Бесплатный фрагмент - Леди Весна. Проза

Вместо вступления

Этот сборник прозы группы ВК Наше оружие-слово является продолжением поэтического сборника Леди Весна и так же, как и он посвящен весеннему солнцу и женщинам. И пусть не все произведения, собранные здесь соответствуют тематике данного сборника, но уверяем вас творили их наши авторы с душой и старались для вас-дорогие женщины, каждую из которых спешим назвать назвать самыми прекрасными словами на свете.

Блистательный юмор, фантастика и мистика, а также истории, взятые из жизни в одном издании, таких разных по стилю наших авторов.

Валеев Марат

Счастливый день

Я возвращался из армии. Поезд тащил меня трое суток через саратовские и казахстанские степи, пока не довез до Павлодара. У меня были деньги на дорогу, причем неплохие деньги — я их заработал в стройбате. Но я так загудел в поезде с другими дембелями, с девчонками-халявщицами, что, когда оказался на перроне Павлодарского вокзала, в карманах у меня не было почти ни шиша.

Но я все же наскреб мятыми ассигнациями и мелочью больше десяти рублей. За десятку я купил огромную красивую куклу в большой такой упаковке, билет на автобус до родной деревни (ехать надо было еще 150 километров), на оставшуюся мелочь выпил три стакана крепкого чая в станционном буфете и с посвежевшей головой и в самом радостном настроении пошел на посадку.

Еще четыре часа езды по шоссе Павлодар-Омск, и вот он, мой родной Пятерыжск! С дембельским чемоданчиком в одной руке и с куклой под мышкой в другой, я почти бегом пробежал пару сотен метров грунтовки, соединяющей село с автотрассой, вышел на знакомую улицу и свернул… Нет не к дому, а к детскому саду.

Там сейчас вовсю взрослела моя милая маленькая сестренка Роза. Она была одна у нас, у троих братьев, и все мы ее очень нежно и трепетно любили. И это я по ней больше всего соскучился, и ее хотел увидеть в первую очередь.

Когда уходил в армию, Розочке было всего четыре года, и мне очень интересно было увидеть ее уже шестилетней, которой вот-вот в школу.

Долго сестренку мне искать не пришлось — все обитатели садика, десятка полтора-два разновозрастных малышей, гуляли во дворе и беспрестанно щебетали на своем детском полуптичьем языке.

Розу я узнал сразу — ее непокорные русые кудри выбивались из-под смешно, по-взрослому, повязанному на маленькой голове, платка. И она тоже поняла, что этот солдат с красивой коробкой под мышкой и чемоданчиком в другой руке — ее старший брат.

Роза с визгом кинулась ко мне, я бросил на стылую уже, но не замерзшую еще землю свою ношу и подхватил легонькое тельце сестренки на руки и вознес его над собой, к самому синему небу, и подбросил ее, и поймал, и снова подбросил и поймал, и девчонка от восторга закричала еще громче.

Воспитательницы с улыбками наблюдали за этой фееричной встречей брата с сестрой, а другие дети молча таращили на нас глаза, плохо понимая, что происходит. Наконец, расцеловав Розу в обе холодные румяные щеки, я поставил ее на землю, и приступил ко второй части задуманного торжества.

Я не спеша распаковал коробку и вынул из нее громадную, ростом с саму сестренку, большеглазую куклу, с мохнатыми хлопающими ресницами и с толстой платиновой косой за спиной, в невообразимо красивом платье, в туфельках на изумительно стройных ножках. И протянул ее Розе:

— Это тебе, моя хорошая! Назовешь ее сама.

Роза смотрела на эту красавицу во все глаза и потрясенно молчала (нет, дома у нее куклы, конечно, были, но так, мелочь всякая пузатая. А тут-то!..) Но потом все же совладала с собой, крепко обняла пластмассовую, в пух и прах разодетую красавицу, и пролепетала:

— Спасибо!

И мы пошли с ней домой (Розу, конечно, тут же отпустили), держась за руки и каждый неся в руке свою заветную ношу: я дембельский чемоданчик, сестренка куклу.

Спустя годы мы с сестрой сравнивали свои ощущения от того ноябрьского дня, и он оказался самым счастливым в нашей жизни.

Тапкин и НЛО

Тапкин вез с дачи первые плоды своего труда: огурчики, помидорчики. И вдруг на грунтовку перед его стареньким жигуленком с неба свалился странный агрегат: то ли тарелка, то ли сковородка.

Тапкин сразу смекнул: «НЛО!». И по тормозам.

У НЛО откинулась крышка, и на землю спустился кто-то. В сверкающим комбинезоне и скафандре, через который можно было разглядеть треугольную зеленую голову с огромными красными глазами.

— Мама! — прошептал Тапкин, и включил заднюю скорость. Но жигуленок лишь взвыл, а с места не тронулся.

— Да успокойся ты! — услышал вдруг Тапкин скрипучий голос у себя в голове. — Не трону я тебя. Видишь, авария у меня случилась. У тебя, случайно, ключа на шестнадцать нету?

— Найдется, — осторожно сказал Тапкин.

Пришелец залез под тарелку, полязгал там ключом, опять взобрался внутрь. Корабль мелко задрожал, но взлететь так и не смог.

— Вот блин, и у вас такая же чехарда! — удивился Тапкин.

Пришелец походил вокруг тарелки, пнул по одной из ее стоек, и спросил Тапкина:

— Может, дернешь?

— Сейчас поищу трос, — хмыкнул Тапкин.

Он зацепил его за одну из стоек НЛО.

— На счет «три» трогай, — скомандовал пришелец. — Сильно не газуй.

— Сделаем! — деловито отозвался Тапкин, и легонько тронул жигуленок с места. Трос натянулся, дернулся, и тарелка воспарила над землей. Она плавно поравнялась с машиной Тапкина. Через иллюминатор виднелась зеленая физиономия пришельца, разъехавшаяся в неземной улыбке.

Тапкин отцепил трос.

— Ну, землянин, пока! — телепатировал ему пришелец. — Спасибо за помощь.

— Погоди, брат! — крикнул Тапкин. — Возьми-ка гостинцев с собой.

Он вытащил из багажника ведра с огурцами и помидорами и подошел к висящей в полуметре над землей тарелке.

— Куда их тебе поставить? Открывай!

— Да неудобно как-то, — засмущался инопланетянин. — Мне-то тебя отдарить нечем.

— Ерунда, — сказал Тапкин. — Я знаю, что вы у нас постоянно шляетесь. Вот и завезешь в другой раз, что вы там у себя на дачах выращиваете. Заодно и ведра вернешь…

— Ну хорошо, — сдался инопланетянин, и в боку тарелки открылся небольшой проем, куда Тапкин затолкал оба ведра с помидорами и огурцами.

— Спасибо, друг! — растроганно прозуммерил пришедец. — Ну, бывай! Через неделю жди меня тут!

И НЛО стремительно взмыл в бездонную синеву неба.

Проводив его взглядом, Тапкин сел за руль жигуленка. На лице его блуждала мечтательная улыбка.

«А вот интересно: приживутся ли у нас на Земле ИХ овощи?» — думал Тапкин, подъезжая к своему дому. И решил: непременно должны!

Столкновение галактик

По телевизору сказали:

— Земле грозит катастрофа. Возможно столкновение нашей и соседней галактик. Они опасно сближаются…

— Вань, а, Вань? — испуганно позвала Вера дремавшего в кресле по соседству мужа.

— Ну, чего тебе? — проснувшись, отозвался из-под газеты Иван.

— Ты слышал, что по телеку сказали? Скоро наши галактики столкнутся!

— Вполне возможно, — снимая с лица газету, сказал Иван. — Вон их сколько в небе, звезд-то! Не миллионы и даже не миллиарды — мириады! Вот и сталкиваются!

— А чего делать-то? — заплакала Вера. — Может, в деревню, к маме переедем? Там хоть погреб есть.

— Да хоть в Америку! Хоть на Марс. Они же тоже в нашей галактике! — пояснил начитанный Иван.

— Так мы что, не спасемся?

— Нет! — твердо сказал Иван.

— А как же тогда быть?

— Спешить жить! — категорично заявил Иван.

— Как это? — перестала плакать Вера.

— Ну, для начала иди ко мне. И обними меня покрепче!

… — А дальше что? — счастливо спросила через полчаса запыхавшаяся Вера

— Поехали, посидим в «Астрале», — сказал Иван и плотоядно облизнулся.

— А при чем здесь ресторан? — удивилась Вера.

— А при том, что если в это время и произойдет столкновение галактик, мы и не заметим его! — убедительно заявил Иван. — Где мой любимый галстук, Верунь?

— А если не произойдет?

— Тем более не заметим! Ну, одевайся! А я пока такси вызову…

Труба зовёт!

— Правильно сделали, что выбрали наш магазин! У нас лучший в городе выбор детских игрушек. Вам помочь с выбором игрушки? Кому будете брать: мальчику, девочке? Сколько лет?

— Да не тарахти ты, милая! Сами управимся. Ну, чего ты стоишь, как пень, Михал Андреич? А, глаза разбежались! Ну, от тебя, я вижу, тут толку мало будет. Вот что, милая, мы вот с дедом идём на день рождения к внуку наших друзей. Парню три года…

— О, для него у нас огромный выбор игрушек! Вот действующая модель вертолёта. Вот велосипед с электроприводом. Вот…

Ремонт велосипеда (в Москве) лучше произвести у опытного мастера. Таковы, без сомнения, является частный мастер Дмитрий Аркадьевич более 15 лет занимающийся ремонтом велосипедов. Ремонт возможен любой детали, любого велосипеда. Вне зависимости от модели и марки вашего двухколёсного друга, мастер сможет помочь вам и ему. Если деталь велосипеда не подлежит ремонту, то мастер предложит её заменить. Дмитрий работает один, цены у него самые низкие, поэтому ремонт велосипеда обойдётся дёшево! Качество он обещает отличное!

— Погоди, погоди, затарахтела. А ты, Михал Егорыч, поставь-ка на место этот чёртов танк, не будем мы его брать. Нам бы что-нибудь подешевле и посердитей. Ответ должен быть адекватным! А потому мы возьмём, пожалуй, вон ту штукенцию.

— Так это же копия духовой трубы. Предупреждаю: очень громкий инструмент! Труба устроена так, что малыш прилагает совсем немного усилий, чтобы извлечь из него звук, по децибелам не уступающий мощности настоящего инструмента. Очень полезная для развития лёгких игрушка. Но непростое испытание для слуха окружающих.

— Как ты сказала? Непростое пытание уха окружающих? О, нам это так знакомо, да, Михал Егорыч?

— Кто в коме, дорогая?

— Вот глухая тетеря! Ладно, милая, заверни-ка нам эту трубу. Да пошли мы к Кошкиным. Они нам, сволочи — барабан нашему внуку. А мы им в ответ вот эту штукенцию! Ну, Михал Андреич, положи-ка на место этого шагающего солдатика, и вперёд — труба зовёт!

Суббота

— Кисонька, ты чего это лежишь? Мы что, ужинать не будем?

— Милый, извини, у меня голова очень болит.

— Как это голова болит? Сегодня же суббота!

— Ну и что?

— Как это «ну и что»? Мы же с тобой по субботам, того… этого.

— Извини, забыла. Вот полежу пару часиков, может, пройдет.

— Лежи, дорогая, хоть два, хоть три часа. А я пока сам ужин приготовлю.

— Что бы я без тебя делала! Там в морозильнике есть пакет с замороженным фаршем…

— Сейчас поищу… Вот это?

— Нет, это не фарш. Это печень.

— Пойду еще пошарюсь… А это вот не фарш, случайно?

— Случайно не фарш. Это просто мясо. Подожди, сейчас я поднимусь и сама его тебе найду… На вот, занимайся, а я пойду, прилягу.

— Птичка моя, но он же как камень. Это же он до следующей субботы будет оттаивать!

— Положи в микроволновку, буквально на полминутки… Хотя, подожди. Боюсь, ты его сваришь. Сейчас встану и сама оттаю… Все, готово. Пойду прилягу.

— Конечно, ложись. Сегодня же суббота. Тебе надо быть в форме. А я сейчас быстренько наваляю… этих… как их… котлеток… Слушай, а они почему-то не получаются, разваливаются и к рукам липнут…

— Ты яйцо туда положил?

— А, вон оно что! Ну, положил. И сколько оно здесь должно полежать?

— О боже! Подожди, я иду к тебе… Вот так вот это делается и вот так. Запомнил?

— Да что тут запоминать? А ты иди, приляг. Я тебя позову, когда будет готово. Отдыхай, рыбонька, готовься вкусно поужинать, при свечах. Сегодня же у нас суббота!

— Да помню, помню! Жарь давай свои котлеты.

— Так, на чем: на растительном или сливочном масле? А может, на сале?

— На моих слезах! Ты дашь мне сегодня отдохнуть?

— Успокойся, сердынько мое! Я решил пожарить наши котлетки сразу на всем. Вкус должен быть — обалдеешь! Вот, пусть жарятся, а я пока телевизор посмотрю.

— Какой телевизор, придурок? Они же у тебя уже горят!

— А я думаю, чем это так не очень вкусно у нас на кухне запахло… Ой, как у меня голова разболелась!

— Иди приляг. Сама ужин приготовлю! Из тебя кулинар, как из самовара круизный лайнер.

— Действительно, ласточка, лучше я прилягу. Тем более, что большую часть работы я уже сделал. А мне надо отдохнуть. Сегодня же у нас суббота, мне надо быть в форме!..

Из школьных сочинений

— От всего войска князя Игоря осталось всего 15 красноармейцев. 
— В нашем лесу водятся бурные медведи. 
— Тургенев часто ходил в лес и собирал у охотников записки. 
— Старшего сына Тараса Бульбы звали Остап Бендер. 
— Служебная собака весело искала наркотики. 
— Ученые изучали кратеры протухших вулканов. 
— Динозавры все вымерли, и поэтому их приходится рисовать по памяти. 
— У Чичикова и Плюшкина были разные хобби: один собирал мертвые души, а другой — всякую ерунду. 
— Неуспевающий ученик — это тот, кто не успевает списывать. 
— Некрасов сказал о русской женщине, что она коня на скаку остановит, и с ним в горящую избу зайдет. 
— У нашей учительницы красивое лицо с сердитым характером. 
— Книга наш друг, а друга нельзя рвать и пачкать. 
— Во дворе стоял смешной снеговик с ведром и морковкой набекрень. 
— Человеческий мозг состоит из западного и восточного полушарий. 
— Ребята катались с горки на санках, на лыжах и сами на себе. 
— На крыльцо вышла девочка с собакой в платке и валенках. 
— Я старше своего брата на целую голову. 
— Микроскоп служит для рассматривания мелких животных. 
— Древние люди ходили на четырех руках. 
— Вратарь стоял, загнувшись. 
— Когда входишь в класс, в глаза бросается швабра, которая обычно стоит в углу. — Позвоночник служит для того, чтобы поддерживать физиономию.

Мамы-они такие

За полторы сотни километров от Красноярска столкнулись два автобуса, много жертв, много раненых. Об этом ДТП тут же сообщили все новостные каналы. И спустя всего несколько минут у нас дома раздается междугородний телефонный звонок. Трубку берет Светлана. — Да нет, мама, нет, — терпеливо говорит она. — Успокойся, нас там не было… Никуда мы не ездили. Нет, и Владик никуда не ездил. Все у нас хорошо, не волнуйся. Как сами-то?
Я уже понимаю: из Кызыл-Орды звонила ее мама, моя дорогая теща Людмила Леонидовна. Она такая: как чуть что происходит в районе Красноярска, пусть даже за сотни километров, она тут же хватается за трубку и срывающимся голосом спрашивает, все ли у нас в порядке. 
— Ну, мама, — положив трубку, сокрушенно говорит Светлана. — До чего беспокойная, прямо я не знаю. Знает же, что мы дома, нет — все равно звонит: а вдруг мы с тобой были в этом автобусе…
И тут по телевизору сообщают: на улице такой-то в Красноярске столкнулись две автомашины, есть пострадавшие. Светка меняется в лице и, раскрыв мобильник, суетливо тычет пальцами в кнопки. Наконец, дождавшись, соединения, кричит в трубку: — Сынок, ты где? У тебя все в порядке? Уф, слава Богу! А то тут передали — такая же машина, как твоя, столкнулась с другой. У тебя точно все в порядке? Я тебя умоляю, сына: езди поосторожнее, хорошо? Ну, ладно, ладно, не сердись…
Я прячу улыбку. Мамы, они такие — что та, что эта. Кто еще будет так беспокоиться о своих детях, кроме них?

Как внук запал на тетю Катю

Похоже, я становлюсь личным летописцем своего четырехлетнего внука. Нынче он опять выкинул такой номер, что снова пришлось садиться за компьютер и писать очередной рассказец.
Но все по порядку. Подруга жены Катерина уезжала с детьми к маме, в Алтайский край. У нас оставляла для присмотра своих питомцев — двух шиншилл Шушика и Шушу. Забавные зверьки, хотя и диковатые.
Игорешка все хотел на них посмотреть, да как-то не срослось, не привезли его родители: то он сам болел, то бабушка ходила простывшей (очень дождливо и сыро у нас нынче было).
И вот Катерина вернулась со своего Алтая. Гостинцы нам, между прочим, привезла в благодарность за своих шиншиллок — меду баклажку, баночку огурцов чудного посола да большущий кабачок.
Ну и вот, сидят они с моей женой на кухне, треплются о том, о сем. И тут звонок. Игореша. Ну, поговорили мы с ним с минутку, и он затребовал бабу Свету. 
— Она занята сейчас, — говорю. — У нее гости.
Лучше бы я этого не говорил. 
— А кто? — тут же начал сгорать от любопытства Игореша. 
— Ну, тетя Катя, — поясняю. — Это ее шиншиллки у нас жили. Сейчас она приехала забрать их. 
— Посиму? Я зе их иссё не видел! — негодует Игореша. 
— Ну, она же хозяйка этих шиншиллок, — терпеливо втолковываю я ему. — Вот и забирает. 
— А позови тётю Катю! — попросил он. — Я с ней поговолю… — Ну вот еще, — запротестовал я. — Вы же не знакомы.
-Тетяяя Катяяяяя!!! — вдруг во всю мочь завопил в трубку Игорь. У меня даже в ухе зазвенело. Вот поросенок. Точно так же он добивается от меня бабы Светы, когда та занята и не всегда сразу может подойти к телефону.
Когда он так орет, я выставляю трубку перед собой, и Светка прекрасно слышит нетерпеливый вопль любимого внука хоть из кухни, хоть из спальни, хоть, извините, из туалета, и бежит, теряя тапочки.
Вот и в этот раз трубка продолжала голосить, пока я не выставил трубку по направлению к кухне. Там замолчали. 
— Игорешка? — спросила Светка, выйдя с кухни. 
— Ну, только он не тебя, а тетю Катю требует. 
— Зачем она ему? — удивилась Светка. 
— Познакомиться хочет, — сообщил я ей.
Светлана взяла аппарат и понесла его на кухню, волоча за собой шнур и бормоча в трубку: 
— Здравствуй, здравствуй, рыбка моя! Все, все, не кричи только, я уже иду к тете Кате… Тетя Катя, поговори, пожалуйста, с Игорешей!
Я опять уткнулся в компьютер и почти не прислушивался к тому, что происходило на кухне. Но время от времени раздающийся оттуда заливистый смех Катерины, конечно, не мог пройти мимо моего слуха.
-Чудо — не ребенок, — заключила она после разговора с Игорешкой. Да с тем вскоре и уехала домой со своими шиншиллами.
А для нас с того момента все только началось. Мы не знаем, чем так покорила Катерина нашего внука: голосом ли своим мелодичным, смехом ли серебристым, тоном доверительным, а может всем вместе, но теперь каждый телефонный звонок Игорешки к нам начинался с вопроса: — А где тетя Катя? Позови ее, хосю с ней поговолить…
И так уже неделю! Мы ему пытались объяснять, что тетя Катя у нас не живет, у нее свой дом, своя семья — муж там, дети, работа, заботы. Но Игорешка ничего этого брать во внимание не хотел. Парень явно втрескался в Катерину (хотя как это можно — в четыре-то года?). Он так и говорил: — Люблю тётю Катю! Хосю, чтобы она приехала ко мне жить… 
— Не может она тобой жить, Игорь, у нее муж есть, она с ним живет, — уже в который раз отговариваю я внука от его затеи жить с чужой, незнакомой тетей.
Это буквально выводит Игоря из себя. — У меня есть месь! Я залублю этого муза! — кричит он в трубку. От его слов в ужас приходят взрослые и на том, и на этом конце провода. Парня явно надо ограничивать в просмотре современных мультиков.
Трубку у меня берет Светлана, и после увещевательной беседы Игорь соглашается оставить мужа Катерины в живых. Но Катю он у него все равно заберет и увезет ее жить на дачу. Требует, чтобы бабушка назвала ему номер телефона тети Кати, чтобы он смог сообщить ей о своем мужском решении.
Светлана говорит, что у тети Кати нет домашнего телефона, хотя он, конечно есть. И я ее понимаю. Если Игорь нам на дню названивает до десяти раз (как-то подсчитали), и требует, чтобы мы с ним «лазговаливали», и мы «лазговаливаем», сменяя друг дружку, то уж тетю Катю, которую наш внучок так внезапно и пылко полюбил, он же просто затерроризирует своими телефонными звонками, и Светлана рискует потерять подругу.
Потом Игорь говорит, чтобы к телефону подошел я. Светлана с облегчением передает раскаленную трубку мне, а сама спешит на кухню: пора бы уже и обед подогреть.
Игорь заговорщицки шепчет мне: 
— Деда, баба мне не дает телефон тети Кати. А я хосю с ней лазговаливать!
Это мне начинает надоедать. Женишок нашелся! Я повторяю, что баба Света не дала ему тетикатин номер потому, что у нее нет домашнего телефона, а есть только мобильный… -Деда, подозди, никуда не уходи, я схозу покакаю, а потом ты мне сказись тетикатин мобильный телефон! — возбужденно кричит Игореша. Блин, вот попадалово, а? -А чего это я должен тебя ждать? Что мне, больше делать нечего? — пытаюсь я «соскочить» с этого и в самом деле уже изрядно поднадоевшего мне разговора про тетю Катю, будь она неладна. Конечно, можно было бы просто бросить трубку, но это же некорректно. Да и доктор Спок не позволяет. 
— А ты тозе сходи покакай! — милостиво разрешает мне внук. Я вот что решил, пока Игорешка ходит там по своим неотложным делам: дам-ка я ему все же номер мобильного телефона Катерины.
Может, не запомнит — там же вместе с восьмеркой одиннадцать цифр, а не семь, как у домашнего. Хотя, с другой стороны, где семь, там и одиннадцать. Парень-то растет.
Нет, пожалуй, схожу-ка я тоже покакаю, как посоветовал мне внук. Может, что и придумаю за это время, как нам с бабой Светой вывернуться из этой щекотливой ситуации…

Лекарство для тещи

У Помазкова заболела теща. Ну, заболела и заболела, не раз уже такое было. Поохает, да встанет, да с новой силой начинает переедать плешь Помазкову. Но тут — не тут-то было. Теща явно собралась к тестю. Туда, откуда никто не возвращается. Уже неделю не встает, молчит, ничего не ест, даже лекарства. В больницу отказалась переселяться. И Помазкова перестала гнобить, с чего обычно начинала день и заканчивала этим. Помазкову даже скучно стало. А тут еще жена — плачет около матери часами, опухла вся. Все забросила дома, на Помазкова ноль внимания. Все причитает: «Мама, встань, мама, не молчи, мама, как же мы без тебя!»
Главное: «Мы!». «Да уж как-нибудь прожили бы», — бурчал Помазков про себя и болезненно морщился. Всю душу вывернула жена Помазкову. Так причитала, что даже ему жалко стало тещу, мать ее. А что делать, как помочь — не знает. И вот вчера он сел рядом с ней, решил хотя бы пообщаться. -Болит? — спрашивает. Теща молчит, в потолок смотрит. «Чего бы еще такого сказать?» — думает Помазков. И вспомнил. — А Лизавету Петровну, с которой вы все время ругались, позавчера в больницу увезли. Съела чего-то. Теща скосила на него глаза, но молчит. — У коммерсанта Дурдыева из шестнадцатой иномарку угнали. Теща слабо улыбнулась. Дурдыева она не любила, все ворчала: «Понаехали тут!». Помазков, еще не до конца понимая причину происходящих с тещей перемен, все же понял, что он на верном пути. — В машине барсетка была, — весело сообщил он. — А в ней полсотни тыщ баксов. Вот повезло кому-то. Теща заворочалась, пытаясь присесть на постели. На щеках ее пробился слабый румянец. -Это ж сколько на наши деньги? — спросила она и села на постели. — Ну, больше миллиона рублей! — Так ему, козлу, и надо, — хихикнула теща. — А то ишь, понаехали тут. — Правда, машину нашли, — ляпнул вдруг Помазков.
Теща снова рухнула на подушку и прикрыла глаза. — Но внутри все разграблено и колеса сняты, — спешно добавил Помазков. — Барсетки, конечно, как не бывало. Теща опять ожила. — А Тихона Петровича… Ну, который этажом выше… Который еще вас с вашими подружками по лавочке все сплетницами обзывал… -Ну, ну? — вся подалась вперед теща, и в глазах ее появился злорадный блеск, так знакомый Помазкову. 
— Ему путевки перепутали. И вместо Канарских островов отправили на Командорские!
Теща радостно засмеялась и спустила ноги с кровати. -Пойдем-ка, зятек, на кухню, — жизнерадостно сказала она. — У меня там настоечка есть. Посидим, поболтаем. Ведь такая жизнь интересная вокруг, что и помереть некогда…

Уколоть жену

— Что-то шея болит, — сказала жена Василия Яськова Люся. — Продуло, наверное. Схожу в поликлинику, проверюсь. Из больницы она пришла с диагнозом «шейный остеохондроз». — Хотели положить, — пожаловалась вечером вернувшемся с работы мужу Люся. — Но я отказалась, сам же знаешь, мне отчет на работе надо готовить. Лягу, подведу шефа… — Не ложись, не подводи шефа, — согласился Яськов. — Но лечиться-то надо. 
— Ну так я и буду, — сказала Люся. — Мне назначили физиопроцедуры. И еще пять уколов. 
— Пять — это еще ничего, — поежился Яськов, ненавидящий уколы. 
— Конечно, совсем ничего, — подтвердила Люся. — Один я уже сегодня же и сделала. Там же, в процедурной поликлиники. Осталось всего четыре. И сделаешь их мне ты.
-Что я сделаю? — с недоумением спросил Яськов. — Повтори, пожалуйста, что я должен тебе сделать? 
— Это не страшно, милый, ты не бойся, — убежденно заявила Люся. — По большому счету, это я должна бояться. Но я не боюсь. Ты ведь все сделаешь как надо, да, милый? 
— Какие уколы? — возопил Яськов. — Ты что, с ума сошла? Как это я тебя буду колоть? Я тебя вообще хоть пальцем тронул, сколько мы живем. 
— Какой это ты палец имеешь в виду? — невинно округлила глаза Люся. 
— Не смешно! — продолжал возмущаться Василий. — Я тебя порой обнять-то боюсь как следует, вон ты у меня какая хрупенькая. А тут — колоть тебя иглой. Да не в жисть! И вообще, почему это я тебя должен колоть? Иди вон опять в процедурную. Им за это, между прочим, зарплату платят. 
— Да мне двадцать минут только туда добираться надо, потом с полчаса ждать своей очереди — знаешь, сколько там народу? — запальчиво сказала Люся. — А потом еще на работу выбираться оттуда. Это я минимум час-полтора потеряю. А у нас сейчас каждая минута дорога, сам же знаешь. — Ничего я не знаю! — не сдавался Василий. — Это же надо придумать такое… — Неблагодарный! — вспылила Люся. — А кто тебя колол, когда тебя радикулит прихватил, а? — Так ты же сама говорила, что вас в институте этому учили, как медсестер запаса. А нас в университете учили только строем ходить, деревянные гранаты кидать да автомат разбирать-собирать. 
— Но это же просто, как… как чихнуть! — продолжала настаивать на своем Люся. — Вот где у нас Прошкин резиновый мячик? Проша, Проша!
Откуда-то из-под стола выскочил семейный любимец Яськовых — полупородистый щенок Проша, уже с детства выдающий себя за немецкую овчарку. Хотя даже невооруженным глазом было видно, что в свое время кто-то из его родни по женской линии легкомысленно закрутил роман с одним (а может, и не одним) из дворовых «джентльменов», и это проявилось на Прошиной внешности: при овчарочьем экстерьере хвост он мог жизнерадостно закручивать в кольцо, да и ушки у него не торчали острыми клинышками, как полагается любой уважающей себя овчарке, а были полуопущенными. И еще его компрометировало белое продолговатое пятно на брюшке. Но Проша ничуть не комплексовал по этому поводу. Вот и сейчас он радостно рычал сквозь зубы, в которых была зажата его любимая и потому неоднократно прокушенная им игрушка — резиновый мячик. 
— Проша, дай мне его на минуту, а? — попросила Люся и довольно бесцеремонно вытянула из пасти щенка мяч. — Вот смотри, как это делается, Васенька.
Она взяла фломастер и нарисовала на поверхности мячика крест. Потом распаковала одноразовый шприц и прикрепила иглу. 
— Да выключи ты этот дурацкий телевизор, и смотри сюда… — Ничего я не буду выключать, — пробурчал Василий, боязливо косясь на зловеще поблескивающую иглу. — Черт, какая длинная! Подожди, а почему бы нам «скорую» не вызвать, а? Пусть приедут и уколют тебя. 
— Да ну что мы по таким пустякам людей будем отрывать от важных дел. Может, в это время где-то кому-то по-настоящему плохо, а «скорая», вместо того чтобы его спасать, по какому-то пустяку поедет к нам. Тебе не совестно, а? И потом, этот опыт всегда может пригодиться в жизни, согласись. — Нет, не совестно. И не соглашусь. Мне… страшно, — честно признался Василий. 
— Ну что ты за мужик, а? — пожурила его Люся. — Что же тут страшного? Вот смотри: я разделила мячик на четыре части. Так же и ты мысленно разделишь… это… ну, одну мою половинку на четыре части. И колоть будешь в верхнюю четвертушку, которая ближе к краю. — Мысленно… Как это мысленно? А если я промажу и уколю не в ту четвертушку? — обреченно спросил Яськов. — Можно, я хотя бы так же расчерчу и твою попку? — Ладно, можно, — чуть подумав, согласилась Люся. — Теперь смотри сюда. Берешь шприц и вот, так легким шлепком, вгоняешь иглу в тело, до упора.
Люся протерла ваткой резиновую поверхность мячика, легко и быстро взмахнула кистью руки и игла шприца, тускло сверкнув, юркнула в глубину мяча. — Вот, а теперь я осторожно и медленно выдавливаю лекарство… Все! Быстрым движением извлекаем иглу и тут же обрабатываем ранку спиртовым тампоном. Понял? А ну, повтори!
Только с седьмого или восьмого раза у Яськова стало получаться так, как показывала Люся. 
— Молодец! Я же говорю, что у тебя все получится, — поощрительно чмокнула она Василия в щеку. — Ну, иди тщательно мой руки, а я пока приготовлю шприц. Ну что ты тявкаешь, Проша? Вот он, твой мячик, на, терзай его дальше. Щенок, радостно виляя хвостиком, подхватил израненный мяч и умчался с ним куда-то в глубь квартиры. — Ну, я готов!
В комнату вошел Василий, торжественно неся перед собой, как это обычно делают хирурги перед операцией, тщательно вымытые руки.
Люся прыснула: — Может, тебе еще марлевую повязку дать? 
— Давай ложись, некогда мне тут с тобой, — сурово сказал Василий.
-Ладно, — посерьезнев, ответила Люся. — Ложусь. Шприц, ватка — все на столе. Вооружайся, «эскулап»! Не забыл, как надо делать?
На Люсе был легкий халатик, а под ним, как оказалось, ничего — сразу после укола Люся собиралась лечь спать. Она скинула этот халатик и улеглась на диван лицом вниз. Василий глянул на ее узкую спину, на веером рассыпавшиеся по подушке, по спине светло-русые волосы, на соблазнительно светящуюся кругленькую упругую попку и слегка раздвинутые прямые ножки с узкими щиколотками и ступнями и трогательными ямочками под коленками, и как-то нехорошо засопел. Борясь со внезапно охватившим его желанием, он хрипло прокашлялся, помотал головой и решительно взял в руку фломастер. — Какую половинку лучше разметить, Люсенька? — сипло спросил он жену. 
— А какая тебе больше нравится, ту и размечай, — лукаво сказала Люся. Василий присел на диван и занес было над возвышающейся попкой фломастер, чтобы сделать разметку для укола. Но, помимо своей воли, уронил фломастер на пол и стал нежно оглаживать спину, бедра Люси горячей, жадной ладошкой, снова шумно засопел и суетливо стал скидывать с себя одежду. — Э, э, ты что это? — забеспокоилась Люся. — А укол? — Сейчас, сейчас я тебя уколю, милая, — забормотал Василий, наваливаясь на жену. — Сейчас, сейчас… О-о!
… — Ну что это такое? — отдышавшись, деланно сердито пожаловалась Люся. — Разве можно тебя о чем-то серьезном просить? Кобель! Полечил жену, называется. Только шея снова заболела! Давай все сначала! Только без глупостей, понял? — Шея, говоришь, заболела? — оживленно переспросил Василий. — Идея! У тебя болевой синдром!
Он набрал по телефону «Скорую»: — Примите, пожалуйста, вызов, у моей жены сильные боли! — Ну вот зачем? — сокрушенно сказала Люся, снова закутываясь в халат. — Мы же с тобой договорились…
В дверь позвонили где-то минут через двадцать. Василий радостно пошел открывать. На пороге стоял симпатичный молодой парень в белом халате. Правую его руку оттягивал тяжелый металлический сундучок с красным крестом на синем боку. 
— Где больная? — отрывисто сказал он. 
— А… это… Что, у вас женщин на «скорой», что ли, нету? — растерянно и ревниво спросил Василий. — Да какая вам разница, — нетерпеливо ответил парень и совсем еще по-детски шмыгнул носом — видимо, был простужен. — Не отнимайте у меня время. Где больная? — Так это… Ей уже легче стало, — пряча глаза, пробормотал Василий. — Вы уж извините. Вот.
Он даже в дурном сне не мог представить, что какой-то другой мужчина может смотреть на голую попку его Люсеньки, а уж тем более — касаться ее. При одной только мысли об этом у Василия противно заныло под ложечкой, а кровь бросилась в голову. Он даже сжал кулаки. 
— Как это? — растерялся парень в белом, перехватывая свой сундучок поудобней. — Вы же, получается, сделали ложный вызов. За это вам заплатить придется. — Сколько? — спросила вышедшая в прихожую Люся. — Здравствуйте, молодой человек. Вы уж нас извините, но мне действительно стало намного легче. Так сколько вам надо заплатить? — Не мне, а нашей станции скорой помощи, — сердито сказал парень и покраснел под внимательным взглядом Люси. — Я не знаю, сколько это будет стоить, и как вы будете платить. Бухгалтерия наша сама все сделает. До свидания! 
— До свидания! — нестройно сказали ему в ответ Яськовы. Василий щелкнул дверным замком. 
— А что же ты не оставил этого парня, а? — прищурившись, спросила Люся. — Пусть бы сделал укол. Или ревнуешь, а? — Ничего я не ревную, — проворчал Василий. — Он же совсем пацан. Не мог я доверить этому желторотику самое дорогое. Иди, ложись давай! Подумаешь, большое дело — сделать укол любимой жене. — Но только без этих своих поползновений, ладно, милый? Хватит уже на сегодня! — Иди, болезная моя, иди, — улыбнулся Василий. — Располагайся, пока я руки мою. А там посмотрим…

Рассказики для женщин

КЛОШАР
-Уважаемый, можно вас?
Панарин огляделся вокруг — мимо проходили только две женщины, да торопились куда-то несколько пацанов. Значит, это к нему обращается молодая красивая женщина с таким одухотворенным лицом! 
— Да, да, вас!
«Ух ты, значит, я еще могу быть интересным даже для таких красавиц! — мелькнула победная мысль у Панарина. — Эх, Ирка, знала бы ты, какого мужа потеряла!» 
— К вашим услугам! — Панарин учтиво шаркнул стоптанным башмаком. — Чего изволите? 
— Пойдемте, тут недалеко…
Прекрасная незнакомка цепко взяла Панарина за рукав и повела к ближайшей подъездной лавке. На ней сидел и нервно курил взъерошенный мужчина лет тридцати. 
— Панарин! — вежливо приподнял кепку Панарин. 
— Вот, Глебушка, наглядная иллюстрация к нашему спору, — запальчиво сказала красавица. — Зная тебя, я предрекаю: ровно через год после нашего развода ты станешь точно таким же клошаром, как вот этот тип! 
— Через пять, голубушка, — грустно сказал Панарин. — Извините, я пойду…

ПОСЛЕДНИЙ КОМПЛИМЕНТ

— Вовик, глянь, какая у этой певицы грудь! Не то, что у меня, да, Вовик? — Ну что ты, Галчонок! Твоя куда больше! А у нее силикон, сразу видно. — Ах, ты мне льстишь, негодник! А видишь, какие большие и глубокие глаза у этой дикторши. Вот мне бы такие, да, Вовик? — Ну, тоже мне, нашла большие глаза! Да я в твоих как утонул полгода назад, так и не выплыву никак! — Ох, Вовочка, какой же ты дамский угодник! Знаешь, чем угодить девушке. Не зря же говорят, что женщины любят ушами… Кстати, смотри, какие большие уши у этой ведущей! — Ха, разве это уши! Вот у тебя — настоящие лопухи!
…И это был последний комплимент в его жизни.

СУПРУЖЕСКАЯ ОБЯЗАННОСТЬ
-Ну все, Эллочка, все! Завтра созвонимся! — Да куда ты так спешишь, Ирочка? Давай поболтаем еще немного. — Некогда мне! Вон, слышу, Мишка мой пришел с работы. Спешу супружескую обязанность исполнить! — Прямо вот так, с порога? У-у, какие у вас страсти! — О чем ты? Зарплату надо у него срочно отнять!


НАРЯДЫ ВНЕ ОЧЕРЕДИ — Два наряда вне очереди! — приказала прапорщику Майорову его жена Антонина, когда он в очередной раз вернулся со службы нетрезвым. — И только от Версаче! Иначе развод.

Соседка

Ее звали Тома. Она жила этажом ниже, с мужем и малолетним пацаном. Петр Тимохин тоже не один, с женой и дочерью. Но уж так устроен мужик, что одной бабы ему всегда мало, и он всегда косится на сторону.
На эту тему существует целая научная теория. Если популярно, то мужик как самец просто обязан осеменять как можно большее число самок, чтобы поддерживать свою популяцию. Петр подозревал, что эту теорию в свое оправдание разработал какой-то ученый ****ун. Но многим мужикам она нравится. И Петру в том числе.
Он косился на соседку Тому. А там было на что коситься. Рыженькая, зеленоглазая, стройненькая, с миловидным личиком. А ножки! С ума сойти, какие у нее были ножки! Беленькие, гладенькие, с идеально круглыми коленками.
Тома знала убойную силу красоты своих ножек, и умело их подавала. Все ее платья, юбки, куртки и даже шубки были сантиметров на десять выше коленок. А колготки, чулки были только заманчивого телесного цвета. И когда она шла, грациозно покачиваясь и сверкая своими чудными коленками, глаз от этого зрелища было просто не оторвать. Любимой ее обувью были красные сапожки на аккуратных невысоких каблучках. И в этих сапожках Тамара выглядела совершенно неотразимой!
Она, чертовка, знала, что Петр не упускает возможности полюбоваться ею, ее фигуркой, пленительными ножками. И всегда лукаво улыбалась, когда проходило мимо, слегка потупив свои зеленые глаза.
Тимохину было чуть за тридцать, ей лет двадцать пять. Кровь волновалась в обоих, взаимная симпатия все увеличивалась и явно грозила перерасти из безвинного пока состояния в нечто предосудительное. Ну да, у Томы был муж, у Петра жена. И законы моральной устойчивости и супружеской верности никто не отменял. Но человек, увы, слаб, и рано или поздно поддается искушению. Особенно если оно, это искушение, ходит рядом и сверкает такими чудными коленками. А сложившая коллизия разворачивалась таким образом, что их буквально толкало друг к другу. Тамара сидела дома с годовалым пацаном. На жизнь им зарабатывал ее муж, угрюмый и нелюдимый парень, ни с кем в подъезде не водивший знакомство и имени которого Петр до сих пор не знал, хотя в одном доме они жили уже не один год.
Петр тоже частенько оставался дома один — он числился фотокорреспондентом в районной газете, и поскольку фотолаборатории в редакции не было, снимки для газеты делал у себя на кухне, плотно задрапировав окно одеялом (надеюсь, читатель уже уяснил, что описываемое событие относится к тому времени, когда цифровых фотоаппаратов еще не было).
И вот однажды, когда Тимохин с утра остался проявлять и печатать снимки из очередной своей поездки в совхоз, в дверь квартиры позвонили.
Петр чертыхнулся и пошел открывать дверь. И опешил, увидев на пороге объект своих вожделений. Тома была в тапочках с помпонами, в коротеньком, да еще незастегнутом на последнюю пуговицу, халатике.
Тамара выглядела слегка смущенной, легкий румянец окрасил ее обычно матовые щеки. 
— Жена твоя дома? — спросила Тамара, глядя на Петра снизу вверх своими зелеными русалочьими глазами. — А я соды пришла у вас занять…
И только тут Петр увидел в ее руках фаянсовую кружку. Но в глазах Тамары Петр прочел совсем другое. И сода тут была вовсе ни при чем. Не отводя своего взгляда от Томы, Петр молча обхватил ее тонкую талию и рывком притянул к себе.
Молодая женщина тихо ойкнула и, несильно стукнув Петра зажатой в руке кружкой по спине, тоже обняла его и запрокинула голову, приоткрыв зовущие губы. Петр тут же впился своими губами в ее яркогубый маленький рот.
А потом, не совладав с собой, подхватил Тому на руки, намереваясь тут же отнести ее к дивану в гостиной. 
— Нет, нет, не сейчас! — задыхающимся голосом запротестовала Тамара. — Сын дома один остался. Если сможешь, зайди вечером. Или завтра днем. У меня Николай позавчера уехал на сессию. Ага, значит, этого вечно угрюмого везунчика (такую жену себе отхватил!) зовут Николаем. И что она в нем нашла? 
— А где он у тебя учится? — глупо улыбаясь от охватившего его счастья — такая женщина, мечта его последних дней, сама падает ему в руки! — спросил Тимохин. — И надолго уехал? — В Иваново, заочник он, — заговорщицким тоном сообщила Тома. — На целый месяц. На целый месяц! У Петра даже дыхание перехватило от возбуждения. Вот это да! Целый месяц в его распоряжении. И Томы. Это, ежу понятно, будет их месяц, иначе зачем бы она сказала об этом Петру. Хотя не месяц — два дня, с учетом сегодняшнего, уже теряются. А если прямо сейчас занырнуть к ней? — Сейчас не получится, — улыбнувшись и снова прижавшись к Петру, предугадала его желание Тома. — Свекруха вот-вот должна подойти, звонила уже. Так что только вечером. Или завтра днем. Ну, ладно, я пошла.
Она помахала на прощание пустой кружкой и повернулась к выходу. 
— Постой, а соду-то ты не взяла! — спохватился Петр. 
— Дурачок! — засмеялась Тома, и прикрыла за собой дверь. Послышался легкий шорох ее удаляющихся шагов. Целый день Тимохин был как на иголках, от не оставляющего его волнения запорол кучу фотобумаги — то передержит, то не додержит. После обеда он повез фотографии в редакцию, и все пятнадцать минут, пока шестой маршрут плелся до его остановки, думал о Томе и капал слюной. 
— А текстовки к ним кто будет писать? — сердито спросил редактор, когда Петр, положив пачку фотографий на его стол, хотел было тут же улизнуть. — Так мы же с Каретовым ездили, пусть он и напишет, — недовольно сказал Тимохин. — Он сам говорил, что у него будет штук пять зарисовок и пара репортажей с этими фотографиями. 
— Нету Каретова, — хмуро сказал редактор. — Вы, случайно, не квасили в совхозе? — Ну, было чуть-чуть, — признался Тимохин. Он уже догадывался, в чем дело — наверняка завсельхозотделом Каретов, когда они поздно вечером вернулись в город на редакционном уазике, пошел «догоняться», а сегодня вот не вышел на работу. 
— Выгоню его когда-нибудь, к чертовой матери! — чертыхнулся редактор. — Ладно, давай так: ты мне даешь в этот номер хотя бы два-три снимка с развернутыми, строк по сорок, текстовками, а я тебе за это двойной гонорар. Идет? Каретова теперь дня три не будет, сам знаешь. 
— Ладно, — с неохотой согласился Тимохин. — Но напишу я их дома. 
— Но чтобы с утра как штык! 
— А то! — весело сказал Петр.
Дома, после того, как они всем своим небольшим семейством посмотрели очередную серию «Семнадцати мгновений семьи» — девятилетней дочери Настеньке это тоже разрешалось, при условии выполненных уроков, и настала пора укладываться спать, Николай сказал, что еще поработает.
В их малогабаритной двушке рабочего кабинета у Петра, конечно, не было — в зале спала дочь, в спальне, естественно, сами родители, и жена Лена привыкла уже к тому, что муж использовал под кабинет кухню.
Здесь он делал фотографии, читал, писал — Петр хоть и был всего лишь фотографом, но никогда не упускал возможности подзаработать и на текстах, в которых их маленькая, но очень прожорливая трехразовая газета всегда остро нуждалась. А покурить спускался на улицу или же дымил в подъезде, в зависимости от времени года.
Лена, уже привыкшая к такому распорядку, да и к тому, что Петр как муж в последнее время к ней несколько охладел — нет, любить и уважать ее как мать своего ребенка он не перестал, просто в их отношениях поубавилось пылкости, — спокойно отправилась в спальню одна.
Петр положил перед собой на столе стопку писчей бумаги, раскрыл блокнот с последними записями, и начал писать развернутую текстовку — как и просил редактор, — к первому снимку. Это был мастер-наладчик из тракторно-полеводческой бригады по фамилии Букашкин.
В любое другое время он бы еще раз просмеялся над этой забавной фамилией, тем более, что носитель ее был здоровенным, под два метра, мужиком с пудовыми кулаками, никак не похожим на букашку, и гаечный ключ, с которым он сурово позировал, в его кулаке был похож на игрушечный.
Но из головы Петра не шло видение: там, внизу, как раз под его квартирой, разгуливает сейчас в коротеньком халатике, обнажающем стройные, немного полноватые ножки, или уже лежит в постели, разбросав эти самые ножки, и возможно, думает о нем эта чертовка Тамара. И Петр, отгоняя эту соблазнительную картинку, тряс головой и кусал губы.
После долгих творческих мук, перебиваемых настырными эротическими видениями, он все же написал одно предложение: «Афанасия Букашкина, мастера-наладчика второй тракторно-полеводческой бригады совхоза «Путь Ильича», не зря называют «мастер золотые руки». И пошел курить.
Выйдя в подъезд он, как был в тапочках, спустился на первый этаж, задержался на секунду у обитой кожей двери Тамары и, оглянувшись по сторонам, припал к ней ухом, задержал дыхание. Из-за двери слышалось негромкое бормотание телевизора.
«Не спит!» — взволнованно подумал Петр, поднес было палец к кнопке звонка, но тут же отдернул его. Сбежал вниз, сел на лавочку у подъезда и трясущимися руками воткнул в рот сигарету, прикурил, ломая спички.
«Идти сегодня к Томе, не идти? — лихорадочно размышлял он. — Ах, как хочется!.. Но ведь так и попасться недолго. А вдруг Лена или дочь проснутся — в туалет там, водички попить, а меня нет на кухне. Хотя они обе знают, что он ходит курить в подъезд — не лезть же каждый раз в спальню, откуда и был выход на единственный балкон… Нет, так дела не делаются. Надо будет или командировку придумать на пару деньков, или просто остаться дома — фотографии делать, и прошмыгнуть к Томе средь бела дня…»
Вот, блин, проблема-то свалилась нежданная на его голову. Но отказываться от соседки, самой выбравшей его для романтических отношений, вовсе не хотелось.
Так ничего не решив и выкурив две сигареты подряд, Петр поднялся к себе. Дома было тихо, жена и дочь продолжали дрыхнуть — одна в супружеской постели, другая на диване в гостиной.
Петр снова уселся за стол, принялся за второе предложение текстовки к фотографии этого мордоворота Афанасия Букашкина: «За что бы он ни взялся этот мастер, все горит в его руках…». Редактор наверняка поморщится и вычеркнет эту строчку. Ну и ладно, на то он и редактор. Интересно, а что он напишет взамен? Хотя куда интереснее, что сейчас делает Томочка. Продолжает его ждать у вполголоса бормочущего телевизора, или уже заснула?
Петр поглядел на наручные часы — пошел уже первый час ночи. А ведь точно заснет без него! Может, рискнуть, а? Вон же, выходил покурить, как обычно он всегда делает, когда работает ночами, никто из домочадцев и не ворохнулся, привыкли уже…
А коварное распаленное воображение между тем продолжало рисовать перед ним картинки, главными персонажами которых были он и соблазнительная соседка Тома. Да такие красочные и недвусмысленные, что Петра прямо за столом настигла мучительная и устойчивая эрекция. Эта мука становилась уже невыносимой и требовала немедленной разрядки.
И Петр, так и не взявшись за третье предложение, решительно отложил ручку в сторону, затолкал в карман спортивных штанов сигареты и спички, и снова пошел — как бы курить. «Минут за пятнадцать-двадцать управлюсь, — лихорадочно думал он, крадучись спускаясь по лестнице. — Для первого раза достаточно. А там поглядим…»
Он нажал на кнопку звонка у знакомой двери. И она почти тут же бесшумно распахнулась — Тома как будто все это время стояла в прихожей и ждала Петра.
Выглянув за дверь и, быстро осмотревшись по сторонам, она схватила Петра за рубашку и втащила его в прихожую, захлопнула за ним дверь. Тут же закинула ему теплые оголенные руки на шею, привстала на цыпочки и, прижавшись упругой теплой грудью с неожиданно твердыми сосками, впилась в губы. От нее исходил кружащий голову аромат — видимо, надушилась чем-то импортным. Во всяком случае, Ленка так одуряюще никогда не пахла.
Не прекращая целоваться, они мелкими шажками просеменили в гостиную и упали на раздвинутый диван (Петр успел самодовольно про себя отметить — «ждала таки!»). И только он навалился на Тому, как даже через шум в ушах от пульсирующей возбужденной крови расслышал шлепки босых ног там, наверху, в своей квартире.
Петр обмер: неужели дочь проснулась и пошла в туалет? Сейчас обнаружит, что на кухне свет горит, а его нет, и пойдет, разбудит мать. Хотя какая ей разница, на кухне он или нет? Может, просто забыл выключить свет, и ушел спать к матери… А если это не дочь бродит, а жена проснулась, а его нет? Выглянет в прихожую, а его и там нет… — Ну, ты чего? — недовольно спросила Тома. 
— Да так, ничего, вроде послышалось, — отдуваясь, прошептал Петр. 
— Э, да у тебя и правда ничего, — разочарованно протянула Тома, почувствовав сникшее настроение Петра. — Ты чего напугался, дурачок? Никто сюда не зайдет, не бойся. Ну, ну, давай… Чего ты?
Но Петру «давать» было нечем. Тогда раззадоренная и не желающая оставаться ни с чем, Тамара взяла инициативу в свои руки.
Петр сгорал от стыда, но не противился стараниям Томы, тем более, что ему это было приятно, даже очень. Наконец, он воспрянул духом и плотью и был готов вознаградить Тамару, но тут послышался приглушенный детский плач из спальни. И как ни пытался распалившийся Петр удержать Тому, та вырвалась и убежала к разревевшемуся сыну, бросив на ходу: — Подожди, я сейчас!
Петр чувствовал, что его бесплодный пока визит к соседке затянулся и лучше бы ему вернуться домой, пока не поздно. Но какая-то сила буквально пригвоздила его к дивану: он не хотел уйти вот так, впустую. Тем более, что возрожденная с помощью Тамары готовность его продолжала оставаться на высоком уровне.
И когда Тамара, наконец, вернулась, он откинул простыню, демонстрируя эту готовность. Та хихикнула: — Вижу, вижу!..
И сама оседлала его. И у них получилось! Почти. Потому что спустя пару минут раздалась трель дверного звонка. В ушах Петра она прозвучала как грохочущая очередь крупнокалиберного пулемета, и он даже не заметил, как с перепугу с такой силой толкнул с себя Тому, что та шлепнулась на пол и громко выругалась: — Ты что, совсем одурел со страху, козел? — Так звонят же! — свирепо прошипел Петр, возя руками по дивану. — Где тут мои штаны были? 
— Да пусть хоть зазвонятся, я никому не открою, — попыталась было успокоить его Тома, вставая с пола и вновь устраиваясь на диване
Но Петра уже буквально колотило, и он трясущимися руками натягивал одну штанину сразу на обе ноги. 
— Я тебя прошу — посмотри в глазок, кто там, не Ленка моя? — Ой, трус-то како-ой! — насмешливо протянула Тома. — И чего я только на тебя глаз положила, спрашивается…
Но к двери пошла, наверное, специально при этом повиливая круглой попой. Петр, глядя ей вслед, с сожалением отметил: «Эх, блин, какая фигурка. Какая фигурка, а!?». Справившись, наконец, со штанами, он заспешил в прихожую. 
— Ну, кто там? — Да никого, — оторвалась от глазка Тома. — Может, соседка моя, Петровна, была? Она как поддаст, так обязательно шляется по подъезду, ищет собеседников. 
— А ну-ка…
Петр нагнулся, заглянул в глазок. На площадке, во всяком случае, в поле его зрения, действительно никого не было. А любвеобильная Тома в это время прильнула к Петру сзади, запустила бессовестную руку ему в штаны. — Ты что, уже оделся? — жарко прошептала она. — Нет, так дело не пойдет. А ну, марш на диван! Я еще не все сказала…
Но перенервничавший и перетрухнувший Петр понимал: ничего у него сегодня больше не получится. И ему надо молить Бога, чтобы домашние не обнаружили его отсутствия, хотя прошло уже — о, черт! — почти час! 
— Извини, Тома, — проникновенно сказал он, мягко извлекая ее шаловливую ручку из своих штанов. — Давай в следующий раз, ладно? — А следующего раза может не быть!
В голосе Томы прозвучали одновременно и горечь, и обида. Но Петр уже не слушал ее, а еще раз взглянув в глазок, щелкнул задвижкой и вышел на площадку, прислушался. Вроде тихо. И он на цыпочках стал подниматься по лестнице. 
— Эй!
Петр испуганно обернулся. 
— Тапочки свои забери, альфонс недоделанный!
Из полуоткрытой двери высунулась белая рука с зажатыми в ней тапками и швырнула их на площадку. Пластиковые тапки упали на бетон с дробным костяным стуком. Петр зажмурил глаза. Но в подъезде по-прежнему царила тишина.
Петр подобрал тапки и, держа их в руке, продолжил восхождение на свой этаж в носках. Остановившись перед дверью, он перевел дыхание, прислушался. Нет, дома у него все спокойно. Уф, пронесло, отсутствие Петра, похоже, так и осталось незамеченным — его девочки продолжали безмятежно спать. Сунув ноги в тапки и на всякий случай вытащив из кармана сигареты со спичками и держа их перед собой (да вот, покурить выходил!), Петр уверенно потянул дверь на себя. Она открылась и неожиданно с негромким лязгом застопорилась. Цепочка!
Кто-то запер дверь изнутри на цепочку. Не дочка же. Значит, Лена. Не нашла его ни в подъезде, ни у подъезда, и закрылась. Но не совсем, а на цепочку. Вот и понимай это, как хочешь: вроде бы дверь в дом и не совсем заперта, и в то же время войти невозможно. Блин, все у этих баб с какими-то вывертами!
Петр даже вспотел от нервного напряжения. Что делать? Позвонить? Или потихоньку через щель позвать жену? Так она может такой тарарам устроить, что весь подъезд проснется и с интересом будет вслушиваться в бесплатный концерт.
Нет уж, такого удовольствия он никому не доставит! И Петр, запустив свою длинную худую кисть в дверной зазор, стал нашаривать конец цепочки, чтобы выдернуть ее из паза и распахнуть дверь.
Но цепочка была короткой — Петр специально сам выбирал такую, чтобы никто, ни с короткими, ни с длинными руками, не смог проникнуть в их жилище, когда они спят с приоткрытой для сквозняка дверью в летние душные ночи.
Из-за узкого зазора рука его не могла выгнуться под нужным углом и зацепить цепную задвижку. Петр и сопел, и кряхтел, но у него ничего не получалось. И от неожиданности он даже слегка присел, когда вдруг услышал негромкий, но ядовитый голос Лены: — Может, помочь?
Петр совладал с собой и с напускным раздражением сказал: — Ты зачем закрылась? Я ж покурить выходил…
И продемонстрировал половинке бледного лица жены с одним рассерженно блестящим карим глазом в узком дверном проеме сигареты и спички. — А ну дыхни! -Чего? — не понял Петр. — Ты думаешь, что я пил где-то? Так на, нюхай!
И с силой выдохнул под нос Лены. — Да, не пил, — согласилась она. — Но и не курил. Табаком от тебя не пахнет. Зато воняет чужими духами. И я, кажется, знаю, чьими… — Да что ты знаешь, что ты знаешь, — торопливо забормотал Петр. — Я точно курил на улице. Но потом у меня голова заболела, и я решил прогуляться вокруг дома. По свежему воздуху. Зато сейчас голова не болит. Ну, впусти меня, Лена! — Не болит? — спокойно переспросила Лена. — Зато сейчас заболит!
В дверную щель вдруг просунулся зачехленный зонт, загнутой массивной рукояткой вперед, и ошеломленный Петр не успел отклониться. В подъезде раздался громкий деревянный щелчок — Лена угодила мужу точно в лоб. 
— Иди туда, откуда пришел! — гневно прошипела она, втягивая зонт обратно. — Привет передавай от меня этой сучке Томе. С ней я завтра разберусь. А ты пошел вон, кобель!
И дверь с треском захлопнулась. Ошеломленный Петр застыл на месте как столб, потирая ушибленный и начавший распухать лоб. Потом разозлился и с силой нажал на кнопку звонка, не отнимая от него онемевшего пальца, пока дверь опять не раскрылась — так же на ширину цепочки.
-Я сказала тебе — не пущу! — опять яростно сверкнула одним глазом в дверной зазор Лена. — Нам предатель не нужен! 
— Да что ты такое говоришь, Леночка! — заканючил Петр. — Не был я ни у кого! И вообще — не имеешь права меня не пускать, я тут прописан! 
— Ах, ты тут прописан! — зашлась от злости Лена. — А чья это квартира, тебе напомнить?
Да, квартиру пять лет назад получила жена, работающая бухгалтером в ПМК. До этого они мучились в малосемейке. Но он же действительно здесь прописан. И они, как бы там ни было, семья…
Однако Лена была непреклонна. Она была до глубины души оскорблена изменой мужа и не собиралась его прощать. 
— Иди, иди давай отсюда, туда, откуда пришел! — настойчиво повторяла она, уже начиная заливаться слезами. 
— Мама, мама, что случилось?
Это проснулась дочь и вышла к матери в прихожую. Лена еще раз с ненавистью сверкнула глазом и захлопнула дверь. Слышно было, как она, всхлипывая, говорила дочери приглушенным голосом: «Ничего, доча, ничего не случилось. Это тебе показалось. Идем спать ко мне…»
Петр впал в прострацию. Вот так номер! Сходил, что называется, на ****ки! Как же он, дурак, мог забыть народную мудрость «Не живи, где…» Или наоборот: «Не …, где живешь». А теперь что делать?
«А-а! Раз она меня отправила к Томе, то и пойду к ней опять! — с отчаянием подумал он. — А если Ленка и в самом деле попрет меня, то хоть буду знать, за что…»
Он быстро сбежал на первый этаж, позвонил в Томкину дверь. Она не открывала. Петр снова надавил на кнопку. Наконец, дверь распахнулась, и так же, как давеча у него дома, на ширину дверной цепочки.
У Томы цепочка была длиннее, и потому Петр видел все ее искаженное злостью лицо, а не половинку, как у своей жены. 
— Иди отсюда, казанова сраный! — свистящим шепотом сказала Тамара. — Я все слышала. Попробуй только признаться жене, что был у меня! Понял? 
— Да понял, понял, — упавшим голосом сказал Петр. — Ну и спокойной вам ночи! — хмыкнула Тома, и тоже захлопнула дверь. И Петр поплелся наверх. Может, пустит его Ленка? Жена же, как-никак. Пока еще…

Маргарян Никита

Сказ про колдуна

Ванька только открыл глаза, а уже знал, что вся семья встала. Дед Василек встал поди раньше всех и уже следит за всей семьей, словно пастушья собака. Семейство было обширное. Дед, бабка, мать, отец. Отец в свое время отлично разгулялся, потому у Ваньки было трое старших братьев, уже ушедших строить свои семьи, двое младших братьев, среди которых был еще от сиськи не оторванный младенец и старшая сестра, которая вот-вот выходила замуж, уходила в новый род. Вот почему Ваньку сегодня никто не разбудил! Наверное, для него была припасена какая-то особая работа в приготовлении свадьбы. Парнишка вскочил с лавки, ураганом пронесся по избе, одеваясь, попутно поглядывая в открытые ставни — выглядывал деда.

Дед имел обычай чуть ли не до первых петухов просыпаться, садиться посеред двора, на пень, искоса, а порой и прямо смотря на хлопочущих во всем хозяйстве домочадцев. От его зоркого глаза под высоко возведенной правой бровью ничего и никогда не могло укрыться. Иной раз Ванька даже удивлялся, как это дед мог углядеть, что он, залезши в погреб уплетал за обе щеки горох. Не менее вездесущим был и голос деда, казалось, что единственное место, куда он не может докричаться, находилось где-то за близлежащей речкой и то нельзя было об этом точно сказать. Уряд дня был одним для всех и всегда. Отец как обычно уходил на косьбу, заготовку леса или еще какую работу, чтоб пораньше сбежать из дому. Мать Ваньки трудилась за стряпаньем еды, да присматривала за младенцем. Сестра училась хозяйству у мамы, готовилась стать главной хозяйкой в новой семье. Бабка помогала им и не случись, кто-то из домашних уплетет что-нибудь до обеда. Дед узнает, как собака вынюхает, облает, а может быть и покусает пастью, пускай в которой недоставало зубов.

Двое братьев бегали по тем или иным поручениям, будь то принести отцу на поле крынку с молоком, или что-то подергать в огороде. В общем, помогали взрослым. А Ванька же, как старший из оставшихся в роду братьев чаще всего уходил пасти коров, играть им на рожке. Еще с пяти лет он этим занимался, хотя порой ему казалось, что часть всей работы мог не напрягаясь выполнять и дед, если он все видит и знает.

Утром накануне женитьбы Ваньку никто не разбудил. Точнее нарочно никто не будил. Проснулся парень, услышав переговоры бабки с дедом.

— Василий!

— А!

— Чаго а? Хватит сидеть те на пне.

— Мовчи! То мое место, никто не может больше так сидеть, как я!

— Да я про другое хотела!

— Што?

— Сбрый ты цю погану поросль с лица! Всех гостей и внуков мне распугаш!

— Иди и сбрый сама! Мне некогда, я занят!

С ворчанием бабка на четверть шага отошла от стола, за которым месили каравайное тесто в шесть рук, порядком еще не успев вытянуть из теста и пальчика. Она действительно собиралась уйти в баню, чтобы нарыскать там бритвенных причиндалов. Между ней и дедом были по меньшей мере стена, полуприкрытые ставни, кусты и с десяток саженей.

— Ты што, старая? Совсем сдурила! Куда навострилась! Меси тесто давай!

Бабка заворчала еще громче, пускай дед слышал ее ворчание еще тогда, когда то было бубнением под нос.

— А ты, спиногрыз, бегом сюда и прихвати свого брата! — в голосе деда была еще одна странность — он мог крикнуть в толпу, но человек, которому дед кричит всегда поймет, что это обращаются к нему.

— Какого? — Пискнул Ванька.

— Какого-нибудь, все равно… главное чтоб у мамки из рук младенца не вытягнул!

Ванька вышел и схватил за ворот первого попавшегося брата, вылетевшего из погреба в запятнанной черничным вареньем рубахой. Данька уж было понял к кому ведет его брат, но не успел взмолиться о том, чтоб Ванька его отпустил хотяб рубаху сменить, как они были уже перед стариком.

— У вас есть задание сегодня. Ваня. Не опасайся, коровы сегодня управятся и без тебя.

От первых дедовых слов Данька уж было съежился, но голос деда был спокоен.

— Каравай, что сейчас месят наши бабаньки на свадьбу не гож. Его в продажу отдадим. Мы к столу испечем не обычный каравай, а из пшеницы и ржи. Чай в кармане дыр нету. Но нету у нас так же и ржи. Отсырела вся, будь она не ладна!

Ванька согласно мотнул головой.

— Идите, да выменяйте у соседей. Ванька — буш за старшого. Нужно мешок муки. — дед, руками в воздухе очертил размер мешка — В зернах вы рожь принесете или колосьях, это уж как придется.

Меж собой братья порешили так — не разбегаться, сначала узнать кто и почем меняет рожь, а потом уж до дома возвращаться, с дедом советоваться. Уходя за двери калитки, не без удивления мальчишки заметили то, что дед не обратил внимания на следы варенья на рубахе Дани. Это значило, что задание, которое дед хотел дать и впрямь важное. Но все же ребятам на мгновение пришла в голову грустная мысль, что дед стареет и просто не заметил.

— Данька! Едрена вош. Што ты как порося? Рубаху поменяй. — голос деда был насмешливый, однако парень пригнулся, будто он в поле гром услыхал.

***

Несмотря на то, что Ванька был годов эдак на шесть старше Даньки, среди всех братьев они сдружились пуще всего. Оттого шли ребята весело. Никуда не торопились — свадьба только на следующий день.

В селе закрытыми двери никто не держал, потому Васька спокойно прошмыгнул через калитку ближайшего соседского двора. Подлетел к избе, постучал, что есть дури и загорланил.

— Колядын, колядын, я у матушки один! Матка не велела долго мне стоять. Доставай сундучок, доставай пятачок!

На дворе было лето.

— Ты там сдурел! — из-за двери зазвенел голос. Спустя пару мгновений продолжил — А кто там сдурел-то?

— Сдурел потому что в двери так тарабанит, али тому, что колядки летом распевает?

Голос за дверью отказался выбирать. Вместо того дверь отворилась, хотя по-сути даже не была заперта.

— Чаго милый гость, тебе надо?

В дверном проеме стояла тонюсенькая девка, если с виду и казалась она маленькой и хрупкой, то труд сделал ее сильной и уверенной в движениях.

— Ржи.

— Игого. А яшо, Вань, чего изволишь?

Даня захохотал.

— Да ржи мне надо. — после Данькиного хохота Ванька стал говорить чуть менее уверенно — Из нее муку делать. У сестрицы свадьба скоро, а каравай будет… ммм… тебе самый вкусный кусок будет.

— Вань, ты что попрошайничать удумал?

— Нет же, проси, что хош, может и сойдемся.

— Отец не велел мне без него ничего продавать но рожь особенно, она там такая…

— А ты покажи нам сначала!

— Сестре на свадьбу говоришь…

Девушка подумала мгновенье, покачалась с ноги на ногу, а потом махнула рукой и позвала гостей за собой. Пошли в погреб. При свечении одной только лучины, Ванька разглядел стебли, уложенные в несколько десятков снопов. Зернышки в зеленоватых колосьях становились черными, бурыми и серыми. Данька потянул пальцы, как любой маленький ребенок желая потрогать неизвестную диковину. Брат поймал его руку, и одернул.

— Данька, нельзя чужое трогать. — обратился к хозяйке — за дурака меня не держи, то и не рожь вовсе. У ржи зернышки зелененькие, а тут разноцветные какие-то.

— То спорынья.

— Ну вот, обманывать вздумала. Меня за дурака держать не надо.

— Спорынья — подхватил младший брат.

— А я и сразу сказала, что не велено продавать.

— А мне дед и не велел такого покупать. — Ваньке стало интересно почему это соседка так удерживает продажу невиданного растения — откуда эта… эээ… штука берется? Как выращивается? Я такой не видел.

— Да что уж, тут-то все рожь… не знаю… колдун наверное наслал спорынью эту…

— Колдун значит — взгляд Вани стал недоверчивым.

Ванька заугрюмился, он не любил когда кто-то пытался его обмануть, а былички о колдунах для него являлись самыми что сказками — никогда он не видел чего-либо имеющего связь с колдовством. Уже хотел уходить, как соседская дочь заметила угрюмость в белом лице гостя, позвала к столу отведать гостинцев. Не хотела ли показаться плохой хозяйкой и отпускать гостей, или еще почему, Ванька сказать не мог, но согласился.

Стол был и впрямь щедрый. Там, да сям лежала сдоба, а дерево в кружках исходило теплом от налитого сбитня. Пускай семья Вани была довольно зажиточна, кормились в ней скромно, ибо не особо жаловали праздность. Потому и отведать у ребят сладкого выходилось по праздникам или в гостях. Оттого ребята без смущения быстро уплетали все вкусное, что стояло на столе. Тем более любая хозяйка будет рада, когда ее стрепня хорошо естся. Соседская дочь о нравах в Ванькиной семье знала, ибо тайн никто не держал, поэтому и пригласила ребят к столу, расспрашивать о свадьбе. Кто жених, когда свадьба и зачем это рожь понадобилась. Почти на все вопросы, что младший, что старший брат разводили руками и хватали стаканы с горячим напитком. Дочка же соседская ловила каждое их редкое слово, а когда Данька назвал имя жениха, она беззвучно повторила его и бросила мечтательный взгляд в сторону.

Сдоба подходила к концу, кружки пустели, а время неумолимо текло. Но хозяйка никак не хотела отпускать ребят. Расспрашивала и расспрашивала. Под конец же, когда Ванька вновь сделался хмурым от того, что его задерживают. Напоследок хозяйка предложила им не ржи, а сразу ржаной муки, пару мешков, да даром. Только велела подождать, пока мука не будет эта готова. Ребят это предложение столько же удивило, сколько и обрадовало, а обрадовало оно из весьма, но ждать они не стали, пошли до дома — разговаривать с дедом. В дороге оба шли радостные и воспрявшие духом. Много меж собой говорили.

— Колдун… а колдуны существуют? — младший брат хотел задать этот вопрос еще когда вышел из дома соседей.

Данька смотрел на Ваню, как на кладезь всяческих знаний, старший же знал не многим больше своего младшего брата, однако считал своим долгом отвечать на каждый вопрос вне зависимости от своих познаний.

— Бабушка рассказывала… Я не хотел идти по поручению деда, хотел колдуна искать.

Данька сощурил удивленные глаза.

— Да-да. На свадьбу нада колдуна привесть. Много около свадьбы бесовской силы крутится, колдуна нужно пригласить, чтоб защищал от нее. На свадьбу-то и не просто бесовщина, другой какой колдун вредить придет.

Бабушка сказывала, мол когда еще мала была видела, как идет незнакомый дед… злющий такой идет, да в сторону свадьбы. Он шагает, а над ним как будто дым вьется. Колдун, которого к свадьбе позвали цыцнул на него, сказал «стой на месте» и дед тот встал, все три десятка зубов скалил, а сойти с места не сойдет — не может. Колдун тогда обрадовался — назад на свадьбу пошел, а дед тот злой все-таки к вечеру объявился. Так и так, грит:

— Давай силой меряться!

Выпучил глаз на кружку деревянную — там внутри квас был налит. Говорит, пей, мол. Колдун-то выпил, икота напала да волосы из бороды падать стали, но он не испужался, отпил из другой кружки, остатки протягивает:

— Теперь ты от меня выпей.

Дед и выпил. Сделал один глоток — тоже облысел, но не только бородою, а всеми волосьями, другой глоток сделал — горб вырос, третий — ноги подкосились. Лежит на полу, извивается, как змея. И оскалиться не может — зубки все на полу валяются. Кричит.

— Отпусти меня, мне тяжко.

Колдун икает, да улыбается, головой водит, на прореженную бороду показывает.

— Ладно — кричит дед — понял.

Еще пуще выпучил глаз на кружку, говорит, чтобы волосы сжег, пепел примешал к напитку, да из кружки выпил. Колдун все сделал — икота прошла, волосы тут же отросли. Тогда он схватил метелку и зубы, что у злого деда изо рта попадали, смел в уголок. Тот как поднялся на ноги, так сразу убежал. От горба его избавил свадебный колдун, да только волосы с зубами не вернул. В наказание. Был тот незнакомый дед другим колдуном, хотел свадьбу попортить, да только смеху навел.

Между тем, как Васька рассказывал, ребята уже дошли до дома.

Дед, в ответ на весть о двух мешках дарованной ржаной муки, удивленно задрал правую бровь — задрать еще и левую было бы совсем для него роскошью. Но решил муку все-таки принять — в случай чего можно было всегда внука отправить обратно искать. А когда ребята принесли мешок, дед опустил в него иссушенный старостью палец, поднес к губам, попробовал, посидел чуть-чуть причмокивая, после чего лицо его засияло. Мука вызвала у него много приятных ощущений, словом, была отличная.

— Добрый каравай из печки вылезет.

Мальчишки, уж было готовые к взбучке, выдохнули. Данька стоял, тупя взгляд в землю, поскребывая ногтем засохшее варенье с рубашки.

— Обойдетесь в этот раз без латачки, хотя для того времени, что вы ходили, принесли весть только об одном из соседей.

Дед задумался.

— Скажите, ребят, неужели вы только одного соседа навестили, иль у остальных ржи не было.

— Да, деда, и у того соседа, от которого мука, не было ржи. — сказал Данька, хотя старший брат уже давно хотел уходить.

— Это как это?

— Дочка соседская в погреб повела, когда просили рожь показать. — к разговору присоединился Ваня. — хотела обмануть, вместо ржи была что-то… эээ… — Ваня не мог вспомнить название нового растения.

— Простыня! — выпалил младший брат — или простыр… спросто… — он тоже не мог точно вспомнить диковинное слово.

— Просо. И где она его взяла? — угрюмо вставил дед.

— Ну да… хитрила там что-то… про жениха расспрашивала… — принялся вспоминать старший брат, хотя сказать точно просо то было, или нет, он не мог, не видел проса — не растили в тех краях его.

— Зла, за то, что просо с рожью попутала, мы держать на нее не будем, мало ли какой ветер у нее в голове гуляет, да и девке той, видать ветер не просто в голову, а куда ниже ударил, раз о чужих женихах думать стала. — дед усмехнулся, его смех был похож на резкое, сухое кряхтение или кашель — я рад, что ты, Ваня, не дал себя обмануть. И муку ты принес отличную.

Так деду тогда радостно сделалось, что хотел внуков в тот день освободить от всякой работы, дать погулять. Конечно сказать он об этом им не мог «наглые хари совсем разленятся», поэтому наказал ходить по селу и искать другую рожь, только до дому не носить, а вернуться к вечеру с рассказами. За таким делом братья и прогуляли до первых закатных лучей. Как пришли — дед не ругался, что поздно.

Прознали ребята на следующее утро, что в особой милости у дела находятся, так сразу «наглые хари решили полениться». И ушли Ванька с Данькой гулять вплоть до самой свадьбы.

Для младшего брата разговоры старшего проносились мимо словно ветер проносится сквозь голые ветви — дерево едва замечает. Он с интересом рассматривал пастуший рожок брата, не столько слушал его речи, сколько представлял себя играющим песни разные. Ему рассказывали много дивных сказок о том, как умелые пастухи с помощью своих трелей собирали разбредшихся овец, прогоняли волков и недобрых людей. Прогоняли не просто, а волшебством своим заставляли уплясывать куда подальше.

— Вань, а это правда, что можно играть на этой дуделке так, чтоб ноги сами в пляс пускались?

Старший брат давно уж заметил, что его не слушают. Из-за этого он злился. Выхватил рожок у младшего, набрал воздуха в грудь, приготовился играть. Данька же зажмурился в опаске от того, что дальше будет.

— Не, дурень. То не дуделка, то рожок, да и никакого колдунства я над тобой сотворять не буду. Выдохни. Правду сказать — и колдунства настоящего я никогда не видывал. О нем только взрослые рассказывают.

— Хочешь сказать, что все это небылицы?

Ваня призадумался. Подрыгал бровями, как это делал дед — забавы ради. Попинал камушек, пока тот не улетел в сторону. Ребята шли по окраине села, в том месте, где начинается поле хлебов.

— На самом деле, мне кажется, колдунство еще надо суметь разглядеть.

Ванька оглянулся, чтобы никто не видел, и пополз в колосья, топча и приминая их, искать приглянувшийся камушек. Там, где парень проползал, стебли выпрямлялись — скрывали точно золотые занавесы. Из-за пшеницы послышался вновь его голос.

— Я маленький был. Тогда и приключилась история, после которой не верю я ни в каких колдунов.

Я тогда только-только пастухом сделался — только вытягнули соску изо тра, сразу дали рожок. Стадо у нас еще маленькое было. Сижу я на поле, как вижу — из неоткуда появился волк. Пригнулся, землю нюхал, да зубы скалил. Далеко на поляну не выходил. В общем волк, как волк. Страшный. И теля утащил. Теля орал, что было мочи, все стадо побежало до дому, а вслед и я на одной из коров.

Возвращался я тогда домой затемно, весь потрепанный, перепуганный и зареваный. — Ванька никогда не стыдился рассказывать о своих слезах — Тятька спросил, мол, чего да как. Я ему ничего не сказал по делу, только хлюпая выцедил, мол коровку жалко. А взрослые, как узнали, что это волк сцапал, сразу назвали волка обратившимся колдуном. Не знаю почему они так его назвали, но то был именно серый. Волк как волк. А его колдуном нарекли. И каждый раз, когда кто-то говорил про колдуна, никто не рассказывал какой то был колдун да где его искать.

Ванька остановил рассказ, окликнул брата.

— А вообще, Дань, забудь что я тебе только что наговорил, лезь сюда! Вот это уже похоже, что дело чье-то не чистое!

Младший брат уж был подумал, что его хотят напугать, однако быть пуженым не хотел — шел на голос старшего, продираясь сквозь пшеничные заросли. Носом уткнулся в странный колос пшеницы, весь покрытый черными наростами. Рядом Ванька хмурился, собирал брови в крышу домика и изучающе смотрел на другие колосья.

— А ведь у соседушки была другая спорынья.

Данька не понял, что ему хотят сказать.

— Девка говорила, мол спорынья у них в погребе лежит. Видать она не про весь стебель с колосом, спорынья — не все растение, спорынья — только это.

Старший брат тронул пальцем черный, крупный, похожий на язык нарост. Данька начал чувствовать неладное.

— Там — в погребе лежала порченная рожь. А мы с тобой решили, что это какое-то новое растение. А теперь спорынья эта растет еще и на пшенице.

— Думаешь ее нельзя есть?

Вместо ответа Ванька надломил зараженный колос и резким движением тыкнул им в лицо брату. Данька прикрикнул, отшатнулся.

— А еще сдается мне, что мука, которую дочка соседская дала как раз из той порченой ржи. Если бы у них была здоровая рожь, то они показали бы, а если бы была готовая мука, то продали бы сразу.

— А зачем это она так?

— Не знаю — с расстановкой протянул Ваня — попытайся припомнить длину той слюны, которую она пускала, задумавшись о женишке нашей сестрицы.

Более не было сказано много слов. Братья и так опаздывали на свадьбу, поэтому бежали они в два раза быстрее, ведь надо было предупредить о порченном каравае. Дорога была очень длинная, несмотря на это, остановились они только один раз — Данька захотел домой вообще не возвращаться, ибо ждал, что за плохой свадебный каравай дед будет винить их. А мальчику хотелось еще жить. Но стоять долго не пришлось — старший брат пригрозил еще более быстрой расправой, схватив в руки палку, а потом, убедившись, что угроза не возымела ожидаемого влияния, достал рожок.

Однако прибежали на свадьбу они поздно. Муки было так много, что ржаной был не только каравай — а и вся выпечка, причем больше половины ее было уже съедено, на лице у соседской девки красовалась радостная ухмылка, а гости на свадьбе бесновались и вели себя странно.

Свадьба проходила во дворе, было странно видеть дедов пень пустующим. Поодаль стоял большой дуб, кроною своею уходивший высоко в небо. Около которого крутилось несколько человек, с широкими улыбками обнимали священное дерево — пытались достучаться до своих богов. Двери избы были распахнуты, около порога стояли мешки добра, приготовленные сестре Вани, чтобы нести в дом мужа приданное.

Еще когда Ваня подбегал к сестре, она начала кричать и уходить в сторону. По ее словам, младший брат стал старше и вымахал в несколько десятков раз. Была такая традиция, когда молодые откусывали от свадебного каравая, чтобы по величине укуса заранее определить кто в семье будет главнее. Видимо невеста откусила больший кусок.

Жених же сидел поодаль, оперевшись лбом о кулак — толи голова болела, толи он размышлял. О чем неизвестно, правда, когда Ваня подошел и спросил, жених рассеяно посмотрел стеклянными глазами вокруг, потом в сторону невесты, вздохнул и вновь уставился в пол, повторяя «зря, зря, зря». Наверное, расстроился, что невеста откусила больший кусок.

Некоторые люди просто бегали туда-сюда, толи жалуясь на странные голоса, толи радуясь им, другие же говорили про лица тут и там выглядывавшие из стен. Дед же был несколько ошарашен — подходил к гостям и пытался понять, что происходит и кто тут колдовал. Впрочем, он выглядел хорошо — так и не притронулся к еде, ибо имел привычку сначала напиться квасу, браги да медовухи, а уже потом что-либо есть.

Увидев ребят, дед прежде всего предостерег их от употребления в пищу чего бы то ни было. Строго настрого запретил и добавил, что еда под злыми чарами находится. Пускай захмелевший, он не прекращал попыток поправить происходящее и держать его в узде. А Ванька, пускай и не веривший в колдовство, все же не притронулся к еде, ибо верил в тумаки от деда, а то, что дед был пьян, только укрепляло веру.

Дед Василек вскочил на стол, сваливая кушанья на землю.

— Все слухайте сюда! — он выкрикнул и замялся, ибо мало кто его послушал. Мало кто вообще в его сторону посмотрел.

Тогда дед слез, подбежал к приглашенному на свадьбу колдуну и замер — хотел замахнуться и ударить его, но опомнился, испугавшись колдовских чар. Говорить ничего не пришлось — приглашенный колдун понял, чего от него хотели и ответил сразу, что не понимает каким образом помочь бесновавшимся гостям, мало того он даже не понимал кто мог учинить подобную злую шутку. Тогда дед попытался еще раз привлечь общее внимание. Он уже не кричал, а взвыл, почти взмолился и был услышан. Он хотел всех загнать в просторную избу, чтобы никто не в беспамятстве не умотал далеко и не заблудился, на себя же он взял задачу сосчитать всех гостей и убедиться, что все живы, целы и все еще люди — на свадьбах обычно боялись, что злые колдуны превратят гостей в жаб, куриц, а то и в волков.

Дане стало не по себе. Он хотел успокоить деда, сказать, что это не колдовство, а козни соседской девицы, даровавшей порченную муку, однако дед его не слушал — был занят тем, что пытался собрать гостей, которые вновь не хотели к нему прислушаться, а самой девицы уже и след простыл.

Трижды Даня пытался обратиться к деду. Сновал за ним хвостиком и дергал за подол одежды. Однако, когда дед все-таки обратил на дите внимание, Ванька схватил брата за шкирку и оттащил в сторону.

— Дурень, пускай лучше думает, что это не наша вина! Он же сейчас людей заведет в избу, а нас сразу на кладбище!

Небо принялось хмуриться.

— Оставь брата в покое — вмешался дед.

Ванька на мгновение забыл, что дед слышит все и толпа тому не помеха.

— О какой это вине ты говорил?

Ванька начал что-то мямлить.

— Это ваших рук дело?

Дед на время оставил попытки собрать людей и подошел к старшему внуку, прищурился, осмотрел его от пят до макушки, повернул спиной и вытащил из-за шиворота застрявший там колос. Колос был почти здоровый, но с небольшым черном пятнышком на одном из зерен, которое не ускользнуло от внимания деда.

— Что это?

— Пше-пше-пшеница? — Ванька редко заикался.

Дед заугрюмился.

— Ваня. Это имеет какое-то отношение к свадьбе?

— Пшеница? Какое? Тут все из ржи.

— Не дури. Подумай хорошенько. Мука ржаная. Все ли с ней так?

После этих слов Даня начал хлюпать, а его брат поддержал, то, что ранее говорил дед и выкрикнул, что теперь верит в колдовство и своей жизни первый раз видит оное, да считает теперь, что сказки про нечистую силу сказами не являются.

Почему-то это свадебные гости услышали. В толпе стали хихикать, возмущаться. Гул прошел волной по всем людям, а на гребне той волны слышались слова «колдун» и «чары».

Небо залилось громовым ворчанием.

Ванька, видя, что дед еще не вполне верит ему, ничего лучше не придумал, кроме как выкрикнуть еще раз обвинения в сторону колдуна. Многие его поддержали громким одобрением. Это возымело действие на деда и в следующий миг все на свадьбе стали винить колдуна. Вся свадьба наполнилась такой ненавистью к колдуну, которого никто не видел, что, казалось, ненависть эта хорошо чувствуется за много верст.

Именно в этот миг небо с приглушенным жужжанием и тонким звоном извергнуло из себя молнию, которая попала в дуб и расколола священное дерево. Благо людей там уже не оказалось. Колдун ли это был не доволен в клевете или погодное ненастье случилось само по себе, все на свадьбе приняли эту молнию за однозначно плохое знамение и поспешили послушаться к призыву деда Василька собраться в просторной избе.

Кое-как, не сразу, но собрались. В избе не было только одного гостя — соседской сестры, но искать ее никто не стал. Пускай и одурманенных, но смерть священного дерева заставила всех угрюмо молчать. Пролился дождь, невнятно затарабанили капли по стенам и крыше сруба. И только этот тихий звук тогда был слышен в просторном помещении, полным народу, недавно праздновавшего свадьбу. На столько все притихли.

Долго еще после сорванной свадьбы ходили разговоры о колдовстве, а семью Ванькиной сестры считали заведомо несчастной. Много ходило же споров о том стоит ли свадьбу переигрывать, однако все сходились на одном — свадьбу сорвал злой колдун. Сказать что это за колдун и где его искать, никто не мог. Да и был ли он окаянный вовсе… Может всему виной дурь людская, а не сверхестественная сила.

Стеклянные глаза

Ян пустил тупой взгляд по окружавшим его каменным стенам. Стены ответили тем же. Он уже как час проснулся и должен был идти на работу, но это у него не выходило.

Проснулся он не в своей квартире, а на полу незнакомой пустой комнаты с высокими потолками и четырьмя дверьми. За дверями Ян не обнаружил ничего кроме голых стен. Каменные блоки украшались готическими факелами. У Яна создавалось впечатление, что он попал в комнату какого-то замка. Паника, словно новый жилец, въехала к нему в голову и начала все переворачивать. Мысли «Что мне делать?», «Как я сюда попал?», «Как я сюда вообще мог попасть?» и «Не мешало бы связаться с начальником, сказать, что не приду по причине болезни» не покидали его ум.

Мышление — процесс трудоемкий, и пока ни к чему хорошему это самое мышление Яна не привело. Поэтому Ян решил не отягощать свою голову мыслями. Он сел на месте и стал ждать. Однако мысль про начальника его не покидала и начала бороться с целой армией мыслей о еде.

Одна из дверей открылась. За ней была уже не голая стена, а проход в другую комнату. Удивление Яна на секунду остановило все мысленные войны и вальяжно уселось на лице. «Надо спешить, нужно догнать человека, открывшего дверь.» Ян бросился исследовать проход. За коротким проходом ждала такая же комната, как и первая, только по середине стоял большой стол с жареным кабаном и кувшином пива. Стол подстать замку — часть средневекового антуража.

«Как тут проход образовался? Зачем я вам?» — выкрикнул Ян из прохода и вошел в комнату. Убедившись еще раз, что там никого нет, вновь крикнул «Эй, покажись!». Дверь за его спиной захлопнулась. Когда Ян открыл ее, обнаружил голую стену. «Шустро они перекрыли проход. Только кто „они“?» — Ян негодовал по поводу своего положения. Место начало его раздражать. Не долго самокопаясь, он побежал есть кабана.

У Яна не было врагов, готовых купить замок, чтобы так над ним поиздеваться. У него вообще не было знакомых, достаточно богатых, чтоб хотя бы дачу себе купить. Ян жил жизнью секретаря безвестной конторы, со средней зарплатой, даже чуть ниже, небольшой квартирой на окраине Москвы, карточным долгом и огромной озлобленностью на свою жизнь по причине полнейшего неудовлетворенности ею. Он не любил жизнь, боялся смерти и каждый раз, отходя ко сну размышлял о том откуда все несчастья его берутся. Женщины его не особо любили. Семья состояла из живущей с ним мамы, и девушки, непонятно откуда взявшейся. Да и нужна Яну девушка, чтобы не чувствовать себя совсем уж несчастным.

Впрочем он даже был рад, что впервые за много месяцев смог вдоволь поесть жирного мяса. Настолько богатого жирами и белками, что, поев, Ян захотел спать. С мыслями о заговорах, похищениях и правительственных экспериментах, которые были частыми гостями в его голове, он заснул.

Спать на полу было неудобно, Ян быстро проснулся, протер глаза и уставился на открывшуюся дверь, за которой был проход в комнату с кроватью. Ян рывком кинулся догонять открывшего дверь, но комната оказалась пуста. Дверь, через которую он вышел, закрылась, на этот раз тихо.

«Значит двери закрываются и открываются дистанционно, " — негодование и раздражение ушло. Пот под одеждой раздражал и заставлял его негодовать теперь больше. Ему захотелось смыть грязь. Открылась дверь. За ней была ванная. Ян начал чувствовать себя подопытным животным.

«Ну уж нет, не знаю, что это за эксперимент, но я поставлю свой» — с яростью он выкрикнул — «Я не пойду в эту дверь». Дверь не закрывалась. Он подошел, закрыл, открыл дверь и в ужасе отшатнулся. За дверью была стена. Он думал, будто каменные блоки выдвигаются, чтобы закрыть проем. Но для этого нужно время. Сейчас же стена за дверью образовалась мгновенно и без звука.

Ян сел на кровать и начал усердно думать. Вскоре он утомился, решил на время смириться со своей участью и уснул. Спал он не долго, проснулся от липкого пота. Захотелось поменять одежду. Открылась новая дверь, таившая за собой комнату-шкаф, в которой было четыре двери. Одежда вся была Яну по размеру и вкусу. Одевшись в новый наряд, где был, между прочим, отличный зеленый халат, он понял, что является идиотом и надо было сначала помыться. В шкафу открылась дверь. За дверью была новая ванная.

Вытираясь, Ян принял тот факт, что похитители берут желания из его головы и выполняют, как только желания появляются. Но ему не нравилось то, что какие-то экспериментаторы роются в его голове. Поэтому он предпочел думать, что это замок такой… волшебный…

Как только Ян осознал, что на него свалилось, он попытался во всю хотеть выбраться из замка, однако ничего не открывалось. Через час он предположил, что спит, сконцентрировался и захотел попасть в библиотеку. Когда из ванной открылась дверь в библиотеку он с исследовательским порывом кинулся к первой попавшейся книге и стал читать со случайного места:

«Он собрал всю свою боль, и весь остаток своих сил, и всю свою давно утраченную гордость и кинул их на поединок с муками, которые терпела рыба…»

Ян закрыл книгу и посмотрел на обложку. Последняя надежда, что он спит рухнула.

«Хемингуэй. Старик и море. Относительно новая книга, где-то лет пять назад издали, я не успел прочитать.» — он еще раз изучающе пролистал книгу -” Это не сон. Буквы не расплываются. Да и будь это сон, я не смог бы прочесть ничего нового.» — подумал он — «хотя, какая разница?» Он продолжил чтение.

Как только Ян закончил рассказ, он пожелал попасть в комнату с шахтерскими принадлежностями, необходимыми припасами на два дня и учебником по шахтерству. Пройдя в комнату, он принялся пробивать в стене дыру, однако, как глубоко он ни долбил, дойти до чего-либо он не мог. Прерываясь на перекусы и отдых, он проработал два дня, но результата не последовало. Чувство, будто он делает бесполезную работу сверлило его. Он начал терять концентрацию, сдаваться и представлять себя в теплом пледе перед камином. Когда Ян поддался соблазну и мысленно заказал себе такую комнату, он услышал, что в комнате, из которой он пробивает путь, упала и разбилась дверь. И следующий удар киркой по камню пробил путь в комнату с диваном, пледом и камином.

Ян прополз в эту комнату и отвернулся от дыры в стене, на месте дыры появилась дверь, а за ней голая стена. Ян сразу потушил пледом огонь в камине, бросил кирку и посветил фонариком в дымовую трубу. Он не увидел конца. Тогда он захотел в комнату с окном, вошел и разбил окно, однако за окном было полотно с нарисованным небом. Тогда он захотел огромную оранжерею, размером в футбольное поле, с настоящим небом. Дверь в новую комнату не открывалась с десять минут, видимо, замку нужно время, чтобы подготовить оранжерею. А когда дверь открылась, то над оранжереей было небо за крепким, бесконечно толстым стеклом.

Ян сдался. Попытки взорвать стены замка не увенчались успехом — это только расширяло комнаты. Когда Ян ломал двери, то они мгновенно появлялась, в новом месте, куда Ян не смотрел. Каждый раз, когда он загадывал открытое место, или выйти из замка, дверь не открывалась, как долго бы он не ждал. Однажды он прождал три дня, но результата не последовало. Ян скитался по замку долгое время.