Бесплатный фрагмент - Лето с Макс на краю земли

Яркие вспышки приковывают взгляд. Я смотрю на них, не отрываясь, широко раскрытыми от изумления глазами. Происходящее так завораживает, что я невольно испытываю трепет. А ещё счастье! Счастье от осознания того, что Макс сейчас, в этот невероятный момент рядом со мной, счастье от осознания того, что я больше не одинок и никогда больше не буду одинок.

Благодаря ей это лето стало моим самым ярким воспоминанием — это она сделала его таким. Если бы она не появилась в моей жизни, это лето было бы таким же пустым и одиноким, как и все предыдущие. Но она появилась. И наполнила смыслом мой мир.

Часть 1

Глава 1

Это был первый день лета. Наконец-то можно было просто сидеть на лавке и смотреть на асфальт. Никуда не торопиться, не прокручивать в мыслях дела и планы. И вдобавок погода стояла просто фантастическая: ни облачка на небе — только бездонная синева и солнце, припекающее с такой силой, что будь то середина лета, я, наверно, проклинал бы его, но тогда, в первый день лета, после долгих весенних дождей, это пекло было именно тем, чего так не хватало. Поэтому я просто сидел и, зажмурившись, подставлял солнцу свою физиономию, наслаждаясь теплом.

Красное пламя, сиявшее сквозь закрытые веки, сменилось тенью. В мгновение, прошедшее прежде, чем я успел открыть глаза, мелькнула мысль, что туча сейчас была бы совсем некстати. Но ещё более некстати оказался Лом, которого я увидел перед собой. Вообще-то, изначально его так прозвали, потому что он был Ломакин, но некоторые считали, что он Лом, потому что длинный и тощий. Это меня не особо волновало, а вот то, что он постоянно докапывался до меня, не волновать не могло. Вот и тогда он не смог пройти мимо:

— Э, Чудила!

Отвечать ему было бы глупо, поэтому я молчал.

— Тугой, что ли?

Вот докопался. День у него, что ли, был бы прожит зря, если бы он до меня не докопался. Кто-то рождается, чтобы полететь на Марс или, по крайней мере, запустить к Красной планете трактор с навозом в кузове. Кто-то — чтобы вырастить самую большую капустную голову и увековечить свой род гербом с капустой. Кто-то — чтобы завоевать пол-Европы и дать название пирожному. Ну, а кто-то родился, видимо, исключительно для того, чтобы докапываться до меня.

— Вот лох. Опять завис, — голос Лома отвлёк меня от размышлений о его роковом предназначении. Он толкнул меня в плечо.

— Отвали, — ответил я со сдержанной злобой.

— О, голос проклюнулся! — обрадованно воскликнул Лом. — Тебя, значит, просто надо потрепать маленько — глядишь, нормальным человеком станешь.

С этими словами он схватил меня за рукав футболки, стащил с лавки и отвесил пинка. Я попытался пнуть его в ответ, но он отскочил в сторону и снова толкнул меня в плечо.

— На ринг выходит Злобный Чудила! — растягивая слова, раззадориваясь, заорал он, намереваясь вдоволь повеселиться.

Не знаю, чем бы всё это закончилось. Скорее всего, как обычно, но тут подошла Юлька. Не знаю, просто тусовались ли они тогда вместе или встречались. Мне было всё равно. Она всегда была ему вполне под стать.

— Хорош, Лом, оставь его! — с гримасой презрения сказала Юлька. — Дался тебе этот Чудила! Руки только марать. Пошли уже, опаздываем!

— Сиди — тупи дальше! — бросил на прощание Лом, неожиданно пнул меня ещё раз и пошёл куда-то с Юлькой.

Я хотел догнать и пнуть его в ответ, но не стал. Я не собирался опускаться до его уровня! Вместо этого я сел обратно на лавку и хотел вернуться к своему приятному времяпрепровождению, но, конечно, настроение было уже совсем не то. И от этого было вдвойне паршиво на душе. Лето, которого я с таким нетерпением ждал, начиналось так дерьмово. Проклятый тупорылый Лом!

В голове стали роиться мысли, как можно было ему отомстить: проколоть колёса у его мотика, написать на стене краской что-нибудь мерзкое про него, разузнать номер его телефона и оформить подписку на какую-нибудь фигню. Один вариант был прекраснее другого, но я понимал, что сделав что-то такое, я лишь докажу себе свою ущербность. Это значило бы, что я и правда Чудила. Сейчас же я знал, что для него я Чудила лишь потому, что он не способен подняться до моего уровня. И эта мысль успокаивала меня и мало-помалу убедила меня не мстить ему. Настроение стало чуть лучше, но неприятный осадок всё равно остался: казалось, популярность Лома и моё одиночество говорили о том, что, возможно, прав был всё-таки он, а не я.

Изучая взглядом асфальт и погрузившись в свои мысли, я не заметил, как ко мне подошла она. А она просто взяла меня за руку и потянула за собой:

— Идём!

Это произошло до того неожиданно, что я даже не успел понять, что произошло. Я просто встал и пошёл за ней. Я чувствовал её руку в своей и не мог поверить, что ко мне прикоснулась девушка. Этого просто не могло быть. Но её рука, нежная, тёплая рука — я чувствовал её и не мог не следовать её зову.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я оторвал изумлённый взгляд от её руки и поднял глаза вверх. Её огненно-рыжие волосы походили на пламя. Взгляд её ярких голубых глаз был устремлён вперёд. Аккуратное личико, украшенное крапинками светлых веснушек, очаровывало. Да она вся очаровывала! На ней был зелёный топ и короткие джинсовые шорты, а невысокий рост компенсировался сетчатыми кроссовками на высокой подошве.

Меня словно пронзила молния, и я, содрогнувшись, вырвал свою руку и остановился.

— Кто ты?

Она обернулась, взглянула на меня своими лазурными глазами и рассмеялась. Её смех был таким непривычным. Обычно надо мной смеялись с гоготанием или ухмылкой. Её же смех был каким-то невинным, добрым.

— Мы познакомимся поближе чуточку позже, — заявила она, — а пока позволь мне показать тебе одно классное место. Тебе понравится!

Она вновь решительно взяла меня за руку, и я больше не сопротивлялся, хотя всё это было в высшей степени странно. Мои логические умозаключения никак не приводили к какому-либо более-менее разумному объяснению происходящего. Однако постепенно доминирующей версией стала следующая: должно быть, Лом или кто-то ещё из его дружков-придурков подговорил её, чтобы она куда-то завела меня, а потом… Вариантов, что могло произойти потом, я придумал целую уйму.

Так я размышлял тогда. Хотя и тогда уже её образ не вязался у меня с коварством. Что-то было в её глазах, в её лице такое искреннее и чистое, что само подозрение в коварстве было отвратительным. Но разум считал так, как считал.

За этими размышлениями, а может быть, будучи очарованным ей, я совершенно упустил из виду наш маршрут. Мне всегда было свойственно ходить в задумчивости, не обращая внимания на окружающих, обычно ноги сами шли привычной дорогой. Тогда же, ведомый этой удивительной девушкой, я оказался в совершенно незнакомом мне месте. Это была окраина города. Далеко за спиной остались гаражи. И незаметно для меня мы успели даже пройти метров сто по едва заметной тропинке, пролегавшей через луг, пока не упёрлись в металлическое ограждение. Только тут, когда она наконец отпустила мою руку и, ловко взобравшись на ограждение, обернулась на меня в ожидании, я вышел из оцепенения.

— Давай уже залезай! — поторопила она меня.

Было уже глупо отступать, поэтому я последовал её примеру. Спрыгнув с другой стороны, мы пошли дальше через луг и через несколько минут вышли на железнодорожные пути. Более того, взору моему предстали десятки путей, сходившихся и расходившихся. Повсюду в тупиках стояли ржавые вагоны и цистерны, поломанные вагонные тележки, дрезины и даже локомотивы электричек и тепловозы. Я вытаращил глаза и ошарашенно спросил:

— Где это мы?

— Это кладбище поездов, — ответила она с довольной улыбкой. — Я знала, что тебе понравится! Сюда свозят железнодорожную технику, пришедшую в негодность. Её могли бы сдать в металлолом, но там какие-то сложности с правами владения. Из-за неразберихи временно свозят сюда, и время превращается тут в вечность. Так эти отслужившие своё механические трудяги обретают тут вечный покой.

— А нас не поймают тут? Наверняка ведь есть сторожа. Может быть, даже с собаками, — опасливо уточнил я.

— Не беспокойся! Тут один сторож на всё кладбище, а оно огромное. С охраной тут заморачиваться не стали, ведь довольно сложно незаметно утащить вагон, пусть и ржавый. Тем более, непонятно кому принадлежащий. Сторож периодически обходит территорию, но нас он всё равно не догонит.

— Звучит… убедительно, — с сомнением заметил я. — Ну а мы тут что будем делать? Запчасти воровать?

— Оставь воровство терзаемым сиюминутными страстями. Мы пришли сюда за кое-чем другим. За тем, что невозможно своровать, а можно только подарить, и подарить навсегда.

— Глубокомысленно.

Она не стала вступать со мной в спор или пытаться объяснить свои слова. Вместо этого она направилась куда-то решительным шагом. Я последовал за ней. Мы пробирались между вагонов и под ними, перелезали через вагонные тележки, и я постоянно оглядывался и смотрел по сторонам, чтобы не упустить из виду сторожа, который мог появиться ниоткуда в любой момент. Её же это, казалось, совсем не заботило.

Наконец мы добрались до старенького тепловоза, должно быть, годов семидесятых. Красная краска на нём облупилась, ржавчина подъела кое-где железо, нижние фары были выбиты, и только верхний фонарь сохранился в целости и сохранности. Тяжёлые колёса давно не двигавшегося локомотива поросли вьюнком, пробивавшимся через скудно поросшую травой щебёнку, по которой пролегали побуревшие от времени пути.

Она подошла к локомотиву и, цепляясь за различные детали, быстро-быстро взобралась на крышу, как будто делала это уже тысячу раз. Я в лазании был не настолько искушён, поэтому поначалу мои попытки повторить её трюк не увенчались успехом. Тогда она посоветовала, куда удобно ставить ноги и за что хвататься, и с её подсказками я наконец взобрался тоже.

Кладбище поездов предстало передо мной во всей своей одичавшей красоте. Вдалеке виднелось ремонтное депо с разбитыми окнами. Его распахнутые ворота отчётливо демонстрировали тот факт, что здание уже давно не эксплуатировалось. Кое-где на усыпанной щебёнкой территории торчали бетонные плиты платформ. Изредка щебёнка перемежалась зелёными прогалинами, густо поросшими кустарником. И повсюду-повсюду на путях стояли поезда, прибывшие на конечную.

Взгляд мой упал вниз, туда, откуда мы только что залезли на локомотив, и я отшатнулся: высота была достаточной, чтобы переломать ноги при падении. Хорошо, что, забираясь, я не обратил на это внимания. Я с ужасом подумал о том, как я буду потом слезать с локомотива.

Ступни ощутили жар горячего металла под ногами. Было ещё утро, но солнце уже успело раскалить крышу локомотива.

— Кажется, подошвы моих кроссов сейчас расплавятся, — заметил я.

— Да уж, сейчас тут слишком жарко. Я просто хотела, чтобы ты увидел всю эту красоту и знал, где я буду ждать тебя вечером.

— Будешь ждать меня вечером?

— Ага. Сейчас тут просто интересно, а вечером будет поистине волшебно, обещаю. Приходи сюда в восемь. Я буду ждать тебя.

— Я вообще не понимаю, что происходит.

— Ты в этом не одинок. Но ведь это никогда никому не служило препятствием, чтобы жить. Главное, что что-то внутри нас знает, что нужно делать. И то, что внутри тебя, говорит тебе прийти сюда вечером.

— Вообще-то, мне это говорит не то, что внутри меня, а то, что стоит напротив. Вернее, тот, кто стоит напротив. Я даже не знаю, как тебя зовут.

— Зови меня Макс. Обычно я Макс. Ну, кроме понедельников. По понедельникам мне нравится быть Эвридикой. Есть версия, что это имя означает «вдохновительница». Как тебе? Ну, или, по другой версии — «свет зари, растекающейся по небу». Мне кажется, мне очень подходит.

— Допустим, тебя так зовут, хотя и не очень-то верится. Но как это так может быть, что в один день ты Макс, а в другой — Эвридика?

— Очень просто это может быть. Это ведь целые разные дни недели! А у людей, между прочим, даже в течение дня имена меняются: с утра — Игорюша, днём — Игорь Степаныч, а вечером — уже Крулл — король-воин! Имена ведь не просто номинально обозначают того или иного человека — они передают наше отношение к нему. Вот предки называли детей в соответствии с тем, какими видели или хотели их видеть: Светлана — «светлая», Владимир — «владеющий миром». Вот и я всю неделю хочу видеть себя Макс, а по понедельникам — Эвридикой.

Я был ошарашен. Впервые в жизни я слышал, чтобы человек так вольно обращался со своим именем. Я был уверен, что её зовут вовсе не Макс, но её рассуждения были вполне убедительными, чтобы оставить попытки выяснить её настоящее имя.

— Но почему именно Макс?

— Слишком много вопросов для человека с жареными кроссами!

Я опустил взгляд и, потоптавшись, обнаружил, что кроссовки уже реально прилипли к металлу.

— Пожалуй, мы продолжим беседу вечером, — заявила Макс. — Заодно у тебя будет ещё один стимул прийти.

— Может быть, — с несколько нарочитым сомнением ответил я: я и сам ещё не знал, пойду ли я на ночь глядя на кладбище поездов, хотя эта девушка уже вызывала непреодолимую тягу. — Как мы теперь отсюда слезем?

Макс так же ловко, как и взобралась, быстро слезла с локомотива и вновь указала на детали, за которые было удобно схватиться. Самым сложным в спуске было сделать первый шаг: нужно было подползти к краю крыши и, развернувшись спиной, опустить ногу на невидимую опору. Не то чтобы я сильно боялся высоты, но было страшновато. В любом случае не мог же я остаться на крыше навсегда. Преодолев страх, я всё-таки кое-как слез.

— Ну а теперь до вечера! — сказала Макс и, не дожидаясь ответа, направилась куда-то в другом направлении — не в том, откуда мы пришли.

— Стой! Мы не пойдём обратно вместе? Я не знаю дорогу.

— У тебя всё получится, — весело ответила Макс и скрылась за вагоном.

— Эй, мне нужен твой номер телефона, — крикнул я ей вслед.

— У меня нет телефона, — крикнула она в ответ.

— Отлично, — пробубнил я под нос и пошёл в направлении ограждения, где мы с Макс перелезали.

Эту часть пути я ещё помнил, потому что всю дорогу смотрел по сторонам. Меня больше беспокоила другая часть: пока Макс тащила меня за собой через какие-то глухие улочки, я совершенно не озадачивался запоминанием маршрута. Теперь оставалось только ориентироваться по мху на деревьях. Мои размышления вдруг прервал выстрел, прозвучавший, как гром среди ясного неба. Я подскочил, как ужаленный. По спине пробежали мурашки, волосы встали дыбом.

— Ах ты, паскуда! — раздался крик сзади.

Я оглянулся и увидел сторожа, который спешно засыпал в ружьё новую порцию соли. Вытаращив глаза, я стал было ждать, что будет дальше, но уже в следующую секунду инстинкт взял своё, и я развернулся и помчался так, что аж ветер в ушах засвистел. В мгновение ока я добежал до ограждения и перемахнул через него практически одним прыжком. Помчался дальше, стрелой преодолел луг и остановился уже только у гаражей. Оглянувшись и убедившись, что погони за мной не было, я наконец-то смог перевести дух и отдышаться.

— «Не догонит», блин, ага! — выругался я и уже не спеша пошёл между гаражей.

Глава 2

День пролетел так быстро, что я и опомниться не успел, как наступил вечер. Не то чтобы я был очень занят или не успел что-то сделать. Как таковых дел было мало: сходил в школу покрасить мебель — это была моя отработка — да в магазин сбегал за продуктами. Но времени мне действительно не хватило: не хватило на то, чтобы понять, идти на кладбище поездов или нет. Весь день я только об этом и думал и пытался понять, что я об этом думаю. Мысли были крайне противоречивые.

Красивая девушка пригласила меня вечером в уединённое место. Как же мне повезло! Наконец-то кто-то смог почувствовать мой богатый внутренний мир и полюбить меня таким, какой я есть. Мы будем сидеть вдвоём, и обниматься, и даже, наверно, целоваться. И все будут завидовать мне, какая у меня невероятно крутая девушка!

Какая чушь! Люди не рентген и не видят чужой внутренний мир. Ты можешь хоть вывернуться наизнанку, но твоя душа всё равно останется непостижимой. Макс не знает меня и, если и испытывает ко мне какие-то чувства, то лишь ко мне такому, каким она меня представляет. Может быть, она вообще с кем-то меня перепутала? Иначе как объяснить то, что она просто шла мимо, взяла меня за руку и повела на кладбище поездов. Вообще, очень похоже на то, что она просто меня с кем-то перепутала. Что-то в её интонациях было такое, как будто она меня давно знает.

А может быть, и знает. Может быть, она тусуется в компании Лома, и они обсуждали меня. Смеялись надо мной. И решили надо мной приколоться. Но ведь она такая искренняя, такая открытая. Или я просто хочу себя в этом убедить? Ведь версия с приколом выглядит наиболее правдоподобно. Ведь, правда же, девушка не станет приглашать едва знакомого парня поздно вечером в уединённое место. Там стопудово какая-то западня.

В принципе, можно прокрасться потихоньку, побродить там вокруг, посмотреть. Замечу что-то подозрительное — сразу дам дёру. А если вдруг она реально по какой-то причине будет ждать меня одна, то почему бы и не поболтать с ней. Конечно, она не любит меня. Я не могу быть симпатичен ей. Скорее всего, у неё просто какое-то дело ко мне. Не знаю какое. Может быть, Лом встречался с ней и как-то подло поступил, и она теперь хочет отомстить ему. Или ей нужно передать кому-то, кого я знаю — может быть, из школы — что-то запрещённое. Ну уж нет, на такое я не пойду, какие бы деньги она мне ни пообещала. Не хватало ещё в тюрьму угодить! Интересно, а если бы она предложила не деньги… За что я согласился бы?

В общем, не знаю, чего Макс надо от меня, но, в любом случае, нужно быть начеку. Ещё этот сторож… Не попасться бы ему! А вдруг он будет вечером подкарауливать меня? В темнотище. Только спрыгну с ограждения — схватит меня за шкиботы — и поминай, как звали. Ох, одни проблемы теперь. Чёрт дёрнул эту рыжую потащить меня на это дурацкое кладбище поездов! Чего я вообще парюсь! Понятно же, что ничего хорошего вся эта затея не обещает — надо тупо забить и никуда не ходить.

И чем больше я взвешивал гипотетические «за» и более чем фактические «против», тем больше склонялся к тому, что идти на кладбище поездов — плохая идея. Если эта Макс захочет, она меня завтра найдёт, при свете дня: тут особого таланта следопыта не требуется. А не захочет — ну и хорошо, спокойнее будет. И так уже целый день у меня отняла, целый летний день, который должен был быть безмятежным и лишённым всяких забот. Не для того я так ждал этого лета, чтобы вляпываться во всякие сомнительные истории.

Таким образом, к половине восьмого я уже почти убедил себя остаться дома. Собственно, я ведь при этом практически ничего не терял. Наверно. Просто где-то в глубине души всё грызла мысль: а что, если я сегодня не приду, то Макс никогда больше не захочет общаться со мной? А что, если я ей всё-таки понравился? Да даже если и не понравился, плевать, она держала меня за руку! Она первая девушка, которая взяла меня за руку! И её рука была такой нежной. А её голубые глаза — они просто очаровательны! Чёрт побери, наверно, она сирена, завлекающая очарованного мореплавателя на рифы, но разве я не должен быть ей благодарен уже только за то, что она провела со мной утро?

К чёрту! Я быстро вскочил и стал одеваться, стараясь не пускать в голову ни единой мыслишки. Как только я начну думать, сомневаться, я останусь дома. И я потеряю Макс навсегда. Я должен идти. Я должен идти. С этими мыслями, вернее, с одной этой фразой, которую я всё твердил и твердил про себя, чтобы не дать места другим мыслям, я выскочил из дома и побежал на кладбище поездов.

Во дворе я чуть не налетел на компанию Лома. Они бухали, расположившись вокруг лавочки, громко болтали и хватали за разные места своих подруг. В последний момент я сделал изящную дугу, чтобы обогнуть эту уродскую компанию, но кто-то из приятелей Лома всё-таки заметил меня и крикнул:

— О, Чудила из дома вылез! Давайте-ка поймаем его!

Я припустил было изо всех сил, но сразу же сбавил ход, заметив, что тот кретин дёрнулся, лишь чтобы изобразить погоню, чтобы припугнуть меня. Вся компания заржала как лошади. Уроды!

Как бы то ни было, негодование быстро отпустило меня, как только я покинул знакомые кварталы и побежал уже по улочкам, на которые прежде моя нога ступала лишь дважды, сегодня утром. Раньше подобные выходки Лома и его приятелей надолго выбивали меня из колеи: я мог часами сидеть дома и изнемогать от жажды мести. Теперь же образ Макс как-то очищал восприятие, словно отсекая всё неважное, всю эту шелуху вроде издевательств Лома. Тем более, его нахождение с компанией во дворе словно бы означало, что Макс не готовила мне западню. Эти мысли и свежеющий вечерний воздух взбодрили меня, и я бежал уже куда более спокойный и расслабленный.

Под сводом темнеющего неба гаражный кооператив на окраине города стал похож на лабиринт Минотавра, но окрылённый скорой встречей с Макс я бодро вилял по тёмным ходам, ожидая, что вот-вот луг предстанет перед моими глазами. Но перед глазами предстал тупик, и я встал, как вкопанный. Грёзы моментально испарились, и мне стало не по себе. Уши сразу уловили смех большой компании в каком-то из соседних проездов. Почудился шорох в темноте между двумя ближайшими гаражами. Тут вполне мог отсиживаться маньяк. Я даже почти увидел его светящиеся в темноте глаза. Душа ушла в пятки, и я помчался куда-то наугад.

Я бежал вдоль длинного ряда гаражей, время от времени оборачиваясь, но никого не обнаруживая сзади. И всё равно заставить себя остановиться удалось не сразу: воспалённая фантазия подсказывала, что при каждом моём взгляде назад маньяк просто нырял в темноту между гаражами и ждал, пока я отвернусь. Всё-таки я остановился и прислушался. Смех веселившейся компании раздавался теперь где-то вдалеке. И больше не было ничего: ни шороха, ни шагов. Однако я не знал, как теперь выбраться отсюда, и сердце продолжало нервно колотиться, пока взгляд мой не упал в пространство между гаражами. Там как будто виднелся луг. Вдохнув поглубже, как перед нырком в воду, я стремглав бросился туда, и, о счастье, луг, свободный, бесконечный луг раскинулся передо мной.

Вдохнув покой безмятежно покачивавшихся луговых трав, поблёкших в бледном свете катившегося к закату солнца, я посмотрел по сторонам и увидел то место, где мы с Макс утром вышли на луг — я, видимо, изначально промахнулся совсем немного, и только долгое бегство от маньяка увело меня на пару сотен метров в сторону. Вероятно, мне надо было пройти в соседний проезд по другую руку, и я был бы уже на месте, но та дурацкая компания в гаражах не оставила мне выбора. Но теперь всё было хорошо, и я мог продолжать путь.

Чтобы лишний раз не рисковать, хотя на лугу было сложно заблудиться, я предпочёл не идти по диагонали, а пройти сначала к тому месту, где мы вышли из гаражей с утра, а там уже двигаться привычным путём. Вскоре я подошёл к ограждению. Взобрался наверх и замер, окидывая взглядом окрестности, чтобы убедиться, что сторож не караулит меня. Решив, что всё спокойно, я спрыгнул вниз и пошёл дальше. Теперь кладбище поездов выглядело совсем иначе. С одной стороны, тёмные громады вагонов и вытянутые тени, которые они отбрасывали, выглядели жутковато. С другой стороны, теперь они выглядели ещё более затерянными и одинокими. Мне даже стало как будто жалко их.

Я быстрым шагом преодолел путь до того старенького тепловоза, на который мы залезали утром. Взглянул на часы: было уже семь минут девятого. Задрав голову, шёпотом позвал:

— Макс! Макс, ты там?

Но никто не ответил мне. Тогда я стал карабкаться наверх. Когда мне наконец удалось заглянуть на крышу, я увидел Макс, валявшуюся на тёплом, разогревшемся за день металле, закрывшую глаза и закинувшую руки за голову.

— Почему ты не отозвалась? — упрекнул я её шёпотом.

— А почему ты опоздал? — ответила она в голос. — Некрасиво заставлять девушку ждать.

— Тише! — попросил я. — В прошлый раз меня, между прочим, сторож чуть не схватил.

— Не беспокойся! Сейчас он на другом конце кладбища.

— Ты и в прошлый раз говорила не беспокоиться.

— Но ведь с тобой ничего не случилось? Ты ведь убежал, как я и говорила?

— Мне просто повезло.

— Может быть. Знаешь, на этот счёт возможны различные трактовки. Зависит от твоих представлений о мироздании.

— Вот зарядил бы он мне солью в жопу — меня бы сейчас тут не было. Независимо от моих представлений о мироздании.

— Ты бы расстроился?

Я не удержался и фыркнул. И тут же чуть не свалился вниз: ноги соскользнули, и я повис на одних руках.

— Залезай уже! — нетерпеливо заявила Макс, даже не поинтересовавшись, не нужна ли мне помощь.

Я собрался с силами и взобрался на крышу. Принялся разглядывать поцарапанные ноги. Тем временем Макс сначала приподнялась на локтях, а потом и вовсе уселась по-турецки. Она совершенно не обращала на меня внимания, уставившись куда-то вдаль. Бурча себе под нос, что она не очень-то внимательна к новым знакомым, я проследил взгляд Макс, и взор мой упал на солнце, замершее над самым горизонтом, едва касаясь его своим багровым краем. Оно было похоже на полыхавшее пламя, подрагивавшее от дуновений ветерка. И вдруг всё пространство до горизонта словно вспыхнуло пожаром. Луг вдалеке замерцал огненными искрами. Камни, которыми было усыпано кладбище поездов, стали золотыми самородками, превратив это место в Эльдорадо — край несметных сокровищ. А сами поезда: все эти вагоны, цистерны, пустые платформы, локомотивы — словно ожили. Нет, они не пришли в движение, но как будто неосязаемые души вселились в них, зажгли в них некогда угасший огонь жизни. Механизмы-трудяги взирали на закат сиявшими в его лучах осколками фонарей. Даже почудился как будто гул поезда, прибывавшего на конечную станцию. Казалось, что ещё чуть-чуть, и призрачные составы понесутся мимо по побуревшим от времени рельсам, застучат тяжёлые колёса вагонных тележек, и тонны и тонны грузов и тысячи и тысячи пассажиров отправятся в далёкое путешествие на другой край земли.

Я сел рядом с Макс и уставился на закат вместе с ней. Налетел лёгкий тёплый ветерок, из-за которого показалось, будто наш локомотив тронулся с места и мы поехали туда, в полыхавший пожар. Я повернулся к Макс и не смог оторвать взгляд: её широко распахнутые лазурные глаза светились восторгом, веснушки походили на искорки, разбрызганные солнцем, а ярко-рыжие волосы обратились в пламя.

— О-бал-деть! — изумлённо отчеканил я.

— Я же говорила, — не поворачиваясь ко мне, ответила Макс, — что вечером тут будет волшебно.

— Да нет же. Ты обалденная!

Макс улыбнулась и спросила:

— А как же закат? А кладбище поездов? Они ведь тоже обалденные?

— Да, и они тоже.

— Так-то лучше, а то я уж переживала, что не оправдаю твои ожидания.

— Если честно, я до последнего момента думал, что тут какой-то подвох.

— Может быть, он и есть. Смотря, что ты понимаешь под подвохом.

— Ну как… Когда думаешь о чём-то, что это что-то одно, а на деле оказывается, что это совсем другое.

— Тогда ты, пожалуй, прав.

Её слова насторожили меня, и я на всякий случай огляделся по сторонам.

— Расслабься! — улыбнувшись, сказала Макс и взяла меня за руку. Она взяла меня за руку! Снова! Её рука была просто божественной! — Ты как хочешь, а я ещё полежу, пока крыша совсем не остыла.

Она снова легла, закинув руки за голову, и стала смотреть на небо, чистое и бездонное, уже совсем тёмное с одной стороны и алое с другой. Я последовал её примеру. В небе уже зажглось несколько самых ярких звёзд.

— Интересно, из космоса сейчас кто-нибудь смотрит на нас? — произнёс я задумчиво.

— Европейский астронавт Сьюзан МакМиллан прямо сейчас фотографирует эту часть Земли с борта международной космической станции, хотя едва ли на её фотографии удастся разглядеть нас с тобой.

Я усмехнулся и уточнил:

— У тебя прямая связь с международной космической станцией?

— Да я пошутила. Наверно.

— Ну а серьёзно? Как ты думаешь, какие-нибудь инопланетяне смотрят на нас сейчас?

— Не исключено. Было бы наивным полагать, что подглядывать интересно только людям.

— Всё шутишь. А я про серьёзные вещи. Вот мы же пытаемся найти внеземную жизнь, отправляем там всякие сигналы в космос. Фиксируем радиовсплески. Правда, к сожалению, каждый раз оказывается, что это всего лишь очередной пульсар.

— А что бы тебе дало обнаружение внеземной жизни?

— Но ведь это было бы просто суперкруто! Знать, что мы не одни во Вселенной. Знать, что когда-нибудь, когда технический прогресс позволит, мы сможем встретиться и подружиться. Ведь это даст огромный импульс развитию науки и техники, и то, что кажется фантастикой сегодня вроде искусственных кротовых нор, станет реальностью, и мы сможем путешествовать на многие световые годы, не будучи стеснёнными законами классической механики.

— Да ты мечтатель, — улыбнулась Макс. — Встретиться и подружиться, говоришь? А ничего, что люди даже на своей родной планете до сих пор не могут научиться жить мирно? При том, что между ними, в сущности, нет никаких особенных различий. Лишь искусственно созданные границы по миллиону признаков: место рождения, место взросления, взгляды на сверхъестественное, взгляды на отношения. Кто-то считает, что полов два, а кто-то — что их столько же, сколько людей на Земле. Кто-то считает, что все должны слушаться одного главного, а кто-то — что каждый, кто младше, должен слушаться того, кто старше.

— Так, может быть, обнаружение внеземной жизни как раз позволит людям почувствовать себя одним народом.

— Не позволит, — категорично отрезала Макс.

— Да ну тебя! В конце концов, обнаружение внеземной жизни повлияло бы как минимум на мою жизнь. Мне нравится рисовать, — сказал я и осёкся.

Как-то года три назад, когда мы с Ломом ещё дружили, я решил показать ему свои рисунки. И, собственно, это решение и привело к нашему разладу. Мягко говоря, он не понял моего увлечения. Это окончательно добило меня. Прежде моё увлечение раздражало только маму, которая считала, что я трачу время на какую-то ерунду, но когда и лучший друг высмеял меня, я поначалу даже чуть было не выбросил все свои рисунки. В последний момент что-то остановило меня, и я решил, что уж лучше будет отказаться от таких друзей. И теперь вот я ещё и Макс сдуру ляпнул о своём недостатке. К моему удивлению, она лишь поинтересовалась:

— И? Какая связь?

— Мне нравится рисовать космос: другие планеты, звёзды, туманности — ну и без инопланетян не обходится, — стесняясь, признался я.

— Рисуешь зелёных человечков с большими глазами? — улыбнулась Макс.

— Вообще-то, инопланетяне не обязательно с глазами. И уж тем более, не обязательно гуманоиды. Это зависит от условий на конкретной планете. Где-то они могут выглядеть, как рептилии, где-то — как черви, а где-то и вовсе — как растения. И не надо забывать про альтернативные формы жизни, как минимум кремниевую.

— Вижу, эта тема тебе очень интересна.

— К сожалению, да.

— Почему же к сожалению?

— Потому что это может быть только хобби. Мама говорит, ладно бы я ещё астрономом хотел стать, хотя и это было бы совершенно бесперспективно. То ли дело программист или юрист — вот это, на её взгляд, толковые профессии. А я ведь даже не астрономией как таковой увлекаюсь.

— Да, я поняла. Ты интересуешься космическим искусством. Слышал о Международной ассоциации астрономических художников?

— Эм… Нет, — я удивлённо посмотрел на Макс. Чудеса, да и только! Кто-то впервые серьёзно говорил со мной о моём увлечении. Да ещё и сообщал что-то очень интригующее.

— Ты космический художник, — продолжала Макс. — И это хорошее дело. Конечно, при условии, что ты делаешь его хорошо.

— Чего уж в нём хорошего? Никакой пользы людям.

— А какая польза от искусства вообще?

— Ладно-ладно, согласен, есть эстетическое удовольствие. Дом можно украсить, например, каким-нибудь произведением искусства. Хотя, я думаю, искусство всё равно в большей мере остаётся просто способом самовыражения человека.

— Любое дело, которое человек делает, особенно, если он делает это дело с любовью — это способ самовыражения. Однако от искусства есть не только эстетическая польза, но и мотивационная. И, как ни к какому другому, это относится к космическому искусству.

— К чему же оно мотивирует?

Макс посмотрела на меня с улыбкой, как на дурачка, которому нужно объяснять очевидные вещи. Я понял её посыл и посмотрел в небо. Как-то по-новому. Я никогда прежде не думал о своём увлечении в таком ракурсе. Ведь правда, мои рисунки могли бы вдохновлять людей на исследование космоса, а это именно то, чего мне хотелось бы.

Тем временем солнце уже почти село. Луг медленно догорал вдали, а кладбище поездов погрузилось в сумерки. Лежать на остывшей крыше было уже не так приятно, и я сел. Посмотрел на Макс. Она изучала взглядом небо. Мне очень хотелось дотронуться до неё, но было ужасно страшно. Я не знал, как она отреагирует. А вдруг она разозлится? Или рассмеётся? Это испортит наше общение навсегда? Или она когда-нибудь сможет меня простить? Но ведь она уже брала меня за руку. Может быть, она не очень разозлится? А где я могу её дотронуться? Руки у неё закинуты за голову. Если бы её рука была свободна, было бы проще. Не прикасаться же к её ноге? Блин! Что же делать? Не придумав ничего лучше, я медленно протянул дрожащую руку — сердце моё колотилось, как сумасшедшее — и прикоснулся к боку Макс. Я сразу же понял, что сотворил какую-то глупость, но уже не мог убрать руку. Тёплый мягкий бок Макс был лучшим, чего я касался в своей жизни. Я не мог поверить, что я прикоснулся к настоящей, живой девушке. Я готов был бы сидеть так вечно! Я ощущал Макс своей ладонью!

Она взглянула на меня. Увидела мой восторженный взгляд. И улыбнулась. Я был просто на седьмом небе от счастья! Она улыбнулась!

Понимая, что всё это как-то нелепо, я наконец с трудом убрал руку и, чтобы скрыть хаос в своей голове, стал смотреть на тонкую светлую полосу на горизонте — всё, что осталось от пламени заката. Макс села рядом и тоже стала смотреть вдаль. Не знаю, может быть, моё прикосновение смутило её не меньше, чем меня, но думаю, она просто хотела, чтобы я пришёл немного в себя.

— Так почему ты Макс? — наконец спросил я, вспомнив утреннюю беседу. По правде говоря, этот вопрос волновал меня теперь уже гораздо меньше.

— Почему бы и нет, — пожав плечами, ответила она. — Я пробовала разные имена и образы. Была Пелагеей, например. Отпустила русую косу до пояса. Ходила в традиционном русском народном платье. Чай пила исключительно из блюдца, закусывая баранками. Интересно было посмотреть, как этнический колорит определяет круг общения.

Или вот ещё Люськой была. Пергидрольная шевелюра, отросшие тёмные корни волос, майки с яркими принтами — настоящая красотка, хоть стой, хоть падай! Познакомилась с весёлой компанией алкоголиков и стала их иконой стиля. Эксперимент по изучению влияния алкоголя на мозг человека с полным погружением, так сказать.

Какое-то время, если можно так сказать, я была Юми с яркими розовыми волосами. Ходила в костюме японской школьницы — ох и залипали же на меня все вокруг! Приходила в парк, доставала бэнто и ела его палочками. Смогла почувствовать себя айдолом, не произнеся ни слова. Правда, я быстро отказалась от этого образа: уж слишком очевидно было, что он воспринимается окружающими через призму диссонанса. С таким же успехом можно было в образе индейца навахо заявиться в Древний Рим.

Одним из самых интересных моих экспериментов по части внешнего вида, лично на мой взгляд, был образ Игорька. Короткая тёмная стрижка, туннели в ушах, всё тело в татуировках, одежда унисекс. Никто понять не мог, мальчик я или девочка. В теории этот образ должен был освободить моих собеседников от гендерных предрассудков в общении, а на практике порождал недоумение, так как, как выяснилось, гендерные клише являются неотъемлемой частью привычных разговоров. Правда, в конечном итоге, этот образ всё-таки дал мне возможность познакомиться с парой очень интересных личностей именно за счёт вот этой антигендерной конфронтации.

Ну а теперь вот я Макс. Сейчас мне нравится быть такой, тебе, кажется, мой образ тоже по душе. Так в чём проблема?

— Ты успела перепробовать столько разных образов? — удивлённо переспросил я. Я, даже вырастая из старой одежды, нехотя соглашался на обновки. Макс же, похоже, жаждала периодически полностью перекраивать весь свой образ вплоть до поведения. — Но когда? На вид ты моя ровесница, хотя, судя по твоему опыту перевоплощений, ты можешь и в тридцать лет замаскироваться под маленькую девочку. Допустим. Вот этот твой Игорёк, бр-р-р, пришло же тебе такое в голову… Вот я всё могу понять. Татуировки были временными. А как же туннели в ушах? От них разве не должны были остаться дырки?

— Да они не такие уж и большие были. Да и зажили уже.

— Да? — с сомнением переспросил я. Я точно не знал технологию, поэтому, может быть, Макс и не обманывала. Хотя всё равно не верилось, что она могла успеть перепробовать столько совершенно разных образов. Самое главное, было непонятно, зачем ей это.

Мы помолчали немного. Я думал над экспериментами Макс с внешним видом. Она разглядывала небо. Потом я спросил:

— Слушай, а вот эти все Игорьки, Пелагеи — это не бегство от самой себя? Тебе не нравилось, какой ты была до всех этих экспериментов?

— Сколько я себя помню, я всегда экспериментировала. В этом вся я. И заметь, я ведь пробую разные образы не в поисках себя — мне просто интересно, как разные образы воспринимаются окружающими.

— Ты странная, — задумчиво произнёс я.

— А ещё истинная, прелестная, верхняя, нижняя и очарованная, — смеясь, закивала головой Макс.

— Что?

— Шучу я. Шучу-шучу-шучу!

Макс вскочила и стала плясать, словно находилась не на крыше тепловоза под ночным небом, а на танцплощадке.

— Что происходит? — я не на шутку забеспокоился о её психическом здоровье.

— Читал «Тошноту» Сартра? — остановившись, спросила Макс.

— Нет.

— Вот там Анни была, конечно, грустноватым персонажем, но её идея идеальных моментов прикольная. Что-то в этом есть.

— И какое это имеет отношение к происходящему?

— Ну, вот, когда ты сказал, что я странная, я просто не могла ответить иначе. Таково было требование момента.

— Я всё равно ничего не понял. Попробую прочитать эту книжку — может быть, дойдёт.

— Не стоит. «Тошнота» и лето несовместимы. Тем более, это лето.

— Это лето чем-то особенное?

— Ночь уже на дворе, а ты меня всё какими-то вопросами донимаешь. Я на боковую! Чао!

Макс ловко слезла с локомотива и помчалась прочь. Я только успел ошарашенно бросить ей вслед:

— Пока!

Что за манеры у этой девушки! Хотелось разозлиться на неё, но не получалось. Как будто я не представлял, как она могла бы вести себя иначе. Прервала разговор на середине, не сказала, когда мы встретимся в следующий раз, убежала одна среди ночи, а теперь ещё и мне предстояло одному идти через гаражи. От одной этой мысли мне стало не по себе. Там и вечером-то было жутковато. Но ведь Макс побежала туда одна. Пожалуй, мне стоило поторопиться, чтобы как минимум не уступать ей в смелости, а вообще-то, потому что я должен был прийти ей на помощь при необходимости. С этой решимостью я быстро слез с локомотива и побежал вслед за Макс.

Глава 3

Всю ночь и весь следующий день все мои мысли были заняты Макс. Когда я вечером побежал за ней, догнать её мне не удалось, но, к счастью, через гаражи я проскочил без приключений. Мама, конечно, удивилась, что я так поздно явился, но когда я сказал, что просто гулял, наслаждаясь наконец-то наступившим летом, расспрашивать не стала: я всегда мог подолгу гулять в одиночестве, но, конечно, обычно не в такое позднее время. Мама лишь в очередной раз напомнила, что я должен был в ближайшее время определиться, на кого я пойду учиться — на программиста или на юриста — и записаться на подготовительные курсы.

С утра чуть свет я помчался на кладбище поездов, проторчал там больше часа, но Макс так и не пришла. Потом сходил в школу на отработку, после чего снова помчался на наше условленное место. Проторчал на крыше ещё часа два. И опять безрезультатно. Я был так расстроен и так погружён в свои мысли, что даже чуть не попался сторожу. Слез с локомотива, пошёл неспешно, пиная камушки, думая о своём. Буквально краем глаза только заметил какое-то движение, глянул — сторож. Сразу же бухнулся на землю и заполз под ближайший вагон. Хорошо, сторож меня не заметил.

После обеда я, по заданию мамы, занимался дома генеральной уборкой. Отчистил квартиру до блеска и с чистой совестью пошёл на кладбище поездов, собираясь ждать там Макс до посинения. Прихватил с собой несколько самых удачных своих рисунков, чистые листы и мелки. Решил, что покажу Макс своё творчество — может быть, ей понравится. А пока буду ждать её, порисую. В итоге я проторчал до самого вечера. Успел нарисовать неизвестную планету в лучах заката двух солнц, а Макс так и не пришла. Даже огненный закат, вновь превративший кладбище поездов в мистическое видение, был без неё совершенно не таким. Не то чтобы он не был волшебным, но просто было как-то грустно. Я не стал дожидаться, пока солнце исчезнет за горизонтом: было уже понятно, что Макс сегодня не придёт — и ушёл домой.

С одной стороны, мне было несколько обидно, что она не пришла. С другой стороны она же и не обещала. Это я сам почему-то решил, что она непременно придёт. Может быть, ей всё-таки не понравилось, что я дотронулся до неё вчера. Хотя, зная Макс — насколько, вообще, уместно было говорить о том, что я её знаю — она сказала бы сразу, если бы имела что-то против. В общем, я не знал, что и думать. Зато мой новый рисунок получился действительно классным. Мало какие свои рисунки я сам считал удачными, но этот был, бесспорно, лучшим. Он как будто был наполнен тем вдохновением, которое подарила мне вчера Макс.

Вечером мама снова спросила меня насчёт курсов, и пришлось пообещать, что завтра я обязательно займусь этим вопросом. Когда же завтра наступило, я проснулся в каком-то необычном расположении духа. Если вчера я ни свет ни заря помчался на кладбище поездов, то сегодня я совершенно туда не торопился. Я очень хотел встретиться с Макс, но я как будто чувствовал, что сейчас её там нет или что она меня не ждёт. Это было странное, необъяснимое чувство. Как будто вроде того, о чём говорила Макс, когда ты непосредственно чувствуешь, что ты должен делать, а в данном случае — не делать.

В общем, до отработки я на кладбище поездов не пошёл. Оттарабанив в школе два часа, я вернулся домой и задумался насчёт подготовительных курсов. Передо мной стояла очевидная дилемма: выбрать, какой из вариантов, предложенных мамой, мне менее противен, или рискнуть и попробовать стать профессиональным космическим художником. Вообще-то, мама была отчасти права: наш город был так же далёк от космической отрасли, как я — от балета. Впрочем, от сферы искусства он был не менее далёк: пара ДК да музей родного края — вот и всё искусство, что было в нашем городе. Непонятно было, как бы я стал учиться на космического художника. И ещё непонятнее было, где бы я потом стал работать. Как бы то ни было, я вспомнил слова Макс о Международной ассоциации астрономических художников и решил просто посмотреть в Интернете, что это такое. Тем более что не успел я включить комп, как на первой же странице мне попался их рекламный баннер. Впрочем, мне было не до размышлений о невероятных совпадениях и конспирологических теориях. Я нажал на баннер и… просто потерялся во времени.

Так сказать, очнулся я уже только где-то через час, когда живот безапелляционно затребовал обед. Тема космического искусства так увлекла меня, что я, не замечая времени, читал и читал, смотрел и смотрел. И мечтал, и видел себя в художественной студии создающим, по заказу учёных, изображение только что открытой кометы из чистого молибдена, несущейся сквозь космическое пространство. Я витал в облаках блаженства и не хотел возвращаться на землю. К сожалению, вместе с приятными фантазиями приходило и понимание, что это недостижимо, всего лишь мечта.

Обедал я в задумчивости. Мечта и здравый смысл боролись в моей душе. В пользу мечты было лишь то, что я чувствовал, когда рисовал. Я чувствовал полёт, я устремлялся в космос, на другие планеты, я не замечал времени. Я с упоением рисовал одни сюжеты, а в голове уже рождались новые. Я мог не есть и не спать: как-то утром мама зашла ко мне, а я с красными глазами заканчиваю рисунок Венеры, образ которой явился мне во сне, стоило мне лечь спать; я проснулся и больше не мог уснуть, поэтому просто встал и всю ночь напролёт рисовал. Мама сказала, чтобы я не смел из-за своих каракулей жечь электричество и не вздумал прогулять школу из-за того, что всю ночь не спал. У неё определённо имелись предельно конкретные представления о том, каким должен быть жизненный путь человека.

Хорошо хоть, она не трогала мои рисунки. Кажется, для полноты картины она должна была бы в моё отсутствие собрать все мои произведения и выбросить в помойку, а я — жутко обидеться на неё и никогда больше с ней не разговаривать. Но она вопреки своим прагматичным взглядам почему-то так не делала, и поэтому отношения у нас были, в общем-то, неплохие, омрачённые лишь её непониманием моего увлечения.

Думаю, что в том числе и из-за этого — из-за того, что мама особо не препятствовала моему творчеству — здравый смысл тогда всё-таки взял верх над мечтой. Рисунки — рисунками, но надо было смотреть на ситуацию трезво. Это сейчас я жил за мамин счёт, а в будущем предстояло обеспечивать себя самому, в том числе обеспечивать и свои потребности в материалах для рисования. Не хотелось видеть себя сидящим на маминой шее. В конце концов, можно было работать тем же программистом, а в свободное время хоть рисовать, хоть чем угодно ещё заниматься. Я практически слышал эти доводы, произносимые маминым голосом, но спорить с ними было трудно: у нас не раз бывали тяжёлые времена, когда приходилось сидеть практически на хлебе и воде, и то, что в последние пару лет у меня была возможность рисовать даже краской и мелками, было всецело маминой заслугой. Прежде приходилось обходиться лишь одним простым карандашом, а в случае с космическими сюжетами это был так себе вариант.

В общем, я быстро нашёл информацию о подготовительных курсах нашего политеха по направлению программирования и решил, что завтра же пойду и запишусь. Сегодня было уже поздно: документы принимали до двух. Вообще, там набор на курсы был до конца июня, но какой смысл был тянуть? Наоборот, надо было поскорее уже всё оформить и не дёргаться больше. Это всё Макс: внесла свою смуту. Вот правда, если бы не она, я бы и не ударился во всё это фантазирование. Мухи — отдельно, котлеты — отдельно. С Макс было классно общаться, но к делу надо было подходить серьёзно.

Собираясь вечером на кладбище поездов, я нервничал, думал, стоит ли говорить Макс о своём решении. Я, конечно, всё решил, но боялся, что она будет отговаривать и я начну сомневаться. Может быть, имело смысл сегодня не ходить к ней, а встретиться завтра уже после подачи документов на подготовительные курсы. Но меня непреодолимо тянуло к ней, и я не мог не пойти. Лучше всего было, пожалуй, просто не поднимать скользкую тему, из-за которой мы могли бы поссориться. На том и порешив, я пошёл на кладбище поездов.

Пришёл я рано — Макс ещё не было. На кладбище поездов было как-то особенно тихо. Обычно ветер покачивал какие-нибудь плохо закреплённые, поскрипывавшие детали, шуршал бумажками и листьями немногочисленных кустов. Сегодня стоял полный штиль. Поезда словно превратились в статуи самих себя: и без того неподвижные они словно стали неподвижными вдвойне. Я лежал, не шевелясь: мне казалось, что любой шорох разносился в безмолвном пространстве на сотни метров вокруг. Лежал и прислушивался. Я лежал так довольно долго, прежде чем услышал шаги. Но это была не Макс. Шаги были тяжёлые и неторопливые. Кто-то прошаркал совсем рядом с локомотивом, на крыше которого я лежал, и лишь когда шаги почти стихли, я осторожно подполз к краю и посмотрел. Я успел заметить сторожа, а потом он скрылся за вагонами.

Я скучал. Сегодня я ничего не взял с собой, чтобы скоротать время, и оставалось только лежать, разглядывая зависшие в небе лёгкие перистые облака, или сидеть и изучать обитателей кладбища поездов. Многие из них мне уже стали привычны. Вон тот, например, зелёный локомотив электрички неподалёку — совершенно обычной пригородной электрички, по неизвестной причине раньше срока списанной в утиль. Её украшал очень органично смотревшийся на ней жёлтый логотип движения пацифистов, небрежно выполненный неизвестным художником. Или вон та пара соединённых цистерн голубого и золотистого цветов с подтёками мазута наверху. Трухлявый дощатый вагон, от которого почти ничего уже не осталось, кроме ржавых вагонных тележек. Ещё одна дырявая цистерна, примечательная тем, что через две дыры, находившиеся примерно друг напротив друга, можно было посмотреть через цистерну насквозь. И даже старый пассажирский вагон с разбитыми стёклами и непонятной надписью «Превратить чувства в слова…» под окнами. С каждым посещением кладбища поездов я признавал всё больше знакомых и чувствовал себя уже как в компании старых друзей.

Час проходил за часом, солнце опускалось всё ниже, я уже передумал все мысли, какие только мог, а Макс всё не было. Когда перевалило за девять и огненная феерия погасла, уступив место сумеркам, я понял, что она опять не придёт. И это меня не на шутку испугало: увижу ли я её ещё когда-нибудь? Пережёвывая эту мысль, я отправился домой. Когда я пришёл, мама сразу же спросила насчёт курсов. Я что-то рассеянно ответил и пошёл в свою комнату, даже не обратив внимания на мамину реакцию. Лёг в кровать: не спать — просто лежать. Есть не хотелось. Мысль о том, что Макс исчезнет так же внезапно, как появилась, не давала покоя. С одной стороны, к этому не было предпосылок. С другой стороны, к её появлению предпосылок тоже не было. Были ли у неё какие-то объективные препятствия, чтобы прийти на кладбище поездов вчера и сегодня, или она просто не хотела? Мне казалось, что я ей понравился: сама мысль эта была, конечно, нелепа, но ведь она касалась меня и разговаривала со мной. А может быть, она вела себя так со всеми?

Чем больше я думал обо всём этом, тем больше впадал в отчаяние. Чтобы отвлечься, я сел за комп и полез в Интернет смотреть фотографии с космических телескопов. В минуты уныния они всегда помогали мне. Изображения далёких галактик, туманностей, звёздных скоплений позволяли мне вырваться из оков земных проблем и устремиться в мечтах в далёкий космос — мир безграничной свободы. Неужели когда-то и я смогу так же вдохновлять людей?

Я долго смотрел фотографии. Душевные терзания отпустили меня, словно и лето, и курсы, и даже Макс стали неважными. Я ощутил лишь сильную физическую усталость, как будто целый день трудился. Лёг в кровать и тут же уснул как мертвец.

Глава 4

На следующий день будильник разбудил меня в плохом настроении: во-первых, потому что меня разбудил будильник; во-вторых, от вчерашнего дня осталось какое-то неприятное послевкусие. Я хотел бы сказать, что не понимал почему: ведь я определился со своей будущей профессией, а моё хобби никуда не денется, останется со мной. Но на самом деле я понимал, что исчезновение Макс волновало меня куда больше, чем я хотел бы себе в том признаваться. И как будто мой выбор профессии влиял на то, что она не пришла.

Я планировал сходить в институт, чтобы подать документы, до школы. Быстро позавтракал, собрался и вышел из дома. Вышел и встал как вкопанный. На лавочке перед подъездом сидели Лом и Макс. К счастью, похоже, они были не вместе: сидели на некотором расстоянии друг от друга, и при этом он не обращал никакого внимания на неё — просто сидел и грыз семечки, а она не обращала внимания на него, задумчиво разглядывая куст напротив. Как же она была красива! Задумчивость придавала её образу какую-то трансцендентность: словно бы она была столетним седым старцем, мудрым и рассудительным, вот только она была юной огненноволосой девушкой, готовой сорваться и побежать куда глаза глядят, просто потому что так вдруг захотелось.

Увидев меня, оба стали ждать, что я скажу. А я так оторопел, увидев Макс, что сначала даже не нашёлся, что сказать. Я уже практически уверился, что больше никогда её не увижу. Наконец я с трудом сказал:

— Привет! Я сейчас в институт. Документы хочу подать на подготовительные курсы. На программирование. Сходишь со мной? Конечно, если у тебя есть свободное время.

Лом посмотрел на Макс, а потом уставился на меня вытаращенными глазами и воскликнул:

— Чудила! Ты серьёзно?! — и заржал, как лошадь.

— Идиот, — закатив глаза, пробормотал я.

Макс ничего не ответила, а просто встала, и я понял, что это положительный ответ, и мы пошли. Я с опаской ждал, что Лом догонит нас и чего-нибудь отчебучит или как минимум крикнет чего-нибудь мерзкое вслед, и мне придётся как-то оправдываться перед Макс. Но он молчал, и когда мы вышли из двора, я облегчённо выдохнул и попытался объяснить Макс его реплику:

— Он считает, что я чудной. Это из-за моих рисунков, — я помолчал немного, ожидая какой-то реакции Макс, но её не последовало, и я добавил: — Ну, он считает, что нормальные парни рисованием не занимаются.

И вновь ответом мне было лишь молчание.

— Ты обиделась?

— Неа, — слегка улыбнувшись, ответила Макс. — На что бы мне обижаться? На то, что ты думаешь, что выбрал программирование?

— В смысле «я думаю»?

— Потому что я думаю, что ты ещё не дойдёшь до института, а твоё решение уже поменяется.

— Ты будешь меня переубеждать?

— Возможно. Я считаю, что за мечтой, которая вдохновляет, надо идти до конца. Но, вообще-то, мне не придётся тебя переубеждать. Я видела, что ты чувствуешь по отношению к рисованию. Никакие объективные доводы о бесперспективности этого занятия не смогут тебя остановить. Огонь внутри тебя сильнее любых обстоятельств. Ты смотрел сайт Школы искусств Сантьяго?

— Ну попадался мне такой. Только там на выбор был либо английский, либо испанский, поэтому я с трудом что-то понял.

— Так уж и не понял, что они предлагают грант на обучение по направлению «Космическое искусство»? Большой баннер на главной странице. Улыбающиеся лица. Нолики кругленькие такие.

— Ну, — покраснев, согласился я, — я подозревал, что там можно бесплатно учиться. И, вроде как, даже перелёт оплачивают.

— И?

— Там надо конкурс рисунка пройти.

— У тебя нет достойных произведений? Так у тебя ещё целый месяц впереди. Там приём работ до первого июля.

— Сомневаюсь, что мои работы того уровня.

— А ты не сомневайся! Пробуй! Тогда ты, по крайней мере, с чистой совестью сможешь сказать, что ты хотя бы попытался.

— Допустим, я каким-то чудом пройду. А дальше-то что? До поступления всего год остался, а там испанский надо знать хорошо: всё обучение на испанском. А я на английском-то пык-мык.

— Гляди-ка, подробно изучил, а изображал из себя: «Где я? Кто здесь?» Наверно, тогда и на вопрос свой сам себе ответишь?

— Они обеспечивают учебными материалами для изучения испанского языка. Предполагается, что за год я смогу освоить его в достаточной степени.

— А ты сможешь?

— Если следовать в русле твоих увещеваний, то я должен ответить: «Конечно, смогу!»

— Я тебя ни в чём не увещеваю, как ты изволил выразиться. Я максимум призываю тебя быть честным с самим собой, отдавать себе отчёт в том, чего ты хочешь и чего ты можешь.

После этих слов Макс я задумался. Она тоже больше ничего говорить не стала. Так в задумчивом молчании мы дошли до института. Вместо того чтобы зайти внутрь, мы сели на лавочку и продолжили наше молчание. Мимо проходили студенты и абитуриенты: кто-то бежал сломя голову, опаздывая; кто-то шёл, не спеша, лакомясь мороженым в этот жаркий летний день. Мне было не до мороженого. Наконец я не выдержал и воскликнул:

— Да нереально это всё! Чего ты мне голову морочишь! Какое ещё космическое искусство в Сантьяго! Типа вчера ещё телефонами торговал, а сегодня директор? Так не бывает.

— Да, ты прав, — неожиданно согласилась Макс.

Я ждал от неё возражений, контраргументов. Она должна была переубеждать меня, уверять, что всё по силам, если очень захотеть. А она просто согласилась. Согласилась, что рождённый ползать летать не может. Я так разозлился на неё. Словно это она заявила мне, что у меня ничего не получится.

— А-а-а! — заорал я, состроив ужасную физиономию.

Я встал и пошёл прочь от института. Домой. К чёрту! Ты думаешь, что у меня не получится?! Я и тогда уже понимал, что Макс обвела меня вокруг пальца как младенца. Это была слишком очевидная манипуляция, чтобы не прочитать её. Но я не хотел её прочитывать. В глубине души я хотел поддаться на эту манипуляцию, и я поддался. Заслуга Макс была в том, что у меня теперь появился эмоциональный стимул: я должен был доказать, что я смогу сделать свою мечту реальностью.

Макс не пошла за мной. Я обернулся: она задумчиво смотрела на небо, не выражая никакого интереса к моему уходу. Мне было всё равно. Я побежал домой.

Придя домой, я переоделся: в школе сегодня предстояло перетаскивать пыльные книги из библиотеки в соседний класс; в библиотеке должны были делать ремонт. До выхода оставалось буквально десять минут, поэтому можно было уже просто, не торопясь, выдвигаться. Но вместо этого я снова полез на сайт Школы искусств Сантьяго. Баннер о выделении гранта был на месте: всё те же улыбающиеся лица, всё та же кругленькая сумма — стипендия, причитающаяся к бесплатному обучению, проживанию и перелёту. Страшно было представить, сколько желающих подаст заявки на этот грант: самородки от природы и воспитанники лучших частных художественных заведений, дети именитых родителей и простые ребята, открывшие для себя рисование в раннем детстве и посвятившие ему всю свою жизнь. Объективно у меня не было абсолютно никаких предпосылок, чтобы обойти их всех: любовь к рисованию я обнаружил у себя, наверно, только лет в девять-десять; рисовал нечасто; в художественной школе не учился; и замолвить за меня словечко было некому. Впрочем, какой-никакой талант от природы у меня, кажется, всё-таки был, так что ближе всего я был, пожалуй, к категории самородков. Другой вопрос, что я не уделял достаточно времени развитию своего таланта, а, как известно, успех — это на девяносто девять процентов упорный труд и лишь на один процент талант. Часть упорного труда я, наверно, мог заместить вдохновением, которое давал мне космос — чувствами, которые он во мне вызывал и которые усиливали мой талант. Но практики, практики всё равно было катастрофически мало. Со смешанными чувствами я вышел из дома.

В школе я всё думал и думал о гранте, благо перетаскивание книг занимало исключительно мои руки, но не голову. В конце концов, я пришёл к выводу, что отказываться от записи на подготовительные курсы было неразумно: ничто не мешало мне записаться на курсы и параллельно попробовать отправить рисунок на конкурс. Поэтому после школы я снова взял документы и направился в институт. К счастью или к сожалению, на этот раз я не встретил Макс ни у дома, ни у института. Я прошёл в прохладный холл храма науки, уверенно поднялся на второй этаж и зашёл в кабинет, где принимали документы. Мне выдали бланк заявления, и я прошёл к свободному столу и сел заполнять.

Сначала всё шло хорошо: фамилия, имя, отчество, паспортные данные, прочие официальные сведения. С некоторой напряжённостью, практически слыша скептические комментарии Макс в своей голове, указал я и планируемое направление обучения: «Прикладная информатика в экономике». Потом вдруг вылез совершенно странный блок с пометкой о необязательности заполнения, направленный, как следовало из описания, на выявление будущих высокоперспективных студентов. Наверно, вопросы этого блока не вызывали у большинства абитуриентов особого интереса и уж точно не должны были ошарашивать. Но я так и замер с ручкой в руках. «Что представляет для вас наибольший интерес в выбранном направлении?», «Вы посвящаете свободное время занятиям по выбранному вами направлению? Каким занятиям вы посвящаете время?», «Каким вы видите будущее выбранного вами направления?» — это что ещё за творческое эссе на профориентацию?! У меня возникло ощущение, что меня пытаются отговорить. Конечно, я не испытывал никакого интереса к программированию и уж точно не собирался тратить на него своё свободное время. Это ведь просто будущая работа! Работа для зарабатывания на жизнь. Но потом я понял, что таким образом институт просто пытался сразу уменьшить количество будущих выпускников, которые не будут работать по специальности, и улучшить таким образом свои формальные показатели, а заодно выявить тех, на кого имеет смысл тратить все силы и время. Эти вопросы не должны были вызывать негодования. У меня они вызвали его лишь потому, что я сам противился своему внутреннему голосу. Отвечай я на аналогичные вопросы в Школе искусств Сантьяго, я мог бы написать много и увлечённо. Что ж, этот блок не был обязательным, и, с чистой совестью пропустив его, я подписался под заявлением и отдал его представителю приёмной комиссии. Тот отксерокопировал мои документы и отпустил восвояси.

Вернувшись домой, я пообедал и сел рисовать. Недавно в моём воображении родился интересный пейзаж с поясом астероидов, озарённым далёкой звездой — его-то я и решил воплотить в жизнь.

Через полчаса натужной работы — никогда ещё мне не рисовалось так тяжело — я почувствовал неладное: в воображении всё было красиво — первые же штрихи на бумаге выглядели уродливо. Убедив себя, что к завершению работы всё будет смотреться совершенно иначе, я продолжил трудиться. Дело шло из рук вон плохо. Ни о каком удовольствии от процесса и говорить не приходилось — мне просто нужно было хотя бы завершить работу. Через три мучительных часа я схватил лист и разорвал его в клочья: это было редкостное уродство, худшее из всего, что я когда-либо создавал. Да я в детстве рисовал красивее! Отдельное отвращение вызывало то, что я как будто испортил пейзаж в своём воображении. Не понимая, в чём дело, я оделся и вышел прогуляться.

С печалью отметил тёмные тучи, ползшие с запада. Настроение упало ещё ниже: мало того, что с рисунком вышла какая-то ерунда, так ещё и солнечному, безоблачному лету наступал стремительный конец. Имело ли смысл идти сегодня на кладбище поездов в таком случае? Если уж Макс не приходила в солнечные дни, непонятно было, что ей было там делать в дождь. Напрягало и то, что она не оставила своего номера телефона — конечно же, я не верил, что у неё нет телефона — приходилось рассчитывать на такую же случайную встречу, как сегодня утром. Ну, по крайней мере, она, видимо, не отказалась совсем от общения со мной, и это обнадёживало.

Прогулка немного отвлекла меня от неудачи с рисунком. Пока солнце не успело скрыться за тучами, я успел насладиться этим особым ощущением лета в городе: когда все уже разъехались кто куда и в городе стало тихо и безлюдно, словно во всём мире не осталось ни одного человека. Я прогулялся знакомыми улочками в стороне от крупных проспектов, буквально кожей впитывая воздух лета: прохладу тени под сенью деревьев и жар, поднимавшийся от раскалённого асфальта.

Вернувшись с прогулки, я занялся домашними делами. Потом поужинал. За окном забарабанил дождь, небо затянуло тёмной пеленой — было ясно, что сегодня погода уже не разгуляется. Мама пришла с работы и первым делом спросила насчёт курсов. Без особого энтузиазма я сообщил, что подал документы на программирование, что маму, конечно, чрезвычайно обрадовало. Она похвалила меня за то, что я сделал правильный выбор, и в качестве поощрения дала денег на пополнение запасов принадлежностей для рисования, как бы вновь подчеркнув этим, что не имеет ничего против моего хобби, лишь бы оно не мешало мне здраво мыслить.

Часов около восьми, когда я уже, в общем-то, не собирался никуда выходить из дома, в дверь позвонили. Обычно дверь открывала мама, так как ко мне всё равно никогда никто не приходил, но сейчас она была в душе, и мне пришлось отложить скучную книжку из списка на лето и пройти в прихожую. Открыв дверь, я, к своему, мягко говоря, удивлению, увидел Макс. По случаю непогоды она была одета в джинсы и блузку с длинными рукавами. Правой рукой Макс опиралась на разноцветный зонт-трость, с которого на пол капала вода.

— Пойдём гулять! — заявила она с весёлой улыбкой.

— Гулять?! — я вытаращил глаза. — Да там дождь же!

— Не пойдёшь, значит? Ну и ладно. Тогда я одна пойду.

— Я пойду. Заходи! Я сейчас переоденусь.

— Я подожду тебя около подъезда.

— Да ладно уж тебе! Заходи!

— Неа, — Макс помотала головой и пошла вниз по лестнице.

Я пошёл переодеваться. Визит Макс был, как обычно, неожиданным. И уж, конечно, я не понимал, в чём удовольствие гулять под дождём. Как бы то ни было, с Макс я был готов гулять хоть в ураган, хоть под накрывающей волной цунами. Опасаясь, что она может сбежать, пока ждёт меня — я был уверен, что может — я переоделся чуть ли не за несколько секунд. Галопом слетел по лестнице и выскочил из подъезда. Макс ждала меня у лавочки. Она высунула руку из-под зонта и наблюдала, как капли дождя разбивались об её ладонь.

— Вот это скорость, — весело заметила она. — Как будто на электричку опаздываешь.

— Кстати об электричках, я вот вчера был на кладбище поездов. И позавчера.

— Ты ждал меня?

— Ну, я думал, мы увидимся. Было бы клёво. Такая погода стояла шикарная, не то что сегодня.

Макс не стала ничего отвечать. Ничего не говоря, она взяла меня за руку и посмотрела на меня своими ослепительными лазурными глазами. Я не мог понять, что я читал в её взгляде: что-то похожее на спокойное счастье. Но у меня сразу пропало желание расспрашивать Макс о причинах, по которым она не приходила: как будто своим взглядом она убедила меня, что это не имело значения. У неё был поистине талант убеждения в том, что важно и что не важно. Мне захотелось обнять её — это было такое незнакомое чувство, совсем не похожее на обычное влечение к другим девушкам. Если другую девушку хотелось обнять, то это всегда значило, что хотелось и поцеловать, и потрогать за разные места — в общем, важен был тактильный контакт. К Макс же сейчас тянуло какое-то другое чувство, скорее, ближе к восторгу, восхищению тем, какая она есть — необходимость обнять от избытка чувств, а не от желания потрогать.

Я начал было приближаться к ней, но мой зонт стукнулся об её, я замешкался, а в следующую секунду Макс уже отпустила мою руку и куда-то пошла. Я догнал её и спросил:

— Извини, я обидел тебя?

— Да нет же! Сколько ты ещё будешь спрашивать, не обидел ли ты меня? При всём желании у тебя не получится это сделать.

— Это ещё почему?

— По кочану. Обидеть можно лишь того, кто обижается. Я не обижаюсь.

— Никогда-никогда?

— Никогда-никогда.

— А если я тебя обзову как-нибудь?

— А ты обзовёшь?

— Вообще, не хотелось бы. Но вдруг мы поссоримся, и я буду очень злой. Люди со зла много всякой дичи творят.

— Что ж, я пойму твои чувства.

— Такая прям спокойная и рассудительная всегда?

— А то!

— Не верю.

— Это пожалуйста!

— Ну а если я сделаю уж совсем что-то плохое?

— Если я найду твоё поведение неприемлемым, я просто исчезну из твоей жизни. Но обычно я предпочитаю исходить из установки, что все люди слабы. Это позволяет легче относиться ко всему и меньше тревожиться. Разумеется, до разумных пределов.

— Ты считаешь меня слабым?

Макс посмотрела на меня и улыбнулась:

— Хорошо, все люди, кроме тебя, слабы. Надеюсь, теперь ты можешь расслабиться?

— Мне кажется или ты язвишь?

— Определённо кажется!

— Ну а почему ты отпустила мою руку?

— Ты во всём ищешь причину?

— Всё в мире имеет свои причины. Когда их понимаешь, это помогает легче ко всему относиться и меньше беспокоиться.

Макс рассмеялась:

— И не поспоришь. Вот только не все причинно-следственные связи дано понять человеческому разуму. Вот то же поведение человека. Да, там психологи, социологи дают какие-то модели. В общем случае по ним можно что-то спрогнозировать. А потом человек делает что-то спонтанно, и никакая модель не в силах это объяснить.

— Но ведь спонтанным решениям человека предшествует накопленный им опыт. Человек не может сделать что-то абсолютно спонтанно.

— Да, но ты не сможешь постичь весь опыт другого человека да даже и самого себя, чтобы спрогнозировать спонтанное, пусть и абсолютно закономерное его решение.

— В общем, ты хочешь сказать, что отпустила мою руку просто так?

И вновь Макс не удостоила меня ответом. Только мило улыбнулась. Интересно, эта её манера начала бы меня раздражать, если бы мы общались очень-очень давно? Или, наоборот, я привык бы к этому?

Довольно долго мы шли молча. Я пытался понять, почему Макс отпустила мою руку. Может быть, я всё-таки ей не нравился? Но тогда почему она продолжала общаться со мной? Не хотелось верить, что она видела меня лишь во френдзоне. Оставалось надеяться, что я просто слишком назойлив: у меня не было опыта такого близкого общения с другими девушками. А если так, должен ли я был несколько охладить свой пыл, чтобы Макс стала мне больше симпатизировать? Или, наоборот, я должен был проявлять больше настойчивости, как настоящий альфа-самец? Все эти вопросы повергали меня в ужас от необходимости принятия каких-то решений с неизвестными последствиями. Я боялся ошибиться.

Дождь продолжал мерно стучать по нашим зонтам. Лужи растекались по тротуару всё шире и шире, и уже не всегда получалось обойти их — приходилось перепрыгивать. Было слегка прохладно, и я жалел, что не взял ничего, чтобы накинуть на Макс. Это было бы, наверно, очень круто: в фильмах всегда так делают. Надо было взять толстовку или ветровку. Вот я осёл! А ещё можно было бы обнять её под предлогом, чтобы согреть, но это было просто нереально после моей предыдущей попытки: она ведь сразу сбежала — не стоило раздражать её ещё больше.

— А как ты узнала, где я живу? — наконец прервал я свой внутренний монолог.

— Просто как-то раз зашла следом за тобой в подъезд и посмотрела.

— Оу, полагаю, это было ещё до нашего знакомства? Иначе я точно тебя заметил бы.

— Угу, — довольно промычала Макс.

— И как давно ты за мной следишь?

— С самого начала времён, не больше и не меньше, — заявила она и рассмеялась.

— Ну правда!

— О, смотри, морожка!!! — воскликнула Макс, показывая на ларёк с мороженым. — Угостишь меня?

— Да какое мороженое в такую погоду, Макс! И так холодрыга. Простудиться хочешь?

— Да ладно тебе! Мы всего по одной штучке. Или тебе жалко для меня? Так и скажи, жадина-говядина, что зажал. Так-то ты с друзьями обращаешься!

«Друзьями». Мир рухнул в одно мгновение. Да, в жизни Макс мне было уготовано место лишь во френдзоне. А на что я рассчитывал? Как будто я всерьёз мог думать, что мы станем с Макс парой.

— Ничего мне не жалко, — угрюмо ответил я. — Какое тебе хочется?

— Вот это голубое с бирюзовыми шариками в голубом рожке.

— Да это же химоза жуткая!

— Между прочим, в организме человека чего только нет вплоть до бора, ванадия и олова. И всё это надо пополнять!

— Призываешь питаться чипсами да газировкой?

— Ещё Парацельс говорил, что никакое вещество само по себе не является ядом. Ядовиты лишь определённые дозы того или иного вещества. Вот я чувствую, что в моём организме сейчас не хватает голубого мороженого. Если в ближайшее время не съем, мне будет очень-очень плохо. Возможно, даже умру.

Я подошёл к ларьку и постучал в закрытое окошко. Из-за стекла раздался голос:

— Всё, закрыто уже.

Я посмотрел на часы: было без двух минут девять. Потом посмотрел на Макс взглядом, дававшим понять: не успели — и развёл руками.

— Стопудово умру, — сказала Макс и стала изображать, что ей становится плохо: скорчила рожу, задёргалась всем телом.

— Ну пожалуйста, — взмолился я к продавщице, — тут девушка умрёт, если не поест мороженого.

После паузы окошко отворилось. Высунувшаяся из него продавщица посмотрела по сторонам и спросила:

— Ну и кому тут плохо?

— Вот ей, — кивнул я на Макс.

Продавщица посмотрела на неё, потом перевела на меня скептический взгляд и тихо протянула:

— Мда-а.

Я не оскорбился. Не важно, считала ли эта тётка меня недостойным такой девушки, как Макс, или она нашла нелепым дурачество Макс. Мнение продавщицы о нас и наших занятиях меня совершенно не волновало.

— Пожалуйста, одно вот такое голубое в рожке и один пломбир в стаканчике, — попросил я.

Рассчитавшись, я протянул Макс её рожок. Она засияла так, словно я ей кольцо с бриллиантами подарил, и с горящими глазами воскликнула:

— Моя прелесть! — Макс быстро развернула упаковку и, выбросив её в урну, с благоговением уставилась на мороженое. — Ом-ном-ном, вкусняшка!

— Чувствую я, сляжем мы с ангиной, — скептически заметил я, разворачивая упаковку своего пломбира.

— Зануда! — воскликнула Макс и впилась в мороженое, словно хищник. — М-м-м, оно просто офигенное!!!

И она побежала по улице, петляя между лужами и вопя:

— У меня самая вкусная морожка в мире! Я властелин морожки!

Я догнал её, и мы пошли рядом.

— Мне кажется, у тебя не совсем адекватная реакция на мороженое, — с улыбкой заметил я.

— Просто такой хороший вечер, и дождь, и морожка. Согласись, есть морожку под дождём круто!

— Определённо можно сказать, что я никогда раньше не ел мороженое под дождём.

— Интересно ведь?

— Ну, необычно.

Мы пошли молча, наслаждаясь мороженым, дождём и этим вечером. Раньше я никогда не любил дождь, но с Макс всё стало по-другому. Самые обычные вещи стали какими-то особенными. К тому моменту, когда мы доели, мы оказались буквально в нескольких шагах от моего дома.

— Хорошо погуляли, — удовлетворённо резюмировала Макс.

— Уже всё? — расстроился я. — Может быть, ещё погуляем?

— Тебе ещё рисунок на конкурс рисовать.

— Я сегодня уже пробовал — получилось какое-то гэ.

— А если я попрошу нарисовать для меня? Нарисуй дождь на далёкой-далёкой планете. Пусть там будут растения, обретшие волю и речь. И таинственные сверкающие камни — осколки метеоритов, рухнувших на планету из глубин космоса.

— Вот это фантазия у тебя! Тебе самой бы картины рисовать!

— Я подумаю над твоим предложением. Так что насчёт моей просьбы?

— Хорошо, я попробую. Я не обещаю, что получится, но я попробую.

— Вот и славненько. Я пошла. Пока!

— Подожди! Давай я тебя провожу!

— Спасибо, но нет. Я тут рядом живу — сама дойду, не маленькая.

— Но…

— Не-е-ет! Провожать меня не надо.

— Давай я хоть тебе свой номер телефона оставлю — напишешь, как дойдёшь.

— Я же уже говорила, у меня нет телефона.

Не желая больше препираться, Макс решительно направилась прочь. Я только успел крикнуть ей вслед:

— Пока!

И весь в смятении отправился домой.

Глава 5

Надо ли говорить, что в субботу я проснулся в не сильно лучшем расположении духа, чем днём раньше. Да, Макс вернулась, и это было потрясающе. Но почему она не захотела, чтобы я её проводил? Ведь даже друзья провожают друг друга. И неужели у неё на самом деле не было телефона? Ведь это было просто нелепо. Эти мысли мучили меня весь вчерашний вечер, и, конечно, никакого рисунка, о котором просила Макс, я не нарисовал. Я просидел допоздна, придумывая различные причины, по которым она могла так себя повести: от того, что родители могли заругать её, увидев её с парнем, до того, что у неё и так уже был парень и она не хотела, чтобы он увидел её со мной. На практике любая причина могла оказаться правдой, но больше всего я склонялся к тому, что Макс не хотела, чтобы её увидели именно со мной: не важно кто — важно было то, что ей было стыдно гулять со мной. Вот почему она предпочла встретиться со мной на уединённом кладбище поездов. И вот почему она позвала меня гулять в дождь.

Сегодня на небе не было ни облачка. Яркий свет солнца заливал двор. А это означало, что если мы с Макс и увидимся, то только на кладбище поездов. Но во сколько? Должен ли я был ждать вечера или нужно было пойти сейчас? Невозможность связаться с Макс вызывала во мне странное чувство: с одной стороны, это неприятное осознание зависимости от случая и непонимание, как планировать день, но с другой стороны, какая-то странная свобода, как будто отсутствие чёткого времени встречи позволяло мне делать, что я захочу.

Из зала доносился звук телика. Первую половину субботы мама традиционно уделяла домашним делам, которые особенно спорились, на её взгляд, под выступления разных политиков, убедительно вещавших с экрана о росте абсолютно всех сфер экономики. Производство всех видов потребительских товаров в стране выросло: стало больше еды, больше одежды, больше домов, больше мебели. Открылась куча новых больниц с самым современным оборудованием. Университеты страны вошли в тройки-пятёрки-десятки лучших учебных заведений мира. Дорог стало больше, и они к тому же стали ровнее. Маме нравилось гладить, убираться, готовить еду под эти воодушевляющие доклады — так она ощущала свою причастность к всеобщему благоденствию. Она так и говорила: «Вот я честно тружусь на работе с понедельника по пятницу, по выходным делаю домашние дела. И мои друзья, и соседи, и просто знакомые — все так же добросовестно трудятся — и вот результат: в стране всё хорошо. А все эти твои творческие люди, фрилансеры всякие там, активисты непонятные — они просто лентяи. Мы ещё лучше жили бы, если бы они вместо своей ерунды тоже делом занялись». Я предпочитал не спорить. Политику я находил скучной, но дороги мне представлялись не такими уж и ровными, как о них говорили с экрана: это, в частности, подсказывал мне и шрам на руке, оставшийся после того, как я прошлым летом полетел с велика, въехав в огромную колдобину посреди тротуара. Да и в поликлинике были всё те же очереди, что и два года назад — очереди, в которых терял по полдня, и хорошо ещё, если эти полдня выпадали на учебный день, особенно, если контрольная была. В общем, мои фантазии о космосе виделись мне куда более приближенными к реальности, чем выступления политиков по телику.

Проходя мимо зала, я поздоровался с мамой.

— Опять на дачу не поедешь? — спросила она недовольно.

— Ну, мам, такая погода хорошая, а ты хочешь, чтобы я на даче торчал.

— Всё равно один по улицам слоняешься. Велико удовольствие — выхлопными газами дышать! Лучше б на дачу поехал. Там речка, воздух свежий. И мне помог бы: грядки полоть надо.

— Я вообще не понимаю, зачем тебе эти грядки, когда можно просто пойти в магазин да купить эту твою морковь, или огурцы, или чего ты там выращиваешь.

— Хорошо говорить, когда сам ни за что не платишь.

— Ну правда, мы же этой моркови съедим пару штучек за целый год — не обеднеем же, если в магазине купим.

— В магазине она нитратная вся, пластмассовая, а тут своё, натуральное.

Я состроил сморщенную физиономию, дававшую понять, что мамины аргументы не убедительны.

— Тебе позагорать, покупаться не мешало бы. Бледный, как поганка, — зашла мама с другой стороны. — Витамин Д надо запасать, пока лето.

— Да не люблю я купаться. И загорать тоже. У меня, между прочим, аристократическая бледность, — заявил я, расплываясь в улыбке.

Мама рассмеялась. Это был удачный ход с моей стороны. Развеселив её, я с большей вероятностью мог рассчитывать, что она оставит меня в покое со своей дачей. Так и оказалось.

— Аристократ нашёлся, — сквозь смех, сказала мама. — Ладно же, сыночек. Старая мать поедет одна. Будет горбатиться, пока сын баклуши бьёт.

— Мам, ты не старая. Я пошёл завтракать, — заявил я и направился на кухню.

— Там на плите запеканка, — бросила мама мне вслед и переключилась на телик.

Завтракал я не спеша, пережёвывая вместе с запеканкой разные мысли. Думал о том, что перед тем, как пойти на кладбище поездов, наверно, придётся всё-таки попытаться нарисовать для Макс то, что она просила, иначе она точно обидится. Хоть она и говорила, что никогда не обижается, но не хотелось бы, чтобы она исчезла из моей жизни, сочтя моё поведение недопустимым — неважно, называлось ли это обидой или как-то иначе. Ну и пускай, что я был для неё лишь каким-то приятелем, даже не другом — просто человеком, с которым ей было интересно иногда коротать время. Главное ведь было то, что ей всё-таки было интересно. А мне было интересно с ней. А уж то, что я там о чём-то размечтался, губу выкатил — это были издержки моей наивности. В конце концов, всё ведь было не так уж плохо. И мечтать о том, что когда-нибудь Макс реально захочет встречаться со мной, мне никто не запрещал. А всё, что я могу сделать пока — это нарисовать для неё рисунок и постараться не косячить.

После завтрака я помог маме с домашними делами. Потом она стала собираться на дачу, а я ушёл к себе в комнату. Сел за комп и полез на сайт Школы искусств Сантьяго. Зачем-то зашёл на страничку с фотографиями её кампуса. Школа располагалась в тихом районе на окраине города. Красивые зелёные газоны, аккуратно подстриженные деревца украшали территорию. На некоторых фотографиях на заднем плане виднелся густонаселённый город. На других фоном служили умопомрачительные виды гор. На паре фотографий была запечатлена с разных ракурсов одна из локаций для пленэра — невысокий живописный холм на берегу реки. Как же там было красиво! Неудивительно, что люди, запечатлённые на фотографиях, были либо всецело погружены в работу, либо счастливо улыбались. Пожалуй, учись я в таких условиях, мне и самому не пришлось бы натягивать на лицо улыбку при позировании для баннера, призывавшего подавать заявки на грант.

— Я ушла, — раздался голос мамы из прихожей.

Дверь хлопнула, вырвав меня из мира грёз. Мечты-мечты: я мечтал о Макс, мечтал о Школе искусств Сантьяго, мечтал рисовать, позабыв обо всём на свете. А вокруг была неприглядная реальность. Нет, погода сегодня была действительно замечательной, но что с того? Вздохнув, я выключил комп, поставил мольберт и стал прокручивать в памяти вчерашний разговор с Макс, чтобы вспомнить все детали её просьбы. Кроме того, нужно было определиться с материалами и техникой. Обычно я предпочитал мелки, так как они позволяли мне углубиться в детали. Но в этот раз я почему-то остановился на акварели. Я сказал бы, что Макс ассоциировалась у меня с акварелью: такая же лёгкая, не стеснённая рамками и границами. Но, вообще-то, пожалуй, масло подходило ей больше: весь её образ, всё её поведение были словно яркими мазками на полотне гениального импрессиониста. И всё-таки заданная Макс тема расположила меня к акварели: должно быть, из-за дождя.

Я начал рисовать, смутно представляя, что должно получиться в итоге. Обычно я изображал что-то, что уже давно витало в моей фантазии. Рисовать же на заказ мне ещё никогда не приходилось. Как бы то ни было, уже в ходе работы над рисунком некий его будущий образ у меня сложился, и я трудился не покладая рук, наслаждаясь процессом и вкладывая всю душу в этот рисунок, вдохновляясь вчерашней прогулкой под дождём.

Часов около пяти я отошёл от мольберта и замер. Неужели это нарисовал я?! Я не мог поверить своим глазам. Это было действительно красиво! Акварель словно наполнила рисунок жизнью. Опушка сказочного леса, умытого дождём, блестела бликами. На осколках метеоритов отражались огни далёкого звёздного сияния, украшавшего тёмное небо неизвестной планеты. И бурный, вспенившийся от дождя ручей чуть ли не вырывался водопадом из полотна, грозя затопить всю мою комнату. Я всё смотрел и смотрел и не мог оторвать взгляд от своего рисунка.

Мне захотелось тут же показать его Макс. Я быстро собрался и побежал на кладбище поездов. Выбегая из двора, чуть не врезался в Юльку.

— Э, Чудила, смотри, куда прёшь! — разозлилась она.

— Извини! — нечаянно выпалил я на автомате, прежде чем сообразить, что для таких, как Юлька, извинения были лишь очередным признаком неудачника. Выругавшись про себя, я помчался дальше.

Вскоре я был на месте. Взобравшись на тепловоз, я естественно никого не обнаружил. Я и не надеялся встретить здесь Макс так рано. Она могла и вовсе не прийти сегодня — это тоже уже было вполне ожидаемо. Но я решил всё-таки подождать её здесь.

Усевшись на горяченную крышу, я вновь стал разглядывать свой рисунок. Нет, он и сейчас был ничуть не хуже, чем мне показалось на первый взгляд. Мне всё ещё не верилось, что это нарисовал я. Потом я отложил рисунок и попытался лечь. Протерпев несколько секунд, я вскочил: крыша обжигала кожу. Пришлось сидеть дальше. Я сидел и смотрел по сторонам. По сравнению с тем, как невероятно выглядело кладбище поездов на закате, сейчас оно являло собой, конечно, не такое фантастическое зрелище. Зато сейчас в нём был особый уют — уют безмолвия и покоя. Где-то вдалеке был смутно слышен гул машин, куда-то шли, ехали, торопились люди, но здесь не было ни души. Только я один. Я сидел, подставив лицо вечернему солнцу, и смотрел то на поезда, застывшие в бесконечности, то на луг, раскинувшийся вдалеке. Сидел и наслаждался тишиной.

Вдруг поблизости раздались шаги. От неожиданности я вздрогнул. Потом я услышал, как кто-то лезет на мой тепловоз. Я уже успел испугаться, что это сторож, но, к счастью и немалому своему удивлению, я увидел голову Макс, показавшуюся над крышей. Я, если честно, почему-то был почти уверен, что она сегодня не придёт. А она пришла. Макс улыбнулась мне и, вскарабкавшись на крышу, подошла и села рядом.

— Привет-котлет! — весело приветствовала она меня.

— Привет! Я думал, ты сегодня не придёшь.

— Да ты любишь думать, это я знаю. Как же я могла не прийти! Я, вообще-то, хочу увидеть свой рисунок.

— Пожалуйста, — ответил я и протянул ей свою работу.

Макс взяла рисунок, уставилась на него изумлёнными глазами и воскликнула:

— Вау! Это же просто круто! У тебя настоящий талант!

— Ну, вроде, неплохо получилось, — покраснев, согласился я.

— «Неплохо»… Это нереально круто! — уверенно заявила Макс и обняла меня.

Обняла меня. Она обняла меня. Меня обняла девушка! Я почувствовал тепло и мягкость её тела. Я почувствовал прикосновение её груди. От одной мысли об этом меня бросило в жар. Голова закружилась. Сердце заколотилось, как бешеное.

— Эй, с тобой всё в порядке? — обеспокоенно спросила Макс. — Ты краснющий, как помидор.

Я попытался что-то ответить, открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Тут Макс, похоже, догадалась и спросила с улыбкой:

— Это из-за того, что я тебя обняла?

Я с трудом кивнул, а она виновато улыбнулась и сказала:

— Теперь уж ты меня извини! Я не думала, что так получится. Мне просто очень понравился рисунок. Я вовсе не хотела тебя смутить: ничего такого неприличного я не имела в виду.

Ну почему?! Почему ты не имела в виду ничего такого неприличного?! Как бы я хотел, чтобы именно это ты и имела в виду! Я сидел и вытаращенными глазами смотрел на Макс, дрожа от силы чувств, переполнявших меня, и по-прежнему будучи не в силах ничего сказать. Макс сдержанно улыбалась, но её лицо выражало непонимание, как ей реагировать на всё это. Тогда она перевела свой взгляд на рисунок и стала молча рассматривать его, чтобы не смущать меня ещё больше.

Буря во мне медленно утихала, уступая место всё тем же мыслям неудачника. Она даже извинилась за то, что обняла меня. Как, должно быть, ущербно я выглядел, когда вот так застыл, как истукан. Да ещё и покраснел, как дурак, явно выдав свои нелепые желания в отношении Макс. Будь она не такой вежливой, она, наверно, рассмеялась бы, узнав о том, что я мечтаю о её симпатии. А она всего лишь отвернулась и даже не ушла. Какая же она добрая!

С трудом совладав с собой, я хотел уже было извиниться, но вовремя спохватился, что уже достал Макс своими извинениями.

— Я хотел бы сказать тебе спасибо за этот рисунок! — наконец нашёлся я.

— Я подарила тебе вдохновение? — улыбнувшись, уточнила Макс, взглянув на меня своими лучистыми ярко-голубыми глазами. Я не мог не залюбоваться ей: так невероятно очаровательна она была.

— Да, без тебя я бы никогда не создал такое! — после паузы ответил я.

— Я рада, что помогла тебе создать такую красоту и сделала тебя чуточку счастливее. Теперь-то ты понимаешь, почему так важно, чтобы ты занимался космическим искусством?

— Э-э-э… — промычал я с недоумением. — Не понимаю. Как я должен был сделать такой вывод?

— Ты получал удовольствие от процесса? Результат твоего труда нашёл отклик в твоей душе? В душе другого?

— Ну, наверно. То есть да.

— Значит, это и есть то, чем ты должен заниматься в жизни. Это должно быть делом твоей жизни, а не второстепенным увлечением.

— А-а-а, ты всё о своём. Да нарисую я что-то на конкурс — нарисую. Получится — хорошо. Не получится — ну, я сделал всё, что мог.

— Ох ты, балда! — сокрушённо вздохнула Макс. — Я об отношении к жизни вообще, а ты о каком-то конкурсе несчастном. Ты чувствуешь, в чём смысл твоей жизни?

— Смысл жизни… Ну, я думаю…

— Не надо думать! Надо чувствовать!

— Хорошо, я чувствую, что мой смысл жизни в том же, в чём и у всех: выучиться, устроиться на работу, обзавестись семьёй, прожить долгую и счастливую жизнь и умереть в окружении близких.

— Что за чепуху ты сейчас выдал?!

— Почему сразу «чепуха»? Нормальный сценарий.

— Потому что чепуха! Всё, что ты назвал — это определённые этапы жизненного пути. Пожалуйста, учись, работай, живи, но это не смысл жизни! Неважно, чему учиться? Неважно, кем работать? Неважно, какая семья, лишь бы была?

— Предполагается, что учишься на того, кем потом будешь работать. Работа, конечно, в идеале, должна и удовольствие приносить, и деньги. Ну а семья, разумеется, должна быть хорошая: понятно, что никто не хочет, чтобы дома творился какой-то трэш.

— Я тебе открою страшную тайну. Ты не обязан проживать типовую жизнь в соответствии с общепринятыми стандартами. Если у тебя окажется достаточно смелости, ты последуешь зову своего сердца. Это будет непросто, но воздастся тебе с лихвой. Самое главное — ты будешь чувствовать, в чём смысл твоей жизни. Не думать, а чувствовать. А это, поверь, самое удивительное, ни с чем не сравнимое чувство.

— А ещё меня мечтателем называла. А вот не пройду я в Сантьяго — что прикажешь мне делать? Жить-то на что-то надо, кушать хочется иногда. В нашем городе космические художники могут разве что грузчиками на складе работать. Вот и получается: хочешь типовую жизнь, не хочешь, а надо дуть в институт да заниматься потом чем-то, за что будут платить.

— Вопрос лишь в том, через что ты готов пройти, чтобы прийти к своей мечте. На что ты отважишься. Никто не говорит, что осуществить мечту легко. Придётся попотеть. На Сантьяго свет клином не сошёлся. Это, можно сказать, лёгкий путь. Не получится — есть миллионы других путей. Сложнее, дольше, но, так или иначе, осуществление мечты всегда останется только результатом твоего личного выбора, так что отговорка с обстоятельствами не прокатит.

Мы замолчали. Макс выглядела сердитой, как будто я нанёс ей личное оскорбление своими сомнениями в перспективности всей этой авантюры с Сантьяго. В конце концов, да, это была её идея, поэтому, видимо, её задевало то, что я был не уверен в ней. Я только не понимал, почему она так упиралась, почему моё будущее имело для неё такое значение. Не понимая, чем уж я так нагрешил, я чувствовал себя несправедливо обвинённым.

Мы смотрели на луг вдалеке, каждый думая о своём. Я боялся взглянуть на Макс и не знал, что сказать. Понятно, что я мог бы сделать вид, что согласился с ней, но я был уверен, что она почувствует, что я вру. Да я и сам толком не понимал, где правда. Конечно, на мои взгляды сильно влияла мама, но и я сам рационально понимал, что мама в чём-то права. И в то же время я сам иногда мечтал жить в другом мире — в мире, в котором каждый занимается тем, что любит. Я верил, что когда-то мы будем жить в таком мире, но просто сейчас, по-моему, человечество не было к этому готово.

Потом кое-как, украдкой я всё-таки взглянул на Макс. К моему удивлению, она, похоже, уже не сердилась — напротив, на лице её была улыбка. Заметив мой взгляд, она повернулась и сказала:

— Кажется, я переборщила. Обещаю больше не убеждать тебя идти к своей мечте!

— Звучит как-то типа: «Обещаю больше не поддерживать тебя!» Как бы, вроде, и согласилась со мной, и я сам дурак.

— А что поделаешь!

Макс взяла мой рисунок, лежавший всё это время перед ней, и протянула мне. Встретив мой недоумевающий взгляд, спросила:

— Чего висим?

— Ты хочешь вернуть его? — В моей голове разом пронеслась тысяча мыслей, сопровождавшихся вспышкой отчаяния. Почему Макс хотела вернуть мне рисунок?! Я всё-таки обидел её?! И зачем только я стал с ней спорить! — Он же тебе понравился, — неуверенно добавил я.

— Ещё как! — кивнула Макс. — Но он теперь внутри меня, в моём сердце, скажем так. Мне не нужен он на бумаге, а тебе пригодится для портфолио.

Я не знал, что и думать. Не понимал, что чувствовать. Неуверенно взял рисунок. Вновь в голову пришли мысли о том, что у Макс, скорее всего, был парень, и она не хотела, чтобы он увидел мой рисунок. Видимо, она хотела просто дружить со мной. Я решил наконец взять быка за рога и чётко всё прояснить:

— У тебя есть парень?

Макс улыбнулась. Какое-то время она просто смотрела на меня, молча улыбаясь.

— Макс? — переспросил я. — Скажи.

— Нет, — наконец ответила она, — у меня нет парня. А что, ты хотел бы встречаться со мной?

Меня словно швырнуло ударной волной. Дыхание перехватило. Я уставился на Макс вытаращенными глазами. Я настолько не ожидал такого вопроса, что даже не успел понять, с какой интонацией она его задала. Конечно, интонация могла быть только скептической. Собравшись, я нервно забормотал, нелепо жестикулируя и пытаясь оправдаться:

— Нет-нет, конечно, нет. Я просто хотел узнать. Хотел разобраться, почему ты… Я бы ни в жизни, нет, конечно. Ну, то есть ты, конечно, очень крутая… Но…

Придя в ужас от всего, что я сейчас нагородил, я предпочёл заткнуться, отвернуться от Макс и уставиться в крышу тепловоза. Я чувствовал, что она смотрит на меня, и с ещё большим усердием дырявил взглядом ржавый металл. Лицо моё залила краска. Я чувствовал, что даже уши мои покраснели до кончиков. Чёрт побери, что за дичь я сейчас выдал! Мне было так стыдно. Я готов был провалиться сквозь землю. Меня даже не сильно отпустило, когда я почувствовал, что Макс наконец перестала на меня смотреть. Потому что я не мог даже представить себе, что теперь она думала обо мне! Ненавидела, презирала? В лучшем случае я вызывал у неё лишь смех. Уж в этом-то я был уверен на все сто.

Потом Макс легла, закинув руки за голову, и стала смотреть на небо. Мне хотелось лечь тоже, но я чувствовал себя недостойным этого. Как будто, если бы я лёг, это означало бы, что я не согласен, что я всё испортил, и считаю нормальным вот так просто беззаботно лечь рядом. А нормальным это быть никак не могло после того, что я наделал.

— Смотри, какое небо бездонное, — услышал я совершенно спокойный голос Макс. — Над тобой целый огромный мир, а ты крышу изучаешь.

После этих её слов я наконец смог последовать её примеру. Я лёг на некотором расстоянии от Макс, чтобы ненароком не коснуться её и не обидеть её этим снова. Небо и правда было сейчас глубоким-глубоким. Дело шло к закату, и насыщенная лазурь уступила место сложным оттенкам бледно-синего: от тёмно-серого на востоке до желтоватого на западе. На небе не было ни облачка: лишь светлый кусочек луны и пара первых звёзд составляли компанию медленно катившемуся к закату солнцу. Ощущалось приближение ночи — этого волшебного времени, когда покров дня, спасающий нас от ощущения собственной ничтожности во Вселенной, спадает и взору предстаёт космос во всём его величии и необъятности.

Наконец мне полегчало. Мысли мои витали далеко-далеко от кладбища поездов, пока я вновь не почувствовал взгляд Макс. Я повернулся и увидел, что она смотрит на меня. Она не улыбалась, но и не злилась. Просто смотрела на меня странным взглядом, как будто увидела что-то непонятное. Под темневшим небом её голубые глаза отливали серым, рыжие волосы потеряли свою яркость, а веснушки и вовсе почти исчезли. Но она была всё так же невероятно красива, и даже ещё красивее. С каждым днём она манила всё больше и больше. Я лежал напротив неё, смотрел ей в глаза и был так счастлив, что могу просто вот так лежать напротив неё и смотреть ей в глаза.

А потом солнце вспыхнуло огненным закатом. Пламя полилось по лугу, затопило кладбище поездов и хлынуло на нас с Макс. Её глаза засияли ярким светом. Волосы обратились в пламя, а веснушки — в искры. Я не мог оторвать от неё взгляд. Она была просто божественна.

И мы всё лежали и лежали так, глядя друг на друга и не говоря ни слова, пока солнце почти совсем не скрылось за горизонтом. Я не знаю почему, но почему-то я сказал:

— Я пойду. Спасибо тебе за этот прекрасный закат! Ты ведь не пойдёшь со мной?

Макс улыбнулась:

— Да, я посижу ещё немножко. До встречи!

— Пока!

Я взял свой рисунок, слез с локомотива и медленно побрёл домой. Странно, но я был абсолютно счастлив.

Глава 6

Всё утро следующего дня я бродил в глубокой задумчивости. Небо за окном, замаранное куцыми тучками, эдакое не определившееся, то ли уступить место ясному дню, то ли залить всё к чертям бешеным ливнем, всецело отражало моё настроение. Завтракал, думая о разном. Корил себя за тупое поведение, которым безусловно оттолкнул от себя Макс. Правда, бодрила мысль, что я хотя бы узнал, что у неё нет парня. Конечно, это нужно было сделать как-то потолковее, поаккуратнее. Как говорится, никогда альфа-самцом не был — нечего было и начинать.

В таком же задумчивом состоянии сходил в магазин за продуктами. Уже возвращаясь домой, внезапно очнулся от своих мыслей, услышав рядом громкое тарахтение мотика. Я встал на краю тротуара, чтобы пропустить мотик, но он остановился в нескольких метрах от меня. На нём сидел Лом, а за ним — Юлька. Оба, ухмыляясь, смотрели на меня.

— Что, Чудила, — крикнул Лом, — опять связь с космосом устанавливаешь?

Они заржали. Я посмотрел на Лома, но ничего не ответил: чего с дураком разговаривать! Стоял и ждал, пока они проедут, а они продолжали смотреть на меня.

— Ладно уж, иди, дурачок! — великодушно позволил Лом.

Я пробубнил себе под нос всё, что о нём думал, и сделал шаг с тротуара. В этот же миг мотик резко рванул с места. Я еле успел отскочить назад и, споткнувшись об поребрик, упал. Проезжая мимо, Лом с Юлькой громко загоготали.

— Уроды! — крикнул я им вслед.

К счастью, обошлось без травм. Я поднялся, заглянул в сумку: похоже, разбились яйца, но пакет молока был цел. Возвращаться в магазин не хотелось, и я пошёл домой.

Разобрав дома сумку, обнаружил, что разбилась всего пара яиц, но это не отменяло факта тупорылости Лома. Если до встречи с ним, моё настроение склонялось ближе к неплохому, то теперь я был подавлен. Я просто подумал, что то, что Макс уже видела, когда я встретил её тогда у подъезда — ну, когда ещё Лом обозвал меня Чудилой, могло оказаться цветочками по сравнению с тем, что она ещё могла увидеть. Думал, вот будем мы с ней как-нибудь гулять, а тут Лом нам повстречается. И что из этого выйдет? Ничего хорошего из этого не выйдет.

От всех этих унылых мыслей меня отвлёк звонок в дверь. Я подорвался, решив, что это Макс, но это оказалась соседка: собирали подписи за что-то там. Сказал, что мама будет вечером, и закрыл дверь. Почувствовал, что надо прогуляться, развеяться. Взяв с собой принадлежности для рисования, отправился на кладбище поездов в надежде найти там Макс. Чертовски хотелось увидеться с ней: рядом с ней сразу становилось как-то легче.

Взобравшись на крышу нашего локомотива, Макс, к своему сожалению, я не обнаружил. Сначала просто посидел, потом полежал, глядя на тучки, потом решил попробовать порисовать. Вдохновения не было. Потом небо прояснилось, и солнце стало здорово припекать, раскаляя крышу и меня вместе с ней. Чувствуя, что поджариваюсь, я слез с локомотива и пошёл домой, до самого дома не теряя надежды встретить Макс и постоянно оглядываясь по сторонам.

Ничего не хотелось делать. Как назло, была куча свободного времени, но без Макс и вдохновения, которое она дарила, от этого времени не было никакого толка. Наоборот, было тошно от того, что оно так медленно тянется. Решил заняться оформлением документов в Школу искусств Сантьяго, но и тут меня постигла неудача: никак не получалось сконцентрироваться. Поняв, что голова сегодня работать не будет, решил поработать руками: приготовить ужин. Обычно готовила мама, но иногда я брал это на себя. Ну как брал — мама задерживалась на работе и просила чего-нибудь приготовить.

К приезду мамы я успел сварганить картошку с мясом, и уже полчаса как торчал в Интернете и читал всякую чушь, когда она наконец приехала с дачи. Мама, конечно, здорово удивилась, что я так расстарался: в кои-то веки я был достоин похвалы не меньше, чем сын её лучшей подруги. Ну и поскольку вечер у меня выдался абсолютно свободным — не хотелось даже пытаться снова идти на кладбище поездов, чтобы лишний раз убеждаться, что Макс там нет — мы с мамой засели смотреть фильм по телику. В общем, мама была сегодня довольна, как слон. Ну а мне оставалось лишь лечь спать в надежде, что завтра будет лучше, чем сегодня.

В школьные дни понедельник, разумеется, вызывал одни лишь негативные эмоции. И хотя и на этой неделе мне ещё предстояло попахать на отработке, всё-таки было в этом понедельнике что-то обнадёживающее. А может быть, это просто солнце, сиявшее с утра на безоблачном небе, настроило меня на такой лад. Короче, в школу я сгонял в довольно бодром настроении несмотря даже на то, что нас задержали дольше положенного.

Возвращаясь домой и наслаждаясь настоящим летним пеклом, я увидел вдалеке силуэт девушки, сидевшей на корточках у клумбы и нюхавшей цветы. На ней было милейшее бежевое платьице и босоножки на платформе со шнуровкой на ногах. Даже если бы не её огненно-рыжие волосы, я всё равно понял бы, что это Макс: вот так сидеть и нюхать цветы на клумбе могла только она. Я невольно заулыбался. Как же мне всё-таки повезло, что я мог общаться с такой обалденной девушкой!

Я поспешил к Макс. Подойдя, поприветствовал её:

— Привет, Макс! Развлекаешься, как можешь?

— Привет, — весело откликнулась она, хитро взглянув на меня. — Но, вообще-то, сегодня я не Макс.

— Э-э-э… Что?

— Понедельник, — с укором заметила Макс. — Сегодня я Эвридика.

— Ты серьёзно? — Я уж и забыл, что она предлагала называть её Эвридикой по понедельникам.

— Конечно, нет. Так же, как всегда.

— Ты меня путаешь. Так как мне тебя звать-то?

— А как тебе больше нравится?

— Ну я как-то привык к Макс.

— Тогда зови Макс.

— А ты не расстроишься?

— Самую малость. Но если ты пойдёшь со мной купаться, то я тебе всё прощу.

— Купаться?! — я удивлённо уставился на Макс. — Ну я даже не знаю. Я как-то не фанат этого дела.

— Не умеешь плавать?

— Умею. Просто не люблю. По-моему, это скучно. А мы не можем заняться чем-нибудь другим?

— Можем. Но тогда я, конечно же, расстроюсь. И откажусь быть Макс.

— Последнее звучит особенно устрашающе! Пожалуй, мне лучше согласиться на твои условия.

— Вот это другой разговор! Я обещаю, скучно не будет. Ты просто не с теми людьми ходил.

— Возможно. И когда мы пойдём? И куда?

— Тебе, вероятно, надо будет зайти домой за плавками. Ты ведь не ходишь по улице в них?

— По крайней мере, не по понедельникам.

Макс рассмеялась, а я улыбнулся, довольный, что мне удалось её насмешить.

— Тогда вот зайди домой, перекуси заодно, и через полчасика встретимся на этом самом месте, — предложила она. — А куда пойдём, решим по ходу.

— Договорились, — согласился я и помчался домой.

Сомнение в этой затее, связанное с тем, что я не любил купаться, очень быстро развеялось. Я вдруг понял, что я пойду купаться с Макс. И эта мысль привела меня в восторг. И я увижу Макс в купальнике?! У меня даже голова закружилась от предвкушения.

Наскоро перекусив и схватив пакет с плавками, полотенцем и покрывалом, я выскочил из дома и помчался к клумбе, где мы договорились встретиться. Разумеется, я пришёл слишком рано — Макс ещё не было. Она подошла минут через пять.

— Ты без пакета? — удивился я.

— Я решила не заморачиваться с переодеванием. Вдруг ты подглядывать станешь! — улыбнулась Макс, хитро посмотрев на меня.

— Я не такой, — замотал я головой.

— В общем, мне не захотелось тащить пакет, и я просто надела купальник сразу. Посушусь потом на берегу.

— Понятно. Ну что, куда мы? На Чёрное? Там, конечно, народу всегда тьма, но ехать на автобусе до Змейки, а ещё хуже — потом назад в этом же душном автобусе чего-то не охота: приедешь, а уже хоть снова купаться иди.

— Знаю я одно местечко… — протянула Макс. — В лесу рядом с Чёрным. Там очень уютно, потому что о нём почти никто не знает.

— В лесу? Ты не перестаёшь меня удивлять! То кладбище поездов, то вот ещё какое-то место для купания, о котором никто не знает. Мне начинает казаться, что это не мой родной город, а как будто я сюда приехал от силы пару лет назад.

Остановившись на варианте Макс, мы выдвинулись в путь. Вскоре вышли за город и пошли широкой натоптанной тропой, ведшей к Чёрному озеру — озером оно называлось условно: на самом деле, это был просто большой пруд. По пути изредка попадался народ: в основном, дети и подростки. Метров за триста до Чёрного от нашей тропы ответвлялась еле заметная тропка, ведшая направо. Макс решительно свернула на неё. Я последовал за ней.

Мы довольно долго шли по этой тропке. И за всё время нам навстречу попался лишь один мужик с рыболовными снастями.

— Похоже, кто-то о твоём месте всё-таки знает, — не преминул я подколоть Макс.

— Он шёл с другого места. Там неподалёку рыбачат.

Наконец мы вошли в лес и почти сразу наткнулись на небольшую речку, перед которой тропка сворачивала и шла дальше по берегу. Я думал, что мы тут и остановимся, но Макс уверенно продолжила путь дальше. Вскоре нам попалось и то место, о котором она говорила. В излучине реки на берегу сидели двое мужиков и рыбачили. Тропка проходила на некотором отдалении от них, и они нас не заметили. Лишь ещё минут через пять хода Макс наконец остановилась:

— Вот мы и пришли!

Я окинул взглядом окрестности. Здесь к реке был небольшой, но плавный спуск, причём, даже песчаный — самый что ни на есть маленький пляжик. С обеих сторон от спуска в реку выдавались небольшие бугры, с которых можно было нырять. С другого берега над речкой нависала толстая ветка накренившегося дерева, пожалуй, даже чересчур накренившегося и грозившего вот-вот рухнуть в воду. Что будоражило больше всего, так это то, что тут не было ни души: только я и Макс!

— Идём? — спросила она и стала раздеваться.

Я вытаращенными глазами наблюдал за ней. Сначала она стала развязывать шнурки босоножек. Сняв обувь, хотела было уже снять платье, но замерла, увидев меня:

— Эй, ты чего? Ты меня смущаешь! Ты не собираешься переодеваться?

— Ой, да, — спохватился я, — я вон туда, за кусты пойду.

— Давай.

Я направился за кусты. Быстро раздевшись и сменив трусы на плавки, вернулся на берег. Моему взору предстала Макс. В ярко-голубом раздельном купальнике! В чертовски соблазнительном купальнике!!! Как же она была красива! Как же мне повезло, что я мог быть рядом с ней, с такой обворожительной и невероятной! Я замер ошарашенный. Взгляд мой невольно остановился на груди Макс. Она была небольшой, но красивой. Правда, уже через секунду Макс быстро закрыла грудь скрещёнными руками.

— Вот не стыдно тебе?! — воскликнула она. — А ещё говорил: «Я не такой!»

Я покраснел и перевёл взгляд на лицо Макс. К счастью, она, похоже, не разозлилась. Укор в её глазах был скорее игривым.

— Ну я же не подглядывал, — неуклюже попытался оправдаться я.

— А… Значит, на грудь пялиться можно?

— Я случайно. Я больше не буду.

— Так уж и не будешь?

— Я постараюсь.

Макс отвернулась и побежала к реке. Забежала в воду, подняв тучу брызг, и поплыла по диагонали, сносимая достаточно сильным в этом месте течением. Не прошло и полминуты, как она уже вышла на другом берегу и, обернувшись, закричала:

— Эй, чего копошишься! Плыви сюда!

Я подошёл к реке и сделал шаг в воду:

— Бр-р-р! Какая холодища!

— Чего? — закричала с другого берега Макс.

— Вода холоднющая! — закричал я в ответ.

— И что, мне теперь тут одной торчать?

Выбора не было. Я с трудом пошёл вперёд, дрожа от холода. Даже на Змейке вода была теплее, не говоря уж о Чёрном. Здесь, видимо, где-то недалеко были ключи, и вода была реально холодная. Чистая, прозрачная настолько, что было идеально видно мальков, мельтешивших туда-сюда, но холодная аж жуть! Только Макс, сидевшая на песке на другом берегу, останавливала меня от того, чтобы выбежать из реки и закутаться поскорее в полотенце. Это выглядело бы так себе. И я продолжал продвигаться вперёд, строя из себя настоящего мачо и чувствуя, как все мои внутренности скукоживаются в одной точке сингулярности где-то максимально глубоко внутри тела. Но впереди было ещё самое трудное.

Наконец я добрался до точки невозврата, после которой оставалось только плыть. Ещё раз взглянув на Макс, смотревшую на меня с улыбкой, я вдохнул и бросился в воду. Ледяная масса обволокла меня. Я заработал руками и ногами изо всех сил, чтобы согреться, и быстро-быстро поплыл через реку. Уже буквально через несколько секунд почувствовал дно под ногами и поспешил выбраться на берег. Выбежав, плюхнулся в горячий песок рядом с Макс:

— О да! Тепля-я-як!

Она засмеялась:

— Замёрз, что ли?

— Ну не то чтобы.

— Тут реально холодная вода, — признала Макс. — Зато никого нет.

— Это да. Наверно, потому никого и нет. Как будто на Титане искупался.

— Я думаю, там немножко потеплее всё-таки.

Мы рассмеялись.

— А теперь нырять! — воскликнула Макс и вскочила на ноги.

— Может, лучше на берегу полежим? — предложил я, с ужасом думая о том, что мне придётся снова оказаться в ледяном аду.

— Посмотрите, какой неженка!

— Да не, я просто подумал, полежим, позагораем.

— Позагораем потом. Когда накупаемся.

Я нехотя встал. К моему удивлению, Макс побежала не к реке, а от неё. Подошла к тому самому накренившемуся дереву, ветка которого нависала над речкой, и полезла на него.

— Эй, — крикнул я, — ты же не собираешься прыгнуть с этой ветки?!

— Именно это я и собираюсь сделать, — крикнула в ответ Макс и, быстро прокарабкавшись по ветке до середины реки, села, свесив ноги.

— Сумасшедшая!

— Тут невысоко.

— Всё равно сумасшедшая! Подожди меня!

Я не хотел, чтобы Макс нырнула раньше меня. Хотел доказать ей, что я достаточно смел, чтобы не повторять за ней, а попробовать первым. В конце концов, высота над рекой, конечно, была приличная — метра три, но не смертельная. К счастью, Макс согласилась дождаться меня.

Правда, когда я забрался к ней и глянул вниз, стало всё-таки страшновато: с берега высота казалась меньше, чем отсюда. Ладно, в конце концов, надо было просто спрыгнуть.

— Я первый, — заявил я.

— Давай вместе! — предложила Макс и взяла меня за руку. Когда я почувствовал её нежную руку в своей, весь страх сразу ушёл. С ней я готов был нырнуть хоть с самого высокого утёса мира.

Я кивнул и начал отсчёт:

— Три. Два. Один.

И мы прыгнули с ветки. Сверкающая ледяная поверхность бросилась нам навстречу. Секунда — и мы рухнули в воду. Холод обволок нас. Ноги до колен погрузились в настолько ледяную воду на глубине, что вода вокруг нас показалась если не тёплой, то вполне терпимой. Разжав руки, мы забарахтались, чтобы подняться на поверхность, и, вынырнув, посмотрели друг на друга. Макс сияла:

— Класс же!

— Нырять — класс. А вот вода ледяная там, на глубине — вообще не класс.

— Мне кажется или ты бубнишь?

Я быстро поплыл к берегу, крикнув через плечо:

— Сейчас я тебе покажу «бубнишь»!

Макс отплыла немного с середины реки, чтобы встать на дно, и стала наблюдать за мной. Я быстро добежал до дерева, снова вскарабкался на ветку и, заорав: «Я орё-ё-ёл!» — сиганул в речку. Когда я поднялся на поверхность, Макс смеялась.

— Ты даже летать не умеешь! — сквозь смех заявила она.

— Умею, но только вниз, — с улыбкой возразил я.

И мы стали нырять: вместе, по очереди, «солдатиком» и «бомбочкой». Нырнуть «рыбкой» или уж тем более сделать сальто в полёте никто из нас не решился: всё-таки высота была приличная, а хайдайверы из нас были так себе. Но нам и без этого было весело. Мы ныряли, плавали, плескались в воде до посинения несмотря на то, что она по-прежнему была холоднющая. Реально до посинения: когда мы наконец выбрались на берег греться и загорать, у нас не только губы были синие — мы все целиком были синие. У Макс, казалось, даже веснушки посинели. Я хотел отдать ей полотенце, чтобы она закуталась, но она только вытерлась и вернула мне его, заявив, что быстрее согреется на солнце. Оно действительно палило нещадно, даже несмотря на то, что дело уже шло к вечеру.

Я расстелил покрывало, и мы сели рядом, трясясь от холода в унисон. Мне очень хотелось обнять Макс, но я был уверен, что ей это не понравится. Но я всё равно был счастлив. Я сидел рядом с ней. Видел её довольную улыбку. Видел, как она греется на солнышке, такая красивая, летняя, со спутавшимися сырыми волосами, на время потерявшими свою огненную яркость. Что характерно, последнее обстоятельство её совершенно не заботило. Закрыв глаза, она наслаждалась солнцем, а я имел возможность украдкой любоваться ей, будучи готовым в любой момент быстро отвести взгляд, как будто я просто смотрел на реку. Но, как я ни готовился, она в итоге всё равно так внезапно открыла один глаз и хитро посмотрела на меня, что то, что я спешно отвернулся и уставился на другой берег, мне не помогло.

— Опять пялишься? — спросила Макс.

— Немножко, — признал я, понимая, что отпираться бесполезно.

— Ах так!

Она встала и быстро надела платье:

— Всё, кончилось шоу!

— Show must go on… — посмотрел я на Макс невинными глазами.

— Фигушки тебе! Обещал не пялиться, а сам… Вот и верь после этого людям.

Не разобрав интонации последних слов Макс, я испугался, решив, что она собирается уйти:

— Не уходи!

— Да не ухожу я. Наверно. А может быть, и ухожу. Может быть, пойдём уже?

— Но ты не обиделась?

— Конечно, обиделась. Плыви теперь вон до того берега и обратно. Это будет тебе наказание за то, что ты не сдержал своё слово.

— Но мы же уже высохли… — жалобно протянул я.

— Ничего-ничего, у тебя всё равно трусы в пакете. Переоденешься — и всего делов-то. Впредь будешь думать!

Печально вздохнув, я направился к реке. Коснувшись пальцами ног воды, содрогнулся. Теперь, после того, как мы обсохли и согрелись на берегу, она казалась ещё холоднее. Но наказание было справедливым, и я решительно двинулся дальше. Содрогаясь от холода, сделал несколько шагов, собрался с духом и нырнул. Заработал руками и ногами, как моторная лодка, и вскоре был уже на другом берегу, развернулся и поплыл обратно. Наконец, понеся заслуженное наказание, вылез из реки и бросился скорее к полотенцу. Макс удовлетворённо сказала:

— Так-то лучше.

Потом я сходил за кусты переодеться, и мы двинулись в обратный путь. Мы так устали, что даже болтать было лень. Просто шли молча и не думали ни о чём, наслаждаясь вечерним послевкусием сегодняшнего дня. К моему дому мы дошли уже около семи. Макс остановилась и сказала:

— Было классно! Спасибо тебе за этот прекрасный день!

Я ждал, что она обнимет меня, по-дружески, но обнимать меня она не стала.

— Тебе спасибо! — ответил я, немножко разочарованный, но, в общем-то, счастливый.

— До встречи! — махнула рукой Макс и направилась прочь.

— До встречи, — негромко произнёс я ей вслед, посмотрел, как она скрылась за углом, и, не торопясь, побрёл домой.

Глава 7

В следующие три дня моё настроение становилось всё хуже и хуже с каждым днём. Во вторник утром я был ещё совершенно счастлив: вновь и вновь прокручивал в памяти незабываемый день, который мы с Макс провели вчера вместе, разглядывал рисунок, который я нарисовал потом, вернувшись домой, вдохновлённый моей музой. Я изобразил фантастическую весну на Титане — и у меня получилось довольно-таки прикольно. Но уже к середине дня стало грустновато: после школы я пошёл на кладбище поездов, но Макс там не обнаружил. Вечером пошёл опять, и опять безрезультатно. Я даже дошёл до реки, до того места, где мы купались вчера. Разумеется, Макс там не было. Расстроившись, попытался нарисовать что-нибудь, но вдохновения не было, и получилась какая-то фигня.

В среду с самого утра зарядил мелкий противный дождь. По пути в школу и обратно я всё оглядывался по сторонам в поисках Макс, но её нигде не было. Зато попался Санчес, приятель Лома. Санчес был огромным и неповоротливым, и от него всегда противно воняло. Заметь я его раньше, я предпочёл бы обойти его подальше, но как раз в этот момент я смотрел на какую-то девушку вдалеке, пытаясь понять, не Макс ли это. В общем, Санчес врезался в меня плечом. Вернее, я в него. Это было похоже на столкновение с грузовиком — я отшатнулся, но было не особо больно: плечо Санчеса было таким же мягким, как и всё остальное. Он посмотрел на меня с дебильной ухмылкой, но ничего не сказал. От его аромата меня начало подташнивать, и я поспешил поскорее уйти от него подальше.

Потом я до самого вечера просидел дома в надежде, что Макс снова зайдёт за мной, как тогда в пятницу, когда мы трескали мороженое под дождём. Но она не зашла. Не выдержав, я пошёл на кладбище поездов, несмотря на то, что было уже девять вечера. Из-за туч, затянувших небо, на улице была темень. Зато благодаря продолжавшему моросить дождю в гаражах никого не было, и я спокойно добрался до кладбища поездов. С трудом взобравшись на скользкий сырой локомотив, я, конечно же, никого на крыше не обнаружил. Присесть было невозможно, а стоять, как дурак, было бессмысленно. Я, конечно, всё равно постоял: что мне ещё оставалось. А потом побрёл домой.

До самой двери подъезда я всё ждал, что Макс окликнет меня. Специально шёл помедленнее. Всё было без толку. Засев дома, с горя стал рисовать углём зонд, разбившийся вдребезги об поверхность безымянной каменной планеты, занесённый пылью и канувший в забвение вдалеке от родных мест. Закончив далеко за полночь, к своему удивлению, я обнаружил, что получилось что-то вполне вразумительное. Впрочем, я списал свою впечатлительность на поздний час и гудевшую от переживаний башку.

Когда же в четверг утром, при свете яркого солнца — небо было таким ясным и безоблачным, словно никакой противный дождь не моросил вчера весь день напролёт — я взглянул на свой рисунок, я должен был признать, что получилось и правда неплохо. Голубое небо, успех с рисунком как-то настроили меня на позитивный лад: не видевшись с Макс с понедельника, я почувствовал, что сегодня-то мы наконец увидимся. Я реально повеселел. В приподнятом настроении сгоняв в школу, шёл домой, ожидая встретить Макс у клумбы. Там её не оказалось, и, пообедав, я направился на кладбище поездов, прихватив с собой вчерашний рисунок. Это был не самый лучший мой рисунок, на мой взгляд, но однозначно лучший из тех, что я нарисовал углём, поэтому мне хотелось показать Макс свои успехи в непривычной технике.

На крыше тепловоза Макс не оказалось, и я улёгся, чтобы дождаться её. День сегодня был не очень жаркий, и крыша была приятно тёплой, не раскалённой. Я валялся в приятной неге, наслаждаясь летом. Однако через какое-то время мне стало не по себе. Я сел и огляделся по сторонам. Прошло уже полдня, а Макс всё ещё не объявилась. Мне вдруг в голову пришла тревожная мысль, что с ней могло что-то случиться. Может быть, она пошла на кладбище поездов без меня, и сторож схватил её? Посадил куда-нибудь в подсобку под замок и морит теперь голодом. Нужно было выяснить этот вопрос.

Я слез с крыши и стал аккуратно пробираться между вагонов, чтобы найти сторожа, не выдав себя. Территория кладбища поездов была огромной, и прошло немало времени, прежде чем я наконец нашёл его. Сторож, тихонько насвистывая, шёл по путям с задумчивым видом. Я стал следить за ним, прячась за вагонами. Не меньше получаса мы бродили по кладбищу поездов, пока наконец сторож не подошёл к своей бытовке — это был небольшой вагончик, наверно, в половину длины от обычного вагона. Сторож, кряхтя, взобрался по крутой лесенке и скрылся внутри. Я подошёл к бытовке и осторожно заглянул внутрь: сторож, стоя перед небольшим столиком, наливал себе чай в стакан с железным подстаканником. Я успел лишь смутно оценить скудное убранство бытовки. Там было темно, и я, заглянув буквально на секунду, не успел переключиться с яркого солнечного света. Но всё-таки мне показалось, что там негде было особо прятать Макс. Впрочем, сторож мог запереть её и в каком-то другом месте. А мог и не запирать.

Вообще-то, вероятность, что Макс попалась сторожу, была невелика. Скорее, она могла привлечь внимание каких-нибудь отморозков. Проблема была в том, что я даже не представлял, где может бывать Макс. Она всегда появлялась неожиданно и, похоже, знала кучу секретных мест. Всё, что мне оставалось — это снова сгонять на речку, на наше место, а потом тупо прочёсывать весь район вдоль и поперёк. Этим я и занялся, окончательно решив, что сторож — не самый опасный субъект.

Добравшись до речки, я, как и ожидал, никого на берегу не нашёл. Правда, я всё равно немного обрадовался. Пока шёл, я всё думал: вот приду я к реке, а на берегу одежда Макс, а её самой нет — и всё. Река-то быстрая, холодная — на раз ногу могло свести, и привет. Что мне тогда делать? Что я буду чувствовать? Как я буду жить? Но ни Макс, ни её одежды у реки не было.

До самого позднего вечера я шатался по району, заглядывая в каждый двор, и направился домой лишь тогда, когда понял, что уже всё равно ни черта не видно. Пришлось, правда, обойти дом: недалеко от входа во двор с главной стороны бухала компания Лома — не хотелось с ними связываться. Сделав крюк и благополучно вернувшись домой, я завалился на кровать, не чувствуя ног.

Сначала я просто лежал и смотрел в потолок. Я так устал, что не было сил ни о чём думать. Потом усталость стала уступать место отчаянию. В голову вновь полезли мысли, что истинная причина исчезновения Макс могла быть вовсе не связана с другими людьми. Я просто надоел ей, и она решила больше со мной не общаться. Я попытался вспомнить, чем я мог обидеть её в понедельник. Всё ведь было так классно! Она улыбалась и смеялась. Может быть, она смеялась над тем, какой я наивный? Может быть, всё это был лишь розыгрыш? Или я всё-таки обидел её тем, что пялился на её грудь? Вот я лошара! Конечно, она решила, что у меня на уме только одно. Если поначалу она и думала, что, может быть, во мне есть что-то интересное, не такое, как во всех, то теперь она просто убедилась, что я ничуть не лучше Лома или его дружков. Я стал противен себе.

Конечно, ни о каком рисовании или хотя бы изучении документов Школы искусств в тот вечер больше не могло быть и речи. Я тупо лежал на кровати и ждал, когда получится заснуть. Это получилось не скоро: я снова и снова пережёвывал мысли о своей ущербности и ненавидел себя за то, что ничем не отличаюсь от Лома. Воспринимать его как придурка означало теперь признавать и собственную тупость. Впрочем, последняя сомнений не вызывала. И вот я всё лежал и лежал, думал и думал, пока наконец не уснул.

В пятницу утром меня разбудил звонок в дверь. Открыв глаза и глянув на часы — оставалось пятнадцать минут до будильника — я зло пробормотал:

— Идите нафиг!

Мало того, что жизнь превратилась в полное дерьмо, так ещё всякие ослы будут меня будить ни свет ни заря! И плевать, что я больше не усну — вставать не стану!

Снова зазвонили в дверь, уже настойчивее.

— Пять раз я встал, ага! — снова пробормотал я и тяжело вздохнул.

Звонки в дверь превратились в непрерывную трель.

— Вообще уже, что ли, офигели?! — не выдержал я и пошёл к двери прямо в трусах, чтобы незваные гости, увидев меня, сами осознали весь свой идиотизм.

Когда же я открыл дверь и увидел перед собой Макс, я так и застыл с раскрытым от удивления ртом. Она была, как всегда, неотразима: на ней были те же шорты и кроссовки, что и в тот раз, когда я её впервые увидел, но топ на этот раз был белым с ярким принтом, изображавшим симпатичного дракончика нежно-голубого цвета. Я спохватился, что стою перед Макс в одних трусах, быстро бросил:

— Одну секунду! — и, захлопнув дверь, помчался в комнату одеваться.

Я ужасно боялся, что за те рекордные несколько секунд, за которые я оделся, Макс успеет сбежать, и готов был броситься вдогонку, но, к счастью, когда я вновь открыл дверь, она стояла на лестничной площадке и… танцевала, медленно кружась вокруг своей оси.

— Ты танцуешь? — задал я единственный вопрос, который пришёл мне в голову.

— Угу, — кивнула Макс, продолжая движения, — теперь ты готов идти гулять?

— Похоже, ты сошла с ума от увиденного.

— Чего я там не видела!

Я задумался над словами Макс. Тем временем она направилась вниз по лестнице, всё ещё немного пританцовывая, и я последовал за ней. Так и не придумав, что бы могло означать её заявление, я вернулся к главному вопросу сегодняшнего утра:

— Где ты пропадала так долго?!

— Допрос с пристрастием? — прищурившись, уточнила Макс.

— Да нет, не допрос. Просто интересуюсь.

Я подождал ответа Макс, но его не последовало.

— Просто я очень скучал по тебе, — объяснил я.

— Так и говори, — улыбнулась она. — А где я была, это не важно: сейчас-то я здесь.

— Может, ты всё-таки дашь мне свой номер телефона, чтобы я мог хотя бы позвонить тебе и узнать, когда мы встретимся? А то я уже переживал, что больше никогда не увижу тебя.

— Я тебе уже миллион раз говорила, нет у меня телефона.

— Да как так! Не может такого быть. Как можно жить без телефона?!

— Прекрасно без него жить! Всецело отдаёшься тому, чем ты занята именно сейчас: никто тебя не дёргает, не отвлекает. А жить по-настоящему только так и можно: всецело отдаваясь жизни.

— На телефоне есть беззвучный режим.

— Был бы он ещё у людей в головах. Сам факт наличия у тебя телефона заставляет тебя регулярно отвлекаться на него. Ну, конкретно тебя, к счастью, в меньшей степени, чем других, но всё равно.

— Ох, то есть мне так и придётся довольствоваться лишь неожиданными встречами?

Макс только выразительно вздохнула.

— Извини! Мне просто хочется видеться чаще. Мы ведь целых три дня не виделись!

— И ты теперь полдня будешь причитать об этом.

Я замолчал, пытаясь разобраться в своих чувствах. Отчасти я понимал раздражение Макс: всё это очень походило на выяснение отношений, что едва ли можно было бы считать приятным времяпрепровождением. Более того, она, похоже, находила это ещё и бессмысленным. Макс словно давала понять, что настоящее — единственное, что её интересует, демонстрируя одинаковое пренебрежение как к прошлому, так и к будущему. В то же время мне казалось, что таким образом она специально отдаляет меня от себя, чтобы я не возомнил, что могу претендовать на её сердце, мол, вот сейчас я с тобой, и радуйся этому, а завтра пойду гулять с кем угодно другим, и нечего меня контролировать. Вообще-то, она имела полное право так себя вести, ведь в мои девушки она не записывалась, но я расстраивался, чувствуя себя лишь её каким-то случайным знакомым. Так или иначе, Макс не оставляла мне иного выбора, кроме как принять её позицию.

— Блин! — вдруг воскликнул я. — У меня же сегодня школа!

— Да ладно тебе! Пропустишь разок — ничего страшного.

— Заставят отрабатывать потом.

— Тем более ничего страшного.

Мы пошли молча. В конечном итоге, Макс была права. Она шла сейчас рядом со мной, и я мог даже любоваться ей украдкой, и это было прекрасно. Вообще-то, её красивым лицом, усыпанным озорными веснушками, я мог любоваться и в открытую: в этом-то не было ничего неприличного. Она, чувствуя мой взгляд, улыбалась, и её голубые глаза сияли ещё ярче. Иногда она поворачивалась ко мне, и, видя её весёлое лицо, я понимал, что больше мне ничего и не надо. А когда мне доводилось пропускать её вперёд, обходя ямы, выкопанные коммунальщиками, например, я мог полюбоваться и стройной фигурой Макс. К счастью, она не оборачивалась, чтобы проверить, не пялюсь ли я на неё. Так мы и шли, судя по всему в направлении кладбища поездов, просто наслаждаясь классной погодой.

Правда, одно небольшое событие несколько смутило меня. Ну как событие. Просто мы встретили Юльку. Она как-то незаметно вышла из одного из дворов, и я, заметив человека, но не сообразив сразу, что это она, пропустил Макс вперёд, чтобы мы разошлись с Юлькой, шедшей нам навстречу. И вот, значит, я иду за Макс, снова с довольной физиономией любуюсь её попой в шортах и тут встречаюсь взглядом с Юлькой, как раз поравнявшейся с Макс. До меня доходит, что это Юлька, и я понимаю, что она видела, как я сейчас пялился на Макс. И мы с Юлькой смотрели друг на друга около секунды, прежде чем она прошла мимо меня и я снова пошёл рядом с Макс. Я не понял, что подумала Юлька. Мне показалось, что лицо её изобразило какие-то сложные эмоции. Как бы она смотрела на меня, как обычно, как на лоха, но как будто ещё и как на деревенского дурачка. Я даже чуть не расстроился, но Макс улыбнулась мне, и мне стало всё равно.

— Ты знаешь эту девицу? — спросил я Макс.

— Знаю, — кивнула она.

— Значит, мне можно тебе про неё не рассказывать.

— Да уж, пожалуйста, уволь меня от этого. Если бы я хотела, я просто пообщалась бы с ней.

Вскоре мы были уже на нашем любимом месте и, взобравшись на тепловоз, улеглись на горячей крыше и тупо лежали, греясь на солнышке. Мы пролежали так довольно долго, лениво беседуя о том, какого цвета могло бы быть небо, какими могли бы быть люди, если бы условия на Земле были другими. Периодически мы погружались в совершенно фантастические дебри размышлений: например, что было бы, если бы Земля всегда была повёрнута одной стороной к Солнцу и на одной стороне было бы вечное лето, а на другой — лютая зима. Нас интересовали не столько геофизические последствия этого, сколько социальные: интересно было порассуждать, как выглядело бы общество. Или как изменилась бы жизнь на Земле, если бы в середине двадцатого века мы неожиданно обнаружили бы разумную жизнь на Марсе с уровнем развития близким к человеческому.

Потом я решил показать Макс две свои последние работы, которые я прихватил с собой. Сначала она долго разглядывала «Весну на Титане». Ей очень понравились и моя задумка, и исполнение.

— У тебя правда талант! — искренне заявила Макс.

Но ещё дольше она разглядывала рисунок, изображавший зонд, разбившийся об поверхность далёкой каменной планеты. Решив, что она не знает, как потактичнее сказать, что получилось не очень, я заметил:

— Ты не смотри, что техника хромает. Я углём редко рисую.

— Кстати, я вот обратила внимание, что ты всегда говоришь, что ты рисуешь. Разве художники не пишут?

— Художники — может быть. Но я-то, пожалуй, пока что ещё рисую, — улыбнулся я.

— Хорошо. Так почему же ты решил нарисовать это углём?

— Сам не знаю. Настроение, если честно, было такое мрачное, что, наверно, я решил, что если уж чем и рисовать, то только чёрным-чёрным углём.

— Да, пожалуй, акварель тут была бы совершенно неуместна.

— Нормально получилось?

— По-моему, это очень круто. Я даже не могу оторвать взгляд. И чем больше я смотрю, тем больше меня охватывает чувство одиночества, тоска.

— Эм-м-м… Разве это хорошо?

— Это настоящие глубокие чувства. Это было бы нехорошо, если бы ты нарисовал что-то весёлое, а оно вызывало бы уныние. А ты нарисовал самое что ни на есть одиночество, и оно проникает в самую душу. Мне кажется, это мой любимый рисунок.

— Да ладно тебе, — смутился я.

— Честно!

— И ты оставишь его себе?

— Нет, — рассмеялась Макс, — и этот рисунок я не возьму. В этом правда нет необходимости.

— Это точно не связано с тем, что ты не хотела бы, чтобы кто-то у тебя его увидел?

— Точнее некуда.

Мы посидели ещё немного молча.

— Ты не поджариваешься? — поинтересовался я: солнце встало уже высоко, и на крыше стало невыносимо жарко.

— Есть немного. Пойдём домой?

— Нет, вообще-то, я хотел предложить просто прогуляться, мороженого там поесть.

Макс посмотрела на меня своими бездонными голубыми глазами. Взгляд её был каким-то отстранённым, задумчивым, так что мне даже стало не по себе. Она как будто заметила мой неосознанный испуг, и её глаза сразу повеселели. Она улыбнулась и бодро предложила:

— Поехали завтра кататься на великах!

— У меня дурацкий велик, — ответил я, вспомнив свой старый драндулет и сомневаясь в удачности затеи Макс.

— Только не говори, что он у тебя без колёс!

— С колёсами, — улыбнулся я.

— Без седла, значит?! Это поэтому ты раньше такой злой был?

Я рассмеялся:

— Нет, седло тоже на месте.

— Значит, завтра вечером рванём!

— А почему не сегодня?

— У меня на сегодня генеральная уборка запланирована.

— Как насчёт перенести её на завтра?

— Неа, не вариант.

— Ну тогда хочешь, я тебе помогу с уборкой? — с готовностью предложил я, совсем не имев в виду стремление попасть к Макс домой, но после своего предложения осознав такой возможный подтекст.

— О, нет-нет, — отрицательно замотала головой Макс, — я предпочитаю делать это в одиночестве. И твой новый рисунок придётся как нельзя кстати. Я буду генералить и думать о том зонде, канувшем в небытие. Это будет так замечательно!

Не поняв энтузиазма Макс, я не мог не заметить:

— Как-то совсем нечестно получается. Вот хоть бы раз по-моему сделали. Как отработку прогулять, так «это отличная идея», а как уборку перенести, так нет, «это не вариант». И даже помочь нельзя.

Макс виновато улыбнулась:

— Да уж, ты прав. Но сегодня я правда не могу остаться с тобой после обеда. И на покатушки на великах у меня тоже уже есть задумка по маршруту, чего уж скрывать. Давай в нашу следующую встречу после великов займёмся тем, чем захочешь ты. Вот чего ни предложишь, на всё соглашусь! Только, чур, чтоб интересно было!

Я даже не ожидал, что всё сложится настолько шикарно. Макс готова была заняться со мной чем угодно! И главное, она уже практически пообещала, что мы встретимся ещё как минимум один раз после великов. Я не смог сдержать своего ликования и, сияя, заявил:

— Уж я придумаю, чем заняться!

Достигнув этой восхитительной договорённости, мы слезли с тепловоза и пошли домой, весело болтая о всякой чепухе.

Глава 8

Весь оставшийся день пятницы я был просто на седьмом небе от счастья. Я снова увиделся с Макс, и это было так круто! И мы договорились о двух встречах, а это значило, что она не пропадёт снова на несколько дней. И она согласилась заняться со мной чем угодно, что только взбредёт мне в голову. Правда, обещание Макс заняться со мной чем угодно сразу натолкнуло меня на мысли о всяких непристойностях, и я вынужден был значительным усилием воли выбросить их из своей головы.

В общем, я был счастлив и на волне своего тотального воодушевления не мог не взяться за кисть. Каково же было моё разочарование, когда после нескольких часов работы я понял, что у меня снова получилась какая-то мазня. У меня не укладывалось в голове, как так могло получиться, что в плохой день я нарисовал что-то стоящее, а в идеально располагавшем к творчеству настроении я изверг какое-то уродство. И ведь не то чтобы наблюдалась закономерность: плохое настроение — шедевр, типа с надрыва; хорошее настроение — отстой. Бывало и так, и так, по-всякому. Впрочем, это недоумение, скорее, было нарочитым. На самом деле, я знал, что Макс сказала бы в этой ситуации: нельзя ожидать всегда идеального результата, но практиковаться нужно ещё и ещё, если я действительно хочу попасть в Школу искусств Сантьяго. Я вдруг поймал себя на мысли, что я всерьёз настроился сделать всё возможное, чтобы попасть в неё. Когда Макс впервые предложила попробовать, я думал просто отправить на конкурс первый попавшийся рисунок, совершенно не рассчитывая, что пройду. Но теперь как-то незаметно для себя самого я уже пришёл к тому, что готов был рисовать снова и снова, пока не получу то, что сочту достойным отправки на конкурс. Это открытие произвело на меня несколько ошарашивающий эффект, и я снова для чего-то полез на сайт Школы. На этот раз я забрёл на страничку, на которой перечислялись известные выпускники. Потом решил посмотреть работы нескольких из них и залип надолго.

Лёг я далеко за полночь и долго ещё, лёжа в кровати, прокручивал в воображении увиденные шедевры и не уставал восторгаться ими, тихонько лелея заветную мечту когда-нибудь создать нечто, не уступающее им.

В субботу мы с Макс должны были поехать кататься на великах, и мысль об этом была первым, что пришло мне в голову, когда я проснулся. Настроение было просто улёт! Я даже не стал подтрунивать маму за просмотр телика, хотя сегодня с экрана особенно восторженно вещали о колоссальных возможностях нашей страны по части уничтожения жителей других стран. Странно, но это преподносилось как что-то классное, и мама внимала едва ли не с благоговением. Я предпочёл просто не прислушиваться, а вместо этого рьяно взялся за домашние дела. Я был так воодушевлён, что успел переделать практически всё, что только можно было, и мама, конечно, не могла не поинтересоваться причинами:

— Ты сегодня прямо ударник социалистического труда! Накосячил, что ли, где?

— Чего сразу «накосячил» -то! Просто помочь решил.

— Уж больно ты подозрительно энергичный. Никак и на дачу со мной поедешь?

— Ни за что на свете.

— А, так вот почему ты так стараешься! Стыдно тебе стало, что мать заставляешь одну пахать.

— Мам, я ничего тебя не заставляю. Если ты получаешь удовольствие от торчания на даче, это не значит, что и мне это должно быть в кайф.

— Там, кстати, к Степановым на выходные стала внучка приезжать, Анюта. Твоего возраста, ну или, может, на год помладше. Симпатичная, между прочим, — с улыбкой намекнула мама.

— Повезло Степановым, — саркастически заметил я.

— Ещё как повезло! Она ведь и по хозяйству толковая. Это уж я тебе не стала сразу говорить. Вам, мальчишкам, понятно, сейчас главное, чтобы собой хороша была. А Анюта, с какой стороны ни погляди, везде завидная невеста.

— Так что же у этой твоей невесты жениха нет, если она такая завидная со всех сторон? Или есть, да ты не знаешь?

— Пока не разузнавала, но, наверно, нет, а то бы она, чай, с ним и приезжала бы.

— Конечно! Он, стопудово, первым делом погнал бы с бабушкой и дедушкой знакомиться.

— Не все же такие нелюдимые, как ты! Если мальчик с девочкой дружат, необязательно по подъездам да подворотням обжиматься. Можно себя и как нормальные, взрослые люди, вести.

— «Если мальчик с девочкой дружат»… — фыркнул я. — И что же, ты серьёзно считаешь, что он сразу же поехал бы со всей её роднёй знакомиться? Ты же не понимаешь слово «невеста» буквально, я надеюсь?

— Больно ты умный — вот в чём твоя проблема. Что тебе мешает съездить да познакомиться?

— Ну мне этого как бы не надо.

— А чего тебе надо? Одному дома торчать да по улицам слоняться? Так и помрёшь один.

— Люблю твой оптимизм.

— В общем, имей в виду, я сегодня разузнаю насчёт жениха Анюты, а в следующие выходные со мной поедешь!

— Ну уж нет!

— Там сарай надо ремонтировать — не мне же этим заниматься!

— Так всё-таки сарай ремонтировать или с этой твоей Анютой дружить? — усмехнулся я.

— Официально — ремонтировать сарай. Так тебя устроит?

— Низкосортная манипуляция, я считаю.

— Только не вздумай при ней умничать! — сурово заявила мама.

На этом наш разговор был закончен. Мама стала собираться на дачу, а я ушёл в комнату. Разговор с мамой меня скорее рассмешил, чем обеспокоил. Я был совершенно уверен, что за неделю она всё равно уже забудет про эту свою бредовую затею.

Макс, как обычно, не назвала ни конкретного времени, ни места нашей встречи, поэтому мне оставалось только догадываться, зайдёт ли она за мной, или будет ждать во дворе, или мне надо будет поехать на кладбище поездов. И вечер, конечно, тоже был понятием растяжимым. Зная Макс, это могли быть и три часа дня, и десять вечера. С ней ничего невозможно было запланировать: вот даже школу из-за неё вчера прогулял. В то же время эта безысходность давала мне возможность спокойно заниматься своими делами, не подстраиваясь под конкретное время: Макс как будто отрицала в принципе такое понятие, как конкретное время.

Я просидел с очередной скучной книжкой из списка на лето, не столько читая, сколько думая о своём, некоторое время, пока не услышал голос мамы из прихожей:

— Всё, я уехала.

И, только услышав, как хлопнула дверь в прихожей, я вышел из комнаты и направился на балкон, чтобы заняться великом. Заниматься им при маме почему-то не хотелось. В принципе, в этом не было ничего такого: в прошлом году я катался один. Но после её расспросов о причинах моего прекрасного настроения мне показалось, что это будет лишний повод для новых расспросов. Говорить же о знакомстве с Макс было сейчас совершенно ни к чему: мы однозначно не обошли бы стороной тему френдзоны, и мама не преминула бы начать давать свои ценные советы. В них я нуждался сейчас меньше всего, потому что, вообще-то, я был счастлив. Счастлив даже просто быть во френдзоне Макс, хотя, конечно, каждую секунду я мечтал о большем.

Велик в этом году я ещё не доставал, поэтому он оказался покрыт толстым слоем пыли. Колёса были спущены. Притащив на балкон тряпку и ведро с водой, насос и маслёнку, я принялся за дело. Велик у меня и так-то был не ахти, самый обычный, без скоростей, а сейчас выглядел и вовсе страшно, поэтому я принялся особенно рьяно надраивать его, чтобы Макс не сбежала от меня, едва завидев этот агрегат. Накачивая колёса, я опасался, что какое-нибудь из них окажется проколотым и придётся повозиться, но, к счастью, они, похоже, просто спустили за зиму. Потом я тщательно смазал звёздочки, цепь и каретку. Велик давно поскрипывал, но, разумеется, до сегодняшнего дня меня это не особо волновало.

Я довольно долго провозился и, когда наконец закончил, с удовольствием отметил, что велик стал выглядеть всё-таки поприличнее: чистенькие детали блестели, всё, что должно было двигаться, двигалось, и притом, без скрипа. Я надеялся лишь, что у Макс не окажется какого-нибудь навороченного агрегата с карбоновой рамой, кучей передач и крутыми амортизаторами, рядом с которым мой будет выглядеть бедным родственником.

Не зная, когда и где мы встретимся с Макс, я пообедал и решил сгонять пока на кладбище поездов. Правда, я сразу же подумал, что там надо будет что-то делать с великом, но, в общем-то, наверно, можно было просто кинуть его в траву куда-нибудь подальше: всё равно про наше место никто не знал, а травища там вокруг была высоченная.

Впрочем, до кладбища поездов я всё равно не доехал. Я проехал примерно полпути и ещё только подъезжал к гаражам, когда обалденная рыжая девушка в светло-жёлтом спортивном топике и коротких чёрных тайтсах лихо обогнала меня на простом дорожном велосипеде бирюзового цвета. Она резко затормозила, подняв тучу пыли, и весело воскликнула:

— Привет спортсменам!

Я остановился и с довольной улыбкой посмотрел на Макс. Тайтсы так завораживающе облегали её тело, что я чуть опять не завис, пялясь на её попу, но вовремя спохватился:

— Ты сегодня такая… спортивная!

— Так у нас же сегодня велоспорт по плану.

— Велоспорт — это ты сильно сказала.

Макс как-то хитро посмотрела на меня, и я что-то начал подозревать. Поразмышлять над этим она мне не дала.

— Погнали! — крикнула она и рванула в обратную сторону. — Догоняй!

— Ничего себе ты гонщица, — воскликнул я и погнал за ней.

Не знаю, почему велопрогулка с Макс рисовалась в моём воображении как неторопливая, размеренная поездка: мы такие едем рядышком, улыбаемся друг другу, аккуратно заходим в повороты, в велосипедной корзинке спокойно лежит ланчбокс с перекусом, и все прохожие видят нас и любуются нашей прекрасной парой — ага, сейчас! Так могло бы быть с кем угодно, но только не с Макс. Эта сумасбродная гонщица сразу так втопила, что мне пришлось поднажать, только чтобы не отстать от неё и не потерять из виду, а она словно специально стала нырять то в какой-то проулок, то между сараями, как будто стремясь оторваться от меня. Горный велик пришёлся бы как нельзя кстати, но у меня был совершенно обычный — и я трясся и подпрыгивал на ухабах и поребриках так, что у меня едва не вываливался руль из рук. Будь я один, я, конечно, не поехал бы таким кривым маршрутом, а если бы и поехал, то явно не на такой бешеной скорости, но я не мог упустить Макс, а она и не думала сбавлять скорость, несмотря на то, что у неё ведь тоже был простой велик.

Лишь минут через десять этой безумной гонки Макс наконец остановилась на краю грунтовки, ведшей за город, к садам. Я подъехал к ней и, положив велик, уселся на траву и ошалело спросил:

— Что это было?

— Разминочка, — весело ответила Макс.

— Чего?!

— Ничего-ничего, ты отдыхай, сейчас начнётся самое весёлое.

Я подождал некоторое время в надежде, что Макс скажет, что пошутила, но, видимо, она не шутила.

— А мы выживем? — с сомнением уточнил я.

— Я точно.

— Звучит многообещающе.

— Поедешь домой?

— Это ты меня сейчас так на слабо берёшь?

— Не-е-ет, ну что ты! — нарочито протянула Макс.

— Поехали уже! — воскликнул я и вскочил на ноги. Я не знал, чего там задумала Макс, но с ней я был согласен на всё. В конце концов, помереть на прогулке с ней вполне могло сойти за заветное желание.

— Jawohl! — отрапортовала Макс и, рванув с места, быстро понеслась по дороге.

Я помчался за ней. Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что выбранная скорость не соответствовала дорожным условиям: грунтовка была сплошь ямы и кочки. Правда, сухая грязь несколько амортизировала, и тут трясло поменьше, чем в городе, но на кочках я подлетал, как на трамплинах. Было реально страшновато, но я всё равно не сбавлял скорость и продолжал быстро крутить педали, преследуя Макс по пятам. При этом мне не удавалось её догнать, из чего я делал вывод, что это она ещё специально удерживала такую скорость, чтобы я не отставал, а при желании могла бы ехать и быстрее. Просто сумасшедшая!

Мы быстро пролетели через сады под громкий лай собак за заборами и выехали на опушку леса. Тут Макс свернула с дороги на узкую тропку и притопила ещё быстрее по направлению к лесу. Я погнал за ней. В лесу мы замедлились: тропа пошла немного в гору, и крутить педали стало тяжело. Макс наконец дала мне себя догнать, и мы поехали близко друг за другом. Рядом тут ехать было невозможно, но, по крайней мере, теперь я ехал прямо за ней. И мы ехали в горку, из-за чего нам приходилось крутить педали стоя. Конечно, взгляд мой был прикован к Макс в обтягивающих тайтсах.

— Хватит пялиться на меня! — воскликнула Макс, не оборачиваясь.

— Я просто смотрю вперёд. Я же не могу смотреть в сторону — тогда я съеду с дороги и врежусь в дерево.

Макс остановилась и отошла с тропинки.

— Пожалуйста, — сказала она, жестом пропуская меня вперёд. — Теперь ты поедешь впереди.

— И ты будешь пялиться на меня?! — изображая негодование, воскликнул я.

— Я буду просто смотреть вперёд, — улыбнувшись, ответила Макс.

— Но я не знаю дороги.

— Ничего страшного. Вперёд, только вперёд! Как горка закончится, тогда и поменяемся.

— И я смогу снова пялиться, ой, то есть смотреть вперёд?

— Да пожалуйста! Только я думаю, тебе будет уже не до этого.

Слова Макс вновь ознаменовали какое-то не очень светлое будущее, но делать было нечего, и я, проехав вперёд, продолжил взбираться на горку. День был просто шикарный: ясный, тёплый, сухой. И лес ещё такой был прям то, что надо: не густой, светлый, но всё-таки защищавший от солнечного зноя. Можно было бы расслабиться и получать удовольствие, если бы не два обстоятельства. Во-первых, мы продолжали тащиться в горку. Она была пологой, но это тянулось уже так долго, что ноги уже начали ныть. И передо мной даже не было Макс, образ которой бодрил бы меня и заставлял бы активно крутить педали. Лишь иногда я оборачивался, встречал её улыбку и продолжал путь дальше, с безнадёгой взирая не бесконечный подъём. Был соблазн предложить Макс передохнуть, но она совершенно не выглядела уставшей, и я не хотел показаться слабаком. Вторым же обстоятельством, омрачавшим идиллию, были комары. Да, это был полноценный лес — не какой-нибудь там городской парк — и эти кровососущие твари несказанно обрадовались нашему визиту, окружив нас мельтешащими облаками. Самое плохое было то, что, чтобы ехать в горку, приходилось держать руль обеими руками, из-за чего отмахиваться от комаров было крайне неудобно. И оторваться от них тоже было невозможно.

Я даже не поверил своим глазам, когда горка наконец закончилась. Я остановился и сошёл с тропинки, чтобы пропустить вперёд Макс, как договаривались. Правда, у меня уже реально не осталось никакого желания пялиться на неё: меня зажрали комары, ноги ныли — хотелось лишь поскорее выбраться из леса. Увидев моё замученное лицо, она ласково сказала:

— Самое трудное позади. Вернее, вообще всё трудное позади. Теперь только небо, только ветер, только радость впереди!

— Надеюсь, мы скоро выберемся отсюда, — хмуро заметил я, хлопая себя ладонью то тут, то там в попытках защититься от набросившихся на меня комаров.

— Быстрее, чем ты думаешь!

Макс бодро вскочила на велик и рванула вперёд. Я поспешил за ней, насколько позволяли мне мои каменные ноги, отказывавшиеся крутить педали. Ровно тропа шла недолго. Уже через несколько секунд начался довольно крутой склон — значительно круче, чем была горка. Сначала я, перестав крутить педали, обрадовался. Наконец-то можно было действительно расслабиться. Да и комары отстали. Но моё расслабленное удовольствие длилось недолго.

Вскоре спуск стал ещё круче, а тропа вдобавок стала вилять из стороны в сторону. По-хорошему надо было бы сильно сбавить скорость и осторожно съезжать, но это явно не входило в планы Макс. Она лихо понеслась вниз, и я понёсся за ней. Если бы я знал, что она задумала даунхилл! Защита и шлем определённо не помешали бы. На худой конец, хотя бы горный велик, который амортизировал бы эту ухабистую трассу. Нет, мы неслись сломя голову через лес на обычных великах, совершенно не предназначенных для такой гонки и угрожавших вот-вот развалиться. Если бы у меня была хоть секунда на размышления, я подумал бы о том, что одно неловкое движение — и я расшибусь в хлам, но думать было некогда. Мы топили, как бешеные. Крепко вцепившись руками в руль, я еле успевал маневрировать, хотя зачастую мне просто везло, когда я подлетал на очередной кочке и чудом успевал приземлиться и вырулить, прежде чем улететь с трассы в дебри. Инстинкт самосохранения орал внутри меня, требовал сию же минуту остановиться, но какое-то своеобразное чувство заставляло фокусироваться на Макс, летевшей впереди, и лишь прибавлять скорость, преследуя её. Наверно, это правильно было бы назвать легкомыслием, так как это чувство заставляло забыть о всевозможных рисках и опасностях и следовать за Макс неотступно. Но я не мог и не хотел сопротивляться ему.

С вздыбившимися от ужаса волосками по всему телу, с бешено колотившимся сердцем, со вспотевшими от напряжения руками, с вытаращенными глазами я летел вслед за Макс и… кажется, получал удовольствие. Не знаю, был ли это кайф от зашкаливавшего адреналина, сопряжённого со смертельным риском для жизни, или кайф от того, что этот сумасшедший даунхилл как будто связывал нас с Макс невидимой нитью совместного безумия, но внутри меня определённо бурлил какой-то драйв. По крайней мере, до того момента, пока везение вдруг не покинуло меня и я, подпрыгнув на очередной кочке, не приземлился как-то неудачно на толстый корень дерева, пересекавший трассу. Переднее колесо воткнулось в корень и встало, а я продолжил движение, изящно взлетев с опрокинувшегося велика и кубарем полетев на обочину трассы. Рухнув на землю, я чуть не сломал позвоночник, но, видимо, в момент падения везение всё-таки вернулось ко мне, и геометрия обочины как-то так удачно сложилась, что я, прочертив по склону, густо поросшему травой, не остановился, а сам собой кувыркнулся не хуже заправского паркурщика, что, очевидно, и спасло меня от перелома. Я стиснул зубы, чтобы не завыть от боли, и тупо лежал неподвижно, боясь пошевелиться, и ждал, пока боль хоть немного схлынет.

Через минуту ко мне подбежала Макс: она не сразу заметила, что я выбыл из гонки. Она с беспокойством посмотрела на меня и спросила:

— Как ты?

— Бывало и лучше, — ответил я, с трудом улыбнувшись.

— Можешь пошевелиться?

— Не знаю.

Макс боялась трогать меня и ждала, пока я попытаюсь пошевелиться сам. Я собрался с духом и вытянул вперёд руки, лежавшие до этого ровно так, как оказались при падении: одна в сторону, другая подо мной. Чтобы вытащить руку из-под себя, пришлось немного напрячь и спину. Осторожные движения отозвались болью в левом плече и спине. Шея, к счастью, вроде бы, пошевелилась безболезненно. Потом я попытался осторожно приподняться и, превозмогая боль, перевернулся на спину.

— По крайней мере, я могу катиться, — с вымученной улыбкой заметил я.

Полежав ещё какое-то время — Макс продолжала молча сидеть рядом — я наконец собрался с силами и сел.

— Ноги, вроде, вообще в полном порядке, — констатировал я свои ощущения. — И шея. Плечо только болит и спина.

— А голова как?

— Головой я не бился.

— Сними футболку — давай я посмотрю, что там у тебя.

В голову мне пришло сразу несколько отличных шуток, связанных со сниманием одежды, но озвучить ни одну из них я не решился, не зная, как отреагирует Макс. Вместо ответа я просто стянул футболку. Макс села за мной и стала рассматривать мою спину.

— У тебя плечо всё синее. Синячище просто огромный! И ссадина чуть ли не во весь синяк. Это, в принципе, всё. На спине ничего нет.

— Потянул, наверно.

— Наверно. Встать сможешь?

Я надел футболку и медленно встал. Спина ныла, плечо болело. Осторожно пошёл к велику, валявшемуся неподалёку. С трудом подняв его, обнаружил, что от удара переднее колесо изогнулось восьмёркой.

— Боюсь, дальше ехать я не смогу, — сказал я, показывая взглядом на колесо.

— Даже если бы твой велик был в порядке, мы всё равно дальше не поехали бы.

— Значит, нас ждёт долгая-долгая прогулка, если, конечно, ты не бросишь меня здесь на произвол судьбы.

— Пожалуй, я прогуляюсь с тобой, — улыбнувшись, согласилась Макс.

Мы вышли на тропку и медленно пошли друг за другом, катя велики рядом. Макс шла впереди, и я вновь мог любоваться ей. Конечно, моё тело ужасно болело, зато я мог гордиться собой, что не сдрейфил и продемонстрировал Макс свою решимость творить любую дичь вместе с ней. Решимость или отсутствие мозгов — это уж, конечно, как посмотреть, зато, по крайней мере, я не уступал в этом качестве девушке, сердце которой жаждал заполучить. И я надеялся, что это должно было расположить её ко мне.

— Мне кажется или ты позволяешь мне пялиться на тебя? — весело спросил я.

— Есть немного, — отозвалась Макс и, обернувшись, смущённо улыбнулась. — Я просто чувствую себя виноватой, а ты так хотел попялиться.

— Блин, ты это сейчас так сказала, что я почувствовал себя австралопитеком каким-то. Типа: «Ладно, моя вина, вот тебе поощрение в виде удовлетворения базовой физиологической потребности».

— Так и было задумано, — рассмеялась Макс.

Я посмотрел на её улыбку, весёлые веснушки, светившиеся лазурью глаза и подумал, что они очаровывают меня куда сильнее, чем её попа в обтягивающих тайтсах. Пристыдив самого себя за чрезмерное внимание к пятой точке Макс, впрочем, оправдав себя обстоятельствами — необходимостью идти сзади и тем, что её одежда подчёркивала её фигуру — я последовал дальше за Макс, переключившись на более пространные размышления о том, как всё вообще круто.

— Как тебе только пришла в голову идея с этим адским даунхиллом! — произнёс я спустя какое-то время.

— Но ведь круто же было? Сначала. Мозг просто отключается, не успевая реагировать так быстро.

— Да, это было мощно! Только ужасно небезопасно. Я ещё легко отделался. Защита не помешала бы.

— Если бы я предупредила, что тебя ждёт, ты ни за что не согласился бы.

— Почему это! Так говоришь, как будто я хоть раз отказывался от какой-нибудь твоей задумки.

Макс не стала отвечать. И мы пошли дальше молча.

— А ты уже придумал, чем мы займёмся в нашу следующую встречу? — наконец спросила она, прервав молчание.

— Не успел ещё.

— Ты помнишь, я согласна на всё? Надеюсь, ты сможешь меня поразить, — как-то загадочно улыбнулась Макс.

Это что такое было, она на что-то намекала? Намекала на то самое? Да? От волнения у меня мурашки побежали по коже. Что она имела в виду? Разве я не во френдзоне? Или это ничего не значит? Мне стало как-то не по себе. Если она имела в виду то, о чём я подумал, то это было как-то уж очень… бр-р-р, боязно. Я вдруг подумал, что при всём моём стремлении к Макс и желании встречаться с ней открывшаяся перспектива вот такого развития событий меня неожиданно ошарашила. Не приятно удивила, а именно ошарашила. Одно дело было фантазировать, а что было бы, если бы, как было бы круто. А другое дело было услышать вот такое прямым текстом.

Я глубоко вдохнул, чтобы немного снять напряжение. Меня слегка подотпустило, и я решил сейчас не концентрироваться на этих непонятных мыслях. Тем более что мы как раз вышли к реке, и я, к своему удивлению, увидел пляжик, на котором мы недавно купались с Макс.

— О, а мы ведь тут купались, — воскликнул я.

— Угу.

На пляже мы не задержались и, пройдя мимо, продолжили путь. Выйдя из леса на широкую тропу, наконец-то смогли пойти рядом. Мне вдруг пришла в голову мысль, что я практически ничего не знаю о Макс. Странно, что я не задумывался об этом раньше. Видимо, общение с ней так увлекало меня, что некогда было даже подумать об этом. Я решил восполнить пробел и поинтересовался:

— А сколько тебе лет?

Макс на секунду задумалась.

— А сколько бы ты хотел, чтобы мне было?

— Ну… я даже не знаю.

Я завис, пытаясь сообразить правильный ответ, но быстро понял, что заведомо обречён на поражение в этой игре в угадайку. Так и не придумав, как вывести Макс на чистую воду, я решил попробовать зайти с другой стороны:

— А где ты учишься? Я не видел тебя в нашей школе. В седьмой?

И вновь Макс задумалась. У меня даже успела промелькнуть мысль, а имело ли смысл задавать ей такие вопросы, если она явно не собиралась отвечать на них.

— Я не учусь в школе, — наконец ответила она вполне серьёзно. — Я предпочитаю узнавать новое иными способами.

Я был удивлён её ответом, который, несмотря на всю свою неожиданность, был в то же время так естественен для Макс и выглядел гораздо искреннее, чем ответ на вопрос о возрасте.

— А как же родители? Они не заставляют тебя ходить в школу?

— Неа.

— Они у тебя… необычные, — осторожно заметил я. — Хотя это многое объясняет в твоём поведении.

Макс шла молча, только загадочно улыбаясь. Я тоже молчал, думая над её словами. Так мы дошли до моего дома. Час был уже поздний: из-за моих травм и сломавшегося велика мы очень долго добирались.

— Ты сможешь сам затащить велик или тебе помочь? — спросила Макс, когда мы остановились около подъезда.

— Вот ещё! Не хватало ещё, чтобы ты тащила мой велик! Я, в конце концов, ничего не сломал.

— Болит ещё?

— Ну да, побаливает. Ничего, до свадьбы заживёт.

— Хорошо, — ласково улыбнулась Макс. — Тогда я пошла. Спокойной ночи!

— До завтра?

— Нет, завтра мы не увидимся.

— До послезавтра?

— Может быть. Может, нет. Кто знает.

— Кто-кто, ты знаешь.

Макс хитро улыбнулась:

— Подумай пока, чем мы займёмся. Чао! — она помахала рукой и, сев на велик, покатила прочь.

— Пока! — с уже привычными смешанными чувствами ответил я и пошёл домой.

Глава 9

Я очень надеялся, что однажды я привыкну к непредсказуемости Макс. Пока же тот факт, что я не знал, когда вновь увижу её, каждый раз приводил меня в уныние против моей воли. Разумом я уже понимал, что просто она вот такая, какая есть, но настроение всё равно как-то немного портилось. Я понимал, что это из-за моей неуверенности в себе: я каждый раз боялся, что я вдруг разочарую её и она больше не придёт, а у меня даже не будет никакой возможности найти её. Всё, что мне оставалось — это обращаться к своим воспоминаниям о невероятно классном сегодняшнем дне, и о нашей предыдущей встрече, и обо всех встречах с Макс, каждая из которых возносила меня на седьмое небо. Я понимал, что мне хотелось сделать Макс своей, гарантировать себе пожизненное счастье, а она, вероятно, была категорически против этого. С этими мыслями я и уснул в субботу.

Когда же я проснулся в воскресенье — а продрых я чуть ли не до обеда, несмотря на то, что лёг вчера даже раньше обычного — я еле встал с кровати. Вчерашний полёт шмеля не прошёл даром. Если вечером я чувствовал себя ещё довольно неплохо, то теперь хотелось выть. Спина болела, плечо болело. А на улице, как назло, было солнечно и жарко — гуляй не хочу. В кои-то веки я даже обрадовался, что с Макс мы сегодня не увидимся: я не представлял, как смогу куда-то пойти в таком состоянии. Кое-как позавтракав — хотя каждое движение отдавалось болью, особенно, когда надо было потянуться за чем-нибудь или наклониться — я плюхнулся обратно в постель, не в силах даже сидеть за компом. Просто лежать было скучно, и пришлось читать книжку из списка на лето.

В общем-то, всю первую половину воскресенья я так уныло и провёл: лёжа в постели и периодически вставая на кухню. Как-то раз только, услышав крики с улицы, подошёл к окну и имел возможность наблюдать, как Лом с Юлькой орут друг на друга — вот и всё разнообразие. Их разборки не очень-то меня интересовали.