18+
Любить (НЕ) страшно

Объем: 294 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Часть первая

Болото

1984

«Закрой свой поганый рот!» — вдруг закричала мать. Она была напряжена, спина прямая, шея вытянута вперед, как у хищной птицы, готовящейся к нападению, бешеные дикие пустые глаза. Маленькая Лиза не смела поднять взгляд и застыла в ужасе. Она ничего не понимала — ни причины крика матери, ни почему у нее вдруг стали такие мокрые ладошки. Она боялась уронить вилку, чтобы не вызвать еще больше гнева.

«Не нравится — не ешь! — теперь мать уже шипела. — В следующий раз будешь сама готовить». В воздухе застыло холодное раздражение. Оно окутало девочку липким ужасом. Мать резко поднялась и вышла, оглушительно хлопнув дверью, не преминув слегка притормозить перед зеркалом, и мельком, но с удовольствием, оглядеть свои формы.

Очень часто мать была раздражена во время ужина, всегда уставшая под конец тяжелого серого дня, или еще по какой-то причине. Казалось, что она пытается поскорее отделаться от скуки стояния возле плиты, скинуть с себя как можно быстрее это неприятное бремя. Лиза всегда ест с аппетитом, зная, что мама может легко расстроиться, и вечер будет безнадежно испорчен. Девочка привыкла заботиться о маме и ее настроении, чувствовала себя ответственной и всегда старалась ей угодить.

И, конечно же, их маленький семейный ужин на этом закончился. Лиза не знала, что делать — или она должна все доесть, или немедленно пойти извиниться перед мамой. Девочку начало трясти. Ее хрупкое маленькое тело неизменно наполнялось страхом перед маминым нравом. Сердце стучало быстро. Слезы закипали в глазах. Уши заложило. Она постоянно чувствовала себя никчемной, немного злой и безысходно разочарованной.

Лиза часто говорила своей подруге Вете: «Если бы я родилась такой, как ты, мне тоже всегда было бы весело». В ее маленьком мозгу постоянно крутился вопрос — что я делаю не так? Или — что теперь делать? Как исправить то, что она испортила? Извиниться или спрятаться, слиться с этим ужасным сине-бордовым ковром, что висит на стене?

Обычно все зависело от того, как у мамы прошел день. Взбесил ее кто-то на работе или сделал комплимент. Был ли автобус переполнен злым потным народом. Удалось ли ей присесть или пришлось стоять всю дорогу до дома. Выспалась она или не могла уснуть всю ночь от того, что в жизни все было не так, как ей хотелось. Позвонил ей сегодня поклонник или проигнорировал, что в последнее время происходило все чаще. Так много вариантов, так все запутано.

Познакомьтесь с Лизой. Маленькая, худощавая семилетняя девочка, с копной пепельно-каштановых волос и всегда грустным лицом. Казалось, она вечно чего-то боится. Страх и одиночество ее постоянные спутники. Единственный друг в ее жизни — это ее подруга Вета.

Папа с ними больше не жил. По какой-то причине однажды, когда она вернулась домой из пионерского лагеря, мама привезла ее в эту маленькую комнату в малосемейном общежитии. Малосемейка, как его презрительно называли. После этого она крайне редко видела своего папу. Лизина жизнь изменилась за одно лето. Не стало больше моментов, когда она ползала у папы на коленях, когда счастливая мама накрывала семейный ужин, когда родители играли по вечерам в карты, смеялись с друзьями, и она, Лиза, смотрела «Спокойной ночи, малыши» в той, другой, папиной квартире.

Такие общаги были обычным явлением в советском обществе в 1980-х. Тогда в стране никто не имел частной собственности. Если вы работали, ваш работодатель, обычно какое-то государственное учреждение, выдавал вам комнату или квартиру. В зависимости от вашей должности, важности, срока ожидания, выслуги лет, размера вашей семьи. И, естественно, в зависимости от ваших связей и знакомств, того, что называлось в СССР «блат» или «мохнатая рука».

Лиза и ее мать теперь жили в отвратительном, вонючем 12-этажном здании на дальнем краю города Минска. На облупленных стенах потрескавшаяся темно-синяя масляная краска. Грязные полы, дурно пахнущий мусоропровод и «домашние питомцы» — клопы и тараканы, вылезающие из своих нор и щелей, стоило только выключить свет.

Лиза затаила дыхание и опустила взгляд в свою тарелку. Бледное картофельное пюре, вареная морковь и стакан молока. Комната была маленькая, 14 квадратов, куда поместились только четыре предмета мебели: мамин диван, обеденный стол, Лизино кресло-кровать и раскладная парта.

Лиза была сбита с толку. Стены, казалось, сдвигаются к центру комнаты, делая пространство еще уже и теснее, делая ее саму все меньше и меньше. Знаете ли вы это чувство — быть маленьким и беспомощным? Как будто ты никто и ничто. Кроме того, тебе страшно. Ты боишься услышать правду о себе или быть наказанным. Правда всегда одинаковая. Лиза знает, что она дура, дрянь, грязнуля, неряха и ничтожество — потому что мама так всегда повторяет. Когда тебе семь лет, твоя единственная истина — это то, что говорят тебе родители.

Комната становится все меньше и меньше, а Лизины плечи все тяжелее и тяжелее.

Эта скрюченная фигура маленького ребенка меня очень расстраивает, до слез обидно за нее. Мне хочется дотянуться, крепко обнять ее и держать в своих объятиях, пока она не успокоится. Я хочу, чтобы она знала, что я ее люблю. Я хочу, чтобы она знала, что заслуживает любви просто потому, что есть. Но, к сожалению, это невозможно. Сейчас мое сердце разрывается на части. К моему горькому сожалению, я не могу утешить этого беззащитного маленького человека.

Испуганная Лиза сидит над остывшим пюре, судорожно пытаясь сообразить, что ей делать. Прошло уже десять минут, и она знала, что нужно срочно решиться на что-то. Срочно решиться, пока не поздно. Каждая секунда на счету. Если она извинится слишком поздно или слишком рано, результаты могут быть разрушительными.

Путаница… Неразбериха…

Лиза знает, что ее мать, вероятно, пошла к своей подруге Ольге в соседнюю комнату. Она продолжает сидеть, скованная страхом, не в силах двинуться, встать, принять решение. Она как будто ждет знака.

Лиза все еще в синяках со вчерашнего вечера, перед ее глазами всплывает картина: мать нашла жирное пятно на тарелке после того, как дочка помыла посуду. Она хватает ее за руку и швыряет на пол. «С тобой невозможно жить! — кричит она. От свежих воспоминаний девочку опять начинает пробирать пот. — Ты не ценишь ничего, что я для тебя делаю. Только сидишь на своей заднице, пока я пашу как лошадь весь день. Хоть бы оценки нормальные приносила и читать научилась! Вон как Олин сын читает! Если бы ты только знала, каких трудов мне стоило отдать тебя в эту школу! — орала мать. — Самое меньшее, что ты можешь сделать, это помыть посуду, но ты даже на это неспособна! Ты меня вообще не любишь!»

Как только Лиза попыталась открыть рот и сказать, что она старалась, мыла очень горячей водой, а вчера на контрольной по скорости чтения прочитала на два слова больше, чем в прошлой четверти, мама бросила тарелку и выскочила из комнаты. Лиза, глотая слезы, побежала к раковине и начала перемывать всю посуду.

Она знала, что это все ее вина. Но как ей сделать маму счастливой? Она просто дурочка, которая никогда ничего не может выполнить правильно. Мама повторяет ей это каждый день. Вета, ее подруга, всегда помогает Лизе: «Не переживай, пошли вместе все исправим», — обычно говорит она.

Тишину разорвал крик попугая. Зеленый Кеша важно прокричал что-то своим звонким голосом. Вот он, знак, устами попугая. Лиза как будто очнулась. И решилась. Она встала. «Я должна идти», — стучало в ее в голове. Как заключенный, у которого нет выбора, постаралась расправить плечи.

Лиза знала, что сейчас будет, потому что это повторялось каждый раз. Мать накричит на нее при тете Оле, унизит, а она будет стоять, опустив голову, и молчать, как бесполезная вещь, надеясь услышать хоть одно доброе слово. Но, по крайней мере, скорее всего, это будет быстро, лишь пять минут позора и унижения. Пока мама с подругой как ни в чем не бывало не сменят тему.

Железный облупленный будильник с двумя трещинами на стекле невыносимо громко, с металлическим звенящим лязгом, пронзительным в тишине молчаливой комнаты, отсчитывает секунду за секундой. Тиканье разбивает эту тишину на острые осколки, каждый из которых впивается в ее маленькое сердце, сжавшееся в комок от невыносимой тревоги и ужаса перед предстоящей — столь привычной и необратимой — пыткой.

«Мне так надоело возиться с этим ребенком. Она ничего не может сделать нормально! Я больше не могу, — выла мать. — Я не могу дождаться лета, когда она поедет к своему придурку отцу, — жаловалась она. — Пусть он разбирается с ней, хотя, что он вообще может, этот идиот! В этот раз, ради бога, пусть подавится! Посмотрим!» — мать привычно закатила глаза. Не решаясь войти, Лиза колебалась, застыв под дверью, слыша каждое слово. Двери в общаге были настолько тонкими, из обычного ДСП, что по всему коридору были слышны крики мамы.

Я стою позади Лизы в этом темном коридоре и смотрю на стену с потрескавшейся синей краской. Я знаю все трещины в этих стенах, как будто я была здесь раньше; некоторые из них свежие и новые, а некоторые глубокие, с несколькими слоями краски под ними, нанесенными годы и годы назад. Эта старая краска все еще там, под этими трещинами. Как и горькие обидные слова — как ни пытайся их замазать, шрамы все равно проступают и кровоточат.

Лиза хочет, чтобы все замялось, просто быстрее закончилось. Ее сердце мягкое и нежное, полное любви и желания быть хорошей, угодить. Услышав, как мать говорит о ней так жестоко, она открыла дверь. «Мама!» — вскрикнула она, дрожа, в попытке себя защитить.

«Убирайся отсюда! Желаю тебе когда-нибудь иметь такую же дочь, чтобы она сделала твою жизнь такой же „счастливой“, как ты мою! Убирайся!» — мать вскочила и хлопнула дверью у лица Лизы так сильно, что стены затряслись.

«Какой кошмарный ребенок. Мне жаль тебя от всей души! — услышала Лиза подхалимные слова Ольги. — В этом она похожа на своего отца», — мямлила она.

Материнский гнев и ненависть всегда вспыхивают неожиданно. Иногда те же самые вещи, от которых она смеялась вчера, вызывают у нее ярость днем позже. Лиза никогда не знает, когда и чем она вызовет злость или улыбку матери.

Другая соседка, тетя Лена, открыла свою дверь и позвала Лизу.

«Иди сюда, крошка. Ты уже поужинала? Заходи, мы только садимся,» — тепло сказала она.

У тети Лены было две дочки. Старшая, Вика, была с Лизой в одном классе. Младшей, Даше, было года четыре. Лиза и Вика дружили. Лиза приходила в их комнату поиграть, если она не была занята уроками, уборкой комнаты, утюжкой белоснежных воротничков для формы или посещением множества внеклассных занятий после школы. Девочке редко удавалось прийти к ним в гости, но ей это очень нравилось. С Викой было интересно, а тетя Лена никогда не кричала и не ругалась. Вика, казалось, была совершенством — никто не называл ее дурой и не наказывал.

Мама часто сравнивала Лизу с Викой и говорила что-то вроде: «Я бы хотела, чтобы ты была такой же хорошей, как Вика!» Лиза пыталась подражать подружке, уверенная, что это понравится маме. Она наблюдала за ее повадками, манерой говорить, привычками, жестами и мимикой. Потом, оставаясь одна, перед зеркалом пыталась повторять и копировать Викины жесты. Со временем это стало ее вторым я — привычка наблюдать за другими людьми и подражать им настолько сильно укоренилась в ней, что граница между ней настоящей и скопированными образами сначала стала зыбкой, а затем и вовсе исчезла.

Лизе было хорошо в их компании. Обеды тети Лены были скромными, но вкусными. Очень простые блюда — рагу, суп, свежий хлеб. Она тоже была родителем с низким доходом, как и все в этой общаге, но у нее всегда было наготове угощение и добрая улыбка. А Лиза сильно хотела любящую семью. Постоянное чувство грусти и отчаяния. Как будто что-то болит, что-то постоянно ноет. Тогда она еще не знала, что это за чувство такое.

Но я знаю… Зависть.

Слава богу, что у нее была ее Вета. Вика почему-то не нравилась Вете.

Дом тети Лены был теплым и гостеприимным. После ужина она иногда рассказывала девочкам, как тяжела жизнь у взрослых, и как они боролись за выживание.

«Ох, детонька… Не сердись на маму. Она это не со зла, просто сильно устает и переживает. Ей ведь очень тяжело… А когда мы маленькие были, сколько всего испытать пришлось — и голод, и разруха… Чего только не было. Всякого горя навидались! Да и сейчас тяжело — ты представь, мама твоя весь день работала, а потом ей еще по магазинам бегать», — причитала тетя Лена.

Хотя Елена искренне пыталась успокоить девочку и не имела намерения ее обидеть, по своей глупости и ограниченности она не понимала, что Лизе было от этого только хуже, ведь ребенок винил себя. «Если бы я не родилась, маме не пришлось бы так много работать, чтобы меня прокормить, ей было бы легче. А если бы я была как Вика или Вета, мама была бы счастливее. Значит, это я виновата», — судорожно делал выводы детский мозг.

Не понимая, что Лиза чувствует свою вину, тетя Лена продолжала: «Искать, что бы купить, да чем бы тебя накормить… Ох непросто жить, непросто. Вот от усталости да горя она такая стала. А ты не обижайся на нее, Лизонька, ты ее прости. Она тебя очень любит. И обязательно извинится, все будет хорошо!» — утешала она, поглаживая волосы Лизы. «Ты очень хорошая и добрая девочка, Лиза», — тихо приговаривала тетя Лена.

Лиза не верила ей.

Она потом спрашивала у Веты:

— Тетя Лена сказала, что я хорошая, а мама всегда говорит, что я плохая, — жаловалась Лиза своей лучшей подружке.

— Да ты что! Ты замечательная. Мне с тобой интересно. Ты хорошая. И ты очень красивая, — отвечала Вета.

Мама говорила иначе. Мама говорила не так. А мама всегда права. Но ведь Вета тоже. Ее все любят.

Путаница… Неразбериха…

Лиза беспокоилась, что мать заметит ее отсутствие, и ела второпях. Ее еще немного потрясывало. Елена смотрела, как маленькие руки дрожат, словно листья на осеннем дереве, и ее губы кривились в сочувственной жалостливой улыбке.

А дома назревала буря.

Я стою в углу комнаты, наблюдая за тремя маленькими девочками и доброй женщиной, кормящей их простой едой, приготовленной с любовью. Лизе тепло, уютно и  ужасно завидно.

«Лиза! — кричит ее мать на весь коридор двадцать минут спустя. — Быстро иди сюда!»

Лиза вздрогнула и, даже не попрощавшись с тетей Леной, пулей вылетела из комнаты. Как только она вошла в дверь, то почувствовала жгучий удар и оказалась на полу.

«Вставай и начинай убираться, — указала мать на тарелку на столе. — И научись уважать меня. Не смей жаловаться и позорить меня перед всеми соседями! Я тебе еще преподам урок, чтобы ты выросла нормальным человеком!» — прошипела она низким голосом.

Лиза пробралась в комнату, бормоча извинения. Она была слишком напугана, чтобы смотреть на мать и уткнулась глазами в пол.

«Ты извиняешься? В самом деле? Тогда почему не говоришь это глядя мне в глаза?» Лиза, вжав голову в плечи, посмотрела на нее. Было тяжело встретиться с жестким взглядом матери. «Мамочка, мамочка, прости!»

«Нет, я не должна была просить тебя об извинении, так что это не считается. Я видела тебя там, у Лены. Ты жаловалась, что я плохая мать».

«Я не…»

«Заткнись! Я знаю, что ты говоришь обо мне этим сплетницам! Вечно ноешь, неблагодарная девка! Если бы только Лена знала, какая ты на самом деле дрянь, она бы тебя на порог не пустила, — орала мать. — Да ты ее просто одурачила. Ты одурачила всех, кто считает тебя хорошей девочкой. Ты отвратительная мелкая паскуда. О боже, что же я сделала, чтобы заслужить такую дочь».

Лиза начала рыдать. «Пожалуйста, мама, прости меня, мамочка, прости!»

Мать с пренебрежением сказала: «Иди спать. Видеть тебя больше не могу».

Лиза легла на свое узкое кресло-кровать и натянула шерстяное одеяло на лицо. Она старалась плакать негромко, потому что если мать услышит, то снова впадет в ярость.

Мать с пренебрежением задернула желтую атласную шторку, отделяющую Лизину четверть комнаты, и пошла смотреть телевизор.

Я наблюдаю за ее маленьким телом, дрожащим, трясущимся от слез под одеялом. Я знаю, она хочет знать, почему мама не любит ее. Или это и есть любовь? Она жаждет понять. «Тетя Лена сказала, что мама меня любит. Почему моя мама не такая добрая как тетя Лена? И почему я не такая радостная, как Вета?»

Проснувшись на следующее утро, Лиза увидела, что мама уже ушла. Она встала, умылась, оделась и пошла на автобусную остановку, захватив по пути Вету. В школе их кормили скудным завтраком, холодной овсяной кашей за 15 копеек. Мама всегда рано уходила на работу, она работала на другом конце города, и ей нужно было каждый день полтора часа добираться, с пересадками. Зато у Лизы была Вета, она была не одна.

После школы ей не хотелось возвращаться домой, где она все делает не так. Поэтому девочка оставалась в бесплатном балетном кружке после уроков. Лиза крутилась и вертелась перед огромными зеркалами в балетном классе, наконец-то чувствуя себя принцессой, в своем маленьком розовом купальнике и с косичками, которые утром сама заплела, как могла. Затем был еще один бесплатный класс — кружок скульптуры, где она однажды сделала маленькую статую птицы, мечтающей взлететь высоко-высоко в небо.

«Отчего люди не летают так, как птицы?»

*

В Советском Союзе школы были бесплатные, как и медицина, спорт и секции. Лиза также ходила в театральную школу за восемь рублей в год. Быть занятой после школы было лучше, чем сидеть дома одной. До эпохи интернета и сотовых телефонов родители даже не могли знать, где находятся их дети средь бела дня. Поэтому взрослые предпочитали, чтобы ребенок был занят чем-то, а не просто болтался по улицам. Лизе, как и любой маленькой девочке, нравилось танцевать, рисовать и заниматься с другими детьми. Учителя были очень добры и любезны с ней, там Лизе казалось, что все не так уж и плохо.

Чтобы лучше понять переживания Лизы и поведение ее мамы, необходимо рассмотреть жизнь простой советской семьи в контексте того времени. Гнев и страдание людей были обычным явлением в эпоху 1980-х и начала 1990-х годов в Советском Союзе. Люди были злы, бедны, вечно голодны и завидовали друг другу. Взрослое поколение, как мать Лизы и тетя Лена, чье детство и юность пришлись на 1950-е и 1960-е годы, выросли в еще более жестокое время. Они не умели радоваться жизни. Их этому никто не научил. Это стало социальной ловушкой для целых поколений: родители срывали злость, сливали свои страдания и гнев на детей, создавая циклы, которые невозможно было сломать. Поколения выросли, думая, что так и надо жить, разговаривать и относиться друг к другу. Люди не знали ничего лучше, так жили все.

Все, кто пережил времена распада Советского Союза, конечно же, помнят проблемы того времени: нехватка товаров, еды, одежды, предметов быта. Бесконечные очереди в магазинах, талоны, кооперативные магазины, толкучки и так далее. Даже если у людей были деньги, они не могли свободно купить самые обычные и необходимые вещи: носки, туалетная бумага или зубная паста. И если товар, наконец, появлялся, то нужно было стоять в огромной очереди, иногда даже по ночам, записывая на ладонях номер в очереди или получая специальные талончики. А некоторые продукты вообще нельзя было найти в магазинах, полки которых были заметно пусты.

Товарный дефицит в СССР был явлением, присущим советской плановой экономике. Имел место постоянный недостаток определенных товаров и услуг. Покупатели не могли приобрести очень многое, даже несмотря на наличие денег.

В разных масштабах и в разных сферах жизни товарный дефицит был характерен для всей истории СССР и сформировал «экономику продавца». Сам принцип торговли и обслуживания был поставлен с ног на голову, где центром и главным субъектом становился не покупатель или клиент, а продавец или, к примеру, официант, администратор или служащий гостиницы, вахтеры и технички. Продавец был царь и бог этой извращенной вселенной, а покупатель, потребитель — раболепный униженный проситель. Отсутствие конкуренции, фиксированные государственные розничные цены, недостаток мотивации к качественному обслуживанию покупателя ― результаты плановой экономики.

Друзья, родственники и знакомые разделялись на разные очереди, пытаясь купить как можно больше для дальнейшей перепродажи другим по двойной цене. И если вы купили то, что вам не нужно, а ваш друг купил то, что вам нужно, вы можете это продать или обменять. Жизнь тогда была как Черная пятница в наши дни, но каждый день. Общество существовало в режиме выживания. Дружеские отношения и хорошее настроение измерялись количеством добытых товаров. Это был апогей советской спекуляции, она плотно вошла в обыденную жизнь, разделив общество на слои — у кого это есть и у кого этого нет.

Лиза, как и другие простые советские дети, могла поесть редких фруктов только в Новый Год. У нее, как и у прочих, запах цитрусовых ассоциировался исключительно с зимним праздником. Запах хвои и мандаринов. Эти фрукты «выбрасывали» в магазины перед новым годом и люди — в давках и очередях — могли купить пару килограммов, чтобы выдавать их своим детям тоже почти по талонам ― как награду или лакомство.

Однажды Лизин отец прислал им ящик мандаринов. Мама хранила его на балконе. Лиза знала, что в тот день мать после работы поедет к кому-то в гости. Была пятница. Она так и сказала:

― Смотри за хозяйством, сделай уроки, чтобы не оставляла на последний момент воскресенья!

Как мать учила: «Сделал дело ― гуляй смело!» ― перечить ей Лиза не смела.

― Я буду поздно, чтобы была чистота!

― А можно мне мандаринку съесть? ― спросила девочка.

― Можно, ― ответила мать, подкрашивая губы.

― Точно можно? ― переспросила Лиза. Однажды она уже как-то получила от мамы за конфеты.

― Да, да. Только после того, как сделаешь уроки и наведешь порядок, ― мать начала терять терпение. Что за несносный ребенок!

Через два часа Лиза и Вета уселись на мамином диване.

― Где же эти туфли? ― спросила звонким голосом Вета, роясь в шкафу. ― Надевай их, тебе очень идет. У тебя ноги такие длинные, ― она достала из встроенного шкафа коробку, в которой, как все знали, были спрятаны ЭТИ шелковые туфли!

Лиза аккуратно надела туфли. Это был предел ее мечтаний.

― Ой как красиво! ― воскликнула Вета, ― давай еще пеньюар наденем, снимай свое трико, оно с туфлями не очень смотрится.

Лиза сняла штаны и майку, оставшись голой, надела мамин красивый шелковый халат, который та снимала с вешалки очень редко, берегла для особых случаев. Родители привезли его из Индии, в подарок. Шикарный подарок по тем временам.

― Вот тебе подушка, давай, приляг, а я будто фотограф, буду тебя щелкать, ― предложила Вета. ― Улыбайся, ― она поднесла ладони к глазам, глядя в расставленные пальцы как в фотокамеру.

Лиза откинулась локтем на подушку, подражая маме, закинула ногу на ногу и начала работать перед камерой. Ей это очень хорошо удавалось, потому что она часто наблюдала за мамой в Доме Моделей. Небрежно, как мама, откинула рукой свои длинные шелковистые волосы, подняла подбородок и томными глазами уставилась в стену.

― Ой, а давай губы помадой намажем?

― Давай! ― Лиза взяла мамину красную помаду и наощупь намазала губы.

― Ты звезда! ― сказала Вета.

Лиза была на седьмом небе. Мамины туфли, на пять размеров больше, скользили.

― А теперь давай телевизор смотреть! ― Вета включила телевизор. Там показывали советский фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». Красивая гордая Миледи в шикарном платье, такая роскошная, надменная, недоступная… И прелестная нежная красавица Констанция. Девочки начали смотреть с упоением.

― Вот как надо! ― сказала Вета.

― Да… ― протянула Лиза. ― Она такая красивая! Хочешь мандаринку?

― Конечно.

Лизе пришлось скинуть туфли, чтобы притащить коробку с балкона.

― На, только одну.

Первый мандарин сладким сочным взрывом исчез в детском голодном рту за долю секунды.

― Нет, ешь медленнее. Ты думаешь, Миледи мандарины так лопает?

Десятилетние девочки вместе сидели на диване и под кино наслаждались сочными южными мандаринами…

― Тебе кто больше нравится? Ты кем хочешь быть? ― спросила подружку Лиза.

― Конечно, Миледи. Кем же еще? Смотри, какая эта Миледи! Она классная. Я тоже такой буду.

― Нет, я Констанция ― сказала Лиза. ― Она такая красивая… ― девочка не могла оторвать восхищенных глаз от экрана телевизора.

― У этой Миледи такая красота, от нее все мужчины балдеют, наверное, ― заявила Вета с показной уверенностью взрослого. ― А Констанция страдалица, очень красивая, но страдалица, видно же. Дурочка она, эта Констанция.

― У нее просто глаза добрые, и она же играет, у нее роль такая.

― Да, но ее-то взяли на эту роль, а не на роль Миледи. Смотри, какое у нее доброе лицо.

― Да, они явно в общаге не живут, они в Москве, разъезжают там на «Волгах», ― продолжая рассуждать, Вета и Лиза жевали мандарины уже без жеманства взрослых леди.

К моменту, когда Констанция в белоснежной накидке открывала душу коварной Миледи, Лиза уснула.

― Как ты смеешь брать мои вещи, ты, маленькая паскуда? ― мать наотмашь ударила спящую на диване девочку.

Холодный пот ужаса обжег Лизу сильнее, чем пощечина. «Как незаметно она пришла», ― подумала Лиза, вскакивая. Боже, туфли еще здесь… Ей почти стало плохо.

― Мамочка, я просто… кино смотрела, про Констанцию… туфли… как ты… мне хотелось… Ты такая красивая, ― лепетала девочка. ― Я сейчас все уберу…

Мать, услышав комплимент, растаяла.

― Все мандарины слопала?! Смотри, обосрешься, ― только и сказала она. ― Ладно, ― смилостивившись, неожиданно продолжила мать, ― Я, может, как-нибудь научу тебя ходить на каблуках, как я, только не в этих туфлях! Иди на свое место. Спокойной ночи, ― мама поцеловала Лизу в лоб.

«Пронесло в этот раз. Ничего себе!» ― подумала Лиза. Она заметила, что похвала и комплимент резко изменили настроение мамы.

Впоследствии она сделала выводы и постепенно научилась говорить маме приятные вещи, спрашивать совета, слушать, внимательно глядя в глаза и со всем соглашаться. А это мама очень и очень любила.

Их жизнь немного изменилась после этого. Лиза начала получать мелкие похвалы, редкие объятия, и иногда мама разрешала ей полежать с ней на диване и посмотреть кино.

К двенадцати годам Лиза с мамой наконец-то переехали в двухкомнатную квартиру на пять остановок дальше от школы. Тетя Лена с дочками тоже к тому времени получила жилье в хрущевке.

В новой квартире они обе стали намного счастливее. Вместе делали ремонт, клеили обои и красили пол и окна. Маме после общаги, конечно же, хотелось уюта. К тому времени уже многое можно было привезти из Польши или купить на рынке. Лиза искренне восхищалась мамой и наслаждалась этим относительным спокойствием их нового бытия.

Единственное, что ей было неприятно — это замок на двери в зал, который служил маме и спальней. Каждое утро, уходя на работу или еще куда-нибудь, она запирала свою комнату. Лиза только еще один раз в жизни видела те туфли.

Оглядываясь назад и наблюдая за матерью Лизы, красивой, умной молодой женщиной, пережившей так много борьбы, я понимаю, почему она была так зла. Как и у многих, у нее никогда не было хорошей жизни. Она, вероятно, даже не знала, что такое счастье. Она, как и многие в те времена, не чувствовала большой любви ни от своих родителей, ни от Родины.

Когда ей самой было лет десять, родители сбросили ее на бабушку, в то время как сами по нескольку лет жили за границей, в дипломатических представительствах. В пятнадцать лет она стала нянькой для своего новорожденного братика. Хоть она его и обожала, ей хотелось сбежать, поэтому она быстренько выскочила замуж. Кажется, она очень любила своего первого мужа, но это была тайна, покрытая мраком. Лиза об этом факте никогда не узнала. Отец Лизы был маминым вторым мужем.

Я не виню ее за то, что она не стала идеальной матерью. Что вообще значит идеальная мать или жена? Я не сержусь. Она не мягкая, хотя, конечно, в глубине души она добрый человек. Советская жизнь могла сломать, исковеркать любого, даже очень сильного. По крайней мере, она пыталась обеспечить Лизе мало-мальски сытую, нормальную жизнь. После долгого и тяжелого рабочего дня ей приходилось вязать и шить вещи на продажу, и хотя это и было ее любимым занятием, со временем оно превратилось в обязательное бремя, тягтвившее ее долгими бессонными ночами. Всех ли так любили родители?

*

Лиза еле тащила ноги домой из школы, когда на город опускались сумерки, освещенные теплым светом окон. Она знала, что происходит за этими занавесками. Люди ужинали и разговаривали о своих делах. Объединенные нищетой, но некоторым из них все же удавалось радоваться. В ее окне было темно. Где мама? Вероятно, все еще работает.

Лиза старалась не замечать сочувствующие взгляды людей в автобусе. Что-то в их глазах вызывало в ней чувство тревоги. Эти взгляды были не то сочувствующими, не то… Непонятные и очень неприятные. Эти жалеющие взгляды были унизительны.

Я потрясена тем, насколько серой была жизнь. Серые взгляды, серые глаза, серое небо, серый город, серые люди. Депрессия была дымкой, которая окутывала, пронизывала ту жизнь везде и во всем. Сейчас я понимаю этих людей, я понимаю маму и ее настроения. Общество было изувечено. Счастье не было счастливым, счастьем было иметь то, чего не было у других.

Как-то Лиза со своей новой подругой из подъезда, Машей, ходили вместе в магазин за хлебом. Перед тем, как их отправили в булочную, они несколько часов гуляли на улице и порядком проголодались. На обратном пути девочки беззаботно болтали, смеялись и Маша, проковыряв дырочку в своей буханке, начала есть хлебный мякиш, набивая полный рот и продолжая весело болтать. Лизе тоже хотелось свежего хлеба, но она не решалась отломать ни кусочка.

— А мама тебя не заругает? — спросила она у Маши.

— За что? — искренне удивилась та.

— Вот за это, — Лиза кивнула головой на булку, — за то, что ты хлеб испортила.

— Да ну! Чего такого? — беспечно пожала плечами девочка, выковыривая очередную порцию ароматного свежего мякиша.

Лиза смотрела на свою буханку, на Машу, думала о том, что скажет мама. Но та была так беззаботна, и Лизе начало казаться, что ничего такого страшного здесь нет. И она отломала кусочек хрустящей, такой ароматной корочки. Хлеб и правда был очень вкусным — совсем свежим, еще немного теплым. А есть на улице всегда так вкусно! Она отломила еще кусочек и наконец добралась до мякиша. Вкуснотища! Две веселые юные девушки шли по улице солнечным летним днем, под ногами стелился тополиный пух, липкий запах тополиных почек смешивался с ароматом свежего хлеба. Они смеялись и радовались солнцу, лету и зеленой листве деревьев.

Наконец они пришли. Напоенный теплом и свежестью воздух летней улицы сменился сырой затхлостью подъезда. Дошли до Машиной двери, она постучала. Дверь открыла, улыбаясь, ее мама.

«Ну что, сходили? Умнички, — она взяла буханку из рук дочери. — Ой, а что это у нас тут такое? — с ласковым удивлением указала она расковырянный тоннель в хлебном мякише. — Это что у нас, маленькая мышка завелась?»

«Мышка, мышка!» — засмеялась Маша, заходя домой. Светлана Николаевна тоже рассмеялась, приобняв дочь. Дверь закрылась. Лиза пошла дальше к своему подъезду. Со слегка замирающим сердцем она тихонько постучала.

Мать, занятая своими мыслями, открыла дверь и взяла буханку, не глядя на Лизу. Тут ее взгляд упал на выковоренную дочерью дырку в хлебе. Она моментально изменилась в лице.

«Это еще что такое?» Сердце Лизы оборвалось.

«Это… это мышка…» — пролепетала она, запинаясь и пытаясь выдавить из себя робкую улыбку. Глаза матери наполнились злобой.

Лиза опустила голову и переступила порог тяжелой походкой идущего на казнь.

Темная Радуга

Просыпаясь рано этим утром, я чувствую его сильное крепкое тело рядом с собой, его близость ― она электризует меня. Он мягкий и прохладный. Но в то же время горячий. От прикосновения его рук у меня перехватывает дыхание. Мы словно вместе лежим где-то высоко в облаках. Его тело такое теплое. Его рука лежит на моем плече, а губы касаются моей шеи.

Я чувствую любовь. Я чувствую его наслаждение мной. Мне это приятно. Мне это нравится. Он спит, все время крепко держа меня в объятьях, как будто боится потерять меня, пока спит. Как будто пытается забыть о своих проблемах, прячась от неприятностей мира в этой маленькой впадинке на моем затылке, вдыхает запах моих волос. Мне щекотно.

Моего ангела зовут Paul. Мне абсолютно не важно, что он старше меня на 17 лет. Он красивый, сильный, мужественный. Для меня он молодой, его тело подтянуто, он прекрасно за собой следит, всегда загоревший и очень вкусно пахнет.

Мы не обычная пара, конечно же нет, мы не такие как все. Хотя, как и у всех людей, у нас иногда тоже бывают разногласия. Очень редкие и совсем незначительные. Мы никогда не ругаемся. Иногда мы спорим, можно сказать, дискутируем.

Порой он просто слушает мой лепет: про мои планы, новую профессию, семью и первую любовь. Он любит мои истории, слушает очень внимательно, не отрывая от меня восхищенного обожающего взгляда. Но чаще всего мы просто болтаем о том о сем, как день прошел, как дела на работе — или начальник мой что-то такое сделал, или его партнер по бизнесу что-то опять напортачил, или новые козни его бывшей жены…

Сейчас это не имеет никакого значения. Ничто в этом мире не имеет значения, когда я растворяюсь в мягкости и опьяняющей нежности его объятий. Хотя иногда, где-то глубоко внутри, у меня появляется какое-то неприятное колкое чувство, которое я не понимаю. Меня сбивает с толку тепло его тела. Важнее этого не существует ничего. В эти утренние моменты он мой Бог, с ним я стала уверенной в себе, мне хочется жить, летать, у меня на все есть силы и я ликую от того, что он мой! Только мой!

Он шепчет: «Доброе утро, детка», — очевидно, он не спит. Он дышит глубоко, но я чувствую, что он улыбается. «Как хорошо ты пахнешь. Я люблю тебя», — говорит он. Он потягивается, сладко зевает и медленно, как ленивый тигр, начинает исследовать мое тело, начиная легкое движение пальцами вниз по моей спине. Я улыбаюсь. Теперь мне щекотно где-то там, внизу.

Я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Я тоже позволяю большому зеву овладеть мной на мгновение. Потягиваюсь, одновременно улыбаясь. Я хвастаюсь своим телом, показывая и выгибая спину, предлагаю ему себя. Я ничего не могу с этим поделать. Мне нравится дразнить его. Я люблю этого мужчину. Он мой. Только мой. В такие моменты я чувствую себя богиней, наполненной, влюбленной и любимой. Я чувствую теплую волну счастья. Я благодарна.

«Я тоже тебя люблю, дорогой», — говорю я ему, мягко касаясь его груди. Такой мужской, такой мускулистой и волосатой. Покалывание в моем теле становится все сильнее и горячее. Я чувствую, как поднимается горячая волна откуда-то снизу, проходя через мое тонкое тело, как будто стая бабочек принесла новую энергию на своих трепещущих крылышках. Я провожу рукой по его груди ниже, еще ниже, к животу, пока она не натыкается на самую горячую часть его тела. Мои тонкие пальцы обвивают его по всей длине, наслаждаясь пульсацией его животного желания. Его глаза темнеют. Он начинает тяжело дышать. Я смотрю в них с легкой улыбкой. Я люблю свою власть над этим мужчиной. Он мой. И я его богиня. Становится слишком жарко.

Как только мы начали тесно и часто общаться, между нами возникла всеобъемлющая физическая тяга друг к другу. Это дикое животное чувство, что-то в воздухе, запах, электричество. Какая-то химия. Какая-то реакция в наших телах, которая сковала наши объятья. Такие сладкие нежные объятья, которые мы не можем разомкнуть уже несколько месяцев. Эти утренние моменты могут длиться часами.

Иногда я даже опаздываю на работу. Но почему-то сейчас, когда я с ним, опаздывать на работу мне кажется нормальным. Потягиваясь, Пол говорит: «Я догадываюсь, кто опять опоздает на работу». В его голосе наигранное удивление. Хотя для нас это правило практически каждого утра.

Мне нравится принимать душ вместе с ним. Это дает нам дополнительное время, если вы понимаете, о чем я. Меня абсолютно не беспокоит, что в последнее время я опаздываю везде и всегда. С Полом я научилась не волноваться о таких мелочах. До него у меня всегда было непреодолимое чувство ответственности, пунктуальности, желание быть правильной. А у него, впрочем, как и у многих американцев, есть как будто врожденное огромное чувство превосходства над всеми. Одним из многих примеров может быть то, что если я проснусь с головной болью, простудой или похмельем, и знаю, что должна что-то сделать или где-то быть, уложиться в срок, или что-то кому-то обещала, я встану и, несмотря на боль, буду выполнять свои обязанности. И неважно, как плохо я себя чувствую. Неважно, хочу ли я это делать. Какое-то твердое чувство долга. Сделал дело ― гуляй смело! Перфекционизм.

Пол совсем другой. Не такой, как я. И мне это очень нравится. Меня привлекают наши противоположности. В подобном случае он позвонит и отменит свою встречу. Если он не хочет или если ему некомфортно, он не вылезет из кровати. Он просто придумает какой-то предлог. Кажется, что он сам себя в этом убедил ― потому что на улице дождь, или сегодня в Чикаго большие пробки, неважно, какой предлог. И не важно, правда это или нет. Важно то, что он «is not feeling like doing this». Затем он просто перевернется на другой бок и без всяких угрызений совести проспит еще пару часов.

Сначала я была в шоке. Для меня это было дико. Как он мог отменить встречу, которая могла бы привести к какому-то действительно хорошему результату или потенциальному клиенту? Получается, он обманул, соврал клиенту. Я не понимаю. Это просто выше моего понимания. Но со временем я заметила, что никакого неудобства или чувства вины от такой лжи Пол не испытывал. Встреча была перенесена, дело было обсуждено позже или в другой день. И постепенно за последние шесть месяцев я узнала, что свой комфорт можно и нужно ценить больше, чем чувство долга. Я также научилась успокаиваться, замедлять скорость, научилась расслабляться. Это здорово.

Жизнь кажется намного спокойнее, когда я с ним. Несколько ценных уроков, которые останутся в моей жизни навсегда. С удивлением я спрашивала его: «Ты так долго ждал этого контракта, это так для тебя важно. Почему ты отменил эту встречу?» ― «Не закрою сегодня, так закрою завтра, not a big deal», ― говорил он мне уверенным тоном. ― «Don’t worry, baby».

«Значит, это правильно», ― думаю я про себя. Хотя раньше я очень жестко относилась к этому вопросу.

За последние 6 месяцев, кажется, мы не потеряли ни грамма этого сумасшествия, неопровержимой страсти друг к другу. Мои любимые бабочки никогда не спят.

Мы тесно связаны этим электромагнетизмом. Иногда нам даже не хватает слов, чтобы рассказать, как сильно мы любим и жаждем друг друга.

Я заметила, что часто мечтаю о будущем. Какая-то картина в моей голове, яркая, счастливая, там есть и дом, и дети, и собака. Мы оба на гребне успеха, у нас все есть, все, о чем только может мечтать человек. Нас любят и уважают люди, все задуманное у нас получается легко и непринужденно. К нам стремятся. С нами хотят быть, нас везде приглашают. Мы ведем активную светскую жизнь, которой у меня раньше никогда не было. Пол — мечта любой женщины.

Я счастливая выхожу из дома. Вокруг меня все сияет. Все блестит радостью. Кажется, моя улыбка больше, чем все мое лицо. Люди оборачиваются на меня. Я точно знаю, что они знают, почему я такая счастливая. И мне не стыдно. Я рада. Завидуйте мне. Я счастлива.

Иногда мы выходим из дома вместе. Когда мы выезжаем на шоссе друг за другом, набирая скорость, он всегда меня обгоняет. Проносится мимо в своей огромной черной машине, небрежно махнув мне рукой. Sexy! Я знаю, что Пол будет мне звонить и писать весь день. Этот сильный большой мужчина, только что как стрела улетевший вперед, не может насытиться мной. Это потрясающе.

Хотя сама я иногда не могу дозвониться до него часами. Но, конечно, я понимаю, что он очень занятой человек, после множества неудач и предательства Пол только начинает заново, с нуля развивать свой новый бизнес. И я тоже не хочу выглядеть недоверчивой прилипалой. Я стараюсь не звонить и не писать ему слишком часто.

Обычно я жду, пока он свяжется со мной первым. Я боюсь отпугнуть его, начав отношения с назойливости, как было у меня с моими бывшими, ужасные отношения без доверия. Поэтому порой мне грустно, кажется, что он игнорирует меня. Но когда он перезванивает, случается через несколько часов, все становится на свои места. Он меня любит! Он просто был занят. Но все же, Пол, похоже, не проявляет ко мне той же вежливости, которую я отчаянно пытаюсь показать ему. Это меня настораживает.

А может, так и надо? Он, как бы и не требуя, дает мне понять, что даже если я нахожусь на встрече с клиентом или занята, то все равно должна ответить на его звонок или сообщение. «Так должна делать любая нормальная женщина!» — часто говорит он мне. Я стараюсь быть нормальной женщиной. Он всячески дает мне понять, что такой мужчина, как он, должен быть приоритетом номер один. И ни один клиент, начальник или даже мой ребенок не может быть важнее него. Это какое-то бесстыдное превосходство, которое я заметила еще в начале наших отношений. Порой кажется, что не отвечая на мои звонки или сообщения часами, а иногда и до следующего утра, он пытается меня наказать за то, что я не ответила на его звонок или вовремя не перезвонила.

Но все же, как здравомыслящий человек, я понимаю, что, скорее всего, он действительно был просто занят. Причем обычно он объясняет это именно так. И почему-то всегда его объяснение, его история звучит очень захватывающе и все ставит на свои места.

Но когда он сам назойливо звонит и требует внимания, он объясняет это тем, что «Чикаго — опасное место для жизни и работы, baby. Я очень переживаю за тебя, когда ты ездишь к клиентам по всему городу. Я с ума схожу от беспокойства. Поэтому дай знать хоть одним словом, что с тобой все в порядке», ― обычно говорит он со страстью по-настоящему обеспокоенного мужа. Я чувствую заботу ― он волнуется за меня. Это новое для меня чувство. Хотя иногда это выглядит как контроль, я часто напоминаю себе, что ему, значит, не все равно. Я просто не привыкла к этому. Теперь я понимаю, что это и есть забота. Настоящая забота! Это так мило.

Иногда, когда я на ужине с подругой, к примеру, в каком-нибудь людном элитном ресторане, он пишет или звонит мне каждые пять минут. Прерывая разговор с подругой, я стараюсь, по возможности, конечно, сразу ему ответить. Не поймите меня неправильно, я знаю, что это невежливо по отношению к моему собеседнику, поэтому, уделяя внимание разговору, я могу и не заметить его звонка. В таком случае моя подруга даже заметит вслух, что его какое-то навязчивое внимание можно воспринять как проявление контроля или ревность. Я объясняю ей: «Дорогая, тебе даже такое еще не снилось. Когда ты найдешь такого Бога, ты поймешь. С ним я суперженщина. Он идеален».

И действительно, я парю. Моя грудь становится больше, мое тело налито нектаром жизни, мое лицо светится и, кажется, даже стало красивее. Я больше не критикую себя, и я чувствую себя правильной. Со мной полный порядок! Пол дарит мне столько любви и нежности по утрам, что я летаю целый день. А над его абсолютно для меня не навязчивыми сообщениями я хихикаю легкомысленно, как школьница. Я не могу дождаться, когда мы оба придем домой. И поэтому все чаще и чаще мои ужины и встречи с друзьями становятся все короче и, со временем, намного реже. Я пристрастилась к любви. Или как?

И все-таки, хотя его внимание мне нравится, постепенно в наших отношениях я чувствую некоторый намек на страх, какую-то необъяснимую тревогу, и не могу понять ― страх, что мне нужно защищаться, или страх, что я могу его потерять, если не отвечу вовремя. Я начинаю беспокоиться, что он расстроится, потому что я не звоню или не отвечаю ему немедленно. Или потому что я пока еще не всегда делаю все так, как он хочет.

Этот страх почему-то мне очень знаком, дежа вю?

Я, вообще-то, привыкла во всем и всегда отчитываться. И не только моему бывшему мужу…

*

Со своим вторым мужем я развелась два года назад, вырвавшись из какого-то абсолютно ужасного эмоционального ада.

У меня теперь замечательная карьера. Я действительно живу жизнь «американской мечты». Я создала себя заново. И мне всегда неприятно, когда кто-то пытается переступить мои границы. Хотя с Полом это кажется проявлением любви.

Меня зовут Летта, Letta George. В Америке меня называют разными именами, кто как. Мне 34 года, рост 177, 90-60-90, двое детей, два года как второй раз разведена. Работаю финансовым советником в одной из самых крупных американских финансовых корпораций.

Мой второй брак оказался полной катастрофой. Сейчас это уже неважно. Но два года назад я страдала от тяжелейшей депрессии и была потенциальным клиентом программ «AA». Лечила нервы в клинике для почти помешанных, ночевала в приютах и несла на своих плечах такое бремя вины, что пару раз выезжала на встречную полосу, выла от безысходности, бессмысленно тратила деньги в приступах шопоголизма, пила и грубила всем, кто попадался на моем пути.

Мой второй муж Аллен любил меня так сильно, что женился на мне, чтобы не потерять, чтобы удержать и владеть мною, хотя при этом и имел постоянную girlfriend.

О ней я узнала ровно через два месяца после свадьбы. До того дня ― ни намека, ни тени сомнения за почти восемь месяцев общения. Всегда на связи, все вовремя. Не мужчина, а сказка. Мечта!

Однажды вечером он не пришел домой. И, уложив своих и его детей спать, от волнения я звонила ему каждые пятнадцать минут. Сногсшибательный, огромный, сильный и уверенный в себе мужчина, он был любитель выпить в соседнем баре и, в принципе, повода для волнения в тот вечер у меня не было. Мы еще все-таки молодожены. Но почему-то что-то сильной рукой толкнуло меня позвонить ему. Я просто бесилась от того, что он не посчитал нужным дать мне знать, что опоздает к ужину. Ведь я его жду, как образцовая жена из 1950-х. Ну и вот. Где-то за полчаса до полуночи на моем сороковом звонке по его номеру ответила женщина. Только на долю секунды я почувствовала неуверенность и надежду, что, может быть, все это время я звонила на неправильный номер. Эта доля секунды и эта мысль, молнией пролетевшая в моем мозгу, пронеслась в моей груди вздохом облегчения, но потом звонкий женский голос сказал:

― Who is this?

Я сказала:

― Извините, я звоню Аллену, своему мужу.

На что звонкий голос ответил:

― Аллен у меня. Но он не женат. Вы, наверное, ошиблись номером.

Вообще ничего не понимая и, судя по ее удивленной интонации, она также ничего не поняла, я говорю:

― Мистер Allen George?

Она отвечает

― Дааа…

Похоже, она в полном удивлении.

Я продолжаю:

― Меня зовут миссис Джордж. Пожалуйста, позовите моего мужа к телефону.

Пауза. Скорее всего, шок. И тут ее голос из удивленного превратился в колкий.

― Он сейчас в душе, дорогая. Не беспокой нас, ― мгновенно сориентировалась она.

То мимолетное чувство ошибки испарилось в одночасье. Его душ у этого «звонкого голоса» облил меня ледяным дождем оцепенения. Я не могла дышать. Телефон выпал из моих рук, и почему-то — наверное подкосились ноги — я молниеносно оказалась на полу. Этот холод, всеобъемлющее ледяное оцепенение не то ошибки, не то предательства, распластал меня по холодной мраморной плитке пола в диком реве раненого животного. Я даже не знаю, я начала выть или плакать, но через несколько минут, а может быть и секунд, я услышала хохот в телефонной трубке, которая валялась рядом.

Дежа вю… Женский коварный смех в трубке… Она смеялась надо мной. Она смеялась мне в лицо. Она смеялась при нем. И с ним.

ОНИ ВМЕСТЕ СМЕЯЛИСЬ НАДО МНОЙ!

Я сломалась. Опять! Меня больше не волновало, что наверху спят дети. Что дом, в который я переехала два месяца назад, такой новый и красивый… Я начала кричать, бить посуду и окна, кидать вещи, мелкие и крупные. Я выла так, что мне казалось, меня слышит весь мир. Потом, выкурив пачку сигарет трясущимися руками и выпив бутылку виски, я вырубилась на полу в кухне, который теперь мне казался горячим. Так и нашли меня дети в семь утра, когда проснулись, и мы должны были собираться в школу. Они меня обнимали и жалели. «Мамочка вставай! Мы тебя любим!» Не один раз я выжила и собрала себя по кускам только благодаря любви моих сыновей.

Боже мой, что это были за два года. Туда-сюда! Мне он говорил, что она прилипала, страшненькая и толстая, что она ему надоела, но она его давний друг, у нее неприятности и проблемы со здоровьем. Мол, она его агент и предать сейчас ее он не может. «Жена должна понимать, что не может же человек предать друга! Что там у вас в России, все такие недоверчивые? Я не такой. Люблю я только тебя. Да если бы ты ее видела! Она с тобой рядом не стояла», ― громким уверенным голосом и сопровождающими его грандиозными жестами заявлял он мне.

Не знаю почему, но даже если я бесилась, после всех его слов я успокаивалась, принимала его обратно, ложилась с ним в постель, любила его. Поначалу такая идиллия могла длиться два месяца, потом все меньше и короче. Его пропадания становились все чаще, и вскоре на его номер вечерами можно было даже не пытаться звонить.

Я знала, где он был. Я ездила к ее дому. По ночам стучала к ним в окна. Ругалась, кричала матом возле ее двери: «Fuck you! Fuck you, bitch!» Ездила в ее офис с истерическими криками, кричала в коридоре, позоря себя на весь район. Писала ей угрожающие сообщения, часами сидела в ее фейсбуке, сравнивая себя с ней.

«Почему? Боже, почему?» ― выла я. Мои истерики дошли до того, что ей пришлось пожаловаться на меня в полицию. После не очень долгого процесса, полиция — суд, мне запретили приближаться к ней на пятьсот футов, звонить, писать или каким-либо иным способом преследовать ее. Даже если я, входя в ресторан, увижу ее, я должна покинуть заведение. Моя жизнь превратилась в ад.

Дошло до того, что, конечно же, по моей вине, потому что я такая сумасшедшая, мой собственный муж заблокировал меня на своем фейсбуке: «Я бизнесмен, она мой риэлтор, и даже если мы просто сидим на деловом ужине, ты, истеричка, все равно не поймешь важность нашего бизнеса, ― пылко и предвзято объяснял он мне как умалишенной. ― Поэтому мне пришлось тебя заблокировать». И тут же переключался: «Я не хочу тебя расстраивать, детка. Я не хочу, чтобы ты волновалась. Помни, что я люблю только тебя», ― говорил он мне. Какой-то бред, словесная муть, двусмыслица, которая сводила меня с ума.

Но ведь правда, я истеричка, натворила дел, наломала дров. Дура я сама, а он вроде как и прав? Мозги превратились в мелко нарубленный салат, который невозможно есть, хотя и выглядит вроде красиво.

Здесь нужно пояснить, если вам интересно, что для эмигранта в Америке самый быстрый и надежный способ получить документы ― это брак. Это даже быстрее, чем воссоединение семьи. Если вы докажете иммиграционному офицеру, что ваш брак не фиктивный, то есть в наличии любовь, дети, совместная прописка, страховки, а также, конечно, совместные долги, ипотеки, кредиты и все такое прочее, совместные фотографии с медового месяца и отпусков, получить гражданство, оставаясь в таком браке, можно где-то через три года.

Зная это, я надеюсь, вам будет легче понять, почему я оставалась с ним последующие два года. Хотя какая-то часть меня рвалась бежать, а другая шептала: «Сиди!» Мать и бабушка тоже говорили: «Сиди не рыпайся! Терпи! Значит, ты что-то не так делаешь, учись быть хорошей женой! У всех мужики гуляют, они все козлы». И все в том же духе. День изо дня. Почему я позволяла мужу делать все, что он хочет. Почему я терпела унижения, и даже иногда побои, все это время. У меня не было выбора!

Мне уже ни в коем случае нельзя было с ним разводиться. А еще важнее ― чтобы он не развелся со мной. Но это все же был просто предлог. Я была в него влюблена. Влюблена настолько, что у меня кружилась голова. И от страха его потерять, потерять эти редкие моменты счастья, я готова была ползать, есть из его рук, служить ему на кухне и в постели. Поэтому из красивой, статной, самодостаточной молодой женщины, всегда смеющейся и имеющей море друзей, я превратилась в пьющую, вечно плачущую, несчастную, замкнутую тряпку. Только по этим двум причинам я не могла его просто послать.

Плюс ко всему этому эмоциональному капкану, мои дети к тому времени уже свободно говорили на английском языке и забывали русский. У них уже были здесь новые друзья, американская жизнь и школа, а у меня ― работа, долги, знакомые, машина и все прочее, что привязывает нас к месту. Дети просили: «Останемся!» Мать твердила мне: «Подумай о ребятах, молчи и терпи!» И у меня не было вариантов, кроме как терпеть, быть хорошей девочкой, надеяться, что, может, сегодня он придет домой и будет меня любить. И ждать! Ждать того заветного письма из американского иммиграционного центра.

Сколько произошло за эти два года, я даже не могу передать словами. И летал он с ней в отпуска, дарил ей дорогие подарки, проводил у нее ночи, недели, игнорируя мои звонки. Каждый день опуская меня ниже того, куда падать уже некуда. Это было самое дно. Пока не произошли два финальных события.

Первым было то, что через месяц после того, как я узнала про нее, то есть через три месяца после нашей свадьбы, пришло письмо из еще одной очень важной инстанции, которая называется RIS. Это Федеральная налоговая инспекция США. Потом последовала еще куча писем от адвокатов и кредиторов. И, однажды придя домой с важным видом, он стал мне, ничего не понимающей эмигрантке, объяснять: «Ты понимаешь, что это 2008 год. Ты понимаешь, что экономика рушится, и я попал. Мой грандиозный проект (а он был архитектором-застройщиком и бизнесменом) рухнул, ― он плакал. ― Вы, русские, пашете как волы, вы столько пережили, поэтому, дорогая моя, я уверен, только ты меня поймешь! Только ты! Вы все такие сильные женщины! Я вами восхищаюсь, ― ныл он с пафосом. ― Меня никто не поймет так как ты! Нам придется съехать из этого красивого дома и снимать квартиру где-то еще, но мы будем счастливы, я обещаю! Хочешь жить в Сити?» Или он говорил: «Я никого никогда не любил так, как тебя. Только потому, что ты у меня есть, я выстою, я такой бедный-несчастный, а ты моя богиня». Попробуйте вы бросить такого человека в горе. Мы ведь, русские, и не такое пережили! Я же привыкла всех спасать. И пахать, как пашут тут все эмигранты, да и там, на Родине, тоже. Предать не могу и не могу отвернуться. Ужас.

Тогда я не особенно разбиралась в американской системе, но да, было всем понятно, что в мире происходит экономический кризис. Через месяц после этого он подал на банкротство. Когда я открыла письмо из RIS, я две минуты стояла в оцепенении, глядя на цифру. Двадцать один миллион долларов. Я пересчитала нули. Мой муж оказался банкротом на двадцать один миллион.

Ну и что мне было делать? Я должна сохранить брак. Я не могу его теперь оставить. Чувство долга ― Как это так, отвернулась от мужа в трудную минуту, — звучали пересуды в моей голове. Я это делаю ради будущего своих детей. Я жена, у которой муж банкрот. И за последние три месяца я тоже ставила свою подпись на каких-то документах, на договоре ренты апартаментов в Сити, например. Дура! Теперь мы банкроты вместе. Я сижу ночами и сутками переживаю, пью, стремительно теряю в весе, испытываю частые неврозы, а он, находясь с ней, кажется, даже ни о чем не волнуется. «I don’t feel like worrying about this», ― говорит он мне. Эта американская манера ни о чем не волноваться ― «я грандиозный, потому что я американец» ― действительно, воспитала их в привычке ставить себя выше всех и вся.

Вторым и финальным событием, где-то через два года после свадьбы, было следующее.

Мы ехали в машине. Я как послушная жена сидела на пассажирском сидении, и как человек с русским характером, слегонца выпившая, пыталась его лечить, что-то про наш брак или его связь.

Уже не помню точно, но знаю, что ни о чем другом я в то время ни думать, ни говорить вообще не могла. Болтаю без фильтра и контроля. «Как ты мог! Ты криво едешь! Чего ты столько пьешь! Ты плохой пример детям! Смотри на дорогу!» И так далее, в своей дурацкой совковой манере, к которой я была приучена с детства. И тут наш американец, которому все можно, у которого свобода и демократия, пьяный за рулем, схватил меня за волосы, я так понимаю, чтобы заткнуть мой словесный понос брюзжания, и с силой ударил меня лбом о приборную панель. После пары сильных ударов, не обращая внимания на кровь, текущую из моего носа, он схватил меня за грудки, все еще на скорости, резким движением, дернув, разорвал на мне платье.

После этого, продолжая орать: «Да кто ты такая! Ты все время ноешь, ты понятия не имеешь, как уважать мужа и, главное, свободу личности», ― Аллен в гневе вырвал из рук мой телефон и выбросил его в окно. «Shut the fuck up!» ― кричал он мне.

Я закрыла рот. Наконец-то русская баба внутри меня поняла, что пора заткнуться… Аллен был в бешенстве: «Ты вообще понимаешь, что такое мужское достоинство? Его нельзя разрушать своим бабским тупым мнением и базаром! Я такого не потерплю! Я здесь муж и мужик, не ты! Заткни свой поганый рот. Что ты знаешь об отношениях! Ничего!!!» ― мой муж орал, как бешеный. Меня осенило! Что же я делаю? Так оказывается нельзя! Как в зеркале я увидела разгневанное лицо моего первого мужа, потерявшего разум, мне тут же все стало понятно! Теперь я даже благодарна Аллену за хороший урок.

― Я тебя очень любил! Ты была веселая, смотрела на меня как на сильного мужчину! У меня крышу снесло от любви! Я не хотел тебя терять и отпускать обратно, когда у тебя виза закончилась! Я бы никогда к ней не вернулся, если бы ты сразу после переезда не начала организовывать мою жизнь на свой лад, соваться ко мне со своим мнением, постоянной критикой и советами! Я пошел туда, где мне комфортно! Ты сама все разрушила, русская тупая bitch. Ты от кого этого набралась? От мамаши своей?

— В этом и есть разница между тобой и ею! Дура ты! ― продолжал он в бешенстве. — С ней мне спокойно. Что бы я ни сделал, она меня поймет и никогда, никогда не осудит. С ней я всегда прав! С ней тепло! Я там Бог! А с тобой я всегда виноват, не прав, как идиот! Ты постоянно тычешь мне в лицо все мои ошибки, как будто я дебил и сам не понимаю! Ты что, пришла меня спасать? Как, по-твоему, я жил до тебя? Тебя только трахать можно. У тебя мозги как у… даже не знаю, ― на выдохе сказал он. ― Дура! Мужик всегда выберет такую, как она, а не ты!

― Baby, это можно все обсудить, что не нравится или еще что, ты скажи… Я же не знаю, как у вас тут принято, мы же партнеры… Я просто старалась как лучше.. Прости, пожалуйста… ― лепетала я, плача.

Никакого сочувствия в его глазах я не увидела, только гнев и ненависть. Красивое лицо самого дьявола!

Я испугалась, очень, и мне было стыдно. Я мямлила извинения, как и положено по-американски. Чтобы хоть чуть-чуть сгладить ситуацию и разрядить обстановку, взяла сумку и начала в ней рыться.

Он воспринял это как немое игнорирование себя. «Ах, ты меня даже не слушаешь, сука, что ты там ищешь в этой fucking сумке?»

После этого сумка полетела в окно вслед за моим телефоном. И тут, за два квартала от моего дома, который мы снимали, но за который плачу теперь я, он же банкрот, все еще дарящий своей любовнице дорогие подарки, случилось самое страшное. Слегка притормозив, меня, всю в крови, в до пупа разорванном платье, почти в одном лифчике, он, открыв дверь, выкинул из машины. Он выкинул меня из машины!

Как мусор. Пошла на… Fuck you!

И вот я, когда-то мечтавшая быть его королевой, лежу на дороге, опять в луже, в начинающихся сумерках, полуголая, с окровавленным лицом… Вижу взгляды людей в проезжающих мимо машинах, бреду назад по разделительной полосе, пытаясь найти свою сумку и телефон.

Должна сказать, что многие останавливались, в основном женщины, как будто знали, что случилось, и пытались помочь. Не знаю, потому что они добрые или потому что я была голая. Может, потому что им тоже это было близко.

На меня глазели. К этому времени я абсолютно протрезвела, мне очень хотелось в туалет, мне было стыдно. Слезы, смешавшись с кровью на моем лице, превратили меня в чудовище ― или посмешище, решайте сами. Слава богу, в трех домах от того места жила моя подруга Тесса. Мне так хотелось в туалет, что я решила бежать к ней, это было ближе, чем брести домой. Когда она открыла дверь, она онемела, быстро впустила меня внутрь, увидев, что я пританцовываю. После этого она силком затолкнула меня в свою машину и сказала: «Хватит. На этом все. Я везу тебя в полицейский участок». За это я теперь ей безмерно благодарна. Но тогда я пыталась с ней спорить: «Погоди, это же испортит ему жизнь! Его, бедного, арестуют. Я не могу с ним так поступить! Я же сама виновата, наезжала, надо было меньше пить…» «Вот дура!» — кричала Тесса и, наверное, думаете вы.

Полиция сфотографировала мои синяки, собрала всю необходимую информацию о моем муже, как его зовут, о том, где он сейчас может находиться и так далее. Убедившись, что я действительно его жена, они поехали к ней и арестовали его.

Пока я исповедовалась полицейскому психологу, они привезли Аллена в участок и посадили в клетку. Тут я должна сказать спасибо американским законам. Буквально через десять минут прилетела эта женщина, «звонкий голос», и заявила, что она хочет «bail его out», т.е. освободить под залог. Но дежурная черная женщина-полицейский, окатив ее холодным презрением, пояснила, что это случай домашнего насилия, и решение о возможности выкупа может быть принято только супругой. При этом она указала пальцем в мою сторону. «Звонкий голос», красивая и изящная женщина, подошла ко мне и громко заявила: «Ты, вонючая русская, я тебя ненавижу», ― на что моя подруга Тесса с гордостью заявила: «А ты что, бесишься потому что он женился не на тебе?» «Звонкий голос», глянув на нас как на умалишенных, с треском вылетела из участка.

Я все же не посмела press charges, пожалела. Его отпустили, и он сразу, теперь уже окончательно, переехал к ней. Многие его вещи остались в моем съемном доме, и теперь, если ему надо было что-то забрать, он мог это сделать только в присутствии полиции. Американские власти очень серьезно к этому относятся. После того происшествия я видела его лишь один-единственный раз.

Через неделю полицейский звонок вывел меня из молчаливого ступора, сообщив мне, что у них с моим мистером назначен аппойнтмент в сопровождении полиции, чтобы забрать вещи из нашего дома. Во сколько и когда мне удобно, что мне не обязательно присутствовать, дабы избежать психологического дискомфорта. Браво, Америка!

Но я все же решила быть дома. Почему, спросите вы? Мне хотелось увидеть раскаяние в его глазах, стыд от боли, которую он мне причинил, может, услышать финальное «прости» или еще какую-нибудь реакцию. Ничего такого не было, абсолютно, полный ноль. Как будто меня там вообще не было! Как будто я пустое место! Точно мусор, почувствовала я в его взгляде. И унизительное сочувствие в глазах полицейских.

Второй закон, которому я хочу сказать спасибо ― это иммиграционный закон США, дающий право супругу, над которым было совершено насилие, развестись, не потеряв иммиграционных привилегий. То есть как бы Америке стыдно, что американский гражданин применил насилие по отношению к более слабому и бесправному, тем самым опозорив идеалы американского гуманизма.

В общем, по интернету я нашла очень приличного и недорогого адвоката и подала на развод. Серьезно занялась медитацией и в конце концов спалила все его вещи в своем камине. И буквально через год я встретила Пола. Мне наконец повезло! Я наконец-то счастлива!

*

Таким образом, у меня есть шрамы и тяжелый багаж из моего прошлого, и я не хочу загрязнять мои с Полом отношения этим хламом. Мы всегда все начинаем с чистого листа, окунаясь в бурю эмоций без памяти, так ведь? Я говорю себе: «Мне повезло! Я просто должна приспособиться и принять его таким, какой он есть. Я не буду его менять, не буду жаловаться, критиковать или пытаться его изменить. Я могу быть лучше. Я стану лучше».

С одной стороны, я понимаю, что отношения, как двусмысленно говорят маменьки и тетушки, это работа. Никто только мне толком не объяснил, какая конкретно это работа… Угождать? Вкусно готовить? Работать где, в кровати? Или реально пахать на работе, становиться добытчицей? Нет-нет, не поймите меня неверно, я не против феминизма и самореализации, я, конечно, не против сумасшедшего секса и люблю готовить. Драю дом чуть ли не каждый день, угощаю, ублажаю, умею выслушать, посоветовать, приласкать. Что еще надо, какая работа? Аллену это не нравилось… Надо меняться!

Ну так вот, завтра мы будем отмечать шесть месяцев, как Пол говорит, нашей любви, он довольный и счастливый, значит, я пока справляюсь с этой вашей работой.

Я счастлива…

…Одним доверчивым ослом

Стало больше в этом мире!!

*

Когда я, русская женщина, гордая и упрямая, с двумя высшими образованиями, двумя детьми и тремя чемоданами приехала в Америку, я, конечно, как и все эмигранты, была на седьмом небе от счастья — теперь для меня и моих детей открыты в этом мире все двери. И также, как и все, кто эмигрирует в Соединенные Штаты, я сразу же поняла, что меня здесь в принципе никто не ждал, никому не нужны ни мои дипломы, ни знания.

Найти достойную работу практически невозможно, не потому, что не было рабочих мест, а потому что, во-первых, нужно подтянуть английский язык, во-вторых, нужно иметь рекомендации, нужно показать и проявить себя, прежде чем устраиваться на какую-то мало-мальски приличную работу. Здесь я встретила дам, которые там, дома, имели бизнесы и ученые степени, а здесь убирают богатые дома или сидят со стариками. Платежи и расходы начинают сыпаться на голову и в почтовый ящик чуть ли не на следующий день, поэтому никаким поиском чего-то более-менее приемлемого заниматься нет времени. Люди устраиваются, кто куда может, а я через два дня после прилета уже имела работу. Мне, как обычно, повезло.

Моя мать была хозяйкой салона стрижки, окраски, косметологии и массажа ― SPA, если короче. Мы не виделись почти десять лет, за исключением крестин и одной совместной поездки в Испанию. Она была нам рада. Готовая заниматься и воспитывать внуков, в своей манере, на которую я сразу обратила внимание. Первое время мне было где жить и работать. Я была очень благодарна. Но все же планировала побыстрее свалить от постоянного контроля и недовольства.

Но тут еще загвоздка ― стрижки, окраска и косметология стоят примерно от 10 до 50 долларов, из которых специалист получает комиссию 50%. За массаж, который стоит 100 долларов, ты получаешь 50 долларов плюс чаевые. Конечно, с моей целью жить отдельно и растить детей в районе с хорошей школой, я не могла прожить на стрижках и прыщах.

В первый день моей работы хозяйка салона (и здесь я буду ее именно так называть, потому что она не относилась ко мне как к своей дочке, требуя от меня тоже самое, что от всех своих работников) запихнула меня в массажную комнату и сказала: «У тебя клиент через 10 минут, готовься».

― Мама, ты что! Я не умею делать массаж, ― засмеялась я.

На что она серьезно ответила:

― Ничего, справишься. Смотри, начинаешь с плеч, ― она взяла меня за плечи и движением своих рук показала, что надо делать, ― разогреваешь мышцы, тянешь туда-сюда, ну где-то у тебя на это должно уйти минут десять… Потом спускаешься на спину, работаешь вдоль мышц. Смотри, видишь, я тебе показываю, ― увидела она в зеркале мои округленные от ужаса глаза.

― Потом ноги. Сначала разогрев мышц. Потом проработка. Накрываешь клиента, чтобы он перевернулся ― и так далее, ― болтала она как ни в чем не бывало.

У входной двери раздался звон колокольчика. Пришел клиент. Этот звон колокольчика до сих пор звучит в моих ушах как приговор. С него начались шесть лет моего, еще одного, ада.

Конечно, я научилась делать массаж. Причем очень даже неплохо. У меня было много постоянных клиентов, я хорошо зарабатывала. Через несколько месяцев я смогла переехать в приличный район, чтобы мои дети ходили в достойную школу, и теперь я, только я, могла воспитывать своих детей так как когда-то мечтала.

У эмигрантов нет выбора. Твоя гордость и надежды уходят на задний план и разбиваются вдребезги о закрытые ворота американской мечты. Не знаю, как у всех остальных, но мое человеческое достоинство, женская гордость, не говоря уже о здоровье моих рук, были уничтожены. Следующие пять лет я терла бесконечные волосатые некрасивые тела или какие-то абсолютно неухоженные бесформенные женские складки.

Кроме хорошего заработка, все же было и несколько других преимуществ. Например, у меня появилось очень много знакомых, появились нужные контакты, связи. Массажист, также как и парикмахер, доверенное лицо клиента. Люди не только наслаждаются хорошим массажем, но и разговаривают, делятся своими бедами и секретами, доверяя мне свои тайны. За годы сервиса многие стали моими добрыми знакомыми, каждое волосатое тело, как оказалось, имело душу и душещипательную историю, и каждая складка была готова помочь или еще пригодиться. Мне нравилось общаться с ними в полутемной комнате, моем массажном офисе, одни спрашивали совета, другие звали на свидания, третьи просто сплетничали.

Там же я встретила своего мужа Аллена, свою лучшую подругу Тессу и других девочек из Литвы, Польши, Беларуси. Постепенно у меня создался новый круг знакомств, дружба, устоялся быт и, в принципе, не на что было жаловаться. Человек привыкает ко всему, согласитесь вы. Так же, как мы с детства привыкаем к унижению, мы привыкаем и ко всему остальному. К мужьям, быту, нищете, и нам уже ничего не хочется менять. Массаж было не самое страшное, к чему мне еще в будущем предстояло привыкнуть.

Однажды, где-то через пять лет работы на мать, в салон вошел высокий пожилой, абсолютно седой мужчина. Он был клиентом другой девушки, но она в то время была занята. Мне пришлось его взять. Все как обычно, стандартная сессия массажа. И потом через неделю снова и снова. Он стал моим постоянным клиентом, мы разговаривали на самые разные темы. Он задавал мне много вопросов и как будто пытался влезть мне в голову. Я люблю общаться и мне есть что рассказать о себе. Однажды он сказал: «Не хочу тебя обидеть, но с твоим умом, мне кажется, ты здесь просто теряешь время. Ситуация в Америке сейчас меняется, экономика на взлете. Если тебе интересно, я бы мог помочь устроить тебя в финансовую компанию. У тебя отличный английский, ты быстро соображаешь, только надо будет немного подучиться».

Я была согласна сразу же, с первого слова. У меня в голове крутилось:

«Летта Джордж ― финансовый советник».

«Летта Джордж ― менеджер».

«Спросите у миссис Джордж», ― снилось мне.

Важная должность, авторитет, шикарный офис, дорогие деловые костюмы, огромная финансовая корпорация… Ах, вот они, наконец-то приоткрываются врата Американской Мечты!

Его звали мистер Джефф. Он прислал мне гору финансовой литературы, книги тоннами и файлы терабайтами. Теперь у меня появилась цель. Она очень быстро вытеснила нескончаемую обрыдшую мыслительную жвачку под названием Аллен.

Мой мозг переключился теперь на изучение американской экономической системы. Реальный капитализм, о котором я даже никогда не имела представления.

Изучала американский рынок акций, паевые инвестиционные фонды — mutual funds, фондовый рынок, облигации, государственные ценные бумаги — bonds, индексы, налоги и их формулы… Налог на доходы, формулы расчета расходов семьи и бизнеса, на недвижимость и землю, бизнес налоги, налог на покупку — все, что платит рядовой американский карман.

Я учила не просто теорию, нужно было освоить огромный массив конкретной информации, необходимой для практики. Каждую акцию и облигацию компании, каждой компании — американской и не только. Что за ними стоит, их подпитывающий капитал, совет директоров, его состав и текучка новых продуктов и внутренних скандалов. Анализ и прогноз того, как их ценные бумаги будут вести себя на биржах. Пенсионные фонды qualified и non-qualified, аннуитеты, страхование жизни — variable и нет, фиксированное и пожизненное. Трасты, риски, доверительные, наследники, правила работы с ними и ценные бумаги и так далее.

У меня в голове шла война цифр и терминов. За год нужно было получить, все на английском, пять securities licenses №6, №63 и №65 плюс лицензия всех видов страхования жизни и ChFC®.

Недолго думая, я отложила жизнь в сторону. Тогда меня волновали только мои дети и мое теперь уже точно светлое будущее. Аллен испарился за тоннами прочитанных листов. Готовясь к тесту или экзамену, я слушала запись учебника, иногда даже делая массаж. У меня была цель!

Меня ничего больше не волновало.

Не позволяя себе никаких вольностей и удовольствий, я на полтора года исчезла с лица земли.

Дети, книги, работа… Я решила, что когда сдам все экзамены, то свожу себя домой, в Белоруссию, чтобы отметить там свои 35 лет с друзьями на Минском море. Это будет моим подарком себе самой.

Ее Высочество

Здесь мы будем говорить про Вету. Ветка, Веточка. Вы с ней уже знакомы. Она лучшая подруга Лизы. Сейчас ей 12 лет.

Родители Веты развелись шесть лет назад. И теперь, по каким-то непонятным обстоятельствам, она живет с отцом. То ли Ветина мать изменила ему, то ли он ее избил за это, непонятно. Это еще одна тайна, покрытая мраком… Много всяких сплетен. Они живут в том же малосемейном общежитии, где живет наша Лиза с матерью. Ветина комната на том же этаже, в двух шагах от Лизы, рядом с ленкомнатой. Она разделяет пространство между их блочными квартирами.

Если вы не знаете, что такое ленкомната ― ленинская комната, ― это большое помещение, где соседи по этажу собираются на досуге для идеологических собраний. В те времена еще существовали специальные методические указания по оформлению ленинских комнат. Там обязательно должен был присутствовать бюст Ленина и фотографии членов советского Политбюро, лежали подшивки газет «Правда» и «Труд». На стене висела стенгазета, она обязательно делалась каждый месяц вручную активистами этажа. Эта комната всегда была не заперта. По праздникам там накрывали столы, взрослые ели и пили, радуясь своему неказистому советскому быту, а дети носились по узким, бесконечно длинным коридорам, покрытым старым коричневым линолеумом, с темно-синими тусклыми потрескавшимися стенами.

Эта ленкомната была тайным местом встреч для детей всего этажа.

Взрослые и администрация разрешили детям там иногда играть и устроить уютный форд из кресел и пледов. Любимое место для всей ребятни. Это было одно из немногих скудных развлечений, которые Лизина мать если не одобряла, то, по крайней мере, не была против.

Отец, высокий статный мужчина, спортсмен и активист, работал в Строительном Тресте №18. Он души не чаял в своей дочке. И когда я говорю «души не чаял», я имею в виду боготворил, обожал, и вся его жизнь крутилась только вокруг благополучия его принцессы. Как мы говорили выше, баловать детей в то время было сложно и пусть даже не излишествами, но своей любовью и вниманием он баловал Вету беспредельно.

Дядя Ваня сам был избалован любовью семьи. Он был младшим сыном у своих родителей, вырос под опекой матери и пяти старших сестер. Можно вообразить, как его баловали и защищали, как маленький мальчик рос в любви и заботе шести женщин. Хотя и выросший в послевоенное тяжелое советское время, он был окружен любовью и бдительной заботой всю свою жизнь. Поэтому у него и было огромное любящее сердце. Он не знал, как можно жить по-другому.

— Тебе так повезло с папой! ― часто с завистью говорит Лиза.

— Да ты что, ты ему тоже как дочка. Он тебя любит! — Вета всегда заботится о Лизиных чувствах. Она не хочет, чтобы Лизе было обидно. У Веты со стороны отца очень большая родня, и для всех она маленькая принцесса их любимого младшего братика и любимого дяди. У нее восемь двоюродных братьев и пара сестер старше Веты. Для всех них она самая избалованная и везучая. При любом сборе семьи тетеньки всегда восклицают с нарочитой слащавостью: «Ой, какая хорошая девочка!» ― «Какая красивенькая!» ― «Веточка, ты просто прелесть!» ― «Какая умненькая!» ― они гордятся за своего брата. Вета была избалована вниманием. Отец даже редко называл ее по имени, постоянно используя выражения «любимушка», «моя сладкая», «счастьечко мое».

Вета не знала тогда ни о тяжелом времени, ни об очередях, ее нежно оберегал отец от всех напастей и тягот той жизни. Она была легка и свободна как ветер, всегда веселая, беззаботная, и поэтому всегда хотела помочь Лизе, привести ее в свой беспечный счастливый яркий мир.

Вета была избалована любовью. Это звучит странно, но она знала, что всегда может положиться на своего отца. Любовь парила в воздухе. Любовь была везде и во всем.

Если бы мог, он купил бы ей все, что она хотела, что он обычно и делал, потому что занимал довольно высокую должность в тресте. Она была уверена, что может получить все, что захочет. От такого восприятия мира возникает чувство стабильности и власти, которое позже может стать Ветиным уязвимым местом. Взрослеть и быть милой испорченной принцессой, конечно же, здорово. Вета жила в золотом детстве, пока ей не исполнилось тринадцать лет. В стране начались перемены. Сначала произошла павловская реформа денежной системы. Людям поздно вечером объявили с экранов телевизоров, что их старые банкноты больше недействительны, и их можно обменять на новые только в определенном ограниченном количестве. Все остальные деньги автоматически превращались в бумажный мусор. А через несколько месяцев произошло обесценивание и безналичных накоплений на счетах населения в единственном ― разумеется, государственном ― банке СССР, работающим с личными вкладами граждан, так называемом Сбербанке. Концепция Советского Союза была полностью ликвидирована одним махом, и, как следствие непродуманных действий пришедших к власти, люди в одночасье лишились своих денег. Правительство уничтожило все сбережения предприятий и населения, обесценив их путем либерализации цен, проведенной без какой-либо компенсации.

Население было лишено денежных сбережений не только в мгновенно обесценившихся наличных деньгах, но и на депозитах в сберегательных кассах, гарантом которых было государство.

Ветин отец потерял все свои сбережения. Итого семь тысяч советских рублей. Вообразите, в четверг вы могли купить полторы машины и ездить по городу как король. А в пятницу, которая так и называется «черная пятница», за эти деньги можно было только сходить в магазин и купить продуктов на неделю. Это была несчастливая зима для отца Веты. После этого папа, конечно, не мог много покупать и баловать ее как прежде. Вета, ничего не понимая, просто замечала, что отец стал каким-то грустным, как будто на его плечи легла вся тяжесть мира. Он не был злым, как многие. Он был просто понурый. Но он все равно оставался самым добрым человеком в мире.

Тем временем люди в стране полностью потеряли доверие к правительству и банку. Наличные деньги правили бал. Весь мир недоумевает, почему русские всегда loaded with cash, упакованы налом, причем в долларах. Люди больше не доверяли банкам и предпочитали иметь наличные доллары, надежную конвертируемую валюту. Потому что миллионы и миллионы людей обанкротились в том злополучном 1991-ом. Они больше не доверяли ни государству, ни рублю ― «деревянному», как его начали презрительно называть. Хотя и отцу Веты, и всем остальным взрослым советским было тяжело и страшно, но нужно было искать новые способы выживания.

В тот год она многого и не просила. Ее голова была занята другими мыслями ― мальчики!

Не сказочная реальность

Летние лагеря в то время были отдушиной и для детей и для родителей. У родителей появлялось свободное время, а дети получали возможность побыть на природе в обществе своих сверстников. Когда Лизе было одиннадцать лет, ее отправили в летний лагерь на несколько смен. Стоимость путевок была невысокой, а для малоимущих семей и работающих матерей-одиночек, таких, как мать Лизы, они были и вовсе бесплатными. Первые пара дней для детей, в том числе и для Лизы, всегда были шоком. Как будто тебя вырвали из привычного окружения и не хотят тебя видеть. Но обычно где-то через неделю дети успокаивались и привыкали. Так и Лиза в прекрасном саду лагеря возле озера стала забывать о своей дрожи, робости, как это всегда случалось вдали от матери. Она становилась счастливой, веселой, свободной духом. Лиза завела новых друзей. Дни проходили за веселыми летними мероприятиями ― зарница, походы, спортивные игры, занятия в кружках, прогулки по тенистым аллеям с белыми статуями горнистов, барабанщиков и пионерок. А по ночам, лежа в постели, девочки рассказывали друг другу страшные истории и вслух мечтали о мальчиках и о будущем. Иногда они бросали одеяла и подушки на пол и сидели в кругу, разговаривая при выключенном свете, вызывая духов или пиковую даму. А иногда, крайне редко, да и то с позволения пионервожатой, поздно вечером они прокрадывались в комнаты мальчиков и мазали их, спящих, зубной пастой.

Случалось, днем, улучив момент, когда никто их не видит, новые летние подруги тайком перелезали через забор в укромных местах и выходили «за территорию». Убегали в лес, это было целое запрещенное приключение. Они собирали ягоды, ели кислую заячью капустку и наслаждались природой и опасной свободой ― подобные побеги и выход за пределы лагеря сурово карались, вплоть до вызова родителей и отчисления. Это было прекрасное время, три недели счастья. С одной стороны, время шло очень медленно, терялся счет дням в беззаботном веселье лагеря. Но оно также шло с невероятной скоростью, когда Лиза думала о приближающемся возвращении домой.

Единственное, что ей не нравилось, это выходные. По выходным к другим детям всегда приезжали родители, привозили им угощение. Лиза завидовала своим подругам, наблюдая, как их увозили на пикники и они пропадали там целый день. Ее мать появлялась только пару раз, разделяя посещения с отцом, и в эти приезды у нее постоянно было плохое настроение. Лиза могла предсказать это, только увидев мать, выходящую из автобуса. По ее взгляду издалека Лиза уже знала, каким будет день.

Однажды, пропустив несколько выходных, мама приехала на машине с каким-то незнакомым мужчиной. «Познакомься, это дядя Сергей, ― сказала она, ― мы тебя заберем и поедем в деревню, в магазин, я куплю тебе что-нибудь вкусное». Лиза обрадовалась. Она неловко оглянулась назад, чтобы посмотреть, заметили ли другие ребята, что ее тоже забирают.

На пути в соседнюю деревню, во время двадцатиминутной поездки, мать проявляла нарочитую, неестественную, несвойственную ей заботу. У Лизы возникло ощущение, что она лишь хочет произвести впечатление на этого незнакомого дядю, показать, какая она хорошая заботливая мать. «Ну как у тебя дела, Лизонька? ― слащавым голосом спрашивала она. ― Сейчас мы пойдем в магазин, что тебе купить?» ― «Я хочу клубнику, если можно, пожалуйста», ― отвечала Лиза.

Дядя припарковал машину возле местного гастронома, мать сказала: «Ты посиди здесь, мы сейчас вернемся». Лиза осталась сидеть в машине на заднем сиденье, смотря прямо перед собой. Время шло медленно. Для ребенка время всегда идет иначе, чем для взрослого. Они не возвращались. Долго. Через какое-то время у Лизы началась паника. Первая паника в ее жизни. Такого еще с ней не было. «Они меня бросили, ― в страхе думала Лиза, ― зачем я ей теперь нужна, если у нее есть этот дядя? Может быть, они за мной вообще не вернутся!» Паника, охватившая девочку, испуг, беспомощность в чужой машине и в незнакомом месте, парализовали ее. «Что бы делала Вета на моем месте?» ― судорожно думала Лиза.

― Да ты чего, успокойся, сейчас придут, ― услышала она голос Веты в своей голове.

― Ну да, наверное, точно придут, они же машину не оставят! ― подумала Лиза. ― Вот буду я здесь сидеть, дай-ка я запру двери, за машиной они точно придут… Это же Волга! ― успокоилась девочка.

Мама с дядей вернулись через полчаса с двумя большими сумками продуктов, из которых, сев в машину, мать достала только пакетик с клубникой и отдала его Лизе. «Кушай, моя доченька», ― сказала она.

Как-то летом, кажется 1989 года, точно не помню, в конце августа, прямо перед началом школы, когда Лизу забрали после очередной смены в пионерском лагере, ее мать на даче упала с дерева, собирая вишню для варенья. Русский народ знаменит своими закатками, закрутками и разносолами. Одно плодовое дерево могло кормить семью всю зиму. Хотя, к концу 80-х сварить это варенье тоже стало непросто. Сначала нужно было отстоять очередь за сахаром, а продавали его только по 2 килограмма в одни руки. В стране был введен «сухой закон», и правительство боялось, что люди сами начнут делать алкоголь из ягод и сахара, так называемую брагу и самогон. Многие советские семьи имели приусадебный участок, который все называли «дача» или «сад». Обычно эти участки выделялись от предприятий, где работали люди. Так и у Лизиного дедушки была четверть акра земли недалеко от города.

Дача ― это место, где люди должны отдыхать от городского стресса, набираться энергии на лоне природы, наслаждаться свежим воздухом и пейзажем. Но многие проводили отпуск в садах и на дачах, копаясь в огородах и у них не было времени отдыхать. Что вырастили ― то и поели. Что не могли съесть ― закручивали в банки на зиму. Существенное подспорье в продуктовом дефиците. Женщины закатывали огурцы, помидоры, перец, джемы, варенье. Это была бесконечная постоянная работа.

Взрослые всегда брали с собой детей, потому что дети были свободной рабочей силой. Начиная с трех лет и до бесконечности. Если вы хотели заготовить на зиму или приготовить и поесть сейчас грибы или ягоды ― чернику, землянику ― то с раннего утра вся семья шла в лес, обычно на пять-шесть часов, собирая грибы и ягоды в большие ведра. Не было времени насладиться ароматом леса, красотой природы, травой и цветами летом и красочными листьями осенью. Все, что вы делали ― работали. Согнувшись в три погибели или на корточках, все дружно шарили по кустам и в траве, искали-собирали синявки-сыроежки, маслята, подосиновики, волнушки, лисички, грузди, опята, и, если повезет, белые грибы.

Лиза очень любила свежие ягоды. Не в силах удержаться перед их соблазнительным ароматом, она пряталась и ела то, что собирала, пока это не заметили. «Какая ты эгоистка! Как тебе не стыдно! Мы все собираем, а ты ешь», ― ругалась на нее мать.

Ну так вот. Для приготовления вишневого джема мать залезла на высокое дерево и поскользнулась на ступеньке старой деревянной лестницы. Ее нога застряла в пролете и лодыжка была сломана в нескольких местах. Дедушка был хозяином единственной в семье машины и этого летнего домика рабства. Он отвез ее в больницу, где ей предстояло несколько серьезных операций. Лиза была приговорена к тому, чтобы жить с бабушкой и дедушкой следующие несколько месяцев.

Их квартира находилась на другом конце города. В Советском Союзе не было школьных автобусов, дети добирались на общественном транспорте, наравне со взрослыми. Чтобы вовремя успеть в школу, уже двенадцатилетней Лизе нужно было выйти из дома в шесть утра. Каждое утро бабушка кормила ее противной овсяной кашей.

За эти несколько месяцев Лиза узнала, что такое настоящая армия. Каждый день с дедами был расписан по минутам. Тут тоже не было ни улыбок, ни объятий, ни приятных слов.

Все начиналось с шести утра, когда ее заставляли есть жесткую грубую овсяную кашу с медом. Неужели нельзя придумать какой-то вкусный завтрак? После этого ― бесконечная автобусная поездка в школу и обратно.

С трех часов начинались домашние обязанности, расписанные поминутно ― уборка, утюжка формы, пионерского галстука и так далее. В пять часов, за час до ужина ― домашние уроки.

После ужина, с 19:30 ― тренировка скорости чтения. Дед смотрел фильм или передачу, в конце программы он подзывал Лизу, она должна была бежать с маленьким стульчиком и начинала читать титры, а дед с важным видом смотрел на секундомер. Она возненавидела этот телевизор, и стульчик, и секундомер, и деда. Строка титров быстро бежала вверх, исчезая за границей экрана, набегала следующая. Запинаясь и путаясь, она пыталась вспомнить предыдущую, а уже нужно читать новую… Лизу начинала охватывать паника, она чувствовала, что не успевает, а буквы двоились и расплывались из-за застилающих глаза слез. Некоторые и без того дурацкие и сложнопроизносимые фамилии в титрах становились и вовсе нечитаемыми. Это была ужасная унизительная бессмысленная ежедневная пытка, которая вызывала в ней только ненависть и отвращение к чтению.

Ровно в 20:30 ― в кровать. В кровати нельзя было ни кашлять, ни ворочаться, ни елозить.

У них в доме были свои правила, которые претили Лизе. И эти правила вообще не обсуждались. Существовал строгий запрет на косметику, даже своей жене дед не разрешал пользоваться помадой, не говоря уже о двенадцатилетней внучке. Однажды, увидев тональный крем, неловко нанесенный Лизой, он затащил ее в ванную и размазал косметику по лицу. «Чтобы смыла это дерьмо с лица немедленно!» ― потребовал он. Бабушка никогда не приходила к ней на помощь. Она просто стояла там и издалека смотрела презрительным взглядом, как будто Лиза была какой-то шлюхой.

Ей исполнилось уже двенадцать лет. Это драгоценное время в жизни каждой девочки важно для самопознания и воспитания любви к себе, для признания изменений в своем теле и становления себя в мире. Лиза никогда этого не испытала, так как все это было под запретом в доме деда. Ни у кого не было времени на этот бред.

Грудь Лизы все еще была плоской, но она знала, что будет. У некоторых ее подруг уже намечались небольшие изменения в этой области, которыми они так гордились. Их растущая грудь делала их популярными среди мальчиков в школе.

То, что произошло дальше, Лиза никогда не забудет. Она действительно была высокой и красивой девочкой. У нее были длинные пепельно-каштановые густые волосы.

В один из редких моментов, в какой-то выходной день, бабушка решила расчесать Лизе волосы. Это был ее редкий жест любви. Прошла всего пара недель после летнего лагеря и, конечно, благодаря «удаче» Лизы, бабушка нашла вшей. Это случилось прямо перед тем, как они собирались в больницу навестить мать, чтобы привезти ей домашний ужин и свежий выпуск журнала «Новый Мир», в котором часто печаталась ранее запрещенная в СССР, а теперь ставшая доступной литература. Мать собирала их, вырезала главы из журнала и переплетала в сборники. Мама любила читать, а Лиза ненавидела. Лиза и бабушка ездили туда каждый день. Бабушка всегда готовила отдельный обед для дочери. Когда они прибыли в больницу, бабушка прошептала что-то матери на ухо. Мать позвала медсестру и потребовала пересадить ее в инвалидное кресло.

«Что же бабушка такое сказала? ― грудь Лизы сдавило от тревожных предчувствий. ― Наверное, жаловалась, но я ведь так стараюсь быть хорошей».

«Следуй за мной», ― приказала мать. Они вдвоем направились к посту медсестер, мать попросила ножницы.

Лиза не могла даже дышать. «Зачем ей ножницы?» ― ее охватила паника. Неоновый блестящий белый свет и холодные стены больницы усугубляли чувство страха, как в фильме ужасов. Они пошли в общую ванную комнату.

«Встань на колени передо мной, я не могу достать до твоей головы, ― сказала мать, ― чем ты занималась в этом лагере, что у тебя голова полна вшей?» Лиза не могла даже ответить, ее трясло. Девочка опустилась на колени перед креслом, и мать начала резкими движениями состригать ее волосы. Она обрезала все. Все, почти до кожи. Она оставила два сантиметра волос, за пять минут превратив Лизу в мальчика, похитив ее женственность и еще не утвердившееся девичье достоинство. Лиза начала плакать, и в голове у нее звучал голос Веты: «Ничего, отрастет, тебе очень идет. Ты теперь не такая как все, и это хорошо!» ― «Но я хочу быть такая как все. Я хочу быть как ты, а у тебя длинные красивые волосы», ― отвечала Лиза. Стоять на коленях на больничном полу перед этой женщиной было унизительно. Еще более омерзительным было то, что кто-то вообще имеет над тобой такую полную власть.

Когда Лиза посмотрела в грязное потрескавшееся зеркало, висевшее над раковиной, она уже даже не могла плакать. Просто стояла там тихо и смотрела на себя. Мать небрежно рявкнула: «Не вой. Твои волосы отрастут к тому времени, как вырастут сиськи. Выглядишь как мальчик, а я всегда хотела иметь сына. Я думаю, моя жизнь была бы намного проще, если бы у меня был мальчик». Потом, все-таки слегка притормозив, мать добавила: «Ну ладно, не плачь, иди сюда, я тебя обниму». Лиза склонилась над матерью, чтобы получить объятие, о котором она когда-то мечтала.

Лиза знала, что показывать свой гнев и боль от унижения маме или бабушке только доставит ей неприятности. Вместо этого она несколько раз ударила кулаком по раковине. В то время взрослые даже не задумывались о том, что у детей могут быть их собственные, пусть даже детские, эмоции.

На обратном пути пешком до автобусной остановки резко пошел сильный дождь. У бабушки не было зонта, поэтому она надела на голову пластиковый пакет. Второго пакета у нее не было. Лиза чувствовала каждую каплю дождя на своем почти голом черепе, голова, легкая как воздушный шарик, казалось, взлетит. Капли дождя катились по ее щекам, смешиваясь со слезами. Бабушка глянула на нее с небольшим проблеском жалости, но ничего не сказала. Лиза не могла и не умела осознавать свои чувства. Что такое вообще чувства? Кому они нужны? Чувства следует подавлять, чтобы выжить.

На следующий день, после школы, Вета тоже остригла свои волосы.

― Я никогда не отращу длинные волосы, ― сказала она. ― Чтобы никто никогда не мог меня так унизить, ― ее душил гнев, ― и тебе советую!

― Хорошо, ― ответила Лиза.

В те времена не только Лиза жила у дедов. Вета тоже жила то у бабки с дедом, то у тети с дядей. «Все же лучше, чем у дедов», ― думала Лиза.

Лиза прожила у дедов почти девять месяцев. Мама перенесла множество операций и возвращалась домой на неделю каждые двадцать дней.

Тогда очень часто родители отдавали детей старикам, потому что в то время, после развала Советского Союза, с громким названием «Перестройка» все в стране начало перестраиваться. Построится оно или не построится, но изменения всегда вносят сумятицу, необходимость приспособления и выживания в новой жизни. Старая социальная и экономическая система ломалась, и на ее месте зарождалась новая. И рождение это не было легким. Многие родители теряли работу и были вынуждены искать новые способы выживания.

Это было начало зарождения частного предпринимательства. Родители уезжали на заработки в большие города или же начинали торговать, ездили в Турцию, в Польшу, в другие страны за различными товарами — турецкие дешевые вареные джинсы, ангоровые свитера и поддельные спортивные костюмы, обувь, кожаные куртки, плащи и шубы из натурального меха. Такие поездки отнимали по несколько суток в пропотевших грязных автобусах, многочасовые очереди на пограничном контроле, зачастую это было сопряжено даже с риском для жизни.

Люди очень быстро научились выживать, предавать, спекулировать, воруя это время у своих детей.

Гламурное эхо

Пол и я познакомились через три дня после моего возвращения из Минска.

Успешно сдав весной все экзамены, я, довольная собой, на всю катушку отметила день рождения в родном городе, сняв целиком ресторан на Минском Море, куда и пригласила всех своих давних друзей, которых я не видела уже несколько лет. Это был замечательный день. Июль месяц! Все мои друзья, родственники и, конечно, мой отец целый день купались и загорали. Ближе к вечеру, переодевшись к ужину, уселись к праздничной трапезе за длинными столами на свежем воздухе. Тосты и спиртное лились рекой. Шашлыки, разнообразные закуски, красавицы-официантки, веселые разговоры после долгой разлуки с друзьями. Потом были танцы. Танцевали все. В кругу, хороводом и по парам. Плясали всю ночь. Что это была за ночь, незабываемая!

Когда я вернулась в Америку, моя подруга Тесса пригласила меня к каким-то ее друзьям на яхту. Я с удовольствием приняла приглашение, и через три дня после моего прилета Тесса, еще одна ее подруга и я, направились в Чикаго, где на берегу озера Мичиган находится множество яхт-клубов и причалов. Я никогда раньше там не была. Все это казалось таким гламурным ― голубая вода озера, белоснежные яхты, холеные лица ― обаяние больших денег Чикаго. Ко всему этому я тогда еще не привыкла, только недавно выбравшись из массажного салона. Все это произвело на меня неизгладимое впечатление. Хозяин яхты задерживался. Мы устроили легкий пикник в парке возле бухты. Я испытывала какую-то легкую дрожь предвкушения в преддверии удивительного приключения, где я на белой яхте уношусь за горизонт.

Хозяин яхты и двое его друзей появились через полчаса. Подойдя вальяжной походкой, с улыбкой на лицах и каким-то грандиозным обаянием, они представились нам, и мы все вшестером с важным видом прошествовали по причалу. Мы прошли мимо всех огромных яхт и остановились возле белоснежной лодки среднего размера. Хозяин, Пол, галантно помог дамам взойти на палубу. Для разрядки обстановки всем сразу же были предложены прохладительные спиртные напитки в высоких пластиковых стаканах. Слово за слово, глоток за глотком, знакомство перетекло в ненавязчивые легкие беседы, хихиканье, улыбки, веселье. Мы, девочки, упивающиеся этим шиком, начали фотографироваться, чтобы запечатлеть момент и похвастаться перед подругами. Нас мягко, но настойчиво попросили, чтобы эти фотографии не выставлялись в фейсбуке и прочих социальных сетях. Без проблем! ― даже не задумавшись о причинах такого намека, мы продолжали снимать себя и друг друга. Вот я сижу на яхте, вот ныряю, вот пью, смеюсь… Вот я стою на корме на фоне этого великолепного знаменитого города ветров, и мои волосы развеваются…

В скором времени мы отчалили. Мы завороженно наблюдали за тем, как Пол своими мускулистыми красивыми руками, управляя множеством рычагов на капитанском мостике, виртуозно развернул яхту в узком проеме бухты, и со слегка уловимой надменностью, полностью контролируя ситуацию, вывел нас в открытую воду.

Так мы познакомились с Полом.

Это был замечательный день. Пол и его галантные манеры заботливого капитана произвели на всех огромное впечатление. Он проявлял себя как великолепный гостеприимный хозяин, заботясь о безопасности и удобстве своих пассажиров. Вытирал палубу, когда мы, искупавшись, выходили из воды, чтобы никто не поскользнулся, предлагал полотенца, напитки, закуски. Был само обаяние и внимательность.

Весь такой великолепный, загоревший, свободный духом, в отличной физической форме, он притягивал к себе, как магнит. Хотя и признавая его достоинства и мужественность, я не почувствовала к нему тогда физического влечения. Это правило тридцати секунд. Мое первое впечатление ― безразличие и какая-то, неведомая мне доселе, опасность. Он мне показался маленьким, хорошо сложенным, но маленьким, чересчур загоревшим и старым. Его волосы на груди были полностью сбриты, что, на мой взгляд, не очень привлекательно, так как напоминает голое тело червя, такого скользко-блестящего. С самого начала это было большим «Нет» в моей голове.

А Тесса с ума сходила от него с первой минуты. Она, казалось, была готова раствориться в нем без остатка. Где-то в середине дня они даже пропали в покоях яхты на час или полтора, впрочем на это никто не обратил особого внимания.

Тесса была в том возрасте, несколькими годами старше меня, когда ее сексуальность была на самом пике. И здесь я имею в виду самый что ни на есть бесконтрольный пик расцвета. Если вы можете себе представить высокое либидо и бешеный сексуальный темперамент, то умножьте это на сто. С присутствием какого-то сумасшествия и полным отсутствием контроля, зачастую усугубленными парами вина, вы получите четкий портрет Тессы.

Вообще, моя подруга была заинтересована только в афро-американских мужчинах. Конечно, из-за размеров их мужского достоинства и их бешеной гонки за белыми женщинами. Каждый из них очень старается хотя бы один раз в жизни поиметь европейскую женщину, что они в своем кругу оскорбительно называют «съездить в Россию».

Насколько я знаю, за последние пять лет у нее не было ни одного белого мужчины. Она прошептала мне: «Я пошла с ним». На что я пошутила: «Тесса, ты же спишь только с черными!» Она, в свою очередь, с хохотом ответила: «Он такой загорелый, что выглядит почти как черный. Осталось только проверить, что там у него в штанах». Нам было весело.

После этого мужчины дружно решили, что пора произвести впечатление на девушек своим мастерством катания на водных лыжах. Ой, как они старались. Пока один был за рулем, разгоняясь на полную скорость, второй уже был на лыжах, выполняя трюки и поднимая брызги, от чего мы хихикали. Третий в это время важно пояснял и комментировал, иногда даже критиковал, намекая, что он-то может еще лучше. Потом они менялись местами, и все повторялось заново. В общем, было весело. День был замечательный. Солнце, воздух, чистая вода, я довольна собой, и мне было приятно представиться перед этими красивыми успешными людьми в своей новой должности: финансовый советник. Я больше не массажистка из маленького семейного салона.

Это был отличный веселый потный день! Начало начал! Но ― оказалось ― мой последний день с моей подругой, когда мы обе были свободны и счастливы.

Как подросток, Тесса потеряла голову. Она жила в облаках. А всего через два месяца она плакала у меня на плече, потому что он ей больше не звонил. Прожужжала мне все уши, так же как я недавно прожужжала ей про своего непутевого американского мужа. «Почему он мне не звонит?» ― «Я его так хочу!» ― «А вдруг у него есть кто-нибудь еще?» ― плакала она.

А еще через месяц он начал охоту на меня. Он ворвался в мою жизнь без разрешения.

Пол начал мне постоянно звонить. Мы разговаривали вечерами. Сначала просто как добрые друзья, о том о сем, обо всем. Темы никогда не заканчивались. Он умел слушать, и, плавно направляя разговор, вскоре очень многое про меня узнал. Никто никогда не проявлял к моей персоне столько искреннего внимания. Я открыла ему сердце. Мне нравилось быть откровенной. У меня появился человек, который меня понимает. В то время я еще отказывала Полу во встрече, объясняя это тем, что моя подруга сильно в него влюблена. Поэтому однажды он пригласил Тессу на ужин. Она была счастлива, полна надежд. Пол очень мягко, но прямо и безоговорочно признался ей, что намерен начать ухаживать за мной. В чисто американской манере его отказ был полон восхищения ею: «Ты замечательная женщина, но извини, I am sorry». Тесса в слезах выскочила с ужина, и я о ней больше никогда не слышала.

Впрочем, она оставила мне сообщение на голосовую почту. Высокомерное благословение, наполненное болью, перемешанное с «проверкой на вшивость». Трудно…

Передо мной встал жесткий и очень тяжелый выбор ― сумасшедшее животное обаяние Пола, эта наша с ним химия, только зарождающееся чувство, ― или Тесса, наша женская дружба, никогда не выходившая за пределы массажного салона, где мы обе работали, постоянные драмы, то с моим мужем, то с ее многочисленными любовниками, море выпитого вместе вина, сплетен, взаимного нытья, обсуждений козлов-мужчин.

Все это перемешалось в моей голове с гламуром яхты, перспективами моей блестящей новой карьеры, новой жизни и заманчивых новых горизонтов. Вдобавок к его одержимости мною, этим диким влечением… Я сдалась. Я попала в капкан и я потеряла подругу.

Он атаковал меня своим вниманием. Love bombing. Любовная бомбардировка. Он дал мне почувствовать себя нужной, желанной. Он мною восхищался. Он говорил: «Твой акцент такой сексуальный… У тебя такая удивительная необыкновенная красота… Ты мечта, ставшая явью…» Сладко? Согласна, но разве нам, женщинам, не приятно?

«Когда я был с Тессой, я все время думал о тебе», ― однажды сказал он. Меня это несколько покоробило ― будет ли он однажды так говорить кому-то обо мне? Плохой знак. Но между нами была страсть и химия, которые сводят вас с ума, заставляя принимать иррациональные решения и сжигать все мосты.

С ним я чувствовала себя удивительно, как его личная богиня. Идеальный принц на белой яхте ― и безраздельное внимание, и тысячи сообщений, и комплименты, и предложения помощи и заботы, там было все! Все, о чем только может мечтать женщина.

Когда вопрос с Тессой был уже закрыт, Пол начал приезжать ко мне в гости, сначала редко, потом все чаще и чаще. Он прекрасно знал, что я люблю французское шампанское Veuve Clicquot с желтой этикеткой. Приезжая ко мне домой, он всегда привозил это шампанское.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.