Бесплатный фрагмент - Маленькие истории большого мира

От созвездия Ориона до кладовки

Мой муж человек, чья внешность красноречиво заявляет, что он может бриться ладонью и завтракать гвоздями. Но внутри этого сурового кокона бьётся душа, сравнимая разве что с пухом новорождённого цыплёнка. Специалист по маскировке душевной мягкости, он профессионально прячет её от посторонних, но перед лицом зоологической несправедливости оказывается бессилен.

Так в нашем доме появился Хома. Не просто хомяк, а беженец, спасённый от соседских юных экспериментаторов, вознамерившихся выяснить его молекулярный состав. После перенесённых пыток зверёк требовал психологической реабилитации. Впрочем, через неделю совместного проживания реабилитация потребовалась уже мне.

Ночью Хома бодрствовал. Вернее, он совершал в своём колесе забег в никуда с таким остервенением, что железная клетка ходила ходуном, издавая звуки, сравнимые разве что с работой цеха по сборке стиральных машин. Гремело, бренчало и трещало всё, что могло. Я в эти минуты лелеяла в душе надежду, что хомяк в своём спортивном порыве укатит прямиком в преисподнюю.

Стоило мне, сжав кулаки, решительно направиться к клетке с намерением превратить Хому в миниатюрный хачапури, как тот мгновенно садился на свою шерстяную попу. Хватался верхней лапкой за прут и устремлял на меня взгляд своих чёрных бусин, слегка покачиваясь.

Мой воинственный пыл таял, будто мороженое на сковородке. Пальцы погружались в медовую шёрстку, и в ответ на прикосновение мир нырял в благостную нирвану. Мы вдвоём замирали и смотрели в окно, в дальние дали, куда-то в сторону созвездия Орион, решая, видимо, вопросы мироздания.

Для полного счастья Хоме купили подружку, Брунгильду, или Бруню. «Хома и Бруня. Звучит», — решил коллективный семейный разум. Бруня, однако, была другого мнения. Она встречала ухажёра криками, укусами и, по всей видимости, отборной хомячьей бранью. Пришлось их рассадить.

Одиночество помогло Бруне разработать и осуществить гениальный план побега.

Семья прочесала каждый сантиметр квартиры. Благодаря этому я навела идеальный порядок в кладовке, под ванной и на балконе. Но хомячиха испарилась в неизвестности.

Хома грустил ровно один день. Ночные марафоны, лакомства и безграничная любовь залечили его душевные раны быстрее, чем любая терапия.

Его жизнь трагически оборвалась в канун Нового года. Пройдя через концлагерь и несчастную любовь, Хома не смог пережить другую национальную трагедию — обжорство. Я нашла его утром с битком набитым ртом, из которого торчали сухари, злаки и орехи.

Он так и лежал с открытым ртом, не в силах сомкнуть его под тяжестью собственного благополучия. Что его скосило? Заворот кишок или инфаркт от счастья? Осталось тайной, ибо визит к патологоанатому не входил в мои планы.

Завернув тело в старую футболку, я озадачилась, как мягко сообщить детям о кончине друга. Я долго и витиевато рассуждала о бренности бытия, подбирая самые эвфемистичные слова. Дети выслушали и отреагировали странно:

— ДА? КАК ЖАЛКО… ДАВАЙ КУПИМ НОВОГО ХОМЯКА!

«Интересно, — возникло у меня в голове, — если помру я, они тоже новую маму купят?»

Для меня уход Хомы был потерей космического масштаба. С кем теперь я буду сидеть и смотреть в дальние дали? Как этот 12 сантиметровый грызун сумел так крепко ухватиться за мою душу? Новый год прошёл мимо.

Хоме устроили пышные похороны за домом, с речами и памятником, который благополучно смыло первым же дождём со снегом, сравняв с землёй место вечного упокоения.

Спустя год, во время переезда, разбирая кладовку, я обнаружила хомячью шкурку. Это была «позёмка» Бруни. Всё остальное истлело.

Больше хомяков мы не заводили. Решили завести кота. Живёт подольше, да и гладильная площадь кота побольше.

Первый кот не выдержал натиска такой любви и сбежал. Потом на улице делал вид, что незнаком с нами. Возможно, это был и не он, а просто похожий кот, терпевший наши навязчивые приставания.

А вот нынешний кот, такой же придурошный, как и мы.

Так что живём себе, ОТ ДУШИ ДУШЕВНО В ДУШУ. Чего и вам желаем.

Где ручка, Карл?!

Тане Самохваловой повезло, её пригласили родственники в Германию.

Оплатили билеты, купили подарки, составили список культурных мероприятий. Всё ради того, чтобы лицезреть свою племянницу на родине братьев Гримм.

Действительно, получилась сказочная поездка. Особенно одно место. Которое стало точкой перерождения Танюши.

Нет, это не музей Бетховена в Бонне, и не Кёльнский собор, даже не замок Нойшванштайн.

Но, всё по порядку.

Сказка началась ещё в аэропорту. Там Танюшу встречал двоюродный дядя. Которого она никогда не видела. Однако сразу узнала, как узнают картошку среди фиников.

Он выделялся своей русскостью. Эталонный персонаж голливудского блокбастера про русских. Среди германских местных племён он смотрелся инородным телом, живой цитатой из другого культурного кода.

Они сели в небольшой микроавтобус и покатили в точку назначения. Маленький город Ален. Именно там обитала славная немецко-русская родня.

Путь оказался неблизким. Ехали в общей сложности 8 часов.

Дядюшка оказался болтливым, добрым весельчаком. Который всю дорогу рассказывал о забавных проделках его и мамы Танюши, когда они были детьми.

Дядя заполнил собой всё пространство машины. Его харизму было сложно вытеснить, даже если открыть все окна и двери. Плотность словесного потока, смеха, вопросов, историй, превращало микроавтобус в БелАЗ.

Проехав добрых 3 часа, родственники решили сделать остановку. На специальной станции для остановок, где находилась уйма всего интересного. Бензоколонка, магазин, небольшой ресторанчик, отель… Короче, целый микрогород.

Таня, следуя негласному кодексу уважающего себя путешественника, направилась на поиски туалета. Указатели вели к нему прямо, без лишних поворотов.

Первое удивление и культурный шок вызвала чистота и благоухание данного места.

Она зашла в кабинку.

Кабинка закрылась. САМА.

Без Таниного вмешательства. На что девушка не обратила внимания, ПОКА.

Танюша сделала свои дела и…

А как смыть эти дела? Ни смывного бачка, ни кнопки, ни рычага. Ничего нет.

Таня попыталась открыть дверь. Но замка тоже не было.

У Тани началась паника.

Как выйти? Что делать? В туалете она была одна.

Ни вывески, ни инструкции, ни спасательных картинок.

— Люди! — тихо позвала Таня.

Ей было стыдно кричать громко. Нелепость ситуации только усугубляла её и так скромную, стесняющуюся натуру.

Казалось, прошло много времени.

«Что за бред? Ну, не умереть же ей в этой кабинке?! А где Таня? А Таня в Германии… Померла в немецком туалете. Фашисты проклятые!»

От этих мыслей она заметалась, судорожно шаря по двери. Наверное, здесь какой-то механизм?! Только она не понимала, какой. Дверь была гладкая, холодная, без признаков тайных устройств.

Ей стало трудно дышать.

— Помогите! ПО-МО-ГИ-ТЕ! — громко, что есть сил, крикнула Таня.

Но никто не помогал. Никто её не слышал.

Таня заревела.

— Пожалуйста, помогите! — заголосила девушка.

— Таня! Таня! Что случилось? — голос дяди приближался к её заточению.

— Я не могу выйтиии!

— Почему?

— Дверь не открывается!

— Это значит, что ты не сделала слив воды.

— Я не знаю, как его сделать! УУУУ!

— Танечка, не плачь. Это очень просто. Поднеси руку к тепловому сенсору и от ее тепла смоется вода в унитазе.

Таня от услышанного резко перестала реветь и зависла. Микросхемы в её голове заработали, искрясь, в надежде на освобождение.

— А это где, куда подносить руку?

— Там должна быть тёмная стеклянная полоска на стене, где обычно бывает сливной бачок. Изменение температуры, исходящей от руки человека, даёт системе сигнал: человек закончил пользоваться туалетом. Тогда срабатывает электромагнитный клапан, и вода смывается. Соответственно, дверь открывается.

Таня нашла на стене еле заметную полоску и сделала всё в точности, как сказал дядя.

Дверь открылась.

Таня на дрожащих ногах вышла из своей «темницы». Не зная, куда девать себя от стыда.

— Ничего, не переживай. Твою тетю Соню спасал немецкий МЧС, после первого посещения такого туалета. И она им при этом кричала: «Гитлер Капут!»

Весь оставшийся путь до Алена дядя и Таня ехали молча. Дядя молчал из сочувствия. Таня пребывала в шоке.

Туалет оказался лишь прологом. Глава про кофемашину и лифт была куда содержательнее.

На дворе стоял 2003 год.

Идеальная смерть Анны

Анна поднималась в квартиру, как шерп на Эверест, гружёная пакетами, но несокрушимая духом. В голове звенел победный марш: «Накормлю орду дикарей-детей и за подвиг под названием „генеральная уборка“».

Дверь открылась, и на пороге материализовались три существа, чьи желудки, казалось, были подключены к ней напрямую, как к живому пищеблоку. Словно три человечка-желудёнка из мультика «Волшебное кольцо».

«Что, новый хозяин, надо?»

Они тут же обрушили на Анну шквал новостей, случившихся за те 40 минут, что Вселенная существовала без её надзора.

Анна, под аккомпанемент детского щебета, совершила роковой наклон, чтобы расстегнуть обувь. И тут у неё внутри что-то… сложилось.

Знакомое чувство, когда чихаешь так, что, кажется, вслед за тобой чихает селезёнка, почка и призрак аппендикса. Но это было сильнее. Боль, пронзившая её, была того сорта, после которой обычно говорят: «Она так красиво ушла…».

Анна некрасиво плюхнулась на приступку, издав звук, средний между стоном раненого лося и предсмертным хрипом таракана.

— М-м-м, больно-то как… — просипела она, хватаясь за живот.

Дети застыли статуями Испуга на площади Паники. Анна, бормоча утешительное «сейчас•пройдет•сейчас•пройдет», отправилась в короткое, но насыщенное путешествие без сознания.

И привиделся ей сон. Чистая-пречистая ванная, сияющий кафель, идеальный порядок. И она сидит… почему-то на унитазе. На Белом Троне Разрядки. И чувствует блаженное, всеобъемлющее облегчение. «Какой прекрасный сон, — промелькнула у неё мысль в забытьи. — Так хорошо, свободно и нет боли…»

Внезапно сон разбился вдребезги ярким светом и душераздирающим хором:

— Мама! Мама! Что с тобой?!

Её дёргали за руки. Над ней вились три заплаканных лица. По полу раскатились яблоки и пачка гречки, точно давая старт новому этапу уборки.

— Не орите! — крикнула Анна, возвращаясь в реальность. — Всё хорошо! Всё прошло!

И тут её осенило. Мозг, оказывается, не врал. Тело в точности воспроизвело сценарий видения. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

«Итак, резкий наклон → защемление кишки → отключка → непроизвольный залп, — с холодной ясностью пронеслось в голове. — А если бы я умерла?! Что бы делали дети?! И потом в морге… Раздевание… А тут такой СЮРПРИЗ от покойной! Абзац в лучших традициях Кафки!»

Мысли неслись вихрем, раскрашивая ситуацию в ядовито-сатирические тона. Она представила себе хор родственников:

— Все они… скажем так, с сюрпризом!

— Представляешь, Анна-то, наложила в штаны и умерла.

— Да нет, сначала померла, а уж потом…

— Дед-то её, между прочим, в туалете утонул! Видно, генетика!

И тут Анну прорвало. Не тем, чем раньше. А громким, истеричным, очищающим хохотом. Она смеялась над абсурдом бытия, над нелепостью смерти, над тем, что самый пиковый момент твоего ухода может быть так похабно-комичен.

Перед сном она уже серьёзно подумала о детях. Как научить их летать, пока она ещё может быть им взлётной полосой. Чтобы её возможное внезапное исчезновение стало для них не крахом мира, а поводом вспомнить всё, чему она их научила, и блестяще применить это на практике.

Ибо идеальная смерть не та, что приходит красиво, а та, после которой твоя жизнь становится инструкцией по выживанию для тех, кто остался.

Горка, копчик и зима

Мы вечно хотим обратного. Зимой мечтаем о летнем лимонаде, а летом, обливаясь потом, с нежностью вспоминаем трескучий мороз.

Как-то раз дети, устроив археологические раскопки в семейных архивах, извлекли на свет чёрно-белые свидетельства эпохи. И начался допрос: «А это кто? А это? Мама, это ты?»

На пожелтевшей карточке была и впрямь она, Ольга. Лет 40 назад. Уральская зима в разгаре, а на фото девочка, укутанная по принципу «капусты», в валенках, полушубке и неизменной чебурашковой шапке, стянутой резинкой. И беззубая улыбка, но от этого не менее счастливая.

Ах, эти уральские зимы! Снега по самую душу! И главное украшение предновогоднего ландшафта — ледяные горки. Не нынешние стыдливые пригорки, а монументальные сооружения, строившиеся с размахом, достойным великих пирамид.

Но была у Ольги с одной такой горкой личная дуэль. И она в ней проиграла.

В тот год строители, видимо, вдохновлённые Эверестом, возвели Царь-гору. Деревянный взлёт плавно переходил в ледяной полёт. А на каждом студёном отрезке, по старой русской традиции, непременно красовались дыры.

Которые появились уже после Нового года, после тщательной и беспощадной эксплуатации.

Никому и в голову не приходило их залатать. Видимо, считалось, что это такие специальные «тормозные ямы» для экстремалов.

Взобравшись на вершину с фанерным щитом, атрибутом каждого уважающего себя советского ребенка, она отважно пустилась вниз. «Поехали!» — мысленно процитировала она первого космонавта.

Еду, еду, еду, еду я…

УРА-А-А!

ХРЯСЬ!

Фанерка, верная спутница, благородно осталась в первой же дыре, приняв удар на себя. Дальше Оля поехала на тёплых с начёсом подштанниках, нежно обнимающих её мягкую часть тела.

Еду, еду, еду, еду я…

ЭГЕЙ…

ХРЯСЬ!

И мягкая часть тела осталась во второй дыре. Так Оля, по крайней мере, почувствовала.

В результате ушиб копчика… это вам не шутка. И вот она уже лежит на ледяной трассе, подобная печальной оладье, в то время как сверху прибывал бесконечный поток детей и взрослых. Этакий человеческий винегрет.

Она перевернулась на живот, потом на спину, потом снова на живот и ей удалось-таки эвакуироваться с поля боя.

По-ти-хонь-ку, по-ма-лень-ку Оля пош-ла до-мой. Тык — плямс — пумс…

Пошла домой не та радостная девочка с фанеркой, что скакала на горку, а согбенная старушка с одним сплошным синяком вместо пятой точки. Походка была такая, будто она везла за собой невидимые сани-розвальни, нагруженные горем и утраченными иллюзиями.

Последующая неделя прошла под знаком её героического копчика. Ни сесть, ни встать без стонов и скрежета она не могла.

Как же так вышло, что невинное зимнее развлечение вмиг превратилось в суровый урок выживания с элементами боулинга, где она выступала и шаром, и кеглей? Уж не все ли они, дети той поры, случайно выжившие экстремалы?!

Так что, граждане, если вам повезло и у вас за окном классическая зима со снегом, отнеситесь к выбору подпопового транспорта с максимальной серьёзностью. От этого может зависеть не только веселье, но и целостность вашего копчика, краеугольного камня всей человеческой осанки и походки!

Когда уходит детство

Был канун Нового года. Мне двенадцать лет, ёлка пахнет волшебством, стол шепчет: «Скоро начнётся!» А я, как истинный представитель юного поколения, ждала главного… момента вручения подарков. В те времена этот ритуал был сродни выигрышу в лотерею.

Родственники, окрылённые духом авантюризма, затеяли квест под кодовым названием «Найди подарок». Правила просты: я хожу по квартире, а хор родных голосов направляет меня криками «холодно!» и «горячо!».

Дошла до батареи под окном. «Горячо! Почти кипяток!» — кричали они. А я стою, смотрю на пустой подоконник и чувствую себя собакой, которой тычут носом в колбасу, а съесть не дают.

Тут моя сестра, с лицом, озаренным педагогическим вдохновением, восклицает: «Смотри на форточку! Дед Мороз, наверное, вылезал и забыл!»

На открытой форточке висело… платье-халат. Яркое, пёстрое, с вереницей пуговиц, словно просящих, чтобы скорее расстегнули и примерили эту обнову. Сегодня я бы, возможно, обрадовалась. Но тогда, в двенадцать лет, это был не подарок, а акт символического насилия над мечтой.

Внутри у меня с грохотом рухнула ёлка, надежды и вера в новогоднее чудо. Звук был такой, будто в тишине упала башня из кастрюль.

«Вонючий Дед Мороз», — пронеслось в голове. — «Не мог нормальную куклу оставить?»

Но судьба, как выяснилось, лишь разминалась. Вторым актом этой трагикомедии стал… трактор. Не игрушечный, хотя бы, грузовичок, а именно ТРАКТОР. Серьёзная модель, должно быть, для суровых детских игр в «поднятие целины».

В моём детском сознании сложилась чёткая картина… видимо, взрослые решили, что моё призвание надеть этот цветастый халат и, управляя трактором, укатить в светлое будущее, где «… утром покос, вечером надои, то корова опоросится, то куры понеслись…».

Самое забавное заключалось в реакции моих родных. Они смотрели на меня с ожиданием, словно надеялись увидеть на моём лице восторг уровня «я нашла клад!». Они ждали сияющих глаз и крика: «УРА! ТРАКТОР! Теперь-то я стану настоящей трактористкой… ещё и в халате! Мечта сбылась!»

Ой вы, кони, вы, кони стальные,

Боевые друзья трактора,

Веселее гудите, родные, —

Нам в поход отправляться пора!

Моё же лицо в тот момент напоминало, наверное, чистый лист перед сложным экзаменом. Но где-то в глубине души уже просыпался будущий артист. Я поняла, что от меня ждут определённой эмоции. И я её «родила».

Выдавила из себя нечто, среднее между улыбкой и маской ужаса. Получилось настолько неправдоподобно, что все всё поняли. Но долг был выполнен, подарок вручён, можно идти за стол.

Своё горе я заела «Оливье», пюре с котлетой и мандаринами. Видимо, именно тогда и был заложен фундамент моего будущего стратегического запаса на бёдрах как напоминание о том, что стресс нужно пережёвывать, а не переживать.

Сейчас, глядя назад, я понимаю, мама делала всё, что могла, из того, что было. И этот нелепый трактор, и цветастый халат стали для меня самыми дорогими подарками в мире.

Потому что они не про вещи. Они про любовь, которая иногда приходит в самых неожиданных, даже абсурдных обличьях.

И если бы я нашла их сегодня, то сохранила бы как реликвию. На память о дне, когда кончилось детство и началось понимание.

Время липовых чувств и настоящих афер

Времена нынче лихие, жестокие. Не до шуток. Мошенников расплодилось, хоть сачком вылавливай. Телефонные виртуозы, банковские иллюзионисты, торговцы воздухом и строители замков на песке. Каждый творит свой маленький персональный карнавал.

А вот история, что приключилась с одной дамой, душой прекрасной и сердцем доверчивым. Сама не бука, с двумя детьми-погодками, но вот с кавалерами вечно не складывается. То гусь лакированный попадётся, то шляхтич с пустой душой.

И вот, откуда ни возьмись, объявился в её виртуальных владениях новый поклонник. Мачо ненастоящий, так, суррогат. Охотник до одиноких сердец, промышлявший в социальных сетях.

Подмечал он пригожих дам, сыпал слова в личные сообщения, что слаще мёда, и взгляды, что горячее солнца. Женская душа, известно, на ушах не только ходит, но и через них питается надеждами.

А по фотографиям, меж строк, он безошибочно читал, свободна али нет. Ибо многие красавицы выкладывали свою жизнь, как на ладони, не ведая, что дарят лукавому стратегу карту своих уязвимостей.

Представился наш герой пластическим хирургом. Романтик, что и говорить! Мечта, а не профессия для аферы.

Жил он, по его словам, в далёкой Германии, воспитывал один крошку-дочь. И фото тому свидетельство. Вот он гуляет с ребёнком, вот он играет с ней. А вот он один-одинёшенек. Статный, в чёрном пальто, с взглядом, полным грусти и обещаний, устремлённым в туманную даль грядущего. А вот… в белом халате, словно рыцарь в сияющих доспехах.

И воспылал он к нашей героине такой неукротимой страстью, что, по его словам, и есть забыл, и спать не мог.

Но первое, что насторожило… о, слава разуму, что он ещё способен насторожиться в этом безумном мире! — так это то, что мачо-мэн наотрез отказывался от звонков. Лишь переписка, лишь буквы на экране.

Странно как-то для человека, чья кровь кипит от вожделения. Хотя бы услышать голос предмета своих грез! Убедиться, что с той стороны не переодетая коза, а та самая, единственная.

Вторым аккордом в этой симфонии абсурда стали подарки. Решил хирург осыпать даму сердца дарами великими. Потому «выслал» ей сумочку от Chanel и две тысячи долларов. Словесно, разумеется. По почте! Вот это, понимаешь, размах! Романтика, Chanel и ценный груз в отделении связи.

Мол, как придёт извещение, ступай, милая, получай своё счастье.

Тут уж и ваша рассказчица встрепенулась не на шутку. Какая посылка? Какие деньги, да ещё почтой? Знакомая же лишь грустила: «Разве я не достойна?».

Была взята фотография кавалера и пущена в плавание по волнам всемирной паутины. И открылась картина дивная: на одном сайте звался он Эдуардом, на другом Робертом, на третьем Себастьяном… Везде отметился, во всех пабликах для одиноких сердец.

И повсюду сонмы женщин. Одно он не просчитал, везде использовал одинаковые фотографии. И девочка та же. Новые ракурсы, старый герой. Кто на них изображён на самом деле… сие покрыто мраком тайны.

Схема же с посылкой стара, как мир афер. Присылают вам бумажку-извещение, вы в недоумении, от кого сюрприз. Идёте на почту, а там, надо заплатить за «ценный груз». Любопытные платят и получают… кирпич. Или пакет с песком. А денежки упорхнули в лапы мошенника.

В общем, оставалось нашей героине лишь вежливо послать сего неудачливого мачо туда, где бродят «следы невиданных зверей». Что и было исполнено с изяществом.

И не думайте, что плутовская братия сугубо мужской клуб. Там нет дискриминации.

Вот, к примеру, звонит как-то старушке-маме вашей покорной слуги незнакомый голос. И, рыдая, представляется её родной дочерью. Мол, попала в аварию, лежит в больнице, срочно нужны деньги. Очень много денег.

На что мама, недолго думая, парировала:

— Пошла на хер!

«Дочь» на том конце провода онемела от такой прыти и подавилась соплями.

Тут же позвонили соседке старушки-матери, у которой тоже имелись дочери. Видно, кто-то хорошо поработал, собирая досье. Соседка же отправила свою «дочь» ещё дальше. Бабули стояли насмерть, точно нерушимая крепость.

Так что, граждане, будьте бдительны! Я бдю, вы бдите, мы все бдим в этом мире иллюзий и виртуальных маскарадов!

Херофобия момента

Захожу я как-то к психотерапевту. Не потому, что больная, просто счастье стало подозрительно часто заглядывать. Уже третий день без катастроф. Надо что-то делать.

В приёмной сидят люди с тревожными глазами, которые молча спрашивают:

— Тебя тоже догнало?

Я киваю:

— Слишком хорошо живу.

— Держись, сестра.

Прохожу в кабинет.

Психотерапевт — женщина в очках и с лицом, как у человека, который смотрел в бездну, а бездна попросила консультацию.

— Что вас беспокоит?

— Всё… ну… слишком хорошо.

— Уточните.

— Сегодня никто не позвонил со словами «у нас тут проблема». Никто не обиделся, не послал, не наорал. Даже мясо не сгорело! Это ненормально.

Она задумывается:

— Возможно, у вас… херофобия.

— А я думала, это боязнь… ну… другого.

— Нет, это страх счастья. Очень распространён у славян. Генетика. Заложено предками. Давайте представим: вы счастливы.

— У меня уже колотится сердце.

— Что вы чувствуете?

— Что сейчас с неба свалится счёт за газ на 17 тысяч и сломается холодильник.

— Отлично. Это сопротивление. Дышим.

И я дышу, но внутри всё кричит: «НЕ РАССЛАБЛЯЙСЯ, ДУРА, СЕЙЧАС ВСЁ НАЧНЁТСЯ!»

— А что будет, если вы просто… позволите себе быть счастливой?

— … Придёт кто-нибудь и скажет: «РАССЛАБИЛАСЬ, ДА?!»

— Кто именно?

— Вселенная. Она злопамятна. Я когда-то радугой радовалась, и у меня потом лампочка в ванной лопнула. А вчера было хорошо, и я не спряталась под одеяло.

— Это победа.

— Нет, это подозрительно.

— Как у вас на личном фронте?

— Как на фронте. Воронки, тишина и лёгкая дымка воспоминаний.

— Так плохо?

— Так хорошо. Дымка воспоминаний о плохом. Боюсь спросить у соседей, не хотят ли они что-то сказать по этому поводу?! Я живу на грани. Чуть что, щиплю себя: «Ты не счастлива, ты просто весело выживаешь!» Иногда даже позволяю себе пироженку. Но только одну. И строго под дождём, чтобы сбалансировать карму.

Психотерапевт кивает, записывает что-то в карту, встаёт, подходит к шкафу и протягивает:

РЕЦЕПТ

Пациентка: душевно-тревожная, склонна к шуткам и побегам от счастья.

Диагноз: херофобия хроническая, в фазе цветущего цинизма.

Лечение

· Счастье по 1 мг под язык 2 раза в день, не запивать страхом.

· Смех в неограниченном количестве, особенно на голодный нерв.

· Пирожное при первых признаках подозрительного покоя.

· Комплимент себе, каждое утро, перед зеркалом. Даже если ты выглядишь, как персонаж до волшебного преображения.

· Объятия с живыми людьми, у которых есть руки. Также с котами или подушкой (по потребности).

· Невроз выгуливать, а не держать в квартире.

· Ничего·Не·Произошло — принять как норму, не искать подвох.

Особые указания

· Побочные эффекты: внезапный кайф от жизни, спонтанный хохот, необъяснимая лёгкость в груди.

· В случае обострения: лечь на диван, завернуться в плед и включить любимую глупую комедию.

· При подозрении на радость, не прятаться! Позволить себе.

Подпись: Доктор Добросмыслов И. П., специалист по страхам, абсурду и светлой иронии.

Приснится же такое.

По мотивам электричества, Жванецкого и мамы

Меня шарахнуло током.

Несильно, но обидно.

Так, чтобы посидеть, потрогать себя за локти и подумать:

«Женщина… венец творения.

А розетка — венец инженерии.

И кто кого — это ещё спорный вопрос».

Сижу.

Искрит.

В носу — озон.

В голове — старый кинопроектор: щёлкает, дымит и никак не выключится…

Вспоминаю маму…

Тогда я была в третьем классе.

Мама белила потолок.

В ванной.

На стремянке.

В платье.

Поверх рабочий халат, белый уже не от цвета, а от жизненного опыта.

В чулках. Потому что ремонт.

Потому что, это не повод выглядеть плохо. Даже перед проводкой.

Дом старый, потолки чуть ниже небес.

Поднялась.

Затихла.

Творит.

И тишина такая, что можно услышать, как пыль оседает.

Я сижу, терзаю один учебник и общие нервы.

Сестра — археолог на диване.

И тут крик. Не просто крик.

Звук, как будто из женщины вылетело сразу всё: дыхание, грация, чуть-чуть гордости и запасная серьга.

Потом, грохот.

Выбегаем.

Мама в коридоре.

Из ванной в коридор.

Через стену здравого смысла.

Это вам не бытовуха, это квантовая механика.

Глаза во всю силу материнской любви…

Одна нога всё ещё на стремянке.

Поза «здравствуй, неожиданный вторник».

Сестра в панике, я в шоке.

Мать в коридоре.

Потолок не побелен.

А она смеётся.

Нет, ржёт.

Как будто не долбануло, а ТикТок посмотрела.

— Я, — говорит, — лечу. Понимаю, что лечу. Думаю: «Надо за что-то хвататься!»

— Чем? — спрашиваем.

— Пальцами ног.

В чулках, понимаете?

В чулках она пыталась тормозить.

По воздуху.

Смотрим, чулки разорваны, как после рок-концерта.

Пальцы в судорогах, точно до последнего хватались за воздух.

Как кошка за шторы, только без штор и без кошки.

Как будто ток зарядил не в смерть, а в жизнь.

Гравитация проиграна, но чувство юмора победило.

Вот так.

Шарахает и маму, и меня, и вообще всех, кто полез вверх с оптимизмом и халатом.

Живём как электросхема: всё вроде работает, но искрит.

Немножко смешно.

Немножко страшно.

И где-то глубоко… очень по-настоящему.

Так и живём.

Женщина — венец творения.

В чулках, с проводом над головой, с уроками в тетради и с коридором вместо подушки безопасности.

А говорят, из ребра Адама.

Нет, из проводки. Из плиты, швабры и трёх метров абсурда.

Но стоим.

Держимся.

Ржём…

Вне зоны и без памяти

Видимо, жизнь решила, что без ежедневного квеста я просто расслаблюсь и потеряю форму.

Вчера я пошла на почту за приключениями в стиле «Назад в будущее», где люди ещё верят в бумажки и синюю ручку.

Всё как у взрослых: паспорт, кошелёк, телефон. Полный набор приличного человека.

На улице стояла жара, но пока ещё не та «Армения-режим-гриль», когда ты потеешь не потому, что жарко, а потому что подумал.

Иду себе, никого не трогаю.

А вдали, над городом навис Арарат. Такой красивый, гордый, почти как мужчина в Тиндере до реальной встречи. Думаю, ну надо же сфоткать, чтоб подруге отправить. С которой, как раз, разговаривала перед выходом.

Полезла в сумку за телефоном… через три секунды уже роюсь и размышляю: «Я вообще что-то искала или просто живу теперь здесь?»

Пока тупила, гора как будто сказала: «Ой, не надо меня снимать, я не накрашена!» И спряталась в дымку.

Ну и ладно.

Иду дальше. До почты метров 500.

Вот и дошла.

Захожу. Внутри прохладно, кондиционер дует так деликатно, что создаётся ощущение тихого извинения за своё присутствие.

Ааа! Как хорошо!

Моя, уже начинающая дымиться натура, сразу вздохнула с облегчением и впала в состояние полного блаженства.

Из которого меня вывел голос девушки за стойкой:

— Слушаю вас.

Почтовая служащая стала задавать стандартные вопросы. Я не менее стандартно отвечала. И обе мы были такие стандартные, что, если бы рядом стоял робот, он бы нервно поперхнулся от конкуренции.

Снова я полезла в сумку за телефоном, чтобы посмотреть сообщение, которое мне послала служащая.

А ТАМ… НЕТ ТЕЛЕФОНА

Всё! Кабзда! Мозг хлопнул дверью и ушёл в отпуск без предупреждения. Я зависла.

Внутри стала пробуждаться паника. Мой задний фон реальности уехал назад, как в кино. Когда камера делает приём долли-зум (или эффект Хичкока): персонаж остаётся на месте, а фон резко «уезжает» назад. Очень драматично и визуально сильно.

Где мой телефон? Украли? Потеряла? Вытащили? Дома оставила? Кто я вообще? Где я? Мысли метались в панике, с суетливой прытью тараканов, застигнутых внезапным светом.

Девушка за стойкой протянула свой телефон:

— Позвоните себе на номер.

Какая хорошая девушка! Пусть в её жизни всегда будут кондиционеры, короткие очереди и клиенты с памятью!

Я набираю номер. Жду гудков… А их нет. Вообще тишина.

Соседка по очереди замечает:

— Вы кнопку вызова не нажали.

Боже, Боже! Какие добрые и хорошие люди вокруг. Я бы так и стояла дальше, и ждала, пока Архангел Гавриил мне ответит.

Мой телефон молчал.

Нет, гудки шли. Шли и шли…

А у меня что-то медленно сползало внутрь, где обычно живёт надежда, желудок и самообладание.

— Позвоните родным, — снова подала голос девушка за стойкой.

Вот что за чудо-девушка! Лайфхак в человеческом обличье! Но и тут провал, мой внутренний архив обнулился. Ни одного номера не помню. Даже свой уже как-то незнакомо выглядел.

Что со мной? Это так стресс от случившегося на меня повлиял? Может это маразм? Деменция? Ковидный туман? Просто тупость? Или всё сразу в праздничной упаковке?

— Ладно, — говорю. — Телефон здесь для дальнейших действий мне не нужен. Пишите письма, если что. В духе эпохи.

Выхожу с почты грустная. Но не бегу. Я взрослая. Бегать, чтобы обнаружить, что потерянное было дома, это уже люкс-комбо для сердечно-сосудистой системы.

Да и что изменит моя скорость? Если суждено это пережить, переживу. А если нет, ну… зато умру драматично.

Купила мороженку по дороге. Подсластила своё предварительное горе. Хотя, оно ещё даже не оформлено официально. Но настроение уже в минусе.

Захожу домой… Телефон лежит на столе. Заряжается. Такой довольный. Как кот, который сожрал рыбу с плиты и делает вид, что ничего не знает.

Смотрю на него и думаю: «А ты вообще кто без меня?»

Но тут вспоминаю, что, походу, это я никто без него…

Мораль проста: мозг — предатель, телефон — трус, а кондиционер — наш единственный союзник. И то работает, только когда не лень и если есть розетка. Так что берегите себя и всегда носите запасной мозг. Желательно не в сумке.

Гастроль на табурете

Выходные маленькой Леночки начинались по графику, составленному кем-то из Министерства Торжественных Смыслов: вода, пища, музыка и легкий приступ паники.

Пластинка с надписью «Оркестр Поля Мореа», с легкой претензией на аристократию и консерваторию, хранилась в серванте. Рядом с рюмками и неприкасаемой вазой в виде лебедя.

Леночка знала, если случайно поцарапать пластинку, произойдёт что-то ужасное. Например, вымрут слоны. Или мама окончательно превратится в предупреждение.

Мама, впрочем, уже начинала преображаться. Глаза её расширились до уровня прожекторов, голос напоминал совещание в Мосгордуме: «НЕ ПОЦАРАПАЙ! СЛЫШИШЬ! НЕ ПОЦАПАПАЙ!»

Сама пластинка казалась живым существом. Её трясло от страха, как и Леночку. Установка диска напоминала запуск космического корабля. Всё шло медленно, страшно и в гробовой тишине.

Но стоило игле коснуться винила, как всё преображалось. Музыка лилась густая, драматическая, с оттенком французской грусти и советского ковра.

Первая композиция: «Любовь ушла».

Леночка начала «петь» срывающимся голосом, подобно сирене гражданской обороны, и через секунду она уже стояла на табурете в маминой длинной юбке. Табурет служил сценой, космодромом, пьедесталом и местом начала галлюцинации.

Любовь действительно уходила из всех живых существ в пределах слышимости. Птицы уносились в Крым без билетов, несмотря на то, что был июнь.

Соседи падали на пол, затаив дыхание и приборы.

А Леночка пела.

Она не попадала в ноты, она на них нападала. Артистично. Со звериной тоской.

Из кухни выглядывала мама. В её глазах была смесь нежности, тревоги и лёгкой надежды.

«Пусть поёт, — думала она, — может, зачтётся где-то. Ну, в дипломе, например. Или в передаче „Удивительное рядом“. Вдруг кто-то ищет ребёнка, способного заглушить турбину самолёта без микрофона».

В этот момент кафе на берегу Сены медленно материализовалось в кухне, а Леночка уже собиралась давать автограф гусенице на подоконнике.

К третьей композиции девочка вошла в раж. Теперь она была не просто певицей, она была Мирей Матьё, Эдит Пиаф и частично мухой, попавшей в банку с эхо, одновременно.

Музыка звучала из «Юности-301», как будто сам проигрыватель тоже хотел петь, но был подавлен бытовым советским стоицизмом.

Пластинка вращалась, скрипела, стонала, но не сдавалась. Как все вокруг.

Двор под окном вымер. Кошки растянулись на спинах и притворились, что они каменные изваяния, застигнутые врасплох музыкальной пыткой.

Папа ушёл за хлебом три часа назад и не вернулся. Возможно, он решил начать новую жизнь в другом городе.

Леночка между тем достигла кульминации. Она стояла на табурете с таким выражением лица, словно исполняла гимн планете, которой пока нет.

Наступила долгожданная тишина.

Минутная.

Девочка снова включила «Любовь ушла», ведь по её расчётам, первая попытка вызвала лишь слабую сейсмическую активность скорби. А ей нужна была катастрофа.

Микрофон у Леночки был один — мамина расчёска. Она пела, а расчёска, превратившаяся в маленький музыкальный усилитель, заряжалась. Да так, что после каждого выступления мама просыпалась с причёской, напоминая человека, которого только что выгуляли по зоопарку.

Из ванной вышел дед. Он был в халате, с мокрой головой и лёгким недоумением на лице. Он пережил войну, два развала страны и один ремонт в хрущёвке, но никогда не слышал, чтобы «Любовь уходила» настолько тяжело…

Он шепнул бабушке:

— Это уже не любовь ушла. Это мы, походу, собираемся.

Тем временем мама всё ещё сидела на кухне. Она уже не просто воображала успех Леночки, она принимала поздравления от мэра Парижа, вручала автографы послу Гватемалы и сдержанно отказывалась от предложения стать героиней телешоу «Мать года» на ОРТ.

И только сосед снизу бил шваброй в потолок в такт музыке. Возможно, даже аккомпанировал. Или звал на дуэт.

Когда всё закончилось, мама сказала:

— А теперь, борщ.

Леночка сняла воображаемые каблуки, корону и побежала мыть руки.

А бабушка с дедушкой, которые всё это время молча сидели в креслах, переглянулись и задумчиво протянули:

— Может, лучше запишем внучку в кружок кройки и шитья? Для безопасности окружающих…

Талант — штука громкая. Иногда даже очень. Поэтому берегите уши, нервы и веру в прекрасное. И если внук внезапно танцует лезгинку на табурете, а внучка кричит в расчёску как в микрофон, не паникуйте. Это просто взросление. Или спектакль. Или… репетиция апокалипсиса.

Пальцы Людмилы Аркадьевны (почти документальная история)

У Людмилы Аркадьевны ноги были… ну, такие… жизненные.

Они повидали многое. Девяностые, сандалии с переливом «перламутр бежевый», дачу в Сызрани и свадьбу племянницы. На которой Людмила Аркадьевна танцевала «ламбаду» босиком и без всякой подготовки.

С тех пор каждый мастер педикюра, увидев её ногти, сначала тихо охал, потом гуглил «отпевание без умершего», и только потом доставал инструменты.

И вот однажды Людмила Аркадьевна сидела на табуретке, намазывая пятки кремом «Для лошадей», когда по телевизору показали рекламу:

«Накладные пальцы! Силиконовые, гламурные, не отличишь от настоящих!»

Людмила Аркадьевна вдохновилась. Потому что её родные пальцы уже давно были не «нежные», а с характером. Они могли сами идти, куда хотели, особенно в узкой обуви.

— Куплю, — сказала она вслух. — Только сначала сниму мерки.

И отрезала бумажку, обвела каждый палец карандашом, подписала: «Левый большой, осторожно, с норовом».

Через неделю курьер привёз пакет. В нём лежали десять чудесных, силиконовых пальчиков, цвета «восторженный песок».

Людмила Аркадьевна их надела. И в этот момент к ней зашла соседка Валька.

— Господи, Людка, это что у тебя? — ахнула Валька.

— Новая я. Это не просто пальцы, это мой новый путь. Я теперь жрица эстетической трансформации стоп, — сказала Людмила Аркадьевна и гордо выставив ноги на табурет.

В тот же день она пошла в магазин. На каблуках. В открытых босоножках. С ногтями цвета «маракуйя в гневе».

Пока она выбирала лук, один палец отвалился. Возможно, он не одобрял овощи с акцией и поэтому дезертировал.

Охранник поднял палец и вежливо сказал:

— У вас тут упал… как бы это… фрагмент.

Людмила Аркадьевна не растерялась:

— Это не мой. У меня сегодня понедельник, а этот явно из пятницы.

С тех пор в округе стали шептаться:

— Видели Людмилу Аркадьевну? Совсем плохая стала, по частям разваливается. То пальцы в торговом зале забудет, то челюсть в салате, то каблук в яме…

Так и прозвали её за глаза — ЛЕГО. Людмила Аркадьевна не обижалась.

Наоборот, гордо говорила:

— Зато я единственная, кто может разобрать себя до основания и собрать обратно без инструкции.

Да и чего стыдиться? У кого-то ипотека, у кого-то кредиты, а у неё съёмные фаланги и полный контроль над внешностью.

А ещё поговаривают, что на следующую пенсию она заказала себе сменную ключицу с блёстками.

Красота — это страшная сила. Иногда настолько, что собака её пугается, муж теряется, а зеркалу приходится держаться за раму.

Дежурные по пустоте

Светлана Петровна была жаворонком. Причём таким яростным, что будила петухов лично, постукивая ложкой по стеклу их курятника.

Она вставала в четыре утра, гладила кота, и сразу шла умываться. Поскольку умытый человек с утра — это уже полчеловека. А если с причёской, то и вовсе, почти начальство.

Её соседка, Галя, была совой. Настолько совой, что однажды перепутала вечер и утро, и пошла в поликлинику сдавать кровь натощак в 11 вечера.

Охранник всё понял, пустил. Он сам был совой и сочувствовал. А медсестра была жаворонком, и они поругались. Кровь Гали так и осталась при ней, никто не смог её забрать в ночную смену.

Светлана Петровна завидовала Гале. Потому что Галя жила ночью. Смотрела сериалы, ела макароны, писала подруге в Болгарию.

У Светланы Петровны в это время уже три сна заканчивалось. Один про дачу, другой про покойную свекровь, и третий — тревожный, про налоговую.

Однажды обе женщины встретились у мусорки.

У Светланы Петровны — это был первый заход, чтобы не пересекаться с соседкой Тамарой. Та, как известно, обладала языком, который можно было заворачивать в рулон и использовать как ковёр-самолёт. Как-то Светлана попалась ей у подъезда с мусором и узнала сразу, кто развёлся, у кого геморрой, и что у племянника, возможно, не её кровь, а «соседа сверху». С тех пор — только ранее утро.

У Гали — последний заход. Потому что только ночью можно было встретить таинственного дворника Серёжу. У него был голос, как у Шуфутинского, а глаза, точно у перепуганной совы. И к каждому мешку он относился с уважением. Галя не была влюблена. Просто… интересовалась сортировкой по вторсырью.

Встреча у помойки была немногословна:

— Ты чего не спишь? — спросила Светлана.

— А ты чего? — уточнила Галя.

— Я уже проснулась.

— А я ещё не ложилась.

И тут до них дошло, если они объединят силы, то смогут занять полный контроль над сутками.

Галя будет отвечать за ночь. Выключать свет не просто в доме, а сразу в голове у каждого, кто давно хотел спать, но упрямо листал жизнь дальше. Она поставит чайник «на попозже», гладко умоет зеркало от дневных отражений и прошепчет домовым, чтобы вели себя прилично до рассвета.

А Светлана Петровна за утро. Она будет включать свет, но осторожно, словно пеленает лампочку, чтоб не расплескалась. Заварит чай из того, что осталось от надежд. Иногда, она сотрёт несуществующее пятно со скатерти, и тревога исчезнет.

Они даже организовали клуб «Бессменные сутки». Приняли туда тетю Розу, которая спит по 20 минут каждые четыре часа. И дядю Гену, у которого просто бессонница и он ищет себе смысл.

Зачем им это всё, спросите вы?!

Одиночество.

Не то, которое от отсутствия людей, а то, что шуршит под подушкой, когда ты выключаешь свет.

Которое хрустит сухариками памяти на кухне, пока ты варишь яйцо «просто так».

Поэтому и нужны ритуалы.

Чтоб жизнь казалась немного обжитой, чтоб кто-то отвечал за ночь, а кто-то за утро.

Чтоб чайник был не просто прибор, а точка опоры.

Чтоб мусор выносили не потому, что воняет, а потому что хоть что-то нужно выносить из этого дня.

И пусть у каждой своя смена, свои ключи, свои странности, но главное, они есть друг у друга.

И никто не скажет это вслух, но, если одна вдруг не включит свет, вторая заметит.

Хроники храпящего

1 часть

Все в доме №7 по улице Цветочной знали Ивана Ивановича.

Не потому, что он душа компании или активист ТСЖ. А потому, что он храпел.

И как храпел! С размахом, художественно. Его храп разносился по стояку, обволакивал батареи. Просачивался через щели в подоконниках и свистел по вентиляции оперным баритоном, застрявшим в котле.

По легенде, в 2013 году его храп выгнал соседа сверху. Того, который играл на балалайке и пил молоко с чесноком. Даже он не выдержал. А ведь человек был сибирской закалки.

Храп у Ивана Ивановича имел расписание и репертуар. В будни — строгий ритм:

«ХРРРР… пшшш… ХРАААП… кха… ХРРРРР!!»

В выходные — творческое исполнение с модуляциями:

«ХРРРРР-уф… кхе-хе-хе… фьюююююю…»

Жена его, Марина Артёмовна, перестала спать ещё в 2009 году. Она тренировала мозг отдыхать по одной клетке за раз.

— Я поначалу беруши вставляла. Потом поняла, проще вставить себя в чемодан и уехать к маме.

Она, кстати, уехала. И осталась.

Соседи снизу писали письма в управляющую компанию, в Роспотребнадзор и в шоу «Битва экстрасенсов». Один даже вызывал батюшку, думал, в доме проснулся демон отопления.

Однажды ночью храп был такой силы, что у Марины Артёмовны в шкафу сам собой сложился плед. А у соседа сверху от вибрации перемешались таблетки для давления с крупой. Он потом месяц лечился перловкой.