Бесплатный фрагмент - Литературные пародии

Иосиф Бродский

* * *

Сравни с собой или примерь на глаз

любовь и страсть и — через боль — истому.

Так астронавт, пока летит на Марс,

захочет ближе оказаться к дому.

Но ласка та, что далека от рук,

стреляет в мозг, когда от верст опешишь,

проворней уст: ведь небосвод разлук

несокрушимей потолков убежищ.

Пародия

* * *

Если, плюсы в себе исчисляя на глаз,

мало видишь, — тому не глаукома

виной и не то, что за разом — не раз;

просто оказывается: не все дома.

Но жесты те, что отбились от рук,

так стреляют в мозг — убегая, опешишь;

коли крыша тебе присудила каюк,

он несокрушимей потолков убежищ.

Иосиф Бродский

* * *

Заморозки на почве и облысенье леса,

небо серое цвета кровельного железа.

Выходя во двор нечётного октября,

ежась, число округляешь до «ох ты бля».

Ты не птица, чтоб улетать отсюда.

Потому что как в поисках милой всю-то

ты проехал вселенную, дальше вроде

нет страницы податься в живой природе.

Зазимуем же тут, с чёрной обложкой рядом,

проницаемой стужей снаружи, отсюда — взглядом,

за бугром в чистом поле на штабель слов

пером кириллицы наколов.

Пародия

* * *

Ежишься на ветру, как лысый еж под феном;

небо цвета железа — тот еще бляха-феррум.

Замороженным вкладам выгодна четность нуля,

а нечетный октябрь как сморозит — ну ох ты бля.

Ты не щегол, но, везде огребя фунт лиха,

выезжал на кривой — заправиться у щеголихи;

ее не прельстив на всемирно-цыганском аккорде,

ехал назад куковать на своей природе.

Зазимуем тут же, под черновой обложкой,

а кому-то не тут-то было — рожки на ножки;

значит, в ритме там-тама сварганим альков,

наломав кириллицей неотопительных дров.

Ольга Корзова

* * *

Всё пошло, как водится, с молотка.

Что не надо — отдано просто так.

И остались реки да облака,

да за дальней далью — Иван-дурак.

Шлёт ко мне он весточки каждый день,

только этих весточек нет грустней.

Смски щёлкают — трень да брень,

да не пишет он, как живётся с ней.

И пустынна утром моя изба,

и лежат — не тают весною льды.

Если мне Иванушка не судьба,

может, вовсе нет у меня судьбы?

Пародия

* * *

Я намедни устроила аукцион,

но для стука не было молотка —

потому развеселённый мой лохотрон

не привлек Иванушку-дурака.

Ему бы — трень-брень да бах и бабах.

Он вдали фаворит промежду Цирцей,

мне же в оседлость мою на бобах

шлет смайлики из социальных сетей.

Дурака не валяю, люблю подержать

его посреди всесторонней избы.

Ну а если и Ваньку еще не валять,

значит, вовсе нет у меня судьбы.

Лев Лосев

Новый Задека

«Бойся снов на среду и на пятницу», —

так меня учил приятель мой,

и всегда я вспоминаю пьяницу,

если сон особенно дурной.

Толкoватель снов М. М. Красильников,

как же мне не вспомнить о тебе,

убегая от убийц, насильников,

от агентов Г, простите, Б.

В аэропорт дороги заболочены,

потерялся паспорт и билет,

из подвалa двери заколочены,

в проходном дворе прохода нет.

Или нынче — с бабами-торговками

в медленно ползущем никуда

поезде, со скрипом, с остановками.

Просыпаюсь. Вроде бы среда.

Пародия

Задека отдыхает

«Бойся снов на среду и на пятницу,

ужасайся, голову клоня», —

говорил мне на досуге пьяница

и сделал боязливца из меня.

Нагнетатель снов Ч. П. Морфейников

тоже не замешкался сказать,

чтобы я сидел, как мышь под веником,

отправляясь нощно почивать.

И мне снится страшно интересное:

аэропорт отъехал от винта,

беспилотник — с недостюардессами,

мой близнец — казанский сирота.

Я сбежал и в дьюти-фри с торговками

так продавал, что ерзала кровать;

в дамках, мыл бюджет за распиловками

и не хотел из той среды вставать.

Ася Сапир

* * *

Тяжесть зрелой мысли — тяжесть плода,

что живёт по внутренним законам.

Вещь-в-себе, со степенью свободы,

безграничной и определённой.

Мысль и плод от века своекоштны,

но судьба их может стать расхожей:

плод зависнет бесполезной ношей,

мысль замрёт, в бездействии скукожась.

Вот тогда-то тяжесть станет в тягость,

мысль и плод свою утратят вещность,

хоть созрели в плодоносный август,

где успех природою обещан.

Яблоня с ненужными плодами

ветви клонит во дворе соседнем.

И под снег уйдёт, твердя упрямо,

что надежда — не пустые бредни.

Пародия

* * *

Тяжесть зрелой мысли ждет приплода,

чтобы статься тяжестью с довеском;

а вещь-в-себе в гробу видала роды,

не успев закрыться занавеской.

Мысль и плод от века своекоштны,

поквартально — в сумме стопроцентны,

вот только пропадают ни за грош и

колбасятся и врут, что ни за центы.

А если тяжесть тягость перевесит,

что в иды приключается в июле,

то плод на ветке будет не повесой,

а висельником с контурами дули.

Поэтки нынче не вещают бредни,

как Ева подле яблони той давней;

дарит им зеленый змий из бренди

пробковый ядреный плод познаний.

Ольга Фокина

* * *

Большая Родина без малой

Не то что слишком велика,

А как бы дом родной — без мамы,

Без дела — мамина рука, —

Непредставима, неконкретна,

Не столь заботлива, тепла…

Ах, малой родины примета —

Четыре жерди, два кола,

Над ними — рдяная рябина!

За ними — тропка до крыльца, —

Да, это ты, мой край родимый,

Край дедов, мамы и отца.

Отчизна, Родина, опора,

Моё спасенье в час лихой,

И во спасение которой

На смертный бой готов любой.

Пародия

* * *

Большая Родина без малой

Имеет лишь один размер,

А лучше двум держаться парой —

Так скажет каждый землемер.

В отчизне малой руки мамы

Сто раз считают три кола,

Желая счислить пентаграмму,

Что, ах, судьбина не дала.

Там фермы ряжены под фирмы

И не всамделишный делец,

И всюду он — почти любимый,

Давно обкатанный трындец.

Отчизна — Родине подпора,

Но и подсиживать порой

Друг друга любят. Я помёрла б

В бою за обе, по одной.

И вот пишу с калибром пёрлы,

Чтоб не сражаться вразнобой.

Дмитрий Быков

 * * *

Собачники утром выводят собак

При всякой погоде и власти,

В уме компенсируя холод и мрак

Своей принадлежностью к касте.

Соседский татарин, и старый еврей,

И толстая школьница Оля

В сообществе тайном детей и зверей

Своих узнают без пароля.

Мне долг ненавистен. Но это инстинкт,

Подобный потребности псиной

Прислушаться, если хозяин свистит,

И ногу задрать под осиной.

Вот так и скользишь по своей колее,

Примазавшись к живности всякой:

Шарманщик с макакой, факир при змее,

А русский писатель — с собакой.

И связаны мы на родных мостовых,

При бледном с утра небосводе,

Заменою счастья — стремленьем живых

К взаимной своей несвободе.

Пародия

* * *

Собачники с помпой выводят собак,

Ведь съели на этом собаку;

Каждый друг другу — по касте свояк,

Сукин сын — по иному порядку.

Вон еврей и татарин стоят враскоряк,

Сопя, потирают мозоли,

Худыми руками навешав собак

На толстую школьницу Олю.

Мне долг ненавистен. Используя свист,

Я с ним дерзновенно собачусь

И в должных местах говорю как славист,

Торжественно: «Выкуси, накось».

Насобачившись, шествуешь по колее,

Присобачившись к живности всякой,

А из генов бычится, подобно змее,

То, что было когда-то макакой.

Ну а в люди писатели прутся, что танк,

Козыряя на шляпе мигалкой;

Уж их на родных мостовых — как собак,

Всяк борзой — по размеру медальки.

Дмитрий Быков

* * *

Мне страшно жить и страшно умереть.

И там, и здесь отпугивает бездна.

Однако эта утварь, эта снедь

Душе моей по-прежнему любезна.

Любезен вид на свалку из окон

И разговор, где все насквозь знакомо, —

затем, что жизнь сама себе закон,

А в смерти нет и этого закона.

Еще надежда теплится в дому

И к телу льнет последняя рубашка.

Молись за тех, Офелия, кому

Не страшно жить и умирать не тяжко.

Пародия

* * *

Говорится: живы будем — не помрем;

По умолчанию: помрем — не будем живы.

В бездне создан там и сям поддон,

Где мне стоят с камсой аперитивы.

Но мне любезней свалка вдоль окон.

Я вижу: чтоб не быть как приживальщик,

Там пишет жизнь на баках свой закон;

А смерть его положит в долгий ящик.

Уж надоел базар про датский слив

Офелии; ведь не ее рубашка

Мне ближе к телу, а помпезный лиф —

Ах, у самовара я и моя Машка.

Бахыт Кенжеев

* * *

Ну и что с того, что дышать отвык,

что чужим останусь в родной стране?

Посмотри, как корчится черновик,

полыхая в черном, в ночном огне.

То ли буквы — искрами в высоту?

То ли стенам тесно от сонных звезд?

Ах, не все-то масленица коту,

настает ему и великий пост,

настает расплата за светлый грех —

усмехнись в ответ и смолчать сумей.

Может, в жизни главное — трепет век,

перелет зрачка, разворот бровей.

И за эту плоть, за тепло, за смерть

расплатиться буйною головой,

чтобы много пить, чтобы мало петь,

захлебнувшись радугой кочевой…

Пародия

* * *

Коль каждый бы лично хлебать отвык,

больше стало б в наличьи два о и аш,

а если бы он же спалил черновик,

не кололось бы взятое на карандаш.

То ли буквы — пшиками в высоту,

то ли сами пшики в обличье звезд?

Так уходит всё роковому коту

как по маслицу под великий хвост!

Некто сказал: есть светлейший грех;

скажи «лучезарный» и будь умней.

За лбом тем извилины — скосами вверх;

у тебя — крутой разворот бровей.

Голова и тело — не пара вдвоем;

ей бы, выпив, живот положить и ржать;

ему бы, главенствуя в чакрах пупом,

буку-голову на отсечение дать.

Владимир Гутковский

* * *

Чтой-то нынче я какой-то неловкий.

Об этом ещё с утра намекнула бритва.

Взявши стило — сразу проблемы с рифмовкой.

А хуже всего — пропавшее чувство ритма.

Порез, положим, заклею, замажу как-то.

С прочим — такой, увы, не проходит способ.

На рифму плевать. Но без ощущения такта

невыносимо. Он — как слепому посох.

Конечно, можно рукой махнуть — Ну, и ладно!

А вдруг так попадёшь — не покажется мало.

Скажем, к примеру, о чистой любви брякну.

Оглянусь — а вокруг только дамы и неформалы.

И пропадёт слово мое втуне.

И не узнаю — творил я чего ради.

И с лика Земли меня, как пылинку, сдунет,

И небеса злорадно разверзнут хляби…

Пародия

* * *

Чтой-то нынче опять мои взятки не гладки,

Взял бритву не так и не там побрился,

А как стал водить стило по тетрадке,

То, ладно бы с панталыку, — с понтов сбился.

Что зря побрито, положим, заклею как-то;

Остальную гармонию алгеброй надо поверить,

Но каждый раз через раз выбиваюсь из такта —

Плюну пять раз и все принимаю на веру.

Рукой не махну, а расставлю веером пальцы —

Так добавляется мне капитальной харизмы.

Я научился безадресно, чисто влюбляться,

А дамы в свой адрес хотят моего организма.

И слово мое пропадет из ликбеза.

И чего я его культивировал ради?

Буква зю по-олбански на суффикс залезла.

А я-то под зет её чинно пригладил!..

Элла Крылова

Брусника

Терпкую ем с сахаром бруснику,

вспоминаю Север, Мончегорск,

словно перелистываю книгу:

озеро, тайга, село, погост.

Лосю памятник — о, вот отрада! —

нищая квартирка на краю

города, сперва тюрьма детсада,

после школа — я её люблю.

Я люблю каток, бассейн, балетной

студии сверкающий паркет.

К озеру иду тропой заветной,

и в руках — лесных цветов букет.

О, лесной свободы вкус брусничный!

Он сейчас со мною, взаперти,

в несвободе суетной столичной,

но тропинку в детство не найти.

Вот оно пришло воспоминаньем —

терпкою брусникой на столе.

Осветил мне северным сияньем

Бог мой путь нелёгкий по Земле…

Пародия

Брусничная квинтэссенция

Сижу себе, жую себе бруснику.

В Пекине лажа, в дельте опорос,

Мончегорский дух лукавый сникнул —

всё чует мой, двоя зарубки, нос.

Мне тамбовский волк являлся братом,

когда мотала в садике я срок;

а после школа, уж иным макаром,

преподала пожизненный урок.

Люблю балет, НИИ, ашрамы йоги,

и орган власти, и его статут,

но не туда меня на шпильках ноги

в отрыве от сознания несут.

Вспоминая благий спас брусничный

и под сердцем ягод чашек семь,

зуб точу на плевый джем столичный,

но потом его, нет спасу, съем.

Когда набрус… наклюкваюсь, впустую

ловлю Пегаса. Схлынет передоз —

на своего конька сажусь, гарцую

на Север, где святится Дед Мороз.

Линор Горалик

* * *

— Где была твоя голова?

— Склонялась к бегству, трещала о новостях,

пухла за Охтой, болела за ЦСКА,

выдавалась пленными за своего.

— Где были твои глаза?

— В Твери на затылке, в Москве на лбу;

косили камни, ели чужих,

ходили по воду в военкомат.

— О, глупые твои глаза!

Ах, завидущая твоя голова!

Зачем ты, чёрная твоя рука,

огниво служивому отдала?

У нас глаза — как мельничные жернова,

у нас голова трещит от ума, —

а мы несём во рту медяки,

куда нас родина высекла.

Пародия

* * *

— Где была твоя голова, когда рука писала?

— Болела за ЦСКА, здравствовала за ЦРУ,

за Охтой просила гильотину

оттяпать головотяпство; вышло тяп-ляп.

— Как твои глаза, когда водишь пером?

— Утром — очи колет, вечером — вырви глаз;

они ходили в военкомат призваться на войну,

но никто не хочет такое око за око.

— Твои глупые глаза преломляют вещи

и по-черному завидуют руке,

не вытворяющей половинчатость

на предметах своего самообслуживанья.

У нас не хватает очей для очевидности,

наше умозрение ни в одном глазу —

и рот мелет невидаль, эквивалентную медякам.

Сей карме молчание-золото не по карману.

Александр Кушнер

* * *

 Ах, что за ночь, что за снег, что за ночь, что за снег!

Кто научил его падать торжественно так?

Город и все его двадцать дымящихся рек