Бесплатный фрагмент - Люди в горах. Рассказы

Д. Н. ПЯСИК

ЛЮДИ В ГОРАХ
РАССКАЗЫ
БЕЙТ ШЕМЕШ
ИЗРАИЛЬ

2015

РЕДАКЦИЯ И ДИЗАЙН АВТОРА

© Все права принадлежат автору.

Телефоны для связи с автором:

9722-9910-984, 97254-6940-167+

ЛЮБОВЬ ИСЦЕЛЯЕТ…

РАССКАЗЫВАТЬ ХОРОШИЕ ИСТОРИИ-
ЭТО ПРОЯВЛЕНИЕ ЛЮБВИ.

ПОЭТОМУ Я ПИШУ КНИГИ

Я ХОЧУ ИСЦЕЛИТЬСЯ

Харуки Мураками

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Не потому ли моё поколение в Европе больно, что мы, мечтая о приключениях, довольствуемся домиком с садом?» (Р. Месснер)

Кавказ. Мы идём на восхождение к вершине Чанчахи — хох под руководством известного харьковского альпиниста, «снежного барса» Юрия Ивановича Григоренко-Пригоды. Дорога удобная для разговора. Юра развлекает нас своими рассказами о приключениях в горах, преподнося их как забавные, смешные истории. Рассказчик он хороший, слушать его интересно. Вся сознательная жизнь Юры, 45 лет в альпинизме — это сплошное захватывающее приключение…

Тропа закончилась, мы вышли на ледник. Перед нами во всём великолепии встала скальная пирамида Чанчахи — хох. А Юра продолжает свои смешные истории. Я вдруг для себя открываю их глубокий и поучительный смысл.

— Юра! Нужно записать и издать замечательные байки, которые ты нам сегодня рассказал! Это будет самый полезный, самый интересный и самый доступный учебник по альпинизму! «Правила Игры» для альпиниста в художественной форме!..

Юра задумчиво посмотрел на меня и почему-то ничего не ответил…

…Мне импонируют сильные, мудрые и добрые люди. Я во многом солидарен с такими людьми, как писатели Д. Лондон и Р. Киплинг, лётчики М. Галлай и А. Экзюпери, поэты Н. Гумилёв, Б. Окуджава и Б. Чичибабин, велогонщик Л. Армстронг, альпинисты М. Эрцог, Д. Хант, К. Маури, Р. Месснер, Ю. Григоренко-Пригода, С. Бершов и др.

Данная книга — это как бы логическое продолжение идей указанных выше авторов, это логическое продолжение моих предыдущих трёх книг. Я не альпинист — профессионал, как Р. Месснер, С. Бершов или Ю. Григоренко-Пригода. По образованию и по профессии работник науки, исследователь, а альпинизм — моё хобби…

В моих рассказах нет выдумки. Чаще всего — это мой опыт жизни в горах, плод обработки моих путевых дневников, которые я писал и пишу до сих пор в горах. Больше всего я боюсь, чтобы рассказы не были скучными. Почему я пишу свои рассказы? Замечательный альпинист Д. Л. Меллори писал: «Смысл нашего существования — это… радость жизни… Горовосхождение — величайший источник радости». А радость возникает тогда, когда ты можешь поделиться ею, ибо зачем человеку радость одному?

Я был участником восхождений примерно на 70 вершин и 300 перевалов на Кавказе, Карпатах, Кольском полуострове, на Алтае и Урале, на Памире и Тянь-Шане, в Альпах Швейцарии, Италии, Франции, Германии, Австрии. Это не были рекордные вершины по альпинистским понятиям, но каждая из этих вершин и перевалов мне дорога, каждая мне что-то сообщила новое обо мне и моих товарищах. Надеюсь, рассказы мои принесут радость читателям, заставят задуматься и позовут в горы…

Человек, попадая в высокие горы, хочет он этого или нет, невольно становится испытателем самого себя, своей физической закалки, альпинистского умения, выносливости, технической готовности, надёжности в связке. Попав в экстремальную ситуацию, которых в горах в изобилии, альпинист проходит проверку готовности собственной силы воли, умения превозмочь боль, страх, умения концентрации внимания, умения управлять своим состоянием в любых погодных условиях.

Аналогично тому, как многие писатели и поэты строят иерархию ценностей в обычной жизни через призму своего военного опыта (Э. Хэмингуэй, Б. Окуджава и др.), альпинисты свою иерархию ценностей в обычной жизни меряют сквозь призму поведения своих товарищей в горах при горовосхождениях. В. Высоцкий писал: «Самое прекрасное, что есть в горах — это альпинисты… Я увидел настоящую мужскую дружбу… Таких людей внизу на равнине нет…» Быть настоящим Мужчиной, Джентльменом и Человеком, доказывая это каждую минуту своей жизни — чертовски соблазнительная вещь!

РОЖДЕНИЕ ПЕСНИ

«Когда, убрав газ, лётчик скользит к посадочной

площадке и смотрит на город — средоточие людских

дрязг, денежных забот, низменных страстей, зависти

и обид — он чувствует себя чистыми и недосягаемым.»

(Антуан де Сент — Экзюпери)

В моём рюкзаке ничего нет, кроме четырех кг личных вещей и двадцати кг сливочного масла, плотно упакованного в обычном металлическом ведре. Масло — самое ценное, что есть в группе из 20 человек, ибо на дворе — голодный 1952 год, а идти нам 20 дней. Собственно мой рюкзак и не рюкзак вовсе, а армейский вещмешок. Узкие лямки впиваются в плечи, руки из-за этого немеют. В спину давит дужка от ручки ведра. Я подкладываю под узкие лямки ладони, выгибаю в разные стороны спину, чтобы уменьшить нестерпимую уже боль в позвоночнике…

Наша группа только что вышла из турбазы Соколиное около Симферополя по направлению к Бахчисараю.

Это мой первый переход в моём первом в жизни туристском походе. Сколько мы будем идти до привала? Хватит ли терпения выдержать эту боль в спине? Вот дойду до этого дерева и сниму этот противный рюкзак. Нет, не до этого, а вон до того дерева, что чуть дальше… Солнце, жарко… От напряжения и боли в спине пот заливает глаза. Понимаю, что нужно терпеть, но уж очень больно от этого проклятого ведра с маслом. Вот дойду до того дуба и упаду. Будь что будет… Вот так, идя от одного дерева к другому, я дошёл до состоянии, когда идти стало невтерпеж.

И тут объявили привал…

Я с отвращением снял свой вещмешок и тупо, автоматически начал разминать свою спину и руки. Наш руководитель, красивая кареглазая Инночка Оскнер попросила нас построиться с рюкзаками впереди. Она подходит к каждому, берёт в руки его рюкзак и таким образом оценивает его вес и удобство при переноске.

Когда очередь дошла до меня, Инна подняла мой вещмешок, сказала — «Ого!» и с интересом уставилась на меня. Потом нагнулась, ощупала со всех сторон ведро с маслом и очень громко провозгласила:

— А ну-ка давайте сюда все лишние мягкие вещи! У Димы здесь безобразие творится!

Вскоре под умелыми руками Инны мой вещмешок стал похож на рюкзак. Он уже нигде больно не давил, а я, наученный впечатлениями моего первого перехода, всё делал для того, чтобы было удобно нести моё ведро с маслом и дальше…

Мы, девчонки и мальчишки, только-только вышедшие из непростого военного детства во взрослую жизнь, уже во всю хотели свободы, той духовной свободы, о которой мечтает любой нормальный человек. Многие, в том числе и я, видели несоответствие между красивыми лозунгами и жуткой реальностью: антисемитизм, преследование инакомыслящих, уничтожение еврейской культуры. Во многом, не отдавая себе отчёт, мы инстинктивно искали выход из духовного тупика к возможности самовыражения. Я совершенно неожиданно для себя открыл эту возможность в туризме и альпинизме. 20 дней похода раскрыли передо мной нечто большее, чем просто первое знакомство с прекрасной природой горного Крыма и весёлое общение с моими ровесниками. И это на первых порах моё хобби довольно скоро превратилось в единственно возможный для меня образ жизни.

Мы все были студентами, кроме Инны. Она уже была аспирантом института иностранных языков. Мы только-только пришли в спортивный туризм, а Инна уже имела опыт горных и таёжных походов. Мы только-только пробовали сочинять стихи, а Инна уже печаталась в альпинистских сборниках. Для неё туризм был не хобби, а мировоззрение. Она пережила смерть отца в сложном таёжном походе на одной из могучих рек в Саянах. Непримиримая к пошлости и духовному уродству, она очень дорожила дружбой, оценивая её по какой-то для нас тогда казавшейся чрезмерной шкале. Она даже отказалась поэтому от защиты готовой кандидатской диссертации!

Легко ранимая Инна как-то особенно остро видела разницу между людскими дрязгами, завистью и интригами, царившими в советских городах, особенно среди сильных мира сего, и в вольной вольнице, которая называлась спортивный туризм или альпинизм. Друзья, которых я приобрёл в моём первом походе, и до сих пор мои верные друзья…

…Прошло 27 лет. Как-то мне позвонили на работу и сказали, что у одной из наших подруг Ирочки Кириченко Юбилей. Не хотел бы я вместе со всеми отметить эту дату в лесу на берегу красивого озера? А если хочу, то нужно быть там с гитарой.

Меня туда привезли, когда все уже были в сборе. Пять палаток живописно расположились на берегу круглого озера с чистейшей водой. Вокруг — нетронутый хвойный лес. Моросит дождик. Озеро в тумане. Посреди поляны — большой костёр.

Боже мой — здесь весь цвет нашей крымской группы: Витя, Слава, Моисей, Нелля, Света, Мирра. Я давно не видел Инну Оскнер — моего первого инструктора: не изменилась почти, такая же изящная, красивая, приветливая. Именинница — Ира хлопочет, у неё много сегодня забот. Филолог по образованию, до сих пор красивая, она несколько лет была вторым редактором одной из областных газет, но не ужилась, ушла. Умница, артистичная натура. Мы её почему-то раньше, в юности называли «Голубка»…

Мне наливают штрафной стакан водки. А я и не отказываюсь: во-первых зябко из-за дождя, а во-вторых… Смешно сказать, но я, уже 47—летний мужик, мастер спорта, кандидат наук, с устойчивой репутацией в науке и в спорте, до сих пор, как и 27 лет назад, чуть робею перед своими по-прежнему очень активными подругами. Некоторые из присутствующих здесь мужей моих подруг не понимают ни моего смущения, ни реакции на шутки четвертьвековой давности…

Наскоро поев, я привычно беру гитару и 5 часов подряд пою у костра одну песню за другой. Кто-то на меня заботливо накинул накидку, кто-то обнял. Идёт непрерывный мелкий дождь. Но он не мешает. Я среди своих. Мне очень хорошо, спокойно и уютно, и я подозреваю, что мои друзья и подруги тоже с удовольствием окунулись в нашу молодость, в наши песни, стихи и шутки, в нашу нерастерянную ещё романтику.

…Никто не хотел уходить от тёплого костра спать в палатки, но завтра утром нужно было возвращаться в город…

На следующий день Ира предложила нам вечерком собраться у неё дома на чай. Каждый из нас принёс букетик цветов, а Инна Оскнер принесла стихи:

— Я приняла горячий душ, но всё равно вся пахну дымом костра!

Я с приятелем подобрал к этим стихам незамысловатую мелодию, и появилась песня, которая была зачата в далёком 1952 году в Крыму, а окончательно оформилась только сейчас. Вот она:

Дни дождливые проносятся мимо,

Мы вернулись в городские квартиры,

Только волосы мои пахнут дымом,

Пахнут памятью об очень любимом.

Я под тяжестью годов не меняюсь,

Повторяю снова те же ошибки,

Если в горле комом боль — улыбаюсь,

И морщинки все мои от улыбки.

Не меняю ни друзей, ни привычек,

С окружающей средой не меняюсь,

Бью наотмашь подлеца, не стесняюсь,

Уж такой у нас сложился обычай.

Ледники нас научили молчанью,

Горы петь нас научили и драться,

Нам не страшно на года расставаться —

Всё равно ведь слышишь рядом дыханье.

Седина наша — предутренний иней,

Мы не вечны — зато вечно движенье,

Потому что наша жизнь — восхожденье

Не к чинам и не к достатку — к вершине.

Дни дождливые проносятся мимо,

Мы вернулись в городские квартиры,

Только волосы мои пахнут дымом,

Пахнут памятью об очень любимом…

ОЧКИ

В нашей послевоенной мужской школе я долгое время стеснялся носить очки, хотя да­же с первой парты плохо видел написанное на доске… На улице я впервые решился одеть очки одним тёплым апрельским вечером. Я только что вышел из бани и попал на центральную площадь Харькова — Павловскую. Накануне прошёл дождь. Площадь была в свежих лужах, в которых отражались фонари. Прищурившись близорукими глазами на расплывчатый пейзаж, ждал, пока проедет трамвай. Вдруг вспомнил про недавно купленные очки, непривычно водрузил их на переносицу — и обмер!

Мне открылся новый мир, в котором были доселе неведомые мне подробнос­ти и детали, мир объёмный, сверкающий, непривычно контрастный и очень живой. Зеркала луж, аквариумы движущихся трамваев, фейерверки лучей от каждого фонаря, знаменитая уходящая в тёмное небо лестница к старому университету, сверкающий празд­ничными огнями тяжёлый комод универмага, тяжёлая масляная вода в реке, подсвечен­ные афиши кинотеатра на другой стороне реки и люди. Каждого из людей можно узнать, посмотреть в лицо, оценить одежду, походку, определить профессию… С непривычки чуть кружится голова, шаги неуверенные. Глядя на землю в очках, я казался себе очень высоким…

Я вспомнил свои занятия в секции бокса, мне тренер всё время кричал:

— Держи дистанцию, дистанцию держи!

Откуда ему было знать, что мне, близорукому, держать дистанцию было трудно. А в боксе, как известно, очки не носят… Позанимавшись год, я вынужден был оставить бокс. В этой же детской спортивной школе была секция гимнастики. Мой приятель и сосед по парте Юра Катков давно уговаривал меня заняться гимнастикой. У него уже был тре­тий разряд!

Третий разряд по гимнастике я получил, так ни разу не одев очки. Как выяснилось, пока это мне не мешало работать на снарядах, выполнять вольные упражнения под му­зыку. Вот разве что прыжки через коня, где нужен точный расчёт по разбегу и толчку.

Всё стало совершенно иначе, когда я начал готовить программу 2-го и особенно 1-га разряда по гимнастике. Соскоки сальто на кольцах, на перекладине, на брусьях, связка рандат — фляк — сальто в вольных упражнениях и особенно различные прыжки через коня требуют точного расчёта, глазомера. Пришлось надеть очки. И здесь началось…

Однажды в зале я с ребятами тренировал прыжок через коня в длину. Разбежался. оттолкнулся о пружинный мостик, полетел и… приземлился на очки. Одно стекло раз­билось на мелкие кусочки, всё веко в крови, глаз уцелел чудом!

В другой раз тренировал рандат — фляк — сальто на полу без мата. Повторяя эту связку перед соревнованиями в очередной раз, низко выпрыгнул и очками приземлился на пол. На этот раз разбил оба стекла, снова веки в крови и снова обошлось…

Но без очков я уже не мог… В 10 — м классе я постоянно носил очки везде — на улице, в школе, в спортзале, на велосипеде. Мне нравилось видеть мир таким, каков он есть на самом деле. Мне нравилось смотреть людям прямо в глаза, и не каждый выдерживал мой взгляд. Мне нравилось любоваться красивыми телами гимнастов и гимнасток на тренировках. Мне нравился плотный воздух перед очками на крутом велосипедном спуске. Я даже плавал часто в очках, крепко привязав их резинкой, потому что в море это было интересно: рыбки, медузы, водоросли, раки. Пути назад уже не было…

R институте в мою жизнь вошёл альпинизм. Значок «Альпинист СССР» я заработал благодаря зимнему восхождению на высшую точку Карпат — Говерлу. А потом был альплагерь «Торпедо». Для меня, к тому времени перворазряднику по гимнастике, лазание по скалам не представляло труда: как у всякого гимнаста, у меня руки были относительно веса тела очень сильные. И вот однажды…

Наше отделение тренируется на скалах высотой 20 метров недалеко от альплагеря. Моя очередь лезть. Я, как и все, в тяжёлых обитых металлическими триконями ботинках, го­тов лезть. Инструктор Эдик Греков проверил мою страховочную систему и кричит другому` инструктору Пете, страхующему меня сверху:

— Страховка готова?

— Готова!

— Я пошёл! — кричу уже я.

Против всех правил, я лезу на руках, так мне легче и надёжней. Эдик посмотрел на мою «новую технику» скалолазания и удивлённо произносит:

— Ну, ты даёшь, Дима!

Однако я лез быстро, без срывов. Мне было легко и приятно. Страхующий наверху Петя, не видя меня, чувствовал по слабине верёвки, что я иду в хорошем темпе, и едва успевал выбирать мою верёвку…

Я пролез метров 17- 18. Оставалось 2 — 3 метра до конца маршрута. И тут — трудное место: вертикальная щель шириной в ладонь. Я в недоумении — опыта скального ещё нет. Остановился в раздумье. Уже высоко. Эдик с земли мне подсказать не может, так как не понимает моих затруднений.

— Думай сам! — приказываю я себе.

Висеть очень неудобно — заняты обе руки. И в этот момент Петя, верхний инструктор, уже привыкший быстро выбирать верёвку и готовый сейчас увидеть меня наверху рядом с сoбой, недовольно дёргает мою верёвку, которая идёт от грудной обвязки между руками на­верх. Как говорят, «верёвка делает волну» и ударяет меня прямо по непривязанным очкам. Очки висят на одной дужке, слегка раскачиваются и вот — вот улетят вниз. Я в лёгкой панике — если очки разобьются, запасных у меня нет. Без очков я не смогу пойти на вер­шины, не смогу сделать третий разряд по альпинизму…

— Не дергай! — кричу я.

Потом осторожно прислоняюсь носом к скалам и кое-как возвращаю очки на нос. Затем (сообразил же!) вставляю раскрытую правую ладонь в вертикальную щель, сжимаю в ку­лак и чуть разворачиваю его. Пробую — держит? Держит! Теперь можно левой рукой как следует поправить очки. Все! -Я подтягиваюсь на правой руке, достаю левой рукой удобную зацепку чуть выше щели, и вот уже я наверху!

— В чём дело? — спрашивает Петя.

— Очки не привязал, а ты их чуть не сбил, — отвечаю.

Как говорил наш соотечественник Губерман:

Опыт наш — отнюдь не крупность

истин, мыслей и итогов,

а всего лишь совокупность

ран, ушибов и ожогов.

Мой небольшой опыт жизни и деятельности в очках навёл меня на ряд размышлений, которыми готов поделиться. Мне кажется, что человек, шагающий по жизни в очках, от­личается от других людей, неочкариков. Почему?

У него должна быть совершенно особая походка, не способная сбросить его очки с пе­реносицы. При фотографировании он должен так наклонить физиономию, чтобы не было ненужных бликов и зайчиков. Он не должен падать в трещину в горах или попадать в лавину, ибо при этом невинном занятии можно потерять или разбить очки. Он должен везде и всюду иметь запасные очки, а основные очки крепко привязывать или иметь специальную оправу. Он должен уметь ремонтировать очки в полевых условиях, а при дожде и снеге должен ходить в шапке с большим нависающим козырьком. Он может вступить в драку, только предварительно сняв очки и спрятав их в надёжное место. Всё это выполнимо. При этом есть ряд мелких, несущественных неу­добств в жизни очкариков. Плохо очкарику в бане, особенно в парной, ибо не видно ни себя, ни других. Плохо также очкарику целоваться, если оба в очках… А в остальном — всё хорошо!

ТРЕНИРОВКА

«Если бы меня попросили одним словом охарактеризовать настоящего альпиниста, я бы выбрал слово — «надёжность» (С. Бершов)

Где её взять, эту надёжность? — Тренировать!!!

Я пришёл в альпинизм из горного туризма, пройдя более 300 горных перевалов различной сложности и высоты. А в горный туризм я пришёл из спортивной гимнастики, где получить высокий разряд можно, тренируясь по 3 — 4 раза в неделю. Я привык много тренироваться!

Начиная с 70- х годов горный туризм неуклонно приближался к альпинизму: резко повысилась техническая сложность планируемых перевалов, в цене стали впервые пройденные перевалы, в маршрут группы, кроме перевалов, стали включаться восхождения на вершины. Для участников соревнований, претендующих на призовые места в Союзе и республике, предпочтение отдавалось перевалам со скальными и ледовыми стенами и высотой порядка 5000 — 6000 метров.

Тренировка — часть образа жизни альпиниста. Регулярные и круглогодичные, интересно проводимые тренировки в лесу или на скалодроме привносят в нашу жизнь радость общения с товарищами и с природой, романтику неожиданных ситуаций, умение преодолевать боль, опыт разрешения проблем в группе, длительный групповой бег делает нас часто неуязвимыми в вопросах устойчивости нервной системы, физической и психологической выносливости!..

В бумагах, привезенных из Харькова, нашёл стихотворение. Листочки уже пожелтели от времени… Начинается стих так:

Косой, холодный, зимний дождь!

Бегу по лужам…

В кроссовках хлюпает вода,

И гонит стужа…

Перечитал, и сразу куча воспоминаний… Я в Харькове работал на трёх работах одновременно — на турбинном заводе в лаборатории газодинамики турбин, читал лекции в институте и был тренером по альпинизму по вечерам. Обычно народу собиралось 30 — 40 человек. Тренировка начиналась с десятикилометрового бега прямо по улицам в любую погоду. Потом — разминка в зале, игра в баскетбол и горячий душ.

Но иногда в очень плохую погоду на тренировку приходил один я. Меня это, помню, совершенно не смущало, я спокойно переодевался и бежал в ночь, в темноту по мокрому от дождя или снега асфальту. «Мне иначе поступать нельзя. Такова доля тренера. В горах бывает и похуже…» — рассуждал я.

Впервые за день я один.

Сумятиц будни

Ушли с дождём из мелких льдин.

Бежать не трудно.

Как часто дождь встречал в упор!

Меня не смыло.

Я устоял, колен не гнул

Друзьям на диво…

Дожди, дожди! Про вас поют,

Что вы некстати!

Как для кого. Я в ночь бегу,

Мне дождь — приятель.

Вот обогнали «Жигули».

Сидят в дублёнках.

Мне не завидуют они —

Живут в потёмках.

Кто здесь богаче? Кто сильней?

Не вижу смысла.

Я не отдам свободу ей

В машине чистой.

Что меня гонит вдаль, вперёд

Без передышки?

На скалы, фирн, коварный лёд?

Ведь не мальчишка.

Что заставляет каждый миг

Ждать той минуты,

Когда луч солнца осветит

Гор перламутр?

Друзья кричат мне — не беги,

Ходи солидно,

Пой с нами песни про дожди,

Остынь! Не стыдно?

А я не знаю, что сказать,

Что им ответить.

Я перестал их понимать,

Ребят вот этих

…

Уж если я остановлюсь,

Мне будет крышка!

Я в даль бегу, я в верх стремлюсь

Без передышки!

Я очень редко уговаривал своих ребят регулярно ходить на тренировки, но сам ходил аккуратно. Может быть поэтому степень тренированности ребят, особенно тех, кто готовился к сложным восхождениям, была очень высокая. Это позволяло мне планировать в сжатые сроки отпуска (25 — 30 дней) маршруты, обильно насыщенные сложными восхождениями и в довольно труднодоступных местах на Памире и Тянь — Шане. Экспедиции в эти края были очень дорогими: самолёты в оба конца, автобусы, вертолёты, дорогие продукты — всё это требовало немалых по тому времени денег.

Мы, как и большинство альпинистов, готовящихся к далёким и длительным экспедициям, должны были на это зарабатывать деньги сами. Обычно это были работы на большой высоте, сопряжённые с некоторым риском. Например, шпаклёвка швов между панелями двенадцатиэтажных жилых домов, или мытьё стёкол на потолках высоких цехов завода. Как правило, такие работы проводились в выходные дни — субботу и воскресенье.

Висишь, бывало, на уровне 8го- 9го этажа на верёвке, на тебя с удивлением и опаской смотрят жители из спальни, в то время как из кухни несутся невозможно вкусные запахи свежеиспеченных пирожков с картошкой. Иногда видишь руку хозяйки с любезно предлагаемым пирожком. И хотя мои руки грязные от краски и шпаклёвки, но трудно отказаться…

Нужно сказать, что такого рода высотные работы, кроме заработка, были полезны ещё и потому, что выполняющий их человек привыкает к работе на большой высоте (12 этажей — это порядка 40 метров) и к организации надёжной страховки для себя и товарищей… Это тоже тренировка, где ошибиться нельзя!

Однажды наша группа подрядилась покрасить несколько очень круто наклонённых крыш двухэтажных домов на территории завода биопрепаратов на окраине города в районе Пятихаток. Утром мы зашли на завод, подняли на одну из крыш первые два ведра краски и начали работать. Каждый имел свой участок и свои обязанности. К концу дня все крыши были уже почти покрашены, оставался небольшой участок, который заканчивал красить Миша. Над ним стоял Гриша с ведром краски. Работа эта была привычной, мы уже таким образом покрасили много крыш. И вдруг порядком уже уставший Григорий делает одно неловкое движение, привязанное верёвкой ведро падает на крышу, и жидкая краска летит мгновенно сверху вниз Мише под ноги. Удержаться на крутой крыше и так трудно, а если ещё под ногами краска…

Я обомлел: Миша летит с высоты 7 метров вниз кувырком… В голове жуткие мысли. Бросаюсь к лестнице и вниз!.. Мишино счастье — он упал на густую траву буквально рядом с каким-то металлическим ломом! Обошлось… Пришлось принять необходимые меры и сказать несколько резких фраз:

— Ребята! В нашем деле, кроме горячих сердец, нужно всегда иметь холодную голову. Вспомните историю с Олегом! — говорю.

У всех на памяти эта недавно происшедшая трагедия. Альпинист — второразрядник Олег подрядился покрасить пятиэтажный старый особняк. На крыше дома он повесил две верёвки, при этом отбортовка железа на крыше была острой. Олег не подложил под верёвки мягкие вещи. Когда он начал работать, нагрузив верёвки, металлическая отбортовка крыши перерезала верёвки, и Олег упал с высоты 20 метров… Спасти его не удалось…

Я ещё раз рассказываю эту печальную историю. Мы все хорошо знали Олега, часто с ним тренировались. Могучий, красивый и добрый парень. Осталась семья. Нелепая смерть…

Я знал своих ребят. Они любили хорошие песни и стихи, хорошие книги и интересные приключения. Они были безумно влюблены в горы, и чем горы опаснее, тем больше положительных эмоций. Они готовы были многим пожертвовать в городе, чтобы попасть в горы… Я сам причастен к этой любви, но… На тренировках, как и на восхождениях, всегда нужен человек, своим опытом и знаниями способный прогнозировать трагедию, своей властью и тактом предотвратить эту опасность. Иначе горы не в радость, иначе нет веры в успех, иначе альпинизм аморален.

Самые полезные тренировки те, где моделируются будущие ситуации в горах…

1977 год. Мы готовимся к «шестёрке» на Кавказе. Юра Пригода приглашает нас в качестве подготовки поучаствовать на соревнованиях по скалолазанию Облсовета ДСО «Авангард» в Крыму на Крестовой Горе. Индивидуальное лазание, трасса высотой 90 метров. Я раньше никогда не участвовал в подобных соревнованиях. А компания здесь собралась очень солидная: сам Ю. Пригода, В. Ткаченко, А. Вселюбский, В. Бахтигозин, Ю. Болижевский, Л. Олейник, В. Пилипенко, С. Бершов, В. Поберезовский, Г. Ерёменко и другие мастера. Смотрю, как легко и изящно «бегут» по стене корифеи альпинизма и скалолазания. Их время подъёма 3,5 — 5 минут! Обстановка внизу под скалой весёлая: ребята хорошо и давно друг друга знают, потоком идут шуточки снизу вверх, «солёные» комментарии…

И вот наступила очередь моя. Я здесь в этой весёлой компании, наверное, самый старый — 45 лет! Надо сказать, я пролез эти непростые 90 метров, ни разу не сорвавшись, и благополучно сдюльферил вниз. Но моё время — 14 минут! Правда, болельщики почему-то не шутили, тактично отдавая дань моему невысокому умению…

СТРАХ

«Страх — наш постоянный спутник… Совсем без страха активно жить невозможно… Когда я взбираюсь на гору, страх присутствует…» (Р. Месснер)

Андрей вызывал симпатию — разговорчивый, общительный, весёлый, громадного роста парень, который умеет носить тяжёлые рюкзаки. Он был в нашем отделении значкистов альплагеря «Торпедо» на Кавказе в центре внимания. В Институте атомной энергетики Обнинска, где он работал техником, ему настоятельно рекомендовали заниматься альпинизмом — получать иммунитет от космической радиации. Андрей много раз бывал в таёжных походах и с увлечением описывал сюрпризы тайги и как ловко он с ними справлялся.

Но вот тренировочные занятия в альплагере закончились, и мы вышли на первое наше восхождение — пик Николаева. Это очень красивая остроконечная скальная пирамида, расположенная в самом центре Цейской подковы, путь к которой шёл через ледник Цей с глубокими трещинами. Меня поставили в одну связку с Андреем, и, когда мы со страховкой через верёвку начали прыгать через эти трещины, я с удивлением обнаружил, что наш могучий Андрей боится. Перед каждой трещиной он подолгу стоял, не решаясь прыгнуть. Из-за страха, сковывающего сознание, он и страховал меня плохо и неграмотно. Инструктор нашего отделения Эдик Греков часто кричал на него, задерживающего движение всего нашего отделения на пути к вершине.

После восхождения на первую вершину с Андреем никто не хотел ходить в одной связке. Не дождавшись конца смены, Андрей уехал домой… Наши пути с Андреем больше не пересекались…

Какая разница между храбрыми и трусливыми людьми? Об этом хорошо сказал лётчик-испытатель Марк Галлай. Разница в умении или в неумении в минуту опасности действовать разумно в соответствии с велением долга — воинского, гражданского или морального. Со временем подобный образ действий входит в привычку. Тогда храбрый человек приобретает прочный, автоматический навык загонять сознание опасности в далёкие глубины своей психики, чтобы страх не мешал ему действовать быстро, ловко и чётко…

С тех пор прошло много лет. Но мне и сейчас уже в других горах встречаются иногда начинающие альпинисты, не умеющие преодолеть чувство страха, не научившиеся подавлять в себе его. Это особенно заметно у людей с большими амбициями. Тогда поражает несоответствие между гонором и поступком, между словами и делами…

…И снова память возвращает меня в мои многочисленные приключения в горах… Моя группа только вчера спустилась со скально-ледового перевала Цей-Караугом. 10 верёвок спуска, 400 метров отвесных скал все 9 человек прошли аккуратно, без ошибок и достаточно быстро. На следующий день нам предстояло в кошках пересечь неровный ледник Караугом, подняться на левобережную морену ледника и по хорошей тропе прийти в чудное место на Кавказе, которое называется Райская Поляна. Там — мягкая трава, земляника, чистая горная речка и красивый лес, окружённый скалами. Все трудности вроде бы позади. Это понимали все. И мы, пройдя ледник, лениво заспорили, где лучше подниматься по крутой и высокой морене. Мнения разделились — вся группа пошла правее, а я один пошёл левее.

Вскоре ребята скрылись за сераками ледника. Я остался наедине с крутой и твёрдой, как камень мореной. «Я на кошках быстро поднимусь вверх», — думал я. Медленно, вбивая зубья кошек в смёрзшуюся смесь мелких и крупных камней, я поднялся на 15 метров. Половина пройдена. Но стало заметно круче. Страхуюсь уже клювом верного ледоруба. Прошёл ещё 10 метров. Без кошек и ледоруба здесь не пролезть, но если ошибёшься… Ошибиться я не имею права, ибо при срыве кошки, цепляясь за морену, поломают мне обе ноги. Это альпинисты знают.

Тяжёлый рюкзак откидывает от склона, долго так не устоишь, а пути назад нет! Есть только путь вперёд и вверх. Липкий, холодный пот, пот страха прошибает меня! Ноги дрожат мелкой дрожью…

— Спокойно, спокойно, — говорю себе зло и громко.

Подъём в три такта — клюв ледоруба и две ноги на передних зубьях кошек. Следующий шаг вверх повторяю очень аккуратно, чтобы не сорваться… Осталось всего 2 метра подъёма.

— Не спеши! — говорю себе.

А спешить очень хочется, уже видна яркозелёная травка наверху. Медленно, очень медленно делаю два шага и изо всех сил вбиваю клюв ледоруба выше на полметра. Осторожно нагружаю его. Потом повторяю ещё раз.

— Не торопись! — шепчу сам себе.

Обидно сорваться сейчас в самом конце уже пройденной шестёрки!

Последний удар клювом ледоруба уже по земле с травой — и вот я животом ложусь на ровную землю наверху. Всё!

Только сейчас почувствовал, как я устал… 3 минуты просто лежу, затем снимаю кошки и прячу их в рюкзак. Тропа мягко стелется подо мной. Я вдруг замечаю одуванчики, ещё какие-то синие и оранжевые цветы, небольшое озерцо слева от тропы, в котором отражаются редкие облака. Я тороплюсь к своим.

Ребята в разных позах лежат на мягкой траве и, лениво перебрасываясь словами, ждут меня. У них таких приключений не было. И слава богу…

ПИК ГЕРМОГЕНОВА

В этом году у меня не было никаких спортивных планов на лето. Всё свободное время я посвящал работе над диссертацией, пропадал по субботам и воскресеньям в научных библиотеках. В конце августа мне неожиданно позвонил знакомый альпинист и предложил «горящую» бесплатную путёвку в альплагерь «Баксан». Срок путёвки уже начался. Очень соблазнительно, ибо мы с женой ещё не были в отпуске, с другой стороны ехать в альплагерь разрядником, не тренировавшись — это авантюра. Так я думал, весь пребывая в сомнениях…

Посоветовавшись с женой, решили взять одну путёвку на двоих по 10 дней на каждого, а там посмотрим.

Когда мы приехали в альплагерь, тренировки на скалах, на снегу и льду уже закончились, предстояли восхождения. Жену определили по её желанию в отделение новичков, хотя у неё уже был значок. Моё отделение разрядников в этот день было дежурное по кухне, так что мы познакомились за чисткой картошки.

На следующий день пошли на восхождения: Чегет-кара-баши (2Б) и пик Гермогенова (3А). В первый день поднялись на так называемую «Зелёную гостиницу». Это площадка выше границы леса, здесь обычно альпинисты разбивают лагерь, ставят палатки и отсюда делают радиальные восхождения на окружающие вершины. После плотного ужина рано легли спать.

На следующий день встали затемно, поели «любимые» консервы «Бычки в томате», попили чай и пошли вверх. Инструктор Володя идёт первым с фонариком. Сначала тропа, потом крутой ледник. Одеваем кошки — и на перевал. А дальше путь по скальным плитам на вершину. Я в связке со студенткой из ХАИ Светой, которая восприняла приказ Володи связаться со мной одной верёвкой без энтузиазма.

День пасмурный, вот-вот сорвётся снег. Идём по плитам с попеременной страховкой. Вдруг Света просит меня выдать ей всю верёвку и уходит за перегиб скалы. Когда она возвращается, о том же самом прошу её я. Видимо, наши желудки, сверхчувствительные к «Бычкам в томате», именно сейчас, на крутых скалах остро прореагировали на утренний деликатес. Со смехом догоняем своих. Наш инструктор Володя, мастер спорта, сначала обеспокоенно поглядывал на нас, потом успокоился. Приятный, не очень разговорчивый парень, он быстро оценил нашу работу на скалах, и даже в одном месте выпустил нашу связку вперёд в знак особого доверия…

Мы стоим на вершине, жуём шоколад и халву, запиваем холодным чаем. У Светы после подъёма на вершину недоверие ко мне сменилось благодушием, ну и слава богу. Видимо Света поверила в меня…

Спуск был по пути подъёма, прошёл быстро и мне не очень запомнился. Потом снова надели кошки, обошли все трещины на леднике и к вечеру были в своём лагере на «Зелёной гостинице». День был не лёгкий, но победный — сделали вершину. Володя нас собрал, поздравил с первой в этом сезоне вершиной и рассказал о завтрашних планах — восхождении на пик Гермогенова.

Ещё в поезде по пути из Харькова на Кавказ я про себя решил — сделаю одну вершину 2Б и хватит, ибо на более сложное не подготовлен, не тренировался. Это своё «решение» я бережно хранил, как талисман, чтобы изложить инструктору Володе, когда придёт время. И это время пришло…

— Володя, я на Гермогенова не пойду, я в этом году не тренировался, — говорю.

— Да ты что? Почему? — искренне изумился Володя. — У тебя ведь всё в порядке!

— Не знаю. Мне кажется, я не потяну завтра…

— Смотри сам… Если ты так решил…

Володя, Света и другие ребята смотрят на меня с удивлением и некоторым сожалением. А я весь вечер ходил сам не свой. Володя не подходил ко мне, только иногда поглядывал, как бы ожидая от меня перемены моего «решения». Опытный альпинист, Володя конечно понимал, что нельзя уговаривать участвовать в восхождении: на вершину нужно идти только с большим желанием. Перерешить за меня не может никто, кроме меня…

…В палатке я долго ворочался, не мог заснуть. В глазах стоял сердцевидный остриём вверх купол необыкновенно красивого пика Гермогенова.

…Ребята поднялись в 3 часа ночи, меня не будили, тихо собрались и ушли вверх. Немного повалявшись в палатке, я встал, что-то вяло перекусил и ходил взад — вперёд по пустому лагерю. Я был противен сам себе. Как я буду, здоровый и полный сил, смотреть в глаза другим ребятам? Где мне оправдание? Я мужчина или нет? Смогу ли я и дальше ходить на сложные восхождения? А если бы были спасработы? Конечно, нужно реально оценивать свои силы, но эта оценка должна учитывать свои резервы и свою волю, волю победить, волю остаться самим собой…

Ребята вернулись в лагерь в десятом часу вечера. Уже было темно. Осунувшиеся, усталые, они с удовольствием съели приготовленный мною ужин, жадно пили чай и ещё долго не расходились по палаткам, обсуждая перипетии восхождения.

Эта история заставила меня по-новому взглянуть на себя и на людей вокруг…

ПЕРЕВАЛ ТЮТЮ

Наш автобус остановился как раз в том месте, где впадает правый приток Баксана — река Тютю-су. Как обычно, все чуть-чуть взволнованы долгожданной встречей с горами. Год тренировок, волнений по поводу снаряжения, продуктов, отпусков, выбора и утверждения маршрута — всё это уже позади!

В ущелье Тютю-су мы ещё не были. Группа растянулась, сгибаясь под тяжёлыми рюкзаками в начале похода. Крутая тропа проходит по узкому скальному каньону, мимо великолепного водопада, каменных террас. Вдалеке пасутся стада баранов и коров. Долина расширяется. Тропа идёт вверх по ущелью вдоль реки Тютю-су мимо красных, белых и жёлтых цветов, среди которых выделяются кусты барбариса. Вспомнилась альпинистская песня военных лет:

Ветер тихонько колышет,

Гнёт барбарисовый куст.

Парень уснул и не слышит

Песен сердечную грусть…

Выше по ущелью краснеют шикарные рододендроны. Разбиваем свой первый палаточный лагерь на высоте чуть ниже 2000 метров перед «Барбарисовой башней» — так называют иностранные альпинисты вершину Тютю-баши. Она своей северной скальной стороной возвышается над нами более чем на 2,5 км.

…После ужина ребята не спешили уходить от костра, от гитары. Пели любимую Баксанскую:

Опять я Баксаном любуюсь, как сказкой

Прекрасной, прошедшей и неповторимой,

Весёлой и щедрой совсем по-кавказски

И чуточку грустной, как повести Грина…

Дым костра смешивается с тысячами различных запахов: от цветов, от сочных трав, от рододендронов и кустов барбариса, от журчащей невдалеке Тютю-су с запахом талого снега.

…Утром встали рано, ещё было темно — у нас сегодня трудный день, подъём на первый перевал Тютю высотой 4200 метров. Пока поели и собрали лагерь, рассвело. Погода ясная. Перед этим несколько дней была плохая погода, в горах гуляла пурга. При подъёме на перевал нас ожидает тяжёлая работа — топтать новые следы в глубоком снегу. Так и есть — снега по колено и выше. На леднике связались — по описанию трещины под свежим снегом. Крутой снежный склон подсекает во всю ширину ледника широкий бергшрунд. Не видно, где через него снежный мост? Наверное, правее.

Группа медленно выходит на перевал. Высота 4200 метров. 6 часов вечера. Поднимались с учётом привала на обед около 10 часов. Перевал — снежное ровное поле. Здесь нам предстоит провести ночь… Внизу под нами верховья ущелья Баксана плотно забиты облаками. Гор не видно. Вид как из самолёта. И только вдали выше облаков торчит белоснежный двуглавый вулкан — Эльбрус, да слева от нас возвышается на 300 метров белым несложным пятизубцем легендарная Тютю-баши…

Скоро стемнеет. Тороплю усталых ребят топтать глубокий снег для площадок под палатки. Побаливает затылок, сказывается резкий набор высоты. Это — гипоксия, «горная болезнь». Здесь только 60% кислорода Ужин готовим на примусах в палатках. Ни у кого нет аппетита, все бледные, тошнит, едят через силу только потому, что надо… А через полчаса максимум всю эту еду выдадут, наверное, обратно. Нужно срочно что-то придумать! Что делать — известно: бороться с застоем крови в организме. Ибо кровь, обеднённая кислородом, не способна полностью окислить съеденную пищу. Можно ещё помочь своему организму, приняв аскорбиновую кислоту, а ещё лучше — лимон прямо со шкуркой.

Всё это я знаю сейчас, а тогда, в начале 60-х годов, когда не было собственного опыта, когда не было толковой литературы по этому поводу, когда работала только интуиция, ситуация заставила меня искать срочно выход.

Есть опыт участника и есть опыт руководителя. Они резко отличаются друг от друга. Участник воспринимает обострившуюся ситуацию (гипоксию) пассивно. Руководитель лихорадочно ищет выход из тупика. Что делать? Нужно, думал я тогда, снять хоть часть усталости у ребят, отвлечь от неуверенности в себе, от мыслей о предстоящей тяжёлой ночи, от сумасшедшей головной боли…

Мне вдруг вспомнился первый мой горный поход по Кавказу, вспомнился перевал Нахар, где мы умудрились заблудиться и попали на крутые скалы. В итоге все как-то спустились, кроме новичка в нашей группе Зиновия. Высокий плечистый парень, он на скалах попросту струсил, и, не скрывая этого, снял свой крохотный рюкзачок, вытащил оттуда палатку и топор, не глядя, бросил всё это вниз, оставив только свои личные вещи. И уже после этого под взглядами изумлённой публики благополучно спустился вниз. Ему тут же было высказано всё, что о нём думал наш темпераментный народ, а думали о нём очень плохо.

На следующий день уже при спуске с перевала по хорошей тропе Зиновий от избытка чувств вдруг запел модную тогда песню:

Первое письмо, первое письмо,

Тайну сердца откроет нам оно…

Пел он на порядок лучше, чем лазил по скалам. Он в институте профессионально занимался вокалом. И произошло чудо — заслушавшись этой и другими его песнями, мы ему простили все его проделки…

…Вспомнив всё это, я залез в палатку, вытащил свою видавшую виды старенькую гитару, настроил замёрзшие на снегу струны и тихо запел:

Ночь притаилась за окном,

Туман поссорился с дождём.

И в этот тихий вечер

И беспробудный вечер

О чём-то близком и родном,

О чём-то дальнем, неземном

Сгорая, плачут свечи.

Ребята и девушки из другой палатки, услыхав песню, пришли послушать и попеть. В нашей палатке стало теснее, но теплее. Теплее от гитары, от одинокой свечки, из темноты выхватывающей то одно, то другое оживившееся лицо…

Ребята повеселели, кто-то подпевал мне, кто-то отстукивал ритм песни на алюминиевой миске. Ушло равнодушие и вялость. Я пел одну песню за другой без перерыва. Кто-то предложил снова закипятить чай, а я вдруг почувствовал, что у меня почти ушла головная боль…

Наша ночёвка на перевале прошла спокойно и без приключений. Утром мы выпили чай прямо в палатках, быстро собрали рюкзаки и посыпались вниз, довольные жизнью. Эльбрус, подсвеченный с нашей восточной стороны первыми лучами солнца, совсем не как вчера, а по другому — тепло приветствовал нас. А урок, преподнесенный мне на перевале Тютю, запомнился на всю жизнь…

4 ЧАСА В МОРЕ

Жизнь состоит из приключений. Вот одно из них…

Окончен первый курс ХПИ. Сданы все зачёты и экзамены. Хочется отдохнуть, сбросить груз забот, забыть на время о науках, почувствовать себя свободным… Год был тяжёлый — экзамены на аттестат зрелости, вступительные экзамены в институт, зачёты и экзамены за два семестра…

Почему мы выбрали местом отдыха Геническ? Наверное потому, что небольшой городок, дешёвые квартиры можно снять прямо на берегу Азовского моря. Я на море никогда не был, мой «морской» опыт — река Лопань, перегороженная у моего дома на улице Конторская плотиной… Здесь школьником проводил все каникулы, здесь научился плавать и нырять с «быков» плотины…

Нас пятеро 19-ти летних мальчишек, почти все из одной группы: Митя, Эдик, Изя, Дод и я. Шёл 1951 голодный год. Каждый взял продуктов на два месяца из дому и летнюю стипендию. Мы живём в одной комнате прямо на берегу моря. Утром — гимнастика, море, баркас с хозяйским сыном — ловим сетью бычков. Вечерами — преферанс, книги, иногда танцы… И вот однажды…

Тихо на море — штиль. С высокого берега проглядывается южная оконечность Генического пролива, соединяющего Азовское море с заливом Сиваш. Это Арбатская стрелка. Хорошо видны деревянные столбы — вешки, указывающие капитанам фарватер выхода из городского порта в Азовское море. Мы с хозяйским сыном много раз под парусом и на вёслах доплывали до них на баркасе…

— Эдик, — говорю я, — поплыли до вешек, здесь вроде недалеко. А там кто-нибудь из рыбаков на баркасе нас подберёт!

Эдик соглашается, я оставляю очки дома, мы спускаемся по крутой тропинке к морю. Поплыли…

Чем ближе мы приплываем к середине Генического пролива — это примерно 2 км, тем выше зыбь. К счастью, она нас лупит в затылки, как бы помогая плыть. Мимо проплывают рыбацкие баркасы. Кричим им — не слышат! Что делать? А вешки уже почти рядом. Солнце заметно опустилось к горизонту. У вешек отдохнём — надеемся мы. Вот и вешки. Обхватили их руками и ногами. А они все в острых ракушках — порезали себе руки и ноги. Кричим — рыбаки нас не слышат. Скоро стемнеет.

— Давай, Эдик, плыть назад, — не оставаться же здесь на ночь! — кричу я.

Когда начали плыть назад, сразу почувствовали разницу — волны бьют прямо в лицо, в глаза, в рот. Скорость наша заметно упала, к тому же мы с Эдиком уже порядком устали. Дело к вечеру… Был ли страх? Конечно! Но каждый из нас не признавался друг другу в этом. Периодически перебрасываемся короткими фразами. Каждый понимает — усталые ноги может в любой момент схватить судорога, плывём рядом, близко друг к другу.

Стемнело. Берега не видно, а я ещё к тому же без очков. Периодически спрашиваю Эдика, что он видит. Он ничего утешительного не говорит, ибо дома с огоньками в окнах расположены на высоком берегу Геническа. Хоть военное детство и воспитало в нас качества, нелишние для мужчин (умение не паниковать, терпеть), всё же тревожно…

— Эдик, берег видишь? — Нет!

Мы переговариваемся, произнося ничего не значащие слова, поддерживая друг друга своим присутствием…

Вдруг вода резко потеплела — это признак, что скоро берег. Он возник внезапно. Мы упали на песок и, тяжело дыша, тихо радовались, что, наконец, кончилось наше испытание. В море мы были 4 часа!

МЯСО КОЗЛЁНКА

Этот день был особенно тяжёлым. Мы шли по плоскогорью Ингушетии, где не было ни леса, ни речки. Немилосердно палило июльское солнце, а отсутствие воды, тени и дров подгоняло нас всё вперёд и вперёд…

— Вот бы встретить пастуший кош! Может быть там достали бы мясо козлёнка и вязанку дров для костра, — мечтали мы в надежде на неизменное гостеприимство ингушей.

Только к шести часам вечера голодные, усталые, с потрескавшимися от жары губами вышли мы к пастушьему кошу, раскинувшемуся на берегу небольшой, но быстрой горной речки. Внутри небольшого коша действительно висела тушка козлёнка, а в большом чане на костре варилось мясо. Место было безлюдное, и появление здесь большой группы туристов было неожиданным развлечением для хозяев коша — двух молодых грузин. Косясь на наших белокурых девушек, они пригласили нас здесь переночевать, благо был костёр, дрова и мясо.

В процессе знакомства выяснилось, что пастухи братья, и что один из них именно сегодня приехал из Грузии в гости к старшему брату с большим бурдюком, а вернее, с кислородной подушкой, доверху наполненной свежей молодой чачей.

Быстро оценив обстановку, я сказал, что мы разобьём лагерь недалеко от коша и очень скоро придём к ним в гости — нам очень хотелось мяса и дров для костра. Мы прошли полкилометра, переправились по камням на противоположную сторону реки и разбили палатки. Оставив в лагере наших девушек, мы, семеро парней, пришли в кош и сразу же, не очень соблюдая восточный этикет, завели разговор о мясе и дровах… Грузины же повели неторопливый разговор. Откуда мы? Сколько нам платят за такие мучения? Кто мы по национальности? Кто из нас руководитель?

Старший брат Ираклий достал огромный рог в серебряной чеканке, налил до краёв двадцати пяти градусную чачу из кислородной подушки и медленно встал:

— За дружбу между грузинами и евреями! За дружбу Грузии и Украины! За то, чтобы между нами не было войны и крови! За то, чтобы мы, наши дети и внуки жили счастливо и богато!..

Тост был длинный, торжественный, чуть витиеватый, гладко произнесенный и плотно насыщенный такими словами, как «дружба», «любовь», «вино», «цветы», «счастье», «наши горы», «солнце»… А потом, чуть пригубив, грузины пустили рог по кругу, попросив меня начать…

Рог ходил по кругу много раз. В такую жару для каждого из нас, голодных и усталых, хватило бы и 50 грамм молодой свежей чачи, чтобы зашумело в голове. Но мы пили и пили… Тосты сыпались один за другим, мы почти ничем не закусывали, ибо мясо в чане скоро кончилось. У меня сначала не хватило мужества прекратить эту коллективную пьянку. Я что-то говорил о дровах, но меня как бы не понимали, что-то обещая…

Наконец, я обратился к Саше, инструктору по альпинизму, высокому и сильному парню, который тоже хорошо понимал ситуацию:

— Саша, пойдём в лагерь, дров, видимо, не будет!

Мы встали, чтобы уходить. Это смутило хозяев. Пошли какие-то уговоры, резкие слова. Саша пытался что-то объяснить хозяину коша, тот в ответ широко жестикулировал. Ребята по одному выходили на тропу…

…Драка вспыхнула внезапно, неожиданно для меня и для всех. Мы кинулись разнимать Сашу и Ираклия. У Саши из носа текла кровь, одежда была в крови… Младший брат пытался успокоить старшего…

Стемнело. Мы потянулись по тропе к реке. Я вдруг почувствовал, что из темноты мне в руки суют большую охапку дров. Хворост несли ещё несколько наших парней — Алик, Боря, Юра. Я до сих пор не понимаю, как я, совершенно пьяный, в полной темноте с большой связкой дров перешёл по камням на другой берег реки, не замочив ног…

Наши девушки полночи лечили парней, отпаивая чаем, приводя их в нормальное состояние.

Утром самочувствие и настроение у всех было плохое. Мы вяло собрались, кто смог позавтракал без аппетита. Я с тревогой думал о том, как группа будет подниматься после вчерашних событий на перевал. Самый младший из нас 18-ти летний Федя, токарь нашего завода, вообще не мог идти вверх с рюкзаком.

— Дима, смотри, — говорит Алик, показывая на другой берег реки. Кто-то шёл к нам, ведя на поводу двух лошадей. Это был младший брат пастуха, хозяина коша. Он подошёл, протянул руку для приветствия мне, Саше и всем ребятам. Я ждал, что же будет?

Гоги, так звали парня, вдруг начал рассказывать нам, что он учится в Тбилисском университете, что его старший брат — добрый человек, и Гоги его очень любит, что они живут в Тбилиси, а летом здесь арендуют землю под выпас своих овец… Я ждал…

— Извини, дорогой, за то, что случилось вчера, — говорит он мне.

— Бывает, — вяло отвечаю я.

— Слушай, у вас очень большие рюкзаки! Зачем такие таскать вверх? Есть лошади, так легче!

Мы соединили рюкзаки попарно карабинами, взвалили на лошадей, сверху ещё посадили бедного Федю и пошли вверх по крутой тропе на перевал. Мы поднимались молча, каждый думал о своём, каждый переживал случившееся по-своему. А я, неисправимый романтик и фантазёр, вчера ещё напившийся пьяным до бесчувствия, сегодня думал: по храму, который называется «Горы», нужно ходить с хорошим настроением!

ХЛЕБ

Июль 1982 г. Мы навострились с женой и детьми совершить горный поход на Западном Кавказе. Уже всё готово, рюкзаки собраны, намечен маршрут и сроки, но меня не отпускают на работе: в цехах завода идёт производство моего экспериментального стенда. Что делать? С большим трудом убеждаю заместителя главного конструктора в том, что оставляю достойную смену на этот месяц…

Нас едет шестеро: я с женой, мой друг Гриша Корсунский — главный конструктор Релейного завода и дети — дочь Галя шестнадцати лет, семилетний сын Саша и дочь Гриши Марина тринадцати лет.

Из четырех запланированных перевалов мы уже успешно прошли три. Предстоит пройти последний — Дамхурц, а дальше — желанное Чёрное море. Карта у меня плохая, ясности нет, куда идти. Пришлось довериться и такой, хотя, когда идёшь с детьми, надёжность должна быть высокая…

Весело поднимались по тропинке, делая привалы через каждые полчаса. Подкармливаем детей то конфеткой, то сушёными фруктами. У каждого ледоруб, у меня и верёвка. Вскоре тропка пропала, пошёл снежный склон. Из опыта предыдущих перевалов дети знают, как надо идти по снегу — след в след. Час спустя снежный склон стал крутым, и я вытащил из рюкзака верёвку. Связались все шестеро, пошли серпантином вверх, на гребень.

Марина, дочь Гриши, крупная не по возрасту девочка, идёт предпоследняя, перед отцом. Это её первый горный поход, первый опыт подъёма по крутому снегу. Ей всё интересно, она с любопытством смотрит по сторонам, не очень сосредоточенная на топтании снега…

Вдруг слышу крик Гриши. Оборачиваюсь — Марина лежит на снегу, катится, поочерёдно срывая других. Скоро сорвёт и меня — а внизу, если разогнаться, попадём на камни… Всаживаю свой ледоруб по самую головку в глубокий снег. Верёвка срывает меня, но страховка срабатывает: вся группа висит на верёвке, а я — на темляке своего ледоруба. Верёвка душит меня, рука в крови… Через силу хриплю:

— Гриша, вставай!

По одному, от последнего к первому, вбивая носки ботинок в глубокий снег, все встают. Я изменил тактику подъёма: теперь идём не траверсом, а прямо вверх, в лоб. Вероятность сорваться меньше, потому что нижний страхует идущего впереди. Дети поняли степень риска, а я уже не оборачиваюсь, забота одна: поглубже делать ступени в снегу…

И вот мы на гребне. Вечереет. Быстро выравниваем места для ночлега, ставим палатки. Поужинали — и спать. Детям нужно хорошо отдохнуть, завтра день будет трудный.

Когда стемнело, начался дождь, потом гроза. Время между вспышкой молнии и ударом грома минимальное — молния бьёт прямо в нас!

— Папа! Я боюсь! — кричит Марина.

Мы, взрослые, тоже встревожены. Лишь семилетний Саша безмятежно спит. Дождь с ветром хлещет по нашим палаткам. Всю ночь мы с женой держим палатку с двух сторон, чтобы дать возможность детям, не вымокнув, выспаться и отдохнуть. Под утро заснули и мы…

Меня осторожно будит жена:

— Вставай, ищи спуск с гребня!

Вылезаю из палатки — Рериховские краски! Неправдоподобно красиво! С гребня видны знакомые мне вершины Западного Кавказа! Видимость, как говорят лётчики, миллион на миллион. Чистый, горный воздух приближает горы. На западе ровная голубая линия горизонта… Что это? Это же море, Чёрное море! Дети ещё спят, умаялись вчера… Нахожу удобное место для спуска с гребня в долину. Бужу народ. Завтракаем и — вниз.

Закрепляю один конец верёвки, по ней спускаются сначала взрослые, потом дети. Я — последний. Идём по направлению к морю, всё вниз и вниз. Троп нет, но путь не трудный.

И вот мы в чудесном лесу. Несметное количество малины, правда, ещё не спелой: она в горах поспевает в конце августа, а сейчас июль. Утром следующего дня выложили оставшиеся у нас продукты. Их практически уже нет. Жена случайно сохранила в рюкзаке обрезанные корочки голландского сыра (чтоб не сорить!): поделили между голодными детьми. Ещё был порошок какао без сахара — сварили на костре и поили детей. Остатки какао несли с собой в котелке и, разбавив водой, снова давали детям.

Четверо суток мы шли без пищи. Паники не было — взрослые шутили и отвлекали детей от «вредных» мыслей о еде. На пятый день утром вышли на дорогу. Ура! Навстречу группа! Объясняю их руководителю нашу ситуацию и прошу хлеба. Получаю полкирпичика чёрствого чёрного хлеба и банку кильки в томате. Делим между детьми. Как быстро они едят!

Прямо у дороги ставим палатки. Мы с женой идём вниз по ущелью в богатую латышскую деревню: там хлеб, помидоры, молоко, сметана! Там пришлось подождать, пока испекут хлеб… Накупили полный рюкзак продуктов и ещё полную кастрюлю молока… Возвращаться было труднее: вечереет, я с полным рюкзаком, а Ляля перед собой несёт полную кастрюлю молока! До наших палаток 15 км! Нам путь пересекает горная речка. Через неё перекинуто узкое бревно. Как быть? Ляля не решается идти с полной кастрюлей молока по бревну… На наше счастье подошёл местный охотник, понял наши трудности, говорит Ляле:

— Иди за мной и держись за меня!

Он взял у неё кастрюлю с молоком, и они вдвоём без приключений перешли на другой берег. Наступила очередь моя… Мне падать нельзя, в рюкзаке — банка со сметаной, а бревно длиной 10 м. Стемнело, плохо видно бревно. Прошёл 5 метров, закачался, прошёл ещё 3 метра и, чувствуя, что падаю, прыгнул… Приземлился аккуратно, проверил сметану… Цела!

Вернулись мы с полным рюкзаком и кастрюлей молока после 30-ти километрового броска уже ночью. Народ спит. Догорает костёр. Стараемся не шуметь — пусть спят. Но нет, услышали. Радостные визги. Через минуту ярко горит наш костёр. Девочки уплетают за обе щеки свежий хлеб с маслом и молоком. Только маленький Саша тихо посапывает во сне. Ему, наверное, снится свежий белый хлеб с маслом и молоко…

Прошло больше тридцати лет, у наших детей — свои дети. У Гали — двое, у Марины — пятеро, у Саши — семеро! И, собравшись вместе, уже здесь, в Израиле, они часто вспоминают, как, после того горного похода, они очень бережно стали относиться к хлебу и никогда его не выбрасывают…

ВОЛЕЙБОЛИСТ КОЛЯ

Такого большого костра я не видел никогда! Его организаторы не пожалели целой большой сосны, поставленной вертикально. Искры, казалось, долетали прямо до таких близких в горах звёзд…

На поляне Азау на высоте 2200 метров у подножья двуглавого Эльбруса, где берёт начало река Баксан, собралось около 1200 человек — участники традиционного туристского слёта студентов. Чуть поодаль шумит река, ниже — прекрасный, воспетый во многих песнях баксанский лес из корабельных сосен. Сюда по специальным путёвкам приехали студенты из Москвы и Питера, Киева и Харькова, Риги и Таллинна, Читы и Красноярска, Тбилиси и Еревана, Тулы и Ярославля, Свердловска и Челябинска.

Гости костра — мастера спорта по альпинизму братья Малеиновы, Иосиф Кахиани, Михаил Хергиани — рассказывают о довоенном и послевоенном альпинизме в этих местах. Привезенный по такому случаю аккордион заводит песню:

Я не знаю, где встретиться

Нам придётся с тобой.

Глобус крутится, вертится,

Словно шар голубой.

И мелькают города и страны,

Параллели и меридианы,

Но таких ещё пунктиров нету,

По которым нам бродить по свету…

…Я сюда приехал не участником, а инструктором. Завтра утром меня познакомят с моей группой. Невольно вглядываюсь в собравшихся у костра: кто из них мои? Какие они — добрые или злые, сильные или слабые, весёлые или грустные? Из каких городов они приехали? Получится ли у нас красивый поход или нет? Сумею ли я справиться с совершенно незнакомыми мне людьми? Масса вопросов беспокойной толпой мечется в моей молодой голове.

— Наберись терпения, — говорю сам себе, — завтра всё узнаешь. Ты приехал сюда работать, а не отдыхать…

Это моё первое, действительно серьёзное путешествие, где я выступаю в качестве инструктора.

Утром знакомлюсь со своим отрядом. Это два отделения по 9 человек в каждом, состоящий из студентов Тулы и Челябинска. Отряд большой, и мне дают помощника — стажёра из Казани татарина Сашу. Нам предстоит пройти длинный по тем временам маршрут из четырёх перевалов: Донгуз-орун — Басса — Чипер Сванский — Нахар с выходом в Сочи.

Мои ребята и девушки на вид вполне симпатичные, весёлые, приветливые, а дальше — посмотрим. Три дня я со своим отрядом занимался тренировками: рассказывал и показывал, как ходить по снегу и льду, по скалам и осыпям, как страховаться и бродить горные реки, как ставить палатки. За это время мы познакомились, чуть-чуть узнали друг друга. Появилась надежда, что мы подружимся и без приключений пройдём намеченный маршрут.

Но горы редко обходят нас сюрпризами. В горах всегда есть место для приключений. К тому времени я уже хорошо знал цену словам известного полярного путешественника Стефенсона: «В путешествии приключения возникают вследствие недостаточной компетентности руководителя…» Человек, который взялся руководить походом, обязан предусмотреть всё или почти всё. Новенькое, только что полученное, удостоверение об окончании школы инструкторов туризма обязывало меня именно так и поступать…

…Из четырёх намеченных перевалов наш отряд спокойно, грамотно, весело и, что самое главное, без приключений прошёл три. Мои девушки, парни и я вместе с ними поверили в успех похода. Мы прошли три перевала, остался всего один, и мы спустимся с гор и выйдем к тёплому, ласковому и прозрачному Чёрному морю, к пальмам и магнолиям, к шашлыкам и знаменитому вину «Хванчкара»!

Так бы в точности и было, если бы не один мой участник, студент из Челябинска высокий и могучий парень, волейболист — перворазрядник Коля…

Спустившись с третьего перевала, мы устроили день отдыха. Место было выбрано удачно: живописные скалы, прозрачная горная река, травянистая поляна, лес с земляникой.

Наигравшись вдоволь в волейбол, ребята разбрелись кто куда. Коля сначала позагорал на берегу реки, а потом незаметно для себя, убаюканный тёплым солнцем и журчанием горного потока, заснул. Проснулся Коля, голый, в одних плавках, от ощущения холода. Солнце уже спряталось за коричневую гору. Быстро похолодало… Горы коварны — переход от жары к холоду очень быстрый.

На следующий день утром позавтракали, собрали рюкзаки и пошли.

— Дима, смотри, Коля отстал! — говорит Луиза.

— Коля? — изумляюсь я.

Коля идёт, не похожий сам на себя, шатаясь под тяжестью рюкзака. Лицо красное, не температура ли?

— В чём дело, Коля? Что-то болит?

— Да, Дима, горло болит, — отвечает Коля.

Он сплёвывает мокроту, в которой кровь. Ангина! В горах эта безобидная болезнь очень быстро может привести к непредсказуемым результатам, может испортить на всю жизнь сердце молодого парня. Если бы нам спускаться, на море ангина быстро бы прошла, но нас отделяет от моря последний снежно-ледовый перевал высотой 3500 метров! Наше безоблачное раньше будущее мне сейчас увиделось тревожным и непредсказуемым. Что делать?

Рядом стоит лагерем группа из Минска. Мы с Луизой, медсестрой нашего отряда, идём к ним.

— У вас есть профессиональный врач? — спрашиваю я у минчан.

Мне указывают на Наташу, студентку 5-го курса мединститута. Наташа согласна нам помочь. Она тщательно осматривает Колю, кормит его лекарствами и говорит мне, что ему ходить даже без рюкзака нельзя. Ему нужно лежать. Выхода нет — делаем ещё один день отдыха. Нужно спасать Колю!

Снова разбиваем лагерь рядом с группой из Минска — нам нужна Наташа. Колю напичкали лекарствами, тёплым молоком с мёдом и велели спать.

День был чудесный, солнечный, тёплый. Ребята играли в волейбол, кто-то читал, кто-то собирал цветы. Наташа несколько раз навещала Колю и сказала, что ему лучше. Я понимал, что вылечиться за один день от ангины нельзя. Планировал, что завтра Коля пойдёт совсем без рюкзака, а его вещи распределим между ребятами.

Меня уговорили пойти за земляникой. Через час, когда я вернулся, не поверил своим глазам: мой страшно больной Коля играет в волейбол!

Наверно таким разгневанным меня ещё не видели — пришлось популярно разъяснить Коле и остальным, чем это нам грозит. Коля снова лёг в палатку. Наташа, осмотрев его, сказала, что всё возобновилось, поднялась температура, увеличились гнойники в горле.

Так! Я пошёл к руководителю группы из Минска:

— Серёжа! Я прошу тебя оставить Наташу в нашей группе до выхода к морю, до Сочи.

— Хорошо, Дима, — согласился Сергей.

Наташа перебралась в палатку к Коле. Следующий день радости нам не принёс — у Коли было 39 С, и он плевался кровью. Нужно было срочно идти к морю. Только море может быстро вылечить Колю. Самый короткий путь — через наш перевал Нахар.

Идти Коля не может. Значит — носилки! Коля тяжёлый, 80 кг. Сможет ли группа перенести Колю на носилках через высокий со скалами, ледником и снегом перевал, через гребень высотой 3,5 км?

Я собираю весь наш отряд, объясняю ситуацию…

— Справимся ли мы? Это очень тяжело, даже если нести вчетвером и сменяться.

— Дима! Зачем ты об этом спрашиваешь? — щуплый, небольшого роста Марат из Тулы как бы выражает общее мнение отряда.

— Хорошо! Давайте делать носилки!

Две длинные палки, перевязанные репшнуром и накрытые палаткой и одеялами — носилки готовы! Коля в спальном мешке ложится на носилки, виновато улыбаясь… Только сейчас он начинает понимать, какое испытание он приготовил всей группе и себе…

С носилками быстро по горной тропе не пойдёшь — темп подъёма отряда на перевал резко упал. Раньше мы обгоняли другие группы, теперь все группы, сочувственно кивая нам, быстро уходят вперёд.

День близится к концу. Мои девочки и мальчики идут, практически не останавливаясь на привал. Сменяемся каждые 20 минут. Наташа кормит Колю лекарствами и заставляет много пить. Нести тяжёлые носилки по крутой скальной тропе очень неудобно. Думаешь об одном: как бы не свалить Колю в пропасть. Ребята все вымотались, на них лица нет. Но никто не просит заменить его, наоборот, каждый норовит выдержать больше положенных 20 минут. Приходится приказывать сменяться…

Через полчаса будет совсем темно. Нас догоняет группа, состоящая только из девушек из Ярославля. Мы ещё раньше обратили внимание, какие они одинаковые: все румяные с длинными русыми косами, стройненькие, как лебеди. Инструктором у ярославочек был чёрный, как смоль, могучий азербайджанец Ахмед из Баку.

— Дима, мы наверху приготовим вам чай и площадки для палаток, — предлагает Ахмед.

— Хорошо, но мы идём медленно, — говорю.

Они обгоняют нас и исчезают где-то вверху за поворотом крутой тропы. Стемнело. Наташа подходит ко мне и говорит, что Коле плохо, нужно останавливаться на ночлег. Я и сам понимаю, что пора. Находим подходящее ровное место для лагеря и останавливаемся. До лагеря Ахмеда нам сегодня не дойти, а жаль, они, наверное, приготовили нам чай… В полной темноте разжигаем костёр, быстро и уже привычно ставим палатки.

— Дима, посмотри, сверху светят, — говорит Марат.

Действительно, сверху, значительно выше нас, мигает фонарик. Считаю: раз, два… шесть раз. 6 раз — это сигнал тревоги. Что-то случилось? Жду. Снова мигает фонарик: раз, два… снова шесть! И так несколько раз. Шесть раз в минуту с минутой перерыва — это сигнал тревоги! Нужно идти вверх!

Выбираю четырёх наиболее крепких ребят, берём верёвку, топор, ледорубы. Фонаря нет — сели батареи. Идём вверх, почти бежим. В голове всякие тревожные мысли — что с группой из Ярославля? Через полчаса, запыхавшись, выбегаем на поляну. Перед нами картина: стоят наглухо застёгнутые две палатки, догорает костёр. На поляне ни души! Мы оторопели — кто нас просил о помощи? Подхожу к первой палатке.

— Ахмед! — зову я.

— Да, Дима.

— Ты сигналил нам фонариком?

— Я. Это я вам сигналил, чтоб вы поднимались.

— А почему ты сигналил 6 раз в минуту с минутой перерыва? Это же сигнал тревоги!

— Слушай, я не считал, сколько раз я мигал, — добродушно отвечает Ахмед…

Вымотанные переноской носилок и этим ночным марафоном по скалам, мы медленно и осторожно возвращались в свой лагерь. По дороге я удивлялся, как это мы не сломали в темноте ноги…

На следующий день мы с тяжёлым Колей поднялись по снегу на перевал Нахар, чуть отдохнули и пошли вниз, в тёплую долину, к зелёным лугам и мандариновым рощам Абхазии, навстречу тёплому южному солнцу, навстречу Чёрному морю. Тропа вывела на дорогу, где нас подобрала попутная машина. Мы залезли в кузов и всю дорогу пели песни.

После этой истории я долго получал в праздники письма и поздравительные открытки из Челябинска, Тулы и Казани…

МУЖЕСТВО

У меня есть знакомый, мой земляк Серёжа Бершов. Он альпинист, заслуженный мастер спорта, покоритель многих вершин на Кавказе, Памире, в Альпах и Гималаях. Он знает цену риска не понаслышке. В одной из своих книг Серёжа написал: «Ни при каких обстоятельствах не говорить себе — „Всё, конец“, даже когда шансов, кажется, не осталось».

Эти слова знаменитого альпиниста подтверждаются многими фактами из жизни горовос­ходителей, в том числе и в той истории, которую я здесь хочу рассказать.

Было 12 часов дня, когда группа из Киева поднялась на один из перевалов Цент­рального Кавказа. Лёня, руководитель группы, плотный, среднего роста молодой парень, вы­тащил из пустой консервной банки записку предыдущей группы и громко зачитал её сво­им ребятам. Потом написал свою записку и тщательно спрятал её обратно в тур.

Пока группа обедала, Лёня, жуя колбасу с хлебом, долго стоял у начала крутого снежного спуска с перевала, периодически заглядывая то в карту, то в блокнот с описанием перевала. Видимо, что-то не сходилось в описании с той картиной, которая открылась Лёне.

Перед ним лежал засыпанный свежим снегом ледник с расположенными почти в шах­матном порядке трещинами. Переход от крутого снежного спуска к ровному леднику от­сюда с перевала не просматривался, хотя по описанию именно там должен был быть гроз­ный бергшрунд.

— Где же он есть, этот бергшрунд, и как найти снежный мост через него? — думал оза­боченный Лёня.

Тащить за собой вниз всю группу, не зная точно места перехода через опасный берг­шрунд Лёне не хотелось.

— Верёвка у нас одна на 6 человек, группа ещё не имеет хорошего опыта хождения в связках, — думал Лёня.

За его спиной народ, подкрепившись бутербродами и отдохнув, вовсю веселился. Один из парней рассказал что-то смешное, все смеялись… Лёня подошёл к группе, расположив­шейся на камнях в высшей точке перевала.

— Вот что, ребята, — сказал он, — я сейчас с рюкзаком спущусь вниз, разведаю путь, а вы потом по моим следам спуститесь вниз.

Лёня помолчал, потом посмотрел на Юру:

— Юра, ты без меня будешь старший. Следи за моим спуском. Я хочу спуститься и вый­ти на ровную часть ледника. По моему знаку вы начнёте спуск. Хорошо?

— Ясно, Лёня, без твоих сигналов не идти?

— Да!

Лёня одел рюкзак, помахал ледорубом и начал спуск спиной к склону, с силой вбивая пятки в снег. Он медленно уходил от группы всё ниже и ниже. На перегибе, где склон резко уходил вниз, Лёня внезапно остановился, посмотрел почему-то вверх, затем долго смотрел вниз. Было видно, что Лёня решал для себя какую-то важную задачу.

Группа на перевале, затаив дыхание, напряжённо следила за каждым шагом своего руко­водителя. По поведению Лёни они интуитивно чувствовали сложность ситуации, хотя им ничего не было видно.

Лёня как-то очень медленно повернулся лицом к склону, ещё раз посмотрел наверх и в таком положении, втыкая двумя руками ледоруб в глубокий снег, продолжил спуск. Сначала он был виден до пояса, потом видна была только голова, а затем он исчез.

Небо затянуло тучами, усилился ветер, пошёл мелкий снег. Ребята одели свитера и куртки, но это согревало мало, на перевале сейчас было, как в аэродинамической трубе.

Юра вытащил из рюкзака верёвку, закрепил один конец на ледорубе в снег, другой привязал на себя, попросил кого-то из парней постраховать и налегке, без рюкзака начал спуск к леднику по следам Лёни. Дойдя до перегиба, он долго смотрел вниз, что-то кричал, а потом начал подниматься вверх на перевал. Снегопад усилился, ветер гнал снег на перевале почти горизонтально. Резко похолодало.

Поднявшись, Юра рассказал, что следы спуска Лёни ведут в большую подгорную трещину. Видимо, Лёня наш погиб, — губы у Юры дрожали.

— Что нам делать, Юра? — спросила одна из девушек. Все молчали. Молчал и Юра. Будучи всего второй раз в горах, они не были готовы к такой ситуации ни технически, ни психо­логически.

— Пока не замело наши следы, будем спускаться по пути подъёма, а там посмотрим. Оде­вайте рюкзаки! — сквозь ветер прокричал Юра.

И группа начала уходить вниз по своим следам…

А Лёня не погиб. Спускаясь, он попал на участок крутого голого льда, присыпанного тонким слоем снега. Лёня сорвался. Так как он был без кошек, задержаться ему было труд­но. Не помог даже клюв ледоруба. Он бил клювом в лёд, стремясь задержаться, но склон был крутой. Лёня скользил всё быстрее и быстрее, его перевернуло несколько раз, било об лёд, потом — падение в бергшрунд. Каска спасла голову, а рюкзак — спину. Он лежал на пол­ке в трещине, не в силах пошевельнуться. Очень болели правая нога в бедре и правое плечо.

— Видимо, переломы, — подумал Лёня. — Как там мои ребята?

В трещине было тихо. Где-то наверху гулял ветер.

— Если буду лежать — замёрзну. Нужно что-то делать, мне не поможет никто! Никто! — повторял Лёня снова и снова.

До поверхности ледника было 6 — 7 метров. Лёня с трудом снял рюкзак, открыл его, вы­тащил здоровой левой рукой всё содержимое, расстелил спальный мешок прямо на снежную полку. Страшным усилием воли Лёня заставлял себя терпеть адскую боль переломов. Посте­пенно, после восьмой-девятой попытки он, наконец, всунул ноги прямо в ботинках в спальный мешок, натянул его на плечи и, обессиленный, задремал. Сверху ветер периодически сыпал снег в лицо Лёни. Он то просыпался, то снова засыпал. Ему снились какие-то крики, казалось, что его ищут:

— Если засну — замёрзну. Где мой фонарик?

Он порылся в рюкзаке, нашёл фонарь, ледовый крюк, фляжку со спиртом. Положил всё это рядом. Отхлебнул немного спирта. Посмотрел на часы.

— Нужно дотерпеть до утра, — сказал он сам себе.

Он подложил под себя коврик, стало чуть теплее. Ночью ветер стих. Сквозь дырку в тре­щине видны были звёзды. Лёня начал считать до 100, потом до 1000, пел какие-то песни. Нашёл в кармане рюкзака сухофрукты, пожевал их. Посветив фонариком снежную полку, на которой лежал, Лёня обнаружил, что она постепенно уходит наверх.

— Завтра попробую по ней вылезти, — подумал он. — А где мой ледоруб? Неужели потерял? Боль в бедре и плече не давала заснуть. В голову лезли мрачные мысли :

— А что, если не выберусь?

— Выберусь! — крикнул сам себе Лёня.

Ночь длилась бесконечно. Боль в переломах то затихала, то снова закручивала все тело в немыслимую пружину страданий и безнадежности.

— Где я допустил ошибку? Надо было спускаться с закреплённой верёвкой всей группе сразу. Он громко говорил сам с собой, отгоняя нахлынувший страх. Боясь замёрзнуть, Лёня нес­колько раз прикладывался к фляге со спиртом. Закусывал сухофруктами — не так противно. Потом забылся во сне…

Проснулся, когда дырка в трещине наверху засветилась утренним снегом.

— Пора! — сказал себе Лёня.

Не вылезая из спальника, Лёня левой здоровой рукой начал подтягивать своё тело вверх по снежной полке при помощи ледового крюка. Ноги в ботинках за ночь замёрзли. Руки тоже.

Нашёл брезентовые рукавицы. Стало лучше. Прошёл час. Лёня поднялся всего на один метр. Дальше снег стал твёрже. Лёня приспособился помогать себе левой здоровой ногой. Дело пошло быстрее… Весь мокрый от напряжения и боли, Лёня, не стесняясь, громко стонал и полз… Посмотрел на часы — 9 утра.

Я уже 4 часа ползу! Вылезу ли?

Какой-то шум наверху! Люди! Кто-то идёт!

— Люди! Люди! — что есть силы кричит Лёня.

В дырку трещины заглянула голова, потом — две.

— Помогите, ребята, вылезти! — кричит, приподнявшись, Лёня и от боли плывёт в обмороке. Когда он очнулся, увидел, что рядом незнакомый парень делает ему грудную обвязку из верёвки.

— Что болит? — спрашивает он.

— Наверно, переломы ноги и руки, — показывает Лёня.

— Потерпи, дорогой, всё будет в порядке. Ты молодец, ночь вытерпел, сам себя спас. Здесь уже чепуха осталась.

Ловко и быстро сделав грудную обвязку, парень крикнул вверх :

— Готовы?

— Да, — ответили сверху.

— Выбирай потихоньку!

Верёвки от Лёни и от парня натянулись одновременно. Парень встал на ноги и осторожно пошёл по косой снежной полке, помогая Лёне выбраться из трещины вверх, к солнцу, к людям, к жизни.

СЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО 13

Мы вышли на восхождения из альплагеря «Домбай» в понедельник — 13 июня. Нас было 13 человек альпинистов — разрядников.

.Помню, тогда меня двойная цифра 13 да ещё в сочетании с понедельником сильно смутила. Я готовился к худшему… Командиром нашего отряда был назначен старший инструктор по альпинизму, мастер спорта Гоги Джапаридзе, племянник знаменитых брата и сестры Алёши и Александры Джапаридзе, основателей грузинского и советского альпинизма, первых отечественных покорителей капризной красавицы Ушбы.

Гоги — интересный сорокалетний мужчина с копной кудрявых с проседью волос, никогда не знавших шапки, по-русски говорил плохо. Видимо, стесняясь своего русского языка, с нами обычно был немногословен, на тренировках любил больше показывать, чем что-то объяснять. Его подчинённые командиры отделений разрядников младшие инструктора Надя и Коля перед Гоги робели, во многом учились у него педагогике альпинизма, очень своеобразной педагогике, ошибки в которой часто приводили к непоправимым утратам.

Свой поход по перевалам и вершинам мы начали с простой тренировочной вершины 1-Б категории трудности Сулахат (3405 м). Снизу из долины гора напоминает спящую на спине девушку. Нам рассказали легенду о девушке, закрывшей своим телом путь холодным ветрам в долину.

Наше отделение шло первым во главе с нашим инструктором Надей. Гоги, давая возможность Наде проявить свою альпинистскую эрудицию и умение, остался у подножья вершины, наблюдая за нами в бинокль.

На вершину путь шёл через крутую ледовую полку, обрывающуюся вертикальным отвесом. В начале лета, когда ещё много накопившегося за зиму снега, здесь часто из-под ног альпинистов сходили снежные лавины, уносящие людей.

Гоги просил Надю повесить здесь наклонные верёвочные перила для страховки, по которым бы весь отряд прошёл это опасное место.

Поднявшись к ледовой полке, Надя очень долго возилась с закреплением перил, что-то нерешительно делая и переделывая. Мы стоим на неудобном крутом месте и ждём. Ледяной утренний ветер залазит под штормовки, мёрзнут ноги… Нерешительность Нади, её неуверенные действия передаются и нам. Мы тоже начинаем нервничать и с надеждой смотрим вниз, где в полулежащей позе устроился Гоги.

А между тем Гоги никак не мог снизу понять, почему отряд не поднимается на вершину, а топчется на одном месте. Но время шло, солнце поднималось всё выше, снег раскисал, становилось опасно.

Наконец, потеряв терпение, Гоги сорвался с места, вихрем поднялся к нам, смело, уверенно обошёл нас по крутому склону, подошёл к Наде, быстро закрепил ледовыми крючьями перильную верёвку и попросил нас идти за Надей вверх…

Это был красивый и очень наглядный урок мужества и мастерства. Через час мы были на вершине.

…А вечером, спустившись без приключений на скальный перевал, мы разбили наши палатки и, обжигаясь, кушали вкусную гречневую кашу с тушёнкой.

— Слушай, есть у нас перец? Каша какая-то невкусная, — вдруг заявляет Гоги.

Он взял протянутую ему баночку с перцем, отсыпал половину себе в кашу и дал мне попробовать. У меня во рту — пожар, а Гоги спокойно съел свою кашу и попросил ещё добавку.

На следующий день прямо с перевала мы поднялись ещё на одну вершину посложнее вчерашней — Малый Домбай-Ульген.

На этот раз мы поднялись на вершину вслед за отделением Коли.

Гоги, решив уже не искушать судьбу, шёл впереди, уверенно и спокойно выбирая путь. Маршрут по сравнению со вчерашним был гораздо сложнее, но мы почему-то этих сложностей не почувствовали и, копируя Гоги, так же уверенно и спокойно лезли всё вверх и вверх.

…Мы стоим на вершине. Гоги привычно рассказывает:

— Это Зуб Суфруджу, это пик Инэ, это Белала-Кая. Вид этих вершин вызывает восторги у видавших виды альпийских гидов…

Спускались дюльфером по вертикально закреплённым верёвкам. Отделение Коли, не дожидаясь, пока спустимся мы, быстро ушло вниз готовить лагерь и ужин. С ними ушёл и Гоги.

Мы сняли спусковые перила, тщательно сложили верёвки и пошли догонять своих.

…Ребята как-то лениво, не спеша, с чувством хорошо выполненного дела шли по вязкому вечернему снегу. Справа от нас — высокий вертикальный скальный гребень, слева — уходящий вниз в обрыв снежный склон.

Мы довольны собой, погодой, солнцем, снегом, скалами, двумя взятыми великолепными вершинами. Мы довольны жизнью, что подарила нам всё это. Казалось — ничто не сможет разрушить ощущение вполне заслуженного счастья.

Я думал о друзьях, о том, как по приезде в Харьков расскажу, как мне повезло с альплагерем, с инструктором Гоги, с ребятами из нашего отделения.

Суеверный дурак! Ещё два дня тому назад меня почему-то смутила дважды повторенная цифра 13!

Как тихо! Как необыкновенно тихо! Нигде не услышишь такой особенной тишины: только в горах…

Мои раздумья прерывает свист. Откуда этот свист появился? Что это за птица, что так свистит? Где она?

Я быстро поднимаю голову вверх, откуда доносится этот диковинный переливчатый свист. Мозг отпечатал увиденное мгновенно…

На самом верху гребня примерно на высоте 700 — 800 метров точно над нами от стены оторвался огромный кусок скалы, оставив на месте отрыва белое пятно, чётко выделяющееся на фоне коричневой под солнцем гигантской зазубренной горы.

Это он, огромный, как дом, остроугольный камень, вращаясь, издавал смутивший меня меняющийся в тональности свист.

Камень быстро падал прямо на нас, а вокруг, как почётный эскорт, его красиво сопровождал целый рой мелких камней.

— Камень! — что есть мочи кричу я.

Но, видимо, все уже и без меня поняли грозящую нам опасность. Куда ушла усталость, благодушие и ленивое самодовольство! Нашему суетливому, паническому бегу не мешал даже очень глубокий и порядком за день раскисший снег…

Дикий страх заставил самопроизвольно всю нашу шестёрку в спринтерском темпе с тяжёлыми рюкзаками бежать изо всех сил вперёд, подальше от воображаемой траектории падающих на нас камней.

Произошло это в какие-то несколько секунд. Большой камень не долетел до нас несколько метров, а мелкие камни перелетели через нас.

На лице инструктора нашего отделения, тридцатилетней русоволосой москвички Нади веснушки почему-то очень ясно проступили на фоне совершенно белого лица. Говорить она не могла: пережитое тяжёлым грузом ответственности зашло в душу. Да и не нужны нам были никакие слова. Молча мы быстро пошли по направлению к нашей очередной вершине…

…Уже в лагере среди скал обычно суровый и немногословный Гоги Джапаридзе долго смеялся, слушая наш рассказ. Потом посерьёзнел и сказал:

— Нужно иметь сильное сердце, и тогда число 13 будет счастливым.

ЧЮРЛЁНИС

«…Мечта где, фантазия где?.. Почему

У нас нет Чюрлёнисов? Ведь это же

музыкальная живопись!» (М. Горький)

Кавказ. Мы спустились с вершины и заночевали в живописном лесу на берегу горной речки. Утром туман плотно заполнил ущелье, где стояли наши палатки. Вдруг кто-то крикнул:

— Смотрите!

Высоко в небе из туч торчал острый конец верхушки горы, с востока подсвеченный восходящим солнцем. Казалось, что вершина просто парит в небе, переливаясь бликами льда и скал. Мираж из тумана!

Мы стояли, очарованные фантастической картиной, и, задрав головы, смотрели вверх под аккомпанемент ненавязчивой, приглушённой музыки от горной реки, пения уже проснувшихся птиц и шелеста листвы. Всё происходящее казалось неправдоподобной, только что придуманной кем-то сказкой…

Тогда мне вспомнились картины — сказки великого Чюрлёниса, музыканта и художника…

…В начале 70 х годов я попросил командировку на Литовскую ГРЭС, мне нужно было попасть в Кардиоцентр Каунаса — показать нашу дочь и получить диагноз. Мой Главный Конструктор написал личное письмо Главному инженеру Литовской ГРЭС с просьбой помочь мне. Мы с женой были приятно удивлены чёткостью и порядком в больнице, за один день сделали все анализы и получили заключение врачей. До отъезда у нас оставалось ещё 3 дня, и мы ринулись изучать музеи и архитектуру древнего Каунаса. Нам советовали целый день посвятить музею Чюрлёниса…

И вот мы не спеша ходим по залам музея, рассматривая непривычные тогда полотна великого Мастера. Нас сопровождает музыка художника. Картины «Истина», «Дружба», «Корабль», циклы «Соната солнца», «Сказка», «Знаки Зодиака»… Всё необычно, чуть-чуть загадочно, как бы из космоса… Картины заставляют думать, домысливать, разгадывать их тайну.

В этом немного помогает музыка. Обстановка не совсем обычная для художественного музея…

Вечером, усталые, возвращаемся в гостиницу, переполненные незнакомыми ранее эмоциями. Ещё раз разглядываем купленный набор больших репродукций картин Чюрлёниса. Откуда эти непривычные впечатления? Может быть от сочетания увиденного и услышанного, от картин и музыки?

Человек создал много интересного: высокие пирамиды, богатые храмы и дворцы, великие скульптуры, прекрасные картины, чарующую музыку, необыкновенные стихи. Ходят легенды о семи чудесах света — это тоже дело рук Человека. Человек создал уникальные города в разных точках Земли, связал их дорогами, поездами, самолётами. Хотелось бы посмотреть хоть часть из этого…

Но! Есть первозданный Мир, Мир Природы с его красками, звуками, запахами, ветрами. Мир Природы — это Мир морей и океанов, Мир гор и джунглей, Мир пустынь и тайги, Мир тундры и вечных льдов двух полюсов. Этот мир обширней, богаче, ярче, интересней, романтичней во много раз, чем рукотворный мир человека.

Мир Природы — постоянно в движении, это неугомонная стихия, подчас страшная, смертельная для всего живого. Штормовое море, тайфуны, сметающие всё на пути, сумасшедшие горные лавины и камнепады, мгновенные подвижки ледников и неуправляемые сели, извержения вулканов, засыпающие пеплом целые города, песчаные бури пустыни, полярные пурги при минус пятидесяти градусах, лесные пожары, стремительные горные и таёжные реки, несущие огромные камни…

…Мне повезло, я почти всё это видел. Человек и Стихия — вот тема, прочно живущая в картинах Чюрлёниса. На его полотнах, так близких мне, много света, радости, счастья и тихой, приглушённой, но настоящей красоты. Красоты спокойной, как природа Литвы.

Чюрлёнис много и профессионально занимался астрономией, а в 30 лет, будучи уже зрелым художником и музыкантом, побывал на Кавказе. Вот что он писал брату:

«Я видел горы, и тучи ласкали их, я видел горные снежные вершины, которые высоко, выше всех облаков, возносили свои сверкающие короны, я слышал грохот ревущего Терека, в русле которого уже не вода, а ревут и грохочут, перекатываясь в пене, камни. Я видел Эльбрус, подобный огромному снежному облаку впереди белой горной цепи. Я видел на закате солнца Дарьяльское ущелье среди диких серозелёных и красноватых причудливых скал. Мы шли тогда пешком, и эта дорога, как сон, на всю жизнь останется в памяти… Наконец, мы очутились на леднике Казбека, где такая тишина, что стоит только хлопнуть в ладоши, как отрываются куски скал и летят в бездну…»

Так может писать только человек с сердцем поэта. После посещения Кавказа он создал лучшее из того, что нам осталось.

«Музыкальную живопись» Чюрлёниса очень хорошо понимают и любят альпинисты. Недаром на Памире один из высоких и сложных перевалов назван его именем. Знаменитый полярный исследователь Георгий Седов нашёл в 1913 году в Арктике на Земле Франца-Иосифа скалы, очень похожие на скалы в картине Чюрлёниса «Покой». Он назвал эти скалы горами Чюрлёниса. С этих скал сползают в Ледовитый океан ледники.

Ромен Ролан, увидев картины художника, воскликнул:

«Трудно выразить, как взволнован я этим замечательным искусством, которое обогатило не только живопись, но и расширило наш кругозор в области полифонии и музыкальной ритмики…»

У Чюрлёниса в цикле « Знаки Зодиака» есть картина « Стрелец». На самой высокой из окружающих гор вершине стоит сказочный герой — охотник, пускающий стрелу из лука в звёздное небо. Картина, как и всё у Мастера, вызывает рой мыслей. Он поёт гимн Человеку, храбрости без оглядки. Репродукция этой чудесной картины украшала гостиную в доме Ромен Роллана в Вильнёве (Швейцария).

Не эта ли картина вдохновила Николая Гумилёва написать блестящее стихотворение « Девушке» :

Мне не нравится томность

Ваших скрещенных рук,

И спокойная скромность,

И стыдливый испуг…

И вам чужд тот безумный охотник,

Что, взойдя на крутую скалу,

В пьяном счастье, в тоске безотчетной

Прямо в солнце пускает стрелу.

Я родился под знаком «Девы». Смотрю на картину Чюрлёниса «Дева». Ночь. На поле с цветами стоит Женщина, подняв глаза к звёздам, к «своему» созвездию. О чём она думает, какие страсти навевает ей ночное небо, какие желания?

А сознание, перескакивая через годы, напоминает о давно пережитом… Однажды, в конце 70-х годов, будучи в командировке в Москве, вместе с друзьями попал на совершенно необычную лекцию. Окраина Москвы. Лекция нигде не афишируется. Более того, о ней говорят шёпотом. Название — « Искусство и Космос». Зал на 300 человек переполнен: люди сидят в проходах и стоят вдоль стен. Самодельные пригласительные билеты, за которые нужно платить…

На трибуну вышел высокий парень в свитере, положил перед собой диктофон и начал говорить. Говорил три часа подряд. Было очень тихо. Мне запомнилась показанная лектором картина, где красивая женщина с короной на голове с отрешённым лицом сидит в позе лотоса, сложив ладони вместе. От её головы идут сигналы в Космос. Показ картины сопровождается музыкой, записанной, по словам лектора, из Космоса. Музыка ни на какую не похожа. Впечатление сумасшедшее. Зал замер. Потом было ещё несколько картин, но запомнилась эта…

Пишу эти строки, разложив на диване, на креслах, на полу 32 репродукции картин Чюрлёниса… Я — один. Комната незаметно наполняется еле слышной мелодией, раскачивая меня. Возникают нереальные Желания. Хочется подняться на Большую Гору в тёплой компании с романтиком Чюрленисом.

Подняться на самый верх и сказать:

— Смотри и слушай, почувствуй и напиши!

Чюрлёнис, Чюрлёнис!

От серости гонишь

То в Сказку, то в Космос…

Всё Истину строишь.

То в море, то к звёздам…

Чюрлёнис, Чюрлёнис!

В шторм в  море не скроешь

Душевных мучений…

Корабль пусть потопишь —

Остались сомненья…

Чюрлёнис, Чюрлёнис!

Всё в колокол звонишь…

Кого отпеваешь?

Всё ангела просишь…

Грехи нам прощаешь?

Чюрлёнис, Чюрлёнис!

Ты в небо стреляешь?

Ты звёзды смущаешь!

Ты горы возводишь?

Ты ветер рождаешь!

Чюрлёнис, Чюрлёнис!

Пусть свечи не тают

Ни в зиму, ни в осень…

Весной пусть стреляют

Апрельские грозы…

Чюрлёнис, Чюрлёнис!

Поёт твоя скрипка

Времён Страдивари…

Уносит Твой Космос

В зазвёздные Дали…

ПЕРЕВАЛ СКА3СКИЙ

«Эти снега нас не раз приводили к победам, А иногда приводили от дружбы к любви.» (Ю. Визбор)

Я до сих пор не могу понять, почему, имея возможность выбрать совершенно новый маршрут, я вновь и вновь возвращался к этому сказочному перевалу. Пере­вал лежал на плече вершины Адай- хох. С него начинался ледник Сказский, и пере­вал тоже назывался Сказский. Ни один из перевалов я, как правило, не повторял, очень редко ходил дважды, а этот — 3 раза!

Видимо, это было помимо меня, помимо холодного расчёта. Это было что-то необъ­яснимое… Нет — объяснимое. Это — романтика, живущая постоянно на этом перевале. Я ждал её здесь и находил для себя и для ребят, с которыми я проходил этот пе­ревал. На этом перевале невозможно было без приключений. Его трудно было найти из долины реки Адай-су и непросто спуститься с него на ледник Сказский. Крутой снег во всю ширину склона пересекала зигзагообразная широкая трещина, проходить которую следовало именно там, где был этот злополучный зигзаг…

Альпинист из Мюнхена Герман Хубер, для которого Альпы — родной дом, писал: « Чем менее привлекательным становится стиль нашей жизни, тем сильнее тянет нас к источникам настоящих приключений. В самых разнообразных формах находим мы такие источники в природе, в горах, где раскрываются души и сердца.»

После восхождений на вершины в Альпах я знаю, что найти настоящее прик­лючение здесь довольно трудно. Индустрия альпинизма и туризма, предлагаемый в Альпах комфорт существенно снижает диапазон общения с настоящими горами. Суди­те сами — хорошие дороги в горных долинах, дешёвые кемпинги с горячим душем и тёплым туалетом, канатные дороги к подножью вершин, к благоустроенным с постелями хижинам, опытный гид, долгосрочный прогноз погоды, вертолёты и т. д. — всё это позволяет при наличии подготовки и желания подниматься на красивые вершины выше 4000 м без особых приключений.

Правда, приключения частично заложены в нас самих: или ты слабый, или силь­ный, боязливый или храбрый, новичок или асс, эгоист или надёжный друг, циник или романтик…

На Кавказе, Памире, Алтае и Тянь-Шане такого комфорта, как в Альпах, нет. На­дежда только на самих себя. Именно из-за того, что там труднее, там больше прик­лючений, романтики. Вот почему все альпинисты мира любили горы в Союзе. Вот почему так популярны сейчас Гималаи.

Я веду большую группу курсантов школы инструкторов горного туризма. Нас 14 человек. После цикла лекций и практических занятий в городе я проверяю своих участ­ников в настоящих горах на настоящих трудностях. Невольно приглядываюсь к каж­дому из них. Кто сможет быть лидером, сможет впереди группы на крутых скалах и на льду навесить верёвку, пройти опасные трещины на ледниках, переправиться через бурные горные реки? Кого пригласить в более сложный поход?

Вот, например, Валя Борщ, высокий, худой, очень симпатичный парень. Он — математик, программист, любит шутку, смех, песни. Он хороший скалолаз, хорошо бегает. Я поручил ему быть в походе завхозом. Завхоз в группе — вторая величина после руководителя. Валя это понимал, но кормил нас очень специфически, по-своему. В самые трудные дни, когда у нас были переходы через сложные перевалы, он запла­нировал усиленное питание. В остальные дни — обычное. Но из-за того, что при про­хождении трудных перевалов комфортных условий для усиленной еды не было, мы в начале похода питались плохо… Очень быстро разобравшись, что к чему, я своей же властью убрал его подальше от продуктов, объяснив ему принципиальную ошибочность его математической концепции. Тем не менее, он типичный лидер.

Ещё перед отъездом в горы я распределил все перевалы по участникам. Это зна­чит, что каждый под моим контролем будет руководить восхождением группы на «свой» перевал.

Руководить восхождением на перевал Сказский было поручено Вале. Пошли с ним в разведку

— Дима, где перевал? — спрашивает Валя.

— Ищи, Валя. У тебя есть карта и описание перевала.

Хочу, чтобы он сам до всего докопался, понял методы работы с картой в горах.

500 метров несложных скал на подъёме приводят нас к высшей точке перевала. Основная сложность перевала — крутой и опасный спуск с трещинами. Сорваться здесь категорически нельзя. Ещё при подъёме на перевал погода испортилась, пошёл дождик. Прошу Валю, идущего впереди, остановиться, чтобы одеть накидки и не промокнуть окончательно.

— Зачем, Дима? Дождик не сильный, скоро пройдёт. Мы потеряем много времени! Лучше мы это сделаем на перевале!

Несмотря на дождик, идти было не холодно, даже приятно. Тяжёлые рюкзаки грели спину. Я подумал и… согласился, тем более, что до перевала по моим расчётам бы­ло уже недалеко…

На перевале открылась, как это обычно бывает, потрясающая горная панорама.

— Вот Адай-хох, пик Кальпер, пик Шульгина, — объясняю ребятам.

Быстро поели традиционный на перевале шоколад. Рассказываю тактику спуска — связываем 2 верёвки, по навешенным перилам все спускаются ниже трещины. Затем я спускаюсь последним с нижней страховкой.

— Первым спускается Валя. Валя, пошёл! Страховка готова!

За суетой приказаний и разъяснений я не успеваю переодеться. Стою в мокрой от дождя рубашке и выдаю ушедшему вниз Вале верёвку. На высоте перевала дождя не бывает — здесь идёт снег. Вот и сейчас пошёл снег с обязательным на перевале ветром. Прошу всех одеться, а сам не могу — руки заняты страховкой. Холодно без рюкзака. Как бы не заболеть. На это я не имею права, ибо руководитель.

Валя снизу кричит, что бергшрунд прошёл. Я отвечаю, что есть ещё 10 метров верёвки, пусть дальше идёт вниз. Наконец, перила натянуты и закреплены сверху и снизу на ледорубах. Отправляю второго парня вниз по перилам. Перила очень длинные, почти 80 метров, но на них больше одного человека садить нельзя, ибо путь не прямой, а зигзагообразный.

Я мёрзну уже не на шутку, но не могу отойти от места закрепления перил. Так надёжней! А идёт только третий участник! Зубы выбивают барабанную дробь. Что делать?

— Следующий! — кричу ребятам.

Что-то нужно придумать, а то заработаю воспаление лёгких. Снег то прекращается, то снова бьёт картечью по моей бедной спине. Но мне нельзя паниковать, на меня смотрят.

— Броня крепка и танки наши быстры, — в отчаянии ору я, лязгая зубами. Вспоминаю про аутогенную тренировку. В городе считал это глупостью и блажью досужих людей. А что, если попробовать?

…Идёт по перилам вниз только шестой участник. Боже, как долго! Я говорю себе :

— Мне совсем не холодно, я не чувствую ни ветра, ни снега!

— Мне не холодно, мне абсолютно не холодно!

— Мои ноги совсем не замёрзли, хоть и мокрые., — твержу я сам себе.

— Мои руки налились теплотой, они не мёрзнут!

— Моя мокрая спина не чувствует ветра и снега!

…Краем глаза смотрю, сколько осталось народа на перевале. Ещё не спустились три человека, в том числе одна девушка. Снова продолжаю свою молитву — причитания :

— Мне тепло, руки и ноги согреваются, спина и грудь тёплые!

С крайним удивлением обнаруживаю, что зубы мои перестали стучать, мне действи­тельно стало не так холодно. Я продолжаю внушать себе :

— Мне жарко, мне очень жарко! Я сгораю от жары в ногах, в руках, по всему телу!

…Идёт последний участник на спуск. Слава богу!

Одеваю рюкзак, пристёгиваю верёвку к себе и медленно начинаю спуск, страхуясь ледорубом...

В 6 часов вечера мы, спустившись с перевала, разбили свои палатки в густом сосновом лесу. Шёл мелкий дождь. Я сидел в накидке у большого костра, пил, обжигаясь, третью кружку чая и вспоминал последнюю песню Юры Визбора, написанную здесь, в Цейском ущелье, на морене Сказского ледника:

Этот в белых снегах

Горнолыжный лицей —

Панацея от наших несчастий.

Мы не верим словам,

Но в альплагере «Цей»

Все мы счастливы были отчасти…

ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ ДОЖДЬ

«Я вас люблю, мои дожди» (В. Егоров)

Последствия взрыва атомного реактора на 4-м блоке Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года можно сравнить только с трагедией япон­ских городов Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 года. Выброс ра­диоактивного пара был не мгновенный, он продолжался несколько не­дель. Говорят, он продолжается понемногу даже сейчас…

Первыми забили настоящую тревогу скандинавы, кажется, финны. Ве­тер относил радиоактивные тучи на запад и север. Заражённой оказа­лась не только Западная Украина, но и Белоруссия, Польша. Имя не­большого городка на Украине мгновенно стало известно всему миру. События в Чернобыле исковеркали судьбу не одного десятка тысяч людей. Вот ещё одна судьба.

Моё знакомство и дружба с Аней Попович всё время сопровождались какими-то тайнами и полутайнами. Кое-что случайно узнал, кое о чём догадался…

Мы познакомились на турбазе в Сухуми, где обычно отдыхают пос­ле горных походов и восхождений туристы и альпинисты. Разговорились. Обменялись адресами и договорились о совместном походе.

В следующем году я руководил сложным горным походом, и Аня была одной из участниц моей группы.

Она всегда была полезным человеком в группе — трудолюбивая, вы­носливая, приветливая, Аня очень любила горы, цветы, нарзаны. Люби­ла слушать песни у костра, никогда не жаловалась на неизбежные в сложном походе в горах трудности и неудобства. Небольшого роста, хрупкая, тоненькая женщина лет тридцати, Аня несла, как и все, боль­шой рюкзак и, казалось, нисколько от этого не страдала.

Однажды на скалах оступилась и растянула мышцы ноги в голено­стопе. Нога распухла. Я предложил группе сделать день отдыха, чтобы Аня подлечилась, но она сказала, что не нужно.

— Как же ты будешь идти? — спросил я.

— Я её приколдую, — засмеялась она.

Её мягкий западно-украинский выговор как бы контрастировал с твёр­дым взглядом голубых глаз.

— Я умею ногу лечить на ходу, — пояснила она.

— Ты — колдунья? — смеёмся мы.

— Да!

В ней правда было что-то от колдуньи. Она профессионально разби­ралась в травах, знала, какие ядовитые, какие нужно добавлять в суп или в чай, какими можно лечить от болезней. Ходила в широкопо­лой шляпе, прячась от южного солнца, носила белые перчатки и ру­башки с длинными рукавами. Аня постоянно что-то записывала в блокнот. Наверное, вела дневник, но никогда с нами не делилась.

Уже после похода, будучи в командировке на электростанции, я на один день приехал в гости к Ане. Она жила с семьёй в самом центре Львова. Было воскресенье. Оно совпало с празднованием Дня Города. Погода солнечная. Весь город вышел на улицы. Кругом слышались песни, музыка. В центре местные художники выставили пря­мо на тротуаре свои картины на продажу. Аня мне показывала достопримечательности родного города, католические соборы, музеи, старинные здания, узкие средневековые улицы и многочисленные пло­щади. Чувствовалось, что она влюблена в свой город.

Её родители, очень пожилые люди, мне показались странными и неприветливыми. Узнаю, что отец Ани — православный священник, по­томственный поп, и фамилия соответствующая — Попович. Мать Ани -католичка. Это было видно и по иконам в квартире. Аня в семье самая младшая, есть ещё старший брат и сестра. Все трое — нежена­ты. Почему? Ещё одна тайна…

После войны советская власть сослала семью Поповичей в Анадырь на Чукотку, и только после 1956 года им разрешили вернуться в родной город. За что? Тайна…

Ещё учась в школе, Аня мечтала поступить на электромашиностро­ительный факультет Львовского политехнического института. Но ей не разрешили. Почему? Тайна… В результате она окончила нелюбимый машфак и работала на одном из заводов. Работа, по её словам, была неинтересная, но выхода не было… Почему не перешла на дру­гую, более интересную работу? Мне было непонятно. Единственная отдушина в жизни — горы и друзья…

В 1986 году я планировал сложный горный поход с интересными вершинами и перевалами. Пригласил Аню. Она с удовольствием при­няла моё предложение, мы договорились о необходимом объёме тре­нировок…

1 мая 1986 года Аня вместо демонстрации, переодевшись в спор­тивный костюм, выбежала побегать. Было ветрено. Светившее было солнце внезапно скрылось за тучами, пошёл сначала мелкий косой дождь, а потом хлынул настоящий ливень… Аня вымокла насквозь, но разве это в первый раз? Я тоже очень люблю бегать под дож­дём! Но…

Странно, что Аня с её колдовским чутьём не почувствовала опас­ность, принесенную этим первомайским дождём. Тучи шли от Черно­быля, от продолжающего извергать свой смертоносный пар реактора. Неужели она ничего не слышала о6 аварии? Тайна…

Всё это я узнал гораздо позже, а тогда я много раз звонил Ане, не мог почему-то застать дома. Потом мне домашние всё-таки сказали, что она тяжело болеет. Чем болеет, почему? Поход для неё сорвался. Она со мной говорить на эти темы не хотела. В чём дело?

Через два года я поехал в командировку в Мукачево на Всесоюз­ную конференцию по нестационарной газодинамике. Позвонил Ане, сказал, что буду во Львове проездом.

Мы встретились. Она внешне ничуть не изменилась — такая же лёг­кая, хрупкая, изящная, чуть беззаботная с мягкой улыбкой. Пригласила меня на именины к друзьям. Именины в лесу за городом.

Была ранняя украинская осень, много жёлтых листьев, нежаркое уже солнце. У Ани много друзей. Песни под гитару. Лунная ночь. Тепло от леса и приятных, открытых людей.

Я гость, мне любопытно, какие друзья у нашей колдуньи. А кол­дунья и не пыталась мне что-либо объяснять, по-моему ей было не очень весело, она ушла вся в себя. Она изменилась, с ней что-то произошло, но спрашивать мне было неудобно. Я ждал, что скажет Аня сама…

А между тем мне пора было уезжать домой. Мы с Аней шли по чудесному разноцветному лесу к городу, болтая о пустяках. Она всячески избегала больных тем, планов на будущее и не отвечала на вопросы, которые стояли у меня в глазах.

У перекрёстка, где лес кончался и где должны были разойтись наши пути, мы остановились. Я по-прежнему не знал, как себя вес­т и и что говорить.

— Прощай, Аничка, — говорю ей тихо.

Она подошла, уткнулась лицом мне в рубашку и заплакала… Больше мы не виделись.

ЛИЛЯ

«Как часто в юности тревожной,

Не глядя слишком далеко,

О жизни думается сложно,

А совершается легко.» (В. Федоров)

Четвёртый курс политехнического института. Март месяц. Переходя из одного корпуса в другой на большой перемене, встретились друзья…

— А не съездить ли нам на велосипедах в Днепропетровск? — бросил в толпу риторический вопрос кто-то из нас.

— А велосипеды есть?

— У меня есть!

— И у меня есть!

— Я могу достать!

— Сколько туда ехать?

— 225 км и столько же назад.

— Значит нужно 4 дня. Найдём!

Я только что досрочно сдал курсовой проект по деталям машин. Нам всем по 22. Мы легки на подъём и быстры в решениях.

Через день — сбор за городом у аэропорта. Каждый приехал на велосипеде. У каждого за спиной — рюкзак. Приехали все, кроме Лили. Все — это Света, Витя и я. Мы с нетерпением ждём Лилю. Наконец, приезжает Лиля с рюкзаком, но почему-то без велосипеда.

— Лиля, а где велосипед?

— Сейчас приедет, — как-то загадочно ответила Лиля.

Лиля — тонкая, среднего роста черноволосая девушка из очень интеллигентной семьи, благоразумная и рассудительная, с хорошо поставленной речью. Словом — типичная домашняя еврейская девушка, очень положительная и примерная. Её портрет логично завершают строгие очки на носу.

К нашей компании подходит незнакомый парень, ведя старомодный дамский велосипед. Познакомились. Наконец все участники велопохода Харьков — Днепропетровск — Харьков в полном сборе. Я вдруг заподозрил что-то неладное. Спрашиваю Лилю:

— Лиля! Ты когда-нибудь ездила на велосипеде?

— Нет, а что?

— Как же ты поедешь, да ещё с рюкзаком?

— Как все!

Дальше всё было, как в сказке. Света сказала:

— Вперёд!

Затем она села на велосипед и поехала, Витя — за ней. Я смотрю, что же будет дальше? Лиля храбро наклонила велосипед, уселась и сказала провожавшему её парню:

— Толкай!

Он толкнул сзади её велосипед, и Лиля поехала… Я некоторое время стоял, как вкопанный, потом, весь озабоченный, догнал Лилю, и мы поехали рядом.

— Ну и ну, — думал я, — что же это будет?

Мы ехали по очень оживлённому шоссе Москва — Симферополь, где масса грузовых и легковых машин, где очень узкая и во многих местах разбитая проезжая часть…

…Мы едем с Лилей рядом. Я ей рассказываю всякие истории из моей короткой биографии, а сам прижимаю её ближе к обочине дороги, подальше от обгоняющих нас самосвалов. Очень скоро мои рассказы исчерпались…

— Дима! Не замолкай! Расскажи ещё что-нибудь! — разгадала мой маневр Лиля.

— Как пользоваться тормозом, ты знаешь? — спрашиваю.

— Да! — лихо отвечает Лиля…

Конец первого дня нашего велопохода до сих пор стоит у меня перед глазами. Мы должны были заночевать в городе Краснограде. Подъезжаем к нему. Шоссе круто уходит вниз под мост с бетонными опорами. Я еду чуть сзади Лили. Наши велосипеды уже хорошо разогнались, а в это время нам навстречу, не торопясь, выезжает телега с огромной железной бочкой. Она уже поравнялась с широкими бетонными опорами моста. Проскочит ли Лиля между телегой и опорой? Я кричу ей что есть силы:

— Тормози, Лиля, тормози!

— А зачем? — кричит она мне в ответ…

Мне ничего не оставалось, как самому притормозить и наблюдать, что же произойдёт дальше. Честно говоря, я дрожал от страха за Лилю и ждал самого худшего. А наша Лиля между тем на сумасшедшей скорости проскользнула в узкое пространство между железной бочкой и бетонной опорой и скрылась из виду… Храбрость незнания!

На въезде в Красноград мы собрались, и я в красках описал «подвиги» Лили. Ребята покачали головами и ничего не сказали…

Ночевали в одной из школ города. На следующее утро поднялся ветер и пошёл косой прямо в лицо снег. На наше счастье он быстро кончился. Лиля, как обычно после привала, села на велосипед, я её толкнул, и мы дружно покатили в Днепропетровск. Новый Дворец студентов на берегу Днепра поразил наше воображение…

Возвращались уже чему-то обученные и с большей уверенностью. Не обошлось без приключений и здесь. Вот одно из них…

Мы подъезжаем к Харькову. Осталось 25 км. Остановились на привал в небольшом городке Мерефа. Мы все трое ждём Лилю. Мы уже не боимся пускать её одну ездить по оживлённому шоссе. Ждём 5 минут, ждём 10 минут. Наконец, появляется наша Лиля. На большой скорости, лихо, не тормозя, переезжает она узкий бревенчатый мостик через глубокую придорожную канаву и на всей скорости врезается передним колесом в деревянный забор с колючей проволокой… Машина цела, колесо цело, Лиля весела и ничем совершенно не озабочена. Нам всем — по 22, и этим всё сказано!

ЛАРА

«Победа над страхом делает меня счастливым» (Месснер)

С момента появления её в нашей альпинистско — туристской секции над ней висел ореол тайны. Лара с удовольствием участвовала во всех наших тренировках, выездах за город с костром и гитарой, в горных походах по Крыму и Кавказу. С родителями она не жила, и никто не знал, кто они и где живут. Лара жила с бабушкой — латышкой, которую очень любила. У Лары, голубоглазой красивой блондинки, видимо что-то было от латышских корней, но толком никто ничего не знал, а она об этом никогда не говорила…

Студентка филфака университета, Лара была умна, остра на язык и имела непростой, неуживчивый характер. Парни её побаивались…

…Мы готовились к большой экспедиции на Тянь-Шань. Едут три группы по разным маршрутам, всего около 40 человек. У моей группы самый сложный маршрут…

На одной из тренировок ко мне подходит Лара. Заикаясь от смущения, чуть покраснев, она говорит:

— Дима, мне можно идти в твоей группе?

Я смотрю на неё в недоумении: у Лары всего один несложный поход по Кавказу, этого мало для участия в моей группе. Я стараюсь помягче объяснить ей, что, мол, ещё рано. Она молча слушает, опустив голову.

В итоге мы договариваемся, что на Тянь-Шань она поедет в составе другой группы с более простым маршрутом, а потом видно будет…

После похода по Тянь-Шаню мне показалось, что Лара уже готова к сложному и опасному маршруту, и я пригласил её участвовать в походе по Центральному Кавказу высшей категории трудности. Мечта Лары сбылась.

…Мы идём к перевалу Суатиси по длинному леднику. Я, предвидя трудности, которые нас ожидают на этом перевале, вчера в палатке перед ужином подробно рассказал о нём, может быть слегка сгустив краски. Хотелось психологически подготовить ребят, кроме того, необходимо было обсудить вопросы тактики: какая из трёх связок идёт первой, какая замыкает движение и какая обязанность у каждой связки. Реакция у ребят была нормальная, в том числе и у Лары. Я не заметил тревоги или страха в глазах…

Я иду впереди, выбирая путь среди трещин. Около 11 часов дня меня сзади окликают ребята и просят остановиться. В чём дело? Эдик говорит, что с Ларой что-то неладное. Она вся дрожит, как от холода, бледная, объяснить ничего не может. Или не хочет? Такое впечатление, что Лара не может согреться, хотя при ходьбе с рюкзаком редко бывает холодно. Но что есть, то есть. Нужно что-то делать…

Я прошу ребят вскипятить на примусе кружку сладкого чая для Лары. Пока поспевает чай, мы укутываем её спальным мешком. Лара выпивает чай, согревается и успокаивается. Мы быстро собираемся и идём дальше.

Меня мучают всякие мысли. Что это с Ларой? Больна? Боится? Ясно, что управлять собой, своими эмоциями Лара ещё не научилась. Для себя решил, что завтра на перевале я её возьму в свою связку, а там посмотрим.

На следующий день встали рано. После завтрака собрали лагерь, связались и начали подъём по фирну в кошках. Ветер временами крутил морозный снег, вспыхивающий искорками на утреннем солнце. По мере подъёма склон становился круче. Подъём в три такта — ледоруб и две ноги. Каждый раз забиваю ледоруб по самую головку — вдруг опять что-нибудь повторится с Ларой. Но нет, сегодня без приключений.

Через три часа были на перевале. Вчерашний инцидент как-то забылся. Написали записку, положили в тур, съели традиционную плитку шоколада. Эдик делает снимки для отчёта.

— Ребята, посмотрите, Казбек!

Две вершинки вулкана- пятитысячника в белых снежных флагах, ниже — вулканический зуб, рядом с нами — снежная шапка вершины Суатиси, ещё какие-то вершины. Мы стоим, очарованные панорамой… Большинство ребят в этом районе в первый раз.

Нарушая благодушие, напоминаю, что основная трудность перевала на спуске… Снежный склон сразу круто уходит вниз и через 300 метров подсекается глубокой и широкой подгорной трещиной, которую нужно аккуратно перепрыгнуть. Я подробно объясняю ребятам и Ларе, что нужно делать с ледорубом, сколько выбрать верёвки, как прыгать в кошках, чтобы не вывихнуть ноги и т. д. Говорю спокойно и уверенно, как бы подчёркивая, что у Лары с этой трещиной будет всё в порядке, хотя в душе оставались сомнения…

Первым подойдя к трещине, я выбрал несколько метров верёвки, связывающей нас с Ларой, попросил её застраховаться ледорубом. Затем я прыгнул, чуть-чуть не рассчитал, ибо ноги оказались в трещине, а руки — на нижнем её краю. Одним рывком я выпрыгнул из неё, как из окопа, и очутился на склоне в метре ниже трещины.

Я посмотрел вверх. Лара с расширенными от страха глазами смотрела на мои манипуляции. Я забил ледоруб в снег и выбрал через него всю верёвку.

— Страховка готова! Прыгай! — кричу.

То ли Лара не подошла достаточно близко к верхнему краю трещины, то ли плохо оттолкнулась при прыжке, но случилось то, что случилось: Лара не допрыгнула до нижнего края трещины и совершенно неожиданно для меня головой вниз угодила в неё. Быстро выбирая на себя верёвку, я с удивлением наблюдал необычную картину: из трещины показались Ларины ноги, потом вся она. Перевалив через край и кубарем скатившись по снегу ко мне, Лара встала на ноги, отряхнулась от снега, попросила меня отвернуться и… вырвала в снег.

Наши приключения, кроме меня, никто не видел, ибо наши две первые связки давно спустились вниз и, будучи уверены, что с нами ничего плохого не произойдёт, исчезли за поворотом ледника.

Лара дрожала мелкой дрожью точно так же, как вчера перед перевалом. Бледная и испуганная, она стеснялась своего страха, всего, что только что произошло с ней.

— Никому не говори, — попросила она.

Мы медленно спускались по следам нашей группы. По дороге я обдумывал случившееся. Каждый альпинист должен иметь свой опыт преодоления страха, и каждый проходит своё становление по-своему. Ничего, кроме уважения к Ларе, я не испытывал. Такой опыт тоже нужен, опыт преодоления себя, опыт стресса…

Мы догнали своих так, как будто ничего не произошло. Лара благодарно посмотрела в мою сторону, и группа пошла вниз из царства снега и льда в долину реки Казбек, где растёт трава, где тепло, где нас ожидает чудо природы — изумительной красоты овальное нарзанное озеро.

Один из нас в этот день был именинник, и нам предстоял праздник с сухим тортом, чаем и настоящим крепким холодным нарзаном.

ПИК НИКОЛАЕВА

«Восхождения требуют не только физических

усилий, но и огромной работы души…» (С. Бершов)

Я поднимался на эту вершину второй раз. Моё первое восхождение на пик Николаева (альпинисты ласково называют его — «Пикник») проходило несколько лет тому назад. Я тогда впервые приехал в альплагерь, и это была вообще моя первая серьёзная вершина. Остроконечная, чисто скальная пирамида, эта красивая гора по капризам Всевышнего была расположена точно в центре огромной горной подковы, состоящей из грозных, крутых скально — ледовых вершин. Каждая вершина этой Цейской подковы — легенда, про каждую можно от альпинистов услышать сотни смешных и страшных историй и приключений: Уилпата, Чанчахи, Караугом, Ронкетти…

Помню, поднимаясь впервые на пик Николаева, я получал огромное удовольствие от крутых, монолитных скал, от той лёгкости, с которой мне давался этот непростой, но красивый маршрут. Это были новые для меня ощущения движения по вертикали, мне хотелось попробовать быстрее подниматься, но законы альпинистской связки требовали идти в темпе слабого… Я часто останавливался, смотрел на красивые вершины вокруг нас, не забывая при этом страховать своего напарника по связке…

А на вершине мы с трудом разместились, ибо места было мало. Инструктор Эдик Греков что-то говорил об окружающих горах, о том, что эти вершины под силу лишь опытным альпинистам, что именно в эти минуты команда мастеров делает траверс вершин всей Цейской подковы.

От этой вершины в памяти осталось главное впечатление — необыкновенная физическая и душевная лёгкость. И это альпинизм, о котором мне друзья говорили, как о нелёгком виде спорта?.. Справедливости ради, нужно сказать, что я был молод, физически силён, хорошо тренирован, и, что важно, поднимались мы без рюкзаков.

Второй раз на эту вершину мы поднимались с тяжёлыми рюкзаками. Рюкзак откидывал от скалы, и нужно было идти очень аккуратно и надёжно — падать было куда. Я вёл большую группу, предстоял сложный маршрут, к тому же мы ещё не были достаточно акклиматизированы, а вершина всё таки 4100 м. В таких условиях быстро не полезешь!

…Лезу и периодически поглядываю на часы: успеем ли до темноты подняться на вершину и спуститься по другую её сторону на ледник? Спуск предстоял по отвесным скалам на верёвках, а такой спуск нужно делать, когда светло.

На вершине были поздно. Уже смеркалось. Выхода нет — нужно ночевать на вершине, сидя, ибо кругом обрывы, палатку не поставишь… Если ночью разыграется вьюга, которая в горах может продолжаться несколько дней, то это будет суровое для группы испытание. Такие мысли не давали мне покоя. Я знал много таких случаев, которые заканчивались очень плохо…

Но мысли мыслями, а нужно готовиться к тяжёлой ночи. Выбрали неширокую (шире не было) скальную полку над 500 — метровым обрывом. Забили крючья для страховки и все привязались. Постелили спальные мешки под себя, тепло оделись, поужинали без воды консервами и стали ждать ночи. Мы сидели рядышком на «скальной лавочке», свесив ноги в пропасть, и говорили о том, что, мол, хорошо бы, если бы не было дождя или снега, чтобы не было ветра, чтобы вышла луна и осветила бы горы…

Видно, наша молитва дошла до бога, и всё вышло так, как мы хотели. К середине ночи тучи ушли на запад, и внезапно мы для себя открыли новый ночной Кавказ, совершенно не похожий на привычный дневной горный пейзаж. Знакомые вершины, окружающие знаменитой Цейской подковой наш пик Николаева, выглядели ночью иными, тоже красивыми, но по-другому. Луна посеребрила снежные пики и ледопады, чёрные тени скал ещё выпуклее оттеняли снежные карнизы. Картина вокруг нас фантастическая, неземная, сказочная. Вот бы сюда Куинджи!

Он бы добавил к своей картине «Ночь на Днепре» ещё одну «Ночь на пике Николаева».

…Было как-то очень тихо. Мы сидели с накинутыми на лоб капюшонами курток, тесно прижавшись друг к другу, накрытые одной палаткой. Нас объединяла не только палатка, не только вчерашний крутой подъём по скалам с тяжёлыми рюкзаками, не только братство предыдущих наших сложных походов, не только ежечасный и уже привычный риск.

…Мы сидели, завороженные луной, звёздами, серебром высокогорья, ещё сохранившими солнце дня тёплыми скалами и горизонтом, одновременно далёким и близким, уходящим в никуда, в другие горы, в другие ледники и долины, в другие времена.

ПУСТОЙ ХРАМ

Юра Звоницкий давно приглашал меня пройтись на байдарках по реке Псёл. У него уже был готов маршрут. И вот летом 1986 года мы двумя семьями с детьми на двух байдарках сплавляемся вниз по течению от города Сумы до Лебедина.

Стоит мягкое, солнечное, украинское лето. Река часто петляет меж крутых берегов, то заросших лесом, то высокой травой. Мы в лодках — в купальных костюмах — делаем частые остановки на удобных песчаных откосах для купания. Детям всё интересно — они впервые в таком походе. Гребут или сидят у руля байдарки, плавают, ныряют, ходят в соседние сёла за продуктами. А вечерами — палатки, костёр, песни. С Юрой путешествовать удобно — он опытный альпинист и мастер на все руки.

В этот день было особенно интересно плыть: байдарки проходили порожистые места, потом мы проплыли под двумя большими мостами и под двумя небольшими кладками — пешеходными мостиками через реку. Псёл — река, чудом сохранившая первозданную чистоту и прозрачность. Этому особенно радовались оказавшиеся здесь киевляне — после Чернобыля они по своей родной реке Днепр уже не плавают…

«Матросы» порядком устали грести, и наша «эскадра» лениво, повинуясь слабому течению, тихо скользит мимо крутых берегов. Уже время сделать остановку для очередного купания, поэтому во все глаза ищем удобное место.

Река делает резкий поворот, и совершенно неожиданно перед нами открывается сказочная картина: высоченный зелёный холм на правом берегу реки, который венчает необыкновенной красоты каменная из красного кирпича церковь. Солнце эффектно освещало её единственный зелёный купол с крестом, колокол, узкие и длинные окна с полукружьями наверху. Дети и взрослые притихли, очарованные неожиданным подарком. Вспомнились строчки из Н. Гумилёва:

Тот дом был красная, слепая,

Остроконечная стена,

И только наверху, сверкая,

Два узких виделись окна…

Я подумал — как здорово священники умели выбирать место для храма божьего! Он виден далеко из многих точек окрестности. Звон его колокола звал мирян в древности к молитвам и исповедям. Сколько здесь крестили младенцев, сколько справляли свадеб! Представляю, какое удовольствие здесь молиться — отсюда прекрасный кругозор и на плывущую далеко внизу речку, и на соседние сёла, луга и леса. Отсюда при ясной погоде чудесны восходы и закаты. И мне кажется — здесь как-то приятно исповедаться, расстаться со всеми своими грехами хотя бы на время…

Мы причалили к берегу, оделись — всё же идём в церковь — и, оставив Юру сторожить вещи, с детьми и Наташей, женой Юры, пошли вверх по крутому холму в церковь. Тропинка серпантином поднималась к небу, ходьба приятно разминает ноги после долгого сидения в байдарке. Церковь не видно — холм очень крутой.

Наконец, мы наверху. Подходим поближе — и наше первое очарование померкло. Церковь была без двери, окна — с разбитыми витражами. Внутри нет алтаря и места для молящихся прихожан. Храм — пустой. Всюду разруха и опустение. Церковь без хозяина. Живут здесь только голуби, ласточки и воробьи…

Наше возвращение вниз к реке было грустным. Обидно и досадно, что такая издалека красивая церковь ныне пустует, а ведь у неё несомненно была и есть своя, наверное очень романтическая история. Может быть прав Иван Бунин:

Я видел Нил и Сфинкса — исполина,

Я видел пирамиды: ты сильней,

Прекрасней, допотопная руина!

Я вдруг задумался и спросил сам себя: а могли бы евреи оставить свою синагогу, свой храм пустым, грязным, разрушенным и осквернённым людьми и временем? — Нет!

ВОРОБЬЁВЫ ГОРЫ

«И ткань твоей одежды из ветра и дождя»

(Ар. Тарковский)

Я в командировке в Москве. Выполнив поручения в Университете, стою на Воробьёвых Горах. Самое начало лета. Будний день. Смотрю вниз на парк, на крутой склон, поросший густой травой и ещё весенними цветами. Очень тихо. Ничто не нарушает какого-то особого покоя и очарования. Пожилая женщина недалеко от меня гуляет с маленьким внуком и что-то тихо ему объясняет. Лёгкий ветерок и яркое приятное солнце. Я здесь первый раз. С любопытством озираюсь по сторонам — знаменитые Воробьёвы Горы!..

Вдруг что-то заставляет меня обернуться… Ко мне сверху вниз бегут парень и девушка. Он — в чёрном костюме и белой рубашке с галстуком. Она — в длинном белом свадебном платье. Сильная и ловкая, девушка легко бежит по траве, по цветам то влево, то вправо, убегая от парня. Ветер развевает её свободное платье, как крылья, и вся она похожа на летящего белого лебедя. Это происходит совершенно бесшумно, без единого слова и звука, как в старом уже забытом немом кино!..

Вот они поравнялись со мной, и я понял — девушка и парень глухонемые!

Я никогда раньше и потом не видел такого необычного лица у девушки: длинная русая коса летела за ней, а расширенные от радости глаза её горели голубым азартом…

Парню нравилось бежать за ней, а она летела над весенними цветами, иногда оборачиваясь к своему жениху и какбы приглашая догнать…

…Было по-прежнему тихо… Я вдруг почувствовал себя очень странно, необычно, как будто я случайно подглядел чужой сон… В голове моей слышалась какая-то очень тихая музыка, которая то замолкала, то усиливалась в такт бегущим…

Девушка и парень очень скоро скрылись из глаз далеко внизу, а я ещё долго не мог прийти в себя от неожиданно увиденной сказки…

ПОТЕРЯННЫЙ ВЕЧЕР

«Мы должны знать, зачем живём» (С. Есенин)

Начало 80 — х годов. Петербург. Я в командировке. Поздняя осень. Я сегодня опоздал в театр — потерянный вечер! А жаль! Каждый вечер в Петербурге — для меня событие.

Я вообще люблю командировки — путешествия за государственный счёт, а посещение Петербурга — тем более. Всегда ехал в этот город, предвкушая что-то особенное, что непременно должно было со мной произойти. Обычно днём была работа, часто интересная, с интересными людьми, а вечером чаще всего театр!

Но сегодня я задержался в турбинной лаборатории Политехнического института — был важный для меня эксперимент. В результате я опоздал на спектакль в одном из театров города, и теперь, уже не торопясь, шёл по тёмной улице дождливого Петербурга, не зная, что делать. Я чувствовал себя сегодня неудачником, зябко ёжился от холодного ветра. В этот последний петербургский вечер мне не хотелось идти в гостиницу спать, хотя и устал порядком. А завтра мне уезжать…

Неожиданно передо мной засветилась афиша: «Театр одного актёра. Сергей Есенин. Артист — такой-то». Я огляделся — большое тёмное здание рабочего клуба, каких много в Петербурге. До начала — 8 минут. Я купил билет, вошёл и разделся. Большой зал переполнен. Рядом со мной сидит красивая пожилая женщина с девочкой лет десяти, наверное внучкой. Они похожи друг на друга, обе стройные, тоненькие, в свитерах в обтяжку. Был четверг — обычный рабочий день. Большинство присутствующих в зале, видимо, здесь прямо с работы, одеты не по театральному — просто и скромно, как и мои соседки. Подумалось — петербуржцы пришли сюда слушать и получать удовольствие, а не демонстрировать наряды.

Все ждут. А чего жду я? Песни на стихи Есенина? Я к тому времени знал около 15 песен и много стихов Есенина, любил их, распевал под гитару за праздничным столом, у костра в лесу, а чаще в палатке в горах. И не я один — кто же не знает в России Есенина? Все, мне кажется, любили эти песни! В голове вертелось — какого Есенина нам покажут? Рассказывающего, поющего? Молодого, старого? Хотя он старым не был! О чём он будет говорить?

Мои мысли прерывает открывающийся занавес. На сцене слева в углу как-то незаметно стоит рояль. В глубине сцены с одной стороны — сухой деревенский плетень, на котором несколько глиняных горшков и лапти, а с другой стороны — нарядная вешалка, на которой висит чёрный цилиндр, белое кашне и перчатки. И всё…

Потом выходит пианист, кланяется, садится за рояль… И вот знакомая мелодия уже плывёт по залу, это как бы увертюра к тому, что произойдёт потом :

В том краю, где жёлтая крапива

И сухой плетень,

Приютились к вербам сиротливо

Избы деревень…

Музыка ненавязчиво льётся, пианист импровизирует, не уходя далеко от основной мелодии…

Незаметно рядом с роялем появляется артист — молодой 30 — летний блондин, до удивления похожий на Есенина. Он медленно выходит на середину сцены, сопровождаемый музыкой, и начинает рассказывать как бы всё о себе :

— Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии, в селе Константинове…

Актёр в белой косоворотке, подпоясанной узким ремешком, в чёрных шароварах, заправленных в мягкие сапоги, садится на ступеньки сцены и говорит :

Родился я с песнями в травном одеяле,

Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,

Сутемень колдовская счастье мне пророчит…

Рядом со мной женщина что-то тихо объясняет на ухо своей внучке, а рояль то наполняет весь огромный зал звуками, то еле шепчет что-то в своём углу. Есенин продолжает рассказывать о себе :

— С двух лет был отдан на воспитание деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трёх с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку…

Артист говорит, а у меня в памяти моё детство. Мне пять лет. Я у деда в деревне Микулино. Мои озорные дядья подарили мне нагайку и посадили на неоседланную лошадь. Я ударил нагайкой, и лошадь понесла. Я и мои родители страшно перепугались, но всё обошлось…

На сцене Есенин то подходит к плетню, то к роялю, который внезапно умолкает, и продолжает свой рассказ:

— Среди мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном… Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16 — 17 годам… К стихам расположили песни, которые я слышал…, а отец мой даже слагал их.

И опять, слушая рассказ Есенина о себе, у меня возникают всякие ассоциации, уводящие меня в далёкое детство… Я в восьмом классе заболел желтухой. Доктор сказал — нужно лежать и есть сладкое. Мой друг и одноклассник Игорь принёс мне свою гитару, показал три аккорда, сказал — учи! И ушёл. А я целыми днями лежал один в комнате, подбирая мелодию к разным песням на стихи Есенина :

Выткался на озере алый цвет зари.

На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,

Только мне не плачется — на душе светло…

Я вдруг слышу, как рядом сидящая петербургская бабушка что-то тихо напевает своей внучке. Тоже, видимо, вспомнила свою молодость.

И другие вокруг меня тоже поют под аккомпанемент рояля :

Клён ты мой опавший, клён заледенелый,

Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.

Мне всё больше и больше нравится артист, играющий Есенина. Не переигрывая, по — петербургски тонко живёт он на сцене перед нами среди необыкновенных стихов. Он не поёт, слышен только речитатив, в сочетании с хорошим аккомпанементом кажется, что сцена переполнена есенинской лирикой, песнями, сменяющими одна другую. Многие в зале тихо подпевают :

Отговорила роща золотая

Берёзовым, весёлым языком,

И журавли, печально проплывая,

Уж не жалеют больше ни о ком…

Вот на сцене Есенин потрогал белый шарф на вешалке, помолчал и бросил в тишину внезапно примолкшего зала :

— Восемнадцати лет я был удивлён, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и поехал в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первым, кого я увидел, был Блок. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта… В эти же годы я поступил в Университет Шанявского, где пробыл всего 1,5 года, и снова уехал в деревню :

Ты жива ещё, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом шушуне…

Я почему-то со страхом жду, когда же Есенин будет рассказывать о революции, о Ленине. Но нет, такого не произошло… У него были сложные отношения с революцией. В одном из своих писем он сказал :

— Идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал… Лучше истина, чем лицемерие…

Я сидел в зале, умиротворённый и почти счастливый. Я чувствовал, что вокруг меня единомышленники, что им тоже хорошо. Это было видно и по лицам. У моей соседки — внучки горели глазки, она то подавалась вперёд, то откидывалась на спинку кресла, сопереживая с Есениным. Стихи поэта не входили тогда в школьную программу, но, видимо, в её семье любили их и пели…

Я уже как-то не замечал аккомпанемента, воспринимая его как нечто само собой разумеющееся, хотя мелодии не повторялись. А Есенин продолжал исповедь поэта :

— Из поэтов — современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности :

Не жалею, не зову, не плачу,

Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым…

Рояль выводит рулады, Есенин в такт музыке задумчиво произносит стихи. А у меня опять ассоциации: ведь почти каждая из любимых песен напоминает мне «кусочек» моей жизни, место и время, где пел…

1952 г. Послевоенное голодное лето. Мне 20 лет. Ночь на Крымской Яйле. В палатках спят наши ребята. Только мы с Неллей, «дежурные», сторожим у костра продукты нашей туристской группы. Нас предупредили, что солдаты соседней воинской части потихоньку воруют у туристов продукты… Однако сейчас всё спокойно. Нелля просит спеть что-нибудь из «Персидских мотивов» :

Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нём.

Я в твоих глазах увидел море,

Полыхающее голубым огнём…

На сцене Есенин неторопливо подходит к вешалке с чёрным цилиндром, некоторое время стоит в нерешительности, потом возвращается к плетню с лаптями… Как-то незаметно возникает другой Есенин, не восторженный романтик, а усталый и мудрый мужчина. В письме из Америки он признаётся :

— С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни Есенин свою душу, это так же неприятно, как расстёгнутые брюки…

Было время, когда из предместья

Я мечтал по-мальчишески в дым,

Что я буду богат и известен

И что всеми я буду любим.

Да! Богат я, богат с излишком,

Был цилиндр, а теперь его нет.

Лишь осталась одна манишка

С модной парой избитых штиблет…

Я слушал и думал: какими близкими кажутся мне судьбы двух поэтов — Сергея Есенина и Владимира Высоцкого! У обоих распахнутые души, предельная искренность и огромная самоотдача! Только Айседора Дункан не Марина Влади!

А со сцены идёт рассказ :

— 1921 г. Я женился на А. Дункан и уехал в Америку…

Она была старше его на 18 лет :

О возраст осени! Он мне

Дороже юности и лета.

Ты стала нравиться вдвойне

Воображению поэта…

А в моём воображении красивая хрупкая женщина танцует в льняном белом хитоне, босая, пластичная, гибкая, какой-то древний танец. Ничего от привычного классического балета. Изгибающаяся в танце спина, медленно раскачивающиеся бёдра, плоский живот. И вдруг — вихрь круговых движений, потом — резкая остановка. Окаменевшее прекрасное тело, как античная статуя…

В письме из Америки Есенин пишет :

— Изадора прекрасная женщина, но… сидим без копеечки… Если бы она не была сумасбродной и дала мне возможность… присесть, я очень много бы заработал… При каждом моём несогласии истерика…

Я, наверное, ошибся — моей соседке-внучке не 10, а 12 лет. Она сидит в своём кресле, низко опустив голову, и плачет, а бабушка молча обнимает её за плечи…

Этот спектакль, на который я попал совершенно случайно, — это моя удача! Наверное так думают и остальные зрители…

А со сцены внезапно — мажорный мотив, близкий и любимый. Я подумал — может быть, сочиняя свои стихи, Есенин каждый раз, как бы проверяя музыкальность стиха, напевал их на один из известных ему с детства мотивов. А этот стих он просто назвал «Песня», видимо, очень желая, чтобы он стал песней :

Есть одна хорошая песня у соловушки —

Песня панихидная (моя) по моей головушке…

Лейся, песня звонкая (моя), вылей трель унылую.

В темноте мне кажется (теперь) — обнимаю милую

Пейте, пойте в юности (друзья),

Бейте в жизнь без промаха —

Всё равно любимая (моя) отцветёт черёмухой…

Закончился спектакль… Я шёл по улице, не замечая холодного мелкого дождя, весь переполненный Есениным. Но не прежним моим Есениным, а уже другим, более глубоким, более трагическим. Недаром он очень любил Надсона… В письме к Мариенгофу из Нью-Йорка Есенин писал :

— Здесь имеются переводы тебя и меня… Знают больше по имени, и то не американцы, а приехавшие в Америку евреи. По — видимому, евреи самые лучшие ценители искусства, потому ведь и в России, кроме еврейских девушек, никто нас не читал.

Я представил себе — если бы Есенин жил в наши дни, он с его огромным талантом сочинять стихи и петь их под гитару был бы несомненно одним из известных бардов России.

Впрочем и сейчас его стихи — основа многих любимых нами песен, где обнажённая человеческая душа идёт вместе с нами по жизни, щурится на огонь, плачет от горького дыма и, запрокинув высоко голову, смотрит, как ветер качает макушки громадных кедров, как висят снежные флаги над гордыми ледовыми вершинами…

Прошло около двадцати пяти лет, а этот, якобы потерянный вечер, запомнился на всю жизнь. Спасибо, Петербург!

РАЗГОВОР В КУПЕ

Я возвращался из очередной командировки поездом Москва-Днепропетровск. Мои соседи по купе — рослая, крепкая молодая женщина и ее семилетний сын, застенчивый, тихий мальчик с очень бледным лицом и огромными голубыми как у матери глазами.

Неестественная бледность ребенка в разгар лета поразила меня. Разговорились.

— К сестре моей едем в Днепропетровск, фрукты да овощи поесть, погреться на солнышке, — узнаю я от не очень располо­женной к разговору попутчицы.

— Откуда вы? Где живете? — спрашиваю.

Женщина улыбнулась

— На самом краю света. Чукотка. Анадырь, небось, слышали? Вот там и живем мы с мужем уже, почитай, 10 лет. Там и Коля родился, — кивает о сторону сына.

И снова молчим. Задаю «умный» вопрос:

— Тяжело жить? С продуктами плохо?

— За овощами очереди. Иногда мандарины получаем самолетом из Китая. А молоко дают только детям до семи лет!

Я невольно смотрю на маленького Колю. Бедный мальчик!» С видом бывалого знатока Заполярья говорю:

— Пьют у вас здорово, видел много раз.

Женщина помолчала, потом кинула на меня взгляд много ис­пытавшей мудрости и спокойно ответила:

— Я вам скажу так. Муж мой 10 лет работает в шахте забойщиком. Уголь бьет пневмомолотком в вечной мерзлоте. Он сильный мужик, под стать мне, — она повела крутыми плечами.

— Вот и судите сами, — продолжает она, — 10 часов в мерзлом угле, да еще пневмомолоток холодит руки. За смену так на­мерзнется, что, бывало, придет домой, и, не раздевшись, ста­кан водки — хлоп! А потом уже разденется, помоется, прися­дет обедать…

— Однажды пришел с работы позже обычного, хмурится, молчит, а руки, смотрю, дрожат. Весь вечер ни слова не сказал, а я и не спрашивала, ждала, когда сам все расска­жет… Сосед наш, в одной бригаде с ним работает, рассказал:

— Спускался муж по скобам в ствол, да оступился и полетел. На его счастье зацепился он брезентовой робой за скобу и висел 2 часа, пока не хватились его и не сняли…

Я смотрю на нее. Шахтерские жены! Как нужна вашим мужикам ваша мудрость, ваша нежность, ваше терпение, ваша верность!

— За 10 лет работы в Заполярье вы уже заработали право на нормальную жизнь где-нибудь на юге, где потеплее и с едой получше, — говорю я.

— Да, вы правы. Мы с мужем часто об этом думаем. Деньги у нас есть, платят хорошо, только…

Женщина надолго замолчала, задумалась, смотря в окно купе на проплывающие мимо весёлые берёзовые рощи, луга с высокой травой, на загорелых босоногих детишек, что-то кричащих нашему поезду…

— Я вот поживу два месяца у сестры в Днепропетровске, наедимся с Колей фруктов вволю, покупаемся, позагораем… А в конце отпуска тянет домой в Анадырь, да так тянет, что хоть кричи! Скорей бы уехать!

— Почему? — спрашиваю.

— Там, в Анадыре, легче дышится. Здесь на Украине народ богатый, да злой, готовы перегрызть друг другу глотку из-за копейки. В Анадыре, если что случится с кем, люди сами приходят на помощь, деньги предлагают, последнее отдадут… А вы говорите — переехать. Кто как привык жить! А где жить лучше — судите сами!

ТАНЯ

Нас четверо — Эдик, Лёша, Толя и я. Четверо парней, не боящихся перезимовать часть лета в горах среди снега, льда и мороза…

Такси остановилось там, где кончается не только асфальт, но где дорога переш­ла в узкую горную тропу. Это — Кавказ, ущелье Ах-су, в переводе — «Белая река». Цвет шумной реки Ах — су действительно белесый. А вокруг — отвесные скалы уз­кого каньона, который в верховьях начинается знаменитой ледовой Безенгийской сте­ной с вершинами свыше пяти тысяч метров.

Машина развернулась, шофер помахал рукой, и мы остались одни. Встреча с го­рами — святая минута. Эту встречу ждут, к ней готовятся, и, тем не менее, она всегда приходит вдруг, словно поднялся занавес интересной пьесы. Мы одели тя­желые рюкзаки и, как застоявшиеся кони, бодро пошли вверх по ущелью навстре­чу снегу, ледникам, скальным вершинам, навстречу приключениям…

Прошло 3 недели… Наши лица загорели, губы — в лихорадке. В действиях появи­лась та уверенность, которая свойственна людям, долго путешествующим в горах. А сегодня мы кончаем свой успешный поход — Цаннер наш последний ледник. В описании сказано, что проходить его нужно в связках, ибо ледник изобилует тре­щинами, часто невидимыми под глубоким снегом.

Час дня. Тихо. Солнце обжигает нас своими безжалостными лучами — без темных очков идти нельзя, ибо сразу обожжешь глаза и можно временно ослепнуть. Радиация добавляется ещё и снизу от девственной белизны свежего снега…

Мы идем по следам предыдущей группы, которая здесь прошла рано утром, ког­да снег еще был твердым от ночного мороза. Может быть поэтому идущий впе­реди Эдик, опытный альпинист, не боится провалиться в трещину и не связан ве­ревкой с оставшейся группой. Снег размяк. Проваливаемся по колено. А вот и дырка темнеет в снегу — это трещина!»

— Эдик! — кричу я, — давай свяжемся!

— Зачем? — отвечает Эдик, — трещин не видно. Кроме того, идем ведь по следам!»

— Люди прошли утром. Сейчас снег раскис. Снежные мосты уже не держат!

У меня у самого тоже нет полной уверенности в необходимости связаться веревкой. Раньше мы спокойно проходили опасные участки ледников. Но это утром. На душе беспокойно… Кто сказал, что предчувствие — это блажь несусветная. Интуиция в стрессовой ситуации — это сигнал о возможном несчастье!»

Первый покоритель восьмитысячника в Гималаях французский альпинист Морис Эрцог так описывает это чувство :

«Начинается спуск с вершины… Необычная жара внушает тревогу… Говорят, что альпинисты обладают шестым чувством, предупреждающим об опасности. Сейчас я чувствую эту опасность всем своим существом. Я ощущаю что — то необычное в ат­мосфере… Опасность лавины!..»

То слева, то справа от снежной тропы периодически возникает одна и та же надпись большими буквами на снегу — ТАНЯ. Кто их писал? Влюбленный в эту загадочную Таню парень? И была ли она вообще, эта Таня, в прошедшей утром группе? Мы идем и незлобно зубоскалим о таинственной Тане. А вокруг, куда ни глянь, все бело. Недавно выпавший снег не успел еще пожелтеть. Тихо. Снежинки искрятся тысячами маленьких лампочек. Глазам больно даже через темные очки. Благодать! Снежное безмолвие! Тепло, даже жарко. Идем строго по следам. А у меня тревога не уходит, я не спускаю глаз с впереди идущего Эдика. Вдруг… Эта картинка запомнилась мне на всю жизнь. Эдик почему-то вскидывает руки вверх и мгновенно уходит вниз, исчезает из глаз.

— Эдик в трещине! — кричу я.

Мы быстро подходим к этому месту — на плоской ровной поверхности ледника, в снегу — дырка диаметром полметра. Мы легли вокруг дырки крестом…

— Эдик! Эдик! — кричу я. Тихо. Ответа нет…

Похолодело внутри: разбился, зажало во льду, улетел далеко вглубь, ударился головой об лёд? В те далёкие 60-е годы мы ещё не носили касок!..

— Эдик! Эдик! — снова и снова кричу.

— Все в порядке! — слышим глухой ответ из глубины трещины.

— Живой?

— Да! Только очки разбил… — отвечает Эдик.

Быстро достаю из рюкзака капроновую веревку. Один конец ее надежно закрепляем на ледорубах, воткнутых в снег, а конец бросаем вниз Эдику. Только после этого заглядываю вниз…

Эдику повезло (если вообще это можно назвать везением) — он пролетел чуть более 10 метров и упал на снежный балкон, который образовала трещина. Еще бы чуть-чуть левее, и веревки не хватило бы, чтобы вытащить… Словом, Эдик летел недалеко, упал удачно — рюкзаком на не очень твердый снег выступа.

— Эдик! Что ты делаешь? — спрашиваю я, видя, как он деловито так вытащил из своего рюкзака киноаппарат и снимает трещину в фас и в профиль, затем подни­мает объектив вверх и снимает снежную дырку, в которую заглядываем мы. Потом деловито одевает на ботинки кошки для подъёма по отвесному льду, прикрепляет к обвязке сброшенную нами веревку и кричит :

— Тащите меня! Я готов!

Мы, как бурлаки, в 6 рук мгновенно, мне кажется, его выволокли из ледовой трещины.

Мы стояли, тяжело дыша, и с некоторым изумлением смотрели на воскресшего Эдика. На нем ни единой царапины! Это после такого полета! Это чудо!

— Ну, будем связываться? — спрашиваю.

— Да!

Мы снова идем ледником по следам на снегу, и снова, как и раньше, то слева, то справа большими буквами аккуратно выведено кому-то дорогое имя — «ТАНЯ». Мы уже не шутим, а молча перелистываем чей-то дневник…

Место для палатки мы нашли поздно вечером, когда было совсем темно. Кое-как поставив палатку на конечной морене ледника среди камней и мелкой осыпи, мы, не ужиная, забрались в спальные мешки и провалились в сон…

Рано утром нас разбудили какие-то странные звуки за бортом палатки. Каково было наше удивление, когда, выглянув, мы увидели, что наша палатка окружена большим стадом коров, а две из них тщательно пережевывали оставшиеся с вечера вне палатки наши мокрые носки и стельки…

Через день наша славная четверка уже отдыхала в Сухуми на турбазе. Мы нас­лаждались ласковым Черным морем, смывали и залечивали раны целебной морской водой. Нашими соседями по пляжу была небольшая туристская группа москвичей. Познакомились. Когда мы рассказали о своем приключении на леднике Цаннер и о снежной тропе под названием «ТАНЯ», москвичи все почему-то очень развеселились, а их руководитель рассказал нам свою историю.

Москвичи тоже шли вниз по леднику Цаннер. Накануне одна участница, девушка Таня целый день шла по леднику без темных очков, которые у нее раньше слома­лись. В результате она обожгла солнцем глаза и на следующий день временно ос­лепла. Ей наложили на глаза повязку, а по леднику Таня шла уже вслепую, дер­жась за руку другой девушки. Последним в их группе шел парень, который и ри­совал на снегу все время любимое имя «ТАНЯ»…

Когда мы вернулись домой с Кавказа, Эдик пригласил нас к себе — посмотреть фотографии и фильм, который он снял во время похода. В конце фильма на экране появились кадры, снятые Эдиком из трещины. Вот тут-то его молодая жена Ляля почему-то забеспокоилась и начала спрашивать, что это снималось, почему и откуда? Мы все четверо единодушно и весело ответили, что специально нашли такое фотогеничное место, и Эдик, естественно, специально залез туда, чтобы снять эти красивые и запоминающиеся кадры.

ИРА МЕДВЕДЬ

В холле моей квартиры висит картина. На ней — горы Памира. На переднем плане — горная речка с травянистыми берегами, а вдали — высокие вершины, крас­неющие от заходящего солнца, откуда и берет начало река. Картина эта — подарок харьковской художницы Иры Медведь. Небольшого роста красивая молодая женщина, Ира вместе со своим мужем Аликом ходила со мной в горы послед­ние четыре года перед моим отъездом в Израиль. Когда мы познакомились, Алик, уже побывавший в горах, сразv заявил :

— Дима, я хочу в горный поход высшей, шестой категории трудности!

— А ты сможешь? — спросил я.

— Да!

Алик, высокий, красивый З0 — летний мужчина, фотограф — профессионал, безусловно был способный к занятиям альпинизмом человек. Худой и гибкий, он хорошо ла­зил по скалам и хорошо бегал 10 и 20 км. Мягкий и открытый характер, прият­ный в общении — все это располагало к нему людей. Но сразу в шестерку?

Я подробно объяснил ему принципы постепенности роста в альпинизме, необхо­димый объем тренировок на скалах и в беге, хождение в связках, на льду, в кошках, приемы техники и тактики альпинизма, надёжность, психологическая совместимость и т. д.

— Можно мне с Ирой ходить с вами в горы? — спросил он.

— Можно. Только вы с Ирой должны вести себя в горах так, как будто вы не муж и жена, а просто хорошие друзья.

Алик все понял, улыбнулся и кивнул.

Начались тренировки на скалодроме. Его высота — 16 м. Там приготовлено пять вертикальных маршрутов разной трудности. Я медленно поднимаюсь по непростому маршруту, пыхчу, выбирая зацепы. Я ведь не только участник группы, но и играющий тренер и руководитель похода — один в трех лицах.

Я лезу, стараясь не сорваться. На меня внимательно смотрит народ — как этот маршрут пройдет тренер? Где-то слева должна быть зацепка для руки. Достал! От­жимаюсь на правой ноге. Все — трудное место пройдено, дальше уже проще. Быс­тро долезаю до конца. маршрута и, прежде чем махнуть страхующему меня Леше о спуске, оглядываюсь. Слева лезет Витя — надежно и красиво. Справа на соседнем со мной маршруте лезет Ира. Ее, как обычно, через веревку страхует Алик. Ей оставался метр до верха.

— Ирочка, молодец! — говорю я и вдруг вижу, как ремень грудной обвязки, к ко­торой была привязана страхующая Иру веревка, медленно развязывается. Холодный пот от страха! Представляю, как Ира будет лететь на асфальт с высоты пятнадцати метров. В лучшем случае перелом ног, а в худшем...

— Закрепи веревку! — кричу я страхующему меня Леше, делаю маятниковое движе­ние вдоль стены, хватаю Иру двумя руками и прижимаю к себе…

Все на тренировке с любопытством уставились на нас. Никто ничего не может понять. У Алика круглые глаза, когда он видит, что я обнимаю его жену. Ира тоже не понимает, что происходит. Теперь я уже спокойно объясняю Ире историю, в которую она попала.

— Спускайте нас с Ирой, только одновременно! –кричу я.

Стоя уже внизу, я зову Алика:

— Ты завязывал грудную обвязку Ире?

— Да!

Я объясняю ему ошибку и рассказываю, что могло бы произойти с Ирой. Оба стоят бледные и перепуганные.

— А если бы это случилось в горах, а меня не было бы рядом? — спрашиваю я.

Молчат… Заставляю Иру самостоятельно несколько раз завязать систему страховки на себе…

На ноябрьские праздники наша альпинисткая секция выехала в Крым на скаль­ный Четырдаг делать тренировочные восхождения. К подножью горы пришли уже вечером. Выпал свежий снег. Мы быстро поставили 15 палаток прямо на снегу, поужинали и разбрелись по палаткам. Завтра утром -восхождение, а вечером — день рождения Миши. У нас немного вина, гитара и огромное желание повесе­литься…

На следующее утро, разбившись на связки по 2 — З человека, начали восхожде­ние на Четырдаг сразу по нескольким маршрутам. Я пробую разные сочетания спортсменов в связках, определяя их оптимальный состав.

Связка — это своеобразная микрогруппа со своим лидером. Она должна быть на­дежной, ее состав обязан понимать друг друга без слов и им должно быть при­ятно лазить вместе.

После случая на тренировке с Ирой я был озабочен ее скальной подготовкой. Поэтому сейчас я взял ее себе в связку. У нас тренировочное восхождение по настоящим скалам. Высота маршрута — 200 м. Скалы, присыпанные свежим снегом, не очень сложные, но крутые. Словом, обстановка, максимально приближенная к будущим восхождениям на Памире.

Я иду впереди с нижней страховкой. Вот мы уже прошли половину маршрута. Мокрые от снега скалы требуют двойной осторожности, очень скользко, можно улететь. Двигаемся по очереди — то я, то Ира. Я подхожу к следующему месту страховки, осталось полметра.

Вдруг чувствую, что привязанная к моей груди веревка натянулась. Смотрю вниз. Тридцатью метрами ниже подо мной на другом конце веревки Ира, распластавшись на мокром покатом камне, медленно сползает вниз. Сейчас будет рывок, и я ку­барем полечу сначала тридцать метров до Иры, а потом тридцать метров ниже Иры, и конечно, сор­ву ее.

В такие моменты руки и ноги работают быстрее головы. Я прыгаю на соседний уступ, двумя руками без перчаток набрасываю веревку за камень и пытаюсь ос­тановить падение Иры. Запаса веревки нет, руки, попавшие между веревкой и камнем, все в крови. Остановил! Кричу Ире:

— Закрепись! Встань на ноги! Поднимись на метр!

Потом нахожу крюк, вдеваю в него карабин, в него — веревку…

— Ира! Страховка готова! Пошла!

Ира медленно поднимается ко мне…

…Вечером, когда все связки спустились с горы, готовим праздничный ужин, ибо сегодня, 8го ноября, Мише 35 лет. На земле около костра — скатерть из пластика, бутылки с сухим вином, каша, только что снятая с примусов, овощи, фрук­ты, кружки и миски. Одна из девушек поднимает кружку с вином и говорит

— Дорогой Миша! Мы все тебя поздравляем, желаем, целуем! — и читает юбилей­ные стихи… Красивый тост прерываю я:

— Ребята! У нас сегодня не один именинник, а два!

— Сегодня на скалах Четырдага второй раз родилась Ира Медведь! — и рассказываю нашу с Ирой историю.

Алик Медведь сначала недоуменно хлопает глазами, потом вдруг молча срывается с места, бежит в свою палатку и возвращается с флягой, доверху наполненной спиртом… Пять часов до глубокой ночи мы пели песни под гитару…

ЛЕДНИК СУАТИСИ

В конце 80- х годов, будучи в командировке во Львове, купил по случаю неболь­шую картину. На ней Кавказ, верховья реки Казбек, на холмах древние стороже­вые башни, вершина и перевал Суатиси, путь к которым идет по длинному одно­именному леднику. На этой картине, которая и сейчас со мной, летний Кавказ, а история, которую я хочу рассказать, произошла в начале ноября, когда горы Кавка­за вовсю празднуют начало зимы…

Верховья р. Казбек — это множество нарзанных источников в виде красных пятен на земле, расстояние между которыми 100 — 150 м, остатки подземной деятельности бывшего вулкана — двуглавого пятитысячника Казбека.

35 человек, альпинисты нашей секции, в большинстве своем новички, идут вверх по широкому ущелью р. Казбек. В Орджоникидзе эта река широкая и опасная. Здесь же осенью она — просто большой ручей.

— Хотите посмотреть чудо? — спрашиваю ребят, — здесь недалеко!

Мы подходим к отвесному берегу ущелья. Одинокое дерево с уже желтыми лис­тьями, наполовину опавшими. А рядом… Мои парни и девушки стоят, очарованные увиденным. Нарзанное озеро овальной чашей б на 9 метров разлеглось в тени дерева. Кристально чистая вода непрерывно фонтанирует в виде гейзера откуда-то из глуби­ны. В это время солнце выглянуло из туч, и нарзан в озере заискрился тысячами голубовато-белых бликов. В одном месте избыток нарзана тоненькой струйкой стека­ет в грязный Казбек.

Все пробуют холодный, вкусный нарзан и не могут оторвать взгляда от непрерыв­но меняющейся картины нарзанного гейзера.

Откуда-то приходят трое молодых парней. Знакомимся. Это чехи, студенты МГУ, специально приехавшие посмотреть на это озеро.

— Как жаль, что такая вода пропадает, — говорят они. — Будь такое в Швейцарии, Германии, Франции или Италии, здесь бы уже давно построили заповедник и завод нарзанных напитков. А пока сюда не проложена даже дорога, есть только тропа…

Нам пора. Прощаемся с чехами и медленно поднимаемся вверх. Наша цель — ледник Суатиси, один из мощных ледников Восточного Кавказа. Там мы разобьем ба­зовый лагерь и сделаем несколько восхождений.

Конец дня запомнился не только крутизной тропы и живописными вершинами. Поразил закат. Чёрные тучи на фоне жёлтого неба, вытянутые в длину, как космические корабли, несущиеся на нас с большой скоростью. Тучи всё время меняют свою форму, своё направление. На равнине такого не увидишь!

Народ чувствует себя в каком-то неземном мире, всё время меняющиеся картины гипнотизируют, заставляют забыть о морозе –минус десять градусов, о цели путешествия, о месте, где находишься сейчас…

В палатках лагеря было холодно и неуютно, но горячий ужин и песни под гитару никого не оставили равнодушными. Большинство впервые видели настоящие горы.

К концу следующего дня поднялись на ледник и разбили лагерь у подножья горы под названием Вулканический Зуб, острым клыком устремлённой вверх. Отсюда хорошо был виден весь ледник Суатиси, который на западе заканчивался одноимен­ным перевалом. При ясной погоде воздух в горах чистый, и далекие пики кажутся ближе, чем на самом деле. Вот и сейчас наш перевал будто бы стоит совсем рядом.

На следующее утро, позавтракав, я с ребятами, уже бывшими в горах, пошел на перевал. В группе было 7 человек, в том числе две девушки, молодые специалисты из Таганрога Таня иТамара, работавшие на турбинном заводе.

Путь оказался дольше, чем я предполагал. Выбиваю ботинками ступени для группы, помогаю себе ледорубом при подъеме. На перевал поднялись уже во второй половине дня. Я показываю ребятам двуглавый Казбек, другие вершины, а чуть ближе — Вул­канический Зуб, у подножья которого стоят наши палатки. 16 часов. Зимнее солнце скоро зайдет. Поземка уже сравняла наши следы на леднике, а в темноте они тем более не будут видны. Будет ли виден главный ориентир — Вулканический Зуб? Бе­ру азимут по компасу на Зуб. Тороплю мою группу, пора возвращаться. Оглядываю своих парней и девушек — одеты для зимы плохо, ботинки, свитера, брезентовые штормовки, правда у всех зим­ние шапки и варежки. Пожевав сухофрукты, пошли вниз. Ночь навалилась на нас как-то вдруг, стало совсем темно, но на наше счастье луна пока подсвечивает наш Зуб. Надолго ли? Стало холодно, поднялся ветерок.

Двух девушек из Таганрога я поставил за собой. Пока идут исправно. Подруги, но какие они разные! Тамара — немногословная, высокая, красивая, чернявая гречанка, интеллигентная, начитанная и приятная в общении. На тренировках старательная, хорошо бегает. Какая она в горах — не знаю. Татьяна — не такая яркая личность, как её подруга, и внешне, и духовно. Часто меняет свои решения, на тренировках — не из первых, в ней постоянно видна какая-то неуверенность в глазах и в действиях. Хотя, может быть я ошибаюсь? Горы покажут!

А мороз крепчает, прихватывает открытые места — уши, нос, подбородок. Мёрзнут ноги в ботинках. Спасение только в быстрой ходьбе! И тут слышу голос Тамары:

— Дима! Подождите!

Оборачиваюсь — Таня сидит на снегу, опустив голову…

— Таня, в чём дело?

— Не могу, Дима, нет сил, давайте отдохнём…

Я подхожу вплотную к Тане. Она устала, как все, но на неё психологически сильно действует ночь, сильный ветер, мороз. Группа собралась кольцом вокруг неё. Я объясняю, что через час мороз будет -20 С, ветер усилится, фонарей у нас нет, мы целый день не ели горячего, одеты мы плохо, не по погоде. Кроме того, если вдруг начнётся пурга, как это часто бывает зимой в горах, то Вулканический Зуб виден не будет, мы потеряем ориентир и просто замёрзнем все. Нас может спасти только быстрая ходьба. По моим расчётам идти минимум ещё 2 часа.

— Я прошу тебя понять это, встать и идти вместе с группой!

Я говорю медленно и спокойно, даю Тане руку, она встаёт, и мы продолжаем движение. Все идут молча, низко опустив головы, как бы защищая себя от морозного ветра.

Через 20 минут слышу снова голос Тамары:

— Дима!

Таня снова сидит на снегу! Понимаю — логика в этих условиях не работает. Одни эмоции, причем эмоции отрицательные. Уговоры бесполезны! Таня никогда не была в подобной переделке. Ее слабая, вялая воля не подготовлена к терпению, к самосохранению, к борьбе с усталостью.

— Встать! — кричу я над ухом Тани. Группа смотрит на меня с удивлением. Они таким меня еще не видели. Парни и девушки бьют нога об ногу, пытаясь согреться.

Таня с трудом поднимается, и мы идем дальше, Я периодически смотрю то на часы, то на Таню. Полная депрессия, рассудок почти отключен, еле передвигает но­ги. Пусть медленно, но идет, лишь бы не садилась в снег.

— Если ты остановишься, то замерзнешь насмерть. И мы вместе с тобой! — кричу я.

По моим расчетам нам еще идти 1 час 20 минут. Может быть затянуть строе­вую песню, Таня песни любит, всегда поет с удовольствием. Нет, нужно оставаться грубым и резким, пусть сейчас она меня боится!..

Таня через каждые 15 минут садится в снег, и каждый раз я командирским, ско­рее злым окриком отрывал ее от снега. В конце концов даже моя грубость пере­стала действовать — Таня совсем выбилась из сил. Я смотрю на часы — еще полчаса ходу до наших палаток. Что делать? Вулканический Зуб уже совсем близко…

— Валера, помоги Тане идти. — прошу я.

Таня облокачивается на Валеру, скорость группы не возрастает, но выхода нет. Пусть хоть не садится в снег. Парни и девушки на каждой вынужденной остановке топ­чутся на месте — у всех замерзли ноги, холодно спине, силы на исходе. Никто не жалуется.

— Ребята, осталось 20 минут ходу до палаток, — вру я. — Ну-ка поднажмем! Быстрей, Таня! Шевели ногами!

Таня плачет, но продолжает идти. Слезы замерзают на щеках. Снег кончился, на­чались камни. Они немного отвлекли нас от мороза, ветра, тупой и вялой усталос­ти. Поднимаемся вверх к палаткам. Вижу фонарики впереди — нас встречают Валя, мой заместитель, и Игорь. Я прошу их согреть и накормить Таню, а сам иду в свою палатку. Там мои ребята уже что-то кушают. Обжигаясь, я жадно пью горя­чий чай, одну кружку, вторую… Кто из нас больше устал — Таня или я? Утолив жажду, иду к палатке, где живет Таня. Валя говорит, что Таня отказалась от ужина и сразу же заснула.

— Когда проснется, напоите ее чаем с лимоном…

Утро было на удивление тихое и солнечное. Мы, не торопясь, готовимся к вос­хождению на Вулканический Зуб. Путь легкий, гора рядом. Идем всем отрядом. Ко мне подходит Таня.

— Извините, Дима… Намучились вы со мной вчера.

— Все в порядке. Таня! — отвечаю я.

КАЗ Б Е К

После успешного перевального похода в районе Казбека мы предвкушали возмож­ность восхождения на вершину высотой 5033 м. Только бы повезло с погодой!

В то лето легендарная гора все время сопровождала нас. Она была видна с каждого нашего перевала. Двуглавый снежный конус, возвышаясь над всеми остальными горами, манил нас, очаровывал, заставлял все время думать о нем, фантазировать, мечтать.. И вот, наконец, сбылось..

Группа из семи человек медленно поднимается по хорошей тропе на метеостанцию «Казбек», расположенную на высоте 3680 м у подножья вершины. Под нами далеко внизу остался поселок Казбеги и древний грузинский монастырь..

Если сегодня прийдем не поздно на метеостанцию, то завтра рано утром пойдем на Казбек, — мечтали мы. Небо было безоблачное, настроение прекрасное, сил — хоть отбавляй!

В четыре часа дня мы подошли к сигарообразному обтекаемому зданию метеостанции, обшитому железом. Я иду представиться директору, нужно попросить комнату для ночлега группы. От него вдруг узнаем, что у них ЧП — один из гляциологов станции провалился на леднике в трещину и погиб. Как такое могло случиться? Обычно гляциологи опытные альпинисты. Инструкция запрещает им ходить в одиночку по опасному леднику, проверяя смещение вешек за определенный срок, а минимум вдвоем и в связке… Но выхода не было — второй гляциолог был в отпуске, а замеры нужно сделать обязательно. И раньше эту инструкцию нарушали. Но было, слава богу, без происшествий. А сейчас…

Погибший — молодой парень 35 лет, альпинист второго разряда. У него семья, дети. Жене уже сообщили,, она срочно прилетела на метеостанцию и очень проси­ла нас помочь вытащить из глубокой трещины тело ее мужа, пока не подоспеют профессионалы — спасатели.

Мы, конечно, отложили восхождение на Казбек, и на следующий день, взяв все теплые вещи, фонари, веревки, каски, ледорубы, кошки, рукавицы, ледовые крючья. пошли с директором станции к месту гибели. Парень пролетел метров 12, затем его заклинило в трещине... Нам нужно было вырубить тело из льда, закрепить его на веревке и вытащить вверх…

Пять парней нашей группы по очереди идут вниз по верёвке. Больше десяти минут поработать не удавалось — в трещине темно, очень холодно, трудно и неудобно рубить лед, чтобы освободить тело. Каждый из нас после такой проце­дуры долго приходил в себя, устав не столько физически, сколько морально… А наши две девушки долго отпаивали нас чаем…

Мы работали двое суток, потом подоспел спасотряд. Времени на восхождение у нас уже не было. Директор поблагодарил нас за помощь, что-то полезное успели сделать. Рано утром следующего дня мы пошли вниз.

Настроение у всех было угрюмое. Молча идем по тропе, вспоминая подробности работы в трещине Гергетского ледника у подножья Казбека. Нелепая смерть моло­дого красивого парня, страшные глаза его жены. Погода была под стать настроению — свинцовое небо со срывающимся периодически снегом, и мокрые штаны и носки от вчерашнего пребывания в трещине. Все мои ребята безумно влюблены в горы. Для каждого из нас такой поход — заряд бодрости на целый год. Но события последних трех дней перечеркнули все. Для них такое в горах впервые. Альпинизм вдруг повернулся для ребят своей другой стороной — страшной, тяжелой н непривычной, напоминая всем нам, что правила хождения в горах придуманы не напрасно, а написаны кровью, что горы хищники, благосклонные к сильным, грамотным и осторожным профессионалам и беспощадные к авантюристам и дилетантам…

Мы круто спускаемся вниз к теплой долине, к траве, лесу, цветам… Снизу к нам поднимается группа из шести человек. Поднимаются грамотно, видимо, опытные ребята. У них не в пример нам одежда и рюкзаки разных цветов и оттенков — красные. синие, желтые, оранжевые… В то время так могли одеваться только иностранные альпинисты. По мере сближения гадаем, кто бы это мог быть?

— Здравствуйте! Откуда вы? — спрашиваю.

— Гутен таг! — отвечают.

Немцы! Но главное было не это — средний возраст у них 60 лет! А руководителю группы — 70! «Молодцы старики!» думали мы, нам тогда было по 35.

Остановились, сбросили рюкзаки. Начался «разговор» из смеси русских и немецких слов. Мы угощали друг друга конфетами, сухофруктами, еще какими-то деликатесами, улыбались друг другу, шутили.. Постепенно наше плохое настроение ушло, мы почувствовали себя в привычных красивых горах, где легко дышится и легко мечтается…

А я смотрел на них, и в голове бестолково крутились разные мысли,. наполняя душу теплом, верой в чудодейственную силу гор, где происходят такие удивительные встречи…

— Мы еще придем к тебе, Казбек!

СОЛЬ

Завтра у нас непростой и опасный день — предстоит с тяжелыми рюкзаками подниматься по очень крутому снегу на малоизвестный перевал. Свежий снег может сойти лавиной,. поэтому подниматься надо очень рано, когда солнце еще не встало, а ночной мороз сделал из снега асфальт, поставленный под углом 50 градусов. Только тогда есть надежда на благополучное восхождение нашей группы…

Нужно хорошо отдохнуть, выспаться и рано утром, вернее, ещё ночью позав­тракать, собрать лагерь и быстро подняться.

Кого назначить дежурным? Перебираю всех ребят и останавливаюсь на одном — Вадим. Внешне — обычный парень. Небольшого роста, худощавый с всегда при­ветливой улыбкой на лице, Вадим отличался от остальных своей интеллигентной манерой поведения. Он слыл среди узкого круга друзей знатоком тогда еще за­прещенных стихов Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама, Бунина, Блока, Гумилева.

А на дворе был 1967 год. Вот и сейчас у него в рюкзаке самиздатовский то­мик Ахматовой. Иногда на привалах он, чуть картавя, читал нам ее стихи. Это совсем не мешало ему в ответственных и опасных местах смело и грамотно ид­ти впереди…

Вечером после ужина я говорю:

— Вадим, я прошу тебя утром сварить манную кашу. Ты должен подняться в 3 часа. Хорошо? Приготовь продукты с вечера, чтобы в темноте не искать. Выход группы в 4.30.

Все слушают, сочувственно поглядывая на Вадима. А он просто кивнул в знак согласия и пошел собирать продукты.

Ох, эти утренние дежурства! Все еще сладко спят в теплых спальных мешках, а дежурный должен не проспать назначенное для подъема время, а когда оно наступит. вылезти из спальника на мороз -15 С, одеть на себя пуховку и ботин­ки, разжечь капризный примус, поставить на огонь кастрюлю со снегом, довести воду до кипения и бросить туда крупу, соль, сахар, масло и т. д. Только тогда можно будить всех остальных. При этом нужно самому постараться не замерзнуть, не опрокинуть кастрюлю с горячей водой в тесноте палатки на спящих. Вот где нужно непоказное человеческое мужество. Поэтому и выбрал сегодня Вадима…

Ночью сквозь сон слышу возню дежурного. Смотрю на часы — 3.10. Успоко­енный, снова засыпаю. Через некоторое время чувствую — кто-то осторожно тол­кает меня.

— Что? Уже готово? — спрашиваю Вадима.

— Слушай, Дима, несчастье! Я. вместо манной крупы бросил в кипяток весь ме­шочек с солью, — шепчет Вадим. — Что будем делать?

Я молчу. Но вся палатка уже не спит. На «улице» еще темно, но время для каши упущено. Сливаем приготовленный Вадимом солевой раствор в одну из фляг, быстро завтракаем бутербродами с чаем. Все это сопровождается шутками и со­ветами на будущее. Бедный Вадим не участвует в общем хохоте, только шепчет свое любимое ругательство: «Пся крев».

Подъем на перевал прошел благополучно, если не считать, что вышли мы все таки поздно. Вскоре вышло солнце, снег чуть размяк, и мы за З часа без от­дыха, подгоняемые страхом быть снесенными снежной лавиной с тяжелыми рюкзаками поднялись на перевал. Только здесь мы перевели дух, осмотрелись и, оп­ределив, куда идти дальше, устроили капитальный привал, на примусе сварили настоящую манную кашу с вишневым вареньем. Снова град соленых шуток обру­шился на Вадима. Обещали рассказать о случившемся жене, сыну, директору турклуба, в КБ завода, где работал Вадим, напечатать фельетон…

Но как ни странно, спортивная репутация виновника после этого случая не только не упала, но значительно выросла, долгие годы напоминая всем нам, его друзьям, о прекрасных днях, проведенных на вершинах Центрального Кавказа.

ЗНАЧКИ РАССКАЗЫВАЮТ О ГОРАХ

«В горах люди всё ещё гости… И как только они забывают об этом, горы напоминают им жёстко и беспощадно…» (В. Седельников)

Передо мной на столе в небольшом деревянном ящике на трех поролоновых листах тесно разместились 270 значков, рассказывающих о горах. Это звёздочки моей альпинистской биографии, мои добрые друзья, старые и молодые, не только не дающие мне забыть события давно минувших дней, но постоянно зовущие меня куда-то за горизонт к новым приключениям, к новым вершинам, к встречам с новыми людьми.

Эту коллекцию значков я собирал более 50 лет. Их нельзя купить сразу. Они приобретались всегда только в конкретном горном районе — на Кавказе, на Тянь­-Шане, на Памире, в Альпах…

Среди значков есть такие, которые я вообще не покупал. Например, значок «Альпинист ССССР». где на фоне снежного двуглавого Эльбруса изображен зо­лотистого цвета ледоруб. В феврале 1954 года мы, студенты третьего курса ХПИ, по­ехали на каникулы в Карпаты, где успешно поднялись на высшую точку — пик Говерла. Зимой путь был непростой — по крутому и узкому гребню. А через полгода вся группа собралась у меня дома — мне исполнилось 22. Н тут неожиданно для меня ребята преподносят мне подарок — удостоверение и значок «Альпи­нист СССР» за зимнее восхождение на Говерлу. С этого значка — -подарка и на­чалась моя нынешняя коллекция.

В августе 1954 г. я в составе школы инструкторов поехал на Алтай. Об этом событии напоминает скромный значок, где на фоне синего неба и острого снежного гребня Белухи, высшей точки Алтая, застыл в прыжке олень. Тридцать дней по нетронутой тайге и горам. На двенадцать человек было шесть вьючных лошадей, огромные рюкзаки и море грибов, чёрной и красной смородины, малины…

Однажды я, дежурный по кухне, сварил на ужин вермишель с тушёнкой, не промыв её холодной водой. Все попробовали и деликатно выбросили в кусты. Есть её было невозможно — сплошной клей. Видя такое отношение к моему «изысканному» блюду, я, тогда молодой горячий парень, вдвоем с моим приятелем — ровесником на личном примере постарались показать, что моя каша вполне съедобная. Мы вдвоем съели пол ведра этого гуммиарабика и остались живы… Позже вся группа оценила по дос­тоинству наше «мужество»!

Я очень быстро дошел до первого разряда, стал инструктором, членом федера­ции туризма, начал получать значки и медали за лучший поход в Харькове, на Украине…

Квадратный значок «Мастер спорта СССР», который получил в начале 70-х годов, заставил меня во многом заново пересмотреть свое отношение к горам. Я понял, что нужно научиться ходить в горах профессионально, с минимальным риском, ибо «в горах люди — все еще гости», что нужно много знать и уметь, самому показывать пример оптимального лазания по скалам и льду, быть надежным в связке, знать психологию альпинизма. Словом, значок обязывал!

Однажды я поехал в командировку на одну из электростанций. На мне — чер­ный костюм со значком «Мастер спорта СССР», который обычно я не надевал в поездках по электростанциям. Шел плановый ремонт турбины нашего завода. В машзале вокруг разобранного агрегата много монтажников, рабочих-слесарей. Один из них посмотрел на мою грудь со значком, подошел и говорит:

— Сыграем после смены партию в шахматы?

— Я в шахматы не умею играть, — отвечаю я.

— Так у вас же значок «Мастера»!

— Это по альпинизму! — говорю.

— По альпинизму? — с удивлением пробормотал он, оглядел меня с ног до голо­вы и отошел.

Я к тому времени был председателем Областной горной секции, 16 лет кажд­ую среду, как на работу, ходил я в клуб, занимаясь организацией горного ту­ризма. 7 мастеров и кандидатов в мастера спорта, более 40 перворазрядников подготовил за эти годы. Каждый год руководил школой инструкторов. Многие из значков напоминают мне об этих беспокойных днях. Харьковская область ста­ла одной из самых активных в развитии горного туризма на Украине и в Союзе.

В моей коллекции есть несколько самодельных значков. Откуда они? Вот, нап­ример. этот треугольник, на котором слова «Харьков — Москва 1960 — 1970». На­рисованы горы, а под ними — маленький здельвейс.

В 1960 году наша группа ехала на Тянь — Шань. В поезде Москва — Фрунзе познакомились с группой москвичей. Гитара, песни, шутки. Четырех дней пути хва­тило, чтобы потом 40 лет ездить друг к другу в гости и на юбилеи, дарить памятные значки, стихи и песни…

Значки «40 лет а\л «Торпедо», «50 лет а\л «Торпедо» напомнили о событиях конца 50 х годов. Альплагерь «Торпедо> находился в Цейском ущелье на Кав­казе. Мой первый альплагерь — как первая любовь. Все незнакомо, все интересно, все в первый раз! Рано утром полуголые выбегаем на зарядку, потом бег, по­том ледниковая вода с головы до ног. Вкусный обильный завтрак, дают добав­ку! А вокруг — узкое ущелье, густо заросшее сосной, и почти над головой вы­соко сверкает снегом Сказский ледник. Я потом много раз бывал здесь, делал вершины, крутил слалом. Юра Визбор тоже любил это ущелье. Здесь он сочи­нил свою последнюю песню, называется «Цейская»:

Вот и опять между сосен открылась картина:

Путь к небесам, что стенами из камня зажат.

Здесь на рассвет золотые взирают вершины,

И ледники как замерзшее небо, лежат.

Этот в белых снегах

Горнолыжный лицей —

Панацея от наших несчастий.

Мы не верим словам,

Но в альплагере «Цей»

Все мы счастливы были отчасти.

Эти хребты нам сулили и радость и беды,

Издалека звали нас, чтобы мы их прошли.

Эти снега нас не раз приводили к победам,

А иногда приводили от дружбы к любви.

Из цейского альплагеря я поднялся на свою первую настоящую вершину — пик Николаева. И значок такой есть. ` С вершины вид грандиозный — фестиваль грозных вершин, Цейской подковой окруживших нас. Эти вершины все здесь — на значках:: Уилпата, Сонгути, Дубль — -пик, Чанчахи и др. Я такой картины не ожидал, у меня захватило дух… Подумалось; что мне выпала большая честь по­пасть на спектакль, где по воле Всевышнего роли исполняли эти вершины великаны…

У меня много значков, которые я приобрел на Кавказе. «Домбай», «Теберда», «Алибек», «Архыз» и др. В Домбае я впервые повстречался с тогда еще юным Юрой Визбором с гитарой подмышкой, здесь прошла моя альпинистская молодость, учеба, познание давно известных истин. Здесь я впервые работал инструктором на Всесоюзном Слете. Здесь много раз бывал в альплагерях и сам, и с женой. Здесь мы праздновали свой медовый месяц…

А вот интересный значок — «Перевалы Донгуз-орун- — Басса — Хотю-тау — Эхо войны». Когда дочке было девять лет, я взял ее в настоящие горы через упомяну­тые перевалы. И удивлялся, как спокойно и естественно маленькая девочка при­способилась лазать по крутым скалам и снегам, не боясь высоты и наслаждаясь горами. А через семь лет вся семья с маленьким семилетним сыном повторила наш маршрут. Здесь дети научились понимать тайны гор и «заболели» горами на всю жизнь.

Однажды на Кавказе гид — итальянец подарил мне скромный красненький зна­чок, на котором было написано — «Chirana». Это было мое первое знакомство с итальянцем альпинистом, добрым, немолодым человеком, очень полюбившим наш Кавказ. Я обещал показать значок ребятам и как-то пришел с ним на но­ябрьскую демонстрацию. Главный конструктор Ю. Косяк, увидев этот значок на моем пиджаке, строго спросил :

— Что это?

— Итальянец на Кавказе подарил, — ответил я.

— А что такое Chiraпa?

— Не помню, забыл, — беспечно ответил я.

— - Диамар Наумович, а если это вражеский значок??..

Среди харьковских значков есть один, на котором изображена одна из знаме­нитостей нашего города — первое в стране высотное здание «Госпром» (государ­ственная промышленность), построенное в 30—е годы в стиле конструктивизма. Расположенное в глубине громадной, второй по величине в Европе площади Дзер­жинского, здание стало украшением и символом Харькова. И вот, будучи в 1971 году на Памире, я открыл один новый перевал высотой 5200м и назвал его «Госпром».

Я шесть раз был на Памире в разных его районах. В коллекции много памирских значков, а на карте Памира много новых, впервые пройденных моими группами перевалов — Ирина, Татьяна, Светлана, Госпром, ХПИ, Снежный, Блок и др. В этом самом интересном и сложном горном узле я познал свои самые большие удачи и неудачи… По сравнению с «домашним» Кавказом здесь всего было больше — больше высоких вершин, страшных ледопадов, отвесных стен и неожиданных лавин. Здесь воздуха не хватало не только альпинистам, но и вер­толетам. На Кавказе эдельвейсов давно уже нет, а на Памире — полно! И значки «Эдельвейс» тоже есть. Вот они!

Есть ка Кавказе знаменитая на весь мир вершина — двурогая Ушба. На нее простых путей нет. По популярности она соперничает с швейцарским Маттерхор­ном. У меня есть значок — «Ушба». Когда стоишь на Эльбрусе и смотришь на юг, то в хорошую погоду Ушбу невозможно спутать ни с какой другой вершиной.

Подъем на Ушбинское плато идет по леднику Шхельда мимо так называемых «Немецких кочевок», где до войны немцы — альпинисты, будущие офицеры диви­зии «Эдельвейс», останавливались здесь перед штурмом Шхельды, пика Щуровско­го, Ушбы. И мне приходилось тут ночевать. Удобные песчаные площадки под палатки на берегу грозного ледника. Здесь проходили основные съемки кинофиль­ма «Вертикаль». На этом месте три месяца учился приемам альпинизма Володя Высоцкий. Учили его мастера спорта. А вечером Володя склонялся над гитарой и тихо напевал :

Я спросил тебя: «Зачем идете в гору вы?

А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.

Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…»

Рассмеялась ты — и взяла с собой.

Потом Высоцкий писал: «Горы — это прекрасное место, лучше, чем море. Это я говорю сейчас со знанием дела… И самое прекрасное, что есть в горах, — это альпинисты… Таких людей внизу на равнине нет» (1967).

Я два раза был на Тянь-Шане, поднялся там на восемь вершин. Альпинисты Алма-Аты и Фрунзе умели делать очень красивые значки. Это украшение моей кол­лекции. В овале из альпинистской веревки остроконечный красавец — семитысячник Хан Тенгри, впервые покоренный харьковским альпинистом М. Погребецким в 1931 году. И тут же ледоруб и эдельвейс. Эдельвейсы Тянь- Шаня отличаются от памирских — они чуть крупнее, чуть красивее.

Второй раз на Тянь-Шань я сагитировал 34 человека = целая экспедиция! В ней участвовала и жена. Когда вернулись в Харьков, сыграли несколько свадеб, было много новых песен и стихов. Наша альпинистская секция выросла до 100 чело­век, стала популярной в Харькове. В наш клуб «Кировец» приходили не только тренироваться на стадионе и скалодроме, но и просто увидеться, поболтать, по­петь песни. Словом — клуб интересных встреч!

Харьковский альпинизм, наряду с московским, ленинградским, одесским, ураль­ским и красноярским котировался очень высоко, а чем напоминают мне значки «50 лет альпинизма». Для меня это живые люди — мои друзья: Юра Пригода, Витя Бахтигозин, Сережа Бершов, Гриша Еременко и др.

Сейчас Сереже Бершову, заслуженному мастеру спорта СССР, заслуженному тренеру СССР 67 лет. А он продолжает ходить на очень сложные вершины. «Я не хочу останавливаться, — говорит он. — Пока есть желание и получается, буду ходить в горы… Человек должен в жизни рисковать…, чтобы уважать себя».

Всех значков не перечислить… Расскажу о значках, приобретенных за шесть лет поездок в Альпы, в Швейцарию и Италию.

2002 год. Мы с Леней поднимаемся по скалам. в высокогорный отель на вы­соте 3340м. Здесь, в Швейцарии такие отели называют хижинами. На самом краю скального балкона на вершине утеса буквально прилепилось трехэтажное де­ревянное здание. По трем сторонам — обрывы. Мы, как заведено во всех горных хижинах, сняли горные ботинки, поставили их в ячейку (здесь не крадут!) и надели тапочки. Нам с Леней дали два места на первом этаже.

Кают — компания, она же столовая и читальня; — это большая комната. Все из дерева. Народа — порядка 40 человек. Слышится немецкая, английская, французская. итальянская, испанская речь. Ждем обеда. Две пятых состава — женщины, как правило, худые, высокого роста. На стенах вершины Альп и Гималаев. А где же Кав­каз, Памир. Кордильеры, Аляска? Купил на память значок этой хижины. Состав хижины «Мишабель» отличается от других — здесь более высокий уровень альпи­нистов, нет детей, мало пожилых. Это и понятно — район более трудных вершин. Накормили нас хорошо и вкусно, на третье дали ананасы!