Бесплатный фрагмент - Лицом к воде

Александр Волог

ЛИЦОМ К ВОДЕ.                 Стихи. Рассказы.

Предисловие

Книга эта необычна. Я думаю, что среди рыбаков немало людей с поэтическим восприятием мира. А среди поэтов немало рыбаков. Эта книга для тех и других.

Первая часть — проза. Она составлена из трёх разделов: «Для всех», «Для интересующихся» и «Для рыболовов». Каждый читатель, по своему усмотрению, может выбрать для первого чтения один из них. А потом, глядишь, и в другие заглянет. Или сразу перейдёт ко второй.

Вторая часть — стихи. Лирика. Можно читать независимо от первой. А можно и вообще не читать.

Обе части объединены местом действия — где-то на природе, у воды, у костра. Только там и можно отрешиться от повседневной суеты, прочувствовать мироздание и, не спеша, поразмышлять о жизни и о своём месте в этом мироздании.

ЗАПИСКИ РЫБАКА

Для всех

Рыболов в Интернете

Объявление в социальной сети:

«15.07. Ищу девушку до 40 лет, умеющую разжигать костёр, чистить рыбу, копать червей, имеющую машину, лодку и мотор, для совместной поездки на рыбалку с 1.08 на 1 месяц. Фото лодки обязательно. Fyodor@mail.ru».

Отклики

«Ещё и червей тебе копать! Зина».

«А что у тебя самого-то есть, и что ты сам умеешь? Лина».

«Если ты такой неимущий, нечего подкатываться к порядочным женщинам, тем более, в Интернете! Дина».

«Лодки нет, но я согласна. Секс не предлагать. Нина».

«С удовольствием оторвусь месячишко, где-нибудь в тёплых краях. Лодки нет, но я вкусно готовлю. Натуральная блондинка. Ловить рыбу можно на блесну, тогда, говорят, черви не нужны. Жду ответа. Галина».

«Лодку и мотор купим на месте. Питаться будем в ресторане. Для червей наймём боя. Сообщи, куда оформлять визу. Кристина».

«Всё есть, и я готова. Светлана».

Переписка по E-mail

«А фото? Фёдор».

«Фото лодки высылаю прикреплённым файлом. Нужно ли моё? Мне 36. Светлана».

«Твоё не нужно. Верю на слово. Фото лодки неудачное. Какая марка? Фёдор».

«Шельф-310. Светлана».

«А мотор? Фёдор».

«Ямаха, 5 лошадей. Светлана».

«А права есть? Фёдор».

«Есть. Светлана».

«А какая машина? Фёдор».

«Нива-Шеви. Светлана».

«А права есть? Фёдор».

«Есть. Светлана».

«Откуда у тебя такое счастье? Фёдор».

«По разделу имущества. С мужем развелась. Он никак не мог вытерпеть, что я его всё время облавливаю. Как поймала судака на 9 кг, он сказал, что это переполнило его чашу. Ему досталась дача и велосипед, а мне — машина и лодка. Светлана».

«Этак, ты и меня будешь облавливать? Фёдор».

«Нет, с рыбалкой завязала. Не женское это удовольствие. Светлана».

«Правильно понимаешь. Фёдор».

«А ты, что ж, безо всего? На водку обменял? Светлана».

«Да нет. Пришлось всё продать, чтобы заплатить судебные издержки по бракоразводу и компенсацию за моральный ущерб. Супруга моя бывшая заявила, что ей это всё надоело, по самое не хочу, что рыбу она уже видеть не может, а не то, что чистить. Фёдор».

«А я было подумала, что ты с вредными привычками. Светлана».

«Да нет, всё путём. Фёдор».

«Ну, так как? Светлана».

«В общем, ты мне подходишь и даже нравишься. Бензин и дорожные расходы оплачиваю. Едем? Фёдор».

«Пришли точный адрес. Первого числа, в шесть утра спускайся к подъезду. Не забудь удочки. Светлана».

Объявление в социальной сети:

31.07. «По поводу объявления от Fyodor от 15.07 просят больше не беспокоить».

Рыбаки и русалки

О чём говорят рыбаки на работе (в перекурах, разумеется), или, собираясь в гостях у кого-то из своих, или (представим невероятное) сидя в ресторане с женщинами? Конечно, о рыбалке! О чём же говорят они на рыбалке? Да, о… об них, о женщинах.

В тот раз мы собрались после вечернего клёва у меня на стане, вчетвером. А было это на одном из островов Нижней Волги, на каком не скажу, а то понаедут всякие. Самый молодой, начинающий рыбак, у нас был Максим. Его разгорячили мои рассказы, он напросился ко мне в компаньоны, однако, желая утвердиться в своей способности к выживанию, встал отдельно, в километре от меня. Но у него всё время что-то кончалось, и он, чуть не каждый день, приходил ко мне, то за сахаром, то за солью, то за свинцом. В этот раз он пришёл за малёшником, так как его собственный унесло волнами. Пётр Петрович и Дмитрий Павлович, один — помоложе, другой — чуть постарше, оба — потомственные волгари-сталинградцы, стояли почти напротив меня на жилом берегу, куда из села подходила дорога, ограниченно проезжая при благоприятных погодных условиях. У них на двоих был один «Жигуль», одна «Казанка», две жены и ещё чья-то кума. В день поездки в магазин они после рыбалки подплывали ко мне по официальному поводу передачи заказанных продуктов. Ну, а на деле просто чтобы слегка расслабиться, потолковать в своём, рыбацком кругу. Да и пил я меньше, чем их жёны вкупе с кумой, и свой пай оплачивал, экономия получалась.

Для начала пожелали мы друг другу здоровья, заели солёной лещовой икрой, расположились поудобнее, курящие задымили. Максим некурящий был, он и завёл разговор.

— Хорошо тут у вас, мужики! Вот только женщин нет…

— У кого нет, а у кого и есть, — со смешанными чувствами уточнил Дмитрий Павлович.

— Ну, у вас там цивилизация, — вздохнул Максим, — все блага жизни. А тут на острове, одни дикие лошади.

— Ещё, говорят, здесь корова одичавшая бродит, никак поймать не могут, — сообщил Пётр Петрович.

— Ну, и русалки, само собой, — добавил Дмитрий Павлович.

— Какие русалки в наше время!? — задал риторический вопрос Максим.

— А ты волосы русалки не видал? — принял пас Пётр Петрович.

— Старо, об этом в книжках пишут, водоросли такие. Волосы есть, а русалок нет.

— Не скажу категорически, — вступил я, — это как кому повезёт увидеть.

— А ты сам-то видел? — с явным недоверием вопросил Максим.

— Да вот, головой, конечно, не поручусь, а был случай…

Тут я сделал паузу, пока Дмитрий Павлович пополнял кружки. Мы пожелали друг другу рыбацкого везенья, доели икру, в этот раз с чёрным хлебом, я поправил костёр.

— Это ты про какой случай? — спросил Пётр Петрович.

— Да я вам раньше не рассказывал. Я на Солнечном острове стоял, давно ещё. Народу на реке тогда не в пример меньше было. Приезжих вовсе не было, тогда ещё и моста через Ахтубу не было. А из местных только двое браконьеров время от времени мимо меня проплывали ночью на чёрном челноке. А на Солнечном кроме меня никто не стоял…

Под берегом ударил судак. Мы помолчали, прислушиваясь.

— Так и что? — встрепенулся Максим.

— Вот утром сижу я на берегу, жду девятичасового леща. Байдарка идёт — метрах в десяти от берега. Там — девушка, без головного убора, волосы такие светлые, роскошные. Я её спрашиваю: «В Каспийское море плывёте?». Она улыбнулась, волосами этак встряхнула, отвечает: «Нет, поближе». Я её предупреждаю: «Тут за мысом очень сильная струя, водовороты!». Смеётся, говорит: «Я не боюсь, я русалка». Кричу, пока не уплыла далеко: «Где вы живёте-то?». Она веслом притабанила, вполоборота глянула, отвечает: «Третья суводь по правому берегу, глубина пять метров!». И скрылась за каршами.

— А чего к себе не пригласил? — спросил Пётр Петрович.

— Так не один я был… Начались бы тут разборки, сцены ревности…

— А в суводь-то ходил? — поинтересовался Дмитрий Павлович.

— Ходил. На другой же день. Никого не видел, может, дома не было…

— А нырял? — допытывался Дмитрий Павлович тоном доброжелательного следователя.

— Нет. — честно признался я. — На пять метров не могу. На три ещё ладно бы. Максимум — на четыре.

— Постой! — говорит Максим. — А с чего ты взял, что русалка?

— Так сама же сказала. А потом — сверху у неё всё в порядке… очень даже в порядке… и, что характерно, ни купальника, ни лифчика.

Все замолкли, завороженные видением. Максим пересохшим голосом спрашивает:

— А снизу?

— Так в байдарке же, — объясняю я, — не видно, ноги там, или хвост. Почему категорически и не утверждаю.

Дмитрий Павлович опять пополнил кружки. На этот раз закусили яблоками, очень неплохо, кто понимает.

— Ну, я тебя оспаривать не буду, — говорит мне Пётр Петрович. — Со мной, правда, ничего такого не было, но вот Баканов рассказывал. Баканова помните?

Мы с Павловичем подтвердили, и Пётр Петрович продолжал.

— Лет семнадцать тому. На Мудунном они стояли. На Волжской стороне на пятнадцать километров там всего три стана и было: мужики с «Красного Октября», Баканов со своими, и ещё на отшибе мужик-одиночка, молодой ещё. Всё с удочками сидел, и утром, и вечером, даже водкой не интересовался. Они его Анахоретом прозвали. Вот раз Баканов пошёл на озеро за червями, там у него червивый питомник был в низинке. Идёт верхней тропой, под ней по берегу озера — густой ивняк. Глядит поверх ивняка — удилище торчит. Тогда ещё бамбуковые удилища были, трёхколенки. Он кусты пораздвинул — а там, на берегу, Анахорет сидит. А с ним рядом — девушка. Баканов и думает — откуда бы ей взяться? Всё население острова — наперечёт. А через Волгу никто не переправлялся, он бы видел. Да и лодка у Анахорета была — надувнушка польская, «Тайфун», без скамейки даже, там и одному трудно поместиться, а чтобы на ней через Волгу плыть, да ещё вдвоём, так проще сразу утопиться. Баканов от удивления и спрашивает: «Ты где её нашёл?». А тот отвечает: «А живёт она здесь». «Что, прямо в озере?» — спрашивает Баканов. «Ну да, — говорит Анахорет — русалка она». А русалка эта так приобернулась, смеётся, волосы длинные, рыжие, все плечи закрывают, чуть не по локти. Баканов смутился, говорит: «Извиняйте, что помешал», и пошёл себе. Потом уже, к себе вернувшись, стал обращать внимание — у Анахорета на стане никого не видно, никакого движения весь день. Даже вечернего костра не видно было. На другой день биноклем вооружился — там километра два было между станами, время от времени поглядывает, никаких признаков жизни не видит. Вечером жене рассказал, она заахала, говорит: «Утопила его русалка. Альбо защекотала». Наутро Баканов пошёл к Анахорету на стан, выяснять. А там пусто. Зола холодная. Только у палатки охапка белых кувшинок лежит. Прошёл подальше. Видит — сидит Анахорет у своей Сазаньей заводи, на песочке. Рядом — лодка его, полузатопленная, удочки лежат, не заброшенные. Баканов окликнул его сверху, хотел расспросить. А тот вначале, будто даже и не слышит ничего. Потом обернулся, улыбается и смотрит на Баканова с полным неузнаванием. И молчит. Ну, Баканов и не стал приставать, пошёл к себе, ладно, жив человек. А Баканов врать бы не стал. Да и не сочинить ему такого.

— А он русалку-то хорошо разглядел? — спросил Максим.

— Ну, не полностью, конечно. Через кусты только их головы было видно, да плечи. Ну, волосы ему запомнились. Да и я думаю — откуда бы там девушке-то взяться?

— Да, на Мудунном этого не просто найти. — согласился Павлыч и разлил остатки.

На этот раз закусили шелковицей — этакий контраст, сладкое на горькое. Курильщики опять задымили. На реке жужжала невидимая в темноте моторка.

— А я вот, в восемьдесят втором стоял на Скрынникове острове. — вдруг разговорился Дмитрий Павлович. — Молодой ещё был, неженатый. Кто-нибудь там бывал?

Бывал там, как выяснилось, только я.

— Вот Александр не даст соврать — глухомань та ещё. Даже рыбаки там не стоят, потому что до ближайшего магазина двадцать километров водой, да ещё семь пешком. Замучаешься ездить.

— Да, — подтвердил я, — с водкой и с бензином там проблемы.

— Тем более в восемьдесят втором было. Ну, а женщин-девушек там, наверное, с сорок третьего года не бывало, когда там тылы шестьдесят четвёртой армии стояли. И сейчас, хоть весь остров обыщите, ни одной не найдёте. Но какие там сазаны брали! Сейчас таких уже не осталось!

— Так ты о сазанах будешь или об русалках? — уточняет Петрович.

— Всё будет, не спеши. Вот, сижу я за мыском, в Зелёной заводи. А заводь ту я назвал так потому, что поперёк неё громадный осокорь в воду свалился по весне, но корни у него остались, так он и рос-зеленел, лёжа в воде. Я повыше него устроился, потому, что сазан после подсечки первым делом против течения бросается, вот я и подстраховался так от зацепов.

— А бывает, что он и в коряги уходит. — поделился я своим опытом. — Хотя бы и вниз по струе.

— Верно говоришь, — согласился Павлыч. — Один из трёх так и делал. Так что в той заводи потерял я и сазанов, и снастей! И вот как-то сижу я там, время уже к десяти подходит. Тогда этого летнего не было, а было поясное. А за всё утро у меня только один сазан спозаранку взял, да и тот с первого рывка леску оборвал, тогда лески были несравнимы с нынешними. А потом — бесклёвье настало. И насадку менял, и поводок, и глубину — всё глухо. Последняя надежда была на поздний клёв, он там с десяти до одиннадцати бывал. Забросил я насадку, уду на рогульку положил, притулился, будто меня и нет. И вот слышу какой-то плеск непонятный: не волны на песок плещут, не струя в каршах урчит, не рыба играет. А потом что-то вроде смеха даже. На поплавок глянул — стоит спокойно. Поглядел в сторону, в другую. И вот, за этим осокорем, за лежаком, сквозь ветки — вижу. Эта самая русалка. Купается, значит. Из воды наполовину высунулась, и вот, как Александр рассказывал, ни купальника, ни лифчика. А волосы — не скажу, чтобы вполне зеленые, а всё же с зеленцой.

— Это такое от яркого солнца бывает, я читал. — встрял Максим.

— Не спорю, не знаю, а что видел, то рассказываю. И вот она заметила, что я на неё смотрю, повернулась как бы в профиль, в воду, как в зеркало, смотрится, и волосы свои ладонями гладит, да пальцами расчёсывает. А плечи и всё прочее у неё такое белое, будто и никогда солнца не видывало. И никаких следов на коже от купальника или там бретелек. А потом глянула на меня краем глаза, и рукой, вроде как манит… И тут у меня взял сазан. Кило этак на восемь, если не больше.

— А русалка-то что? — на выдохе спросил Максим.

— Какая там русалка, если берёт сазан на восемь кило!

Дмитрий Павлович на миг зажмурил глаза, потом открыл их. Гипнотизирующе поглядел на кружку, но кружка осталась пустой.

— И ушёл сазан. Зазевался я. А он как рванёт — поводок из узла вырвал. Унёс с крючком. Хороший был крючок, немецкий, золочёный.

— Хреновый узел был! — укорил его Петрович.

— Так я тогда молодой был, неопытный. Да и леска была уж больно гладкая, жёсткая…

— А русалка-то что? — не унимался Максим.

— Ну, когда я все подходящие слова сказал и о ней вспомнил, её уже не было, — не без сожаления сказал Павлыч.

Мне показалось, что об ушедшем сазане он сожалел больше.

С того берега донеслись удары в било. Это жёны и кума звали Павлыча и Петровича на ужин. Мы распрощались, они уплыли, а Максим пошёл к себе, подсвечивая дорогу одолженным у меня фонариком.

Утром, после утреннего клёва, он принёс мне фонарик, но взял малёшник, про который вчера забыл. Вид у него был какой-то смурной. Я спросил:

— Что, не выспался?

— Да ну вас! — огрызнулся он. — И с вашими рассказами. Всю ночь русалка снилась. Притом внизу у неё всё, как надо у женщины, было, а верхняя половина — как от двухпудовой щуки!

Рыба-колесо

В то время я ещё был новичком. Приехал на Волгу, первую ночь переночевал на тёплом песочке у реки, на следующий день поставил палатку, устроился, пригляделся, как ловят соседи (они ловили густеру и подлещика). Наутро, подражая им, забросил донку с песчаной косы. На донке у меня было 5 крючков, номера 4 и 5 (по отечественной нумерации). Первые три я насадил червями, а два последних — мальками. Колокольчика у меня не было, я поставил сторожок из гибкого прутика.

Я позавтракал, навёл порядок в вещах, потом вспомнил про свою снасть и пошёл проверить её. Настроен я был скептически, потому что не очень верил, что рыба может пойматься сама, без участия рыболова. Но сторожок был повален, это меня насторожило.

Начинаю вытаскивать снасть. Грузило волочится по песку, трудно определить, есть ли добыча. Первый крючок — пусто, червя объели. Второй — тоже пусто, червя нет. На третьем крючке — окунёк величиной в ладошку. Отцепляю его, кидаю в пакет. Вдруг леска зашевелилась. Тащу дальше и чувствую — рыба. Но четвёртый крючок опять пустой. Продолжаю выбирать леску, и уже ощущаю — рыба немаленькая. Водит леску вправо-влево, сопротивляется, плеснула у поверхности воды…

Вот она, на песке! Сомёнок, длиной в руку, но не очень тяжёлый, кило на три. Про таких говорят — голова да хвост. Оттаскиваю его подальше от кромки. Он ошалело лежит на песке, вынимаю из пасти крючок…

И вдруг мой сомёнок встрепенулся. Неуловимым движением он свернулся в колесо и, как и положено колесу, покатился по песчаному уклону к воде, которая была всего в трёх метрах. Под рукой у меня не было никакого приспособления, чтобы задержать его. Ох, укатится моя рыба-колесо! Единственное средство было, и я к нему прибегнул. Бросился на сомёнка, как футбольный вратарь бросается на мяч, катящийся «в шестёрку», и прижал его к земле всем телом. Ну, весил я, конечно, побольше сомёнка. Он побарахтался подо мной с полминуты и затих.

Я встал, взял рыбу за жабры (остальное гладкое и скользкое тело было невозможно ухватить) и осторожно отнёс в садок. Всплыли в памяти читаные в детстве стихи:

«Но свернулся колесом

И хвостом ударил сом…».

Впрочем, в стихах сом ушёл от рыбаков, а я своего сомёнка удержал благодаря быстроте реакции.

Сомёнок на память оставил мне след на куртке от рыбьей слизи. След этот никакой стиркой удалить было невозможно. Моя новая брезентовая штормовка оказалась безнадёжно испорченной. Впрочем, я носил её ещё много лет. Но в свет я в ней не выходил, а приятели-рыбаки относились к этому пятну с пониманием. Тем, кто обращал на него внимание, я рассказывал эту историю.

Два счастливых человека

В этом рассказе не будет ни захватывающих происшествий, ни диковинных случаев. Рыбалки, в сущности, тоже не будет. Хотя с неё придётся начать.

В том году мы были на Волге с сыном, без мамы. Жили, как Бог на душу положит, питались, чем Бог пошлёт, и были всем довольны. Ну, а если что-нибудь пригорит — дело житейское.

Однажды, во второй половине дня мы решили пойти на Озеро Непуганых Краснопёрок. Название озеру дала мама, которая тогда ещё не думала, что будет мамой. Очень её впечатлили краснопёрки, которые выпрыгивали из воды, хватая опускающийся крючок.

Путь был неблизкий — километров шесть, сначала лесными тропами, а потом — по берегу длинного затона. Там и находилось это озерцо, отделённое от затона песчаной перемычкой. Такие расстояния были моему сыну не в тягость — он ездил со мной на Волгу с трёх лет, а в походы мы его брали, как только он стал уверенно ходить. Когда ему надоедала однообразная ходьба, он просил рассказать ему сказку, и я, импровизируя на ходу, рассказывал ему по полчаса, а то и по часу. Раньше он иногда просил взять его за ручку, говоря: «Папа, когда ты меня за руку держишь, это как будто ты меня несёшь». Но в шесть лет он уже редко просил «ручку» и предпочитал сказки, особенно, «про енота Кукамота и всех добрых зверят».

Рыбы мы наловили изрядно, а вечерний жор у неё только начинался, но, сообразив время (а было уже значительно больше семи), мы смотали удочки и тронулись в обратный путь. В этих широтах темнеет рано и резко, а путь предстоял долгий.

Сначала мы шли берегом затона, там, на полпути, стоял заброшенный стан, и до него шла торная тропа. Тут мы поняли, что соревнование с солнцем мы проигрываем. Оно закатилось, и в наступивших сумерках тропа, становившаяся всё менее заметной, терялась в высоченных травах. Травы были мне по грудь, а сынку — выше макушки. Такие места мы называли «дремучими травами».

Быстро стемнело, дорогу было невозможно различить. По счастью у меня был с собой фонарик (были такие китайские алюминиевые фонарики, на три батарейки).

Но я нёс рюкзак и удочки, светить фонариком мне было несподручно, да и зрение у меня в темноте не ахти. Тогда я поручил это сыну, который уныло брёл за мной. Говорю ему: «Иди вперёд, свети фонариком и выискивай тропу. Ты пониже, тебе должно быть виднее».

Тут сын оживился, перешёл в авангард, пощёлкал фонариком, чтобы убедиться, что он работает, и с большой ответственностью стал выполнять порученное дело. Луч фонаря выхватывал из темноты стебли и листья трав, которые при таком освещении приобретали необычный и фантастический вид. Между их корнями тянулся намёк на тропу, по которой последний раз ходили месяц назад. Но молодые зоркие глаза находили этот намёк, сын давал мне полезные указания:

— Здесь чуть правее… А здесь — ямка… Тут она почти теряется… Нашёл продолжение!

Между тем закат догорел, только в вышине чуть светилось маленькое красноватое облачко. Вот и оно погасло. Зажглись звёзды — сначала, над южным горизонтом, Сириус и Вега, почти в зените. Потом разом высыпали все — крупные, яркие. Тут сын обернулся ко мне с сияющим лицом и говорит:

— Папа! Я, наверно, самый счастливый мальчик на свете! Какой ещё мальчик моего возраста ходит ночью в дремучих травах и с фонариком отыскивает тропу!?

— Да, — сказал я — Таких, наверно, больше нет.

Некоторое время мы шли молча. Так мы дошли до места, где надо было отворачивать от затона и срезать путь через лес. Дремучие травы кончились. Я помнил, что по дороге сюда где-то мы перепрыгивали ручей.

— Вот он, вроде, — подтвердил сын — только воды в нём, кажется, нет.

Русло ручья, освещённое ярким лучом фонарика, было видно отчётливо, до тончайших травинок и мелких веточек на дне, только воды не было видно — настолько она была прозрачная и неподвижная. Пришлось нагнуться и пощупать её ладонью, чтобы убедиться, что она есть. Я зашёл в ручей до средины сапог и одним движением перенёс сыночка на другую сторону.

…Ну, а дальше — дорога знакомая. Минуя бурелом, мимоходом освещённый фонариком, вышли к маленькому озерцу (где рыбы было мало, и мы пренебрегали им), перешли сухой ерик, прошли поляну, ещё один сухой ерик, луговину с высоченными редкостойными тополями. С уединённого торчка взлетел филин и, бесшумно размахивая широкими крыльями, канул в ночь. Тут уже шла тропа, набитая нами.

Ну, вот она, Волга! После леса — сильное чувство простора, запах большой текучей воды, говорок речных струй. Чуть в стороне — наша палатка, кострище, столик, скамейка. Вот мы и дома.

— Дошли! — дружно сказали мы.

Время — десять часов. Сын разжигает костёр, я солю рыбу, мы варим манную кашу, потом едим её, поливая ежевичным вареньем. Пьём чай.

После ужина сынок мой совсем осовел, залез в палатку, но выглядывает оттуда:

— Пап, ты скоро?

Я пригасил костёр, прибрал хлеб и варенье, умылся. Когда я влез в палатку, сынок уже спал, расположившись по диагонали, лицом ко входу — всё высматривал меня, пока не сморил сон. Я устроил его поудобнее, устроился сам, расправляя спину и ноги.

Подумал: если ты смог однажды сделать своего сыночка самым счастливым мальчиком на свете, то жизнь прожита не зря.

Шестеро на одного

Палатки наши стояли под крутояром, на песочке. Волга образовывала здесь небольшой залив и суводь. В пяти шагах от берега начинались большие глубины. Рыба ловилась всякая, но, конечно не то, что до реформ.

Однажды, в конце дня, мы сидели за столом, ужинали, обсуждали планы на вечер, развлекали Васёнку, кидали кусочки Кискису. Кискис — большой, совершенно чёрный кот, пришёл к нам из острова и прижился. У него была благородная внешность и очень приятные манеры.

В конце ужина появился сосед — ну, как сосед, — по здешним понятиям, если стоит меньше чем в двух километрах, то сосед. Впрочем, особо мы с ним не общались, здоровались, когда проплывал мимо. Он, обычно, сплавлялся по течению на вёсельной надувнушке «Волна», занимаясь по дороге отвесным блеснением. В этот раз его занесло течением в нашу суводь, и он не упустил случай проверить её. Минут пять он кружился в суводи, потом вдруг издал неопределённое, но громкое междометие и стал вываживать какую-то серьезную рыбу. Он, кажется, уже почти поднял её, но тут рыба сильно плеснула, лодка качнулась, сосед издал ещё одно междометие, более громкое и продолжительное.

— Кто был? — спросил я.

— Сулак, — ответил он, — Кило на пять.

И, не теряя надежды, начал снова блеснить.

Тут, снизу по реке, на малом газу поднялась «Аква», мотор — три с половиной лошади, на ней молодая пара, но женщина без снастей, только для компании. Поравнявшись с соседом, мужик крикнул:

— Кого ловишь?

— Судака, — хмуро ответил сосед.

— И берёт?

— Берёт, — ещё более хмуро сообщил сосед.

— А крупный? — допытывался тот.

— Крупный.

Тут парень с «Аквы» оживился, поставил мотор на нейтраль, распустил спиннинг и тоже стал блеснить. Его подруга старательно, но шумно работая вёслами, удерживала лодку в суводи.

Наши женщины всем видом выражали недовольство, они собирались купаться после ужина.

События, однако, разворачивались стремительно. Из-за поворота, неся на носу бурун, выскочил катер с пятнадцатисильной «Ямахой» и тремя мужиками на борту, ощетинившимися спиннингами и подсаками. Крутые мужики сбросили газ, приблизились, крикнули:

— Кого Бог посылает?

Сосед промолчал, а молодой парень крикнул в ответ:

— Судака!

— Крупного! — крикнула его подруга, принимая участие в разговоре.

Мужики с катера сноровисто распустили снасти и в три блесны начали ловить злополучного судака, причём один ухитрялся одновременно рулить, на малом газу лавируя между двумя предыдущими лодками. Сильно запахло выхлопными газами.

— Прямо проходной двор устроили! — возмутилась старшая из наших жён.

— Действительно, что им другого места нет? — поддержала её младшая.

— Заняли всю нашу хорошую бухточку! — присоединилась к общему возмущению Васёнка.

Кискис нервно зевнул.

Тогда мой могучий сын вышел на кромку и, демонстрируя свою атлетическую фигуру, громко обратился в пространство:

— Волга большая! Что вы все под нашим станом сгрудились? Навалились вшестером на одного судака.

Намёк был понят. Крутые мужики также сноровисто свернули снасти, дали газу и унеслись к противоположному берегу. Дама с «Аквы» сложила вёсла, парень обошёл лодку соседа, и они не очень быстро удалились. Всё-таки три лошади на Волге мало. Сосед дождался, когда кончили маневрировать мотористы и, извинившись и пожелав нам доброй ночи, погрёб к себе.

— Вот что, — говорю я сыну, — давай поставим донки. Здесь как считают — если у тебя под станом донки не стоят, тебя вроде и нет реке. Глядишь и того самого судака вытащим.

— Давай, — согласился он, — только леску потолще поставим. Помнишь, в прошлом году здесь хорошие сомята брали.

Пока женщины и дети мыли посуду, купались и «всё прибрали», мы снарядили донки на спиннинговых удилищах с лесками 0,8 и 0.9, наловили живцов. Солнце приближалось к закату, наступал «комариный час». Мы установили донки, и мой могучий сын заплывал с грузилом в зубах, чтобы живцы не слетели при забросе. Я повесил бубенчики, проверил, хорошо ли привязаны спиннинги. Это всегда надо делать, потому, что ночью могут пойти теплоходы, поднимающие большую волну, которая уносит всё, до чего может дотянуться. Да и сомёнок запросто может утащить снасть. Солнце уже было на закате, мы прислушались к первым комарикам, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по палаткам. Васёнка ночевала с родителями, а Кискис выбрал себе место для ночлега в сене под углом нашей палатки.

Я лениво подумал, что мы не договорились, кто побежит к донкам по тревоге, и погрузился в первую дремоту.

Сквозь сон я услышал звонок и сначала подумал, что это трамвай — в городе у нас возле дома трамвайная линия. Но моя многоопытная жена истошно крикнула «Колокольчик!», взвилась и стала поспешно расстёгивать молнии палатки. Я не стал создавать толкучки и, когда выбрался сам из палатки, она уже была на полпути к берегу и кричала «Это сом, я чувствую!». Навстречу ей бежал наш могучий сын. Колокольчик истошно трезвонил. Следом за сыном вылезла наша молодая мама, сонно спрашивая:

— Что, клюёт?

Она ещё не усвоила, что хищная рыба не «клюёт», а «берёт» или «хватает».

За ней вылезла и Васёна, категорически и громогласно заявляя:

— Мама, и я с тобой!

Я крикнул сыну:

— Там ноль девять, тащи смелее!

Он сделал подсечку и начал крутить катушку. Я прихватил по дороге подсак и фонарь и подошёл к нему. Лучи налобных фонариков метались по песку и по воде, метались тени от людей, катушка трещала, женщины визжали, Васёнка вопила:

— Папа рыбку поймал!

К месту событий чинно приблизился Кискис и ненавязчиво уселся поодаль, не комментируя происходящее, но не без корыстного интереса.

Я направил луч мощного фонаря на воду, осветил режущую воду леску, спросил у сына:

— Крупная?

— Подсак не нужен, — разочарованным голосом ответил он.

И резким рывком выбросил на берег… сомёнка-сеголетка длиной чуть покороче локтя, больше всего похожего на несколько преувеличенного головастика.

Общий дружный хохот огласил берег.

Кискис приблизился к ошеломлённому, безучастно лежащему сомёнку, брезгливо потрогал его и пренебрежительно отряхнул лапу. Только Васёна с прежним энтузиазмом радостно кричала:

— Папа рыбку поймал!

— Эх, вы! — сказал я, — Справились с маленьким. Навалились вшестером на одного.

Сын аккуратно снял сомёнка с крючка и опустил в мелкую воду у берега, просвеченную фонарём так, что её почти не видно было. А я утешал Васёнку, говорил, что мы через пять лет приедем сюда и ещё раз поймаем этого сомёнка, когда он подрастёт. А она, глубоко вздохнув, спросила:

— Пять лет — это очень долго?

Для интересующихся

Малая река Андоба: голавли и другие

Андоба — приток Костромки (так местные жители называют р. Кострому, чтобы не путать с названием города). Устье её узкое, в крутых берегах. Сама река тоже не широка, в низовье не больше 20 метров. Вследствие подпора вод Горьковским водохранилищем течение её замедленное, а глубины приличные, в межень до 2 м. Недалеко от устья стоит село Пустынь, где и поныне живут Мазаевы — потомки деда Мазая. На всё немаленькое село был тогда только один настоящий рыбак, он ловил леща с заякоренной лодки, но не в Андобе, а в Костромке, и я его видел лишь издали. За всё время только раз ко мне на стан заглянули люди — косари, изнывающие от жажды, попросили напиться.

Когда я отошёл от устья метров на 100 и вышел на крутояр над изгибающимся омутом моему взгляду открылась радующая взгляд рыбака картина: недалеко от берега поверху ходила стайка голавлей, один — совсем здоровый, и 5 — 6 немного меньше. Важно шевеля плавниками, они плавали в прозрачной воде, пронизанной солнечным светом. «Будем с рыбой!» — сказал я себе.

Но на этом месте голавли перестали показываться, когда я поставил палатку, стал ходить по воду, да и ловить приходилось на открытом месте, где голавли видели меня, так же хорошо, как я их. Первые два дня я довольствовался сорогой (плотвой), которая клевала на глубине. Рыбки попадались приличные, но в сравнение с виденными голавлями не шли. Я решил сменить место ловли.

Немного выше по реке начинался участок с прямым течением и хорошими глубинами. Но здесь оба берега реки заросли кустами и молодыми деревцами, сильно мешавшими уженью. Забросить спиннинг было невозможно, а если бросок выходил, блесна улетала под противоположный берег и там безнадёжно запутывалась в кустах. Пришлось прибегнуть к поплавочной удочке, тщательно выбирая место и соразмеряя замах с нависшими над рекой деревьями. Поскольку с червями здесь было туго, я решил ловить на хлеб. Насадив на крючок умятый катышек мякиша, я забросил его вполводы, так что благодаря прозрачности воды видел погрузившуюся насадку. Рыба меня не видела, так как я был замаскирован кустами. Вскоре появились какие-то мелкие рыбёшки, которые вертелись вокруг насадки и долбили её. Но не прошло и пяти минут, как откуда-то появился крупный голавль, решительно направился к насадке, шуганув мелочь, и сходу заглотал её. Вспомнив книжные рекомендации, я сосчитал до четырёх и размашисто подсёк. На крючке заходила сильная и быстрая рыба, которую я, слегка утомив, аккуратно вынул из воды, больше всего опасаясь зацепить леску за растительность. Голавль был граммов на 600, и это меня ободрило. Но больше поклёвок не было. Увеличив глубину, я близ дна поймал сорожку, и решил сменить место. К сожалению, на всём лесистом участке нашлось всего три места, где можно было, прибегнув к акробатическим упражнениям, забросить удочку. А там где река текла в голых берегах, голавли не показывались. Поймав ещё одного чернохвостого красавца, измучившись постоянными зацепами за кусты, из-за которых я потерял третьего голавля, я вернулся на стан.

Назавтра пришлось потратить время — обустроить места для ужения, вырубив наиболее мешающие забросу ветви, но сохраняя маскирующие кусты. Я возобновил ловлю, используя хлебные насадки — катышки мякиша, кусочки корочки и т. п. Однажды, когда клёва долго не было, я прибегнул к новой тактике — стал приподымать и опускать корочку вблизи поверхности, так что по гладкой воде пошли круговые волны, как от барахтающейся в воде стрекозы или бабочки. Не прошло и минуты, как появился голавль и сходу схватил насадку. И в дальнейшем эта «анимация» насадки имела успех. Это подсказало мне испробовать уженье на насекомых. В то время (средина июля) было много кузнечиков, и они пришлись по вкусу голавлям. За зорьку я вылавливал от 3 до 5 голавлей весом от 0,5 кг до 1 кг. Чтобы увеличить вероятность зацепа, я использовал вместо крючков небольшие тройники (с крючками 4 мм), насаживая на них по 3 мелких кузнечика, или, по старой памяти, хлебные корочки.

Однажды я засёк всплеск большой рыбы в новом для меня месте. На следующее утро я выбрал особо крупного кузнечика и забросил его под нависавшие деревья. Последовала немедленная хватка, поплавок утонул, но… подсечка вышла пустой. Потом я где-то прочёл, что крупную добычу голавль иногда при первой хватке «обминает», а затем хватает повторно.

Расскажу ещё про один случай. Проходя мимо густо нависшего над водой ивняка, я раздвинул его ветви и в окнах увидел медленно движущихся у поверхности голавлей. Я сорвал подвернувшуюся ромашку, оборвал лепестки и бросил жёлтое сердечко в воду. Тут же один голавль поднялся и схватил тонущее сердечко. Это меня задело, я максимально укоротил удочку, снял поплавок, насадил корочку и осторожно опустил её между ветвями в окошко поперечником меньше полуметра. Тут же последовала хватка, рыбу пришлось поднимать на леске среди веток, за которые она несколько раз цеплялась, но всё же была извлечена.

Сорога была приловом к голавлям, но она ловилась в других местах, в придонном слое, и не представляла особого интереса.

В конце июля я уехал, сделал кое-какие дела, но у меня оставалось ещё две недели отпуска. Я решил ещё раз проведать андобских голавлей. За это время погода изменилась, стало заметно прохладнее, прошли дожди, голавли уже не ходили и не плескались поверху. На червей, которые появились после дождей, жадно клевали мелкие окунишки. На глубине же на хлебные насадки вяло клевала только сорога.

Однажды утром мне случилось поймать маленького лягушонка (их вдруг появилось много). Я снял со спиннинга блесну, привязал тройник, а на тройник насадил лягушонка и забросил с руки на дно недалеко от берега. Вдруг леска натянулась, и пошла разматываться катушка. Я подсёк и после недолгого сопротивления вытащил севшего на тройник горбатого окуня примерно на 400 г. Это меня заинтересовало. Я поймал второго лягушонка и насадил на крючок удочки, увеличив крючок, грузило и поплавок. Наживку в этот раз забросил подальше, так что лягушонок, зацепленный за ляжку, плавал в придонном слое. Спустя 10 минут случилась поклёвка. Я ожидал опять окуня, но в этот раз вышел голавль привычного размера, граммов на 800. Итак, в эту пору голавли брали в придонном слое и проявляли хищнические инстинкты. Поскольку при насадке лягушонка за лапку бывали случаи, когда рыба безнаказанно срывала его, я опять применил насадку на маленькие тройники, и сходы прекратились. Так несколько дней я ловил вперемежку голавлей и хороших окуней, по полкило. Но брали они не в одном месте!

Как-то в самом устье Андобы появился рыбак на лодке. Мы обменялись словами. Он ловил на донку, в отвес, чередуя на крючках червя и лягушонка, и пожаловался на бесклёвье. Следовательно, клёв был не повсеместный. Но этот разговор побудил меня порыться в запасах снастей и извлечь донку, на которую я в прошлом году ловил на Волге. Я переменил крючки, но поленился заменить поводки. Придя на своё место в кустах, прикормил размоченным хлебом, и, немного выждав, забросил донку метрах в пяти от берега, насадив её три крючка червями. Донка была без удилища, и я держал леску в пальцах, довольно неудобно присев на берегу. Недолго пождав, я почувствовал потяжку, удачно подсёк и ощутил на леске изрядную тяжесть. Но рыба сопротивлялась не сильно, и вскоре я вывел небольшого леща, распластавшегося по поверхности. Подтягивая его к берегу, я задумался, как брать рыбу. Подсака у меня не было, до сих пор я обходился без него, не такая уж крупная была добыча. Берег здесь образовывал отвесный уступ высотой с полметра, и втащить рыбу волоком было невозможно. Поднимать её из воды я тоже не рискнул. Пришлось лечь на землю, свесив пол тела над водой. Я схватил слабо шевелящегося леща за жабры, отполз назад, вытащил его под куст и положил в приготовленный садок. Вдохновлённый этим успехом, я возобновил ловлю, но в последующие полчаса поймал только пару сорог, на чём и кончил. Ни голавль, ни окунь на червя не позарились.

На другой день вечером, накануне отъезда, я решил проверить омут под станом, который давно не использовал в рыболовных целях. На донку я приспособил скользящий поплавок — немалый кусок пенопласта — и забросил её метров на 10 от берега, благо река здесь была пошире, и кусты не мешали забросу. Когда поплавок привсплыл, рабочая часть донки встала отвесно. Крючки я расположил на глубинах 0,5 м, 1 м и 1,5 м. На крючки насадил лягушат. Утром спозаранку пошёл проверять снасть и увидел, что поплавок колышется и притапливается. «Что-то есть» — подумал я, несильно подсёк, на всякий случай, почувствовал ходящую на леске рыбу и стал выбирать снасть. Оказалась не одна рыба, а все три. На самый верхний крючок попался небольшой щурёнок. Снимая его с крючка, я косился на снасть и видел остальных рыб, причём на самом глубоком крючке смутно виднелась рыба, превосходящая размерами всех предыдущих, пойманных мною в Андобе. Тут я допустил ошибку — стал снимать рыбу с крючков по очереди, подтягивая понемногу леску. Сперва снял жадного щурёнка, потом — столь же жадного голавля средних размеров, с которым возился пару минут (уж больно глубоко заглотал крючок). Дошла очередь до главной добычи. Я видел сквозь прозрачную воду крупную полосатую рыбину — не то щуку, не то огромного окуня. И тут рыбина слегка рванулась, нечувствительно оборвала старый поводок 0,15 и величаво ушла в глубины. Даже хвостом не помахала.

Приятное впечатление оставила мне Андоба — чистая малая река России. Пусть я не поймал ничего выдающегося, но был с рыбой. Давно это было. Как-то сейчас живут андобские голавли?

В пойме Цны

Есть две Цны. Обе они впадают в Оку. Одна — более крупная — Тамбовская. Другая, небольшая речка, протекает на юге Московской области. О ней и пойдёт разговор. Эта речка в своё время была спрямлена и канализирована, после чего большая часть её течения стала прямым каналом с ровным дном, обрывистыми, но невысокими берегами, глубиной от метра до полутора.

В самой Цне ловить мне показалось неудобно, улов был мизерный. Но я приметил старицу, сообщающуюся с рекой по высокой воде, и она меня заинтересовала. В сущности, это был отрезок старого русла реки, отделённый от него при спрямлении. В следующий мой приезд я вознамерился освоить эту старицу. Да вот беда! Собираясь, я не взял коробочку с поплавками и грузилами, и обнаружил это, уже сойдя с автобуса. Размышляя о возникшей проблеме, я направился к реке. По дороге копнул в нескольких местах червей. Проходя село, я увидел пруд, где плавали гуси. Несколько, лежавших на берегу, я спугнул, и они, возмущённо гогоча, поспешили к воде. По дороге они теряли перья, и я подобрал с полдюжины. Из гусиных перьев выходят отличные поплавки — лёгкие, бесшумные и чувствительные. Добравшись до старицы, я выбрал удобное место, где она имела метров 15 ширины, бросил прикормку и занялся своей снастью. С пера я обрезал бахрому и присоединил его к леске с помощью ниппельной резинки. Грузилом мне послужила маленькая гаечка крепления проводочной катушки. Обрадованный тем, что проблема оснастки решена, я забросил удочку в спокойную неподвижную воду старицы.

Поклёвка случилась вскоре, и я вытащил небольшую краснопёрку, обрадованный тем, что моя импровизированная снасть работает. Вытащив ещё трёх таких же рыбок с глубины около полутора метров, я перешёл на уженье со дна, которое было немногим глубже, так как задул ветер, уносящий поплавок. Вдруг поплавок мой полностью лёг и неспешно двинулся в сторону. Подсечка обнаружила приличную рыбу, которая оказалась серебряным карасём грамм на 300. Это ободрило меня. За последующие два часа я выловил ещё шесть таких же карасей и несколько краснопёрок. Старица оказалась рыбной.

Когда я пришёл на неё в другой раз, место, где я ловил, было занято компанией, приехавшей на пикник. Пришлось пройти с полкилометра, чтобы найти подходящее место. Здесь старица несколько расширялась — метров до двадцати. На этот раз снасти у меня были в порядке, и я сразу попал на активный клёв. Рыба была некрупная — краснопёрки и окуни, но клевала часто, так что рыбалка получилась весёлой. Окуни составляли примерно треть улова (штук 15), остальное приходилось на краснопёрок, причём те и другие брали в одном месте, вперемежку.

В третий раз я обосновался на другом берегу старицы. Дело было весной. Тут я напал на стаю плотвы, что разнообразило ловлю, и две зорьки принесли мне хвостов 60 средней величины. Итак, ихтиофауна старицы оказалась довольно разнообразной.

В том же году, уже летом, я пришёл на то же место, но плотвы там не застал. В поисках удачи я прошёл немного дальше и выбрал место в верхней части того же расширения, о котором я говорил. Место было не очень удобным, под ногами берег был топкий, типа сплавины. Пришлось подложить под сапоги несколько веток, чтобы не погрязнуть. Клёва долго не было, наконец, рыба подошла, видимо, привлечённая прикормкой. В этот раз клевали караси, как и в первый приезд, и, примерно, того же размера.

В другой раз, на том же месте, настоящего клёва не было. Изредка клевали небольшие окуньки и плотвички. Тут я обратил внимание на маленький ручеёк, впадавший в старицу неподалёку. «Откуда он течёт?» — подумал я. Собрав снасти, я пошел вверх по ручью. Пройдя метров сто, я обнаружил, что ручей вытекает из пойменного озерца длиной около 200 метров. Берега этого озерца были крайне неудобны для уженья — или непролазный ивняк, или топкая кромка. С большим трудом нашёл я на этой кромке место для рыболовного стульчика (подложив под него полено), а ноги пристроил на плавучую кочку, уходившую в воду при попытке встать на неё. Забросив прикормку и насадку, я приготовился ждать. Но ждал я недолго. Поплавок двинулся в сторону, укладываясь на ходу. Подсечка обнаружила увесистую рыбу, оказавшуюся карасём грамм на 400. Он сильно плескался при вываживании, и, если тут была ещё рыба, распугал её. Пришлось подождать минут 15, когда снова пошла поклёвка — на этот раз быстрая, с погружением поплавка. Рыба оказалась бойкой, пришлось её вываживать, не пуская в тину и в коряги. Вышел язь, где-то на полкило. Не дождавшись следующей поклёвки за 20 минут, я закончил рыбалку всё-таки с ощущением успеха.

Я ещё несколько раз приходил на эту старицу, ловил в разных, порою очень неудобных местах, вспоминая слышанную рыбацкую мудрость: «Не ловите рыбу в удобных местах, там она уже выловлена».

Однажды я там был с женой, и в трёх знакомых местах у нас клёва не было совсем. Вдруг жена, осмотрев акваторию, говорит: «Если бы я была рыбой, я бы сейчас держалась вон там!». Мы пошли на облюбованное ею место. И что же — там действительно был клёв — и окуня, и краснопёрки. Это уже не женская интуиция, а прямо-таки вживание в образ по Станиславскому!

Для начинающих рыболовов из рассказанного выше полезный совет: если вы рыбачите на незнакомом водоёме от случая к случаю, не унывайте, если нет клёва. Просто он в другом месте, и это место можно найти.

Давно я не был в тех краях, но, хотя рыболовных рекордов там не ставил, вспоминаю эти места с приятностью. Каждый раз, бывая там, я встречался с разными представителями животного мира. Один раз это была стайка диких уток. Другой раз, на зорьке, я наблюдал танцующую в воздухе пару крупных птиц с широкими крыльями. Не берусь сказать, были ли это журавли, цапли или аисты, на фоне рассвета были видны лишь движущиеся силуэты их. Зайцы вышмыгивали у меня почти из-под ног. Кабаны хрюкали в зарослях. Как-то лисица прошла в десяти шагах от меня, неся роскошный хвост с белой кисточкой. Хотелось бы побывать там ещё разок, узнать какой сюрприз приготовила для меня старица. Но вряд ли выберусь…

Там, где шумит камыш

В своё время, мне довелось ознакомиться с несколькими отрезками Верхней Волги — от Старомелково, что ниже Твери, и до Костромских разливов, созданных подпором Горьковского водохранилища. На всём этом участке Волга, в сущности, составляет ряд водохранилищ. После плотины одного из них вскоре уже начинаются верховья другого. Так что, условия для рыбалки часто похожие, тем более, что всё это лежит в одной климатической полосе. Все рыболовные угодья здесь условно можно подразделить на глубоководные — по затопленным руслам Волги и её притоков — и мелководные, те, что раньше называли полоями.

Здесь я буду говорить о рыбалке только в тёплое полугодие. В таковой выявляются два основных контингента — спиннингисты и лещатники. С первыми всё ясно, и о ловле хищников в этих краях написано много. Лещатники делятся на доночников и «лодочников». И те, и другие, как правило — постоянные посетители сих мест, знающие рельеф дна и местные особенности рыбалки, настроенные на солидную добычу и имеющие особую психологию. Эту последнюю хорошо продемонстрировал мне при первом моём приезде в Скнятино попавшийся по пути «лодочник». «Кого ловишь?» — негромко окликнул я его, обходя по кривой. «Леща» — снисходительно объяснил он новичку. «И как?» — продолжал выяснять я. «Четыре часа. Пять поклёвок. Трёх взял» — был ответ. Представители названных контингентов и так всё знают. Но, кроме них, есть много посетителей этих мест, не принадлежащих к ориентированным на рекорды профессионалам и «крутым» добытчикам. Многие приезжают более для отдыха и общения с природой, кого-то больше интересует сбор грибов-ягод, кого-то — гребля и хождение под парусом. Иные приезжают на короткий срок, для разведки, со случайным набором снастей, не зная местных условий, но тоже хотят «обрыбиться». Для них, в основном, эти заметки. Я их расположил в том порядке, в каком сам осваивал эти места и набирался опыта. Рассказ пойдёт об ужении в полоях, рыбалке, быть может, не самой престижной и добычливой, но наиболее доступной, требующей самых простых и дешёвых снастей (достаточно иметь одну удочку), и не требующей длительного приваживания рыбы или изучения дна. Эту рыбалку охотно осваивают дети и женщины, а также те любители, которым нравится, когда часто клюёт.

С берега

У подтопленных плотинами берегов здесь, обычно, простираются обширные мелководья с глубинами до 2 м. На этих глубинах ещё растут камыши, и со дна к поверхности поднимаются водоросли. Там, где эти мелководья не слишком широки, располагаются лещатники-доночники. Для поплавочника мест, подходящих для уженья с берега, немного, но они есть. В частности, это — затопленные овраги, впадающие в реку. Такие заливы иногда бывают проточными, т. к. в их верховья впадают ручьи, что привлекает сюда рыбу.

Такой овраг я обнаружил при первом приезде в низовьях Нерли (Волжской). Берега его были довольно круты, возвышены. Среди камышовых стен и прибрежного ивняка были удобные для уженья прогалины, не слишком заросшие водорослями, где глубина на расстоянии заброса доходила до полутора метров. Дополнительным удобством местности были примыкающие к берегу пастбища и залежные поля, где обильно водились крупные красноголовые черви. Здесь я решил поискать удачи, вооружившись бамбуковой трёхколенкой с глухой оснасткой, с голубой гэдээровской леской 0,15. Не ожидая крупной добычи, я использовал крючки №№3,5 — 5 (по отечественной классификации). Первый день принёс скромную добычу: небольших окуней, плотвиц и густёрок. Размеры добычи меня не устраивали, и на второй день я попробовал увеличить размеры насадки. Я насаживал целого червя, протыкая его трижды и оставляя шевелящиеся кончики. Плотва и густера эту насадку не трогали. С утра я вытащил пяток окуней, покрупнее вчерашних, после 7 часов в клёве наступила пауза. Я уже подумывал сменить насадку или место, когда последовала отчётливая поклёвка с укладыванием поплавка. Подсечка показала изрядную рыбу. Я догадался не выдёргивать её резко из воды, как мелочёвку, а преодолевая сопротивление, подтянул к поверхности, плавно поднял в воздух, уповая на крепость лески (подсака, по наивности, я тогда не имел), и по широкой дуге ровно вынес на берег. Рыба оказалась приличным подлещиком, что обнаружилось по слизи, которой он меня измазал (похожая на него густера такой слизи не даёт). Этот почин ободрил меня. В то утро я взял ещё пару подлещиков, так, что по весу улов оказался втрое больше вчерашнего. Этот клёв продолжался и в последующие дни. Подлещики попадались двух размеров: более крупные были длиной 31 — 33 см, более мелкие — 26 — 27 см. Видимо, они принадлежали двум погодным поколениям. Маленький крючок и большой червяк — как раз то, что рекомендуют для подлещика опытные рыболовы. Дальнейшие опыты подтвердили эту рекомендацию. Как говорят, нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Будучи в тех же местах через пару лет, но позднее по календарю, я обнаружил, что уровень воды заметно ниже, видимо, вследствие сезонного сброса её. Тот залив сильно обмелел, и никакой приличной рыбы в нём не было.

В другой раз я рыбачил в начале мая на длинном заливе, образованном затоплением русла небольшой речушки Печухни. Свежих камышей в ту пору ещё не было, и водоросли ещё не поднялись. Лес подступал тут к самому берегу, приходилось выбирать места, чтобы избежать зацепов за кусты и деревья, забросы и подсечки выполнять осторожно. Скоро выяснилось, что рыба в прибрежной полосе есть, но нигде не собирается особо, а рассредоточена вдоль всего берега. Ловить надо было в проводку, постоянно перемещаясь. Глубины на расстоянии заброса не превышали 1,5 м, обычно же были около метра. Иногда поклёвки были у самой черты молодой прибрежной осоки. Ловилась плотва, краснопёрка, густера, изредка — окуньки и ерши. Плотва была «шершавая», а густера — как-то особенно красива — светлая, голубая, с красноватыми плавниками. Ловил я большей частью на хлеб и на зёрнышки геркулеса, да ещё на короедов, добытых здесь же, на пнях. Клёв продолжался весь день, от зари до зари. На второй день в одном месте при подсечке крючок ударил в крупную жёсткую рыбу (возможно, в жаберную крышку), но не зацепил её. Миновав это место и пройдя ещё с километр, я повернул обратно и опять закинул насадку под тот же куст. На сей раз рыба засеклась и начала бурно плескаться на мелководье. Боясь зацепить леску за ветки, я отступал от воды и выволок рыбу на берег. Это оказался хороший язёк, грамм на 700. Взял он в 3 м. от кромки воды, на глубине 60 см.

Позднее я обнаружил и другие места, пригодные для ловли с берега. Но иные из них оказались занятыми, там сидели доночники, другие я не использовал по случайным причинам, и потому ещё, что перешел к ужению с лодки.

С лодки, под берегом

Как-то я приехал на несколько дней на устье реки Созь, к родственникам, выехавшим сюда на лето. Они ещё не вполне освоились тут, только собирались подкормить место для ловли леща, и рыбу ещё не пробовали. Созь здесь шириной почти в километр, причём четыре пятых этой ширины составляет затопленное мелководье; нащупать без карты глубин её старое русло крайне сложно. Ловить с берега, там, где мы стояли было невозможно. Берег был низменный, от палатки к воде на 50 шагов шла всё более мокрая тропка, а дальше ещё столько же надо было пробираться по смеси земли, травы и воды, чтобы зайти хотя бы по колено и наполнить чайник. Я опрометчиво пообещал родственникам завтра обеспечить их жарёхой. Чтобы выполнить обещание, пришлось встать на рассвете. Прочавкав по грязи, я спихнул лодку в воду и поплыл, куда глаза глядят. Глаза мои углядели, что вдоль берега, в 10 — 15 м. от него, тянется цепочка продолговатых камышовых островков, местами отороченных лопухами кувшинок и столбиками цветущего рдеста. Естественно было ожидать, что с просторов реки рыба подходит сюда кормиться. Выяснилось, что с береговой стороны этой цепочки явное мелководье, а вот с наружной стороны идут глубины от 1,5 до 1,8 м, вполне достаточные для не слишком пугливой рыбы. Подходящие глубины были и в промежутках между островками. Эти промежутки удобно было использовать для установки лодки, привязывая её к камышам, и бросая насадку в сторону русла, но неподалёку от стены камышей или края водорослей.

Я использовал удочку с лёгкой оснасткой, с перовым поплавком и маленьким грузилом, так что получалось известное уженье на медленно тонущую насадку. В насадку пошло то, что оказалось под рукой и быстро приготовлялось: мятый хлеб, круто заваренный геркулес, собранные по пути к реке кузнечики, белые комочки сала, выковырянные из колбасы, и прочее. Уже сидя в лодке, я пополнил ассортимент насадок пойманными на камышах жучками и мотыльками, и собранными с нижней стороны лопухов мелкими пиявками (клепсинами). Погода была прекрасная, устойчивая, безветренная. Клёв пошёл сразу и практически на любую насадку, хотя разные рыбы более жаловали разные насадки. Набор рыб был стандартный. У дна клевала плотва, чуть повыше — окунь и густера, краснопёрка брала вполводы, но иногда и глубже, а иногда и поверху. В верхних слоях бесчинствовала уклейка. Когда в одном месте клёв ослабевал, я перемещался на сотню метров, и всё повторялось. В каждом месте перед началом ловли я бросал в воду отжатый комок намоченных хлебных крошек и зёрен геркулеса. Крупной добычи не было, ни одна из рыб не превышала 200 г., но к 8 часам я уже набрал больше 2,5 кг. Поскольку клёв явно ослабел, я решил, что свою задачу выполнил и поплыл на стан. Примечательно, что на одном из последних забросов засеклась мелкая плотва, а на вытяжке её схватил полукилограммовый щурёнок. Я даже поднял его из воды, но ему это не понравилось, он разжал зубы и ушёл восвояси. Конечно, зацепить его всерьёз крючком №4 было невозможно.

Такая же картина наблюдалась и на следующей зорьке.

В другой раз я сплавлялся по Угличскому водохранилищу и в верховьях его обнаружил длинный затон, протянувшийся параллельно Волге. Затон был проточным: устье его открывалось в реку, а в середине он сообщался с рекой широким мелководным проливом, сплошь заросшим водорослями. К проливу выходили два мыса, обросших по краям камышовыми стенами. Сначала я ловил под нижним по течению мысом, который слегка изгибался, образуя небольшой залив. Благодаря отсутствию здесь течения и безветрию, я поставил лодку в средине залива и стал облавливать доступные места под камышами и в окнах среди кувшинок. Тут нужен был точный заброс на расстояния 7 — 8 метров, чтобы не зацепить крючок за водную растительность. Глубина не превышала нигде 1,3 м. На лёгкую оснастку с медленно тонущей насадкой охотно брала средняя и мелкая краснопёрка, изредка окуньки. С каждого пятачка удавалось взять не больше трёх рыб, потом клёв тут кончался. Несколько раз я перемещался тремя-четырьмя гребками, приближаясь к новым местам. Скоро, однако, эта ловля мне наскучила, и я перебрался к верхнему мысу. Здесь между полосой камышей и сплошной тиной, заполнявшей пролив, обнаружилась полоса чистой воды шириной не более 3 м. и глубиной менее метра. Я тихонько загнал лодку на плотный ковёр водорослей, вполне заменявший якорь, и стал бросать насадку (небольшие комки плотной геркулесовой каши) к самым камышам при спуске от поплавка около 80 см. Водоросли одновременно скрывали лодку и меня от рыбы. За первым же забросом вскоре последовала внятная поклёвка, но не «краснопёрочого» типа. Увы, подсечка не вышла. Ещё 2 — 3 заброса, картина та же: рыба насадку берёт, но не подсекается. Я подумал, что неправильно подсекаю, как привык подсекать краснопёрку. При следующей поклёвке, я сделал выдержку, и вместо лёгкого резкого рывка подсёк плавно, небольшим движением кисти. Рыба зацепилась и была без проблем вытащена. Это оказался упитанный серебряный карась, грамм на 300. Мне удалось здесь же вытащить ещё двух карасей, но последний, самый крупный, заметно сопротивлялся и, видимо, вспугнул стаю. Итак, в ассортимент рыб, ловящихся в полоях, входят и караси. Но их надо вовремя определить по поклёвке.

Ловятся порою и лини, но, обычно, весной. Летом же их можно поймать только случайно, потому говорить об них нечего.

Однажды я обнаружил любопытное место при впадении в Волгу р. Печухни. Там возвышался крутой мыс, за которым сливались эти реки. По волжской стороне его, возможно из-за сильного прибоя, растительности почти не было и от берега далеко простиралось унылое мелководье с ровным дном. Когда я обогнул этот мыс, то увидел, что со стороны Печухни он окаймлён довольно узкой полосой камыша, перед которой почти не было водорослей. Это указывало на резкий свал в глубину. Место показалось мне удачным, я загнал лодку носом в камыш и привязался к нему. Промер показал, что недалеко от кормы глубина уже превосходит 2 м. и дальше круто возрастает. Я забросил с кормы 2 уды со средней оснасткой и леской 0,17, не ожидая скорого и частого клёва. На прикормку было брошено две горсти размоченного геркулеса. Насадкой в тот раз у меня был червь на одном крючке и тесто — на другом. Минут через 10 один поплавок нырнул. Вышел окунь, не «лапоть», но изрядный «горбач» (на червя, конечно). За ним, с тем же интервалом, последовал второй такой же. Я заменил тесто червём, клёв пошел немного чаще. После пятого окуня случилась более длинная пауза. Затем один из поплавков неспешно лёг, и подсечка обнаружила значительно более крупную рыбу. По ощущению, она не угрожала снасти, и я, поднимая макушку удилища и одновременно накручивая катушку, не спеша, но и не мешкая, вывел к поверхности полуторакилограммового леща, которого пришлось брать подсаком. Было уже близко к 8 ч. утра. Дальнейшее высиживание здесь ничего не дало, и я поплыл на стан. Так выяснилось, что под камышом можно найти и крупную рыбу. Думаю, что это место оказалось на пути лещей с утреннего пастбища в дневные ямы.

В том же году я рыбачил как-то вечером в устье т. н. Акуловского пролива (тоже в верховьях Угличского водохранилища). Я тихонько плыл вдоль широкого камышового мыса, граничащего с большими глубинами по затопленному руслу речки. Подбрасывая насадку к краю камышей, я брал с глубины около полуметра средних краснопёрок. При изъятии из воды они сильно плескались, и приходилось после каждой поимки перемещаться на десяток метров дальше. Солнце, опускаясь, уже зацепилось за лес, темнело, поплавок было плохо видно. Решив закончить рыбалку, я, напоследок, насадил на крючок пиявку — не огромную, конскую, которая сама может схватить крючок с насадкой, но и не маленькую клепсину, а нечто среднее. Насадка тихонько опустилась на воду и стала тонуть, Вдруг поплавок, не успев встать, решительно пошёл в сторону. Я небрежно подсёк, бессознательно уже продолжая движение, чтобы вынуть из воды очередную краснопёрку. Но привычного усилия оказалось недостаточно. Подумать я не успел, рука сама напряглась, кончик удочки, сгибаясь, с трудом поднялся, и на крючке завертелся, трепыхаясь прямо против моего лица, килограммовый язь. И язь, и я были ошеломлены неожиданностью, но он опомнился быстрее, резко кувыркнулся, снялся с маленького для него крючка и показательно нырнул в воду. На этом ловлю я прекратил, но заметил место, время и сам факт клёва крупный рыбы у поверхности.

На следующий вечер я прибыл к тому же месту, в то же время. Разогнав лодку, я за 15 метров до камышей вынул из воды и тихо уложил вёсла. Камыши с шуршанием придержали врезавшуюся в них лодку. Когда она остановилась, я бесшумно взял заранее приготовленную удочку и забросил насадку так, что поплавок освещался светом зари. Пиявки у меня не было, и на крючок №7 я насадил крупную стрекозу с отрезанными крыльями. Поклёвка была точно такой, как вчера, и я надеялся возобновить знакомство со вчерашним язём. Но при вываживании рыба, хотя и бойкая, показалась мне менее увесистой. Взяв её подсаком, я обнаружил, что эта была огромная краснопёрка — грамм на 500. Таких я раньше ловил только на нижней Волге. Стрекоз у меня больше не было, я насадил на крючок мелковатого для него кузнечика и сделал заброс теперь уже в сторону заката, подозревая, что предыдущая рыба распугала соплеменниц в прежнем месте. Поклёвка не задержалась, и добычей стала ещё одна краснопёрка, не намного меньше в длину, но заметно легче — грамм на 300. Следующие забросы в обе стороны были безуспешны. Шумно плескавшиеся краснопёрки разогнали стайку. Менять место уже было поздно, быстро темнело, и я поплыл на стан. Этих двух рыб вполне хватало нам на приличную жарёху.

Заливы