Тата Карловна была женщина видная — с гусарской выправкой, томным характером и внушительным декольте. Эдакая Мэри Сью на максималках — с конями, избами и прочими полагающимися идеалу фишечками.

В полуночных девичьих грёзах она спасала мир, пила шампанское, ковырялась ложечкой в подтаявшем мороженом и демонстрировала умение так съесть вишенку, чтобы мужчина тут же забыл о невесте, жене и любовнице, вознося на пьедестал еë — единственно достойную Тату Карловну.

Собственно, наяву происходило примерно тоже самое, только шампанского было побольше, а пьедесталов поменьше.

Чувствовалась в этой женщине какая-то миссия. Что-то неуловимо фатальное для бракоразводной статистики в отдельно взятом регионе.

— А знаете, Миша, — тягуче выдыхала она лёгкий флёр Франции и чувственности в лицо очередному курьеру, — а, впрочем, конечно, не знаете, — с глубокой печалью захлёстывая неокрепший мозг юноши девятым валом груди, Тата Карловна удалялась в кухню, захлопнув обитую дерматином дверь движением упругих ягодиц.

Однажды вакханалия соблазна внезапно завершилась приходом электрика, чей окрепший мозг чётко понял, что вот эта конкретная мадам — его судьба, борщи и Же Тэм, о чëм предмет страсти тут же и уведомили. И замуж позвали.

Как мало надо женщине для счастья.

Про дожди и единорогов

Пётр Петрович был писателем. Творил он под псевдонимом Лана Лунная и имел сто тридцать два читателя на одном не самом известном, но очень дружелюбном сайте любителей грациозных единорогов, прекрасных эльфийских принцесс и бесстрашных простых смертных.

Из-под пера сего плодовитого автора вышло уже пять частей приключений волшебных путешественников, и ещё четыре просились на бумагу, дабы окончательно повергнуть мечами, луками, магией и, конечно, любовью, злое зло в лице самого чёрного-пречёрного злодея.

Пётр Петрович был абсолютно и категорически счастлив, пил по утрам апельсиновую матчу, гулял по Летнему саду, восхищался одной недоступной ему поэтической нимфой и искренне не понимал тех, кто считает Петербург мрачным и роковым.

А нимфа (в простонародье Леночка) гремела на околопоэтических тусовках, подписывала свои творения именем Родя со Столярного, ходила исключительно в чёрном оверсайз, сжимая в тонких пальцах стаканчик отвратительного кофе (поскольку хороший повышает настроение, а настоящему петербургскому поэту положено жить в вечной грусти) и верила, что её город — пристанище бедных маленьких людей.

Ну то есть полные противоположности. Конечно, не лёд и пламень, но волшебное воздушное облачко и нормальная такая грозовая туча — вполне.

Их встреча, естественно, не могла случиться. Но, как водится в Петербурге, случилась.

Петра Петровича занесло на открытую встречу весьма именитого издательства с конкретной целью — попытаться вручить недоступному в бренной жизни редактору блистательный самиздатовский пятитомник Ланы Лунной с приложенными к нему отзывами всех ста тридцати двух читателей. А нимфа Леночка на этом же вечере услаждала слух почтенной публики в качестве победителя номинации «Дожди в моей душе и в городе» конкурса, учреждённого этим же издателем.

Увидев объект своего обожания воочию, Пётр Петрович ошеломлённо замер. Грудь наполнилась нежным бризом с Серединного моря, в голове затрепетал тонкий звон крыльев фей, а у объекта обожания будто чуть удлинились ушки, выглядывая из-под тёмно-баклажановых прядей и выдавая в Леночке, как минимум, Ленодриэль.

Нимфа же, дыша духами и туманами, облачённая в драные джинсы и чёрную водолазку, уверенно поливала публику безысходными дождями стихов.

Любовь, как говорится, подкралась незаметно. Это ещё учёные установили, что радостные эмоционально фееричные персоны влюбляются, как правило, в мрачных особ, у которых всё чёрно-белое и непременно на мокром месте. Потому что таких дамочек хочется насильственно схватить, посадить на единорога и увезти в светлую даль к радугам на горизонте и уточкам в прудах.

Леночке, правда, такие прекрасные перспективы в голову не приходили — ей было максимально комфортно в звании истинной петербурженки, и никакие уши она отращивать не собиралась, о чём прямо и сказала в ответ на пылкие признания Петра Петровича.

Возможно, если бы встреча произошла в другом городе, то свет и радость накрыли бы этих двоих вопреки жестокому миру, вдохновив Лану Лунную на очередной опус, а Родю приведя к победе в номинации «Любовь двух гениев фатальна». Но встретились они в Петербурге, и всё случилось немного иначе.

Загрустивший от безответной любви Пётр Петрович, наконец, написал великолепный трагический роман, заслужив порицание ста тридцати двух читателей и одобрение критиков, сравнивших новый шедевр с лучшими произведениями Достоевского. А Леночка вышла замуж за рок-музыканта, который написал на её стихи много душераздирающе плохих песен, под которые девы плакали, сидя в белых носочках на широких подоконниках.

Потому что надо соответствовать своему городу, а не на единорогах скакать.

О власти над миром и ненадëжности друзей

В планах Анны Ивановны первым номером значился захват мира.

Дальше шли стратегические нюансы, призванные несколько ускорить желанный процесс, но, в принципе, не слишком обязательные, поскольку скорость приближения неизбежного — всего лишь приятная мелочь для уверенного управленца.

К своим семидесяти двум годам женщина выглядела опытно и потёрто, что, впрочем, по словам еë лечащего врача, было делом закономерным для возраста дожития, тем более в сыром и переменчивом климате Петербурга.

О маленькой тайне Анны Ивановны знали только две коллеги по лавочке — Екатерина Алексеевна и Елизавета Петровна. Причём первая крайне не одобряла поставленную цель, поскольку сама к ней стремилась, а вторая поддерживала, надеясь, что подруга не оставит верную соратницу, особенно в плане увеселений, кутежа и задорной растраты ценностей.

Жаль, что Елизавета Петровна оказалась женщиной ненадёжной, к обеду назначила себя императрицей и разболтала всë про подруг доктору.

— Бред величия, как я и предсказывал, — доктор улыбнулся Анне Ивановне, протянул стаканчик с таблеточками аминазинчика всем трëм подругам и отодвинул захват мира ещё на двадцать четыре часа.

Оно и к лучшему — дождь же пошëл, а какой захват мира под петербургским дождëм? Маета сплошная.

Шальная императрица

Наталья Петровна очень боялась летать, поэтому всегда садилась в самолёт пьяненькой.

То есть регистрацию проходила женщина максимально собранная и зажатая, а по трапу взлетала роковая красотка, готовая к приключениям.

Столь кардинальные изменения с Натальей Петровной производили неверие, что железо может летать, и отличная цена на маленькие разноцветные бутылочки из магазина Duty free.

Обычно к концу полëта даму ненавидели и бортпроводники, и пассажиры, а сама королева салона звездила, уверенная что не только неотразима, но и крайне искромётна в смысле юмора, уверенно шагая к внесению в чëрный список авиаперевозчиков.

В этот раз к терминалу регистрации рядом с Натальей Петровной семенил партнёр по бизнесу — милый японский человечек, не сводивший взгляда с неё — насмерть перепуганного, грезящего о привычном успокоительном, главного специалиста авторитетной в России IT компании.

Директор не приветствовал этот выбор, будучи в курсе маленькой слабости своего сотрудника, но против профессионализма не попрëшь. С Натальей Петровной провели доходчивую беседу о теории полëтов и вреде алкоголя, а так же отдельно о том, что японец не переживёт, если строгая айтишница превратится в шальную императрицу с той стремительной скоростью, которую развивала в этом вопросе Наталья Петровна.

Это была мука. Мир заволакивало туманом ужаса. В сумочке позвякивали маленькие бутылочки. Японец лопотал о сотрудничестве. Пьяненькая пассажирка из соседнего ряда вожделенно подмигивала японцу, забыв совесть и стыд и вызывая жгучую зависть у Натальи Петровны.

Когда шасси оторвались от взлётной полосы, профилактические предполётные беседы с директором потускнели, а потом и вовсе стёрлись из памяти, видимо, заблокированные перепадом давления и креном, который заложил самолёт, выходя на маршрут.

— Да пошло оно всё к такой-то матери! Не может железо летать! — простонал внутренний голос мученицы, и (как потом рассказывала Наталья Петровна) рука самостоятельно внедрилась в сумку, выхватила оттуда первый снаряд и на глазах изумлённого японца отточенным движением влила в ротик безвольной хозяйки первые пятьдесят граммов.

Когда следом внутри исчезло что-то зелëненькое, а потом ещё белое с пузырьками, настало время неспешной мини-бутылочки бордо. Страх начал отступать. Подмигивающая соседка недвусмысленными речевыми оборотами была направлена в небытие, после чего японец прочувствовал всю силу обжигающего страстью взгляда шальной императрицы.

Из компании Наталья Петровна уволилась удалëнно сразу после семинара — по причине подготовки к замужеству.

Поговаривают, что японец вынес свою императрицу из самолёта на руках, не смея противиться приказанию внезапно нахлынувших чувств. И сразу сделал предложение руки и сердца, ошеломлённый широтой и силой увиденного. Правда, на обратный самолёт невесту уже не пустил, дабы сокровище не перехватили.

Свадебное путешествие запланировали на шикарном океанском лайнере. В одном жених просчитался — Наталья Петровна была убеждена, что железо не может не только летать, но и плавать.

Главная роль

У Миши была конкретная роль — Миши в новогоднем чëсе районного ДК имени Клары Йозефины Цеткин.

В незамысловатом представлении именно Михаил, одетый в медвежью голову и тяжеленную жаркую шубу, выступал путеводителем всей новогодней шелупони: зайчиков, енотиков, капибар, направляя философскими мудростями сюжет и выводя таки лесной сброд прямо в объятия не совсем трезвого Деда Мороза и его не особо сексуальной Снегурочки.

1 января Миша проснулся в глубокой депрессии. Жизнь казалась блëклой и отвратительной на вкус. Два спектакля подряд стояли в афише, а сил не было даже на один.

Чувство долга боролось с чувством плохо. Зайцы, еноты и капибары (откуда в зимнем русском лесу взялись летние американские капибары?) взывали о помощи, понимая, что без самого главного героя пьесы не дойдут до заветной цели. Дед Мороз смахивал слëзы отчаяния в синтетическую бороду.

Физиология победила. Михаил набрал номер телефона режиссёра и слабым голосом сообщил, что ввиду обстоятельств непреодолимой силы, главный герой срочно требует замены.

— Болей, Миша, — бодро отозвалось из трубки, — обойдёмся без медведя. Главное — Дед Мороз со Снегурочкой живы и даже могут связывать слова, так что спектакль не сильно пострадает.

Тишина оконченного разговора прозвучала набатом.

Ошеломлённому премьеру показалось, что жизнь хрустнула раздавленной ёлочной игрушкой и разлетелась мелкой пылью на январском ветру.

Как можно обойтись без главного героя? Как? Не может же быть, что он не главный! Он, который ведëт всех этих бездарных животных сквозь сюжет!

«Каааапибара, капибара-капибара» закрутилась в затуманившейся голове дурацкая мелодия, и вместе с ней закрутился весь мир под магическое шествие по сцене этих неторопливых животных. Уже падая на диван, Миша успел увидеть, как капибар сменили еноты, задорно отплясывающие под «Педро-Педро», и свет погас.

Сколько Миша был в отключке неизвестно.

Придя в себя, он вновь осознал всю тщетность бытия, схватил со стола первую попавшуюся бутылку и сделал огромный глоток.

Волшебный абсент, часть которого яркой зеленью скользнула в героя, переливался в прозрачном стекле, нашёптывая планы восстановления справедливости. Блики праздника тонули в мерцании гирлянды и таяли на языке, возвращая силы и уверенность.

До спектакля оставалось чуть больше часа. Михаил решительно оделся и направил волшебно отравленное абсентом тело в направлении родного ДК.

Боже, как рукоплескал зал простому русскому медведю, который под влиянием эмоций и зелёного допинга творил на сцене чудеса. Миша танцевал с енотами, шагал между берёзами со стаей капибар, шалил с зайцами и даже подарил пьяненькому Деду Морозу личную белочку.

После праздничной феерии, сняв с себя за кулисами медвежью голову, мокрый но счастливый Михаил, торжествуя, задал режиссёру единственный животрепещущий вопрос:

— Кто главный герой?

— Дед Мороз, Миш.

— Но…

— Миш, мне пофиг, я так чувствую.

Второй спектакль прошёл без медведя. Надо сказать, сюжет сильно не пострадал. Главное — Дед Мороз и Снегурочка были живы и даже неплохо связывали слова.

Зато очевидцы рассказывали, что пахнущий полынью и другими травами человек в костюме медведя до самой ночи развлекал прохожих у городской ёлки, разучивая с детишками танцы разных милых животных и даже, сорвав с себя маску, поцеловал в губы симпатичную девушку, крикнувшую ему: «Миша, ты лучший!»

Эти двое потом поженились, потому что девушка разглядела в Михаиле главного героя своей жизни.

А вы говорите роль.

Про поцелуи

Сегодня я трогала сома. Африканского. В Ленинградской области.

Меня ещё предупредили, что целовать его не нужно, даже если очень хочется получить принца и укатить с ним на жаркий континент с целью заделаться королевой банановых плантаций, золотых приисков и прочих прекрасных девичьих хотелок. Потому что при виде женских губ у этих полутораметровых красавцев возникают не эротические желания, а чувство голода с соответствующим захватом добычи.

Рассказали даже про туриста, который пренебрëг советами ради красивого фото и, сжав рыбу в объятиях, изобразил нежную любовь и губы трубочкой, мгновенно поимев ответный жаркий поцелуй с разрывом губы, кровищей и, в дальнейшем, наложением трëх швов.

Я швы не хотела. Тем более, что сом смотрел недобро, шевелил всеми восемью усами и всячески выражал своë недовольство моим присутствием.

Мораль. Не надо целовать всё, что с усами. Даже если очень хочется. Потому что потом могут получиться швы и шрамы. И не только на губах.

Хотя если есть шанс стать африканской принцессой, наверное, всë же стоит попробовать.

Проклятье

Василиса сидела за грубо сколоченным столом, подперев щеку ладошкой и не мигая глядя на мерцающую свечу. В отблесках пламени запотевшее окно казалось мутным глазом огромного змея, сторожащего избушку.

Дождь не переставал. Он то отчаянно бил по шкуре болота, безжалостно разбивая вонючие пузыри, то превращался в почти неощутимую водяную пыль, обволакивая всё живое и мëртвое, оседая на каждом открытом миллиметре, прилипая к коже и напитывая шкуры измождённых тощих волков и рысей, изредка мелькавших среди сгнивших берёз, где вязкая жидкость ещё не окончательно захватила остатки твёрдой земли.

Баба Яга по-хозяйски наполняла огромные глиняные кружки отваром, моментально пропитывавшим комнату пряным ароматом вина и трав.

— Ненавижу дождь, — Василиса придвинула к себе кружку, понюхала содержимое и осторожно отхлебнула варево.

— Дык а кто виноват-то? — Баба Яга присела на соседнюю табуретку, сделала огромный глоток из своей посудины и заскрипела от удовольствия. — И проклятье-то на тебе ерундовое: выйдешь замуж и закончится дождь, нормальная человеческая погода установится. Делов-то? А ты сидишь в девках уже тридцать лет, всех женихов разогнала, все не по тебе, а страна в болото погружается. Даже у избушки моей курьи ножки зябнуть начали. Кащея ревматизм скрутил. Тьфу.

— Да где жениха-то взять? Мне не положено за первого встречного. Сначала подвиг, — Василиса отодвинула от себя кружку и снова, подперев щеку, уставилась в мокрое окно.

Баба Яга критически разглядывала красавицу. Чëрная коса тяжëлой змей сползала по тощей спине, закручиваясь на полу угрожающей спиралью. Красный сарафан, плотно обхватив сухую фигуру, подолом подметал брошенный на струганный пол цветастый половик. Наметившиеся морщинки возле плотно сжатых тонких губ выдавали натуру угрюмую. И даже светло-серые, почти прозрачные глаза не исправляли ситуацию, тускло поблескивая из-под насупленных бровей.

«Да тебе и без подвига жениха не найти, хоть колдуй, хоть не колдуй,» –подумала ведьма и тяжело вздохнула.

— Будет тебе подвиг. Кащеюшка какого-то бедолагу нашёл. На коне, с мечом, всё как полагается. Сейчас он ему поддастся, а потом сразу дорогу сюда укажет, чтобы тебя от моего плена освободить. Я, понятно, в ужасе сама сдамся, так что шанс увидеть солнце у нас есть.

— Бедолага-то хоть на лицо не сильно страшен?

— А кто ж их под шлемами разберёт? Да и тебе какая разница, чай не восемнадцать лет, чтобы привередничать, навыбиралась уже. Конь есть, меч есть, подвиг есть. Дай царству своему нормально пожить.

Избушка чуть накренилась, разминая затёкшие ножки, и повернулась к лесу задом, к гостю передом. Дверь тихо скрипнула, и на пороге, позвякивая старинными доспехами и постукивая костями, появился Кащей Бессмертный, неся на плече груду помятых железок. В железках, как спица в стакане, болталось безвольное тело.

— Ирод, ты что с женихом нашим сделал? — всполошилась Баба Яга. — Девка вон уже вся в замуж готовая сидит, а у нас тут вместо героя кто-то красненьким истекает и пол мне пачкает!

— Я? Я сделал? Да он только в своих железках с дождя зашёл, как поскользнулся, грохнулся на пол и сам себя мечом почикал. Вот, спасать принёс самоубивца. Лечи, Яга! Нам солнце требуется, ревматизм замучил.

— Никакого солнца! — Василиса возмущённо вскочила из-за стола. –Подвига-то нету!

— Как это нету? — засуетилась баба. — Где это видано, чтоб герой заставил его спасать Кащея Бессмертного да Ягу? Не было такого ни разу! Форменный подвиг и прецедент! Сейчас кровищу соберём, в чувство жениха приведём и сразу жениться пойдём!

— Да я лучше в болоте утоплюсь, чем за такого убогого пойду!

В это время потенциальный жених, сбрызнутый мëртвой, живой да на любовь заговорённой водами приоткрыл глаза, увидел Бабу Ягу и сразу случайно влюбился без памяти.

— Кто это, — говорит, — такая прекрасная, мудрая, опытная женщина самых плодородных годов? Желаю немедленно жениться и жить долго и счастливо!

Ну тут, понятно, случился шок. Кащей стоит, хохочет, Баба Яга от смущения нежным румянцем покрылась и похорошела вся, а Василиса в обиде и злости выбежала из избушки, да в болоте и сгинула. И проклятье вместе с ней рассеялось, и дождь закончился, и солнышко вышло, и волки с рысями обнялись.

А Баба Яга теперь счастливую замужнюю жизнь ведëт, и у избушки ножки не зябнут, и ревматизм Кащеев прошёл.

Потому что всего один человек может целому царству жизнь испортить. Особенно привередливый сильно.

Синий экран смерти

Компьютер протяжно пискнул, и на экране монитора символом разбитых надежд повис синий экран смерти. В цифровую бездну улетели годовой отчёт и планы на бутылочку чего-нибудь холодного и не слишком полезного. Синева монитора призывала взмыть на самолёте в солнечное небо, и, приземлившись прямо в морской прибой, смыть стресс глотком прекрасного Блю Кюрасао.

Николай Петрович медленно встал и, не обращая внимания на удивлённые взгляды коллег, вышел из кабинета.

Город цвëл, заманивая в парки, кино и маленькие кафешки.

Нерешительно помявшись на месте, мужчина, наконец, повернул направо и двинулся в сторону реки, минуя тенистые лавочки, хорошеньких женщин и магазинчики с ледяными напитками.

Аккуратно сняв и сложив в траву ботинки, носки, брюки, рубашку и галстук, беглец, тихонько повизгивая, вошёл в не особенно чистую воду, присел, ухнув от жидкого холода и, толкнув илистое дно, поплыл. Так хорошо ему не было с самого детства. Он нырял, подпрыгивал, изображал кита и тюленя, всплывал вогнутым животом вверх и покачивался поплавком, выставив на всеобщий обзор тощую спину с пересекающим еë хребтом позвоночника.

Через десять минут Николай Петрович выбрался на берег, встряхнулся, с трудом натянул на мокрое тело деловой костюм и двинулся в обратном направлении.

В кабинет он вошёл мечтательно улыбаясь. Уже отремонтированный компьютер, демонстрируя зелëные долины заставки, заговорщицки мерцал, намекая на поле для гольфа и рюмочку обжигающего абсента.

«Это завтра», — подумал Николай Петрович и нырнул в годовой отчёт с тем же азартом, с каким полчаса назад плескался в реке.

Банкет

Екатерина, Света, Маша и Танечка в трусах и перьях стояли посреди сцены.

Банкет шумел и выплёскивался за стены зала на перекур. Уже успело несколько раз попасть в ноты девичье вокальное трио, фокусник распилил жену юбиляра и под недовольный свист именинника сложил еë же в единое целое, а дрессировщик с собачками сорвал овации, потому что самый мелкий и неприятный пудель в профиль удивительно напоминал тëщу виновника торжества и так же противно гавкал.

Девочки назывались эффектно и по-английски: «Passion in motion», при этом танцевали и русское народное, и вычурно-салонное, и задорно рок-н-ролльное. Сейчас трусы и перья символизировали бразильский карнавал, на который всю жизнь мечтал попасть Иван Петрович (он же заказчик и главное лицо банкета), мол, вот тебе, дорогой наш человек, получи — четыре прекрасные танцовщицы самбы готовы ради тебя исполнить за деньги лёгкий недостриптиз с ритмичным потряхиванием грудью и ягодицами. Формы квартета, конечно, несколько не дотягивали до оригинала, но и здесь было, что рассмотреть опытному взгляду.

«Passion in motion» стояли в трудных позах, сверкая улыбками и соблазнительно покачивая перьями.

А музыка не начиналась.

Танечка, не стирая с лица улыбку, тихонько пропела так, чтобы еë услышали только сëстры по несчастью:

— Если Сашка сейчас не запустит фонограмму, я разогнусь, пойду в рубку, всуну ему в задницу эти долбаные перья, а потом включу музыку и заставлю самого танцевать.

— Это не выход, — вступила в разговор Екатерина. — К тому же мы не знаем, что случилось. Возможно, у Александра технические проблемы. Наше дело красиво стоять, пока всё не решится.

— А вы знаете, что этот Иван Петрович с криминалом связан? Нам кранты, — Машина улыбка напоминала гримасу боли. — А я говорила, что не надо соглашаться здесь выступать — за такие деньги одним ягодичным подтряхом не обойдёшься.

Света, всë так же ослепительно улыбаясь, сдвинулась с места, вышла на край сцены и кокетливо обратилась в зал:

— А перед тем как начнётся музыка, я предлагаю всем дамам почувствовать себя горячими бразильянками и выучить несколько несложных танцевальных движений! Мужчины, можете присоединяться! Девочки, помогайте!

Под счёт раз-два-три-четыре изящный танцевальный квартет задвигал бёдрами, наблюдая, как горячо и страстно вместе с ним задвигались в такт ещё десяток пышнотелых мадам, обвешанных бриллиантами и лишними килограммами.

Танечка безуспешно пыталась сдержать истерический хохот, Екатерина с одухотворённым лицом старательно отрабатывала «восьмёрку» с недопиленной ранее супругой юбиляра, Маша, постоянно сбиваясь с такта, прощалась и с гонораром, и с жизнью, а Света управляла всей этой бразильской, прости хосподи, вакханалией.

Вдруг грянула музыка, девочки выдохнули и быстро встроились в привычный рисунок.

Квартет с таким непередаваемым облегчением выводил привычные па, что даже курильщики потянулись в зал с улицы, чтобы самолично лицезреть феерию самбы.

Не до конца удовлетворённым остался только сам юбиляр, который, оказывается, мечтал карнавал не посмотреть, а потрогать собственными потными ладошками. Но здесь вовремя вмешался продюсер, отговорив Танечку от непоправимого засовывания перьев уже не в Сашкин, а в иванпетровичевый зад.

Трудная работа у артистов. Нервная. Здесь нужен особенный темперамент. И продюсер, конечно.

Про любовь и берëзоньки

Наталья сидела на кочке, подложив под попу несколько еловых веток, срубленных с соседнего чахлого деревца. Боевой топорик, конечно, жаль тупить о подобную ерунду, но и сарафан портить болотным мхом — та ещё радость, а Иван опаздывал.

В осеннем лесу пахло дождëм и прелыми листьями. Тучи затягивали небо, цепляясь за карельские ёлки и тоскливо поливая их водой из открывшихся ран.

Прямо на Наталью смотрел покосившийся и готовый уйти в породившую его землю боровик. Внутри изъеденный червями и приговорённый к бесславному финалу, он стоял, будто надеясь на высшие силы, которые захотят разглядеть его в туманной мороси и облегчить октябрьскую тоску.

Натальино настроение портилось с каждой секундой. Сарафан безнадёжно пропитывался водой, а модельная грудь под тонкой рубахой начинала конкретно мёрзнуть.

Но вот у тропинки хрустнула ветка, и знакомый голос позвал:

— Натальюшка!

Девушка встала с кочки, неторопливо размяла руки и ноги, понадёжнее пристроила за поясом топорик и приняла томное выражение лица.

— Натальюшка! — снова позвал голос.

— Иванушка! — восторженно отозвалась Наталья и с заливистым смехом побежала навстречу жениху.

Пять мучительных минут он ловил еë среди берëзонек, почти догоняя, в волнении касаясь всполоха красного сарафана, но снова упуская, будто яркую жар-птицу с хохломской росписи. Сапоги ворошили прелую безжизненную листву, ноги оскальзывались, на пути поднимались крючья корней, мокрые ветви хлестали по лицу, словно требовали остановить этот бессмысленный бег, когда, наконец, раскрасневшаяся Наталья упала на руки возлюбленного и жарко прошептала ему в ухо:

— Вань, пойдём домой, а? Борща горячего поедим, «Легенду о Коловрате» посмотрим. Холодно, трындец!

Дождь закончился. От перепревшего лиственного ковра поднималась еле уловимая дымка испарений. Наталья, прислонившись к дереву, закурила и, глядя в широкую прекрасную спину оскорблëнно уходящего из еë жизни Ивана, выпустила в небо серое облачко несбывшихся надежд.

Потому что сразу надо свои силы рассчитывать. Не готова к суровой осенней романтике в лесу с ролевиком, не соглашайся в берëзоньках бегать.

Кочевой Семëн

У каждого свои фобии. Семëн не боится ничего и никого. Пожалуй, только недостаточно плотно пожрать.

У него своë мироощущение и свой взгляд на окружающую среду, кардинально не совпадающие с моими. Я считаю, что пауки — вид оседлый, привязанный к паутине, а Сëмушка упорно доказывает, что является кочующим персонажем, и дом там, куда лично ему вздумается походом направить свои членистые ноги.

Поскольку мир для Семëна никакая не круглая планета, а вполне себе квадратное зданьице дачного туалета, моя распрекрасная фобия чудесным образом поддерживается кочевым образом жизни этого романтично настроенного представителя фауны.

Иногда мне кажется, что в очередной раз по надобности посетив Сëмину вселенную, я услышу тихое «трунь» малюсенькой гитарки, увижу искорку походного костра и Семëна, покачивающегося рядом в самолично сплетëнном гамаке и напевающего о том, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Надеюсь, он там не замëрз в этот нежаркий октябрьский день, откочевал на зиму куда-нибудь в середину бумажного рулона — где потеплее.

Главная Летняя Вещь

Марину и Волчка мама и папа выгрузили из машины прямо на берег моря. Следом выгрузили палатку, надувной матрас, походную кухню, мячик, чемодан одежды, сумку еды, и ещё всякое крайне необходимое в отпуске.

Марине сразу вручили бутерброд с колбасой и бутылочку сока, а Волчку котлету и миску воды. Друзья одновременно начали жевать, наблюдая, как мама и папа старательно обустраивают облюбованное под стоянку место.

— А теперь переодеваться! — радостно скомандовала мама, выудив из очередного баула свой и маринин купальники, папины плавки и комплект панамок.

— А сандалики? — насторожилась девочка. — Где мои любимые сандалики?

Мама вопросительно посмотрела на папу, папа на Волчка, Волчок возмущённо гавкнул, отрицая свою вину. Сандаликов в бауле не было.

Губы Марины затряслись. Лето без любимых сандаликов — не лето. Мягкие, удобные, в которых можно шевелить пальчиками, бегать по песку, даже купаться, не укалываясь об острые камушки.

Заблестели первые слëзы. Мама умоляюще протянула к дочери руки:

— Мариночка, мы купим тебе новые сандалики. Вот прямо сейчас разместимся и сразу поедем! Самые лучшие сандалики выберем! Ты сама выберешь!

Плотину прорвало. Вся боль потери любимой обуви, вся обида на родителей, которые забыли Самую Важную Летнюю Вещь и решили, что можно запросто купить ей замену, всё понимание того, что поездка безнадёжно испорчена, полились бурным водопадом по щекам, закапали с подбородка на ненужный теперь песок, смешиваясь с медленным прибоем.

Папа взялся за голову, мама закрыла лицо руками, а Волчок, до этого радостно подметавший хвостом траву, вдруг вскочил и, предательски покинув эпицентр страданий, побежал вдоль берега по очень важным делам.

Через несколько минут самых горьких в мире слëз, маминых причитаний и папиных стонов, Марина почувствовала, как ей в коленку ткнулся мокрый нос Волчка. Девочка открыла глаза, удивлённо замолчала, а потом заливисто расхохоталась, обнимая пса и прыгая вместе с ним по берегу.

Мама и папа растерянно смотрели на два сандалика, принесённые верным другом своей любимой девочке — разного размера, один розовый, второй голубой и оба на правую ногу.

Не орëл

Маргарита Николаевна накапала себе шампанского, села у окна и, глядя на фланирующие в прохладе летнего вечера парочки, погрузилась в томные воспоминания.

Ещё совсем недавно, каких-то тридцать лет назад, когда грудь была выше, а талия тоньше, миру не требовалось игристого, чтобы полыхать всеми красками, создавая вокруг Риточки волнительные движения воздуха от порхающих, стелющихся и складывающихся в Великую Китайскую стену воздыхателей.

А Николай никогда орлом не был (разве что в профиль), петушился не к месту, и чирикал не по делу. Но что-то в нëм эдакое проявлялось. Взгляд, пожалуй, — как обшарит сверху донизу, так чувствуешь себя голой и желанной. Идёшь по улице гордо, а в мыслях уже не только отдалась, но и детей нарожала.

Маргарита Николаевна отхлебнула из бокальчика, меланхолично закусила клубничинкой и, загадочно улыбнувшись, накрутила на палец прядку волос, высветленных в память о молодости и первых жарких покосах.

Ах, как пахло сеном! Как кололо оно все мягкие части прекрасной Ритиной фигуры, в которую страстно зарывался Николай, шепча что-то несвязное!

— На дальней станции сойду, трава по пояс… — промурлыкала Маргарита Николаевна и долила остатки из бутылки в тоненькое стекло.

Где-то в памяти Николай расплескал по гранёным стаканам тягучий портвейн и, пользуя травинку как коктейльную трубочку, положил голову на Ритину грудь, заколыхавшись на волнах двойного удовольствия.

Сладкая слеза смешалась с ледяным шампанским. Капелька пота скользнула в тëплый портвейн.

— Ритуля, — хриплый мужской голос спугнул воспоминания. Маргарита Николаевна повернула голову к дивану и, встретившись взглядом с синими глазами мужа, вдруг поплыла, чувствуя себя голой и желанной. — Здесь, конечно, не сеновал, да и я никогда орлом не был, но со своей девочкой завсегда готов почирикать.

Рюкзак

В рюкзаке было тепло и тихо. Боб принюхался. Пахло чем-то вкусным, как будто косточку закопали в прелые листья и, чтобы еë добыть, надо сначала много бегать, лаять и радоваться.

— Я же просил барашка в коробке, — раздался детский голос откуда-то сверху.

— Я не умею барашков в коробке, я умею щенков в рюкзаке. — Голос мужчины показался Бобу добрым и спокойным.

— А что он умеет?

— Дружить.

В глубине нарисованного рюкзака Боб радостно завилял нарисованным хвостом и гордо подумал, что сможет стать лучшим в мире другом. Потому что есть кто-то, кто в него поверил.

Синяя попа

(все имена не случайны)

Леночка была хорошей, послушной девочкой, приезжала из Ленинграда к бабушке на лето и рассекала возле подъезда в модных платьицах, вызывая жгучую зависть местных мамаш и безусловное обожание соседских детишек.

В виду скромного нрава и музыкальной тонкости Леночке можно было практически всë. Существовало только два строгих наказа — гулять в зоне покрытия бабушкиного призыва и не качаться на бельевых верёвках.

Тут надо понимать, что дом был пятиэтажным и стоял посреди рабочего посёлка, спрятавшись в зелени, которая сплеталась в прекрасные шалаши для игр. А бабушка имела возможность проверочного вопля и из окна кухни, и с балкона, выходящего на другую сторону дома, то есть первый наказ был легко выполним и не доставлял неудобств.

Бельевые верёвки, тяжелой прочной паутиной натянутые между мощными металлическими столбами с торца дома, игнорировать было сложнее. Проволочные, в красивой белой обмотке, они просто вопили о необходимости ощутить в ладошках приятную гладкость и, с разбегу оттолкнувшись носочками от асфальта, взмыть к небу, как гимнастка на Олимпийских играх, выполняя если не подъëм с переворотом, то прекрасное художественное раскачивание, демонстрируя малышне «как надо».

Вот на этой проволочной верёвке Леночка и погорела.

Позабыв про городское воспитание, музыкальную школу, запреты и всë остальное, собрав вокруг себя толпу восхищённых еë смелостью обожателей, юная гимнастка, вдохнув полную грудь воздуха, оторвалась от земли и полетела на качелях собственного бесстрашия.

А качели не были рассчитаны на приложение в одной точке двадцати килограммов девичьего веса. Оба крепления застонали, завибрировали и на третьем выбросе счастливой фигурки вперёд и вверх, с тихим звоном оторвались от несущей конструкции, внезапно подарив Леночке взлёт реактивного самолёта.

Знаете, есть такие маленькие, выпирающие из асфальта чугунные люки? Их часто красят в красный цвет и размещают так, чтобы нанести населению максимальный урон. Мы их в детстве называли газовыми и удивлялись, зачем сверху нужна замочная скважина.

Вот именно данный красный грибок возмездия и послужил посадочной площадкой, ласково приняв на грудь Леночкину попу.

Это было больно. Нет, не так. ЭТО. БЫЛО. БОЛЬНО.

Малышня, почуяв морально то, что Леночка почувствовала физически, мгновенно разлетелась по двору, увлечённо занявшись особенно важными делами.

Где-то в районе копчика разливался адский жар. А орать нельзя. Бельевая верёвка — строжайший запрет со всеми чудесными последствиями в виде ремня, отлучения от гуляний и (самое страшное!) звонка маме в Ленинград с рассказом о неизвестных ранее чертах характера провинившейся.

С лицом, полным театральной беззаботности, с идеально ровной спинкой и мягкой кошачьей грацией Леночка взобралась на второй этаж и сообщила бабушке, что нагулялась. Это был максимальный уровень конспирации и выучки матëрого разведчика.

Синяя попа вместо румяной красоты обнаружилась через два дня вечером в городской бане. К тому моменту будущая режиссёр сжилась с игрой в раненого партизана и на все коварные бабушкины расспросы относительно грозовой синевы, расположившейся там, где еë быть не должно, отвечала стоически: да, бежала, да, спиной, да, упала, да, на попу, нет, не странно, нет, не болит.

Мама узнала о Великой Тайне спустя примерно тридцать пять лет, а вот о чëм думала бабушка, растирая постепенно желтеющие переливы гепариновой мазью, и мудро улыбаясь, осталось ещё одной тайной.

Лавочка

По адресу Парковая улица, дом номер семнадцать, корпус четыре, возле пятого подъезда стояла лавочка вместимостью ровно на три бабули. Район сам по себе был зелëным, а в точке дислокации лавочки приобретал совсем райские очертания благодаря местному садоводу-любителю Василию Фёдоровичу, высадившему под своими окнами куст персидский сирени, несколько пионов и шикарные гортензии.

Исторически сложилось, что монополию на лавочку захватили три Марии — Мария Ивановна, Мария Никифоровна и Мария Петровна –постпенсионные нимфы, которые с позором изгоняли любого желающего покуситься на сей деревянный аэродром с целью отдохнуть под раскидистыми сиреневым кустом.

Ивановна была самой молодой из троицы, выращивала на подоконнике венерины мухоловки, постоянно просвещала подруг, как бороться с паразитами, и тренировала старую кошку Муську на отлов насекомых.

Никифоровна была сухонький, маленькой и туговатой на слух. При этом еë боялись даже крепкие местные мужички — поговаривали, что лет десять назад она из правоохранительных органов досрочно отправилась на пенсию после того, как в кабинете этой бравой капитанши обнаружили контуженного генерала. Дело замяли, но тайна осталась.

Петровна же всегда сохраняла вид праздничный, носила яркие одежды и утверждала, что будет жить вечно, поскольку не подпускает к себе негатив.

В этот день Василий Фёдорович с утра решил заняться своим маленьким садиком и бодро вышел на улицу с опрыскивателем наперевес. Три Марии уже сидели на посту. Ивановна с Петровной негромко обсуждали очередное политическое шоу, а Никифоровна мирно дремала, сложив руки на коленках и опустив голову на грудь.

Садовод поприветствовал лавочных часовых, поблагодарил Ивановну за новый рецепт от вредителей и скрылся за сиренью. Через несколько секунд раздалось тихое насвистывание какой-то залихватской мелодии и ритмичные звуки опрыскивания.

Мелкие капельки разлетались и оседали на сочных листьях, разгоняя мушек, букашек и муравьишек.

Огромный крестовик, свивший шикарную паутину на пушистых свисающих над лавочкой ветках, решил, что ядовитый завтрак — это невкусный завтрак и, бросив своë пристанище, украшенное смертельными жемчужинками, отважно бросился в пропасть, болтаясь на тонкой ниточке. Точнëхонько на плечо Ивановны.

Звук полицейской сирены по децибелам значительно тише вопля, сорвавшегося с губ старушки. Замерев, словно парализованная, с расширившимися от ужаса глазами, она орала, провожая взглядом паука, не обладавшего чувством самосохранения, а потому бегущего прямиком к эпицентру вопля.

Никифоровна, выдернутая из сна истошным воплем соседки, подскочила на месте, мелко задрожала и, развернувшись на звук, на опыте, не глядя, со всей своей капитанской силы отправила Ивановну в глубокий нокаут, после чего в наступившей тишине обмякла, расслабилась и снова опустила голову на грудь, сложив ладошки на острых коленках.

Петровна, увидев бездыханное тело Никифоровны, побледнела, вскочила с лавочки, закрыла глаза ладошками и, пятясь, двинулась к подъезду, что-то напевая высоким тоненьким голоском.

Василий Фёдорович, вынырнув из-за куста, обалдел, но быстро взял себя в руки и с истинно мужским спокойствием принялся устранять последствия собственной работы.

Через 10 минут Ивановна в заботливых руках молоденького врача скорой уже вполне осознанно сидела на лавочке, правда, сдвинувшись на край, до которого не дотягивались ветки сирени.

Никифоровну вывели из нервного сна и на всякий случай вкололи витаминку.

Петровну нашли дома за просмотром комедии, положили в рот успокоительную таблеточку и ласково погладили по голове.

С тех пор три Марии редко собирались на лавочке, уступив уютный уголок детворе и молодым мамам, а Василий Фёдорович решил больше не вмешиваться в естественную жизнь природы, наслаждаясь еë плодами.

Сказка про метро, боевую старушку и любовь

Аннета Александровна тяжелой поступью завоевателя вошла в вагон и, как флибустьер на палубе атакованного корабля, уперевшись ногами в вибрирующий пол, воинственно огляделась.

Контингент, находящийся в зоне поражения, старался стать максимально невидимым, вжимаясь в мягкие спинки сидений и всем своим видом демонстрируя, что спит, болеет и в целом не достоин внимания почтенной доньи. Уже подготовленное протяжное «маладоооойчелавеееек», не найдя объекта нападения, застряло в горле, оставив горькое послевкусие и ощущение упущенного удовольствия.

Столь сокрушительного фиаско она не испытывала давно.

Аннета Александровна сгруппировалась и принюхалась с целью оценить обстановку более детально. От обоих рядов пассажиров пахло молочной кашей и тяжёлыми духами с терпкой ноткой полыни и едва уловимым флёром лаванды. Пиратский кодекс (даже если пирату под семьдесят) предписывает «щадить стариков и детей», а, судя по амбре, вагон наполняли именно вышеназванные бедолаги. Направленные на завоевательницу взгляды горели наивностью, любопытством и благоговейным трепетом.

— Мадам, — внезапно раздалось с боковушки у двери, — позвольте пригласить вас пришвартоваться к моему, пусть и несколько костлявому, но пирсу.

Аннета Александровна напрягла мышцы и возбуждённой, почуявшей добычу гончей чуть наклонила голову набок, рассматривая лысоватого ощипанного дедка, словно перед ней был невиданный ранее зверь и предстояло определиться, сразу его сожрать или сначала вогнать в чувство стыда и раскаяния.

А дед радостно улыбался, призывно похлопывая по, действительно, костлявым коленкам, упакованным в клетчатые брючки.

Оценив ситуацию, здравый смысл Аннеты Александровны отключился, оставив управление организмом и ситуацией на милость опыта и эмоционального фона. Голосовые связки завибрировали, готовясь исторгнуть уничижающую тираду, раскатывая пассажи от едва слышных шипящих нот до максимальных возможностей сильного подчиняющего волю голоса главного бухгалтера на пенсии.

Надвигающаяся буря всколыхнула полы кашемирового пальто, дрожью тронула бежевую беретку и залила девичьим румянцем пергаментные щëки.

Пассажиры в предвкушении затаились.

Электричку резко качнуло. Аннета Александровна распахнула руки-крылья, сложив губы в ошеломлённое «о» и вытаращив глаза, с высоты своих аккуратных каблучков спикировала точно в объятья наглого деда, с размаху усевшись на тощие колени и двинув аккуратной сумочкой по облезлому темечку, пытаясь найти точку опоры.

Зрители охнули. А в тишине вагона, замершего в тоннеле где-то между ненавистью и любовью, чистый детский голос прозвучал наивно и пророчески:

— Когда девочка бьёт мальчика по голове, он ей нравится! А если в ответ мальчик девочку за косичку дёргает, значит у них любовь!

Дед хитро улыбнулся и, подмигнув ребёнку, задорно дёрнул Аннету Александровну за выбившуюся из-под бежевой беретки седую прядь.

Потому что любовь нечаянно нагрянет. Даже в метро. Даже если ты — завоеватель с пиратскими замашками, а он облезлый дедок в клетчатых штанах.

О вреде шампанского

Катюша сидела на кухне, подперев щёку ладошкой, меланхолично разгоняя вишенкой пузырьки в шампанском и задумчиво глядя в снежный вечер за окном. Ей было грустно. Хотелось любви. Даже нет, не так. Хотелось знать о любви.

Вот то есть прямо здесь и сейчас достоверно знать, что живёт на свете мужчина, а ещё лучше пять-шесть красивых, умных и талантливых кавалеров, которые её тайно любят. Так сильно любят, что ни спать, ни есть, ни дышать, ни жену свою целовать. И что сейчас сидят они так же, как она, только не с шампанским, а с виски или, например, коньяком, смотрят в ночь, рисуя снежинками в оранжевом свете фонарей светлый катюшин образ, и нервно курят в затяг, сощурив от безысходной нежности свои глубокие глаза и захлёбываясь одиночеством.

Нет, конечно, она не хотела, чтобы эти мифические мужчины как-то мучились, убивались сильно. Ей было бы достаточно благородных страданий, запрятанных где-то в уголке улыбки и крепко сжатых ладонях, в том, как небрежно они смотрят в ночь и едва заметно морщатся, словно от понятной только им одним обиды.

Это было бы так романтично, так до слёз прекрасно, так умильно-упоительно.

Всё-таки шампанское плохо действует на женскую психику.

…Хотя, пожалуй, было бы неплохо знать…

Мясорыбка и нирыбанимясо

Оранжевая мясорыбка мягко ткнулась ножками в упругий слой песка и ила и настороженно замерла. Так глубоко она ещё не погружалась. Плавники шевелились медленно, преодолевая непривычное давление. Жабры работали на пределе, но голова всë равно кружилась от новых ощущений и недостатка кислорода.

Воспитатель рассказывал, что на самом дне живут страшные существа нирыбанимясы — голодные и бездушные, готовые сожрать каждого, кто потревожит оглушительную тишину глубин.

Мясорыбка с детства мечтала встать голыми пятками на твëрдую почву, почувствовать, как давление холодного океана сжимает хрупкое тельце, и в полной мере насладиться силой и безжалостной властью многотонной толщи воды. Она не верила в нирыбанимясу, потому что считала, что страшнее акул никого быть не может.

Мечта осуществилась и оглушила своей масштабностью.

Аккуратно встав на носочки и уже готовясь отправляться вверх домой, к своей оранжевой стайке, чтобы рассказать о смелом путешествии к самому дну, мясорыбка испуганно замерла. Ей показалось, что вокруг стало немного светлее, и из этой мутной световой дымки смотрят большие грустные глаза.

— Привет, — пузырик воздуха медленно поплыл вверх. — Жизнь — лишь ил и ничего не стоит, не правда ли?

Маленькое сердечко трепыхнулось где-то около жабр и рухнуло в мягкие пяточки.

— Ты молодец, что сюда заплыла, — существо говорило медленно и тягуче. — Новые впечатления и всё такое, будет, что рассказать стайке. Если вернёшься домой, конечно.

— Здравствуйте, — слова давались с трудом, но молчать было не вежливо. — А вы… нирыбанимясо?

— Приятно сознавать, что жизнь прожита не зря, и в верхних школах по-прежнему изучают мой род. Хотя, видимо, упоминают не философские сентенции, а исключительно участие в пищевой цепочке, верно?

— Вы. Меня. Съедите?

— Хотелось бы. А есть предпосылки, чтобы этого не делать? Видишь ли, даже твои ожидания совпадают с моими потребностями, и кто мы такие, чтобы противиться законам мироздания?

Мясорыбка моргнула и попыталась максимально быстро начать подъëм, не обращая внимания на шум в ушах. Существо не отставало, неторопливо колыхаясь рядом с оранжевым пятнышком и распространяя вокруг тусклый свет.

— Я понимаю тебя, поверь. Желание жить вызывает уважение, но, пожалуйста, не стоит так торопиться вверх — разница давления убьёт тебя раньше и гораздо болезненнее, чем моë желание поесть. И неужели глупое стремление бездумно кружиться среди таких же оранжевых существ может быть важнее понимания важности поддержки природного баланса? Да не спеши же так! Твой порыв фатален и бессмысленен.

Мясорыбка от ужаса развила такую скорость, что в жабрах начало покалывать. Но печальный взгляд продолжал преследовать еë, изучая, не отставая ни на миллиметр.

Наконец, очередной пузырик обозначил вздох:

— Поверь, я просто хочу уберечь тебя от мучений кессонной болезни.

Нирыбанимясо качнулось рядом и, открыв огромную пасть, проглотило оранжевую мясорыбку вместе с плавниками и пяточками, после чего ещё раз вздохнуло и погрузилось на дно. Наступила тьма.

Потом вдруг снова забрезжило еле уловимое сияние, и большие печальные глаза уставились в ночь.

— А с другой стороны, может быть, счастье, действительно, в глупости?

Сказка, в которой победило зло

Жил-был царь. Мерзейшая, надо сказать, личность. Как внешне, так и внутренне. Всё у него было — и бородёнка козлиная, и усишки торчащие, и уши, на которых корона держалась, и даже чучелко горностая возле трона красиво возлежало, только вот совесть в казну почему-то не завозили.

И была у царя любимая дочь. Естественно, неземной красоты, ангельской доброты и нечеловеческой глупости. Глупость передалась от папиного гения, а вот откуда взялись золотые локоны, голубые глаза и прочие дамские прелести, не знал никто, потому как (по сказочной традиции) мамочку и, по совместительству, царёву супругу к началу сказки не помнил уже абсолютно никто из обитателей полупустого дворца.

За престарелой двадцатидвухлетней принцессой тянулся шлейф милых страшных проклятий, доставшихся от всевозможных фей, которые сильно недолюбливали царя за редкие особенности характера, а потому табун белых лошадей не пасся на соседнем поле, и рыцари не бились за счастье облобызать алебастровые длани красавицы.

Царь, как истинный заботливый папаша, изо всех своих интеллектуальных сил пытался помочь дочке с замужеством — колол веретёнами, скармливал ей отравленные яблоки, загонял в самую высокую башню, заставляя отращивать косу до земли, и даже пытался посадить в бочку и пустить по волнам. Ничего не действовало. Кроме раздражения от царапинок на пальцах, лёгкой изжоги от яблок и увеличения расходов на шампуни, зримых изменений не возникало — восемнадцать минуло давно, а на пожилых девочек фейное мастерство не действует. От бочки тоже пришлось отказаться, поскольку царство выхода к морю не имело, а в дворцовом фонтане сия конструкция портила вид.

И тут царя осенило, что его высокопоставленный тыл не просто так кресло протирает, а значит пришло время подключать внешнеполитические связи. Как раз в соседнем государстве, через небольшой лесок расположенном, спасение от всех проблем и нарисовалось. Правил там вампир древний. Умный мужик был. Правда, вечно голодный и вспыльчивый, потому как питался только чистокровными принцессами, а их всё меньше и меньше в округе оставалось — замуж повыскакивали и царицами заделались. Царёв план был гениально прост — вампир дочку евонную кусает, принц на помощь прискакивает, вампир сыт, принцесса замужем, все довольны.

Парламентёра с приглашением выслали.

Ждать ответа пришлось долго — ум тысячелетний подсказывал, что где-то есть подвох, но вот где конкретно не уточнял, а кушать хотелось. Голод вообще плохой советчик, а в делах государственных и вовсе к краху всей системы ведёт. Ну, так или иначе, а на заре тринадцатого дня (спецэффекты сосед любил, хотя и понимал всю их несостоятельность) показался на тропинке возле самой кромки леса кортеж. Всё чин по чину в соответствии с протоколом — мрачный кучер, одна штука, кони чёрные, четыре штуки, волки пегие, девять штук, мыши летучие, не считано. Да и сам сосед был не урод. Высокий, бледный, темноглазый, посеребрённо-черноволосый мужчина с богатым жизненным опытом и сомнительной репутацией — предел мечтаний любой девушки.

Принцесса в порыве чувств выбежала на крыльцо. Страстно дыша, выставив на всеобщее обозрение нежно пульсирующую жилку на шее, она, цепляясь за последний шанс не покрыться паутиной одиночества, протянула руки в сторону гостя и томно наклонила голову. Вампир на пальчиках, словно исполняя балетную партию, подбежал к ней, чувственно втянул ноздрями аромат манной каши, колокольчиков и нафталина, исходящий от безупречной кожи, с судорожным вздохом вонзил зубы в самый центр жилки, сделал несколько глотков, и…

В этот момент царь, со второго этажа нервно подсматривавший за происходящим в дырочку старой шторы, схватился за сердце, матюкнулся, водрузил съехавшую от потрясения корону обратно на уши и галопом помчался к месту трагедии.

Масштабы фиаско были очевидны. На горизонте, двигаясь в противоположном от места событий направлении, мелькал хвост доблестного принцева коня. Издалека ветер доносил истерический смех самого принца, с этого коня свалившегося. Путаясь в плаще, он пытался отползти на максимально безопасное расстояние от той, кого минутой раньше мечтал спасти из цепких лап зла. На крыльце дворца, сложив руки на груди и закрыв глаза, с мечтательным выражением лица человека, у которого всё вдруг стало хорошо, стояла принцесса. У её ног ветер трепал кучу тряпок, мгновение назад надетых на бледного и темноглазого. Сам вампир бесследно исчез, приняв на себя удар всевозможных принцессиных проклятий и так и не успев осознать глубину несправедливости этого мира.

Неделю спустя осиротевшие подданные соседнего государства прислали к принцессе гонца, так, мол, и так, дорогая наша избавительница, не желаешь ли взять бразды правления ничтожными нами в свои нежные девичьи ручки? Да и папеньку, мол, с собой привози — наслышаны от прежнего властителя, что человек он душевный.

А что принцессе отказываться? Мозгов ноль, красота есть, от проклятий избавилась — самое время покуролесить, да территории за леском присоединить. И папашка радовался — растёт царство, к морю выход появился, ежели опять бочку запускать понадобится!

Жалко бедолаг вампирских. Тот-то умный и благородный был. Ну, покусывал иногда, с голодухи, зато хорошо жили, душевно…

Про историческую закономерность

Мария Петровна была королевских кровей. Настоящий супер-чемпион в категории русская голубая. У неë даже были четыре медальки, один кубок и пять дипломов. Уникальная, короче, мадемуазель, во всяком случае по версии еë хозяйки. Хозяйка вообще немножко двинутая была на родословной Марии Петровны — своих предков так не знала, как Машенькиных.

И вот однажды в дом этих двух сильных и независимых женщин пришла гениальная идея — русской голубой королеве в целях продолжения рода достать не сильно русского голубого короля, а то и целого императора. Чтобы прямиком из Франции был транспортирован вместе с импозантным хозяином, желающим воссоединить и Марию Петровну с каким-нибудь Наполеоном I и свежие круассаны с наваристым борщом.

Надо сказать, что во Франции довольно быстро нашëлся романтик, падкий до румяной русской красоты и потенциального дохода от чемпионской любви. Сел он в самолëт со своим Наполеошей и уже через несколько часов стоял у двери квартиры, где царствовала Мария Петровна.

Кошак мадемуазеле сразу не понравился. Чëрт еë знает, почему. То ли языковой барьер помешал, то ли у Машеньки французские духи с петербургскими туманами не состыковались, только отхватил парижанин по морде ото всей русской души, даже «пардон муа» промяукать не успел.

А вот хозяева как-то вдруг поняли, что ждали друг друга всю свою жизнь, что любовь пришла, и что мнения Марии Петровны никто не спрашивает, потому как хозяйские чувства прекрасны, в связи с чем Наполеон I отныне Машкина судьба и сожитель.

Несправедливо в целом вышло — кому-то любовь, а кому-то по морде. Хотя если зовëшься Наполеоном, готовься огребать от русской красавицы.

Ботинки

В Петербург пришёл трындец.

Синоптики, правда, назвали данное явление циклоном и посоветовали недельку потерпеть, утверждая, что минус 26, которые ощущаются как минус 35 — это почти норма.

Деды Морозы под бородой благодарили традицию за необходимость размещать на лице дополнительное оволосение, а Снегурочки резко раздобрели, но не от новогодних салатиков, а по причине слоëв одежды, поддетых под кокетливые шубки.

А Ниночка ботинки купила. Красивые, белые, высокие. Ножку они обхватывали идеально. Пятисантиметровая платформа добавляла не только роста и стройности, но и уверенности в себе. Даже спина как-то выпрямилась, и подбородочек вверх вздëрнулся. Надеваешь такие ботиночки, и всё — императрица. Мужики, складывайтесь в поленницу у ног, облачëнных в сие чудо.

И вот тут северостоличный климат и высокая мода вступили в прямой конфликт.

С одной стороны, шубка и высокие белоснежные ботиночки смотрятся максимально гармонично где-то в районе Дворцовой площади, а с другой — тридцатипятилетние колени, затянутые только в капрон (иначе зачем всë это нужно?), при минус 26, которые на берегах Невы хуже, чем 48 на Аляске, требуют немедленно закончить вакханалию.

Но когда петербуржца останавливали холод и влажность? Особенно, если хлебобулочные в доме закончились, а обновка требует выгула? До центра города вряд ли добежишь, но до магазина вполне себе. Тут, конечно, не Эрмитаж с Петрами и Меньшиковыми за ваши деньги, а дальний спальный район, но собрать урожай восхищённых взглядов тоже можно.

И Ниночка отправилась в путешествие за батоном. Идëт красивая, спинку тянет, шубка-солнышко на ветру колышется, щëки алые насквозь промерзают, губки трескаются, колени корочкой покрываются, зато ботинки прекрасны.

А поленница из сражённых неземной красотой мужчин не складывается. То есть совсем. И в целом улицы вымерли, будто апокалипсис наступил, и только несчастная девушка за стойкой Wildberries выжила, чтобы выдать ещё какой-нибудь петербурженке её великолепные ботиночки.

Потому что в 11 утра второго января ценители прекрасного спят в обнимку со своими конями где-то между подкисающей оливьешкой и печально тающим холодцом. И даже культурное место жительства тут не поможет — традиции чтить надо, а не в новых ботинках рассекать.

Предновогодняя Гала

Галина Петровна, щедрой красотой оперевшись о подоконник, меланхолично пересчитывала падающие за стеклом снежинки.

Одинокая бутылка шампанского исходила пузырьками, напоминая о временах, когда двадцатилетняя Галенька после очередной вечеринки чувствовала себя не усталой тëтей Галей из четвëртого подъезда, а, как минимум, неподражаемой Галой Сальвадоровной Дали (хоть и слегка разобранной на те самые пузырьки), гордо шествуя с подружками в следующий бар.

Часы пробили сорок шесть, но по-прежнему хотелось праздника и романтики, а путь борщей и рубашек, выбранный подругами, совершенно не прельщал. Тихое царапанье в дверь кошачьих коготков становилось не эфемерным, а вполне себе слышимым, и Галина Петровна не исключала, что в один из дней на диване красиво разляжется блондинистое пушистое существо, мяукая и олицетворяя собой белый флаг, выброшенный перед удручающими цифрами в паспорте.

Отхлебнув немаленький глоток прямо из бутылки и вяло зажевав его подсохшей долькой мандарина, Галина Петровна сфокусировала взгляд на молодом смуглом дворнике, задорно рассыпающем соль по путям следования редких на морозе путников.

Шампанское ударило в голову, сильные полуголые руки распахнули окно, и рвущуюся из шëлкового халатика грудь обожгло морозом.

— Молодой человек, а хотите бокальчик шампанского и сто килограммов сплошного счастья в придачу?

Дворник белозубо улыбнулся и, помахав рукой, продолжил дело ликвидации травмоопасных снежных завалов, оставшись в неведении, что только что прохлопал шанс всей своей жизни.

Галина Петровна захлопнула окно, допила остатки шампанского и прошествовала в царство кафеля, баночек и пузырьков с целью накрутить на бигуди остатки каштановой роскоши, как и подобает истинной королеве бухгалтерии.

До корпоративного разгула и падения Николая Михайловича в пучину разложенной на пузырьки Галы оставалось чуть меньше суток.

Кошачья луна

(одно предложение в 208 слов)

Огромная, похожая на перезрелую от жаркого и дождливого лета тыкву, луна висела так низко, что Василий, разлёгшийся на крыше старенького, старше седой Васиной хозяйки, деревенского домишки, раз в несколько тягучих минут приоткрывал жëлто-зелëный глаз и пытался лизнуть сочный лунный бок, надеясь — его вкус окажется сливочно-сырным, совсем таким же, как мягкие кусочки любимого лакомства, что хозяйка по праздникам выдавала коту в качестве редкого угощения (о, этот божественный козий сыр, сваренный из молока глупой Машки — той самой, что сожрала почти всю молодую и ещё зеленую капусту в огороде и получила от старушки поленом по белоснежной спине), но каждый раз обнаруживал, что это всего лишь луна, опустившаяся так низко, будто за миллионы и миллионы лет устала бесконечно плыть по небу, притягивая взгляды счастливых бесшабашных влюблëнных и отчаявшихся, опустившихся на самое дно страданий, самоубийц, устала от бесконечного одинокого волчьего воя, наполняющего ночные таëжные дебри, устала от песен русалок и плеска мерцающих серебром рек и захотела хотя бы ненадолго прилечь здесь, на этой крыше, между наполненным до самой верхней балки сухой травой сеновалом и вечно вздыхающим, блеющим, мычащим и хрюкающим хлевом, захотела отдохнуть, вдыхая ароматы воздушного сена и парного молока, ненадолго превратившись в ароматный сырный кругляк, светящийся, как уютный ночник, и слушая мерное мурчание Василия, свернувшегося клубочком возле еë тыквенно-оранжевого бока.

Про девичьи мечты и риелторское счастье

Изольда Генриховна была истинной роковухой со всеми сопутствующими прибабахами в виде чëрных чулочков в сеточку и платья с грандиозным волнующим декольте и не менее волнующим разрезом. Конечно, припрятанный за подвязку стилет тоже присутствовал, ибо честь у уважающей себя роковой леди всегда на первом месте.

Работала она, правда, скромным бухгалтером в небольшой риелторской фирме и целыми днями не отрывалась от запутанных и не всегда закономодобряемых документов. Но кто же мешает одинокой женщине вечером превращаться хоть в белокурую Жози, хоть в страстную Кармен, хоть в распутную Мессалину, если это не травмирует психику проживающего на той же жилплощади кота.

Кот Изольды Генриховны был существом закалëнным и подрагивал только от приближения пятницы, когда вся сущность хозяйки вырывалась на свободу и учиняла разнузданное и одинокое потребление мартини под «Will always love You» Уитни Хьюстон. В этом, следует честно заметить, тоже были свои плюсы, поскольку Василий на один вечер превращался в Василя и жрал исключительно французские паштеты по триста рублей за баночку.

А как раз была пятница. Ещё вовсе не старый пятидесятитрëхлетний кабальеро Виктор Петрович, по совместительству руководитель того самого агентства, где Изольда Генриховна уже с утра ощущала на губах фантомный вкус мартини, мечтая о собственном Профессионале, тоскливо прохаживался по кабинетам, сокрушаясь об отсутствии во вверенном ему коллективе прекрасных Мессалин.

Данный променад он совершал каждую пятницу, игнорируя только бухгалтерию, как самое бесперспективное в плане наличия потенциальных жози помещение.

И чëрт его понëс в этот раз к неизведанным берегам.

Вместе с дверью навстречу Виктору Петровичу распахнулся уже нездешний взгляд Изольды Генриховны, наполненный гордостью и одиночеством, приправленный предчувствием любимого алкоголя, в котором, словно божественная оливка, тонули зеленовато-коричневые звëзды бухгалтерских глаз.

Что тут скажешь. Василий жрал французские паштеты три дня подряд. Девичьи грëзы превращались в реальность. А счастливый кабальеро лично помог Уитни с самыми высокими нотами, чтобы доставить своей роковой даме ещё и культурное наслаждение.

В понедельник, правда, ни один бухгалтерский отчëт у Изольды Генриховны не сошëлся, но кого это волнует, когда под строгой юбкой ощущается плотно прижатый подвязкой к ножке стилет, а на пропитанных мартини и любовью губах мерцает улыбка Мессалины.

Птички на проводе

— Чик!

— Чик-чирик!

— Кот!

— Где?

— Вон! Идëт! Смотрит сюда!

— Бабкин?

— Нет! Тот жирный! Этот тощий! Опасность!

— Летим?

— Нет! Рано! Наблюдаем!

— Хорошо! Наблюдаем!

— Все наблюдаем!

— Наблюдаем!

— Долго наблюдать?

— До-о-олго наблюдать!

— Идëт к столбу!

— Столб надо чинить!

— Столб старый!

— Столб красный!

— Столб покосился!

— Кота выдержит?

— Кота выдержит!

— Опасность? Летим?

— Рано! Наблюдаем!

— Наблюдаем!

— Все наблюдаем!

— Лезет!

— Быстро лезет!

— Голодный! Тощий! Бабкин бы не полез!

— Бабкин толстый!

— Бабкин сытый!

— Этот залезет!

— Столб рухнет!

— Столб старый!

— Наблюдаем!

— Все наблюдаем!

— Падает!

— Кот падает?

— Столб падает!

— Мы падаем!

— Уже не рано!

— Совсем не рано!

— Совсем во-время!

— Летим!

— Отлично летим!

— Новый провод!

— О! Провод!

— Отличный провод!

— Сели!

— Сидим!

— Наблюдаем!

— Все наблюдаем!

— Кот!

— Где?

— Чик-чирик!

— Чик!

Зарок

— Север это, конечно, прекрасно, при условии, что я нахожусь где-то на Средиземноморье, — Ниночка, манерно держа стаканчик с коктейлем и глядя, как чайки резвятся над бирюзовыми волнами, вещала в сторону новоприобретëнной подруги.

Катюша, верная, бледная жена моряка, соглашалась, с тоской думая об ушедшем в очередной рейс североморце и проклиная Арктику не абстрактно, а вполне себе конкретно.

— Вот знаешь, как бывает — несовместимость человека и климата. Это про меня. Я, Кать, в родной Москве снег плохо переношу — мне южные широты необходимы, чтобы пальмы, фрукты всякие, СПА. Так что в какую-нибудь Арктику, даже если заплатишь, не поеду!

Катя покорно кивнула. До возвращения мужа оставалось ещё полтора месяца и, в принципе, если бы заплатили, она была бы не против поплавать по северам. Не СПА, конечно, и фруктов на пальмах нет, зато при муже.

— Есть, я считаю, только один плюс — на рыбе можно неплохо похудеть, но ведь эту рыбу сначала надо у медведей с пингвинами отобрать!

Катя поняла, что в географии Ниночка не особо сильна, но, в целом, согласилась — муж, вернувшийся из плавания, от рыбы категорически отказывался.

— И мужчина мой никогда не поплывёт на север — я его просто не отпущу. Потому что на первом месте должна быть я, а не дурацкая романтика.

Катя вздохнула и подумала, что с любовью ничего не поделаешь — никуда не денешься от любви, даже если мужчина — моряк-полярник.

Через несколько дней подруги разъехались. Катюше муж привëз чудесных северных подарков и сказал, что увольняется со службы, потому что не может так долго без любимой жены жить.

А Ниночка влюбилась в московского богатого наследника какой-то корпорации и уплыла в свадебное путешествие в Арктику на паруснике. Не вернулись они оттуда — не то замëрзли, не то медведь белый загрыз. Папочка наследника целое расследование проводил, да только кто ж ему правду-то доложит?

А я так скажу — зарекалась даже за деньги, так и держи зарок. Вселенная всë слышит.

Бойтесь своих желаний

Наталья Петровна измождённо лежала на диване, глядя, как Василий катает по полу мандаринку. На кошачьем лице отражалась крайняя степень нелюбви ко всему, что имеет круглую форму и оранжевый цвет, но неведомая сила вновь и вновь заставляла пушистика брать короткий разбег и, лениво исполнив меланхоличный тыгыдык, напрыгивать на кругляшок.

Наталья Петровна вздохнула, почистила очередную мандаринку, поморщившись засунула еë в рот и залила сверху глотком шампанского.

Часы натикали уже половину одиннадцатого, мир в квартире замер, ожидая новогоднего чуда.

Ровно год назад, придя с весёлого, шумного корпоратива, рухнув на диван прямо в платье, очистив мандаринку, запивая еë шампанским и с умилением глядя, как Василий бешено гоняет по полу укатившийся кругляшок, Наталья Петровна под бой курантов подумала, как было бы хорошо провожать каждый день наступающего года вот так — с шампанским, мандаринами и котом. Чтобы никаких подруг, а тем более навязчивых мужиков, чтобы только она, гордо возлегающая на диване, и Василий с мандарининой в лапах.

С такими мыслями Наталья Петровна и уснула, улыбаясь вселенной, как учила еë очередной интернетовский коуч.

На этом жизнь и закончилась.

То есть сначала было даже забавно — ежедневные тихие зимние вечера с мандаринами и шампанским, чудесными путями появлявшимися в доме. Василий, радостно играющий перед хозяйкой. Вкус праздника и волшебства. А потом что-то сломалось.

Первым почуял неладное кот. Яркий оранжевый цвет начал раздражать, игра превратилась в обязательную программу, а всё круглое в доме стало врагом номер один.

Наталья Петровна к концу февраля осознала, что печень как будто немного увеличилась, а на ужин нестерпимо хочется мяса и компота, но в магазине рука тянулась к упаковке мандаринов, а бутылка брюта всегда находилась в холодильнике. Не говоря уже о том, что Василий, конечно, прекрасен, но хочется засыпать рядом с мужским телом хотя бы раз в неделю.

И вот сейчас всё должно было закончиться. Часы, будто икнув, переползли на полночь, на улице истошно заорала пьяная компания, мимо окна пролетел салют, а Наталья Петровна и Василий, зажмурившись, одновременно подумали: «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть будут шумные компании, друзья, красивые мужики, мясо, салатики, приключения, глупости, но никаких мандаринов и шампанского!»

В дверь позвонили. Хозяйка одновременно с котом подлетели к двери и, распахнув портал в новый мир, обнаружили Деда Мороза. Лукавые молодые глаза смотрели весело и немного пьяно.

— Ждала, внученька?

— Ты даже не представляешь себе как, дедушка!

Про трезвость, нимф и счастье

А вот ещё история была.

Михалыч наш слыл главным выпивохой на деревне. Не буйным, но и огурцов в огороде под его шатающейся походкой полегло немало. Жена Михалыча, Николавна, крепко мужа по спине полотенцем охаживала, да всё без толку — как накушается окаянный, так, словно магнитом, тянет его по урожаю потоптаться.

А тут позвал его Петрович на рыбалку. Мол, тишина, природа, птички поют, рыбка клюëт, чекушечка в кармане булькает — лепота да и только. Сказано — сделано.

Чекушечкой, конечно, не обошлось. Да и до ухи дело не дошло. Петрович-то послабее был, через минут сорок лëг прикорнуть на бережку, а Михалыч, хоть и пошатываясь, но уверенно глаз от поплавка не отводил — на рыбалку, чай, пришли, значит, надо добычу супружнице предоставить.

Вдруг из-за кустов ивняка смех женский раздался. Звенит и звенит. И водичка плещется.

Михалыч встрепенулся, аккуратно установил удочку на рогатку и полез в заросли. Не подумайте, что из любопытства — исключительно ради помощи попавшим в беду дамам.

Выпутался из веток и обмер — девицы в одном исподнем купаются и хохочут. Стыд, срам и небогоугодное поведение. Михалыч-то последние лет тридцать в таком виде только Николавну видел, а тут чуть ума не лишился от форм да изгибов. Стоит, глазами хлопает, ртом воздух хватает.

Бесстыдницы его заметили, да пуще смеяться стали. А самая красивая ещё и пальчиком поманила — иди, мол, сюда, дедушка, вместе купаться будем, а то сами-то и утонуть, не ровëн час, можем без поддержки твоей! Михалыч и пошëл. Словно зачарованный.

Петрович потом рассказывал, что проснулся по зову организма, не увидел Михалыча и решил поискать пойти. Так и вовремя подоспел, чтобы друга, с глупой улыбкой лезущего в самое глубокое место, за шиворот на берег выволочь. И никаких голых баб вокруг того не наблюдалось.

С тех пор Михалыч пить и бросил. И к жене прикипел сильнее. Хотя иногда, конечно, грусть по изгибам да формам проскакивала в мутнеющем взгляде.

А Петрович, наоборот, на рыбалку зачастил — уж очень хотелось на голых баб посмотреть. Так и сгинул однажды. Зато, видимо, счастливым.

Про Маргариту и Мастера

Маргарита Петровна была королевских кровей. Как рассказывала ей бабушка, а той еë бабушка, кто-то из французских Карлов или Генрихов совратил прекрасную русскую крестьянку и лично приезжал из Парижу в Новосаратовку с целью облобызать чело незаконнорожденной принцессы.

Память о том, как русская крестьянка встретилась с французским королëм, и чем закончилась трагическая история сего гражданского мезальянса, история семьи не сохранила, ввиду незначительности фактов. А вот уверенность в том, что «я себя не на помойке нашла» и «ведь я этого достойна» передавались по женской линии бережно и неумолимо.

Маргарита Петровна была дамой начитанной, считала Купчино центром культурной столицы и спала, накрутив на волосы древние алюминиевые бигуди, поскольку королевская красота должна быть кучерява при любых обстоятельствах. Даже рыжего кота, приблудившегося с улицы, она назвала Василием не потому, что так принято, а потому, что «Царский».

И однажды какая-то падла подсунула ей книжку Булгакова. Ну и всё. Жизнь заиграла новыми красками. Тут ведь, во-первых, имя, а во-вторых, королевская кровь. Значит, надо готовиться.

Маргарита Петровна старательно скупала жëлтые цветы и ходила с ними по улице в поисках собственного Мастера. Долгими вечерами задумчиво разглядывала Василия, прикидывая, каково ему будет в чëрном оттенке. Раздевалась догола и перед зеркалом натирала себя антивозрастными кремами, а потом кружилась по квартире под ошалевшим взглядом кота, репетируя бал. Словом, уверенно продвигалась к мечте и идеалу.

А Степан Николаевич жил в доме напротив. Романов не писал, да и не читал особо, а вот в сантехническом смысле был истинным мастером.

И была у него привычка — вечером под рюмочку в окошко поглазеть. Вот и сел как-то в очередной раз. Глядь, а в доме напротив голая женщина по квартире порхает. У Степана Николаевича аж спиртик в горле комом застрял от вида этой стокилограммовой нимфы в бигуди. Форменная королева.

Так и повелось. Маргарита Петровна по вечерам обнажëнку выдаëт, а Степан Николаевич вздыхает меланхолично, грезя о королевских прелестях.

И вот уж не знаю, что случилось — то ли Василий от стресса решил самостоятельно себя жизни лишить, то ли Вселенная знаки начала подавать — только запрыгнул Васенька на батарею и как есть трубу отфигачил от чугунной гармони. Фонтан в потолок, голая Маргарита Петровна орëт и руками машет, кот на шкафу глаза таращит и спину гнëт — однозначный бардак.

Воздыхатель в доме напротив несколько секунд как в ступоре сидел, а потом понял — звëздный час настал. Ухватил рабочий чемоданчик и прямиком транспортировался к пострадавшей.

Через полчаса покорëнная Маргарита, накинув халатик, благодарно возлежала на груди спасителя, страстно и с придыханием повторяя: мой Мастер. А гордый сантехник, одной рукой прижимая к себе вожделенную королеву, другой лихо подкручивал мокрые усы.

У Василия с тех пор началась совсем другая жизнь — спокойная и без стрессов. Хозяйка по утрам вылезала из постели растрëпанная и счастливая, вся сантехника блестела и урчала от удовольствия, а вечерами, под рюмочку, обнявшись, в окошко глазели Маргарита и еë Мастер.

Потому что некоторым королевам всё же везëт встретить свою любовь.

О перипетиях любви

Тётя Жанна уже не один десяток лет нищенствовала на Семимостье возле Никольского собора. Местные подавали неохотно, а вот романтичные экскурсионные пары, периодически подъезжавшие целыми автобусами в поисках вечной любви, бросали в потрёпанную шляпку не только монеты, но и благородные бумажки, веря в силу благотворительности.

Тётя Жанна считала себя опытным психологом и могла по манере любовных сюсюканий определить не только то, сколько пара встречается, но и то, как долго ещё это будет продолжаться.

Некоторые экскурсоводы даже указывали на дородную, смолящую дешёвые сигареты нищенку, как на местный талисман, намекая, что поцеловаться в середине достопримечательности, конечно, помогает, но пожертвование в пользу Жанны Петровны в разы увеличивает силу приметы, как обращение к надёжным тёмным силам Петербурга. За это, естественно, имели законные тридцать процентов от выручки и сомнительное благословение.

А тут завелась одна девица. Симпатичная такая — стройненькая, с грудью натуральной, с ресничками. И по экскурсиям то с одним, то с другим. И непременно к тёте Жанне кавалера подводит и денежку немалую в шляпку вбрасывает (из кошелька кавалера, конечно). Причём с любым из романтичных юношей, стихами и девицей одурманенных, смотрелась юная прелестница весьма гармонично и (по прогнозам психолога самоучки) должна была бы прожить с каждым долгую и счастливую жизнь. Ан нет. Не работала схема.

За один только июль привела человек десять ухажёров разного достатка — от пятисот рублей до пяти тысяч в тётижанниной шляпке прибавлялось. И всегда история трогательная про поцелуи и талисман. А остальные экскурсанты, видя подобное действие, подкреплённое рекомендациями экскурсовода, тоже начинали волшебные бумажки жертвовать во имя долго и счастливо.

Тут даже сам талисман немного подофигел от подобного. А потом выяснилось.

Девица эта приходилась племянницей одной из жриц истории. Съездив однажды с любимой родственницей по маршруту, разродилась она идеей, как на законных основаниях с помощью откатов тёти Жанны осуществить неплохую прибавку к экскурсоводческой зарплате.

А вы говорите — любовь. Кругом сплошная коммерция и обман.

Ночь

Ночь. Время алкоголя и блюза. Ты можешь быть богатым и успешным, можешь покорять женщин и горы, можешь получать медали и повышения, но однажды ты тоже окажешься пьяным и несчастным, а вокруг будет звучать блюз.

Ты, сидя на старом табурете, сгорбившись, чтобы казаться неприметным, сжимая стакан дрожащими руками, не понимая, как здесь оказался, почти растворишься в ночи и звуках. Подойдëт один из Них, хлопнет по плечу, беспечно спросит: «Как ты, Джо?» — а ты вовсе не Джо, но Они знают лучше. Они почему-то всегда всё знают лучше — эти почти сливающиеся с ночью боги тоски и хриплых песен.

И вот уже кто-то сметает широкой шваброй твои дурные мысли в старый огромный совок, и остаëтся только она. В свете прожекторов — музыка, в плакатах с Их кумирами — музыка, даже в чëрных, как Они сами, стенах, кажется, живëт и пульсирует музыка.

Ты делаешь последний глоток и падаешь. Но даже первые проблески утра уже не спасают, потому что для тебя отныне каждая ночь — это время алкоголя и блюза, Джо.

Май начинается

У Петра Алексеевича было строгое правило — если идëт снег, надо смотреть в окно и греться чаем. Причём пить требовалось медленно и вдумчиво — меланхолично помешивая, ссюрпывая жидкость из ложечки, чтоб не обжечься, и закусывая кусковым сахаром.

Василий Тимофеевич предпочитал сливочки. Из любой тары. И, надо отдать должное Петру Алексеевичу, тот чужие предпочтения уважал, в кота сахар с чаем не впихивал, а исправно наполнял блюдечко молочным лакомством.

А тут весна уже наступала. Снег растаял, дождь в окошко застучал. Самое время переходить на горький кофе, чтобы поддерживать драматическое настроение. Василий Тимофеевич вообще к еде охладевать начал — хоть и в возрасте был, а весенних забав не чурался, старался фигуру, раскормленную на сливочках зимних, подтянуть.

Так и стали сидеть у окна — Пëтр Алексеевич под кофе на дождь грустит, а Василий Тимофеевич худеет.

И удивительно, что два таких опытных созерцателя поверили непостоянной местной погоде. Весна весной, конечно, но снежные заносы в мае никто не отменял. Так тут и случилось.

Аккурат на майские. Легли вздремнуть после обеда, вечером проснулись, а тут опа приехали. Из окна вид не на суровую весну, а на белоснежные европейские красоты. И луна посредине. А в доме ни кускового сахара, ни сливочек.

— А не кажется ли вам, Василий Тимофеевич, что это форменное безобразие?

— Мяв!

— Главная проблема в том, что луна уже высоко, а значит магазины закрыты, к моему величайшему сожалению.

— Мяв!

— Разделяю ваше возмущение, но, видимо, придëтся сегодня пожертвовать традицией — снег ждëт, что на него будут смотреть, и отсутствие каких-либо ингредиентов не могут стать решающим фактором.

Переглянувшись, Пëтр Алексеевич и Василий Тимофеевич вздохнули и заняли свои привычные места у окна.

Снег искрился в лунном свете. Мужчина пил чай медленно и вдумчиво — меланхолично помешивая, ссюрпывая жидкость из ложечки, чтоб не обжечься, и чуть морщась от лëгкой горечи. Кот тихо мурлыкал, иногда пытаясь лизнуть морозное стекло, словно это белые сливочки.

Май начинался волшебно.

О прелести абстракции

— Как вы относитесь к Кандинскому? Вот, к примеру, «Поперечная линия». Какая сдержанность, рациональность, четкость и строгость форм, не правда ли? Чтобы понять эту картину, нужно смотреть не на отдельные предметы, а охватить взглядом всë целое! — Наталья Петровна с восторженным придыханием объясняла группе старших школьников прелесть абстракции. Старшие школьники угрюмо молчали и хотели оказаться не на уроке МХК, а в Дюссельдорфе, где, по словам Натальи Петровны, и пребывает ныне оригинал шедевра. — Посмотрите ещё раз на картину. Что вы видите? Какие ассоциации вызывает увиденное? Предлагаю вам сегодня прямо на уроке написать сочинение. Пусть это будет короткий рассказ или эссе в свободной форме. Главное — ваши чувства!

Преподаватель всем своим видом показывала, какое чудесное и несложное задание она дала — руки-птицы рисовали в воздухе магические линии, брови словно взлетали ввысь, стремясь оторваться от лица и лечь на картину прекрасными запятыми, глаза блистали, подсвечивая полотно страстным огнём, лихорадочный румянец дополнял цветовую гамму Кандинского.

— Ща паровоз переедет треугольную Анну Каренину, — хохотнул на галёрке Васька Сидоров.

— А там окно в мир, — вздохнула романтичная Анечка. — И планета счастья.

— Одноколёсный велик кайфовый — до финиша, похоже, первым добрался, — Мишка был лучшим спортсменом в классе.

А увлекающийся фотографией Вовка грустно вздохнул и вывел в тетрадке: «Мне не понравилось. Горизонт завален.»

Новогоднее чудо

Дядя Андрей был мальчик умный. Совсем, как Дядя Фёдор из Простоквашино. Только не мальчик, а дядя, и не из Простоквашино, а из Петербурга.

Работал он где-то в центре города — почти у самого Исаакия. Сторожил, так сказать, ценных сотрудников от неблагоприятных проникновений в офисное пространство, благо относительно свежий возраст, атлетическое сложение и любовь к кроссвордами позволяли.

И вот однажды Новый год аккурат совпал с Дядяандреевым сорокалетием. Родиться 31 декабря само по себе не лучший подарок, а когда ещё и кризис среднего возраста единовременно накрывает, то совсем грусть.

В тот день офисы работать рано закончили. Директор без пяти полдень объявил генеральную репетицию новогодней ночи, и все, пригубив по бокалу дешëвого кислого шампанского и закусив канапешками, потянулись по домам.

Дядя Андрей на вахте выслушивал поздравления, печально кивал и составлял план одинокой встречи нового года в маленькой квартирке самой дальней точки Купчино.

Часа через полтора, обойдя, как того требовали правила, опустевшие кабинеты и поставив на сигнализацию вверенное ему здание, охранник вышел на улицу.

Тихо падал снежок, переулок казался сказочным, и совершенно не хотелось вливаться в суету предпраздничного центра Петербурга.

Взгляд упал на вывеску рядом с офисом, призывно обещавшую за какие-то гроши мгновенное забытье на вынос.

Дядя Андрей вместе с кризисом среднего возраста за несколько секунд убедил себя зайти.

А дальше время исчезло.

Очнулся герой у Исаакиевской площади под обмотанным гирляндой дубом. Ветер лениво шевелил валявшийся рядом дырявый пакет. Над головой сияло звёздное небо. Мимо, громко и радостно пробегали группки празднующих.

— Не ёлка, конечно, но и не Купчино, — подумал наш охранник, обнаружил в руке початую бутылку шампанского и отхлебнул.

— You feel bad? Can I help you? — над дядей Андреем склонилась симпатичная иностранка в короткой шубке, — Do you speak English?

— Не дую. И не шпрехаю. И не парлю.

— I don`t understand. But it’s better to get up from the snow. Give me your hand, — девушка протянула руку, собираясь помочь подняться.

Мужчина протянул руку навстречу, но произошло то, что и должно было — сидящее девяностокилограммовое существо просто притянуло к себе пятьдесят килограммов помощи, которые умудрились в падении ещё и головой о дуб треснуться.

Думаете, тут-то и началась счастливая новогодняя история любви?

Конечно, нет. Это же не сказка, а быль. А в реальности зачем же молодой симпатичной иностранке сорокалетний охранник с кризисом среднего возраста?

А вот полиция заинтересовалась. Когда составляла протокол о нанесении лёгких телесных повреждений по неосторожности гражданке иного государства. И тут начинается чудо.

Там одна оперша была. Как раз из Купчино. Очень они поладили с дядей Андреем. Она его даже не отпустила из отделения пока её смена не закончилась. А потом вместе поехали новый год продолжать отмечать.

Уже без кризиса.

О пользе психотерапии

Коленька страдал эргофобией*. Тот есть это он так маме говорил. А уже мама внедряла сию светлую мысль в голову невестки, жестоко пинающей Коленьку в сторону работы и угрожающей санкциями вплоть до развода.

Николай примерно раз в месяц мужественно шëл в очередной офис, чтобы вечером со стоном рухнуть на кровать и, приложив к голове холодное полотенце и влив в желудок пятьдесят граммов коньячку, тихо стонать, пролистывая соцсети.

А жена его не зря Жанной называлась — была особой упëртой и сдаваться не привыкла. Свекровь, правда, периодически обвиняла еë в ереси и грозилась сжечь, но Жанночка презрительно фыркала и прочëсывала всё новые сайты в поисках работы для благоверного, пока тот освобождал мир от очередной партии зомби.

И вдруг в семье наступило затишье.

Николай занервничал — есть дают, на работу не гонят, обращаются ласково, как с тяжëлым больным. Он с испуга даже подзабытый супружеский долг отработал с блеском, хоть сейчас в эталонный образец оформляй.

Свекровь недобро посматривала на Жанну, ожидая подвоха. А невестка, приходя с работы, загадочно улыбалась, варила борщи и вызывала во всëм Коленькином организме предчувствия и вибрации.

И однажды оно случилось.

Жанна впорхнула в квартиру легко, напевая что-то из Штрауса и на ходу стягивая с шеи воздушный шарфик нежно-голубого цвета. В глазах расстилалась мечтательная поволока, по коридору плыло коньячное амбре, часы показывали на два возмутительных часа больше, чем при обычном возвращении супруги с работы.

Коля выполз из дальнего угла дивана, принял позу оскорблëнного сюзерена и, при поддержке матери, бочком двинулся в направлении Жанны, всем своим видом намекая на низость еë поведения.

Свекровь хватала ртом воздухом, словно желая впитать в себя терпкий коньячный аромат и хотя бы немного приглушить острую зависть к так красиво загулявшей невестке.

А Жанна, нежно щëлкнув мужа по носу, пропела что-то об однокласснике, который стал психологом и теперь специализируется на лечении фобий. Что этот одноклассник согласился ей помочь (глупый пьяненький смех) с проблемой мужа. И что теперь Жанна с этим одноклассником будет встречаться и советоваться, пока фобия не пройдёт.

Свекровь, набирая обороты гнева и раскочегаривая себя, как трактор на посевной, двинулась к невестке, планируя форменное смертоубийство.

Да, кстати, проблему отцов и детей одноклассник тоже пообещал помочь решить, чтобы сепарация Коленьки от любимой мамочки прошла максимально мягко (ещё более глупое хихиканье).

Видимо, одноклассник оказался настоящим профессионалом, потому как уже через неделю (после второго фееричного возвращения Жанны с консультации), Николай нашëл неплохую работу, а любимая свекровь решила, что дача — лучшее место для жизни пенсионерки, и мешать молодым не стоит.

А если вдруг в семье начинали намечаться конфликты, Жанна приглашала в гости высокого белозубого красавца, который подмигивал Коленьке, вопрошая: «Помнишь меня? Я — психолог-одноклассник», — и тут же все проблемы растворялись в полном единении взглядов и желаний.

Потому что психология — царица наук. Особенно, когда врачи — высокие, белозубые одноклассники.

*эргофобия — страх перед работой, сильная к ней неприязнь

Сибирское благословение

В небольшую сибирскую деревню на окраине тайги Наташа приезжала около десяти лет назад. Доброй бабушке тогда не было и пятидесяти, дед сам легко заготавливал дрова на зиму, а внучке казалось, что это лучшее на земле место. Отдыхая, девочка всё лето ходила с дедом и его ружьём в лес за грибами и ягодами, училась читать следы, предсказывать погоду и уважать природу этого края, богатого на красоту.

Убежали годы, Наташе исполнилось двадцать четыре, на лице отпечаталось столичное выражение «хосспадинувсё», а в непосредственной близости появился субтильный молодой человек с отличной родословной и парочкой не выстреливших стартапов.

Величали молодого человека Микаэль (Миша по паспорту), и именно из-за его наличия началась вся история.

Явно назревала свадьба. А Наташина мама — женщина старой закалки, ей все вот эти вот новомодные изыски были глубоко до нефти, высоко до сосен — как услышала она объявление о планах на выездную регистрацию на заброшенном заводе с лёгким фуршетом и тяжёлым роком, так и слегла тут же — как хотите, говорит, пока у старейшин семьи, бабки с дедом, благословения не получите, никакого замужества. А если так хочется на завод, то вон дядя Гриша может обеспечить трудоустройство с полным социальным пакетом.

Мишаня, конечно, попытался что-то выдавить про главу семьи, осознанный выбор и всё такое, но Наташа вовремя одёрнула кавалера, взглядом пояснив, что маман хоть и при смерти, но сковородой владеет мастерски, а до свадьбы становиться вдовой как-то не комильфо.

Обречённо вздохнули, собрали ручную кладь и полетели. И потом ещё поехали. И потом немного поплыли. И ещё парочку километров пешочком по лесу прогулялись. Сумерки второго дня деревню подёрнули, когда прибыли дети.

Из пути да сразу в пир. Роскошество всё своё — и грибы, и ягоды, и картоха с огорода, и рыбка из речки. И ещё гордость дедова — самогон на еловых шишках. Хорошо накушались, Микаэль даже не заметил, что спать его на печь подсадили (гость же дорогой), а Наташу отдельно пристроили на топчан.

На утро, ещё не открыв глаз, потенциальный жених понял — что-то в жизни пошло поперёк. Кака во рту — будто шишки всю ночь пережёвывал, в голове сосны шумят, а самое мягкое в организме место не просто пламенем пылает, а вызывает ощущение прожарки медиум. Мучительный последний факт объяснился тем, что хозяева пожарче печечку для дорогого гостя запалили, а вот первые два удручали ввиду невозможности их устранения в кратчайшие сроки.

Истомлённый жаром и похмельем Миша медленно принял сидячее положение и уставился на терпеливо ожидающую его пробуждения семейную группу. У стола, положив руки на столешницу, сидела вся троица: дед, бабушка и Наташа — все умытые, приодетые и торжественные до блеска. А Миша, соответственно, как абориген в царёвых покоях.

Храбро начал наш герой с печки слазить, и чуть Кондратия не поймал — бабушка заголосила какую-то песню жалобную, да так, что в окне любопытные соседские лица проявились — на брачный вопль, видимо, подтянулись. Самозабвенно Наташа встала во весь рост и давай пасы руками производить и по избе передвигаться — танцует, мол.

Лютый театр — бабушка поёт, Наташа танцует, а дед как стукнет кулаком по столу, да как грозно зарычит, что без надобности нам такой жених — ни грибов не набрал, ни зайца не принёс. Ступай, говорит, в тайгу и без выкупа не возвращайся! Ясно и в лоб.

Бабушка, сразу как ни в чём не бывало, песню оборвала и начала на стол накрывать — завтрак. К столу и Наташа села, и Микаэля своего манит, завтракать приглашает — полный мир и единение, даже соседи удалились на антракт.

Только поели, Наташа отозвала жениха в уголок и говорит — ты, конечно, не пугайся, но в лес идти придётся, иначе дед с бабушкой икону не достанут и не благословят, так что бери у деда ружьё, дорогой друг, и пошли. И грибов вместе нарежем, и вопрос с зайцем как-нибудь уладим.

Медлить нечего. Отправились. Спешит Наташа в коротеньких джинсовых шортиках (таких, что полупопия выпирают), корзинкой помахивает. Торопится Миша, согнувшись, ружьё несёт, размышляет, настолько ли сильно чувство, чтобы вписываться в подобный стрём.

Минут двадцать шли. И вдруг в Наташину голову стали воспоминания возвращаться — и про насекомых сибирских, и про животных диких и про всё остальное, что внучке объясняли дедушка и бабушка. А поздняк. Комары и мошки нашли цель и питание на ближайшие полчаса точно. О грибах пришлось забыть — до дому бы поскорее добраться, чтобы смазать то, что наливалось алым цветом, как созревшие яблочки.

И у Миши не совсем благополучно жизнь пошла — ружьё тяжёлое, за ветки цепляется, того и гляди курок сучком тронет. Тоскливо собирает герой всё, что на гриб походит. Так Наташу и упустил из виду. У кустов дикой малины остановился, смотрит, удивляется — в столице-то ягоды только в магазинной коробочке видел, а тут на тебе — растут, зреют и в рот просятся.

Яркие ягодки, сладкие. Ест их Миша да глубже в малинник забирается в поиске урожая самого крупного. Очень зря. Ясно же, что в сибирской тайге есть любители малинки помимо приехавших с целью получения благословения на женитьбу…

…Дед с бабушкой до икоты оба дохохотали, соседи думали за врачом посылать. И Наташин тыл, и глаза Мишины ещё несколько месяцев всей деревней вспоминали, после как внучка с субтильным своим в срочном порядке домой сбежали. А ружьё и корзинку дед потом сам искал по приметам и веточкам поломанным.

Мама Наташина сразу ожила, узнав о приключениях таёжных, и отправила Микаэля искать себе другую невесту, а дочку с тех пор каждое лето насильственно посылала к бабушке с дедом. Там и нашла красавица себе жениха — крепкого, да сильного. Он-то все испытания прошёл — и грибами, и зайцами. Истинный сибиряк.

Чужой

Даже старожилы уже не помнили, когда на Землю пришëл Дождь.

Легенда гласила, что однажды ночью над океанами воздух почернел, тучи закрыли небо и тëмно-серебряные нити сплошным потоком протянулись между небом и водой.

Люди уходили в Дождь — сначала за рыбой, потом за информацией. Раздвигая лодками и телами нити, они скрывались в серебряной пелене, чтобы никогда не вернуться.

Нико, дочитав последнюю страницу книги, закрыл еë, допил кофе из маленькой белой чашки, аккуратно поставил книгу в шкаф и, сев на диван, закрыл глаза.

Выбор, сделанный ещё в детстве, сейчас не казался таким очевидным.

К тридцати семи годам у Нико не было ни семьи, ни друзей, ни даже собаки. Эта квартирка, забитая книгами, горы научных работ, кофе и цель. Цель. До столкновения с которой осталось…

Мужчина открыл глаза и посмотрел на висящие у стола часы.

Остановились пять минут назад.

Символично.

Нико встал, чтобы ещё раз проверить собранную сумку.

Океан недовольно ворчал, почти скрытый Дождëм, и с берега казалось, что волны дышат, подставляя спину серебряным нитям. У причала покачивалась небольшая лодка, утыканная датчиками и антеннами.

Нико ждал напарника.

Однажды кто-то придумал, что уходить в Дождь по одному нельзя. Что с тобой делать этот шаг должен незнакомый человек. Вероятно, так проще жертвовать друг другом во имя науки.

С каждым годом становилось всё меньше людей с целью. Напарник для Нико нашëлся только спустя три года после начала подготовки. Такой же одинокий, болеющий наукой человек, не знающий ни любви, ни заботы, ни нежности. Не испытавший. Не нашедший. Отказавшийся. Во имя чего? Эфемерной субстанции, пришедшей однажды на Землю и накрывшей океаны. Кто он? Незнакомец.

За спиной раздались лëгкие шаги.

— Добрый день. Я готова.

Мужчина развернулся и окинул взглядом невысокую фигурку, всунутую в толстую моряцкую куртку. Из-под вязаной шапочки выбивалась мятая чëлка.

Очки.

Рюкзак.

Яркие шнурки на ботинках.

Нико молча поставил набитую сумку на песок, выловил из кармана сигаретную пачку, выбил сигарету и прикурил. Закашлялся, выбросил сигарету и, глубоко сунув руки в карманы, пошёл прочь от Дождя.

Минимум три года на поиск напарника. Надеюсь, у меня получилось тебя спасти.

Анаис-анаис

Наталью Николаевну бабушка с детства учила — не дал бог красоты, пользуйся мозгами. Ну Наташенька и пользовалась, как умела: алая помада, голубые тени. Декольте, короткая юбка и пряный аромат Анаис-анаис, который опережал Наташу, оставляя после её ухода горькое послевкусие.

Вроде, всё по бабушкиному уму, а квартира так и оставалась одинокой.

В эту новогоднюю ночь настроение Натальи Николаевны было не праздничным. Фирменный салатик с грибами, картохой, квашеной капустой, солёным огурцом и сметаной возвышался в хрустальной миске посреди стола, напоминая детство, бабушкин бревенчатый домик и соседского Кольку, который очень нравился, но был ужасный дурак.

Жизнь сложилась без Кольки, а бабушкин салатик остался неизменным новогодним атрибутом.

Подперев щёку ладошкой, Наташенька ощущала и аромат увешанной пряниками деревенской ёлки, и свежего хлеба из печки, и главного новогоднего салатика, в котором каждый ингредиент был заботливо собран по осени лично бабушкой — от белых грибов в лесу до капусты и картохи с грядки.

В наступающем году Наташе исполнялось шестьдесят девять.

Будущее уже не внушало тех радостных надежд, что, словно ёлочные игрушки, искрились в бревенчатом домике из детства шестьдесят с хвостом лет назад. И голубые тени с алой помадой не помогали достигнуть прежней веры в свою неотразимость. Только горький аромат Анаис-анаис словно намекал на утекающее время и невозможность что-то исправить.

Наталья Николаевна, решительно смахнув слезу с голубых теней, прошла в ванную комнату, смыла всю боевую раскраску, вернулась в гостиную и, высыпав перед собой на стол содержимое косметички, задумалась.

Через десять минут из подъезда выпорхнула Наташенька, затянутая в светло-коричневые брючки и мягкий на ощупь нежно голубой свитерок (дань канувшим в Лету теням). Сверху на плечи была наброшена песцовая шубка, давно пылившаяся в гардеробе. На лице красовались розовая помада и великолепные розовые же тени. Единственное, что в героине осталось прежним — горький аромат Анаис-анаис.

— Почему такая красота одна в столь прекрасный новогодний вечер? — импозантный дедуля интеллигентно раскланялся. — Разрешите представиться и сопроводить вас туда, куда прикажете. Николай Петрович.

Дедуля приветственно наклонил голову и подставил локоток, чтобы Наталья Николаевна смогла опереться.

Мораль очевидна: голубые тени — зло. Смените их на розовые, и в вашу жизнь непременно ворвётся любовь. Коленьки из детства только этого и ждут, хоть и зовут их уже Николаями Петровичами.

Медвежья магия

Михаил лежал в сугробе, глядя на победно ковыляющую прочь Наташу. С неба неторопливо падали снежинки, всё больше и больше пряча под белым покрывальцем маленькое толстое тело. Последней скрылась пушистая макушка.

Тёплый фонарь одиноко освещал танцующий в рыжих лучах снег.

***

Зло поселилось в квартире ещё пять лет назад в декабре — одновременно с приходом в семью Наташи.

Она ворвалась с громким криком и мокрыми пелёнками. Девочка орала не переставая, а в редкие, чудесные мгновения, когда засыпала, родителям хватало сил только на то, чтобы урвать несколько беспокойных часов отдыха.

Погремушки и куклы, прыгунки и машинки, плюшевые зайцы и котики — ничего не помогало. Наташа подрастала. Родители таяли.

И вот в доме появился Михаил. Откуда взялся, никто не знал. Просто однажды в Наташиной кроватке обнаружили толстенького медведя. Наташа молчала. Наташа спала.

С тех пор, как только рядом с девочкой появлялся медведь, она замолкала и через несколько минут сладко засыпала. В семье воцарился мир, и родители, несколько раз порывавшиеся выбросить неизвестно как появившуюся в доме игрушку, решили, что с волшебством спорить не стоит.

Всем казалось, Наташа беззаветно любит Михаила, не замечая, что каждый раз при возникновении его в поле зрения девочки, она сжималась, а взгляд её наполнялся ненавистью. Не подчиниться медвежьей магии не получалось — стоило коснуться пушистой шёрстки, как злая воля гасла и исчезала. И это было унизительно.

Всё закончилось в декабре. Наташа сонно ехала в санках, обнимая Михаила, когда навстречу маме попалась тётя Таня с болтающейся у неё на руке Светкой.

Женщины радостно разговорились. Светка подошла к санкам, ткнула пальцем в медведя и потребовала:

— Дай!

— На, — серьёзно разрешила Наташа, позволяя вытащить из своих рук ненавистную игрушку и потащить в сторону игровой площадки.

Обе мамы благосклонно проследили взглядами за дочерьми.

— Он плохой. Он тебя съест, когда ты отвернёшься. Давай его закопаем! — избавляться от мучителя надо было немедленно.

Губы Светки задрожали, она кивнула, бросила Михаила в сугроб, наспех прикопала, взбивая снег ладошками, и побежала к маме.

Наташа оглядела место преступления и решила: надо уходить, пока медвежья магия снова не подействовала.

Тёплый фонарь одиноко освещал танцующий в рыжих лучах снег.

***

— Наташенька, милая, не кричи, не плачь! Посмотри, кто вернулся!..

Сказ о том, как правильно замуж выходить

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.