Бесплатный фрагмент - Laniakea

Elcin adil

Милан, 2021 год

laniakea

«Перед тем как начать общение с тобой, мой дорогой друг, я бы хотел попросить тебя не нарушать договорённости, что была между нами, а именно не являться ко мне в минуты моего одиночества и отчуждения. Ими я дорожу, как благословением, и стремлюсь ничьим присутствием их не омрачать».

Разговор Правого Полушария с Левым.

часть первая

Капсула

Писать это «чудо человеческой мысли» я решил по нескольким причинам. Во-первых, потому что я боюсь смерти. А что ещё моему трусливому сознанию могло бы прийти в голову, как не запечатлеть себя на бумаге в надежде далекого путешествия вперёд во времени? Пережить своё тело, тленное, вечно больное, страдающее, любящее и ненавидящее. Уподобиться на страницах книги лику бессмертного святого из Туринской плащаницы. Но есть маленькая проблема. Я не святой, и это, к счастью, не подлежит сомнению.

Есть, говорят, у меня ещё душа — бессмертная такая субстанция. Ну и откуда, скажите мне, об этом знать наверняка? Честно признаюсь, даже и не хочу знать. Уверен, будет жестокой истина, какова бы она в итоге не оказалась. Коварство истин в том, что любят они находиться в мире по ту сторону зеркала, а именно близко и недостижимо одновременно.

Будучи одиноким в капсуле своей жизни, каждый из нас имеет полное право выбрать для себя саркофаг, в котором, если всё, что говорят о душе, правда, то удастся отправиться в далёкие миры, глубоко в будущее. Вот вы и держите сейчас в руках мой саркофаг. Я себя в него сам поместил. Надеюсь, вы не брезгливы и не страдаете аллергией на глупцов, осмелившихся бросить вызов времени. Заранее предупреждаю, я также не имею ничего общего с джином в лампе. Оставьте свои надежды на исполнение желаний собственным рукам и ногам, мне тут и без вас тесно. Не развернёшься на всю катушку, ограничен лишь словами, но придёт время, вот увидите, и я вновь заговорю. Голос мой будет громче, глазами моими будете видеть сами. Но, а пока прошу, не рвите эти страницы.

Воспринимая такие строки, сущности из будущего, скорее всего, будут приводить в пример своим подопечным озлобленную, эгоистичную натуру существ, обладающих смертными телами. Как сегодня мы приводим в пример людей из прошлого, приверженцев диких устоев и морали. Но я вам, люди будущего, или кем бы вы ни были, так скажу: «Пошли вы со своей нынешней мудростью! Без наших телесных страданий из прошлого ваши сегодняшние победы казались бы ещё более удручающими и бессмысленными и не вдохновляли бы нас, людей „прошлого“, создавать каждого из вас в отдельности, сначала в воображении, а затем и наяву. Мы ваши отцы, стоящие у великих стен трёхмерной вселенной, преодолеть которые пока не в состоянии. Но я знаю кое-что, да такое, от чего жутко становится даже камням в помещении, в котором нахожусь. И это нечто, кем бы вы ни стали в будущем, полулюдьми-полуинформацией либо пучком света в вакууме, наделённым гиперсознанием, является величайшим из ограничений, парализующих нас и сегодня, — это одиночество самосознания. Нет барьера непреодолимее, чем этот для нас, ваших отцов. И перед тем, как ухмыляться, сравнивая наш с вами уровень технологического развития, убедитесь в том, смогли ли вы преодолеть это одиночество. Если уж вам это удалось, тогда низкий вам, о боги будущего, поклон от волосатой обезьяны, сражающейся каждый день в битве за собственное эго — святую иллюзию».

Ещё я пишу эту книгу из-за сильного желания поделиться с кем-то. Этому чувству я обязан бесконечным числом горячих разочарований, как в близких, так и чужих мне людей. Очень долго шёл к идее, что, написав эти строки, я раз и навсегда смогу избавиться от недосказанности, вечного скитания по лесу, заполненному глухарями. Так мне казалось, не от большого ума, а от большого самомнения.

Осознание себя — невероятное чувство, сродни почти фантастическому переживанию. В детстве, что фантазия, что реальность являются цельными понятиями, указывающими на общую природу обеих этих слов. И только большие, добрые люди, которых мы в итоге называем родителями, помогают нам понять, что это не так. Рано или поздно мы встаём с ними в те же ряды и смотрим в бездонные глаза уже своих детей и учим тому же мастерству — отличать. Хотя мастерство ли это, не знаю.

Ледяной скрежет

Именно такое чувство, сопутствующее способности отличать реальность от воображения, посетило меня в одном из городских кафе. Хоть город этот один из культурных центров, красив и уютен, есть в нём и другая сторона, как в яйце Фаберже, красота, граничащая с внутренней пустотой. Так и хочется раскрыть скорлупку и пальцем повести по гладким стенкам, ощущая прохладу полированного изнутри металла. В тот день по обыкновению я возвращался с университета домой. Как часто это делал, заскочил в бар под домом выпить чашечку кофе, взбодриться, почувствовать живительную, полную энтузиазма силу, впивающегося в мозг кофеина. Нескончаемый звон кружек, блюдец с ложками напоминали грохот трескающихся в реке льдин, торжеством звукоряда которых весной солнце, очередной обидной пощёчиной, отправляет зиму в отставку. Сподобив себя с рекой и будучи в предвкушении бурных потоков, я поднёс кружечку пенного напитка к губам. Лишь только горький вкус жгучего кофе обволок мне горло, я почувствовал, что лёд тронулся. Не успел я положить кружечку в блюдце, как силуэт стоящего передо мной человека затмил всё моё возбуждённое и искрящееся сознание. Заметив его длинное коричневое пальто, мой взгляд не торопился приподняться к лицу этой фигуры, так как мысли мои всецело были устремлены на соседний столик, где сидела очаровательная особа, явно ушедшая в мысленное путешествие, глубины которого были известны лишь ей самой. Её выдавало поведение пальцев, наворачивающих волосы, словно на веретено. Меняющиеся вибрации пальцев при этом говорили о бурных эмоциональных перепадах, что не оставляло падкого на подобную женскую ерунду охотника равнодушным.

Всегда полезно совмещать два приятных дела, наблюдать за женской красотой и ощущать при этом вращения лопастей флюгера любопытства, что с глубокого детства был обращён у меня к людским переживаниям.

— Вы не будете против, если я присяду, молодой человек? — прозвучал, отчетливо выговаривающий каждую букву, голос мужчины преклонных лет с легкой хрипотцой. Осознав безвыходность своей ситуации, я с натянутой улыбкой оторвал взгляд от красивых зелёных глаз и пальцев, которые всё это время не отпускали меня.

— Вот, пожалуйста, садитесь.

Всем своим раздражением, резкими движениями тела дал понять этому насильнику, что дальнейших вопросов мне лучше не задавать. В ту же минуту меня взяло за горло чувство, напоминающее отчасти совесть, а отчасти некую ветхую мудрость, которая то шептала, то громко визжала, замаскировавшись в звуки бьющейся посуды и людского говора: «придерживайся хорошего настроения. Всё вокруг и всецело любит отражать твоё же личное к нему отношение». В этом не была замешана религиозность, или что хуже, суеверие, просто наблюдая за поведением простых вещей, можно было бы легко догадаться, что всему есть своё противодействие в жизни, и чем больше прикладываешь сил, тем больше ощущаешь сопротивление. Как в конструктивных, так и деструктивных вещах. Всё очень просто на самом деле, но в мыслях, а не тогда, когда тебя отвлекают от наслаждения и так малочисленными источниками удовольствия, как это сделал старый маньяк за хорошими манерами. Я-то знаю, что за личиной аристократии кроется одно лишь безграничное чувство превосходства над другими.

В итоге, разозлившись на себя за излишнюю напряжённость, о которой объект даже не догадывается, я кинул на него рыскающий взгляд, ища подтверждения тому, что он очередной сноб, толкающий пустые слова направо и налево. Для которого не имеет ни малейшего значения, ни моё кофе и уж точно в силу возраста, моя зеленоглазая пассия, которую он прикрыл своим чудовищным пальто. Меня встретили наблюдающие за мной глаза слегка седоватого мужчины лет 60–70 с чётко выраженными морщинами на лице, но очень молодым взглядом. Я быстро опустил взгляд, проклиная себя за затею столкнуться с ним глазами. В поиске спасения направил внимание в сторону девушки, где меня ожидали, как я надеялся, спасительные, игривые пальцы в волосах, нежный силуэт и задумчивость. Но каково же было моё потрясение, когда вместо этого я столкнулся с таким же равнодушно наблюдающим за моим несносным поведением взглядом очаровательных и неожиданных для моего сердца глаз. Словно парашютным тросом в момент раскрытия меня сильно передёрнуло. Не удалось скрыть краску, предательски наплывшую на лицо. Придержав ладонью рот, фальшиво закашлял. Взглянул на ручные часы. Другой рукой стал искать кошелёк, чтоб быстрее избавиться от навалившейся на меня растерянности и уйти. Затрясся. Слишком долго держу прижавшуюся к губам ладонь. Встал, задел соседний столик, под которым сидела, как это часто бывает в миланских заведениях, собака. От неожиданности та подняла голову и издала звук, напоминающий больше кашель, чем лай. Видимо, собака, как и я, понимала, что в обществе ей следует сразу же среагировать на нарушителя пространства хозяина, но в силу неожиданности и нестыковки с мыслями, от которых я её отвлёк, собачий кашель был тоже единственным выходом из неловкой ситуации. Взглянув на живые и совершенно безучастные к моей трагедии глаза старой собаки, меня отпустило. Ноги и всё тело вновь приобрели упругость и чувство равновесия. Уверенно подошёл к бармену, оплатил свой кофе и вышел на улицу, позабыв совершенно о старике и о девушке. Почувствовал первый оглушительный звон усталости, что выдавалось светобоязнью и наступающей скукой от предстоящего насыщенного делами дня.

Подсолнухи

День прошёл, как и ожидалось, довольно скучно. Знаю это, так как помню радостное предвкушение приближающегося вечера при виде уличных часов. В последнее время часто радовался концу дня. Объяснил бы это детским предвкушением грядущих путешествий и приключений, якобы ожидающих меня в неизвестности покрова ночи. Всё в итоге заканчивалось обычным, заурядным сном, который при всём при этом был намного более интригующим явлением, чем моё существование в толпе из соревнующихся за светлый успех людей — подсолнухов. Видимо, я родился сорняком в их окружении. Был ли я паразитом для них? Думаю, безусловно. Всякое инакомыслие — это непредсказуемость для остальных, следовательно, угроза. Проблема же была в том, что таковыми для меня являлись и они, хоть и величественные, поворачивающие лица к солнцу значимости — но всё же паразиты. Каждодневные дела меня просто оглушали. Не мог я никак находить в них удовлетворение или радости. Знаете почему? Они для подсолнухов. Оттого в этой каждодневности они себя чувствовали как в своей тарелке. Эти люди и в самом деле были счастливы. Испытывали любовь, заботу, страсть и жгучий интерес ко всему подсолнечному, а я с подозрением всматривался в их улыбки, искал за их плечами таинственного садовника, что всей этой фермой управлял. Честно скажу, не нашёл. Да и к чёрту его, раз всё, что пришло в его великую голову, это посадить людей на иглу успеха ради успеха. Как же я хотел, как мечтал вернуться во времена, где от одного простого рассказа моё воображение — «фабрика по производству миров» — взрывалось во вспышке сверхновой и ослепляло восприятие красками и эмоциями такого разряда, о существовании которых я даже не подозревал. И чем сегодня я плачу этому садовнику, будучи «интеллектуально развитым» человеком, стремящимся к поднятию в цветочной иерархии? Тем, что яркость моей жизни постепенно тускнеет. Становится всё сложнее, познавая мир, видеть в нём смысл и испытывать стремление к чему-либо. Даже страшно думать о том, что в таком случае меня ждёт в преклонном возрасте. Кромешная, несусветная тьма, неминуемая, как и смерть.

Киты

Эти тревожные мысли, хоть и были предвестниками перехода с подростковой жизни, энтузиазма к взрослению не прибавляли. Как фигуристы с коньками, они оставляли болезненные борозды в сознании. Вращаясь, они проносились быстрее ветра по тонкому льду разума. Но пугала не столько боль от их коньков, сколько загадочные силуэты китов, что плавали подо льдом в мире подсознания. А они там бесспорно имелись и во множестве. Грозные тени гигантов предупреждали: мир по ту сторону хрупкого барьера враждебен разуму и личности! Попади туда, неминуемо погибнешь и растворишься. Разуму не место в тёмных глубинах океана подсознания. Давление, тьма и леденящий душу холод являются лишь привратниками в этот мир подсознания. Там, где всем балом ужаса правит сама графиня — непредсказуемость, человеку делать нечего. Но кого это остановит? Точно не меня.

Должен сказать несколько слов и об отношениях с существами в поверхностном мире, где всё было так же не очень гладко. С каждым годом становится меньше тех, кому ты действительно нужен. Не замечали? Не связано ли это с тем, что люди всё чаще видят в окружении не достойных себе великому и святому спутников и друзей? У вас, читатель, надеюсь, всё не так обстоит. Я же, именно такой несчастный вселенский лорд, нисходящий с небес до каждого, кто осмелится потревожить путь — паломничество жизни Элияра. Кстати, приятно познакомиться, это моё имя. Не знаю, что оно означает, но звучит.

Ну так вот, стоило кому-либо потревожить его святейшество Элияра, как треск льда его сознания, под которым плавали левиафаны, звучал всё громче. Указывало это на то, что у моей личности нет прочного фундамента. Я знал, что его у меня не может быть, пока я не обзаведусь храбростью. Смелостью, что позволит мне попасть к китам подсознания. Рискуя сойти с ума, достигнуть дна. Ведь оно, как я надеялся, должно было быть более прочной опорой, чем вся эта лживая скорлупа, которую я называл собой. Нет ничего более надёжного и предсказуемого в нашей жизни, чем дно — во всех смыслах. Стоит над ним приподняться чуть-чуть, как все силы вселенной и провидения обрушиваются на голову с величественным звучанием оркестра справедливости и равновесия в природе. Да пошло оно всё!

С каждым днём всё больше чувствовал себя религиозным фанатиком, что ценой собственной жизни пытается защитить эти системы убеждений, культа собственной личности. Но веры в них оставалось всё меньше и меньше. Оттого и считал себя сорняком, так как, хоть и имел в себе особенность, талант осознавать присутствие невидимого садовника, управляющего окружающими людьми, да и моей жизнью, но при этом у меня не хватало смелости искать его и, самое главное, дать ему о себе знать. Как в искусстве недостаточно иметь один лишь талант, нужна ещё смелость и храбрость, чтоб прикасаться к человеческим душам. Так же и тут, мало было подозревать мир в его несовершенстве, следовало первым делом разобраться в собственном. Но страх и трусость были намного сильнее.

Французский воздушный шар

Один лишь был выход из этой ситуации — полёт. Совершенно всё, что позволяло уменьшить вес моего тела и даже приподнять над плоскостью сознания. Часто, как и у многих молодых людей, механизмами по седланию сил гравитации, воздушными шарами, являлись алкогольные напитки, праздный образ жизни, ну и всё из этого исходящее.

Вот в один из дней мне и показалось, что к вечеру было бы неплохо воспользоваться «реактивным ранцем», который был способен мгновенно вознести меня до самых облаков. Туда, где фигурное катание стеклорезов, сопровождающееся музыкой любимого Прокофьева, постепенно растворялось в тумане забвения. Блеск доспехов, танцующих в ночи рыцарей, видимых композитору, казался не таким уж и зловещим, а сменялся пьяной дракой.

Это была обычная бутылка французского коньяка, что в романах и в мемуарах часто показатель достатка, а в моём случае просто реактивный ранец или воздушный шар, не более того. А что молодому человеку не даст возможность взлететь, так он это из-под земли достанет. Совершенно при этом не важно, есть у него на то средства или нет. Энергии много, да и энтузиазма побыть среди солнца и облаков.

Подобными наивными представлениями я накинулся, как раненый зверь на исцеляющий напиток, и опустошал рюмки одну за другой. Всё, что чувствовал при этом, это позывы тошноты и мысленное упорство, быть может, присущее только кроту, что в абсолютной темноте пробивает себе дорогу в сыроватой почве и надеется, что обнаружит сладкий корешок, а может и червя.

Сладкий корень не дал себя долго ожидать. Признаком его появления было приятное чувство погружения в тёплое облако, что обволакивало со спины всё моё тело. Триумф соития мыслей и души, победа смелого страха над боязливым сердцем, осознание мелочности всего, что когда-то требовало борьбы. Одно лишь единение со всеми демонами и джинами, когда-либо порождёнными мною и обитающими внутри.

Наши души не могут существовать без важнейшего ингредиента — свободы. И коварство этих напитков — воздушных шаров именно в том, что они являются эссенцией свободы, концентрированным её проявлением. Мне видятся ведьмы, стоящие над гигантскими котлами. Они перемешивают бурлящую смесь своими костлявыми и очень при этом нежными руками. Закидывают в неё крылья ангелов, копытца чертей и множество других волшебных веществ, чтобы получить напиток, который действием своим схож с паутиной. Хоть эта паутина и легче воздуха, но прочнее стали и клейкость ей придаёт именно свобода. Она не может не зацепить душу. А поймав, не отпускает, пока шестипалое чудовище-удовольствие не выпьет всю вашу сочную жизнь до последней капли.

Именно этим объясняется сильнейшая зависимость. Эффект освобождения не может оставить в покое человека, что в силу тех или иных причин голыми пальцами цепляется за скользкие, покрытые мхом скалы каждодневной действительности. Действительность же, если взглянуть на неё без рутин, в своём большинстве видится как горизонтальная поверхность, на которой чувствуешь себя относительно в безопасности. С каждым же глотком дурмана уровень наклона поверхности повышается, и довольно скоро обнаруживаешь себя свисающим со скалы тоски и бессмыслия. И этот круговорот действительности, где мы то стоим в оцепенении от надвигающейся на нас обыденности и скуки, то висим, рискуя сорваться в бездну опьяняющего безумия, превращается в норму.

Явление. Епифания

Именно это и случилось в ту ночь. Я переборщил со свободой. Попытавшись встать со своего места, я скоро обнаружил себя лежащим на полу. Рука судорожно пыталась обхватить ножку стола и всеми импульсами своими, как ворчливый родитель, давала мне понять: «Она, моя рука, вовсе не довольна моим поведением и тем, во что я позволил себе превратиться.»

Нехорошие ощущения стали поступать со всех моих органов. Мне казалось, что внутри меня бурлит ядовитый поток, никак не собирающийся покидать моё тело. Мысли вращались в воспалённом тумане, я то и дело терял сознание. Приходя же в себя, пытался той самой, двигающейся рукой разорвать себе живот, только лишь дать возможность мучающему меня демону оказаться снаружи. Тут мне всё стало ясно. Я не просто сильно напился, а что-то пошло не так, это отравление. Либо всё удачно совпало, и тело сегодня решило больше не участвовать в моём пьяном шабаше и просто отказать мне в жизни.

Как же сильно мне стало обидно и злобно за то, что инстинкт самосохранения, как страж, ведущий вечное дежурство, внутренний наблюдатель с трескающимся огненным факелом, не исчез в этот момент, а наоборот появился в самый неподходящий момент, вызвав в и так изнурённом алкоголем теле чувство панического страха перед неизбежной смертью. Страх быстро перешёл в ужас. И именно в этот момент я почувствовал нечто, что запечатлелось в памяти на всю мою жизнь, как то, что являло собой переход в потусторонний мир. Я провалился под лёд, к китам.

Всё началось с того, что я ощутил непередаваемое чувство ускорения разума, если так можно выразиться. Чем быстрее мозг перерабатывал информацию, тем более усиливалось опьяняющее замедление времени. Простое перемещение рукой требовало у сознания сумасшедших, растянутых до бесконечности, казавшихся 10–15 минут времени. Притом что в действительности (это я понимаю сейчас) происходило всё, как всегда, обычным образом, здесь и сейчас.

Я заранее прошу прощения за выражения и ассоциации, которых, возможно, будет сложно понять, но по-другому я их перевести в слова не способен. По причине моего косноязычия либо по той простой причине, что всё пережитое там, почти неописуемо.

Дальше было одно безумие. Ускорение сознания стало усиливаться. Было похоже, что кто-то подкинул угля в паровой двигатель локомотива, и поезд восприятия понёсся по рельсам времени, как пушечное ядро. Это в свою очередь разогнало воспринимаемое разумом время, оставив далеко позади то из времён, в котором продолжало лежать моё тело. И я отчётливо ощущал их разность, что и поражало все органы, отвечающие за восприятие реальности. Ведь время воспринимается, как нечто однородное, а тут вдруг оказалось, что возможно одновременно наблюдать ускорение времени в сознании и замедление его же в окружающей действительности.

Время словно разделилось надвое. Одно шло для меня, а другое осталось снаружи с телом. Осознание, что всё, являющееся миром, где я лежал на полу, а за окном шёл проливной дождь, просто замерло, застыло и секундные стрелки там перестали ходить, вызывало не только ужас, но и духовный трепет. Не каждый день с таким столкнёшься. Чувство животного страха было стёрто необычностью переживания, и от этого я был даже готов спокойно умереть. Всё моё естество было удовлетворено гибкостью времени, а значит его иллюзорностью. Исходящие из этого домыслы убаюкивали моё волнение и успокаивали.

Я буквально видел проносящиеся перед глазами кинолентные кадры. Где тело моё запечатлелось в одном лишь из них и лежало в стороне, а то кино, с другим временем, которое шло для меня, переживающего это всё, отличалось плавностью движений и чёткостью изображения, так как ленты вращались с огромной скоростью. Отсюда и было чувство ускоряющегося разума, перерабатывающее устройство, в котором напоминало кинопроектор, где светом от него было моё сознание. Экраном была та реальность, в которую я попал. Сейчас я могу трезво судить о том, что я будто бы пребывал в ином измерении, следовательно, нашей реальностью её было назвать трудно. Ведь находясь в новом измерении, наша казалась лишь застывшим кадром, но удивительнее всего было то, что чувствовал я оба временных потока одновременно, и это невозможно себе представить, только разве что пережить.

Не успел я привыкнуть к новым мироощущениям, как я перешёл на ещё более быстрый уровень скоростей восприятия времени. Из-за этого мир с телом стал словно каменеть и приобретать возможность в нём одновременного наблюдения всех его сторон и поверхностей, разделённых тончайшими слоями. Я не хотел, чтобы это всё заканчивалось. Моё изголодавшееся сердце было слишком восторженно, чтобы осознать серьёзность и опасность данного положения разума. Потому я продолжал наблюдать за этим новым, чужим, но прекрасным миром и полностью отдался потоку происходящих со мной процессов.

Я всё ещё был в своей комнате. Приглядевшись к потолку, стал замечать, что бегущие перед глазами точки, которые есть у каждого человека, смотрящего в однотонное яркое пространство, стали очень чётко вырисовываться. Они постепенно превратились в незнакомые мне цифры и символы. Удивлению моему не было предела, когда я увидел их и в других местах. Стол, стулья, мои руки и, следовательно, весь я состоял из этих цифроформул, красивых, слегка светящихся, словно при биолюминесценции. Вдруг меня словно осенило, я вижу то, из чего в этом измерении всё состоит, в том числе и я. Либо, как оно выглядит для смотрящего с ускоренным разумом. Одно было наверняка: для того, чтобы воспринимать эти странные цифры и иероглифы, нужно ускорение восприятия сознания-разума.

Как я был счастлив в это мгновение и рад своему внутреннему, вечно всё анализирующему наблюдателю. Давеча он поразил меня чудовищным страхом, а до этого со скуки заставил сесть за бутылку. Сейчас же вместе со мной он не находил себе места от восхищения новым миром и новым направлением, которые невозможно ощутить в повседневной действительности, разве что после смерти. Мысль о том, что это она, великая смерть, что со мной сейчас происходит, не покидала меня. Но увиденное поле моей битвы, жизнь человека с высоты птичьего полёта, заставило по-иному отнестись к смерти, не столько с боязнью, сколько с любовью и благодарностью. Видимо человеку достаточно увидеть одним измерением больше, чтобы спокойно умереть. И мозг держит эту сладость на десерт, к концу жизни, каждому, кто переходит на ту сторону льда.

Обзаведённый новым зрением, я направил свой взгляд на стоящую на полке вазу и заметил выделяющееся из района моего лба некое подобие огненного хобота, состоящего из цифроформул. Они проникали в вазу и становились её частью, умножаясь, прибавляясь, внося изменения в начальный порядок цифр и формул, из которых ваза состояла, благодаря неким неизвестным мне законам. И стоило мне остановить на чём-либо своё внимание, как хобот со светящимися цифроформулами устремлялся в сторону целевого объекта и воздействовал на него. Выходит, всё вокруг, включая меня и самое главное мои мысли, состоит из этой неведомой информационной материи. Благодаря способности здесь вносить изменения мыслями во всё вокруг, я мог ожидать некоего зеркального отражения от этих действий у себя в своём временном отрезке, где сейчас всё было застывшим. Ведь время, как я понял, понятие иллюзорное и мысленное воздействие «здесь и сейчас» в новом измерении может отражаться в виде «будущих» изменений в событиях в измерении, где лежало тело.

Находясь среди всех этих формул и будучи одним из тех, кто их выделял из себя вокруг, создавал, был источником, я понял, что всё остальное и я в том числе, уже были так же когда-то выделены иным источником, воссозданы таким же путём. Разница лишь в том, что возможности сознания той сущности, выделившей всё наше мироздание, в бесконечной мере отличается своей колоссальностью и мощью. Ведь я ничего не создаю, а лишь только привношу изменения своим хоботом внимания. Сила же гипотетической сущности создавала и пространство-время, и материю.

От потрясения тело моё, покрытое буковками, затряслось так быстро и сильно, что всё вокруг загудело. Это было осознание садовника. Творца. Называйте, как хотите. Стало ясно, что я есть его мысль, возможно затея, и то, что у меня была способность выделять, проецировать мысли, было главным аспектом нашей с ним схожести. Вспомнились слова «по образу и подобию». В пространстве, где всё покрыто формулами, лишь те сгустки, что могут проецировать, выделять их, могут считаться родственными.

Мы в лучшем случае способны таким образом повлиять на нашу жизнь и не более того, а та сущность способна на невообразимое и невыразимое. Так как мысли мои ограничены лишь тем, что я могу вообразить, а письмо моё тем, что я могу выразить, я не способен передать масштабность того чувства, что мною тогда овладело. Свою незначительность и до безумия слабость перед силой разума и мысли того, кто всему созданному вокруг был причастен. Того или чего, было мне не ясно. Ведь «садовником» мог бы быть и совершенно неодушевлённый объект из высшего измерения. Что если творцом мы называем поливающую в пятимерном саду поливалку, вращающуюся в 4 измерениях и льющую пятимерную воду сорнякам и подсолнухам Асгарда? Жестокость реальности не зависит от измерений, она будет всегда противодействием осознающему себя разуму.

Ещё одним потрясающим проявлением того мира, который полностью смёл всю несущую конструкцию, фундамент моей психики, стало понимание того, что в этом мире главным и движущим началом является не вопрос «почему», как это у нас, а намерение. Причинно-следственная связь, что правит всей нашей жизнью, физикой, моралью, догмами и видением мира, на самом деле есть ограниченность, причём страшнейших масштабов. Оказалось, мы не видим дальше собственного носа, даже можно сказать, и вовсе не открываем глаз, а живём в иллюзионном мире, который всё же является нашим домом, и выход из него чаще всего кончается походом в психиатрию. Быть ментально здоровым значит быть как все. Не думаю, что в подземном мире, где один из кротов скажет своим сородичам о том, что он видел солнце, его не посчитают за умалишённого. Такова природа нашей ограниченности, что бережёт границы познанного, контролируя потоки непознанного, что в правильных пропорциях развивает, а в больших сводит с ума. Стремление познать себя часто ведёт к внутреннему хаосу, внедрению непознанного, из-за чего и создана система, где общество контролирует человека, и есть даже некий намек на обратное. Тут не было места вопросам, было лишь одно чистое намерение, даже не желание. Есть разница между желанием и намерением, где в первом случае всё пропитано эмоцией, а во втором лишено страсти, следовательно, страха и надежды.

И скажите мне, пожалуйста, если всё, что было осознано мною в этот раз, было результатом эффекта ускорения мысли, то что возможно в таком случае осознать на ещё больших скоростях восприятия информации? Кем являются те, кто этими скоростями владеют, в каких мирах они живут, и что движет ими?

Впрочем, я ничуть не изменился, всё продолжаю задавать вопросы. К сожалению, одним намерением не могу быть сыт. Я человек, всего-навсего человек, оказавшийся не по своей воле мимолётным зрителем театрального представления под названием «случай».

Горизонты

Что ж, далее следовало неожиданное возвращение. Тупая боль в районе живота постепенно стала возрастать, и последние символы стали растворяться в позывах рвоты. Соотнёс это своеобразное возвращение в реальность с рождением, с моим появлением на свет.

Почему таким неприятным образом наш мир встречает своих детей, я не знаю. Но не безрадостным для моего сердца оставался факт, что мир в этот день подарил мне новую жизнь и не простую, а наполненную тайнами и новыми горизонтами, которые мне предстоит пересечь. Вот оно настоящее счастье.

Вероятность обнаружения горизонтов уже само по себе является величайшим даром для человека. Это говорит о его выходе в открытое пространство, где небоскрёбы внутренних переживаний и иллюзорных мостов между личностью и миром мешали разглядеть и край сознания.

Момент сей в жизни каждого есть дебют внешнего потенциала, что проявляет себя лишь после того, как человек ознакомится с собственным, внутренним потенциалом. Не быть отношениям без двух сторон соприкосновения, как и не быть потенциалу личности без определения её внешних горизонтов. Изучение среды есть наилучший способ осознания собственных форм и возможностей.

Это явление хорошо видно в животном царстве, где существа подточены под окружающую среду. Процесс эволюции строится на бесконечной череде провалов и ошибок и никак иначе. Следовательно, не столкнувшись с пугающим неизведанным, что лежит за горизонтом, невозможно обзавестись познанной сферой, спасительным кругом, храмом героизма — истинным счастьем человека. Всё остальное есть самообман.

Дрожь Звёзд

На следующее утро я проснулся с чувством, похожим на то, что испытывал бы волшебник, попавший в мир, где его способности превращать предметы во что угодно, чтение чужих мыслей, непрерывный полёт и мгновенная телепортация были утеряны. Но, как ни странно, я был уверен в том, что всё это было реально. Пусть не так, как нам бы хотелось, с материальными доказательствами в руках, но всё же, повторяю, было реально, намного более, чем всё то, что окружает меня сейчас, пока я пишу эти строки.

Даже в сером, наполненном лицемерия, механическом мире систем есть то, что заставляет задуматься о таких вещах, как о пережитом мною всерьёз. Это нечто является преимуществом. Видеть нашу вселенную со стороны иного измерения, где парадоксальные и необъяснимые в нашей плоскости события становятся обычными явлениями мира геометрий и пространства.

Об этом уже было написано достаточное количество научных работ, каждую из которых в самом начале воспринимали с подозрением. Оно и понятно, ведь на кону риск, вероятность гибели ветхой системы координат, что всеми силами пытается удержать нас на месте. Приверженцы старой системы обречены на слепоту в движении во вселенной, что рушит все, без исключения, башни человеческой мысли — времени.

Дни шли не как раньше. Вся жизнь, которую я имел до события, была покрыта льдом. Застывшие силуэты моих прежних переживаний и волнующих мыслей были похожи на музейные экспонаты, давно вымерших животных, жизнь и смерть которых была представлена лишь жалкими нагромождениями костей и красивой золотой надписью на дощечке снизу.

Чувство предвкушения перед непознанным и страх быть разочарованным всем этим предприятием овладевали мной, как любого мореплавателя, выходящего на деревянном судне в открытый, грозный океан. Только Ланиакея, загадочное и необъятное чёрное небо с мерцающими, словно дрожащими от холода звёздами, могли указать на истинное направление моего движения. А направление это в будущее, во времени, то самое, которое для нас, существ с трёхмерными телами, может быть понятно только за счёт абстрактного мышления и способности слов, как и математики, видеть мир не буквально.

Инструментам, не существующим в материальном мире, как словам в языке и математическим символам, мы обязаны величайшим из двигателей силы мысли — недоверие собственным чувствам. Но что касается наших тел, всё взаимодействие со временем ограничивается следами, пронёсшихся по ним конькобежцев. Морщины имеют тенденцию с годами лишь углубляться. Мы живём в мире, где зверствует великая эпидемия старости, что не оставляет шансов ни одному ребёнку, улыбающемуся прямо сейчас в ваших зеркалах. Да все мы дети, рост происходит лишь в чувственном восприятии дополнительного измерения — времени и накопленного опыта, и чем дальше мы в координатном поле во времени, тем больше мы походим на взрослых. Старые дети, вот кем является каждый из нас на краю временного отрезка.

Изменения траекторий движения во времени также можно отнести ко взаимодействию с ним. Говоря проще, изменения траекторий — это изменения в поведении, что приводят к последующим преобразованиям, как в теле, так и в интеллекте.

Всё. На этом скромном поприще можно остановиться. А ведь время — это только направление в пространстве, как и все те, к которым мы привыкли. Просто наш разум, связанный с телом и его ощущениями, что являются элементами трёхмерной вселенной, воспринимает время абстрактно и благодаря череде неминуемых смертей и рождений всего и вся вокруг. Тут и появляется желание соединить всю абстракцию представлений о времени с материальными ощущениями наших тел в пространстве.

Невероятно, но высокая степень сложности структуры мозга и его огромное переплетение связей создаёт своеобразную систему проецирования трёхмерного тела в четырёхмерном пространстве, где время и наши три направления в пространстве соединены. Я говорю, конечно же, о психике.

Если математические уравнения, вычисляющие строения геометрий гиперпространств, никак не имеют возможности помочь нам представить себе эти пространства, то психика берёт на себя эту тяжёлую задачу. Но хочу отметить, что психика нуждается в науке не меньше, чем и наука в её плодах. Они неразделимы, как два полушария одного мыслительного органа нашей цивилизации. Одно воспринимает хаос, а другое старается его систематизировать.

Психика осознающего себя человека — это точка соприкосновения четырёхмерного пространства с нашей трёхмерной вселенной. Именно благодаря этому соприкосновению существа, осознающие будущее и прошлое, стоят на голову выше в эволюционном отношении, так как в силу подобного преимущества являются адаптивно успешнее своих, живущих настоящим моментом, соседей.

Если я вас попрошу указать рукой направление времени, то в лучшем случае у вас получится показать мне на ваши часы. Бессилие нашего пространственного ориентирования во времени поднимает эволюционную значимость этой способности. Опытным путём пережить проникновение в гиперпространство, где время является лишь направлением в среде, — самое главное.

Это возможность собственной психофизической оболочкой прикоснуться к среде, где события имеют иную геометрическую модель последовательности, иную причинно-следственность. Пространство — это безусловно парадоксально для нас, как и невозможным кажется наш трёхмерный мир гипотетическому существу из двумерного мира.

Ему для представления себе трёхмерного пространства нужно как минимум вообразить бесконечное количество двумерных вселенных, расположенных как страницы этой книги. Только перемещаясь из одной двумерной вселенной в другую, плоскому человечку возможно испытать движение в трёхмерном нашем пространстве, а именно вверх либо вниз, и это движение он может воспринимать как время. У существ низшего измерения нет этих направлений, а лишь вперёд и назад, вот они и называют медленное проникновение, просачивание чернил с верхней страницы на нижнюю течением времени.

Вектор прогресса человечества состоит в том, чтобы обуздать абстрактное восприятие времени и обзавестись пространственным ориентированием в нём. Скорость перемещений должна достигаться не сколько за счёт тяги, мощи двигателей, а сколько изменениями в самом времени. Как, например, для движения по направлению назад, мы поворачиваем тело в пространстве.

Знать бы, куда повернуть тело, чтобы направиться в сторону, которой нет в нашем трёхмерном мире, но проявляющей себя в виде времени. Если вам не хватило острых ощущений, то теперь представьте себе бесконечное количество наших трёхмерных вселенных, расположенных в ряд, один к другому, как в примере с книгой. Сумев из одной такой вселенной попасть в другую, будет возможно испытать объёмы четырёхмерного пространства и увидеть в понятии времени нечто, что наши тела пока не способны осознать.

Биолюминесценция

Не имея ни малейшего понятия, что меня ждёт: острова с обитающими на них неведомыми существами, океаны, насыщенные пением игривых дельфинов, или страшные ураганные ветра, что мрачными рукавами, под стать капризному ребёнку, скидывающему со стола крошки, лишают жизни целые континенты. Полноценный, новый, совершенно отличный мир с присущей лишь ему флорой и фауной, реками и озёрами, горами и пустынями.

Эти мысли подкармливали меня и моё любопытство, единственное чувство, что дружит со страхом, будучи совершенной его противоположностью. Я светился всё это время предвкушения, неестественным свечением. Замечал на себе изучающие взгляды знакомых и близких. Вот как выглядят, наверное, люди, имеющие в сердце золотую мысль, непоколебимую идею, которой они сами, что душой, что разумом верны.

Биолюминесценция, что является моделью поведения существ, пребывающих в ночной мгле либо на дне океанов. Это, быть может, и есть источник харизмы, что влечёт остальных, притягивает, как нечто надёжно зафиксированное в гуще колеблющихся из стороны в сторону перистых ловцов снов. Страдающие маниакальным поведением люди также харизматичны, но своим свечением напоминают рыбу-удильщика либо морского чёрта, что мерцающим отростком на лбу привлекают мелких рыб для поедания. Мгла безысходности наводит ужас, но следует быть более осторожным с надеждой, проявляющей себя как свет.

Не моргай

Нужно было действовать. Искать. Лезть по горло в дерьмо, но стараться не позволять окружающей действительности превратить это чувство в то, что мы называем обыденностью. Чудовищная сила привыкания похожа на белую, смертную пелену, что появляется у трупа, заметьте, не сразу, а на второй либо третий день. Замутнённые глаза больше не напоминают то, что когда-то освещало мир сознанием. Фиксация глаз, даже живого человека, на чём-либо, без возможности смотреть по сторонам и моргать, приводит к временной потере зрения. Попробуйте остановить взгляд в одной точке, не отрывая его и не моргая, вуаля, сгущающийся мрак медленно поглощает ваш мир.

Вот оно, действие привыкания, увеличение уязвимости посредством слепоты к окружающему миру. Безусловно, это специфика анатомии человека, но и очередная инструкция к жизни.

Сталкиваясь постоянно с окружающими правилами городов, производящими источники привыканий, и с людьми, всё больше принимающими черты комбайнов по переработке финансовых цепочек, я решил отправиться на некоторое время наружу, за сферу влияния ритмичных перемещений человеческих масс. На природу, туда, где окружающие предметы не напоминали бы мне трупные глаза осведомленных жизнью старцев с молодыми телами и красивой одеждой.

Так как время было осеннее, выбор пал на горы и прилегающие к ним леса, что я безумно люблю. Мне чужды звуки городских автомобилей, шум толпы, музыка, изливающаяся из дорогих магазинов, где замутнённые глаза обречённых модным приговором людей, не моргая, смотрят на эти витрины, как на обещание о счастье в жизни. Становится грустно, если представить нас как котят, а бутики как чучела кошек. Громкие писки моды созывают на, казалось бы, молочный пир, а в замен дают лишь порошок сухого молока, от вкуса которого отказаться сложно. С каждым разом в горле всё суше и суше, до тех пор, пока из-за глиняной, вязкой субстанции не перестаёшь дышать и гибнешь в мнимом мире красоты и такого же счастья.

Ваза с фруктами

Лес же своим душистым ароматом и дождливым дыханием встретил меня со всеми присущими ему почестями. А именно тем, что я замёрз, пока добирался до дома, где должен был остановиться, и был ужасно голоден, возможно, как никогда в своей жизни. Я был благодарен моему знакомому, что любезно предоставил такую возможность, воспользоваться его домом и побыть в нём недельку-две. Взамен я обещал ему сделать уборку и подремонтировать всё, что только будет в этом нуждаться.

Дома в таких местах имеют особенную энергетику. Входя в них, сразу понимаешь, что до тебя это делали очень давно, а следовательно дом привык обходиться без постояльцев. И тогда, чтобы не побеспокоить царящую в нём тишину и покой, гармонию, созданную игрой света и тьмы, сиростью и температурными перепадами, тихо здороваешься и гладишь пыльные стены, тут же ощущая в ответ защищённость. А если разожжешь в камине огонь, то и возможный уют.

Так я и сделал. Отыскал снаружи маленький сарай, где были сухие дрова. Затащил их в дом и был в нетерпении развести костёр. Лёгкая паника в движениях. Торопился не на шутку, а будто от дела сего зависит чья-то жизнь. Это была игра, которую я использовал с детства, где большее время мне приходилось проводить с самим собой. Нападки скуки я приправлял лучшими пряностями, которые были у меня тогда под рукой. Пользовался воображаемым чувством нагнетания опасности и высокой драматичностью происходящего вокруг.

Вот один из примеров подобной игры. Запираясь в шкафах и чуланах, представлял себя неким узником невиданной тюрьмы и то, как по прохождению многих лет, наконец-то получал возможность выбраться оттуда. Выходя из плена, всеми мышцами тела изображал старого и немощного человека, что еле-еле передвигал конечности. Щурился на свет. Переставлял всё быстрее и быстрее одеревенелые детские ноги. Тут меня часто посещал приступ раскатистого смеха, что звучал по всему дому, видимо, из-за всей нелепости, что представлялась мне, была видна со стороны. Затем обратное погружение в реалистичность чувств новоосвобождённого человека, чуть ли не со слезами в глазах: О, долгожданная свобода. О, любимый мир, наполненный пустотой, в тебе столько пространства, столько неба, столько свободы. Всё в тебе меняется, всё в тебе перерождается и умирает в миг.

Пытался ухватить каждую частичку воздуха, каждый луч света, что, наконец, был доступен мне после очень «долгих» лет мнимого заточения. Помню, как испытывал невероятное чувство эйфории. Трогал домашнюю утварь, представляя себе, как это делаю впервые за очень и очень долгие годы. Пытаюсь, словно вспомнить, насколько это прекрасно ощущать пробегающую меж пальцев ткань от занавесок, деревянную ножку стола, паркет. А то, что происходило, когда я добирался до вазы с фруктами, было похоже на восторг, который ощутил бы любой из нас, умерев и обнаружив, что есть после смерти продолжение. Не важно, прекрасное или ужасное, главное, что оно есть. Словно вот оно, всё время во вселенной и все эти предметы, каждая тварь и личность, всё это теперь принадлежит мне. Теперь и я рядом с миром свободы. Мы всецело едины. Нет тюрьмы, нет заточения, нет наказания, нет отчуждения.

Время 22:22

Именно это детское воспоминание, как золотая маска, утяжеляло выражение моего лица. Карабкающиеся из-под дров живые языки пламени заполнили пространство присутствием духа. Услышав весёлый треск и приятный запах каминного дыхания, я подошёл к ещё открытым дверям, чтобы их запереть и согреться. Коричневое старое пальто-дождевик всё ещё висело на прибитом к дереву гвозде. Возможно, приятель или кто из бывших постояльцев забыл его тут. Это вызывало дискомфорт.

Но, заметив толстый слой пыли на столе, забыл обо всём на свете. Принялся тут же за уборку, окончив которую, я наконец-то рухнул на стул. В досаде оглядывался в поиске чего-нибудь более удобного для спины. Заметил находящийся под кроватью старый плед, сделал из него мягкую подстилку на полу и уселся, прислонившись к деревянной стене дома.

Впервые за всё время переезда, погрузился в приятное чувство покоя и того, что сейчас я наконец сам по себе, и всё, что окружает моё тело это, напоминающий белый шум радиоприёмника дождь, богатый кислородом старый лес, невероятный хоть и маленький дом с бьющимся в его сердце костром. И всё это было в моём полном распоряжении.

На часах был паттерн 22:22. Это предзнаменовало, что скоро ко сну, но на голодный желудок я мог разве что следить за костром, но никак не спать. Подойдя к столу, достал из сумки мои припасы и, не занимаясь излишней сервировкой, принялся за ужин.

Дождь всё ещё шёл. Его усиливающийся ход сопровождался появлением редких и больших капель воды, что при ударе в окно создавали стук, похожий на тот, что производят чьи-то пальцы. Легкое чувство страха перед ночным дождливым лесом и моего в нём одиночества заставили меня встать и закрыть дверь на задвижку и получить взамен то самое детское удовольствие. Чего только не совмещает душа человека, боль с удовольствием, страх с одновременным уютом. Соглашусь с древним философом из средиземноморского побережья, Плотиным: «Если бы Афина взяла да и вывернула человека наизнанку, то там можно было бы обнаружить и встретить всех людей и всех богов.»

Лёг я по обыкновению своему с подготовленной заранее книгой. Уже, как лет 15, не имею другого способа уходить ко сну, как лишь посредством чтения. Книги приобрели в моей жизни такое же постоянное присутствие, как и предметы гигиены. Читая, вслушивался в раскатистые удары, падающей с огромной высоты воды. Одновременно пытался различить среди всего громыхания звуки леса, что, согласитесь, в ночное время особенно завораживают. Но так и не смог ничего расслышать, кроме стучащего в окно невидимого лесного гостя с длинными пальцами.

Ящик Пандоры

Несмотря на страшную усталость, спал я недолго и проснулся очень рано. Уже светало, хоть дождь и не кончился. Открыв глаза, первое мгновение не мог понять, где я нахожусь. Вспомнив, приободрился, приподнялся, оглянувшись на свою жёсткую кровать, что всю ночь меня мучила.

Нужно было умыться. К счастью, уборная в доме была расположена внутри, а не снаружи, как это часто бывает. Выходить под проливной дождь не было особого желания, да и сил. Сон отнял у меня последние, и, как ни странно, нисколько их не прибавил. Умывался я долго, пытаясь привыкнуть к холоду воды, что лился из крана. Воду эту хозяева провели с местного ручья, что шёл из гор, и откровенно говоря, температура её была кусачей. Пытаясь согреть оледенелое лицо и пальцы, я долго вытирал их полотенцем, что был пропитан запахом моего мыла. Чувствовался приятный прилив крови к конечностям и лицу. В камине всё ещё тлели угольки, и тепло, отдающееся с их стороны, было последней надеждой для моих пальцев.

Нужно было составить план действий на сегодняшний день. Усевшись с этой задачей за стол, уставился в окно, где вырисовывался силуэт всё ещё висящего на дереве пальто. Мыслей не было. Была одна тишина в голове и радость. Я был доволен, что мне за долгое время можно самому решать, что именно делать, безо всяких внешних обязывающих на то причин. Долго думать я не хотел, понятно было, что достаточно просто собраться и выйти из дома, а дальше пусть ноги сами ведут. На то я и рассчитывал, приехав сюда.

И тут, наконец, я заметил, что белого шума из небесного радио больше нет, и это означает, что дождь прекратился. Подойдя к дверям, убедился в этом. Собирать вещи начал с того, что бросил в рюкзак все съестное, нож, кремень для огня, GPS-навигатор, который приобрёл специально для этого похода, и некоторые другие полезные приспособления, что могли понадобиться в лесу.

Открыв дверь, на мгновение опёрся о проход, скрестил руки на груди и с трудом сдержал сентиментальные чувства. Величественность красот и потрясающий, освежающий эффект от опускающегося с гор воздуха заставили моё тело замереть и признать, что нет ничего более красивого, чем результат сражения жизни и смерти.

Передо мной был лес, колоритный, с соответствующим ему звуковым сопровождением. Густота древесных тел переплеталась со скальными выступами. Для глаз, привыкших к прямым углам каменных городов, возникшее зрелище напоминало инопланетный мир, где человек — единственный квадрат с четырьмя сторонами ограничений. Солнце ещё не виднелось за облаками, но было достаточно светло и живо вокруг благодаря поющим повсеместно птицам и проносящемуся над верхушками деревьев ветру.

Шагать я стал быстро и решительно. Задачей номер один было оказаться как можно быстрее вдали от дома, полностью погрузиться в лес. К счастью, я не был новичком в этом деле и знал, как в нём выживать. Поэтому не испытывал чувства тревоги и страха перед ним, скорее наоборот, это было похоже на возвращение сына к родным. Когда каждое дерево и трава, словно любящий родитель, протягивали свои руки и пытались меня обнять. Я очень соскучился по всему этому. Душа изголодалась по местам, где время перестаёт существовать, и мысли останавливают свой нескончаемый, сумасшедший ход.

Поначалу было трудно идти. Дорог в лесу, естественно, нет, и перебираться по некоторым местам, если не знать как, сложно. Тропы животных есть секрет лесных перемещений и ведут они не хуже дорожных знаков в городах. Но для того чтобы их различать среди густой растительности, нужно время. Лес — ящик Пандоры, тому, кто ищет, обязательно предоставит своё сокровище.

Муравейник

Первым из них оказался старый разрушенный муравейник. Медведь или другое животное-мародёр здорово постаралось, обрушив одну из его сторон. Картина вся напомнила Вавилонскую башню со всей её трагической историей. Сопоставив муравьёв с людьми, был поражён нашим с ними сходством. Говорю не только об их кастовом распределении обязанностей, где рабочие муравьи идут бок о бок под грозными челюстями военных, где крылатые муравьи-разведчики доносят о своих находках в соответствующие органы, где королева является иерархической вершиной общества. Но также говорю о тёмных сторонах, казалось бы, присущих человеческой натуре, как предательство. Наблюдаются случаи, когда королева трагично умерщвляется от рук коварных предательниц. Измазавшись в её крови, они выдают себя за монарха и правят царством ничего не подозревающих подчинённых.

Вернёмся к Вавилонской башне, к её архитектуре, если это можно так назвать. Вентиляционная система. Специальный отдел для мусора, при гниении которого выделяется тепло, и горячий воздух, поднимаясь, помогает холодному проникать в другие секции муравейника, обеспечивая постоянное вентиляционное дыхание всего сооружения. Существуют определённые ячейки для выращивания грибов, что, в свою очередь, указывает на то, что муравьи до нас овладели навыками земледелия и животноводства. Некоторые из их разновидностей выращивают определённый вид тли, та, в свою очередь, выделяет сладкий сок, очень нравящийся муравьям.

Ещё один очень понравившийся мне факт я узнал совершенно недавно об одном жуке-контрабандисте, что промышляет в таких муравейниках. Зовут этого местного Пабло Эскобара жук Ломехуза. Внешне он ничем, как и сам Паблито, не примечателен, но выделяющаяся им жидкость, что называется экссудат, сильно любима муравьями, точнее, они впадают из-за неё в зависимость. Это муравьиный эквивалент наркотического либо алкогольного вещества. Выглядят как жёлтые капельки, что появляются у жука по бокам.

Этот негодяй имеет невообразимые привилегии в муравьином сообществе. Кормят его лучше королевы, есть своя охраняемая комната с вентиляционной системой. Потомство жука также воспитывают, кормят и ухаживают сами муравьи, не обращая внимания на то, что его личинки пожирают личинки муравьёв. Интересен также момент сезонного перемещения этого существа. Как истинный аферист, что вовремя заметает следы и исчезает с места преступления, жук весной и летом пребывает у муравьёв рода Формика, которые выращивают его потомство, а осенью переезжает к другому роду Мирмика. Причина очень проста: дело в том, что муравейник, заражённый жуком Ломехузой, быстро приходит в упадок. Общество в нём разлагается, и вся система скоро приходит к коллапсу, так как одурманенные члены общества перестают работать и защищать муравейник. Малыши, что появляются у королевы, употребляющей экссудат, получаются непригодными для работы, больными и беспомощными.

Вот так в лесу, под столетним кедром, существует мир до ужаса похожий на наш с вами. Проходя мимо, мы не обращаем на муравейник внимания, так как жизнь муравьёв в куче из листьев и травы не является чем-то важным для нас, существ высшего порядка. Но отсюда следует очень интересный вопрос: кто точно так же проходит мимо нас и нашей планеты, не обращая ни малейшего внимания, как на очередную колонию разумных насекомых? Для кого наше душевное бессмертие, о котором в тайне каждый из нас мечтает, является чем-то вроде кучи гниющих листьев и травы? Кто они?

Но вернёмся на землю. Как? Как муравьи смогли создать подобную сложную систему? Как смогли спроектировать всё это? Какой этап эволюции причастен к подобным величественным открытиям в мире насекомых, где и в чём они становятся подобны нам? Может, в социальных отношениях? Высока вероятность, что в поведении крупных масс нет ничего человеческого, а мораль с культурой есть результат нового типа состояния вещества. Система общества, как сущность, тяготеющая к сохранению собственного равновесия и жизнеобеспечения, выстраивает иерархическую модель цепочек, взаимозависимостей и взаимовыгодных отношений. Лишь в подобной обменивающейся информацией между своими членами структуре возникают, кажущиеся сугубо человеческими изобретения, как распределение обязанностей, поощрение и наказание. Но это иллюзия. И природа тому доказательство.

В отдельности один муравей не может создать это новое состояние вещества. Но когда они вместе, появляется подобие коллективного разума, что, на мой взгляд, и есть поведение этого нового вещества.

Между членами общества наших клеток внутри нас происходят те же обмены информацией, и для обеспечения жизнеспособности всего организма — системное равновесие.

Если, например, взять в отдельности каждую клетку нашего мозга, они из себя так же, как один муравей, ничего, кроме как клеток мозга, представлять не будут. Но вместе это наш мозг. Это всё, кто сейчас печатает вам эти слова, кто их читает, возможно, зевает, а может, с интересом перескакивает с буквы на букву и как губка впитывает каждое слово.

Леонардо Да Винчи, Марк Шагал, Бах и Россини, Эйнштейн и Стивен Хокинг — муравейники. Все эти люди должны восприниматься как особая структура распределения вещества в пространстве. Это не делает их менее значимыми или гениальными, а помогает осознать, что в каждом из нас столько же индивидуальности, сколько её в окружающей среде. Окружающая среда эквивалентна обществу и наоборот. Следовательно, есть нечто в нечеловеке, что выстраивает структуры муравейника и человеческого государства подобным образом, и это нечто состояние вещества, определённая архитектура, геометрия. Вспомните разницу между твёрдым, жидким и газообразным состоянием вещества, в каждом из них определённая решётка распределения молекул. Так же в нашем случае с загадочной системой поведения муравьёв в муравейнике, что похожа на человеческую.

Следующая невольная мысль. Что если, будучи, в отдельности муравейниками, вместе мы ведём себя и являемся частями чего-то большего и цельного, как общество муравьёв? Наш вид создаёт громадный коллективный разум, мыслящий и созидающий на третьей планете от Солнца. Нового Леонардо Да Винчи космических габаритов. В чём-то он может и зависит от нас, но я уверен, как и мы, разум сей мысленно отчуждён от своих компонентных составляющих и вовсе не думает о нашем существовании, как о своих детях. Часто ли вы задумываетесь о клетках вашей печени и лёгких, а о выпадающих волосах? Вот и от Лео ожидать услышанных молитв не стоит, а лишь быть более полезным всему его организму.

Не знаю, что именно ощутил я в этот момент, оставаясь прикованным взглядом к разрушенной части муравейника. Скорее страшную безысходность. Ведь будь оно всё так, одиночеству нашему нет предела, и у существования нашего, как и у всего из него выходящего, нет никакого смысла. Но я решил продолжить свой путь и перестать накручивать себя в подобное русло.

Мне помогло воспоминание о чудном состоянии духа в момент озарения и сила, что была дана мне в тот миг в виде всепоглощающего счастья, осознания единства всего и вся во вселенной. Это, в свою очередь, косвенно намекало на то, что есть определённый образ поведения, что может позволить отчасти влиять на наше состояние духа. Это не свобода выбора, а скорее наоборот, единственная возможность существовать и испытывать достаточное количество смысла, чтобы пребывать в полноценном переживании своей жизни. От нас не зависит, быть нам в жизни муравьями, людьми либо теми, кто проходит, зевая мимо человеческой цивилизации. Но от нас зависит оттачивание навыков по охоте, маскировке, регенерации и многого другого, чего умеют все звери. Сложно себе представить тигра, что не поддаётся собственным инстинктам и не опускает своё массивное тело низко к траве, чтобы увеличить результативность своей охоты. Постоянные повторения одних и тех же движений бесспорно оттачивают навыки всех живых существ. Люди тому не исключение. Мы можем не иметь свободу выбора в силу тех или иных биохимических и физических особенностей организма, но мы обязаны, как и все животные, оттачивать навыки, делающие нас людьми. Иначе система отбора, к которой подвластны все элементы нашей вселенной, превратит вас в пыль.

Мир говорит: не важен размер и форма кувшина, важна жидкость, что их наполняет. На что тело ваше отвечает: а чтоб жидкостью сей ковш наполнить, следует повторять одни и те же движения руками.

Именно свидетелем этих бесконечных повторений мне и пришлось быть в тот день, когда я видел мир горящих формул и всевозможных символов, когда вся моя жизнь поделилась на бесконечные кадры.

Эта мысль подняла мне настроение, и, сделав шаг в сторону леса, почувствовал жгучую уверенность в районе сердца и горящие от восторга глаза. Будучи человеком страстным, я не мог не получать удовольствия, испытывая такой сильный прилив жизненной энергии. Думал, если сейчас передо мной появится медведь, то я от восторга попробую даже заговорить с ним, и он поймёт меня. Я был в этом уверен, так как то, что я испытывал и хотел сказать медведю, не было на человеческом языке, а на языке вселенском. Даже птицы на мгновение замолчали над моей головой. Прозрение разумного собрата распространилось во все стороны волнами слияния со средой. Великий камуфляж сделал меня невидимым для хозяев леса. Решительность поглотила личность, стерев имя и её историю, и выпустила в лес давно бьющееся в клетке животное, жаждущее повторений и оттачивания навыков.

Подчерк

Вскоре восторженность притупилась, и я приступил к любимому делу на природе — наблюдению. Казалась прекрасной каждая мелочь в этом волшебном месте. Особенно приковывал внимание одинаковый повсюду узор: прожилки листьев, деревья, виднеющиеся вдалеке речные дельты. Всё вокруг напоминало сосуды и артерии, где у одних текла вода, у других кровь. Это похоже на чей-то подчерк. Ведь легко узнать Пушкина по его особому подчерку, так и тут легко был узнаваем неведомый писатель, что своей рукой исписал весь мир.

Если что-то движется в природе, то есть в нём, причём обязательно, этот узор, напоминающий разветвление. Что молния, что реки, что кровь в жилах, горы и жизнь наша, согласитесь, часто обретают ветви. Рисунок ветвей — это повторение целого в меньшем масштабе по мере прохождения вперёд. Геометрия великого эквивалентна геометрии малого. Только впоследствии я осознал, что видимый мною узор есть не что иное, как тень времени. Время не способное проявляться в нашем мире в виде направления в пространстве, но может всё же откидывать на него свою огромную тень. И эта тень есть совокупность повторений всего и вся в нашей вселенной.

Вот почему мне так нравится бродить по этим заросшим травой, гремучим лесам. Кажется, словно ходишь по огромному животному. Помню, видел старинные фрески и изображения с огромным китом, на спине которого был целый ландшафт с обитателями. Остановился, задумавшись. Подсознание пытается мне передать очередной паттерн? Нет, это живот, голод.

Ребёнок сфера

Путешествие телом и духом быстро напомнило о том, что пора сделать привал и закусить. Остановившись в первом живописном месте, как это довелось, я снял с себя рюкзак, протянул руки к небу и хорошенько вытянул спину с надвигающейся зевотой. По телу пробежали гигантские стаи слоноподобных мурашек. Оглянувшись вокруг, заметил в траве лежащий без дела кусок бревна, что быстро был арендован мною в виде стула, а стоящий неподалёку камень с удачно плоской поверхностью неизбежно для себя превратился в стол. К нему я передвинул все свои вещи и трон-бревно, вдобавок.

По опыту знаю, что много есть в таких местах не желательно. Поэтому достал кусок сваренного заранее мяса, для сочности же воспользовался парой помидор. Окончив быстро трапезу и будучи готовым при этом съесть ещё целого оленя, я понял, что можно продолжить путь.

К такому поведению меня привело моё многолетнее обжорство. В детстве я был весьма внушительных размеров. Помнится, что стоял я на ногах либо лежал на боку, высота тела относительно земли в пространстве менялась не сильно. Я был неописуемо красив для математики, ведь я был ребёнком сферой, у которого присутствует площадь, но отсутствует край и всем своим видом олицетворяет совершенную бесконечность.

Похудел же я, наконец, лет в 13, занявшись спортом. Обрёл тогда первую жизненную и очень серьёзную победу над обстоятельствами, что впоследствии придавала мне сил во всех остальных начинаниях и стремлениях. По причине того, что был предрасположен к полноте, каждый раз расслабившись, позволив себе съесть лишнего и, видя результат этого на своём теле, а особенно чувствуя это, пребывал в сумрачном состоянии духа. Говоря проще, без настроения. Тупо из-за того, что терял вкус к жизни. Ничего мне не хотелось и ничего меня не радовало так, как еда. Я понимал свою зависимость и вынужден был бороться с самим собой и каждый раз проигрывал. До тех пор, пока не заметил одну существенную разницу в своём состоянии духа. Чем правильней я питался, тем больше мне хотелось жить, и чувство детского азарта ко всему вокруг с необъяснимыми волнами радости на протяжении дня не оставляло меня.

Я стал постепенно замечать, как настроение это, еле уловимое, но на деле внушительное, во многом зависело от того, как я питаюсь. Стоило мне, будучи в гостях или в другом каком пиру, наесться вдоволь, как это чувство помрачения духа посещало меня. А так как всё то, что касается моего духа, настроения, было всегда для меня важнее, я пересмотрел приоритеты и решил не позволять своим вкусовым ощущениям превращать меня в своего рода канализационную систему, где зашлаковывался, повторю, не только мой вид, но и дух. Эта перманентная взаимосвязь тогда сильно меня удивляла, так как работала она в 100% случаев, тогда как всё остальное в жизни имело тенденцию переменчивости. Один был тут вывод: подобный род поведения с полноценной жизнью несовместим.

Само существование тела напоминает крепость, что защищает нас от агрессивной окружающей действительности. Так же всё, что в нём, независимо от его применения, напоминает больше барьер для той или иной вторгающейся силы. Своего рода отсеивающий инструмент, что оставляет самое нужное для жизни, а всё лишнее просто не впускает. Мозг, например, есть орган, который в отношении с окружающим миром больше напоминает фильтр для воспринимаемой информации, чем, нежели воспроизводящий информацию, как многие считают. Не думаю, что всеми 6-ю чувствами, которыми обладаю, можно дать полную картинку описания окружающего мира. Одни пчелиные глаза, что видят ультрафиолетовый свет, слух резвящихся дельфинов и их особый ультразвуковой язык, есть простые примеры того, что наши чувства не единственны, и органы, воспринимающие их, далеко не открытые врата, в которые входит информация, а как я уже сказал, некий отсеивающий фильтр.

Представьте себе, что происходит с человеком, мозг которого воспринимает лишнюю информацию извне, которую нормальный просто не получает по причине ненужности. Не похоже ли это будет на патологию? Не тот ли это мозг, что мучает человека голосами, чужими мыслями, картинками, которых в его глазах быть не должно. Не страдает ли эта личность? Естественно, что страдает, так как подобная ситуация отрывает индивид от реальности, в которой пребывает тело. Подвергает человека бесконечному количеству опасностей, не говоря уже о страданиях и мучениях, знать о которых так же сложно, как представить себя пчелой, подлетающей к светящемуся, ультрафиолетовой дымкой, цветку в пространстве из бесконечного количества зеркал.

Точно такая же шизофрения происходит с нашим телом, когда мы в него впускаем лишнее количество пищи и жидкостей. Тело, что приучено отсеивать всё ненужное, в первое время справляется с потоком вкусных глюков, но к скорому времени всё приобретает плачевный вид. Тело человека сходит с ума. Отрывается от реальности и ведёт себя совершенно безумно, вплоть до того, что доводит личность до срыва. К сожалению, сегодня не являются редкостью люди, весящие более 200 килограммов и не способные свободно передвигаться. Их гравитационная кататония продолжается до тех пор, пока жизненная энергия полностью не потухнет и они не погибнут под тяжестью лишней информации, что когда-либо была впущена в их тела, и приобрела впоследствии такую трагичную форму.

Поэтому, то чувство необъяснимого подъёма и счастья связано, скорее, с тем, что потоку в древоподобных разветвлениях ничего не мешает. И реки жизни не выходят из своих берегов, устраивая потоп, что несёт смерть и разрушение всему, что стоит перед ним. Тело пребывает в хорошем состоянии, где позитивные физические параметры, как и интеллектуально-духовные, обретают тенденцию постоянства, тем самым обрекая человека на счастье и долголетие. Это не придумано кем-то, это простой эффект очередного наблюдения за простыми вещами.

Серенада цикад

Присмотревшись и убедившись в том, что после себя я не оставил следов пребывания, нарушающих покой зверей, кроме странно стоящего у плоского камня пня, я продолжил путь. Ноги сами потянули меня в сторону долины. Красивая прозрачная дымка воздуха указывала на дальность пейзажей. Будучи художником, мне бы пришлось добавить больше белой краски для достижения эффекта дальности. И тут наблюдалось именно это явление. Красиво. Словно всё, что вдалеке, нереально и сделано из той же парчи, что миражи в пустыне или фата-моргана в море.

Прислушиваясь к пению птиц и звукам пролетающих мимо насекомых, отметил еле уловимый шум в траве. Точнее, как нечто многоногое, топчет её и следует по пятам. Я остановился. Пение близко расположенных птиц всё ещё продолжалось в спокойном, безмятежном ритме, без изменений. Это успокоило меня. Вряд ли это крадущийся за мной хищник. Слишком много шума. Напряжённые мышцы глаз сканировали сторону леса, откуда шли шаги. Не мог ничего разглядеть, кроме глубокой черноты леса. Тревожило то, что шаги многоногого существа всё ещё продолжались. Расстояние между нами, судя по тому, как топтание становилось всё громче, уменьшалось. Не стал ждать зрительного контакта, либо идти навстречу к существу. Что-то толкало меня прочь. Однозначно следовало делать ноги.

Я достал телефон и включил фронтальную камеру, стал идти, всматриваясь то в экран, то под ноги, чтоб при случае обнаружения возможного преследователя мог вовремя его заметить и среагировать. Шёл так минут десять. Жалея батареи, решил, что звук, скорее всего, является неким природным явлением. Они странным образом увеличивали ритм и усиливали шум, но при этом никак не вырисовывался обладатель.

Решил, наконец, отключить камеру и убрать телефон в карман. Было нелегко идти по нервной поверхности и держать телефон перед собой. Часто оглядывался, но ничего кроме деревьев и высокой травы с буреломами не замечал. Сам не понял, как добрался до моей долины, той самой, что была в белой дымке.

Открытое пространство в сердце густого леса всегда придаёт сил и лишает одиночества, как костёр в походе либо включённый дома телевизор. Одиночество в таких местах проявляется особенно сильно и болезненно для неподготовленного человека. Открытое пространство успокаивает тем, что между вами и потенциальной опасностью создаётся временной барьер. Колючая бдительность сменяется мягким и внимательным мониторингом краёв леса.

Природа вовсю красовалась вспышками ярких красок и необычайной глубиной неба. Чистый воздух без облаков после захода солнца сулил сильное похолодание. Вобрав в лёгкие кристальную свежесть, задумался о времени, что понадобится для возвращения домой. Не застанут ли меня сумерки по дороге? Остановился. Пространство, где доносились таинственные шаги, было сейчас безмолвным. В поле долины было большое количество цикад, издававших ритмичные, скрежещущие звуки, которые-то совпадали, то расходились, превращаясь в пронзительный треск. Тот длился секунд десять, а затем вновь дробился и появлялся предыдущий ритм. Самцы насекомых звали так к себе подруг, а те в свою очередь выбирали тех кавалеров, серенады которых были громче. Если визуализировать подобный звукоряд, то перед глазами появляется вращающаяся, акустическая спираль, и от этого происходящее в поле внутри густого леса кажется ещё более зрелищным.

Феномен Послеобраза

Как же прекрасен мир, в котором я сейчас нахожусь. В нём нет пугающих шагов, меня окружает чистый воздух и ослепительная контрастность зелени. Может, шагов никогда и не было? Всё мне показалось? Было сложно трезво мыслить. Голоса насекомых приглушали мысли. Хор этих существ мне был предпочтительнее, чем топтание многоногого чудища.

Огромная птица слетела с дерева на землю. Возможно, это был тетерев. Торопясь, достал телефон, чтобы уловить момент, и увидел паттерн на электронных часах 15:15. Пока задумался о странном чувстве удачи за свидетельство редкой симметрии во времени, птица скрылась в лесной чаще. Увидеть её за ветвями густых деревьев было просто невозможно. Досада за птицу и неопределенность касательно часов — всё, с чем я остался.

Это всего лишь совпадение, подумал я о цифрах, и, подобрав маленький камень, бросил его в сторону, куда скрылась птица. Тишина.

Решил идти к центру поляны, высоко поднимая ноги из-за пышной травы. Подул прохладный ветерок, и лёгкий озноб пробежался по всему моему телу. Одет я был не для ночного пребывания в лесу, в котором ещё вчера лил ледяной дождь. Осознав глупость идеи продолжать путь в таком виде, понял, что прогулки с меня на сегодня хватит, и я отправлюсь домой. Там заведу во дворе костёр и приготовлю на нём кусочки мяса с картофелем, так как голод меня всё ещё хватал за ноги.

Сверив данные с GPS-навигатора, выяснилось, что обратно идти мне немало, и ещё, к моему удивлению, рядом со мной было озеро, которое я, того не зная, случайно обошёл. Оставив планы увидеть это озеро на завтра, двинул в обратный путь.

По дороге думал, как именно воспользоваться увиденными сегодня чудесами и полученными на их основе знаниями и соединить всё с моим недавним открытием. Как провести между ними мост. Стал представлять все деревья, листья, траву, землю и даже воздух в небе покрытыми светящимися иероглифами и на мгновение даже осмелюсь предположить, показалось, что оно таковым и является. Чувство родственности окружающего мира природы вокруг с моими собственными мыслями не оставляло меня в покое.

Передвигал ноги в определённом ритме, чтобы быть в унисон с окружающими звуками. Дыхание было ровным и спокойным, несмотря на высокую скорость передвижения. Иногда останавливался, закрывая глаза, и становился свидетелем того, что сознание вновь вырисовывает в темноте за глазами весь лес и почву под ногами. Детально видел каждую ветку и листок. Это было похоже на эффект светового пятна, остающегося после того, как смотришь на яркий источник, например солнце, либо его отражение в воде. Феномен этот называется послеобраз. Продолжительная зрительная фиксация на явлениях в мире, сопровождающаяся эмоциональными вспышками, приводит к тому, что человек продолжает видеть след изображения, даже если объектов наблюдения уже перед глазами нет. Призраки, видимо, также являются послеобразами, следом от света ушедшей жизни, но в чьих глазах? Да и верите ли вы в призраков? Было важно другое: ночью, когда закрою глаза перед сном, я и всё моё сознание будем в лесу. И краски, и звуки, и даже запахи проявят себя в виде очень сильного воспоминания, что будет напоминать саму реальность. Виртуальная реальность, создаваемая рецепторным привыканием к определённым раздражителям. Восторг и щекотливая дрожь покрыли меня с головой. Вот что я сегодня заберу у леса, вот его дар за любовь и любопытство.

Думая о светящихся иероглифах, в голове возник очевидный вопрос: что же тогда такое мои сны? Если наблюдаемая вокруг реальность состоит сплошь и рядом из этих странных иероглифов, выделенных гипотетическим сверхразумом, то почему мир сновидений имеет столь призрачную, неосязаемую природу, нематериальность? Может, я неправильно задаю вопрос, и то, что я называю материей, таковой вовсе не является? Что если вся наша вселенная — это огромный послеобраз, возможный лишь в случае рецепторного наблюдения за светом, и самое потрясающее во всём этом, что наблюдение сие, как и в нашем случае, не без эмоциональное. Ведь эмоции, системы поведений, обходят причинно-следственные связи, диктуемые разумом, для выигрыша времени и быстрого реагирования. Эмоция, как и свет, всегда ищет самый быстрый путь.

Это зажгло в душе странную уверенность, что тут кроется некий ключ моих изысканий. Головой я понимал, что это невозможно, это абсурд, но сердцем или тем, что так называют, интуитивно был уверен в обратном. Часто наши сердца твердят совершенно противоположные вещи тем, что утверждает разум.

Атомы водорода и кислорода не являются водой, только вместе и в определённом соотношении они создают нечто качественно новое — воду. Так же и наш разум в определённом соотношении с сердцем либо интуицией создаёт нечто иное, третье, отличающееся всецело новым качеством, а именно человека-творца. И в те мгновения, когда душа моя воссоединяется с сознанием, я понимаю, что происходит проявление человека-творца, и создаваемое им в данную минуту есть либо чудо, либо шедевр.

Эффект от красоты также детище воссоединения разума с потусторонним, что мы называем сердцем, душой, интуицией. Это явление было путеводителем в моём приключении, своего рода компасом. Шёл я лишь в сторону, куда указывала красота.

Лампа

Обратный путь не был долгим. Вскоре я был на расстоянии визуального контакта с домом. Были необходимы сухие дрова для костра. Подходящее бревно попалось под руку не сразу. Промокшую древесину можно было вовсе не рассматривать. Взяв сухую громадину в обе руки, стал волочить её по влажной траве в сторону дома. Руки и спина через некоторое время горели от боли. Счастью же моему не было предела, что удалось найти сухой ствол дерева. В сумерках в лесу свет огня был спасителем, без которого одиночество меня бы сожрало.

Подойдя, наконец, к дому, стал искать место для кострища. Найдя его, бросил бревно и направился к сараю за топором. Открыв ворота, ахнул. Сарай был завален древесиной для розжига. Удача! Запах сухих, уже приготовленных дров поднял мне настроение. Бревно, что поначалу казалось нёс напрасно, превратилось в стол для приготовления.

Костёр получился на славу. Пламенные языки быстро разбежались, и треск весело танцующего огня грозно отпугивал сумеречные тени, что уже к этому времени окружили нас, меня с костром. К огню моё отношение всегда было, как к личности.

Любой предмет, что помогает бороться с одиночеством, в чём-то живой. Чувство одиночества кажется нехваткой стороннего наблюдателя, который может быть вовсе и не живым в том понимании слова, которое мы вкладываем в одушевлённые существа. Достаточно иметь дело с системой, поддержка функциональности которой зависит от вас, как одиночество притупляется. Костёр, безусловно, одна из таких систем. Огонь, как и человек, нуждается в поддержке, в дровах, ухаживаниях. Взамен за старания получаем свет и тепло, защиту и эффект чьего-то присутствия. Чем не одушевлённый компаньон?

Ноги страшно устали после похода. Привыкать ко всему этому придётся долго. Гладил ступни, разгонял в них кровь. Массаж давал небольшое облегчение.

Представлял, как выглядит мой костёр с той долины, где был часов 3—4 назад. Возможно, свет от него был похож на мерцающую сферу, в центре которой был расположен наш с костром дом. А за пределами этой сферы находился мрак, несусветный мрак. Луны над деревьями не было, и единственным источником света на многие километры вокруг был огонь и звёзды, рассыпанные бисером со сгущающейся посередине неба пенкой Млечного Пути. Всё, что знал и было познанным в ночное время, освещалось костром, остальное же было бесконечной таинственностью, грозной неизвестностью, что топчется и живёт у каждого за спиной. Близко и недостижимо.

Находясь на третьей планете от Солнца, изучая иные планеты и далекие галактики, наш взор, как свет, доходит лишь до определенного расстояния. Его мы воспринимаем как край вселенной. Всё же, что находится дальше предела нашего взгляда, остаётся, как и в этом лесу, непостижимым.

Самое пугающее во тьме — то, что она также неописуема. Быть в ней может всё, что угодно. Безответственно судить о событиях, происходящих за пределами нашей световой сферы, вооружившись лишь приобретённым только в ней опытом. Ключевым орудием поиска в такой мгле является воображение. Ясно, что даже оно ограничено рамками, присущими человеческой природе. Да и строится такое воображение, в основном за счёт пережитого опыта. Новые краски создают не все художники. Но всё же представьте, насколько отличаются события, происходящие в вашей комнате, от тех, что в это мгновение происходят снаружи. Насколько огромно это разнообразие далёких явлений и процессов от тех, что имеют место быть рядом с вами? Представляете?

Единственный способ найти ответы на вопросы — это, воспользовавшись огнём знаний, помещённым в лампу воображения, отправиться во мглу.

Воображение даёт гипотетическую форму тому, что может скрываться во тьме. Ведёт себя, как предсказатель, не претендующий на то, чтобы его пророчества сбывались. Сила такого прорицателя в том, что ему всё равно на ожидания потребностей материального мира. Он свободен от необходимости быть полезным в сфере познанного, так как природа его пророчеств исходит из тьмы, и в ней же он находит себе применение.

Удивительно наблюдать, как воображение проявляет себя в мире науки. Альтернативный подход, соединяющий противоположности и дробящий целое, где экспериментальные возможности сильно отстают либо вовсе невозможны.

Девизом любого научного эксперимента должна быть простая истина: вселенной всё равно, что мы её не можем до конца постичь. Так же воображение, в своём равнодушии по отношению к вселенной, идентично ей.

Именно этим великим процессом по созданию несуществующих в природе форм занимается царица наук — математика. И как вы думаете, из чего сделана её корона? Ответ очевиден — из воображения. А язык, на котором творится поэзия математики, неспроста называется вселенским.

Чердак

Внезапно, откуда не возьмись, стали доноситься те же шаги. Их приближающийся, то замирающий и возобновляющийся ход создавал присутствие угрозы. Моя светящаяся сфера, в которой мгновение назад я был в безопасности и даже мог позволить себе забыть, что нахожусь в диком лесу, где на многие мили вокруг нет ни единой души, треснула, как хрупкое стекло. Вскочив с места, подошёл к дверям дома. Напряг слух всеми силами. Источник шагов находился с левой стороны дома. Туда выходит окно на чердаке. Проскользнув в дом, закрыл дверь на задвижку и повернул ключ. Выключил свет и поднялся по скрипучим лестницам на чердак или то, что приходилось так называть. Помещение это было очень низким, выпрямиться в нём было просто невозможно. Окно было большим и поднималось прямо с пола. Ясно, что оно играло роль проводника дневного света в дом. Но в данный момент это отличный смотровой пост, особенно если учитывать сложившиеся обстоятельства и направление, с которого доносились шаги. Если бы кто-то появился из леса, то я бы его точно заметил.

Свет от костра хорошо освещал эту территорию и падал сбоку. Из-за этого тени деревьев напоминали змей, хвосты которых доходили до самых глубин чащи.

Я лёг на пол и уставился в окно. Сердце усиленно гоняло кровь. Всё, что беспокоило меня, это вопрос, насколько я был защищён в этом доме. Что если двери не выдержат?

Подумал о ноже, что лежал внизу на полке, хотел спуститься за ним, но меня остановило движущееся пятно между деревьями. Всматривался долго, что есть силы, но видел только шевелящиеся ветки и траву. Огонь затрясся из-за налетевшего порыва ветра, и подозрительное пятно затерялось в пляске окружающих его теней.

Зато на бревне у костра, где я давеча философствовал, с досадой разглядел лишний, светящийся предмет, который не должен был находиться снаружи. Им оказался мой телефон. Словно не веря собственным глазам, протянул руки в карманы. Он на улице. Выходить не было ни малейшего желания. Но я не мог оставаться без единственного источника связи с окружающей средой. Да и неразумно так сильно бояться того, чего я даже не видел и не знаю.

Решив с этим покончить, я спустился, пока хватало мимолётного мужества, выглянул из окна в сторону костра. Убедился, что снаружи нет ничего подозрительного, и быстрыми шагами, словно боясь заразиться чумой, выбежал на улицу.

Первое, что ошарашило меня, был сильный ветер. Он задувал мой огонь, придавливая его к земле. Взяв телефон, направился к дому, не поворачиваясь спиной к лесу.

Неожиданно, чудовищный грохот раскатистым воем разнёсся по тёмному лесу. Пулей я ворвался в дом и закрыл дверь, сев на пол, стал соображать, что же это могло быть, и стараясь успокоиться, убеждал себя, что это дерево, ветхое, прогнившее дерево. Оно не выдержало сильный порыв ветра, упало и вызвало такой шум.

Повторяя себе, как мантру, слово «дерево», поднялся обратно на чердак и лёг у окна, всматриваясь во всё ещё бегущие по земле тени. Замечал каждый листочек, что ветер швырял с одного ствола к другому. Зрение от страха было, как у орла.

От былого покоя и умиротворения не осталось и следа, и всё из-за того, что воздушные массы решили переместиться из зоны высокого давления в зону низкого. Находясь дома, в относительной безопасности, прекрасно понимал, что ночью страх усиливается. Являясь сыном неизвестности, страх с поддержкой своей матери приобретает могущество и может ужаснуть любого наивного храбреца, посмевшего вступить во владения его мамаши.

Шум ветра стал усиливаться, и стены дома откровенно заскрипели.

Стало прохладно. Заправил камин, радуясь каждому бревну, что давеча занёс из сарая в дом. Огонь весело зашумел и стал согревать весь кров. Закрыл тяжелые ставни, чтобы ветер не разбил окно чердака, мой смотровой пост. Лёг на кровать и укутался прямо в одежде. Шум бушующего снаружи ветра внушал сильный холод, тело то и дело вздрагивало, пытаясь согреться.

Как же быстро в таких местах может меняться погода. Год этот, как и предыдущий, был полон всякими метеорологическими аномалиями, слышать о которых, говоря откровенно, было тошно и невозможно. Никогда в них не верил, да и, признаюсь, всегда было всё равно. Трудно человеку со всеми этими новостями справляться. Порою кажется, достаточно прочесть парочку, как и выходить из дому не хочется, да и вообще, издохнуть.

Вспомнил о висящем на дереве коричневом пальто. Точнее о том, что его больше не было, когда я вернулся с прогулки. Тут словно удар молнии страшный грохот разорвал мою грудную клетку. Повторился такой же, возможно, ещё более сильный раскат в лесу. Я прижался сильнее к постели и закрыл глаза, желая быстро впасть в забвение и очнуться уже утром, когда ужасный ветер и внушаемый им беспощадный страх исчезнут.

Доисторический зверь

Как я и предполагал, стоило уткнуться в подушку, пропитанную хвойным ароматом, и закрыть глаза, как я обнаружил за ними сегодняшний лес. Появились пятна зеленоватых красок, а местами чёткие детали предметов: ветви, листья, трава, моё движение во всём этом. Я представлял себе, что спускаюсь в сегодняшнюю долину. Меня медленно обволакивала усиливающаяся реалистичность леса, моих шагов, запахов. Всматриваясь в предметы, вернее, стараясь их распознать, стал замечать усиливающийся лесной шум, что сначала казался, да и был дующим снаружи ветром. Сейчас же проявлялись чёткие, искрящиеся лесные голоса: пение птиц, журчание ручья, взмахи крыльев пролетающих мимо насекомых.

Как так получилось, что я мог спутать вой ветра с прелестными звуками дневного леса? Что в них общего, кроме того, что все они являются лишь звуками? Ничего.

Как тут всё-таки красиво. Как много настоящего времени. Именно настоящего времени. Почему сегодня оно, как тасманский волк, — вымерший зверь, история? А тут его хоть отбавляй. На каждом стволе, камне, мелком грызуне и улитке, во мне, всматривающемся во всё это. Вокруг одно лишь сплошное настоящее время. И какое же оно яркое, ослепительное. Бросает две тени в виде моей фигуры: одну в сторону прошлого, а другую — будущего. Две тени, что, к сожалению, сегодня играют большую роль в нашей жизни, чем лучистое солнце настоящего. Тени, что своими ветвистыми, прохладными пальцами, касаясь душ, омрачают в них даже любовь, воспеваемую поэтами и мыслителями всех времён и народов. Оказавшись в плену теней, теряешь горячее солнце жизни.

Стоишь на воображаемом перроне, на вокзале счастья с чемоданами, полными знаний и богатого опыта. На тебя падает двоящийся свет стремления в будущее, не отдающий теплом, а мышцы спины рвутся от тяжести багажа прошлого. Паралич. Не сдвинуться с места. Остаётся только наблюдать за жизнью, как за проезжающим мимо поездом, в окнах которого мелькают улыбки и безучастные глаза счастливых пассажиров.

Воздух леса своей свежестью замораживал ноздри. Казалось, будто не столько им дышу, сколько его пью. Настолько осязаемой и плотной была его концентрация. Я испытывал удовольствие от ментолового шлейфа, что оставался на языке после каждого вдоха. Растительность поражала детализацией каждой жилки и клетки с хлорофиллами. Прикасаясь к ним, отчётливо ощущал проникающую в пальцы прохладу. Возможно, в доме, где лежало моё тело, становилось холодно.

Пройдя ещё немного вперёд, я столкнулся со стеной зелени. Пробиваясь через неё руками и ногами, я повернулся к ней спиной и стал проталкивать себя вглубь, так как густота травы с каждым шагом всё более усиливалась. Не желая менять направление из-за глупого упрямства, получил в итоге по заслугам — сделал шаг в пустоту.

Я стал падать, тщетно пытаясь ухватиться за что-нибудь руками. Удар был тупым и достаточно сильным. Я упал на огромную ветвь. Прижавшись к ней что есть силы, старался понять, на каком расстоянии от земли я нахожусь. Всем телом пребывал в очень неустойчивой позиции, многое могло зависеть от одного шага. Я не мог разглядеть землю из-за густой хвои. Меня пробивал холод. Не то чтобы прохлада, а именно мороз. Порывы ветра, хоть и не были сильными, но от их дуновений, да и возможно из-за стресса, пальцы на руках и ногах онемели. Чувствовал боль и покалывание от окоченения во всём теле.

Я начал спуск. Стук сердца усиливался каждый раз, когда я нащупывал ногой ветвь. Становясь на неё всем весом, чувствовал головокружение от прилива адреналина. Сорваться мог в любую минуту. Наконец, из-под ветвей показались первые очертания земли. Удивительно, что местами на почве была изморозь или нанесённый ветром тонкий слой снега. Такой поворот фортуны не мог не вызвать у меня когнитивный диссонанс. Откуда мог тут взяться снег? Решил обдумывать этот факт после того, как спущусь, точнее, если у меня это получится.

Как часто бывает, труднее мне дались последние четыре-пять метров, где ветви находились дальше друг от друга и замерзший на коре мох превращал в угрозу любое смелое решение.

Оказавшись, наконец, внизу, я даже не успел стряхнуть с себя последствия сложного спуска, как уже стоял с открытым ртом. Я не мог поверить своим глазам — вокруг меня был ослепительный зимний лес. В некоторых местах снег лежал гигантскими сугробами, на которых было множество следов животных разного калибра. Не в состоянии объяснить себе такое явление, инстинктивно пошёл в южном направлении, ориентиром для меня стали покрытые оледеневшим мхом северные стороны деревьев.

Куда угодно, лишь бы подальше от ветра. В голове вырисовывались отчаянные идеи о том, как зарыться в снег, чтобы согреться. Температура, возможно, была не сильно низкой, но из-за лежащего вокруг снега и лёгких порывов ветра мне казалось, что я нахожусь в самом настоящем холодильнике. К счастью, солнце стояло высоко в небе. Было светло и ясно вокруг. Продвигаясь тяжёлыми шагами от онемевших ног, чувствовал, как влага намокающих брюк поднимается выше ботинок. Сапогов у меня с собой не было — вряд ли кто в начале осени готовится к зимнему походу. Да и одежда оставляла желать лучшего: куртка, джинсы и кожаные походные ботинки — всё, что отделяло моё тело от окружающего белого обморожения.

Всматриваясь в вершины деревьев, боль притуплялась и я испытывал удивительное усиление присутствия в настоящем, в «здесь и сейчас». От этого величественная красота природы восставала передо мной во всём своём молчаливом величии. Не хватало громких аккордов духовых инструментов, царственно сотрясающих снежную пыль с ветвей.

Желание поделиться с кем-то этой красотой, жуткая сильная потребность, посетила меня и здесь. Пощупав карманы брюк и куртки, понял, что снова потерял свой телефон. Раздосадовался из-за своей рассеянности. Подумал, что случилось это, скорее всего, наверху, когда пробивался сквозь густую траву.

Что же это за инстинкт такой — делиться своими впечатлениями? Что если никто об этом не узнает? Ведь ничего же не произойдёт, правда? Но, видимо, это не так, и в этом всё дело. Мы должны оставить свой след в среде пребывания и таким образом взять с собой в будущее некий опыт. Необходимо кому-либо рассказать об этом месте в осеннем лесу. Ведь это зимний оазис, где зима проводит свою летнюю спячку, и я нашёл её берлогу. Уверен, что об этом месте мало кто знает. Ведь в этих местах почти не бывает людей. Возможно, эффект такой низкой температуры связан с близлежащими ледниками, воздух с которых, спускаясь с гор, охлаждает этот участок леса, превращая его в своего рода вечное зимнее хроно-пространство, где время с температурой застывает. Ведь там, где меньше движения и событий между атомами, ниже температура. Где вместе с зимой замерло и само время.

Вот почему ощущение «здесь и сейчас» было в этом месте таким сильным — до безумия, — говорил я себе. Нигде ещё в своей жизни я такого не испытывал. Это было что-то кардинально новое и неизвестное. Было сложно думать, и каждый завиток анализа ситуации казался мне проделанным сальто-мортале на кукурузном самолёте начала XX столетия при отключённом моторе. Мой мозг постепенно стал замораживаться.

Но притупление моего сознания сразу прекратилось, как только я снова услышал знакомые лесные шаги. Единственная разница была лишь в том, что теперь под этими загадочными ногами раздавался хруст снега. Их постоянное, неожиданное появление, когда я уходил в мысли, вызывало сильнейшее раздражение, как вторжение в самое личное пространство.

Наконец-то я увижу виновника моего раздражения. В зимнем лесу обзор становится намного глубже из-за отсутствующей густой растительности. Я повернулся в сторону топающего объекта и от увиденного ощутил судорогу всей левой стороны лица. Меня поразили массив, размер, высота и цвет. Эти гигантские костные образования и самое поразительное — глаза, что смотрели на меня. Топот и движения существа не прекращались, а продолжались в тихом и мирном ритме. Я не мог поверить тому, что видел перед глазами. Сильнейшее расщепление знаний и догадок, связанных с природой и историей. Обрушение всех маяков, на которых горели костры, помогающие кораблям знаний не потеряться в огромном океане вопросов. Я был ошеломлён и оглушён от происходящего.

Живое существо, которое я наблюдал, было мамонтом. Тем самым мамонтом, что жил на нашей планете во времена невероятных холодов и вымер. По воле судьбы, либо по вине охотников, что в один прекрасный день научились заманивать их к обрывам. Животные, падая со скал, умирали в огромных количествах, не нужных племенам. Это всегда показатель двойственной природы любого прогресса. Где в чём-то он улучшает жизнь, а в чём-то сильно его ограничивает, лишая естественного хода вещей. Прогресс в одном неминуемо вызывает новые катастрофические последствия в чём-то другом, тем самым внося изменения во всех сферах одновременно.

Моё присутствие ничуть не смущало царственной походки величественного зверя, напоминая о ничтожном положении человека рядом с ним. Единственным верным решением показалось замереть и по возможности не выдавать страшного волнения, в плену которого я оказался. Было трудно оторвать глаза от блеска льдинок, висящих на меху, и ворсистого снега, что походил на островки в тёмно-буром море.

Гигант, несмотря на свой достаточно вальяжный шаг, быстро скрылся за скальными образованиями. Хотел было пойти вслед, но остановился. Оглянувшись назад, заметил нечто очень странное, о чём расскажу далее. Причиной послужила простая проверка — не следует ли за мамонтом другой. Зная повадки сегодняшних слонов и запечатлевшиеся в памяти фотографии костей этих животных, можно было судить о стадном их поведении.

Ноги мои дрожали от пережитого шока и осознания, что только что передо мной прошёлся сам Святой Христофор. В 600–800 годах, точно неизвестно, череп такого животного служил созданию легенды о племени и об одном святом, что жил в III веке нашей эры на территории современной Ливии. Представители этого племени имели огромный рост, 5,5 метров, и собачью голову. В Валенсии коренной зуб «Маммунтус» (лат.), что происходит с мансийского языка и означает «Земляной Рог», почитали за часть мощей Святого Христофора. Монахи и каноники святого Винсента вплоть до 1789 года носили бедренную кость этого животного в своих процессиях, выдавая её за остатки руки Христофора. Он традиционно считался покровителем мореплавателей и путешественников. Добрый знак, не находите?

Но что меня, оглянувшись, поразило и заставило чувствовать себя вколоченным в землю гвоздём, так это моя тень. Всё было бы ничего, если бы она была одна. Двоящаяся же тень создавала, откровенно говоря, ту самую последнюю каплю, из-за которой наполненная чаша моего впечатлительного сознания просто треснула. Это явление было лишь следствием, а причина поджидала меня сверху. Подняв голову к небу, я увидел над собой два бледных, еле пробивающихся сквозь мутное одеяло ледяных облаков солнца.

Ноги резко подкосились, и судорога лица распространилась на всё тело. В глазах потемнело. Рухнув на землю, пальцами ухватился за волосы на голове.

— Что же это такое тут происходит? Неужели я схожу с ума?

Болезненное чувство страшного недопонимания от творящегося безумия усугублялось тишиной и шорохом падающих снежных хлопьев. Одно лишь существо во всём этом белом, огромном мире было лишним — и им был, разумеется, я.

Руки сами по себе опустились к земле и стали яростно перебирать снег. Я пытался сохранить свой рассудок, и движения эти могли бы показаться совершенно бессмысленными, но в данный момент спасали, тем что отвлекали от увиденного и сохраняли голову на плечах. Проклятый снег не заканчивался, руки всё глубже и глубже проникали в него. Я царапал ногтями ледяные кристаллы, пока в итоге не почувствовал на дне похожую на ткань текстуру. Задыхаясь от волнения, ощупал её обеими руками. Ткань из парчи была повсюду. Не выдержав ужаса перед абсурдностью происходящего, я закричал. Звук, вырвавшийся из гортани, к сожалению, не был криком, а скрежетом, подобным пению цикад. В этот зловещий миг сознание покинуло меня.

Внезапно очнувшись, первым, что бросилось моему сознанию, стал крепко сжатый кусок пододеяльника в руке.

— Боже ты мой! Я в доме в лесу! Я не в этом зимнем аду. Мамонт в другом месте, то есть его вовсе не существует. Я один. Это был всего лишь сон. Ведь точно, я только наблюдал за появляющимися пятнами, листьями, травой за закрытыми глазами. Как я мог поверить в эту чушь. А этот крик? Цикады. Как же бьётся сердце. Элияр, ты больной ублюдок, и болезнь твоя — трусость

Три

Следовало отвлечься. Мысли, придающие важность совершенно бессмысленным вещам, — лучшая анестезия. Перевернувшись на спину, я обратил внимание на нечто напоминающее люстру. Точнее, это она и была, но вид у неё был, говоря скромно, простенький. Висела люстра на тонкой цепочке под деревянным потолком. В ней горели только две лампочки из трёх. Все были замурованы, как коконы, в паутине.

Сильный ветер всё ещё бушевал за стенами дома, и паутина медленно качалась в невесомости, вырисовывая спиральные узоры. Вид у всего происходящего был приятен взору, но всё же было одно «но». Не горящая лампочка. Гештальт. Нарушение целостности, договора, под которым никто не подписывался. Недосказанность в свете двух ламп с одной не работающей. От чего такая нужда в этой третьей? Она связующая сила этой несчастной люстры? Придаёт полноценность её светящейся структуре? Непонятно. В чём же душевное доверие ко всему тройственному и подсознательное желание избегать всего двойственного? Дело в количестве вариантов? Это было бы слишком банально.

В окно кто-то постучался. Вновь пошёл дождь.

Глаза мои застыли на не горящей лампочке, а мысли продолжили свой путь через её стеклянное, покрытое пылью и паутиной тело. Вырвавшись наружу, мои мысли стали свидетелями того, как пожелтевшие листья под тяжестью громадных капель падают на землю, завершая, таким образом, свой цикл рождения и процветания циклом гниения. Выражаясь гуманно, это изменения, превращения в чистую энергию, которая вновь окажется рано или поздно в дереве прародителе.

Вот в чём три горящие лампочки лучше двух, подумал я, наконец, остановив дыхание. Всё наше существование — это процесс перехода от начального состояния к последующему, и связующим элементом этих состояний является сам переход. Две точки и объединяющая их линия. Подобным образом получаем на деле вездесущность значения цифры три и его глубокий символизм. Отсюда вытекает значимость тройственности для нашей нервной системы и подсознания и всего, что связано с более или менее абстрактными нематериальными понятиями, как вера, например. Причина и следствие не одиноки в своём существовании, их объединяет кажущийся очевидным переход состояний во времени.

Последующая мысль была потрясающей. Две точки одномерной вселенной, соединённые двумерной линией. Такими же одномерными точками являются наши рождение и смерть. По сути, они одно и то же — две точки в пространстве времени. Линия, объединяющая эти две точки, является жизнью, следовательно, она стоит на измерение выше.

Мысли и чувства тоже точки, а линия, что их соединяет, есть наши действия. Следует такой же вывод: действие выше измерением, чем святые чувства и мысли гениев, уже тем, что может объединять их собой.

Любое проявление соединения не связанных в одной плоскости точек является признаком присутствия высшего измерения.

Наша жизнь кишит подобными соединениями и проявлениями высших измерений. Интересно, следует ли строить мораль на основе приоритета именно подобных соединений? С каким миром мы тогда столкнёмся? Будет ли это больше походить на рай или всё же ад? Нет, это на потом. Я не усну, пробубнил я про себя.

Вот почему сознание, что связывает наше тело, точку A, с находящимся снаружи миром, точкой B, является линией-соединителем, проявлением геометрии высшего измерения.

Теперь становится ясно, почему сложно воспринимать своё сознание за сугубо своё или воспринимать его как влияние только окружающего мира. Оно на деле является связующей линией, выходящей за пределы плоскости существования наших тел и объектного мира. Отсюда вывод, что сознание — это линия, а точки, которые эта линия соединяет, являются нашими телами и окружающей вселенной с её временными отрезками.

Благодаря специфике природы высших измерений, сознание способно соединять наши тела не только с точками, находящимися в настоящем времени, а также легко подключать нас напрямую к прошлому и к будущему.

Глаза отяжелели. Вой ветра снаружи теперь действовал как снотворное. Рука сама потянулась к переключателю, и вмиг стало очень темно. Комната наполнилась звуками происходящих снаружи процессов, а я, как только что упавший с древа познания лист, удовлетворённо забылся в мире Морфея, превратившись в чистую энергию, что рано или поздно, несомненно, повторит свой цикл жизни завтра, а в будущем сгниёт, растворившись в почве.

Весы Морфея

Яркие лучи полуденного солнца скользнули по лицу и, прикоснувшись к тяжёлым векам, разбудили меня. Не мог поверить, что проспал всё утро. Досадно, что потерял много времени. Стал умываться и собираться в путь. Сегодня мне предстояло увидеть озеро, которое вчера было мною помечено на навигаторе. Собравшись, наконец, вышел на крыльцо. Солнце светило ярко, и стояла изумительная погода. Словно вчерашнего ада вовсе не было. Сверив координаты на навигаторе, направился в сторону озера. По дороге вспоминал ночное своё путешествие в снежный мир сновидений. Немедленно заставил себя перестать об этом думать и просто наслаждаться дорогой и окружающими меня красотами. Как же многое меняется в одном и том же месте благодаря лишь углу падения света и его яркости. Если вчера он был более рассеянным из-за нависающих там и тут облаков, то сегодня царственное солнце своим ослепляющим аккордом оглушало моё сознание, словно маленькую рыбку. Было радостно на душе, что не вижу снежных сугробов и не испытываю мучительных прикосновений чудовищного холода. Как же меня угораздило попасть в такую передрягу во сне, что, даже проснувшись, продолжаю испытывать её травмирующий эффект? В ближайшем дереве вдруг запела цикада. И этим был мой голос. Воображения не хватит на все эти причуды, что выдумывает подсознание.

Но меня беспокоил еле уловимый дискомфорт относительно произошедшего вчера ночью. Он заключался в том, что действительность, в которой я сейчас пребывал, идя к озеру, была менее насыщенной, чем та, со снежными сугробами и доисторическим животным. Мир, где мамонт сотрясал перебиранием ног деревья, был более реальным, чем нынешний, действительно реальный. Может, дело в том, что во сне у меня не было назойливых мыслей-летунов, как сейчас. Эти мысли без надобности врываются в ничего не подозревающую голову и берут на себя всё внимание, вызывая слепоту к окружающему миру и реальности. Быть может, в этом кроется вчерашняя высокая степень реалистичности? Не знаю, но весы Морфея однозначно перевешивали реалистичностью мою жизнь, и это не могло никого оставить равнодушным.

Восприятие случившегося как всего лишь сна вызывало сильнейший внутренний протест как сознания, так и души.

Опыление

Остановив размышления, я сконцентрировался на пути и тут же обнаружил очередные прекрасные дары леса — неожиданные, ярко-синие цветы. Их было не так уж и много. Что-то пленительное было в их красоте. Сиреневато-синие лепестки переливались всеми оттенками богатого цвета. Красивые формы казались драгоценными мазками самого Моне. Насыщенность красок и впечатление, которое произвели эти цветы, заставили сделать фотографии, чтобы позднее узнать, что это за красавицы такие.

Впоследствии я выяснил, что это альпийская аквилегия (Aquilegia alpina). Прикоснулся пальцами к одному из них. Невероятный цветок. Словно величественная жар-птица, аквилегия озаряла моё сознание, а взмахи её крыльев-лепестков заставили потерять чувство времени.

Приятно удивляет, что один из вариантов перевода названия растения с латинского означает «орёл». Неоспоримая, чистая красота. Царство симметрии над хаосом. Дикая, независимая жар-птица мира Флоры, существующая в лесу и манящая своей красотой определённый вид насекомых, опыляющих её.

Само явление такого симбиоза насекомого и растения вызывает восторг. В умелых руках скульптора Хроноса растения эти тысячелетиями выбирали возможности по привлечению тех или иных опылителей для собственного выживания. И в конечном итоге мы являемся свидетелями того, как они обзавелись красочными лепестками и формами. Это зрелище сложно передать словами, как бы ни старались мастера.

Поглаживая лепестки аквилегии, я ушёл в тактильные ощущения, и мысли-летуны не дали себя долго ждать. Что если сознание, переливаясь красками, как цветок, создано для привлечения особенных опылителей? Они могут подразделяться на тех, кто несёт спасение, помогая сознанию процветать и размножаться, либо, являясь паразитами, — разрушение и неминуемую гибель. А мы кормим их нектарами нашего внимания, может и чем-то большим — всем самосознанием. Не знаю, но могу сказать следующее: смотря на альпийскую прелесть, было более интересно, красивы ли действительно эти цветы для своих опылителей, насекомых? Не исключено, что они выглядят как всего лишь посадочные площадки и не более того. Но то, что нектар этих цветов драгоценен для них и порой является единственным источником пропитания, — это факт. Красота же имеет одно удивительное свойство — быть таковой, лишь уменьшая боль и страдание.

Целуя небеса

Подойдя к долгожданному озеру, я увидел на другом его берегу белую полосу поднимающегося дыма. Возможно, кто-то, вроде меня, забравшись подальше от городских хлопот, решил устроить для своей души праздник. Вода в этом достаточно крупном водоёме была кристально чистой. Вид торчащих из дна верхушек некогда потонувших деревьев создавал мистическую атмосферу всему месту. При этом окружающий гул лесных обитателей придавал, казалось бы, мрачной картине странную безобидность, даже, возможно, уют.

Рыбы плавали вокруг этих стволов и веток, как герои книг пошатнувшегося фантаста, воображение которого изрисовывало пейзажи чужих планет под стать ребёнку. Волн в озере совершенно не было. То там, то тут на поверхности появлялась рябь в виде увеличивающихся колец. Это были поцелуи, что рыбы даровали небесам. Как знак любви, а возможно, и мечты, когда-нибудь в них полетать.

Именно эти кольца всплывали перед моими глазами, когда я, весь измятый, поднял голову в купе поезда, что ехал ко мне домой. Давеча убравшись в квартире и оставив в качестве благодарности починенную утварь, я в скором времени оказался на вокзале, где меня ждал поезд, обещающий повезти меня туда, откуда недавно бежал сломя голову. Чувствовал прилив невероятных сил, плоды которых буду пожинать, оказавшись в городе.

Ужас в отражении стекла

Рядом со мной сидел мужчина лет сорока с густой копной волос и бородой. Одет он был достаточно хорошо, но слегка необычно — таких называют хипстерами. При виде их меня всегда уносит в конец XIX — начало XX века. Так и ждёшь, что он достанет пенсне из кармашка или часы на цепочке, сойдёт с поезда и с чувством внутреннего достоинства сядет на моноцикл, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие.

Человек на моноцикле с серьёзным лицом, размахивающий руками и с курительной трубкой в зубах — я еле сдерживал улыбку от этой идиотской картины в воображении. Но ничего не мог с собой поделать. Нам всем свойственно желание казаться особенными. Кого-то это чувство побуждало размахивать руками на моноцикле, кого-то скручивать усики с бородкой, а кого-то поддаваться очередному учению, более эксцентричному и отчуждённому, но с громогласным лозунгом восхваляющим неординарность.

Напротив него сидела девушка лет двадцати восьми, достаточно миловидная, но с безучастными, скучающими глазами. Она принадлежала к той часто встречающейся породе женщин, которые якобы ничего на свете удивить не может. Своего рода духовный идиот.

Не могу по-другому выразиться, касательно природы предвзятых людей. Одно их спасает — их комплексы. Борьба с ветряными мельницами, что как знаменитому герою Сервантеса Дон Кихоту, придаёт особое в жизни предназначение и самое главное — важный вид.

Перед ней лежали папки и тетради. Возможно, она училась в университете, а может и преподавала. Рядом со стопкой бумаг разворачивался в инерционном движении скомканный целлофановый пакет с салфеткой внутри. Лоб у неё был высокий, брови коронованы глубокой морщинкой, что спускалась к носу. Она имела привычку делать чрезмерно серьёзное выражение лица, что придавало ей вид сильной и напористой личности. Но глаза при этом говорили скорее о потерянной конституции души, чем о чём-то обратном. О таких девушках говорят, что родилась не в свою эпоху. Тяжёлые светло-русые волосы были аккуратно убраны назад. Кремовая блузка отлично сидела на её теле. Одно лишь обстоятельство портило весь её вид — жирное пятно от упавшей на блузку капли майонеза или другого соуса. Она тщетно пыталась оттереть это пятно. Видимо, когда я спал, она решила закусить. В данный момент девушка пребывала в очень раздражённом состоянии духа. Было очевидно, что и хипстер моноциклист заметил это недоразумение и чувствовал себя неловко. Будучи прямо напротив неё, он всё же решил вмешаться.

Буду называть их по именам, пришедшими первыми в голову.

Моноциклист: У меня есть салфетка, если вам нужна.

Дон Кихот: Нет, нет, нет. Не беспокойтесь, я знаю, что делать.

Моноциклист: Я где-то читал, что для выведения жирного пятна можно воспользоваться солью. Она впитает в себя жир.

Дон Кихот: Вы серьёзно? Думаете, что вот эту гадость может вывести простая соль?

Моноциклист: Да. Правда, я сам никогда не пробовал.

Дон Кихот: Вы никогда не пробовали. Знаете, что бесит в этих гамбургерах больше всего? Что есть их аккуратно совершенно невозможно, а при этом покупать в привокзальных кафе иногда просто нечего.

Моноциклист: Идёт стюард, у него наверняка может оказаться соль. Извините, вы не могли бы дать нам немного соли? Нужно совсем чуть-чуть.

Стюард: Да, сеньор, сию минуту. Будете кофе или чай?

Моноциклист: Кофе, пожалуй, а вам? (С улыбкой обращается он к девушке. Та, в свою очередь, улыбнувшись в ответ, утвердительно кивает, всё ещё рассматривая своё пятно.) Стюард механическими движениями выливает кофе в два пластиковых стакана и протягивает их, также кладёт два маленьких целлофановых пакетика с печеньем, на которых было мелким шрифтом написано «Без глютена». И, конечно же, соль.

Стюард: А вам, сеньор, чего-нибудь желаете?

Я поблагодарил, но отказался. Не мог пить кофе, когда чувствовал себя усталым. От него кажется, что устаёшь ещё больше. Правда, я хотел было попросить у него воду, но стюард, не дождавшись, ушёл к следующим пассажирам.

Дон Кихот: Ну? И как мне следует с этой солью поступить?

Моноциклист: Насколько я помню, нужно рассыпать немного на пятно и подождать.

Дон Кихот: Чего подождать?

Моноциклист: Того, когда вы, наконец, доберётесь домой и постираете эту блузку.

Оба засмеялись.

Дон Кихот: Страшно утомительно почти каждый день по работе ездить тридцать километров и при этом ещё выглядеть как человек. Это пятно, к сожалению, у меня не первое и думаю, не последнее недоразумение в пути на сегодняшний день.

Моноциклист: Ну я должен вам сказать, что вы и с этим небольшим недоразумением прекрасно выглядите. В этот момент мужчина взглянул на меня, выискивая подтверждение своим словам, смягчая чувство стеснения перед молодой женщиной. Но к его глубокому сожалению, его глаза встретили лишь мой затылок, так как наблюдал я за ними, как обычно, через отражение в окне. Всегда пользовался этим способом наблюдения за людьми в то время, как они об этом не подозревают. Естественно, чтобы себя не выдать, я к нему не повернулся.

Не выношу взгляд незнакомых людей. От них становится неловко и даже стыдно. Каким бы свободным зверем ты ни казался в лесу, возвращаясь в общество, всё чаще хотелось бы стать невидимкой. Нет? Опять оправдываюсь. Но это факт. Самое жуткое, что может произойти за зеркальным отражением — это встретить глаза такого же проходимца или проходимки, старающейся скрыть своё любопытство, сидя при этом практически напротив. Вот почему мне неловко смотреть людям в глаза. Я проходимец.

Дон Кихот: Ой, прекратите! С этими поездами. (Она демонстративно махнула рукой и продолжила.)

Дон Кихот: С их ужасным, вечно меняющимся графиком, что помимо моей работы доставляет дополнительный стресс, этот вечно сидящий образ передвижения с непонятными перекусами, я скоро превращусь в слона! Даже больше, в мамонта!

Хипстер громко засмеялся, скрестив руки и пытаясь втянуть, как можно медленнее, свой живот. Видать, ему, бородатому и волосатому, стало особенно неловко при её таком сравнении.

Моноциклист: Уверен, в мамонта вы не превратитесь, даже если очень захотите. Дон Кихот: В таком случае, в слона — даже вы не отрицаете, что превратиться я могу. Это справедливо!

Дальше я не мог их больше слушать. В районе спины ощутил лёгкое покалывание, что являлось результатом долгого сидения и сильного раздражения, причиной чему стало упоминание о надоедливом мамонте. Чем именно это меня раздражило, точно объяснить не могу. Возможно, тем, что хотелось бы понять, как часто совпадения в нашей жизни являются лишь совпадениями?

Одев наушники, закрыл глаза и прислонился головой к креслу. Стал слушать струнные журчания инструмента уд. Иногда кажется, что у нас с ним одна кровь, один исток и одно предназначение. Мысленно вылетел из крыши поезда и стал наблюдать за его ходом с высоты птичьего полёта. Поблагодарив ореховый уд за подаренные им мне крылья, стал рвать облака, вонзаясь в их тела как кинжал.

«И звуки понеслись в согласии крылатом. Так в розе цвет её согласен с ароматом»

— Низами Гянджеви.

Тот самый Низами, что также был окрылён этим удивительным инструментом. Знал ли он о мамонтах? А впрочем, это совершенно не важно, скоро я буду дома! Скоро я во всём разберусь.

Синдром Говарда Филлипса Лавкрафта

Комната моя показалась конурой для очень большой собаки. Это был эффект привыкания ко всему масштабному и крупному на природе. Далёкие горы, величественные облака, спускающиеся с них в виде гигантских водопадов — всё это не могло не оставить след в пространственном ощущении. И некогда казавшаяся просторной комната превратилась в обычную, бело-выкрашенную конуру.

Город со своими проезжающими с сиренами машин, то скорой помощи, то полиции, толпами людей, проносящимися мимо, всеми праздными и не очень криками, стремительно обволок сознание и погрузил его в пучину нескончаемого беспокойства.

Хотелось, по велению волшебной палочки, заставить замереть чудовищный механизм человеческого термитника. Буквально на пару минут. После чего, взяв глубокий вдох, чтоб хватило надолго, погрузиться вновь в людскую жижу, где дышать можно разве что жабрами, которых у меня с рождения нет. Вокруг лишь липкие щупальца осьминогов, птичьи клювы гигантских кальмаров, жалящие стрекательные железы медуз и чудовищное давление, из-за которого глаза вылезают за орбиты. Все эти чудеса подводного мира, навеваемые людьми в больших городах, являются проявлением неразвитости моей социальной адаптации в раннем детстве. Если вы чувствуете в себе подобные симптомы, то добро пожаловать в клуб Говарда Филлипса Лавкрафта.

Ибо, как рыбьим только происхождением могу объяснить людское хладнокровие к творящейся вокруг вакханалии. В ту же минуту я, конечно же, осознаю, что без этого потока энергии, жизни в городах быть не может. Бьющееся сердце своим ритмом указывает на признак чего-то позитивного, иначе говоря, самой жизни. Но не могу ничего с собою поделать. Корчится душа и мечется, словно летучая мышь в клетке на свету.

Часть Вторая

Геологические Слои Мозга

Жизнь постепенно приобретала всё более динамичный и активный вид. Прокрастинация, которой я был подвержен до сегодняшнего дня, сошла практически на нет. Причину несложно объяснить, если обратить внимание на некоторые особенности сознания и мозга.

Мозг можно сравнить с геологическими слоями. Самый древний отдел нашего мозга — это рептильный мозг, отвечающий за необходимые для выживания инстинкты, стремление к удовлетворению потребностей, таких как еда, размножение и самосохранение. В процессе эволюции над ним появилась лимбическая система, которая отвечает за автоматическую регуляцию эмоций, функций внутренних органов и многого другого. Вершиной эволюции является кора головного мозга, особенно префронтальная кора, которая отвечает за планирование, мотивацию и социальное поведение.

Отсюда и вся страсть к замкнутому в себе кольцу причинно-следственных связей. Все мы Голлумы, Р. Р. Толкина, страдающие от чудовищной зависимости к этому кольцу. Если что-то пойдет не по плану, выжженных на кольце огнём символов, где следствие следует за причиной и никак иначе, то вселенная, в которой живёт личность, превратится в ад.

После произошедших со мной событий в мире по ту сторону яви, в сновидениях, я испытал могущественную силу, способную улучшить связи между всеми тремя слоями моего мозга. Стало легче испытывать мотивацию в делах и справляться со страхами, блокирующими её. Прокрастинация, которой страдает почти каждый второй современный человек, — это результат нарушения связей между этими тремя «геологическими» слоями мозга. Неумение принимать решения, страх важных событий, слепота к будущему, перфекционизм — всё это приводит к склонности перекидывать ответственность за свою жизнь на будущего себя.

Однако, после осознанных сновидений, я стал замечать улучшение связи между этими слоями, что привело к возросшей продуктивности и учащенности приходов сильных вдохновений. Вдохновение является следствием, а причина ему — действие.

Самый важный вопрос — почему целое больше, чем сумма фрагментов? Наше сознание — это проявление этого большего. Это и есть философский камень человеческой жизни, создающий золото.

Фараон Пепи II и мухи

После занятий в университете, где нам преподавали политику и взаимоотношения между народами, я подрабатывал в канцелярии у одного министерского работника, где терялся среди тысячи бумаг и букетов канцелярских ароматов. Заканчивая дела, и если оставались силы, прогуливался по набережной, всматриваясь в горизонт и испытывая чувство недолго играющего покоя.

Вот в один из таких дней, выйдя из университета в свой свободный от работы день, я решил сходить в сторону центральных улочек города. Ожидая зелёный свет светофора, я заметил в руках у стоящей рядом женщины необычное создание — кошку без шерсти. Про себя отметил, что это достаточно странное существо и весьма необычное. К чему только не может привести одиночная мутация, которую успешно сохранили благодаря скрещиванию с короткошерстными породами. Погладив её лысую голову, женщина быстро перешла дорогу, напомнив тем самым, что загорелся зелёный свет.

Шёл я, как всегда, быстро и задумчиво. Пройдя добрую половину пути, меня остановила девушка, протягивающая мне бумагу с нарисованными на ней иероглифами. Это были египетские иероглифы. Она раздавала буклеты, посвящённые проходящей в музее естественной истории выставке экспонатов, что были привезены из разных стран. Выставка должна была продлиться ещё неделю. Решил не терять такую возможность. Поблагодарив юную особу, взобрался на вершину лестничного входа в здание, где над самой моей головой висели гигантские вывески с изображёнными на них саркофагами и божествами со звериными головами древней египетской культуры. Простояв не длинную очередь, вошёл внутрь. Сразу же посетило ощущение грандиозности и трагичности происходящего вокруг. Явление древних богов в мир будущего. Было чувство, что они, сами того не желая, попали в современное время, от чего находились в благоговейном потрясении и смущении. И абсурд идеи музея с посетителями, где они оказались, был чрезмерным и бил прямо в лицо, как солнечный свет.

Нависающие со всех сторон настенные росписи мастеров древности, краски которых до сегодняшнего дня чудом избежали разложения и были, как и их хозяева, забальзамированы во времени, вводили на них смотрящего в транс.

Я подошёл к одному из стеклянных стендов, под которым лежали предметы каждодневного обихода египтян, и заметил сидящую на стекле муху. Забавными движениями, напоминающими протирание рук перед началом вкусной трапезы, муха проделала несколько шагов в хаотичном направлении и, взлетев, отдалилась. Было чувство, что, оглянувшись, я увижу сидящего на троне фараона Пепи II, который ненавидел мух. По этой, достаточно невинной причине, рядом с фараоном всегда находилось несколько рабов, намазанных мёдом. Что за зрелище из этого получалось, додумывайте сами. А я, оказавшись на месте Пепи II и его рабов, увидел собравшихся в центре зала людей. Там однозначно находилась мумия, что вызывала большой естественный интерес.

Это была мумия женщины из высокого сословия. Очень маленького роста, как и в принципе все древние египтяне. Почерневшие пальцы ног и рук вызывали смешанное чувство отвращения и восторга. Подумать только, это пальцы, прошедшие тысячелетия и сейчас оказавшиеся тут среди взглядов голодных зевак, одним из которых являлся я. А было время, пальцы эти были полны жизни и имели возможность прикасаться к миру древности воочию и вовсе не посредством воображения, как это делаем сегодня мы.

Глубокая вера людей того времени, что мир усопших является зеркальным отражением нашего, заставляла их прибегать к удивительным ритуалам. Например, они нанимали особых, профессионально плачущих женщин, которые за определённую плату рыдали над усопшими, тем самым провожая их в загробный мир смехом и ликованием.

Сколько же драгоценностей и богатств хоронили вместе с покойником. Такое фанатичное отношение ко всему загробному придавало людям того времени чувство защищённости и притупления сильнейшего страха перед неизбежной смертью. Но защищённость — это всё ещё не счастье. Была ли эта высушенная содой и почерневшая от благовонных масел особа счастлива в жизни? Ведь грош цена её торжественному перемещению в мир мёртвых, если при жизни она была несчастна. Чем оно, это счастье, было для неё в те времена?

Современный букет счастья состоит из здоровья, любви и богатства. Сильно сомневаюсь, что обещание загробной жизни, даже в те времена, могло заменить эти три насущных блага. Отсутствие даже одного из трёх вышеупомянутых ингредиентов сильно усложняет счастье, независимо от цивилизаций, культуры и морали.

И при всём при этом всё же существуют люди, у которых есть все три элемента, а счастья нет. Появляется вопрос, почему? А потому, что эти три элемента не входили в выбор самого человека. Так уж вышло, что всё есть, а главного, того самого, о котором мало кто действительно знает, нет.

Загробная жизнь, как и счастье, является выбором. Как отнестись к той или иной ситуации и проявлению реальности — с больной тоской и грустью или с благодарной радостью? Как часто, благодаря этому выбору, мы видим людей, лишённых здоровья, но более счастливых, чем те, кто здоровьем всецело обладают? Лишённых денег, но будучи богаче сердцем и душой? Лишённых любви, но не пребывающих в одиночестве, а наоборот, окутанных любовью окружающих?

Единственная связующая золотая нить, привязывающая душу нашу с чувством, что мы называем счастьем, — это выбор. И только от нас самих зависит, что мы испытываем прямо в данную минуту, перечитывая эти строки. И то, что чувствуете сейчас, есть перепутье, ответвление, где есть возможность пройти по пути, в котором вы принимаете даже беспричинную радость, прямо сейчас, просто так, а в другом направлении её присутствия просто нет, и не может быть никакого логического объяснения.

Так же смерть поступает, оставляя нас перед выбором, в каком направлении нам хочется двигаться: к забвению в «здесь и сейчас» либо к вечности. И были в чём-то правы древние, говоря, что всё, что есть у нас после нашей жизни, является зеркальным её отражением.

Сравнить чувство счастья можно лишь со светом, который, направив в зеркало, даёт эффект как отражения, так и проникновения в мир зазеркалья. Вектор его движения всегда остаётся один — лишь вперёд, и неважно, что мы, наблюдатели с этого мира, называем отражением. Счастливый человек счастлив и после смерти, что бы там ни происходило, и если вообще происходит, это не важно.

Выбор этой высохшей женщины был вопросом, что погрузил меня в раздумья, пока не заметил лежащего рядом с её телом искусно сделанного скарабея из особого материала, предположительно созданного при ударе метеорита о песок. Странное жёлто-зелёное пустынное стекло является символом созидательной силы Солнца и возрождения в загробной жизни.

Лицо мумии напомнило недавно увиденную лысую кошку в руках у проходящей дорогу женщины. Породы сфинкс, если не ошибаюсь. Будет не удивительным, что меня и здесь посетило чувство странной взаимосвязи между не относящимися друг к другу вещами. Ведь я не знал, что окажусь в египетском музее, точно так же не задумывался о названии породы, а тут связь. Пусть опять это будет совпадением и не более того. Одно радует, никто больше не говорит о мамонтах.

Опустил лицо к скарабею, чтобы разглядеть каждую выемку узоров, сделанных древними мастерами. Столько энергии в этом насекомом. Метеоритный дождь, песок, солнце, труд ювелира — и вот он, лежит с хозяйкой. Хочется верить, что этот жук, перекатывая с востока на запад свой солнечный шарик, не позабыл о нашей стройной мумии и забрал её в мир, куда она и надеялась попасть. Очень хочется в это верить, но не могу.

Чудовище

Сам того не заметив, в скором времени я оказался дома. Всю дорогу размышлял о лысой кошке. Вернее, не мог понять, являлась ли она причиной, побудившей меня войти в музей, или это музей дал о себе знать, заранее отправив подсознанию символического сфинкса? Склонялся я всё же к тому, что ни то, ни другое не являлось причиной странного совпадения, а просто так оно получилось. Красивый узор случайных переплетений причин и следствий. Таких узоров огромное множество вокруг. Только внимание правит этим балом и придаёт значимость вещам, совершенно не имеющим никакого ко мне отношения. Событиям всё равно на то, что мы их замечаем, как минимум потому, что они всего лишь события. Сверхвысокомерие считать, что человеку обратно.

Приготовив себе ужин, оставил его на плите. Давала о себе знать усталость в спине и ногах. Появилось сильное желание прилечь рядом с окном на кушетке, с которой глубокими вечерами любил наблюдать за появляющимися первыми звёздами. Мысли о них убаюкивали лучше любого химического средства, давая возможность за какие-то 10—15 минут восполнить энергию, потраченную за целый день.

Наконец прилёг с неописуемым удовольствием. Как раз в этот момент в небе над моим окном вырисовывались первые искры вечерних звёзд. Стоило пройтись по нескольким из них глазами, как египетские иероглифы вспыхнули в воображении, как метеоры, воссоединившись в дымке памяти с иероглифами из моего видения. Разгадке смысла которых, сдаётся мне, придётся посвятить всю свою жизнь. Одновременно не покидали воспоминания о мамонте, точнее о высоком уровне реалистичности ощущений, произошедшего со мной в мире, покрытом снегами. Меня тянуло туда. Что если с помощью того же метода со сном я смогу оказаться в древнем Египте, среди великого народа, и кто знает, увижу ли ту самую женщину-мумии и задам ей вопрос, который хотел: счастлива ли она? Возможность хоть на чувственном опыте ощутить себя в «древнем царстве» не могла не создавать в душе жгучего воодушевления и непоколебимого азарта.

Забыв об ужине, я выключил ночник. Погрузился в наблюдение своих сегодняшних воспоминаний в виде картинок, появляющихся в темноте. Символы быстро сменяли друг друга. Необычные существа, являющиеся примесью увиденных сегодня египетских божеств и некоего моего эмоционального к ним отношения, появлялись и растворялись за занавесью закрытых глаз, словно призраки.

Не успел я полностью потерять связь с внешним миром, как меня вдруг насторожил звук горящей плиты на кухне. Я был уверен, что отключил её. Поняв, что моему ужину конец и что всё сгорело, с досадой собрался было пойти на кухню, но не сумел. Поначалу показалось, что я просто зацепился за что-то рукой и потому не смог сдвинуть её с места. Но ещё пару мгновений спустя понял, что столкнулся с одним из пугающих и в той же мере таинственных явлений, как сонный паралич. Не будучи способным сдвинуться с места, мне оставалось только бешено вращать глазами, что были единственными органами, подающимися мне. Пытаясь освободиться, ощущал только усиливающееся давление со всех сторон. Чувствовал себя макакой, попавшей в объятья гигантского удава, что так и ждёт каждого выдоха, после которого он всё сильнее и сильнее сжимает свои объятья, раздавливая мне грудную клетку. Эта мысль ужаснула меня. Сразу же я стал чувствовать ускоряющийся пульс с одновременным отсутствием возможности дышать. Стало понятно, что вот ещё чуть-чуть, и вбирать в себя воздух станет просто невозможно, так как, чем дальше шло дело, тем тяжелее становилось это делать. Злокачественный страх обволок моё сознание. Но это были цветочки по сравнению с тем ужасом, что следовал за окончательной остановкой дыхания. Первая реакция на произошедшее вызвала во мне двойственное и очень неожиданное чувство одновременной радости с тревогой. Дело было в том, что я услышал, как некто копошится на кухне, перебирая тарелки и стуча кухонными принадлежностями. Казалось, кто-то готовится накрыть на стол и для этого, открыв полки, достаёт оттуда предметы. Всеми силами я пытался крикнуть, чтобы тот, кто был на кухне, услышал и пришёл ко мне на помощь. Но вдруг вспомнил одну немаловажную деталь: когда я сегодня закрывал за собою дверь, дома никого не было. Вслед за надеждой на спасение тут же ко мне подкралось предсмертное отчаяние. Несмотря на титанические усилия, вместо крика из уст моих вырывались одни лишь еле уловимые стоны, а тем временем на кухне шло активное действие. Стараясь понять, как поступить в этой ситуации и что происходит со мной, я зажмурил глаза и пробовал сильнее ими моргать, чтобы хоть как-то растопить ледяную маску лицевых мышц и суметь выкрикнуть хоть слово. Несмотря на колотящееся сердце, лёгкие оставались обездвиженными. Я стал готовиться к смерти. Стоило мне сдаться, как звуки на кухне прекратились. Появились шаги прохаживающегося нечто на кухне. Называю это нечто, так как мокрые шлепки своеобразных шагов явно не принадлежали человеку, а были скорее похожи на перемещающееся по кухне гигантское земноводное. Чувство разочарования и глубокого отчаяния сковывали крепче гранитных стен. Я бился в конвульсиях, не отражающихся даже шевелением волоска на моём теле. Существо стало медленно передвигаться в сторону двери в мою комнату. Тут я понял, что, насколько удручающим не казалось бы мне моё положение, всегда есть вероятность его ухудшения, что и стало происходить. Появился скрежет, напоминающий прикосновение не то когтей, не то зубов существа к стене, что отделяла комнату, в которой в беспомощном состоянии лежал я. Когда дверь стала медленно открываться, я хотел лишь только потерять сознание, но только бы не видеть того, кто появится за нею. Глаза лихорадочно бегали по всей длине двери и с ужасом всматривались в находящуюся за ней темноту. Тут совершенно неожиданно из-под моей кушетки вырвался громкий скрежещущий треск. Словно под моей кроватью всё это время находилась огромная цикада. Насекомое, судя по громкости её скрежета, было как минимум размером с меня. Эффект был настолько страшным, что я почувствовал, как сердце моё остановилось вслед за дыханием. Но, к сожалению, я не отключился, а лишь с ещё большей силой ощущал здесь и сейчас. Пение насекомого становилось всё громче и громче, как вдруг заметил наблюдающий за мной из-за дверей силуэт.

Его черты напоминали персонажа из картины Эдварда Мунка — такая же вытянутая голова, две пустоты там, где должны были бы быть глаза, и сильнейший эффект наблюдения из этих пустот. Если бы существо имело глаза, то они были бы направлены прямо на меня. Я это осознавал всей расколотой от страха душой. Тело его также не имело ничего общего с тем, что является частью нашего предметного мира. Оно было похоже скорее на нарисованное, чем на трёхмерное. Сильнейшая власть чудовища надо мной поражала своей силой. Лицо его стало медленно выплывать из-за дверной тени и всё омерзительное своей нереалистичностью тело оказалось в пяти метрах от бесполезного куска мяса с костями, в которого по воле проклятого пришельца из потустороннего мира был превращён я.

Когда отчаяние, на которое я надеялся, также меня не убило, перед глазами всплыл фрагмент из детства. Впоследствии я понял, что это был величайший из уроков, данных мне моим отцом. Он человек мягкий и очень чуткий, но если его прижимали к углу, превращался в настоящего монстра, сила которого всегда завораживала маленького сына своей неожиданностью и даже невозможностью. Секретом своей силы он, к счастью, со мной поделился.

«Ты должен всегда слать страх куда подальше, когда чувствуешь, что он обволок твоё сердце, и чем сильнее ты его пошлёшь, тем дальше он от тебя окажется. Трусость лишь погубит тебя, а храбрость может и убить, но погубить в тебе мужчину она не способна».

Я почувствовал небывалую злобу, что словно погрузила меня в кипящую лаву. Вся простота и одновременно сила этих слов проявилась во мне в виде отделения плеча от кушетки и вслед за ним спины. Я в ярости прыгнул на мерзкое чудище, чтобы разорвать его на части, но попал в пустоту, не сумев нанести удар мучающему меня призраку. Он растворился в воздухе. Голос цикады тут же умолк. Меня посетил невероятный прилив сил и победное чувство, за которым последовало осознание долгожданного триумфа над страхом. Сила этого удава ужаса была пропорциональна моему страху. Чем он сильнее, тем меньше воздуха поступало в лёгкие, тем меньше жизни испытывал человек. И как мерзко живёт каждая тварь, пребывающая в страхе, и насколько величественен тот, кто сумел его хоть раз в жизни побороть.

Сумасшедший смех охватил меня от пережитого только что ужаса и такого банального оружия, как храбрость, которое лучше любой надежды справилась с ним. Печалящим в своеобразной ситуации было лишь то, что рассказать о ней никому я не мог. А победа была значимой, изменившей меня всецело. Но приходилось молчать. Это ведь был не последний случай моего столкновения с миром потустороннего.

Каждый раз вспоминаю притчу о слоне и пытающихся его описать слепцах. Мир, в котором мы живём с его невероятными формами, подобен слону, а мы со своими объяснениями и описаниями его являемся теми слепцами из древней притчи.

— Мир наш есть подобие кинжала, либо копья, — говорит первый слепой, касаясь бивня слона. — Нет, мир есть верёвка, — замечает второй, стоящий у хвоста. — Вы все спятили! Это гигантская стена, — отметил третий, оказавшийся рядом с туловищем. — Дерево, — выкрикнул четвёртый, обнимая ногу гиганта.

Чтоб не играть в эту бесполезную игру, я старался жить с победами и поражениями в одиночестве. Так как понимал бессмысленность любой попытки делиться этими сугубо личными переживаниями.

Однако вскоре я нашёл того, кому пришлось доверить своё одиночество. Жизнь изменилась после сего окончательно.

Свидание

Это произошло вечером 27 декабря. За окном бушевала предновогодняя метель, шёл мокрый снег. Я был дома, старался закончить с занятиями и работой, которые не оставляли меня в покое даже в предновогодние дни. Умирал от желания бросить все насущные дела и посвятить себя чему-то совершенно бесполезному и абсурдному. Например, лёжа на кушетке, водить пальцем по узорам настенных обоев, переходя с одной шероховатой формы на другую, и получать от этого небывалое удовольствие. Отбросив бумаги и ручку, этим и решил заняться.

Одна деталь сегодняшнего дня мешала плавному движению пальцев по стене. Я встретил ту зеленоглазую незнакомку, которую видел в кафе под домом уже Бог знает когда. Любительницу играть локонами своих волос и задумчиво провожать взглядом пролетающие мимо пылинки. Она шла в противоположном от меня направлении. Увидев её, я неосознанно постарался шагать увереннее, но сразу же налился краской, поняв глупость инстинктивных порывов. Быстро пройдя мимо, она повернула за угол и исчезла в серости холодного и чрезвычайно ветреного дня, как осветившая на мгновение мрачные небеса молния. Оставив меня с чувством сильнейшей досады, она вызвала во мне сильное желание увидеть её вновь.

Окрылённый этой невинной идеей, я оказался на кушетке, где, поглаживая шероховатости стен, думал о том, чтобы встретить её в своём тайном мире, о котором никто никогда ничего не узнает. Для этого многого не нужно, только опустить руку со стены, расслабиться и уйти в дремоту. Закрыв глаза, мысленно стал ожидать её у того самого угла, где и встретил сегодня. Постепенно стали проявляться силуэты стен и мокрого асфальта. Я испытывал лёгкое волнение. Казалось, что я просто всё фантазирую. Но вскоре к моей игре воображения подключился шум ветра, что был за окном. Ветер и силуэты сегодняшней улицы, слившись в сознании, погрузили меня в долгожданную гиперреальность. Я сразу же осознал её присутствие, ощутив на своих щеках колкие удары замороженных капель, гонимых стужей.

— Вот это да! — не сдержав восторга, воскликнул я про себя.

Я понял, что вот-вот вновь переживу сегодняшнюю встречу с зеленоглазой девушкой. С бьющимся сердцем повернул голову в сторону, откуда она сегодня шла, и увидел появляющийся в дымке знакомый силуэт и ту самую походку. Призрачная особа всё более детализировалась, пока наконец я не увидел её перед собой в мельчайших подробностях. Особенно поразили пуговицы её пальто, на которых была вырисована еле различимая гравюра. Этого я помнить никак не мог. Виднеющийся из-под шарфа матовый оттенок её каштановых волос дурманил, как сильнейший опиат. Всматриваясь в это лицо, прикрытое от ветра, я застыл, как статуя, и прекратил ощущать выветривающиеся слёзы и бьющие по лицу капли ледяного дождя. Не заметил, как она вновь, как и сегодня, ускорила свой шаг, проскользнув мимо меня, и скрылась за углом. Сразу же направился к ней вдогонку, не ощущая удивлённо своих ног.

— Она меня окрыляет, — подумал я, боясь упустить её вновь.

Но повернув за угол, где она исчезла, остолбенел от увиденного и потерял дар речи. Передо мной стоял мужчина в коричневом пальто — тот самый из кафе. Седоватые волосы бешено метались из стороны в сторону. Взгляд, несмотря на всю неожиданность ситуации, был мягким и проникновенным. По крайней мере, таким он мне показался.

— Всё же достучался я до тебя, — сказал он с насмешкой. Я растерялся. Всеми фибрами души почувствовал чужеродность его присутствия в моём сновидении. В прошлом году в кафе его внезапное появление также оказалось неуместным вмешательством. Было ли это импровизированным повторением реального сюжета или моё недоверие к его вмешательству в сновидении было более существенным?

Наверняка было одно: раздражению моему не было предела. Позабыв о девушке, отвернувшись, хотел было уйти, но его голос, прозвучавший до боли знакомо, остановил меня. Тот самый голос с хрипотцой, давящий одной качественной особенностью. Голос и речь его были до неприятного чувства в груди родственны. И это пугало.

— Я понимаю ваше недоверие и уж тем более досаду, молодой человек, — начал он, понизив голос. — Но я не могу вам позволить преследовать эту девушку. Ваше столкновение воссоздаст волнения. Нити, связывающие ваше сознание с реальностью, разорвутся. Дальнейшее внимание к этой красавице будет создавать в вашей с ней жизни одни лишь проблемы. Я вас предупреждаю.

— Вы, возможно, надеетесь, что я клюну на это? — сказал я, делая вид, что воспринимаю его всерьёз. — Раз уж так оно пошло, то сыграем, старичок.

— Вы уже клюнули, когда поняли, что я пришёл сюда к вам по собственному желанию, а не вашему. А теперь решили сыграть со мной в опасную игру.

— Что вы имеете в виду, говоря «по собственному желанию»?

— В ваших интересах ознакомиться с пространством, куда вы заимели наглость ворваться без всяких приобретённых навыков. К сожалению, в последнее время таких новичков, как вы, становится всё больше. Видимо, в реальном мире у вас большие пространственные дыры в значимости дел, которыми вы занимаетесь. Вот и ищите себя где ни попадя. Грозит это колоссальными последствиями, как для вас самих, так и для пространства, в котором вы сейчас находитесь.

— Не знаю, как вам это сказать вкрадчиво, но я всю свою жизнь придерживаюсь одного очень простого правила: не связываться с теми людьми, которые с первой же встречи вызвали во мне раздражение и не понравились, независимо от последующих слов и поведения, которыми они будут апеллировать в будущем. Интуиция в данном вопросе редко имеет тенденцию подводить. Какими бы ни были ваши последствия, могу вам сказать следующее: не лезьте к тем, кто в вашем присутствии не нуждается, иначе это в свою очередь также может спровоцировать колоссальные последствия, как для вас, так и вновь, пожалуй, для вас! — с торжеством отчеканил я последние слова, всматриваясь прямо в глаза назойливому приставале. С любопытством наблюдал за его реакцией, дивясь силам подсознания, которые так живо и реалистично, а главное, непредсказуемо, способны проецировать незнакомца в моей собственной голове. Набравшись храбрости, я приблизился к нему вплотную. Мы были почти одного роста, он чуть меньше. Поднёс к нему своё лицо, всматриваясь в его страшно знакомые, карие с болотными пятнами глаза, и сказал:

— Ты понял меня, козёл, или ещё раз повторить?

— Смею всё же пойти на риск и встретиться с вашими колоссальными последствиями с глазу на глаз, — ответил он и, насмешливо улыбнувшись, приблизил своё лицо к моему. Резко, словно вскакивающий на уходящий трамвай пассажир, влез в моё тело. Последнее, что я увидел, — это оседающая ткань моего свитера и брюк, словно их секунду назад изнутри обдувало сильным ветром. Сначала я не почувствовал никаких изменений в своём теле. Осмотревшись вокруг, я двинулся в сторону своего дома.

— Так я и предполагал, исчез, не хватило ему фантазийных сил на неадекватного посетителя. Пространство, говорит, я ему испорчу, если с девушкой встречусь. Чушь собачья. Иж, какого стража спроецировало подсознание. Парк аттракционов, как и вся моя жизнь, где я всего лишь очередной посетитель, не более того, — говоря про себя, я приближался к своему дому. Всё это время следил за пролетающими вокруг каплями мерзлой воды. Скорость их падения была неестественно низкой, словно они были сделаны не из воды, а из прозрачных сгустков ваты. Я прекрасно осознавал, что нахожусь в мире сновидения.

Единственным реальным явлением во всём происходящем была эмоция досады от того, что не хватило смелости остановить и заговорить с девушкой, дотронуться до неё. Ведь я во сне. В очень реалистичном, но всё же сне. Нет и не могло быть никаких последствий. Однозначно, я только что глупо упустил свой шанс. Но как я мог дотронуться до неё? Ведь для этого, помимо смелости, нужна ещё и особая мораль, точнее её отсутствие. В реальном мире подобное поведение могло бы испугать, да и должно было бы, а во сне что же меня остановило? Идиот. А с этим стариком я всё щёлкал языком, ещё и подыгрывал ему, купаясь в идиотской важности своего пространства, которое никто не смеет нарушать. Ага! Сколько раз в жизни я так смело обходился с незнакомыми мне людьми? Ни разу. Вот и вся правда обо мне.

Но всё же, что именно имел в виду старик, предупреждая меня об опасности? Не была ли это очередная бессмыслица из подсознания, как в случае с комнатным монстром или двойной солнечной системой, из-за которой я чуть было не сошёл с ума в домике в лесу? Непонятно. Трудно во всём этом видеть истинное значение, так как вариантов того, что бы это могло означать, бесконечное количество. Следовательно, бесполезно, не имея необходимых фильтров, думать об этом. Фильтры — именно они нужны человеку для нахождения истины в любой её форме. Ведь пока существует постоянно изменчивая окружающая среда, истина как явление, посредник между миром и воспринимающим его разумом, будет также менять обличия.

Подойдя к своему подъезду с неприятным чувством в груди, я вошёл в лифт. Оказавшись в квартире, погружённый в мысли, даже не обратил внимания, как прошёл рядом с дымчатым силуэтом собственного тела, лежащего на кушетке. По привычке вошёл в ванную и открыл кран. Первым делом из него, вместо воды, вырвался выхлоп воздуха, после чего с большим трудом пошла струя. Всё ещё трясущиеся трубы и выходящий порционно воздух рассмешили меня своей реалистичностью и необычной особенностью. В реальности у меня никогда не стучат так трубы и кран. Улыбаясь, я набрал в руки воду и поднёс к лицу. Свежесть от прикосновения прохладной воды чуть отвлекла меня, но я всё же заметил, что мои волосы стали светлее обычного. Я схватился обеими руками за раковину, так как ноги подкосились от ужаса того, что я увидел в зеркале. Стало сразу же трудно дышать, и в глазах потемнело. Передо мной в зеркале, вместо моего отражения, был этот старик в моей же одежде. Прижавшись к стене, я стал медленно опускаться вниз, всматриваясь в старческие вены, ярко покрывающие своей зеленовато-синей линией мои руки.

— Господи! — воскликнул я. Меня сразу же поразил мой голос. Это был мой голос! Мой собственный, но старый, точно так же, как волосы и руки. Я приподнялся, чтобы взглянуть на себя вновь, и понял, от чего этот старик казался мне таким знакомым. Это был я. Всё это время это был я. Этот нос, брови, цвет глаз, но повидавших больше света глаз и от того помутневших. Страх обволакивал каждую клетку. Я забыл, что нахожусь по ту сторону реальности, и ужас состарившегося организма, коробки, в которую была заточена молодая душа, предстал передо мной во всей своей красе. Хотел лишь одного — чтобы это всё тут же прекратилось.

— Просыпайся, идиот, ну же! Открой глаза!

Повернул голову в сторону кушетки, где лежало моё тело.

— Вставай, Элияр.

Но тут же посетила более страшная мысль, и лицо моё исказилось в паническом припадке. Я вспомнил, где произошла первая встреча с этим стариком. Это случилось не в мире сновидений, а наяву в кафе после занятий. Он ничуть с тех пор не изменился. Следовательно, в реальном мире, ровно год тому назад я встретился с самим собой. Этого не могло быть. Это совершеннейший абсурд. Его видели люди, он говорил с барменом и со мной, и с девушкой. Что же это такое? Кто это?

Вновь взглянув на старое лицо и заметив за ним в отражении зеркала кушетку, где лежало затуманенное молодое моё тело, я схватился за кожу лица, впился ногтями и стал пытаться снять с себя эту ветхую кожаную маску. Но от боли ломающихся ногтей и тёплой льющейся крови по пальцам я потерял сознание.

Флейта и Виолончель

Проснулся я утром с чувством сильной подавленности. Первым делом подошел к зеркалу. С облегчением провёл рукой по тёмным волосам и сполоснул молодое лицо прохладной водой. Оперевшись о раковину, стал всматриваться в своё отражение.

Каждый день, видя своё лицо в зеркале, мы не осознаём, что, возможно, именно эта деталь жизни создает в нас стороннего наблюдателя, который критикует каждое движение, каждый взгляд и отношение к людям. Это даёт возможность задумываться о том, как мы выглядим для других людей, делая то или иное действие. Утомительное занятие. Ведь то, что мы видим в зеркале, чудовищным образом отличается от того, как нас видят окружающие. А тут, внутри, на основе иллюзии, происходит ревизия внутреннего наблюдателя, которого каждый, более или менее уважающий себя человек, обязан скорректировать. Иначе придётся страдать не столько из-за бестактных окружающих, сколько из-за идиота внутри.

Какова бы была личность, не отягощенная подобной функцией? Стало интересно. Ведь если бы не зеркало во вчерашнем моём путешествии, возможно, я бы не осознал всего ужаса преображения, которому был подвержен. Впрочем, это не так важно. Главный вопрос, который я стремился не озвучивать, даже в уме, оставался без ответа.

Сделав лёгкий завтрак, я выскочил на улицу. На лету схватил шарф и зонт. Был уверен, что на улице пасмурно, но, открыв дверь подъезда, прищурился от яркого света. Солнце высоко стояло над безоблачным небом. Как же я его не заметил в квартире с огромными окнами? Всё это грузные мысли, настолько сильно уносящие, что окружающий мир становится еле различимым. Вот тебе и пример.

Мысли ведь те же слова, символы, которые придуманы нами давным-давно для удобства функций выживания, бесспорно. Но что если поступить с ними так же, как и с зеркалами? Убрать их совершенно из истории, представить себе жизнь без слов. Где символическое обозначение вовсе отсутствует. Каковы бы были эти люди? Как бы выглядели их мысли? Из чего бы точнее они состояли? Возможно, из чувств.

Пока шёл по улице, в воображении появился некий отдалённый остров-материк, на котором люди, аборигены пошли иным путём эволюции. Лишились в силу тех или иных причин умения общаться, как мы, словами. Как бы выглядел их процесс воспитания? Чему бы они учили своих детей? На что бы было похоже их описание мира? А главное, к каким безумным вершинам чувств мог бы добраться житель острова, подобно тому, к каким дошёл наш современник, апеллируя символическим мышлением? Я говорю о поэзии, философии, литературе, о всей культуре и науке. Такой человек, возможно, был бы гением экстрасенсорики и прародителем альтернативной модели причины и следствия во вселенной. Какие религии и политические управления возникли бы? Была ли бы потребность в контроле, если бы отсутствовала таковая в понимании?

Что если, создав язык символов, мы породили чуждый нашему естеству мир с чужими богами и демонами, с чужим раем и адом? Этим и только этим я могу объяснить свою глубинную неприязнь ко всему урбанистическому и страстную тягу к природе. Не к уединению тянется душа человеческая, а к отдалению от чуждого ему мира символов и значений, что не отражаются в зеркалах наших душ, не воспринимаются должным образом архаичной конструкцией нервной системы.

Возможно, всё, что я испытывал, было по причине относительной молодости коры головного мозга, отвечающего за функции мышления. А эмоции, даже негативные, будучи старше отделов мышления, вызывали больше доверия у всего организма в целом, так как не нуждались в постоянной проверке и констатации. Эмоция — инструмент, который единственно придуман для сохранения бесценного времени. Девиз любого зверя: ощутив значимость, не следует долго думать, а сразу действовать. Вот почему, увидев любимую, сердце уже готово её поймать и утащить в лес. От того-то оно и бьётся так сильно.

Ссылаясь на вышеизложенное, чтобы не терять время, отведённое жизни моему телу, хотелось получать удовольствия и радости от существования, чем, нежели, страдать интеллектом, анализирующим каждый последующий шаг в большом, хаотичном мире.