Она тоже взрослая и, как ему кажется, достаточно искушена. Ей сорок три. Он на одиннадцать лет старше. Они знакомы чуть больше пяти часов. Выступали в одной секции. Он напорист и не понимает, почему ничего не происходит. Привык получать все сразу и сейчас. Прелесть таких конференций именно в разовых страстных ночах. Рассвет — и забыли. Очень редко акция пролонгируется до следующего ужина. Но это уже скучно. Ему кажется, что она издевается. Не может быть, чтобы в таком возрасте она была ТАКАЯ! Таких не бывает! Все одинаковые. Если есть губы, значит их нужно целовать. Ну, и все остальное… тоже можно и нужно. А она ведет его по февральскому парку, пританцовывая, ловит снежинки ртом. Дразнит, зараза! И НИЧЕГО! Полночи читала ему идиотские стихи! Какую-то классику. Сплошное динамо!! Зачем он с ней? Лучше бы подкатил к полноватой блондинке из Самары. Она глазами так и жалила. Уже бы и коньяк был выпит и презервативы закончились. И выспался бы к завтрашнему выступлению… А эта морозит ему яйца уже битый час! Но развернуться и уйти что-то ему не дает. И он не понимает, что. Может, любопытство? Слишком экзотична она в своем мироощущении. Убегает вперед, оборачивается. Смеется заливисто. Как колокольчик. Зубы крупные, ровные, чистые, белые. Глазищами хлопает. А Вы любите итальянцев? И включает в телефоне «Шарзан», делает полушутливый реверанс, приглашая его танцевать. Наивна и прелестна. Как в шестнадцать. Будто с другой планеты. Или настолько хитра, что так умело придуряется? Если так, то талантлива безмерно, паразитка! И он ведется! Ведется! Идет танцевать, черт побери! Серьезный руководитель, пузатый и немолодой, с огромным опытом плотских утех, как прыщавый юнец потеет ладонями, и с сильно бьющимся где-то в горле сердцем, начинает вальсировать между сугробами. Снежинки застревают в ее ресницах. Музыка заканчивается. Они замирают. Он впервые за очень много лет боится пошевелиться и поцеловать. Ему страшно испортить идиллию. Так же было, когда он влюбился в свою будущую жену. Больше тридцати лет назад. Надо было сразу понять, что эта женщина опасна. И бежать, бежать! Занялся рассвет. Они стояли, замерев, и молча рассказывали друг другу всю свою жизнь. Как называется, когда ничего не было и ВСЕ было одновременно?

***

Haдеждa — самоe хpупкoе, что y нaс есть․․․ И самоe сильʜое, что нами руководит․

Олька очень хочет на море. Никогда не была. Девчонки из двора рассказывали. Возвращались, покрытые золотистым загаром, с облупившимися носами и коллекцией разноцветных мелких камушков и ракушек. Наперебой хвастались, кто дальше заплыл и каких рыб видел. Завидует ужасно. Пешком бы пошла, даже без тапочек. Особенно будоражат сознание дельфины. Просто посмотреть. Одним глазком. Но… У Ольки только мама и парализованная бабушка. Оля живет в северном городе, кругом тундра и ветра. Ей десять лет, и сама она еще, со слов матери, ни копейки не заработала, чтобы чего-то хотеть вне материнских возможностей, тем более требовать. И еще, мама говорит, что Олька достаточно взрослая, чтобы что-нибудь понимать. Что именно она должна понять, Олька не осознала. Мучилась этим вопросом ужасно, но недолго. Только пока мама кричала. Однажды Оля не удержалась и украла у вернувшейся с юга подруги Сашки камушек со странным названием «куриный бог». Вообще-то Олька не вор. Да и камушек серый, неприметный, в самой серединке дырка, Сашка могла и не заметить пропажу. Но, Олька знала, что непростой камушек. Если его зажать в кулаке, зажмуриться и загадать желание, то оно обязательно сбудется. Оля загадала море. Причем очень осознанно и отчетливо. Она представила, как заходит в теплую ласкающую воду, галечки расступаются под пятками от ее шагов, а где-то около линии горизонта торчит из воды плавник большого черно-синего дельфина. А Сашке камушек зачем? Она и так каждый год в море купается без всяких там богов курячьих. А если ей надо будет, еще найдет себе сто таких камушков. Ольке этот бог нужнее.

Машка просыпается каждое утро от крика воспитательницы, как и все девочки, живущие в ее комнате. Очередь в умывальню. Эмалированные кружки, выцветшая фланель халатика и неизбывный запах подгоревшей молочной каши. Маша живет здесь шесть лет. Ни хорошо. Ни плохо. Просто живет. Она почти не помнит, как по-другому. Ей было три, когда соседка Алевтина привела ее сюда. Поставила чемодан, сказала что-то директорше и ушла. Маша, конечно, уже привыкла. Но ночью ей снится, что у нее, как у всех людей, есть мама, папа и лохматый черный пес. И все вместе они едут к бабушке в деревню, где Маша ест малину с куста. Маша наяву никогда не имела бабушки, и сказку про деревню и малину она сама выдумала. Или не выдумала? Нет! О себе выдумала, конечно. Но в жизни так бывает. Маша точно знает. Вот у Машки есть подружка Олька, у нее вот так и было. Ольке повезло, она не детдомовская. До того, как у нее папа в Афгане погиб, и бабку удар от этого не хватил, в Олькиной жизни была деревня, малина и черный пес. Олька Машке по секрету сказала, что на море хочет. Хочет до зубовного скрежета. И даже на преступление из-за этого пошла. Машке про море не интересно было, а про преступление очень. Олька в красках рассказала. Машка не впечатлилась. Но Машке куриный бог тоже шибко пригодился бы для осуществления собачье-малиновой мечты. После Олькиного признания Машка долго крепилась. Неделю. А может и полторы. Но потом при встрече как бы невзначай сказала, что просит подарить ей волшебный камушек. Ведь свое желание Олька загадала уже, и поэтому он ей и без надобности, вроде как… Олька прониклась. И отдала. Долго мусолила камень в ладошке, видимо жалко было, но отдала все-таки. И началась у Машки другая жизнь. С целью. До этого цели не было. А теперь появилась. Каждый вечер, перед тем как лечь в кровать, она доставала из носка, что в тумбочке лежал, спичечный коробок со своими сокровищами. Там, среди золотистых фантиков от ну очень вкусных конфет, их давали на новый год, ждал своего часа куриный бог. Машка ложилась в кровать, зажимала камень в правой ладошке, и, крепко зажмурившись, начинала желать. Она представляла деревянный дом с теплой печкой, огород, обязательно с козой, бабушку в платке и малиновый куст. Коза смотрела в упор на Машку желтыми с вертикальными зрачками глазами, и Машка покрывалась мурашками. Козу гонял веселый клочкастый пес, мама звала в дом обедать, папа на крыльце шелестел газетой. Машка просила пса и козу быть посерьезнее. Так воспиталка Машке говорила всегда, когда она пример по математике решить не могла. Пес и коза примеров не решали, но, по Машкиному мнению, посерьезнее им быть не помешало бы. По крупной ягоде на малиновом кусте ползла наглая зеленая гусеница. Машка не знала, как пахнет малина. В детдоме не давали. Но в ее мечте это был очень сладкий и абсолютно волшебный запах…

Антонина Михайловна подписала последний на сегодня документ. Темно совсем, поздний вечер. Отбой был. Дети должны были уже лечь. Перед уходом она решила обойти спальни, проверить, все ли у всех в порядке. Ну, Машка! Свинка! Безобразие под кроватью! Днем же убирали только! Четыре фантика, носок и камень! Антонина Михайловна собрала и выкинула весь мусор, повесила носок на спинку кровати и тихонько прикрыла за собой дверь…

Решение том, что Бога нет было принято сегодня около дырки в заборе детдома абсолютно безоговорочно и обжалованию не подлежало. Исчезновение куриного бога и фантиков было расценено как жуткое предательство со стороны Высших сил. Олька была очень разочарована, но все же пыталась успокоить опухшую от слез Машку. Аргументы типа ты уже все загадала, он все выполнит, не работали. Далее произошло эмоциональное заражение, и интенсивность рева удвоилась.

Устав от слез, девочки сидели, обнявшись, и смотрели на темное, не предвещавшее ничего хорошего облако. «Будет дождь», — сказала Машка. «Небо плачет вместе с нами. Давай просто будем очень-очень сильно верить в то, что все обязательно сбудется!» «Аа! Мама говорила, что надежда умирает последней, пока не получила письмо про папку с войнушки. Потом перестала так говорить и надеяться перестала. А мы все равно будем». «Будем, конечно,» — прошептала одними губами Машка.

***

Терпение носит лифчик.

Автор сего шедеврального высказывания предпочел остаться неизвестным.

Не идет. Дурацкий фасон у ненавистного коричневого платья. Идиотское плиссе. И материал дерьмо. Синтетика. Не дышит. Плюс фартук из занавески. Но, тем не менее, празднично. Сердце ухает где-то в желудке. Укололась. Чертова булавка! Больно палец. Потерпеть и пройдет. Нужно, чтобы концы красной атласной ленты с надписью «ВЫПУСКНИК» сошлись на боку стык в стык.

Квадратный школьный двор набит до отказа. Пахнет цветами и надеждами. И еще немного смешанным с потом древесным парфюмом чьего-то лысоватого родителя, плотно прижатого ко мне толпой. Все в одинаковом положении. Впереди экзамены. Пережить. Потерпеть и все пройдет.

Молоко прибывает со страшной силой. Болит все. Разрезанный живот, тупая от температурного угара голова, налитая свинцовая набухшая грудь. Крик новорожденного отражается от стен, врезается иглой в мозг. Ты должна ее полюбить. Иначе какая же ты мать! Пережить. Потерпеть и все пройдет.

Тридцать восемь и шесть. Сопли. Так было две недели назад. И пять недель назад, и три месяца назад. Каркающий голос воспитательницы в телефонной трубке. Что значит, не с кем оставить? Нечего рассадник инфекции мне здесь устраивать! Карие беспомощные глазки, сухие губы. Мамочка, кашку хочу! Слава Богу! Просит поесть, значит лучше! Ложиться бессмысленно, через пятнадцать минут будильник. Как же хочется спать!! Пережить. Потерпеть и все пройдет.

Чемодан с раскрытой пастью. Вещей, вроде немного, а ощущение, что в квартире стало совсем пусто. Нет мужских вещей. Были и исчезли. Может, оно и к лучшему. Освободилось пространство, легче будет дышать. А пока очень солоно по углам губ. А когда лежишь, затекает в уши. Спать с мокрыми ушами неудобно. Пережить. Потерпеть и все пройдет. Мам, заведем собачку вместо папы?

Вам нужно купить масляную пастель, сухую пастель, кисти «белка» и специальную акварель. Да. К завтрашнему дню. Не опаздывать! Женщина! Школа моделей подразумевает переодевание на показ минимум пять раз! Костюм casual, два разноцветных для дефиле и три бальных варианта! Завтра! Что не понятного! Мамочка! Над ритмикой поработайте. Иначе ваш партнер потребует другую девочку в пару! Это студия бальных танцев, а не забегаловка! Да! Верещагина! Учебник «English grammar in use!» Что значит нигде не продают! Меня не волнует! Пот ручьем по спине. Бег. Прилипшие волосы ко лбу. Успеть. Пережить. Потерпеть и все пройдет.

Две маленькие ножки на картонке, валяющейся на полу палатки импровизированного китайского рынка. Ей к лицу темно-красный. Покрытые почти невидимым пушком, как кожица у персика, щечки порозовели, блестящие большие карие глазки, оттеняемые длинными черными ресницами, полыхнули каким-то цыганским задорным огнем. Она почти оформилась. Исчезла подростковая угловатость. Люблю так, что щемит где-то внутри. Куплю. Куплю обязательно! Бессилие. Ядовитое, тошнотворное. Расползается и сжирает радость. Доченька! Посмотрим что-нибудь еще! Пережить. Потерпеть и все пройдет.

Я не умею разговаривать через закрытую дверь! Меня не парит твоя двойка по математике! Меня волнует, почему ты не ночевала дома! Что с тобой? Поговори со мной! Ну пожалуйста! От твоей одежды странно пахнет. Ты куришь? Не молчи! Не молчи!!! Когда ты повзрослеешь, ты поймешь… Скорее бы! Господи! Скорее бы! Пережить. Потерпеть и все пройдет.

Почему Вы не смотрите мне в глаза? Вам страшно? Или неудобно? Я все понимаю. Вторая стадия лечится. Тому масса примеров. Я сильная. Я справлюсь. Мне нужно выжить. И я выживу! Слышите?! У меня дочь-школьница. Ребенок маленький. Ма-лень-кий! Ясно Вам?! Делайте все, что необходимо. Чуть-чуть потерпеть и все пройдет.

С синим дипломом проще устроиться. Не волнуйся! Из крепких середняков более основательные профессионалы выходят. Они меньше требуют и не выпендриваются. Работодатель это знает. Уже устроилась? Экспедиция? Ну конечно, какой же геолог без командировки! Куда?? Там же холодно! Надолго? Когда тебя ждать? Нет! Это слишком долго, дочь! Ты не можешь ТАК поступить со мной. Алло! Наконец-то! Господи! Каждый день в восемь вечера моя жизнь останавливается до телефонной трели. Я понимаю, что ты не можешь каждый раз в одно и то же время. Я жду! Конечно жду! Чуть-чуть потерпеть и все пройдет.

Ну-ну! Сейчас! Вот уже сейчас! Почти приехали! Воды отошли. Значит уже совсем скоро. Дыши. Дыши, как я учила! Чуть-чуть потерпеть и все пройдет.

Знаешь, я не всегда была старая и седая. Твоя мама, между прочим, помнит меня молодой и красивой. Сейчас мы с тобой пойдем в зоопарк, и я куплю тебе мороженое. Ну куда ты так несешься! Смотри под ноги! Поздравляю! Первая в жизни разбитая коленка! Это дело надо отметить! Ну ты же не плакса, милая! Ты взрослая трехлетняя девочка! Дай подую! Чуть-чуть потерпеть и все пройдет!

***

«Ты меня задушишь!» «И задушу! Мы не виделись целых полдня!» «Всего полдня!» «Вот в этом и разница! Как же хочется безраздельно владеть всем тем, что доставляет радость! Время, когда мы вместе так быстротечно! Моменты просачиваются сквозь пальцы, мне тебя постоянно не хватает. Не могу насытиться, надышаться. Не успеваю прожить. А знаешь, непрожитая жизнь порождает печали… Нездоровье. Зависимость от скоротечного момента обладания. Подсаживает. Не знаю наркотика сильнее. Разгон от острейшего счастья до бездны отчаянья в полсекунды третьего гудка телефонного звонка. Невротик. Цепляюсь. Меня терзает бесконечный страх потери нас. Нас во вселенной, нас друг в друге, и себя в принципе… Боюсь тишины. Хотя понимаю, что тишина целительна». «Тебя беспокоит это, потому что ты не уверена? В ком? Во мне? В себе?» «В обстоятельствах. Поняла одну вещь: человек неостановим в своей жадности. Если ему что-то дать, через время он потребует большего и снова станет несчастлив. Это касается и эмоционального, и вещественного. У людей с более тонкой душевной организацией чувственная сторона вопроса выходит на первый план». «Сгоришь». «Сгорю с радостью». «Я не могу этого допустить, потому что люблю тебя. Ты не права, милая. То, что ты описываешь, это не любовь, это страсть. Страсть конечна и разрушительна. Эгоистична в конце концов. Любовь — зрелое, осознанное, очень взрослое и спокойное чувство. Люди, достойные любви, и одарованные ею Небесами, свое счастье взрастили добрым сердцем, живым умом и чистой искренней душой. За любовь не надо бороться, она не порождает практического результата. И ничего общего не имеет с обладанием. Она просто есть. Ты с ней живешь. И тебе от этого тепло. Но если ты сейчас меня обнимешь крепко-крепко, то возражать я, поверь, не буду».

***

Иногда я ненавижу свою мать. Даже не иногда, а почти постоянно. Она ничего не видит, кроме собственного эгоизма. Когда ее никто не развлекает, она начинает замечать меня. И ей все во мне не нравится. Мои длинные волосы, собранные в хвост, моя борода, мой байк, мои татухи, как я пахну. Называет меня фашистом. И визгливо орет. Меня в ней тоже бесит все. Голос, шаги, манеры, духи, как крутится перед зеркалом, и, открывая рот, красит ресницы. Брр! Фу! То, что наши чувства взаимны, не вызывает никаких сомнений. Каждая встреча заканчивается скандалом. Но я не запариваюсь особо. Мне есть куда сливать негатив. Вообще не обращаю на нее внимания. У меня полно друзей, которые разделяют мои интересы. Мы слушаем одну и ту же музыку, вечерами гоняем по городу под сто пятьдесят, хотя это и не разрешено. Кайф нереальный, конечно. Особенно после косяка. Снимаем телок в кабаках. Пивасик опять же. У меня два рукава и спина забита. Хочу еще грудь сделать. Год назад сделал себе пирсинг языка. Мать не знает, слава Богу, а то бы весь мозг вынесла. У меня четыре перстня с черепами. Ваще тащусь. Никакой я не фашист. Никому же ничего плохого не делаю. Кайф ловлю по жизни. И все. Не запрещено. С баблом нет проблем, папахен отстегивает, грехи замаливает, что бросил меня в младенческом возрасте. Хороший чел оказался, совестливый. Вот, два года назад, на 16-ти летие байк подарил, да не абы какой. «Хонду». Короче, я выгляжу круто. Когда меня сюда привезли, все думали, мне тридцатник. Я без сознания был. Мне сказали. Последнее, что помню перед отключкой — противный скрежет, ощущение полета, дикую пронзающую боль и слова, склонившегося надо мной какого-то мужика, скоровца, наверное. Что-то вроде: «Долетался, придурок. Шея».

Очень хочется пить. Хочу пошевелить рукой. Не могу. Не могу ни рукой. Ни ногой. Ни правой. Ни левой. Капец. Весь в каких-то трубках и проводах. Голову тоже не получается повернуть. Скосить глаз удается. Белый кафель. Писк аппаратов. Больничка значит. Реанимация. Не рай и не ад. Я выжил! Круто. О, док пришел. Наклонился надо мной. Потыкал иголкой в разные части тела. А мне не больно! Странное ощущение. Хочу что-то сказать, не получается. Мычу. Больно в голове. В шее. Врач делает умное лицо, дышит на меня дешевым сигаретным запахом, к которому примешивается запах пота и кварцевой лампы. От этого дикого коктейля меня стошнило. Врач покивал. Что-то на птичьем языке скомандовал тощей медсестре. Произнес пресловутое слово «шея» и удалился.

Я не знаю сколько времени. Я потерялся. Неизбывная тошнота и головная боль дико бесят. Но еще больше вымораживает обездвиженность. Где-то слышал, что самая страшная тюрьма, это та, что ты создал в своей голове. Ни хрена! Самая мерзкая тюрьма, как я сейчас понимаю, это заточение в бесполезный мешок из мяса и костей.

МРТ раз! МРТ два! МРТ три! Мужская фигура замри! Не смешно. Вереница приходящих в белых халатах с приборчиками, молоточками и тоскливыми вздохами слилась в одну, наводящую ужас, очередь из штампов лица Мунковского «Крика». В детстве, помню, маман мне любовь к искусству прививала. Не зря, значит. Кстати, о маман. Я слышал ее вопли под дверью реанимации. Ее не пустили. И слава Богу. Я все жду корешей своих. Хоть движуха какая-то. Но их все нет и нет. Странно, вообще-то.

Из интересного. Обещали, что сегодня профессорша придет меня смотреть. Медицинское светило. Звезда неврологически-нейрохирургического небосклона. Будет оценивать мой организм на предмет радужности перспектив. Я ждал полную степенную мадам пожилого возраста в очочках с седым пучком на голове, а тут -явление! Полный отпад! Голливуд отдыхает! Девица без возраста. Копна длинных кудрявых волос, шатенка, без чепчика, видимо, ей можно. Размер четвертый, не меньше! Каблуки. И духи потрясающие! Сирень с чем-то вроде то ли арбуза, то ли морского бриза! Офигенное сочетание! Ненавязчиво, но запоминается. Вокруг нее свита прыгает. То полотенчико чистое подают, то салфеточки спиртовые. В общем, королевишна пришла в реанимацию как в парковую аллею на променад с толпой поклонников. Эх, приударил бы я за ней в мирное время! На байке бы прокатились! А тут приходится лежать бревном. Обидно до жути. Я — в мясо, да и байк также… Телочка эта явно с хорошим настроением сюда закатилась, ко мне подплыла. Глаза умные, цепкие с искоркой. Не зря профессорша. «Ну», — говорит, — «поскольку Вы на меня с таким интересом смотрите, не все еще потеряно, значит!» Потом погрустнела как-то. Потухла. К сопровождающей толпе обернулась, руками развела. «Шея, коллеги. Сами все понимаете». Все повздыхали и степенно удалились.

Я остался один. Пацаны мои так и не пришли. Крики матери под дверью стали систематической какофонией. Я лежал и думал о себе и своем месте в этом мире. Первый раз в жизни я об этом задумался. Может быть Господь посылает нам испытания как раз для того, чтобы мы научились включать свои мозги? Видимо, чтобы включились мои, их нужно было очень здорово сотрясти.

День сменялся ночью, капельницы уколами. Я утыкался взглядом в трещинку на потолке. Медсестры вертели меня и протирали камфорным спиртом. Он жутко вонял. К ненавистному слову «шея» добавилось слово «пролежни». У меня поднималась температура. Врачи мужественно сражались с моими ознобами, шеей, со мной. Мне было пофиг. Я погрузился в пучину грустно-невостребованной мудрости внутреннего фатального одиночества. Меня беспокоил вопрос — допустимо ли злиться на Бога? Поймет ли он? Я уже не думал о друзьях. Мне не было жалко себя. Единственное, чего я хотел, чтобы пустили маму. Впервые за последние лет пять, наверное, я подумал о ней именно этим словом. Не «мать», не «маман», не «она», а «мама». Я знал, что она приходит каждый день и сидит под дверью как собака. Просто сидит. Весь день. Еще пару дней назад, я не понимал зачем. А сейчас понимаю. Надежда. В ней теплилась надежда. Я через дверь это ощущал. И это давало мне веру. Я усердно молился изо дня в день. Я знал, что если ее пустят, то я обрету покой. Что есть покой? Покой — это когда в твоей жизни есть кто-то, к кому прижавшись, ты забудешь о всех своих проблемах. Мне так хотелось прижаться к маме. Я не мог попросить, чтобы ее пустили, объяснить этим идиотам, что сейчас именно она — мое главное лекарство. Я был нем.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.