Бесплатный фрагмент - Летопись «Механики»

Автор и его коллеги на протяжении всего своего профессионального пути, описанного в книге, исходят из логики производственной. Своей главной задачей они считают обретение всё новых возможностей создания всё лучшего. И уверены, что на лучшее всегда найдётся потребитель — значит, покупатель. Судя по многолетнему процветанию «Механики» и большинства её партнёров, производственная логика не гарантирует быструю выгоду, зато предоставляет громадные возможности долгосрочного благополучия. Причём не только материального, но и духовного. Ибо творчество — в том числе и разнообразно представленное в книге техническое творчество — само по себе даёт ни с чем не сравнимое удовольствие. Как и любое преодоление ограничений — хоть внешних, хоть внутренних. Чего и всем читателям желаю

С уважением, Анатолий Вассерман.

Про бытиё и битиё

Философско-богословская история московского бомбилы

В студенческие времена испробовал я много различных работ и подработок, в том числе героически трудился частным извозчиком. Сложно сейчас поверить, но тогда занятие это считалось престижным, даже практически элитарным — то есть частный бомбила был на социальном ландшафте Москвы конца восьмидесятых реально крут!

Ну вот, ездил я, такой «реально крутой», на «Москвиче-2140» — и как-то в районе Рогожского вала, непоздним вечером, кажется, в субботу — проголосовали три мужичка. Я тормознул, они вежливо попросили довезти их — одного до начала Ленинского, другого до Гагаринской площади, и последнего из них — до Дмитрия Ульянова. Ну, всё это, в принципе, в одну сторону… «Ребята, — говорю, — за семь рублей довезу, куда скажете!» Ребята с ценой согласились, сели себе чинно все трое сзади — и мы поехали.

Народец был такой… ну, немножечко необычный. Бородатенькие, в клетчатых фланелевых рубашках, в штанах — то есть это не джинсы, не брюки, а именно штаны: такие серые, не сильно глаженые, но опрятные. И рубашки тоже неглаженные, но чистенькие, до верхней пуговки застегнутые (что тоже слегка странновато выглядело). Обращались один к другому исключительно полным именем — то есть там не «Сашка» и «Лешка», а «Александр» и «Алексий».

Проезжая Таганку, мужики спросили, не буду ли я возражать, если они тут, у меня в машине, тихонечко выпьют. Ну, естественно, я возражать не стал: отчего бы «благородным донам» да не выпить?

В качестве выпивки они использовали «Кагор», а в качестве закуски возникли пряники — ну, такие обычные, круглые, советские пряники. Тоже как-то… ну, не совсем обычный комплект — потому что раз уж крепленое вино, то это должен был быть «Кавказ» или «Агдам», по классике жанра, а на закуску… ну, скажем, плавленый сырок или недозрелое яблочко, сорванное с дерева. Так что пряники — это была явная экзотика. Ну ничего, у каждого свой вкус.

Выпивают мужики из горлышка, беседуют — а когда допили, говорят: «А можно мы тут у тебя споем?» — «Мужики, — говорю, — а чего ж нет-то? Спойте!»

И ребята дали! Что-то такое серьезное, на два с половиной голоса, из духовной музыки. Не силён я в классике: что это было, судить не берусь, но что-то такое… патетическое. Пели мужики с душой, настроение у них было хорошее. Одного я высадил в начале Ленинского, чуть за Октябрьской площадью, другого — в районе Гагаринской, а последнего повез дальше по Профсоюзной.

Так вот, если двое первых были ребятки среднего возраста, среднего роста и крепенькие, то последний, Алексей, был высок, субтилен, чуть-чуть сутуловат — ну, в общем, такой донкихотской внешности — а годков ему было около тридцати или даже меньше. И этого «не совсем богатыря» жара, кагор и эмоционально-вокальные усилия доконали окончательно.

Мужик мирно прилег на бочок на заднее сиденье и уснул. Ну, уснул и уснул. Вся троица была явно неагрессивна (я уже догадался, что это лица духовного звания), проблем никаких я с этим человеком не предвидел. Выходя из автомобиля, его товарищи наказывали: «Ты уж смотри, мил-человек: довези нашего товарища в лучшем виде, потому что — видишь? — он у нас устал». Говорю: «Довезу, не беспокойтесь!»

Ну вот, везу… поворачиваю с Профсоюзной на Ульянова — и тут на повороте чувствую, что колесо-то у меня спустило.

Тогда качество резины было не очень, резина была камерная, проколы случались в две недели раз гарантированно. Ну, делать-то что? Человек у меня в машине спит, я докатываюсь до бордюра в начале Дмитрия Ульянова, открываю багажник и начинаю привычную процедуру установки запаски. Про неполноразмерные запаски тогда никто еще и слыхом не слыхивал, так что запаска была самая что ни на есть настоящая, на пяти москвичёвских гайках.

Достаю домкрат — москвичёвский, штатный. Достаточно своеобразная конструкция, прошу заметить. Это такая кованая прямозубая зубчатая рейка — длинная, сантиметров восемьдесят — некий уменьшенный советский аналог того типа домкратов, которые джиперы сейчас называют «хай-джеками». То есть зубчатая рейка, рычажок, который перещелкивает каретку вдоль этой зубчатой рейки, поднимая машину, опираясь на домкратную точку. Конструкция, честно говоря… ну, не самая удачная. Но по тем временам другой не было. Штатный домкрат. Москвич-2140. Ради интереса погуглите, посмотрите, что это за дивная железяка.

Машинка у меня не то чтобы свеженькая, поэтому домкратные точки не то чтобы крепенькие — и машинку я начинаю поддомкрачивать аккуратненько. Приподнимаю правое заднее… и в этот самый момент тело на заднем сиденье автомобиля возвращается в реальность. Я не знаю, что у мужика спросонья было на уме, какие такие мысли — может, и светлые — но он заворочался, и не совсем уклюже, открывши дверь, стал вылезать из автомобиля. Чем, соответственно, обрушил мне машину с домкрата. А это для меня горе — и для любого горе: домкратную точку помял! Ну кто его просил, а? Да и машина, упав тормозным барабаном на асфальт, оказалась в положении, из которого ее штатным домкратом поди-ка выковыряй! Ну не предназначен домкрат для того, чтобы поднимать с такой высоты!

То есть создал мне чувак геморрой — может, с добрыми намерениями… может, он помочь хотел, я не знаю.

Ну, вылез этот чудила из машины, глазами на меня лупает — а я в больших расстройствах: он мне реально создал проблемы! Домкратную точку помял, представляете? Машина в Советском Союзе (а на дворе Советский Союз) — это же непреходящая ценность, и любая царапина на ней — трагедия, а тут домкратная точка!

Ну и — каюсь, грешен — я по поводу его телодвижения и на тему «кто тебя просил?» высказался очень экспансивно… боюсь, что с использованием матерных выражений. Чем огорчил чувака до невозможности.

Он попенял мне — мол, напрасно ты меня матом обругал — посмотрел на меня недобрыми пьяными глазами, оценил, что онто пьяный, а я-то нет, и если он со мною сейчас вступит в схватку, то, скорее всего, будет бит. Оценил, наверное, правильно… и попятился в сторонку. Осмотрел местность с высоты своего двухметрового роста — и на широком разделительном газоне улицы Дмитрия Ульянова обнаружил трех соотечественников, сидящих кружком и занимающихся привычным вечерним делом: то есть бухали мужики. Запеленговал их, взял азимут примерно на эту компанию и, подволакивая здоровенные ноги, мелкой рысью потрусил к ним.

Ну, потрусил и потрусил, пьяная рожа. А я остался менять колесо. Занимаюсь, значит, сменой колеса, но краем глаза поглядываю: а чего это там мой пассажир задумал? А пассажир ведет интенсивные переговоры с пьянствующей публикой, при этом бурно жестикулирует и показывает в мою сторону. Причем жесты, блин, недоброжелательные! Ну, что тут поделаешь? Я в их сторону поглядываю, а колесико-то меняю…

Бухающая публика поднимается с травки и, ведомая моим высокорослым бородатым пассажиром, движется в мою сторону. Причем по динамике их телодвижений намерения мужиков мною трактуются как явно недружелюбные. Подтягивается помаленьку вся эта троица с пьяным священником во главе — а покуда они подтягиваются, я их примерно ранжирую: двое вроде нестрашные — обычные работяги, лет по тридцать, не особо высокие, не особо плечистые и даже не особо агрессивные… Но есть предводитель: коренастый, в плечах пошире, настроен по виду решительно. Вот он-то как раз и идет первым.

Я поглядываю на него, машинку с домкратика спускаю. Колесо уже прикрутил — всё, в общем, готово, и задержись они минутки на две, так я, может, уже и уехал бы… но, блин, не задержались.

Подходя ко мне, предводитель чуть замедляет шаг и наблюдает картину: машина с домкрата спущена. Домкрат стоит на земле — а это, напоминаю, восьмидесятисантиметровая зубчатая кованая рейка. То есть такой железякой я не то что от троих — я от тринадцати отмахаюсь безо всякого затруднения, тем более стоя спиной к машине: сзади на меня не напасть.

Предводитель это понимает. Понимает, что если ему сейчас кинуться в битву, то с их стороны будут потери. Причём не исключено, что фатальные. (Ребята, кованая зубчатая рейка! Восемьдесят сантиметров длиной! Ни фига не шутки, доложу я вам.)

Я ее в руку не беру, потому что понимаю: вот сейчас я за нее схвачусь — и это будет жест агрессии. И предводитель понимает: вот сейчас сделай он ко мне резкое движение — это тоже будет жест агрессии, и тогда понеслось! Ему увечья не нужны — да и я, собственно, в герои не рвусь.

Вот такая переглядка полсекунды… секунду… не помню, сколько — причем сложные ситуации мозги отрабатывают очень четко, и каждое движение, каждую координату ноги каждого из соперников — всё это я вижу и фиксирую совершенно железно. Подниматься в полный рост тоже не спешу — это опять-таки будет агрессивный жест.

Сижу на корточках, на расстоянии полувытянутой руки от меня торчит москвичёвский домкрат. Переглядываемся. Намерения у троицы были вполне себе боевые, они уже адреналин в кровь выбросили, и биться-то собрались… но обстоятельства (которые они увидели и проанализировали своими чуть затуманенными, но не в хлам бухими мозгами) — они для них неблагоприятны. Вот не надо бы им сейчас со мной драться — это ребята чётко понимают, и не ошибаются. А настрой-то, тем не менее, был на битву! И главный осознает, что он — главный, и что принимать решение ему! Ему надо как-то действовать. И он действует совершенно логичным образом.

Он тычет пальцем в моего попика, потом показывает на меня и спрашивает его, эдак с нажимом:

— Видишь?

Попик молчит.

Главный повторяет:

— Видишь? У него руки грязные… — И дальше по нарастающей идет патетика: — Он работает, как я! — И бьет себя кулаком в грудь. — И ворует — как я!

Уж не знаю, почему главный так решил, но он был в этом уверен.

И опять он бьет себя кулаком в грудь:

— И ты хочешь, чтобы я его, моего классового братана, за три рубля побил?

Попик молчит. Градус «социального напряжения» зашкаливает — и с этими патетическими словами главный бьет попа по лицу. Не в подбородок — а, скажем так, в скулу и в ухо. Бьет сильно. Поп падает. Он пьяненький… он высокий, тощий, да и не ожидал он такого поворота дела.

В общем, зарядили ему прилично.

Я не вмешиваюсь. Меня — не касается. Не со мной разговор.

Но внимательно смотрю за полем боя. Дальше предводитель продолжает свой страстный монолог, но уже в теософическом ключе:

— А ты… если тебе разбили одну половину лица, обязан подставить мне вторую. А ну вставай, подставляй свою рожу!

Поп пытается что-то возражать — мол, с точки зрения богословия данная ситуация, по его мнению, выглядит несколько иначе… Но при этом он потихонечку подбирает под себя ножки, коленки выпрямляет и начинает подниматься — и в этот раз получает с левой, по другой половине лица, и получает крепко.

Губы, нос задели… в общем, попик опять летит на землю и подниматься-то уже не пытается.

Главный подводит итог:

— Вон оно как! Бля…

И уходит, сопровождаемый своими двумя товарищами — продолжать прерванное предложенными тремя рублями дело, то есть мирную субботнюю выпивку.

Попик пытается встать. Досталось ему крепко. Два удара: с правой — «крюк», а с левой — практически прямой. Губы разбиты, кровь из носа… жалко дурака!

Говорю:

— Слышь, богослов? Садись вон на заднее сиденье, довезу тебя, мудака, куда уж там тебя просили.

И попик, извалявшийся в пыли, с окровавленным лицом, молча садится на заднее сиденье. Я кидаю пустое колесо и домкрат в багажник, захлопываю его. Сажусь. Едем.

Минуту поп молчит, потом начинает говорить. Он протрезвел от горя, хмель улетучился…

— Ну как же так? — говорит. — Как же так? Я двенадцать лет учился: психология, философия, еще много чего… у меня такой опыт, я две войны прошел, а тут — с тремя уродами не смог договориться?!

Спрашиваю:

— А двенадцать лет ты где учился?

Ну, называет он какое-то российское богословское заведение и добавляет, что где-то, то ли в Греции, то ли еще где он повышал квалификацию.

Спрашиваю:

— А где ж ты две войны-то прошел? Ты же вроде священник, тебе воевать нельзя!

Отвечает:

— Да я вот медбратом был…

Называет мне какие-то места, я слушаю, киваю, а попик рассказывает — о житье-бытье своем, о миссии своей в этом мире, о том, что он всю жизнь положил на то, чтоб был «миру мир, война войне, мир-дружба-жвачка», что он трудится в отделе внешних сношений РПЦ — и он за мир, черт побери! А тут — такая лажа!

Бес, мол, попутал.

— Что, — говорит, — это такое? Глупость или наваждение?

Говорю:

— Слушай, ты двенадцать лет учился, а я учусь четвертый, и совсем не тем наукам — поэтому, по-моему, это глупость. А уж про наваждение и беса лучше ты мне расскажи — это твоя тема.

В общем, беседуем, пока едем. Мужик эрудированный, дурь и хмель из него выбили, собеседник он крайне интересный. И человек-то на самом деле симпатичный. Может, ему кагор пить нельзя? Или дело в пряниках?..

Довез я попа до его дома, постояли еще у машины, потрепались, прежде чем он пошел умываться и залечивать полученные «боевые ранения». Телефон мне дал:

— Ты, — говорит, — звони. Видишь, как нас Бог-то свел? Глядишь, еще друг другу по жизни пригодимся.

Я телефон аккуратно записал — ну реально человек неординарный! И даже хотел как-нибудь созвониться, но через пару дней после этого события дёрнули у меня на Рижском рынке кошелек — вместе с небольшой, вложенной в него записной книжкой. Ну, и пропал у меня телефон этого человека, отца Алексия из отдела внешних сношений Русской православной церкви. Видно, Бог так судил.

Фильм бы маленький снять по этой «пьесе» — с молодым Абдуловым в роли попа, и с Василием Макаровичем Шукшиным в роли «главного». Вот это было бы круто…

«За рулём»

История о том, как одним прекрасным летним утром 1989 года я познакомился, мило побеседовал и чуть ли не подружился с двумя небожителями — Марком Григорьевичем Тилевичем и Львом Шугуровым

Итак, с самого начала. В Советском Союзе был один-единственный автомобильный журнал. Издавался он с 1928 года, назывался «За рулем». И его редакция находилась и находится в Москве, в Даевом переулке, на Сретенке… метро «Сухаревская» (то, что было раньше «Колхозной площадью»).

Журнал был легендарный, распространялся по подписке, в книжных ларьках заканчивался мгновенно, купить его было архисложно и архипочетно, потому что это был единственный автомобильный журнал в стране СССР с населением в триста миллионов человек, выпускающей огромное количество машин. Машина тогда была — культ, символ всего на свете: технического прогресса, технической эстетики (потом это назовут дизайном) и жизненного успеха… Любили советские граждане автомобили горячо, страстно, но по большей части платонически.

Стремлением привести эту платоническую любовь в «плотскую фазу» и объясняется массовое движение советских граждан — инженеров и просто рукастых советских мужчин — по производству самодельных автомобилей. Наверное, эта тема для отдельного рассказа: многие об этом не знают, но в СССР существовало действительно массовое движение «автомобиль своими руками». Из уголков для кроватей, из металлолома и обильно валяющихся на обширных заводских свалках останков разнообразнейших механизмов упорные и трудолюбивые советские граждане строили автомобили своими руками. Проектировали, сваривали, собирали, красили. А главное — посредством колдовства и магии, стараясь в открытую не нарушать Уголовный кодекс, добывали для них «автокомпоненты» и (!!!) документы!

Это тема отдельного эпоса. Мой двоюродный брат Анатолий Королько построил две машины, так что я не пропускал никаких новостей и веяний из мира «сам-авто». Фантазия пассионарных мужчин, зажатая в тиски инженерской зарплаты, но оснащенная хорошим техническим образованием, приносила яркие плоды! Часто экзотические. Например, чтобы добиться перламутрового цвета (тогда еще не знали слова «металлик»), отдельно взятые подвижники покупали пузырьки лака для ногтей, покрывали им кузов (я не шучу, посмотрите архивы передачи «Это вы можете»! ) — и вот таким образом получался цвет «металлик». Как вам лак для ногтей — для покраски автомобиля?..

И вот в этой обстановке, когда автомобиль был на пьедестале в качестве предмета поклонения, журнал «За рулем» был олимпом и тотемом колесного языческого бога. Сегодня вроде бы как глобализация… говорят. А вот тиража в четыре с половиной миллиона печатных экземпляров, как у советского «За рулем», сегодня никто, наверное, повторить не может. И человек, стоящий во главе такого журнала, был, мягко говоря, значимой фигурой. Этим человеком много лет являлся Марк Григорьевич Тилевич.

Я, честно, тогда масштаба его личности не осознавал. Я был безбашенный студент, закончивший третий курс, и обдумывал: а что ж мне делать-то дальше? Грузчиком, дворником на рынке я уже был, таксистом тоже поработал. Застревать на этой карьерной позиции не хотелось, Валерий Николаевич Катомин пока что на работу меня не позвал… (Честно говоря, он и потом меня не позвал: я нагло напросился, воспользовавшись добротой Валерия Николаевича.) Но это было на пару месяцев позже. А в начале лета восемьдесят девятого года я серьезно подыскивал себе работу. Мыслил я незатейливо: решил, что руки есть — я, может, и не Бог весть какой автомеханик, но надо ж учиться на практике, поэтому единственное, чего мне не хватает, чтобы открыть собственный великолепный автосервис (благо перестройка уже предполагала наличие какого-то частного бизнеса) — это помещение в Москве. А у кого можно получить помещение в Москве? А давайте-ка я схожу в журнал «За рулем» и скажу: «Мужики, вот вы мне даете какой-нибудь гараж, или помогаете его арендовать, я в нем работаю, и студенты автомеханического, мои друзья по общаге, в нем работают, мы там создаем прибавочную стоимость, починяем автомобили — и описываем грамотным техническим языком всё, что к нам приехало, что случилось, какие там произошли курьезы — то есть являемся для вас бесценным источником информации из первых рук».

Вот такую легенду я сочинил. Бизнес-план я, естественно, не просчитывал, «презентации» не репетировал. Слова «бизнес-план» и «презентация» тогда еще не были заимствованы русским языком. Идея спонтанно и неожиданно у меня как-то в голове сложилась… Идея, заметьте, достаточно экзотическая: прийти к главному редактору крупнейшего технического журнала и сказать: «Дяденька, а сними мне гараж!» Ну вот тогда мне это виделось нормальным, и сомнений в правильности своих действий я не испытывал.

На социальном ландшафте Советского Союза человек пишущий, или человек, выступающий в телевизоре, или фотография которого присутствует в печатных средствах массовой информации, коих было тогда не валом: автомобильный журнал — один, комсомольская газета — одна, партийный орган — один, ну и так далее — словом, причастные к СМИ все были безусловные небожители! Человек с блокнотом мог произвести фурор где угодно — даже если он внештатный корреспондент газеты «Красный воин» или многотиражки «Гудок». Жалко, что я это сейчас понимаю, а тогда — нет: таких бы дел можно было наворотить! Блокнот-то купить и ручку, и умное лицо надеть — это ж несложно! Ну да ладно, отвлекаюсь…

И вот, вооруженный этой великой идей попросить у журнала «За рулем» для себя гараж, я доехал до метро «Колхозная», походил-побегал, отыскал здание редакции. На последней странице журнала указан же адрес! Я купил журнал, прочитал адрес — и приехал. Зашел. Охранников тогда нигде не было. Я и сейчас думаю, что охранников придумали для борьбы с безработицей.

Встретил первого попавшегося сотрудника и говорю: «Мне бы вот… с начальником бы поговорить-то…» — «Ну ладно, — отвечает случайный сотрудник. — Иди, говори». — «А куда идти?» — «Вот там, на втором этаже, кабинет».

Подошел к кабинету, постучал, приняв стойку «почти смирно», и прорычал эдаким армейским манером: «Р-р-разрешите?» Очень хорошая формулировка! Товарищи студенты, списывайте! Вот это вот «Р-р-разрешите?» сразу поднимает ваш статус в глазах хозяина кабинета! Обращайтесь по уставу — и откроют вам!

Так я попал в кабинет к Марку Григорьевичу Тилевичу. Марк Григорьевич предложил сесть и говорит: «Рассказывай». Я и рассказал. «Дайте мне гараж — и я переверну мир! И у вас будут работать лучшие люди, и эти лучшие люди будут для вас источником информации из первых рук, и мы будем знать об автомобилях всё…»

…Кому я это говорил? Он знал об автомобилях всё — на тот момент, думаю, уже лет пятьдесят как, а то и побольше! Тем не менее, он меня благосклонно выслушал, улыбнулся, помолчал. Потом к нему в кабинет зашел какой-то мужик. Обращался главред к нему по имени — Лев, я и сообразил: раз Лев и раз это «За рулем», то это Лев Шугуров. Да я же его раньше видел! В передаче «Это вы можете». Это же он! Точно, похож!

Тилевич улыбнулся, попросил Шугурова задержаться и говорит мне: «Ну-ка, расскажи еще разок!» Еще раз изложил, уже по накатанной. Лев Шугуров тоже послушал, поулыбался. Переглянулись патриархи автомобильной журналистики… ехидно… Марк Григорьевич спросил у Льва Шугурова: «Что думаешь?» Тот отшутился, пожал плечами. Прищурился так хитро и посмотрел на Марка Григорьевича — ну, перекинул мячик на его сторону. Марк Григорьевич подвел итог: «Слушай… идея твоя экзотическая. Поддержать, боюсь, я ее не смогу, но излагаешь ты неплохо. А ты писать не пробовал?»

Ну что вы, ребята? До написания статьи в журнал «АБС» я писал только школьные сочинения и боевые листки в рядах Непобедимой и Легендарной Советской Армии. И оба этих литературных жанра вызывали у меня жгучее неодобрение. Поэтому шикарное предложение главного редактора самого главного автомобильного журнала самой большой страны на планете я воспринял совершенно без энтузиазма. Я ему дело говорю — мне гараж нужен, а он издевается: писать, мол, не пробовал? Тоже мне, блин! А я думал: мужики серьезные…

В общем, друг другу нами было отказано… Мне — в гараже, «Зарулёму» — в предложении писать. Я даже не расстроился. Я ж понимаю статус человека, который передо мной сидит! (Точнее, мне казалось, что я его понимаю… Я его понимаю сейчас, а тогда — нет.)

Марк Григорьевич дал визитку. Мобильных телефонов тогда не было, но меня вполне устраивал и городской. По городскому я потом несколько раз звонил — когда у меня возникали какие-то интересные новости или приезжали какие-то интересные гости в молодую «Механику»… Например, как-то ворвался из Испании замечательный малый Эдуардо Амансио. Он несколько раз пересекал на «Ниве» Сахару. Еще спускался в подземные глуби пещерные. А тогда решил повторить свои «саха 2 рные» подвиги еще раз и для этого приехал в Россию узнать: а сколько будет стоить подготовить «Ниву» к такому рейду? Потому что европейский производитель боевых Нив «Лада-Пух» на тот момент уже не функционировал, а Амансио хотел покататься именно на «Ниве». И этот вот эпический мужик был мною привезен в «За рулем» (это существенно позже произошло) — мы сидели с корреспондентами: с Владимиром Аркушей, со Славой Субботиным, и Амансио им рассказывал о том, какие там песчаные бури, фотографии показывал космической красоты. На переднем плане — торчащий из песка скелет верблюда с клочками рыжей шерсти, на заднем плане буксующая двумя мостами «Нива», и до горизонта — песчаная поземка, а на горизонте мутное солнце за тучами песка. Жуть и красота…

Отношения с «За рулем» завязались ровно с того моего наглого туда «захода»: «Ребята! А дайте мне гараж! У вас же есть, наверное… Ну, раз у вас же есть автомобили — есть же у вас гараж! Что вам, трудно, что ли?»

Сейчас сложно себе такое представить. Вот так зайти с улицы к редактору «Плейбоя», «Максима» — сейчас же нет технических журналов такой популярности, как когда-то был «За рулем». Зайти лично к главному редактору крупного издания сейчас сложно. Тиражи измельчали, а социальные барьеры выросли. А тогда — пожалуйста! Свобода (условная), равенство (тоже условное), а вот братство было более или менее реальным.

Наименее фантазийным из всех трех тезисов лозунга Великой Французской Революции оказалось «братство». Если мы с тобой примерно одним и тем же интересуемся — я пишу про автомобили, а ты вроде как их изучаешь в институте и намерен приложить силы к их созданию, постройке, ремонту и еще там чему-то — значит, мы с тобою уже одного цеха и выгонять тебя с позором из редакции необязательно, а нужно сначала послушать: а чего пришел-то? Может, что интересное скажешь?

Вот так и состоялось мое знакомство с Львом Шугуровым и Марком Григорьевичем Тилевичем. Марк Григорьевич Тилевич до 2017 года оставался символом и идейным вдохновителем главного автомобильного журнала страны. Человек прожил 95 лет. Долгая жизнь. Я не был знаком с Марком Тилевичем близко. Просто удостоился чести видеть и разговаривать. И этим горжусь.

Прокладки. Начало

Дело было осенью девяностого года. Тогда мы с товарищами учились на пятом курсе МАМИ (то есть славного Московского Автомеханического Института).

Случился как-то разговор старшекурсников с выпускниками нашего же вуза на тему: «Что нового происходит в автомобильной жизни страны?» Выпускники поведали, что в НАМИ (старая аббревиатура скрывает название времен индустриализации: Научный Автомобильный и Моторный Институт) делается много чего интересного, в том числе поршневой двигатель револьверной схемы. Занятная кинематика, революционный мотор — вполне подходящая тема для трепа «почти инженеров»…

В процессе беседы я заинтересовался конкретным вопросом: как в НАМИ производят уплотнения для экспериментальных моторов? Сделать корпусные детали и кулачок сложного профиля, которым там заменяется коленчатый вал — всё это трудно, но возможно. А вот с прокладками как быть? Мозг моториста и пятикурсника идентифицировал такую задачу как «не имеющую решения».

Блок револьверного мотора фактически представляет собой поставленный «на попа» увеличенный барабан револьвера (например, «нагана»). Подобрать готовую прокладку из «похожих» серийных — невозможно. Просто потому что никаких даже приблизительно похожих нет. Поэтому обеспечить герметичность стыка головки блока и самого блока на револьверном моторе мне представлялось нереальной задачей. Спросил у НАМИшного инженера — Эдика Буданова, нашего бывшего сокурсника. Эдик сказал: в НАМИ делают штучные, уникальные прокладки, он поинтересуется на ЗОКе (заводе опытных конструкций), как это всё происходит, и расскажет.

Мобильных телефонов тогда не было. Да и городских, понятное дело, не было ни у кого из нас — поэтому узнать, как дела в НАМИ с револьверным мотором, получилось только при следующей личной встрече. «Нормально дела, — говорит, — мотор как раз сейчас в производстве. Хочешь — закажу тебе пропуск: зайди, на него посмотри. Прокладки на него будет делать непосредственно сам ЗОК. Там есть специалист, который лично всем этим занимается — ему и задашь все интересующие тебя вопросы».

Эдик великодушно сделал для меня пропуск — а может быть, у меня сохранялся еще студенческий пропуск на тот момент… не помню — и мы вдвоём пришли на завод опытных конструкций. Показали мне корпусную деталь этого самого револьверного мотора. Я еще раз убедился, что изготовить прокладку на такой блок — ой какая нетривиальная задача.

Тут же Эдик подвел меня к рабочему, которого звали Юра. У Юры в мастерской стоял верстак, тут же — гидравлический прессик, несколько иных приспособлений, лежали инструменты, ножницы, пробойники, какие-то оправочки — с помощью всего этого он ваял прокладки практически на любые изделия, по чертежу либо по оттиску.

Беседа с Юрой не заняла у меня, наверное, и пяти минут. Я спросил: «Юра, а как ты это делаешь? Ну, окантовку? Как ты ее вытягиваешь? Как добиваешься того, что она у тебя ложится без стыков и складок? Это же магия какая-то!» Юра отвечал: «Да ну нафиг, магия. Вот так размечаешь, так отрезаешь, вот так опрес- совываешь, так развальцовываешь, вот так обжимаешь, вот здесь калибруешь, вот здесь проверяешь — и в итоге получается». Всё объяснение уложилось в эти самые пять минут.

Я радостно кивнул и вприпрыжку побежал повторять все те действия, которые мне описал высококвалифицированный рабочий Юра.

Необходимая для понимания «насущного революционного момента» ремарка: запчастей, привозимых в поздний СССР из-за бугра, не было как класса. То есть, отработав пару лет в редком по тем временам иномарочном сервисе, я самолично — руками — распаковывал импортные запчасти из коробочек… ну, наверное, раза два. Всё остальное время мы пользовались деталями отечественного ассортимента — прилаживая, приспосабливая, перепрессовывая, перетачивая их на импортные моторы — или же изготавливали гильзы цилиндров и поршни либо самостоятельно, либо при помощи квалифицированных специалистов. Таких как Николай Мишин, Володя Максимов, Николай Ерохин, Валентин Моисеев — ну или кто-то еще, в основном из механиков бывших спортивных команд.

Так вот: из металла мы могли сделать практически всё. И наш наставник Валерий Катомин говорил нам с Александром Семеновым почти словами из фильма про графа Калиостро: «Если деталюшка сделана из металла — стало быть, то, что один человек создал, другой завсегда повторить может». Потому что это можно измерить, можно перенести на эскиз, а потом выполнить на универсальном токарном станке или как-нибудь еще…

Но это правило — «из металла мы можем сделать всё» — не относилось к неметаллическим изделиям: к оптике (стеклу и так далее), к уплотнениям… Ну, сальники еще можно было изготовить штучно (и то хлопотно), а вот что-то более сложное — уже ну совсем никак! Поэтому подсмотренная на заводе опытных конструкций технология меня крайне вдохновила. Она позволяла в один удар решать глобальную проблему.

Любой разобранный двигатель требует замены прокладки. А где ее взять? А негде — и всё тут!..

До того, как завод опытных конструкций открыл для меня это сокровенное знание, мы что только ни делали! Мы ваяли прокладки из отожженной меди — та еще работёнка, прошу заметить: вручную выпиливать, вырезать, подтачивать… неделю работаешь с явно негарантированным результатом. Мы ставили старые прокладки на бакелит. (Бакелит — это лак, используемый в электротехнике для заливки катушек индуктивности или трансформаторов.) Мы пытались делать составные прокладки из нескольких примерно подходящих по диаметру и конфигурации цилиндров. Например, на Альфа-Ромео 1200 я угробил… ну, с десяток жигулевских прокладок (хотя моторы родственные), чтобы из элементов прокладки четырехцилиндрового рядного мотора сделать прокладку на оппозитник. Убил на это неделю — а результат нулевой: как текла, так и течет… Понятно, что потребность в прокладках была колоссальная, а надежду ее удовлетворить мне дали на ЗОКе.

Итак, я рванул к себе в мастерскую и потратил несколько дней в попытках повторить все те же магические действия, который на ЗОКе выполнял высококвалифицированный рабочий Юра.

Промучившись примерно трое суток — вроде бы делал все в точности так, как мне показывали — результата я не достиг. Фольгу для окантовки отверстий цилиндров я использовал высококачественную нержавеющую. А нержавейка — весьма капризный материал… Всё аккуратно размечал, всё выдавливал, всё развальцовывал — а окантовка у меня неизбежно лопалась. Через трое суток адовой работы я был близок к отчаянью.

В этом взъерошенном состоянии побежал я опять на завод опытных конструкций — к великому мастеру Юре. Показал ему свои испорченные образцы и вопросил: «Юра, чо за фигня? Я все делал правильно. Почему у меня не получается?» На что был задан встречный вопрос: «Парень, а ты ножницы как затачиваешь? Ну, для раскроя заготовок из нержавейки?» Я: «В смысле — как?.. У меня шикарные ножницы! Хирургические! Немецкие! Специально купил! Клёвые!»

«Чудак на букву „мэ“, — сказал мне Юра. — Вот здесь вот у твоих хирургических ножниц — острая грань. Она дает минидеформацию металла по резу. Сделай радиусочек — так, чтобы рез был совершенно чистый! Чтобы металл не вытягивался в зоне реза! Потому что у тебя при растягивании металла относительное удлинение его рвёт! То есть возникает концентратор напряжения от твоей неграмотной резки, и по этим концентраторам металл рвется. Заточи ножницы правильно — вот как у меня. (Показал, как.) И будет тебе счастье!»

Я воспылал великими надеждами. Но возникала очередная проблема: у Юры был кое-какой инструментик (точнее, ого-го какой) — а у меня-то его, собственно, не было вовсе… Инструментик такой в магазине было не купить — только заказывать. А заказывать надо на что-то.

Деньги, конечно, карманные были — но лишних не было точно. Поэтому Юре был задан с дальним прицелом следующий вопрос: «Слушай, а вот такую прокладку можешь сделать?» И я показал ему прокладку от мотора BMW-M20. Найти ее в Москве — хоть новую, хоть бэушную — было адски сложно. Но, поскольку работал я в уникальной мастерской, специализирующейся на импортных моторах, то у меня такая прокладочка на гвоздике висела… К использованию она была уже непригодна, но как образец вполне пригодилась.

Юра эту прокладку от БМВ держал в руках впервые. «Не вопрос, — сказал. — Пятнадцать рублей — и будет тебе прокладка!»

Я говорю: «Тогда делай четыре!»

Я заплатил ему шестьдесят рублей, а готовые прокладки через сутки разъехались в оба (их тогда было два на всю Москву) магазина, где продавались комиссионным образом импортные запчасти — по сто пятьдесят рублей за штуку. Реализованы они были за неделю — и это дало возможность на заводе «Фрезер» по моим эскизам заказать стартовый набор инструмента. Пробойнички, оправочки… ну, что-то же нужно, чтобы начать работать?.. Это был минимальный комплект, который и позволил мне стартовать. Работая этим минимальным комплектом, уже можно было производить изрядное количество прокладок. Начинал, естественно, с простенького — с моторов Volvo B-14, Opel- Record 2 литра, постепенно осваивая более сложные в изготовлении прокладки.

После того как был достигнут первый успех, я торжественно поговорил со своим начальником, Катоминым Валерием Николаевичем, и объявил ребятам, с которыми вместе работал, что покидаю стройные ряды мотористов, и от ямы и верстака перехожу в угловую каморку, в которой стояло два стола и токарный станочек ТВ-4, там размещаю свое «прокладочное производство» — и буду потихонечку трудиться, беря на себя часть бремени арендной платы и помогая своим коллегам добрым словом, вырезанной по-быстрому прокладочкой, еще чем-нибудь — то есть всегда готов быть для них полезным. С того момента и началось мое самостоятельное автономное плавание как микробизнесмена.

Постепенно я входил во вкус — оттачивалось мастерство, приобретался опыт. Самое главное — появлялись выходы на качественный материал, на качественную высококлассную фольгу. Помимо нержавейки, мы использовали и плакированную сталь, и медную фольгу, и немецкую оцинкованную сталь, появился у нас и прокладочный материал различной толщины — после того как мы протоптали дорожку сначала на ЗИЛ, который пользовался материалами Егорьевского завода, а потом непосредственно в Егорьевск.

Здесь сыграл не последнюю роль простой советский менталитет — это когда ты приходишь к начальнику цеха, объясняешь ему, зачем тебе это нужно — то есть он сначала понимает техническую необходимость, а потом необременительно тебе способствует. «Ну, напиши официальное письмо — мол, в порядке оказания технической помощи прошу выделить мне столько-то квадратных метров материала Е-1 (так он назывался по егорьевской спецификации). В бухгалтерии оплатишь — а здесь, в цеху, мы тебе уже скомплектуем тот набор материалов, который тебе нужен, а не тот, который выписан в документах — потому что, выписывая накладную в двадцать позиций, ты, парень, замучаешься подписи собирать».

Таким образом, основами успеха была технология, полученная на заводе опытных конструкций, материал, полученный с Егорьевского завода АТИ, и контакты, приобретенные на том же заводе. Тогда строгой субординации как таковой не было — и студент пятого курса (то есть я) совершенно нормально разговаривал с начальником цеха, с замами начальника цеха и, извините, с директором завода — ну просто потому, что нужно было подходить и подписывать у него документы на отгрузку… А директор любопытствовал: «И для чего тебе, парень, этот материал? Есть его нельзя, перепродать нереально, ты за него вроде деньги собираешься платить. тебе он зачем?» Объясняя, что произвожу прокладки штучно, я возбуждал у директора завода… м-м-м… некоторое любопытство. Через несколько лет, когда положение в экономике существенно ухудшилось, директор и инженеры АТИ уже вели со мной иные разговоры: о возможных путях вывода завода из кризиса, о переходе на «иномарочный» сегмент, возможной помощи в сбыте и построении ассортиментной политики. Я даже получил предложение перейти работать в Егорьевск. От предложения я отказался: состав акционеров и потенциальных коллег на тот момент был для меня слишком «колоритным».

Завод приватизировался, и в состав акционеров вошли представители организованного преступного сообщества. В те времена это было нормальной деловой практикой и, как я полагаю, элементом государственной промышленной политики. С «авторитетными акционерами» я контактировал мало, а со старыми специалистами завода АТИ доверительно-приятельские отношения сохранились до сего дня.

Завода уже давно нет — его, к сожалению, разрушили. Убили великого советского монополиста, который был угрозой для всего европейского рынка. Сдали позиции по уплотняющим изделиям, согласились с американским враньем о том, что асбест — это канцерогенное вещество… Конечно, «канцерогенное» — потому что в природе асбест распределен следующим образом: он есть в России в районе города Асбест Челябинской области, и еще в Югославии (была тогда еще такая славная страна) — а вот в солнечных Соединенных Штатах его нету ни хрена! И ровно по этой причине американцы громче всех орали, что асбест — это канцероген.

Работал я с этим канцерогеном не один год, а знакомые мне товарищи с завода АТИ проработали с ним всю жизнь. Медицинская статистика (советская, достоверная!) категорически не подтверждает, что в асбесте есть что-то более вредное, чем в хлопковых очесах или в любых других видах пылящих материалов. Как после этого вранья можно верить всяким «гринписам»? Жулики они. Обыкновенные наемные крикуны, за деньги занимающиеся продвижением финансовых интересов своих нанимателей. Ну, это ладно… это отклонения о геополитике с геоэкономикой.

Профориентация от моего декана Олега Ивановича Карузина

Как все нормальные студенты, я в 1991 году проходил преддипломную практику и готовился защищать диплом в Московском автомеханическом институте на факультете «Автомобили и тракторы». Местом моей преддипломной практики был завод АЗЛК — автомобильный завод имени Ленинского Комсомола. Конструкторское бюро, куда меня направили, находилось на старой территории завода, около метро «Волгоградский проспект».

На АЗЛК я уже бывал не раз и не два — к тому времени уже не только по учёбе в связи с прохождением практики или за консультациями, но и «по делам». Студенческий пропуск давал возможность ходить по всему заводу. Интересно было всё — от штамповочного производства или свалки спортивных машин заводской команды автородео до главного сборочного конвейера. То есть АЗЛК для меня был уже вполне освоенной территорией. И вот со стопкой каких-то бумаг и с направлением на преддипломную практику я явился в конструкторское бюро, куда меня направил родной институт.

К моему большому удивлению руководителем конструкторского бюро оказался наш бывший декан факультета, Олег Иванович Карузин. По какой причине он сменил место декана на место начальника конструкторского бюро, мне достоверно не известно, а слухи обсуждать не хочу… Порадовало, что Олег Иванович меня узнал. Внимательно глядя на меня, серьезным, спокойным тоном спросил: «Даньшов, ты чего пришел?» — «Да вот, Олег Иваныч, диплом на носу, практику нужно пройти, материал для дипломной работы собрать…» — «М-м-м… понятно», — сказал Олег Иванович как-то задумчиво и задал следующий вопрос: «А распределили-то тебя куда?»

Напоминаю: в те времена еще вполне существовал Советский Союз — и, соответственно, такая штука, как распределение. То есть, получив от государства бесплатное высшее образование, молодой инженер обязан был отработать три года на том предприятии, на которое Родина пошлет. На момент описываемых событий распределение еще существовало, но степень его обязательности была уже, скажем, неочевидна. Столь же неочевидными становились многочисленные советские льготы и преференции на первом месте работы для «молодых специалистов». То есть распределить куда-нибудь могли, но сильно настаивать на обязательности такого распределения предприятия не особенно стремились. Отчасти из-за отсутствия острой нужды в «молодых специалистах», отчасти потому, что для «молодых специалистов» формально продолжали существовать социальные льготы, обременительные для заводов вплоть до полной невыполнимости.

На вопрос о распределении докладываю: «Олег Иваныч, так и так… распределили к вам, на АЗЛК». Отвечаю без большого энтузиазма. Ситуация на АЗЛК уже тогда была непростая. А я к моменту диплома уже имел и опыт, и работу, да и мой текущий доход существенно превышал зарплату молодого инженера.

«Что посоветуете, Олег Иваныч?» Мой бывший декан посмотрел на меня внимательно, выдержал паузу, потом лаконично и точно обрисовал мне все мои жизненные перспективы: «Значит, так. Если ты готов не иметь профессии, квартиры и перспективы, то приходи к нам. Стол — в дальнем углу лаборатории… вон тот, что пылью зарос, тебя ждет. Нравится перспектива — милости прошу. Если нет, тогда сейчас подписываю твои преддипломные бумаги — и больше чтоб я здесь тебя не видел! Как минимум в качестве потенциального сотрудника. Ты меня понял?» — «Понял, Олег Иваныч!»

Я бумаги свои разложил, и пока Олег Иваныч их подписывает, задаю вопрос: «Олег Иваныч, в таком случае вы-то почему здесь?»

Пауза. Внимательный взгляд профессора на стоящего перед ним слегка обнаглевшего старшекурсника. И подробный развёрнутый ответ: «Видишь ли, я — доктор технических наук, профессор, руководитель КБ, заслуженный изобретатель. За все эти регалии мне слегка доплачивают. А потом… мне до пенсии не так много осталось. А вот если у тебя есть какие-то амбиции и жизненные планы, чтоб духу твоего здесь не было! Найди себе какую-нибудь другую, желательно перспективную работу. Понял меня?» Конечно, я понял!

Поскольку я был студентом, владеющим личным автомобилем (что тогда было большой редкостью), то подвез искренне уважаемого мною профессора с работы домой. То ли рабочий день у него на тот момент заканчивался, то ли он просто решил его пораньше закончить. Видимо, второе вероятней, потому что тогда свалили мы с АЗЛК где-то часа в три. Олег Иванович по дороге расспросил, какой опыт работы я успел приобрести за время учебы в институте, я похвастался своим послужным списком: охранник, грузчик, водитель, автомеханик. Последнее декан особенно одобрил. Олег Иванович честно сказал, что точного рецепта счастья он мне продиктовать и расписать на доске не может, но совершенно четко представляет, что АЗЛК ждет печальное будущее — поэтому, как преподаватель и старший товарищ, искренне и категорически не советует мне связывать с этим предприятием ни своего будущего, ни больших надежд.

Последующие события с блеском подтвердили правоту Олега Ивановича Карузина. Завод АЗЛК действительно развалили…

Эпитафия АЗЛК

Позже я бывал на АЗЛК еще много раз. Я заказывал и получал крой для прокладок ГБЦ в лаборатории лазерной резки и несколько раз приезжал с целью просмотра и возможного приобретения там высвобождающегося оборудования.

АЗЛК в годы заката и развала производил жуткое впечатление. Фильмы ужасов можно было снимать прямо «с колёс», не заморачиваясь декорациями. По опустевшему заводу шастали банды бомжей, бродили стаи одичавших собак. И это в центре города! Бомжи вытаскивали из земли, с коммуникационных лотков, отовсюду, откуда возможно, медносодержащие кабели, рубили их, выжигали изоляцию на кострах, воняющих горящей резиной — а потом таскали это всё в скупку цветных металлов.

Через несколько лет, на излете девяностых, кто-то позвонил мне и предложил купить на АЗЛК хонинговальный станок. Я поехал посмотреть на него и был разочарован: это оказался станок 3К 833-й модели Майкопского завода — на мой взгляд, один из самых капризных и самых неудачных советских хонинговальных станков. Покупать его никакого желания не возникло, о чем я и сообщил моему провожатому. (Тогда уже выделяли провожатого: мол, вот тебе человек, и ты с ним ходишь и смотришь всё то, что мы хотели бы продать.) Говорю я этому человеку: «Нет, это совсем не то, что я хотел купить», — а ему всё равно! Он не видит разницы, он не из этой области, южный такой товарищ… Спрашивает: «А какой ти хочэш?» — «Ну… длиннобазный токарный, наверное, мне был бы сейчас очень кстати». — «Это какой?» — не понимает он.

Проходя мимо цеха — а цех здоровый — вижу: некоторые станки работают. И работает длиннобазный трехметровый рязанский токарный станок. За ним стоит мужик, чего-то точит упорно. Говорю: «Ну вот, такой, как этот!» Отвечает мне южанин: «А-а-а! Падажды!» Звонит куда-то — мобильные телефоны уже были — называет инвентарный номер станка, и тут же — минуты не прошло! — говорит: «Харашо, забирай!» И называет цену: восемьдесят шесть тысяч рублей. За длиннобазный токарный станок с высокими центрами, мощный, рязанский, хорошего качества — скажем, это очень умеренная цена. Я еще не успел сказать «да» — я в некоторых непонятках, потому что обычно продают те станки, которые не работают, простаивают и уже грязью заросли, а здесь — живой станок, и около него живой человек! Работает! Я хлопаю глазами, пытаясь осознать происходящее, а сопровождающий меня южный товарищ говорит рабочему: «Собырайся! Ухади! Твой станок продали!»

Ну… «рязанца» я тогда, каюсь, купил. Восемьдесят шесть тысяч рублей за трехметровый (три метра — это расстояние между передней и задней бабками станка, то есть на нем можно точить трехметровые изделия!) — цена сказочно приятная… Но сам подход — «Собирайся, уходи, твой станок продали» — меня тогда шокировал.

В то же славное время — по-моему, в газете «Авторевю» — вышла статья (не помню, чья — то ли Михаила Подорожанского, то ли Леонида Голованова) о том, что тогдашний руководитель АЗЛК, господин Асатрян, во время учебы в Московском автодорожном институте особой прилежностью не отличался, и при попытке его отчислить за неуспеваемость несколько раз прибегал к следующей аргументации: «Не надо меня отчислять! Я вот диплом получу, уеду домой и куплю заправку!» Купить заправку в Советском Союзе было невозможно, но в Соединённых Штатах Армении такое, наверное, практиковалось. Заверения Асатряна, что он нигде в промышленности не наследит, не навредит, а тихо-мирно уедет домой и в солнечной Армении будет нелегальным владельцем заправки, к сожалению, оказались обманом…

Я не был знаком с Асатряном лично, и все мои впечатления о нем складывались заочно. Как говорится, «по делам их». Но ситуация, когда оборудование распродается — любое, без малейшего сомнения, при любой возможности выручить за станки хоть что-нибудь, причем человек, принимающий решение о продаже, даже не представляет, чем отличается хонинговальный станок от токарного, очевидно указывает на то, что команде управленцев во главе с Асатряном задачи развивать производство не ставилось вовсе. Совершенно очевидно, что была задача его угробить.

К сожалению, та же самая задача в то время читалась на фасаде многих промышленных предприятий, словно прописанная крупными невидимыми буквами. АЗЛК просто был очень велик, поэтому его падение было социально значимо и информационно заметно.

Я видел АЗЛК на полном ходу, я видел АЗЛК раненым и спотыкающимся — и видел АЗЛК умершим. Я бродил по знакомым лабораториям, по термоконстантным комнатам — то есть по помещениям, где температура десятилетиями держалась неизменной, для того чтобы эталоны, измерительные приборы и плиты не подвергались термическим деформациям — и под ногами у меня хрустел слой микрометрического инструмента. Самый дорогой, какой только можно представить — он просто валялся на полу лабораторий ровным слоем. Это был ужас. Это был кошмар наяву. Страшный сон — я ступаю ногами по микрометрическому инструменту! Незабываемое впечатление…

А на первых моих практиках — курса, по-моему, после второго — АЗЛК выглядел совершенно по-другому. На новой территории стояла либхерровская линия, которая автоматически производила детали для коробок передач — не самых, кстати, плохих, а уж линия-то была одна из лучших! Где-то на запасном пути в качестве бронепоезда стояла эмаговская линия, причем не одна: они были приобретены под проект производства двигателей 1,8 для новой серии «Москвича». А работали тогда, как это было принято в Советском Союзе, с минимальным привлечением субподрядчика: всё — головки, коленчатые валы, блоки — всё должно было производиться самим АЗЛК.

Через несколько лет, когда АЗЛК уже сильно сдал позиции, руководящие товарищи из компании Mahle пригласили меня на беседу с их генералитетом. Большой кабинет, большие начальники, человек десять за столом. Внимательно глядя на меня, руководители мирового гиганта задавали вопросы: «А бывал ли ты на АЗЛК? А правда ли, что там есть линия, которая способна производить поршни — ну, эмаговская?» — «Так, — говорю, — и есть». — «А есть ли опасность… в смысле, вероятность, что эту линию найдут, смонтируют и запустят?» — «Есть, — говорю, — такая опасность, ребята. Ничего нельзя исключить». — «А каким образом это повлияет на наш экспорт в Россию?»

То, что крупнейший производитель поршней в лице компании Mahle на излете девяностых очень серьезно опасался, что когда-то купленное, еще при Советском Союзе, оборудование будет найдено, смонтировано, запущено и окажет серьезное влияние на тогдашний рынок запчастей — это было красноречиво. Не нужны талмуды по стратегическому менеджменту, к черту маркетинговые исследования! Было совершенно очевидно, что именно необходимо для запуска и развития компонентного производства на АЗЛК. Смонтировать поршневое производство. Поставить туда нормального менеджера, потихонечку развивать продуктовую линейку, строить не спеша сбыт и… ну, собственно, и всё! И отъедайте себе рынок у породистых буржуев — потому что буржуи производят где-то в Европе, зарплаты платят в Европе, налоги платят в Европе — и, в конце концов, они, являясь поставщиками критически важных компонентов, держат за горло вашу промышленность. В том числе и автомобильную. Ну обойдитесь без них! Производите всё это сами!

Mahle эту опасность осознавала. Правда, она не реализовалась — то есть линию так и не нашли, и куда она делась, в какой приемный пункт цветмета сдали кабели электропитания от дорогущих эмаговских станков, в какой металлолом отнесли высокоточное и высокоресурсное оборудование — о том история умалчивает. Как бы там ни было, линия по производству двигателей 1,8 АЗЛК так и исчезла, аннигилировала, растворилась в пространстве. Это одна из траурных страниц деиндустриализации великого и могучего Советского Союза.

Занятного на АЗЛК много чего было. Стоит, наверное, упомянуть о том, что стояли там старенькие кривошипные прессы — и потихонечку штамповали запчасти для автомобиля «Москвич 2140». А был он крайне массовым: выпускалось по сто двадцать тысяч машин в год на АЗЛК, плюс еще сколько-то выпускал завод «Ижмаш». То есть машина была в Советском Союзе популярная, потребность в запчастях — колоссальная, дефицит на запчасти был всегда. И вот эти участки по производству деталей подвески, кузовных деталей для «Москвича 2140» — они где-то там потихонечку в недрах АЗЛК работали, и я думаю, что показывали феноменальную рентабельность: низкая стоимость основных средств, гарантированный сбыт любых объемов продукции и отлаженная технология, не требующая каких-либо серьезных инвестиций. Поддерживай станки в более или менее исправном состоянии — и всё! При разгроме АЗЛК эти участки расползлись по частным предприятиям и частным рукам, и наверняка на этом кто-то заработал по-крупному. К сожалению, не слышно, чтобы какая-нибудь компания, приобретя штамповую оснастку для производства чего-нибудь кузовного для этого «Москвича» и получив с этого колоссальную прибыль (как я предполагаю) за первые три-пять лет эксплуатации полученного оборудования, потом развила тему, стала промышленным гигантом, переехала в какой-нибудь автомобильный кластер (к примеру, в Калугу, или в Питер, или во Всеволожск, или куда-нибудь еще), то есть оставила бы заметный след в автомобильной промышленности, просто в индустрии, и в истории раннего капитализма в России. Увы, ничего этого не произошло. Видимо, эффективным собственником в тот исторический период являлся не тот, кто умеет эффективно использовать оборудование и ресурсы, а тот, кто умел… ну как бы поизящней выразиться? — эффективно приватизировать, приобретать, получать контроль над активами — ну, и прочие разные умные слова, которыми в красивых книжках называется смесь жульничества с кумовством. Могло бы быть по-другому, получилось вот так… Печально.

Прокладки. Развитие

Следующим этапом было совершенствование технологии прокладочного производства и вывод ее на какой-то, близкий к искусству, уровень.

Вначале я пользовался самодельным, придуманным мною самим примитивным двух-с-половиной-тонным прессом из ГАЗовского гидравлического домкрата, Г-образной металлической конструкции и набора сменных блинчиков. Сварочно-токарное изделие. Ничего особо сложного в нем не было. Но несколько лет этот прессик проработал исправно. Позже прикупил по случаю пресс польского производства — редкой надежности оказался этот пресс! Сейчас таких не купить ни за какие деньги… Пробойники больших диаметров были изготовлены на «Фрезере», пробойники малых диаметров — тоже, в принципе, там же. Но ведь хотелось большего!

И вот тогда, нарисовав стопку эскизов (как сейчас понимаю, с некоторыми ошибками — поскольку плохо был знаком с технологией вырубных штампов… был знаком, конечно — но поверхностно), передал их нашему старшему товарищу на завод ЛОЗа (лаборатория опытного завода). Это завод подшипников — очень сложных, гироскопических, военного назначения и им подобных, находящийся в районе города Загорска. Там трудился Гиви Владимирович Корнеев. Был он на тот момент мастером цеха — наш выпускник, МАМИшный, очень добрый человек и прекрасный специалист.

С Гиви мы обсудили мои эскизы, и он их передал для исполнения в цех завода «ЛОЗа». Там хороший технолог по ним быстренько прошелся карандашом, поправил те недочеты, которые я по недомыслию допустил — и в результате я получил шикарный (недешевый, совсем недешевый, но действительно шикарный!) комплект инструмента, позволяющий изготавливать прокладки очень удобно, очень красиво и очень технологично.

Этому инструменту сегодня уже больше двадцати пяти лет. И он по сю пору работает, не требуя никаких модификаций и модернизаций! Однако за эти двадцать пять лет он получил существенное развитие. Потому что можно было эту же установочную конструкцию дополнять штампами, развивать эту затею… в общем, работать с этим инструментом до сих пор легко и приятно. Слава индустриальному Советскому Союзу, где можно было быстро воплотить в металле любую техническую идею! Причем в хорошем, каленом металле, в шлифованной инструментальной стали, с накаточками, с маркировочками, с невозможностью неправильно собрать штамп — то есть всё было рассчитано на то, чтобы никакой «пэтэушник» ничего бы не смог перепутать. Штамп собирается однозначно: ВОТ ТАК и никак по-другому!

И точности, и размерные ряды, и зазоры — все было грамотно предусмотрено. Если зазор в направляющей, допустим, три сотки, то в вырубном штампе зазор закладывался шесть. Для того чтобы при работе не могли соприкоснуться режущие кромки пуансона и матрицы. Но это уже потом до меня дошло. Главное: то, что инструмент получился удачным — это заслуга Гиви Корнеева, технологов завода ЛОЗа и тех золотых ручек, что этот инструмент воплощали.

Готовый инструмент мне привезли на легковой машине. Он занимал весь багажник. Металла там было до фига. Новым инструментом работать стало «категорически интересно» — возможности сильно расширились.

Сбыт прокладок в то время был организован очень просто. Заказы принимались по объявлению в газете «Из рук в руки» — то есть я выходил к метро, встречался с человеком, которому требовалась прокладка, забирал у него образец, говорил: «Парень, завтра будет готово!» — и назавтра ошеломленный заказчик получал новую прокладку в соответствии со своим образцом.

Времена были веселые, поэтому неприятные моменты все-таки случались. Но за всё время функционирования прокладочного бизнеса лишь одному мерзавцу (точнее, двоим… но одного из них я бы, наверное, как-нибудь убедил) удалось нагло и злонамеренно не заплатить за прокладку и уйти. Одна прокладка на сто двадцать третий Мерседес со сто пятнадцатым мотором осталась неоплаченной. Много лет прошло, но осадочек остался… где-то этому мужичку, наверное, икается.

С прочими заказчиками товарно-денежные отношения складывались успешно. Люди ведь в большинстве своём приличные — по счастью, жулья в природе немного. Тем более что из моих рук они получали решение НЕРЕШАЕМОЙ проблемы! Без магии штучного прокладочного производства «по образцу» никакой самый замечательный мастер собрать и запустить мотор не мог. «Луч надежды и свет в конце тоннеля» для владельца неисправной иномарки возникали только с нашей помощью! Старенький Мерседес стоил тогда как нормальная двухкомнатная квартира, и его необратимая поломка была реальной трагедией для владельца — личной, финансовой и социальной — поэтому за прокладками к нам приезжали и прилетали со всей страны. Помню, как из Владивостока самолетом прилетал военный моряк, ждал на лавочке, пока будет готова его прокладка — и ехал назад в аэропорт на обратный рейс. Вот это была рыночная конъюнктура!

Иногда приходилось делать прокладки, используя в качестве образца изделия других штучных прокладочников, советских либо иноплеменных. Чужой образец тщательно изучался на предмет «нет ли за морем каких секретов, нам неведомых?» Велся заочный спор, кто из мастеров круче. После пары лет упорной работы наши прокладки по качеству, точности и применяемым материалам стали для конкурентов недосягаемы.

Старые образцы прокладок ни в коем случае не выбрасывались — из них формировался архив! Благодаря богатому архиву стало возможно делать прокладки «по звонку». Например, звонит человек и рассказывает печальную историю: мол, у него редкая машина — например, Nissan Laurel 2,0 литра 1985 года, с правым рулем, и ему бы прокладку ГБЦ на него ну очень нужно… ну очень срочно! При этом старая осталась в городе N. После пары уточняющих вопросов заказчику уверенно заявлялось: «Приезжай! Если срочно, то пока ты к нам едешь, прокладку мы тебе уже сделаем! Знаем, что у тебя за мотор, какая на нем прокладка». Через пару часов изумленный заказчик получал нашу заочно изготовленную прокладку на свой редкий, чисто японский автомобиль. И это без оригинальных программ, без каталогов, без VIN-номеров! Чисто на память — потому что помнили мы свои заказы не только ушами и глазами, но и кончиками пальцев.

Кстати, первые каталоги, которые у нас появились, были даже не о применяемости запчастей, а о последовательности и моментах затяжки болтов головки блока. Нашим заказчикам была необходима информация о том, как нашу прокладку поставить и затянуть: это позволяло избежать ошибок. Первым каталогом у нас была «Автодата» — естественно, на бумаге, в единственном экземпляре, за сумасшедшие 120 $ купленная на выставке лично у иностранного буржуя. Эта книга, и даже сам факт наличия у нас настоящего заграничного справочника вызывал у заказчиков священный трепет и возносил нас в глазах мотористов на космическую высоту. Так что с самого начала мы предлагали не только запчасти — человеку, обратившемуся к нам за помощью, предлагалось комплексное решение его проблемы. Для заказчика мы всегда были коллегами и соратниками. С тех пор, когда я слышу про «технику эффективных продаж», начинаю закипать. Не нужно никогда ничего «эффективно продавать»! Нужно ясно понимать реальные нужды заказчика и компетентно предлагать рациональные варианты решения его проблем. Играть «за него», то есть на его стороне! А всяческие «техники эффективных продаж», изображающие заказчика слабоумным, легко манипулируемым придурком — это от лукавого.

Прокладки приносили очень существенный доход: каждая четырёхцилиндровая прокладка стоила двадцать-двадцать пять долларов, в зависимости от сложности. По тем временам это были колоссальные деньги! Это позволяло развиваться, заказывать хороший инструмент. С другой стороны, это не позволяло, например, иметь два выходных в неделю и ездить в отпуск больше чем на четыре-пять рабочих дней. Потому что по тогдашнему своему материальному положению я не мог позволить себе потратить — а точнее, не заработать за время полноценного отпуска тех денег, которые приносил прокладочный бизнес.

Через какое-то время количество заказов у меня превысило мои физические возможности, и стали появляться помощники. Первыми были Валера Гребенкин и Дмитрий Городецкий, потом работала у нас барышня — Оля Грошникова… чуть позже пришел Игорь Саморуков, который работает до сих пор. Потом возник героический Сережа-Спортсмен — и тоже проработал у нас много лет. Вот такой был яркий и интересный до экзотичности коллектив.

Сейчас кажется маловероятным, но среди всех напастей в бизнесе ранних девяностых как-то не ощущалось ни кадрового голода, ни дефицита специалистов. Специалистов было хоть отбавляй! Поэтому как только я перестал справляться с объемом заказов и потребовался помощник, тут же как-то получилось так (видно, судьба распорядилась!), что у Валерки Гребенкина совсем расстроились дела на заводе «ГолАЗ», и он готов был перейти в разряд «вольных механиков». Вот так мы с ним проработали что-то около года. Потом, когда Валера двинулся по карьерной лестнице дальше (причем не в автосервисной, а в банковской области), у меня возникла потребность в следующем помощнике.

Я считал, что прокладочная премудрость — это уникальное знание (на уровне высшей магии), и то, что я сумел научить Валеру — это вообще чудо какое-то, и что передать все эти волшебные навыки совершенно невозможно, и где же я найду такого кудесника, который сможет выполнять эту сложную творческую задачу…

С нами в выхинском автосервисе тогда трудился такой феерический мужик по имени Петр Семенович — пожилой, опытный, тертый, мудрый… И Петр Семенович сказал: «Ты не умничай! Ты возьми какую-нибудь девчонку с хорошим зрением и аккуратными ручками — из швей, из радиомонтажниц — и увидишь, что по дотошности и ответственности барышням во многих профессиях равных нет!» Послушавшись, я пригласил Олю Грошникову, закройщицу и швею высокого разряда — и убедился, буквально через неделю, что два раза ей ничего объяснять не нужно! Она может не вникать в подробности: для чего это делается так, а не по-другому, но она будет быстро, точно и аккуратно выполнять все те операции, которыми овладела. Оля проработала у нас… ну, лет пять, наверное, и сменила место работы только в связи со сменой места жительства. Вот так мой мужской шовинизм был поколеблен — сперва Петром Семенычем (теоретически), а потом Олей Грошниковой — на практике.

В тот исторический период я искренне затруднялся как-то по-человечески и понятно для собеседника обозвать свою профессию. Постоянные заказчики, бесстрашные перестроечные мотористы-экспериментаторы называли меня «Дима-прокладочник». Отрекомендоваться так какой-нибудь знакомой барышне в ответ на вопрос «а чем ты занимаешься?» я не решался. Обычно отвечал, что у меня очень редкая специальность: я специалист по огнестойким уплотнениям. Формулировка имела успех у девушек… особенно с учетом уровня моей тогдашней зарплаты. Но во всех автосервисных записных книжках 1990-х годов я так и остался «Димой-прокладочником». Меня это не огорчает, тем более что я, вне всякого сомнения, был лучшим прокладочником на всем пространстве бывшего СССР — а может, и мира. Кто готов утверждать обратное, пусть покажет мне чью-нибудь прокладку, технически превосходящую прокладки моей работы. В этом «виде спорта» в качестве достойных соперников могу рассматривать только Игоря Саморукова и Серегу-Спортсмена, то есть ребят, пришедших в эту профессию в одной команде со мной.

ЛЮДИ И ЛИЦА

Народец у нас был колоритный. Одним из наиболее ярких персонажей был, конечно, Сережа-Спортсмен. В майке, из которой пёрли плечи тяжелоатлета, Серега сидел и рубал прокладки со стр-р-р-рашной силой…

В какой-то момент вежливый интеллигентный приемщик, высокоэрудированный Антон Викторович Гайворонский испытал… м-м-м… сложности в общении с клиентом наверху (клиент требовал показать ему «того козла, который делал ВОТ ЭТО»). Антон уговаривал — мол, не надо вам никого показывать, вы, мол, со мной беседуйте — и мы с вами докопаемся до сути, установим причину и наметим пути… Клиент настаивал. Антон тяжело вздохнул, позвонил в волшебный звоночек, сказал: «Серег, ты бы вышел… тут тебя товарищ спрашивает». Серега вышел. Из майки он торчал почти весь, выглядел крайнее убедительно, был лаконичен. Спросил коротко: «Ну?» Человек задумался. Когда Серега, не дождавшись ответа, ушел, заказчик укоризненно обратился к Антону Викторовичу: «Ну зачем вы так, сразу? Можно же без угроз разговаривать».

Как-то раз благодарные заказчики подарили нам буржуйскую банку с гранулированным какао. Его следовало разводить горячим молоком или кипяточком — и наслаждаться горячим шоколадом. Но мы этого не знали. И Серега-Спортсмен не знал тоже… Так он попробовал есть его ложкой. Ему понравилось. Так мы с удивлением обнаружили, что Серега способен сожрать полкило какао просто в один присест, не моргнув глазом. Попробовать деликатес нам не случилось, но Серега искренне заверил нас: «Вкусный Педигри-Пал!» И добавил: «Тащите еще!»

⠀

В умных учебниках по бизнесу, которые я прочел много позже, этот период развития компании называют «романтическим», или «этапом быстрого первоначального роста». Когда еще нет организационной структуры, иерархии, отчетности, правильного администрирования. На данном этапе всё это заменяется энтузиазмом сообщества единомышленников. То есть все занимаются всем. Или каждый сам выбирает себе наиболее подходящие обязанности и выполняет их максимально эффективно. В западных учебниках написано, что период энтузиазма и коллективизма не может быть длительным. Мол, при появлении четвертого-пятого сотрудника запал проходит, накапливается «критическая масса» людей и настаёт этап холодного администрирования. Возможно, где-то оно и так, но в России уж точно по-другому! Переход к четкой административной иерархии и тотальному контролю в «Механике» затянулся на десятилетия. Думаю, что этот переход и сейчас еще не завершился. Дух вольницы и методы партизанщины живы до сих пор. Не уверен, что это всегда плохо. В этом мое субъективное мнение не совпадает с догматами учебников «менеджмента».

Наш период «быстрого первоначального роста» я вспоминаю с удовольствием, с нежностью даже… Мало сотрудников, все друг друга знают, ценят, и готовы помогать по работе и по жизни. Некая община, племя, клан. Восхитительное чувство принадлежности к непротиворечивому сообществу единомышленников. Да и возраст в паспорте вызывал тогда отчаянный оптимизм…

Но вернемся к описанию наших «прокладочных» подвигов. Помимо отверстий цилиндров, необходимо было окантовывать масляные отверстия и другие ответственные детали прокладок, особенно на дизелях. Частично это выполнялось при помощи медных пистонов, заготовки которых я покупал на Егорьевском заводе АТИ. Но иногда обойтись заводскими пистонами не получалось. Хотелось делать любые пистоны самостоятельно — красивые, любого диаметра и формы… и я предпринял несколько поездок на Птичий рынок.

⠀

На старом Птичьем рынке в Калитниках, помимо голубятников, кошатников и собаководов, была еще такая занятная категория людей, как ювелиры и инструментальщики. Именно там, беседуя с ювелирами, рассматривая всякие штихели, волочильные доски и прочие занятные вещи, я познакомился с инструментальщиком, великим мастером и хранителем сокровенного знания Израилем Иосиповичем. Изложил ему свою печаль: мол, мне нужно производить такие вот пистоны, а для этого мне нужны пресс-формы — небольшие, но хорошего качества. Израиль Иосипович сказал: «Ты давай, приноси образцы, приноси и эскизы этих пистонов — какие радиусочки, какой матерьяльчик — образечики матерьяльчика давай, потом давай денежку — и жди терпеливо». Что, собственно, я и сделал…

Израиль Иосипович сделал мне одну пресс-форму — под пистоны диаметром шесть, потом еще одну… потом еще несколько. Это было недешёвое удовольствие. Но удовольствие общаться с великим инструментальщиком — оно само по себе дорогого стоит… И еще: имея эту оснастку, можно было действительно производить пистоны в необходимом количестве, притом такие, как нужны заказчику, а не такие, какие у меня случайно оказались милостью Егорьевского завода.

Ювелиры и инструментальщики «с Птички» так и не смогли поверить, что моя профессия — «прокладочник», и периодически затевали разговор: «Послушай, что-то непонятно, чем ты вообще, парень, занимаешься». А дальше пошли слова, которых я не понимал: вроде «сканью», а вроде «чернью»… «Вроде ты по серебру должен работать, судя по вопросам — а вроде не работаешь, потому что каких-то вещей по серебру не знаешь…»

Когда Израилю Иосиповичу и его коллегам я честно говорил: «Мужики, я прокладочник… я прокладки делаю!» — они махали рукой: «Ну ладно… не хочешь говорить, чем на самом деле занимаешься — не говори». Так, наверное, и не поверили… Но их золотые руки, их опыт и стоящая у них за плечами советская инструментальная промышленность подарила нам замечательные пресс-формы, которые существенно расширили наши возможности.

Что дало прокладочное производство?

Ну, конечно, деньги. Кто б спорил? И еще какие!

Ну, конечно, опыт. Тоже немаловажно. Ну и, конечно, понимание рынка.

И вот каким образом. Все поломки в двигателях, требующие замены прокладок, запоминались глазами, руками, кончиками пальцев — и вскоре я уже точно знал практически наизусть список наиболее популярных в ремонте моторов и номенклатуру самых востребованных запчастей к ним. Вот такой практический ABC-анализ вместе с маркетинговым исследованием, еще и с полным учетом неудовлетворенного спроса. Никакая другая «умная маркетинговая методика» такого знания дать не может. Только практика!

Исходя из наработанного опыта, пользующиеся спросом прокладки легко определялись визуально, по маленькой картинке в бумажном каталоге. То есть, листая толстые каталоги производителей прокладок, я мог уверенно определить применяемость прокладки по внешнему виду и расположению характерных деталей.

Поэтому когда появились первые спекулянты, привозившие из-за бугра запчасти, я мог без сомнений заказывать по двадцать, пятьдесят, сто единиц наиболее популярных моделей прокладок, будучи совершенно уверен в их востребованности. Все наши скромные складские остатки были всегда ликвидны, имели хорошую оборачиваемость — и продукция GOETZ, ELRING, VIKTOR RЕINZ начала понемногу нами продаваться. Начинались закупки с прокладок клапанной крышки и поддона. Прокладки ГБЦ мы изготавливали сами, а вспомогательных прокладок, помп, крышек, насосов тогда никто не покупал, их мотористы вырезали сами из листового поранита, крафт-картона или обычного ватмана.

Существенный прогресс в торговле запчастями произошел, когда мы перебрались из Выхина в широко известный в узких кругах подвальчик на улице Трофимова. В частности, первые представители иностранных компаний в лице компании GOETZ, представленной господином Беккером и Александром Шараповым в качестве переводчика, посетили нас именно там. Гости помешали ложечкой растворимый кофе, посмотрели грустно на подвальные стены и сказали: «Ну… если платите… миллион… немецких марок… наличными — ну, тогда мы вам что-нибудь, наверное, поставим». Видимо, названная сумма была вежливой формой отказа. В остальном «коммерческое предложение» вполне соответствовало тогдашней «практике делового оборота». Вся европейская цивилизованность и зарегулированность возникли несколько позже. А по Москве девяностых господин Беккер вполне был готов ходить со спортивной сумкой, набитой миллионом марок, если бы на тот момент он у нас был. Тогда, наверное, за миллион марок можно было бы купить Кремль… ну, уж место в Мавзолее — точно. Поэтому на том этапе с компанией GOETZ в лице господина Беккера мы о начале сотрудничества не договорились. В итоге договорились несколько позже и при иных обстоятельствах. И с господином Беккером сотрудничали долго и плодотворно, вплоть до его ухода из GOETZ, а с Александром Шараповым сотрудничаем до сих пор.

Для GOETZ, ELRING и RЕINZ мы, конечно, были еще маленькие тогда: смотрели они на нас свысока, держали у себя в приемной на какой-нибудь выставке по несколько часов — но ничего страшного, я не гордый, я посижу. Я подожду, но в результате уйду от них с каталогами и с контактами новых русских спекулянтов-«автозапчастников»… извините, начинающих российских «дилеров», через посредничество которых и закупалась поначалу продукция главных мировых прокладочных брендов.

ЛЮДИ И ЛИЦА

Поскольку прокладки получались у нас действительно очень качественные, то скоро весь основной автомобильный бомонд стал нашей клиентурой. Со многими из «вольных механиков» побеседовать и поприятельствовать было истинным удовольствием. Когда приезжал, например, Сергей Гудович — это был просто праздник! Одним своим присутствием, веселым нравом, доброй шуткой, которая из уст этого добродушного великана звучала особенно убедительно, Сережа умиротворял всех. Его спокойное бухтение в затылок какому-нибудь бандюковатому клиенту или не в меру суровому менту — типа «Ты чо, мужик, кипешуешь? Отошел бы уже, а то занял все окошко, а я тут стою с тяжелой железякой, тебя дожидаюсь… поговорить с людьми мне не даешь…» обычно успокаивало любые разгоревшиеся страсти. Компания «Иномотор» была в числе наших славных заказчиков: Петр Бушланов, Александр Куницин, и ещё много славных советских инженеров, в разгар перестройки вынужденных уйти на вольные гаражные хлеба… Разные экзотические заказчики тоже случались — как, например, гордый восточный мужчина, который заказывал прокладки для автомобиля «Чайка» (они несколько отличались от ГАЗ-53) с комментарием: «Это для пыравытэльства маей рэспублыки!» Мы с удовольствием сделали для «пыравытэльства его рэспублыки» партию прокладок, и все были довольны друг другом… Хороший был мужик. Верил в свою республику и искренне ею гордился. Наступило ли в его республике солнечное благоденствие, торжество справедливости и процветание? Не уверен… Но тогда было время великих надежд не только в маленьком подвале «Механики». Время великих надежд было во всей большой стране. Только самые опытные, информированные или циничные, наверное, понимали, что «в действительности всё не совсем так, как на самом деле».

Книжки, рассказывающие о теории управления, появились позже. Их перевели с английского для бодрого поколения «эффективных менеджеров». И для них четко написали: «одновременные кардинальные изменения бизнес-процесса и повышение его интенсивности (перестройка + ускорение) — верный способ угробить хоть предприятие, хоть государство». В начале 1990-х это знание как-то не стремились популяризировать…

…Ох, лучше вернемся к прокладкам! Параллельно с первыми нерегулярными закупками фирменных прокладок развивалось собственное производство прокладок не только головки блока, но и клапанной крышки, и масляного поддона. У нас появились материалы из бензомаслостойкой резины, из пробки с резиновым наполнением компании «Саморим» — мирового монополиста в производстве пробковых изделий. Мы научились покупать пробку с резиновой крошкой — то есть автомобильную, настоящую, качественную. Популярные прокладки поддона и клапанной крышки поддерживались в наличии «фирменные», лишь редкие делались на заказ. Так потихонечку жизнь шла и развивалась.

Когда накопился опыт и сформировался список наиболее востребованных прокладок ГБЦ, возникла идея наиболее популярные модели производить мелкой серией, не вырубая вручную, а заказывая крой прокладок на станках лазерной резки.

Тогда уже широко использовались газовые и твердотельные лазеры — точнее, лазерные раскройные машины — например, «Радуга» производства Болгарии. И, имея чертеж прокладки, в каких-то существовавших тогда чертежных программах (это был, по-моему, даже еще не Автокад, а его предшественники), можно было лазерный крой заказывать в промышленных масштабах. Что мы понемногу и начали делать. То есть часть прокладок мы делали вручную, а распространенные модели стали производить мелкой серией: сто, двести, триста — до четырехсот изделий — потому что чем больше партия, тем ниже себестоимость. Основные принципы ассортиментной политики постигались непосредственно на практике, в процессе общения с клиентом. И это самое общение всегда давало четкую информацию о том, что человеку еще нужно, какие услуги в дефиците.

Тогда в дефиците были многие услуги — но вот какие особенно остро, и какие конкретно потребности возникали у наших заказчиков — это было совершенно очевидно, это можно было пощупать, понюхать и потрогать руками… Тогда уже звучали умные слова теоретиков про «маркетинг» как изучение рынка. Мне тогда было непонятно: если ты профессионал, то рынок не нужно ИЗУЧАТЬ — его нужно ЗНАТЬ с исчерпывающей полнотой. А если кому-то рынок нужно «изучить» — то, наверное, этот «кто-то» просто занят не своим делом. Сейчас рыночные условия другие, дефицита товаров и услуг нет. Но даже в этих условиях я считаю правильным ориентироваться только на реальные, насущные потребности заказчиков. Неочевидные потребности, высосанные из пальца в ходе сложного и дорогого маркетингового исследования рынка, — слишком рискованная основа для бизнеса и слишком надежный способ бизнес угробить.

Появление названия и логотипа

Название и логотип «Механики» возникли в 1993 году. Логотип на бумаге нарисовал я сам, а в достойный вид его привел известный графический дизайнер и наш товарищ по МАМИ Константин Судьин. Ни о каком «брендинге» и «нейминге» я тогда даже не слышал! Просто с расширением спектра услуг и ростом числа заказов потребовались бланки заказ-нарядов. И заодно визитки захотелось напечатать: иногда уже были нужны для дела, не только барышням пыль в глаза пускать. Бланки Константин Судьин для нас разработал шикарные! Отпечатанные в хорошей типографии «Соваминко», трехслойные, с водяными знаками и сквозной нумерацией, на самокопирке, позволяющей сразу получать три копии заказа. Эта система с бумажными бланками много лет позволяла иметь довольно простой, прозрачный и надежный учет.

Позднее, в 1999 году, логотип «Механика» был опубликован в сборнике ЗНАК’99 (каталог по итогам выставки логотипов и товарных знаков «Знак 99», проходившей в октябре 1999 г. в ЦВЗ «Манеж», СПб) как пример удачного машиностроительного логотипа, и даже занял призовое место в конкурсе. Первоначально логотип помещался на фоне сеточки миллиметровой бумаги, но позже, в компьютерную эпоху, миллиметровка стала для молодых инженеров чистой воды архаизмом — и от фона отказались.

К слову, об архаизмах. Сегодняшним айтишникам будет занятно узнать, что удаление багов и внесение изменений в электронный чертеж тогда происходило с помощью ножниц и клея. Вырезали один кусок перфоленты и вклеивали другой — ну прямо кружок «Умелые руки»!

Питерская «Механика»

Спрос на изготовление прокладок в Москве был высоким. Мы предлагали людям решение «нерешаемой» проблемы. Конкуренции в сфере «запчастей для иномарок» не было практически никакой. Можно было попробовать расширяться на другие города. Я решил, что мне нужен помощник в Питере. Зарегистрированного юр. лица на тот момент еще не существовало. Планировалось исключительно частное сотрудничество, основанное на полном личном доверии, без формальных договоров и каких-либо платежных документов. Нужен был в доску свой, надежный человек в Питере.

Проявлять наивность, доверчивость и прямолинейность нередко полезно. Эту жизненную стратегию я и сейчас продолжаю считать самой эффективной. Не мучаясь сомнениями, я поместил объявление в наиболее популярной тогда газете бесплатных объявлений «Из рук в руки». Оно гласило: «Требуется представитель в Петербурге, заинтересованный работать в автомобильной сфере и готовый часто приезжать в Москву». Писем — настоящих, не электронных, написанных шариковой ручкой на бумаге в клеточку, пришло с десяток. Письмо Максима Подбельцева ярко выделялось на фоне прочей корреспонденции лаконичностью изложения и точностью формулировок. Максим уложился в две строчки. Написано было так, что ни прибавить к написанному, ни убавить было нечего. Мы созвонились (то есть я позвонил Максиму), через пару дней Максим приехал в Москву. Мы с ним буквально час поговорили, сидя на табуретках у меня в мастерской, в Выхино — и на следующей же неделе мне потек поток заказов от Макса, а в Петербург потек поток изготовленных прокладок. Было это весной 1992 года.

Видимо, прокладочная тема действительно открывала перспективы, потому что бизнес в Питере развивался вполне самостоятельно и достиг немалых успехов.

Первый собственный станок

А вот как началась наша «станочная эпопея». Девяносто второй год, осень — по-моему, ноябрь. Тогда я уже снимал квартиру на дальней окраине Москвы, и у меня уже был городской телефон. И вот на этот городской телефон позвонил мне мой славный приятель по Автомеханическому институту — Валера Чусов. Валера работал в то время самым настоящим журналистом, в самой настоящей автомобильной газете «Авто» — тогда в стране она была первой и единственной… ну, исключая советские журналы автомобильной тематики.

Так вот, позвонил Валерка и сказал: «Слушай, я вчера был на выставке с громким названием „Конверсия-1992“. И вот что, по-моему, могло бы тебя там заинтересовать: хонинговальный станок Стерлитамакского завода. Выставка еще не закончилась — и если ты поторопишься, то успеешь на него посмотреть. Ну, и не только посмотреть. Мне показалось, что ребятки, которые привезли этот станок на выставку… ну, мягко выражаясь, крайне нуждаются в деньгах. Возможно, ты с ними прямо там, на выставке, и сможешь договориться о покупке».

О хонинговальном станке мечтал я давно. И я мечтой этой делился — в том числе и с Валерой, и с другими своими друзьями. Соответственно, ребята знали, что во мне живет некая тайная зависть к станочникам. Потому что, будучи мотористом, общался я с ними довольно плотно, и их положение в «пищевой цепочке» автомобильного бизнеса вызывало у меня уважение и нормальную искреннюю белую зависть. Потому что я получал от клиента деньги за отремонтированный мотор в самом конце всего процесса, то есть последним. И доставались эти деньги тяжелым трудом и немалым нервным напряжением.

Сами понимаете: мотор нужно разобрать, продефектовать, закупить запчасти, развезти блок-вал на станочку, на шлифовку, на расточку, на обработку плоскостей, найти и закупить запчасти, потом все промыть, промерить, собрать, отрегулировать и попытаться запустить. При запуске мотора, как правило, обнаружится куча попутных неисправностей и непредусмотренных заранее работ. Вроде бы ты не планировал возиться с засоренным баком, гнутым глушителем, пропавшей куда-то зарядкой, подсосом воздуха через вакуумник, отгнившими шпильками промежуточной опоры кардана, подгоревшей десять лет назад проводкой… Но в момент сдачи заказчику все эти и многие другие проблемы имеют немалый шанс стать твоими. Искать причину, исправлять и нести ответственность за всё приходилось мотористу.

Отдавая деньги расточнику или шлифовщику, я платил из своего кармана, а свои кровные получал в лучшем случае в конце недели «плотной» работы. Ну а деньги, аналогичные недельной зарплате моториста (моей, то есть), станочник получал часа за полтора спокойной интеллигентной работы, с микрометром в руках — и заметьте, никто у него над душой не стоял! Клиенты бывают разные: хорошие и не очень хорошие — а его это не волнует: он имеет дело с железякой, и за свою работу отчитывается в момент ее передачи мне, то есть мотористу. Ну а моторист — если умеет пользоваться микрометрическим инструментом, может оценить качество работы станочника с помощью нутромера и микрометра. Поскольку большинство мотористов этим умением похвастаться не могло, то оценивали работу исключительно визуально: блестит — не блестит зеркало цилиндра, опускается поршень туда, в цилиндр, медленно или падает как в колодец. На самом деле, все эти «косвенные способы оценки» — это всё от лукавого. Нормальный специалист пользуется микрометром, но вот беда: эти нормальные специалисты, как всегда, не в большинстве. Так что станочника даже проверить по-хорошему было некому. Вот такое социалистическое разделение труда. Кому-то вершки, кому-то корешки.

Будем считать это лирическим отступлением. Итак, к делу: понятно, что жизни квалифицированного станочника я искренне завидовал и очень хотел бы оказаться на его месте. А для этого неплохо было бы как минимум иметь оборудование…

Словом, мой друг Валера Чусов как раз вовремя посоветовал мне отправиться на выставку «Конверсия-92». На следующий день я примчался в Сокольники. Там, на стенде Стерлитамакского завода имени Ленина, увидел продукт, ориентированный не на гигантов промышленности, а на небольшое частное производство. Редкий пример того, как крупное советское предприятие быстро и гибко смогло отреагировать на изменение конъюнктуры. Стерлитамаку — УРА! Станок получился замечательный. Компактный, удобный, с шикарным рабочим столом, с простой и понятной кинематикой. Модель называлась СС700М — её и сейчас можно найти в Интернете.

На стенде этот станочек стоял под заводским номером два — традиционно станочек под номером один уходит в музей предприятия. То есть это был первый станок, покинувший территорию завода.

На стенде стояли взрослые, суровые уральские командировочные дядьки. И реальность, в которой они оказались, была не менее суровая. Это была их третья выставка без заезда на родину — то есть Стерлитамак послал их на выставку в Свердловск, он же Екатеринбург, а оттуда в Питер, и только оттуда в Москву, в Сокольники, на выставку «Конверсия-92», где наши пути и пересеклись. В результате всех этих переездов у ребят кончились не только их личные деньги и командировочные — кончились даже сигареты, а еще кончились соседи по гостинице и по выставке, готовые из гуманистических соображений поделиться с ними хотя бы табаком. То есть положение у парней было отчаянное.

Станок я посмотрел. Это не заняло много времени — он был совершенно понятен. Всё, что в нем работает, и как именно это работает, в комментариях не нуждалось: все это видно было невооруженным глазом. Ребята разрешили мне подергать ручки, восхититься дивным столом, который перемещается по двум осям. Стол на стерлитамакском станке действительно заслуживает всяческих похвал. Понял я: вот она, моя мечта, это именно то, чего я хочу! И мы перешли к коммерческой части нашей беседы.