Бесплатный фрагмент - Лунный свет

Предисловие

Новелла «Лунный свет» повествует о знакомстве Анжа (Эрика) и Стеллы в замке графа Владана, предпосылках их истории во Вселенной Расщепленной Звезды — о начале долгой игры, из которой им обоим уже не выйти.

Анж бежит от своего травматичного прошлого и хочет укрыться в покое и одиночестве, и одновременно его искушает новое неизведанное чувство. Вечный изгнанник, странник в маске, живой мертвец… Он в очередной раз обжигается, не позволяя себе поверить в то, чего так сильно желал.

В глубине души он понимает, что еще не готов — как и Стелла, которая всеми силами пыталась отдалить неизбежное, боясь изменений и неотвратимого будущего.

Лунный свет — метафора мистической видимости, замок — остановившаяся спираль времени, вампиры и оборотни — вывернутое наизнанку желание идти против природы, бегущий от себя самого странник в маске — искалеченный творец, получивший в дар бремя таланта и отверженности, Безымянная скрипка — способ приоткрыть завесу задумки Архитектора этой вселенной.

Добро пожаловать во Вселенную Расщепленной Звезды. Все уже произошло — важно лишь время, когда мы об этом узнаем.

I — Поэтическое настроение

Граф сидел в кресле напротив окна, задумчиво уставившись вдаль. Нечто серьезное занимало его мысли, густые темные брови нахмурились, придавая большим, чуть навыкате, глазам грозный вид. Руки, свободно лежавшие на подлокотниках, словно лапы диковинного грифа, застыли мраморной скульптурой в лунном свете, и длинные ногти касались полированной поверхности темного дерева.

Я был уверен, что ничем не выдал своего присутствия, но он, будто продолжая давно длившийся разговор, произнес:

— …и я уже не помню, когда в последний раз видел рассвет. Он необычайно красив, он завораживает своими красками, неистовыми в собственной глубине… Но краски мира прожигают ночную тень — как солнечный луч, прошедший через линзу, оставляющий след в точке соприкосновения с материей. Вы согласны, мсье Анж?

— Рассвет в здешних местах своеобразен, — отозвался я после паузы, поддержав поэтическое настроение. — Цвета насыщеннее, а свет, действительно, пробуждает от тьмы природу, как скальпелем срезает мрак холодной ночи… Вот только солнце долго не прогревает землю, — добавил я. — Она еще до полудня остается изголодавшейся по живительному теплу горных весенних дней.

II — Монстры страшнее меня

Я не пересекался с графом в светлое время суток. Он не выходил из своих покоев, работая в кабинете, или же отлучался по делам — это я усвоил с первых дней пребывания в замке. Я был предоставлен сам себе, и подобное положение вещей меня устраивало. Учтивая вежливость хозяина была бы в тягость и ему, и мне, ибо я всегда мог найти занятие по душе, не прибегая при этом ни к чьей помощи. Обширная библиотека была в моем полном распоряжении, а бессчетное множество комнат и галерей ожидало знакомства с их внутренним убранством.

Впрочем, не только предметы интерьера могли заинтересовать странствующего архитектора, гостившего в замке, затерянном среди горных кряжей, и потому причин для скуки не было. Не спеша прохаживаясь между высокими стеллажами библиотеки, я отмечал про себя разнообразие графских предпочтений: классика лирических жанров, медицинские энциклопедии, книги по алхимии, мировым религиям и оккультизму… и даже произведения совсем мне неизвестных авторов.

Я остановился напротив полок с редкими изданиями, и переплеты запестрели витиеватыми заголовками. Да, владыка умеет подбирать вещи, стоящие внимания путешественника, чего только не повидавшего. Вот раннее флорентийское издание «Божественной комедии», на плотной бумаге, а вот «О дилетантизме», притаившаяся на пятой полке слева от «Великолепия Солнца» в соседстве с одним из очень старых изданий библии…

С первого взгляда кажется, что все они расставлены хаотично, но впечатление обманчиво. В расположении книг была какая-то закономерность, и я невольно стал анализировать цвет, форму, авторов и заголовки.

Еще немного, и мне казалось, что я близок к разгадке, но до моего слуха донеслись шаги — то был молодой цыган Йонас, прислуживающий графу, из табора, обосновавшегося у ворот. Он был единственным, кто переступал замковый порог, вопреки настороженному, полному благоговейного ужаса, отношению его родни к хозяину владений.

Я так и не смекнул, почему цыгане, пусть и с прямой материальной выгодой — граф платил за услуги Йонаса и поставляемую провизию, пока я был в замке, — продолжали пребывать на территории крепости, пугая друг друга суеверными байками о владыке Владане, превращающемся в дикого зверя. Как я ни старался разговорить Йонаса, я получал сдержанные комментарии: якобы, должен был и сам догадаться, в чем состоит кошмарная сущность графа.

«Сомневаюсь, что здесь обитают монстры страшнее меня», — рассуждал я мысленно, пожимая плечами. Каждый раз, когда я приближался к цветастой кибитке, я натыкался лишь на очередное многозначное молчание.

Уж я-то знал наверняка. Меня — иллюзиониста и фокусника, чудовище в маске, прославленного изощренными представлениями, — сложно было переплюнуть. Своей нечеловеческой смекалкой и талантом создания жутких иллюзий я снискал успех, в недавнем прошлом даже получил должность придворного архитектора и тайного советника восточных правителей…

Я создавал прекрасные дворцы с тайными ходами и механизмами, я устранял врагов властителей, я убивал, устраивая кровавые спектакли под восторженные визги знати и подданных.

Я, после всех своих странствий, после всего, что мне пришлось пережить, убедился, что подобных мне нет, принял свое бремя. Я смирился, что я никто иной как чудовище — с трепетной душой, вероятно, уже умершей от отсутствия света, — уродливый монстр, мрачный удел которого быть в тени.

Здесь, в восточной Европе, позорно бежав после очередного на меня покушения, в очередной раз обманувшись иллюзией власти, не прихватив с собой ничего, кроме небольшого свертка вещей и скрипки (погибшей в погоне от стрелы преследователей), я был никому не известен. Я представился странствующим архитектором (я не лгал). Я пытался постичь законы вселенной, я никогда не опускал руки.

Да, судьба жестоко насмехнулась надо мной, подарив бесценный дар ума и таланта, но отобрав человеческий облик. Все, кто видел меня без маски (да и в маске я был не очень привлекателен) падали в обморок или убегали прочь. Они называли меня живым мертвецом… Они были не так далеки от истины.

С ранней юности я делал из этого представление — мне ничего не оставалось, как использовать в свою пользу то, что отравляло мне жизнь.

Как говорится, если ты не можешь это победить, возглавь это.

Сквозь мрачные думы дымки воспоминаний я, все же, на слух следил за передвижениями цыгана по нижнему ярусу, где находились кладовые и кухня — он всего лишь подготавливал продукты к ужину, ежедневной рутиной дополнявшему каждый мой день пребывания в замке. Граф гостеприимно распоряжался накрывать на стол, но сам, на удивление, ничего никогда не ел, и даже чудное золотое Токайское из погреба ни разу не пригубил.

Я уже почти привык к графским причудам. Даже к тому, как он был поглощен долгими и увлекательными рассказами о моем прошлом — к двадцатитрехлетнему возрасту я успел пересечь Европу, море и ближний восток, заглянув в индийские провинции, проделав длинный путь, — и игрой на графской скрипке, предоставленной во временное пользование.

Скрипка была прекрасна. Работа легендарного итальянского мастера начала восемнадцатого века, пульсирующее под ладонями дерево, острые и отзывчивые струны… Ради такого инструмента можно было бы и убить.

Впрочем, пока я был гостем, я мог беспрепятственно пользоваться инструментом в любое время — скрипка и сейчас покорно ожидала в отведенной мне комнате.

Преодолев желание прервать свои библиотечные исследования закономерностей в организации фолиантов при мысли о скрипке, я почти до самой ночи задержался в кабинете графа.

III — Мы еще поговорим

— Ну что вы, мсье Анж, — рассуждал хозяин замка, снисходительно глядя на меня, как на наивного юнца, — по-вашему, западный мир менее вульгарен в удовлетворении своих чувственных прихотей? Они такие же, как и восток, дикари. Не так ли много времени прошло, когда они прекратили сжигать женщин на кострах, растягивать на дыбах или сажать гениталиями на острые предметы?

Я поморщился. Он прав — я перестарался, описывая кровожадную сущность прежних любителей моего «творчества».

Когда я был ребенком, представленным на всеобщее обозрение в качестве ярмарочного уродца, в клетке, с веревкой на шее — чтобы не сбежал, — европейский люд — от Руана до Палермо — тыкал в меня пальцами, как в жалкую зверушку, хохоча, ужасаясь.

Всеми ими двигало любопытство, и удовлетворив его, представители рода человеческого теряли человеческий облик.

— Мир везде одинаковый, — вздохнул я, пусть и вовсе не с грустью.

— Если бы я мог, я бы, так же как и вы, странствовал, — мрачно отозвался граф. — Я иногда завидую цыганам — они не привязаны ни к месту, ни ко времени.

Меня почему-то рассмешила представленная в уме картинка: благородный в своем грозном облике граф Владан, разодетый в разноцветные одежды, играющий на музыкальном инструменте, расхаживая между танцующими юбками.

Я не стал спрашивать его, почему он не может покинуть замок и увидеть мир. Он не был стар или дряхл (пусть и при некотором освещении можно было подумать, что ему лет двести — из-за игры теней на его худом и осунувшемся лице), но отчего-то стал затворником собственной крепости.

Он же выбирался днем по делам! Или нет… Но где же тогда он находится на протяжении суток, за исключением наших совместных вечеров?

Вдруг из дальней части замка послышался скрежет парадных дверей (судя по скрипу и тяжелому ходу, за последнее время они отворялись лишь единожды, чтобы впустить меня), а затем нервный и торопливый топот легких ног.

Это не был Йонас — и его шаги, и его опасливую манеру передвигаться я успел выучить. Мы с графом одновременно повернули головы в сторону высоких, уходящих в темный сводчатый потолок, створок обеденного зала.

Он уже чуть улыбался своим тонким ртом, предварительно поведя носом, как волк, а я невольно насторожился. Готов поспорить, граф догадался, кто так вероломно вторгся в его владения, помешав нашему ужину, и сейчас вот-вот появится на пороге, поднимаясь по лестницам и следуя витиеватыми коридорами…

Я был не рад новому гостю графа, кто бы он ни был. Наше уединение было идеальным условием для того, чтобы я мог восстановиться после травматичных событий, предоставленный сам себе большую часть времени, а теперь все могло сломаться.

Массивные двери, наконец, распахнулись, и пламя свечей всколыхнул поток холодного и затхлого воздуха, словно на мгновение вихрь ворвался в комнату. Сквозняки — обыкновенное дело в подобного рода строениях.

На пороге стояла женщина. Она задержалась в дверях лишь на секунду и тут же, не обращая на меня внимания, стремительно направилась к графу, не успевшему ничего произнести.

— Я же предупреждала тебя! — грозно выпалила она.

Граф Владан медленно поднимался со стула, игнорируя ее дерзкое заявление, и почтительно поклонился. Он играл с ней, по-видимому, упиваясь ее необъяснимым гневом, и даже несмотря на эффектное появление мадам (или мадемуазель), он был рад ее видеть.

— Моя дорогая графиня, — произнес он, растягивая бескровные губы в ухмылке.

— Что ты устроил?! Что за… Ты же знаешь, чем все это заканчивается!

В своем праведном гневе она была очень красивой — я отметил это невольно, даже не отдавая себе отчета о мелькающих в голове мыслях. Я не мог не видеть красоту прежде всего остального — уж так я был устроен, — однако весь ее облик в то же время отозвался во мне мгновенной неприязнью.

Она была чересчур бестактна — так заявиться к владыке местных земель, обвиняя в чем-то (пускай и по причине — это их личное дело) в присутствии гостя.

Вероятно, те же мысли посетили и хозяина замка, и граф, словно желая вызвать еще более бурную реакцию незнакомки, перевел взгляд на меня.

— Графиня, знакомьтесь, это мой гость — мсье Анж, странствующий архитектор и прекрасный собеседник.

Женщина медленно обернулась в противоположную сторону дубового стола — она доселе стояла ко мне спиной, — и одарив меня сдержанным кивком, лишенным интереса, вновь перевела недовольный взор на хозяина, прищурившись.

— Мы еще с тобой поговорим, — даже с некой угрозой проговорила она, абсолютно не смущаясь тяжелого взгляда Владана.

Она на вид была хрупкой и изящной, как фарфоровая ваза, облаченная в черное одеяние, но дьявольские флюиды — необузданные, завораживающие многих, попадающих в сети вот таких фам фаталь, — так и струились от ее фигурки по холодному полу и стенам замкового зала, обволакивая все вокруг.

Женщина уже развернулась на каблуках, намереваясь удалиться, но граф, в контраст с ее ледяным тоном, предложил:

— Может быть, вы поужинаете с нами? Я попрошу подать вам блюда, — тактично изрек он.

— Нет, спасибо, я не голодна.

Даже не удостоив нас внимания, она покинула помещение сквозь створки, распахнувшиеся таинственным образом без чьего-либо вмешательства.

Через некоторое время я, сославшись на усталость, отправился к себе в комнату раньше обычного, так и не сыграв графу на скрипке.

IV — Пари

Как я на следующие сутки узнал, графиня была дальней родственницей Владана (а не супругой, как я изначально предположил). На мои тактичные вопросы цыгане, как, впрочем, и всегда, отвечали туманно и скупо, оглядываясь по сторонам.

Если поначалу меня забавляла их молчаливость, то теперь она начинала меня раздражать. В своих разговорах они называли прибывшую графиню ведьмой, и что-то мне подсказывало, они были не так далеки от истины.

Дни я проводил по обыкновению прогуливаясь по прилегающему к замковой части лесу и долине, лежащей у подножия скалы; порой я исследовал и внутреннее устройство сложных анфилад и переходов замка при естественном освещении, едва попадавшем в грязные от времени окна, превращая поход от одной части здания до другого в целое приключение.

Несмотря на мои способности ориентироваться в пространстве, будь то катакомбы или сложная схема лазов, мне так и не удалось проникнуть в одну из его частей — ту, что прилегала к капелле и склепу. Снаружи, естественно, подобраться было вполне возможно, однако меня интересовало именно внутреннее расположение коридоров.

С родственницей графа мы практически не пересекались — за редким исключением библиотеки и кабинета Владана, где я пару раз наткнулся на «ведьму».

Она лишь сдержанно поприветствовала меня в ответ на мой поклон и продолжила чтение в кресле напротив высокого окна. Я же, не желая быть навязчивым (хотя мое присутствие вряд ли бы помешало) покинул помещение, где она находилась, найдя себе другое место для досуга.

По вечерам, как всегда, Владан за ужином слушал мои истории, делясь своими впечатлениями и вставляя уместные комментарии, а затем я, как на десерт, играл ему свои сочинения, сливаясь в чувственном полете со скрипкой.

Если можно было сказать, что я оживал и обретал крылья в те моменты, то граф, наоборот, становился мрачнее и будто таял на глазах, и одни лишь горящие глаза оставались на черепе, обтянутом серой кожей.

Я, естественно, объяснял такой эффект контрастом материального и духовного и сполохами дрожащих свечей, но в облике хозяина замка появлялось нечто инфернальное, нечеловеческое. Мне иногда казалось, что он готов вот-вот рассыпаться в прах, оставаясь лишь горсткой пепла на кресле…

Судя по всему, в роду графа были фениксы: как только музыка прекращалась, и эхо голоса скрипки стихало, растворившись в тишине, нарушаемой только воем сквозняков, владыка местных земель возвращался в свой первозданный вид.

Вот бы мне так… Может, я тоже меняюсь, когда музыка льется из-под моих пальцев россыпью звезд? Я был глуп и наивен, однажды проверив эту гипотезу, попробовав петь перед зеркалом.

Меня ждало горькое разочарование — чудовища никогда не превращаются в прекрасных принцев. Чудеса случаются только в сказках.

Графиня не ужинала с нами. Она игнорировала предложения Владана присоединиться к столу, однако ее демонстративный протест ничуть меня не трогал.

Почти ничуть. В самую первую ночь знакомства с этой странной женщиной я не мог не услышать произошедшего в кабинете разговора (у меня чуткий слух, и никакие этажи и стены не помешают при желании), и речь шла обо мне.

— Твой гость должен уехать, — настаивала графиня. — И не оправдывайся скукой.

— Моя дорогая, ты же понимаешь, что тебя мне будет не достаточно, — с двусмысленной интонацией отвечал хозяин замка.

— Не заставляй меня самой делать за тебя то, что ты не сделал с самого начала.

— О нет, я здесь решаю, кто остается, а кто уедет. Тем более, у нас с ним пари.

Женщина вздохнула, не скрывая досады:

— Какое еще пари?

— На его жизнь. Мы поспорили, что он никогда не сможет уйти по своей воле, останется здесь и будет вечно развлекать меня своими историями и скрипкой, — будто играя с ее нервами, полушутя-полусерьезно вещал граф.

— Ты опять за старое! Тебе мало Юнатана?!

Ее собеседник фыркнул, а я лишь призадумался. Так-так-так…

— Твой Юнатан был сам виноват — не надо было лезть куда не следует. Причем, заметь, он сейчас жив и, наверняка, здоров.

— Остается только догадываться… — протянула графиня. — Но не уводи меня от темы! Твой гость должен покинуть замок.

Владан хрипло рассмеялся, и от зловещего звука даже у меня невольно по коже пошли мурашки. Парочка только разжигает мое любопытство — как же я теперь уеду?..

Только не говорите мне, что граф расчленяет по анатомическому атласу и жарит на вертеле в замковом дворике своих гостей, а графиня поет над полыхающими кусками жертв Dies Irae… Она определенно виделась мне поющей. Но что-то меня не туда понесло.

— Только не признавайся, что тебе жаль его.

— Кого? Твоего гостя? Да я его толком и не разглядела!

— Тогда в чем проблема? Познакомься с ним, послушай его — он чудный рассказчик и музыкант. Вот увидишь, ты сама не захочешь его отпускать.

Рычание волчицы в исполнении графини было устрашающим.

— Не зли меня, Владан. Или твой архитектор — или кто он там — уезжает, или ты пожалеешь, — выставила она ультиматум. — Здесь ему не место.

Повисло гробовое молчание. Мое сердце заколотилось в ожидании развязки, однако я в то мгновение сам не понимал, чего жду.

— Нет, Стелла, — отрезал граф. — Он мне нужен, и если ты хочешь убедить меня в обратном, давай тоже заключим пари.

Женщина, казалось, не ожидала такого поворота. Она резко развернулась на каблуках — судя по шороху взметнувшегося подола платья так же, как сделала это накануне в обеденном зале, — и уже перед тем, как выйти из кабинета, бросила:

— Отправляйся к дьяволу.

V — Скорее жив, чем мертв

На пятый вечер графиня почтила нас своим присутствием. Вероятно, тому виной был состоявшийся ранее разговор — она, пожалуй, впервые сама обратилась ко мне, проявив инициативу.

Я стоял в коридоре, окруженный с обеих сторон мрачными стенами, уходящими в черный, как ночь, потолок, и даже тяжелые канделябры с множеством свечей не разгоняли темноту — она сгущалась плотными клочьями по углам, как кошмарные твари из моих снов.

Я разглядывал портреты в фамильной галерее. Массивные позолоченные рамы, угрюмые лица — почти все с резкими чертами графа, — и неожиданно заканчивающаяся чуть дальше половины зала вереница изображений.

Кстати, ни в одном из них я не увидел графини. Все ли здесь родственники местного владыки? Возможно, портреты перевесили сюда лишь частично — не зря же под остальные зарезервировано так много места.

Молодой человек приятной наружности с юной мечтательной улыбкой на лице взирал на меня с картины. Не так ли должен выглядеть наследник старинного замка? Готовый на подвиги, с трепетным сердцем и пылкой натурой… В цепи образов он последний. Что с ним стало? Судя по состоянию краски и холста — этот портрет, действительно, был сделан позже всех остальных.

— Бедняжка Чарльз, правнук Владана, — раздалось справа от меня из дальнего конца коридора. — Его жизнь унесла необъяснимая болезнь — остановка сердца в таком возрасте. Звучит, согласитесь, очень подозрительно.

Женщина в черном платье подошла ко мне чуть ближе, но ее темные глаза на бледном красивом лице смотрели не на изображение, а на меня.

Ах да, ее, скорее всего, заворожили мои светящиеся зрачки…

— Жаль, — вздохнул я. — Кажется, он был славным малым.

— О да, он даже собирался жениться и привез сюда свою невесту.

И вновь графиня, указывая рукой в сторону соседнего портрета, глядела не на изображение, а на меня. Хвала небесам, она не приближалась более, остановившись в паре метров.

— Итальянка Маргарета… Умерла от тоски по родине за несколько месяцев до смерти Чарльза. Они так и не обвенчались.

Я молчал, изучая облик итальянской невесты, и судя по моей скривившейся линии губ, графиня догадалась, о чем я подумал.

— Что же вы не говорите, что она на меня похожа? Мне все так говорили, — усмехнулась она.

Я пожал одним плечом.

— Не настолько, чтобы это озвучить вслух, — отозвался я.

Маргарета, живая, со здоровым цветом лица и в голубом платье с алыми розанами была, вопреки здравому смыслу, блеклым подобием моей собеседницы. Общие черты — явное преувеличение; они обе были шатенками, и на этом сходство заканчивалось.

— Ну хоть кто-то со мной солидарен! — коротко улыбнулась женщина, но затем вернулась к теме портретов. — Здесь все уже отбыли в мир иной — от начала и до конца, — и она перечислила несколько имен, случайно выхваченных из перечня лиц в позолоченных рамках. — Род человеческий смертен, с этим ничего не поделать.

Она изящно взмахнула тонкопалой рукой, но я не спешил с ней согласиться.

— А как же граф Владан? Вот он там — седьмой по счету, слева, — произнес я.

Это был, несомненно, он. Те же черты, тот же взгляд — властный и строгий. Даже возраст его на портрете такой же, как сейчас, пусть и работа как-то неестественно старо выглядит.

Графиня снова усмехнулась:

— Он скорее мертв, чем жив… Но да, все же, живее всех этих господ. Однако не буду вам мешать. Мсье Анж, — кивнула она мне и проследовала мимо меня по коридору, обдавая ненавязчивым ароматом духов.

Какое-то время после ее ухода я продолжал смотреть на портреты в галерее, размышляя над ее словами.

Я тоже скорее был мертв, чем жив.

…За ужином графиня вела себя холодно, будто и не было ее странных улыбок в замковом полумраке. Меня, впрочем, это нисколько не трогало — я бы и сам был не против оставаться с ней на дистанции.

Меня всегда коробило от одного только вида стервозных женщин — никогда не знаешь, что у них на уме. Те, кто так или иначе волею судеб оказывались рядом со мной, либо срывали с меня маску из любопытства и, вереща, убегали, или просто убегали. Они были сами виноваты… глупые создания.

Я, не скупясь на эпитеты и правдоподобие, повествовал о персидском дворце и тайных комнатах пыток, зеркальных клетках и обманных трюках, спроектированных и созданных мной, а граф с упоением внимал каждому моему слову. Стелла — я не мог не запомнить ее имя просто в силу хорошей памяти на детали — практически никак не реагировала, задумчиво потягивая вино.

Ну хоть бровью бы повела или испугалась для приличия! Но нет, снежная королева никак не желала уделить мне внимание (так же, как и перепелу на широком столе, недурно приготовленному), а меня, спустя какое-то время, к моему собственному раздражению, это начинало задевать.

Моим капризом стал ее интерес; сегодня я заставлю ее удивиться, а завтра — вздрогнуть от испуга. В первый совместный вечер она так и не осталась слушать мою скрипку, а сегодня, видимо, наступив на горло собственной гордости, соизволила проверить правдивость хвалебных речей Владана о моем музыкальном таланте.

Я играл еще неистовее, чем обычно — в воздухе, пропитанном грозовыми разрядами и волшебством, пел голос танцующих струн, и огонь в моей груди полыхал ярче, множась и заражая любую материю, сотканную из частиц, известных этой вселенной. Я касался раскаленного солнца и млел от прохлады печальной луны; я дышал глубже, я словно познавал нечто невиданное и непознанное.

Эти ощущения были еще ярче, чем выбивающие из ума галлюцинации от наркотических веществ, еще сладостнее, чем эротические видения. Я шел навстречу свету, и он меня не обжигал — он звал меня, звал все сильнее… И этот голос был роднее всего, что создавали мои руки, из чего я был создан.

Когда я очнулся от головокружительного погружения в мир музыки, я осознал, что переборщил. Графиня с бледным, почти белым лицом, сидела за столом, глядя куда-то мимо меня — наблюдая отголоски своих личных картинок, навеянных моим откровением.

Все еще находясь под впечатлением, слегка одурманенная, она посмотрела мне в глаза — впервые за этот вечер — и поднялась со стула.

— Это даже для меня слишком, — пробормотала она.

Больше она ничего не сказала — она вышла вон, оставив нас с графом, почему-то ничуть не удивленным ее реакцией, вдвоем.

VI — Лотос

В здешних лесах роса не исчезает даже к полудню — серебристой россыпью она искрится на солнце, дожидаясь, когда зверь, птица или редкий путник коснется земли, сбрасывая дрожащие капли с молодых листьев низкорослых кустарников и зеленой травы.

Я бродил нехожеными тропами в молчаливой задумчивости. В некоторых частях леса стояла неестественная тишина — ни мышь, ни еж, ни даже сойка не попались мне, и природа, будто вымершая, в своем одиночестве застыла вне времени.

Я шел к озеру, усыпанному, как покрывалом, белым полотном кувшинок. Каково было мое изумление, когда я встретил у кромки воды графиню.

Она еще не замечала меня — она тянулась к ближайшему цветку, и в наивном упрямстве чуть сдвинутые брови на красивом лице выдали всепоглощающую сосредоточенность.

Ловко балансируя на согнутых ногах над толщей воды, она, все же, добралась до заветной кувшинки и вытянула ее вместе с длинным стеблем. Брызги с листьев пустили по поверхности рябь, а женщина выпрямилась и сделала шаг назад.

Потом она ощутила посторонний дух и повернулась в мою сторону. Она не могла меня увидеть (меня скрывал кустарник в нескольких метрах от озера), но почему-то почувствовала, что она не одна.

Она безмолвно стояла и смотрела туда, где я находился, и мне пришлось выдать свое присутствие.

— Вы не боитесь местных суеверий, — скорее больше для себя, чем для нее, промолвил я вслух, выходя из укрытия.

Цветок, казалось, еще больше ожил в ее пальцах, раскрывая лепестки.

— Я — часть этих суеверий, — хохотнула она, улыбаясь одними губами. — Мне можно ничего не бояться.

Я еще не привык к ее странному юмору — как и тогда, в галерее, она преувеличивала замковые загадки, гротескно преподнося их в стиле готических романов, — но он мне нравился. Я часто сам вдохновлялся мрачными и зловещими мотивами, однако, увы, я не подошел бы на роль главного персонажа-протагониста — скорее, я бы сыграл монстра.

— Наверное, я покажусь вам занудой, — начала она после паузы повисшего между нами молчания, — но я бы не советовала вам гулять по лесу ближе к вечеру.

Да она, верно, следила за мной или, по крайней мере, интересовалась моими передвижениями! Вчера я покидал замок и ходил к охотничьему дому, заброшенному и внезапно покинутому (судя по сохранившейся обстановке и чьих-то будто бы оставленных в спешке вещах), вернувшись только после заката.

Я внимательно посмотрел на нее, но она ничуть не смутилась.

— Все вокруг так настойчиво намекают мне на некую опасность, но никто ни разу конкретно не пояснил, в чем причина.

Я старался говорить спокойно, но внутри уже начинала клокотать обида.

Я настолько ей неприятен, что она никак не оставит мысли выгнать меня из замка? Но пока я гость графа, я не поддамся на странные женские уловки — меня ничем не испугать.

Я останусь до тех пор, пока сам не пожелаю покинуть замок.

Женщина вздохнула, отходя еще дальше от озера, теперь медленно поднимаясь по пологому склону, повернув в мою сторону голову.

— Вы замечали, как безмолвен лес? Местные хищники истребили все живое, оставив после себя пустоту, как после Судного дня. Лес небезопасен… Как, впрочем, и замок, — произнесла она.

Хм, ничего нового.

— Но вы тоже ходите в одиночку здешними тропами, вас не смущают дикие звери? — чуть резче, чем предполагал, поинтересовался я.

— Меня они знают.

Ах да, она же местный вурдалак… Как же я мог забыть.

Я засопел, невольно касаясь пальцами маски в области лба — мне вдруг захотелось уйти и закончить этот бессмысленный разговор.

Почему же все так? Только я начал привыкать к обществу графа (если я вообще могу к чему-то или кому-то привыкнуть), как объявилась эта… женщина, и все сломалось. Одним лишь своим присутствием она портила мое уединение, да еще и эти намеки…

Я сдержанно попрощался и направился в противоположную от нее сторону — лишь бы больше не пересечься в глухом лесу. Она так и продолжила стоять некоторое время с цветком кувшинки в руках, глядя мне вслед.

Я поймал себя на мысли, что если бы ее вдруг настиг хищник — волк или медведь, — я бы ничуть не расстроился.

Вечером все повторилось — и мои витиеватые рассказы (правда, теперь не про восток, а про Индию), и присутствие безучастной графини, и приходящий в восторг хозяин замка. Как я понимал, где заканчивается суровый оценивающий взор владыки и начинается восторг, почти неотличимый от его привычной надменности? Улыбка графа — более походящая на оскал — не спеша выползала на его лицо. Кому-то она показалась бы жуткой, но я, избалованный проявлениями одобрения к деятельности своей персоны, признаться, был польщен.

Я был удивлен, когда в разговор подключилась графиня.

— Пара моих знакомых — Владан понимает, о ком я говорю, — начала она с кривой усмешкой на красивом лице, — утверждают, что побывали на ритуальной церемонии секты поклонников богини Кали. Их похитили странные люди, когда они пытались влезть в какой-то храм… Опоили, лишив сознания на время, но вместо того, чтобы кинуть на жертвенный алтарь, объявили избранными. Кровь, свежерасчлененные тела, чад от благовоний, дикие обнаженные пляски и оргии, агония и прозрение… Как думаете, они просто что-то не то съели, или двух европейских туристов действительно могли избрать для тайного ритуала?

Я на какое-то время лишился дара речи. Видимо, мои повествования настолько размыли ее границы дозволенного, что сейчас, нарушая всякий общепринятый такт, женщина описала возбуждающие картинки. Да она не так проста, как кажется!

— Возможно, они просто переборщили с местными курительными смесями, — хмыкнул я. — Они должны были быть особенными, чтобы их приняли в круг избранных.

Занятно, но то, что она описала в некотором смысле произошло и со мной. Секта тугов и душителей, посвящая новичка в общество гениальных убийц, представляла его перед ликом их матери Кали. Правда, меня никто тогда не похищал — я пришел к ним добровольно; я был, пожалуй, самым специфическим учеником темного братства — не беря во внимание даже мою внешность, — однако, быстро получив необходимые знания и навыки (например, мастерское владение удавкой), я покинул их секту.

Думаю, никому еще это не удавалось, но я смог. В этом моя отличительная черта — я могу все что угодно, если хорошенько захочу.

— Они хвастались татуировкой лотоса на предплечье — небесного цвета и искусной работы. Вы слышали о такой? — вырвала меня из размышлений графиня.

Я приподнял брови, но под маской это было не столь заметно. О да, кажется, я понял, о чем речь.

— Если вы позволите, — я едва уловимо взмахнул рукой, и на столе тут же оказались лист бумаги, перо, маленькая баночка чернил, — я вам нарисую, а вы подтвердите — или опровергните — тот ли это лотос.

От моего фокуса Стелла захлопала длинными ресницами, а затем, пряча улыбку, кивнула в согласии. Граф, не скрывая любопытства, следил теперь за каждым моим движением.

В первый день нашего знакомства с Владаном я удивил его типичным ярмарочным фокусом с искрящимся порошком и парящей иллюзией цыпленка, поданного на ужин. С тех пор, вероятно, у него была привычка неотрывно глядеть на меня, зная, что я могу прятать в рукаве очередной трюк.

Пара штрихов — и изображение легло перед графиней на стол.

— О да, — изумилась она. — Но только одна маленькая деталь…

И она указала пальцем в область с отсутствующим декорирующим элементом — я намеренно не дорисовал кое-что на случай, если она не знала рисунок в точности, а всего лишь додумывала чей-то рассказ.

Граф внезапно расхохотался — его восторг было ничем не скрыть.

— Я же говорил тебе, что мой гость еще успеет тебя очаровать! — самодовольно проговорил он.