Бесплатный фрагмент - Любимых не бросают

«Она пишет правду»

«Кто это — Ольга Данилочкина, — чьи рассказы вы все время отмечаете в соцсетях?» — спрашивают меня мои старшеклассники. «Вот прочтете — расскажу», — отвечаю я.

Через некоторое время возвращаемся к разговору. «Рассказы понравились? Чем?» — спрашиваю их. «А знаете, она пишет правду. И еще: сразу чувствуешь, что она переживает то, о чем пишет», — говорят мне подростки.

Я не сомневалась ни минуты, что рассказы затронут их. И с гордостью сообщила, что автор — моя близкая подруга. Конечно, рассказала о нашей многолетней дружбе. Давнишней, с детского сада.

Мне кажется, если современного школьника сумели заинтересовать рассказы Ольги Данилочкиной — это говорит о многом. Написаны они в лучших традициях классической литературы: трогательно, умно, грамотно. Порой с юмором и задором, порой хлестко и жестко! Автор не гонится за «модными» темами, она продолжает говорить о вечном, ценном.

Я пишу это не потому, что Ольга — моя подруга, а потому, что моя подруга — талантливый человек. Я горжусь ею.

Галина Дроздова

Белые ботиночки для Светки

Очень серьезное учреждение. Очередь. Спрашиваю последнего, пробираюсь в хвост.

Вижу колоритную картинку: две тетки, устроившись на скамейках, бойко шуршат пакетами, расстилают на коленках полотенчико, вынимают снедь, достают термос. С ними еще кто-то. Вот так втроем они наворачивают свои пироги, запивая чаем. «Тебе с чем попался, Галюнь?» — весело спрашивает одна. «Мне с яичком и луком. Вкуснятина», — бойко отвечает другая. «Ой, а мне с яблочками», — восклицает третья. Я не вижу ее, но, видимо, говорит с набитым ртом, потому что слов почти не разобрать. Ароматы по казенному учреждению витают необыкновенно аппетитные.

«Безобразие. Устроили тут закусочную. Простота хуже воровства», — сквозь зубы, но так, чтобы слышали все, цедит ухоженная дама, стоящая в этой же очереди. Отходит подальше, брезгливо оттопырив пальчик. На пальчике красивое колечко. Дорогое, наверно.

Кто-то проявляет солидарность с дамой — строго поджимает губы, недоуменно шевелит бровями. Кто-то снисходительно хмыкает. А прочим вообще все равно — очередь совсем не движется, господи, когда же все это закончится, духота-то какая, скорее бы вызвали.

Наконец в кабинет приглашают этих самых тёток. Суматошно заталкивая в авоськи свои пакеты с недоеденными пирогами и термосами, они подхватываются и спешат к заветной двери. «Галюня, держи Светку», — командует старшая. Она шагает впереди с охапкой папок, бумаг и документов. За ней топают те самые Галюня и Светик. Галюня — сестра. Светик, соответственно, — дочка: девушка лет двадцати.

У неё горб. Ее ноги неестественно вывернуты. Она хромает. Ее руки болтаются плетьми. Ее глаза косят. Но она нарядная: розовая блузка с воланами, светлые джинсы, белые ботиночки. Ну и пусть они специальные — ортопедические — зато вон красивые какие. Мама и тётя для своей Светы всё самое лучшее покупают. И самое вкусное. «Идём-идём, моя куколка», — суетится тётка.

«Тётя, я сама пойду, не надо за ручку», — говорит Светик. Говорит плохо, во рту словно каша (так вот кто восклицал про пирог с яблочками). «Ну ладно, моя рыбочка, иди сама», — соглашается тётя Галюня. Но глаз с племянницы не спускает. И девушка, храбро волоча кривые ножки, топает за матерью.

Проводив их до двери, Галюня со вздохом неимоверного облегчения прислоняется к стенке: «Слава тебе, господи, дождались. Только бы все получилось». Какая-то бабка сочувственно спрашивает: «Что с девочкой вашей?» Тётя Галюня привычно отвечает: «Детский церебральный паралич у нашей Светочки. С рождения. Но ведь ходит, не лежачая, как бывает у других. Да не жалей ты нас, бабушка…»

Галюня и ее сестра уже давно ко всему привыкли — к жалости, брезгливости. К равнодушию привыкли тоже. Но всяко бывает. Бывает, что и хорошо люди относятся, не рассматривают в упор их косоглазую горбатую девочку, не ойкают, не спрашивают шепотом: а она у вас не агрессивная? Но чаще это те, кто сам воспитывает ребенка-инвалида.

…Галюня и ее сестра живут в своем мире. В том мире, где свое расписание, свои законы, свой порядок. И если их рыбочке-Светке пришла пора обедать, а очереди в казенном учреждении конца и края не видно, то мама с теткой достанут баулы с утрешними пирогами. Вытащат термос с тепленьким чаем, чистое полотенчико и накормят свою куколку. И чихать они хотели на то, что про них подумают или скажут чужие. Потому что у мамы есть дочка Светка с диагнозом «ДЦП». А у Галюни — сестра и племянница-инвалид. Больше у них никого на свете нет. Да и не надо…

«Здравствуй, моя маленькая…»

Я не найду ее номера в последних набранных: не звонила ей очень давно. Листаю телефонную книгу в мобильном. Нахожу в общем списке. Набираю. Жду.

Идут гудки. Не берут трубку…

Все ли в порядке? Где она? Лишь бы ответила. Я скажу: «Здравствуйте, это я». Она наверно ответит: «Здравствуй, Оля…» Я скажу: «Наконец-то…» И буду иметь в виду, что она наконец-то сняла трубку.

А она, наверно, ответит: «Наконец-то». И будет иметь в виду, что наконец-то дождалась моего звонка. И тихонько добавит: «Ну когда ты приедешь ко мне?»

…Как мне назвать ее? Моя учительница. Это если быть неблагодарной. А если быть благодарной — моя мама. Кто-то спросит: разве может быть две мамы? Я отвечу: может.

Кто она? Наша Алла Дмитриевна. Наш Ангел, наша Фея. Моя.

Она учила нас жизни. Литературе. Любви. Быть честными. Благодарными. Быть простыми и сложными. Быть недосягаемыми и понятными.

Читать книги, слушать музыку, понимать картины и отмывать дочиста пространство вокруг себя — образами, рифмами, строчками.

Мир должен быть чистым.

Без чистоты нет порядка. Без красоты нет ума. Как в литературе, так и в жизни.

Мы очень давно ушли от нее. Мы все уже очень взрослые…

Мы все стали разными. Каждый пошел по своей тропе.

Один — ведущий инженер в конструкторском бюро — делает чертежи будущих ракет. Другой преподает русский язык и литературу — работает учителем.

Еще один включает карусели — радует детей и их мам.

А кто-то давно болеет, но живет и не умирает, потому что нельзя сдаваться — ведь так учила Алла…

«Здравствуй, моя маленькая…» — слышу я в трубке голос моей Аллы. И я тотчас же снова становлюсь маленькой: доверчивой, доброй, чистой. Нет ни прожитых лет, ни пройденных трагедий. Ни неудач, ни болезней, ни невзгод.

Я — та же маленькая, которую она взяла за ручку и повела по жизни. Научила любить, читать, писать. Заставила поверить в себя. Показала, где небо. Где живет мечта.

…Я нажимаю кнопку звонка. Дверь открывается. На пороге она — моя Фея. Моя Алла Дмитриевна.

«Здравствуй, моя маленькая, — говорит она. — Как хорошо, что ты пришла ко мне…»

Любимых не бросают

«Татьяна Васильевна, мы вас любим, а любимых не бросают!!!» — огромными буквами было написано мелом на доске. Весь мой шестой «А» ревел.

…В двадцать с небольшим я пришла в школу. Мне достался четвертый класс. Ребятишки были похожи на пчел. А кабинет русского языка — на улей. Я стояла в дверях и боялась войти. Как вести уроки у таких маленьких детей, я знала лишь теоретически — из институтских лекций и учебников.

«Вы наша новая учительница?» — вдруг услышала я. Передо мной возникла смешная девчонка, похожая на Пеппи Длинныйчулок. Пеппи схватила меня за руку и затащила в класс. Я даже опомниться не успела. «Тихо!» — неожиданно сильным и звонким голосом скомандовала девчонка. В классе наступила гробовая тишина. Дети-пчелы враз угомонились. И даже оказались на своих местах за партами. «Вот это авторитет!» — испуганно подумала я. И сказала: «Здравствуйте, дети! Меня зовут Татьяна Васильевна!»

Мне казалось, что говорю я твердо и решительно. Если бы я знала, как дрожал мой голосок, какими испуганными были глаза. «Я буду преподавать у вас русский язык и литературу, — продолжила я. — И еще буду вашим классным руководителем». «Классно!» — сказал какой-то рыженький мальчишка. Если бы этого мальчика увидела моя бабушка, она бы сказала про него: «Рыжий, аж красный!»

Девочка, похожая на Пеппи, строго спросила: «А вы замужем?» Я вспыхнула и растерялась: вот тебе и малышня! Зато лица четвероклашек оставались невозмутимыми. Все ждали ответа. «Нет, я не замужем», — ответила я, не зная, правильно ли поступаю. Педагогично ли? И тут вопросы посыпались градом: «А у вас есть дома кошка?», «А вы любите мультики?», «А у вас это костюм или просто юбка?», «А мы пойдем всем классом в поход?»

Я едва не оглохла. «Тишина! — несколько раз я хлопнула в ладоши: видела в каком-то кино, что так делает учитель. — Все вопросы потом, начинаем урок!» Пеппи и Рыжий-аж-красный мальчик переглянулись и враз хмыкнули.

Эти двое — лидеры в классе. Это был мой первый педагогический вывод. А второй вывод был такой: мамочки мои, что же я наделала? Почему я не пошла в медицинский, как советовала сестра? Почему я не пошла в авиационный, как мой приятель Мишка? Мало того что надо отвечать на коварные вопросы этих детей, водить их в походы и в кино, разговаривать о мультиках, — их ведь еще надо учить русскому языку и литературе!

Первый день прошел тяжело. Когда я пришла домой, то сразу упала на диван. Не легла, а именно упала. Тряслись руки, дрожали ноги, дергался глаз. «Как дела, Танечка? — радостно спросила мама. — Мы с папой предлагаем отметить твой первый рабочий день чаем и тортом!» Я ответила из последних сил: «Отмечайте без меня. Я немножко полежу, ладно?»

…До сих пор я была Таней, Танюшей или Татьяной. Теперь я стала Татьяной Васильевной — учительницей. Отвечаю за три десятка живых душ. За их разбитые коленки. За утерянные дневники. За девчачьи заколочки и банты. За пацанячьи кроссовки, которые куда-то деваются всё время. За успеваемость. За дисциплину. Мама дорогая, это список никогда не закончится!..

Рыжий-аж-красный мальчик, которого звали Сашкой Матушкиным, каждый день приносил конфеты и обижался, что учительница их не ест. Девочка-Пеппи оказалась отличницей по имени Ленка Парамонова. Она не могла усидеть на месте не из вредности, а из-за темперамента. Поэтому я по неопытности вкатывала ей двойки по поведению. Но Лена молодец — она завела два дневника, как выяснилось намного позже.

И так изо дня в день, с утра до ночи — Машеньки, Славики, Наденьки, Коленьки. Бантики, рюкзаки, тетрадки, двойки, пятерки…

Я почти забросила романтические свидания с Михаилом, своим парнем, потому что вечером падала в кровать как убитая. Дома я проверяла тетради, писала планы, готовилась к урокам и мероприятиям. Это отнимало все силы. Но, как ни странно, мне это нравилось: у меня получалось быть учительницей!

«В класс вошла добрая Татьяна Васильевна. Наступила зловещая тишина», — писал Гена Петров в своей тетрадке. Я еле сдерживала смех, а вслух говорила: «Гена, проверь вот эту приставку».

Мой друг Мишка сначала недоумевал, а затем спросил напрямую: «Неужели ты променяла меня на этих козявок? Тебе что, интереснее с ними?!» Я не захотела ссориться и сказала: «У нас завтра поход. Пойдем с нами!» Четвероклашки, увидев свою учительницу в сопровождении незнакомого парня, недовольно загудели: а это что еще за жених? Но когда Миша стал играть с ними в разбойников, а потом учил разжигать костер, удить рыбу и ставить палатки, дети все как один повлюблялись в него: показывали свои говорящие часы, перочинные ножики, угощали жвачкой и конфетами. И даже пригласили: «Приходи, Мишка, к нам в школу. Будешь физру вести, а то наш учитель уже старенький!»

Физруком «жених» в школу не пошел, зато мне сказал: «Они у тебя смешные. И очень умные. Я даже не подозревал, что современная малышня такая продвинутая. Не то что мы в свое время. Куда в следующий раз рванем? Может, в цирк их свозить?»

Шли дни и месяцы. Были и цирк, и походы в кино, пикники, спортивные соревнования, куча грамот, похвальных листов, дипломов и медалей. И по успеваемости мой класс был одним из лучших.

…Я работала в школе третий год. Мои вчерашние малыши были уже шестиклашками. И тут меня пригласили на другую работу. «Вам надо расти, у вас хорошие перспективы. Другого такого шанса может и не быть», — сказал один серьезный человек. Сначала я отказывалась. Но этот серьезный человек был так настойчив, приводил такие веские аргументы и доводы, что после долгих колебаний и раздумий я все же согласилась. Боялась одного: как сказать об этом своим ребятам?

Говорить ничего не пришлось. Каким-то образом мой шестой «А» узнал всё сам. «Татьяна Васильевна, а это правда, что вы от нас уходите?!» — с вызовом спросила отличница-хулиганка Ленка-Пеппи.

Давно прозвенел звонок, и я уже давно сказала «Здравствуйте-садитесь!», но класс стоял. «Давайте поговорим после уроков, а сейчас надо заниматься», — сказала я. Взяла мел, распахнула «крыло» школьной доски и…

«ТАТЬЯНА ВАСИЛЬЕВНА, МЫ ВАС ЛЮБИМ, А ЛЮБИМЫХ НЕ БРОСАЮТ!!!» — огромными буквами было написано мелом на доске. Я обернулась. Класс всё еще стоял. И все дети — как один — смотрели мне в глаза. По лицу Ленки-Пеппи текли слезы. Плакали Таня Малышева, Галя Кожевина, Надя Снежкова и другие девочки. Кусал губы троечник Женька Мамаев, шмыгал носом Вася Дегтярев, беззащитно моргал Генка Попков, хлопал мохнатыми ресницами Рыжий-аж-красный, Санька. Весь класс ревел.

«Ребята, ну что же вы…» — только и смогла я промолвить. И разрыдалась сама…

Урока не было. Мы не подготовились к диктанту. Все 45 минут мы проговорили. «Ребята, вы все поймёте, когда станете взрослыми, — начала я. — А сейчас просто поверьте мне. Я ухожу в другую жизнь и на другую работу не потому, что не люблю вас. Я люблю вас, но ухожу — так сложно устроена жизнь».

А своему Мишке-жениху я потом сказала: «Они научили меня любить. Они — мои первые дети».

Прошло много лет. Теперь у меня есть муж — тот самый Мишка. У нас своя семья и свои дети. Но я всегда помню их — двадцать пять преданных, дорогих мне сердец.

Обнимай под музыку

Мы долго ехали, остановили машину. Хотелось передохнуть. Это был центр города. Стало очень тепло, даже жарко, поэтому приоткрыли дверцы. Включили радио. И вдруг…

Все прекрасные истории начинаются со слова «вдруг»: вдруг по радио зазвучала эта песня. Мимо шли люди, и с ними вдруг что-то начинало происходить. Едва заслышав музыку, они становились Другими.

Те, что шли суетливо и быстро, начинали двигаться медленно и красиво.

Те, что на ходу болтали, не особо слушая друг друга, — смолкали и начинали смотреть друг на друга, прислушиваясь к собеседнику. И к чему-то еще.

Те, что были в размолвке, — оборачивались друг к другу. Их лица светлели. Разглаживались упрямые морщинки. Губы начинали улыбаться. Они брали друг друга за руки, обнимали за плечи. И шли дальше, уже не разнимая рук.

А одна маленькая девочка взялась кружиться в такт музыке. Как юная фея. И ее мама начала кружиться рядом с ней. Молодая красивая женщина не думала в этот момент, уместно ли это. Две девочки — взрослая и юная — и впрямь были прекрасны.

…Над городом плыл сиреневый туман. Порхали лепестки цветущих вишен и яблонь. Теплый летний ветер уносил прочь обрывки чужих ссор, клочья глупых размолвок, пыль ненужных бед, болезней и невзгод.

Из простенького радиоприемника нашей машины над городом плыла музыка гениального Марка Нопфлера. Он поет на чужом языке, но ведь мы его понимаем. Значит, наши сердца все еще живы.

А разве этого мало?..

Куда же мы пришли?..

И опять очередь в казенном учреждении. Кому повезло — сидят. Другие подпирают стенки. Все как обычно. Скучно, томительно, душно.

Входит молодая женщина с ребенком на руках. Мальчик уже большой, лет семи. Почему такого большого мама тащит на руках? Потому, что ножки у сына не ходят, безжизненно болтаются, как плети. Это ДЦП.

Мама пристраивает парнишку на скамейку рядом со мной. Говорит сыну: «Сиди». Встает рядом. Достает из сумочки свой смартфон. Все. Мамы больше нет.

Мальчик испуганно смотрит по сторонам. Начинает раскачиваться из стороны в сторону. «Где это мы? — спрашивает он сам себя. — Куда это мы пришли? Куда мы пришли, куда?..» Отчего мама не объяснит малышу, что все в порядке и не надо бояться? Может быть, мама не слышит своего ребенка? Слышит, ведь она стоит рядом.

Все очень просто. Маме некогда: она тычет пальчиками в клавиатуру, мечтательно улыбается, ждет ответа, читает ответ, хихикает едва слышно. И снова — пишет, читает, хихикает.

«Я вижу двери. За ними — кабинеты, — продолжает бормотать мальчик. — В кабинетах столы, там работают люди. Еще есть полки, шкафы, там много документов. Куда же мы пришли? Где мы?»

Почему эти вопросы сын не задаст своей маме?

«Малыш, все хорошо, — тихонько говорю я мальчику. — Скоро мама заберет документы и вы пойдете домой». Но ребенок даже не смотрит в мою сторону. Он не смотрит и на маму. Его глазенки мечутся по лицам чужих людей, беспомощно пытаются что-то разглядеть сквозь стеклянную стену регистратуры. Он раскачивается все больше. Его голос становится еще беспокойнее. Тоненькая шея вытягивается и напрягается.

Я понимаю: он боится. Он боится больших чужих зданий, чужих людей, шума, резких звуков и движений. Он живет в своем маленьком мире и любит тишину. Любит свои игрушки. Мультики. Если дома есть кошка, он обязательно любит и эту кошку. Наверно, он любит маму. Разве можно не любить маму?…

«Куда мы пришли? — голосок ребенка становится громче. — Ходят люди. Они тоже пришли сюда. Зачем они пришли сюда? Кто их сюда позвал? Я вижу кабинеты, двери, документы, окна, стулья, женщин, мужчин…»

Какая-то бойкая тётка не выдержала: «Мамаша, у тебя ребенок сидит нервничает. Ты почему его не успокоишь-то?»

Взволнованный монолог малыша был резко оборван. «Все, хватит», — приказала мама сыну. Но не потому, что отреагировала на замечание. Просто подошла очередь. Взвалила его на руки и направилась в один из кабинетов.

«Куда мы пришли? — кричал ребенок. Его крик был слышен даже сквозь закрытую дверь. — Где мы? Кто это? Куда мы…»

Господи, и правда — куда же мы пришли и до чего мы докатились…

Мама

Баба Надя утирала слезы, а они все катились. Щемило сердце, отнималась левая рука. Пожалели незнакомые люди, пустили квартиранткой.

В ночной рубашке, домашнем халате и тапочках на босу ногу убежала баба Надя из теплого дома от родной дочери. «Ты мне не мать, — визгливо, срывая голос, кричала Людмила. — Убирайся вон, старая ведьма! Змея проклятая!» Баба Надя бежала через огороды, поскальзывалась, падала, неуклюже поднималась и спешила подальше от перекошенного злобой дочкиного лица, от слов восемнадцатилетнего внука Юры: «Если б не зажала деньги, никто бы тебя и не тронул!»

«Наезды» на бабу Надю начались сразу, как переселилась она с дедом к дочери. Люда приходила из своей фирмы нервная, молча ужинала и, хлопнув дверью, удалялась в свою комнату. Надежда Ивановна, сдерживая слезы, прибирала на кухне и там же садилась за вязание. Потом в дом врывался внук Юрик. И вместо «Привет, бабуля!», как он радостно кричал ей маленький, бросал грубо: «Жрать давай».