18+
Малышка на биткоин

Бесплатный фрагмент - Малышка на биткоин

И другие рассказы

Объем: 134 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Розовые туфельки

Вечерело. Закат красной полосой уходил далеко за горизонт, там опрокидывался за крыши высоток, заводские трубы и исчезал вслед за солнцем.

Анжелика Сопова твердой походкой шла по проспекту Мира и наслаждалась вечерним воздухом. Жара в этом году выдалась необычайная, и лишь вечером можно было вспомнить, что ты человек, а не кондиционерный грибок. Анжелика Сопова шла к своей цели уверенно и дерзко. На руке у нее болталась большая красная сумка, на ногах изящно сидели легкие туфли розового оттенка, а в голове работало множество извилин, которые позволяли ей выжить в этом жестоком мире похотливых мужчин.

Вот один из них приближается. Что должна сделать уверенная девушка из провинциального промышленного городка? Анжелика знала, но в который раз не удержалась.

 Молодой человек, у Вас сигаретки не найдется для одинокой и симпатичной?

Не очень молодой уже человек, лет сорока, слегка небритый и несколько помятый, приостановился и бегло посмотрел на Анжелику. Похлопав себя по карманам брюк, он извлек пачку и начал ковыряться в ней грязным пальцем, пытаясь достать сигарету.

 Курите? — задал он привычно глупый для подобной ситуации вопрос.

 Нет, ответила Анжелика.

Мужчина перестал ковыряться в пачке, вытер руку о футболку и представился:

 Федор.

 Анжела.

 Федор Залепайло, — уточнил он.

 Анжелика Сопова.

 Красивое имя.

 Угу.

Беседа шла по обычному для промышленного городка сценарию. Анжелика привыкла к этим вопросам-уточнениям. Дальше они должны были обсудить ее планы на вечер, любимые напитки, работу и прочие банальности. Ей сразу стало скучно. Но у Федора Залепайло оставался еще один шанс продолжить повседневность, и он им воспользовался.

 Не хочу Вас обижать, Анжела, но в этих розовых туфлях Вы похожи на путану.

 Знаете что, Федор… Вы это некрасиво сказали.

 Хорошо. В этих розовых туфлях Вы похожи на продажную женщину.

Вечерело. Летняя прохлада разливалась по городу, а на небе появилась луна. Анжелика молча взяла под руку Федора, и они пошли по проспекту Мира в полной тишине, которую нарушал только гул проезжающих машин. «Наверное, это он, — думала Анжелика, — мне такой и нужен. Надо же… Два слова сказал человек, а сразу видно, что порядочный, мужем будет хорошим и отцом». Она шла и улыбалась. А Федор думал, что коммуникативная теория доктора Юргена Хабермаса вряд ли может адекватно описать общество на современном этапе развития. Что, пожалуй, старина Луман был прав, когда утверждал, что социальные системы образуются исключительно благодаря коммуникации…

Через год Анжелика родила дочь, а Федор защитил диссертацию. Они жили дружно, тихо и патриархально и каждый год в годовщину свадьбы Федор дарил жене новую пару розовых туфелек.

Аромат Феогноста

Феогност Тадич шел по лесной тропе и наслаждался запахом сосен. Солнечные лучи красиво пробивались сквозь смолистые столбы вековых деревьев, наполняя лес мягким золотистым свечением. Хотелось растворяться в этом свете, сливаться с пением птиц, вибрировать и, наконец, пахнуть, как эти сосны. Да, пахнуть, как эти сосны!

Вот уже второй месяц Феогност шел по лесу в надежде воспринять этот чудный аромат, надеть его, как беличью шубку, и покорить всех дам города Ржищева новой харизмой настоящего лесного мужика.

Ржищев, по мнению Феогноста Тадича, имел основной проблемой низкую культуру аромата. Засилье западных духов и одеколонов привело к падению уровня благосостояния людей, отсутствию жизненной воли и энергии, неумению распоряжаться свободным временем, проблемам в питании и, как следствие всего вышеперечисленного,  снижению рождаемости. Особенно Тадича волновал тренд французских ароматов, которые, по его мнению, умышленно завозились в Ржищев, чтобы сломить исконный дух местного населения.

«Ну что ж. Дело за малым», — решил Феогност и отправился в путь. Второй месяц он шел по лесу, поедая кору деревьев, крупных насекомых, мелких млекопитающих и запивая все это водой из лесных ручьев. Иногда ему встречались охотники, которые, впрочем, обходили стороной странного путника. Ночью Феогност спал, прислонившись к очередной сосне. Он представлял, как его одежда и кожа пропитываются хвойной смолой, как он проснется и будет воплощением леса, как весь Ржищев выйдет ему навстречу, выйдет к своему избавителю от чумной заразы французских туалетных вод. «Надо же, слово-то какое: туалетных», — думал Феогност.

Прошло еще два месяца, и наступили холода. Ходить стало тяжелее, но мороз совершенно не волновал странника. Ему казалось, что зимой запах сосен тяжелее впитывается бренной плотью, и лишь это заботило Феогноста Тадича по-настоящему. Потом пришла весна, и снова солнце стало играть лучами между высоких деревьев. Земля отогревалась, подснежники, а потом и зелень первых трав пробивалась навстречу солнцу. Кора деревьев смягчалась, а воды в ручьях стало больше. В какой-то момент Феогносту показалось, что цель совсем близка.

Подолгу он сидел, прислонившись к сосне спиной и обхватив ладонями лицо, жадно дышал, пытаясь найти в самом себе тот аромат, который повсюду окружал его. Он начал понимать что-то очень важное, не мог сформулировать и часто бормотал во сне: «Все извне  во мне». Из поваленных деревьев и веток он сложил себе шалаш и застелил землю сосновой корой. Теперь он подолгу сидел в этом шалаше, вдыхал запах ладоней и повторял: «Все извне  во мне». Выходил он только за водой и пищей, которая по-прежнему ползала и прыгала у него прямо под ногами. Через год у него отросла густая борода, и теперь он сгребал ее руками, подносил к носу и чувствовал этот запах, который так долго искал. Странно, но теперь он не хотел идти к людям. И как часто бывает в таких случаях, люди пришли к Феогносту.

Первыми к нему забрели охотники, случайно оказавшиеся в глухой части леса. Пред ними предстал старец, сидящий на сосновой коре, с огромной бородой. Он спокойно посмотрел на них и потянул широкими ноздрями воздух.

 Хьюго Босс? — мягко спросил он.

Охотники переглянулись, и один из них пожал плечами.

Феогност сгреб несколько кусков коры с земли и протянул им:

 Все извне  во мне, — сказал он и постучал себя по голове.

Охотники взяли кору, постояли еще немного в шалаше и отправились домой. По дороге у одного из них разболелся зуб. По наитию он взял кусок коры от Феогноста и стал жевать. Зуб на следующий день прошел.

С того дня не было у Феогноста Тадича ни дня без людской души. Шли к нему с вопросами и болезнями, с проблемами и радостями. Каждого посетителя Феогност принимал молча, лишь говорил изредка: «Все извне  во мне», — и дарил кусок коры. Странно, но всем помогало.

Потом кто-то привез на вездеходе к его шалашу огромный камень, на котором было выгравировано «Все извне  во мне». Шалаш обнесли кирпичной стеной, а сверху соорудили крышу из красивой зеленой черепицы. В городе появились объявления о паломнических поездках к дивному старцу.

Как-то утром он проснулся и ничего не понял. Его борода больше не пахла соснами, вокруг были кирпичные стены и полумрак. Он вышел из постройки и оглянулся. Утоптанная тропа вела к его некогда девственному жилищу, на всех соснах поблизости была ободрана кора, а на входе в домик с зеленой крышей стоял камень с надписью «Все извне  во мне».

Феогност Тадич постоял над этим камнем, всматриваясь в надпись, потом горько сплюнул:

 Вот идиоты!

Уже через несколько дней Феогност был дома, в Ржищеве.

Уход в себя

Было далеко за полночь, когда инженер Сапелкин ушел в себя. Произошло это быстро и неожиданно для самого инженера.

Ушел в себя — и что осталось? Осталась оболочка, обложка, оскомина, орудие, обман. А внутри полный хаос. Полный хаос внутри инженера Сапелкина.

Стал он внутри кричать, да никто не слышит. Вещь в себе. Интенция.

Сосредоточился и попытался выпрыгнуть  ай да ловок инженер Сапелкин, ай да ловок. Ухватился скрюченными пальцами за край души и тянется вверх. А снизу черное копошится, а в нем детский горшок, школьные подзатыльники, первая любовь и еще множество грустных и подзабытых явлений.

Глянул Сапелкин вниз, и страшно стало, а потом грустно, а после — весело. Рассмеялся он сам в себе, поднатужился да и выбрался. Целым выбрался  самое главное.

Миссия Дениэла

Известный в узких кругах миссионер Дэниел Чоп родился в небольшом портовом городке, и изначально жизненный путь его задумывался родителями как стезя инженера-кораблестроителя. Но время девяностых внесло свои коррективы, и Денис Горбацов, сменив свое имя на более благозвучное и современное, подался в миссионеры.

В боковом кармане куртки он носил брошюру о креационизме, а за поясом — старый дедов тесак. Дэниел Чоп избрал основным направлением миссионерской работы атеистов. Сперва он пытался говорить с ними на ломанном русском, привычном для небольшого портового городка. Но, будучи неоднократно унижен рядом примитивных аргументов, которыми оперировали его оппоненты еще с советских времен, решил действовать иначе — просто бил кулаком в лицо и отбирал вещи.

Братья по вере и даже пастор пытались отговорить Дэниела от радикальных методов, но результаты были настолько ошеломляющими, что и они умолкли. Вскоре атеистов практически не осталось. Самые стойкие ушли в подполье и основали катакомбное атеистическое движение «Бесстрашные». Вечерами они, тихо крадучись, небольшими группами разбредались по своим атеистическим квартирам и с тревогой ждали будущего дня.

«Что день грядущий нам готовит?»  с робкой надеждой вопрошали они ночное небо, прижимаясь рассеченными бровями к оконному стеклу. Их взгляд разрывал космическое пространство и ждал ответа, но, как и положено атеистам, они ничего не слышали.

Большинство из них спустя годы все же пришло к вере, и в этом не было заслуги Дэниела. Он уже давно не жил в родном городе, а переехал в столичный пригород, научился говорить на правильном русском языке, женился, родил детей и зарыл дедов тесак под яблоней на своем участке. О прошлом он вспоминал с ухмылкой и без капли сожаления.

Что прошло, того уж не вернуть,

Лишь мелькают радуги следы.

Были дни, когда иной был путь,

И за солнцем вновь придут дожди.

И все же бывали дни, когда он приходил в старый сельский храм, выстаивал всю всенощную и потом еще долго беседовал со стареньким настоятелем, отцом Ферапонтом. Потом клал свою буйную головушку под епитрахиль старца и о чем-то тихо плакал. Батюшка улыбался и исповедовал раба Божьего Дионисия. После этого отец Ферапонт поднимал голову к нему и громко вопрошал: «Ну что! Простим Дениску?» И птицы отвечали: «Бог простит! И мы прощаем!»

Казак Пантелей и динозавр

Казак Пантелей возвращался с фронта. Белая марлевая повязка лихо торчала из папахи, обнажая суровую правду войны.

Последствия контузии Пантелея были разнообразны и принесли, как ни странно, добрые плоды душевному устроению славного воина. Временная утрата речи научила Пантелея безмолвию, периодическая рвота избавила от чревоугодия и позволила сбросить лишний вес. Были еще некоторые необычные феномены, связанные с работой мозга. Но Пантелей не обращал на эти мелочи внимания. Скорей бы рана на голове зажила да война кончилась! Его боевой конь лихо мчал по родной кубанской степи, а порывы ветра развевали усы. Они щекотали уши, и он, как в детстве, счастливый  смеялся. Вдруг конь Пантелея встал на дыбы, и казака потянуло вниз по крупу. Ноги неуклюже вывернулись в стременах, и он с крепким казацким словцом шлепнулся оземь.

Не утих еще фронтовой дух у Пантелея, и радость быстро сменялась яростью. Выхватил он дедову шашку с намерением порубать коня на мелкое барбекю да так и замер.

Минуту они стояли с конем и изумленно смотрели на землю, где в траве белели диковинные кости огромного ящера.

 Tyrannosaurus rex… — промолвил Пантелей.

Конь, согласно своему происхождению, промолчал и вопросительно посмотрел на хозяина.

Казак осмотрел кости, поковырял землю шашкой и сел на корточки перед черепом доисторического гада. Потом резко выпрямился и трижды плюнул на останки. Конь громко заржал, и вдруг случилось неочевидное.

Кости шевельнулись и начали обрастать плотью, а потом покрылись толстой серой кожей. Динозавр дернулся и встал на задние лапы. Громко пискнув, он подставил спину, как бы приглашая сесть на себя. Казак Пантелей почесал под марлей и, крикнув: «Где наша не пропадала!», запрыгнул на коня. Вместе они взошли на спину ящера.

Зверюга ласково хрюкнула и, мягко ступая, пошла по степи в направлении родной станицы Пантелея.

Вдруг на горизонте показались два всадника, которые быстро мчались и скоро поравнялись с необычной процессией.

 Война, Пантелей! Война! — кричали они. Из-за сильного возбуждения они не обратили никакого внимания на динозавра.

 Тьфу ты! — с досадой сплюнул казак. — И что теперь?

 Батька просит вернуться, помочь! Да там недолго! Порешаем по-быстрому!

 Хрен с вами! Передайте батьке, что Пантелей будет! — грозно крикнул казак и махнул рукой на запад. Тираннозавр развернулся и большими шагами побежал на фронт.

Через несколько часов они достигли завалинки, где отдыхали атаман с казаками. «Тпру-у! — скомандовал Пантелей. — Тормози, р-родимый!»

Ящер радостно фыркнул и остановился. Пантелей с конем спустились к своим. Казаки были немного навеселе и очень обрадовались неожиданной подмоге.

 Что это за конь у тебя, Пантелеич? — весело загуторили они.

— Конь как конь, — буркнул казак и, немного подумав, добавил: — Чешись конь с конем, а свинья с углом!

 Погоди ты! А вот этот зубастый откуда?

 Это Tyrannosaurus rex.

Казаки переглянулись, но понимающе закивали головами.

 Вот оно что… Есть он хочет. Смотри, как слюни пускает, — сказал веско батька.

 Да хрен его поймет…

 Точно говорю. Я различаю это у животных. Видишь, как глаза искрят?

Пантелей заглянул в глаза динозавру и увидел свое маленькое отражение на фоне степи, родной казацкой степи.

 Ладно, иди, погуляй, поищи себе что-нибудь, — мягко промолвил казак. Динозавр шумно выпустил из ноздрей воздух и потопал в сторону линии фронта.

Ночь прошла спокойно, и наступило удивительно тихое утро. Шум канонады со стороны линии фронта прекратился, и даже птицы, казалось, были удивлены неожиданной тишиной и робко настраивали свои свирели.

Гонцы давно должны были уже вернуться с приказом выдвигаться подмогой в наступление, но никто не потревожил утренний сон казаков.

Атаман стоял на пригорке и задумчиво смотрел на горизонт…

Приложение (из архива)

Телеграмма Донбюро в Реввоенсовет Южного фронта о мятеже в ст. Казанской

ст. Лиски

13 марта 1919 г. 2 час. 20 мин.

По всем адресам передается. Срочно.

Лопатин, Реввоенсовет Южфронта, Крамеру. Кантемировка, политотдел 8-й, т. Самойловой. Запасная полевая телеграфная контора Реввоенсовета 8-й, Чертково. Донбюро Калабеву

Сегодня, 12 марта, получена телеграмма из Новочеркасска:

«Ночью около часу с 10 на 11 марта вспыхнул белогвардейский мятеж в ст. Казанской, в мятеже участвовали окружающие хутора. Исполком с помощью 1—2 заградительных отрядов вступил в открытую борьбу с мятежниками. У нас большие потери, выбит командный состав, сам председатель исполкома ранен в левую руку. В 8 час. утра мы были окружены мятежниками, с небольшими потерями пробились в поле. Потом странное. Tyrannosaurus rex! Требуется помощь! Полная потеря личного состава. Член чрезвычайной комиссии Жолудев».

Человек-дельфин

Эта история случилась неподалеку от славного города Одессы в конце пятидесятых. Сейчас в этих местах курортные поселки Затока, Каролина-Бугаз, а тогда там были рыбные совхозы, где настоящие мужчины, уцелевшие в страшной войне, трудились, добывая стране черноморскую кильку. На берегу Черного моря стояла избушка на ластах. К диковинке все привыкли и не обращали внимания. Мало ли какие избушки водятся в нашей большой стране? Не до избушек было. Надо план выполнять, страну отстраивать. В избушке той жил человек-дельфин дядя Петя. Днем это был обычный приморский мужичок в резиновых сапогах, ватных штанах, фуфайке и шапке набекрень. Работал он сторожем лодочной станции. И мало кто знал, что под фуфайкой у дяди Пети где-то в области лопаток торчал самый настоящий плавник и билось доброе сердце.

Бывало, выпьет дядя Петя с мужичками, и давай они хвастать, кто на что горазд. Кто-то женщин вспоминает, кто-то литры самогонки, кто-то войну даже и немцев погубленных. И в самый пик бахвальства встает дядя Петя, сбрасывает свой верхний покров и обнажает спину с упругим плавником. Для пущего эффекта хлопает этим плавником справа налево, глаза выпучивает, как карась на суше, и опрокидывает стакан. Умолкали тогда даже самые хвастливые. Впрочем, утром все забывалось, списывали видение на горькую.

Вечером, часов в семь, дядя Петя закрывался в своей избушке, садился в глубокое кресло перед окном и задумчиво смотрел на водную гладь. Это были самые счастливые часы в его жизни. Солнце медленно садилось за горизонт, чайки пронзительно провожали его криками, легкий бриз колыхал занавески на открытом окне, пахло морем. Когда становилось совсем темно и на небе появлялась большая белая луна, то перед взором дяди Пети на морской глади расстилалась белая дорога, которая вела, казалось, куда-то далеко-далеко, где край земли сливается с краем моря.

Дядя Петя тогда вставал, отодвигал кровать и нажимал красную кнопку. Письменный стол с легким жужжанием сдвигался куда-то вниз, и на его место выезжал пульт управления с рядом замысловатых рычажков, кнопок и небольшим рулевым колесом. Всю комнату освещал нежный голубоватый свет. Дядя Петя задраивал окна и дверь, садился за пульт управления, и избушка неспешно спускалась к водам моря. Заходя в воду, она смешно подпрыгивала и дергала ластами, словно стряхивая озноб, а потом погружалась в Черное море. Часа в четыре утра дядя Петя возвращался на берег, ложился спать и вставал около десяти. Шести часов сна вполне хватало для человека-дельфина. Так и жил бы дядя Петя в избушке на ластах, если бы не досадное происшествие. Председателем совхоза была Марина Олеговна, женщина властная и деловитая. Все побаивались ее, даже суровые рыбаки и те не решались перечить председательше. Лишь дочка ее, Алинка-мандаринка, нисколько не боялась мать, потому что любила ее до беспамятства.

В тот день Алинка с подружками отправились купаться на море. Немного штормило, и дядя Петя посоветовал им не лезть в воду. Но кто в этом возрасте слушает мужичков в ватных штанах и шапке набекрень. Прыгнули девки в воду и начали плескаться. Вдруг слышит дядя Петя крик, поднял голову и видит, как, спотыкаясь, выбирается на берег девчонка и кричит, что Алинка с Танькой утонули. Побежала в поселок, ревет, страшная в своей беде, распатланная, мокрая.

Дядя Петя не зря человек-дельфин  прыгнул в воду и поплыл в глубины морские. Видит, лежат на дне две красавицы, точно русалки. Подхватил под талии и погреб к берегу. Плыл он под водой, поэтому очень удивились стоящие на берегу водолазы, милиционеры и врачи скорой помощи, увидев дядю Петю, разверзающего воды морские. Подружка за это время успела в поселок сбегать и рассказать, что случилось.

Марина Олеговна в истерике всех согнала на берег, стоит ревет. А как увидела дядю Петю с дочкой на руках, так обомлела. И все тоже умолкли. Откачали девчонок. Стоят, смотрят на него изумленно.

— Ты кто есть? — спрашивают. Потом жабры увидели.

 В общем, так, мужик, — сказала Марина Олеговна, — завтра собирайся утром. Отвезем тебя в город, покажем ученым. За дочку спасибо, конечно, но так нельзя, чтобы с плавником жить. Ненормально!

Сказала как отрезала. Подошел милиционер, сказал, что в 7 утра заедет.

Наступил вечер, дядя Петя вернулся в свою избушку, сел в кресло и стал ждать заката. Потом взошла луна. В этот вечер она была большая и желтая. Приветливо заглядывала она в окно избушки, словно кто-то манил дядю Петю большим кругом сыра.

Он встал, нажал кнопку, задраил окна и дверь, сел за пульт управления, и избушка, мягко ступая, пошла к воде и погрузилась в воды Черного моря. Больше дядю Петю никто не видел.

Это я, Мефодий!

Мефодий ел лапшу в коридоре собственной квартиры, когда в дверь кто-то постучал. Поставив миску на пол, Мефодий встал, отряхнул майку и взялся за ручку двери. Нерешительно потоптавшись, он все же открыл и увидел на пороге соседа Кудю с ложкой в руке.

Кудя был худощавым подростком из бедной семьи и жил этажом ниже. Он был смышлен и наивен одновременно. Совокупность этих двух качеств делала его обаятельным и даже приносила некоторый успех у девушек.

 Заходи! — сказал Мефодий.

— Спасибо!

— Есть хочешь?

— Нет, спасибо, — промямлил Кудя и спрятал ложку в карман.

— Ну смотри…

Мефодий взял кастрюлю с лапшой и проследовал в кухню. В кухне он подмигнул Куде и сказал:

 Важно не место, а наличие! Не пространство, а присутствие! Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Угу, — кивнул Кудя.

— Не коридор, а лапша! Не карман, а ложка! Понимаешь?

— Понимаю.

— Дух важен, понимаешь?

 Угу.

 Не тело, но дух! А точнее, дух, а потом тело… Или не так… Но как тебе сказать, чтобы ты понял?

 Не знаю…

 Дух, наличие, присутствие… Понимаешь?

 Мефодий…

 Что?

Он посмотрел на Кудю, который достал ложку из кармана и крутил ее в руках. Его лицо было бледным и решительным. Губы сжаты, а из глаз лился солнечный свет. «Кажется, понял», — подумал Мефодий.

 Дай пожрать, а…

Мефодий постоял, подумал, потом тихо произнес:

 Хм… Не место, а наличие. Действительно, смышленый малый.

Он улыбнулся и поставил перед Кудей миску с лапшой.

 Ешь, Кудя. Ешь, мой дорогой.

Зануда

В жаркий июльский день самого жаркого лета в истории нашего городка Валентин Владимирович Кросавкин познакомился с женщиной.

Она была неказистого телосложения, на среднем пальце правой руки имела татуировку в виде перстня с твердым знаком, а мизинец левой руки был вовсе без суставов и болтался, как маленький червячок.

 Я буду звать тебя Пассией! — с ходу выдал Кросавкин.

— Можно, — добродушно согласилась она.

— Ты моя Пассия!

— Угу.

— Ты муза моих бессонных ночей, моя Афродита!

— Хм…

— Ты очаровашка Сью!

— Кхе-кхе.

— Ты кудряшка Кэт!

— Да?

— Нет! Ты голубиная мечта потерявшегося гения.

— Ну!

— Да-да. Верь мне, Пассия!

Постепенно их отношения приобретали все более интимный и осмысленный характер. Валентин Владимирович тоже сделал себе татуировку на пальце и купил мобильный телефон. Днем они обменивались короткими текстовыми сообщениями.

«Пассия, привет, как дела?» — писал он.

«Хорошо», — отвечала она.

«Пассия, ты зяброкушечка».

«Ты милый».

«Пассюшенькин хвостик».

«:)»

Прошло три года и три месяца. Интимный характер отношений наскучил Валентину Владимировичу. Он устал и от осмысленности. Хотелось экстремальных душевных переживаний, и он решил не звонить и не писать Пассии. Он ждал, что она позвонит первая и возмущенно выдаст что-то вроде: «Все кончено? Почему ты не звонишь? Думаешь, я твоя игрушка? Думаешь, я подстилка?» Кросавкин представлял сотни вариантов достойного ответа на тирады оскорбленной женщины. Естественно, что после его ответа Пассия бы вернулась в его объятья смиренной и потрясенной открывшимся качеством его нового мужского Я…

Прошло три дня. Пассия не звонила, и Валентин Владимирович начал нервничать. Он брал мобильный телефон даже в туалет, чтобы не пропустить важный звонок. Через неделю Кросавкин не выдержал и набрал номер Пассии.

— Я хочу серьезно с тобой поговорить, Пассия!

— Можно.

— Ты заметила, что в наших отношениях что-то изменилось?

— Угу.

— Ты что-то хочешь мне сказать?

— Хм…

— Что ты хмыкаешь? Разве ты не видишь, что все очень серьезно?

— Да?

— Ну почему ты все время хмыкаешь? Тебе нечего сказать мне?

— Ты так ничего и не понял, Валентин, — неожиданно и очень серьезно ответила Пассия.

— Чего не понял? — удивился Кросавкин.

— Зануда ты! — снисходительно сказала Пассия и положила трубку.

Через неделю они поженились. Жили долго и счастливо. Но до конца своих дней Валентин Владимирович Кросавкин пытался разгадать, что тогда имела в виду его любимая женщина. Спросить он не решался, так и помер в неведении, но счастливый самим фактом свершившегося бытия своего.

Как гражданин Петров обрел себя

Случилось это в роковые сороковые.

Гражданин Петров тогда потерял себя, а позже и совесть. Или наоборот. Но это уже неважно.

Важно то, что был человек человеком, владел собой, совесть имел, а тут такое.

Жизнь его пронеслась яростным вихрем, сбив шапки с окружающих. Все пожали плечами и пошли дальше. Мало ли, что случается с человеком в роковые сороковые. Да еще и в високосный год.

Отряхнулось кошачье племя и давай дергать за вымя свое бытие дальше, а человек, можно сказать, исчез. Сник, растворился и изничтожился весь. Ни совести, ни себя. Только роковое время вокруг и тени. Ходят и доят вымя бытия.

И вот, когда он понял все это, когда осознал, тогда и вернулась совесть.

Пришла, запоздалая дама, озираясь и зябко ежась в тоненьком платье.

Сказала, что сам виноват, что другие ни при чем. Тепло как-то стало сразу.

Нашелся человек.

Петя и йога

Петя Пекинский любил путешествовать по коридорам районной библиотеки имени Радищева и время от времени запускать руку на полку в поисках случайного тома. Это была своеобразная игра — он ставил себе условие обязательно прочитать эту книгу.

Развлекаться таким способом он начал в 14 лет и к концу университета уже прочитал массу полезных и бесполезных книг малоизвестных авторов. Многие из них были бы рады, узнав, что их бессмертные произведения кто-то осилил от начала и до конца. Книги попадались разные, от технической литературы до женских романов.

И все Петя читал.

В какой-то момент он научился чувствовать интересные книги на ощупь. Интересная книга была обычно шершавой и хрустящей — верный признак, что книга популярная и читаемая, а значит интересная.

В 2001 году, привычно проводя рукой по книжной полке, Петя Пекинский нащупал шершавую и хрустящую книгу, от которой, ко всему прочему, на пальцах оставался легкий налет особой книжной пыли, так любимой библиотечными мышами и молью. «Эге, — подумал Петя, — мой клиент!»

Он достал книгу и прочитал имя автора: Парамаханс Йогананда. Петя почесал лоб и нахмурился. Что-то знакомое было в этом имени. Через минуту он вспомнил, что так звали его учителя физкультуры в пятом классе, который внезапно пропал во время урока во второй четверти. «Любопытно», — подумал Петя и открыл книгу. Внутри были картинки с упражнениями и сотни непонятных слов: пранаяма, мудра, бандха и т. д. Петя взял книгу.

Незаметно для себя во время чтения Петя втянулся в хитросплетения текста и конечностей. Прошло пять лет непрерывной практики, и Петя Пекинский научился доставать головой до копчика, пробуждать кундалини, управлять эфирными структурами и осознавать себя в качестве трансцендентного атмана.

И вот однажды Петя Пекинский оказался на встрече выпускников родной школы. По старой традиции все напились водки и стали танцевать. Петя как просветленный йогин не пил, а тихо сидел за сдвинутыми партами, на которых был накрыт импровизированный стол, и умиленно взирал на бывших одноклассников. К столу, покачиваясь, подошла Светка Лоткина и плюхнулась напротив. Она взяла вилку, наколола шпротину, свободной рукой налила в рюмку грамм сто портвейна. Света была из хорошей семьи и не пила водку. Все это знали еще со школы, поэтому специально для нее и Алины Жилиной купили три бутылки «Красного Южнобережного». Алина Жилина была лучшей подружкой Светы и тоже не любила водку.

— Петя, выпей со мной, — попросила Света.

— Спасибо, Свет, я не пью уже пять лет.

— Молодец, — задумчиво сказала Светка и поставила рюмку на стол.

Она откусила у шпротины хвост и грустно начала его жевать.

— Правильно, что не пьешь, Петька! Вот, Парамон пил-пил и спился.

— Кто? — удивленно спросил Петя.

— Ну, Парамон! Физрук наш… Парамаханс.

— Как спился?

— А как спиваются? Пил много и спился.

Светка положила вилку на тарелку, встала со стула, отряхнула юбку и подмигнула Пете.

— Пошли танцевать! — перекрикивая музыку, позвала она. Петя отрицательно замотал головой, и Светка растворилась в радужном свете низких частот.

Петя Пекинский посидел еще пять минут, потом налил себе целый стакан Светкиного портвейна и залпом выпил. Повторив, он почувствовал, как где-то в нижних чакрах нецензурно ругнулось кундалини. Он встал из-за стола и, натыкаясь на предметы, вышел на улицу. На крыльце школы, переминаясь с ноги на ногу от мороза, стояли и курили его одноклассники Денис Мехов и Мирослав Пайкин. Когда они ушли, он вывернулся дугой и дотронулся головой до копчика. Вернувшись в исходное положение, Петя Пекинский удовлетворенно хмыкнул и погрозил кому-то в воздухе пальцем. Потом рассмеялся и пошел домой.

Летание

Чабескин проснулся утром в дурном настроении. Возле кровати стоял тазик, а рубаха, небрежно кинутая на стул, была вся измята. Эти обстоятельства указывали на весьма недурственный загул, случившийся ночью. Голова, как и положено в таких случаях, раскалывалась, все тело ныло, а руки предательски дрожали. Вдобавок ко всему, голодная кошка неимоверно громко орала, требуя пропитания, которого она не дождалась вчерашним вечером.

Денек начинался бодро.

Чабескин вышел на балкон, потянулся и отхлебнул из банки, стоявшей на полу. Рассол медленно заполнил кипящие внутренности и, угрюмо пробурчав, осел где-то в недрах организма.

Мимо пролетела птица счастья. Чабескин вскрикнул и прыгнул за ней вслед. Как ни странно, он не упал, не разбился, а вполне уверенно полетел. Постепенно набирая скорость, Чабескин что-то кричал, махал руками, чем невероятно пугал птицу. Она то и дело оглядывалась и норовила изменить направление полета, но Чабескин был тот еще фрукт. Этот парень был что надо. Палец в рот не клади. Своего не упустит.

Эти характеристики Чабескина не оставляли птице никаких шансов, а самое страшное, что он давно уже собирался изменить жизнь к лучшему и ждал удобного случая.

И вот теперь случай летел перед ним, неуклюже взмахивая крыльями. Чабескин улыбнулся. Он вспомнил, как вчера некий человек в сером пальто, которого пришлось четыре раза угостить пивом, уверял Чабескина в том, что человек может летать.

— Смотри сюда! — говорил он. — Птицы летают?

— Летают, — соглашался Чабескин.

— Бабочки летают?

— Летают.

— Сосредоточимся! — собеседник поднял кверху указательный палец и продолжил: — Значит, в природе есть принцип полета, так?

— Ну, есть.

— А теперь сосредоточимся еще раз. Если мы созданы из одного источника, что признают и атеисты, и верующие, значит, этот принцип работает для всего сущего, правильно?

— Не знаю… — замялся Чабескин. Он был достаточно пьян, чтобы согласиться с любой теорией, и недостаточно, чтобы не начать спор.

— Погоди! Ты подумай сам. Птицы и бабочки летают?

— Летают.

— Значит, есть общий принцип летания, понимаешь? Значит, мы тоже можем летать, просто форма летания у нас другая…

— Полета?

— Нет! Не полета, а летания. Понимаешь? Принцип один, а форма разная.

— Не понял.

— Ну, вот есть Пушкин. Его стихи можно слушать, а можно читать. Две формы и один Пушкин. Теперь понятно?

Чабескина вырвало.

Утром он проснулся в дурном настроении. Возле кровати стоял тазик. Рубаха, небрежно кинутая на стул, была вся измята…

Ничего

Боливийский крепыш Дельгадо в детстве был весьма болезненным ребенком. Бывало, выведут его во двор погулять, а он в обморок падает. Или пойдет с ним мама на базар за боливийской селедкой, а продавцы плакать начинают от болезненности его вида. Плачут, рыдают, головы песком посыпают, а ни одного боливиано не уступят.

В школу Дельгадо пошел, но пропускал уроки физкультуры. Когда ему исполнилось 10 лет, на первый юбилей съехались все родственники Дельгадо. Из департамента Потоси приехала тетушка Санчо. Из Бени двоюродный дядя Бернардо, а из Оруро приехал странного вида пожилой человек, назвавшийся дедом Чамба.

Кто такой дед Чамба, никто вспомнить не мог, но из уважения к старшим и страха прогнать настоящего родственника его приняли и поселили на три дня в комнате Дельгадо.

Первые сутки дед Чамба почти не разговаривал. Ложась спать, он хитро подмигнул Дельгадо и, отвернувшись к стене, сразу же уснул. На второй день он участвовал в праздновании дня рождения мальчика и даже произнес какой-то странный тост на древнем языке тупинамба. Мало кто из присутствующих что-то разобрал в речи пожилого индейца, но все одобрительно закивали головами, а мама Дельгадо в очередной раз прижала сына к себе и поцеловала в макушку.

Ночью дед Чамба проснулся, сел на кровати и, растолкав мальчика, обратился к нему на чистейшем испанском:

— Слышь, малец!

— А? — спросонья ответил Дельгадо.

— Ты, это самое, чахоточник или что?

— Что?

— Я говорю, чего такой малахольный?

— Я не малахольный, дедушка, я болезненный, — честно признался парнишка.

— Хе-хе, — усмехнулся дед, — и чем это ты болеешь?

— Да никто не знает, — прошептал мальчик, — какая-то странная болезнь. Кашляю я, чихаю. Вот.

— Ты меня не грузи, — добродушно улыбнулся гость. — Я тебя вылечу.

Он достал из-под кровати свою сумку, порылся в ней и извлек маленький грязный мешочек серого цвета. Открыв его, он поманил пальцем Дельгадо.

— Загляни!

Мальчик заглянул в мешочек.

— Что ты там видишь?

— Ничего.

— Ну вот, правильно, хе-хе.

Дед Чамба тихо захихикал и откинулся на кровати. Дельгадо смотрел на него непонимающими глазами.

— Короче так, слушай сюда! — сказал дед серьезно. — В мешочке ничего нет, значит, и в тебе ничего нет. Понял? Иными словами, ты смотришь в мешочек — нет ничего. Я смотрю в тебя — тоже нет ничего! Ясно, я спрашиваю?

— Нет, — растеряно произнес Дельгадо.

— Короче, малец! Повторяю. В мешочке нет ничего! Ты видел?

— Ага.

— И в тебе я видел тоже. Понятно?

— Что видел?

— Видел тоже, что нет ничего. Понятно?

— Чего нет ничего?

— Фух! — устало выдохнул дед. — Ты меня убиваешь. Ладно, какая разница. Ложись спать!

Дельгадо послушно лег и быстро заснул. Утром он проснулся, по привычке собрался прокашляться, но не смог. Высморкаться тоже не получилось. Другие подробности мы опустим, отметив лишь, что и там все было в порядке.

Спустившись на кухню, он застал маму, которая мыла вчерашнюю посуду.

— Привет, малыш! Как спалось? — поздоровалась мать.

— Доброе утро! А где дедушка Чамба?

— Он уехал… Странный какой-то. Передавал тебе привет и вот еще это. Сказал: подарок.

Мама протянула Дельгадо маленький грязный мешочек.

— Разворачивай, мне тоже интересно! — нетерпеливо сказала она.

Дельгадо раскрыл мешочек, заглянул в него, потом посмотрел на маму и улыбнулся.

— Ну что там?

— Мама, а я здоров, — тихо сказал Дельгадо.

— Что? Дай сюда… Хм. Ничего нет. Действительно странный. У тебя в комнате ничего не пропало?

— Ничего, — уверенно сказал мальчик. — У меня ни-че-го!

Все здесь и сейчас

На самом краю земли сидел, свесив ноги, в задумчивой позе поэт Бевзякин. На нем были лишь легкий льняной пиджак и тонкие брюки, поэтому он время от времени зябко ежился. На коленях у него лежала раскрытая тетрадь с неоконченным стихотворением:

Без причины я лгал, без улыбки смеялся,

Я с тобой лишь затем, чтоб с собой не остаться,

Ты приходишь во снах, ослепительно ярких,

Просыпаясь, кричу, потому что мне жалко:

Жалко дней и ночей, жалко смеха и слез,

Жалко всех, кто пришел и хоть что-то принес,

Жалко их по любви, по плаксивой натуре,

До чего же я слаб! Я слабак по натуре.

Последняя строчка вот уже четыре дня не давала поэту Бевзякину покоя.

Сначала ему казалось, что получилось как-то жаргонно.

— Ну что за «по натуре»? — вопрошал он себя. — Я ведь поэт, а не какой-то уголовный элемент.

Потом он разглядел в стихотворении повтор слова «натуре» и посчитал это отблеском надвигающегося творческого кризиса.

В довершение всего он узрел в этой строчке намек на собственное бессилие и самоунижение.

— Прочитают люди и подумают, что сопляк Бевзякин и пишет сопливо для таких же слабаков.

И вот, с такими мыслями он оказался на краю земли, где теперь ежился от холода и думал, что делать дальше. Мысли были невеселые.

Внезапно кто-то мягко тронул его за плечо. Бевзякин обернулся. Перед ним стояла женщина лет сорока с красивыми глазами и улыбалась.

— Вы кто? — удивленно спросил Бевзякин.

— А разве ты это хотел спросить? — рассмеялась женщина.

Поэт задумчиво и грустно улыбнулся в ответ:

— Да, действительно, это сейчас меня меньше всего волнует. Я здесь по другой причине.

— Какой? — игриво спросила женщина.

— У меня не получается любимое дело. Я четыре дня не могу дописать простое стихотворение. Никакого от меня толка. Одна депрессия… Что дальше?

— А что дальше?

— Не знаю.

— Нет, погоди. Мы с тобой на краю земли, — женщина протянула руку вперед.

— Ну? — Бевзякин вопросительно посмотрел на нее.

— Что дальше? Что там дальше?

— Там ничего… Все здесь, — быстро ответил поэт и в тот же миг все понял.

Имя-судьба

Жил да был мальчик по имени Жилдабыл. Рос он в маленьком городке Вознесенске и мечтал стать летчиком-испытуемым. Все вознесенские мальчишки мечтали быть летчиками-испытателями, а наш герой — летчиком-испытуемым.

После окончания школы Жилдабыл подал документы в Авиационный институт. На собеседовании пожилой мужчина в очках задал всего два вопроса и сделал одно уточнение:

— Как Вас зовут, юноша?

— Жилдабыл.

— Жилдабыл? — мужчина сквозь толстые линзы внимательно посмотрел на абитуриента.

— Да.

— Хорошо. И кем Вы хотите стать, Жилдабыл? — осторожно спросил он.

— Летчиком-испытуемым.

Мужчина снова поднял глаза на Жилдабыла и задумчиво посмотрел на него.

Из-под толстой роговой оправы скатилась слеза.

После минутной паузы он наклонился ближе и строго произнес:

— Не обращай внимания, понятно?

— Понятно, — улыбнувшись, ответил Жилдабыл. — Я уже привык.

Костюм

Один серьезный человек купил костюм. Брюки были в полосочку, а о пиджаке расскажем подробнее.

Пиджак был неопределенного желто-осеннего цвета и в маленьких черных квадратиках. А в каждом квадратике был маленький розовый треугольник.

Впереди, где у людей обычно сердце, был пришит большой карман фиолетового оттенка с розовым цветком.

Это изящное сочетание розового цветка на кармане и маленьких розовых треугольничков в черных квадратиках одновременно умиляло и настораживало. Сразу было видно, что носитель костюма знает толк в гламуре и владеет некими приемами обольщения дамских сердец.

На спине блестящими нитками была вышита в виде радуги большая надпись ДЕНДРАРИЙ. Скажем коротко: это было лишним.

И вот один серьезный человек, как было сказано выше, купил в магазине такой костюм. Примерил и не захотел снимать. Продавцы отрезали бирки, предложили спороть надпись ДЕНДРАРИЙ, но он отказался.

Вышел из магазина, пошел по улице. Серьезный и адекватный, гламурный и волшебный, нежный и удивительный, строгий и обособленный, самодостаточный и одинокий, деловой и ранимый. Шел, никого не трогал и вдруг услышал смешок. Обернулся. Стоят мальчики и смеются. Пошел дальше, опять смешок. Обернулся снова. Мальчиков уже больше. Смотрят вызывающе и смеются. Страшно стало серьезному человеку. Побежал. Бежит без оглядки, а сзади топот ног и смех отрывистый. Ускорение. Прибавил газу. А сзади стоны и бесовщина какая-то.

— Ах-ха-ха! Ден-дра-рий! — кричат сзади страшные мальчики. — Ден-дра-рий!!! — смеются они.

Нюра

Нюра стояла у глубокой ямы на окраине села Слезки и метала бисер перед свиньями. Подошел участковый.

— Гражданочка Нюра?

— Так точно.

— Что делаем?

— Мечу бисер перед свиньями.

— Разрешение есть?

— Есть.

Нюра протянула милиционеру бумажку грязно-желтого цвета. На ней стояла гербовая печать и властная роспись, подтверждающая, что Нюре можно все, а иначе никак.

Милиционер хмуро вернул документ, достал папиросу и молча закурил. Нюра продолжала метать бисер перед свиньями, а он стоял рядом и наблюдал.

Было тихо, лишь редкие порывы ветра доносили лай собак. В воздухе пахло вечерней прохладой и ароматами полевых цветов.

Милиционер нежно тронул Нюру за локоть.

— Ну что, пойдем? Поздно уже.

Нюра вздохнула и пошла собирать бисер. Вечерело.

Мямли

Андрей Робертович всю ночь ворочался и никак не мог уснуть. Утром он подошел к зеркалу и в отражении обнаружил невыспавшегося мужчину лет сорока с оторванной ворочкой.

— Как теперь без ворочки жить? — испуганно прошептал Андрей Робертович.

— Ничего! Зато теперь спать будешь спокойно, — ответило отражение лет сорока.

Андрей Робертович смутился и прикрыл полотенцем срамное место.

— Извините! — робко сказал он.

Отражение рассмеялось и исчезло.

Андрей Робертович растеряно убрал полотенце со срамного места и протер им зеркало.

— Не шали! — раздался голос.

— Ой! — вскрикнул Андрей Робертович и завернулся в полотенце.

— Чудак человек! — снова раздался голос.

— Что ж это такое? Как же теперь без отражения жить? Видно все, конец… — обречено произнес Андрей Робертович.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.