Бесплатный фрагмент - Маленькая история любви…

«Мы хотели принести веру, надежду и любовь в это место, которое так в них нуждалось».

Глава 1. Вера

Моя история началась с трагедии. Семилетняя война унесла жизнь моего отца, оставив мою мать без защиты и поддержки. Мама, неспособная справиться с потерей и окунувшись в недостойный образ жизни, приняла решение оставить меня на пороге монастырского приюта. Это был единственный выход для неё, чтобы обеспечить мне хоть малейший шанс на лучшее будущее.

Когда меня нашли, я уже балансировала на грани жизни и смерти. Холод и голод почти лишили меня жизни. Мои маленькие глазки уже не искрились, голос охрип, а тело охватывала ледяная бледность. Я тихо ждала своего последнего вздоха, не осознавая реальности и жестокости своей судьбы. В тот момент мне было несколько месяцев от роду, и судьба решила дать мне ещё один шанс.

Меня нашли нянечки, которые возвращались в приют из храма после вечерней молитвы. На их лицах не было ни растерянности, ни страха, ни какого-либо другого удивления.

С завидной регулярностью в приют попадали дети от грудничков до десятилетнего возраста, причем все мы были из самых разных слоев общества. Это были незаконнорожденные дети крепостных, внебрачные дети, сироты, которых приводили дяди и тети, и просто нежеланные дети.

Все эти несчастные «ангелы», брошенные своими биологическими родителями или родственниками, оказывались в очень тяжелом положении. Приюты были переполнены, и условия жизни в них были крайне тяжелыми. Дети жили в постоянном голоде, нехватке одежды и плохих санитарных условиях.

Воспитанников нередко подвергали физическому и эмоциональному насилию. Педагогические методы были крайне жестокими, и нас часто наказывали по поводу и без, для профилактики и якобы ради нашего же блага. Некоторые дети, разлученные со своими братьями и сестрами, оставались без всякой поддержки и находились на грани жизни и смерти. Случалось, что подростки, доведенные до отчаяния, заканчивали жизнь самоубийством, бросаясь с крыш домов или в Неву.

Все мы испытывали физическое и эмоциональное страдание, столкнувшись лицом к лицу с неблагоприятными условиями и отсутствием любви и заботы.

В связи с увеличением количества таких младенцев, как я, катастрофически не хватало кормилиц и сестер милосердия, а в грудном отделении для нас просто не было места. В приют буквально стекались ручейки несчастных душ. Мы были истощенными, голодными, оборванными и бездомными. За нами некому было ухаживать, не говоря уже о лечении. С притоком беспризорников повысился и уровень смертности.

Чтобы понимать масштабы смертности, выглядело это так: из 500 новоприбывших выживали только 30 младенцев. Из них до шестилетнего возраста доживали максимум 15. Остальные испускали последний вздох, испытывая страшную боль.

Смерть наступала по разным причинам: корь, скарлатина, дифтерит, лихорадка или чума, которые распространялись из-за плохой гигиены. За глаза приют называли «фабрикой ангелов».

Среди всего этого нескончаемого ужаса оказалась и я. В честь святой мученицы меня назвали Софьей. Одна из нянь позже сказала мне: «Мы хотели принести веру, надежду и любовь в это место, которое так в них нуждалось».

На «фабрику ангелов» вскоре пришли Вера, Надежда и Любовь. Это было не благословение Господа, а обычные дети из плоти и крови, которые, как и я, стали питомцами детского приюта и постепенно стали моими подругами, но об этом я расскажу чуть позже.

Итак, я была спасена из лап смерти, которая крепко держала меня в своих холодных костлявых пальцах. За мной ухаживала нянечка по имени Нина, которая проявляла ко мне материнские чувства, потому что я была очень похожа на её дочь, умершую от дифтерии.

Нина не оставляла меня ни на минуту, заботилась о моём здоровье и лечила меня со всей своей силой и любовью. Она проводила бесконечные ночи у моей постели, не покладая рук, чтобы вернуть мне здоровье. Нина буквально окутывала меня своим теплом и заботой, словно мать, которую я так и не успела познать.

Мои густые волнистые каштановые волосы и большие зеленые глаза полностью покорили её сердце. И Нина сделала всё возможное, чтобы спасти меня из объятий смерти, так как я подхватила какую-то хворь, едва попав туда.

По обычаю, младенцев оставляли в приюте на срок до двух недель, после чего нас передавали в крестьянские дома, где кормилицы вскармливали нас своей грудью и ставили на ноги. Но я продержалась в приюте месяц и даже начала набирать вес, превращаясь в обычного, более-менее здорового младенца.

Ниночка всегда говорила, что я сильная и смогу преодолеть любые трудности, которые могут возникнуть на моём жизненном пути. Она учила детей ценить каждый миг, предлагала свою руку помощи, когда кому-то было трудно, и всегда была готова поделиться своей нескончаемой добротой.

Пожертвований едва хватало на содержание приюта, а во время голода, когда приют едва сводил концы с концами, старшие бегали на паперть просить милостыню. В возрасте шести лет все питомцы приюта были приучены к попрошайничеству, что было своего рода правилом для каждого из нас. Даже такие мелочи, как отказ выйти на паперть или спрятать деньги или еду, строго наказывались непосредственно надзирателем.

Коррупцией был пропитан весь дом. Няньки воровали у детей, администрация пилила деньги от доходов с продажи прав на производство товаров и не гнушалась деньгами благотворителей. Никто не интересовался нами, и по большому счёту мы были предоставлены сами себе.

В возрасте трёх лет я всё-таки попала в поместье, в котором насчитывалось пятеро детей разного возраста, и все они были избалованы и, мягко говоря, невоспитанны. Причиной моей высылки стала не только скоропостижная смерть Ниночки, но и большой поток беспризорников, обрушившийся на приют. Я с трудом помню своё состояние, когда ко мне подошла холодная, как лёд, надзирательница и твёрдо произнесла: «Повезло тебе, завтра поедешь в поместье Прончищева. Нет больше твоей Нины. Отмучилась, голубушка».

В чём же заключалось мое везение, я так и не поняла. Во-первых, о Прончищевых ходили всяческие слухи, как правило, ужасные. Во-вторых, бедная Ниночка. Горе мое было беспредельно, и я рыдала денно и нощно, вспоминая свою добрую нянечку самыми добрыми словами, какие только знала на тот момент.

Моё пребывание в поместье Прончищева было ужасным. Все слухи оказались не напрасными и, скажу больше, легкими по сравнению с тем, что там происходило на самом деле.

Прончищевы владели несколькими земельными участками и двумя конюшнями с сотнями породистых лошадей. В их подчинении находилось 400 крестьян. Также у них была церковь, сад, украшенный статуями и беседками, и многое другое. Мария Прончищева была терпеливой женщиной, но часто страдала от болезни ног и не могла самостоятельно передвигаться. Она проводила 24 часа в сутки в собственной кровати в своей комнате, видя улицу и солнечный свет только через открытое окно. Ее слабое здоровье сказалось и на отсутствии должного воспитания у детей. Сам же Филат Прончищев, глава семьи, был вспыльчивым и несдержанным человеком, часто кричал, бил прислугу, а иногда и жену. Многие обижались на него, а многие уважали его суровый нрав и надёжность. Но отныне я была главным объектом его самосуда, потому что все беды, которые вытворяли его дети, падали на меня.

Однажды младшенькая Евсевия разбила его любимую пепельницу и в слезах прибежала к папеньке, чтобы пожаловаться, какая я дерзкая и неуклюжая, посмела испортить чужую вещь. Мне устроили грандиозную порку, отшлепали ремнём и заперли в чулане на три дня.

После той любви и заботы, которую давала мне моя милая няня Нина, всё происходящее стало для меня настоящим ударом. Слёзы продолжали литься ещё несколько часов, но я с облегчением поняла, что мне не придётся видеть этих злых детей и людей в поместье по крайней мере три дня.

В течение моего уединённого заточения мне дважды приносили скудную пищу. Среди прочего был луковый суп, который я находила самым вкусным и ела с большим удовольствием. Однако порции были настолько малы, что я беспрестанно испытывала голод.

Вечером, когда хозяева ложились спать, ко мне тайком приходила кухарка Варвара. Она приносила горячий чай и сахар, который я смачивала в чае и смаковала с огромным удовольствием. Это была единственная сладость, которую я могла себе позволить в те тяжёлые времена.

Варвара была доброй и сострадательной женщиной. Она рисковала быть высеченной, чтобы приносить мне угощение. Я была очень благодарна ей за её доброту и поддержку.

Смею признаться, одним из моих спасительных качеств была моя привлекательность. Даже когда мне приходилось стричься налысо, а это делали часто из-за наличия вшей, я всё равно оставалась маленькой симпатичной девочкой. Моё ангельское личико и большие зелёные глаза всегда привлекали внимание окружающих.

До пяти лет я жила в семье Прончищевых, чувствуя себя беспомощной и уязвимой, окружённой этими жестокими людьми. Они находили все слабые места в моей жизни и использовали их против меня. Но тогда я не могла сделать ничего, чтобы защитить себя.

Каждый день дети находили новые способы унижения и насмешек. Они шептали на уши служанкам, распространяя всяческие слухи обо мне, скрывали мои вещи и подставляли меня перед другими. Меня охватывало чувство отчаяния, но я не могла позволить себе показать слабость перед ними.

Мои дни проходили в постоянном напряжении. Я переживала каждую минуту, боясь, что они снова найдут способ причинить мне боль. Словно забитый котёнок, я старалась держаться в стороне от них, но они всегда находили меня и продолжали свои издевательства.

Жизнь в этом доме превратилась для меня в настоящую пытку. Я мечтала о том, чтобы сбежать отсюда, найти место, где меня будут любить и принимать такой, какая я есть.

Но даже в самые трудные моменты я не потеряла надежду. Я знала, что моя сила внутри меня, и что в конце концов я смогу выбраться из этой ситуации. Я верила, что однажды судьба изменится, и я найду свое счастье. Но потом произошло нечто, что заставило меня сделать решительный шаг — убежать из поместья.

Когда мне исполнилось пять лет, никто, кроме Варвары, меня не поздравил. То ли они просто забыли, то ли намеренно не обратили на это внимание. Утром Варварушка пришла ко мне в комнату и, прикрыв за собой дверь, подарила мне маковую булочку, нежно поцеловав в лоб. Я с трепетом ела невероятно вкусную сдобу и отчетливо помню, как Варвара не могла сдержать слез.

После ужина, когда все разошлись по комнатам, я, по своему обыкновению, осталась на кухне, унося со стола посуду и передавая её Варваре, которая тут же её мыла. Десятилетний Тихон и четырнадцатилетний Степан бегали по гостиной и кричали во всё горло.

Тем временем их сестры готовили план, как сделать меня своей главной мишенью. Именно эти проказницы каждый день придумывали новые издевательства надо мной и тщательно планировали, как их осуществить. Это был не первый случай издевательств над «гостями» из приюта. Ведь часто таких, как я, отдавали на передержку Прончищевым, за что глава семьи получал небольшое вознаграждение. И любимым развлечением его детей было доводить незваного гостя до исступления.

Главной виновницей проделок всегда была Апраксия, старшая из сестер. Дождавшись, когда Варвара закончит с уборкой, Апраксия в сопровождении младших сестер с ловкостью приласкалась к Варваре, на что та позволила им немного поиграть перед сном. Девочки вежливо пригласили меня присоединиться к играм, чем сильно удивили меня. Мы сели на ковер у камина и стали рассматривать картинки в книгах, которые они принесли из библиотеки на первом этаже.

— Софушка, тебе нравится с нами дружить? — спросила Апраксия.

— Нравится, — ответила я, ничего не подозревая.

— Так что давай больше не будем спорить и препираться, а останемся друзьями навсегда. Отныне ты будешь нашей сестричкой.

Девочки были вежливы и добры ко мне. По мере того как время шло, я всё больше убеждалась, что они и вправду изменились и приняли меня в свою семью. Мы шутили, смеялись, играли в пятнашки и снова садились за книги. Я была приятно удивлена такой заботой и вниманием. Мы провели около двух часов вместе, обсуждая и обмениваясь всякими историями. Девочки поделились со мной своими любимыми игрушками и рассказали о своих любимых произведениях. Я чувствовала, что наши интересы совпадают, и это объединяло меня с ними ещё больше. Варвара вернулась через пару часов и, забрав книги, повела нас в библиотеку, где поставила их на свои места.

Вернувшись в теплую и уютную постель, я тут же уснула, впервые почувствовав себя в безопасности. Тепло, исходившее от этих людей, наполнило меня благодарностью Богу за этот счастливый миг. Однако утром меня резко разбудил грозный крик Филата.

— Кто посмел творить бесчинство в моей библиотеке? — орал он. Хотя он и не испытывал любви и заботы к ближним, однако, несмотря на это, трепетно относился к своим книгам и проводил много времени за их чтением. Его свирепые возгласы заставили мои пальцы задрожать, а ноги подкоситься.

Варвара ворвалась в мою комнату и в панике упала на колени, схватив меня за плечи. Она засыпала меня вопросами, не давая возможности вставить ни слова.

— Выходила ли ты из комнаты ночью и посещала ли библиотеку? Трогала ли книги хозяина? Признавайся, глупая девчонка. Берегись, тебе не поздоровится!

Её бешеный поток слов ничего для меня не значил, но ужас и тревога захлестнули меня с ног до головы. Через мгновение в комнату влетел разъярённый Филат с ремнём в руках. За его спиной маячили довольные улыбки его дочерей, которые явно насмехались над моей беспомощностью, в то время как их отец беспощадно хлестал меня ремнём.

Позже от Варвары я узнала, что произошло в библиотеке. Неизвестный злоумышленник сбросил все книги с полок и изуродовал некоторые из них ножницами. Это был акт вандализма, повергший в шок и возмущение весь дом. Книги валялись на полу в беспорядке, словно павшие жертвы какой-то неистовой ярости.

Когда Филат и Варвара вошли в библиотеку, они обнаружили носовой платок с моими инициалами. Эта улика, казалось, в одночасье прояснила всё. Подозрение немедленно пало на меня, бедную и несчастную, которая ещё накануне была так рада вновь обретенной семье.

Меня обвинили в чудовищном преступлении, не выслушав никаких объяснений. Варвара, которая раньше относилась ко мне с сочувствием, теперь с подозрением смотрела на меня. Филат угрожал выгнать меня из дома, а его самодовольные дочери злорадствовали над моим несчастьем.

Как позже я догадалась, платок украли девочки, которым я по своему детскому простодушию беззаветно доверилась. Это стало причиной того, что Варвара, моя единственная и столь милая душевная поддержка, встретила мои объяснения со скептицизмом. Я старалась донести до неё, что это коварная проделка этих девочек, но Варвара твердила о том, что это затаённая месть за прежние обиды и отказывалась внимать моим словам. Мои оправдания звучали неубедительно, я понимала, что не смогу доказать свою невиновность. Эта ситуация стала тяжелейшим ударом для моего нежного детского сердца, разбив его на мелкие кусочки. Потеряв единственную надежду и опору, я отважилась на побег из поместья. Однако в тот момент, когда я пыталась пролезть между прутьями ворот, меня обнаружил старший из сыновей Прончищива — Степан. Прислуга заперла меня в чулане, где я провела ночь в ожидании наказания.

Утром меня отвели в комнату Марии Прончищевой. Впервые я ступила в просторы её темницы, как я называла её комнату, и узрела богатство и роскошь, окружавшие её несчастную персону.

— Подойди сюда, деточка, — призывала она меня.

Когда я подошла, она с помощью служанки приняла сидячее положение и внимательно осмотрела меня.

— Она очень милая, — Прончищева посмотрела на прислугу, приподняв брови. Та улыбнулась в ответ. — Как у такого ангела может быть столь скверный характер? Скажи, ты устроила погром в библиотеке?

— Нет, госпожа, — простывшим голосом ответила я.

— А кто же это сотворил? — строго спросила Мария.

Я молчала, боясь высказаться и вновь оказаться неуслышанной. Прончищева сверлила меня взглядом, затем поманила меня пальцем, приблизив своё нездорово бледное лицо к моему.

— Запомни, деточка, иногда человек чувствует своё полное бессилие, и руки опускаются. Но такая печаль незаконна: нужно молитвой и крестным знамением, в котором сокрыта непостижимая сила, противиться козням врага.

В тот вечер меня отправили обратно в приют, чему я несказанно обрадовалась, но напрасно. К моему ужасу, приют оказался ещё более холодным и жестоким местом, нежели дом Прончищевых. О моём побеге немедленно стало известно надзирателю, а также и причина столь сурового наказания. По возвращении меня подвергли жестокому бичеванию розгами, пропитанными солевым раствором. Следы этой ужасной кары навеки впечатались в мою спину и душу в виде длинных кровавых борозд. Ночами они неумолимо напоминали о себе, причиняя нестерпимую боль. Грубая одежда натирала раны, заставляя их кровоточить и доводя меня до грани истерики. Так я приобрела клеймо непослушного ребёнка, преследующее меня на протяжении всего моего детства.

После того случая никто не желал брать меня на передержки в поместья или крестьянские дома. Эта репутация преследовала меня, отравляя жизнь. Няньки срывались на мне за любую мою провинность, ни единого дня не обходилось без криков и затрещин. Из некогда безмятежной девочки я превратилась в напуганного и забитого ребёнка. Однако, даже эти испытания не смогли сломить мою веру в доброту и любовь.

***

В нашей скромной комнате, предназначенной для пятнадцати девочек, стояло всего десять коек. Очередной тяжелый год вновь принес нам дары распущенности и греховности некоторых особ. И наш приют вновь оказался переполненным. На тот момент в нём было 36 сирот, и почти 20 детей числились среди вновь прибывших. В результате нам приходилось делить ложе с другой девочкой, а то и с двумя, а тем, кому не хватало места, приходилось спать на холодном полу. Именно в такие непростые времена в моей жизни появилась Вера.

Вера, бездомная пятилетняя девочка с болезненно бледной кожей, пшеничными волосами и небесно-голубыми глазами, была найдена спящей на ступенях храма. Каждый день я пересекалась со множеством беспризорников как в стенах приюта, так и за его пределами. Они были осторожны и подозрительны, ведь жизнь на улице научила их всегда быть настороже. Но Вера была другой…

Она была необычайно тихой и робкой, словно напуганная птица, угодившая в клетку. Мы не знали ни её истории, ни того, что заставило её искать приют у стен храма. Она всегда держалась особняком, опустив голову, а её соломенные волосы часто закрывали её опухшие от слёз глаза. На её хрупком теле были заметны многочисленные ссадины, синяки, и грязное, потрепанное платье говорило о том, что жизнь её была нелегка. Я часто замечала, как она украдкой наблюдала за мной, прячась за спинами других детей. Хотя мы делили одну кровать, мы никогда не разговаривали.

Я долго думала над тем, как с ней подружиться, но не представляла, как подойти к этой молчаливой и застенчивой девочке. Однажды мне пришла в голову идея, которая мигом всё расставила по своим местам. Во время ужина я незаметно положила свою порцию хлеба в карман платья. Когда в комнате погасили свет и строгая няня, произнеся последние слова, заперла дверь, я открыла глаза и взглянула на Веру, которая, к моему удивлению, тоже смотрела на меня. Ночь была ужасно холодной, и её лицо было хорошо видно в лунном свете. Я встала с постели, достала из кармана кусок хлеба, вернулась под одеяло и, повернувшись к Верочке, протянула его ей. Клянусь, я видела, как её глаза засияли от радости. Она осторожно взяла хлеб и всё так же молча улыбнулась, продолжая смотреть на меня, словно ища во мне защиты.

С каждым днем всё больше девочек замечали Веру и её одиночество и стали проявлять к ней дружелюбие. Все мы проявляли друг к другу дружелюбие, делились тем, что у нас было: пищей, историями и сокровенными тайнами. Медленно, но верно Вера начала раскрываться, привыкать к нам и, наконец, начала говорить, хотя и немного.

Однажды во время прогулки мне удалось взять ее за руку. Испуг мелькнул в ее глазах, но затем, увидев мою улыбку, она поняла, что я не собираюсь причинить ей вред. Этот первый контакт послужил мостиком между нами, по которому со временем Вера переходила все чаще, теряя свою робость и все больше открываясь мне. Меньше чем через месяц она перестала сторониться меня и окружающих, присоединялась к нашим играм, делилась своими мыслями, помогала находить места, где можно было поесть или получить помощь. Мы приняли ее с любовью, и она, наконец, ощутила себя как дома, так же как и мы — ангелы, брошенные на произвол судьбы.

Мы никогда не расспрашивали друг друга, как и почему оказались в этом месте. Подобные вопросы заставляли разум выключаться, а душевную боль усиливаться. Не зная, что нас ждет впереди, мы просто дрейфовали по течению на наших ветхих лодочках и радовались тому, что имеем.

Все денежные средства, выделенные на содержание беспризорников, куда-то исчезали, вернее, использовались не по назначению. Смотрительницы и нянечки кормили и одевали собственных детей, а нас заставляли донашивать одежду старших воспитанниц, перешитую по несколько раз. Няньки, глядя на нас, приходили в ярость, замечая чрезмерную изношенность и ветхость одежды. В качестве наказания за «неряшливость» вынуждали девочек носить эту одежду еще пару месяцев и только потом выдавали другую. Серые платья были тесными и доставляли дискомфорт, фартуки вместо белого цвета имели желтоватый оттенок. Обувь пестрила дырами, а рукава пальто едва доходили до запястий.

Жизнь в приюте была тяжкой и безрадостной, но мы научились находить радость даже в мелочах. Мы, как маленькие воробьи, были ловкими и проворными. Могли всего за пару минут придумать новую игру или устроить представление. Никакие преграды не казались непреодолимыми, мы всегда находили выход из любой ситуации. Иногда нам удавалось сбегать из приюта и отправляться в город, где можно было найти что-нибудь съестное или просто подышать свежим воздухом. Такие побеги были опасными и таили много трудностей, но мы, несмотря на всё, отправлялись в путь. Однажды наша вылазка оказалась неудачной: нас поймали и вернули в приют, где строго наказали. Но нас было не сломить. Мы были как сорняки, которые неистребимы, несмотря ни на что.

В приюте не было большого разнообразия книг, но мы умудрялись даже здесь заниматься самообразованием. Старшие девочки читали младшим вслух, обучая нас письму и счету. Мы устраивали импровизированные уроки, с интересом изучая окружающий мир. Это была наша обитель, где мы учились выживать и верить в лучшее. Но как бы ни был тяжёл наш быт, мы не теряли надежду, ведь знали, что за стенами приюта есть люди, которые наверняка нам помогут.

Помню, однажды приют посетил известный политический деятель, представитель российского Просвещения. Его фамилию я сейчас не помню, но вёл он себя достойно. К его приезду в приюте навели порядок и запретили нам даже рот открывать и на что-либо жаловаться, даже если будут расспрашивать. Девочек с синяками отвели в недостроенный флигель, где они сидели под замком.

Мы стояли с Верой и с восхищением смотрели на этого мужчину, который вальяжно прохаживался по комнате, где мы спали. После небольшой экскурсии по нашей обители он пообщался с директором (смотрителем) приюта и ближе к вечеру отправился прямиком к императрице.

Послушные девочки радостно бежали к воротам и махали ему вслед, а мы, понурые и грязные, лишь провожали его взглядом, стоя у окна.

Приезд этого загадочного человека оказал огромное влияние на развитие приюта и на нас в целом. Приюту была выделена крупная сумма денег, и все средства, которые играли важную роль в его развитии, наконец, были взяты под строгий контроль. Это позволило создать для воспитанниц оптимальные условия для жизни, обучения и развития. Также благодаря этому, наконец, был достроен флигель.

По мере завершения строительства в приюте стали появляться новые помещения. В распоряжении воспитанниц появились 20 светлых комнат, включая большой актовый зал, классы для учебных занятий, комнату для рукоделия, административное помещение и новые спальни для девочек.

Благодаря средствам, выделенным учредителями, все комнаты были меблированы и украшены растениями, которые были выставлены в кадках. Это создало комфортные и приятные условия для проживания и обучения.

В целом, приезд политического деятеля кардинально изменил судьбу приюта. Сменилось несколько человек на ключевых постах, изменилось отношение, персонал стал более сдержанным и лояльным к детям.

Глава 2. Любовь и Надежда

Обучение осуществлялось по общепринятой программе двухклассных народных школ. Таким образом, в штат приюта входили воспитатели, помощники и административный персонал, а также педагогический персонал, который менялся со временем. Воспитанниц учили ряду предметов, таких как русский язык и чистописание, арифметике в простейшей форме, Закону Божьему, церковнославянскому языку и церковным песням. Это образование было направлено на формирование базовых знаний и навыков, необходимых для участия в церковных церемониях. Самые талантливые дети получили возможность зарабатывать деньги своим пением в храме. Это был один из способов обеспечения средствами как беспризорников, так и приюта в целом. Пение в храме было важным аспектом церковной службы и играло значительную роль в духовной жизни города.

В 1770 году, когда нам исполнилось семь лет, жизнь в приюте претерпела значительные изменения. Нас разделили по половому признаку: девочек перевели в новый корпус Смольного запасного двора на берегу Невы, а мальчиков — в отдельное здание для обучения. Это было сделано для создания более комфортных условий и развития детей в соответствии с их полом.

Учителя старались обустроить нашу жизнь максимально уютно и создать благоприятную атмосферу для учебы и личностного роста. Одним из главных нововведений стало наличие отдельных кроватей для каждой девочки. Хотя они были простыми и скромными, возможность иметь свое личное спальное место была огромным благом после общих спален.

Однако, несмотря на все изменения, новый корпус был сырым и холодным, особенно по ночам. В морозы мы часто вынуждены были спать вместе, чтобы согреться. Тем не менее, несмотря на эти неудобства, мы радовались любым переменам и благодарили Бога за Его заботу о наших бедных душах.

Помимо нового дома, в этом году нас ждали и учебные занятия. Начиналась новая глава в нашей жизни — пора обучения и познания мира. Учителя прикладывали все усилия, чтобы дать нам достойное образование, соответствующее нашему статусу.

У меня завязалась крепкая дружба с Верой, и мы стали неразлучными подругами. Нашим любимым занятием стало посещение паперти храма неподалеку. Мы проводили там часы напролет, собирая подаяния от прохожих. Верочка обладала удивительным певческим талантом — её голос был звонким, чистым и полным озорства. Прохожие восхищались юным дарованием и охотно бросали монетки в наш платок.

Я же, не имея такого таланта, просто подбегала к толпе и протягивала замерзшие ладони, умоляя отблагодарить юное дарование. К обеду, счастливые и воодушевленные добычей, мы спешили назад в приют. Путь от храма занимал около 15 минут, поэтому мы осторожно прятали собранные монеты и бежали изо всех сил.

В одном из переулков мы наткнулись на группу детей, которые дергали девочку примерно нашего возраста за косички и громко смеялись. Она не плакала, не отбивалась от нападавших, а просто стояла у стены, как маленький солдатик.

Не раздумывая, мы с Верой бросились на помощь бедняжке, не задумываясь о последствиях. В наших глазах отражался пыл противостояния и горящий огонь справедливости. Мы хоть и были маленькими, но наши действия были значительными.

Мы понимали, что бессильны против трёх мальчишек, но наша смелость была так велика, что об отступлении мы даже не думали. Снег, покрывающий улицы, был влажным и отлично формировался в круглые комки. Я подбежала метра на два к обидчикам, в руках у меня был холодный комок снега, который я целенаправленно запустила в одного из мальчишек. Он неожиданно обернулся, пытаясь увернуться от снежного снаряда. В этот момент Вера, воодушевлённая моей смелостью, подбежала и с не менее большой решимостью бросила свой комок. Снежок врезался в его грудь и пыльно завис в воздухе, образуя метеориты из небольших кристаллов, падающих на нас и врагов.

Началась битва. Мы сражались несколько минут, быстро лепя свои снаряды и стараясь попасть в обидчиков, но мальчишки не отступали. Снег летел во все стороны, когда битва набрала обороты. Наконец, один из мальчишек подбежал к Вере и сильно толкнул её. В ужасе я ахнула и, недолго думая, схватила упавшую с крыши здания сосульку и бросила её в грубияна. Сосулька угодила ему прямо в лоб, на котором сразу же появилось красное пятно и даже потекла кровь. Все замерли, боясь что-то делать дальше. Потом мальчик громко заплакал, и они убежали.

Неожиданно, спустя некоторое время, всё перестало быть важным. Мы погрузились в состояние победы и восхищались тем, что прекратили самоуправство троих хулиганов. Мы забыли о насмешках и насилии и смогли в одно мгновение изменить баланс сил.

Хоть мы и были бессильны физически, но наша смелость и решимость превзошли наши возможности. Мы рисковали и сражались ради справедливости. Наша маленькая битва надолго запомнилась нам как акт храбрости и подвиг, который смог повлиять на судьбу ещё одной заблудшей души.

— Тебе больно, Верочка? — спросила я, подходя к своему боевому товарищу.

— Заживёт, — махнула она мне рукой. — Как метко ты кидаешь сосульки, душенька.

Она улыбнулась мне, и я помогла ей подняться. Бедняжка у стены привлекла наше внимание.

— Почему ты стоишь здесь и даже не пытаешься защищаться? — спросила я.

Морось застыла на её ресницах, и девочка молча смотрела на нас испуганными глазами. Она всё ещё прижималась к холодной стене, держа руки за спиной.

— Почему ты молчишь? — тихо спросила Вера.

Подойдя к ней, я увидела, что пальто на ней очень тонкое, губы её посинели от холода, а колени и руки сильно дрожали.

— Где ты живёшь? — спросила я.

— Там, — наконец вымолвила несчастная, указывая на соседний дом. — Мы прячемся в подвале от дворника. Петька ругается и гоняет нас метлой.

— Сколько вас там прячется? — спросила Вера.

— Я и пять кошек. — тихо прошептала девочка.

— С кошками живешь? И как же твое имя? — допытывалась я.

— Любовь, — прошептала она дрожащим голосом.

— Что за чудо! Имя ангельское, а живёшь в подвале с кошками. — Вера хихикнула. — Пойдем с нами, мы живём в приюте, где есть еда и тепло.

— А кошки? — жалостливо спросила Люба.

— Кошкам нельзя в приют, — Вера покачала головой.

— Я не оставлю их, — заявила девочка.

— От мальчишек отбиться не смогла, а за кошек готова погибнуть. Замёрзнешь здесь насмерть. — приговаривала Вера.

— Тише ты, видишь, она напугана. Жди нас завтра в подвале, принесём тебе хлеба. А сейчас, вот тебе рукавицы и платок.

Я сняла свои рукавицы и платок и передала их Любе, которая тут же надела их и закрыла глаза, блаженствуя от ощущения тепла, разливающегося по телу.

— Спасибо, — хриплым голосом поблагодарила нас наша новая знакомая, и мы вынуждены были её покинуть.

— Ох, и влетит тебе, Софья, за рукавицы и платок.

— И пусть, — пожала я плечами.

Именно тогда, перебегая мощёную улицу, в пылу веселья мы выбежали на проезжую часть и едва не попали под копыта императорской гвардии. Наше безрассудство едва не стоило нам жизни.

С громким грохотом и грозным видом прямо на нас мчались гвардейцы на своих могучих гнедых конях. Кто знает, что могло произойти, если бы один из гвардейцев вовремя не заметил нас. Он успел остановить своего коня и взмахнул рукой, предупреждая остальных всадников о нашем присутствии.

Но, к сожалению, не всё успело завершиться благополучно. Мощная грудь коня всё-таки сбила меня с ног, и я оказалась на каменной мостовой. Мгновение страха охватило меня, и я слышала громкие слова гвардейцев и беспокойное ржание коня, который продолжал бить копытами по брусчатке, издавая урчащие звуки.

Очнувшись от шока, я тут же увидела свою верную подругу, которая вцепилась в мою руку и быстро помогла мне встать на ноги.

Суровые гвардейцы в мундирах и кафтанах гордо восседали на лошадях, осознавая величие и силу, которую они представляют, а мы с восхищением смотрели на них. В этот момент я поняла, что иногда даже эта сила и величие не спасут от опасности, в которую случайно может попасть человек. И благодаря внимательности нашего спасителя и поддержке Веры, я смогла избежать гибели.

Когда мы добрались до приюта, нас встретила у дверей заведующая Александра Андреяновна. За спиной её ласково называли Шурочкой за её добрый характер. Рядом с ней стояла её помощница Агния. Это была некрасивая девушка с маленьким подбородком и маленькими глазками. Но её спокойное поведение не вызывало у нас иных эмоций, кроме жалости.

— Ступайте в столовую и немедленно приведите себя в порядок, — спокойно сказала Шурочка.

Агния молчаливо оглядела нас. Её тонкие губы, едва заметно тронутые лёгкой улыбкой, придавали ей вид бездушной куклы.

Столовая находилась на первом этаже, а кухня — в специально возведённой пристройке, чтобы запахи не доходили до спальных комнат детей: не потому, что плохо пахло, а потому, что дети всё время были голодны, и кухонные запахи возбуждали их аппетит.

Взволнованные неожиданной встречей с заведующей, мы выдохнули, что она не заметила отсутствия у меня некоторых вещей, и поспешили в свою комнату. Там мы спрятали монеты в шкафчик, быстро надели фартуки, переобулись в приютские туфли и тихонько пробрались в столовую, где уже стоял шум и гам, и все сидели на своих местах.

Еда была как всегда плохой, но выбора не было, и мы с хорошим аппетитом съедали всё, что попадалось под руку. Между собой девочки были более-менее дружны, потому что постоянный голод и холод не давал нам думать о каких-то распрях. Каждый из нас благодарил Бога за то, что мы едим, спим и не болеем. Конечно, иногда приходилось отстаивать свою честь и отбиваться от нападок задир, но это были глупые перепалки по сравнению с теми оскорблениями и ненавистью, которые обрушивали на нас надзиратели.

Тем не менее пропажа рукавиц и платка была обнаружена, и я незамедлительно понесла наказание. По этой причине на следующий день мы не смогли покинуть приют и не встретились с Любой. Мое наказание продолжалось всю неделю. Я чувствовала себя виноватой за обещанный хлеб и очень переживала, что девочка, возможно, прозябает в ожидании и, наверное, в конце концов, разочаруется.

Но в один прекрасный день Любовь сама пришла в приют. Она стояла у ворот в своём лёгком пальто, в моих рукавицах и платке, а в её руках неистово мяукала чумазая кошка. Все мы выбежали на улицу, услышав жалобное верещание кошки. Я была вне себя от радости, когда увидела, что Шурочка бежит к воротам и приказывает открыть их. Люба крепко обняла своего питомца, и мы прослезились от радости, увидев друг друга.

Любочку приняли в наш приют, распределили в класс, выдали разные вещи, в том числе платье и чистое пальто. А чумазую кошку поселили на кухню, где она успешно ловила мышей и крыс и получала за это свою порцию молока.

***

Наконец-то мы начали учебный год. К тому времени у нас сменился директор — им стал Иннокентий Иванович Штузендорф, который обладал медицинскими знаниями и одновременно взял на себя обязанности врача приюта. Добрейшей души человек, он относился к детям по-отечески и ругал нас только по делу. А вот первой смотрительницей приюта по-прежнему оставалась дочь дворянина, девица Дарья Зенкович — самая нелюбимая всеми нами личность. Её ненависть к беспризорникам была слишком откровенной. Иногда она трясла сонливую девочку или давала пощёчину за слишком громкий разговор.

Когда мы выстроились в одну шеренгу перед преподавательским составом и познакомились с каждым из учителей, нас начали отмечать в журналах, и оказалось, что у большинства из нас отсутствуют фамилии и отчества. Поэтому фамилии нам придумывали на ходу.

Заведующая Александра Андреяновна (Шурочка) и Дарья Зенкович шли вдоль наших рядов, останавливаясь, чтобы громко спросить фамилию, имя и отчество каждой девочки и сверить их с реестром. К всеобщему удивлению, Любочка чётко знала своё отчество и фамилию и даже назвала имена отца и матери, добавив, что они скончались ещё прошлым летом.

Когда подошла очередь моей Веры, она тихонько назвала только своё имя, а Александра Андреяновна, долго не думая, подписала в журнале как Вера Андреяновна Мельникова, дав девочке не только свою фамилию и отчество, но и новую жизнь. Сердце ребёнка затрепетало, как птичка в клетке, а щёки засияли красками. Я была так рада за свою подружку, что едва сдержала улыбку. Но моя радость длилась недолго. Предвкушая услышать свою новую фамилию и отчество, я с восхищением смотрела на всеми нами любимую Шурочку. Но тут в мою жизнь вмешалась противная Зенкович.

— Назовите свою фамилию, имя и отчество, — мягко попросила Шурочка.

— Меня зовут Софья, мадам, — скромно сказала я.

— Софья? — огрызнулась Зенкович. — Эта несносная девочка, которая унизила нас в позапрошлом году перед уважаемыми господином и госпожой Прончищевыми?

Зенкович повернулась к преподавателям и окинула их заговорщицким взглядом.

— Что сделала эта девочка? — спросил директор Иннокентий Иванович.

— Она плохо вела себя в усадьбе Прончищевых! Она осквернила имущество и причинила вред детям. Душа этой девочки черна, как угольная шахта.

Её слова прозвучали как приговор. Мне хотелось провалиться сквозь землю, не желая слышать несправедливых обвинений в свой адрес. Что-то разрывало меня изнутри, обида теснилась в груди, дыхание становилось затруднённым, слёзы наворачивались на глаза. Мне было ужасно стыдно, и преподаватели смотрели на меня как на маленького дьяволёнка. Я чувствовала себя самым плохим ребёнком на свете.

Противная Зенкович доносила всё в таких ярких красках, что у присутствующих сложилось ужасающее представление обо мне. Воспитанницы смотрели на меня со страхом, но большинство — с сожалением.

— Очень жаль, — грустно сказал директор.

Преподаватели смотрели на меня, а я ждала приговора, едва сдерживая крик души.

— Если ты так любишь озорничать, то и фамилия тебе нужна соответствующая. Кроме того, твой отец, наверняка, был беспробудным пьяницей. У хороших людей не рождаются такие непослушные дети.

Моя милая Шурочка смотрела на меня сочувствующими глазами и даже попыталась возразить подлой Зенкович, но та ничего не желала слушать. Никто не вставал поперек слова Зенкович, так как она была дочерью дворянина, жертвовавшего приличное количество серебряных монет на приют.

— Пишите, Александра Андреяновна. Инициалы этой девочки — Проказина Софья Тарасовна. Пусть её инициалы говорят сами за себя и предостерегут людей.

Считалось, что имя Тарас означает «беспокойный», «смутьян», «бунтарь», и родители избегали давать это имя своим детям. Таким образом, Зенкович хотела приговорить меня к несчастливой судьбе.

Так я стала Проказиной Софьей Тарасовной. Всеми фибрами души я ненавидела свои инициалы и не могла смириться со своей новой сущностью. Воспитанницы долго утешали меня, пока я лежала, уткнувшись в подушку, вся дрожа и горько рыдая. Так и пролетел мой первый год обучения в этом месте.

Наша форма сменилась на синие платья и чёрные кашемировые фартуки. Эта форма нравилась нам гораздо больше. Согласно правилам Воспитательного дома, как назывался приют в 1771 году, старшие девочки «прикреплялись» к младшим. В обязанности девочек входило следить за чистотой и опрятностью нашей одежды, а также обучать нас правилам личной гигиены. Вырастая из платья и обуви, старшие были обязаны в хорошем состоянии передать вещи младшим. Таким образом, всё, что перешло от них к нам, отныне было в приличном состоянии.

Помню, как на одном из уроков рисования одна из учениц испачкала краской одежду. Преподаватель Таисия Афанасьевна подошла к девочке и ударила её линейкой по ладоням несколько раз. Мы, уже привыкшие к наказаниям, лишь испуганно потупили взгляд. Наказанную девочку, которую звали Глаша, выгнали из класса. Она не стонала и терпеливо перенесла все наказания. Позже мы смотрели на её покрасневшие ладони и ласково говорили ей, что они скоро заживут.

Воспитанницы разделялись на четыре класса, из которых последний предназначался главным образом для занятий и «усовершенствования девиц в рукоделии, домашнем хозяйстве и некоторых профессиональных областях приютского образования». Курс обучения был адаптирован к возрасту и общему развитию детей и длился до двух лет в первом классе, по два года во втором и третьем классах и один год в четвёртом классе.

Совсем маленькие дети, поступившие в учреждение неграмотными или малограмотными, привыкали к устройству приютской жизни под руководством старших девочек и присмотром своих непосредственных начальниц. Первоначально они обучались грамоте и рукоделию в специальных группах, а затем зачислялись в свой первый класс. Правила менялись, и жизнь в приюте становилась лучше, поэтому мы впитывали всё это, надеясь на счастливое будущее.

***

На втором курсе появилась она — Надежда. Эта весёлая взбалмошная девочка с длинными чёрными, как уголь, волосами и гордо поднятым курносым носиком ворвалась в нашу жизнь, как вихрь. Надя Семёнович перевелась к нам из Смоленского приюта, и поговаривали, что она внебрачный ребёнок знатного господина. Правда это или нет, мы не решались спрашивать, но вела себя Надежда так, словно имела за спиной некую защиту. Одна из нянек, охочая до чужих вещей и монет, частенько обворовывала девочек. И вот как-то раз она заставила нас вытряхнуть всё из ящичка. Увидев монеты, она тут же решила их забрать, но смелая Надюша помешала ей, внезапно вступившись за нас.

— Немедля положите все на место. Или хотите, чтобы я доложила на вас куда следует? — гордо заявила Надежда.

Все мы замерли, ожидая, что нянька будет её бить и ругать, но ничего не произошло. Она лишь сердито посмотрела на Надю, вернула нам монеты и пригрозила пожаловаться на беспорядок в комнате. Тогда мы поняли, что Надя Семенович может быть не такой уж простой и что все слухи о ней могут быть правдой.

Обучение рукоделию продолжалось на протяжении всего пребывания девочек в приюте. В программу обучения входили шитье, вязание, кружевоплетение, вышивка гладью и другими стежками, кройка и, как дополнение, основы рисования и живописи. Это было то, чем мне по-настоящему нравилось заниматься. И творчество, и рукоделие давались мне, Любаве и Наде легко. А вот у Веры кружева получались плохо. Иногда она доводила себя до слез. Нам приходилось следить за тем, чтобы учительница её не побила, и я успевала плести для себя и для неё.

— Какая же ты рукодельница, Софья! — хвалила меня Вера. И на душе становилось так тепло.

Так незаметно пролетали наши дни. Мы росли, мечтали, плакали, болели, жили нашей большой детской семьей в этом холодном приюте, ставшем нам домом, и продолжали учиться.

Однажды произошел ужасный момент, когда одна из старших воспитанниц, к которым все мы уже относились как к старшим сестрам, прокралась ночью на кухню и украла хлеб. Ни я, ни мои подруги не знали об этом, и в тот момент, когда другие девочки поделились этим хлебом и съели его, мы крепко спали.

Утром в комнату ворвалась разъярённая Зенкович в сопровождении смотрительницы ночлежного отделения и поварихи Маруси. Глаза Зенкович метали молнии, переходя от одной девочки к другой. В итоге они обнаружили крошки у кровати девочки, которая не потрудилась даже убрать за собой. Всех нас вывели во двор, оставив только в ночных рубашках, не дав времени надеть платья. Кража продуктов питания считалась тягчайшим преступлением и жестоко, беспощадно наказывалась. Виновную раздели донага и выпороли на глазах у всех. Даже наши дворники стыдливо отворачивались.

Это было настолько унизительно, что мы все застыли от страха, наблюдая, как хлыст рассекает тонкую кожу воспитанницы. Мы навсегда усвоили этот урок, и лучше было страдать от голода, чем снова рискнуть украсть.

С 1774 года из воспитанниц готовили оперных и балетных артистов. Некоторые более талантливые счастливицы отправлялись изучать коммерцию в Лондоне, медицину — в Страсбурге и Вене, искусство — в Париже и Риме. Мы наблюдали, как старшенькие, закончив обучение, радостно объявляли, кто куда отправляется и что они хотят получить от жизни в будущем.

Помимо всех этих событий и нашей радости за судьбу этих доселе несчастных девушек, нас обуревали и собственные эмоции. Большим событием в череде обыденной жизни стали торжественные выходы по праздникам в театр, где благотворители «выкупали» губернаторскую ложу, и сироты смотрели спектакль с лучших мест.

Глава 3. Театр

Театр завоевал наши сердца на долгие годы, что касается меня, то моё сердце было поражено вдвойне. В тот вечер шла постановка «Король Лир» — легенда о короле Лейре, который разделил своё королевство между двумя дочерями и впоследствии был изгнан из страны и сошёл с ума из-за политических интриг.

Словно зачарованные, мы были в предвкушении спектакля, который восхищал всех безупречной игрой актёров. Когда представление началось, мы смотрели так внимательно, что не произнесли ни слова, даже наша строптивая Наденька была нема, как рыба.

Во время антракта сопровождающая нас Агния, которая всегда была с нами во время выходов в свет, предложила нам посетить дамскую комнату и немного размяться. В сопровождении Агнии почти все воспитанницы покинули зал, даже Вера и Надя не устояли перед уговорами и пошли со всеми. Мы сидели на втором ряду партера, а первый ряд занимали придворные чины, среди которых, помимо кавалеров и дам, были старшие офицеры и чиновники, Георгиевские кавалеры, губернаторы, предводители дворянства и председатели земских управ.

Мне стало ужасно неловко находиться там, среди всех этих богатых людей из высшего общества. Я оглядела залы поразительных размеров и восхитилась элегантностью некоторых дам и джентльменов. В своём синем платье и туго зачёсанных назад волосах я чувствовала себя серой мышкой, случайно забежавшей в это прекрасное место. Мои одноклассницы чувствовали то же самое, но все они тщательно скрывали свои чувства, подражая поведению господ.

В какой-то момент я заметила молодого человека, сидящего на первом партере. Его белый мундир выделялся на фоне пёстрых нарядов его соседей. Я никогда не думала о мужчинах как об объектах очарования, но сейчас, глядя на него, я поразилась его привлекательности и мужеству. Рядом с ним сидела молодая барышня в богатом наряде и непрестанно что-то шептала ему на ухо.

Именно тогда я впервые задумалась о своей внешности, о причёске и наряде. Эта молодая барышня была очень красива. Она была столь же красива, как и он. В какой-то момент, словно по волшебству, он обернулся, словно услышал мои мысли. Я быстро отвела взгляд, но периферийным зрением заметила, что он всё ещё смотрит на меня. Смущённая, я отчаянно теребила носовой платок и молилась, чтобы воспитанницы поскорее вернулись. Но они не возвращались.

Время будто остановилось, и мгновение этого момента казалось невероятно долгим и волнующим. Я набралась смелости и посмотрела на него. К моему облегчению, он больше не смотрел в мою сторону, но на его лице сияла улыбка. Когда все вернулись, я вздохнула с облегчением, и неловкость в присутствии самых близких мне людей быстро исчезла.

Спектакль длился еще пару часов, и когда он закончился, зал оглушили аплодисменты. Все встали со своих мест, и актеры спектакля под наши овации и музыку попрощались со зрителями. За всей этой суетой я не заметила, что люди стали покидать театральный зал. Надюша дотронулась до моей руки и восхищенно сказала:

— Это лучший день в моей жизни, Софья.

Мне запомнился блеск в её счастливых глазах, и я с удовольствием разделяла этот бесценный опыт с ней и другими девочками. Затем все мы пошли на улицу, где нас ожидали экипажи, чтобы отвезти обратно в приют. У гардероба образовалась огромная очередь в ожидании своей верхней одежды, и мы стояли в центре этой шумной толпы, окружённые блеском дорогих украшений и ароматом цветов и парфюма. Внезапно моей ладони коснулись, и я обернулась, увидев перед собой того юношу, который сидел в первом ряду. Он как будто случайно дотронулся до меня, скользнув по мне взглядом, а я была совершенно обескуражена. От этого жеста у меня по позвоночнику побежали мурашки.

По дороге в приют я смотрела на свою ладонь, на которой, казалось, сохранилась частичка его души, думала об этой прекрасной паре и представляла, как была бы счастлива, окажись я на месте той юной леди. По прибытии в приют мы сразу же отправились в свою комнату и с волнением обсуждали спектакль до глубокой ночи.

***

Следующий год был наполнен тоской по таинственному юноше из театра. Я жаждала вновь встретить его и любоваться его прекрасным ликом. Но время шло, а он не появлялся, и постепенно моя детская увлеченность угасла, уступив место страстной любви к чтению.

Я читала запоем, иногда даже ночью просыпалась, садилась на подоконник и при слабом лунном свете продолжала читать, напрягая зрение в попытках одолеть еще несколько страниц. Утром, измученная холодом и недосыпом, я вскакивала с кровати и бежала умываться, долго протирая глаза, чтобы окончательно прогнать сон. После завтрака мы отправлялись на учебу, и все начиналось заново.

Летом мы гуляли по Невскому проспекту с Агнией, подолгу задерживаясь на набережной. Наши взоры приковывали многочисленные суда, стоявшие на якоре в порту. Роскошно одетые господа сходили по трапам и восторгались красотами Петербурга. Дамы щеголяли в лёгких платьях, а их головы украшали изысканные шляпки. В глубине души мы завидовали им и обсуждали их наряды, за что Агния неизменно отчитывала нас, требуя вести себя пристойно.

Весной мы облачались в пальто и отправлялись в парк, чтобы вдоволь порезвиться и собрать красивую листву и желуди. Весна всегда была прекрасным временем года, но в ней скрывалась и какая-то тоска. Зима в Петербурге была суровой и безжалостной, не щадившей никого. Мы часто болели, и из-за нехватки лекарств большинство детей не выживало.

Однажды, гуляя по парку, мы встретили пожилого профессора и его ученика. Профессор был известным учёным, занимавшимся изучением астрономии. Он показал нам звёздные карты и рассказал об удивительном мире космоса. Его лекция произвела на нас неизгладимое впечатление. Мы были поражены тем, насколько велика и загадочна вселенная.

В тот день я осознала, что мир не ограничивается стенами нашего приюта и что существует множество увлекательных вещей, которые стоит узнать и изучить.

11 декабря 1776 года, в день моего пятнадцатого дня рождения, я получила прекрасный подарок от воспитанниц. Это была простая, но очаровательная заколка с небольшими белыми розами, украшенными маленькими лепестками. Я была настолько восхищена этим подарком, что даже боялась к нему прикасаться, не говоря уже о том, чтобы носить его на голове. Однако однажды, в жаркое лето, я решила заколоть волосы этой прекрасной заколкой.

Вместе с другими воспитанницами мы собрались на прогулку. Когда мы вышли на улицу, я заметила Шурочку, которая разговаривала с одним из дворников. Моя подруга Вера уговорила меня сделать простую причёску с использованием этой заколки, и мы поспешили догнать остальных девочек. Всю дорогу я ощущала на себе взгляды окружающих. Моя заколка делала меня особенной, выделяясь среди тёмно-синих платьев других воспитанниц. Именно тогда я заметила, что некоторые джентльмены проявляют интерес к моей внешности. Мне было невероятно стыдно из-за такого излишнего внимания. Я тут же сняла заколку и спрятала её в рукаве. Шурочка улыбнулась мне и нежно погладила по плечу, понимая мои чувства.

С тех пор я решила, что такие украшения следует носить с осторожностью и только в особых случаях. Они могут привлекать нежелательное внимание и вызывать неудобство. Однако, несмотря на это, я с особой любовью хранила эту заколку в память о том особенном дне и о том, как она сделала меня чуточку счастливее.

1777 год стал для нас волнительным последним годом обучения. Мы не представляли, как будем жить дальше, что нас ждет, и сам факт того, что скоро мы можем расстаться и больше никогда не увидеться, наводил на нас неизгладимую тоску.

В начале учебного года мы были спокойны, но к середине года стали остро ощущать груз ответственности перед предстоящими экзаменами и практическими занятиями. Мои вокальные данные были весьма скромными, и я уже не надеялась на хорошую отметку. Елена Алексеевна, милая женщина, и так, вопреки всему, помогала нам, не обладающим прекрасным голосом, ставя хорошие отметки и вникая в наше положение. Но даже в этом случае не все были спасены от плохих отметок и общественного осуждения.

В том же году в Петербурге произошло сильное наводнение, нанесшее огромный ущерб городу и унесшее жизни многих людей и домашнего скота. Всё происходило посреди ночи, и мы были очень напуганы. Нас разбудили ужасные звуки: звенели колокола, кричали нянечки. Звук шагов в коридоре был оглушительным и напугал нас. Нам быстро приказали одеться и подняться на верхний этаж.

К 10 часам утра уровень воды поднялся на 10 футов 7 дюймов, затопив почти весь город. Заборы и перила были повалены, многие дома снесло течением. Трава и деревья были буквально вырваны с корнем и смыты на улицы вместе с домашней утварью, деревянными лавками торговцев, людьми, повозками и лошадьми. По улицам пришлось передвигаться на шлюпках. Корабли выбрасывало на берег, а перед Зимним дворцом прошло небольшое торговое судно. В ужасе мы пережили следующие сутки.

После этих событий жизнь в приюте долго не налаживалась. Наводнение уничтожило многие книги и вещи воспитанниц. В помещениях, где и без того было сыро, стало еще ужаснее, что повлекло за собой новые череды болезней и смертей.

Однажды, когда мы отогревали замерзшие кончики пальцев в классе и зубрили «Закон Божий», в класс вбежала Шурочка и с улыбкой объявила, что у нас важные гости. Следом за ней в класс вошли двое: молодой мужчина в камзоле, поверх которого красовался богатый кафтан длиной до колена с соболиным подбоем, и молодая девушка в тугом корсете, подчеркивающем декольте, с богатым кружевом и нарядными серебряными травяными штофами.

— Княжна Мария Воронова и князь Александр Воронов, кавалерийский офицер. — Шурочка представила нам гостей.

Мы слегка поклонились им и с позволения заняли свои места. С ужасом я узнала в лице офицера того молодого человека из театра. Лицо мое тут же вспыхнуло краской, а во рту резко пересохло. Кашель одолел меня, и, чтобы не привлекать излишнего внимания, мне пришлось зажать рот ладонью. Я попыталась спрятаться за спинами воспитанниц. Но все мои попытки были тщетны, и вот уже этот высокий красивый господин пристально смотрит на меня своими карими глазами, а мое лицо все больше наливается ярким румянцем. Как и в прошлый раз он таинственно улыбнулся и перевел свой взгляд на Александру Андреяновну со словами:

— Мы хотели бы осмотреть комнаты Воспитательного дома и выяснить, что вам нужно к концу учебного года. Хочу также отметить, что выпускницы этого года будут приглашены на бал в Зимний дворец на празднование Нового года.

Девочки засияли, пряча довольные улыбки. А Шурочка, ничуть не смущаясь знатных гостей, призвала нас к хорошим манерам и вежливо пригласила гостей приступить к осмотру комнат. Как только мы остались одни, класс взорвался аплодисментами и радостным щебетанием воспитанниц.

— Радуйся, Софушка, мы поедем на бал! — сказала моя Вера и схватила меня за ладони.

— Какое счастье, должно быть, там очень красиво! — послышался голос Любови.

Девочки не переставали болтать до тех пор, пока в класс не вошла Зенкович.

— Обращаю ваше внимание, что на бал допускаются только девочки с хорошей успеваемостью. Те, кто ленится или имеет плохую репутацию, должны будут остаться в Воспитательном доме. — При этих последних словах она бросила на меня многозначительный взгляд, уступила место Шурочке и вышла из класса.

— Кого она имела в виду? — возмутилась Надежда.

— Она не пустит тебя на бал, Софья, — вздохнула Вера.

— Бросьте, девочки. Она просто хотела напугать нас и всего лишь, — успокаивала меня Любовь.

При всей подлости Зенкович, я почему-то была рада её заявлению. Я безумно стеснялась находиться в подобных обществах, и уж тем более я не желала находиться в одном помещении с князем Вороновым. Мои милые подружки не поняли моего смиренного спокойствия. В какой-то момент мне даже пришлось их остановить, когда они ринулись с мольбой к нашей милой Шурочке.

Надвигающийся бал сыграл свою роль, и девочки с нетерпением углубляли свои знания и готовились к экзаменам. У меня не было таких стремлений, как у них, но я хорошо училась и старалась вести себя послушно, чтобы лишний раз не злить Зенкович, которая меня ненавидела.

Наконец, момент настал, и мы с трепетом проснулись утром, умылись, надели начищенные платья и отправились на экзамены. Все эти дни были безумно утомительными и волнующими. Я видела много слез и истерик, много радости и смирения. Как только экзамены остались позади, вместе с ними ушли все заботы и переживания. Воспитанницы готовились к долгожданному балу. Даже я оправдала все ожидания любимых преподавателей и разочаровала нелюбимых.

Вдохновленные предстоящим весельем, мы засыпали, представляя, как будем кружиться в танце под звуки оркестра. Однако утром я проснулась с лихорадкой и ознобом. В то время по Петербургу прокатилась волна холерного мора, унесшая тысячи жизней. Перепуганные нянечки поспешили отправить меня в лазарет при Воспитательном доме, где уже находились другие заболевшие девочки. К счастью, у большинства из нас оказался не холерный недуг, а тяжелый грипп.

Мои дорогие подруги Вера, Надежда и романтичная мечтательница Любовь были вынуждены отправиться на бал без меня. Две недели я провела в лазарете, тоскуя по свежему воздуху и возможности вновь увидеться с ними. Наконец, выздоровев, я покинула больничные стены и встретилась с одноклассницами. Они с восторгом делились впечатлениями о торжестве, а я искренне улыбалась, радуясь за них.

— Софушка, нам так жаль, что ты не смогла поехать из-за болезни! Мы очень по тебе скучали, — сказала добрая Вера.

— Временами мне было так худо, что думать о танцах не получалось, — с грустью вспоминала я.

— Прости меня, голубушка, я не хотела причинять тебе боль воспоминаниями, — тут же извинилась Вера.

— Ничего страшного, в нашей жизни так мало ярких моментов, что мы должны ценить каждый из них, — ответила я.

— Ах, Софья, если бы ты была там! Тебе бы так многое запомнилось! — мечтательно произнесла Любовь.

Она была большой романтичной натурой, обожала читать книги и мечтать о прекрасной любви, часами могла рассказывать о любви между Ромео и Джульеттой. Ей можно было доверить любые сокровенные тайны и быть уверенной, что она унесет эти тайны с собой в могилу. Иногда мне хотелось поделиться с ней своими мыслями и грезами, но моя застенчивость не позволяла мне раскрыться.

Я поведала им о страхах, которые меня посетили в лазарете. О том, как боялась заразиться холерой, слыша вокруг жуткие приступы рвоты и крики умирающих. О том, как ежедневно комнаты пустели, а катафалк все чаще увозил бездыханные тела в неизвестном мне направлении. Подруги обнимали меня, пытаясь утешить. Я же была счастлива снова быть рядом с ними живой и здоровой.

Девочки, в свою очередь, поделились некоторыми моментами прошедшего праздника, а также упомянули и чету Вороновых. После чего уставились на меня, ожидая вопросов, но я молчала и не понимала их волнения.

— Софья, так вся жизнь перед глазами пролетит и не заметишь, — улыбнулась мне Люба. — Помнишь ли ты князя Воронова, что приезжал к нам с сестрицей своей?

— Так то была сестрица? — резко спросила я. И тут же, пытаясь исправить свою ошибку, я быстро задала другой вопрос. — Почему вы спрашиваете о нём?

— Да потому, что князь справлялся о тебе. Он был очень огорчён твоим отсутствием, а ещё больше — твоим здоровьем.

— Вы, наверное, шутите. — я не могла в это поверить.

— Да Бог с тобой, о таких вещах шутить грех. Истинная правда! — возмутилась Любовь.

— Тише, тише, дамочки. Не кричите так громко. — прошептала Вера, присев на край кровати рядом со мной.

Вскоре остальные девочки сидели напротив меня на кровати Веры и с любопытством изучали мою реакцию на столь щекотливую тему.

— Князь был расстроен и хотел немедленно навестить тебя, но противная Зенкович запретила, — прошептала Любовь.

— Откуда вы знаете? И зачем ему справляться и переживать обо мне… — недоумевала я.

— Так, птички напели, — улыбнулась Надежда. — Ты не задумывалась о том, почему мужчин так интересует женский пол?

— Глупости, — её слова смутили меня ещё больше.

В ту ночь я не могла уснуть до утра, и мысли мои были в полном беспорядке.

После окончания праздничных новогодних балов и успешной сдачи выпускных экзаменов воспитанницы с волнением ожидали своего дальнейшего распределения. Значительная часть девушек получала приглашения из различных домов, начиная от купеческих и заканчивая барскими. Большинство из них находили работу в качестве репетиторов.

Одной из самых талантливых выпускниц была Машенька Никифорова. К её удивлению и зависти подруг, она получила приглашение в графское поместье во Франции, где ей предстояло обучать детей графа русскому языку. Однако вскоре стало известно, что Машенька чрезвычайно расстроена этим назначением. Позже выяснилось, что пожилой граф проявил к ней нездоровый интерес, и ходили слухи о его возможном сифилисе. В связи с этим жизнь в чужой стране оказалась для Маши крайне тяжёлой и опасной.

В целом воспитанницы получали образование на разном уровне — от низшего до среднего. Для мальчиков существовали «классические классы», готовившие к поступлению на медицинский факультет Московского университета. Девочек обучали в повивальном институте и «французских классах», где они получали профессии акушерок и гувернанток. Поэтому все мы со страхом ждали писем и приглашений, надеясь, что Господь смилостивится над нами и сохранит нас на нашей любимой Родине, в России-матушке.

Глава 4. Распределение

В стенах приюта мы провели ещё долгий год, прежде чем получить свои места для службы. За это время Вера, обладательница божественного голоса, получила приглашения из разных уголков земного шара, в том числе из Версальского дворца, где набирали вокальную группу. Один из кавалеров, посетивших храм при Воспитательном доме, был сильно восхищён божественным голосом талантливой девочки. Верочка стояла на коленях и умоляла Александру Андреяновну, опекавшую её словно родную дочь, не отправлять её за границу. Александра Андреяновна, глубоко привязавшаяся к девочке, незамедлительно написала отказ и взяла Веру под личное покровительство. Мы ликовали от радости, когда Вера, счастливая и сверкающая, сообщила нам, что останется в России и поступит в вокальную группу Императорского театра Анны Иоанновны.

Движимая непреодолимым желанием творить добро и спасать всё живое, Любовь волею судьбы осталась в лазарете в качестве сестры милосердия. Наблюдая за ней, я поняла, что она обрела истинное призвание. Каждый, кто попадал под её опеку, оказывался окружён заботой и вниманием. Её нежный голос обладал чудодейственной способностью исцелять не только телесные раны, но и душевные травмы.

На какое-то время мы с Надей остались одни. Наше дальнейшее пребывание в приюте было омрачено чередой неприятных событий. Однажды нашему вниманию представилась искалеченная и едва живая собака. Спасённая нами от жестокого обращения, она стала жертвой человеческой бессердечности. Несмотря на наши усилия, спасти животное не удалось. Её мучительная смерть оставила глубокий шрам в наших сердцах, напоминая о хрупкости и несправедливости мира, где даже самые беззащитные существа могут подвергаться чудовищным страданиям.

Другим трагическим событием стало самоубийство одной из воспитанниц по имени Соня. Доведённая до отчаяния несколькими отказами, она не видела иного выхода, кроме как лишить себя жизни. Её смерть потрясла нас до глубины души и стала ещё одним свидетельством того, что независимо от того, находишься ли ты вне стен Воспитательного дома или нет, не все воспитанники находятся в безопасности.

Наша привязанность росла с каждым днем, и однажды Надюша пришла ко мне с письмом. Красивым почерком там были написаны длинные строки, а в конце красовался незнакомый вензель. На мой вопрос о том, кто и что написал, Надежда ответила, что это послание от ее отца. В письме он умолял дочь вернуться в отчий дом и просил прощения за то, что некогда отрекся от нее. Оказалось, Надин отец был высокопоставленным дворянином, и ее будущее в случае возвращения в семью рисовалось заманчивыми красками.

— Не грусти, душенька. Я напишу папеньке ответное письмо и попрошу его принять нас обеих, — улыбнулась Надя, а мне так хотелось плакать.

Наденька тут же взяла листочек и, старательно выводя буквы, написала ответное письмо отцу. Всю неделю мы не находили себе места, ожидая ответа, пока нарочный не принес долгожданное письмо. В своем письме отец Нади был тронут прощением своей незаконнорожденной дочери, согласился принять нас обеих и написал, что с нетерпением ждет встречи с нами.

Мы кружились от радости, хлопали в ладоши, смеялись, обнимали друг друга и долго не могли забыть эту радость. И когда наступил день нашего сбора в дальнюю дорогу, ко мне подошла Зенкович и позвала на личный разговор.

Она пригласила меня в свой кабинет и предложила сесть в кресло напротив неё. Внимательно осмотрев меня, она произнесла:

— Мы получили письмо с просьбой дать твою характеристику, — удовлетворенная моей реакцией, она выдержала небольшую паузу. — Письмо от достопочтенного господина Семеновича.

Я затаила дыхание и ждала, что она скажет дальше, но её театральные паузы произвели на меня именно тот эффект, которого хотела Зенкович.

— Так вот, в своём письме господин Семенович просит предоставить более подробную информацию о том, кто ты и что собой представляешь.

— К чему вы клоните? Я не совсем понимаю, — не выдержала я.

— Все мы прекрасно знаем, что у тебя вздорный характер и что ты не особенно умна. Я ещё не ответила господину Семеновичу, решив прежде поговорить с тобой.

Больше всего меня поразил не её агрессивный тон или слова, а то, что именно она отвечала за рекомендацию воспитанниц. Мне тут же представилось это злополучное письмо с отрицательной характеристикой обо мне и расстроенное лицо отца Нади. Я гордо перевела взгляд на Зенкович.

— Вы по-прежнему считаете, что я не имею права на реабилитацию? Разве я не доказала всеми своими стараниями, что могу измениться и что заслуживаю хоть малейшего шанса на счастливое будущее?

Зенкович, ожидавшая, что я скажу что-то более возмущённое, была удивлена моим спокойным тоном, и на её тонких губах появилась слабая улыбка.

— Да, ты действительно можешь измениться. Для этого существует множество возможностей.

Она поправила своё и без того идеально отглаженное платье и посмотрела мне в глаза. Второй раз её холодная рука, держащая острый нож, вонзала в мою грудь острие и разрезала мою жизнь на мелкие кусочки. Моё дыхание участилось. Буря эмоций пыталась захлестнуть меня, но я сдержалась.

— Ты не должна ехать в Смоленск с Надеждой, не должна принимать любезное приглашение господина Семеновича. И не должна портить её судьбу своим присутствием.

— Надя не согласится…

— Надежда счастлива, что вернётся домой. Ты только обуза. Висишь на шее, как изношенный платок. Очнись и посмотри на ситуацию по-другому. Ты — обуза.

Что я могла противопоставить этим фактам? Ведь действительно, в сложившейся ситуации я являлась обузой для Нади. Весь мой гнев ударился о каменную стену фактов, которые привела Зенкович, и я не видела смысла оправдываться перед ней.

— Скажи Надежде, что ты отказываешься от её щедрого предложения. В противном случае я вынуждена буду сообщить её батюшке о твоей персоне и подать полную характеристику по твоим злодеяниям и отметкам. Если ты не согласна со мной, подумай о своей подруге. Что подумает о ней отец, когда узнает, какие девочки окружали её? Ты хочешь разрушить её жизнь?

— Ни в коем случае, — отрицательно мотнула головой я.

— Вот и первый шаг к исправлению.

Зенкович скупо улыбнулась, поднялась со своего места и пошла к двери, давая понять, что разговор окончен. Я встала и направилась вон из комнаты, не заметив ни её злобной улыбки, ни плотно закрывшейся за мной двери. Зенкович отлично знала, за какую ниточку нужно потянуть, чтобы подавить человека. И у неё прекрасно это получалось, потому что в глубине души я и сама знала, что я в той семье лишь чужой человек. А кому нужно тратить деньги и силы на чужих?

Целый день я ходила, замкнувшись в себе, и размышляла о разговоре с Зенкович. Надюша сразу заметила, что со мной что-то не так, и всё время спрашивала, почему я грущу.

— Софья, на тебе нет лица. Что ты скрываешь?

— Мне нужно поговорить с тобой, Наденька. Присаживайся.

Мы сели друг напротив друга, и я продолжила.

— Дорогая, милая Надя. Я очень рада, что ты так беспокоишься обо мне, но я вынуждена отказаться от твоего предложения. Подожди, выслушай меня, — я взяла её за ладонь и остановила вспышку возмущения. — Мне очень больно говорить об этом.

— О чём ты говоришь, Софья? Я ничего не понимаю!

— Поразмыслив, я решила, что не имею права обременять твою семью подобными заботами. Твой батюшка — хороший человек, раз осознал свои ошибки. Я верю, что ты будешь счастлива, и это то, что я желаю тебе от всего сердца.

— Софья, я не могу поверить, что ты приняла это решение самостоятельно. Ведь на днях мы так радовались этому событию. И ты была счастлива поехать со мной. И вот теперь я слышу это. Я не верю, что ты пришла к такому решению по своей воле. Если ты что-то знаешь и не говоришь мне, если папенька будет против, в таком случае и я не поеду.

— Что ты, что ты! Не вздумай даже. Твой батюшка — добрейшей души человек, если его терзает совесть за содеянное. Но подумай, ты только что помирилась с ним, а уже ставишь ему условия. Это же безрассудство.

Надежда смотрела на меня, как затравленная лань, которая не знает, как преодолеть препятствие.

— Я не могу оставить тебя здесь одну.

— Не переживай, всё будет хорошо. Ведь Любовь тоже осталась, и она совсем рядом. Мы будем писать тебе письма и, возможно, сможем навещать друг друга. — я попыталась улыбнуться, но получилось очень наигранно.

Весь остаток дня мы провели вместе, ни на минуту не отходя друг от друга. Я помогла Наде упаковать её скромные наряды в небольшой чемодан. Она неоднократно пыталась изменить моё решение, но я осталась при своём мнении. Любовь отпросилась на несколько часов, чтобы проводить Надю. Мы стояли втроём, говорили добрые слова, прощались и обнимались. И тут наша храбрая Надежда впервые в жизни заплакала. Она плакала так горько, что моё сердце дрогнуло, и я заплакала вместе с ней. Стена спокойствия, которую я возводила весь день, рухнула, как карточный домик.

Глава 5. Назад в прошлое

Спустя год, всё ещё будучи в учебном корпусе, я отмечала свой шестнадцатый день рождения с подругами Любовью и Верой. Наши судьбы всё ещё зависели от рекомендаций преподавателей. Все наши документы находились у директора Воспитательного дома, и вопрос о моём будущем оставался открытым. Мы сидели за столом и пили чай, когда вошла Шурочка, как всегда, озаряя всё вокруг своей улыбкой.

— С днём рождения, дорогая! — воскликнула она, подходя ко мне и протягивая небольшой свёрток, обёрнутый пергаментом.

— Благодарю, — ответила я, принимая подарок.

Все с нетерпением ожидали моей реакции, когда я разворачивала пергамент. Увидев великолепную ткань, я поняла, что это шарф, и была в восторге.

— Какая прекрасная вещь! Должно быть, очень дорогая. Я не могу принять такой ценный подарок, — сказала я.

— Не волнуйся, это от всех нас. Так что это не так уж затратно. Надень его, — ответила Шурочка.

Этот шарф стал, пожалуй, самым красивым и ценным предметом моего гардероба наряду с той заколкой, которую я хранила в старой шкатулке. С радостью накинув платок на плечи, я вдохнула аромат новой вещи. Все аплодировали и поздравляли меня, а я любовалась изысканной тканью.

— Тебе очень идет, Софья! — восхищались подруги.

Однако за этим праздником скрывалась определенная тревога. Нас с юных лет готовили к тому, что рано или поздно нам предстоит покинуть свое убежище и вступить в самостоятельную жизнь. Несмотря на волнения, я старалась наслаждаться моментом и быть благодарной за ту любовь и поддержку, которые окружали меня. Мне было известно, что многие из моих сверстников по Дому находились в схожем положении, и это вселяло в меня уверенность.

Между тем, я не переставала мечтать о новой жизни, которая меня ожидала. Я надеялась на шанс проявить себя и найти свое призвание. Шарф от моих подруг стал символом моих надежд и стремлений. Он был напоминанием о том, что даже в самые трудные времена рядом есть люди, готовые поддержать и направить меня.

***

Безграничная тоска по Надежде терзала мою душу. Я писала ей письма, которые бесследно исчезали, оставляя меня в объятиях тревоги. На праздновании моего дня рождения мы вновь затронули этот больной вопрос и поручили Шурочке написать письмо от имени Воспитательного дома с просьбой пролить свет на судьбу воспитанницы. Александра Андреяновна, будучи добрейшей душой, сразу согласилась и той же ночью отправила короткое послание господину Семеновичу.

На следующий день Зенкович с тяжелой вестью вновь ворвалась в мою жизнь. Мы приблизились к кабинету Дарьи, и, как обычно, она пригласила меня войти. Ее беспокойное, задумчивое лицо не сулило ничего хорошего. Прошло несколько томительных минут, прежде чем она заговорила:

— Ко мне пришло письмо с просьбой разыскать сиделку, — ее печальный взгляд был красноречивее слов. — Сиделка понадобится для молодой барышни.

Я молча ждала продолжения, не желая перебивать или задавать лишние вопросы. Зенкович не пользовалась моим доверием, и я не ожидала от неё ничего хорошего. Однако её задумчивые, наполненные грустью глаза неожиданно обманули мои ожидания.

— Молодая девушка получила серьёзную травму спины и не может ходить. Ей нужен человек, который будет ухаживать за ней, одевать её и выполнять все необходимые обязанности. Эта работа не из лёгких, но я уверена, что ты прекрасно справишься.

— Почему вы так думаете? — не стерпела я.

— Потому что эту девушку зовут Апраксия Прончищева. И твой священный долг — помочь ей, чтобы искупить вину, которую ты ранее совершила, находясь в их светлом доме.

— Но я…

Волна возмущения снова захлестнула меня, но я вовремя сдержалась и спокойно отвела взгляд.

— Ты согласна с моим мнением? — отчётливо спросила Зенкович, глядя на меня властным взглядом.

— Да, мадам. Я согласна.

Я не совсем понимала, почему Зенкович так взволнована и почему она просит меня, а не приказывает, как обычно. Но я твердо решила выполнить этот долг и поехать туда. Особенно после того, что я узнала от Шурочки, когда разговор с Дарьей Зенкович был завершён.

— Прончищев старший, пусть земля ему будет пухом, скончался год назад. Его жена совсем плоха. Ходят слухи, что она даже не узнаёт некоторых своих детей. Опеку над подростками взял на себя Степан, которому сейчас 26 лет. Он очень умный и состоятельный молодой человек. — Шурочка подняла взгляд, наполненный добротой, и, посмотрев на меня, добавила: — И достаточно милый.

— Что случилось с барышней? — я сменила тему.

— Она упала с лошади и повредила спину. Очень жаль. Хоть она и была проказницей, но такого не заслуживала. — Шурочка перекрестилась и прошептала молитву.

— Наверное, это ужасно — всё время лежать в постели и не иметь возможности двигаться.

Воспоминания о моём пребывании в усадьбе Прончищевых всегда вызывали у меня глубокое чувство печали и тоски. Я пыталась вспомнить образы дочерей Прончищева, но моя юность не оставила мне чётких воспоминаний об их лицах. Трагедия, постигшая их семью, наверняка омрачила их судьбы, навеки оставив глубокие раны в их сердцах.

Представление о том, что молодая девушка, полная сил и устремлений, прикована к постели, неспособная наслаждаться жизнью так, как ее сверстницы, вызывало у меня неизъяснимую боль. Все мы уже были взрослыми, и я была уверена, что детские шалости остались в прошлом. Однако, как оказалось, прошлое неумолимо тянулось за мной, подобно темной тени.

Наконец, настал день, когда мне предстояло вернуться в прошлое. Волнение, страх и неуверенность терзали мою душу. Но наряду с этими эмоциями во мне росло нестерпимое любопытство. Наконец, приехал экипаж, который должен был доставить меня в усадьбу. Я с трепетом вышла из дома и заметила пожилого мужчину, представившегося Василием. Его добрая улыбка вселяла в меня надежду на хороший исход этой поездки.

Путешествие оказалось долгим и утомительным не из-за расстояния, а из-за одолевавших меня волнений. Я пыталась успокоить свой бушующий разум, читая книги, но слова казались лишенными смысла, растворяясь в водовороте моих мыслей.

Наконец, высокие кованые ворота распахнулись, и карета медленно въехала на длинную аллею, ведущую к белоснежному особняку. Василий помог мне выйти из кареты, осторожно придерживая меня за руку. Он хромал на одну ногу, что придавало его фигуре вид печальной стойкости.

Проведя меня до двери, Василий сохранял на лице неизменную улыбку. Ее присутствие, похожее на теплый огонек среди бури, немного сгладило тяжесть моего сердца.

Поблагодарив его за помощь, я на минуту замерла, стоя на широкой лестнице, затем оглянулась, вспоминая, как совсем малышкой бежала по этой аллее к воротам и пыталась пролезть между прутьями.

Все тут осталось как прежде, разве что людей стало гораздо меньше. Как выяснилось позже, молодой барин распустил большую часть двора, оставив лишь самых необходимых слуг.

Я стояла на пороге старинного особняка, чувствуя волнение и предвкушение от встречи с этой семьей. У дверей меня встретила высокая, красивая седовласая женщина, которая представилась как Лидия.

Мое внимание привлекли густые, вьющиеся волосы Лидии, напоминающие мои собственные. Я сразу представила, как трудно расчесывать такие волосы и укладывать их в гладкие прически, и решила, что Лидии, наверное, тоже приходится нелегко.

Лидия была очень любезна и приветлива. Она провела для меня небольшую экскурсию по особняку и рассказала, какая дверь куда ведёт. В доме царила атмосфера одновременно мрачная и пронизанная невыразимой печалью. Портреты людей, запечатленных на полотнах, смотрели на меня с гравировальной безмятежностью, их лица застыли в вечной улыбке. Однако глаза их излучали глубокую боль и тоску.

Мы продолжали идти по особняку, и я чувствовала, что мне нравится Лидия всё больше и больше. Она была умна, элегантна и очень доброжелательна.

— Особняк состоит из 15 помещений, включая вестибюль, гостиную, чайную комнату, столовую, кладовые, читальный зал, спальни хозяев и прислуги, будуары, большую библиотеку, кабинет барина и гардеробную. — Она остановилась, посмотрев на меня. — В мои обязанности входит забота о сохранности всего имущества, включая мебель, картины, ковры, посуду и другие предметы интерьера. Также я отвечаю за сохранность и распоряжение продовольствием, контролируя запасы продуктов, их качество и свежесть. Кроме того, я слежу за тем, чтобы в каждом помещении особняка поддерживался порядок и чистота.

Она продолжила свой путь. Мы поднялись на второй этаж и прошли по коридору. Затем она подошла к белой двери и, бросив на меня доброжелательный взгляд, открыла дверь, приглашая меня внутрь.

Комната была просторной и светлой, с высокими потолками и большими окнами. Стены были украшены картинами, а пол покрыт мягким ковром. В центре комнаты стоял небольшой письменный стол, рядом — стул. В углу комнаты находился камин, перед которым стояло кресло, чуть подальше расположились оттоманка, гардеробный шкаф и туалетный столик. Кровать была расположена в левой части комнаты и укрыта от глаз каркасным балдахином нежно-голубого цвета.

— Ежели вам потребуется ключ от какой-либо кладовой, сообщите мне, и я немедля предоставлю его вам. Спускайтесь вниз, когда будете готовы. Я познакомлю вас с семьей, — Лидия поправила волосы и, скромно улыбаясь, вышла из комнаты.

Моя комната была расположена напротив комнаты Апраксии. Первым делом, разобрав свой скудный скарб, я села писать письмо моим подругам. Закончив письмо, я спрятала его до лучших времен, так как лишних денег на его отправку у меня не было. Одетая в чистое платье, предложенное мне приятной ключницей Лидией, я отправилась вниз, чтобы познакомиться с хозяевами.

По началу мне было немного страшно и неуютно. Спустя столько лет я вернулась в этот дом и в эту семью. Я испытывала некий страх, смущалась и думала, что вновь меня будут в чём-то обвинять и придираться. Когда я, наконец, набралась смелости и вышла из комнаты, то задержалась возле комнаты напротив всего на мгновение и нечаянно заглянула в щель приоткрытой двери. Кровать была аккуратно заправлена, а в кресле у окна сидела девушка. Я видела только её золотистые вьющиеся волосы.

Вероятнее всего, это и была Апраксия. Она мирно сидела в кресле и смотрела в окно. Опомнившись, я поспешила вниз, где в большой комнате с роялем собралась вся семья, кроме самой Апраксии и их старшего брата Степана.

— Здравствуй, Софья.

Евсевия, самая младшая из сестер, поприветствовала меня. Я сразу вспомнила эту девочку со светлыми косами и конопушечным личиком. Сейчас ей было 15 лет. Она мило улыбнулась, беззаботно глядя на меня.

— Наверное, вы жутко устали с дороги.

Семнадцатилетняя Арина показалась мне строгой и неприветливой. Ее волосы были затейливо уложены, а темно-синее платье идеально подчеркивало ее утонченную индивидуальность. И последним, кто поздоровался, был Тихон. Этот 21-летний молодой человек сильно повзрослел, но его глаза по-прежнему были полны озорства и юношеского максимализма.

— Добро пожаловать в наш дом, Софья!

— Добрый вечер, леди и господин.

Я вежливо ответила на приветствие, улыбнувшись и поклонившись, и Лидия объяснила мне мои права и обязанности.

— Софья, мы очень рады знакомству с Вами и надеемся, что Вы останетесь довольны предложенной работой. Дорогая Апраксия серьёзно больна. Как Вы знаете, у неё травма спины, и она не может передвигаться самостоятельно. Апраксии нужна не только сиделка, но и человек, который стал бы её правой рукой.

Я кивнула и осмотрела уставшие лица этой семьи. Теперь они казались мне совершенно безобидными. Это были обычные дети, оказавшиеся в ужасных обстоятельствах. Горе от потери главной опоры семьи было огромным. Они смотрели на меня с интересом, и я не видела зла в их глазах. На мгновение я почувствовала их горе и боль утраты. Совсем не знать своих родителей — это совсем не то же самое, что потерять одного из них в достаточно осознанном возрасте.

— Вы должны будете помогать госпоже с повседневными нуждами, такими как кормление, купание и использование туалета, а также помощь с гардеробом. Так же прошу вас помочь ей преодолеть чувство изоляции и одиночества. Общайтесь с ней, слушайте её проблемы. Понимаете, о чём я? — Лидия смотрела на меня, не отводя взгляда.

— Понимаю, — кивнула я.

— Следите за её постелью, поправляйте подушки и одеяла. Следите за тем, чтобы у госпожи всегда было тёплое питье и, самое главное, чтобы она хоть немного ела. Кроме того, прошу тщательно следить за чистотой и порядком в комнате госпожи. При желании вы можете почитать интересующие вас книги в библиотеке. — Лидия говорила спокойным тоном.

— Благодарю, мадам.

— Я помню вас, когда вы были маленькой девочкой. Если я не ошибаюсь, вы прожили с нами три года, — неожиданно сказал Тихон.

— Да, — подтвердила я, снова обратив на него свой взгляд.

— Это было очень давно. На этот раз я не хочу, чтобы вы убегали, — спокойно сказал Тихон, глядя мне в глаза.

Евсевия улыбнулась при этих словах, а на лице Арины не отразилось никаких эмоций. Она просто провела ладонью по гладкой поверхности камина и посмотрела на меня. Я согласно кивнула Тихону и перевела взгляд на Лидию.

— Пройдемте наверх, я познакомлю вас с Апраксией.

Мы вышли из гостиной и направились по коридору к лестнице. Тихон последовал за нами. По его возбужденному поведению и манерам было видно, что он хочет преподать себя во всем своем великолепии, и что греха таить, красоты в этом человеке было в достатке.

— Служанки, кухарки и сиделки имеют различимую форму наряда. По утрам, когда мы выполняем много тяжелой работы, на нас хлопковые платья с узорами и фартуки. После обеда мы переодеваемся в черные платья с белыми плиссированными фартуками и чепчиками с лентами, — мягко объясняла Лидия, шагая впереди меня.

Пока мы поднимались наверх, я обдумывала слова Тихона. Конечно, я не стала бы убегать тем злосчастным вечером. Если бы вы, светлые головы, не придумали ничего такого, что могло бы подтолкнуть меня к такому отчаянному поступку.

Лидия остановилась перед комнатой Апраксии и дважды стукнула своим бледным кулачком в белую дверь. Мы услышали нежный голосок девушки с приглашением войти и немедленно ступили внутрь светлой комнаты. Апраксия обернулась, и ее голубые глаза тут же посмотрели на меня. Когда я увидела ее, у меня возникло странное ощущение: тоска, боль и страшная пустота в душе.

— Прибыла сиделка, сударыня. Она может приступить к работе немедленно.

— Прекрасно, — улыбнулась Апраксия.

— Моя дорогая сестра, надеюсь, ты довольна и больше не будешь грустить.

Улыбаясь, Тихон подошел к Апраксии и поцеловал ее в лоб.

— Разве ты позволишь мне загрустить? — устало спросила она.

— Ни при каких условиях!

Тихон встал спиной к окну, посмотрел на нас и заложил руки за спину, покачиваясь на каблуках сапог. Апраксия перевела взгляд на меня и Лидию.

— Благодарю вас, Лидия.

Лидия коротко кивнула и была такова.

— Что ж, желаю вам приятного общения. У меня есть неотложные дела, — попрощавшись с нами, Тихон тоже вышел из комнаты.

Я осталась стоять посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Воспользовавшись возможностью, я осмотрела комнату. Она была светлой, в нежно-голубой цветовой гамме. По стенам были развешаны картины, написанные, вероятно, самой Апраксией. Недалеко от кресла, в котором сидела девушка, стоял мольберт, возле которого лежали краски и кисти. Все было выполнено в минималистском стиле, что создавало спокойную и уютную атмосферу. Через большие панорамные окна в комнату проникал солнечный свет, лаская теплыми лучами богатое убранство.

— Я помню вас, Софья, — раздался её тонкий, еле слышный голосок.

Когда она произнесла мое имя, волна времени отнесла меня в прошлое, напоминая тот злосчастный вопрос: «Софушка, тебе нравится дружить с нами?». Апраксия повернулась и снова посмотрела на меня. Затем она протянула свою невероятно тонкую, бледную руку и поманила меня к себе.

— Подойдите сюда.

Я выполнила ее просьбу и молча сделала шаг навстречу. Апраксия была очень худой, с темными кругами под глазами, запавшими веками и сухими губами.

— Посмотри, в кого я превратилась, — сказала она.

В ней все еще проглядывалась былая красота и аристократическая внешность. Однако болезнь явно сказалась не только на ее здоровье, но и на психическом состоянии.

— Что я могу для вас сделать? — спросила я.

Она смотрела на меня так, как будто я была не обычной девушкой, а Самим Господом. Затем она улыбнулась и сказала:

— Вы, наверное, устали от путешествия.

И это была правда. Я чувствовала усталость, но не хотела признаваться в этом. В свой первый рабочий день мне совсем не хотелось идти спать и показаться лентяйкой.

— Благодарю, сударыня, но я не устала.

— Не стоит переживать за меня. Если вам нужен покой, отдохните. Утомлением наполнена вся моя жизнь, и я хочу видеть в вас бодрость и блеск в глазах.

— Если вы не возражаете, мне бы хотелось немного осмотреться, — сказала я, тут же добавив: — Если вам потребуется моя помощь, пожалуйста, сообщите мне незамедлительно.

— Хорошо, ступайте, — с улыбкой сказала Апраксия.

Я решила спуститься вниз и начать с первого этажа, но не смогла отыскать Лидию. Арина читала книгу в библиотеке и вежливо согласилась проводить меня на задний двор. Там я увидела Лидию с Василием. Они разговаривали, а я сбавила шаг, решив подождать, пока они меня заметят. Наконец Лидия улыбнулась мне, и я подошла ближе.

— Вы уже осмотрелись? Или вам всё ещё нужна помощь? — поинтересовалась Лидия.

— Скорее всего, мне понадобится ваша помощь. Как только у вас будет время.

— Конечно, не волнуйтесь, я готова помочь вам в любом вопросе. Как прошёл ваш разговор с сударыней?

— Сударыня отказалась от предложенной помощи.

Лидия взглянула на Василия, и тот усмехнулся, отводя взгляд. А я почувствовала себя неопытной сиделкой.

— Она упряма. Будьте немного настойчивее и смелее. Сударыня замкнулась в себе, отказывается от пищи, что для неё весьма опасно. — с грустной улыбкой ответила Лидия. — Она от всего отказывается. Так что вам придётся постараться поладить с ней и набраться терпения.

— Барин едет, — пробормотал Василий и поковылял в сторону аллеи, к кованым воротам, за которыми отчётливо слышался цокот копыт по брусчатке, ведущей к поместью.

Мы поспешили за Василием. Как только он открыл ворота, в них ворвался лихой всадник на быстром, благородном гнедом коне.

Степан обладал привлекательными чертами лица и всем своим видом олицетворял благородство и уверенность. Он был высок, имел пропорциональное телосложение с развитой мускулатурой, что указывало на его активный образ жизни и здоровое питание.

Его выразительные зеленые глаза сияли легкой искоркой, заставляя окружающих обращать на него внимание и добавляли его облику загадочности и глубины. Все это сочеталось с его волосами цвета каштана, обладающими волнистой структурой и достигающими основания шеи. Они придавали ему небрежный вид, при этом он выглядел ухоженным.

Выглядел он гораздо взрослее своего возраста, несмотря на то, что ему было всего 26 лет. Судьба заставила этих людей взять всё в свои руки, и Степан буквально излучал жёсткость характера. Он натянул поводья, кивком приветствуя Василия и Лидию, затем строгим взглядом окинул меня и уверенно спешился. Василий тут же взял поводья и повёл коня в конюшню. Степан подошёл к нам, расправил плечи и с серьёзным выражением лица повернулся к Лидии.

— Всё в порядке? — голос его был спокойным и низким.

— Да, барин. Прибыла сиделка для вашей сестрицы.

Степан взглянул на меня и подошёл ближе, неторопливо снимая перчатки для верховой езды. Взгляд его был строгий и придирчивый, лицо каменное, ничуть не озабоченное тем, чтобы казаться дружелюбным. Совсем как его покойный отец…

— Добрый вечер. Ваше имя Софья?

— Здравствуйте, — поприветствовала я его с лёгким поклоном. — Проказина Софья Тарасовна.

— Рад, что вы здесь.

— Благодарю.

Степан более не удостоил меня вниманием, лишь кивнул и бросил на меня ледяной взгляд. Затем он развернулся и уверенной походкой направился в усадьбу. Я чувствовала, как мой разум пытается понять, что послужило причиной столь неприветливого приёма.

— Скоро вы привыкнете и не будете обращать на это внимание, — успокоила меня Лидия.

После короткой прогулки по живописным владениям, мы направились в особняк. Там меня познакомили с трудолюбивой кухаркой Галиной, а также с услужливой прачкой Матрёной и очень пухлой, но достаточно шустрой сенной девушкой Марфой. К сожалению, никого из них я не припоминала. Вероятно, все они были новыми работниками в этом доме.

Моя единственная обязанность заключалась в том, чтобы присматривать за сударыней. Я была освобождена от рутинных кухонных и прачечных работ, что вызывало у меня некоторое чувство неловкости перед домочадцами. Все они выглядели измождёнными и уставшими, но никто не выражал по отношению ко мне неудовольствия. Становилось очевидным, что в доме не хватало рабочих рук. Однако, как говорится, хозяин — барин.

После ознакомления с домом и его обитателями, я направилась наверх, ожидая звонка колокольчика сударыни. В моей комнате была установлена тонкая дверь, чтобы я могла мгновенно реагировать на любой её зов и своевременно оказать ей помощь. Я присела на кровать и терпеливо ждала, занимаясь своими мыслями, но долгожданный звонок так и не прозвучал. Начиная беспокоиться, я выглянула из комнаты и тихонько подкралась к двери напротив. Неожиданно, когда я уже собралась постучать, позади меня раздался тихий кашель. Обернувшись на звук, я увидела Тихона, стоявшего в узком коридоре. Лицо его озарилось улыбкой, которая становилась всё более и более насмешливой.

— Вы притворяетесь мышью?

Мне стало ужасно стыдно, и, прикрыв плечи шалью, я обратила свой взор на него.

— Я беспокоюсь за сударыню. Она молчит уже несколько часов.

— Так зайдите и спросите, всё ли у неё в порядке. — Он игриво поднял бровь.

— Именно это я и намеревалась сделать.

— Я следил за вами некоторое время. Вы были очень тихи и вкрадчивы. По-видимому, вы не торопились проверять, насколько ваша подопечная в безопасности.

Мне наскучил его менторский тон, и я отвернулась, уверенно постучав в дверь. Когда ответа не последовало, я постучала ещё раз. Тихон тоже подошёл ближе и прислушался.

— Наверняка она уже спит, — прошептал он.

Я посмотрела на него с удивлением и разочарованием.

— В кресле?

— Да, — спокойно ответил он и улыбнулся.

Я схватилась за ручку двери, но Тихон положил сверху свою ладонь, остановив мой порыв.

— Ш-ш-ш, — он приложил палец к губам. — Идем, я всё объясню. Только обуйтесь, полы ледяные.

Он убрал свою ладонь и пошёл по коридору, а я на мгновение замерла, глядя ему вслед. Потом вернулась в свою комнату, надела туфли и пошла за Тихоном, который к тому времени дожидался меня на лестнице.

— Куда вы меня ведете? — спросила я, кутаясь в шаль.

Тихон снова приложил палец к губам, взял мою ладонь и потянул за собой. Мы спустились вниз, повернули направо вдоль стены и пересекли гостиную. Я поняла, что он хочет отвести меня в хозяйскую спальню. Вырвав свою ладонь из его крепкой хватки, я грозно воззрилась на него, но лишь рассмешила его своим поведением.

— Думаете, я начну вас домогаться? Глупышка! Идем, вам нечего бояться, — он протянул мне свою ладонь.

Мы прошли мимо хозяйской комнаты и направились прямо в детскую, точнее, в комнату уже взрослых девушек. Тихон постучал в дверь условным знаком, и замок с той стороны открылся. Перед нами стояла строгая Арина. Она впустила нас и тут же заперла дверь.

— Присаживайтесь. Не хотите ли чего-нибудь выпить? — вежливо спросил Тихон.

В углу комнаты, среди груды подушек, сидела Евсевия. Она улыбнулась мне. Эта девочка была на год младше меня, но выглядела гораздо моложе своих лет.

— Расскажите о себе, пожалуйста. — Арина даже улыбнулась, но улыбка далась ей с трудом.

— Что вы хотите узнать? — спросила я, наблюдая, как Арина садится на кровать и подминает подушку под мышку.

Арина с интересом посмотрела на меня и сказала.

— Все, например, как вы жили в приюте, чем занимались и чему вас учили, — перечислила она, пожимая плечами.

— Вас там не ругали? — спросила Евсевия.

— Что случилось с вашими манерами? — вмешался Тихон. — Софья здесь первый день.

Я смотрела на них и пыталась понять, в какие игры они снова играют. Неужели за долгие годы в их головах так и не проснулся разум, и они все так же озорничают?

— Ну, говорите же, — поторопила меня Евсевия.

— Нас обучали шитью, пению… — начала я.

— Ну надо же! — перебила Арина.

— Ох, сестрицы. Ну разве с вами что-то узнаешь. — Тихон подошел ко мне и сел рядом. — Софья, не думайте о плохом. Мы всегда сидим вместе по вечерам и судачим о всякой всячине. Вы знаете, почему именно вас позвали на эту должность?

— Не имею даже малейшего представления. — пожала плечами я.

— Потому что наша сестрица сошла с ума, — спокойно ответила Арина.

— Ш-ш-ш, — пригрозила Евсевия. — Не говори так, Арина!

— Я говорю правду, — фыркнула Арина.

— Почему меня пригласили? — спросила я Тихона.

— Наша дорогая сестрица потребовала этого. — он пожал плечами, потирая ладони.

— Это так странно. — тихо сказала я. — Я не видела письма с запросом сиделки. К сожалению, нам не выдают их на руки.

— Почему бы вам не спросить её об этом лично? — Тихон улыбнулся. — Вы уверены, что не хотите чего-нибудь сладкого?

Я отрицательно покачала головой. Мои мысли были заполнены новостью о том, что сама Апраксия изъявила желание нанять меня в качестве сиделки. Евсевия с трудом поднялась со своего мягкого трона и села рядом с Тихоном.

— Расскажите, пожалуйста, о своей жизни, — мягко попросила она.

— Если позволите, я должна навестить вашу сестру.

Я встала и направилась к двери, не в силах удовлетворить любопытство этих людей. Они печально смотрели мне вслед. А потом строгая Арина всё же выпустила меня, и, выходя из комнаты, я услышала щелчок запирания замка.

Проходя мимо гостиной, я увидела Степана. Он стоял у камина с бокалом, наполненным янтарной жидкостью, в руке и смотрел на портрет своего отца. Семейные портреты висели по всей гостиной. Рядом с портретом отца Степана висел портрет его матери, а затем портреты всех детей в порядке старшинства.

Степан услышал меня и неторопливо обернулся в мою сторону. Я слегка поклонилась, вежливо поприветствовала его и уже собиралась уходить, но его грозный голос остановил меня.

— Софья. Постойте.

Я остановилась и быстро повернулась к нему. Степан неторопливо подошёл ближе, покручивая пальцами бокал. Некоторое мгновение он смотрел на меня изучающим взглядом, не проявляя никаких эмоций, кроме равнодушия.

— Вы не должны слушать моих сестёр и брата. Они не желают зла, но многого не ведают. Их мировоззрение слишком… — он замолчал, тщательно подбирая слова. — Детское. Не обращайте внимания на их выводы, слушайте только своё собственное сердце.

— Что вы имеете в виду?

— Когда придет время, вы сами это поймете. — Степан скромно улыбнулся.

Он умеет улыбаться. Это была хорошая новость.

— Хорошо, — я кивнула и неуверенно посмотрела на него.

— Вам всё показали? — поинтересовался он, приподняв брови.

Я заметила, что разговор давался ему с трудом, и тоже ощутила некую неловкость.

— Да, — неуверенно ответила я.

— Что ж, очень хорошо, — Степан на мгновение задумался, потом посмотрел мне в глаза и сказал. — Я припоминаю вас. Вы были тогда совсем юной, когда вас привезли к нам в дом.

Я кивнула, уже догадываясь, что он скажет дальше.

— Так и было. А потом я сбежала.

— Угу, — Степан кивнул и сделал глоток жидкости янтарного цвета.

— Больше этого не повторится, — ответила я, опережая его слова.

— Хорошо, — он немного смутился, потом строго посмотрел на меня. — А почему…

Он замолчал, а я обратила внимание на его черты лица. Высокий лоб, густые брови, аккуратный ровный нос, четкая линия скул и волевой подбородок. На мгновение я залюбовалась его внешностью и задумалась о том, какой у него характер. Степан поднял ладонь, сжал кулак и тихонько кашлянул.

— Почему вы тогда убежали?

Этот неожиданный вопрос привел меня в замешательство, и я поняла, что у меня нет другого выхода, кроме как солгать ему.

— Простите, я не помню. Я была слишком юна и глупа, — застенчиво улыбнулась я Степану.

Он улыбнулся и прищурил глаза, словно пытаясь прочесть мои мысли.

— Не хочу показаться грубой, но уже поздно, — сказала я. — Кроме того, мне нужно навестить вашу сестрицу.

— Хорошо, — кивнул он.

Попрощавшись, я направилась к лестнице, краем глаза замечая, что он все еще смотрит на меня.

Быстро поднявшись по ступеням, я решительно направилась к двери Апраксии и, отбросив все мысли, постучала трижды. Не получив ответа, я вошла в комнату. Апраксия по-прежнему сидела в своём кресле. Шаль, прикрывавшая её ноги, соскользнула на пол. Апраксия не спала. Её глаза были усталыми, книга лежала на коленях, а взгляд был устремлён в окно. За окном мерцали огни проезжающей вдалеке кареты и идущего ей навстречу одинокого путника, освещающего свой путь масляной лампой.

— Сударыня, почему вы не отвечаете на стук в дверь?

Я зажгла свечи в её комнате, подняла шаль и осторожно прикрыла ею ноги девушки. Девушка молча посмотрела на меня. Я проверила кувшин, стоявший на комоде. Апраксия практически не пила воду.

— Так презирать жизнь может только человек. Даже тяжелораненые птицы борются до конца, — произнесла я, глядя ей в глаза.

Рано утром я встала, умылась и отправилась навестить госпожу Апраксию. Она крепко спала и не услышала моего стука в дверь. Я решила не будить её и спустилась на кухню, чтобы подготовить всё к завтраку.

На кухне уже царила суматоха. Галина о чём-то спорила с Марфой. Та стояла поодаль со сжатыми кулаками, строго кивая и время от времени перебивая кухарку. Лидия с суровым выражением лица наблюдала за ними, пока Матрёна перебирала лук.

Я осторожно прошла на кухню, вежливо поздоровалась со всеми и остановилась возле стола.

— Ах, душенька, умоляю, будьте так любезны, пойдите в сад и наберите клубники к завтраку, — сказала мне Галина.

— Не утруждайте такими просьбами сиделку, — строго возразила Лидия.

— Барин скоро вернётся. Завтрак ещё не готов, — крикнула Галина.

— Так вставайте пораньше… — спокойно сказала Лидия.

— Да куда уж раньше́ то! — всплеснула руками Галина. — И так раньше петухов встаём.

— Раньше петухов встаёте, а завтрак не готов, — всё так же спокойно говорила Лидия.

— Хорошо, я схожу, — сказала Матрёна, отставляя в сторону корзину с луком.

— Какая же вы черствая, Лидия. Барин явно плохо на вас влияет, — недовольно сказала Галина, покачав головой.

— Не спорьте, умоляю, — остановила я их. — Я принесу вам клубнику. Это не составит мне труда. Тем более госпожа ещё крепко спит, и лучше её не будить.

Все уставились на меня. Строгая Лидия задумчиво кивнула, и я пошла в сад, взяв с собой небольшую миску. Во дворе у конюшен я встретила Василия, который наполнял поилку лошадей водой из ведра. Он приветливо помахал мне рукой, и я улыбнулась и помахала в ответ. Погода стояла такая же тёплая и солнечная, как и вчера, и я нередко прикрывала глаза, чтобы насладиться ласковыми порывами ветра.

Спустя некоторое время поисков я наконец-то обнаружила невысокие кусты клубники и присела на корточки, раздвигая листья и выискивая спелые ягоды. Внезапно, в глубине сада, где росли вековые семейные деревья, мелькнул чей-то силуэт. Я пригляделась и даже слегка испугалась. Неужели мне показалось? Собрав достаточное количество ягод, я встала и не спеша направилась в ту сторону, где заметила фигуру.

Медленно следуя по тропинке, я вышла к небольшой опушке и замерла в изумлении. Это был Степан. Он энергично орудовал лопатой, выкапывая яму для посадки молодого деревца. Степан примерил саженец, но яма оказалась мала, и с хмурым видом он принялся снова копать.

После того как поместье покинул садовник, Прончищев сам взял на себя заботу о саде. Он любил ухаживать за деревьями и всегда сердился, если кто-то пытался ему помочь. Внезапно Степан воткнул лопату в землю и повернулся в мою сторону. Я в панике спряталась за стволом клёна. Сердце колотилось как бешенное. Неужели он заметил, что я за ним наблюдаю? Какой позор! Моё любопытство не знало границ, и всё, что я могла делать, — мысленно молиться и стыдить себя. Однако это меня не спасло, и вскоре я вновь выглянула из-за дерева и взглянула на него.

Степан подошёл к небольшому столику, взял кувшин и отпил немного воды. Бросив косой взгляд в мою сторону, я снова скрылась из виду. Выждав минуту, я снова выглянула, и моё лицо залилось краской, когда я увидела, как он снимает рубашку и обливается холодной водой, растирая руками своё крепкое тело.

Я тут же спохватилась и помчалась прочь, прикрывая ладонью клубнику. Я бежала, боясь, что кто-то меня увидит, и я окажусь в неловком положении. Степан с ухмылкой проводил меня взглядом и продолжил своё занятие.

Глава 6. Счастье

Мой первый год службы в поместье Прончищевых прошел незаметно. Апраксия приняла мою помощь, но часто капризничала. Её душевное состояние улучшалось, но я всё равно старалась не утомлять её. В целом я была очень расстроена поведением этой молодой особы. Она не хотела жить и мучила себя и окружающих. Иначе такое положение дел можно было объяснить только безумием.

Мне приходилось помогать ей переодеваться, причесываться, мыться и даже справлять нужду. Сначала она очень стеснялась, но со временем привыкла и стала мне доверять. Подкрадываясь к дверям её загадочной души, я слышала её мучительные мысли. В её словах порой сквозило безумие, смешанное с чувством вины. Однажды она сказала мне, что причинила много неприятностей другим людям и теперь наказана за это Богом.

Иногда время заставляет нас смириться с судьбой. И я, как и многие другие, смирилась с тем, что она уготовила для меня. Адаптация к каждому члену этой семьи и поиск своего особого подхода помогли мне спокойно сосуществовать в этом месте. В течение года я привыкла к суровости и холодности Арины, к веселой Евсевии и взбалмошному Тихону. У Степана был сложный характер, но даже к нему я привыкла.

Наша милая Шурочка не ошибалась, когда говорила о Степане. Он действительно оказался очень ответственным человеком, ловко управлял своим имуществом и финансами, и несмотря на сходство, он — полная противоположность своему отцу.

Степан был обладателем строгого и сдержанного характера. Он всегда выглядел серьёзным и решительным, всегда знал, чего он хочет добиться от жизни, и не терпел бездействия. Эта черта его личности проявлялась в том, как он разговаривал и вёл себя в обществе, где его уважали, побаивались и недолюбливали за излишнюю дерзость и самоуверенность. Степан всегда держался особняком, смотрел на всех свысока, избегал пустой болтовни и предпочитал общаться только по делу, внимательно слушая собеседника. Его поведение было спокойным, движения размеренными, а голос властным.

В один промозглый день, словно бы посланный с серого неба, в нашу жизнь ворвался аромат Франции, принесенный кузиной Анной Николаевной и ее очаровательной племянницей Жозефиной.

Анна Николаевна, невысокая женщина чуть пухлого телосложения и с приятными чертами лица, была олицетворением элегантности. Белоснежное платье, аккуратно подобранная шляпка, едва заметный румянец — всё в ней говорило о хорошем вкусе и о жизни, прожитой в достатке и комфорте. Степан с улыбкой встретил своих родственников, предчувствуя, что этот визит не случаен.

Жозефина, молодая девушка с копной курчавых волос, выглядела словно сошедшей с картины, нарисованной художником-романтиком. Ее тонкие черты лица, большие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, и утонченная фигура создавали гармонию женственности и невинности. Но в ее глазах скрывалась и некая искорка, ощущение, что она была из другого мира, откуда пахло лавандой и душистыми булочками с корицей.

— Мы направляемся в Петербург, — улыбнулась кузина, идя навстречу Степану. — И решили вас навестить.

Василий помог Жозефине выйти из кареты и плотно прикрыл дверцу.

— Дорогая кузина Анна Николаевна, рад вас видеть, — улыбнулся Степан.

Прончищев поцеловал её руку, и кузина расцвела ещё ярче, её глаза заблестели, словно отражая солнечные зайчики, играющие в её белоснежных волосах.

— Ах, Степан. Ты всегда был настоящим джентльменом. Боже, как ты возмужал! Такой высокий и красивый! — восклицала она, заметив, что Степан с интересом посмотрел ей за спину.

Она резко оглянулась и представила свою племянницу Жозефину Степану.

— А это моя племянница. Я решила показать ей Петербург. Жози, милая, подойди сюда.

Жози подошла к ним, и её белоснежная рука, словно лепесток лилии, протянулась к Степану. Он поцеловал тыльную сторону её ладони и улыбнулся, вложив в свой взгляд всё то тепло, которое он чувствовал в эту минуту.

— Прекрасно выглядите, леди.

— Merci.

Жозефина с трудом понимала русский язык, и Анна Николаевна поспешила объяснить это Степану.

— Она плохо знает наш язык. Надеюсь, по приезду во Францию мы немедленно исправим этот недостаток, — сказала она.

— Что же, пройдемте в дом. Мои сестры будут рады вас видеть.

Мы, как будто по команде, отошли от окон, погружаясь в свои дела. Я хлопотала на кухне вместе с Галиной, когда они вошли в дом и проследовали в гостиную. Анна Николаевна оглушила нас своим смехом, и её звонкий голос долетел до Евсевии, которая первой выскочила из своей комнаты, бросаясь в объятия кузины.

— Как я рада вас видеть! — воскликнула она, глаза её искрились от счастья.

— Ох, до чего же милое личико у этой девочки! — сыпала комплиментами кузина, поглаживая щёку Евсевии.

Её слова были наполнены искренним удивлением и радостью. Их шумная беседа разбудила Апраксию, и я услышала тонкий звоночек её колокольчика. Шаги мои слились в унисон с общим шумом радости встречи родственных душ, и я незаметно поднялась наверх и, не стучась, вошла в комнату госпожи.

— Кто там приехал? — спросила она сразу, как только я вошла.

— Ваша кузина Анна Николаевна и её племянница Жозефина, — ответила я.

— Ну надо же, как очевиден их визит, — таинственно улыбнулась Апраксия.

Что она имела в виду, я не совсем поняла и не стала спрашивать, дабы не показаться невежей.

Через некоторое время весь шум плавно перетек в комнату Апраксии. Кузина, как ураган, разбудила в этом доме каждый уголок, каждого паука и подняла на ноги всех присутствующих. Она беспрестанно восхищалась Степаном и Тихоном, то и дело обращая их внимание на Жози. Ее комплименты были настолько банальными, что я, наблюдая за их общением, начала подозревать, что эта хитрая женщина приехала вовсе не в Петербург. Цель ее заключалась в сватовстве, и она успешно справлялась с этим. Я не могла не заметить, как часто она взглядывала на Тихона и как нежно она улыбалась Степану. Она словно играла в некую игру, где каждая фраза и каждый жест были продуманы и нацелены на достижение определенной цели.

Дневное солнце заливало балкон тёплым светом, создавая атмосферу интимности и тайны. Анна Николаевна, излучая радостное волнение, мягко взяла Степана за руку и вывела его на открытый воздух, словно желая поделиться с ним сокровенным секретом.

— Степан, дорогой мой, идем, нам нужно поговорить, — прошептала она, её голос, обычно тихий и мелодичный, звучал сейчас с едва уловимой тревогой.

Я принялась поливать цветы и стала невольным свидетелем их разговора, который, как мне показалось, должен был стать переломным моментом в жизни Степана.

— Ты же понимаешь всю тяжесть судьбы, павшую на нашу семью, — продолжила Анна, её взгляд стал серьезным, полным печали. — Мы непременно должны поддерживать друг друга и продолжать способствовать тому, чтобы наш род жил в достатке.

В её словах слышался призыв к единству, к осознанию общей ответственности перед предками и будущими поколениями. Но было в них и что-то еще, что заставляло задуматься.

— Ни к чему искать девушку на стороне, когда есть такие прелестницы, — сказала Анна, её улыбка стала лукавой, глаза блеснули весёлым огоньком.

Она бросила мимолетный взгляд в сторону двери, ведущей в комнату, где в этот момент находилась Жозефина.

— Верно? — спросила Анна, обращаясь к Степану, будто ожидая его подтверждения.

— Жозефина прекрасная девушка, и красоте её могут позавидовать многие леди. Но у меня есть принципы, которым я последовательно следую.

— Принципы? — недоверчиво переспросила Анна, её брови нахмурились. — Господь с тобой, Степан. Не будь таким черствым. Присмотрись к ней. Обещаю, я подготовлю её к семейной жизни.

Анна Николаевна, казалось, не замечала сопротивления Степана. Она с уверенностью говорила о том, что всё уже решено, словно в её словах не было места сомнениям.

— Мне очень льстит тот факт, что именно меня сочли достойным руки столь прекрасной цветущей розы, — сказал Степан, его голос звучал вежливо, но в нём чувствовалось некоторое напряжение. — Я обдумаю ваше предложение, но не обещаю ровным счётом ничего.

Анна Николаевна расплылась в улыбке и кокетливо коснулась его груди, словно желая подчеркнуть свою уверенность в его согласии.

— Мы погостим у вас до вечера, — сказала она, её голос был полон оптимизма, — и ты изменишь своё решение, уверяю тебя.

— Можете оставаться здесь столько, сколько вам угодно, — ответил Степан, его голос стал мягче, в нём слышалось желание угодить Анне Николаевне. — Я буду только рад.

В комнате было шумно. Тихон развлекал своих сестёр и всячески привлекал внимание Джози.

— Vous allez adorer Saint-Pétersbourg. C’est une ville merveilleuse. Aussi beau que vous.

— Merci pour le compliment. Vous me rendez confus. J’aime la Russie et bien sûr j’aimerai cette belle ville. — ответила Жози.

— Если хотите, мы можем продолжить разговор на французском, — сказал Тихон.

— Мне нужно больше говорить по-русски, — ответила девушка с сильным акцентом.

— Скажите, Жозефина, надолго ли вы прибыли в Россию? Мне бы непременно хотелось познакомиться с вами поближе, — неожиданно сказала Апраксия.

— Мы с тётушкой пробудем здесь около месяца, — при этих словах она бросила взгляд на Тихона. — А после… Как это сказать…

Жози смущённо посмотрела на Апраксию, испытывая сложности с языком. В этот момент в комнату вернулись Анна Николаевна и Степан. Тихон улыбнулся смущённой девушке и быстро сменил тему.

— Вы приехали очень кстати. Мы собираемся пообедать. Вы ведь примете наше приглашение?

— С радостью, — с удовлетворением ответила кузина.

Они пробыли в усадьбе до вечера и обещали заехать на обратном пути, но не заехали, отправив письмо с извинениями. Их уход оставил позади тишину и ощущение незавершенности.

Подозрения Апраксии оказались не напрасными. Позже в усадьбу доставили ещё одно письмо от Жозефины. Она писала Степану лично, и, насколько мне известно, он несколько раз отвечал на её письма.

Многие семьи, узнав о стабильности и надёжности Степана и уж тем более о его привлекательном состоянии, пытались познакомить его со своими дочерьми. Они видели в нём идеального мужа, способного обеспечить благополучную семейную жизнь. Однако эти попытки не приводили к успеху, так как Степан не проявлял большого интереса к романтическим отношениям и не желал торопиться с выбором спутницы.

Он предпочитал устанавливать серьёзные и глубокие отношения, основанные на взаимопонимании и общих ценностях. Его высокие требования к себе и другим не позволяли мимолётным знакомствам стать его выбором. Он стремился найти женщину, которая была бы достойной его внимания и уважения, и знал, что это требует времени и терпения. Его стойкость и уверенность в себе в сочетании с его строгим и сдержанным характером создавали из него фигуру, которую немногие женщины смогли покорить.

О Тихоне можно сказать только то, что этот молодой человек был ветреный и заводил слишком много отношений. Время от времени приходили весточки от его очередной возлюбленной, мечтавшей выйти за него замуж. Но все эти чары не имели успеха, и, подобно ветру, Тихон кружил вокруг очередной барышни, танцуя на балах и читая стихи под окнами. И история очередной мимолетной любви повторялась вновь.

Я писала длинные письма своим любимым подругам Вере и Любови и постоянно спрашивала их о Наденьке. В ответных письмах сообщалось, что судьба Нади по-прежнему неизвестна, и было много слов радости и счастья за меня.

Мы готовились к празднованию 20-летия Апраксии. Все пребывали в прекрасном расположении духа, помогая кухарке накрыть стол в беседке. Тихон о чём-то спорил с Василием, а Степан сидел на широких ступенях особняка и начищал свой мушкет. На мгновение я засмотрелась на то, как благоговейно он это делает. Наконец Степан закончил чистить оружие и невольно поднял на меня глаза. Я улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ.

День был солнечный и жаркий, и мы решили дать Апраксии немного времени побыть на свежем воздухе. Я подошла к её комнате, постучала, затем вошла и обнаружила её горько плачущей.

— Над чем же, сударыня, вы так убиваетесь?

Я присела на край кровати и успокаивающе погладила её руку. Апраксии было плохо всё утро, и она попросила меня оставить её в постели до полудня. А теперь её состояние ухудшилось вдвойне и близилось к депрессии.

— Ох, Софья. Наверное, тебе в тягость ухаживать за мной каждый день, — сказала Апраксия, смахивая слезу.

— Какие глупости. И вовсе не в тягость. Дело привычное, — улыбнулась я.

Однако слезы девушки не прекращались. Иногда она плакала по несколько часов подряд, а после её одолевала головная боль.

— Я не желаю больше, чтобы меня носили по лестнице туда и обратно. Поди скажи всем, чтобы не накрывали стол. Я не присоединюсь к празднику.

Пытаясь успокоить её, я вызвала ещё больший гнев, поэтому спешно покинула комнату, устремляясь прямиком к Степану. Я не нашла его на улице, где он находился последний раз, но Марфа, подметающая ступени, сказала, что барин отправился в конюшню.

Я побежала в конюшню и застала его там, осматривающего своего гнедого коня по кличке Альтив.

— Барин, ваша сестрица вновь плачет и противится! — выпалила я, восстанавливая дыхание.

Степан взглянул на меня и отложил скребницу в сторону. Потерев ладони, он наконец повернулся ко мне.

— Моя сестра ведёт себя так каждый день. За год вы должны были к этому привыкнуть.

Я не обратила внимания на его тон, от чего он даже нахмурился. К чему я привыкла быстро, так это к его постоянно скверному настроению.

— В приюте при нас был госпиталь. Мне рассказывали, что во время войны туда привозили много раненых. — Я подошла ближе к нему. — Некоторые из них выглядели печально. У некоторых вообще не было конечностей. Моя подруга Любовь осталась работать сестрой милосердия в этом госпитале, и там её обучили массажу. Лечебный массаж и упражнения для людей, оказавшихся в такой же ситуации, как и ваша сестра.

Он внимательно слушал меня, и я продолжила.

— Были ещё самоходные кресла… — Я попыталась сымитировать то, что описывала, руками.

— Это было кресло на колёсах, которое сёстры милосердия использовали для перевозки людей, которые не могли ходить.

Степан внимательно наблюдал за мной, и в какой-то момент я решила, что он меня не понял, и попыталась объяснить ещё раз, но он настойчиво перебил меня.

— Иногда вы так много говорите, создаётся впечатление, что слова вы копите месяцами, а затем плотину прорывает, и вашу речь уже не остановить, — ответил он.

— Прошу прощения, — мне стало ужасно неловко за свою пламенную речь.

— Кресла на колёсах, значит? — внезапно переспросил он.

— Да, — улыбнулась я, увидев, как смягчилось выражение его лица. Он умел улыбаться глазами, а не губами.

— Ступайте в дом и скажите сестрице, что сегодня мы едва будем поспевать за ней.

После его слов я не бежала, а летела в дом с улыбкой на лице. Я вбежала в её комнату, прыгала и кружилась, а плачущая девушка смотрела на меня как на сумасшедшую.

— Что такое, Софья? Ты сошла с ума?

— Скорее, голубушка! Где ваше праздничное платье? — Я побежала к комоду, чтобы найти коробку с её праздничным платьем.

Апраксия схватила колокольчик и стала яростно звонить в него. И я, восхищённая предстоящим событием, подбежала к кровати, выхватила колокольчик из её хрупкой ладошки и стала звонить в него, пританцовывая.

— Успокой Господь её нрав, — Апраксия перекрестилась и откинула одеяло, пытаясь подползти к краю кровати.

— Ах, вот оно, я вижу!

Я заметила на поставце голубую коробку и потянула её вниз. Открыв крышку, я достала из неё великолепное платье небесно-голубого цвета с белыми кружевами.

Апраксия посмотрела на меня и замерла. К тому времени я уже успокоилась, но всё ещё радостно смотрела на неё.

— Сегодня вы должны одеться очень хорошо, — тихо сказала я и улыбнулась.

Мне пришлось позвать Марфу, чтобы она помогла с платьем и причёской.

— Невероятно красиво, сударыня, — умилялась Марфа, глядя на сидящую на кровати девушку в роскошном платье, волосы которой были аккуратно уложены в форме большой розы. Маленькая шляпка завершала весь образ и придавала ему аристократичность.

— Правда? — тонким голосом спросила Апраксия.

— Истинная правда, — подтвердила я.

В комнату вошел Тихон и воскликнул от восторга.

— Сестрица, какая ты красивая! Пойдём со мной, у нас есть сюрприз! — он ловко подхватил девушку на руки, и она рассмеялась.

Тихон нёс Апраксию, а мы открывали перед ними двери. Снаружи нас ждали все жители поместья, а в центре стояло причудливое сооружение. Это было обычное кресло, прикреплённое к трёхколёсной садовой тачке с ручками. Когда Апраксия увидела это безобразие, она залилась безудержным смехом. Тихон спустился со ступенек и усадил девушку в импровизированную коляску. Апраксия смеялась, а мы катали её по дорожке туда и обратно. Так продолжалось около 15 минут, после чего Тихон рухнул на траву, обессиленный и довольный. Апраксия выглядела счастливой.

Мы окружили её, пели поздравительные песни и обнимались. Лидия, Галина, Василий и Степан восхищённо смотрели на нас. Евсевия попыталась и даже смогла сесть рядом с Апраксией. Я взялась за ручки, и вместе с Ариной, Матрёной и Марфой мы сдвинули их с места на несколько метров. Тачка перевернулась, и девушки упали, завалившись на бок. Апраксия ничуть не расстроилась, её живой, звонкий смех заражал и подбадривал нас.

— Достаточно. Сейчас все наряды попачкаете, — громко сказал Степан, с улыбкой глядя на нас.

Тихон помог нам подняться, выровнял тачку, поставил туда кресло и попытался закрепить его в прежнем положении. Тем временем Степан подошел к Апраксии и взял её на руки.

— Я так благодарна вам. Вы скрасили мой день, — с восторгом сказала девушка.

— Спасибо Софье. Это была её идея, — ответил Степан.

Они все посмотрели на меня, и я почувствовала себя неловко. Быстро сменив тему, я пригласила всех к столу. Это был прекрасный момент. Мы были как одна большая дружная семья, и несмотря на то, что нас разделяли разные сословия, мы сидели за одним столом.

Все, что я когда-то пережила в этом доме, не шло ни в какое сравнение с тем, что я чувствовала сейчас. Заслуга ли это Степана или потому, что вся семья Прончищевых мечтала жить дружно, но не могла этого сделать из-за жестокого отца, — я не знаю. Но в этот момент все мы были по-настоящему счастливы.

Я вдруг вспомнила о Зенкович, которая причинила мне столько боли и злости, истрепала столько нервов и растревожила мою бедную душу. Может быть, и она узрела то, о чём бесконечно говорит Апраксия, а может, вовсе не думала об этом, и всё это лишь стечение обстоятельств. Но как бы то ни было, на этот раз она подарила мне счастливые дни.

Ближе к вечеру мы с Апраксией отправились в особняк. Я переодела её в домашнее платье и расчесала её густые светлые волосы. Затем попросила Тихона посадить её в кресло у окна, чтобы она могла почитать перед сном.

— Спасибо, что скрасила мой день. Мне давно не было так весело, и я перестала думать о том, что не могу ходить.

Её голос был таким мягким и приятным, что я не могла удержаться, чтобы не улыбнуться.

— Иногда нужно просто повеселиться. Ведь, несмотря ни на что, жизнь всё так же прекрасна, как и прежде.

— Почитаем вместе? — предложила мне Апраксия.

Я охотно согласилась. К окну было придвинуто второе кресло, между нами я поставила столик, на котором разместила чайные приборы и маленькую вазочку с благоухающими пионами.

— Сударыня, если вы позволите, я хотела бы опробовать на вас один метод лечения, — робко сказала я спустя некоторое время, закрывая книгу.

— Какой же? — Апраксия посмотрела на меня.

— Моя дорогая подруга прислала мне письмо, в котором подробно описаны массаж и разминка для ног и спины.

Девушка смущенно отвела взгляд, но согласилась.

— Если ты считаешь, что это поможет, то я не буду против, — она устало улыбнулась.

Я была очень довольна её согласием. Мы продолжили чтение и засиделись до глубокой ночи. После этого я попросила Марфу помочь мне уложить госпожу в постель и отправилась спать, довольная до глубины души.

Когда рано утром я зашла в комнату к Апраксии, она уже не спала. Она ждала меня и была искренне рада моему раннему приходу. Я привела её в порядок, помогла ей умыться и заплести волосы. Также попросила Марфу принести чай в комнату. Апраксия с удовольствием пила чай и ела тосты вместе со мной. Затем я массировала ей ступни в соответствии с правилами, изложенными в письме Любови. Мы смеялись над моей неопытностью, но Апраксия переносила это издевательство с достоинством.

Удовлетворённая своей работой, я дала ей передохнуть и пошла на кухню помочь Галине с завтраком.

— Вы очень хорошо влияете на госпожу. Наконец, её щёчки обрели румянец, и она стала есть больше, чем обычно.

— Я очень счастлива, — улыбнулась я Галине.

— Надеюсь, что ваши методы помогут нашей бедной хозяйке, и в итоге она будет счастлива, — мечтательно протянула Галина, разминая тесто.

— Я также молюсь о выздоровлении моей сестры, — вмешалась в беседу Евсевия, которая часто проводила время на кухне рядом с Галиной и делилась с ней своими секретами.

— Где же наша Ариночка? — Галина посмотрела в окно, надеясь увидеть её в саду.

— Разве она не в своей комнате? — спросила я.

— Утром ей пришло письмо, и она тут же велела подать карету, — задумчиво произнесла Галина.

— Уехала в такую рань? — удивилась я.

— Сударыня предупредила, чтобы мы не ждали её к обеду, — сказала Марфа, вошедшая на кухню с корзиной, полной овощей.

— Когда тебя предупреждали, Марфа? — Галина подбоченилась, оставляя в покое тесто.

— Перед тем как сесть в карету, — Марфа пожала плечами.

— И ты говоришь об этом сейчас?

Марфа хмыкнула и с грохотом поставила корзину на стол, выкладывая из неё овощи.

— Сударыня, что делает вас такой счастливой? — спросила я Евсевию, которая мечтательно улыбалась, сидя на скамейке.

— Разве вы не знаете, что наша Ариночка влюблена? — ответила Евсевия, глядя на наши удивленные лица.

— Господь с вами, голубушка! Это как же так? — изумилась Галина.

— А вот так, — улыбнулась Евсевия.

Дверь открылась, и в кухню, не обращая на нас никакого внимания, вошла Лидия. Я тут же продолжила нарезать яблоки, а Галина — месить тесто. Марфа, таинственно улыбаясь, выложила овощи, убрала корзину и принялась очищать морковь и свеклу от ботвы. Евсевия мечтательно вздохнула, чем вызвала наши улыбки.

— Что это вы веселитесь? — Лидия уставилась на меня и Марфу.

— Да так, ничего, — ответила я.

— Пойдите, Софья, узнайте, не желает ли чего-нибудь этакого на обед наша сударыня, — обратилась ко мне Лидия, перенимая у меня нож и приступая к нарезке яблок.

Я вытерла руки тряпкой и поспешила к Апраксии. Погода снова была тёплой, светило солнце, а птицы пели затейливые песни в поисках второй половинки. Я открыла окно в комнате госпожи и вдохнула аромат лета.

— Прогуляемся после завтрака? — я посмотрела на Апраксию с надеждой на её согласие.

— Но Тихон покинул поместье сегодня утром. Как же мы спустимся вниз?

— Я попрошу кузнеца помочь. Он еще не ушел и как раз заканчивает с Альтивом.

Апраксия согласилась, и после завтрака я собрала небольшую корзинку с фруктами, и мы отправились на прогулку. Толкая перед собой импровизированную коляску, я радовалась легкости этой хрупкой девушки. Найдя подходящее место на опушке леса, под широкой кроной дуба, я расстелила плед и помогла Апраксии выбраться из тачки.

— Как красиво пение птиц, — нежным голосом сказала Апраксия.

Прислонившись головой к толстому стволу дуба, я закрыла глаза, наслаждаясь тишиной и приятной компанией.

— Знаешь, Софушка, давеча я говорила со своим братцем Степаном, и он так ласково отзывался о твоей персоне. Он сказал мне, какой ты ответственный и добросердечный человек, и я с ним полностью согласна. Мне показалось, что он испытывает к тебе тёплые чувства.

Последние слова Апраксии прозвучали как гром среди ясного неба. Я невольно покраснела и отвернулась, чувствуя, как жар разливается по щекам.

— Ничего, ничего. Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, — взволнованно произнесла Апраксия, дотрагиваясь до моей руки. — Ни в коем случае не подумай плохо. Но если бы ты стала моей родственницей, я была бы очень счастлива.