Бесплатный фрагмент - Легенда о церкви-призраке

Может ли святой помочь человеку в трудную минуту? Наверное, может. Но все святые — бывшие люди, а людям свойственна корысть…

Глава 1. Загадочный купол

Удивительно, какой потрясающей фантазией обладали мастера-архитекторы XIX века. Да не только в XIX веке. Такие необыкновенные художники жили и в античной Греции, и в средневековой Европе, в эпохе возрождения, и в эпохе модернизма начала XX века. Италия, Франция, Россия, Голландия, да не перечислить всех стран, где возводились настоящие архитектурные шедевры. У современных архитекторов вся инженерная мысль заканчивается созданием прямоугольной коробки из стекла и бетона. И российские, и западные мастера градостроения заметно по истощились в фантазиях…

Яркая вспышка молнии резко озарила силуэт огромной трёхъярусной колокольни из красного кирпича, сводчатую арку и лик Божьей Матери, располагавшийся прямо над входом. Седьмое мая выдался на редкость тёплый и солнечный, но к пяти часам дня начали сползаться густые тучи, поднялся холодный ветер, и к девяти вечера небо заволокло так, что сделалось темно, как ночью. Вот-вот разразится ливень. В след за молнией раздался оглушительный громовой раскат. Казалось, рухнуло само небо. Он точно пытался вдавить меня и всё живое вокруг в крепкий асфальт дороги. К счастью, массивные стены колокольни, возле которых я сейчас стоял, словно защищали и отводили удар от любого путника, оказавшегося неподалёку. Ждать больше нельзя, через мгновение начнется настоящая буря. Я осторожно постучал в тяжёлую дубовую дверь, украшенную двумя православными крестами.

Секунду спустя замок, с другой стороны, загремел и дверь отворилась. На пороге стоял невысокого роста пожилой батюшка с небольшой седой бородкой. Из всего церковного облачения на нём была только скуфья. Одет он был в обыкновенную мирскую одежду — брюки и рубашка темного цвета.

— Отец Алексей? — спросил я.

— Да, это я! — ответил батюшка. — Проходите, пожалуйста!

Я вошёл внутрь в ярко освещенное помещение. Когда-то это была обычная колокольня при монастыре, а теперь переделана в маленькую церквушку. Я уже не раз бывал тут. Здесь какое-то невероятное место силы, теплоты и уюта. Здесь тишина и умиротворение. Слева иконостас и две потрясающей красоты иконы в человеческий рост, Благодатное Небо и Николай Чудотворец. Я никогда не видел ничего более восхитительного. За иконостасом арка, загороженная гардиной. Наверное, там какое-то подсобное помещение. Покуда отец Алексей запирал за мной дверь, я снял с головы капюшон, перекрестился перед святыми.

— Ну что, пойдёмте! — раздался его голос.

Я повернул голову. Отец Алексей перебирал в руках связку ключей, взгляд усталый, задумчивый, и какой-то очень грустный. Здесь, на ярком свету, лицо священника показалось мне знакомым. Да-да, я уже видел его раньше, где-то в конце девяностых. В одной небольшой церкви на севере Москвы, название которой я уже даже и забыл. Правда, тогда отец Алексей был на много моложе. Мне запомнился этот приятный батюшка из-за одной комичной ситуации, которая произошла в храме. В церковь пришёл молодой человек из поколения, что называется «новых русских». Почти на лысо бритая голова, пивной живот, цветастые шорты с торчащей из заднего кармана антенной сотового телефона. Судя по всему, Господь не обидел его силушкой, но вот умом обделил начисто. Отец Алексей был занят, возился около иконостаса. Молодому человеку, видимо, что-то очень нужно было спросить у священника, но как к нему обратиться, он понятия не имел. Он подошёл к батюшке со спины и начал произносить нечленораздельные звуки:

— Э!.. Э!.. Дядь!.. Не?.. Э!.. А!.. Это… Поп?

Минут через пять отец Алексей догнал, что сие обращение относится именно к нему, что «поп» — это как раз он и есть, и оглянулся:

— Да, сын мой!

На лице молодого человека отразилась явная радость, что его невнятное лепетание наконец достигло цели, и он, наморщив лоб, принялся излагать суть дела.

— Это… ну… Бать!.. как тут… это… тёлку сбрызнуть?

Батюшка крайне удивился, но любопытство взяло верх, и он продолжил слушать.

— Ну это… как там у вас?.. кунают?.. или чё там… ныряют? — горячился молодой человек.

Ангельскому терпению отца Алексея можно было только позавидовать. Спустя пол часа, он всё-таки выяснил смысл проблемы, обрушившейся на несчастного сына Божьего. Оказалось, молодой человек пришёл в церковь не один, а со своей девушкой. И девушка имеет страстное желание по креститься…

— Прошу за мной! — ещё раз повторил отец Алексей. Он отодвинул в сторону иконостас, отбросил гардину. — Смелей, прошу вас!

— Как, сюда?

Этот вопрос вырвался у меня непроизвольно.

— Да, вход в подземную галерею находится прямо здесь! — с некоторым смущением ответил батюшка. — Осторожней, берегите голову!

Отец Алексей взял с полки фонарь, зажёг его. Я пригнул голову и осторожно проследовал за священником. Хотя здесь можно было вовсе и не опасаться удариться головой. Потолок в подсобке был таким же высоким, как и в главном зале. Вся комната заставлена церковной утварью, старой мебелью, какими-то непонятными для меня предметами для богослужений. Тут же стоит стул с отломанной ножкой, на нём нагромождение из отслуживших подсвечников, рядом штабелем сложены аналои. Чуть поодаль обшарпанная микроволновка, видимо не работающая, и на ней электроплитка. Около них целая батарея пластиковых бутылей с елеем. Отец Алексей, осторожно пробираясь через всё это добро, повёл меня в самый конец подсобки. Там он свернул направо, и я увидел крутую каменную лестницу, ведущую наверх к звоннице.

— Будьте добры, подержите! — батюшка передал мне в руки фонарь, а сам, согнувшись пролез под первый ярус лестницы и начал отворачивать лежащий на полу старый затоптанный ковер. Под ковром оказался деревянный люк. Отец Алексей вытащил связку ключей, снял навесной замок с люка. А вот открыть его оказалось делом непростым. Вдвоём с отцом Алексеем мы с огромным усилием подняли тяжеленную крышку, окованную железом и усиленную толстыми деревянными рёбрами. Ржавые петли заскрипели, и вот, наконец, крышка отвалилась в сторону, освобождая чёрный зияющий проход. Я посветил туда фонарём. Луч фонаря утонул в темноте, озарив только деревянную лестницу, почти вертикально сходящую вниз.

— Раньше лестница была хорошая, каменная! Но потом она развалилась, пришлось сделать деревянную! — словно оправдываясь, пояснил отец Алексей.

Я наклонился над этой чёрной дырой, больше напоминающую вход в преисподнюю, и внимательно посмотрел вглубь. Оттуда пахнуло сыростью и спёртым запахом подвала…

1980 год. Москва. 20 июля.

— Собирайся, кому говорю! Время уже одиннадцать, опять никуда не успеем! А сегодня, передавали, после обеда дождь будет! Сам же вчера «отдуху не давал»: «хочу в Петра Алексеева сходить»! А теперь тянешь!

Понять жаргон моей бабушки мог только я сам.

Я сидел на полу возле кровати, обложившись пластмассовыми игральными шашками, полностью погружённый в увлекательнейшую и сложнейшую игру, которую, даже «взрослые» мальчики одолевали с трудом, не говоря уже про меня, восьмилетнего ребёнка. Передо мной разворачивалось нешуточное сражение шашек против шахмат. Сами шахматы стояли грозной шеренгой на противоположном конце комнаты, у окна. И намерения у них были самые, что ни есть воинственные — атаковать позиции шашек по всему фронту! Я в данный момент играл за шашек. Мои действия заключались в том, чтобы поставить шашку на ребро и сильно вдавить её пальцем в пол. Шашка выстреливала, долетала до неприятеля, и не переставая бешено крутиться в обратную сторону, возвращалась ко мне. В этом и состоял смысл игры — шашка должна была сбить одну из шахматных фигур. Если же шашка не возвращалась или падала на бок от удара по цели, не причинив ей вреда, то она считалась съеденной. Поразить шахматы на таком расстоянии оказалось делом непростым. Ряды шашек редели с каждой минутой, а мрачная стена чёрных шахматных фигур даже и не думала отступать.

Я настолько увлёкся игрой, что даже забыл, что сегодня бабушка обещала сводить меня в «Петра Алексеева», и что я последние два дня действительно «не давал ей отдуху». «Петра Алексеева» — это парк, названный в его честь. Кто такой Пётр Алексеев я особенно не вдумывался, но был на все сто процентов убеждён, что это какой-то очень выдающийся революционер, раз его именем назвали целый парк. Ибо в Советском Союзе объекты культурного наследия называли только именами коммунистических деятелей. Уже гораздо позже, будучи взрослым, я узнал, кто такой Пётр Алексеев на самом деле. Моему удивлению не было предела — восьмилетний ребёнок оказался прав! Пётр Алексеев точно был самым первым революционером в царской России, за исключением одного маленького нюанса — он никогда не посещал и вообще не был связан с теми местами, где сейчас расположен парк, носящий его имя! Он был рабочим ткацкой фабрики Смоленской губернии в середине XIX века.

«…Подымится мускулистая рука миллионов рабочего люда и ярмо деспотизма, ограждённое солдатскими штыками, разлетится в прах.» — да-да, это его слова, произнесённые на царском суде 21 марта 1877 года.

Бабушка часто рассказывала мне о загадочном и таинственном парке с невероятными прудами, развалинами древнего замка, с огромным водопадом, с чудо-беседкой, где отдыхали господа, любуясь потрясающими видами на воду. И я, конечно же, загорелся отчаянным желанием увидеть это всё своими собственными глазами.

Я много раз упрашивал бабушку сводить меня в этот парк и каждый раз бабушка, с ужасом в голосе, начинала причитать, что парк находится невероятно далеко, что идти туда нужно через страшную железную дорогу, где «пачками» сбивают людей, через старое депо, кишащее злобными бродячими псами, через заброшенную ткацкую фабрику, названную, кстати, также, как и парк именем Петра Алексеева. К тому же, (тут бабушка всегда переходила на трепетный шёпот) рядом там находится Головинское кладбище, на котором похоронена её свекровь и брат моего деда. Свекровь при жизни отличалась деспотичным нравом и скверным характером, а брат, так тот вообще «припадошный»! Закопал фотографию своей жены на кладбище, чтоб та окочурилась. А через три дня и сам попал на кладбище с проломленной головой. Нашли его в ванной, и дверь была заперта изнутри…

А по сему следует, что место там нечистое и мрачное.

И вообще, побывать в этом парке — это настоящий поход, и готовиться к нему нужно заранее и очень тщательно. Как к поездке «на юг». Так что, все эти глупости мне нужно из головы выбросить и «дурью не маяться».

Всё это только ещё больше разжигало моё любопытство. И однажды, в жаркие июльские дни, я собрал в кулак всю свою волю и решительность, и поставил перед бабушкой вопрос ребром… То есть, выражаясь её языком, — «не дал отдуху»!

…Я с сожалением оглядел поле боя. Черные сверкающие фигуры, которые сейчас одновременно играли роль «белогвардейцев» и «фашистов», явно торжествовали победу.

— Ба, я щас, закончу! — крикнул я. У меня ещё осталась одна шашка. Последняя. Надо уничтожить их предводителя. Это вот та самая длинная фигура, которая в шахматах называется «Королём». Я поставил шашку на ребро, прицелился…

…Когда мне было пять лет, я мечтал, что обязательно буду курить и пойду служить в армию. Меня интриговало буквально всё, связанное с военной тематикой. Самой моей любимой передачей была «Служу Советскому Союзу», самыми любимыми фильмами — фильмы про войну, в крайнем случае, про шпионов, любимые книги — конечно же про разведчиков. Не мудрено, что и игры меня интересовали только военные. В моём дворе жил один мальчик, он ездил на детском велосипедике КВД. С толстыми надувными шинами, с кожухом цепи, с холостым ходом, с передним тормозом, с багажником. Такая машина казалась мне не велосипедом, а настоящим боевым мотоциклом. А у меня был велосипед «Ветерок». Голая рама и колёса. Вместо шин литые резиновые кольца, без холостого хода и даже без тормозов. Крутить педали нужно было постоянно, до потери сознания. Впрочем, далее трех метров уехать на нём всё равно не получалось. Цепь слетала, и всё приходилось начинать сначала. Велик, что называется, как раз для меня. А тут КВД! Такой велосипед покупают только особенным, «военным» мальчикам! Но дело было даже не в велосипеде. У этого мальчика была настоящая армейская пилотка! Со звёздочкой! Он всё время выходил в ней на улицу и всем с гордостью заявлял, что он — сержант! Ох, как я завидовал ему! В моих глазах он вообще был как будто не из мира сего. Ничего себе, маленький мальчик и уже сержант! У меня и тени сомнения не было в его правоте. А иначе, откуда у него пилотка? Получить военную пилотку даже взрослому человеку на гражданке и то невозможно.

…Шашка выстрелила с такой силой, что снесла одним махом почти всю шеренгу «черных», перескочила через открытый балкон и улетела на улицу.

Я радостно вскочил на ноги. Победа! Теперь можно и собираться в парк. Шашку, правда, жалко, зато «немцы» разгромлены!

…И вот, наконец, исполнилась мечта всей моей жизни! Мы с бабушкой идём смотреть парк Петра Алексеева! Погода великолепная, чистейшее небо и под тридцать на улице. Сначала мы перешли железную дорогу. Вопреки утверждениям бабушки, ничего ужасного в этой дороге не наблюдалось. Ходили там только товарные поезда, очень редко и очень медленно. Никаких штабелей трупов под железнодорожной насыпью я тоже не увидел. Это был старый-престарый участок кольцевой железной дороги, заросший бурьяном и одуванчиками. С детства у меня невообразимая слабость с таким вот диким и нетронутым местам, особенно если они ещё и связаны с железной дорогой. Здесь какая-то не передаваемая ностальгия первозданности, единения с природой, тишины, спокойствия.

Теперь депо… Депо очень старое, строилось ещё в 1908 году. Повсюду видны здания дореволюционной постройки. Корпуса мастерских, башня нефтекачки, и конечно же, само депо. Очень необычное, веерного типа, на двенадцать тепловозов. Для меня попасть в такое необыкновенное место, это как для современного ребёнка попасть в Диснейленд. Страсть ко всяким редким машинам, старым развалинам, заброшенным железнодорожным путям была у меня такой, что порой даже перекрывала увлечение военными играми. Но, а здесь просто настоящий Эдем. Повсюду разные интереснейшие агрегаты, краны на железнодорожных платформах, вмурованные в землю и заросшие травой рельсы, со всех сторон глядят ржавые тепловозы, опутанные лианами, которых не касалась рука человека лет пятьдесят. Одним словом — индустриальная романтика!

Далее — ткацкая фабрика. Оказалось, что фабрика не заброшенная, а вполне действующая. Бабушка рассказала, что раньше здесь выпускались ткани великолепного качества, не уступающие итальянским или французским. И знает она это не понаслышке, а потому, что сама когда-то работала на этой фабрике. Вот это да! А я даже и не знал!

Ну вот мы и добрались до парка. Первое, что я увидел — это огромные смотровые башни в готическом стиле и между ними кованные ажурные ворота. Вход в парк. Ворота в высоту — метров семь. Ни дать, ни взять — Райские врата!

Мы прошли через эти ворота, сразу за ними почувствовалась долгожданная тень и прохлада. Кругом стоят высоченные клёны и липы. Это их листья так защищают вход от солнца, что в яркий день здесь царит почти полумрак. С левой стороны виден участок громадной крепостной стены. Она ещё больше добавляла прохлады этому месту. От ворот вглубь парка ведёт широкая дорога. По выступающим на ней бугоркам угадывалось, что раньше она была вымощена брусчаткой. Но теперь камни уже почти сравнялись с землёй, а вот когда поместье только построилось, здесь, видимо, была великолепная дорога, как сама Красная площадь. А начала строиться усадьба аж в 1780 году по приказу тогдашнего хозяина Михалковского имения генерал-аншефа Петра Ивановича Панина.

Пётр Иванович был довольно известным при дворе человеком. Прославился при штурме Бендеровской крепости в 1770 году. Крепость взяли, но ценой чудовищных потерь. Под его командованием русские войска потеряли более шести тысяч убитыми, это почти пятая часть всей армии. Сейчас уже трудно сказать, что привело к таким огромным потерям, бездарное командование, или авантюризм военачальника, или стратегическая необходимость, заставившая взять крепость любой ценой, но после этого события граф Панин впал в немилость Екатерины II, а в последствии и вовсе отправлен в отставку.

Вернуться на военную службу и реабилитировать себя в глазах императрицы ему помогло тремя годами позднее величайшее событие, сотрясшее всю Россию. В сражении при Бендерах отличился один славный донской казак по имени Емельян Пугачёв. Емельян Иванович служил в полку Кутейникова во 2-ой казачьей сотни и в бою проявил недюжинную отвагу и самоотверженность, за что ему и был пожалован младший офицерский чин — хорунжий. Но вот после взятия крепости козырять своими воинскими доблестями стало как-то неуместно, слишком уж страшной ценой далась эта победа. И будучи человеком эмоциональным, Емельян Пугачёв не мог забыть, как генерал Панин не глядя бросал в кошмарную мясорубку русские полки. Это было очевидно и не только ему, жизнь простого солдата не стоила ничего. Вот тогда впервые и закрались у хорунжия Пугачёва мысли о восстании…

А Пётр Иванович Панин был немедленно отозван императрицей из отставки и во главе карательного отряда отправлен усмирять своего бывшего подчинённого.

…Миновав восточные ворота, мы свернули направо и вышли к обширной и очень весёлой детской площадке. Чего на ней только нет — качели, карусели, всякие конструкции для лазанья, домики, песочницы. В центре площадки огромная деревянная ракета с двухэтажный дом. И внутри там есть лестницы, по которым можно полазить. Детей видимо-невидимо! А чуть поодаль я увидел памятник Зое Космодемьянской. Бабушка тоже много рассказывала про него. Я подошёл по ближе. Скульптура очень простая, из серого гипса, но было в ней что-то такое… очень необычное. Что брало за душу. Особенно живые цветы в гипсовой руке Зои.

Мне почему-то вспомнилось, как в Бескудникове, из которого мы совсем недавно уехали, тоже были остатки старого парка и там стояла очень странная скульптурная композиция — «Обнажённая пионерка с горном»! Подобными статуями было модно украшать парки в шестидесятые годы. Что олицетворяла такая инсталляция, понять сложно, но из всей одежды на ней действительно был лишь один пионерский галстук. Как только не изощрялась ребятня, пририсовывая на интимных местах статуи различные предметы. Я все время смеялся над такого рода «наскальной живописью», но бабушка сразу хлопала мне по губам, хватала за руку и быстрей-быстрей вела прочь, гневным голосом напоминая, что такие глупости рисуют только хулиганы и смотреть на них маленькому мальчику, вреде меня, никак нельзя! Так что, в один прекрасный день, «пионерка» не выдержала стыда и развалилась на двое.

Больше всего мне хотелось посмотреть на водопад. Водопада в живую я ещё не видел ни разу в жизни. Мне всегда казалось, что это что-то южное, из жарких стран, и в России вообще не встречается. А тут водопад прямо в Москве!

Сразу за детской площадкой, за стеной деревьев, виднелись большие пруды. Наверное, там и находился водопад. Мы с бабушкой обогнули площадку и вышли к открытой воде. Здесь я и увидел ту самую старинную беседку, про которую говорила бабушка. Скорее это была даже не беседка, а ротонда из красного кирпича с врезными колоннами и с причудливой башенкой на крыше. Ротонда настолько окутана многолетними нетронутыми зарослями, что издалека её можно было и не заметить. Я поспешил заглянуть внутрь беседки. Оказалось, что с противоположной стороны есть лестница, ведущая к самой кромке воды. Отсюда открывался великолепный вид на всю панораму Головинских прудов. С левой стороны старенький горбатый мостик через пролив между прудами, а справа на сколько хватало человеческого взгляда тянулась длинная бетонированная набережная, и в самой её середине виднелся пролёт, огороженный балюстрадой. Да, видимо там и находится водопад.

Время давно уже перевалило за полдень, когда мы неторопливо двинулись вдоль набережной к водопаду. Пруд огромный, идти предстояло долго, необходимо было почти полностью обойти его по кругу. Но прежде, чем добраться до начала набережной, надо ещё пройти жаркий палящий пляж.

— Бабушка, а что это за церковь? — спросил я. Моё внимание привлёк возвышающийся над зелёными насаждениями купол церкви на противоположной стороне пруда. Он был настолько далеко, что мне казалось находится он на самой кромке горизонта.

— О-о-о-о! Это очень старая церковь! — с почтением в голосе ответила бабушка. — Эта церковь стояла, когда я ещё молодая была!

Меня очень умиляло отношение бабушки к возрасту. Это когда она была молодая? Двадцать лет назад? А сейчас, в пятьдесят, она старая? С такого огромного расстояния трудно было рассмотреть церковь, но судя по очертаниям, постройка явно постарше моей бабушки в любом возрасте.

— Ба, а ты когда-нибудь была там? — продолжал я.

— Нет, ни разу! — вздохнула бабушка. — Я даже не знаю, как она называется!

Моя бабушка не была сильно верующим человеком, но она очень трепетно относилась к православным традициям. Например, она каждый год 19 января ходила в церковь за святой водой. Ни в Бескудникове, ни в Коптеве своего храма не было, поэтому ездить приходилось далеко, либо на Новослободскую, либо на Сокол. А тут оказывается есть церковь неподалёку. Я немедленно изложил бабушке новую мысль:

— А ты ходи сюда за святой водой! Зачем тебе на Сокол ездить!

— Даже и не знаю! Ещё не известно, работает ли эта церковь!

У меня тут же вспыхнула очередная идея.

— Бабушка, а пошли, дойдём до этой церкви! Посмотрим, работает или нет!

— Да ты, что, умом рехнулся! — ужаснулась бабушка. — Да это даль несусветная! Куда мы пойдём?

Я сощурился на ярком солнце, приложил ладонь козырьком к глазам. Да уж, бабушка точно права. Расстояние и впрямь не маленькое. Всматриваясь в силуэт церквушки на фоне ясного неба, я вдруг обнаружил странный эффект. Стоило сделать шаг влево или шаг вправо и купол исчезал из вида. Я основательно походил по пляжу, пытаясь с разных мест увидеть купол, но все мои попытки оказались тщетными. Церковь была видна только с одного пятачка, размером не более метра. Не мало удивившись такому явлению, мы двинулись дальше, к набережной.

Водопад мы всё-таки посмотрели, хотя он оказался вовсе и не водопад, а обыкновенный водосброс. Правда, очень бурлящий и устрашающий. А вот таинственная церковь теперь не выходила у меня из головы. Как же интересно рассмотреть её по ближе. Эх, если б не моя близорукость… И дойти до неё действительно не реально. В этой ситуации меня бы выручил хороший бинокль!.. Да, мощный полевой бинокль!

И я загорелся новой безумной мечтой…

***

Отец Алексей и я начали осторожно спускаться по крутой лестнице вниз. Батюшка шёл первый, озаряя дорогу ярким фонарём. Лестница скрипела, неприятно покачивалась, перил не было, приходилось придерживаться руками за ступеньки. Сделалось немного жутковато, когда люк остался наверху, а меня со всех сторон окружила тягучая сырая мгла. Отец Алексей освещал путь только перед собой, я спускался вслед за ним задом-наперёд в полном мраке и только молился про себя, чтобы лестница не развалилась, чтобы не оступиться и чтоб этот спуск оказался самым сложным за весь дальнейший путь.

…Неделю назад я познакомился с одним диггером по имени Андрей. В Интернет-сообществе любителей исследовать пещеры, катакомбы, метро и заброшенные коллекторы Андрей слыл настоящим асом-проводником. Он набирал целые группы и устраивал настоящие экскурсии по подземному миру столицы. Мы встретились в его так называемом «офисе», огромном ангаре на территории складских помещений. Ангар завален всевозможным снаряжением для подземных экспедиций под самый потолок. Развернулся он здесь, видно, на «широкую ногу». Чего только у него нет. Фонари, каски, акваланги, спасательные жилеты, канаты, полиспасты, рации, альпинистское оборудование. Такому оснащению МЧС позавидует!

Андрей оказался человеком довольно приятной внешности, несмотря на рыжую бороду, и такие же рыжие длинные волосы, завязанные в хвост. На вид ему лет сорок. Я сразу обратил внимание на его корёженные стёртые пальцы. Наверняка бывший альпинист.

Едва я поздоровался с ним, как Андрей тут же предложил мне кофе. Я хотел было отказаться, но Андрей сказал, что кофе у него необыкновенный, и без этого напитка богов он даже и не будет со мной разговаривать. Сварил он его на какой-то примитивной плитке в старом-престаром кофейнике. Пока кофе закипал, я начал рассказывать ему цель своего визита. Альпинисты, дайверы и особенно диггеры мне всегда представлялись людьми очень серьёзными, суровыми, но Андрей совершенно не походил на таких. В разговоре он постоянно улыбался, шутил и вообще казался очень жизнерадостным и весёлым. Через пять минут общения мы уже перешли на «ты». Я отметил, что у него ещё и незаурядные знания в области археологии и истории. Андрей почему-то был убеждён, что я пришёл к нему с просьбой устроить мне экскурсию в какой-нибудь военный бункер времён СССР или показать мистическое Метро-2, но, когда он узнал, что я хочу исследовать заброшенный тоннель под колокольней Казанского Головинского монастыря, он сразу как-то помрачнел. Его лицо изменилось, от прежней весёлости не осталось и следа.

— Саш, а зачем тебе этот тоннель? — спросил он, пристально глядя мне в глаза.

— Хочу написать научную работу по истории этого монастыря. Хочу сам посмотреть на тоннель. Может там найдутся какие артефакты, интересно увидеть старинную кладку и как вообще построен тоннель! — невозмутимым тоном ответил я. Я уже заранее был готов к такому вопросу.

— Кандидатская? — в его глазах промелькнул огонёк восхищения и заинтересованности.

«Нет, про диссертацию соглашаться нельзя! — отметил я про себя. — Сейчас живо спросит из какого я института! Такого не проведёшь! Он все исторические институты знает!»

Я улыбнулся и всё так же невозмутимо ответил:

— Не, это уже позади! Хочу написать научную статью в журнал!

Андрей помедлил с ответом. Видно было, что он не очень доверяет моим словам. Я заметил, как он колебается, как внутри него происходит какая-то борьба.

— Знаешь, Саш, боюсь я здесь не смогу тебе помочь! — смущённо ответил он. — Я не хожу в этот тоннель и не знаю, как в него попасть! Все входу туда замурованы!

— Да брось, Андрей! Да ты и не знаешь, как туда попасть? Ты исследовал все подземелья Москвы! Ты был там, куда ни одна спецслужба не может проникнуть! И вдруг не знаешь, как залезть в старый тоннель?

Андрей нервно закрутил головой.

— Эх, Саш, брось эти глупости про статью! Ты хоть знаешь, что находится в этом тоннеле?

— Вот и хочу посмотреть!

Он закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, усмехнулся:

— А… Ну да, конечно, знаешь! Мне это следовало сразу понять! Ладно… Есть один человек, который может показать тебе тоннель. Отец Алексей, пресвитер в храме Аксиньино. Я ему твой телефон дам. Если захочет показать, сам позвонит! Об оплате договоришься с ним лично! А мой тебе совет… лучше тебе не видеть, что спрятано в том подземелье!

Меня не испугали его слова. Я встал и горячо пожал ему руку. А кофе у него действительно оказался чертовски вкусным!

…От размышлений меня оторвал голос отца Алексея:

— Осторожней, лестница заканчивается!

Ну вот, наконец-то, я чувствую твёрдую землю под ногами. Несомненно, мы спустились в подклет. Внезапно вспыхнул яркий свет. Это отец Алексей включил электрическое освещение. Я огляделся вокруг. Ничего себе! Высота сводчатого потолка метров пять! Со всех сторон вижу стены из красного кирпича. Кладка старая, ещё начала двадцатого века, но в ней чувствуется какая-то несокрушимая сила и крепость. Она как скала, как монолит. Теперь я понимаю, почему эта колокольня так и осталась стоять — её просто не смогли снести! Ни одной современной машине не справиться с такой задачей!

Помещение почти пустое, если не считать сложенных в углу ящиков непонятно с чем. На одном из них горкой лежат старые лампадки. А прямо напротив лестницы, по которой мы спустились, огромная полукруглая арка, загороженная резными воротами. Отец Алексей вновь достал связку ключей и принялся отпирать ворота.

Глава 2. Страсти по биноклю

Москва. 1982 год.

Идея с биноклем была не просто фантастической, а по истине безумной. Бинокль, тем более «хороший», стоил в магазине баснословных денег. Рядом с нашим домом находился магазин «Культтовары» и теперь я чуть ли не каждый день наведывался в отдел оптики полюбоваться на свою несбыточную мечту. Более всех меня привлекал ярко-синий туристический бинокль с восьмикратным увеличением. Большой, солидный, сверкающий лаком, с золочёной каймой вокруг линз. Вот это вещь! Хоть бы прикоснуться к такому чуду! Но я даже боялся заикнуться продавцу вытащить его из-за стекла прилавка и дать мне в руки. Стоил бинокль семнадцать рублей шестьдесят копеек. Сумма просто космическая. О таком подарке я не имел права даже мечтать, не то, что просить его купить. Рядом с ним лежал ещё один, совсем маленький театральный бинокль за семь пятьдесят. Эх, я и на такой согласен! Правда, и за семь рублей бинокль мне тоже никто не купит.

Помню, как в магазине игрушек я иногда задерживался около прилавка, рассматривая какую-нибудь мелочь, копеек за пятьдесят или за рубль. Простенькие машинки, солдатики, сборные модельки, карандаши… Стоило только намекнуть, что мне понравилась какая-то безделушка, как бабушка немедленно брала меня за руку и быстрым шагом уводила как можно дальше от злополучного прилавка, а то, чего доброго, вздумаю ещё что-нибудь просить.

— И так игрушек полным-полно! «Зачем тебе эта машина?» — всегда говорила она, убыстряя шаг. — У тебя уже есть! В эти и то не играешь! Денег и так нет! На хлеб не хватит! Голодом насидимся!

Бабушка не на секунду не сомневалась, что голод обязательно вернётся, даже если и не будет никакой войны, и всем нам придётся «идти по миру» и просить милостыню. Вот тогда от этих пятидесяти копеек и будет зависеть — жить нам или помирать с голоду.

Просить купить бинокль у деда ещё не реальнее. Дед был скуп до невозможности. Постоянно всё копил, прятал, никому ничего не давал. А если что-то и давал, то обязательно с возвратом. За каждую копейку устраивал невообразимые скандалы. Питаться — только отдельно! Если прохудится кастрюля, то купить новую у него даже и в мыслях не было. Нужно запаять старую. Паять лудильным оловом — дорого! Дед паял обычным паяльным оловом. Его даже не смущало, что паяльное олово вовсе не олово, а вредный сплав сурьмы и свинца. Главное — дёшево! Паяльник у деда был дореволюционный. Естественно, от сети он уже не работал, и дед грел его на газовой плите. Новый паяльник стоил рубль девяносто! Можно застрелиться!.. А потом деда не стало. Наступили мрачные перестроечные времена с чудовищной инфляцией. И на все деньги, что дед накопил, купили ему гроб. Хотели ещё пару туфель, но на них средств уже не хватило…

У матери просить бинокль язык не поворачивается. Она одна вкалывает за троих. А с зарплатой инженера радиотехнического института особенно не разгуляешься.

И я разработал секретный план, как накопить денег на бинокль. Я начал собирать олимпийские рубли. Бабушке нередко давили сдачу в магазине такими рублями. Тратить их было жалко, уж слишком они красивые и необычные. И под предлогом, что я теперь буду собирать коллекцию, бабушка стала отдавать эти рубли мне.

Так прошёл год или два, и у меня скопилось семь рублей! И вот уже моё сердце начало радостно биться. Семь рублей как раз достаточная сумма для покупки маленького бинокля. Семнадцать рублей всё равно не накопить, так что пусть будет театральный! А тут и подошёл день моего рождения! Ради такого дня дед дал мне недостающие пятьдесят копеек, и мы отправились в «Культтовары» за биноклем!

Дед выбирал бинокль лично сам. Он заставил продавца вынести ему все экземпляры с прилавка и со склада магазина. На это у него ушло часа два. Продавец оказался на редкость терпеливым и выложил все бинокли, имеющиеся в наличии. Я уже начал всерьёз опасаться, что дед так и не выберет бинокль, психанёт и мы уйдём ни с чем. Но чудо всё-таки свершилось, и спустя два часа я наконец получил в свои руки вожделенный прибор! Моей радости не было предела. Теперь-то уж я смогу рассмотреть всё!

Бабушка, увидев мою покупку, вначале горестно сокрушалась, что я выбросил последние деньги на безделицу и теперь наверняка придётся «сидеть голодом», но потом смирилась и даже порадовалась такому приобретению.

Первым серьёзным испытанием для бинокля стал большой концерт в Доме культуры, куда я ходил учиться играть на аккордеоне. Такие выступления в клубе устраивались регулярно. К нам приезжали настоящие артисты из Москонцерта — певцы, музыканты, танцоры, фокусники. Вместе с ними выступали и свои ученики клуба. Выйти на одну сцену с именитыми артистами дозволялось только настоящим отличникам. Частенько мой учитель и меня выпихивал выступать.

Но сегодня мы с бабушкой пришли сюда исключительно в качестве зрителей. Зал огромный, как в хорошем кинотеатре. Все ряды заняты. Нам достались места где-то в самой середине зала, ближе к амфитеатру. Я сидел как на иголках, сгораемый от нетерпения испробовать бинокль. Наконец, свет погас, представление началось.

Концерт открыл квинтет балалаечников. Трое парней и две девушки лихо отжигали «Коробейников», «Утушку луговую» и что-то ещё из народного репертуара. Смотреть на них в бинокль не было особого интереса. Затем на сцену вышел какой-то очень серьёзный дяденька во фраке, заслуженный и народный артист всех республик Советского Союза, лауреат всех международных конкурсов во всех областях искусств и сыграл Турецкий марш на фортепиано. Зал аплодировал стоя!

Турецкий марш я «долбил» на аккордеоне уже года два. По ночам, во сне, ко мне являлся сам Вольфганг Амадей и бил линейкой по пальцам. Это невыносимо больше слушать!

В след за ним добрых полчаса выступал русский народный хор. Хор состоял из одних бабок, самой молодой из которых было лет семьдесят. Бабки пели старушечьими голосами что-то очень задорное. Слов было не разобрать, но я понял одно — песня про красно солнышко! При этом две исполнительницы остервенело трещали деревянными трещотками, собранными из бельевых прищепок, а третья карябала узорчатой ложкой по стиральной доске. Тут уж не до бинокля, тут хор и оркестр в одном флаконе!

Но вот, наконец, бабки убрались, несколько минут наслаждения тишиной, и на эстраду вышел следующий участник. Точнее, участница. У меня тотчас от волнения перехватило дыхание… Да это совсем молодая девушка, лет двадцати. Крепкая, спортивная. И она собралась исполнять настоящий экзотический восточный танец! А какой на ней потрясающий костюм! Ярко красная длинная юбка, одетая низко на бёдрах и блестящий нагрудник! На голове сверкающая диадема, с закрывающими пол-лица серебряными подвесками! Распущенные волосы! Вот это смелость! Суровые советские труженицы носили юбки только на уровне подмышек. Одеть юбку с низкой талией — да это верх бесстыдства, распущенности! Так носят юбки лишь похабные девки в капиталистической Америке! За такой стиль одежды в Советском Союзе вполне могли выпереть с работы! Юбка, вздёрнутая до шеи, превращала молодых девушек в старух, но на это всем было наплевать. Строгой доярке или ткачихе не до красоты! Превыше всего — надой на всю страну и звание передовика производства!

Я изо всех сил тянулся глазами к этой волшебной царевне. Проклятая слепота! Ничего не вижу! Да я ж совсем забыл! Вот он, звёздный час моего «телескопа»!..

Но едва бинокль показался в моих в руках, как со всех сторон на меня посыпались негодующие цыканья возмущённых зрителей:

— Мальчик, мальчик! Это что такое? Ну-ка, убери немедленно! Девушка раздетая, а он смотреть на неё собрался в бинокль! Как не стыдно! А ещё пионер!

Я ошеломлённо положил бинокль на колени…

После этого все переключились на бабушку.

— А ты что? Сидит, молчит! Привела сваво высерка, так следи за ним!

Я помню лицо моей бабушки, испуганное, виноватое. И я понял, что совершил что-то ужасное, низкое, порочащее великое звание пионера! Наверное, я встал в один рад с теми самыми хулиганами, что подрисовывают всякие непристойности на скульптурах! Стыдоба-то какая!

Бабушка стала нервно дергать меня за рукав и горячо зашептала:

— Убери, убери скорей! Говорили тебе, не покупай «чертовню» всякую!

Только после того, как бинокль я запрятал глубоко под свитер, бдительные советские граждане успокоились. Свет зажегся и занавес опустился. Концерт окончен.

Все зрители встали со своих мест и начали понемногу пробираться к проходам. Встали и мы с бабушкой. Настроение у меня было отвратительное. Бинокль не испробовал и натворил что-то гадкое. Правда, в чём именно заключалась мерзость моего поступка, я никак не мог понять. Почему мне смотреть на старых бабок можно, а на красивую девчонку нельзя? Она же, собственно, для этого и пришла на сцену! Самое ужасное — я так и не сумел разглядеть её!

В фойе я опять увидел эту сказочную принцессу. Здесь, под яркими лампами, вблизи, она была ещё ослепительнее. Со всех сторон её облепила куча детей, самые ретивые даже обнимали танцовщицу за гибкий стан. Девушка сияла от радости, смеялась, что-то рассказывала столпившейся вокруг ребятне.

— Ну вон, твоя красавица! — отрешённо бросила моя бабушка. — Иди смотри на неё!

— Не хочу! Пойдём домой! — ответил я, направляясь к выходу.

— Да куда ты! Иди сюда! — запричитала бабушка. — Вон все дети около неё собрались!

Я отвернулся и побыстрей вышел из зала.

Кажется, в моей голове начал проясняться смысл моего проступка. Я покусился на то, что мне строжайше запрещено. Те, кто сейчас «повисли» на голой талии танцовщицы — это уже взрослые мальчики. Взрослые не по возрасту, взрослые ментально! Им можно! А мне, видно, всю жизнь придётся довольствоваться обществом стариков…

***

Ну вот на дворе и декабрь. Утро сегодня ясное, морозное. На улице тишина. Сегодня мы все вместе идём в парк Петра Алексеева. С биноклем! Наконец, я смогу разглядеть эту таинственную церковь во всех подробностях.

Мы пришли все втроём — я, бабушка и дед, на наш секретный смотровой пятачок на пляже. Не было такого случая, чтоб мы гуляли в парке и не завернули на заветное место посмотреть на возвышающийся на горизонте купол. Так что пятачок я уже мог найти в темноте на ощупь.

Я в нетерпении вытащил бинокль, приложил его к глазам…

Но увы, меня ждало разочарование. Слабое увеличение бинокля в два с половиной крата не позволило даже приблизительно рассмотреть загадочный купол в деталях. И старенькая церквушка так и осталась для меня недоступной на многие годы.

Через сорок лет я снова вернулся на это место. Только теперь в моих руках был 12-сильный морской бинокль с объективами высочайшего разрешения. И целью моей было не только увидеть купол вблизи, но и определить направление и во что бы то ни стало найти неизведанный храм.

За столько лет я уже забыл расположение пятачка. Пришлось долго бродить по пляжу. Не помогал даже мощный бинокль. Заветный купол я не мог увидеть ни с одного сантиметра пляжа. У меня начали закрадываться самые неприятные подозрения, что церковь застроили высотными домами так, что она уже и не видна, или того хуже — снесли. И как раз тут и случилось чудо — в просвете между двумя вновь возведёнными башнями промелькнул долгожданный остроконечный купол церквушки. Я прильнул к биноклю. Да-да, это она самая и есть, сомнений никаких. Как же далеко она находится! Даже такой сильный бинокль, и то с трудом позволял рассмотреть подробности. Что же я хотел от мизерного театрального бинокля? По крайней мере, сейчас можно увидеть, как под куполом расположена звонница с колоколами. А на самом куполе возвышается крест. Значит, церковь, действующая…

И опять тот же самый эффект, достаточно не то, что шагнуть, а просто сдвинуть голову на полметра вправо или влево, и церковь уже не видна. И соседние башни вовсе этому не причина. Но это уже не важно. Главное — я теперь знаю направление! Я сверил по навигатору путь движения. Если следовать всё время прямой линии, то вначале нужно полностью обойти пруд. За ним, судя по карте, какой-то заброшенный то ли сад, то ли парк. Его тоже необходимо пройти по прямой. А дальше… Дальше будем смотреть по обстановке.

Не за долго до своего похода, я тщательно изучил местные карты, но ни на одной из них никакой церкви в этом районе обозначено не было. Странно, это в наше-то время, когда памятники старины возрождаются и охраняются государством, церковь не нанесли на карту? Тогда, что же я видел?

Спустя двадцать минут усиленной ходьбы я обогнул пруд. За ним бетонный забор, за забором заросшая территория с каким-то непонятным заведением. Вход закрыт. Сколько же в Москве таких безымянных организаций без определённого вида деятельности? Сотни! Все они проживают свой век без всякой цели, просто так занимают огромные территории, портят ландшафт своими грязными заборами, для устрашения ещё обнесёнными колючей проволокой, и только создают непомерные неудобства людям, перекрывая проходы в самых нужных местах. Я даже не буду включать навигатор, чтобы посмотреть, какая шарага притаилась за этим забором. Всё равно, даже если у неё есть название, оно мне ни о чём не скажет.

Скорее всего, церковь находится за этим самым заведением. Нужно обойти и его. Я сделал большой крюк вдоль всего периметра забора. На противоположной стороне закрытой организации оказались владения института гражданской авиации. Здесь хотя бы всё открыто, можно зайти. Институт строился давно, ещё в 1971 году. Территория огромная и с тех пор она так и не изменилась. Время здесь как будто замерло на семидесятых годах Советского Союза. Гипсовые стены с барельефами, посвящёнными достижениям в советском спорте, каменные стелы с лозунгами «Быстрее, выше, сильнее!», «К новым достижениям в труде и спорте!», футбольное поле, заржавевшие турники, и по всюду не тронутые полвека человеческой рукой лесные заросли.

Я обошёл эту территорию всю. Если верить моим расчётам, церковь должна была находиться где-то тут. Но здесь её нет. В конце зарослей проходит дорога, за ней Головинское кладбище. Я снова вернулся назад. Ещё и ещё раз шаг за шагом прочесал территорию института. Теперь я уже потерял направление. За кладбищем церковь находиться не может. Слева Головинские пруды. Справа я видел то ли завод, то ли ТЭЦ, обнесённый громадным забором. Там тоже церковь не может стоять. Тогда где же? Отсюда, кроме высоченных зарослей не видно ничего. Придётся, видимо, вернуться в исходную точку и снова выверять направление. Я спешно начал выискивать обратную дорогу, как вдруг заросли неожиданно расступились, и прямо в небесах я увидел знакомый купол, правда теперь он был уже значительно ближе. Я засуетился, хотел вытащить из сумки бинокль, но неосторожно сделал шаг в сторону и купол исчез. Да что же это такое? Вот он тот самый просвет в зарослях, но купола нет! Тут уже бессмысленно пытаться восстановить шаги. Мизерный пятачок размером с блюдце мне не найти. Церковь специально только на мгновение показалась мне, давая возможность восстановить потерянное направление, и снова исчезла. Ну что ж, я запомнил! И у меня опять есть путь! Я посмотрел на карту — путь ведёт точно вскользь мимо непонятного завода. Но там сплошные жилые дома. Странно… Идём туда…

И вот я вхожу в жилой квартал. Дома, подъезды, детские площадки, сквер, лавочки… Здесь совсем ничего не намекает на церковь. Да где же она? Я где-то нахожусь совсем рядом с ней, но я не вижу её!

Впереди огромный длинный дом. Нужно его обойти. Дом настолько длинен, что только пройти его из одного конца в другой уходит минут десять. Но за ним тоже ничего нет. Там ещё один дом. Да сколько же их! Так можно бесконечно обходить дом за домом и будешь только кружиться на одном месте. Церковь где-то здесь. Я это чувствую!

Сейчас нужно вернуться назад и попробовать зайти в квартал с другой стороны. Там тоже длинный дом. Я обхожу и его… Что это? Я не верю своим глазам! Я вижу её! Она здесь, прямо передо мной! Огромная и величественная красавица, тонкой стрелой уходящая в небо! Это невероятно! Всё это время я находился в десяти или двадцати метрах, и не видел её! Я увидел её потому, что она сама разрешила мне увидеть себя! Теперь уже нет никаких сомнений. Заметить эту церковь не может кто попало, просто так, мимоходом. Она открывается только тем, кто стремится к ней, кто ищет её, кто верит ей…

Я уже вижу главный вход, над которым находится икона Божьей Матери, и открытую калитку…, и я захожу!

***

Отец Алексей с трудом открыл заржавевший замок на воротах. Створки отворились, издав протяжный тоскливый вой. Вот он, тот самый тоннель. Здесь его начало. Я поразился масштабу и качеству прокладки тоннеля. Высота не менее трёх метров. Стены и потолок вымощены красным кирпичом, пол выложен брусчаткой. Ширина тоннеля такая, что по нему запросто может проехать легковой автомобиль.

Батюшка вновь включил фонарь, луч света прорезался сквозь темноту каменного коридора и пропал где-то далеко-далеко вне пределов видимости.

— Пойдёмте? — пригласительным тоном сказал отец Алексей и сам первый направился в тоннель.

Я тоже вытащил из-за пазухи свой фонарь, ещё раз оглядел сводчатый вход, а затем, не колебаясь, последовал за священником.

«Странно, почему он так уверенно ведёт меня? — промелькнуло у меня в голове. — Не задаёт никаких вопросов, ничего не рассказывает. Точно знает, что пришёл я сюда не на обычную экскурсию.»

Мы прошли метров сто. Судя по тому, как легко было идти, я понял, что тоннель идёт под уклон и мы спускаемся всё ниже и ниже. Электрическое освещение в тоннеле проложено не было, так что здесь приходилось рассчитывать только на надёжность наших фонарей. С левой стороны я увидел боковое ответвление. Такая же полукруглая арка с деревянной дверью. А чуть поодаль ещё одна арка, в два раза больше, но она вся завалена камнями. Наверное, там раньше были ворота. Здесь отец Алексей остановился, открыл дверь, и мы вошли в следующее помещение. Я остановился в изумлении. Огромный зал, по которому в два ряда стоят огромные каменные ящики. Я не сразу понял, что это такое. И только когда на самом ближайшем я увидел выбитое имя человека, я понял… Это же саркофаги! Я непонимающе оглянулся на отца Алексея. Тот, увидев мою тревогу, смутился и без лишних вопросов начал объяснять:

— Простите, что сразу не предупредил вас! Это усыпальница. Здесь покоятся останки монахов. В начале семидесятых, когда начали сносить монастырь, разорили и монастырское кладбище. Гробы вместе с останками выкапывали экскаваторами, потом свозили в крематорий. Но были и люди, которые не могли спокойно смотреть на такое надругательство. Несколько священников из храма в Аксиньино, братья-монахи из московских монастырей, да просто верующие люди сохранили немногие уцелевшие останки и спрятали их здесь, под землёй, вот в этой усыпальнице. А раньше здесь было помещение для экипажей. На них ездили по этому тоннелю.

Теперь мне стало ясно, зачем такая ширина тоннеля и каменный пол. Чтоб могла проехать карета с лошадьми.

Я посветил фонарём вглубь усыпальницы. Самый последний саркофаг был открыт. Каменная крышка валялась тут же рядом.

— Отец Алексей, а почему та гробница открыта? — спросил я.

Батюшка и я подошли поближе, заглянули внутрь. Саркофаг был пуст.

— Вы знаете, Александр, я сразу понял, зачем вы пришли! — тихо произнёс отец Алексей. — Вы ведь хотите увидеть Её?

По моему лицу прошёлся жар, и я промолчал в ответ.

— Она лежала здесь! — продолжил священник. — А потом… Она ожила и ушла! Прошло уже сорок лет. Никто не знает где она. Помимо главного тоннеля здесь есть ещё два. Один ведёт в храм Аксиньино, а второй в Ховрино. Это самый дальний и неизведанный тоннель. Туда люди не ходили уже полвека. Главный тоннель и Аксиньинский замурованы, чтоб никто не мог не войти, не выйти из них. Но что происходит в Ховринском тоннеле и есть ли из него выход не знает никто. Я уверяю вас, что даже если вы туда проникните, то Её вы там не найдёте всё равно!

Глава 3. Великий алхимик

1732 год. Глинки. Московская губерния.

Село Глинково, что располагалось в тридцати семи вёрстах от к северо-востоку от Москвы, было одним из тех самых необыкновенных мест, в которых сочетается непередаваемая красота русской природы, тишина девственных лесов, пьянящий запах луговой ромашки и далеко-далеко разлившейся по всему небосклону песни жаворонка.

Двадцатого июня одна тысяча семьсот тридцать второго года солнце взошло аккурат без четверти четыре утра. Ещё не успевшие отойти от ночного сна бескрайние поля, непроходимый лес со стороны Богословского храма и две спокойные, как зеркало, реки Клязьма и Воря внезапно ожили и озарились тысячами ярких цветов. В знак подтверждения наступившему утру прокричали петухи. Затем несмело попробовали свои силы синицы и мало-помалу начали подавать голос стрижи.

Солнце ещё немного поднялось над горизонтом, и вот уже стала видна ухоженная усадьба с прудами, аллеями, парадным домом и флигелями. Принадлежало данное имение отставному генерал-фельдмаршалу Якову Вилимовичу Брюсу. В этой усадьбе он жил уже пятый год после того, как выкупил её у князя Долгорукого. Его супруга, Марфа Андреевна, скоропостижно скончалась почти сразу же, как они переехали в новое поместье. И теперь Яков Вилимович, которому на тот момент исполнилось пятьдесят восемь лет, сосредоточил все свое усердие и все жизненные интересы на научных исследованиях. Он мог сутками не вылезать из своей лаборатории, что находилась в одном из флигелей усадьбы. И даже тогда, когда в свободное от опытов время пребывал у себя дома, всё равно занимался чертежами и расчётами.

Утро было почти уже в самом разгаре, солнечные лучи сквозь раскрытое окно осветили просторный кабинет, заставленный неимоверным количеством мудрёных приборов, предназначенных для экспериментов с электромагнетизмом, стеклянных колб, соединённых каучуковыми трубками, и ещё много чего такого, что непосвящённый человек вряд ли разобрался бы в этом даже лет за двести. С правой стороны от окна стояла большая, в человеческий рост, кукла. Кукла выглядела настолько естественно, что издалека её вполне можно было принять за живую женщину. На неё было одето платье служанки с кружевным белым передничком, лакированные чёрные туфли, рыжие волосы из убраны под золочёный кокошник. И только подойдя вплотную, можно было заметить, что лицо куклы безупречно вырезано из дерева и покрыто матовой мастикой, а волосы сделаны из тончайших шёлковых нитей.

Сам хозяин сидел за дубовым письменным столом, и наклонившись над огромным листом бумаги, что-то сосредоточенно вычерчивал на нём рейсфедером. Его тёмные и достаточно густые волосы с небольшой проседью были тщательно зачёсаны назад и скреплены у шеи блестящей заколкой с рубином. Одна длинная прядь всё равно выскочила и свесилась до самого стола, так и норовя попасть под рейсфедер. Но учёный был настолько сконцентрирован на своей работе, что даже не обращал на это внимания. Пышные белые рукава его рубахи были выпачканы чернилами у самых запястьев, что, однако, нисколько не заботило господина Брюса.

Дверь в кабинет распахнулась и в него подобно утреннему дуновению ветра вбежала совсем юная девушка с распущенными до талии тёмными кудрявыми волосами. Длинная до пят ночная сорочка и босые ноги красноречиво говорили о том, молодая особа едва успела встать с кровати.

— Ах, папенька! — заголосила она с порога. — Вы опять всю ночь провели за своими расчётами! Что же вы, папенька, совсем не бережёте-то себя?

Лицо Якова Вилимовича озарила радостная улыбка и он, не оборачиваясь, ответил:

— Ну что ты, Дианушка, это я так встал сегодня рано!

Девушка подбежала сзади к отцу вплотную и в возмущении хлопнула его ладошками по плечам.

— Врёте вы всё, папенька! У вас свечи так и горят с самой ночи! Да вы и не ложились вовсе!

Яков Вилимович рассмеялся. Он наконец оторвался от своих чертежей, взглянул на подсвечник. Свечи действительно горели. Увлёкшись своей работой, он не заметил, как наступило утро и солнечный свет сменил искусственный. Изобретатель задул свечи, потом повернулся к дочери, обнял её и расцеловал в щёки.

— Дианушка, до чего ж ты глазастая, ничего от тебя не спрячешь!

Диана гневно топнула ножкой и с нескрываемой укоризной посмотрела на отца.

— Папенька, сейчас же обещайте мне, что не станете впредь так истязать себя!

— Хорошо, хороша, душа моя! — всё так же со смехом отвечал Яков Вилимович. Он прекрасно знал этот взгляд своей дочери. Когда она сердится, всегда наклоняет голову вперёд, и смотрит будто снизу вверх, исподлобья. Точь-в-точь, как её мать. — Ох, и в кого же ты такая вымахала? Да в тебе два с половиной аршина будет! Я уж скоро и не достану до тебя!

Он часто подшучивал над своей дочерью из-за её высокого роста, но в душе был безумно восхищён её статностью и точёной фигурой.

— Да полно вам, папенька! — возмутилась Диана. — Разве виновата я, что такая выросла! У меня из-за этого роста и подруг нет! Крепостные про меж собой дразнятся, «долговязой пятницей» называют!

— Ничего, ничего, душенька! Вот выдам тебя замуж за Григория Пантелеева, всё и образуется! Никто и более дразниться не посмеет!

— Нет уж, папенька, не хочу я замуж за Григория! Маракуша он! Даром, что граф! А так, мужик мужиком! В картах меры не знает, да и вином шибко балуется! И шрам его больно противный! Да неужто во всей империи никого и по красившее нет?

— Дианушка, милая, да разве мужская красота в смазливой роже кроется? Офицер он исправный! При самой императрице в обер-фельдегерях служит! А что до шрама его, так кто узрит пусть знает, что вояк он серьёзный и в обиду тебя не даст! Да и тебе уже двадцатый годок минул! Что ж, так и будешь до конца жизни в девках ходить? И потом… ты ведь знаешь, я обещание Петру Алексеевичу дал!

— Всё равно… противен он мне! — Диана отошла от отца и всё также насупившись, исподлобья уставилась на куклу. — Что ж мне теперь из-за вашего обещания жизнь себе губить? Да я уж лучше, как вы сказали, до конца жизни в девках буду!

Яков Вилимович задумался. В глубине души он конечно же знал, что бравый подполковник лейб-гвардии Преображенского полка Григорий Пантелеев получил шрам во всё лицо не в жарком бою за родное отечество, а по пьяни, подравшись в питейном заведении купца Манишкина с казачьим атаманом Семёном Лаврентьевым.

Но Григорий был любимцем императора Петра Алексеевича. В сражении при Гренгаме галера, которой он командовал, тогда ещё будучи капитаном Преображенского десанта, в одиночку догнала спасавшийся бегством шведский фрегат и взяла его на абордаж. Пётр был настолько впечатлён самоотверженностью молодого капитана, что немедля издал указ произвести его в чин подполковника и даровать титул графа. А после и он вовсе был назначен на должность императорского кабинет-курьера. Вкусив прелести царского двора, Григорий изменился далеко не в лучшую сторону. Вёл разбитной образ жизни, направо и налево ухлёстывал за придворными фрейлинами, хотя государственные поручения выполнял исправно. Царь Пётр сам несколько раз пытался женить «вольного курьера», даже грозился выпороть его батогами, но всё напрасно. Серьёзные отношения с женщинами у него так и не заладились. А впрочем, это совсем не мешало ему быть на особом счету у императора. Не один раз он выполнял поручения и для самого Якова Вилимовича. Так что, генерал-фельдмаршал от артиллерии был с ним в весьма неплохих отношениях. И он так же, как и государь закрывал глаза на многочисленные гулянки и кутёж Григория. А перед самой своей кончиной, царь Пётр, уже слёгший в постель, взял обещание с Якова Брюса, образумить Гришку, и ежели народится дочь, то непременно выдать за него замуж. Да вот только не знал Пётр Алексеевич, что дочь у Якова уже есть…

Диана придирчиво оглядела куклу, потом подошла к ней поближе.

— Папенька, вы лучше выдайте за Григория свою «автоматическую служанку»!

Яков Вилимович улыбнулся:

— Как же я «простолюдинку» да за графа-то выдам? Обидится Григорий Степанович!

Он снова склонился над своими чертежами.

— Эх, Дианушка, ты даже не представляешь, к какому открытию я приблизился!

— А что ж такого вы опять смастерили, папенька? — спросила его дочь.

— А вот, смотри…

Изобретатель подошёл к кукле, повернул блестящую брошь на её голове. В ту же секунду кукла вздрогнула, её глаза доселе стеклянные и безжизненные вдруг изменились, стали ясными и осмысленными, словно в них проснулась жизнь.

Диана инстинктивно подалась назад.

Кукла повернула голову к своему создателю, затем развела в сторону руки и слегка преклонила одно колено.

— Анна, принеси мне вон ту большую книгу в коричневом переплёте со второй полки! — приказал Яков Вилимович.

Механическая служанка немедленно направилась к противоположной стене кабинета, где находился книжный шкаф. Её походка была совсем как у человека. Только движения несколько резковатые и порывистые. Кроме того, когда кукла разворачивалась всем корпусом, внутри её отчётливо слышалось урчание механизма.

— Папенька, она что, всё видит? — со страхом в голосе спросила Диана, на всякий случай спрятавшись за спину отца.

— Конечно, душа моя! — с нескрываемой радостью ответил учёный. — И не только видит, но и как ты сама убедилась, понимает человеческую речь! Видишь, как она двигается? Немного грубо, угловато! Так вот, за сегодняшнюю ночь я нашёл способ, как сделать чтоб её движения были плавными и изящными! Но самое главное, я теперь знаю, как научить её говорить!

Кукла сняла с полки книгу, вытащила из кармана передника батистовую тряпку, смахнула пыль с обложки. Потом повернулась и подошла к изобретателю.

— Ох, папенька, меня в дрожь бросает от вашей машины! — прошептала Диана.

— Она не машина, Дианушка! Она почти человек!

Яков Вилимович принял книгу из рук служанки. Когда кукла передавала книгу её голова слегка приподнялась, и Диане показалось, что та взглянула ей прямо в глаза. В этом взгляде было что -то укоризненное и насмешливое. Диана отшатнулась назад, в испуге закрыв лицо руками.

— Да не бойся ты так, милая моя! — опять засмеялся изобретатель. — Она никому никогда не причинит вреда!

И уже обращаясь к кукле, добавил:

— Спасибо, Анна, можешь идти к себе!

Служанка вновь сделала реверанс, развернулась, но в это время внутри неё что-то звянькнуло, раздался неприятный скрежет, и кукла стала бессмысленно кружиться, смешно дёргая одной рукой.

— Ой-ой-ой! — воскликнул учёный. — Это что ж ещё за напасть такая?

Он спешно передал книгу дочери, потом выключил куклу, повернул её спиной к себе, открыл заднюю крышку, находящуюся на уровне лопаток механической служанки. Диана, сгорая от любопытства, приподнялась на цыпочках, и через плечо отца заглянула в механизм куклы.

Внутри конструкция куклы напоминала устройство аглицких часов, только на много сложнее и замысловатее. Сплошные блестящие шестерни, буквально сидящие друг на друге, рычаги, кривошипы. В глубине, там, где у человека находится сердце виднелся металлический барабан с нанесёнными по всей окружности мельчайшими узорами. В эти узоры упирались многочисленные иголки и от них в разные стороны подобно вееру расходились стальные спицы.

— Ну вот, так я и знал! — проговорил изобретатель. — Тяга обломилась!

Он вытащил одну из спиц. Кончик спицы покоробился и торчал в сторону острым неровным краем.

— Папенька, а для чего эти спицы? — вкрадчивым шёпотом спросила Диана.

— Видишь, Дианушка, этот барабан? — ответил Яков Вилимович. — На нём записаны двигательные функции Анны. Это как у нас двигательные рефлексы записаны в голове. А эти спицы передают порядок движений моторам, за счёт которых Анна ходит, и руками двигает, и головой. Я эти тяги у Игната кузнеца заказывал. А он, шельма, вместо того, чтоб пустить на них клинковую сталь, отковал из самого бросового железа! А этих тяг здесь сто двадцать восемь штук! Неужели все теперь придётся менять?

Он внимательно осмотрел остальные спицы. На некоторых из них уже явно виднелись следы надломов.

— Вот, собака! — в сердцах воскликнул учёный. — Ей-богу, прикажу высечь Игната, чтоб неповадно шельмовать было!

Он с раздражением захлопнул крышку на спине куклы, схватил со стола колокольчик и принялся звонить на весь дом.

Диана между тем с интересом рассматривала необычную книгу. Все страницы этой книги были исписаны непонятными для неё символами и ещё более непонятными рисунками.

— Папенька, а что это за книга? Я уже много раз смотрела её. «Ничего понять не могу!» — спросила она. — Написано что-то странное! Буквы странные, непонятные, каляки какие-то! И картинки чудные! Два дядьки всё время колошматят друг друга!

— Эту книгу мне подарил один японский воин, самурай! — пояснил её отец. — В ней описано воинское искусство дзю-дзюцу. А буквы эти вовсе не каляки, а японские иероглифы!

— Папенька, а вы что ж, и прочесть их можете?

— Могу, доченька! — усмехнулся Яков Вилимович. — Вот здесь, например, написано, как безоружному человеку защититься от нападающего противника, вооружённого кинжалом!

— Вот здорово! Я тоже хочу так уметь! — восхитилась Диана.

— Да тебе-то, зачем, милая моя? — Яков Вилимович не выдержал и засмеялся. — Такое умение надобно солдатам для рукопашного бою, а никак не благородной девушке, вроде тебя!

— Всё равно, хочу уметь! А вдруг из разбойников кто пристанет!

— А на случай разбойников у тебя Григорий Степанович будет!

— Папенька, вы опять за своё? Я же сказала, не пойду замуж за Григория!

Диана от возмущения снова топнула ножкой.

— Ох, узнаю твою мать! Такая же упрямая! Ну тогда бери книгу и изучай язык самураев сама, на меня не рассчитывай! — парировал Яков Вилимович, победоносно глядя на дочь.

— Ну и что, вот возьму и изучу! — Диана прижала книгу к груди и, насупившись, исподлобья посмотрела на отца.

Яков Вилимович снова принялся звонить в колокольчик.

— Да где же этого чёртового слугу носит?

В тоже мгновение комнату вбежал взъерошенный лакей.

— Простите, Бога ради, Яков Вилимович! Вздремнул малость! Не устоял… — сбивчиво залепетал он, вытянувшись в струнку перед своим господином.

— А! Знаю я тебя, Варлам! Как всегда… — учёный махнул рукой. — Разыщи-ка Игнатку кузнеца и ко мне его! Да поживей!

— Слушаюсь, барин! Сию минуту сделаем! — радостно отрапортовал Варлам и опрометью выскочил из зала.

Глава 4. Поручение императрицы

1732 год. Четыре дня назад. Санкт-Петербург.

— Поберегись!