Бесплатный фрагмент - Ловлю себя на слове

Ты — не увиденный никем свет,

Ты — не услышанный никем ветр,

Что только волос шевелит всем,

Что только в голос задувает фетр.

Пусть злоумышенника глаз остр,

И благодетеля не спит мозг,

Своей душе теперь сверши смотр,

Застынь в расплавленной свечи воск,

Составь фигурою своей ком,

Ты — не угаданный никем сплав,

Ты только часть того, что целиком,

Немая литера в толпе глав.

Но вот советчика язык сыт,

Завис предвиденных обид свод,

Нас первобытный охватил стыд,

Нас покаянье пролило в пот.

Забыла смелость города брать,

Забыла бодрость заводить пляс,

И кто-то должен хоронить мать,

И трудно Богу охранять нас.

Я разделенья не приму крест,

Я половинчата, со мной будь!

Но не запятнана твоя честь,

И бесконечен до звезды путь.

Кто эта женщина, чего ждёт,

Каких объятий и каких ласк,

Зачем проклятия за мной шлёт?

Давно утеряна моя власть.

Зачем затеяна теперь месть

Взамен разбросанных в сердцах фраз,

Зачем не узнана никем весть,

Что ты погублен тем, кого спас?

1989 г.

Мне ветер ныл осенний, залечивал,

Осенний-карусельный, бубенчатый,

Мне дождичек кропил-накрапывал,

По капле мне меня выкапывал,

А ветер всё вертел-раскручивал —

Никто ведь не хотел, а мучают.

Иди-пойди, ступай-похаживай,

Студи да задувай, пока живой,

Ищи меня-свищи — во поле цвет,

Да спрячь, а не тащи на белый свет.

Твердят мне: «Вот зима, заплатишь ей,

Храбришься, а сама лишь в платьишке».

Мне жизни с вами нет под сне́гами…

Они за мною вслед: «Побегаем»,

Они за мною вскачь по сырости,

Листочек — плачь, не плачь — осыпался,

А ветер всё кряхтел да ёжился:

«Я разве не хотел по-божески?»

1989 г.

Ру́сли, ну́нки, ву́кли, ку́нти,

му́нни, у́кти, су́ззи, пу́спи…

Ты — на гуслях, я — на дудке,

«Му́нна пу́нти» — «жутко грустно».

Мы играем без оглядки

День ли, ночь ли, год ли, сутки,

По дождливой по погодке

Гуслевидную погудку.

То ли всхлипы, то ли вздохи,

Бормотанье где-то в ухе,

Сладко спится под гуслю́ки

Всем бездомным и убогим,

Притомилися, бедняги,

Всяки-разны, малы-взрослы,

И заснули у дороги,

Пораскинув ноги-руки.

Я подумал на досуге:

«Отчего мы одиноки?

Отчего с собой в разлуке

И в печали и тревоге?»

И от мыслей столь жестоких,

От коварной этой муки

Слёз соленые потоки

Устремились мне на щёки.

И тогда ты мне сказала:

«Не печалься, милый друг мой,

Ру́сли, у́сли, лю́ли, у́кки,

Ву́кли, пу́нти, му́нни, бу́ки».

ЗИМА

С неба падают снежинки,

Начинается зима…

Свет мой белый, мозг мой жидкий,

Муж мой — бравый атаман.

С неба падают снежинки,

Начинается зима,

Как разжатая пружинка

Пляшет горе от ума,

Пляшет горница от печки,

Плачет свечка от огня,

Выхожу я на крылечко,

Птица счастья завтрашнего дня,

В телогрейке, рваных джинсах,

За плечом висит сума…

С неба падает Нижинский —

Начинается зима.

Я робко молчу, моё положение зыбко,

Кто-то стрекочет в углу, и он обречён.

Ты мой сверчок, я — твоя канцелярская скрипка,

Я твой постскриптум в этом письме ни о чём.

Ты говоришь, но тебя не задела улыбка,

Тебя не смутила зима, а, может, ты спишь?

День пролетел, ты уходишь в себя, как улитка.

Что ты мне пел? Не вспомнишь и не повторишь.

Молния стрелой по небу шарит,

Чтоб не возвращаться налегке,

Я летаю на воздушном шаре

С голубою лентою в руке.

Терпеливо ожидая солнца,

Ты сидишь на третьем этаже

И пускаешь дымовые кольца

С лёгким сожалением в душе.

Лёгкие раскачивают воздух,

Что укрыт завесой дымовой…

Лётчики! Пока ещё не поздно,

Возвращайтесь, милые, домой!

5 марта 1994 года

Зелёный с виду гимназист

Идёт по сонному бульвару,

И дождь слетает сверху вниз

И снизу вверх взмывает па́ром,

А строгий с виду машинист

Ведёт составы по маршруту,

А озорной парашютист

Себя бросает с парашютом

На головы глухих прохожих,

Как на пустынные поля…

И ты, с осанкой корабля,

Вдруг выплываешь из прихожей.

Я вылетаю, как из пушки,

На злую улицу с утра,

А из моих часов кукушка

Глядит, как дождик из ведра,

И ухмыляется неброско,

Склоняя голову на грудь,

Я — человек с лицом из воска,

Хочу я в небе утонуть.

Устав блуждать среди трёх сосен,

Ночь крутит пальцем у виска,

Приходит лето, словно осень,

Приходит радость, как тоска.

Уносит ветрениц истома

На крыльях мельниц ветряных…

Зачем же вышел я из дома?

Зачем оставил их одних?

На опустевшем перекрёстке

Стою теперь, как на духу,

И звёзды сыплются, как блестки,

Не удержавшись наверху.

Я повторяю их кульбиты,

Верчусь, как белка в колесе,

Я вижу леди из гранита —

Звезда болтается в косе…

Кукушка наблюдает с ветки —

Ей непонятен мой полёт,

Я вижу мир ногами кверху

И время задом наперёд,

И пробираюсь в одиночку,

Как бестолковый неуч, я,

И довожу себя до точки,

Где льются слёзы в три ручья,

А по спине бегут мурашки,

Как будто ножки по мосту,

Но я кричу, что мне не страшно,

И засыпаю на посту,

А просыпаюсь на подушке,

Кукушка крякает: «Пора»,

Я вылетаю, как из пушки,

На злую улицу с утра.

1 июня 1994 г.

Во чистом во поле

Ночь летает на метле,

Доро́гой окольной

Едет всадник на коне.

Они повстречались

Между землёй и небом

И Месяцу попались

В серебряный невод…

Месяц смеётся, всадник бьётся,

Ночь роняет звёзды с лица,

Ждёт рассвет — не дождётся

Своего гонца.

Небо как рыбка —

Всё в серебристых чешуйках.

Землю подвесив на нитку,

Ходит время-рыбак на ходульках,

Шатаясь из стороны в сторону,

Как деревянный болванчик,

Ходит оно и стонет, и плачет:

«Ловись, ловись, рыбка,

Большая и маленькая!»

Но никто не откликнется

На его приманку.

6 ноября 1994 г.

В глубоком колодце объятий

Живёт золотистая рыбка,

Я в трепетном розовом платье

Кажусь удивительно хлипкой…

Ты смотришь с довольной ухмылкой —

Авоська и хвостик редиской, —

И мне посылаешь в бутылке

Тревожную эту записку:

«Над башней высоких стремлений

Летают мыльные пузыри,

В авоське пасутся пельмени

И видят весь мир изнутри,

На цыпочках ходят по небу

Застенчивые облака,

Сиди под столом и не требуй

Муку́, чтоб валять дурака,

Получишь лишь горсточку му́ки,

Что сердце сжимает в тиски,

И, чтоб не погибнуть от скуки,

Себя разорвешь на куски».

3 мая 1994 г.

Ты переходишь меня вброд,

Но ты меня не переводишь,

Я жду, воды набравши в рот,

Молчу — тебя не переспоришь,

Не отвечая на вопрос:

«О, как меня ты переносишь?»

Ты изучаешь меня вскользь

И ни о чем не переспросишь.

Не принимай меня всерьёз,

Боюсь, что я того не сто́ю,

Не доводи меня до слёз —

Когда-нибудь мы в них утонем!

2 января 1994 г.

Через меня летят осколки

Невыносимых пустяков…

Философы лежат на полках,

Оставив мир для дураков,

А дураки клянутся честью

Как будто правнуки князей,

В том, что останутся на месте —

Накопят время для друзей.

Но я далёк от толп и толков,

Которые меня наглей,

Вчера сидел, как на иголках, —

Сидеть мне завтра на игле.

Наш мир, устал и равнодушен,

Стоит, воздвигнут на костях,

Кому не спится на подушках,

А кто-то дремлет на гвоздях,

И я снимаю треуголку

Перед мужами в париках —

Философы лежат на полках,

Весь мир оставив в дураках.

17 сентября 1994 г.

В глубинах пепельниц

Лежит окурка тельце,

Глядится в зеркальце

Лишь пустота сердец

Желанных девственниц

И жадность цепких лиц

Жеманных ветрениц…

Нет вежливости

В книжности страниц,

Цветок до боли стиснувших,

Чья свежесть

Божественна…

Нет жалости

Во взгляде без ресниц…

25 июля 1994 г.

Мне свет горел неясный, одинокий,

Но я пути себе не осветил,

Была река, но я воды не пил

Из той реки и чистой, и глубокой,

И голос мне таинственный шептал,

Вонзая в сердце страшную тревогу,

Явился Бог — я не узнал и Бога,

Его руки я не поцеловал.

Повернись и просветлей,

Рассыпься гололедицей

Под ноги задумчивым утренним женщинам,

Шепни прикосновеньем

Бледной Медведице

Звёздных полей,

Что снежинка — тонкий, зябкий коралл,

Восемнадцатиструнная сонная лира,

Изделие ювелира,

Который загадал.

Английская песенка.

В Бэкингемском дворце,

Проходя через залу,

Ты увидел королеву…

Под взглядами чопорных предков,

Налепленных на стены тестом,

Она указала тебе твоё место:

«Великолепно!

Это приятная новость,

Что заморские гости

В минуту оплошности

Не теряют достоинства!»

1994 г.

Вертикалью ресниц

Отшлифована зоркость,

Кто-то падает ниц,

В ком-то пестуя подлость,

Без особых причин,

Как набравши воды в горсть,

Ты остался один —

Сам хозяин, и сам гость.

Всё затихло окрест,

Только веток сухой хруст,

Может, это твой крест,

Может, это твоя грусть,

Запирайся в дому,

Не пускай сам себя в лес,

Хорошо одному —

Бог не выдаст, свинья не съест.

И рука — не река,

Хоть похожа — ну, точь-в-точь,

А стакан молока

Опрокинут уже в ночь.

В пыль и пух облака,

И не видно вокруг ни зги…

Не проснуться никак,

У молочной уснув реки.

Я ворвался без стука,

Злой гений сидел на окне

И смотрел безучастно,

Обхвативши руками колени,

Он немой соучастник,

Но время сдувает пыльцу

С его бархатных крыльев,

Желания сводит на нет,

И, уняв моё сердцебиенье,

Продолжает движенье к концу.

В потаённые лагуны

Укрываются лгуны,

Разбиваются умы

О неприметные углы,

Неприглядные лачуги

Непригодны для жилья,

В них заключены подруги

Или лучшие друзья,

В непрерывные объятья

Мы с тобой заключены,

Из всеобщего проклятья

Мы с тобой исключены,

Мы живём в любовном круге,

В мире ватных одеял,

Но забудем друг о друге

За порогом бытия.

Над землёй летает ветер,

Превращаясь в темноту,

Мой костёр в тумане светит,

Искры гаснут на лету.

Не время уходит, а дети играют,

Смеются, бросая друг в друга снежками,

Не солнце садится, а день опускает

Ресницы, лицо закрывая руками,

Не падает снег, а тихонько взлетает

Пух белой перины в стране великаньей,

Не звёзды зажглись, это дыры латает

Колдунья на неба истёршейся ткани.

Так в тень мы ушли, из неё сделав стены,

Не смерть к нам пришла, мы смертельно устали,

Сплетали венки из терновых растений,

Но только цветы через нас прорастали.

Чтоб утро пришло и цветок распустился,

Мы спать улеглись под его лепестками,

Что снится тебе? — Что не ты мне приснился,

И сердце твоё обращается в камень.

Себе.

Вы беспринципная такая цыпочка,

Вы безнадёжная такая дурочка,

В своей провинции, стране открыточной,

Всё ждете принца вы из-за пригорочка.

Тут девки сочные с глазами синими

На принцев зарятся, за принцев рубятся,

А Вы катаете яблочко в блюдечке —

Ну, что Вы знаете? Ну, что там сбудется?

А то усталая, морем ли, посуху,

По свету бродите, моя любезная.

Ну, не пристало Вам с железным посохом!

Ну, не идут Вам башмаки железные!

Клубочек катится по тихой улочке,

Ну, что ж, идите по своей по ниточке,

Вы, безнадёжная такая дурочка,

Вы, беспринципная такая цыпочка.

Я вышиваю петушка на пяльцах,

Луна в окно исподтишка пялится,

И взгляд её больней иглы колется,

Натянутая туго ткань

Звенит как колокольца.

Но закончу я шитьё только,

Петушок мой закричит: «Ко-ко-ко!»

Стану с солнцем я носиться

Словно курица с яйцом,

Спрячет тут Луна-сестрица

Своё белое лицо.

1996 г.

Гремят железные карнизы,

Слезами горькими омыты

Печальных каменных поэтов,

Сажусь я, важный как маркиз,

В свою облезлую карету.

Как висельник, людьми забытый,

Лук за окном висит, нанизан

На нескончаемую нитку,

Из лука целится капризный

Мальчишка, в локонах завитых.

И я ловлю его угрозы,

Но мы живем не в Сиракузах,

Меня охватывает холод,

Мне безразличен карапуза

Злорадный хохот.

Я по добру и по здорову

Перемещаюсь коридором

В свой тёмный угол,

И тлеет сердце понемногу

Во мне, как уголь.

Роняет с неба вороньё

Куски картавых арий,

А ночь глядит в дверной проем,

На кресле, развалясь как барин,

Кимарит августовский кот,

Застигнут летней спячкой,

Летит по небу самолёт,

Живущий на подачки.

Спасая звёзды от него,

Я их сгребаю в кучки,

Не видит лётчик ничего

И дёргает за ручки,

Ловлю его одной рукой

Движеньем машинальным.

И воцаряется покой,

И наступает тишина.

Мы принимаем правила игры,

Которые придумали не сами,

И голосим чудными голосами

С той самой удивительной поры.

Мы понукаем тех, кто впереди,

Тихонько их подталкивая к краю,

Не понимаем тех, кто рядом с нами,

И помыкаем ими «из любви».

Мы нарушаем знаки красоты,

Не думая, чего себя лишаем,

Ни сердцем, ни умом и ни ушами

Не слыша бесконечной пустоты.

Мы изучаем азбуку души

Неведомой и небо искушаем,

И по ночам в его глубинах шарим,

И звёздами блестящими шуршим,

И измеряем неба высоту,

И дыры затыкаем облаками,

За всё вокруг хватаемся руками,

Изобразив святую простоту.

Так привыкаем мы к себе самим

И крепости свои сдаем без боя,

И потакаем прихотям своим,

И расстаемся нехотя с собою.

Стихотворения 1997 — 2001 годов

Ехал в трамвае с гордо поднятой головою,

Она ещё улыбается,

Откатилась в сторонку,

Молчит.

Ей хорошо на воле,

Кружится в вальсе,

Тело трамвай дальше мчит.

Дурак гордую голову по́́днял,

Со всех сторон оглядел,

Своя голова — это, вроде, исподнее,

Сверху новую, умную надел…

Приладил, ногою потопал, попрыгал,

Пошёл с гордо поднятою головою —

Здесь глаз глазу подмигивает,

Там рука руку моет.

Идёт, песенку насвистывает,

Навстречу — люди,

«Вон — говорят — идёт молодой да быстрый,

Бить-побивать его будем!»

Дурак за голову схватился — снять хотел,

С дурака, мол, какой спрос?

Да поздно спохватился — где там! —

Накрепко прирос.

Так и ходит вприпрыжку,

Голову под дурацким колпаком прячет,

Вроде, и поумнел не слишком,

Да ещё и от тумаков плачет.

* * *

Есть такое украшение —

Длинная цепь унижений…

Подаришь?

Подаришь,

Раскошелишься…

Стану носить на шее —

Ну, чем не женщина?

Есть такое наказание —

Ума лишение… —

Вращает глазами,

Выгибает шею:

«Женится!»

«Женится??? —

Зубы, как жемчуг,

Ноги, как жерди —

Вот оно, твоё жертвоприношение…»

Есть такая наука —

Шепоток на ухо,

Наушное открытие,

Шум в открытках,

Игра в открытую,

Отзвук событий, —

Гудок в трубке:

«Ждите, ждите, ждите…»

* * *

Да, я наивен, словно из провинции,

Мне это не простят…

Собаки с человеческими лицами

По скверикам грустят,

Проходят люди со свиными рыльцами

И глазки опустя…

Скажите мне, куда девались рыцари,

Где дамы шелестят?

Я жизни чертежами и таблицами

В тиски до боли сжат,

Что ж гении? Все сыгранными блицами

По кладбищам лежат?

Ещё немного, скажут, что за тридцать мне,

Вру: «Быть или не быть?»

Ведь за ответ ещё реально, в принципе,

Полжизни посулить.

Мы с этой бестолковою девицею

Давно, её мне жаль,

Что ж, значит, остаётся возвратиться

К ненавистным чертежам.

За чётко обведенными границами

Плечами пожимать,

Стоять над счастья посиневшей птицею:

«Замёрзла, твою мать!»

Хоть с горя полагается напиться мне,

Но нету куража,

И одинаково все окна ситцевы

На разных этажах.

Вновь подались на юг, сверкая шприцами,

Врачи, — видать, к зиме,

«Дались ей дамы!» — закричали рыцари

И сгинули во тьме.

Теперь мы с ней вдвоем, лежу, не спится мне,

Эх, отравиться что ль?

А вдруг сейчас уже не репетиция,

А я не знаю роль?

СЧАСТЬЕ

Он — сам кузнец, ты — самка кузнеца,

Полна твоя хозяйственная сумка,

Меня ж, по воле Сына и Отца,

Веселье превратило в недоумка.

Но я, с судьбой играя в дурака,

Не знал, что это будет мне наука,

В тетрадочку каракули черкал

И сны ловил в протянутую руку.

Теперь, надев с бубенчиком колпак,

Сижу на берегу огромной лужи

И думаю: «Какой же я дурак!»

И это утешением мне служит.

СОТВОРЕНИЕ МИРА

(непоэма)

ДЕНЬ I

Бог по себе людей творил,

И вышли копии творил,

Кому хорошие достались,

А нам с тобой — те, что остались,

Но я того боготворил,

Кто нам хоть эти подарил,

Поверь, ломать не стоит копий,

Ведь многие совсем без копий.

ДЕНЬ 2

Да, мир — как итальянский дворик,

Куда ни глянь — везде возня,

Но я не итальянский дворник,

Пускай за то меня казнят.

Я в землю не пускаю корни,

Хотя она меня и кормит.

Как Диоген, любвеобильный,

Я обнимаюсь с фонарем,

Мы с ним мотивчик замогильный

Стыдливым шёпотом орём.

Фонарь свой белый глаз таращит,

Решив, что я — его фонарщик.

Ты разговоры затеваешь,

Что гусь свинье плохой товарищ,

Но вдруг кричишь в хмельном угаре,

Что каждой твари лучше в паре.

Твоё спасенье в санитаре,

Моё — в бренчанье на гитаре.

В картине «Девочка на шаре»

(Для тех, кто в этом деле шарит)

Сидит мужик и ей мешает

Почуять ветер за ушами,

Хотя ни для кого не тайна,

Что он попал туда случайно.

ДЕНЬ 3

Театр

Кулисы куцые у нас,

В них не поместятся артисты,

Народ, живущий про запас,

Ведь с корабля сбежали крысы,

Но режиссёр не слышит визг,

Упорно поглощая виски,

Уж на подмостках собрались

Циклопы, фавны, одалиски,

А еле дышащий суфлёр,

Известный враль и алкоголик,

Идейный затевает спор,

Хоть заперт в клетке, словно кролик,

И, как в последний день Помпеи,

Над головой маячат феи.

Всё это зрелище — театр,

А эти чудища — артисты.

Их здесь зовут, когда хотят,

И провожают громким свистом,

А им бы выпить граммов триста —

Вот для чего нужны кулисы.

ДЕНЬ 4

Царевна-лягушка

Когда для брака он созрел,

Послал за ней одну из стрел,

И следом тотчас полетел,

Но суженой не разглядел.

Лишь в темноте, среди камней,

Поговорил немного с ней.

Она была его умней,

Ведь столько лет жила на дне.

Спустя не знаю сколько дней,

Он объявил своей родне,

Что поджидала в стороне, —

Де, он отныне при жене…

А пригляделся к ней поздней,

Хотя со стороны видней,

Уже служил он при казне

И истину искал в вине.

Привыкнув к будничной возне,

Они зажили как во сне,

Не замечая дождь и снег,

И что дела идут к весне.

Но через пару сотен лет

Она сказала: «Вот уж нет!

На мужа не держу я зла,

Но все семь шкур мои — зола,

Я для свекрови хлеб пекла,

Ковёр для свёкра соткала,

И для каких-то там б..дей

В пруду пускала лебедей».

Но от великого ума

Он лишь плечами пожимал:

«Какого ей ещё рожна,

Когда она — моя жена?

Я на неё не посмотрел,

А приласкал и обогрел,

И вот в стрельбе поднаторел —

В болото не роняю стрел…»

Семь пар железных башмаков

Не каждый истоптать готов,

А жизнь значительно сложней,

Чем разговоры о рожне.

ДЕНЬ 5

Пусть это блажь, я не прошу поблажек,

Простите, я иначе не могу,

И чувств своих бесхитростный муляжик

Я как зеницу ока берегу,

Да, я смешон и перьями украшен,

Волнуюсь, как волнистый попугай,

Едва возникший день уже вчерашен, —

Здесь каждая минута дорога.

А мне не жаль — пускай наестся каждый,

Желающий отведать пирога,

Ты уверяешь, что судьба бумажна,

А вот она к тебе не так строга!

Ты, снова истолкованный иначе,

Остановился и воскликнул: «Ба!» —

В припадке умудрённости болванчик

Откинул стружку белую со лба,

Не знаю — как? — наморщил лоб свой гладкий,

И, всем распорядившись не спеша,

Раздал друзьям загадки и отгадки,

Вот только перед этим их смешал.

Друзья встряхнулись, повели носами

Из-под своих пушистых одеял,

Но не прочли, а догадались сами,

О том, что ты так долго сочинял:

«Душа свалялась в кукле-неваляшке,

Её любовный не терзает зуд»,

(Морской конёк в застиранной тельняшке

Смахнул с физиономии слезу),

Мы все тогда учились понемногу

Собою восхищаться от души,

Уселись на ковёр, сказали: «Трогай!»

Но он из ветхих дней был плохо сшит.

Гоня волну и щёлкая подтяжкой,

Идём мы всей компанией ко дну,

А грусть с тоской, красавицы-близняшки,

Носами припечатались к окну,

На нас глядят, в глазах — притихший ужас,

А за глаза — бессмысленный вопрос, —

Мол, неужели мы утонем в луже

Из их холодных, ядовитых слез?

Не разобравшись в этой теореме,

Калачиком свернусь я на ковре,

Ты уверяешь, что прозрачно время,

Поверь, оно значительно добрей.

И, наигравшись в свой волшебный ящик,

Исполнив «Приближение весны»,

Уходит надоедливый шарманщик,

Ты можешь снова спать и видеть сны.

ДЕНЬ 6

Всё здесь улеглось, больше не нужны,

Норовят часы спрыгнуть со стены,

Чай хозяин пьёт, будто ни при чём,

Любопытный гость дёргает плечом,

На плите орёт чайник со свистком,

Продолжает трёп ветерок с листком,

Времени дрожит тонкий голосок,

В людях — ни души, если сон глубок…

Наконец, замрёт в зале шепоток,

И погаснет свет в цирке Шапито.

Спрячься, чтоб узнать нас не смог никто,

Подадут ли знак, щёлкнут ли кнутом,

Но, под общий смех, выйдем на ковёр,

И подбросит вверх нас судьба-жонглёр,

В шёлковый цилиндр кролик убежит,

И проглотит маг все свои ножи,

Чтоб раздался звук, бросят инструмент,

Превратится друг в ворох ярких лент,

И под громкий свист будет свет включён…

Осень, падал лист, кто его прочёл?

ДЕНЬ 7

Пишу на затуманенном стекле —

Занятия не сыщешь бестолковей, —

Усердие, как проездной билет,

Всегда держа в кармане наготове.

А там, где снег, мой дом — не стар, но сед,

Стоит, к зиме не смея прикоснуться,

А возле дома бродит мой сосед,

Он думает, что я забыл проснуться.

Хочу ему сказать: «А вот и нет!

Я умер неожиданно во сне…»

Но не сказал, рисую на стекле

Туманные, бессмысленные фразы,

А в доме на столе черствеет хлеб,

Цветы сухие скрючились из вазы.

Я как через цветной калейдоскоп

Смотрю на мир — он создан из диковин,

И сам себе сказать не смею: «стоп»,

Хоть эпизод давно уж забракован.

И, забывая, что я жалкий комик,

Вновь повторяю «сцену на балконе».

Недолог диалог

— Расскажи мне про жизнь.

Может, стану я спутницей жизни?

— Что с тобою, окстись!

Нет тебя и глупей, и капризней!

— Расскажи мне про мир.

Может, я отпущу тебя с миром.

— Я бы рад, но пойми —

Мой дорожный костюм не постиран.

— Что ж, сама расскажу — про любовь…

— Вам вон ту?

— Мне — любую.

Перед зеркалом вновь посижу, —

На себя полюбуюсь…

— Что так голос дрожит?

Объясни, разве всё это важно?

Расскажи, расскажи…

Вот придёт дурачок и расскажет.

Да, я всего лишь падчерица

Подземного короля,

Ты сказал мне, что неудачница —

Не пристань для корабля,

И страна моя в картах не значится,

А я лишь пробубнила: «Ну?»

И что кто-то со мной наплачется,

И, ругаясь, пойдет ко дну.

Видно, думал, что стану клянчить я,

Выторговывать нежный взгляд…

Я, конечно, всего лишь падчерица,

Но всамделишного короля.

Ну, а свита моя просто прячется,

Чтобы зря не смущать народ,

В ней всего-то — две серых ящерицы

Да один бестолковый крот.

Ты сказал мне: «Хватит дурачиться!

Под ногами должна быть земля!»

Дорогой! Но ведь я же падчерица

ПОДЗЕМНОГО короля!

Сомнет

Не гений он, не Игорь Северянин,

А просто шут, играющий в тоску,

«Да что с них взять, они же северяне,

О жизни с ними даже не толкуй!» —

Сказал вот так, как хвост себе отрезал,

Хоть у него и не было хвоста,

И написал о людях и о бесах

Трактат на ста двенадцати листах.

Я с ним знаком, скажу вам больше — дружен,

Ему приятен, нечего скрывать,

И глупый вид мой, и акцент мой южный,

Что ж, у него мне нравится бывать.

Я к чаю приношу ему пирожных

И с видом откровенным и простым

Не замечаю утверждений ложных,

Что этот мир придуман Львом Толстым.

Я — милый лжец, я гения попутчик,

Он ждёт меня, но это мне не льстит,

Ему бы надо знать меня получше,

Хоть он тогда надолго загрустит.

А если это всё из-за пирожных,

То МНЕ с ним надо быть поосторожней.

Я взрослею и этим болею,

Скоро ль крылья мои отпадут?

Я гуляю по длинной аллее

В бесконечном больничном саду.

Мой сосед хочет знать все о Ле́ле

И о том, как он дует в дуду.

«Неужели, мы все заболели? —

Размышляю и дальше иду, —

Вот отец твой всё время левеет

И за дело народа болеет,

И жена его тоже болеет

Тем, что всех постоянно жалеет.

Что же с нами стряслось, в самом деле?

Кто на нас нагоняет чуму?

Почему суп и мухи отдельно,

Счастье — птице, а горе — уму?

А петух-то царя как отделал!

Но тому хоть досталось за дело,

Нас же кто-то клюёт прямо в темя

Лишь за то, что вопрос не по теме».

Я в пространстве слоняюсь бесцельно

И у вечности время краду,

И, внезапно, узнав ему цену,

Только вечера вечером жду.

Я — больная душа в хилом теле,

И никто мне не смотрит в лицо.

Но я знаю — принцесса Алели

Оловянное носит кольцо.

Память — не лучший советчик,

Робость — не лучший попутчик,

Взять бы трёхпалый подсвечник,

С ним прогуляться под ручку,

Мыслям своим рассмеяться

И удивиться манерам,

И ничего не бояться

С этим своим кавалером,

А рассказать без стесненья

Всё, что тревожит меня,

Стать неожиданно тенью

И умереть без огня.

Моё открытие — окно,

Теперь оно всегда открыто,

Вот ночь, что падает на дно,

Как фраза пошлая, избита…

Я вспоминаю твой совет —

Не спать с закрытыми глазами…

Чтоб ты не смог напасть на след,

Я успокоился и замер,

А завтра скажут обо мне,

Что я не выдержал — и запил,

И что живу я, как во сне,

И что я чье-то наказанье.

Лежу и напрягаю слух,

И слышу все ясней и чётче:

«Как только прокричит петух,

Так от меня ты отречёшься!»

Бравада

Не выставляйте меня вон!

Не выставляйте мне отметок!

Оставьте этот дерзкий тон,

Не то я вам не дам таблеток!

Нет, дам-таблеток не бывает,

А только шляпки, что на дамах,

Но это было в прошлом веке,

Об этом не собрал я данных.

Я помню что-то о поэтах

И о созданьи книжных лавок,

И как они сидели где-то

Всю ночь при керосинных лампах…

А мы живем, как мышки в норках,

Дорога — лишь до магазина,

И обсуждаем чьи-то «корки»

Да козни рыжего грузина.

Хочу, чтоб были ценны дольки! —

Ты знаешь, о каких я дольках,

Хочу, чтоб проложили тропки

До магазина и не только.

Хочу, чтоб весело и бодро

Меня скорее все простили,

Хочу, чтоб отрастили бороды

Все те, кто их не отрастили.

Хочу я быть одновременно

Поэтом и прекрасной дамой,

Но это, скажем откровенно,

Должно само прийти с годами.

Ещё хочу любви немного,

Но дефицит дают с нагрузкой,

Хочу из верности убогой,

Чтобы меня считали русской,

Хотя, вот это очень спорно

И, вообще, совсем не важно,

Ещё б неплохо жить повторно

Лет по пятьсот на брата ажно,

И чтоб не гнали из уборной,

Когда я там стихи кропаю,

И чтоб слова, что на заборах,

В меня конкретно не попали,

И чтобы муж не обижался,

Что я люблю совсем другого,

И чтоб Крылов не обжирался,

Лишь басней утолял бы голод,

Чтоб тот, кто топчется за дверью,

За пазухой не прятал парус,

А Станиславский бы поверил,

Когда скажу я, что исправлюсь.

Ты ходишь в кофте из слоновой кости

И точишь когти на меня от злости,

А на веранде доедают полдник

Дед-генерал и друг его — полковник,

Один из них давно уже покойник,

Да и другого в сон, похоже, клонит,

Но под землёю не хватает коек, —

Сидят, болтают о Наполеоне.

Я думаю, земли потрогав комья:

«Довольно трудно находиться в коме,

Ещё трудней достойно двинуть ко́ня,

Не сделав из своей кончины комикс».

Совсем одна в своем старинном доме,

Графиня поднялась, откинув полог,

И полетели графы с книжных полок:

«Как рыба жить, не подавая голос?!

Иль станешь тем, что никогда не тонет?»

А вечный жид — душа — фальшиво стонет,

Что уж давно её никто не кормит.

Корпишь весь день, изобретая порох, —

Взлетит на воздух лишь бумажек ворох,

Лежишь без сил, хоть нынче только вторник,

Устав блуждать в раздумий коридорах,

И чувствуешь себя багдадским вором,

Когда вопишь о гибели и войнах,

А из угла тебе тихонько вторит

Мятежный дух, что уж ни с кем не спорит.

Дружите да́мами, как дружите дома́ми,

Они удавами глядят — ведь, жизнь обманет.

Хочу, чтоб нежен был их взгляд, платок батистов,

Чтоб не ругались они матом, зубы стиснув.

Но это в прошлом всё — до папы и до мамы,

Когда вот просто так дружили мы дома́ми.

Сказать по правде, ми́а ка́рра,

Мы пережили Миокарда

И, без гадания на картах,

Живём в документальных кадрах.

«Дыша так тяжко, словно кратер,

Уснув врастяжку на кровати,

Один дракон увидел сон…

Спасибо, все свободны, снято!»

Я здесь давно уж бросил якорь,

Протёр экран протёртой шляпой

И в центре чёрного квадрата

Любуюсь миром в три обхвата.

Кто приподнялся на пуантах,

А кто вскарабкался по вантам,

Кто «от винта» даёт команду, —

У нас повсюду есть таланты.

Поверив в свет настольной лампы,

Я испугался и заплакал, —

Нет, мы с судьбой не дуэлянты,

Не гладиаторы за плату.

Но снова жизнь берёт свой скальпель:

«Входя сюда, снимите скальпы!

Ах, вас я не хотела ранить!

Примите фотографию на память!»

Дурацкая история

Видать, сваляли дурака,

Витать заставив в облаках,

И он свалялся от души,

Свалился в глиняный кувшин,

Куда налили молока,

Не ожидая дурака.

Тот выпил всё, не будь дурак,

Сказал: «Мол, дело было так —

Мне к носу сунули кулак

И посулили мне пятак,

Чтоб я валялся в облаках,

Изображая дурака.

Я согласился, как дурак,

Ведь я же сам себе не враг,

Но, всё ж, остался в дураках,

Заснув у Бога на руках.

А кто б ещё и приласкал,

Когда кругом одна тоска —

Одна душа другой узка,

Хоть все из одного куска?»

«Ну, ты на нас-то не греши —

Обратно запихнём в кувшин», —

Предупредили дурака,

И он ушёл, сказав: «Пока!»

Потеха в том не велика,

Когда валяешь дурака, —

Оставит вас без молока

И нагрубит, наверняка.

Дон Кихот

Меня предупреждали обо всём —

Что укрываюсь я цветастой шалью,

Что Росинанта потчую овсом,

А он довольно пря́дает ушами,

— Да мне-то что? Кто ж нынче не прядёт?

Я — Дульсинея с фабрики прядильной,

Нет, Дон Кихот сегодня не придёт,

Его давно уже опередили.

— Что? Дульсинея? Это Вы о ком?

Та, что зашла, как будто, на минутку,

Как мельница, молола языком,

Ругалась и курила самокрутку?

Про Вас сказала, будто бы Вы — гусь!

Да, мой хозяин, Вам везёт не шибко!

Скажу Вам прямо — ваш улов не густ,

Знать, где-то допустили Вы ошибку!

Хоть нас предупредили обо всём —

Чтоб мы дракону ран не бередили,

Вели беседы с ним о том — о сём,

И чтобы великана не будили,

И чтобы не спасали светских дам

От их тупых и наглых ухажёров,

И не слонялись бы по городам,

А лично я — чтобы не стал обжорой

— Послушай, Санчо, перестань скулить

И всплёскивать отчаянно руками,

Иначе я могу вино пролить,

А этого не выдержит и камень!

Ну, что ж, что назвала меня гусём? —

Я тоже с детства не люблю идиллий.

Да, нас предупредили обо всём.

Но автора-то не предупредили!

«Молись, мой друг, по кулинарной книге!»

Но он сказал, что дал уже обед

И не пойдёт на поводу у бед,

Не доверяя повару-расстриге,

Что отрицает свадебный пирог,

Поскольку это ведь — не фунт изюма,

Супружеская верность — не порок,

Но повод, чтобы сделаться угрюмым.

Нет, на мякине нас не проведёшь,

Да кто ж поверит сердцу-забулдыге?

Но жизнь его возьми, да огорошь:

«Молись, мой друг, по кулинарной книге!»

Повествованья не теряя нить,

Уж суп с котом готовит инквизитор,

Посредственный страдает композитор,

Что гения задумал отравить…

А я бы время измерял в поллитрах,

Чем книгу кулинарную зубрить,

И яду выпил, чтобы бросить пить…

Конец, об остальном читайте в титрах.

Без рам оконных нету ран драконьих,

Ведь как дракона в рамках не держи,

Он станет только злей и беспокойней

И Ланцелоту поломает жизнь.

Он ненасытен? — Мы его накормим,

Чтоб нас не тронул и дома не сжёг,

И выскажем ему в суровой форме,

Что он совсем себя не бережёт.

Расписаны все блюда по неделям,

И этот тип, коль календарь не врёт,

В какой-нибудь дождливый понедельник

Последнюю красавицу сожрёт.

Он облизнётся и зевнёт по-детски,

Под ложечкою больше не сосёт,

Вот так, как нам поведал Достоевский, —

Однажды красота весь мир спасёт!

Хожу и клянчу, попрошайка:

«Не надо плакать, улыбнись!»