Бесплатный фрагмент - Маленькие и неприметные

СПОСОБЫ УБИЙСТВА И ПЕРВОЕ ПОКУШЕНИЕ

Бояркина обозвала Подлесного дармоедом. Подлесный выскочил из постели и убежал. Он метался по городу и не находил себе места. Бояркина не впервые назвала его дармоедом, но нынешний случай превзошёл все предшествующие в несколько раз, ибо если прежде она и допускала упрёки в связи с его образом жизни, то, как правило, происходило это в угаре бурной ссоры, а не в угаре пылких объятий. А сегодня, едва он, апофеозно подёргавшись, затих и сполз с Бояркиной, как она заявила: «Хочу ещё!» Подлесный указал на физиологическую необходимость паузы, и тогда она, не ослабленная оргазмом, рявкнула: «Дармоед!» И добавила что-то ещё, из области ненормативной лексики.

Подлесный решил, что никогда не вернётся к Бояркиной. «Бомжевать буду, но не вернусь!» — мысленно выкрикивал он. А может, и не мысленно, а вслух, так как на него обращали внимание: прохожие оглядывались, сторонились его, смотрели вопросительно-насторожённо. «И чтобы хоть ещё раз — бизнес-леди, пардон, бизнес-бледи!.. Да ни в жизнь!» Надо найти простую, обыкновенную бабу, тихую и скромную, нежную и ласковую, любящую непритязательный домашний уют и его, своего мужчину, простого, обыкновенного мужика, тихого и скромного, нежного и ласкового, любящего непритязательный домашний уют и её, свою женщину, простую, обыкновенную бабу.

В этом направлении Дмитрий Подлесный и размышлял, пока зрительные элементы словесного представления не организовались в форме достаточно отчётливой картинки — портрета женщины с мягкой, чуть загадочной улыбкой. Подлесный — он в эту минуту стоял на мосту и смотрел в воду — разулыбался было в ответ, однако в ту же почти секунду понял, кто изображён на портрете. Бояркина. Конечно, Бояркина, она самая, но на несколько лет моложе. Тогда она ещё не была крутой бизнезвуменшой. Только и всего.

Спустя несколько часов, когда он, уже подуставший, слонялся по залам ожидания Киевского вокзала, пришла ему в голову мысль, показавшаяся интересной. «Да, пожалуй, это идея!» — обрадовался Подлесный. Хуже, по крайней мере, не будет. А делать-то всё равно что-то надо, потому как дальше так продолжаться не может. Потому как она его уже ни во что не ставит. Он для неё — ноль без палочки.

Детективы Подлесный иногда почитывал, фильмы иногда посматривал, поэтому придумывать тут особенно ничего не требовалось. Оружие, стреляющее импульсами ультразвукового излучения, пока, кажется, не разработано. Однако изобретены и многократно опробованы нож, пистолет, револьвер, топор, молоток и верёвка, а также различные яды, снотворное, газ из конфорки и ванна с водой. Существуют ещё всяческие взрывные устройства, гранатомёты и снайперские винтовки.

И Подлесный представил себя полёживающим на чердаке и постреливающим в окна квартиры Бояркиной. Вот Маринка, распаренная, завернувшись в полотенце, выходит из ванной и направляется на кухню, чтобы выпить пивка. Она открывает холодильник, вынимает бутылку пива, и в это время он нажимает на спусковой крючок карабина «СКС» с оптическим прицелом. Полностью выдохнув воздух, плавно. И пуля влетает в открытую форточку и аккуратно срезает с бутылки пробку. Маринка удивлена и встревожена. Она трогает пальцами не совсем ровный срез на горлышке бутылки и таращит глаза, затем наливает пива в стакан и подносит его ко рту. Однако он во второй раз нажимает на спусковой крючок, и стакан разлетается вдребезги, а пиво… Да, стакан — вдребезги, пиво — вбрызги. Шикарнейшая картинка!

Но… Но если учесть, что снайперская винтовка, да ещё и с оптическим прицелом, обойдётся в очень даже внушительную сумму, а также то, что винтовку эту не перепродашь, так как полагается бросить её там же, на чердаке, вместе с перчатками, то предпочтительней выглядит вариант отказа от данного удовольствия. Подлесный вновь прикрыл глаза и ещё раз прокрутил в воображении только что отсмотренный ролик до того момента, как Бояркина, разинув рот (он ведь далеко, ему не слышен её визг), машет вскинутыми руками, а затем, утеряв полотенце, убегает, тряся пухлыми ягодицами, из кухни.

Пистолет или револьвер подешевле будут. Лучше, конечно, револьвер. Крутнул барабан, взвёл курок — есть что-то в этом. И с револьвером, как, впрочем, и с пистолетом, вообще никаких проблем не предвидится. Тут уж совсем всё просто. Выкрутил в подъезде лампочку, дождался возвращения с работы… Правда, летом в подъездах не слишком уж чтобы темно даже и без электричества.

А для начала можно имитировать автомобильную аварию, точнее, попытку неких злоумышленников организовать дорожно-транспортное происшествие, одним из участников которого стал бы автомобиль с Маринкой на борту. И если ему, решил Подлесный, будет суждено снова сесть за руль автомобиля Бояркиной, то он это сделает.

***

В пятницу и субботу Бояркина и Подлесный почти не разговаривали. В воскресенье они отправились на дачу, в связи с чем количество реплик, которыми они обменялись в этот день, возросло раза в два или три.

На обратном пути, как Подлесный и ожидал, Бояркина принялась подрёмывать. Периодически она взбрыкивала ресницами и встряхивала головой, с каждым разом всё заторможенней и менее энергично. По сторонам, проснувшись, уже не смотрела, только прямо перед собой. И заговаривать не пыталась.

Подлесный также молчал. Он молча вёл машину, стараясь не допускать тряски и иных автомобильных движений, способных нарушить покой Бояркиной. Пока всё шло по плану. Ещё минут пять, и Маринка будет спать как убитая. Подлесный всегда завидовал этому её качеству — спать везде и всегда, едва ли не в любой позе. Приспичит — она и стоя уснёт. Уснёт, поспит, а потом проснётся и сообщит, что едва было не уснула.

До Ярославского шоссе оставалось метров четыреста, когда Подлесный принялся высматривать подходящую кандидатуру. И высмотрел бежевый «жигулёнок», двигавшийся на приличной скорости. Подлесный сделал всё возможное, чтобы выехать на перекрёсток сразу же вслед за промчавшимся «жигулём», а затем, резко крутнув руль вправо, мгновенно утопил педаль тормоза. Бояркина вскрикнула и проснулась. Если бы не ремень безопасности, то она бы, возможно, высадила головой лобовое стекло.

— Что за шутки?! Не скотину везёшь! — разгневалась Бояркина. Она ушибла кисть руки и теперь потирала её и морщилась.

— Ты номер не заметила? — спросил Подлесный голосом встревоженного человека.

— Чей номер? — не поняла Бояркина.

— Да этого «жигулёнка». Шестая модель, бежевый.

— Что случилось-то?

— К счастью, ничего страшного, — со вздохом ответил Подлесный.

— Произошло-то что? Объяснишь ты мне, наконец, или нет? Чуть не столкнулись, что ли? — принялась сыпать вопросами Бояркина, окончательно, кажется, проснувшаяся.

Подлесный выдержал паузу, потом покачал головой и заговорил, с каждым словом всё более и более уверенно:

— Пожалуй, это было не просто столкновение. Нет, пожалуй, это была бы не обыкновенная дорожная авария. Он показал левый поворот, а сам ударил по газам и рванул вперёд. Он целился мне прямо в бок. И не увернись я… — Подлесный замолчал. В эту минуту его лицо должно было бы покрыться смертельной бледностью, однако покрылось ли его лицо смертельной бледностью или нет, он так и не узнал.

— Покушение?! На нас покушались?! — вцепилась в его плечо Бояркина.

— Да, — твёрдо произнёс Подлесный. — Иначе я данное происшествие объяснить не могу. Если бы ещё раз не глянул влево, то уже не успел бы уйти из-под удара.

Бояркина закрыла лицо руками. Её охватил ужас.

НЕЗАПЛАНИРОВАННЫЙ РИКОШЕТ И ПОНЯТОЙ С РЕВОЛЬВЕРОМ

Подлесный весь день ждал звонка от Волчанкина, но так и не дождался. Ничего, конечно, страшного. Не позвонил сегодня, позвонит завтра или послезавтра. Если бы он сказал Волчанкину, что готов заплатить, скажем, тыщу баксов, то процесс приобретения оружия уже, без всякого сомнения, завершился бы. А найти что-либо более или менее приличное за триста долларов, которые мог выложить за огнестрельное оружие Подлесный, вероятно, не совсем просто. Даже не за триста, а, приблизительно, за двести, потому что наверняка часть денег Волчанкин захочет положить в собственный карман в качестве комиссионных. Помимо тех ста баксов, что пообещал ему за услугу Подлесный.

Однако настроение было паршивым. А когда ещё и Телешова напросилась ехать с ними, испортилось окончательно. К её услугам метро, автобусы, трамваи, троллейбусы, такси, наконец, а она лезет в машину своей начальницы. И сразу принимается болтать.

— Марина Григорьевна, а я тут прочитала про одни курсы. И мне показалось, что интересные курсы. И даже очень.

Бояркина выглядела усталой, разговаривать ей, судя по всему, не особенно хотелось, но, тем не менее, она всё же спросила:

— И что за курсы?

— Там всякие тренинги проводятся. Вот такой, например, в котором ставится походка женского могущества.

— Для метательниц ядра да дисков, что ли? — чуть повернула голову влево Бояркина.

Телешова вся подалась вперёд — иронии в голосе Бояркиной она, очевидно, не уловила — и радостно воскликнула:

— Да вы что, Марина Григорьевна! Женское могущество в смысле… Ну, в том смысле, что мужики просто падают.

— И в штабеля укладываются? — дополнила Бояркина.

— Вы напрасно смеётесь, Марина Григорьевна. Походка, между прочим, имеет преогромное значение. Да от того, как женщина ходит, как она держится на людях…

— А не на людях можно как угодно? — встрял Подлесный.

— Не на людях, Дмитрий, можете хоть по-пластунски, хоть носом поперёк канавы! — резко ответила Телешова, тоном, каким осаживают уличных хулиганов. — И не перебивайте, пожалуйста!

Затем, теперь уже снова с мягкой восторженностью в голосе, продолжила:

— Марина Григорьевна, ведь можно же было бы расширить сферу наших услуг. Это же — дополнительная клиентура. К тому же женщины, которые всегда и постоянно хотят быть красивыми и сногсшибательными.

— Мы и так уж, кажется, расширились дальше некуда. Чёрт-те за что уже берёмся.

— Но тут можно целое новое направление, Марина Григорьевна, развернуть. Вот на этих же самых курсах, как они пишут, работают и с улыбкой, тоже ставят её, и с голосом обольщения. И ещё что-то там с взглядом такое интересное делают. «Взгляд очарования», вроде бы, называется.

— Вот именно — пишут. Они там чего угодно понапишут. Им деньги, главное, содрать, — ворчливо произнесла Бояркина, отвернувшись к окну.

— Но деньги, потраченные на эти курсы, мы с лихвой вернём, Марина Григорьевна. Пошлите меня, Марина Григорьевна, а? Я вас первую, Марина Григорьевна, потом обучу всему. Поставим вам взгляд, улыбку, походку, макияж — кстати, там и макияж делать учат, — и вы будете просто неотразимы, Марина Григорьевна.

— Я считала, что и сейчас достаточно неотразима.

— Это да, конечно! — поспешила заверить Телешова. — Но если ещё поработать… Ведь, согласитесь, предела совершенству просто быть не может! Марина Григорьевна, мне думается, мы упускаем удивительнейшую возможность подняться на новый уровень! Да, я бы даже так сказала.

— Ты бы даже так сказала? Хм, новый уровень… Мне кажется, ты преувеличиваешь.

— Да нет же, Марина Григорьевна! И я уверена, что не пожалеете!

— Да мне уже сейчас жалко! — фыркнула Бояркина. — Денег. Денег, которые надо будет заплатить этим твоим шустрикам.

Подлесный с каждым днём всё более и более ненавидел Телешову. Выскочка и хамка. Его же она ни во что не ставит и может бросить ему прямо в глаза любую гадость. И всегда с такой миной на лице, что так бы и заехал ей кулаком в рожу. И, главное, таким тоном всегда… Когда подобным голосом кричат «Занято!», находясь в кабинке общественного туалета, то это как бы и нормально. Однако так разговаривать с работником фирмы, в которой она сама работает, причём без году неделя, — сверхнаглость. Чин его не велик, однако возраст могла бы и учесть, посикушка. На прошлой неделе на её столе он видел прокладки, какие ежеминутно рекламируют по телевидению. Они лежали на столе в то самое время, когда она щебетала самозабвенно, обувая, как они выражаются, клиента — мужчину в жёлтом пиджаке. А корчит из себя светскую даму. Тявкнет, как дворовая шавка, и — снова дама голубых кровей, интеллигентка в чёрт знает каком поколении.

Подлесный резко тормознул, и Телешова по инерции сунулась между кресел переднего ряда, едва не спланировав носом на рычаг переключения скоростей. Бояркина, с трудом удержавшаяся в кресле, гневно вскричала:

— Полегче, дорогуша! Не дрова везёшь.

— Извини, колдобину не заметил, — сказал Подлесный, а потом брезгливо осмотрел своё плечо и бросил Телешовой: — Ты не вывози меня чем-нибудь. Села бы нормально.

— Чем это я могу тебя вывозить? — разом взъерошилась Телешова.

— Ну, не знаю. Помадой или… соплями, например.

— Если у тебя сопли, то это вовсе не значит, что они у всех.

— У меня соплей нет. К тому же, между прочим, не лезу своим носом…

— Да перестаньте вы! — поморщилась Бояркина. — Как дети, прямо. Разошлись тут…

Действительно, как дети. Подлесный был недоволен собою. Лаяться с бабой — самому бабе уподобиться. Тьфу! Нервы что-то совсем ни к чёрту.

Женщины снова вернулись к обрядам на снятие порчи, приворотам-отворотам, кармам и талисманам на удачу, а Подлесный мрачно подумал, что не помешало бы, если бы и ему кто-нибудь сделал коррекцию критической ситуации, как они говорят, да подлатал бы карму и биополе.

— Мне здесь, — попросила Телешова.

«Могла бы и „пожалуйста“ добавить, — зло подумал Подлесный. — Язык бы не отсох». И вслух сказал:

— Здесь остановка запрещена.

— А эти? — Телешова удивлённо махнула рукой в направлении приткнувшихся к обочине автомобилей.

— Это их проблемы, — дёрнул плечом Подлесный.

— Никогда ни про какой знак не слышала, — проговорила Телешова растерянно.

У следующего перекрёстка Подлесный остановил машину и, не дождавшись, пока пассажирка полностью покинет салон, тронулся с места.

— Э-э-э! — завопила Телешова.

Подлесный обернул к ней недовольное лицо.

— Из-за чего задержка?

— Но я же не каскадёр! Я же не могу блохой прыгать. До свидания, Марина Григорьевна!

— Мандавошкой можешь ползать зато, — проворчал Подлесный, когда дверь хлопнула, закрывшись.

***

Дмитрия Подлесного била крупная дрожь, и ему пришлось некоторое время постоять перед дверью, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться. Войдя в квартиру, Подлесный мельком глянул на Марину и поразился. Бояркина не была похожа на человека, десять минут тому назад пережившего покушение на собственную бесценную жизнь. Только уже зайдя вслед за нею в комнату (Марина шла с кухни с чашечкой кофе), Подлесный обнаружил на лице обернувшейся к нему женщины признаки волнения.

— Диман, ты представляешь, что сейчас тут творилось? Нет, у тебя не хватит воображения! — Марина поставила чашечку на журнальный столик.

— Ну-ну! — пробормотал Подлесный и присел на диван.

— Меня сейчас едва не замочили. Меня сейчас могли запросто укокошить! За милую душу! — Бояркина активно жестикулировала, и глаза её блестели.

— Что-что?!

— Меня чуть не укокошили! Чуть не убили! Я каким-то чудом осталась в живых!

У Марины был вид человека женского пола, увлечённо передающего свежую сплетню. Именно такого плана волнение играло чертами её лица.

— Ты такие страсти говоришь! — выпучив глаза, пожал плечами Дмитрий.

— Я тебе могу сумку показать! — продолжала Марина. — Пуля ударилась в стенку, а потом сумку мою продырявила. Насквозь! Попади одна такая пулька в меня, и я бы тут с тобой не разговаривала сейчас. Я бы сейчас лежала трупом на лестнице и не дышала. Ты только представь: грязный, заплёванный, захарканный подъезд и… Фу!

Марину всю передёрнуло, и она, съёжившись, отошла в сторону и присела в кресло.

— На тебя было покушение? — спросил Подлесный.

— Да нет, не на меня, — качнула головой Марина. — Но чуть не убили именно меня. Едва не укокошили за самую милую душу. Бах! Бах! Сумку чуть из рук не вырвало! Смотрю — дыра!

— В тебя, значит, стреляли?

— А я тебе что говорю?

— Тебя кто-то хотел убить? — сделал новую попытку поставить прежний вопрос Подлесный.

— Да нет, кому я нужна! — вновь качнула головой Бояркина и поморщилась. — Это Ветренко с третьего, видимо, пришить хотели.

— Почему думаешь, что это её? — удивился Подлесный.

— Ну не меня же! — усмехнулась Марина и посмотрела на Дмитрия как на малолетнего придурка. — Она ведь у нас тут крутая-деловая, супер-пупер-экстра-класс.

— Ты думаешь, этаж перепутали? — потёр лоб Подлесный, не ожидавший такого оборота.

— Конечно.

— Надо что-то делать, — проговорил Дмитрий.

— Полагаешь, во второй раз перепутают? — опять усмехнулась Марина. — А вот её, тут ты прав, надо предупредить. Да, надо обязательно позвонить. А то и сходить к ней.

— И как всё это произошло? Из чего в тебя стреляли и кто?

Подлесный лучше Бояркиной знал, кто и из какого вида оружия стрелял сегодня в их подъезде, однако полагал, что задать эти вопросы он просто обязан.

— Не знаю. Бах! Бах! Сумочку аж рвануло из рук. Когда я обернулась, то никого уже не было внизу. Потом дверь хлопнула. Вот и всё.

— Тебе никто не угрожал? — пристально глядя ей в глаза, поинтересовался Дмитрий.

— Я же говорю тебе, что это, видимо, Ветренко убить собирались.

— Не факт, — выразил сомнение Дмитрий.

Марина Бояркина нахмурилась. Действительно, ещё не известно, в кого метил убийца. А вдруг в неё? Марина вспомнила про случай на дороге. А ведь ездила Ветренко не на «Вольво», а на «шестисотом» ослепительно белого цвета. И дача у неё была не по Ярославскому шоссе, а по Рублёво-Успенскому.

Подлесный внимательно наблюдал за размышлениями Бояркиной, точнее, за отражением её мыслей на эмоциональном женском лице. Четверть часа тому назад он дважды выстрелил в стену, перпендикулярную двери квартиры Бояркиной, целясь таким образом, чтобы пули прошли в двадцати сантиметрах от Марины. О том, что возможен рикошет, он прежде как-то не подумал.

Оружие ему раздобыл Волчанкин. Газовый револьвер, приспособленный для стрельбы патронами от малокалиберной винтовки. Вязаную шапочку и халат синего цвета, какие носят уборщицы, Подлесный купил на рынке. Он всё продумал, рассчитал, спланировал. Результат — операция прошла безупречно. А вот выводы, которые сделала Маринка, додумавшись до того, что стреляли в неё по ошибке, вызвали у Подлесного лёгкий шок.

— А может быть, в меня? — Бояркина недоумённо уставилась на Подлесного. — Но — почему?! Я — маленькая и неприметная! Я — почти что никто в этом мире!

Дмитрий молчал. Сама пускай думает. Пусть думает и решает. Она, видите ли, никто! А он, Дмитрий Подлесный, в таком случае — что? Его, согласно её классификации, наверное, и вообще существовать не должно.

***

Спустя сутки Бояркина забыла о покушении на её жизнь. Провела широковещательную кампанию, обсудила со всеми практически знакомыми это жуткое происшествие да и выбросила его из головы, как выбрасывала всё, не имеющее рационального объяснения. Маг и колдунья Марина Григорьевна Бояркина в сугубо личной жизни предпочитала пользоваться достижениями кондового материализма.

Подлесный уже возложил на себя обязанности телохранителя, но, ввиду несерьёзного отношения Бояркиной к собственной безопасности, выполнять их в полной мере возможности не имел. Вот и сейчас она ушла в магазин одна, наотрез отказавшись от того, чтобы он её сопровождал.

Дмитрию вспомнилась та её усмешечка: «Ты думаешь, они снова этаж перепутают?» Нет, в следующий раз он проделает всё таким образом, что не останется у неё ни малейших сомнений в том, кто в действительности является объектом покушения. Даже не покушения, а целого ряда покушений. Ужас, который она вынуждена будет пережить, стимулирует работу её мозга, и жертва, наконец, осознает, что была на краю гибели не впервые. И все её ощущения удвоятся и утроятся. Инфаркт бы только не свалил несчастную, лишь бы не парализовало бедненькую.

Намечтавшись вволю, Подлесный приступил к обдумыванию конкретного плана, для чего поднялся с дивана и отправился на кухню, чтобы приготовить себе кофе. Попивая кофе, он строил планы предстоящей операции и при этом то улыбался, то хмурился. Когда, например, вообразил живописнейшую картинку расстрела Маринки из револьвера, заряженного как обычными пулями, так и пластиковыми, — пластиковая пуля травмирует её, достаточно легко, а настоящие оставляют жуткие пробоины или выбоины, — он смеялся. Когда же принялся размышлять, где достать хотя бы одну пластиковую пулю — одной, кстати, достаточно, — то нахмурился и помрачнел, ибо ничего путного в голову не пришло.

Очень эффектно смотрелся бы взрыв её «вольвёнка», доступ к которому для него, естественно, проблемой не является. Главное, напротив, состоит в том, чтобы не навлечь подозрений на себя лично. И он может не просто сунуть сумку с взрывным устройством в багажник или под сиденье, а установить, к примеру, взрыватель в глушитель, установить таким образом, чтобы замыкание контактов произошло спустя некоторое время после запуска двигателя.

Правда, браться за организацию взрыва, не имея достаточного опыта, очень опасно. Можно и самому взлететь, распавшись на кусочки, и Маринку убить, не желая того, и посторонних людей зацепить ненароком.

— Ладно, ещё раз обстреляем, — вслух сказал Дмитрий, выходя в коридор.

— Что? — спросила Бояркина.

Подлесный вздрогнул. Оказывается, она уже вернулась.

— Ты опять не закрывала дверь? — рассерженно произнёс он. Подлесного и в самом деле бесила эта привычка Марины не запирать дверь на замок, если она отлучалась ненадолго.

— С чего ты взял? — нагло глядя ему в глаза, вскинула бровки Марина.

— Я бы слышал шум замка.

Бояркина сунула руку в сумочку, вынула ключи и потрясла ими перед носом Подлесного.

— Видишь?

— Это ещё ничего не значит. Допускаю, что ключи у тебя с собой, но дверь ты не закрывала. Сейчас, по крайней мере, не отпирала замок.

— Ошибаешься.

— Я бы слышал.

— А если бы слышал, то не разговаривал бы сам с собой. Кстати, что за тему ты обсуждал тут с приятным собеседником? — Марина стала иронична.

— Тебя это не касается, — ответил Подлесный и направился в спальню.

— Слава Богу, если так, — бросила ему вслед Бояркина.

Присев на кровать, Подлесный попытался мысленно воспроизвести то, что он говорил вслух перед тем, как обнаружил неслышно проникшую в квартиру Бояркину. Он, определённо, говорил что-то про обстрел Маринки из револьвера. Неужели она всё слышала? Да нет, не может быть!.. А почему, опять же, не может быть? Взять хотя бы эту её реплику, брошенную ему в спину…

Подлесный ещё некоторое время пытался разобраться в этой нежданно обрушившейся на голову проблеме, но к однозначному выводу так и не пришёл. Вскоре к Бояркиной заявилась её подруга Никифорова, и Дмитрий с надеждой подумал, что пустопорожние бабьи разговоры заслонят своею громадой ту, судя по всему, единственную его фразу, неосторожно выданную в эфир.

А спустя три дня, в среду, Подлесный с волнением вынимал револьвер из тайника. Он сунул руку за обшивку проходящей через сквер трубы и почти мгновенно нащупал твердь завёрнутого в тряпицу и уложенного в полиэтиленовый пакет оружия. На месте, точно там, где и должен был находиться.

Дмитрий вынул свёрток и огляделся — никого. Да и кто тут способен оказаться в столь ранний час? Он выпростал из тряпицы револьвер, осмотрел и не спеша пристроил в районе нижней части позвоночника, засунув за пояс брюк. Сделав несколько проверочных движений, Подлесный решил, что ремень недостаточно плотно охватывает его талию, и затянул ремень потуже. Теперь отлично, хоть с поезда скоростного прыгай — не вывалится.

Вооружившись, Дмитрий почувствовал себя агентом всех мировых разведок одновременно. Не удержавшись, он несколько раз выхватил оружие из-за спины, каждый раз прицеливаясь то в дерево, то в пень, то в невидимого противника, затаившегося среди ветвей. А он, пожалуй, прекрасно мог бы сыграть какого-нибудь ковбоя в боевичке.

Пребывая в весёлом расположении духа, Дмитрий Подлесный энергичной и лёгкой походкой направлялся домой, когда его вдруг окликнули:

— Гражданин!

Подлесный быстро повернул голову на звук мужского голоса и словно на столб наткнулся. Внутри у него всё опустилось. К нему, обходя кусты и деревья, шёл старший лейтенант милиции. Милиционер был в десяти — двенадцати метрах. Выследили? Его выследили! Подлесный быстро глянул окрест, но больше никого не увидел. Один? Однако если он и не заметил кого-либо ещё, кроме этого старлея, это вовсе не значит, что из кустов не смотрят на него чёрные, но готовые вспыхнуть огнём смертельно-ослепительного цвета глаза акамээсов. Бежать? А если будут преследовать? Отстреливаться? Убьют или посадят. Или он убьёт и спасётся бегством.

Подлесный, кажется, не сумел принять какого-либо определённого решения, на уровне сознания, по меньшей мере, однако верхняя часть его тела подалась уже чуть вперёд, когда милиционер взмахнул рукой и крикнул:

— Товарищ, постойте! — Он был уже в нескольких шагах от Подлесного. — У нас («У нас? Он, значит, не один?») к вам небольшая просьба.

Подлесный открыл рот, чтобы поинтересоваться, что за просьба тут к нему, но слова комом застряли в его горле и наружу не пробились. А старлей уже стоял перед ним и говорил:

— Здесь, знаете, труп нашли, и, как вы, наверное, сами понимаете…

— Но я никакого отношения не имею!.. — прижав к груди руки, вскричал Подлесный.

— Минутку! — в свою очередь перебил его милиционер. — Я знаю, что не имеете отношения, но поймите: нам нужны понятые. И это — простая формальность.

— Простая формальность? — Подлесный невольно отстранился от старшего лейтенанта, который, разговаривая с ним, то и дело прикасался к нему чрезмерно подвижными руками.

— Да, формальность. Признаков насильственной смерти нет. Вы просто поставите свою подпись и всё. Там просто надо подписаться. Это же формальность и ничего больше. И займёт совсем мало времени.

Не услышав решительного отказа, старлей приобнял Подлесного правой рукой и сделал приглашающий жест левою.

— Сюда, пожалуйста.

Подлесный резко дёрнулся в сторону и выкрикнул:

— За вами!

— Да-да, хорошо, — обрадованно сказал милиционер и пошёл впереди.

Сейчас он спасся чудом. Окажись рука этого живчика на несколько сантиметров пониже, и он бы пропал. Глазом обнаружить револьвер невозможно: под ветровкой его не видно, а вот на ощупь — в два счёта. В один даже.

Они действительно пришли к трупу. Похоже, никакой ловушки для него подготовлено не было, и он на самом деле потребовался всего лишь в качестве понятого. Кроме старлея и трупа, были ещё трое, один в форме и двое в штатском. Один из штатских приблизился к Подлесному с какими-то бумагами.

— Сейчас я зачитаю протокол, — сообщил он дружелюбным тоном, — а потом вы сами взглянете на труп.

— Зачем? — удивлённо спросил Подлесный.

— Что — зачем?

— На труп смотреть.

— Чтобы знали, что мы всё верно записали.

— Да я так могу подписать.

— Отлично. Вот вам авторучка.

Подлесный торопливо поставил несколько подписей, где ему указали, и глянул через левое, а затем и правое плечо — позади него никто не стоял с оружием наизготовку.

— Так я пойду?

— Да, спасибо вам, — улыбнулся ему мужчина с протоколами. — До свидания!

— Всего хорошего!

Подлесный быстрым движением проверил, не задралась ли ветровка, чтобы обнажить револьвер в самый неподходящий момент, и поспешил прочь от опасного места, где трупы и менты.

Успокоился он окончательно только тогда, когда орудие смерти оказалось в куче подвального мусора, там же, где оно находилось накануне прошлой акции. Пускай полежит до вечера.

МЕЧТЫ, ЦЕЛИТЕЛЬСТВО И ЭКСТРЕМАЛЬНАЯ СТРЕЛЬБА

Её отношение к нему изменится. Обязательно изменится. Подлесный откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Сначала был мрак, чёрный с сероватым отливом, потом пошли цветовые пятна, запрыгали разноцветные огоньки, рисуя картинки, сюжетно невнятные, но жизнерадостные. Это продолжалось недолго — сила огней желания построила соразмерные образы, вдохнув в них некоторый излишек великолепия.

Дмитрий Подлесный видит себя и Бояркину в знакомом и незнакомом одновременно помещении. Сделанные из папье-маше и позолоченные блестящие колонны, на стенах — картины в золотых рамах, а в центре — кровать. Дмитрий и Марина смотрят на звёзды. Стоят, любуясь звёздным небом, у окна и изысканно меланхолируют. Он хочет её, она хочет его. У них ещё никогда и ничего не было. Возможно, они даже не целовались.

— Мариночка, полюбуйся пока Большой Медведицей, я сейчас, — нежно произносит Дмитрий и на цыпочках бежит к кровати. Откинув покрывало из ароматизированного органди с золотыми кисточками, он вытаскивает из-под кровати ведро с несколькими бутылками шампанского, подхватывает со столика бокалы и возвращается к Марине. Они быстро-быстро пьют шампанское, потом не очень быстро пьют шампанское, потом медленно пьют шампанское.

Дмитрий и Марина маленькими глоточками пьют шампанское и любуются бездонно-синим небом, усеянным серебряными звёздами. Дмитрий наклоняется к плечу Марины и касается губами её кожи. Марина вздыхает. Дмитрий медленно целует ей плечи, шею, затем дорожка поцелуев приводит его губы к её ушку.

Поцелуи Дмитрия, в отличие от шампанского, быстро опьяняют Марину, и, прикрыв пушистыми ресницами глаза, она высоко воспаряет над действительностью. Прикосновения Дмитрия к груди, бёдрам и ягодицам удерживают её возле него. Дмитрий ощущает трепет её тела. Возможно, у неё не было мужчины.

Дмитрий убирает с плеч Марины бретельки платья и даёт свободу двум свежим дынькам грудей. Он хочет поймать их, но Марина поднимает голову, и губы влюблённых соединяются в поцелуе. Возможно, это первый её поцелуй с мужчиной.

— Дима!

— Марина!

Они прижимаются друг к другу, и ей становятся известны все его движения, включая и укрытые одеждой. Дмитрий смещает платье всё ниже и ниже, а губы его тем временем спускаются к левой груди и захватывают сосок. Марина запускает руки в его волосы, она вся горит и трепещет, сердце её бьётся, дыхание неровное. Ещё одно движение, и платье падает к ногам Марины. Теперь на ней нет совершенно ничего — трусики она, вероятно, постирала и повесила сушиться.

И сейчас уже Марина раздевает Дмитрия. Он теребит зубами её ушко, а она расстёгивает одну за другой пуговицы его рубашки, желая увидеть Дмитрия, молодого и мускулистого, обнажённым.

Внизу хлопнула дверь. Кто-то припёрся. И хватит мечтать, «молодой и мускулистый». И вовсе он уже не молод, и даже не мускулист. И «свежие дыньки» — это не про Маринку.

А пришёл, как оказалось, Мышенков. Подлесный не любил Мышенкова. В общем, он Мышенкова не переваривал и терпеть не мог. Прежде всего и пуще всего, наверное, за самовлюблённость и заносчивость. Этот тип мнил себя великим экстрасенсом и выдающимся народным целителем. Подлесного он в упор не видел. На приветствие его отвечал, но с каким-то странным выражением удивления на лице, словно откуда-то под ноги ему вывернулась собачонка да и заговорила вдруг человеческим голосом. Кивал важно Дмитрию и тотчас забывал о нём. Когда Подлесный вёз его куда-нибудь на машине, Мышенков и тут умудрялся не замечать, не ощущать присутствия Дмитрия, общался с ним так, как он общался бы с компьютером, воспринимающим команды с голоса.

Вообще, как считал Подлесный, приличных людей у Маринки не работало. Все были со странностями и неприятные, или — с неприятными странностями. Например, Барыбенко совершенным придурком выглядел. Худой, подвижный, длинноносый и длиннорукий, он постоянно размахивает руками — пассы производит. Проходя мимо человека — этакая движущаяся мельница, — он мог спросить: «У вас что сегодня с желудком?», а получив ответ, что, мол, всё в порядке, сделать круглые глаза и заявить: «Нет-нет, прошу вас, сегодня будьте осторожны». Беседуя с кем-либо — всё равно с кем, — он может в то же самое время выполнять всевозможные физические упражнения, от упражнений на подвижность кистевых и локтевых суставов до попыток усесться на шпагат. Если бы Подлесный запоминал или записывал все поставленные ему Барыбенко диагнозы, то у него был бы букет заболеваний столь шикарный, что способен был бы соперничать со сборным букетом заболеваний любого из московских кладбищ.

Вот и сегодня, минут двадцать тому назад, пробегая мимо сидящего в приёмной Подлесного, бросил что-то по поводу поджелудочной. Дмитрий, конечно же, не обратил внимания. А вывело его из себя другое. Точнее, другой специалист. Мышенков, который, проходя через приёмную, вместо того, чтобы, по обыкновению, не заметить Дмитрия, остановился и медленно повернулся к нему. Дмитрий поднял голову и вопросительно посмотрел на экстрасенса и целителя. Мышенков довольно долго молчал, хмурясь, а затем шагнул к Подлесному и направил на него указательный палец.

— Прошу меня простить, но вам необходимо серьёзно заняться собою, — изрёк он.

— Лев Николаевич, вы не узнали меня? Я — Дмитрий, — решив, что Мышенков принял его за посетителя салона, сказал Подлесный.

— Я знаю, кто вы, позвольте вам заметить, — ответил Мышенков сердито и повернулся, чтобы уйти.

— Если знаете, то почему себе позволяете? — почти крикнул Подлесный, неожиданно почему-то разозлившийся. — Что это вас всех моё здоровье беспокоит? О своём здоровье беспокойтесь!

Мышенков вновь повернулся к Подлесному.

— Вы зря отмахиваетесь, скажу я вам. Если вам что-то неясно, то других послушайте.

— О чём я должен слушать? О своих болезнях, которые вы мне придумали?

— Любая болезнь имеет свои симптомы, — назидательно проговорил Мышенков. — Кто-то способен заметить такие, как рвота, понос и частое мочеиспускание, извините за прямоту, а кто-то видит и менее выразительные симптомы.

— И какие вы видите? — язвительно спросил Подлесный. — Очень даже интересно, что такого неординарного вы обнаружили, пройдя мимо с задранным кверху клювиком?

— Разговаривать в подобном тоне не считаю возможным, — ответствовал Мышенков и удалился.

Подлесный с трудом удержался, чтобы не побежать следом и не пнуть Мышенкова под зад.

— Что-то случилось? — вышла из своего кабинета Бояркина.

— Всё нормально, — не глядя на неё, недовольным голосом произнёс Подлесный.

***

А после обеда Подлесному и самому довелось выступить в роли крупного специалиста по диагностике. Он находился в кабинете Бояркиной, когда стремительной походкой вошла Телешова. Глаза её горели, лицо светилось, и прыгали зайчики по тонированным коньячно-медным прядям в её причёске.

— Марина Григорьевна, крутенький попался! И исэпэ — премиленький.

— А что такое исэпэ? — повернулся к Бояркиной Подлесный.

— Индивидуальный стрессовый профиль, — бросила, не повернув головы, Марина и кивнула Телешовой. — Ну-ну!

— Бизнесмен с кучей неприятностей! Как деловых, так и личных! Худой и бледный. Костюм на нём висит, прямо. Видно, что исхудал и осунулся. Руки дрожат и взгляд блуждает. Не клиент, а подарок, прямо!

— И что конкретно? — словно львица перед прыжком подобралась Бояркина.

— Ой, я всё записала. Там у него и денег куча уплыла, и склад обворовали, и налоговая за задницу ухватила. В общем… Да, и молодая жена в непредсказуемость и загадочность ударилась!

— Дай ему сразу вторую степень устрашения, — распорядилась Бояркина. — Да, вторую. А потом посмотрим.

— Марина Григорьевна, а вы зайдёте? — с надеждой спросила Телешова.

— Обязательно, — подтвердила Бояркина. — Вместе с Мышенковым к тому же.

— Ой, а его нет! — прижала ладони к щекам Телешова.

— Ах да, он же у этого, как его… — Бояркина вдруг посмотрела на Подлесного. — Ты со мной пойдёшь, Диман.

Дмитрий опешил.

— Ты с ума сошла! Что я буду там делать?

— Многозначительно молчать, — усмехнулась Марина. — В случае необходимости поддакнешь. Понятно?

Дмитрий пожал плечами и ничего не сказал.

— Учти — многозначительно, — повторила Бояркина. — А это значит — с умным видом. Более чем.

— Насчёт «более чем» не знаю, — съёрничал Подлесный.

— Ты мне тут давай без этих… — нахмурилась Бояркина. — Ты только попробуй мне тут клиента…

И Дмитрий поспешил её успокоить, проговорив:

— Маруся, я всё сделаю. Мы же взрослые люди.

— Марина Григорьевна, ну так я пошлю Аннет за вами, — пятясь к двери, проговорила Телешова.

— Да-да, милочка, конечно же.

Спустя десять минут в кабинете Телешовой Подлесный увидел мужчину лет сорока в двубортном костюме и ярком галстуке, безупречно причёсанного и гладко выбритого. Ни худобы особенной, ни дрожащих рук он не заметил. Похоже, эта Телешова поспешила выдать желаемое за действительность.

— Ну что ж, будем работать, — сказала Бояркина, просмотрев протянутые ей Телешовой листы бумаги, и озабоченно поглядела на клиента. — Вы, Виктор Леонидович, не волнуйтесь, мы вам поможем.

— Будем надеяться, — сдержанно произнёс Виктор Леонидович, и только по голосу его Подлесный догадался, что клиент и в самом деле несколько растерян и взволнован.

Бояркина колдовала возле Виктора Леонидовича, а Подлесный, чувствуя свою ненужность, переминался с ноги на ногу.

— Энергетический уровень разрушился основательно, поэтому неудивительно, что сглаз, а может быть, и порча… — Бояркина повернулась к Подлесному. — Дмитрий Иванович, вам не кажется, что именно порча, а не сглаз в данном конкретном случае?

— Да, несомненно, — покивал Подлесный.

— Необходимо восстанавливать энергетическую защиту и психологическую стабильность, — продолжила Бояркина.

— Да, конечно, — подтвердил Подлесный.

Бояркина обратилась к Телешовой:

— Лариса Виленовна, нельзя исключать и генетический транс, поэтому поработайте, пожалуйста, и в этом направлении.

— Да, я думаю, это необходимо, — согласилась Телешова.

— Что такое генетический транс? — поинтересовался Виктор Леонидович и вопросительно посмотрел на Подлесного.

— Генетический транс? Ну, это… — Рука Дмитрия невольно потянулась к затылку.

На помощь поспешила Бояркина.

— Дети нередко повторяют судьбу родителей, Виктор Леонидович. Поэтому вам, Виктор Леонидович, нужно будет предоставить необходимые сведения Ларисе Виленовне. Положение серьёзное, но не безнадёжное. Так что будем работать, Виктор Леонидович.

Когда всё закончилось и Подлесный оказался в коридоре, он обнаружил, что под мышками и между лопаток у него сыро, ладони также влажные и липкие от пота.

***

Мероприятие, намеченное на вечер, сорвалось, так как Бояркина уехала к матери, где и заночевала. А потом он заболел, осопливел, среди лета и без уважительных причин. К субботе он поправился. Бояркина пила виски и смотрела телевизор, когда Подлесный сообщил ей, что идёт в гараж, чтобы разобраться с системой зажигания. О том, что зажигание барахлит, Марине было известно — он об этом позаботился заблаговременно. Бояркину лишь удивило, что ремонтировать автомобиль он собрался так поздно.

Ремонтировать, может быть, машину сподручнее днём, однако организовывать покушения на жизнь людей лучше под покровом темноты. Поэтому Подлесный не менее часа сидел в гараже и ожидал наступления непроглядной темени. Было ветрено, небо заволакивало тучами. Наверное, будет дождь.

Подлесный вернулся к дому, вооружился, а затем взобрался на заранее облюбованный тополь. Глянув на окна квартиры Бояркиной, он едва не свалился с дерева. Света в окнах не было. Где же она может быть в такой час? Легла спать? Да никогда она раньше часу не ложится. Подлесный решил сидеть и ждать.

Ветер начал усиливаться, порывы его стали резче и неожиданней, и налетали они со всех сторон: то с юга, то с севера, а то с востока или запада. Иногда порыв ветра, налетевшего с севера, например, вдруг сталкивался с более сильным порывом южного ветра и мгновенно отступал. Похоже, будет гроза. Подлесный посмотрел на небо и увидел стремительно несущиеся облака. Жуть! И тут они, облака, неожиданно остановились — Дмитрий едва не закричал. Чтобы облака, несущиеся вскачь по небу, вдруг замерли на месте! Но облака вновь устремились в прежнем направлении, с прежней скоростью, и Дмитрий понял: данный эффект объясняется тем, что верхушка тополя сильно раскачивается. Так сильно, что если она сейчас обломится, то в этом не будет совершенно ничего удивительного. Тем более что она отягощена весом его тела.

Едва успел прийти Подлесный к такому предположению, как огромная ветка тополя, находящегося в пяти метрах правее, со страшным треском рухнула на землю. Дмитрия охватил ужас. Скорее вниз! Он спешил, однако ставшие непослушными руки его и ноги путались в ветвях, а каждый сук норовил вцепиться в штанину или рукав. Подлесный видел, как ходит под ним земля, и ему оставалось только гадать, в какую сторону отшвырнёт ветер обломленную крону тополя с перепуганным человечком. Справа — пень, слева — скамейка с жёстким ребром спинки и стол, сколоченный из толстых досок. Да упади он всего лишь на травку — и то, вероятно, костей не собрать.

Лишь ступив обеими ногами на землю, исключительно неподвижную, Дмитрий облегчённо перевёл дух. Однако не успел он и двух вдохов сделать, как поднялся шквальный ветер. И затрещали ломающиеся ветви и кроны деревьев. Закряхтело надсадно и стало падать на Дмитрия дерево, на котором он только что сидел. Дмитрий упёрся обеими ладонями в ствол тополя, но спустя несколько мгновений сообразил, что удержать падающее дерево ему не по силам, — и бросился в сторону. И вовремя. Помедли он чуть — какая-нибудь из веток сломала бы ему шею. А так всего лишь получил он по морде тополиными листьями да словил изрядную дозу страха, прогнавшего затрепыхавшееся сердце куда-то в область пяток.

Подлесный с трудом добрался до подъезда и принялся тянуть ручку двери на себя. Сначала ничего у него не вышло, но вот ветер на мгновение сменил направление — дверь отворилась. Дмитрий влетел внутрь, и дверь незамедлительно громыхнула позади, едва не оторвав ему правую ногу. Подлесный остановился, чтобы успокоиться немного и решить, что ему делать дальше. Впрочем, о чём тут думать — надо забираться на чердак и там занять подходящую позицию.

На чердаке он находился минут тридцать или сорок. И не выдержал грохота над головою. И спустился во двор, чтобы в который уже раз за вечер взглянуть на окна. Они были по-прежнему затемнены. Дмитрий решил перекурить и топать домой. Но прикурить не получалось, так как шквальный ветер бросался брызгами дождевой воды. Подлесный хотел перебежать через двор, чтобы покурить в своём подъезде, однако в эту минуту у въезда во двор остановился тёмный джип и под дождь выскочила женщина. Дмитрий узнал в ней Бояркину. Куда она ездила? И почему приехала на джипе? Те, кто ездят на джипах, извозом, как правило, не подрабатывают.

Подлесный решил стрелять Бояркиной в спину. Точнее, мимо её спины в деревянную дверь подъезда. И лишь она свернула к своему подъезду, Подлесный выбежал на середину двора и, прижавшись левым боком к стволу одного из деревьев, произвёл несколько выстрелов. Бояркина неожиданно упала лицом вниз. Подлесный выронил револьвер. Он был ошеломлён, ибо уверен был, что попасть в Маринку он никоим образом не должен был. А может быть, ветер отклонил легковесные пульки, швырнув их в широкую спину Бояркиной?

Но упавшая поднялась. Сначала на четвереньки, а потом и на ноги. Озираясь, она побежала домой. Дмитрий слышал, как она повизгивала.

Дома Бояркина рассказала, как, возвращаясь от Никифоровой, она снова стала жертвой покушения на её жизнь. До прихода Подлесного прошло не менее двадцати минут, однако Марина всё ещё была почти что в невменяемом состоянии. Стуча зубами о бокал с виски, она рассказывала о страшном происшествии и плакала. Дмитрий слушал и молча гладил её по голове.

ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО СТАНОВЛЕНИЯ

— Марина Григорьевна, вам надо срочно купить пистолет, — сочувственно вздыхая, высказалась Телешова.

— Пистолет — это серьёзно, — веско заметил Подлесный.

— Хотя бы газовый, — добавила Телешова.

— Покупать — так настоящий, — вскинула голову Бояркина. — Бах, бах — и две аккуратные дырочки во лбу.

Подлесный горько усмехнулся.

— Во-первых, ещё попасть нужно, в лоб-то. А во-вторых, дырочки аккуратными бывают только в кино, а в действительности…

— Что — в действительности? — нахмурилась Бояркина.

— В действительности полчерепа снести может. А кровища и вообще может и стены забрызгать, и потолок, и самого стрелка.

— И стрелка? — поразилась Бояркина. — А если я — с расстояния?

— С расстояния ещё попасть надо.

— Можно потренироваться.

— Не потренироваться, а тренироваться несколько раз в неделю. Стрелять-то, может быть, придётся из неудобного положения. Сидя в кустах на корточках или лёжа в придорожной канаве, сырой и противной. Или на бегу.

— То есть? — не поняла Бояркина.

— За тобой бегут, или ты — за ними.

Бояркина возмутилась:

— Неужели я ещё за ними побегу?

— Кроме того, — продолжил Подлесный, — их может оказаться двое или трое. Один оттуда палит, второй — с другой стороны, а третий вообще бежит к тебе и лупит из автомата. А самое главное…

— Что — главное?

— Пистолет ещё достать надо, выхватить, как говорится. Где ты его носить собираешься?

Марина задумалась.

— В сумочке, наверное, — сказала, наконец.

Подлесный скептически поморщился.

— Расстегнуть сумочку, нашарить пистолет, ухватить, вытащить, снять с предохранителя, навести на цель… А нападают-то неожиданно, готовые к тому же уже полностью.

— Лариса, плесни коньячку мне, — попросила Бояркина. — И Дмитрию.

— Нет, спасибо, мне не надо, — отказался Подлесный. — Кстати, рука, которой за оружие хватаешься, должна быть твёрдой. Всегда. Поэтому выпивка, сама понимаешь, не способствует, так сказать… Как и курение, впрочем.

Обсуждение мер, которые необходимо принять для обеспечения безопасности Бояркиной, продолжилось. Телешова предлагала даже нанять телохранителей, однако Марина сказала, что это разорит её. Никакого решения, в результате, принято не было, но Марина, попивающая коньяк, рюмку за рюмкой, так набралась, что Подлесный вынужден был отвезти её домой и уложить в постель. Когда он собрался уезжать, Марина расплакалась. И Дмитрий остался с нею.

Следующие два дня Бояркина никуда не выходила, хотя Подлесный и заверял, что в его присутствие с нею ничего не случится. В четверг Марина всё же отправилась в офис. Однако и в этот день, и в последующие дни работа у неё не ладилась. Теперь уже Бояркина не выглядела такой спокойной и уверенной в себе, как прежде. Она стала рассеянной, задумчивой, неразговорчивой. Порой раздражалась беспричинно и могла накричать, громко и визгливо. Подлесный, в отличие от работников фирмы, старался постоянно находиться поблизости, отчего ему доставалось больше других. Он, по существу, стал её телохранителем, приняв на себя дополнительные обязанности. В первый же день, когда Марина собралась домой и направилась к выходу, Дмитрий остановил её.

— Стоп! Я иду первым. Ты выходишь через пять, примерно, минут.

— Что такое? — нахмурилась Бояркина. — У меня нет времени тут рассиживать.

— Ничего, посидишь. Иначе у тебя вообще не будет будущего. Возможно. Я должен принять меры. Я должен всё осмотреть.

— И что ты намерен искать? — смягчилась Бояркина.

— Посмотрю, нет ли посторонних. Ну и остальное.

— Остальное — это что?

— Осмотрю машину и окрестности, не появилось ли чего-то дополнительно внутри и поблизости. А вдруг машину заминировали?

— Ты подойдёшь, понюхаешь и всё поймёшь? — не без усмешки в голосе произнесла охраняемая. — Разминированием собаки занимаются, насколько мне известно.

— Я сделаю то, что я в состоянии сделать, — спокойно ответил Подлесный. — Если от машины, например, тянется какая-нибудь проволока или леска, то я её обнаружу. Если вблизи появились какие-то пакеты, свёртки, банки, коробки, то это тоже может показаться подозрительным. Кстати, бомбочку могут и по почте прислать. И не только посылкой, но и обыкновенным письмом.

— Уж не собираешься ли ты сам почту вскрывать?

— Возможно. Тебе самой, по крайней мере, не следует этого делать. И все об этом должны знать. Причём даже если на письме написано «лично в руки». Чтобы как можно больше людей знали, что письма и посылки ты вскрываешь не сама и что делается это даже и не рядом с твоим кабинетом.

Бояркина, в основном, прислушивалась к рекомендациям Подлесного, но порой на неё что-то находило, и она вела себя немногим лучше, чем в ночь с субботы на воскресенье, когда приступы истерики следовали один за другим.

А в воскресенье, то есть через неделю после покушения, Марина избила Дмитрия, окончательно разрушив ауру загадочности и хрупкости, которая окружала её раньше, плотно и неразрушимо в первые дни их знакомства, лёгким облаком — в последнее время. Повод — он обещал найти тридцатиграммовые коньячные рюмочки, однако не сделал этого. Пустяк, казалось бы. Но Марина, неожиданно вспомнив об этих рюмочках, пришла в неописуемую ярость, едва Дмитрий успел виновато улыбнуться и пожать плечами. Рот открыть он уже не успел.

— Что ты сказал?! — рявкнула Бояркина и, сжав кулаки, подскочила к нему.

Дмитрий (он в это время сутуло сидел в кресле и подкреплялся чипсами) отшатнулся назад и непроизвольно выставил перед собою правую руку, ту самую, которой до этой секунды выуживал из пакетика промасленные ломтики.

— Будут рюмочки, Марина! — выпалил он. — Завтра же…

— Что?! — подалась вперёд Бояркина.

— Я сегодня же… — поправился Дмитрий и тут увидел, что пальцы его руки касаются белоснежной ткани платья Марины. И стремительно отдёрнул руку.

Но — поздно. Отпечатки грязных пальцев остались. Дмитрий поднял взгляд на Марину и обнаружил, что лицо её пошло пятнами, зрачки — две чёрные точки, а дышит она коротко и шумно.

— Платье?! — захлебнулась Бояркина. — Да ты знаешь?!..

— Я… — отворил рот Подлесный и спустя мгновение услышал, как лязгнула его челюсть.

Бояркина ударила его во второй раз. Потом ещё раза четыре. Она била его с тяжеловесной торжественностью, с каждым ударом светлея лицом. Наконец Дмитрий сообразил, что необходимо искать спасения, и принялся уворачиваться и ставить блоки, а затем и вовсе попытался уйти от ответственности, нырнув левее Бояркиной. Не получилось. Марина успела ухватить его за воротник, а потом уселась ему на спину и обрушила удары своих кулаков на незащищённый затылок. Ощутив себя осёдланной лошадью, Дмитрий стал взбрыкивать задом, чтобы освободиться от драчливого наездника.

— Спокойно! Не дёргайся! — приказала Бояркина, но Подлесный не послушался и вскоре сбросил её на пол, после чего прыгнул на Марину сверху и прижал её руки к ковру.

— Это ты успокойся! Свихнулась, стерва!

***

В четверг многоходовая комбинация, разыгранная Подлесным, рухнула. Открылось всё предельно просто. Дмитрий предложил Савельеву револьвер за пятьсот долларов, а тот возьми и позвони Бояркиной. Савельев позвонил Марине и попросил её снизить цену за револьвер с пятисот до четырёхсот долларов.

— За какой револьвер? — удивилась Бояркина.

— Да за тот, что мне Димка предлагает, — ответил Савельев.

— Какой тебе револьвер Диман предлагает? — продолжала удивляться Бояркина.

— Ты не в курсе? — в свою очередь поразился Савельев, которому Дмитрий и Марина всегда представлялись в виде некоего единого целого, нераздельного и неразымаемого.

— О каком таком револьвере идёт речь? — подступила Бояркина к Подлесному.

И Дмитрий поплыл. Он раскололся.

— Ну, ты и артист! Сволочь ты и сволочь! — резюмировала Марина, выслушав его признание. — Сколько седых волос у меня появится в результате твоих фокусов!

— Если уже не появились… — робко начал Дмитрий.

— Ты их пересчитывал? А ты знаешь, что я пережила в результате всего этого?! — начала заводиться Марина.

Последовавшие за сим события Дмитрий пережил достаточно мужественно, однако ночью ему приснился страшный сон. Будто бы он лежит на дне глубокого оврага в форме воронки, а в него стреляют, палят из всех видов оружия: из пистолетов, автоматов, пулемётов и даже пушек. Дмитрий возится в грязи этой огромной воронки, пытаясь увернуться от пуль и снарядов. Все движения его — замедленные, даются с огромным трудом, и не только потому, что липкой грязью облеплены руки и ноги, но и ввиду подлости законов страшного сна. А враги совсем рядом, в двух десятках метров. И почему он ещё жив, совершенно непонятно.

Подлесный проснулся. Он ещё не понял, что проснулся — он только понял, что неким чудесным образом спасся. Темно. Он открыл глаза и осознал, наконец, что все ужасы ему привиделись во сне.

— И долго же ты просыпаешься, дорогой.

Это голос Маринки. Она стоит возле кровати и смотрит на него. Взгляд у неё странный, задумчивый и внимательный одновременно. Выпятив губы, разглядывает Дмитрия. Дмитрий приподнялся на локтях и тотчас ощутил головную боль и мышечно-суставный дискомфорт во всём теле. Словно его били головой о стену, а потом ещё и потоптали.

— Что случилось? На работу пора?

— Да, как раз о работе и пойдёт речь, — отозвалась Марина, не меняя ни позы, ни выражения лица и глаз.

— Который час? Я проспал? Но ты ведь тоже ещё не оделась.

Марина бросила взгляд на свой халат, запахнула его поплотней и присела в кресло.

— Есть возможность повысить тебе оклад содержания, образно выражаясь.

За что она собирается повысить ему зарплату? Не в благодарность же за то, что он её НЕ убил. Ни в первый раз, ни в дальнейшем. НЕ убил он её потому, что цели у него были другие. Потому не угрохал он её, что не ставил такой задачи перед собою. И Дмитрий спросил:

— Что за возможность?

— Ну как ты, я смотрю, — Марина уголками губ обозначила улыбку, — профессионалом стал… Все покушения проведены, насколько я понимаю, на достаточно высоком уровне.

Дмитрий не понимал, к чему она клонит, однако решил молча дождаться продолжения разговора.

— Ты помнишь Виктора Леонидовича? — спросила Марина. — Ну, тот, с которым вместе с тобой беседовали, когда он в первый раз пришёл.

— Да, — сдержанно подтвердил Подлесный.

— Есть необходимость организовать ему кое-какие неприятности.

— Не понял.

— Чтобы дозреть до необходимости получить у нас весь комплекс услуг, которые мы можем предоставить.

Дмитрий начал, кажется, что-то понимать.

— Поясни, пожалуйста. Что ты такое задумала, профура?

— Раскрутить его надо на полную катушку. Пускай поделится деньжонками, которых у него куры не клюют.

— Что ты задумала? — В голосе Дмитрия отчётливо слышалась тревога.

— Неплохо было бы, сгори у него склад или магазин. Желательно, чтобы из-за электропроводки или других технического плана причин.

МУЖИКОВ ПОСЛУШАТЬ — БАБЫ ВИНОВАТЫ

Подлесный осуществил поджог одного из складов, принадлежащих фирме, хозяином которой являлся Виктор Леонидович. Он выполнил ещё несколько подобных поручений — и вдруг…

— Диман, я приняла заказ на убийство, — сообщила Бояркина.

Подлесный только что вошёл. Он лишь успел пройти несколько шагов и плюхнуться в кресло.

— И из-за этого я нёсся сюда как угорелый?

— Диман, ты не понял, — ответила Марина, и что-то в её голосе заставило его насторожиться. — На этот раз всё без дураков.

— О чём ты? — сдвинул брови Подлесный.

Бояркина выбралась из-за стола и пересела в кресло напротив Подлесного.

— Я же говорю: я приняла заказ. И ты за это получишь десять тысяч баксов.

— Ты хочешь сказать, что…

— Вот именно. Ты ликвидируешь одного человека и получишь свои денежки.

— Меня ты спросила? А если я не соглашусь? — начал сердиться Дмитрий.

Бояркина всплеснула руками.

— Но почему? Ты столько раз это делал!

— Я ещё никого не убивал! — поднял указательный палец Подлесный и прищурился многозначительно. — И не собирался!

— Ну не упрямься, Диман, — обиженно протянула Бояркина. — Ну чего ты! Ну, в самом-то деле! Всё же как обычно, только… — Марина помолчала. — Только один новый штришок…

— Который тянет на девять граммов в затылок!

Подлесный вскочил и побежал к двери.

— Диман! — закричала Бояркина. — Подожди, Диман!

Дмитрий шёл долго. Быстрым шагом и не разбирая дороги. И почувствовал усталость. Необходимо срочно присесть на некоторое время, чтобы отдохнуть и набраться сил. А потом… Что же потом? Бежать дальше! Бежать и бежать, пока он не убежит так далеко от Маринки, что она даже перестанет существовать для него. Как бы исчезнет. То ли умрёт, то ли просто испарится, как пригоршня воды, пролитая на раскалённый металл, а пространство и время, некогда окружавшие её, свернутся в одну точку, маленькую и незаметную. Она поболит, поболит да и рассосётся.

Дмитрий заметил несколько белых пластиковых столиков и подобных им стульев. А вот и киоск справа от них. Сейчас он присядет за один из столиков и отдохнёт.

Взявшись за спинку стула, Дмитрий замер. Сесть-то он сядет, но не следует ли взять граммов сто водочки, чтобы в дальнейшем, присев за столик, влить в себя. Для остойчивости. Он так и сделал.

Выпив водку и закусив хот-догом, взглянул на окружающий мир с некоторой надеждой. Может быть, он поспешил? «А-а!» — завопил и убежал. Разобраться надо было. Ну не такая же она, в самом деле, дура, чтобы… сделать из него киллера, убийцу, по-русски говоря!.. Нет, тут что-то не то, он, видимо, не так её понял.

Или это была шутка? Хотя нет, шутки не очень-то свойственны Маринке. Маринка не тот человек, из которого они сыплются. Ей, напротив, довольно-таки трудно это даётся. Она даже кряхтела, бывало, когда ей уж очень хотелось сказать что-нибудь смешное, а не получалось. Покряхтит, покряхтит, бывало, да и ничего не скажет. А если и скажет, то вовсе не то, что можно квалифицировать как шутку или иной подобный продукт.

Дмитрий помрачнел. Марина, конечно же, говорила сегодня с ним вполне серьёзно. И сделала более чем определённое предложение. Вот именно — предложение! Она приняла заказ и сделала ему, Дмитрию Подлесному, предложение заказ этот выполнить. А он откажется. Да, откажется. Извини, скажет, дорогая, это не по моей части. Я, уважаемая, чтобы тебе было известно, являюсь… Кем же он является? Впрочем, неважно. Но он не убийца. Не киллер. И как она могла вообразить, что он может согласиться?! Дурдом! Уж кто-кто, а она-то, кажется, уж должна была бы знать, что он исключительно не тот человек, которому можно делать подобные предложения. И как у неё язык-то повернулся? Если он и выполнил несколько её поручений щекотливого характера, то это вовсе не значит… Подлесный схватил пластиковый стаканчик и ринулся к киоску.

— Девушка, мне, пожалуйста, ещё сотню граммулек и гамбургер.

Вернувшись, он обнаружил двух женщин. Они сидели как раз за его столиком и пили джин-тоник.

— Мы за ваш столик сели? — спросила одна из них, с улыбкой глядя на удивлённо взметнувшего брови Дмитрия. — Вы уж извините.

— Да ничего, — ответил Подлесный и отвернул голову, чтобы поискать свободный столик.

— А вы садитесь. Вы нам не помешаете, — сказала вторая женщина.

— И мы вам, надеюсь, не помешаем, — добавила первая.

— Спасибо.

Дмитрий в два приёма выпил водку и не спеша съел гамбургер. Всё это время он, кажется, ни о чём, кроме выпивки и еды, не думал. Тем более что водка была премерзкой, а гамбургер таким каким-то… неживым, что ли, словно его уже раз сто разогревали и охлаждали перед тем, как разогреть в последний раз и скормить ему. Эх, была же раньше водочка! Её можно было пить едва ли не как нектар, вкушать в благословенной сосредоточенности, наслаждаясь законченностью вкусовых решений. А это? Разве это водка?

— Не понравилась, я вижу, вам эта отрава, — сочувственно произнесла одна из женщин.

Подлесный взглянул на выразившую сочувствие даму. Ей, пожалуй, лет сорок или около того. Тело у неё, наверное, ещё вполне, а вот лицо поизносилось, поувяло и пожухло под действием горячих солнечных лучей и движений холодного ветра, хлеставшего то дождём, то снегом. Да ещё разнообразные эмоции, не отображать которые человеческое лицо давным-давно уже не может. Вот и волосы, некогда тёмно-русые, теперь изрядно посветлели, сединой посеребрённые.

— Действительно, отрава, — вздохнул Дмитрий.

— Зачем же пили тогда?

Дмитрий снова вздохнул и ничего не ответил.

— Жизнь у него тяжёлая, не видишь разве? — радостным голосом сказала вторая женщина. — Видишь же, бьёт его жизнь ключом по башке. Так ведь?

Вопрос адресовался ему. Но радость-то в её голосе — почему? Дмитрий посмотрел на женщину. Не без неприязни.

— Неприятности имеются, — ответил сдержанно.

Эта женщина, с радостным голосом, была ещё старше первой. Крашеные рыжие волосы, яркое пятно губной помады пониже носа, обведённые чёрным весёлые глаза серого цвета.

— Женщина? — сочла необходимым уточнить она.

Дмитрий задумался. Действительно, его неприятности связаны с женским полом. С его Маринкой.

— Почему вы так решили? — спросил он. — На работе у меня не всё благополучно. А женщины… что женщины? — Дмитрий осмотрелся по сторонам, словно намерен был сказать о том, что уж по этому-то поводу переживать, вроде как, и глупо. Он даже развернул слегка плечи и сел более прямо и свободно.

— И никаким боком? — хитро улыбнулась рыжая. — Никогда не поверю, что без нас могло обойтись. А ты, Шура, веришь?

Дмитрий перевёл взгляд на Шуру. Похоже, и она не верила.

— А ведь вы правы где-то. — Дмитрий поджал губы и покивал головой. — Хоть и производственные, как будто, неприятности, а всё равно…

— Начальник баба? — обрадовалась рыжая. — Это последнее дело, когда баба начальником. Не приведи Господи. Мой тебе совет — увольняйся. Если уж невзлюбила — увольняйся, пока хуже не стало. У тебя уже и сейчас видок более чем, а ещё немного и совсем дойдёшь. Беги — мой тебе совет. А работу найдёшь. Руки-ноги есть — найдёшь. И, может, не хуже ещё.

— Тут, видимо, гораздо сложнее всё, Анюта, — произнесла Шура негромко. Она внимательно наблюдала за Дмитрием и отметила, судя по всему, нечто, позволившее ей сделать подобное высказывание.

— Да ну! А-а, вот оно что! Ну если так… Да, если не просто начальница, а ещё и, так сказать, личные отношения, то я вообще не завидую!

Теперь радости рыжей по имени Анюта не было предела. Её даже подбрасывало.

— Вы уж как-то сразу… — растерялся Подлесный.

— Мы не правы? — ухватила его за руку рыжая.

Дмитрий неуверенно пожал плечами.

— Если так, то… — Анюта задумалась ненадолго, а потом встряхнула головой и распорядилась: — В таком случае — тем более. Беги и не оглядывайся. И как можно дальше. Пока не спился и руки на себя не наложил. А это уж совсем последнее дело. И не по-христиански даже. Из-за бабы залезать в петлю — последнее дело.

— Ты уж сразу про петлю, подружка. Он, может, вовсе и не думал, а ты мелешь, — придержала её Шура.

— Да нет, это уж я так, на воду дую, как говорится. Хотя ты, Шура, глянь на него. Не видишь, что ли? Да он же одной ногой в могиле! — Анюта даже в ладошки прихлопнула. — Когда с такой-то рожей да водку хлещут — пиши пропало. Ты как сам-то, парень? Ты держишься ещё? А?

— В могиле скоро окажется кто-то другой, — мрачно проговорил Дмитрий. — Но отнюдь не я. Хотя в последующем, возможно, и я, — прибавил он после паузы.

— Заболел кто? — предположила Шура.

— В наше время далеко не все умирают от болезней.

— Несчастный случай?

— Можно сказать и так, — согласно кивнул Дмитрий.

— Ты способен предвидеть несчастные случаи? — живо спросила Анюта.

Звоночек прозвенел. Правда, не очень громко. Фоновый мотив городской улицы, несущей автомобильный поток, звучал едва ли не более убедительно. И всё-таки Дмитрию стало тревожно. Было ясно, что разговор свернул на опасную дорожку, однако степень этой опасности нетрезвый Дмитрий оценить затруднялся.

Анюта, между тем, повторила вопрос:

— Как тебе удаётся предвидеть несчастные случаи? Может, ты экстрасенс?

— Да нет, я не экстрасенс. Хотя, между прочим, мне и приходилось исполнять роль эту, роль этакого колдуна и мага. Посмотрел многозначительно, подчёркиваю, мно-го-значительно и изрёк.

— А что изрёк?

— Это ерунда, это скажут. Что велят, то и изречёшь.

— И кто велит-то? — не отставала Анюта. И сама же догадалась: — Баба твоя, которая начальник?! Так?

Дмитрий опустил голову.

— Ясно: она, — подвела итог Анюта. — А она и в самом деле может предвидеть чужие смерти?

— Иногда, по всей видимости, может, — с усмешкой сказал Дмитрий.

— Это в каких же случаях?

— А когда точно знает, что человек умрёт.

— Как, то есть, знает?

— Знает, что человек приговорён.

— Как, то есть, приговорён? Кто его приговорил?

— Да болезнь его приговорила, — вмешалась в разговор Шура. — Заболел человек, скоро умрёт — видно ведь. Тем более для знающего-то человека.

— Но мы говорили о несчастных случаях, — не согласилась Анюта. — Товарищ говорил… Кстати, как тебя зовут?

— Дмитрий.

— А нас — Анна и Александра. Анна — я. А она, соответственно, — Александра. Ты, Дима, говорил, что то ли ты, то ли твоя супружница-начальница знаете, что человек приговорён и умрёт.

— Ну, — подтвердил Дмитрий.

— Как это может быть? Каким образом она это определяет? Или это большой секрет? — сыпала вопросами Анна.

— Да, секрет. Вот именно что секрет. Я уж тут и так наговорил, кажется, лишнего. Но, опять же, я вас не знаю, вы меня не знаете. Встретились, поболтали да и разбежались.

— Кажется, я начинаю понимать, — запрокинула голову Анюта и допила свой джин-тоник, а потом, прищурившись, посмотрела на Дмитрия. — Ты тут употребил слово «приговорён». Приговорён — это значит заказан? Так?

Подобной прыти от Анюты Подлесный не ожидал и потому растерялся. Растерянность его Анна истолковала однозначно.

— В самую точку! Я угодила в самую точку! Шура, ты видела?

— Ты с ума сошла, Анька! — всполошилась Шура. — Да разве ж Дима похож на бандита? А ты тут такое городишь! Не обращай на неё внимания, Дима. Заносит её, бывает. Как понесёт, бывает… Анна у нас натура увлекающаяся, с фантазией.

Но Анна сдаваться не собиралась.

— Ты много бандитов-то видела, подруга? — вскинулась она. — В повседневной-то жизни? Они ведь, поди, разные бывают. Уличная шпана — это одно, а организованная преступность — это совсем другое. На них академики и кагэбэшные генералы работают, на них такие люди работают, что ого-го и о-ё-ёй! А ты говоришь…

Женщины спорили, а Дмитрий слушал их и размышлял. Размышлял он, конечно, не о том, чью ему сторону принять следует, а как вообще ему выбраться из пограничной ситуации.

***

Уквасов внимательно осмотрел проходившего мимо него Дмитрия, затем ещё и проводил его довольно-таки продолжительным взглядом.

— Шурка, а твой Уквасов очень даже и ревнивый мужичок, — лукаво поглядывая на Уквасова, сказала Анна. — Ты видела, как он пялился на Дмитрия?

— Видела я, видела, — покивала Шура. — Если бы ещё он выводы из своей ревности делал правильные, то цены бы ему не было. В смысле, повыше цена была бы.

— Кто с вами тут сидел? — поинтересовался Уквасов, стараясь говорить максимально безмятежным тоном.

— Успокойся, Уквасов, это не её ухажёр. И даже не мой, — со вздохом сказала Анна. — Это — так, просто один знакомый. Он — киллер. У него что-то там не склеивается в киллерской деятельности — вот он и попивал водочку вместе с нами. Поболтали немножко, на жизнь свою он нам жаловался. А всё, если вас, мужиков, послушать, мы виноваты, бабы.

— Анюта, по-моему, не он, а ты обвиняла бабье племя во всех грехах, — решила поправить её Шура. — Это же ты говорила, что, мол, если баба — начальник, то это уже последнее дело.

— Да просто потрафить ему хотела. Я же вижу, что мужик услышать хочет. Что он желает, несчастный киллер, услышать, то я ему и выдаю.

— Да что вы заладили: киллер да киллер? — воскликнул Уквасов. Он только что уселся в кресло, которое недавно занимал Дмитрий, и теперь ему предстояло решить, чего же ему больше хочется: пива или водки.

— Дак он же киллер! — Анна мотнула головой в сторону метро. — Этот парень работает киллером, а начальником у него — баба, к тому же его собственная! А баба-начальник, да ещё при такой профессии, сам должен понимать… А если ещё плюсом ко всему идут и личные отношения…

— Вы это серьёзно? — перебил поражённый Уквасов.

— Что? — не поняла Анна.

— Он сам сказал, что он — киллер?

— Ну да, — подтвердила Анна. — Не сами же мы это придумали. Нам-то зачем выдумывать всякое?

— Так прямо и сказал?

— Так прямо и сказал.

— Да нет, Анюта, что ты тут такое говоришь?! — вмешалась Шура. — Прямо он, конечно, не сказал, но вполне можно предположить, что, возможно, что-то тут такое есть.

Уквасов вскочил на ноги.

— Может, я… Может, ещё догоню, а? — вскричал взволнованно. — Не говорил, куда направился?

— Нет, увы, — развела руками Анна. — И телефона он нам не оставил. Если только Шура ему свой тайком от меня сунула, то, возможно…

Уквасов уже не слушал её. Догнать! Надо попытаться догнать этого человека! Если он пошёл в метро, то… Да, у кассы, возможно, окажется очередь. Или поезд, такое вполне может случиться, уйдёт у него из-под носа.

— Как он у тебя смешно бегает, ты только посмотри, — заметила Анна, указывая на Уквасова. — С такой побежкой только за киллерами и гоняться.

— Неуклюжий и невезучий он, — печально проговорила Шура. — Бегает всё, крутится, суетится всё, а толку — чуть.

— Где он у тебя щас работает?

— Он сам толком не знает, думаю, — махнула рукой Шура. — В общем-то, как и раньше, частным сыщиком. А ещё называет себя независимым журналистом. Теперь и вообще папарацци решил заделаться.

— Папарацци?

— Ну, это те, которые не в своё дело всегда лезут. Короче, вмешиваются в частную жизнь всяких знаменитостей. Сфотографируют какую-нибудь звезду в неподобающем виде и тащат снимок в газету. Принцесса Диана когда погибла…

— Да, припоминаю! — оживилась Анна. — Там этих самых папараццей обвиняли, что они в той аварии виноваты. Они на мотоциклах, кажется, за ней гнались.

— Вот и он собирается какой-то там длиннофокусный аппарат покупать. В тот раз, когда мы тут Пугачёву видели, — тоже так вот сидели за пивом, а она из машины выскочила и в туалет побежала, — то едва с ума не сошёл, что без фотоаппарата оказался.

Анна неверяще потрясла головой.

— Ты смотри-ка! Она — в туалет, а ему-то, казалось бы, какое дело?

— За такой снимок можно неплохие деньги получить, — пояснила Шура.

— А побить не могут? Недели две тому назад он, помню, с фингалом ходил.

— Били его уж. Даже не один раз, а два. Он собирает сведения о дачах всяких Дьяченко да Орбакайте, а потом идёт на промысел.

— Ну и?..

— Ну и нарывается.

— Понятно, — покивала Анна, сочувственно глядя на подругу. — А я тут на днях, позавчера, познакомилась с одним молоденьким.

— Молоденьким? Ты с ума сошла! — Шура даже сигарету затушила, чтобы ничто не помешало ей выслушать историю о новом романе Анюты.

— Да он не совсем и молоденький. Тридцать четыре ему. Я просто с собой сравниваю.

— Почему молчала-то столько времени? — сказала Шура, с некоторой даже обидой в голосе.

— Ну ты извини, а почему я должна посвящать тебя в свою личную жизнь?

— Подруги ж всё-таки, — смущённо пожала плечами Шура.

— Не во все сферы жизни, ты знаешь, и подруги допускаются, пусть и самые близкие.

— Анюта, ну ты, прямо… Я же не выпытываю интимные подробности. Просто — кто он, что он?

— А не поняла я. В общем-то, он такого, знаешь, завирального типа субъект. То про одно рассказывает, то по-другому то же самое преподнесёт.

— Аферист какой-нибудь? — предположила Шура. — А может, альфонс? Деньги не пытается вытягивать?

— Альфонсы — это для богатеньких штучек. Тут — симпатия. Естественно, я не собираюсь его к себе навсегда привязывать… И свет клином на нём не сошёлся. Но пока, вроде бы, всё неплохо идёт. Он, между прочим, такой, знаешь, непосредственный. «Чего смотришь? — спрашивает. — Тебе вдуть? Ладно, подставляй, курва!» Меня сначала это даже несколько шокировало. Или: «Чего облизываешься?» — спрашивает. Ну и в том же духе.

ДИКИЙ РЕЗУЛЬТАТ ГРУБОЙ ВЕРБОВКИ

В глазах Бояркиной вспыхнули гневные огоньки, и Подлесный, готовый к обороне, сжал зубы и прищурился. Невозможно сжимать пружину до бесконечности. Так и с ним. Он слишком многое позволял ей в отношении себя. Однако — хватит, пора бы уже и положить конец этому безобразию. Сколько, в конце-то концов, можно! Будь сейчас на дворе даже и не патриархат или равенство, а самый что ни на есть суровый матриархат — всё равно. Он, в конце-то концов, свободный человек!

Однако Марина, видя его решительный настрой (Дмитрий стоял сжав кулаки и набычившись, ноги на ширине плеч), не стала обострять ситуацию.

— Разувайся, проходи. Сейчас ужинать будем, — произнесла она приветливым голосом и ушла на кухню.

Дмитрий хотел отказаться, но не успел — Марины уже не было, а кричать не хотелось. Ладно, он поест. Он будет вести себя как обычно, но будет твёрд. Хватит вить из него верёвки. Нет и нет. Он будет немногословен, но непреклонен. Никаких дискуссий. А поесть он поест. Так как проголодался. И пусть даже с ложечки начала бы она кормить его — без разницы, она ничего не добьётся. Говорят, в кормлении неизбежно присутствует элемент приручения. Объявить бы голодовку, а то и вообще домой не являться — вот беспроигрышное решение. На все сто процентов. Но он припёрся. И не отказался от приёма пищи. Из этих реалий и надо исходить.

— Всё ещё не разулся? Диман, что с тобой? — удивилась вновь объявившаяся в коридоре Марина. — Мой ручки и на кухоньку. Давай-давай!

«Ручки», «кухонька» — вконец обнаглела. Дмитрий злился и с удовлетворением отмечал у себя признаки данного состояния. Главное — не удариться в благодушие. И эти её «ручки» и «кухонька» — это она зря, совсем нюх потеряла. Нельзя же держать его за полного-то идиота.

Подлесный явился к ужину с каменным лицом и в полном молчании приступил к трапезе. Огромный бифштекс, предварительно вывалянный в специях, был безупречно прожарен. Картофель также выглядел превосходно. Очищенная головка чеснока, горчица и перец. И блюдце с мелко порезанным лучком. Дмитрий понял, что ему придётся очень трудно, ибо Маринка просто так не отступит, она пойдёт до конца. Ему бы отойти на заранее подготовленные позиции и закрепиться. Однако таковых нет, не подготовил он заранее-то. Остаётся бежать в никуда. Просто — в никуда. От бифштекса с картошечкой. От стопарика с алмазно поблёскивающей жидкостью.

Дмитрий решил остаться. Он поужинал и переместился к телевизору. Расслабленный организм вяло отметил — ошибка. Следовало сразу завалиться спать. Не приняв душа и не раздеваясь. Он же улёгся на диван, подложив под голову две подушки, и принялся шарить по телевизионным каналам в поисках чего-нибудь такого, что соответствовало бы его теперешнему состоянию.

А необходимо было нечто бодрящее. Рано было успокаиваться.

— Тебе кофейку не сделать? — спросила Марина. Она уже минут пять была в поле периферийного зрения Дмитрия. Она то протирала подоконник, то рылась в шкафу, то зачем-то перемещала торшер.

— Нет, спасибо, — отказался Дмитрий, подумав, что это как раз то, чего бы ему сейчас действительно хотелось.

Но он обойдётся и без кофейку. Как и без кое-чего другого. И напрасно она надела этот свой халат, который правильнее было бы назвать пеньюаром. Когда Марина была в нём в присутствии посторонних мужчин, Дмитрий жутко бесился. Порой это приводило даже к скандалам, один из которых, кстати, закончился тем, что они подрались. Во время того мордобойного инцидента Марина разбила ему голову в области темечка, а Дмитрий поставил ей синяк и провёл на вокзале ночь да две — у Коротковых.

А у халата этого был провокационный характер, и когда Марина садилась, на стул, на диван, в кресло ли — всё равно, одна нога оставалась открытой практически полностью. Марина, конечно, обычно брала пальчиками подол халата и прикрывала ногу, но происходило это уже после того, как бдительный взгляд постороннего мужчины успевал увидеть то, что ему видеть вовсе не следовало. Да и в области груди этот халат-пеньюар… В общем, в присутствии гостей мужского пола Дмитрию оставалось только мучительно переживать, не вывалится ли правая либо левая грудь наружу и не поставит ли под угрозу их семейное благополучие.

— Я всё же решила приготовить тебе кофе, — сообщила Марина, и Дмитрий увидел рядом с диваном столик-консоль на металлических ножках.

Подлесный недовольно сморщился, но кофе принял. А когда Марина уронила салфетку и нагнулась за нею, то не смог удержать своего взгляда, метнувшегося непроизвольно к вырезу на груди женщины. Кстати, не напрасно — он на мгновение увидел сразу обе груди, что его ощутимо встряхнуло и насторожило. Специально уронила салфетку, решил Дмитрий. Но зря старается. Хоть голышом пускай бегает по квартире, он не затрепещет и не запылает. И когда Марина расположилась в кресле, Дмитрий даже не посмотрел в её сторону. Ни когда она только устраивалась в кресле, ни когда уже сидела и попивала кофе. Он словно бы не замечал её присутствия, как бы захваченный льющимися из телевизора новостями в стране и мире.

— А что ты думаешь по поводу этого кризиса, Дима? — поинтересовалась Марина. Голосом, обращённым к внутренней необходимости его не быть одному на фоне известий о финансовом кризисе, как бы и далёком, заэкранном, но всё равно нежелательном.

— О каком ещё кризисе? — неприязненно буркнул Дмитрий. — Плевать я хотел на него.

— Ты хочешь сказать, что думаешь о другом? — нежным голосом спросила Марина.

— О чём это ещё о другом? — покосился на неё Дмитрий.

— Да знаю я, о чём уж.

— О чём? Что ты знаешь?

— Да уж знаю. Смотреть на меня боишься — вижу ведь. Опасаешься неконтролируемых поступков. Решил дуться на меня до бесконечности? И вовсе зря. Я же вижу, как ты мучаешься.

— И не мучаюсь, и не опасаюсь, — сурово отрезал он.

— Ты просто сходишь с ума, — продолжала гнуть своё Марина.

— От чего это я с ума-то схожу?

— От неутолённого желания.

— Многократное «ха-ха» — прямо тебе в лицо, — съязвил Дмитрий.

Марина многозначительно улыбнулась и поправила на груди халат.

— Вот и врёшь. У тебя в глазах тот же огонь, что и в тот вечер, когда мы познакомились.

— У меня в тот вечер был огонь в глазах? — усмехнулся Дмитрий.

— Ну да, — подтвердила Марина.

— Да виной тому бодяга, которую мы жрали тогда. Да и нравилась-то мне больше твоя подруга. Но этот Сомов вцепился в неё, как клещами. Я пытался подловить её у дверей ванны, туалета или на кухне, но Сомов всегда был начеку. Он даже пить перестал. Как сторожевой пёс нюхал квартиру.

— Да ты от меня не отходил. Вспомни-ка! Ты предупреждал каждое моё желание. Ты не видел никого, кроме меня. Ты на следующий день не помнил имя той моей подруги! — Марина говорила уверенным голосом, однако нотки обиды, тем не менее, сквозили.

— И тогда помнил, и сейчас помню прекрасно. И её родинку на шее помню. Я только собрался… Сомов псом рыскал по квартире!

— Но ты же весь вечер возле меня крутился! — возопила Марина. — И был сама галантность. Рассыпался весь…

— Ерунда! — перебил Дмитрий. — И имя её не помнил, в кавычках, чтобы тебе удовольствие доставить. Воспитание у меня такое — всегда говорить собеседнику в юбке только приятное.

Они спорили, кричали ещё минуты три, потом Марина, вся в слезах, сбросила с себя халат и прыгнула на диван, точнее, на Дмитрия, и, придавив его тяжёлыми грудями, уткнулась мокрым лицом в его шею. И разрыдалась со свежевдовьей выразительностью.

— Ну-ну-ну! — с раздражением сказал Дмитрий и принялся успокаивающе похлопывать Марину по голым ягодицам.

И допохлопывался.

***

Приближение этого человека Подлесный почувствовал минуты за две до того, как тот сел рядом. Дмитрию не то чтобы стало плохо или неуютно, холодно или жарко, но что-то всё-таки вокруг или в нём самом изменилось. И Дмитрий понял, что встреча состоится, что вот сейчас тот человек, о котором говорила Бояркина, окажется около него. И состоится разговор. И Подлесный должен будет сказать «да». А иначе ему не следовало и приходить на эту встречу.

Рядом с Дмитрием сел мужчина. Он как-то неожиданно отделился от шумной компании молодёжи, проходившей мимо, и опустился на скамью справа от Подлесного. Дмитрий повернул голову в сторону мужчины, однако тот быстро произнёс:

— Не будем друг друга рассматривать. Николай Николаич? — и прикрыл рукою лицо.

— Да, я Николай Николаевич. — Подлесный вернул голову в прежнее положение. Он успел лишь заметить, что мужчина, как и он сам, в тёмных очках, что ему от сорока до пятидесяти, он темноволос и усат, поджар и широкоплеч. — Но, между прочим, вы, в отличие от меня, имели возможность рассмотреть меня досконально, во всех деталях, — прибавил Дмитрий не без раздражения.

— Но я этого не делал, — возразил усатый.

— А вот этого я и не знаю.

— Мы должны доверять друг другу, — положив руку на колено Дмитрию, сказал мужчина.

Подлесный усмехнулся.

— Хм, чья бы корова мычала…

— Не будем ссориться. Вы подтверждаете своё согласие?

— Да, — сказал Дмитрий, произнеся это слово таким тоном, каким естественнее было бы заявить прямо противоположное.

— Ну и ладненько. Я ни о чём не спрашиваю, но надеюсь, что у вас достаточный опыт, что вы профессионал, что не подведёте. И это хорошо, что вы не юнец двадцатилетний с ковбойскими замашками, а зрелый мужчина с житейским опытом, серьёзный и основательный.

Подлесный готов был взбеситься, однако молчал, глядя прямо перед собою, и даже зубами старался не скрипеть. А его собеседник продолжал вещать в ритме задушевного разговора и касаться рукою ноги Дмитрия.

— По противопожарной безопасности инструктаж будет? — не выдержал Подлесный.

— Да, вы правы, я действительно что-то не того. Мне передали, что берётесь за дело с нулевого цикла, но кое-какими сведениями мы всё же располагаем. Это — женщина, предпринимательница. Человек она, говорят, мерзкий и непорядочный, людям много зла сделала. Ездит она в сопровождении сожителя. Он же и водитель, он же и охранник. А теперь… — сменил тон усатый. — А теперь я должен передать вам деньги. Вот. Пересчитайте, пожалуйста.

Подлесный взял протянутые ему деньги и принялся считать. Закончив, положил их во внутренний карман ветровки, которую сегодня надел специально для этой цели.

— Всё верно?

— Да.

— Отлично. А вот здесь её фио и адрес. Вам надо прочесть это, запомнить и вернуть бумажку мне. Только не спешите, так как это наша первая и последняя встреча.

Усатый протянул Подлесному листок бумаги. Дмитрий глянул и обомлел. Что за шутки? Дмитрий поднял голову и повернулся к усатому.

— Давайте останемся полузнакомыми. Я же просил! — отворачиваясь, недовольно проговорил собеседник. — Запоминайте всё, что там написано, и расстанемся. Давайте-давайте!

Подлесный сидел с вытаращенными глазами и не находил слов.

— Если всё запомнили, то верните мне записку, — поторопил мужчина.

Дмитрий ещё раз глянул на бумажку и молча протянул её усатому. Он ждал, что сейчас последуют ответы на мечущиеся в голове вопросы, но мужчина вдруг поднялся на ноги, попрощался и ушёл.

Дмитрий сунул руку за пазуху и пощупал деньги. Он всё ещё ничего не понимал. Дурдом какой-то! Но деньги-то настоящие! Если всё организовала сама Маринка, то это значит, что деньги принадлежат ей и, следовательно, она их сейчас у него изымет. Но какой во всём этом смысл? Неужели всё тут без дураков? Однако почему тогда именно Маринка является посредником между ним и этим поджарым типом? Может статься, конечно, что тут в наличии ещё несколько звеньев, что нелепейшее стечение обстоятельств… И тем не менее, будучи человеком в высшей степени здравомыслящим, разве ж он поверит в нечто подобное? Но почему в таком случае всё выглядело так взаправдешно? И сердце щемило по-настоящему, и дурнота накатывала откуда-то из нутряных глубин, и голову обносило.

Ощущение тупика. Словно упёрся мордой в глухую стену непроницаемого мрака. Дмитрий сморгнул и увидел стоящую напротив скамью с голубыми урнами по сторонам. А на скамье сидел пьяный мужик и покачивался. Он, как можно было догадаться, пытался отыскать устойчивое положение, но ничего у него не выходило по той причине, что голова его заваливалась то вправо, то влево, а то вдруг на грудь падала или назад запрокидывалась, всякий раз лишая тело вожделенной устойчивости. Всё верно, необходимо срочно напиться. Принять сто граммов и спокойно поразмыслить. Если не получится — ещё сто. Или двести. У этого, который напротив, одна проблема — сохранить вертикальное положение. А какое-то время тому назад у него, возможно, проблем этих было как собак нерезаных, до чёртовой матери и выше головы.

Впрочем, вряд ли у кого-либо положение могло быть более ошарашивающим, чем у него сейчас. Деньги вот только убрать бы куда подальше. Деньги, которые принадлежат неизвестно кому. Хотя и лежат в его кармане.

ПИТЬ НАДО МЕНЬШЕ, НАДО МЕНЬШЕ ПИТЬ

Ещё пребывая в стадии пробуждения, Подлесный ощутил необъяснимую тревогу, а когда открыл глаза, всполошился не на шутку. Всё вокруг было незнакомым: и мебельная стенка напротив, и ковёр на полу, и, конечно же, запахи. Дмитрий резко приподнялся на локте и тотчас же сморщился от сильнейшей головной боли. Да-да, вчера он изрядно набрался — голова болит с похмелья. Однако где он находится и как здесь очутился? Напиться до такого состояния, что проснуться чёрт знает где и не иметь при этом ни малейшего представления о том, каким образом он оказался в чужой квартире!

За его спиной произошло какое-то движение, и Дмитрий в испуге обернулся. Сон окончательно отлетел от него прочь. Рядом с ним лежала женщина и, улыбаясь, смотрела на него. Дмитрий стремительно сунул руку под одеяло и ощупал своё правое бедро — трусов на нём не было. Женщина озарилась ещё более милой улыбкой и спросила:

— Что ты там ищешь? Думаешь, не потерял ли чего?

— Я просто… Я как бы… — забормотал Дмитрий.

— Всё в порядке?

Дмитрий нерешительно пожал плечами. Он, совершенно голый, лежит в постели с незнакомой женщиной, тоже, по-видимому, полностью раздетой. Если, по крайней мере, судить по её оголённому правому плечу.

— Ты так смотришь, словно впервые меня видишь, — надула губки женщина.

— Да нет, лицо, вроде бы, знакомое, — выговорил Дмитрий.

Лицо её действительно показалось ему знакомым, но женщина эта была не из вчерашнего дня. Это совершенно определённо. Возможно, она и не является его знакомой — просто тип лица её кого-нибудь напоминает. Но вчера, до того момента, пока он не вырубился, он с ней не встречался. Хотя бы уже потому, что ни с какими бабами он не знакомился и знакомиться не собирался. Перед ним стояла совсем другая задача, а именно — напиться и расслабиться.

— И ты всё помнишь? Как мы пришли, как пили коньяк? А что потом было? — лукаво спрашивала неизвестная голая дама бальзаковского возраста. — Мне начинает казаться, что ты даже ничего и не помнишь.

— Я действительно не понимаю, как тут оказался, — счёл необходимым сознаться Дмитрий. И смущённо улыбнулся.

— И ты не помнишь?.. — удивлённо спросила женщина.

Дмитрий понял, о чём она, и задал встречный вопрос:

— А между нами и в самом деле что-то было?

— Конечно. И ты мне столько всего приятного наговорил!

— Значит, я ещё способен был разговаривать? — сказал Дмитрий, массируя больную голову.

— И не только.

Женщина ласкала его нежным взором, потом высвободила из-под одеяла руку и обняла за шею.

— Как жаль, что не помнишь эту незабываемую для меня ночь. Мы были так жутко близки, а теперь даже не знаю, как к тебе подступиться. Совсем, прям, чужой. И смотришь, ну, как на идиотку, прям.

— До вчерашнего вечера мы… где-нибудь встречались? Лицо мне твоё знакомо.

— Да, мы же знакомы уже три дня. Мы были с моей подругой Анькой, а ты пил водку. Ещё за твой столик сели, пока за очередной порцией ходил.

— А-а, вот оно что! — обрадовался Дмитрий. — А то ломаю свою больную голову, а вспомнить никак не могу. Тебя Шурой зовут.

— Теперь тебе, надеюсь, полегчает. Кстати, можешь опохмелиться. На кухне в холодильнике.

— Да я, в общем-то, не опохмеляюсь, — нерешительно произнёс Дмитрий.

Шура уловила в голосе Дмитрия эту его нерешительность и приказала:

— Иди-иди! У нас осталось после вчерашнего. Можешь, кстати, и мне плеснуть.

Кухня квартиры Шуры также каких-либо ассоциаций с прошлым не вызвала. Он налил в бокалы граммов по пятьдесят дагестанского коньяка и вернулся к Шуре. Она уже была причёсана и одета в хлопчатобумажную ночнушку в цветочек и сидела, положив под спину подушку.

— Решила одеться, раз уж так получилось, — с виноватой улыбкой сообщила женщина. — А то получается, ты меня и не знаешь почти. В интимном плане, по крайней мере.

— Да-а, — протянул Дмитрий, — а ты, получается, знаешь обо мне очень даже немало. И как я тебе? Неужели ещё и дееспособен был?

— Ну-у, ты молодцом держался, — заверила Шура.

Женская похвала Дмитрию польстила, но чувство неловкости и некие иные ощущения пренеприятнейшего свойства, квалифицировать которые пока не удавалось, остались.

Однако если бы он знал всю правду о взаимоотношениях с этой именно женщиной, то опечалился бы ещё пуще. Если бы он знал, что ей известно вовсе не то, каков он в качестве любовника, а нечто совсем из другой области, он встревожился бы гораздо сильнее. И известно не только ей, но и её мужу, что особенно опасно.

Это её муж все эти дни убил на слежку за ним, за Дмитрием, а вчера подсыпал ему в пиво быстродействующего снотворного, после чего привёз сюда. Вчера, когда Дмитрий уснул, уткнувшись мордой в рыбью шелуху, Уквасов позвонил Шуре и потребовал, чтобы она срочно приехала в кафе к метро «ВДНХ». И вот вместе с ней Уквасов и доставил Дмитрия в свою квартиру, раздел до плавок и уложил в постель, на своё собственное ложе, к собственной жене под бочок.

После того, как Уквасов раздел и уложил спать Дмитрия, они с Шурой сели на кухне, чтобы перекусить и выпить коньячку. Уквасов был предельно сосредоточен. Он инструктировал Шуру, подробнейше излагая, как она должна себя вести с гостем, что должна говорить и какие действия совершать. И чего не должна делать.

Завершая инструктаж, Уквасов испытующе посмотрел жене в глаза и спросил:

— Александра, дорогая, я могу на тебя положиться?

— Да, конечно. Я всё поняла. Хотя, как я уже говорила, мне лично всё это не нравится очень и очень.

— Я не об этом, дорогая.

— А о чём? — взбрыкнула ресницами Александра.

— Ты всю ночь будешь находиться в одной постели с мужчиной.

— А, вот ты о чём! Ну, за кого ты меня принимаешь? Оказалась в постели с мужиком, так сразу… Да и он же в стельку.

— Что в стельку — это временное.

— Как раз до утра. Налей ещё, — попросила Шура.

— Тебе бы лучше не пить больше, — возразил Уквасов.

Александра возмутилась:

— Слушай, если собственной жене не доверяешь, то сам с ним и ложись!

— Да речь не о недоверии, — почесал затылок Уквасов. — Просто, сама понимаешь, женщина, мужчина…

— Ладно, хватит! Зануда! — сердилась Александра, сама подливая себе коньяку.

— Может, тебе лучше не совсем раздетой с ним лечь?

— Сначала ты сказал, что должен увидеть меня совершенно голой.

— Я не говорил, что он должен увидеть тебя совершенно голой. Я сказал, что, проснувшись, он должен знать, что ты без одежды с ним… И это не одно и то же.

Александра продолжала спорить:

— Я не понимаю. Если не увидит, что я голая, то как он узнает, что я — голая?

— Так значит, ты собираешься перед ним голышом щеголять?

— Я ничего не собираюсь, это ты меня заставляешь спать с чужими мужиками.

— Я не заставляю тебя спать с чужими мужиками! — прижав руки к груди, горячо возразил Уквасов. — Но так сложились обстоятельства! Очень надо! Понимаешь? Ты же была и раньше знакома с ним. Понимаешь? И перспективы…

— А мне теперь спать с пьяным мужиком! — перебила его Александра. — От которого перегаром тащит за версту! Да ещё и храпеть будет, поди.

— Почему обязательно храпеть? Не все же храпят.

— А если заразу какую-нибудь подхвачу?

— Да заразу-то просто так не подхватишь! И ты же под своим одеялом…

— Под своим одеялом! А постель-то всё равно общая! — Александра обиженно отвернулась.

— Ну давай положим тебя на раскладушку, — предложил Уквасов. — Он проснётся, а ты скажешь, что он, мол, спал беспокойно, толкался во сне — пришлось уйти. На эту самую на раскладушку.

Александра пожала плечами.

— Я-то не против. Сам смотри. Тебе виднее. Как для дела-то лучше?

— Да лучше-то, понятно, именно в одной постели — какой разговор, — удручённо сказал Уквасов и подумал, что с раскладушки перебраться на диван не так уж и сложно. Было бы желание. И он внимательно посмотрел на Шуру, будто хотел определить, не позволит ли она себе лишнего, его инструкцией не предусмотренного.

— Решай сам, — повторила Александра и посмотрела мужу прямо в глаза. Однако — не без некоторой загадочности во взгляде.

Уквасов вздохнул и принял решение.

— Всё делаешь, как договорились. И никакой самодеятельности.

— Что ты понимаешь под самодеятельностью? — сочла необходимым уточнить Александра.

— Самодеятельность и понимаю, — недовольно ответил Уквасов, пряча взгляд.

После ухода мужа Александра выпила ещё немного коньяку и пришла в комнату, где спал Дмитрий. Дожили! Собственный муж укладывает собственную жену с другим мужиком!

А мужчина-то Дима, в общем-то, и ничего даже. Хотя и отнюдь не красавец. Но всё при нём. Даже волосёнки на головёнке. Александра взяла стул и подсела к дивану. Нагнулась и сбросила со спящего простыню. Вот, пожалуйста, и на талии практически никаких лишних отложений-накоплений. И ягодицы в норме — есть за что подержаться. Она встала со стула и осторожно перевернула Дмитрия на спину. Волосатости мужик умеренной. Но там где положено — в достаточном количестве. Александра быстро разделась и снова села на стул. Теперь все её ощущения несколько изменились. Как бы изменился некий угол зрения, словно бы прибыло остроты восприятия. Говорят, мужики любят глазами, а женщины ушами. Может быть. Но она, видимо, не вполне типична. Ей приятно было разглядывать Дмитрия и сознавать, что он исключительно в её власти, что она способна сделать с ним всё, что захочет. Однако о том, что она может вдруг захотеть с ним сделать, Александра старалась не думать.

А действительно ли она может сделать с ним всё, что захочет? Она вместе со стулом придвинулась поближе к дивану и протянула руку, чтобы… Но вдруг испугалась и быстро глянула на лицо Дмитрия. Беспокойство, безусловно, напрасно. Да оторви ему всё под корень — он не проснётся. Не пошевелится, возможно, даже. Уквасов говорил же, что снотворного подсыпал. Шура вспомнила о муже и поскучнела. Но скоро справилась с собою, прогнала тяжёлые и непродуктивные мысли и вновь протянула руку к соблазнительно бугрившимся плавкам спящего мужчины.

***

Выскочив на улицу, Дмитрий остановился. Он не знал, куда бежать, что делать. Исполнение заказа невозможно, однако деньги уже получены, причём не только получены, но и потрачены. Точнее, утрачены. И утрачены, судя по всему, безвозвратно. Дмитрий был в панике. У него нет таких денег. Нет и никогда не было. И взять негде. Если эти деньги принадлежат Бояркиной, что в высшей степени маловероятно, то она просто убьёт его. Стукнет чем-нибудь, угодив по голове, и убьёт. А если заказчик настоящий и жертвой и в самом деле должна стать Маринка, то он, отказавшись от исполнения заказа, обязан будет возвратить деньги. Однако где он возьмёт такую сумму?

Стоп! Дмитрий вцепился обеими руками в волосы. А почему, собственно, он должен возвращать деньги людям, задумавшим убить его Маринку? Он вернёт им денежки — простите, мол, я за это дело не возьмусь, — а они просто-напросто найдут другого исполнителя. А самого его, возможно, уберут как нежелательного свидетеля.

Дмитрий подошёл к скамейке и сел. Надо подумать, но без паники, подумать спокойно и основательно. Он закурил сигарету и откинулся на спинку скамейки. Вчера так получилось, что поразмыслить ему не удалось, не вышло поразмыслить — он напился раньше, чем собрался это сделать. Естественно, он и в пьяном виде о чём-то размышлял, и, скорее всего, именно на эту животрепещущую тему, однако результаты тех его мыслительных усилий остались неизвестны. И не стоит теперь напрягаться, чтобы хоть что-нибудь вспомнить — предпочтительнее заново всё начать, продумать всё основательно на трезвую голову и принять решение.

И тут он вновь наткнулся мысленно на факт пропажи денег. Как это произошло? Одному Богу известно. Можно, конечно, сидеть и выкручивать, словно половую тряпку, собственные мозги — вдруг да всплывёт нечто такое, что прольёт хоть чуточку света на вчерашние события. Да, попытаться можно. Но прежде всего необходимо поговорить с Шурой, которая доставила вчера его к себе в квартиру. Она сказала, что денег при нём не было, однако, возможно, она сообщит что-нибудь из того, что поспособствует — так хочется на это надеяться! — выйти на след пропавших денег.

Сегодня, сделав несколько глотков из бокала с коньяком, он вспомнил о деньгах, полученных им накануне от усатого, и бросился обшаривать карманы брюк и ветровки. И не обнаружил денег.

— А деньги где?! — вскричал он.

— Какие деньги? — спросила Шура.

— У меня же были деньги! Восемнадцать тысяч! Долларов! — закричал Дмитрий и снова принялся осматривать карманы.

— Ты что-то путаешь, — не согласилась с ним Шура. — У тебя не было денег.

— Были! Восемнадцать тысяч! Чёрт возьми! Где же они?!

— С такими деньгами… пьянствовал? — голосом ошеломлённого человека произнесла Шура.

Дмитрий схватил одежду и стал быстро одеваться. Ему казалось, что надо куда-то бежать и что-то срочно предпринимать. Через минуту он уже бежал по лестнице вниз.

— Ты вернулся? — удивилась Шура. — Ну заходи.

Дмитрий вошёл в коридор, потом разулся и взглянул на Шуру.

— Может быть, чайку или кофе? — предложила хозяйка квартиры.

— Да, пожалуй, — кивнул Дмитрий.

— Тогда проходи на кухню. Чайник только что вскипел.

Дмитрий предпочёл кофе. Отхлебнув из чашечки небольшой глоточек, он испытующе посмотрел на Шуру и задал прямой вопрос:

— Шура, ты не брала моих денег? Точнее, не моих, а денег, которые при мне находились.

— Дима, я же уже говорила тебе! — Шура обиженно надула губы. — Почему второй раз спрашиваешь? Ты, получается, мне не веришь?

— Я верю, но, сама понимаешь… — нерешительно произнёс Дмитрий.

— Веришь, но сомневаешься, — покивала Шура. — Но что я могу тебе сказать? Могу только повторить то, что уже говорила. Что не брала твоих денег. И даже не потому, что такая вся из себя честная, а потому, что у тебя ничего не было. По крайней мере, тогда, когда я тебя нашла. И ты сам мне об этом сказал, когда я тебя нашла. В пивнушке у «ВДНХ».

— Что сказал? — переспросил Дмитрий. — Что я «сам сказал»?

— Что деньги потерял. Ты сказал, что потерял целую кучу денег.

— Я это в самом деле говорил?

— Да, именно это ты и говорил. Но вскоре забыл, видимо, об этом, ну, о том, что деньги потерял. И больше на эту тему ни слова… Я даже подумала, что ты что-то перепутал, что никаких денег не было. Да если б знала точно, что ты деньги потерял, то ни за что в квартиру свою не пустила бы. Зачем, скажи мне, подозрение на себя навлекать?

Александра выглядела искренней, она смотрела Дмитрию прямо в глаза, почти не моргая, и все её движения были несуетливы и пластичны. Если она и лжёт, то очень умело. Конечно, знай он язык жестов, то, возможно, заметил бы гораздо больше признаков, на основании которых с несравнимо более высокой степенью определённости мог бы судить о том, насколько Шура правдива. Однако Дмитрий, хотя и читал он брошюрки о человеческих телодвижениях, мало что из них почерпнул для себя. Кое-что об открытых и закрытых позах, что-то о том, как отражается внешне настроение человека, да запомнил ещё кое-что о движениях и позах женщины, желающей контактов с мужчинами. Вот и всё, пожалуй.

— Деньги были. Я не перепутал, — Дмитрий горестно опустил голову. — Были и сплыли.

— Сколько денег было? Ты какую-то сумму огромную называл. В долларах.

— Много. Очень много. Далеко не каждый столько и в руках держал. Послушай, а я ничего такого не говорил о том, где эти деньги и каким образом посеял?

— Нет, ничего такого, по-моему, не говорил, — поманипулировав некоторое время складками лба, но так, очевидно, ничего и не вспомнив, заявила Шура.

— Так я и думал, — огорчённо проговорил Дмитрий.

О том, что и надежда у него тоже была, он говорить не стал. Какой в этом смысл? Теперь надо думать, как быть дальше. Допить почти остывший кофе и решать, как жить дальше.

СЛЕДСТВИЕ И СУД, СКОРЫЙ И НЕСПРАВЕДЛИВЫЙ

Выйдя из квартиры, Уквасов остановился на лестничной площадке и задумался. Такого с ним ещё не случалось. Впервые в жизни он своими руками подложил в постель к собственной жене мужика. Может быть, вернуться и остаться в квартире хотя бы на то время, пока киллер будет дрыхнуть как убитый? А это, скорее всего, продлится ещё не один час. Вероятно, часов этак пять или шесть. Да до утра практически. Хотя, конечно, останется риск обнаружить себя. Далеко не все способны одинаково крепко спать как у себя дома, так и в гостях. Да и кто знает, чего возжелает пьяный организм мужика, накачавшегося водкой и пивом. А может, он курить встаёт посреди ночи. Или пожрать — и такие бывают люди, например, он сам. Ведь редко когда не встанет ночью, чтобы забраться в холодильник и чего-нибудь съесть, хоть кусочек сальца с хлебом.

Уквасов собрался было нажать кнопку вызова лифта, однако заметил, что она горит красным. Он прислушался и определил, что лифт движется вверх. Вскоре кабина лифта остановилась напротив него, и из неё вышел сосед Соболев, пенсионер.

— Привет! — крикнул он. — Ты куда это собрался на ночь глядя?

— Да я, как бы тебе сказать… — замялся Уквасов.

— По работе, что ли? Ясно. Ну и работку ты себе выбрал. За чужими жёнами следишь, а что касается собственной благоверной…

— А что такое? — насторожился Уквасов и придержал створки дверей.

Соболев рассмеялся.

— Что-что! Не уследишь. По ночам-то будешь шляться. В условиях ночного времени баба дуреет, что б ты знал. Она за день-то телевизора насмотрится, любовных романов начитается, об окружающих мужиков потрётся — и дуреет. Я не о твоей конкретно, но меж собой они не шибко ведь различаются. Согласен? На внешность разве. Толстая — худая, блондинка — брюнетка. Первая-то моя ведь гуляла от меня — почему и развёлся. Эту, правда, не поймал.

— Пока ещё, — мстительно вставил Уквасов.

— Да, пока ещё не поймал, — согласился Соболев. — Правда, уж больше двадцати лет живём. Хотя теперь уж вряд ли — старая ведь, юбилей в прошлом году был. Стукнуло ей в прошлом году шестьдесят. Хотя, может, ты и прав, может, рано ещё бдительность терять. По себе ведь судишь. Раз нет уж такого, чтобы чуть не каждая баба в тебе что-то этакое ворошила, то и про неё так же мыслишь. А они, бабы-то, более живучие, чем мужики, между прочим.

— И более хитрые, — добавил Уквасов.

— Да они ни за что не скажут, чего у них на уме, — подхватил Соболев. Он, кажется, готов был трепаться едва ли не до утра, и Уквасов не стал в очередной раз удерживать дверь кабины лифта. — Чтобы узнать правду…

«Чтобы узнать правду…» — последнее, что услышал Уквасов из сказанного Соболевым в их разговоре, и эти три слова занозой воткнулись в сердце. «Чтобы узнать правду». Чтобы узнать правду, надо что-то делать. А что? Он здесь, а она там. И не одна. Не подумал он как-то раньше, а можно же было видеокамеру вмонтировать. Или хотя бы прослушивание обеспечить. А теперь остаётся только если через окно… Уквасов сунул руку в сумку и убедился, что бинокль на месте. И прямиком отправился к соседнему дому. Войдя в подъезд, обернулся и отыскал окна своей квартиры — вон они, на одиннадцатом этаже. На кухне свет не горит, а в комнате светло. И шторы не задёрнуты, только тюлевые закрывают проём окна.

Чердачная дверь была заперта на замок, поэтому Уквасов поспешил вниз, чтобы обследовать соседний подъезд. Замок был и здесь. И он вынул из сумки монтировку, а спустя минуту сунул обратно — вход на чердак был открыт. Лишь ступив ногой на земляной пол чердака, Уквасов тотчас понял, что он тут не единственное живое существо. Уквасов замер. Слева кто-то разговаривал. Двое или трое. Судя по всему, они говорили между собою, спорили. Через несколько секунд он определил, что голоса принадлежат двум нетрезвым мужчинам и женщине, тоже пьяной. Пьяные и крикливые, поэтому и не слышали, как он взламывал замок, открывал скрипучую дверцу чердачного входа, не заметили свет, проникший из подъезда и разрезавший здешний мрак надвое.

Уквасов медленно переместился в темноту, решив не трогать дверцу, дабы лишний раз не рисковать быть обнаруженным. Но как пробраться мимо этих троих? А никак, пожалуй. Придётся сдать вправо и уже там выбираться на крышу, уже оттуда наблюдать за окнами своей квартиры. Что не очень удобно, так как под углом.

Однако делать нечего. Можно, конечно, и влево податься, но каким образом? Если только на пузе проползти. Ползти пузом по грязи, ползти да и звякнуть нечаянно какой-нибудь банкой консервной. Лучше по крыше осторожно переместиться, если уж обязательно потребуется, если уж никак. А связываться с пьяной компанией… Уквасов попытался вслушаться в их разговор, но ничего не понял. Словесная окрошка, только взвизги матерных слов, произносимых женщиной, и можно разобрать.

Оказавшись на крыше, Уквасов бросил взгляд в сторону окон дома напротив. Лишь коснувшись ногами крыши, Уквасов поспешил отыскать глазами окна своей квартиры. И это получилось почти мгновенно. Он нашёл ярко светившееся окно с прекрасно знакомой люстрой, которую в позапрошлом году лично и повесил.

Однако в данную минуту люстра его не интересовала. А вот часть обнажённого человеческого тела слева… Уквасов вздрогнул. Что это могло быть? Похоже, он увидел часть спины, нижнюю часть спины. А больше ничего не было видно. Надо достать бинокль. И ещё необходимо сместиться влево.

И, на ходу вынимая из сумки бинокль, Уквасов побежал по крыше. Под ногами что-то звякнуло, но он не обратил внимания. А вот здесь можно и остановиться, благо и бинокль уже почти прижат окулярами к лицу.

Уквасов увидел Александру. С головы и до колен. Обнажённая, она была у окна. И в следующее мгновение, воздев руки вверх и в стороны, Александра задёрнула шторы. Он едва не застонал. А если бы и застонал, то уж, во всяком случае, этого не заметил бы.

Уквасов, впавший в некую прострацию, стоял минуту или две неподвижно, затем вновь поднёс бинокль к глазам и посмотрел на только что задёрнутые Александрой шторы. Да, практически никакого просвета, лишь в самом верху осталась узкая белая полоска.

— Жлобы, гляньте, кто к нам пожаловал! — раздался женский голос в нескольких метрах позади и слева от Уквасова. Он быстро обернулся и обнаружил высокую и худющую женщину. — Жлобы, я извращенца поймала! — снова закричала женщина.

— Это вы про меня? — удивился Уквасов.

— Про тебя, милый, — подтвердила женщина, страдающая недостатком массы тела, женщина-дистрофик, попросту говоря.

— И никакой я не извращенец! — решительно возразил Уквасов.

— Можно подумать, я не видела извращенцев, — с усмешкой сказала дистрофичка. — Видала я таких, милок. Да нормальных меньше, чем вас, уродов. Женщины ходят и изнывают, а вы чем занимаетесь? А я скажу. А вы онанизмом занимаетесь, извращенцы! А женщины — без мужиков!

— Но какое, простите, мне дело до женщин, которые изнывают?

— Тебе до них дела нет, я знаю! Тебе бы себя ублажить и всё!

— Отстаньте от меня! — бросил Уквасов и отвернулся.

И снова устремил взгляд на окна своей квартиры. Но там всё было по-прежнему. И почему-то всё ещё горел свет. Если она легла спать, то логичнее было бы выключить электричество.

— Этот, что ли? — услышал он мужской хриплый голос. — И как догадалась, что извращенец? А, Верка?

— Бинокль у него. Шары-то налил, дрянь подзаборная, не видишь ничего.

Теперь уже рядом с Веркой стояли двое мужчин, один повыше, второй пониже. Но оба, как будто, ростом меньше этой Верки.

— Не подзаборная, а чердачная, — вмешался в разговор второй мужчина. Он был невысокого роста, но имел удивительно густой бас.

— Да я первый раз на чердаке пью, — возразил хриплоголосый.

— Первый? — насмешливо переспросил бас.

— Да, никогда не было. Я, между прочим…

— Ладно, — перебил бас, — успокойся. Надо решать, что с извращенцем делать.

— А сбросьте его с крыши, — предложила дистрофичка Верка.

Только сейчас Уквасов, мысли которого всё это время были в нескольких десятках метров отсюда, там, где жена… находилась в одной комнате и одной постели с другим мужчиной, начал осознавать, что оказался он в довольно непростом положении. Два пьяных типа и какая-то сумасбродная бабёнка, которая вполне серьёзным тоном предлагает своим дружкам сбросить его с крыши.

— Вы эти разговоры прекратите! — строго проговорил Уквасов. — Что это за разговоры такие? — И он направился мимо компании блюстителей нравственности, решив поскорее покинуть крышу.

Низкорослый заступил ему дорогу, а тот, что был повыше, схватил за плечо и прохрипел:

— А ну постой, мужик! И — рассказывай!

— Что рассказывать?

— Всё! Может, ты и «лифтёр» ещё? А может, ты маньяк-убийца?

— Хватит трепаться! — прикрикнула Верка. — Он в любом случае заслужил смерть.

— Вы ошибаетесь! — начал Уквасов, изо всех сил стараясь говорить спокойным голосом. — Я никакого отношения не имею ни к маньякам, ни к иным извращенцам!

— А бинокль тебе зачем? Хотел увидеть бабью сиську и получить удовлетворение? — ухмыльнулся бас.

— Удовлетворение я получаю иным способом.

— В лифте на девочек нападаешь? Которые из школы возвращаются. Да? — снова вступил в разговор хриплоголосый, продолжающий сжимать плечо Уквасова.

— Ни на кого я не нападаю!

— Если у него имеется нож или ствол, — заметил бас, — то он — серийный убийца. В детстве я вешал кошек, кстати, — на чердаках. И этого я бы повесил самолично.

— Лучше просто сбросить с крыши, — заявила Верка и придвинулась к Уквасову, чтобы внимательнее его осмотреть. — Упадёт он, толстенький, и превратится в лепёшку дерьма. Которое к утру уберут. Не менты, так дворники. И следов меньше. Сам, мол, сбросился. Хочешь быть самоубийцей? — обратилась она к Уквасову.

— Пропустите меня. Мне пора. — Уквасов сделал попытку вырваться, но теперь уже и бас вцепился в его ветровку, а затем и ударил его в область солнечного сплетения.