, когда папа возвращался из командировки.

Разговаривать с ним было совершенно невозможно. «Мы с ребятами…”, — начинал я. «Главное ребята сердцем не стареть, песню что придумали до конца допеть», — подхватывал папа. Ни одной песни, впрочем, до конца он не помнил, поэтому сильно походил на поцарапанную пластинку.

---

Считается, что все наши проблемы из детства, и следует исцелить отношения с родителями. Многие не хотят повторять их ошибок. Кому-то не удается простить. Другим сложно понять.

Одним из первых духовных открытий стало то, что я вообще ничем не отличаюсь от отца. Конечно, за этим последовал поиск новых ролевых моделей и тщетные попытки измениться. Ближе к сорока я совсем перестал сопротивляться неизбежному. Стараюсь вкусно накормить сыновей и неуклюже вожу их на море. Только песен я знаю больше, чем он, и пока еще могу допеть некоторые до конца: «В дальний путь собрались мы, а в этот край таёжный только самолётом можно долететь».

Марадона

Мог бы Герой Советского Союза Владимир Андреевич Мягков, погибший 6 марта 1940 года на финской войне, когда-нибудь вообразить, что его имя будет высечено на надгробной плите моей главной детской мечты?

Плита эта находится на Ярославской улице, прямо за гостиницей Космос, и представляет собой стадион ДЮСШ «Спартак-2».

Футбол — единственная страсть с момента первых шагов и до четвертого класса. На асфальтовой «коробке», стирая колени в кровь, будущая звезда бегала за старшими ребятами и мужиками. «Серый, пасуй!», — визжал я так громко, что мама слышала даже с десятого этажа.

---

В пансионате Тучково, куда мы ездили летом с папой, меня окрестили Марадоной — маленький и толстый, но играл лучше всех.

На школьной площадке время от времени появлялись дяди загадочного вида и молча наблюдали за тем, как мы носимся от ворот до ворот. Затем они вкрадчиво подзывали к себе и спрашивали: «Какой год рождения?». «Восемьдесят второй!» — заискивающе отвечал я. «Эх, нужен восемьдесят третий…» — констатировали дяди.

Я хотел только в Динамо, но добираться далеко. Мысль записаться в Спартак, в десяти минутах пешком, в голове никак не укладывалась. Однажды я сдался и с понурым видом, опасаясь разоблачения, поплелся с мамой на Стадион имени Героя Советского Союза В. А. Мягкова.

«Болеешь за Спартак?» — процедил сквозь зубы неприятный мужчина, не удостоив меня взгляда. И тут случилось нечто вопиюще-непоправимое. Я приготовился соврать, но мама решила закрыть собой амбразуру. «Он — динамовец, но это ведь несерьезно?!», — пролепетала она максимально жалобным тоном, неудачно замаскированным под беспечность. Неприятный мужчина от неожиданности чуть не подпрыгнул на стуле и даже решил наконец-то на нас посмотреть. «А хули вы тогда тут делаете?!» — очевидно, подумал он, но смог найти в себе силы облечь мысль в более подобающую форму.

Что было потом — помню плохо. Я овладел искусством вытеснения травматических переживаний гораздо лучше, чем память справляется с выполнением своих прямых обязанностей.

Мрачным осенним вечером, насквозь мокрый и босой, я ковылял домой. В последний путь скорби и позора меня отправили спартаковцы старшей группы, поставившие Марадону на ворота и избившие его изрядно потяжелевшим от проливного дождя мячом.

Мог бы Герой Советского Союза Владимир Андреевич Мягков, погибший 6 марта 1940 года на финской войне, когда-нибудь вообразить, что его имя будет высечено в моей дырявой памяти как символ — «Детские мечты умирают, но подлинная страсть — никогда!»?

Мама

О травме сепарации я впервые услышал уже в сознательном возрасте, а прожил ее при таких обстоятельствах, что уши незакаленного мукой самоисследования читателя стоит уберечь от подобного рассказа.

Память о детстве похожа на плохо смонтированный минутный видеоролик. Картинки в нем хаотично перемешаны, и само их мелькание создает ощущение беспричинной тревоги за автора.

— Мам, ты меня любишь?

— Ну, конечно!

— Можешь меня обнять?

И только этот диалог — самое раннее воспоминание, словно постоянно повторяющийся 25-й кадр, требует обратить на себя внимание. С тех пор, как я научился говорить, каждый отход ко сну сопровождался двумя одинаковыми вопросами и следовавшей за ними просьбой укутать меня, как младенца. Кто бы знал, что такое поведение — не просто преждевременная ностальгия по случившемуся буквально вчера рождению?

«Ты хочешь узнать, Паша, историю своего рождения? Мне кажется, что самый правдивый рассказ о том, как ты явился на свет, содержится в стихах, которые твоя мама писала мне…

С моей будущей второй женой Анной Младковской мы познакомились в июле 1980 года в памятные дни Московской Олимпиады и прощания с Владимиром Высоцким.

Наша встреча произошла на базе отдыха ЦНИИСа, где я тогда работал, и где летом 1980 года твоя мама отдыхала с восьмилетней дочкой Катей. Маме было 34 года, и она пользовалась большим успехом среди отдыхающих мужчин всех возрастов. Но она почему-то обратила внимание на меня — 42-х лет, женатого, отца двоих сыновей, партийного и «морально устойчивого». На следующий день после близкого знакомства я сбежал от греха подальше, сославшись на то, что у сына Алеши (он отдыхал на базе вместе со мной) заболело ухо. Расставаясь, мама сказала: «Не хочу, чтобы ты навсегда исчез из моей жизни…»

Совершенно обычная история. Кто не разводился, обнаружив, что старая добрая доктрина — «Взялся за коленку — женись», даже отягощенная годами совместного быта и детьми, не служит надежным фундаментом счастливых отношений? Кто не прыгал тут же в новую авантюру, пытаясь поскорее компенсировать понесенный урон?

Травму сепарации я давно прожил, но читать мамины стихи без слез не могу до сих пор…

Возьми мои стихи, когда меня не будет,

и на любой вопрос отыщешь в них ответ.

В тиши к тебе прильнут, согреют,

приголубят, хотя меня теперь с тобою рядом нет.

Прочти мои стихи — улыбку и рыданье,

они не утаят, пролив на правду свет.

Они за все дадут пред Богом оправданье,

когда меня уже с тобою рядом нет.

Читай мои стихи, когда темно и худо,

когда болит душа от лет или от бед.

Читай мои стихи — и я с тобою буду,

пускай меня давно с тобою рядом нет.

Катя

«Так вот он какой, ад! Никогда бы не подумал… Помните: сера, решетки, жаровня… Чепуха все это. На кой черт жаровня: ад — это Другие».

Жан-Поль Сартр, из пьесы
«За запертой дверью»

По отношению к родителям вопроса — «Почему они такие?» — никогда не возникало. Их неоплатный долг факта моего рождения многократно перевешивал даже упрямое любопытство, устремленное в самые глубины философии бытия.

Первой «Другой» стала старшая сестра Катя.

Кате я обязан своим именем. С ней же связана знаменитая семейная история, которой мама хвасталась при каждом удобном случае.

Я только начал говорить и, став свидетелем их диалога на повышенных тонах, имел неосторожность что-то вякнуть в Катину сторону. Она ответила следующим: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала!».

Очевидно, в то время я не был знаком с концепциями экзистенциализма, однако, немного поразмыслив, выдал легендарный монолог: «Пусть твоя корова мычит, пусть мамина корова мычит, пусть моя корова мычит, пусть все коровы мычат!».

На сестре я оттачивал навыки взаимодействия с окружающим миром.

Всякий раз, слыша от нее неприятное, я убегал в свою комнату, показательно хлопал дверью и запирался изнутри. Затем, как ни в чем не бывало садился играть в машинки, будучи абсолютно уверенным — она скоро придет извиняться. Услышав характерный стук, я натягивал маску страшной обиды и торжественно распахивал врата примирения.

Катя приоткрыла окно в мир «Других» — взрослых. Десятилетняя разница в возрасте давала привилегию тусить в компании ее одноклассников, надо было лишь — «прикинуться ветошью и не отсвечивать».

Благодарен я Кате и за то, что в моем музыкальном репертуаре нет чудовищного разрыва между Вертинским, Бернесом, Утесовым, Окуджавой, Высоцким и группой 2 Unlimited, крайне популярной в начале 90-х. Разрыв заполнен песнями Григоряна, Бутусова и Чистякова, а уж их значимость переоценить невозможно.

Все еще мучимый тысячами «Почему?» в девятнадцать я покинул родительский дом. На поиск ответов пришлось потратить еще лет двенадцать, но когда они были найдены, Катя перестала казаться «Другой», а вместе с ней и все остальные.

Мартин Брест

Шесть утра. Сижу в коридоре напротив классного кабинета, пью водку из горла и курю, стряхивая пепел в горшок с цветами. Я в черном костюме и конверсах на босу ногу. Вот оно счастье!

«Ты кто?», — делает вид, что не узнает меня, училка английского. Следуя правилу самурая, пришлось умереть заранее, — больше пары в этот день никак не светит. Вместо ее уроков весь год я играл в бильярд — выносить постоянное «shame on you» было невозможно.

Актовый зал — выпускной по математике. Невозмутимо наблюдаю за тем, как раздают листочки с заданиями. Одноклассники нервно переглядываются, а потом радостно шепчут друг другу: «Ууу, какая легкотня!». Любопытства я не испытываю, ведь знаю точно — ни одну из шести задач я не смогу решить даже с пистолетом у виска. За меня это сделает Артур.

В 11-й класс приняли условно. «Мировая Художественная Культура» и ее преподавательница оказались несовместимы с привычкой носить с собой фляжку с коньяком. Выпив, я превращался в смесь Жванецкого с Хазановым.

На Последний звонок попал случайно. Опохмелившись, в рваных джинсах и небрежно распахнутой рубахе решил зайти в школу. Сложно сказать, что именно сподвигло меня на такой шаг, наверное, холодное пиво слишком хорошо легло на «старые дрожжи». Войдя, я обнаружил удивленные взгляды родителей и их золотых отпрысков. И те и другие — при полном параде.

Подготовка к окончанию школы заключалась в беготне по магазинам с целью найти черно-белые конверсы и подходящий костюм. Кеды на босу ногу — подражание Мартину Бресту из фильма «Достучаться до небес». Я пересматривал его снова и снова, настраиваясь на финальный протест. Еще я читал книгу Карнеги «Как перестать беспокоиться и начать жить».

Только что закончился самый счастливый день в моей жизни. Допиваю бутылку и тушу окурок. Одиннадцать, мать их, лет… Все!

Часть 2

Совершеннолетие

Весьма скудный набор воспоминаний о детстве легко объяснить эффектом вытеснения травмирующего опыта. Но почему в памяти осталось так мало про первый год после окончания школы?

Вырвавшись из крепких объятий несовершеннолетия, я оказался в мире, где, кроме ночных кошмаров о несданных экзаменах, некому тянуть меня в прошлое. Чтобы отправиться в будущее, следовало встать с кровати, а это удавалось редко и с большим трудом.

Гордое название выбранной по принципу «дешево и сердито» альма-матер — «Институт Мировой Экономики и Информатизации», со всей очевидностью указывало на основную специализацию — косить от армии. Надо было только присутствовать, с чем первые два курса я справлялся вполне успешно.

Возвращаясь с лекций в районе обеда, я тут же ложился спать и поднимался ближе к восьми лишь для того, чтобы поучаствовать в ежевечерней церемонии приема пищи с папой. Принимали мы, конечно, не только пищу, но и «на грудь», что естественным образом способствовало скорой отправке в царство Морфея, уже до утра.

Из плена одинаковых будней меня иногда пытались спасти пятнично-субботние приключения. Мама школьного друга подарила любимому сыну новый Мерседес. В самом начале 2000-х иметь такую машину еще не считалось вполне обычным даже для студента престижного ВУЗа. Ясное дело — срывало башню. Напившись в клубе, мы двинули домой. На Садовом кольце наряду ГИБДД скорость 150 км/ч показалась подозрительной. Дальше, как в кино — азарт, погоня, визг тормозов и развороты через две сплошные. Нам удалось оторваться от преследования на Проспекте Мира и благополучно добраться до улицы Кибальчича, где я тогда жил. Он поехал к себе. Через десять минут его новый Мерседес намотался на столб передней пассажирской дверью.

О том, что мне сильно повезло, друг, имевший привычку на время пропадать из эфира после отрезвляющих происшествий, сообщил две недели спустя. Увидев фотографию разбитой под списание машины, я не испытал никакого облегчения.

Между Сциллой и Харибдой

Кем ты хочешь стать когда вырастешь? За сорок лет, прошедших с момента моего рождения, поиск персонально-предначертанного пути эволюционировал из этого вопроса в мейнстрим-понятие «Предназначение».

Раньше было проще. Вот герой труда, образцовый семьянин и активный общественник — стремись! Социальных лифтов все равно нет. Вернее есть, но одной модели и отечественного производства. Еще застав субботники и первомайские демонстрации, я надолго оказался в смысловом вакууме.

Бело-голубая футбольная мечта давно разбилась об отсутствие готовности за нее сражаться. А Кумиры 90-х — молодые люди в малиновых пиджаках и кожаных куртках, слишком часто накрывались одеялом холодной земли, ставя в изголовье безвкусные памятники с куполами, крестами и погонялами.

На втором курсе института, уже изрядно выспавшись, но по-прежнему не проспавшись, я столкнулся с классической дилеммой: кем работать непонятно, но бухать на что-то надо. Что значит — быть «между Сциллой и Харибдой», довелось узнал в легендарном клубе «Китайский лётчик Джао Да». Мистическое потихоньку стучалось в мои двери, хотя бы и в такой нелепой форме.

Пока Миша забивал свой косяк на ступеньках подвала, созерцая пустынный Лубянский проезд, я лениво пытался склеить юную барменшу. Девушка чересчур философского склада, по долгу службы закаленная в боях с пьяным мужским вниманием сказала: «Отгадаешь загадку — пойду с тобой». Греческой мифологии я не любил, поэтому продолжения вечера не случилось.

Но колесо Сансары завертели быстрее две одновременно попавшие мне в руки книги: роман Пелевина «Generation П» и учебник по PR, который я помогал редактировать маме.

Art & Image

Красота завораживает. Гармония умиротворяет. Акт творения — величайшее таинство. А сама жизнь — неповторимый, непредсказуемый и непостижимый предмет искусства.

Особое место в моем личном пантеоне преклонения творчеству занимает режиссура поворотных моментов судьбы. Синхронизация случайностей и последовательность совпадений. Микроскопические детали и незаметные герои. Иллюзии выбора и неумолимость сценария, написанного чьей-то твердой рукой.

Вот, малодушно коротает свои одинаковые и никому не нужные дни человек. Много спит, злоупотребляет вином и терпением провидения, опять спит, предается унынию, и так — по кругу. То ли от скуки, то ли от едва различимого мановения совести решает он помочь матери, которая с утра до ночи сидит над книгами, стараясь заработать сыну на такси до института и очередную бутылку. Взгляд его падает на сложенные незнакомцем строки, которых никогда уже и не вспомнить, и, вдруг, холодок бежит по спине, а глаза загораются странным огнем.

Время тут же превращается из пересыхающего ручейка в бурную реку. Еще минуту назад еле прощупываемый пульс начинает барабанить в виски. Тысячи новых мыслей врываются в опустевшую от привычной монотонности голову.

Будучи посланным неожиданным внутренним откликом на две буквы, я немедленно вбил в поиске Яндекса: «курсы по PR». Почти сразу мое внимание остановилось на названии одного из выпавших образовательных учреждений — Art & Image.

Мгновения спустя пальцы набирали номер, а дрожащий голос задавал вопросы. Разумеется, запись в группу шла полным ходом. Только студентов второго курса туда не брали. С трудом дождавшись папу с работы, я объявил ему, что теперь точно знаю, кем хочу стать, и заручился гарантией оплаты учебы. На следующий же день, после некоторых препирательств, подмигиваний и настойчивых просьб, меня приняли в «пиарасты». Так адепты этой профессии называют друг друга, как нам потом объяснили.

Вскоре я с изумлением обнаружил, что учиться бывает интересно. Преподавательский состав — авангард индустрии, а одногруппники — состоявшиеся и весьма занятные люди. Особую ценность процессу придавал его крайне практический уклон. Нас регулярно навещали лучшие умы отечественного пиара, уже тогда занимавшие важные посты в «национальных достояниях». Они без тени смущения щедро проливали свет на то, как на самом деле устроен мир.

Мне почему-то запомнился кейс про инсайдерскую торговлю акциями крупной нефтяной компании, ставшей впоследствии фундаментом многочисленных успехов хорошо известного нам теперь футбольного клуба из Лондона. Главную роль в рассказе про незаконное обогащение «неизвестного» круга лиц играл пресс-релиз, публикация которого немедленно двинула бы котировки вверх. Фокус заключался в том, чтобы выпустить его вовремя, позволив участникам невинной шалости с призом в несколько миллионов долларов заранее закупиться.

На дворе стоял 2002 год — краткий романтический миг в современной истории нашей страны, когда легкий флирт еще не успел стать откровенным блядством, а в первых кирпичиках возводимой вертикали еще не угадывался лагерный забор.

Сады Сальвадора

Едва успев начаться, учеба превратилась в трудоустройство. Однажды на занятие пришел бывший выпускник, маститый специалист по маркетингу. Он занимался очередным проектом — первым в Москве элитным цветочным салоном с загадочным названием «Сады Сальвадора». Хотел ли институт показать нам привлекательный имидж будущего или кому-то действительно были интересны свежие идеи, я не знаю, но объявили творческий конкурс. Требовалось придумать образ-легенду для нового бренда.

Следующие две ночи мне не спалось. Вооружившись немедленно добытой книжкой про Сальвадора Дали, я прилип к стулу и погрузился в работу. Гала, цветы, сады, любовь, слоны, жирафы и постоянство времени — все смешалось аж в трех вариантах несусветной ахинеи, перемежаемой умными словечками типа «позиционирования», которые я успел вычитать у Пелевина в «Generation П». Выжав из себя весь известный словарный запас рекламщика, я сдал работу. Несколько дней надежда на победу боролась со стыдом, а потом объявили результаты — я выиграл.

Героя декадентского романа, буквально вчера занятого созерцанием своих упаднических мыслей в редких паузах между сном и пьянством, вмиг перенесли в тарантиновский экшн. Помимо букета и ста долларов, торжественно врученных в качестве приза, мне досталась возможность познакомиться с самим местом и его командой. Зайдя на полчаса, я остался почти на четыре года. Предложение о работе я, конечно, получил не сразу, а пару месяцев спустя, когда магазин открылся, но часть коллектива, отвечавшая за PR и рекламу, уже успела отвалиться.

Мальчик

На заре профессиональной карьеры мне посчастливилось увидеть себя со стороны глазами многих людей. Это сильно помогло развить навыки самообъективации, столь необходимые любому, кто задается вопросом: «А какой я на самом деле?». Быть белой вороной среди отличников в старших классах казалось прикольным и совсем не страшным. Быть непонятно откуда и зачем приведенным за ручку мальчиком в среде абсолютно иного социального статуса, возраста и образа жизни, да еще хотеть всем понравиться — состояние не из приятных.

В глазах тусовки я был «очередным новым мальчиком» и ловил на себе недвусмысленно оценивающие взгляды, порой становясь участником светских бесед, в которых меня обсуждали в третьем лице.

В глазах коллег я поначалу был никем, занимающим не свое место в силу звания «очередной новый мальчик», и удобной мишенью для соответствующих шуток. В такой обстановке любые решения удавалось принимать только с боем.

В глазах владельца огромной типографии в мой первый рабочий день я был «охуевшим мальчиком», пришедшим сообщить ему, что уже напечатанный многотысячный тираж буклетов — полное говно, и 5000$ мы им никогда не заплатим.

В глазах главных редакторов гламурных глянцевых журналов я был просто «мальчик», поэтому на деловых встречах они сидели ко мне спиной, а по телефону не давали вставить и двух слов.

В глазах охраны бизнес-центров и любого обслуживающего персонала я был «мальчик-курьер», и только черная визитка на дико дорогой бумаге с серебряным тиснением, на которой гордо красовалась моя должность — «PR-директор», тут же ставила их в неудобное положение.

Мальчик очень хотел учиться и набираться опыта. Раз за разом, сгорая от стыда и сжимая кулаки в бессильной злобе, он утром возвращался на работу.

Школа Жизни

Учиться можно по-разному. В классическом понимании — сначала вы получаете знания, а затем пытаетесь применить их на практике, приобретая, таким образом, опыт.

Теоретически, этот подход уберегает от чрезмерного риска и спасает от глупых ошибок. Но есть люди, которые делают все наоборот — сразу пробуют. К ним отношусь и я.

Поклонение культу опыта — жертвоприношение страха неудачи без конкретной конечной цели. Мы идем непроторенными тропами и хватаемся за новые задачи лишь для того, чтобы лучше узнать себя. Справляться с шоком от непостоянства бытия нам помогает фокус на глубинной сути происходящего, как на очередном важном уроке, а не наборе внешних атрибутов, неизбежно сопровождающих любой жизненный вызов.

Моя первая работа, помимо аттестата с отличием школы самообъективации, дала возможность попробоваться в куче разных ролей. Я занимался маркетингом, рекламой, пиаром, продажами, рекрутингом, развитием смежных бизнес-направлений и запуском торговых точек. Память о том славном времени хранит множество занимательных историй из цикла «Слабоумие и Отвага», но мне особенно дорога вот какая.

Однажды босс сказал: «Принесешь 50 000$ за месяц — 10% твои». Ситуация в бизнесе паршивая — все сидят уже пару месяцев без зарплаты. Попытка замотивировать большой премией выглядела обращением к чуду, способному исправить непоправимое. Я уверен, что он забыл про наш разговор сразу же по его завершению. Но я нет. Чудо так чудо.

Ноябрь в Москве — особая пора, когда все магазины сильно озабочены новогодним оформлением. В компании арт-директора и лучшего флориста я отправился на встречу с генеральным директором «Азбуки Вкуса». Переговоры превратились в безнадежную мыльную оперу. Концепции безжалостно корректировались, а эскизы отвергались один за другим. Спустя пару недель перманентного аврала коллеги потеряли веру в успех: «Паша, мы — все, дальше сам, тут ловить нечего».

А еще через несколько дней мое предложение все-таки утвердили. Правда, из декораций в нем осталась только одна елка в супермаркете на Проспекте Мира. На 90% смета состояла из гирлянды-светового дождя для витрин и фасадов, а магазинов у «Азбуки Вкуса» тогда, кажется, было около двенадцати. Когда я пришел к арт-директору Роме с радостной новостью о том, что проект состоится, он похлопал меня по плечу и задал два вопроса: «Где ты возьмешь столько гирлянд?» и «Кто их будет монтировать?».

Предоплату внесли, и вся фирма тут же получила долгожданную зарплату. Паша закрыл рекордную сделку — отступать некуда. С горем пополам я закупил нужное количество китайской иллюминации и приступил к поиску монтажников. Решив и эту задачу, показалось, что дело в шляпе, но меня ждал еще главный сюрприз.

«Вам чего надо?», — приветливо встретил нас местный завхоз на первой же точке. «Мы приехали украшать фасады к Новому Году», — еще не чувствуя подвоха, ответил я. «Вы что там с ума посходили все? Где я возьму, столько напряжения? У меня тут весь магазин вырубит на хер!», — сразу перейдя на мат, закричал завхоз.

Подобный диалог с различными вариантами нецензурных определений меня лично и предстоящей задачи повторялся абсолютно в каждой «Азбуке Вкуса». Следующие три ночи вместо сна я наблюдал за высотными монтажными работами.

Урвав свои 5 000$, я улетел в Тайланд.

Магия чисел

В институте, помогавшем косить от армии, я перестал появляться, как только вышел на работу. Оставшиеся до диплома 2,5 года приезжал только в конце семестра, чтобы узнать, какие предметы надо сдавать. Со многими преподавателями приходилось знакомиться прямо во время экзамена.

Первые серьезные отношения начались тогда же. Со второй зарплаты я съехал от родителей. Бесконечный сериал «Нам надо в Икею!» принес очередное психосоматическое расстройство — каждое посещение торгового центра сопровождалось неистовой болью в левой руке.

Еще я успел заработать аллергию на звуковой сигнал мобильного. Любой звонок заставлял вздрагивать с такой силой, что, казалось, — моих осколков уже никогда не собрать. Один из бывших руководителей любил набрать в выходные, всегда заставая врасплох. Его пятиминутные монологи, на 99% состоявшие из матерных слов, являли собой совершенно уникальный жанр русской словесности.

К концу третьего года работы все премьерные роли были сыграны, а профессиональные гештальты закрыты. Рутина становилась не только скучной, но и невыгодной. За право приходить в офис когда удобно, которое, как мне представлялось, я давно заслужил, приходилось ежемесячно выкладывать по 250$ в виде штрафов.

Вернувшись из Тайланда, я стал готовиться к завершению первого большого цикла взрослой жизни. Его достижения — два диплома, две серии «Нам надо в Икею!», два домашних животных, две сумки с вещами за дверью, два больших начальника и два психосоматических расстройства, — никак не способствовали избавлению от главной проблемы. Дуализма сущего.