Вечер на Оке
Когда-то мы умрем и ляжем в Вечность, даже не хочется верить, что это когда-то произойдет… Однако Цикенбаум говорит, что надо выпить водки и позвать девчонок, а его несчастной студентке Стелле опять хочется пива…
— Но где же пива я тебе найду, говорит уже выпивший со мной Цикенбаум, — если очень хочешь, то сходи и попроси у Бога, Бог он добрый, — он всегда и для всех все найдет! И тогда Стелла с нами тоже выпила водки, решив, что бесцеремонно просить у Бога пива…
— А тебе не кажется, что мы все уже давно умерли, — говорю я Цикенбауму, и он неожиданно соглашается. Мы сидим с ним и со Стеллой на берегу Оки и пытаемся сказать что-то очень важное, но у нас не всегда это получается…
— Да разве это так уж важно, живем мы, или уже умерли, говорит вдруг Стелла уже отхлебывая водку прямо из бутылки, — нет, главное, я захотела пива, а вы меня специально споили водкой, чтобы я заснула, а вы наслаждались мной по очереди!
— Ты так смело говоришь, что я уже стыжусь самого себя, — покраснел Цикенбаум, — и вообще, зачем тебе пива, когда есть водка?!
— Это ужасный напиток, с него все время я падаю замертво, — призналась неожиданно Стелла…
— Все мы давно уже мертвые, — говорю я и раздевшись догола, бросаюсь с удовольствием в Оку…
— Неужели нам дано увидеть себя мертвыми?! — неожиданно вслух задумывается Цикенбаум и обнимает Стеллу…
— И зачем нам хотеть опять того, что раньше уже было, — говрит Стелла, опять отхлебывая водку…
— Ты хочешь сказать, что мы раньше уже умирали, — встрепенулся Цикенбаум, обнимая ее..
— Все будет вновь и мы все опять не раз повторимся, — засмеялась Стелла, закусывая водку цветущим цветком одуванчика…
— Так я тебе и поверил, — усмехнулся Цикенбаум…
— А мне, кажется, что там где-то за тьмою прячется Бог, сказал я, выходя из воды…
— т Он как будто тоже сошел с ума, — рассмеялся Стелла, и прыгнув ко мне, обняла меня и упала со мной в траву…
— Так не честно, — сказал Цикенбаум, — оценку-то тебе по философии ставлю я, а не он!
Стелла только отмахнулась от него рукой, продолжая самоупоенно насиловать меня…
— И где ее только этому учили?! — удивился Цикенбаум, но через некоторое время он вообще перестал для нас существовать… Мы удалились с сладкое волшебство проникновения через себя в другую Вселенную…
А Цикенбаум горько плакал, он даже рыдал и тогда, когда мы вернулись обратно на землю и стыдливо отползли друг от друга…
— Меня никто совсем не любит, — всхлипнул профессор Цикебаум, — если только за оценку, а так по настоящему никто! И зачем я живу?!
— А думаешь мы знаем?! — зло усмехнулась Стелла…
— Мы вообще ничего не знаем и не хотим знать, — поддержал ее я…
— Н-да! — вздохнул Цикенбаум, — и почему я такой несчастный?!
— Ну, иди ко мне, я тебя пожалею! — со смехом обняла его Стелла, но он оттолкнул ее от себя, и на какое-то время мы погрузились в великолепное молчание… Солнце уже садилось за лесами, его лучи алым блеском отражались в реке, в ее спокойном и мудром течении… И наши жизни тоже протекали спокойно как волны Оки, уже никогда не возвращаясь назад…
Цикенбаум уже давно доживает свой век в богадельне, Стелла неудачно вышла замуж, спилась и повесилась, а я все еще живу и даже захожу иногда сюда повспоминать наш прошлый вечер на Оке, ведь тогда со мною что-то такое важное было, как и с этими прекрасными и совершенно несчастными беззащитными людьми…
Ночь в горах Карадага
На Крымское побережье быстро опустилась ночь, а мы в это время слушали тишину в отрогах Карадага…
Мы почти доползли до Чертова пальца… Внизу плескалось Черное теплое море… Яркая луна освещала наши задумчивые лица…
— Эх, сюда бы с девчонкой забраться, — мечтательно вздохнул Цикенбаум.
— А я разве не девчонка, — обиделась Стелла.
— Ты изменщица, — усмехнулся Цикенбаум, глядя на нас со Стеллой…
Мы словно в знак согласия с ним слились в долгом поцелуе…
— Вот, скажи, зачем ты ее взял?! — обратился ко мне Цикенбаум.
— Потому что она этого захотела, и потом нам с ней хорошо! — удивился я…
— Вот, так всегда, всегда я один и никому не нужен, — покачал головой Арнольд Давыдович.
— Ну, не преувеличивайте, профессор, — засмеялась Стелла, — уж мне-то известно, сколько вы девчонок охмурили!
— Ну, так уж и охмурил, — и Цикенбаум достал из сумки бутылку водки, которую мы стали пить втроем из стаканчиков, сидя на камнях и вглядываясь в ночное волнующееся море…
— Вот, скажите, профессор, а вы верите в Бессмертие?! — спросила Стелла, прижимаясь ко мне…
— Ну, раз, так красиво кругом, то, конечно существует, — кивнул Цикенбаум…
— Какое простое объяснение! — удивился я…
— Эх, дети мои! — обнял нас душевно Цикенбаум, — мы вечны, потому что можем любить, а Любовь вечное чувство!
— Согласна! — закричала Стелла, и ее крик тут же эхом прокатился по горным ущельям Карадага… И даже посыпались камни, вниз по склону к морю, хотя это Арнольд Давыдович их специально толкнул ногой…
Свет луны холодный и желтый ярко озарял наши мечтательные лица…
— Представляете, — сказал Цикенбаум, мы стоим с вами на той самой тверди коры земной коры, которая существовала еще миллионы лет назад, и здесь когда-то ползали динозавры!
— Да, — согласился я, снова целуя Стеллу…
— И почему они исчезли?! — задумалась Стелла.
— Наверное, потому что они были только промежуточным экспериментом Творца в создании человека! — вздохнул Цикенбаум…
— Значит, мы не исчезнем?! — спросила его Стелла…
— Ну, это не проблема, главное, куда исчезнуть, — улыбнулся Цикенбаум…
— А, что вам известно, куда мы все исчезнем?! — спросил я профессора…
— Неизвестно, но догадываюсь куда, поэтому давайте выпьем за жизнь где бы она не была, и с кем бы нас не сводила, — поднял свой стаканчик Цикенбаум и мы все втроем чокнулись…
— А тебе хочется меня? — шепнул я Стелле…
— Охота! — засмеялась Стелла, и профессор неожиданно быстро исчез за Чертовым Пальцем, а мы со Стеллой слились в сладком и нежном поцелуе…
А потом я проник в ее нежное тело, и плакал от счастья, а Стелла ласково гладила меня по голове и говорила ласковые слова… А на следующий утро мы увидели, выходящего к нам из-за Чертова Пальца Цикенбаума, идущего к в обнимку с известной поэтессой Маргаритой Розовской, после чего мы вчетвером спустились с гор Карадага в Коктебель, где продолжили наше романтическое пиршество…
Незабываемая ночь в Карадаге
Через день мы опять отправились к Чертовому Пальцу, на этот раз вчетвером, я, Цикебаум, Стелла и известная поэтесса Маргарита Розовская… По дороге Маргарита Розовская сломала каблуки на обеих туфельках и поэтому профессору Цикенбауму пришлось ее нести на своих плечах… Правда последнее время поэтесса сидела больше года на японской диете и ничего кроме мидий и креветок с тунцом и икрой летучей мыши не ела, поэтому Цикенбауму было относительно легко. Сначала мы искупались в Лягушачьей бухте и немного погрелись на солнце, а ближе к ночи забрались в горы к Чертовому Пальце, где опять пили водку и мечтательно вздыхая, глядели на море и на лунную дорожку…
— Эх, сейчас бы услышать какой-нибудь волнующий стих, — с улыбкой взглянул на Маргариту Розовскую профессор Цикенбаум.
— Ну, что ж, если вы хотите?!
— Конечно хотим! — закричали мы, и Маргарита несколько раз откашлявшись и будто птичка прочистив себе горлышко, стала нам нараспев читать свои волнующие стихи…
Страсти бушуют как волны в камнях,
Морем безумным объят Карадаг,
С тьмою кромешною ко мне в Естество
Входит со стоном твое Колдовство…
Я умираю, но только на миг, —
Счастье рождает волнующий крик,
Кучкой бакланы дрожат на скале
И тоже находят сказку себе…
Вечное Пламя в бегущей крови
В нас возникает как шум из волны,
Куда мы летим все — туда да сюда,
Круги оставляя лишь после себя…
Цикенбаум неожиданно расплакался и, горячо обняв Маргариту, расцеловал ее…
— Ну, это ж надо, какие прекрасные стихи! — говорил он нам, снова разливая водку по стаканчикам, — за такой талант, как и за сам Карадаг надо обязательно выпить…
И мы выпили, и опять погрузились в нежное молчание… Я целовал Стеллу, Цикенбаум Маргариту… В перерывах мы снова пили водку и снова слушали необыкновенно красивые стихи Маргариты, чье грудное бархатистое меццо-сопрано просто завораживало нас, и мы все плакали, а потом обнимали и целовали ее от восторга, а потом опять разбредались по парам и целовались, я со Стеллой, а профессор с Маргаритой…
— Вот, если бы эта ночь не заканчивалась никогда! — мечтально вздохнул Арнольд Давыдович…
— А она и не закончится никогда, — убежденно сказала Маргарита, — она останется навечно в наших сердцах!…
— Ты говоришь о ночи как о покойнике! — засмеялась Стелла…
— Да, я люблю сравнивать все мертвое с живым, как свет с тьмою! — вздохнула Маргарита…
— Боже, какая она необыкновенная! — и Цикенбаум опять обнял Маргариту…
— Боже, какая она умная, — усмехнулась Стелла…
— Не обращай на нее внимания, она просто завидует твоему таланту! — усмехнулся Цикенбаум, глядя на нас со Стеллой…
— Нет, я не завидую, я даже сочувствую! — улыбнулась Стелла…
— Отчего же?! — удивилась Маргарита…
— Наверное, от того, что все талантливые люди очень одиноки!
— Фи, какая глупость! — поморщился Цикенбаум…
— Нет, она права, — печально поглядела на всех Маргарита…
— И ты хочешь сказать, что тебе и со мной одиноко?! — обиделся Цикенбаум…
— Нет, просто я думаю, что ты никогда не сможешь понять мой внутренний мир!
— Достаточно, того, что я чувствую тебя как женщину! — крикнул Цикенбаум, и его крик эхом прокатился по горным отрогам Карадага…
— Безумец! — вздохнула Маргарита и поцеловала Цикебаума, зажмурив от счастья глаза…
И мы со Стеллой тоже слились в дивном поцелуе…
— Вот, скажи, почему мне так с тобой хорошо?! — обратился к Маргарите Цикенбаум…
— Наверное, потому что я очень чувственная женщина!
— Я тоже очень чувственная женщина! — крикнула Стелла с вызовом…
— Нет, я чувственная! — крикнула Маргарита…
— А я тебе говорю, что я! — крикнула Стелла…
— Эй-эй! Вы только не подеритесь — испугался Цикенбаум….
— И зачем ты взял Стеллу?! — обратился он ко мне…
— А ты зачем взял Маргариту?!! — удивился я…
— Потому что нам с ней хорошо! — крикнул Цикенбаум.
— Вот и нам тоже с ним хорошо! — крикнула за меня Стелла…
— Это просто какое-то безумство, — вздохнул я…
— Кажется на нас так действует Карадаг, — взволнованно прошептал Цикенбаум, — вы не чувствуете, как кружится голова…
— Чувствую! — сказала Маргарита, поеживаясь в его объятиях…
— И я чувствую! — сказал Цикенбаум…
— Кажется, вы просто перепили! — засмеялась Стелла…
— Нет, я сейчас точно отрежу язык этой дерзкой девчонке, — рассердился Цикенбаум…
— Не обращай на него внимания, он, кажется, действительно перепил, — шепнул я Стелле…
— Чего вы там шепчетесь как шпионы! — крикнул Цикенбаум, вырываясь из объятий Маргариты…
— Угомонись, они просто объясняются в любви, — дернула его за руку Маргарита…
— Вот так всегда, одни объясняются в любви, а другие в головокружении, — жалобно поглядел на нее Арнольд Давыдович.
— Не завидуй, мы тоже сейчас будем объясняться с тобой в любви! — притянула его к себе за галстук Маргарита…
— Профессор, а почему у вас галстук одет поверх футболки?! — засмеялась Стелла…
— Чтобы вы не забывали, что я профессор, — обиделся Цикенбаум…
— А если я забуду, то вас кондратий хватит?! — не унималапсь Стелла…
— Слушай, уйми, свою девчонку, а то я не знаю, что с ней сделаю! — топнул ногой профессор…
— Стелла, уймись! — попросил я…
— А если не уймусь, что тогда будет?! — еще громче засмеялась Стелла…
— Кажется, у нее истерика, — вздрогнула Маргарита, и днйствительно через какое-то мгновение Стелла разрыдалась…
— Я же говорил, что на нас Карадаг так действует! — нахмурился Цикенбаум…
Но я его не слушал, а обняв утешал плачущую Стеллу…
— Ну, что с тобой, скажи, — просил я…
— Ничего, отстань! — ревела Стелла, внезапно отбиваясь от меня кулаками…
— Позвольте я ее успокою, — сказала Маргарита и подойдя к Стелле обняла ее и стала что-то шептать на ухо, а потом неожиданно поцеловала в губы…
— Это все Карадаг действует! — прошептал мне Цикенбаум…
— Да уж, — вздохнул я… А потом резко подошел к ним, и оттолкнул Маргариту от Стеллы, — я ее сам как-нибудь успокою!
— Как хотите! — усмехнулась Маргарита и опять бросилась в объятья к Цикенбауму…
— Это просто какая-то сумасшедшая ночь! — улыбнулась на меня сквозь слезы Стелла…
— Я люблю тебя! — прошептал я…
— А я тебя люблю сильнее! — закричала Маргарита…
— Может, мы уже разойдемся по парам, — вежливо кашлянул профессор, к тому же я думаю, что все ценное мы уже друг другу сказали!
— Действительно, кажется, пора расходиться по парам, — заметила Маргарита, еще крепче обнимая Цикенбаума за шею…
— Да, уж, моя дорогая, пойдем, я послушаю твои замечательные стихи, — и они ушли за Чертов Палец…
— Почему ты плакала?! — спросил я Стеллу…
— Потому что я очень много думала о себе!…
— И что ты думала?
— Просто я думала, почему ты до сих пор никак не сделаешь мне предложения!
— Но мы же всегда можем это сделать потом, — задумчиво поглядел я на море…
— Как бы это потом не превратилось вро всегда, — грустно вздохнула Стелла…
— Ну, что ты в самом деле, здесь так здорово, красиво, а ты ищешь проблемы! Кстати, а что тебе шептала Маргарита?!
— Она призналась мне в любви! — неожиданно улыбнулась Стелла…
— В Любви?! — ошарашено выдохнул я…
— Но она же поэтесса, и ей просто по природе необходимо все время в кого-то влюбляться, — простодушно заморгала глазами Стелла…
— Надеюсь, ты в нее не влюбилась?!
— А тебе-то что?!
— Как что, я же люблю тебя!
— Ну, ладно, не обижайся, –нежно обняла меня Стелла, но стоило мне ее поцеловать в шею, а потом в губы, как она вся сразу же обмякла, а я хищным зверем тут же проник в ее сладостное лоно… Она дышала глубоко и часто, и временами шептала: милый, как хорошо мне с тобой…
И снова проваливалась в забытье… А внизу о камни плескались морские волны, и чудилось будто это бывшие до нас здесь люди оплакивают навеки свою светлую и великую Любовь… Мы провели незабываемую ночь на Карадаге, а утром мы со Стеллой были уже не такими близкими и родными как ночью… Что-то изменило ее облик…
А когда они с Маргаритой обнялись, поцеловались и даже расплакались, то мы с Цикенбаумом даже как-то встревожено переглянулись … Что-то действительно с нами со всеми случилось и мы были уже не такими, как были вчера ночью у Чертова Пальца… И обратной дорогой, уже не Цикенбаум, а Стелла несла на себе Маргариту…
— Тебе не кажется, что они как-то странно изменились, — шепнул мне Цикенбаум…
— Да уж, — согласился я с ним, глядя, как Стелла страстно целует сползшую с нее Маргариту… И так всю дорогу они целовались, когда Стелла делала передышку…
— Это все Карадаг! — убежденно прошептал профессор, — это он на нас так действует…
— Не знаю, не знаю, — вздохнул я…
— И о чем вы там шепчетесь? — засмеялись две влюбленные женщины, но мы мудро промолчали…
И так всю дорогу мы с Арнольдом Давыдовичем шли понуро позади них, и молчали, лишь иногда тихо насвистывая себе под нос марш Мендельсона…
Ярко горело солнце, на морских скалах сидели стаи бакланов, дул легкий бриз с моря и вроде бы светлая радость заполняла нас, даже не взирая ни на какие странности, которые в нас пробуждал огромный и величественный Карадаг…
Красавица местного разлива
— Это красавица местного разлива, — шепнул мне Цикенбаум.
— Угу! — кивнул я головой. Мы опять сидели на берегу Оки и пили водку под еще дымящийся шашлычок.
Перед нами сидела необычайная красавица, которая была уже чересчур пьяна и сыпала исключительно ненормативными междометиями…
— У, водка, нах, шашлычок, зае, ваще! — при этом она еще умудрялась пить и закусывать почти одновременно…
— Слушай, — шепнул я Цикенбауму, — неужели у вас такие девы учатся?!
— И не говори, прям, не девы, королевы! — усмехнулся Цикенбаум…
— Вы, чё, там шепчетесь, нах?! — она даже кинула в нас пустой бутылкой, которая просвистела над головой профессора Цикенбаума.
— Ты чего с ума сошла?! — возмутился Арнольд Давыдыч…
— Неча была спаивать, ученый, бля-нах! Или сексу, нах, захотелось?! — с нахальной улыбкой она сорвала с себя платье и, закрыв глаза, целеустремленно растянулась на травке в одних изумрудных стрингах…
— Да уж! Последний курс! — вздохнул смущенно Цикенбаум…
— Неужели она уже на последнем курсе?! — удивился я…
— А, что ты хочешь, сейчас молодежь повсюду деградирует, они кроме общения в инете и в своих аськах ничего не знают! Давай, лучше выпьем! — Цикенбаум с огорчением поглядел на нашу спящую красавицу и разлил водку по стаканчикам, и мы молча чокнулись…
— Да уж! А вот раньше бывало, сидишь с какой-нибудь студенткой, а она тебе «Незнакомку» Блока по памяти читает или Марину Цветаеву! — неожиданно оживился Цикенбаум…
— Мне нравится, что вы больны не мной! — вдруг громко захохотала наша лежащая на травке красавица…
— Так ты все слышала, Элеонора?! — изумился Цикенбаум.
— А то, бля-нах, — икнула девчонка.
— А может, покупаемся?! — предложид я.
— С удовольствием, нах! — и девчонка со смехом нырнула с берега в Оку…
— Как бы не утонула?! — забеспокоился Цикенбаум…
— Так иди, спасай! — усмехнулся я…
— Да, куда мне, я же пьяный! — свернул губы трубочкой Арнольд Давыдыч…
А девчонка между тем не выныривала…
Я мигом сбросил с себя брюки и рубашку и нырнул в воду и почти сразу наткнулся на ее тело, я тут же вытащил ее на берег и стал делать искусственное дыхание, одновременно делая массаж грудной клетки…
— Твой мать! — закричал расстроено Цикенбаум…
Через мгновение она выдохнула из себя воздух с водой и я ее тут же приподнял, подложив под ее голову свое колено…
— Молодец! — обрадовано похлопал меня по плечу Цикенбаум…
Через некоторое время мы сидели у костра и слушали, как Арнольд Давыдыч рассказывает о раскопках древних курганов в Крыму, а Элеонора страстно целовала меня в губы и часто вздыхала как ребенок…
А Цикенбаум все говорил и говорил, и кажется, что таким образом он заговаривал свой стыд и свою одинокую неприкаянность, с какой многие великие ученые заканчивают свою удачную в науке и неудачную в жизни карьеру…
Еще через полчаса мы с Элеонорой чудно слились в одну пламенеющую бездну, в этой бездне исчезло все, — любовь, весна, красота, желания и мы сами, чтобы потом взамен нас пришли сливаться в эту же горящую бездну другие, но в этот миг в кустах цветущей сирени над нами волшебно пели соловьи, волны Оки шептались с берегом, окутанным вечернею дымкой, а одинокий профессор Цикенбаум сидел у костра и сам с собой беседовал о раскопках в Крыму…
В древних заклинаньях Цикенбаума
Странно, но Цикенбауму всегда не хватает женщин, может поэтому он так и суров к студенткам на экзамене, и так неожиданно ласков с ними наедине, когда они сами приходят к нему на пересдачу домой, и жадно впиваются в него юными светящимися глазами, и быстро стягивают с себя юбки, платья, джинсы…
Эстетика любовного исчезновения… Цикенбаум знает эту тему не понаслышке…
Не с одной девчонкой он изливался в небеса своей невидимой любовной энергией, уничтожая на время свое сознания и добиваясь умопомрачительного оргазма…
Арнольд Давыдович знал, как добиться ощущения самого сладкого наслаждения, после которого, по его словам, тебя ждет чувство абсолютной пустоты и покоя…
Так сравнивая волшебное лоно девы с пустым темным и загадочным пространством Вселенной, он с необыкновенной легкостью соблазнял множество девчонок, с которыми часто проводил восхитительные вечера на берегах Оки, в березовых рощах или в раскидистой и высокой дубраве, с шашлыком или барбекю, и почти всегда с мягкой водкой на березовых бруньках и с салом, он умел производить впечатление своими заоблачными стихами, которые так вкрадчиво нашептывал уже по уши влюбившейся в него девчонке, которая была готова с любимым профессором пересечь любое таинственное пространство, ради тех самых чудных ощущений, из которых и складывалась ни с чем несравнимая легкость проникновения, которую Цикенбаум почему-то все время сравнивал с загробным Царством, цитируя иногда по памяти книгу Мертвых, и именно от него она вдруг с удивлением узнавала, что так ее назвал египтолог Лепсиус, но ее истинное название — «Рау ну пэрэт эм хэру», что означает «Главы о выходе к свету дня», и что весь перевод этой книги неверный, искаженный, ибо ни один перевод на свете не может передавать сокровенный смысл того, что знали посвященные египетские жрецы, мы можем, шептал профессор, видеть только часть суда Осириса над умершим, видеть как он, — царь и судья загробного мира сидит на троне с короной и жезлом, и плетью, которые означают власть, могущество и силу, и видеть как Тот и Анубис взвешивают на весах сердце покойного, этот незыблемый символ души не только у древних египтян, но и у многих других народов, и 42 бога всегда сидящие сверху Осириса, дабы явить проявление множества той же самой власти, могущества и силы…
И вот мы слышим, как на суде покойный обращается к Осирису, а затем к каждому из 42 богов, оправдываясь в смертном грехе: «Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена 42 богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливого относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист.
А при выходе из «чертога обоюдной правды» умерший говорит:
«Нет ко мне обвинения со стороны нынешнего царя… Я явился к вам без греха, без порока, без зла, без свидетеля, против которого я бы сделал что-либо дурное…»…
А вот за всеми этими откровениями следовала волна страстного любовного тока, который вместе с дрожащими губами профессора Цикенбаума пробегал по телу плачущей от счастья девчонки, из-за чего она падала с ним в траву и отдавала ему свое святое чистое тело сначала на земле, потом в священных водах Оки…
И было в этом что-то необыкновенное, тайное, тянущееся к ним из глубины неведомых веков, от всех умерших и ставших давно тенями, но оставивших им свет того великого грядущего, от которого до сих пор исходит страх собственного исчезновения…
Так и я попался на удочку профессора и соединил он меня тогда с устами другой безумной девчонки, и втянула она меня в свои сумасшедшие уста вместе со всеми погребальными заклинаниями из гробниц фараонов, и даже ночью на Оке, где звезды и луна создавали ощущение какого-то странного повторения наших человеческих жизней, и того, что мы называем истиной, правдой, которую все время ищем ит не находим, ибо не можем по настоящему любить и дорожить друг другом, а поэтому все время каемся и повторяем заклинания древних, таких же по сути несчастных людей, и рисуем богов, идолов, и поклоняемся им, и лишь в лоне женщины находим то, за что уже не страшно умереть, дав жизнь тем, кто в ней нуждается, и тому невидимому Мастеру, создавшему нас и наш мир…
Вот так профессор Цикенбаум попался мне как-то раз случайно под руку и стал святым, но вечно неуклюжим по причине своей научной всеядности, из-за которой он прослыл местным безумцем, хотя он знал много языков и таких древних, которых уже не знал никто кроме него, ибо наука, особенно древне-историческая и философическая далеко не всем в этом мире нужна…
А потом эта девчонка назвала себя дочерью Осириса и чуть не откусила мне нос, кажется, она слишком много выпила водки на березовых бруньках и хотела, чтобы Тот и Анубис взвесили на весах мое сердце, но во хмелю спутала мой сосок с сердцем…
Вот так нарвешься на какую-нибудь безумную грешницу, а она на радостях возьмет, да оторвет тебе все твое хозяйство, чтоб принести в жертву древним богам…
Цикенбаум долго смеялся над этим, но мне как пострадавшему было не смешно, и лишь потом, выпив водки, занырнув с девчонкой в Оку, и затаившись с ней на одно сладкое мгновение в камышах, я вернул себя благое расположение духа и звезд мерцающих над нами и Окой…
Мы все умрем, уйдем, но вот сейчас для нас сквозь нас открылась одна правда, а правда в том, что мы почуяли экстаз, а в нем лекарство от ужасного безверья, в котором нет для нас душевного тепла… Аминь!…
Я, Цикенбаум, Стелла и вымирание человечества
— Для чего ты живешь?! — спросил меня как-то Цикенбаум.
— Как ни печально, Арнольд Давыдович, но я не знаю, для чего я живу! — пожал я плечами… Мы опять с ним пили водку на Оке, но уже без дев и без костра… Кругом таял снег, а мы сидели на поваленном дереве и глядели на плывущие льдины в реке…
— И почему весна всегда так неожиданно пробуждает в нас столько странных чувств?! — задумался Цикенбаум.
— Если б я знал, Арнольд Давыдович! — вздохнул я.
— Жаль, что Россия вымирает, и остановить это вымирание, по всей видимости, невозможно! — Цикенбаум выпил водку и даже прослезился.
— И что, мы на самом деле вымираем?! — вздрогнул я.
— А то?! — усмехнулся Цикеннбаум, — вот ты почему не женишься и не заведешь себе детей?!
— А вы, Арнольд Давыдович?!
— Да, что я! — махнул рукой печальный Цикенбаум, — у меня судьба такая…
— Какая, такая?!
— Многогрешная судьба моя, ой, многогрешная!
— А что это вы тут делаете?! — незаметно подошла к нам Стелла.
— Да, вот, хочу вас обвенчать! — засмеялся Цикенбаум.
— Вот уж вас бы с кем-то обвенчать, — засмеялась Стелла и глотнула водку прямо из горлышка бутылки…
— Нет, но у меня никого нет, — возмутился профессор Цикенбаум, — а вы уже какой год встречаетесь!
— А если мы не хотим?! — поддержал я Стеллу.
— А вы через не хочу, Россия-то ведь вымирает, смертность опережает рождаемость!
— А кто это сказал?! — прищурилась на него Стелла.
— Статистика! — покачал головой удрученный Цикенбаум.
— Да, говорят, и Европа тоже вымирает, — хихикнула Стелла.
— Как, в общем, и вся наша цивилизация! — вздохнул Цикенбаум и опять глотнул водки из стаканчика.
— Арнольд Давыдович, вы с колбаской! — протянул я ему бутерброд.
— Ты бы так за Стеллой ухаживал! — нахмурился Цикенбаум.
— А если я не хочу, чтоб кто-то за мной ухаживал! — крикнула Стелла, и приобняв меня, села ко мне на колени.
— И что, вы, все никак не поженитесь?! — покачал головой профессор.
— Ты, что, зациклился, что ли?! — уже перешла на «ты» Стелла.
— Россия ведь вымирает, весь мир вымирает, а вы! — Цикенбаум огорченно взглянул на нас и снова выпил водки. Мы со Стеллой переглянулись и засмеялись.
— Смейтесь, смейтесь, вот, китайцы придут и будет вместо России Китайская народная республика!
— А что, они ребята неплохие, трудолюбивые! — засмеялась Стелла.
— А вы знаете, что убыль российского населения составляет около 3,5% в год, и что уже через 15 лет население России сократится вдвое, — Цикенбаум снова выпил водки и уже прилег на дерево, подложив под голову руки…
— Ну и что из этого?! — Стелла тоже выпила водки и поцеловала меня.
— И что вам совсем детей не хочется?!
— Ну, сначала хотелось, потом перехотелось! — усмехнулась Стелла.
— Эгоисты, самые настоящие эгоисты! — закричал Цикенбаум, чуть приподнявшись и снова плашмя упав на дерево.
— А может, это мы из-за нашего правительства вымираем?! — спросил я профессора.
— Было бы глупо винить в этом наше правительство, — вздохнул Цикенбаум, — ведь в странах Западной Европы вымирание населения тоже происходит, и даже приток мигрантов из Африки и Азии не помогает!
— В общем, скоро все сдохнем! — развеселилась Стелла.
— Эх, девочка, все, абсолютно все свидетельствует о необратимых процессах вымирания человеческой цивилизации! — Цикенбаум неожиданно покачнувшись, упал в сугроб и мы его со Стеллой подняли и снова положили на дерево.
— Ну и вымрем, а вам-то что?! — неожиданно обозлилась на Цикенбаума Стелла…
— А я переживаю! — поднял вверх указательный палец Цикенбаум.
— Вона оно как! — улыбнулся я, попытавшись рассмешить Стеллу.
— Как будто от ваших переживаний что-то изменится, — Стелла прикусила губу и с неприязнью посмотрела на профессора.
— Может, ничего и не изменится, но переживать мне тоже никто не запретит! — обиделся в свою очередь профессор.
— Арнольд Давыдович, может, не будем больше о вымирании! — взмолился я.
— Эх, друзья мои, есть общие процессы внутри цивилизации, которые и ведут наше человечество к вымиранию!
— Может, его чем-нибудь ударить, и тогда может он станет нормальным, — предложила мне Стелла…
— К сожалению, технический процесс в совокупности с интеграцией создал новый тип человека, эгоцентриста, который думает только о себе и своем благе! — повысил голос профессор Цикенбаум.
— Это он о нас! — злорадно захохотала Стелла, обнимая меня за шею.
— Инфантильность большинства людей, неспособность принимать на себя ответственные решения, а также желание насладиться всеми благами цивилизации создали редчайший тип человека, нежелающего продлевать свой род в угоду себе и своим эгоистическим устремлениям! — опять поднял вверх указательный палец профессор, и в это же время Стелла резко вскочила и укусила его палец…
— Дуреха, мне же больно! — закричал профессор.
— А по мне лучше слушать, как вам больно, нежели чем слушать о вымирающем человечестве!
— Водка кончилась! — сказал я подняв над собой пустую бутылку…
— Сейчас резко снизилось количество браков и увеличилось количество разводов, и очень здорово увеличилось количество семей, не имеющих детей! — опять взялся за свое Цикенбаум.
— Он, чокнутый! — всхлипнула Стелла, — он довел меня уже до истерики!
— Да уж, — вздохнул я, обнимая ее.
— Между прочим, большинство молодых людей ведут совершенно беспорядочную половую жизнь, и не желают вступать в брак, хотя Россия-мать вымирает! — крикнул Цикенбаум.
— Ну и что, что она вымирает?! МЫ-то здесь причем?! — крикнула в ответ плачущая Стелла.
— Люди не хотят иметь детей, как по социальным проблемам, — из-за отсутствия жилья, так и по духовным, — из-за отсутствия идеалов и попытки реализовать свое Эго любым другим способом! — продолжил ораторствовать Арнольд Давыдович.
— Он даже не слушает нас! — еще громче всхлипнула Стелла.
— А может, действительно нам пожениться и сделать детей? — я смущенно поглядел ей в глаза…
— И ты туда же?! — с гневом крикнула она…
— Большинство людей интересует только личное благосостояние или рост профессиональной карьеры, через которую они также желают улучшить свое благосостояние! — голос Цикенбаума разносился над рекой как своеобразное дополнение журчанию ручьев и шуму ледохода на реке.
— Как же хорошо ни о чем не думать! — прижалась ко мне Стелла.
— Конечно, подмена истинных ценностей человеческой жизни ложными ярко прослеживается в культуре, и прежде всего в деградации всеобщей культуры, как на эстраде, так и на телевидении и в киноискусстве, где царит легкая и непринужденная обстановка циничной любви и всеобщего маразматического обывательского романтизма… Обсасывание жизни звезд, политиков, их благосостояния, скучные детективные истории и высосанные из пальца мелодрамы, песенки ни о чем, кроме любви в красивой обертке! — Цикенбаум уже явно издевался над нами.
— Арнольд Давыдович, мы хотим тишины! — прикрикнул я на профессора, услышав опять мучительные рыдания Стеллы.
— Кроме этого, технический прогресс в совокупности с человеческим фактором породил цепь постоянно возникающих катастроф на дорогах, на транспорте, и на производстве, которые незаметно ведут к истреблению нашего человеческого рода…
В этот момент Стелла действительно ударила Цикенбаума по голове своей вязанной шапкой, отчего профессор замолчал…
— Да уж, — удивился я тому, как Стела ловко успокоила профессора.
— А может, нам действительно пожениться и сделать детишек?! — с улыбкой поглядела на меня Стелла, и мы, рассмеявшись, обнялись и крепко-крепко поцеловались под громкий крик профессора Цикенбаума: Горько! Горько! — кричал профессор до тех пор, пока у него не сел голос и уже охрипшим голосом он продолжил нам рассказывать, но уже не о вымирании всего человечества, а о его возрождении… Аминь…
Как мы прославились с Цикенбумом
Берег Оки. По реке плывут льдины. Мы стоим с Цикенбаумом и Стеллой на берегу реки и пьем водку.
Цикенбаум. (шепотом) Весна!
Я. (шепотом) Ага!
Цикенбаум подмигнул мне левым глазом.
Стелла. (гладя меня по головке рукой) Какой ты милый!
Цикенбаум (улыбаясь и размахивает радостно руками) Просто ох*еть!
Стелла. (сердито) Профессор, ну, как вам не стыдно!
Цикенбаум. (мне) Она, что, чокнутая?!
Я (сокрушенно) Эх, профессор, профессор!
Цикенбаум. (с удивлением) И ты тоже?!
Стелла. (мне) Кажется, профессор перепил!
Я. Арнольд Давыдович, а вас не тошнит!
Цикенбаум. (с обидой) А может тебе самому два пальчика в рот вставить?!
Стелла (поглаживая нежно меня по голове) Не обращай внимания, он просто пьяный!
Цикенбаум. (с возмущением) Я пьяный?! В хорошую же я компанию попал!
Я. Стыдно, Арнольд Давыдович, очень стыдно и обидно!
Цикенбаум. Да что я такого сделал?!
Стелла. Кажется, вы ругнулись матом!
Цикенбаум. (удивленно) Я?! Матом?!
Стелла. (с ироничной усмешкой) А чем же еще-то?!
Цикенбаум. Мне надо выпить! (глотает водку из бутылки)
Я. (умиротворенно, с улыбкой Стелле) Ничего, он сейчас выпьет, зато потом не будет ругаться матом!
Цикенбаум. (всхлипывая) О, Боже! Куда я попал?!
Стелла. (с презрением) А ведь вроде умный, ведь профессор все-таки!
Я. Он очень добрый! Почти святой! Просто он перепил!
Стелла. Неужели перепил?!
Цикенбаум. (самодовольно) А ты еще сомневаешься!
Я. (шепотом Цикенбауму) Женщинам, вообще, по натуре свойственно юлить!
Цикенбаум. (громко и со смехом) Юлить и мудрить!
Стелла. О чем ты там ему шепчешь?!
Я. Просто пытаюсь образумить!
Цикенбаум. (со смехом) Образумить и поудить!
Стелла. Да, он уже наклюкался как зюзя!
Цикенбаум. (весело) А то!
Я. (Стелле) Однако заметь, что он не ругается матом!
Цикенбаум. А я, что, ругался матом что ли?!
Я. Видишь, он уже успокоился!
Стелла. А ты ему еще выпить дай! Может, он что-то умное скажет!
Цикенбаум. Ладно, я вам и без выпивки скажу!
Я. Арнольд Давыдович, а может не надо!
Цикенбаум. О, Господи! Мне только умная мысль в голову пришла!
Стелла. Опять он что-то нервничает! Может, перепил?!
Цикенбаум. А я думаю, что вы чересчур трезвы!
Стелла. (кричит) А ты, что хочешь?! Всю водку один выпил!
Цикенбаум. Я?! Неужели!
Стелла. (с издевкой) Неужели — в самом деле!
Цикенбаум. (с огорчением) Что-то у нас день сегодня не клеится!
Я. (со вздохом) Надо было больше водки брать!
Цикенбаум. Да уж!
Стелла. Да ладно вам, весна ведь! Льдины плывут!
Цикенбаум. Да, льдины, а у меня в компьютере, между прочим, файлы поплыли!
Я. А это как?!
Цикенбаум. И сам не знаю! Просто комп врубаю, а там файлы плывут!
Стелла. И куда?!
Цикенбаум. На кудыкину гору воровать помидоры!
Стелла. Я же говорю, он перепил!
Цикенбаум. (с возмущением) Ничего больше не хочу слышать!
Стелла. (со смешком) Оно и видно!
Цикенбаум. Я больше не буду ругаться матом! Честное слово! Вы только больше не донимайте меня!
Стелла. (мне) Кажется, ему в последнее время не хватает секса!
Цикенбаум. (с усмешкой) Может, ты со мной хочешь здесь прилечь?!
Стелла. (устало) Водку всю выпил! Матом поругался в свое удовольствие! И хамит!
Цикенбаум. Я не хотел, честное слово! Просто само как-то вырвалось!
Я. Если вы не забыли, Арнольд Давыдович, то в прошлый раз нас из-за вас забрали в милицию!
Цикенбаум. (сердито) В прошлый раз! В прошлый раз! Мы-то живем в настоящем, фигли нам все прошлым-то жить?!
Я. (неуверенно) Вообще, Арнольд Давыдович, кажется, в ваших словах есть какая-то мудрая мысль?!
Цикенбаум. (с улыбкой) Ну, конечно!
И склонившись ко мне, зашептал: Давай, еще за водкой сбегаем!
Я. Очень мудрая мысль, Арнольд Давыдович!
Цикенбаум. А то!
Стелла. (испуганно) Что вы там задумали?!
Цикенбаум. Не бойся, Стелла! Мы сейчас кое-куда сбегаем, и тебе сейчас сразу же хорошо будет!
Стелла. Ну, если будет, то бегите, бегуны!
И мы с Цикенбаумом весело побежали за водкой, правда, Стелла тоже рванула следом за нами… К вечеру мы снова вернулись на берег и так хорошо выпили, что тут же запрыгнули втроем на одну льдину и поплыли… А потом нас с нее снимали какие-то спасатели с вертолетом… И Цикенбаум каждого из них отдельно обнял, расцеловал и пожелал крепкого здоровья… И нас даже показали по телевизору, и мы, в общем, все вместе прославились…
Думаю, что в этом виноваты только две вещи — водка и весна, водка опьянила, а весна увеличила эффект опьянения…
Исчезающие вместе и приходящие обратно
В лесу на Оке было пусто, впрочем, как обычно это бывает по летним вечерам, именно в этом труднодоступном месте, которое открыл для меня Цикенбаум…
Сладко отужинав с девами и всласть навалявшись с ними под кустами и наговорившись о конце света, о новом романе Маруками, а главное напившись крепкой водки на кедровых орешках и закусив ее как следует жирным шашлычком, и еще более сладостно вкусив тела наших юных собутыльниц, мы с Цикенбаумом блаженствовали, мало о чем соображая…
Мы уже устали почти одновременно отползать со своими красавицами под разные кусты или деревья, и теперь просто молча восхищались особой яркостью и цветом раскрасневшихся и уже полностью удовлетворенных дев…
В общем, мы с Арнольдом Давыдовичем блаженствовали… А одна из наших юных созданий даже сказала, что благодаря нам, ее жизнь стала по настоящему завораживающей и цветной!…
Приятно, когда делают такие сладкие комплименты…
Звук ее нежного голоса и блеск глаз из под распушенных длиннющих ресниц меня заворожил так быстро, что я тут же уполз с ней под куст раскидистой сирени, и там мы сладко и нежно ощутили друг друга просто невообразимо фантастическими существами, а потом неожиданно провалились в бездну, упав глубоко в неизвестность на какой-то странный теплый песок…
Вокруг нас шептало прозрачное море и также легко и сказочно шептались пальмы… Я опять проник в ее прелестное тело, а когда очнулся, над нами стоял смеющийся Цикенбаум…
— Арнольд Давыдович, что вы тут делаете?! — возмутился я…
— Извини, я просто слегка занервничал, куда вы пропали, то есть я уже заглядывал за куст, но вас там не было! — улыбнулся загадочно Цикенбаум…
— Стелла, а где мы были?! — спросил я свою возлюбленную…
— Мы были у моря и под пальмами! — не менее загадочно улыбнулась она…
— Кажется, я сошел с ума! — прошептал я, горячо обнимая Стеллу…
— Ну, ладно, не буду вам мешать! — засмеялся Цикенбаум и удалился…
Кругом был тот же самый лес…
За дубравой протекала та же самая Ока, рядом слышались пьяные голоса студенток и профессора Цикенбаума, а нас со Стеллой как-будто не было, то есть мы были, но самым загадочным образом исчезали и снова появлялись то у моря, то у Оки…
Земные пространства будто играли с нами в прятки, а мы все время оставались с ней вдвоем, и это как-то утешало…
— Я всегда хотел быть с тобой! — прошептал я…
— И я тоже хотела быть с тобой, — прошептала Стелла…
— А тебе не кажется, что вообще все бессмысленно?! — спросил я…
— Да, бессмысленно все, кроме нас, мы все время остаемся, гнде бы мы не находились! — улыбнулась Стелла…
— И даже во сне?! — спросил я…
— И даже во сне! — улыбнулась Стелла…
— А что будет потом?! — спросил я…
— А разве это так важно?! — спросила меня в ответ Стелла… И мы обнялись так сильно, потому что хотели остаться друг с другом навсегда, и еще мы хотели, чтобы это почувствовал Он, если Он существует, а то, что мы возникаем и исчезаем одновременно и везде, и возвращаясь постоянно обратно, говорит о том, что Он есть, или есть то, что создает Его также везде… Как и Он… Но создает нас Он или что-то, что создает, и Его, разве это так уж важно…
— А это что-то нас вернет друг другу еще не один раз! — словно угадывая мои мысли прошептала Стелла и проникла в меня своим таинственным и сладким поцелуем…
Воплощение
— Ну, как, хочешь девочку?! — спросил меня профессор Цикенбаум, присаживаясь ко мне на скамейку.
— Это зачем?! — не понял я.
— Ну, разве тебе не хочется наслаждения! –улыбнулся Цикенбаум и похлопал меня по плечу.
— Что значит, наслаждения?! — еще больше робея, спросил я.
— Это значит то, что у тебя ничего и никогда не будет! — обиделся Цикенбаум.
Так мы сидели с ним некоторое время и молчали, а Цикенбаума уже со смехом и шутками окружала толпа молодых студенток… Я знал, что скоро Цикенбаум снова пригласит их на Оку на пикник, и по дороге заговорит о чем-то необыкновенном, например о недавних раскопках в Месопатамии и о находке новой мумии Пташской принцессы и с надеждой посмотрит в мои, всегда удивленные глаза…
— К сожалению, он еще не проникся ни к одной девчонке, — вздохнул Цикенбаум, говоря смеющимся студенткам, — может, вы его соблазните?!
— Ага! — еще громче засмеялись они и набросились на меня, однако я все же сумел отбиться от них и залез на дерево…
— Слезай! — рассердился Цикенбаум.
— Ага, чтоб они меня того самого! — усмехнулся я.
— Не бойся, я им скажу, чтобы они тебя не трогали!
— А если тронут?! — с сомнением поглядел я то на Цикенбаума, то на девчонок…
— Да не тронем! — хором закричали девчонки, и я слез с дерева, а потом подъехал автобус, который заказал Цикенбаум и мы поехали на Оку, на пикник…
Девчонки всю дорогу смеялись, а Цикенбаум опять рассказывал им что-то интересное, но я его не слушал, одна из студенток все же села ко мне на колени и всю дорогу целовалась со мной…
А потом мы лежали с ней в лесу, на берегу Оки в камышах и целовались, а наши тени безумным веером отражались в воде…
— Ты где?! Меня сейчас тут без тебя изнасилуют! — кричал весело Цикенбаум, но мы со Стеллой не откликались, мы были отсюда далеко-далеко, и нам было хорошо-хорошо… Превосходная степень глубокой и тайной страсти проникновения… Незаметно возникающие сумерки, летучие мыши как призраки слетающие с дубов и нежные глаза Стеллы уносили меня из этого мира… Я проник в Стеллу неожиданно и страстно, и прикрыл ее крик поцелуем… А потом мы лежали в траве за камышами и видели, как со склона в воду бросаются змеи и плывут в полусумраке, еще больше волнуя душу… — Ты веришь в знаки?! — спросил я Стеллу…
— Однажды мне приснилось, что я змея, — прошептала Стелла и тут же обвила мою шею руками и прошептала, — а теперь представь себе, что я укушу тебя, и ты умрешь!
— Мне уже страшно! — улыбнулся я…
— Глупый, я на самом деле змея!
— В каком смысле?!
— В прямом, — шепнула она и укусила меня в шею, и я внехапно почувствовал, что умираю…
— За что?! — прошептал я…
— За просто так! — улыбнулась Стелла…
— Но это же не честно! — заплакал я…
— А что в этой жизни честно?! — спросила она…
— Ничего! — с удивлением прошептал я…
— Ну, вот, видишь, ты и сам признал правду, поэтому ты не умрешь!
— А что же тогда со мной будет забеспокоился я…
— Ничего!
— Как это ничего?!
— Ты найдешь себе женщину, женишься, у тебя будут дети и ты их будешь воспитывать, а потом они уже будут воспитывать, и вот тогда ты уже действительно умрешь!
— Какую-то безрадостную картину ты мне нарисовала…
— Я просто пошутила!
— Странные у тебя шутки!
— Ты тоже не спрашивал меня, когда кончал в меня!
— Я не хотел!
— Что же это само у тебя в меня выскочило?!
— Вот именно, что само!
— А отвечать мне!
— Нам! Я решил жениться на тебе!
— Ишь, какой благородный!
— Да, я благородный! — обрадовался я ее словам…
— Вот и засунь свое благородство себе в жопу!
— Боже, мы же любили друг друга! — сокрушенно вздохнул я…
— А теперь представь, что ненавидим! — и Стелла опять нежно поцеловала меня, и я снова возбудился и проник в нее…
— Только не в меня! — прошептала она, но я уже в яркой безумной вспышке изливался в нее…
— О, Господи! — всхлипнула она, и за что мне все это?!
— Ты о чем?!
— Все о том же! Об аборте!
— И много у тебя было абортов!
— Тьма!
— Тьма нерожденных детей! — печально вздохнул я…
— Вот именно!
— Но есть же гормоны!
— И тевтоны тоже есть! — зло усмехнулась она и снова укусила меня в шею…
— Ты вампирша?!
— Я же говорила тебе, что я змея!
— Я хочу на тебе жениться! — вздохнул я…
— А я хочу свободной всю свою жизнь, — также грустно вздохнула Стелла…
А потом мы всю ночь любили друг друга и наше молчание было выше и мудрее наших слов, ибо оно таило в себе возникновение новой жизни, ради которой мы все и существуем на земле…
А через 9 месяцев Стелла родила мне девочку, но так и не стала мне женой…
Ей нравилось быть змеей и кусать меня в шею… Я от души наслаждался ее сладостным телом и мычал во все горло, еще не сознавая, что очень скоро я стану ее мужем и буду с ней делать и воспитывать детей, которые когда-то будут воспитывать и меня…
А тем ранним утром мы окунулись со Стеллой в Оку и снова в воде проникли друг в друга… И тогда в волнах Оки она мне прошептала что-то очень важное, но я не расслышал, а она и сама забыла…
И мы до сих пор пытаемся это что-то вспомнить, ибо оба ощущаем в этом что-то очень и очень важное для себя…
Из чего, я заключил, что есть такие состояния, когда мы можем теряться во времени и ощущать себя как угодно, но забывать самое главное, и это печально….
А может это и хорошо, что мы все время забываем о важном, ибо в этом странной забывчивости есть какое-то полезное зерно! Позабыл, значит, уже дошел до сущности Вечного Разума! А мысль готова преодолеть любую преграду, схватить любую чужую вещь и тотчас же воплотиться в нее!… Аминь!
Почему мы не можем любить весь мир?
— Почему мы не можем любить весь мир?! — вздохнул Цикенбаум, с улыбкой отпивая водку из пластикового стаканчика… В это время пьяная дева обвивала руками его шею и сидела у него на коленях…
— А разве тебе меня мало?! — обиделась дева…
— Ну, что ты, — усмехнулся Цикенбаум, целуя ее взасос…
— И почему мы не можем любить весь мир?! — повторил я фразу Цикенбаума и бросил камушек в Оку…
— Любовь — это болезнь! — вздохнул профессор Цикенбаум, отпустив со вздохос сочные губы девы…
— Она может толкнуть нас на любые необдуманные поступки! — еще тише прошептала дева…
— А может нам поплавать, Арнольд Давыды?! — спросил я…
— Знаешь, я понял, что и на самом деле болен любовью! — уже перестал улыбаться Цикенбаум, — и это чувство меня просто переворачивает наизнанку! — Да, от нее никуда не убежишь! — согласилась дева…
— А зачем, бежать-то?! — засмеялся я…
— Ну, чтобы хоть немного придти в себя! — хитро сощурился Арнольд Давыдович…
— Нет, он просто невыносим! — крикнула дева, еще крепче сжимая в объятиях Цикенбаума…
— Ты это о ком?! — спросили мы хором с Цикенбаумом…
— Да, так, ни о чем! — засмеялась пьяная дева, и неожиданно упав на траву, уснула…
— И разве это любовь, Арнольд Давыдыч?! — спросил я с улыбкой…
— Если сейчас тебя никто не хочет изнасиловать, то это не значит, что тебя никто не любит, — вздохнул Цикенбаум и снова разлил нам водку по стаканчикам…
— Нет, меня просто распирает какое-то необъяснимое любопытство, и как вы их, Арнольд Давыдович, соблазняете?! — выпив водки, я похлопал его по плечу, и даже застыдился своего вопроса…
— А что тут думать, любят меня девчонки и все тут! — развел руками захмелевший Цикенбаум…
— А что, вы боитесь, что рано или поздно эта сказка закончится?!
— Все рано или поздно когда-то заканчивается! — грустно улыбнулся Цикенбаум и покачнувшись, упал к деве в траву…
— И вы, Арнольд Давыдович, боитесь за себя?!
— И за тебя, дорогой, тоже боюсь, — прошептал Цикенбаум…
— А за меня-то чего бояться?! — удивился я…
— Просто некоторые люди не могут по-настоящему любить, — задумался Цикенбаум, — и поэтому от них постоянно исходит какая-то невыносимая тоска!
— Это обо мне что ли?! — обиделся я…
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.