Бесплатный фрагмент - Лучшие произведения

В этом сборнике представлены лучшие работы Школы Творчества «ANTE» за 2019 год. Сборник соединил в себе два блока обучающих программ моей авторской методики: Б3 «Осознанные сны» и Б4 «Со-Творчество». Под красочной обложкой собрались талантливые и неординарные авторы, которых связало между собой одно творческое пространство. Разукрашивая воздушные шары своего творческого полёта, в их душах рождались прекрасные произведения, а некоторые нашли здесь свою любовь.

Ольга Кот «РЕЗИНОВЫЙ КЛАПАН»

Не так давно мне стало казаться, что мир перестал быть таким интересным, каким был раньше. Мои ровесники словно стали сереть. У некоторых еще бывают «просветы», но не часто. И мне становится как-то не по себе.

«Просветами» я называю состояние, в котором они все раньше прибывали. Это когда день начинался с улыбки и любопытства. Непременно надо было как можно быстрее выглянуть в окно и махать радостно прохожим. Это когда ловишь снежинки языком, бегаешь с облаками на перегонки, разговариваешь с луной, обнимаешь деревья, жмуришься солнышку, кружишься на улице просто так невзначай… когда хлеб до дома целым не донести, когда в сердце лелеешь улыбку своей влюбленности; когда каждое маленькое эмоциональное переживание занимало все мысли.

Они, мои сверстники, словно погрустнели. Приоритеты как будто стали совершенно иными…

Ах как весело было бежать из последних сил по полю одуванчиков с ребятами! Бежать, что есть мочи, словно испытывая свои ноги, легкие и глаза на выносливость и пока не достигнешь предела — не останавливайся. Беги.

И глядя на них, тоже стала сереть. Не так быстро, как они, но всё же.

Сегодня я проснулась без будильника. Слышу, как родители молча собрались и вышли из дома. В детстве многих вещей не замечаешь. Или это все же время все так меняет… Но сейчас я стала замечать, что когда меня нет рядом, мои родители общаются только на какие-то политические или хозяйственные темы. И если явного повода для разговора нет — то зачем тратиться на слова? Мне это было чуждо и не понятно. Я часто бываю полна морем, океаном впечатлений и выливаю эти волны на своих друзей, родных, любимых. А мои родителям совершенно этого не хочется. После таких мыслей мне не захотелось бежать к окну и смотреть, что там поменялось со вчерашнего дня, не захотелось корчить рожи себе в зеркале с зубной щеткой за щекой… Но все же мало что способно испортить мне настроение на столько, чтобы я не врубила Игги Попа с утра пораньше, да погромче и не начала дикий пляс на постели скидывая подушки, одеяло, пижаму! Это была и моя зарядка, и моё лекарство от хандры, и спасение от подступающей серости. Мне не верится, что этого избежать нельзя, но чем чаще я смотрю на своих друзей и сокурсников, тем чаще начинает закрадываться мысль, что это неизбежно. Врубаю Lust For Life. Песни хватает, чтобы раскидать всю постель, раздеться до трусов и стукнуться головой о потолок! Вот это класс! Смеюсь в голос, катаясь на полу в одеяле и потираю макушку. Трясу короткими каштановыми кудрями и бегом в душ.

Я учусь на последнем курсе Университета химической промышленности. Моя специализация — парфюмер. И сегодня у меня первый день дипломной практики. Проходит она в маленьком магазинчике парфюмерии в Старом городе — историческом центре. Я вообще была удивлена, что там до сих пор что-то работает. Будучи детьми нам было интересно там бывать, что-то нас туда манило… Эти жёлтые ламповые огоньки за овальными окнами в деревянных рамах. Эти узкие улочки, которые зимой были во льду, специально для таких шкодников, какими мы все были, чтобы лихо катиться на подошвах и коньках по всей улице далеко вниз! Это коты, которые жили только почему-то в этой части города. Это запах булочек с корицей и какао… Но сами по себе взрослые туда никогда не заходили, только если забрать своего заблудшего ребенка. Туристы там тоже бывали не часто, как и посеревшие подростки. И по-своему это место даже престижным назвать нельзя. Но все, что хоть как-либо было связано с процессом волшебства и творчества, что там разогревало мою душу — было именно там.

Ребят, которые выбрали мой профиль было очень мало. Но на практику их послали на заводы, по производству косметики и духов, и лишь меня в парфюмерный магазинчик в Старом городе. Про себя я думала, что это моя заслуга! Потому что я такая пружинка — фузилия, неугомонная, вечно вдохновленная и впечатленная. И мне нужно именно сюда! В самую сердцевину творческого мира! Даже преподаватели поражались мой чувственности в восприятии окружающего мира и его чудес, которые они упорно не замечали. Всё твердили, что в моем возрасте это уже должно пройти. Что скоро моя голова будет занята действительно важными мыслями.

Но все мои действительно важные мысли и так со мной. Мне не интересны самые лучшие, дорогие и престижные вещи. Мне интересны самые простые и в то же время сложные вещи: эмоции и чувства людей, глаза котенка, улыбка друга, брызги дождя, книги и конечно же, магия ароматов.

Я вышла из дома предвосхищая прекрасный день, новые знакомства и погружение в святилище парфюмерии! Вышла из дома, направляясь пешком прямо в центр.

Старый город все же уникален сам по себе. Но почему он так заброшен взрослыми людьми, мне до сих пор не понятно. Вот пробежала и первая кошка — предвестница исторического центра. Серая полосатенькая поглядела на меня, мяукнула и убежала вверх по узкой лесенке, напоследок махнув мне хвостом. Я и так уже опаздывала, но не могла позволить себе пропустить такое событие мимо, и конечно же, пошла за кошкой. Едва поспевала за её петляниями по улицам. И вышла к парфюмерному дому. Надо же! Не знала, что такое бывает. Очень милое двухэтажное здание с большими окнами и деревянными рамами. Сейчас таких домов в новой части города и в помине нет — сплошь многоэтажки. Над дверью висит колокольчик, захожу.

— Здравствуйте! — никого не видно. — Меня зовут Надя. Я прибыла для прохождения преддипломной практики! — говорю громко, на случай если кто-то остался на втором этаже.

Помещение было небольшим. С порога мне открывался маленький зал с флакончиками и пузырьками, бережно расставленными на деревянные полки с пола до потока. В центре стоит стол со стопками книг, каталогов и журналов. Музыка ветра и ловцы снов где-то под потолком. Серая кошка мяукнула и убежала на второй этаж.

«Что за ерундистика! В университете мне даже не сказали, как зовут моего руководителя практики, и как он выглядит. Но хотя бы дали адрес и фотокарточку места… Правда очень какую-то старую и замятую, словно из архива чьего-то далёкого детства.»

Мягкий свет заполнял помещение, рисуя на разноцветном плиточном полу темные тени. На второй этаж ведёт деревянная лестница, которая скрывается в изгибе. Заскрипели ступеньки. Медленно спускалась сгорбленная седовласая старуха в платье и лоскутной шалью на плечах. В голове пронеслись разные мысли, что с таким куратором практики будет не просто, хотя бы потому, что мне придется каждый раз кричать, чтобы она меня услышала. И тут я хихикнула вслух, представляя эту картину. Мой смешок прервал скрипящий надрывный звук, который перерос в страшный хриплый гогот… Старуха еще хлеще согнулась пополам и залилась таким смехом, что сначала у меня волосы дыбом встали, а потом это смех заразил и меня, и вот уже весь парфюмерный домик был заполнен нашим громки безудержным смехом. И только кошка предпочла обойти наш праздник жизни, сидя на ступеньке и облизывая себе лапку.

* * *

— Уфф! Ну и дела! — заканчивая смеяться, говорю я. — Меня зовут Надя, я практикантка! И вы не поверите, меня…

— Тебя привела сюда Матильда. Серая кошечка. Так стало любопытно, куда она побежит, что ты не смогла удержать и пошла за ней.

— Да! Вы тоже сюда так попали? — Надя открыла рот и уставила два глаза-блюдца прямо на старуху, не скрывая своей наивности, а возможно и просто о ней не догадываясь.

Снова раздался этот страшный заражающий смех.

— Уморительная мордашка! Меня зовут Роза, и я научу тебя настоящей алхимии: как разлить во флаконы сиреневый рассвет, одуванчиковые поля, пшеничную росу, комнатную тайну, бабочкины сплетни, сновидения полярных медведей, северные сияния, мерцания звёзд и много-много всего. Но при одном условии.

Я смотрю на неё во все глаза, сейчас старуха выглядела как чаровница… показывая мне какие-то миражи перечисленные ее устами… В воздухе появлялись облака: медведи, поля, сирень, бабочки… Тут где-то есть проектор? И вмиг при этой мысли все видения пропали.

— При условии, что ты не изменишь себе. Иначе ничего не получится. Ничего по-настоящему интересного!

Вокруг опять закружили полярные медведи, сирень, звезды, рассветы, поля… Я затрясла своей кучерявой головой и засмеялась. Быть собой, чтобы видеть эти чудеса. Не сереть. Оставаться ребёнком. Всё это не стоит мне особого труда, если меня не заражает унынием окружение. Но пока я тут, мне это точно не грозит! От этой бабушки совсем не веет взрослостью, серостью и серьёзностью.

Так началось мое знакомство с Розой и её волшебными духами. Матильда каждый вечер меня провожала к границам Старого города, а утром встречала. Она словно стала проводником в какой-то другой параллельный мир, доступный только открытым людям, готовым удивляться всяким чудесам; людям, не утратившим детское восприятие, искренность, доброту, честность, воображение и веру в невероятное! Сначала Роза учила меня основам практической парфюмерии. Главной задачей моей практической работы было создание уникальной парфюмерной композиции, которая ляжет в основу написания моего дипломного проекта. Но потом мы перешли в те чудеса, о которых она мне говорила с самого начала…

— Главным секретом таких духов является не столько цветные облака, которые появляются при каждом распылении, а тот эффект, которые они оказывают… Эти облака даже видят далеко не все. Здесь, в Старом городе еще остались люди, старше 20, которые видят облака моих духов, которые умеют делать лучшие в мире куклы и карты, которые всегда приводят в нужное место. Просто они редко выходят на улицы, как и я. А кошки помогают им привести нужных людей. Потому что этот мир хрупок.

— Вы говорите о том, что сюда не приходят люди, которые перестали верить? Что им здесь не место?

— Да, именно так. Они даже не видят этих огней в окнах. Для них это просто заброшенная часть города, которая почему еще не застроена новыми домами. К восемнадцати годам большая часть людей теряет интерес ко всему необычному, ко всему естественному… к восходам, закатам, к звёздам на небе… Потом это перерастает в безразличие к любому проявлению искусства и к иррациональному в целом. Мозги словно оцифровываются.

— Да! Да! Я такое замечаю в своих сверстниках, и мне стало с ними ужасно скучно! Иногда я еще замечаю странные вещи за моими родителями… — стало сложно говорить, я опустила глаза. — Почему так происходит?

— Очень много лет назад, правительством было принято решение. Страшное решение, которое по их мнению, способно предотвратить любые катастрофы, связанные с человечеством на Земле. О нём не принято открыто говорить, но здесь мы можем обсуждать всё, что захотим. По достижении 18 лет, психологическое состояние человека отслеживается до определенной степени оцифровки создания. После чего делается операция по замене сердца на резиновый клапан.

— Чего?!

— Да, на резиновый клапан. Тогда человек перестает полностью проявлять чувства и эмоции. Все его сознание направлено на служение обществу, на благо государству и всемирное спокойствие.

— Я же помню, как в детстве родители радовались вместе со мной и играли в прятки… Или это тоже на благо государству? — скептически заметила Надя.

— Для общения и воспитания детей разум современного взрослого человека программируется для переключения на волну детского сознания, чтобы ребенок полноценно развивался.

— Но зачем это нужно, если потом вся эта полноценность никому не нужна и прямо-таки отбирается у людей!

— Ох, дорогая моя… — Роза подошла и обняла меня.

Моя голова стала тяжёлой и на два дня я словно выпала из жизни.

Я не хотела просыпаться, не хотела выходить и говорить тоже ни с кем не хотела. Никого это не беспокоило, я была полностью предоставлена себе. Конечно, я видела все эти контрасты. В тот день мы долго говорили с Розой и ей удалось избежать замены сердца. И тем немногим, что живут в Старом городе. И она мне сказала, что у меня есть все возможности тоже избежать резинового клапана и творить, творить, творить! Но бывает так тяжело, когда все вокруг так отличаются от тебя… Как мне иногда хочется не обращать внимание на других, но часто невольно перенимаешь какое-то видение или образ мышления. И это становится убийцами индивидуальности, и собственной уникальности. Когда часть свои качеств задвигаешь и отдаешь приоритет приобретенным. В таком состояние всё сопровождается постоянным сомнением. Хочется нарастить оболочку из толстой кожи слона и перестать перенимать чужие качества, и оставаться верным своим. Как это сделать? Когда я стою на таком расколе, мне кажется, полностью теряю своё обличье. Жизнь с резиновым клапаном ограждает от всяких переживаний и лишних эмоций. Но бывают ли эмоции лишними?

Я провела достаточно много времени в размышлениях и поняла, что мой внутреннее «Я» может поддерживать во мне творчество. Сейчас моё творчество — это практика в парфюмерном магазинчике, работа с Розой и воплощение моего дипломного проекта в жизнь.

Я включила музыку и пританцовывая пошла в душ. С этой минуты и до конца практики мой настрой не сдавал позиций. Под руководством Розы я создала свой уникальный аромат. Он содержал экстракт жасмина, розы, ванили, сандала, а также нотки цитрусовых. Сопровождался облаком большого пушистого бурого медведя, и дарил ощущение уюта, объятий и нежности. Именно такой аромат должен был пробудить моих сверстников, чтобы их сердца раскрылись! Чтобы не меняли их на резиновые клапаны! Я могла бы выпустить целую серию таких ароматов, чтобы спасать подростков от этой операции, чтобы Старый город вновь был полон творческих и независимых личностей. А когда нас станет очень много, мы смоем объединиться и…и… Стоп, революционные мысли совсем не к чему.

Но чем ближе подходил момент защиты дипломного проекта, тем чаще я думала о том, чтобы организовать свое сообщество, которое бы путешествовало по миру и искать таких же людей, как я, как Роза. И объединив усилия мы смогли бы выступить с протестом о проведении массовых операций по замене сердец на резиновые клапаны. Эти мысли всё сильнее и сильнее стали меня поглощать. У меня было несколько заготовок и немного сырья дома, я сделала пару маленьких флакончиков духов, которые должны были пробудить сознание.

Утром я проснулась раньше родителей и подушила мамино платье и папин галстук. И затаилась в своей комнате. Они как обычно проснулись, пошли по очереди в ванную, приготовили завтрак. Потом пошли переодеваться. На миг мне показалось, что они застыли — никаких звуков не было в квартире. Мне стало даже немного страшно и очень интересно. Они застыли, потому что из сознание стало пробуждаться? Но вскоре я услышала, как заскрипели дверцы шкафов, зашуршали пакеты. Родители обулись и вышли из квартиры. Я выждала минут пять и зашла в их комнату. Ничего необычного… всё как всегда: безупречно. Ээх… похоже не сработало, слишком давно они ходят со своими клапанами.

* * *

Я собралась на защиту диплома. Я чувствовала опустошение. Но как часто со мной бывает, я стала сама себя уговаривать и на подходе к университету немного раздухарилась. Я шла двенадцатой по порядку. После удачной защиты диплома все студенты отправлялись в летний лагерь на две недели от нашего университета по правительственной программе. Эти лагери очень активно рекламировались. С одной стороны я хотела бы отдохнуть там, но у меня закралось странное ощущение, что операции большей части подростков делается именно там. Потому что таким молодым людям давали по выходу дипломы и сразу же устраивали на рабочие места. И с этого момента начиналась их серая жизнь с обыденной повседневностью. Такой лагерь и такой отдых меня совсем не устраивает.

Почему-то я очень волновалась. Я иду следующая…

— Добрый день, уважаемый председатель Государственной экзаменационной комиссии и уважаемые члены комиссии! Вашему вниманию представлена дипломная работа на тему… — и тут я погрузилась в мир парфюмерии: в её волшебные свойства сближения людей, оживления сердец; в способность запахов моментально погрузить человека в воспоминания… Я продемонстрировала аромат. И они тоже на миг застыли. Словно время остановилось. Ни одного звука и движения. В кабинет постучались. Это была наша методист, и она попросила выйти председателя комиссии. Через несколько минут председатель возвращается.

— Надя, нам необходимо посовещаться на счёт вашей работы. Прошу подождать вас за дверью.

— Да, конечно… — волнение вновь охватило меня. Обычно результаты озвучивают сразу… Я выхожу. Меня встречает методист.

— Надя, прошу пройти за мной. Комиссия озвучит результат, и вы сразу же о нём узнаете. Сейчас необходимо подписать документацию, сущая формальность.

Я чувствовала, как моё сердце тяжелеет, руки и ноги словно покалывают тысячи иголочек. Внутри я слышала голос, надрывно повторяющий: беги! Но я молча повинуюсь и иду следом за методисткой. Я даже не сразу заметила, что мы шли не в деканат, а на первый этаж к запасному выходу, ведущий на закрытый двор с одной-единственной аркой. К жизни меня возвращают голоса… я слышу обрывки фраз: «её революционный настой», «родители сами сообщили о ней», «ответственность и безопасность прежде всего», «сейчас также поступили сигналы от профессоров», «она сотворила наркотик, уничтожающий нас, как национальное единство!». Я начала терять сознание. Проснулась, пристегнутой ремнями к металлическому стулу.

— Не волнуйся, крошка. Всё будет хорошо. Мы скоро тебя вылечим. А сейчас нам нужно, чтобы ты ответила на несколько вопросов. Меня зовут Ивана. Начнём с самого начала. Университет назначил тебя на практику на завод парфюмерного производства. Но никто тебя там ни разу не видел. Тем не менее ты предоставила все необходимые документы по успешному прохождению практики. Ты подделала документы?

— Что? Нет! Меня не назначали за завод! Меня распределили в парфюмерный магазинчик в Старом городе!

— Что за чушь? Ты же уже взрослая девушка и должна знать, что там ничего нет. Там сгоревшие старые постройки.

— Нет! Там есть дома, которые не сгорели и один из них — это магазин парфюмерии! Мой руководитель Роза!

— В твоих личных вещах нашли вот это — Ивана достала фотографию, которую мне вручили в университете, чтобы я смогла найти этот магазин. — Что ты можешь сказать про это?

— Мне дали её в университете! Когда распределяли на практику!

— Нет, Надя. Такого не было. Ты всё это сама себе придумала! Роза, женщина, про которую ты говоришь, она родилась 173 года назад и была последним человеком, которому не стали делать операцию ввиду возраста. На момент принятия правительственного решения о резиновом клапане, ей было уже 85 лет. Она прожила до 115 лет. И действительно жила в Старом городе, но она уже мертва более 50 лет. Ты не могла проходить у неё практику.

— Нет! Нет! Я научилась у неё делать по-настоящему важные вещи!

— Ты не могла ничему у неё научиться. Ты всё сама это придумала. Понимаешь, что ты сотворила?

— Роза помогла создать мне уникальную парфюмерную композицию. Я поняла в чём ключ. Я смогу всех спасти. Дайте мне возможность заявить о себе миру.

— Значит, ты понимаешь, что создала сильнейший наркотик?

— Нет, это не наркотик! Он возвращает людей к жизни! — мой голос стал надрывным, из глаз лились слезы. Так не может быть, они хотят сломить меня, объявить сумасшедшей, террористкой, революционером!

— Это наркотик замедленного действия. Он проникает в организм, как вирус, нарушая цепи в сознании. У одурманенного человека есть 2 часа, чтобы предпринять какие-либо действия. Твои родители сразу же доложили в СБ о произошедшем, и наши высококвалифицированные специалисты моментально начали разрабатывать антидот. Потому что химический анализ твоего наркотика показал, что он вызывает моментальное привыкание, пока окончательно не разрушит все связи в сознании человека. Твои профессора также сейчас находятся на медицинском восстановлении.

— Нет! Нет! Это всё неправда! Я никогда не хотела никому навредить! Я всего лишь научилась делать духи!

— Если ты признаешься в своих революционных намерениях, найти таких же сумасбродных как и ты… Если признаешься, что хотела создать объединённую террористическую группировку с целью свержения существующего мироустройства… то тебе облегчат наказание.

Во мне снова стали бороться две мои сущности. Всё моё нутро затопила грусть и пустота. Я не знала, чему верить и кто был прав. Может я и правда обыкновенная сумасшедшая, которая придумала страшное зелье? Или это всё заговор?

— Что меня ждет?

— Если ты признаешься, то мы сделаем тебе операцию по замене сердца, обезопасим тебя и общество от тебя. Пол года в колонии и далее, ты устраиваешься на производство по профилю без права создании семьи. Если ты не признаешься, тебя ждёт смертный приговор.

Смерть не изменит ничего. А если я буду жить, то всегда будет шанс всё изменить. Я верю, что смогу сохранить своё внутренний огонь, что даже резиновый клапан не сможет заглушить мои чувства несправедливости…

— Да, я сознаюсь. Сознаюсь в своих революционных намерениях. В желании создать террористическую группировку, с целью свержения существующего мироустройства. — я говорила всё это и не верила, что эти слова слетают с моих уст. Я плакала солью, моё сердце было пусто, но я хотела жить дальше, чтобы иметь шанс, хоть один единственный шанс всё изменить. Не может быть всё так плохо. Не может разом всё так измениться. — Я сознаюсь, что подделала документы по практике, что пропадала в Старом городе и сама изобрела рецепт наркотика. — Всё слезы разом высохли. Я вспомнила, как читала статью про Розу Деспурсию — единственного человека, которого за последние 80 лет не прооперировали. Статья была в университетском архиве, там же была и фотография. Передо мной словно опустился занавес.

Я всё слышала… Как мне воткнули анестезию, увезли меня в операционную. Хирург и помощница разрезали моё тело. А перед моими глазами плыли картины, как это было всё… Как я одна ходила в опустевшую часть города и часами напролет работала в покосившимся пыльном старом парфюмерном магазине. Как изучала старые письмена Розы и лишь кошки иногда заходили ко мне.

— Три. Два. Один. Запускай!

— Готово.

Я открываю глаза и шумно дышу. С каждым новым вдохом я слышу, как что-то свистит у меня в груди.

— О, ты скоро привыкнешь. С каждым входом становиться проще, дыши глубже и чаще.

Моя голова словно стала пустеть, волнение стало уходить… Кажется, я что-то сделала не так… Поэтому я нахожусь в тюремном госпитале. Что я натворила?.. Всё стало каким-то серым и безразличным. Не имеет значение, что я сделала. Теперь я постараюсь сделать всё, чтобы принести максимальную пользу обществу и нашему государству!

Резиновый клапан. Тук-тук. Тук-тук. Тук…

Ольга Кот «ТАТУИРОВКИ»

Я лежу на полу комнаты. Я ничего не помню. Не помню, почему лежу на полу, что это за комната. Не помню, как меня зовут и как давно я лежу. Нет сил вставать. Очень холодно. С потолка идёт снег. Кровать припорошена, полы и подоконник тоже. Окно разбито. В него видно пустое белое небо. Снежинки кружат надо мной… В голове навязчиво крутиться лишь древняя легенда моего народа, которая давно стало неопровержимым правилом всей жизни. Легенда гласит, что людям, родившимся в воскресенье запрещено смотреть в зеркало. Посмотрев в глаза в своем отражении, такой человек сразу умирает. Но это еще не всё. Когда человек рождается в воскресный день он помнит всё: все свои жизни, все приключения своей души, и весь свой опыт он приносит в эту жизнь. Но рождается немощным, как и любой человек. Он не способен пользоваться теми знаниями и тем опытом, с которым пришёл в этот мир. Но даже будучи младенцем он может поделиться этим опытом. Тело младенца на седьмой день покрывается письменами, повествующими о его прошлом опыте и тех знаниях, которые он может передать. Но с каждым прожитым новым опытом — будь то первое познания мира: первые шаги, первая увиденная бабочка; или первое чувственное потрясение: влюблённость или боль потери… с каждым новым опытом стирается память прошлого и письмена с тела.

Очень немногие воскресные дети к двадцати годам сохраняли и половины памяти. Как бы не старались их оберегать от всех потрясений — это всё равно невозможно. Особо чувственным и непоседливым в этом смысле везло меньше, потому что лет в двадцать пять они утрачивали все письмена и вообще любую память. Они становились беспамятны. И, как следствие, бесполезны для общества. Не все дети могли передать опыт прошлых жизней. Чаще всего это происходило потому, что они рождались в неблагополучных или недалёких семьях.

Знания воскресных людей очень важны для нашего народа и поэтому их появление становиться народным достоянием. Ни одна снятая фотография, видеозапись, перерисовка или перепись татуировок не сохраняется. Любые копии пропадают таинственным образом, поэтому передаются все учения из уст в уста. Воскресных надо беречь от зеркал и любых других отражающих поверхностей, потому что если они посмотрят в свои глаза, то тут же превратятся в пепел. Как правило, за этим следят, когда они совсем еще дети… и перестают следить, если ничего стоящего они передать уже не могут.

Это всё, что я помню. И это словно даже не воспоминание, а знание, с которое появилось с момента моего рождения.

Откуда я это знаю? И что всё это значит?

С потолка идёт снег… Снежинки кружат красивым хороводом… За окном появился просвет и солнечный свет начал заполнять помещение… Облупившаяся краска и побелка, сугроб в углу. Я лежу рядом с металлической кроватью, на которой есть матрас. Из моего рта идёт пар. И вдруг я понимаю, что снег перестал. Последние снежинки упали мне на лицо. Я поднимаю взгляд и вижу в гладкой поверхности потолка лежащего человека. Глаза.

Это самый прекрасный момент, словно тепло разливается по жилам и весь мир охвачен тёплым свечением… Это моё юбилейное трехсотое воплощение и словно кадры кино передо мной замелькала история всех моих жизней… Череда ошибок, следующие за мной много жизней подряд, потери и боль, за которыми следовали любовь и приобретения. Ужасные преступления, которые потом искупались великими жертвами. Я — воскресный ребёнок, который принёс опыт своих воплощений в этот мир, испытывая надежду, что это поможет другим людям. Я помню, что родился в тюрьме. Это сочли знаком, что я буду проповедовать людей, которые совершили плохие поступки в этой жизни. Что буду учить и наставлять их. Там я прожил до восьми лет. В заточении с рождения. Потом случился пожар и всё выгорело, кроме корпуса, где была моя комната. Я был единственным выжившим. Моя память уже тогда стала угасать. Она уходит не постепенно — от самого давнего, к моменту текущему, а весьма избирательно. Но сейчас я помню каждый прожитый день. Все жизни в одном мгновении.

Я скитался. И старался не показывать никому свои оставшиеся татуировки. За восемь лет мне встречались разные люди. Многие искали прощения и веру, но были и те, кто хотел найти ответ на вопросы, связанные с их ремеслом. Если в моём опыте жизненных циклов были ответы на любые их вопросы, письмена появлялись на моем теле. Но никогда не появиться ответ на вопрос, который уже однажды был задан. Люди очень жадны до ответов…

Потом меня забрали в детский дом, где я встретил еще двоих воскресных детей. Надписей на них было чуть больше. Мы никогда друг у друга не спрашиваем ничего такого, из-за чего могут исчезнуть письмена, потому что опыт всех перевоплощений уже даёт ответы на любые вопросы в материальном мире. И мы истину здесь не ищем. Я прожил там десять лет, и к восемнадцати годам на моём теле осталось пятнадцать надписей — пятнадцать вопросов, которые не задавали себе люди, встречающиеся мне. Уже тогда моя память сильно подводила меня… Но кого это заботило? Меня выгнали за стены интерната, и чтобы хоть как-то приемлемо существовать, я стал записывать простые вещи — Кто я? Почему оказался в этом месте? К кому я могу обратиться? Что я планировал сделать?

Я работал, чтобы выжить. Мне приходилось разгружать вагоны, класть плитку, убирать мусор… За все эти годы мне встретилось очень много разных людей и к двадцати восьми на моём теле не осталось ни одной надписи.

И вот, я лежу на полу комнаты физически обессиленный, но духовно наполненный. Не каждый смог использовать ответ так, чтобы он смог ему помочь. Но я выполнил свой тяжёлый долг перед людьми, я дал им то, что они хотели. То, как они воспользуются знанием — их ответственность. Я смотрю в отражение своих глаз.

— Жизнь — лишь мгновение, прожитое навсегда.

Комната была наполнена солнечным светом. У стены рядом с разбитым окном стояла металлическая кровать с матрасом, краска и побелка облупились. В углу был сугроб, потолок обледенел и искажал свет отражении, казалось, что кто-то улыбается… На полу кружилась серая пыль.

Дайви «МОЯ»

Иногда я воображаю, что я смотрю на кого-то. У нее определенно длинные тонкие пальцы, короткий ежик не слишком густых волос, острый взгляд и не менее острый ум. Ах да, профиль — аристократический, не иначе как. Я слушаю ее голос, глубокий контральто кажется проникает сквозь вены и несется обезумевшим потоком по моим водостокам внутри. Я смотрю на нее и мне кажется, что целую ее белую хрупкую ладонь. И… в ужасе отшатываюсь — кто это? Слишком белая, чужая, незнакомая рука.

Твои руки я знаю и узнаю из тысячи подобных им. Но это не ты…
Как моим умом завладел кто-то помимо тебя? Нет, это невозможно! Просто наваждение. Вся моя жизнь связано только с тобой. Ты опутала ее подобно паутине — не выбраться. Но знаешь, мне даже и в голову не приходит освободится от твоей безграничной власти. Власти в прямом и переносном смысле.

Мы совсем не похожи. Твое дыхание частое и жаркое и твое тело такое горячее, когда ты обнимаешь меня. Люблю прижаться носом к твоей шее. Такая трепетная венка бьется на сбоку чуть ниже сонной артерии. Я целую ее губами совсем легонько. Или зарыться в твои волосы, отдающее медью и слегка золотым (вверху или внизу какая разница) Как жаль я не парфюмер, а то создала бы духи — запах любимой женщины.

Люблю смотреть украдкой за тобой. Вечерами, когда ты обнажаешь свое тело, я все время удивляюсь его совершенству и неторопливой, словно текучей форме округлостей. Оно совсем не похоже на мое. И за день я об этом забываю. И тем еще сладостней, каждый вечер открывать эту звонкую линию позвоночника, переходящую в волнующий упругий низ.

Любой твой изгиб, поворот головы, прикосновение, да даже мимолетный взгляд в мою сторону взрывается буквами, ритмом, строфами в моей голове. Я не знаю лучшей музыки чем твое тихое мурлыкание мне в ухо какого-нибудь незатейливого мотивчика.

Или вот так, вдруг мне захотелось подышать Балтикой. Вот так внезапно. Как можно, я же никогда там не была? Но в твоих зеленью обведенных глазницах плещется серебристо-зеленое море. Я смотрю так долго, пока не выступают слезы. Я почти увидела маяк, в твоей глубине, который крутит своим круглым глазом где-то в холодном море и выводит мое заблудившееся сердце из предначертанного одинока.

Кто-то когда-то сказал, что моя мятущаяся душа никогда не обретет равновесия и в любом другом человеке, я буду искать себя и не находить. Так и было: сколько всех их в моем мирке и проходило и задерживалось, а ты добавила меня до целой части целого.

МОЯ — я всегда тебя так про себя называю. Моя — это значит гордость — у меня никогда ничего своего не было и ориентация в пространстве — сколько всех других, но есть одна ты и ты моя. Остальные все — проходите мимо. Нам судьбой было обещано. Я ждала тебя каждый день с понедельника по пятницу 24 часа в сутки без перерывов на обед.

Я обещала Богу что ты не будешь плакать, но ты все равно плачешь. Боль от моих колючек сравнима лишь со мной. Я плачу сама, когда делаю тебе больно. Плачу, когда смотрю иногда как что-то переворачивается от одного твоего присутствия, что я почти теряю сознание и, чтобы не задохнуться от этой несокрушимой силы, убегаю прочь.

Бегство в себя — это единственный способ остаться в живых от твоих всюду проникающих глаз. Ты мое проклятие и моя белоснежная лилия. Аромат твоих лепестков низвергает в пучины отчаяния и возносит до самого неба. Мой тайный цвет проросший сквозь все преграды сердца.

Дайви «ОЛЯ»

На платформу я прибежала вся взмыленная и растрепанная. Почему я никак не могу рассчитать время, чтобы выходить из дома нормально? Встаю я рано, но куда уходит почти 2 часа до выхода из дома — я практически всю жизнь теряюсь в загадках. Итак было всегда. В школу, а позже и в университет я приходила после звонка. Ха! Приходила — это мягко сказано. Я влетала вся красная и запыхавшаяся. Тот кусочек левой мышцы просто норовил выпрыгнуть из меня, и я почти ловила ртом воздух держась за сердце. Это всегда срабатывало. Люди как правило склонны проявлять сострадание если это им ничего не стоит и не противоречит их принципам. Так что, если это ваш случай возьмите на заметку. Но мне и правду было плохо, потому что спринтер из меня еще тот.

Так вот сегодня тоже ничего не изменилось. На платформе было полно народу: кто-то скучал, глядя по сторонам, кто-то уткнулся в смартфон. На мое появление никто не обратил внимания. Вот и хорошо — подумала я — видок у меня оставляет желать лучшего. Щеки мои пылали, как маки в бескрайней степи, непослушные волосы на концах завились и никак не хотели лечь более-менее ровно. Вдобавок чёлка выбилась из заколки и падала на глаза заслоняя весь обзор. Я напоминала себе рыцаря, у которого слегка помялось и заржавело забрало за давностью лет.

Открыв рюкзак, я достала бутылку с водой и зеркальце, слегка смочила волосы и изо всех сил пригладила их руками. Вроде ничего — заметила я, удовлетворенно вглядываясь в свое отражение. Да определенно ничего — и довольная улыбнулась себе. И тут краем глаза замечаю чей-то пристальный взгляд. Хорошая все же штука зеркало! Можно посмотреть на человека не оборачиваясь. Девушка. Высокая, худощавая, гордая посадка головы, на всех так смотрит слегка свысока, светлые прямые волосы, небрежной волной рассыпаны по острым плечам, ногти накрашены ярко-красным лаком.

Чего она смотрит? Наверное, думает какое чучело огородное. Наверное, я ей не нравлюсь. Да определенно не нравлюсь — вон какой взгляд осуждающий. Ну и пусть. Я же не виновата, что у меня такие непослушные волосы, они никак не хотят лежать смирно. Буду смотреть на нее тоже. В упор и не отрываясь она смутится и отведет глаза. Ну почему она смотрит? Нет только не это! Она идет.

Так делаю вид что не замечаю ее. Ля-ля-ля — какое сегодня чудесное голубое небо и как поют птицы заслушаться можно. Что ей надо? Почему она не может стоять как все не замечая ничего вокруг? А главное никого.

— Привет. Мы не знакомы, но можно я кое-что спрошу?

(Это она мне? Да кажется мне. Я даже слышу запах ее духов. Или она подошла ко мне слишком близко или духи слишком резкие. Вообще-то ничего, что ты вторгалась в мое личное пространство)

— Привет.

— Я заметила на твой руке интересный браслет. Он из Барселоны?

(О чем она вообще говорит? Какой браслет? Что с ним не так? Самый обычный браслет. На кожаном черном шнурке шесть белых керамических кубиков с разноцветными сердечками внутри)

— Нет, мне сделала его одна замечательная девушка.

— Жаль, — девушка заметно погрустнела. — В прошлом году я была с мужем в Испании и случайно попали на фестиваль. Там было очень много людей с такими браслетиками. Они были такие веселые и радостные. Махали всем и дарили разноцветные флажки. Понимаешь, я увидела браслет у тебя и у меня такое приятное чувство на душе возникло. Так тепло сразу стало. В Москве как-то все это ушло куда-то. Работа-дети-муж, в общем ничего интересного. Но знаешь, ты какая-то другая. Не похожая на всех.

— Я другая? Но почему? Вроде все как у всех: две руки две ноги и голова. Ничего примечательного.

— Не знаю, не могу объяснить, просто чувствую. А еще ты смотришь на небо. Не один человек за то время, что я стояла в ожидании электрички не посмотрел на небо и не улыбнулся.

Я смущенно улыбнулась.

— Да это правда в больших городах люди редко смотрят в вверх верно? Но знаешь… — и тут мне стало так жаль эту девушку. Я прекрасно поняла ее заглянув в ее глаза. В них была такая тоска. Она живет не свою жизнь, и оттого чувствует себя несчастной.

— Наверное мне не стоило так откровенно говорить с тобой, — начала она. — Но знаешь мне не кому рассказать. Муж он все время на работе и я вышла на работу потому что у нас…

— Да знаю, — перебила я ее, — ипотека…

— Да ипотека, — она улыбнулась, но улыбка вышла грустной. — Дети еще маленькие и денег не всегда хватает. Иногда у меня бывают такие мысли… Но дети как они без меня? Только это и останавливает, — в уголках ее глаз показались слезы. — Извини что-то я совсем расклеилась. Мне так легко говорить с тобой… наверное потому, что мы не знакомы и я больше не увижу тебя никогда. Я живу в Чехове приезжала к подруге в гости… подумать, как жить дальше. С мужем как-то все не складывается, чужие стали совсем друг другу или были? Я уже не знаю запуталась совсем…. Детей к маме отправила на лето. Я сама из Пензы.

Она еще долго говорила и уже не казалась такой надменной как показалось мне сразу. Теперь она больше напоминала испуганного птенца. Я слушала. Это единственное, что я могла для нее сделать.

Оля — так звали незнакомку — все говорила и говорила. Электричка задерживалась, пассажиры на перроне нервно поглядывали на часы. Пока Оля не облегчит свое сердце этим монологом она не придет, я ее задержала.

— Я вам не говорила? Я умею управлять временем, когда кто-то в этом нуждается.

Потихоньку ее лицо стало светлеть глаза засветились мягким светом. Она улыбнулась, и улыбка не была уже такой грустной.

— Спасибо тебе. Я пока говорила окончательно поняла, что мужа не люблю и не любила никогда. Я ведь за него выскочила потому что случайно получилась. Полинка — это моя старшая. Родители строгие православные, не могла же я одна с ребенком показаться им на глаза. Позора не оберёшься потом перед родней. Потом Настя родилась, а муж так хотел сына. Даже в роддом не пришел, когда узнал, что опять девочка. Третьего я не хотела, муж опять настоял — срок уже был большой, и УЗИ показало, что мальчик. С Кирюшей чуть не отдала Богу душу, зато муж был доволен на радостях подарил машину. Зачем она мне? У меня и прав нет. Да я все решила! — и она резко встряхнула головой, и ее светлые русые волосы засветились в лучах утреннего солнца, а в серых глазах отразилось ясное весеннее небо. — Детей на лето к маме, а сама к подруге переберусь на время. А там видно будет — может встречу кого… и найдется хороший мужчина, который любит чужих детей.

— Лучше девушка, — не громко сказала я, чтобы не привлекать к себе внимания.

— Девушка? — она растеряно смотрела на меня во все глаза. — Откуда ты знаешь? Я ведь все время отгоняю от себя эти мысли.

— Иначе бы ты ко мне не подошла. А мысли я твои прочитала. Уж извини так уж вышло. Я умею читать мысли людей. Правда не говорю никому об этом, чтобы не смущать человека лишний раз.

— Да девушка, — также тихо, но настойчиво повторила я. У тебя внутри холодно. Тебе тепло нужно. У меня почти такая же история. Все это так банально и потому так грустно: люди живут всю жизнь с без любви и думают, что когда-нибудь все изменится. А ничего не меняется — дети вырастают, они стареют. А когда уже поздно плачут и жалеют, а время уже не воротишь. Прошла жизнь пронеслась как этот поезд. А вот кстати и он! Пойдем.

Мы зашли внутрь. Свободных мест не было, и мы снова вышли в тамбур. Еще проговорили немного и разошлись каждая своей дорогой, чтобы больше никогда уже не встретиться вновь. На прощание я ее обняла.

Вообще-то это против моих правил, и я не обнимаю незнакомых людей, но Оля… казалось бы, я знаю ее так давно. И как можно не обнять человека, который только что рассказал тебе всю жизнь. И это совсем не важно, что за все время она так и не спросила моего имени. Ей стало легче — вот это самое главное. На прощание я ее обняла и сказала, глядя в глаза:

— Она тебя отогреет… своей любовью. Как отогрела меня моя любимая супруга. И твои дети будут ваши общие. Так и должно быть у тех, кто любит по-настоящему!

Дайви «СЕРАЯ ШЕЙКА»

В одном большом городе жила одна девочка и звали ее Серая шейка. Странное имя для девочки но как уж есть. Хотя с таким же успехом ее могли звать Юля там или Марина. Но Юль или Марин тысячи а Серая шейка одна такая. И ее конечно звали как-то совсем обычно но для меня она была такой особенной. И вот идет она одна вся тонкая ломкая с алебастрового цвета кожей и смешно так топорщится ежик коротеньких один сантиметр буквально волос на голове. И бесконечно-горделивый изгиб шеи. И косточки такие тонкие- хрупкие. И город большой мимо идет. Людей море машин домов и даже птиц на деревьях а одна такая. И не скажу что в моем вкусе совсем как раз и нет а из всей улицы я ее одну только и разглядела. И платье какое-то странно-нелепое ну уж совсем не подходящее для нее. Лимонного цвета задрапированная кружевом тяжелая ткань. И выглядит она в нем как снежная королева. Но помилуйте какая она снежная королева? Крохотная нежная уточка и даже не девочка. жаль что я не фотограф, я бы ее лицо отпечатала на пленке, а так только в буквах.

Эльке Хейцер «ИНТЕРМУНДИЯ»

1

Когда необходимо рассказать о самом главном, о самом важном или об основном, можно, по большей части, представить, как и по каким тропинкам следовало бы вести речь, что бы добраться до известной цели. Совсем другое дело, когда требуется говорить о самом сокровенном. Как будто оказываешься в невероятном пространстве, где не за что ухватиться и не от чего оттолкнуться, где нет никаких координат. Прежде всего, потому, что непонятно кем и зачем требуется обналичить то самое сокровенное.

Невероятно давно, в позапрошлой или даже позапозапрошлой жизни мне было 22 года. Я закончила университет и, готовясь к поступлению в аспирантуру, целыми днями просиживала в архиве или в библиотеке. Окружающие меня люди, да и вообще весь мир, были мне неинтересны и, по сути, не нужны. Только книги и архивные документы удостаивались моего непрестанного внимания. В читальном зале у меня было своё место — своя маленькая крепость в виде столика с зелёной лампой, где можно было читать, позабыв о том, что весь мир повис, что нет ни одного пристального взгляда, что совсем никак невозможно одолеть бесконечный путь от сосен до пальм; читать, не обращая внимания на то, как напротив очаровательно шепчутся какие-то девицы, на все эти совершенно случайно попадавшие в поле зрения бодрые ноги, обручи, лошадиные гривы, доспехи всадников, дрессированности, тюленьести, львиности, тигринности, черепашистости и даже на пятки ахиллесовы. Библиотека была моим ковчегом, моим летучим голландцем, моим межгалактическим кораблем.

Именно тогда, когда я была всецело поглощена чтением воспоминаний о жизни столетней давности, в один из самых солнечных и ярких дней на исходе лета, мне довелось обнаружить за соседним столом необычайную девушку. Необычайность эта проявлялась прежде всего в её поведении, в мимике, жестах и взгляде. Усердно и скрупулезно работая со своими книгами, она иногда внезапно надолго отвлекалась и заворожено смотрела куда-то в пространство. Сначала мне казалось, что она созерцает что-то непостижимо прекрасное, однако, проследив за ее взглядом, я не обнаруживала ровным счетом ничего, что было бы достойно такого самозабвенного созерцания. Наверное, именно этим она и очаровала меня. Мне было настолько приятно исподволь наблюдать за ней, что даже мои научные изыскания отошли на второй план. Не помню, как долго это продолжалось: может неделю, а может и месяц.

И вот однажды, когда я в очередной раз решила посмотреть на нее украдкой, мои глаза внезапно встретилась с ее. На самом деле не встретились вовсе, а столкнулись обожглись и отбросили взрывную волну куда-то в совсем неведомые мне дотоле глубины моего существа. Она смотрела на меня и улыбалась. Но вместо того, что бы улыбнуться в ответ, я стремительно отвела взгляд и замерла, не в силах пошевелиться. А уже в следующий момент я ощутила ее присутствие совсем совсем близко, настолько близко, что её пружинящая теплота с запахом соснового леса и едва уловимым отголоском моря поглотила меня. Словно ныряя, я посмотрела на нее вновь. В её взгляде было какое-то противоречие: для ясных искрящихся глаза, он был через чур тягуч и даже протяжен. Она провела по своему правому веку большим пальцем. Я, будто почувствовав её прикосновение, замерла, остановила взгляд на ее руке, точнее детских разноцветных часах на ее левой руке. Почти игрушечные часы, и рядом с ними какой-то совсем самодельный браслет… или два. Тогда я впервые услышала ее голос. Она спрашивала меня о чем-то, но я никак не могла взять в толк о чем. Мне казалось, что я поняла все слова, но смысл вопроса почему-то ускользнул от меня. В то время, когда я напряженно пыталась что-то сообразить, она встала и направилась куда-то. Несколько выжидательных секунд я мучительно сомневалась, но все же последовала за ней, выдерживая ровно такую дистанцию, которая позволяла не потерять ее из вида. Так мы оказались в библиотечном кафе «Старый замок».

Когда я перешагнула порог этого самого «Замка», она уже сидела за столиком и… улыбалась мне. Боязливо и осторожно я направилась в другую сторону, но, в, то же мгновение, поймала ее недоуменный взгляд. В нем совершенно ясно читался по-детски непосредственный вопрос: «Ты не хочешь?». Как-то я шла по улице в дождь и уже изрядно промокла, когда ощутила вдруг тепло, вернее почувствовала, что дождь надо мной резко прекратился. Остановившись и обернувшись, я увидела маленькую девочку лет восьми. Она держала свой зонтик надо мной. И в тот момент, когда я, поблагодарив ее, отказалась от помощи, у той девочки был абсолютно такой же взгляд.

Осторожно подсев к ней за столик, я с болезненным усилием сосредоточилась, сфокусировалась на его поверхности, как-то непрофессионально покрытой лаком и от того замысловатой. Когда же наконец подняла голову, то вновь встретилась с пронзительностью ее ясных глаз. Я была обескуражена. Все моё самолюбие, вся убежденность в собственном величии, устремлявшие меня, разбились вдребезги.

Именно в тот момент, со мной случилось что-то. Но что именно я так и не смогла понять за прошедшие годы. То и дело я стала ощущать словно бы какое-то странное посольство, стаю вестников, непонятно кем и куда отправленных, но, не смотря на это, неустанно продолжающих перемещаеться и не где-то там, а здесь — по всем этим бесконечным сосудам и даже самым крохотным капиллярам, измождая сердце и стирая до зияющих дыр минуты, часы, дни, годы. Есть ли у всех этих вконец измотанных и насмерть уставших бедолаг хоть какое-нибудь завалящее послание? Или назначение? Скорее всего у них нет и не было ни того не другого. Но в таком случае, должна же быть некая сила, которая заставляет их двигаться дальше.

Через два десятка лет и тысячи километров от той действительности, октябрьским утром, я сидела в церкви в ожидании мессы. Какая-то женщина спросила, свободно ли место и, получив утвердительный ответ, села рядом со мной. Я не обратила на неё ровным счетом никакого внимания, так как была полностью погружена в свои размышления. Когда настало время обычных рукопожатий с пожеланием мира, моя соседка первая протянула мне руку. Это рукопожатие мне внезапно захотелось продлить подольше, мне вдруг показалась, будто соприкоснувшись с этой незнакомкой, я оказались где-то далеко, за пределами привычных четырех измерений… Действительность начала как-то причудливо двоиться. Именно в этот момент я внезапно вспомнила ту самую встречу из моей позапозапрошлой жизни.

После Мессы мы познакомились.

— Мы с вами живем на одной улице.

Я недоуменно посмотрела на нее. Голос был уже не тот, не такой чистый как прежде, но глаза всё те же. Но может быть это вовсе и не она? Может мне просто показалось?

— Не удивляйтесь, мы ведь здесь все давно живем и друг друга хорошо знаем. Так что новые люди всегда приметны… Знаете, а давайте на ты… Вы не против?

— Нет совсем не против. Тем более…

А что собственно «тем более»? Мы были прежде знакомы? Но ведь я даже не помню имени той девушки, чтобы сравнить. Спросить о том городе и той библиотеке я не решалась, раз уж она сама об этом не упоминает.

— А чем ты занимаешься сейчас?

— Да чем… ничем глобальным, читаю в основном.

— Да?, — странно, что она этому удивляется. Значит, все же не она? У одного из домов мы остановились. Мы смотрели друг на друга и улыбались. Это было так долго и так протяжно, что когда она, указывая на дом, возле которого мы стояли, что-то произнесла, я сначала даже не поняла о чем речь.

— Вот здесь мы и живем, — и пока я не успела подумать, кто эти «мы», внезапно добавила, — У меня много книг. Правда, я не знаю, какие тебе нравятся. Хочешь, зайдем ко мне сейчас, и ты сама посмотришь книги, и если что-то подойдет, возьмешь себе.

Меня будто бы перевернули и облили ледяной водой. Я с трудом выдавила из себя:

— Это очень мило с Вашей стороны…

Она посмотрела на меня растерянно:

— Мы ведь уже на ты?…

— Да, конечно. Я просто не могу привыкнуть пока…

— Так что же? Пойдём!? Или у тебя есть какие-то неотложные дела сейчас?

Мне и самой хотелось к ней зайти, но было как-то неловко, тем более, это непонятное «мы». Видя мою нерешительность, она ещё настойчивее повторила: «Пойдем-пойдём!», и даже почти ухватила меня за рукав. В тот же момент какая-то непонятная сила, развернула меня на 180 градусов и заставила бежать, куда глаза глядят. Это, конечно же, было глупо, невероятно глупо. В ближайшем убежище между двумя домами, я затаилась, опираясь о стену. Что сейчас происходит? Почему мне так больно от любого соприкосновения с этой самой обычной женщиной, с которой я даже толком и не знакома. Я не хочу так. Моя жизнь была всегда упорядоченной, мне довольно хорошо удавалось оберегать свой покой от любых посягательств извне. А теперь, на ровном месте, я не могу успокоиться. Этого не должно быть. Стоп! Я взрослый, здоровый и в настоящий момент даже трезвый человек и я отлично понимаю, что чем больше я буду убегать, тем больше буду погрязать во всей этой несуразице и эта боль, она ведь не исчезнет никуда, станет привычнее и глуше и исподволь подчинит себе любое моё движение. Когда-то я надеялась, что все наоборот, и сбежав можно решить любую проблему; но теперь-то я знаю, что это не так. Почему я поступаю по-старому? По-старому? А разве я уже когда-то так делала? Кажется, да, но почему я не могу вспомнить? Такое отчетливое ощущение, что это уже было когда-то. Наверное, просто дежавю.

Я постаралась успокоиться.

Дома позвала мужа на кухню, заварила чай и спросила:

— Макси, скажи, только честно, почему ты живёшь со мной?

— Лапулёныш, я же люблю тебя, — он вздохнул как будто бы с облегчением, улыбнулся, взял меня за руки.

— Ах, Макси, эта причина хоть и необходимая, недостаточна ведь для совместной жизни.

— Что ты, наоборот. Достаточная, но не необходимая… Столько людей живут вместе безо всякой любви.

— Да? Разве же это возможно?

— А то как же… Да ты посмотри вокруг.

Я зачем-то оглянулась, посмотрела по сторонам:

— Я-то думала, что они, те, кто безо всякой любви, просто живут рядом. А для того, что бы вместе хоть какая-то любовь необходима.

— Ты странная какая-то сегодня. Говоришь необычно. Мы вместе!

— Да. Так и есть, — как только я произнесла эти слова, совершенно неожиданная невероятная мысль пронзила меня: «Если кто-то из нас не живёт, то уже не вместе. И вообще относительно чего я и ты — вдруг мы?». За ней необоримым потоком обрушились другие. Их было так много. Я тщетно старалась отследить их, но это было все равно, что следить за голосом, который говорит слишком быстро для того, чтобы записывать за ним на бумагу. Этот голос был моим собственным. Всё распадалось и дробилось. Я пыталась сосредоточиться на самом малом — на какой-нибудь простой и очевидной мысли. Пыталась, например, ухватиться за «уже поздно», но и «поздно» и «уже» моментально исчезали, так как не было определения ни для «поздно», ни для «уже», ни для самого определения. Самое малое, на поверку оказывалось беспредельным, самое ничтожное разбухало до невероятных размеров. Мысли дробились, разбухали, дробились вновь безостановочно все быстрее и быстрее, но вдруг, когда, казалось стало уже совсем невозможно чувствовать и сознавать что-либо, где-то в глубине будто раздался взрыв… Я смогла наконец вдохнуть и выдохнуть вновь:

— Я живу?! Мне стыдно за ошибку. Прости!…

— За какую ошибку?

— За то, что так далека от правды.

— Ну, Лапулёныш… Удалённость от правды — не ошибка, а обстоятельства. Так устроен наш мир. Ложь неотъемлема от него — его порядка, его логики, его смысла. Ложь повсюду. Вот смотри, — он дотронулся до рисунка на кружке с чаем, — нарцисс. Так называют этот цветок. Но это же неправда. Этому цветочку неправильное имя дали, он скромный и нежный, и при этом смелый безумно, все холода со стойкостью переживает, он бывает белый как снег, а от солнца у него сияющий ангельский ободок, а еще он может вдруг пролететь бабочкой перед самым твоим носом, я очень полюбил этот цветок. А такое название подошло бы розам, например, они уже к тому же давно потеряли свою розовость. Да ведь и вообще розовость им и не присуща. Розой, по сути, оказался горицвет, этот розовый цветок. Всё в этом мире перепутано, прикрывается ложными именами. Ложь на самом деле гораздо важнее правды, ведь она оберегает самое сокровенное. Так же и с каждым человеком. Существование его это нить, прочность которой создаётся не тем, что волокно правды проходит через неё по всей длине, а тем, что в ней переплетаются друг с другом много волокон лжи, которые непрерывно продолжают друг на друга.

Он говорил ещё долго, спокойно и уверенно. Я давно уже не слышала его. Мне не было не тяжело, не тоскливо, не больно; меня как будто бы вообще не было.

2

Философия мужа долго не выходила у меня из головы, я применила её к себе, представив себя нарциссом, которому люди дали не правильное имя. Ведь всегда чувствовала, что живу как-то не так, будто спрятала свою истинную природу за декорациями жизни. Но всех нас так воспитывают с детства, готовят и выращивают для сада, где царят определенный порядок и нормы. Мы не знаем и не умеем жить по-другому, и все попытки сделать что-то иначе, рождают в наших душах только смятение.

Каждый раз, когда я смотрю на свою жизнь, а в последнее время и оглядываюсь в прошлое, в душе у меня что-то сжимается кто-то маленький и плачет. Мне кажется, это мой не родившейся ребенок, по каким-то причинам не способный или не желающий выйти на свет из той темницы внутреннего пространства, в которую я его заперла и держу.

У нас с мужем нет детей, и все попытки зачать не увенчались успехом, я пробовала проходить лечение, но мой малыш так и не пришёл к нам. Иногда мне кажется, что на это есть веская причина — я не живу своей истинной жизнью, а жизнью садовых цветов, которых выращивают для красоты и своих нужд. Я — тот самый нарцисс, которому дали не правильное имя.

Осенью я пошла в Костёл, чтобы задать Богу главный вопрос своей жизни, который чётко не могла сформулировать, в голове были разбросанный мысли и внутреннее непринятие себя и своего имени. Я хотела остановить внутреннюю тоску, изнуряющую меня много лет, прекратить плач внутреннего не родившегося ребенка и узнать своё настоящее имя, определяющее мою истинную природу, природу души.

Солнечным октябрьским утром, когда я сидела на скамье в ожидании Мессы, к моим ногам скользнула тень и женщина в просторных одеждах словно выросла рядом со мной. На Мессе мне особенно запомнилось её рукопожатие.

— Мир вам.

— Мир вам, — ответила я, и сердце кольнуло лёгким зарядом. В области солнечного сплетения заныло, а под ним застонало моё дитя. И тогда я твёрдо решила, что останусь на Исповедь. Но после Мессы, дожидаясь священника, я пребывала в несколько растерянных мыслях, не зная, как и что ему сказать, в чём я должна исповедоваться перед ним? Что мне нужно объяснить о себе и своей на первый взгляд удавшейся жизни? Может о том, что я не могу родить? Он, как и все мы, живой человек, более безгрешен, да разве я живу во грехе? Что сделала я такое, что нужна мне Исповедь? Много лет брака в чистоте и никаких помыслов и левых желаний, которые бы шли в разрез моей семье. Нерешительность и множество вопросов затормаживали моё намерение.

Обернувшись, я увидела узкое лицо и внимательные глаза. Женщина с тёплой рукой стояла у выхода возле деревянного распятия. Она ждала меня.

— Мы с вами живём на одной улице, — мягкий, спокойный голос и интеллигентная наружность. Седые волосы, связанные в хвост, просторная одежда, узкие брюки цвета ультрамарина и лакированные туфли на невысоком каблуке. От неё исходило какое-то спокойствие и умиротворение…

Я попыталась успокоится, но непонятная сила, развернула меня на 180 градусов и заставила бежать. Я стояла между двумя домами, опираясь о стену и глубоко дышала, а потом услышала всё тот же голос:

— Так, что насчёт книг? — словно не замечая моей растерянности.

— Мы где-то встречались?

— Возможно…

Очередное дежавю — подумалось, а мой внутренний ребенок зашёлся плачем, и на этот раз он был какой-то отчаянный, но с торжествующими нотами, будто тот взывал к Спасителю. И тогда я захотела исповедоваться ей.

Мы зашли в её квартиру.

— Вот, это мой дом. Располагайся. Кстати, меня Мирта зовут, а тебя?

— Лина.

— Очень приятно, Лина.

Квартира была большой, на полу лежали тканые дорожки, а возле стен стояли горшки с цветами. Я прошла в большую комнату, там в правом центральном углу стояло белоснежное изваяние Девы Марии. Сложив руки у груди, она, немного наклонив голову, будто шептала молитву алыми губами, немного прикрыв веки. Пока Мирта была на кухне, я заглянула в глаза Пресвятой, мне пришлось немного присесть, чтобы поймать её взор из-под густых ресниц. Я увидела в них нечто не обычное, они мерцали зеленоватым светом, заливая щёки едва различимым румянцем. Кажется, я смутила Матерь своей настойчивостью и в этот день что-то начало меняться. С тех пор тот день стал началом нового, всего того, что ждало меня впереди и что в последствии изменило мою жизнь.

Мирта тихо появилась за спиной.

— Я картошку поставила варить.

Я словно попала в другой мир — простоты, уюта и надёжности, она стояла с подносом, на котором лежали пирожки. Затем поставила его на круглый стол, застеленный разноцветной скатертью, и достала из серванта банку варенья, стала наливать его в блюдце.

От этих простых движений, наполненных простотой, я ощутила себя будто я у себя дома, а не в гостях.

— Я не видела тебя раньше в Храме, — сказала она, подвигая мне блюдце с вареньем.

— Мы с мужем купили тут дом… я пока не обзавелись друзьями, и как-то… муж нашел работу, он преподаватель в Университете, философ.

— Мне кажется тебя что-то беспокоит, раз ты пришла в Костёл, — её внимательные глаза имели изумрудный оттенок, как море, когда оно спокойное и расслабленное. Я погрузилась в них мгновенно и успокоилась.

Беседовали непринуждённо, как и ели не торопясь и, постепенно, помимо того, что было мною сказано про мужа и семью, я рассказала про внутреннего ребенка. Тогда её глаза поменяли оттенок, из изумрудного, они стали зелёными.

— Тебе стыдно за ошибку?

На секунду у меня в горле образовался ком, я сглотнула, откуда она могла знать? Невероятно, но Мирта словно видела меня насквозь, умело погружаясь в мое сознание, отыскивая там всё то, что я прятала даже от себя же самой.

Почувствовав, как лёгкое головокружение, я вяло кивнула. Опьяняющая правда делала меня не вменяемой, не даром же говорят, что, если человек живёт не своей жизнью, он пребывает словно в пьяном бреду. А потом я подумала об имени… Те имена которые нам дали родители — наши детские имена, как правило, не совпадают с нашими качествами личности, какие есть у нас во взрослой жизни. Муж никогда не называет меня по имени, всегда придумывает для меня какие-то уменьшительные и ласкательные прозвища: Лапулёнок, Лапка, Зайка и прочее… Я вспомнила нарцисс и пока размышляла, Мирта сходила на кухню и принесла картошку. Она дымилась и вкусно пахла свежим укропом. Добавив в него масло, она разложила её по тарелкам.

Как всё просто, словно это моя мама или тётя, с которой мы не виделись очень долго, а потом встретились и вот я гощу у неё, рассказывая последние события жизни. Она внимательно слушает и принимает участие, и даже… сопереживает. Меня не покидало чувство, что мы знакомы… опять дежавю.

А затем стало достаточно любопытно, кто она такая, откуда, почему живёт одна? Хотелось задать множество вопросов, но я лишь налегала на картошку — аппетитную и горячую, приправленную малом её тёплой руки.

Мирта улыбалась. Казалось она знала обо мне больше, чем я сама о себе. И это подкупало, потому что мне хотелось знать о ней тоже, но я не решалась. Сама ситуация, что женщина так отзывчива и мила обескураживала меня. В жизни я мало встречала добродушных и участливых женщин, это, в какой-то степени было невероятно, но то, что католики часто проявляют гостеприимство и дружественность всё объясняло. Еще меня удивляло, что мой внутренний ребёнок перестал плакать, он будто улыбался, тихо, но грустно. Такая грустная улыбка, когда ты успокоился от долгой затяжной истерики и увидел нечто необычное, отвлёкся.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала я, положив вилку на пустую тарелку. Живот наполнился приятной теплотой, а в голове появилась приятная дремота.

— Приходи, — сказала Мирта и отвела глаза. Она смотрела в окно, и глаза снова поменяли свой цвет, теперь они были каким-то бирюзовыми и отстранёнными. В отблесках окна я хорошо разглядела их новый цвет и удивилась этой странной способностью глаз — менять цвет в зависимости от настроения.

Она молча проводила меня до двери. Между нами образовалась какая-то неловкость, и мы замешкались у входа. Некоторое смущение и чувство незавершённости будто прервало общий сеанс узнаваемости, и я знала, что в этом была моя вина, но всё было так банально, я просто не знала, о чем говорить и что делать. А она давала мне борозды правления в свои руки.

На улице я почти бежала, хотела скорее попасть домой. Внутри всё горело, казалось, что пожар передаётся на всё тело, и я оглядывалась, присматривалась к прохожим, видят ли они мой огонь? Но никто не обращал на меня никакого внимания, все было как обычно, люди, дома, дорогие, движение. И только я была не спокойна, внося свой беспорядок в привычный темп и размеренность жизни. Я видела, как прежние краски осени стали иными, будто линия жизни, на которой я всё время жила, изменилась.

Дома я пила много воды, словно хотела себя от чего-то исцелить, затушить и залить огонь, что разгорячил моё нутро в тот день. Задумчиво глядя в окно, я размышляла и прокручивала все сцены нашего разговора с Миртой. Я не понимала ни себя, ни её и то — как я могла открыть душу незнакомой женщине? Мало того, я была у неё в гостях, ела, болтала… черт побери — чувствовала себя как дома! Новая спасительная кружка воды вновь и вновь охлаждала разгоряченное нутро, пока я крутила плёнку своего странного кино.

Мужу я не рассказала про Мирту, но о том, что не решилась на Исповедь и не дождалась священника поведала сразу. Он очень удивился и внимательно на меня посмотрел, давая понять, что я должна пойти на Исповедь, если хочу ходить на Причастие дальше в Костёл. Мы понимали друг друга с полуслова, но в тот день, мне показалось, что теперь это будет уже не так. И только ночью я вспомнила о том, что шла к Мирте с целью ознакомится с новыми книгами, но ни она, ни я о них даже не вспомнили. Это привело меня в такой ступор, что всю ночь я не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок. Это означало одно — мне придётся оказаться у неё дома ещё раз, и это была уже неизбежность.

3

Прошло две недели с того момента, когда я побывала в странном доме у странной женщины со странными неуловимыми глазами. И я сама словно мерцала внутри. Я ходила, говорила, ела и, даже, читала, но где была я настоящая — не знала. Я смотрела сон об одной знакомой девушке. У нее была моя внешность и она так похожа на меня. Я видела ее со стороны, но не во что не могла вмешиваться. Так бывает только в снах, довольно беспомощное ощущение.

Внезапно я обнаружила себя зажатой между домами. Сквозь тонкую ткань шелковой рубашки я ощутила холод каменной кладки. Сердце билось как сумасшедшее. Голова кружилась и меня мутило. Но что со мной? Как я здесь оказалась? Я совершенно не помнила, как выходила из дома и шла по городу. Жизнь обрушилась на меня внезапно, и я ощутила себя живой. Последний раз, когда я чувствовала себя подобным образом было в далеком детстве. Мы гуляли с родителями по берегу моря я держала их за руки и чувствовала бесконечное начало мира. А сейчас я сжимаю в ладонях упаковку с горячей жаренной картошкой и чувствую биение жизни. Я словно очнулась ото сна и не верю своим глазам. Я не узнаю ничего вокруг более того я не узнаю себя. Хотя эта девушка мне знакома и возможно в какой-то из прошлых жизней она занимала в ней какое-то место даже предположу, что достаточно близкое место но это была не я. Ничего из того что я ощущала всем своим существом не было мной. Взять хотя этот пакетик с картошкой. Я никогда не ела фаст-фуд. Не люблю. А судя по перепачканным пальцам левой руки… или красный острый перец, который угадывался на румяных срезах клубня. Нет это возможно! Я на всякий случай осторожно понюхала палец. Он пах остро даже обжигающе, но что удивительно приятно. На глазах сразу закипели слезы, но в носу был еще долго дивный едва уловимый запах солнца и раскаленной земли. Голова кружилась от непонятной легкости и где-то в глубине меня пели птицы и пробивалась неугомонная молодая зелень. Что я приняла за недомогание было давно не испытанное и от того страшное.