Бесплатный фрагмент - Маленький Книжонок

Маленький книжонок

Первый мертвый

— Ужинать будете? — спрашиваю я у человека без лица.

Человек без лица отвечает, что ужинать он, пожалуй, не хочет, а вот кофе с удовольствием выпьет. Мы пьем кофе, и я думаю, как человек без лица ухитряется говорить и уж тем более пить кофе. Хотя иногда кажется, что внизу лица есть какая-то щель, чтобы глотать, но вот именно что только кажется, — это я сам домысливаю, мое воображение отказывается представлять, что у кого-то нет лица.

Я убиваю человека без лица в половине шестого вечера — я всегда убиваю его в это время. Потом я кропотливо рисую пентаграммы — мне не сказали, что именно рисовать, и я домысливаю на вершинах пентаграммы алхимические знаки или зодиакальные символы. Я воскрешаю человека без лица как всегда ровно в шесть — он сдержано благодарит меня за спасение жизни, хотя не должен этого делать.

Я ничего про него не знаю. Вернее, знаю только одно — он мой враг. Почему он мой враг, за что я убил его, где получил способности воскрешать умерших — об этом я ничего не знаю.

Самое страшное — я не знаю, кто я такой.

Богатый дом.

Я.

Мой враг, которого я убиваю в половине шестого.

И кофе.

По крайней мере, у нас есть кофе.

Второй мертвый

Иногда я утешаю себя тем, что я — правитель целой страны. Утешение получается слабое, потому что здесь все — правители целой страны, правда, ни один из нас не знает, какой страной управляет. Впрочем, где-то есть и официанты, и уборщики, но про них настолько ничего не известно, что мы не можем уловить не только их лица, но и силуэты — лишь размытые, расплывчатые тени где-то в стороне. У нас у самих нет лиц, — почти нет, иногда удается увидеть чьи-то глаза или изгиб рта — но не более того.

За нашим отелем расстилается пустой город, в котором никто не живет. Иногда мы развлекаем себя тем, что гуляем по пустому городу и даже заходим в дома. А больше, собственно, развлечений нет.

Когда мне совсем тоскливо, я утешаю себя тем, что я живой и настоящий — в отличие от них ото всех, порожденных неким темным властителем мира. Утешение опять же получается слабое, потому что еще неизвестно, кем здесь выгоднее быть. Остальные не знают, что я живой, вернее, делают вид, что не знают, — моя тайна раскроется в финале, когда я не смогу сделать чего-то, что для них очень просто, например, расправить перепончатые крылья и полететь.

Официанты, которых нет, приносят вино, которое есть — мы пьем за что-то, сами не знаем, за что, и чем дальше, тем больше мне кажется, что все должно быть совсем, совсем не так…

Третий мертвый

Хань, Цзинь, Чжоу, ацтеки, майя…

…я все думаю, какой империей я был в прошлой жизни — и все не могу вспомнить. Помню одно — был. А вон тот, другой (или та, другая) был какой-то другой империей, тоже не знаю, какой, и он не знает, какой, но какой-то был.

Иногда мы замечаем друг друга в толпе, и не знаем, кивнуть друг другу или нет. Иногда мы встречаемся, сами не знаем, зачем, говорим, сами не знаем, про что, тут бы поговорить о прошлом, только мы не знаем, какое у нас должно быть прошлое. Мы не любим встречаться в более поздние времена — когда каждый из нас соберет вокруг себя толпы единомышленников, подчинит своей воле полмира, чтобы сразиться друг с другом — и стать единоличным властителем земного шара. Эти времена кажутся нам… неуютными, что ли, и непонятными, что там вообще должно происходить. Вот посидеть где-нибудь в кафе или в парке, поговорить о чем-то ни о чем, это да, это даже приятно, в такие минуты даже не хочется докапываться до правды, кто мы, и что мы…

Маленький книжонок

…маленький книжонок бежит по лестнице, бегом-бегом, не оборачиваться, главное, не оборачиваться, если обернется, точно схватит это… это… которое там, за окнами… Книжонок-то совсем маленький, двадцать страничек всего, где ж ему совладать с тем, страшным, что за окнами, с… с… даже подумать страшно, что там было, не то, что сказать.

Вот маленький книжонок и бежит по лестнице, чуть подсвеченной тусклыми фонарями, скорей-скорей, на второй этаж, где спят старшие…

— Там… там!

— Да что такое, я тебя убью щас, будешь мне спать мешать!

— Да там… там же…

Старшие книги недовольно смотрят на маленького книжонка, вот ведь, обоих перебудил, а еще чего доброго наверх кинется, где комната самого старшего книга, а дальше святая святых, спальня самого…

— Спать иди, кому говорят! — шипит старший книг.

— Да там же…

— Послушай… тебе приснился кошмар, — средний книг садится на корточки перед маленьким книжонком, — это бывает… нам снится то, чего нет на самом деле…

— А не, а там по правде-е-е!

— Да тихо ты! Ну вот, старшего разбудил…

Поздно, маленький книжонок уже бежит по лестнице еще выше, раз они глупые не понимают ничего, ну вон пусть то страшное их и съест, а книжонок выше побежит, спрятаться под защиту…

Самый старший выходит из комнаты, перехватывает книжонка, тащит к себе, а давай я тебе сказку расскажу. Книжонок боится, а то страшное к нам не заберется — а не бойся, не заберется, а мы птицу-оберегу на дверь повесим, и сон-траву…

И маленький книжонок успокаивается, хотя и нет-нет тревожно смотрит то на дверь, то на окно, а вдруг проберется сюда это… это… страшное… даже не сказать, что…

Первый живой

По вечерам все дома забывают, как ни на жизнь, а на смерть сражались за право обладать человеком — и собираются к вечернему чаю. Председательствует почтенный Смокинг-Холл, Крикет-Холл разливает чай, и все даже ненадолго забывают, что он преступник в этом детективе. Мэджик-Холл старается держаться особняком, но его усаживают на почетное место — ненадолго забывают, что он не старинный особняк, а всего лишь самозванец, который косит под особняк. И даже про Памкин-Холл забывают, что он убил какую-то там тетушку, да никого он не убивал, вот она сидит живая и здоровая…

Второй живой

По вечерам затихают все войны — с самого сотворения мира и до самого Армагеддона — чтобы безвестный композитор в каком-то там веке смог сыграть свою лучшую мелодию — чтобы ни вздох, ни шорох, ни дуновение ветерка не нарушили чарующую гармонию нот. И кто-то бесконечно далеко в будущем подхватывает мелодию — чтобы она звучала через века.

Третий живой

Сегодня сын в кои-то веки убрал свалку в своей комнате, открыл какую-то научную статью — и властелин Марса понял, что это уже не его сын, и вообще это все не их дети, это вернулись те, первые, которые строили здесь город, которые пали замертво в песках, которые погребены в пустыне. И нужно взять дробовик, и застрелить сына, потому что — не сын, и нет сил взять дробовик и застрелить сына, потому что — сын. И надо бы радоваться, что в кои-то веки за ум взялся, и не получается радоваться, потому что как бы это не кончилось тем, что сын возьмет дробовик…

Маленький книжонок

Сиводни я апять видил етих трех каторыи ни живыи и ни настоящии а старшии книшки мине ни паверили и сказали што я фсе предумываю и ничево такова не было а мине абидна што мине ни верят.

Сам

Он оторопело смотрит на старшего книга, который про живые дома, он не понимает, почему старший книг пришел сюда, в святую святых, в неурочное время, стоит на пороге, переминается с ноги на ногу, не знает, как начать разговор.

— Ну что… что такое?

— Господин автор… мы все-таки просим за младшего.

— В смысле?

— Мы знаем… вы не собираетесь его дописывать…

— Ну не собираюсь, и…

— …мы просим за младшего.

— Что… да что вы просите?

— Допишите его… пожалуйста…

Автор даже вздрагивает от неожиданности:

— А вам-то… какое…

— Ну как — какое, он же наш брат все-таки!

— Ничего себе…

— А разве нет?

— Да-то да, только… только… слушайте, чего-то я не ожидал даже, что вы так… ну… молодцы… Ладно, ступайте…

— Так вы… допишете нашего братика?

— Слушайте, это я решаю, а не вы…

— …мы вас очень просим, уважаемый автор… даже нет, не так, мы настаиваем…

— Все, все, свободны! — автор хлопает в ладоши, — ну-ка, все по местам!

— А может… а может, его спрятать как-нибудь? — спрашивает младший книг. Нет, не маленький книжонок, а младший книг, который про Марс.

— Да, пожалуй, это единственное, что нам остается, — соглашается старший книг, — автор забудет… не сожжет рукопись…

— …не сотрет, а не не сожжет, знаток вы наш, — смеется средний книг, который про музыку через столетия.

— Друг мой, ну что вы хотите, меня писали, когда еще не было всех этих… этих всех… не было… что же, давайте ближе к делу, у меня на примете есть комнатка в башне…

Маленький книжонок заливается слезами:

— А-а-а-а-не-хо-чу-у-у-у-в-ба-а-а-а-ш-н-ю-ю-ю-ю-ю-ю!

— Тише, тише, автор услышит… Ну что ты, в самом деле, такой большой, и плачет…

— Ма-а-а-ленький…

— Тише, тише… ну что там такого в этой башне, ты сам-то посмотри, как здорово тут!

— А они… а эти… а придут…

Средний книг садится на корточки перед маленьким книжонком:

— Послушай… нет никаких тех… тебе что-то приснилось, что-то привиделось, кто-то тебя напугал… ветка в окне… тень от облака… блик луны… на самом деле ничего не было…

Маленький книжонок хочет возразить, что было, было, еще как было — не говорит, сам не знает, почему — не говорит, ну а как тут скажешь, когда большие книги, важные такие, говорят, что не было ничего такого, и маленький книжонок все выдумывает, и вообще.

Маленький книжонок ложится спать, и так непривычно тут, на диванчике в комнате, и так хочется назад, в свою кроватку, а нельзя, а то автор заметит. И надо укрыться пледом, вот так, и спать, если вообще можно заснуть тут, когда окно так близко, ну и что, что зарешечено и занавешено, и дверь так близко, а совсем рядом прихожая, и входная дверь, а за ней то, страшное, что приходит по ночам, скрипит половицами…

Скрип.

Показалось.

Нет, не показалось, снова скрипят половицы, кто-то проник в дом, кто-то здесь, совсем рядом, и надо спрятаться под пледом, и затаиться, и лежать тихо-тихо, не шевелиться, стараться не дышать, может, это за дверью не заметит маленького книжонка. Книжонок-то маленький совсем, всего-то двадцать страничек…

Но все-таки, все-таки, книжонок-то маленький еще, книжонку-то все интересно, а что там за дверью, что такое…

…маленький книжонок выглядывает.

Смотрит на то, что в холле, вот они, совсем рядом, и надо закричать громко-громко, и нельзя…

Старший книг оглядывается, нет ли автора.

Тихонько идет по лестнице, несет горячий шоколад и ванильный пирог для маленького книжонка. Осторожно, шепотом-шепотом стучит в дверь, толкает дверь на себя, оглядывает комнатку в башне, не понимает…

…а где книжонок?

А книжонка и нет.

Старший книг оглядывает комнату, смотрит под диванчик, под плед, в шкаф, под стол — нет книжонка, как испарился.

Старший книг бросается наверх, где на втором этаже средний книг и младший книг, вот как назло с автором что-то обсуждают, старший книг знаками-знаками показывает, что с книжонком беда случилась, надо что-то делать, да что тут делать, непонятно, где его вообще искать…

— …а вы… а вы давно здесь? — спрашивает маленький книжонок.

Старший черновик начинает припоминать, да вроде год с небольшим, с две тысячи пятого…

Маленький книжонок спохватывается:

— Так сейчас ведь уже двадцать первый год, это значит, вы уже…

И старые черновики перепугано хлопают страницами, да как так, да быть не может, ничего себе время летит…

Сидят в старой беседке, невесомые, призрачные, с остатками подгоревших страниц, недосожженных в пламени очага.

Светит луна.

— …ну и вот… — говорит младший черновик, — а потом они каждый собрали вокруг себя единомышленников… каждый объединил полмира… планета разделилась на две величайшие империи… и каждый хотел быть единоличным властителем земли, и никто не хотел уступать, и мир был на грани войны, из которой никто бы не вышел победителем… а вот чем кончилось, я не знаю…

Ночь молчит.

Слышно, как в зарослях ночи поет луна.

— А давайте я вас допишу, — говорит маленький книжонок.

Старший черновик изумляется:

— Давай ты… что?

— А вы вот недописаны…

— …малыш, это невежливо, напоминать про такие вещи, в конце-то концов…

— Так давайте я вам помогу, вот допишу вас…

— Да ты… да ты что?

— Я, правда, не умею… но я постараюсь… обязательно…

— Малыш, предоставь это мне… — говорит средний черновик, — у меня побольше опыта… побольше знаний…

Младший книг прислушивается, настораживается, — что-то померещилось в тишине ночи, нет, не померещилось, и правда шорох там, внизу, на первом этаже, где холл и кухня. Младший книг настораживается, осторожно выбирается из своей спальни, прислушивается…

Так и есть.

Кто-то внизу.

Даже подрагивает огонек фонаря.

Младший книг бросается в комнату среднего, вставай, вставай, ну просыпайся же скорее, там кто-то… кто-то…

Младший книг и средний книг спускаются вниз, смотрят на…

…на…

— Книжонок!

И видят позади книжонка этих трех, каких трех, да не пойми каких трех, размытые, расплывчатые, призрачные, не то сожженные дотла, не то нет…

Средний книг хватает удачно подвернувшуюся кочергу:

— А ну… а ну отойдите от него! Немедленно!

И книжонок вперед выбегает, кричит, что вы, что вы, это мои друзья, они знаете, какие хорошие, это вот про властелинов мира, которые на самом деле порождения дьявола, а этот вот про некроманта, который врага своего оживил, а этот…

— …да что здесь такое?

Распахивается дверь где-то наверху, выглядывает автор, заспанный, в халате, ругается, да что такое, да что у вас там случилось-то вообще…

Смотрит.

Не верит своим глазам.

Как такое может быть, что происходит вообще… он же их сжигал, он же точно помнит — сжигал, а они вот они, все трое, что за черт…

…телефонный звонок прерывает уютную семейную трапезу, старший черновик (теперь даже язык не поворачивается назвать его черновиком) встает из-за стола, вопросительно смотрит на автора:

— Разрешите, я отвечу на звонок? Должно быть, это из издательства…

— Из издательства?

— Ну да… — кивает средний черновик, — они подписали с нами договор на публикацию.

— Неужели? Поверить не могу…

— …но вы не беспокойтесь, — добавляет младший черновик, берет себе вторую порцию тостов с джемом, — мы укажем вас, как соавтора…

Тени

Тени…

…тени…

…тени…

Тени.

Тени.

Тени. Тени. Тени. Тени. Тени.

А что делать, если нет ничего, кроме теней. Нет, света нет, ничего нет, только беспросветный, беспроглядный туман, в котором —

Тени.

Тени.

Тени.

Тени, которые не видят друг друга, тени, которые не знают, что они тени, потому что никогда в жизни друг друга не видели.

И еще фонарь.

Нет, не так, тут надо маленькими-маленькими буквами едва различимо, бесконечно далеко, так, что еле-еле виднеется —

Фонарь.

Ф… о… н… а… р… ь…

Далеко-далеко, то ли есть он, то ли нет его вообще.

И вот тени…

…тени…

…тени…

…тени…

…мелькают, не видят самих себя, нет-нет волей-неволей окажутся возле фонаря…

Ой!

Вздрогнут.

Ой!

…когда увидят себя в сиянии фонаря, когда первый раз поймут, что они — есть, когда испугаются — самих себя, фонаря, м света, и тьмы, и столько всего нового, неизведанного… Кто-то убежит в панике, кто-то застынет в ужасе, кто-то с интересом смотрит на свои руки, на свою голову, голова, оказывается, в шляпе, вот те на…

Замечают друг друга. Тоже вздрагивают перепугано, шарахаются прочь, приглядываются, тянутся друг к другу, ближе, ближе, касаются руки…

Больше, больше.

Вертятся в причудливом танце вокруг фонаря в тусклом пятнышке света.

Больше, больше.

Вот уже ничего и не видно за тенями, ни проблеска света, одни бесконечные, нескончаемые тени. Больше их, больше, а фонаря-то на всех не хватит…

Тут-то и началось, мой фонарь, нет, мой, да идите вы все, мой фонарь, и точка, нет, мой, нет… Дерутся, орут, выхватывают фонарь друг у друга, мое, мое, мое…

Дзи-н-н-н-ь!

Гр-р-р-р-о-х-х-х!

Был фонарь.

И — нету фонаря.

И даже осколков не видно в темноте нескончаемой ночи.

Тишина…

Темнота…

Те…

…нет никаких теней, потому что сплошная темнота…

Свет.

Тусклый огонек света в полной темноте…

Чья-то рука зажигает тоненькую свечу, от неё пляшет блик сияния, и — тени, тени, тени…

Тонкие тени собирают причудливый фонарь, зажигают свет, много, много света, чтобы хватило на всех, кружатся в умопомрачительном танце вокруг сияния…

Снежночь лесяца

Слова с этой стороны

— …места у нас своеобразные, возможно, вы будете немало шокированы… — местный детектив многозначительно смотрит на меня.

Сдержанно киваю, не говорю, что мне и не такое доводилось видывать, и чего бы там не было в здешних краях, меня уже трудно чем-то удивить. Спускаемся по извилистой дорожке, ведущей от уютного городка к лесу, который издалека кажется мрачным, и чем ближе мы к нему подходим, тем гуще и мрачнее кажется этот ельник. Я не хочу входить под сень леса, даром, что повидал на своем веку всякое, и все-таки меня коробит, когда я следую за детективом, осторожно пробую ногой влажный мох, будто боюсь, что он провалится под моими ногами в бездну. И тут же отскакиваю — когда вижу перед собой скомканную, брошенную одежду, до черта напоминающую очертания человеческого тела, а это еще что за горстка пепла над воротником, нет, нет, это просто горстка пепла, это просто…

— …да, вот здесь его и убили.

— Его…?

— Макс Маскелайн, весьма уважаемый в городе словесник.

— Сло…

— …словесник…

— Простите, я не…

Детектив смеется:

— Да, я предупреждал, что места у нас своеобразные… так значит, о словесниках никогда не слыхивали? Верно, у вас это редкие птицы, если не сказать, что их нет вообще… А вот здесь, у нас — словесник — первый человек в городке. Видели бы вы, что он вытворяет со словами, ап! — и они уже вспорхнули, и на жердочку сели, ап! — и вот уже сложились в целую историю…

Вежливо киваю:

— Я что-то такое видел с нотами… но со словами, конечно, тоже здорово…

Кажется, я обидел его, посмел сравнить какие-то ноты и слова, хотя что значит — какие-то, никогда в жизни не скажу про ноты — какие-то.

— И… как его убили?

— Вот это нам и предстоит выяснить… вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?

— Никогда в жизни… думал, в ваших краях это в порядке вещей…

— Отнюдь… мы сами в шоке…

Спрашиваю — хотя и сам прекрасно понимаю, насколько абсурдно прозвучит мой вопрос:

— У вас есть хоть какие-то подозрения, кто мог…

— …есть.

Сердце делает сальто:

— И…

— …боюсь, мне придется познакомить вас с еще кое-какими особенностями нашего мира… впрочем, не будем голословными, пойдемте, посмотрим…

…Маскелайн подгоняет свой экипаж, скорее, скорее, во весь дух, во весь опор, через бездорожье, через частолесье, через редкополье, через мелкоречье, через глубоконочье — домой, домой, домой…

Маскелайн…

…нет ему больше нравится — вордер, словесник, то есть, вот лучше так — вордер. Угловатая W толкается локтями, горластая О хочет кого-то сожрать.

Не думать о лесе, думать о доме, о доме, о янтарно-желтых окнах, о золотистом свете лампы, а язычках пламени в очаге. О тепле, о чашке горячего шоколада, о горячей ванне с чем-нибудь травяным и душистым.

О доме.

Не о лесе, не о мрачном мокром лесе, где даже видавший виды экипаж то и дело встает на дыбы, заливисто ржет. Он гонит экипаж в никуда, он уже понимает, что сбился с дороги, он надеется на что-то, сам не знает, на что, что экипаж сам отыщет дорогу в темноте ночи…

…тусклые огоньки там, там, за деревьями.

Вордер дергает поводья — экипаж не слушается, фырчит, ржет, встает на дыбы, старается вырваться, ускакать куда-то в никуда. Вордер не позволяет ему ускакать куда-то в никуда, он гонит его на свет, экипаж медленно приближается шажочками-шажочками, замирает у входа в дом…

…только сейчас вордер понимает, что это за дом, что прав был экипаж, а вордер, а будь он проклят, что согласился сюда заглянуть, и бежать, бежать, бежать надо от этого дома, только никто не позволит бежать-бежать-бежать, они не позволяют…

Они…

Вордер еще надеется, что ничего не увидит здесь, ничегошеньки-ничего, никогошеньки-никого, и это там, за деревьями, просто померещилось, не может быть людей такого роста, и вот таких по-совиному желтых глаз у людей тоже не бывает, и остроухих лиц, испещренных синими венами…

Вордерд хватается за остатки здравого смысла, еще вспоминает какие-то варикозы, понимает, все не то, не то…

Его не хотят отпускать, его обволакивают удивительным ощущением тепла и покоя, да куда вы пойдете в такую непогоду, да вы оставайтесь у меня, а у меня внизу зал с очагом, а наверху можно хорошенько выспаться…

Он показывает уют дома, тепло очага, он зачаровывает, заманивает, Вордер сам не понимает, как входит в дом — ловушка захлопывается.

— …вот так вы и убили его? — спрашивает детектив.

Мне все ещё не по себе при взгляде на того, с кем говорит страж порядка, я не хочу смотреть в эти по-совиному желтые глаза, мне кажется, я полностью окажусь в его власти, если как следует посмотрю — и в то же время понимаю, что дело тут не в глазах, я давно в его власти, хоть он и не показывает этого…

Вместо ответа он открывает свою память — уют странного дома, легкий страх перед лесом (он-то там чего боится?), интерес к этим, которые говорят слова — настолько сильный интерес, что можно пригласить вот такого удивительного человека в гости, ну а что, ну немножко заблудился путник в лесу, ну, не сам, ну, это тоже можно назвать — пригласили в гости… Он настойчиво показывает нам, как путник ежевечерне навещает его, а потом выходит из его дома, прощается с хозяином, уезжает по лесной тропе — никем не удерживаемый. Ну, разве что иногда смотрел в темноту леса — не глазами, а так, непонятно как — проверить, да все ли хорошо с его гостем…

…и я не вижу в памяти ни малейшего намека, что он кого-то убивал. Только глубочайшее сожаление, что так случилось, и…

— …и вы ничего не заметили? — детектив многозначительно смотрит на меня.

— А… а что?

— Ненависть, друг мой… глубочайшую ненависть… к тому, кого он так любезно пригласил в свой дом…

Мне не по себе, что мы говорим словами в то время как этот, сидящий перед нами на лесной опушке, не понимает ни единого нашего знака.

— Интересно, в чем мог провиниться дорогой гость…

— А вы уверены, что это вина дорогого гостя… а не нашего… с позволения сказать… подозреваемого?

— Ну… не мог же он ни с того ни с сего наброситься на ни в чем н повинного человека…

— Как знать, как знать, мы совершенно не понимаем их логики…

— …ну, какая бы логика не была, а чтобы человека убить, на то причины нужны, хот какие абсурдные, но причины…

Вздрагиваем — когда слышим сдавленный хрип совсем рядом, я и не думал, что это существо может издавать какие-то звуки, он мне казался совершенно безмолвным. И, тем не менее, я слышу хрип, храп, фырк, шипящие клокочущие звуки из глотки этого, неведомого, из лесной чащи…

— Не… не…

— …не убивали?

— Не-не… не… не… нена…

— …ненавидели?

Кивает, аг-га, аг-га…

— Что он вам сделал?

Мотает головой, ничего, ничего…

— Тогда почему…?