Бесплатный фрагмент - Курортный детектив

Вместо предисловия

Константин Крылов. А РАЗГАДКА ОДНА — БЕЗБЛАГОДАТНОСТЬ. О месте действия романов Тараса Бурмистрова.

Что толку гоняться за картинами, если в Систербеке сам куст шиповника на грязном талом снегу, с ягодами, как сгустки крови, на фоне тусклого угасающего неба выглядит так, как нигде больше в мире? Он, правда, затруднился мне объяснить, в чем именно отличие.

Тарас Бурмистров,
«Криминальная хроника»

Систербек Бурмистрова — довольно населённая область Тьмы. В нём проживает около тридцати, а то и пятидесяти человек. Для Лимба это очень много. Остальные — те самые серые тени, присматриваться к которым нежелательно. Они возникают и исчезают, когда это нужно истинным систербекцам. Главный герой Бурмистрова, Лунин, часто гуляет по абсолютно пустому городу. Он и есть пустой: мнимая часть населения, когда от неё ничего не требуется, не утруждает себя присутствием. Ну так это и правильно.

Настоящие люди в Систербеке живут во дворцах — в соответствии со вкусами, комплексами и страхами каждого из них. Пластичная реальность Лимба приспосабливается к подлинным желаниям людей, а не к их представлениям о приличном и полагающемся. Бурмистров тщательно выписывает ряд забавных и страшноватых интерьеров и гротескных сцен, в них разыгрывающихся.

Впрочем, реальность Систербека вообще довольно пластична и может измениться от любого сильного чувства. Дворец может сгореть от гнева человека, из него выходящего — и угли на пепелище не погаснут очень и очень долго… Только полная невозмутимость героев и принятие ими ситуации спасает положение. Читатель может долго, очень долго принимать происходящее за нечто посюстороннее — благо, автор всегда предоставляет ему такую возможность.

При всём при том не стоит думать, что обитатели потустороннего города контролируют ситуацию в нём. Они и себя-то не контролируют — в силу тяжких проблем с памятью и волей. Они существуют, не испытывая особенных нужд и тягот, кроме одной — как объяснить себе, кто они и что они тут делают. Из этого рождаются многие недоразумения.

Например, политика. Да, и в Лимбе бывает «политическая жизнь». Разумеется, она по большей части имитируется всё теми же услужающими духами, в случае нужды угодливо составляющими толпу, а то и «революционные массы». Реальная же борьба, разумеется, ведётся между настоящими жителями и имеет характер гиньоля — поскольку преследует отнюдь не политические цели, а попытку прояснения сумрака собственного сознания через выяснение отношений. В принципе, такой метод иногда работает и в нашем мире. Не буду продолжать — потому что обсуждать сюжетные перипетии в отсутствие текста по меньшей мере некрасиво.

Теперь два вопроса. Обе книги обозначены как «романы о преступлении». Но каким образом в царстве мёртвых возможно преступление? И какие цели мог бы преследовать столь странный акт?

Вот здесь могла бы начаться, собственно, рецензия. Её, к сожалению, не будет — до той поры, пока второй том не станет доступен. Будем надеяться, что это когда-нибудь произойдёт. При нашей жизни здесь, по крайней мере. Впрочем, возможно, что в Систербеке роман уже издан — скорее всего, в качестве криминальной хроники без кавычек.

Закончу цитатой, имеющей самое непосредственное отношение к сказанному.

«Он взял прекрасный плотный конверт на кнопке, с золоченым названием министерства вверху обложки. Пониже ее красовался роскошный куст шиповника на рыхлом сером снегу. С колючих ветвей его стекали капли крови, застывшие на холоде, покрытые инеем».

1

Железнодорожная станция называлась «Курорт», но сейчас, в декабре, здесь ничего не напоминало о курорте. Не было никаких толп отдыхающих, шума, толкотни и скуки. Войдя в гостиничный номер, он с первого взгляда понял, какой удачной была эта идея — оставить на время утомительную петербургскую суету и поселиться тут, в маленьком приморском городке. На улицах было совсем пустынно, и даже гостиница выглядела так, как будто в ней никто не останавливался с самого момента постройки.

Он снял весь большой номер и с удовольствием занял бы целый этаж, как Набоков в Швейцарии, лишь бы его не отвлекали от работы. Но, пройдя по длинному пустому коридору и увидев свое новое пристанище, он понял, что здесь ему точно никто не помешает. Лунин поставил чемодан на пол и закрыл дверь.

С детства, оставаясь один в комнате или на природе, он всегда испытывал укол истинного наслаждения от внезапно подступавшего ощущения одиночества. С годами это чувство притупилось, но слабый след его все равно оставался. Сейчас оно охватило его с новой силой.

Вокруг никого не было. В гостинице было пусто, за исключением немногочисленного персонала. Пусто было и на улице, и в городе, и на всем песчаном морском побережье. Давно забытое чувство ясного и безмятежного покоя так нахлынуло на Лунина, что он замер посреди комнаты, глядя на обстановку своего нового рабочего кабинета: мягкий тусклый ковер, лампа с зеленым абажуром на столике, вытянутое овальное зеркало на стене.

Окно в номере было огромное, почти во всю стену. Сотни прозрачных капелек от дождевой мороси дрожали на внешней стороне стекла, между ними медленно пробирались ледяные струйки воды. Обстановка была самая творческая и вдохновительная.

Когда он еще только устраивался, подготавливая все для своей работы, он чувствовал, что воображение его оживляется, бьется, как конь, застоявшийся в конюшне. Его литературная деятельность раньше строилась так, что выхода этому желанию не было, и только теперь он почувствовал, как измучило его это долгое воздержание. Лунин уже с трудом удерживался от искушения сесть за стол и начать что-то набрасывать, но очертя голову в работу бросаться не стоило: сперва надо было подыскать форму, в которую и следовало затем отлить свой замысел. К тому же и работа предстояла ему совершенно новая и непривычная.

Лунин занимался литературой больше десяти лет, но то, что он писал до сих пор, не имело никакого отношения к беллетристике. Это были серьезные труды, разыскания и исследования, философские, исторические, литературоведческие и культурологические, в которые он по мере сил и вдохновения подмешивал немного чистой художественности.

Эти работы снискали ему определенную известность в узком кругу, но дальше этого дело так и не пошло. Читательская публика ничего не знала о таком писателе, как Лунин, и постепенно, с годами это начало его тяготить. Наконец, после долгого и горького осмысления наступил момент, когда он понял, что если он и дальше будет писать книги никому не понятные, темные, «герметические», как он их называл — то всю его деятельность можно считать бессмысленной, а дело окончательно проигранным.

Иногда он пытался набрасывать что-то художественное и даже чисто сюжетное, но, потерпев с несколькими замыслами чувствительные неудачи, которые он переносил весьма болезненно, Лунин понял, что кавалерийским наскоком взять этот бастион не удастся. На этот раз, однако, отступать было некуда — на карту было поставлено все. Это надо было сделать сейчас или никогда.

Лунин давно уже применял маленькие, невинные ухищрения для того, чтобы подхлестнуть писательский пыл, который по временам засыпал и нуждался в поощрении. Отправляясь в свою литературную командировку, он захватил с собой некоторые из этих предметов, облегчавших ему высвобождение творческой энергии. Все они были подобраны с умыслом — это были вещи, напоминавшие о Востоке.

Открыв чемодан, он достал их оттуда. После того, как на столике оказался маленький толстобрюхий Будда, коробочка для чая с иероглифом, всегда напоминавшем Лунину о распятии, фарфоровый заварочный чайник, привезенный им из Кореи, комната сразу же преобразилась, приобретя явно выраженный восточный колорит. Не хватало только бамбуковой ширмы, без которой трудно было совершить настоящее чаепитие, и японской гравюры на стене. Последнюю, впрочем, с успехом заменяло окно, за которым смутно обрисовывалось гигантское серое клубящееся облако, из которого скоро, похоже, должен был обрушиться на сосны на берегу снежный поток или дождевой ливень.

Одна из оконных створок была приоткрыта, и через нее просачивался в комнату сырой и холодный воздух. Лунин подошел к окну и плотно закрыл его.

2

Пока не начался дождь, надо было прогуляться и собраться с мыслями. Дело могло сегодня закончиться и штормом, судя по сильному ветру и тучам, сгущавшимся над водой.

Гостиница стояла у самой песчаной кромки, почти в камышовых зарослях, в двух шагах от Залива — или, как Лунин называл его, моря — и был велик соблазн пройтись вдоль него по берегу, по хорошо знакомому маршруту. Шумные бушующие волны, возможно, способствовали бы появлению новых идей и откровений. Но это сильное средство можно было оставить и на потом, а пока выбраться в город и запастись самым необходимым, прежде всего чаем, без которого невозможно было никакое творчество. Красивой буддийской коробочки не хватило бы и на одну ночь.

Лунин давно не был тут в центре города, и увиденное снова произвело на него впечатление. Для полноты ощущений он даже сделал большой крюк, чтобы выйти на главную улицу. Посмотреть на это стоило.

Систербек, как его опять начали называть на шведский манер, выглядел как картинка из книжки — нечто вроде иллюстрации к главе «руины русской государственности» из будущего учебника истории (увы, уже не для русских школьников). Неподалеку сквозь мутный клочковатый туман, насыщенный дождевой влагой, виднелся лежащий на боку танк. Некоторые здания были промяты до основания, как будто по ним стукнули сверху по крыше огромным кулаком. Но в общем городок выглядел мило и уютно. Разруха и запустение ему даже как-то шли.

В целом было понятно, как надо писать текст. Воображение само должно было работать, мощно выбрасывая образы, события, тонкие детали, неожиданные наблюдения и глубокое знание жизни. Сюжет должен был быть глубоко продуман, а повороты событий — тщательно выверены. Но всего этого было недостаточно, чтобы читателю — и прежде всего самому Лунину — было интересно этим заниматься. Во все это надо было добавить еще каплю страха.

Город отлично подходил для этого. Лунин оглянулся: не было лучших декораций для чего-то мрачного, для убийства, потоков крови, какого-то жуткого насилия… Сама оторванность от России, почти уже окончательно распавшейся и можно сказать, погибшей, только добавляла тут очарования. Обстановка выглядела совершенно домашней — а что могло быть лучше и уместнее для кровавого убийства, чем старомодный семейный уют?

В домиках, уцелевших от последней бойни, начали загораться огни в окнах, ветер с моря шумел и раскачивал деревья, на улице зажглись фонари. Невысокие холмы на окраине города уходили цепью куда-то к горизонту. В небе сквозь просветы в тучах светила луна. И над всем этим, над почерневшими тучами, восседал Господь Бог, опираясь на покосившийся небосвод и озирая подвластный ему мир с безумной улыбкой. Все было хорошо.

В магазине на центральной улице Лунин купил большую жестяную банку чая, коробку печенья с корицей, бутылку коньяка для разогрева воображения (добавлять по капельке в чай, а если работа пойдет совсем хорошо, то и просто так), хлеба, масла, ветчины и сыра на завтрак — восстановить силы после творческого истощения. Подумав, он взял еще кофе для чередования с чаем. Никаких препятствий для полета воображения больше не оставалось.

Выйдя на улицу, он вдруг ощутил такой приступ чистого и беспримесного счастья, что едва не остановился на месте, засмеявшись от нахлынувшей на него радости. Все мечты сбывались. Все это надо было сделать очень давно. Но времени впереди было еще много.

Странное томительное чувство — опасение, что что-то прервет его работу — охватило Лунина на обратном пути. К упоению одиночеством примешалось новое чувство, в котором он не сразу отдал себе отчет. Только пройдя два или три квартала, он разобрался в этом ощущении — ему показалось, что за ним кто-то следит. Это была чистая мнительность, никто не знал, что он в городе — и все же Лунин как будто чувствовал на себе чей-то взгляд. Потом, еще через несколько перекрестков, это ощущение пропало.

Ночной город опустел, и теперь он чувствовал себя уже в полном одиночестве. Погасли даже фонари на улицах. Пройдя главную улицу до конца, он увидел единственный источник света — чье-то запоздалое окно, светившееся в полумраке. В пятне желтого света, лившегося оттуда, Лунин увидел стенд с газетой и остановился узнать городские новости. Они всегда были так колоритны и могли бы придать его работе особое местное очарование.

Первое, что бросилось ему в глаза, было большое объявление на второй полосе:

ГОРОД СИСТЕРБЕК ПЕРЕИМЕНОВЫВАЕТСЯ В БРУДЕРБУРГ

Решением Революционного Комитета принято отметить боевые заслуги нашей героической столицы и чтобы разорвать связь с прошлым ПОСТАНОВЛЯЕТСЯ городу дать новое название БРУДЕРБУРГ. Старое имя не рекомендуется отныне к употреблению. Больше мужественности, братья, и вместе мы перевернем мир. Да здравствует Революция!..

Ошарашенный новостью, Лунин перевел взгляд на первую страницу так быстро, как будто рядом с ним в темноте взорвали заряд фейерверка. Там было не менее увлекательно:

К СВЕДЕНИЮ ГРАЖДАН РЕСПУБЛИКИ

Настоящим ОБЪЯВЛЯЕТСЯ, что настала пора взять нашу судьбу в собственные руки. По воле народа и стремления его к независимости МЫ ОБЪЯВЛЯЕМ себя носителем высшей государственной власти. Республика становится суверенной и отдельной от всех народов.

Дальше шел объемистый документ на всю газетную полосу, в котором мелькали слова: «Национальная и мировая миссия… вековая мечта о свободе… право определять свое будущее… надеемся на понимание и благоразумие народа России и его хорошо всем известную выдержку…» Заканчивался он абзацем:

«Мы обращаемся ко всем гражданам республики и призываем их честно исполнить свой патриотический долг и встать на защиту страны от возможных посягательств. Каждый должен сделать все от него зависящее для сохранения твердого порядка. Наш народ стоит перед историческим выбором, это последний и решающий момент в его жизни. Да поможет нам Бог!»

Подпись гласила: глава Революционного Комитета, председатель и член исполкома партии — и еще с полдесятка должностей перед фамилией. Длиной и изобретательностью этого списка стоило восхититься отдельно.

Холодный ветер трепал намокший край газеты, дождь сыпал мелкой водяной пылью. С фотографии под текстом на Лунина глядело очень знакомое лицо.

3

В легком умственном оцепенении он добрался до гостиницы, обернулся еще раз на мрачное море и волны, поднимавшие гребни с пеной все выше, и перевел взгляд на свой литературный кабинет, который он так полюбил и хотел им насладиться еще и с внешней стороны. Найти его было нетрудно — это был угловой номер на третьем этаже.

Окна мягко светились. Это было странно: он не мог оставить включенным свет в комнате, потому что не зажигал его, входя. Может быть, его забыла погасить горничная после уборки, но это тоже было непонятно — убирать там было еще нечего.

Поднявшись по лестнице, он прошел по коридору, чувствуя беспокойство и нетерпение. Дверь в номер была приоткрыта. Возможно, открывать ее не следовало — интуиция подсказывала ему, что его герметичное существование на этом могло закончиться, а «открыть тексты» можно было только если полностью «закроешь жизнь», эта мысль давно ему нравилась. Скорее, стоило удалиться оттуда потихоньку и подыскать какую-нибудь другую гостиницу, а лучше новый город, и начать все сначала.

Потянув на себя ручку и помедлив еще мгновение, Лунин глубоко вдохнул и открыл дверь. И тут же с облегчением выдохнул: в комнате, в глубоком кожаном кресле у окна, сидел еще один давний знакомый. Увидев Лунина, он приветственно помахал ему рукой.

— Привет, Мишель! Долго же тебя не было.

— Кириллов! Максим, как ты тут оказался? — спросил изумленный Лунин. — Ты давно в Систербеке?

— Мы больше не называем его Систербек, — ответил Кириллов с благодушным видом, — теперь его имя…

— Знаю, я уже видел, — перебил его Лунин. — Но что ты тут делаешь вообще? Как ты попал в номер?

— Просто заглянул на огонек. Дверь была открыта. Слушай, я у тебя в гостях, но может, ты сядешь?

— Но как ты узнал, что я здесь? — спросил Лунин, проходя и вешая на вешалку мокрый плащ. — Я заварю чаю, если ты не против.

— Все в свое время, — ответил Кириллов, откидываясь на спинку кресла. — Чай давай. Это я о новостях, а не о чае.

Лунин пожал протянутую ему руку, сел в кресло напротив и включил электрический чайник на столике. Ветер за окном делался все сильнее, но вскоре шум от закипающей воды стал его заглушать.

— А что, есть какие-то новости? — спросил он, насыпая чай в фарфоровый чайник.

— Так, совсем небольшие, — ответил Максим с улыбкой. — Давай сначала хоть чаю выпьем.

— У меня есть и кое-что покрепче. Может, коньяку?

— Да нет, пока не стоит. К тому же у меня к тебе есть дело.

Лунин разлил чай по чашкам, и они отпили по глотку. Чай, хоть был и небрежно заварен, оказался превосходным.

— Я так и знал, что ты неспроста здесь появился, — сказал Лунин после короткого молчания. — Как ты все-таки узнал, что я остановился в этой гостинице?

— Нет ничего проще: все сведения о прибывших в город передаются в статистическое бюро и службу безопасности… и куда там еще…

— А ты-то какое имеешь к этому отношение?

— Самое прямое. Я участвую в нашей революции.

Лунин замер с чашкой в руке: эту новость надо было переварить.

— Э-э, — протянул он, — в роли кого?

— Ты знаешь, у нас пока все очень зыбко… и неопределенно. На самом деле все началось-то буквально вчера.

— И сразу пришло к полному успеху?

— Да, тебе легко смеяться, глядя со стороны. Но ты прав, все удивляются, как быстро все получилось. Никто этого не ожидал.

Лунин помолчал, отхлебывая чай.

— И что теперь? — спросил он наконец. — Как отреагирует на все это Россия?

— Понятия не имею. У нас много народу этим занимается, спроси у них.

— А как Карамышев-то попал в фюреры?

Кириллова слегка перекосило от этих слов.

— Плохая шутка, — сказал он. — В этом городе лучше так не говорить. И потом, мы уже редко называем его по фамилии. Обычно…

— Э, да вы тут все переименовали!.. — воскликнул Лунин, едва сдерживая сарказм. — Неужели интересно играть в эти игрушки?

— Поживешь немного с нами, тоже втянешься, — с ухмылкой сказал Кириллов. — Кстати, а ты-то что делаешь в городе?

— Зимний дворец брать я тут не собирался, — сказал Лунин. — Я приехал поработать.

— Над чем?

— А это важно? Видишь ли, у меня есть кое-какие литературные замыслы, которые давно лежат без движения. Когда-то надо было за все это взяться.

— Да, это самое подходящее место для спокойной работы. Учитывая последние события.

— Я думаю, ваша революция мне не помешает. Или у вас запланированы на ближайшее время уличные бои?

— Ты знаешь, возможно все. Ситуация далеко не такая спокойная, как кажется.

Лунин взял чайник, взглянул на шторм, бушевавший за окном, и налил еще по чашке чаю. Осложнения были непредвиденные и, возможно, далеко идущие. Печально: вряд ли можно было подобрать лучший город для работы, чем Систербек. Ему всегда тут очень нравилось, в другом месте работалось бы хуже.

— Ну хорошо, — сказал он. — Ты упомянул о каком-то деле. Что имелось в виду?

Максим помедлил, как будто в нерешительности. Казалось, он не знает, с чего начать.

— М-м… — сказал он, явно подбирая слова. — Скоро в городе намечается праздник… На следующей неделе, в четверг. Э-э… торжество по случаю прихода к власти.

— И что?

— Будет большой прием, созвано много гостей, все кто только можно.

— Да?

— Парады, манифестации, фейерверки… все как обычно.

— Ты думаешь, это отвлечет меня от работы?

— Нет. Дело в том, что ты тоже приглашен на прием.

Лунин посмотрел прямо на него.

— Но почему? — спросил он. — Какое я имею к этому отношение?

— Ничего этого я тебе сказать не могу. Потому что не знаю. Меня попросили просто передать приглашение.

— Нет, — ответил Лунин сразу. — Конечно, я не буду. Я сюда за другим приехал. И не хотел бы, чтобы меня что-то отвлекало.

Кириллов поглядел в окно, где воющий ветер сгибал уже верхушки деревьев, и сказал:

— Я так и знал, что ты откажешься. Но все-таки не торопись. Там может быть много для тебя интересного.

— Да? — с иронией спросил Лунин. — Может, мне тоже записаться в комиссары?

— Кстати, не такая уж плохая идея. Как это называется, социальная реальность… о чем-то таком у нас вчера говорили.

— У меня в голове такая глубокая социальная реальность, что все ваши парады и манифестации никак ее не заменят. Хотя, если надо, я могу нести транспарант. «Философию — в массы» или что-то еще в этом духе.

— Ну парады-то ладно… Карамышев хочет с тобой увидеться. На приеме был бы как раз удобный случай.

— Э, я вижу, вы уже решили меня к чему-то приспособить! Может, лучше сразу рассказать все начистоту?

— Не переоценивай свою роль в истории. Но на самом деле я и сам ничего не знаю. Как я уже говорил, я приехал просто передать приглашение. Твое дело — согласиться или нет.

— Конечно, я отказываюсь, ты тоже это уже слышал. Зачем мне туда идти? Что я там увижу?

Максим помолчал еще, отхлебывая чай. Лунин чувствовал, что он не все сказал, что хотел, и ждал продолжения.

— Моника тоже будет, — сказал вдруг Кириллов.

Лунин ожидал чего угодно, но не этого.

— А она-то как попала в эту историю? А, ну да…

— Вот-вот. Может быть, она тоже была бы рада тебя видеть.

— Ну, я в этом сильно сомневаюсь. Хотя увидеться я бы не против.

— Ну вот и приходи. Что ты напрягаешься-то так, это один вечер. Не более чем.

— Видишь ли, тут уж или все или ничего… для хорошей работы нужна полная закупорка. От всего мира.

— И все-таки подумай, — сказал Максим, вставая. — Спасибо за чай.

— Как, ты уходишь? У нас ведь разговор только начался. Ничего еще толком не обсудили.

— Ты же хотел полную закупорку, — с легкой насмешкой в голосе сказал Кириллов. — Но дело не в этом, я просто спешу. Куча дел еще сегодня на вечер. Или вернее, остаток ночи.

— Ну ладно, ты заглядывай, я тут буду долго. Я приехал на всю зиму.

— Будущее покажет, — сказал Кириллов. — Сейчас все может быть очень необычно. Но надеюсь, что ты все же тут останешься. Желаю тебе хорошо поработать.

— Спасибо, я постараюсь. Как же ты в этот дождь?

— Ничего, меня ждет машина. Вот зима-то, а? Снега в этом году еще не было. Давай, до встречи. Если все же соберешься, это будет во дворце на главной улице, знаешь где это? Мы как раз вчера туда въехали.

— Я подумаю, — сказал Лунин, чтобы его не расстраивать. — Но не обещаю.

Они попрощались, и Лунин вернулся в свое кресло. Чай еще оставался, и допивая последнюю чашку, он в задумчивости смотрел в темное окно, где едва видны были силуэты деревьев, шатавшиеся на ветру. Работать сегодня уже не хотелось, воображение было слишком отвлечено.

Закончив с чаепитием, он убрал со стола, принял горячий душ и с наслаждением улегся на чистых простынях. Революционные времена это пока напоминало мало. А что будет завтра — то будет завтра, подумал он, закрывая глаза.

Сон не шел к нему, хотя сознание понемногу отключалось от дневных впечатлений, вызывая вместо них нелепые призраки. Бледный контур Кириллова явился снова, почему-то махая рукой в странном приветствии. Мелькнул и исчез штормовой Залив, как-то косо и под наклоном, взгляд выхватил пузырьки на гребне одной высоко поднявшейся волны. Море было необычно окрашено, мутным оранжевым светом, лившимся с неба из туч.

Наконец он провалился в тяжелый сон. Кошмар, охвативший его сознание, все углублялся и углублялся, на протяжении нескольких часов. Наконец, где-то в третьем часу ночи Лунин вскочил в постели, очнувшись от тяжелого беспамятства, открыв глаза, глядя в темноту и ничего не видя.

Сердце его сильно билось. Перед глазами стояла картинка, только что увиденная во сне: морозный иней на оконном стекле, тесная комната, угол грубого деревянного стола и черный ручей, текущий по полу. Со стоном опустился он на подушку, и до утра уже спал без сновидений.

4

Утро встретило его мягким желтым солнечным светом, льющимся из окна. Никаких следов вчерашнего шторма не было. Лунин потянулся, стряхивая наваждение, и вскочил с кровати: надо было работать — наконец-то работать.

Позавтракав и выпив кофе, он достал пачку бумаги и в задумчивости положил ее на стол. Творческих мыслей не было. Он хорошо знал этот внезапный толчок, который пронизывал все его существо как будто электрическим током — когда приходила в голову хорошая идея. Но все идеи куда-то улетучились.

Подумав, он начал набрасывать на бумаге первые попавшиеся фразы — иногда в таких случаях это помогало. Из головы не шел вчерашний разговор, и мысли невольно возвращались к нему. Не верилось, что из всего этого может получиться что-то серьезное, но с толку это сбивало. Появилось ощущение, что он тут уже не один, в отрыве от всего мира, а вовлечен в какие-то события, которым надо дать развернуться. Сосредоточиться на работе это мешало.

Просидев около часа, Лунин понял, что рабочее утро сегодня пропадет, скорее всего, зря. Поразмыслив, он понял свою ошибку: начинать с мелких деталей не следовало. Сперва надо было продумать идею в целом, а потом уже смотреть, как она развернется на бумаге, какие мелкие подробности к ней добавятся. При наличии хорошего замысла воображение начало бы работать уже в полную силу. Но сначала нужен был замысел.

Бросив пачку бумаги в стол, он оделся и вышел на улицу. Лучшие мысли всегда приходили ему в голову на ходу, а сейчас как раз надо было обдумать что-то масштабное — или какое подвернется. В себя он верил, а остановки в работе — дело обычное, ничего нового.

Море сегодня было не свинцовым, а ярко-синим, волны играли в лучах невысоко висящего солнца. Кое-где валялись деревья, поваленные штормом. Пляж был безлюден, и если бы не холод и это отсутствие людей, его можно было принять за летний. Лунин открыл банку пива, взятую в номере, отхлебнул из нее (это всегда помогало творческому сосредоточению) и погрузился в свои мысли.

Что-то мешало работе его воображения, он давно уже замечал это. Как только Лунин пытался раскрепостить сознание, оно выбрасывало несколько случайных картинок и замирало. Когда он пробовал продвинуться дальше, он чувствовал боль, причем источник ее был непонятен. Воображение при этом останавливалось, так что нельзя было вызвать перед глазами даже самый простой образ, не имеющий отношения ни к литературе, ни к философии.

Лекарство тут было простейшее, нужно было только немного времени. Лунин всегда интересовался техниками воздействия на психику, и вот как раз подвернулся отличный случай, чтобы пустить их в ход.

Главное было при этом — не вмешиваться в работу сознания, а позволить мыслям течь как бы самим собой. Что оттуда всплыло бы, из глубин памяти, то и всплыло — на бумагу все легло бы отлично, в этом он был просто уверен. Великому искусству неоткуда было взяться, кроме как из глубоких слоев психики, тут нужна была только долгая работа, чтобы освоиться со своими воспоминаниями. И потом привыкнуть к ним, научиться с ними обращаться.

Сконцентрировав внимание на своем отсутствии из своего же ума (большого успеха это никогда не имело, но нельзя было оставлять попытки), Лунин прошелся по пляжу, заодно любуясь волнами, никуда не торопясь и стараясь погрузиться в сосредоточение как можно глубже. Прогулка, как обычно, доставляла ему острое удовольствие. Летние кафе были заколочены досками, что давало ощущение исчезновения людей из этого мира, а что там происходило дальше, в городе — его не касалось.

За речушкой, через которую был перекинут деревянный мостик, начинались сосновые заросли, тянувшиеся вдоль всей песчаной полоски у моря. В сочетании с дюнами это производило прекрасный эффект. Волны накатывали на берег, вынося кое-где рыбьи и птичьи скелеты и пустые створки раковин.

Медитация шла отлично, с каждым шагом Лунин все больше погружался в странный мир, где реальность была подкрашена смутными воспоминаниями. Ум его грезил как бы сам собой, без участия логики и сознания — смешивая краски, настроения, вдруг всплывавшие в памяти поэтические и философские отрывки, и давние нереализованные желания и побуждения.

Во всем этом была какая-то магия — что-то совсем не относящееся к этому миру, в котором жило большинство людей, скучному, трезвому, серому и будничному. Лунин подумывал уже о том, не зайти ли ему в одно из немногих открытых кафе на берегу и взять еще пива — это позволило бы ему снять легкий страх, который всегда появлялся во время таких упражнений, и продвинуться глубже.

Выбросив пустую банку в деревянный ящик для мусора (граффити на нем гласило «Ты просто животное»), Лунин оглянулся вокруг и увидел неподалеку дощатый ресторанчик, как будто сползший слегка в море с одного края — видимо, это были последствия ночного шторма. Сев за столик в плетеное кресло и с удовольствием отхлебнув из запотевшего бокала, он почти не замечал происходящее, целиком уйдя в свои мысли.

Как должна строиться такая работа, он понимал очень хорошо. Если ему раньше не удавалось это сделать, это только значило, что само сознание его не достигло еще каких-то степеней правильного понимания. Надо было очистить его как можно скорее, отказавшись от всего своего прошлого, как будто его никогда и не существовало — и затем восстановив все, что оказалось важным, собрать заново на новой основе, уже с божественной свободой и легкостью.

Может быть, не стоило вообще задумываться о том, как должно было выглядеть произведение, которое он хотел написать, а просто заняться глубокой психопрактикой, гораздо более глубокой, чем та, которую он делал раньше. Освобождение нижних, самых темных слоев психики от всего тяжелого и гнетущего и само по себе должно было стать радостным, а потом — он почему-то в этом был совершенно уверен — и новые тексты явились бы на свет с той легкостью, с какой поет на ветке птица.

Выпив еще глоток пива, он попробовал это сделать. Сознание вело себя необычно — не так, как он привык. В воздухе за окном послышался мрачный гул, которого он не мог слышать за толстыми стеклами витрины, и только через минуту он понял, что это его воображение дорисовывает дополнительные детали к той картинке, которую он видел: лазурное небо с белыми, совсем летними облаками над морем, и тонкий след от самолета, прочертивший небо от края до края. Вокруг уже бледно мерцали призраки — и опять они были застывшие и неподвижные.

Через какое-то время Лунин понял, что он принял решение. Надо было действовать, и все силы направить при этом не на творчество, а на исследование своей психики, с которой явно было что-то не то. Какое-то тяжелое, глубоко запрятанное воспоминание терзало его, и его никак не удавалось извлечь из памяти. В прошлом был мутный провал, причем даже нельзя было сказать, к какому именно жизненному периоду он относился. Надо было разобраться с этим, и тогда уже с легкой душой обращаться к литературному творчеству. По его расчетам, на это должна была уйти примерно неделя.

Расплатившись за пиво, он прошелся еще по пляжу. Уже темнело. Вдали виднелись красные огоньки следующего поселка на берегу. Становилось холодно, с моря начинал дуть ветер. Лунин поежился и направился домой.

5

Дни проходили за днями, и очень быстро Лунин привык к своему новому существованию. Вести из внешнего мира его больше не беспокоили. Старательно огибая город в своих прогулках, выбирая самые безлюдные места, он скоро добился того эффекта, которого и хотел — полного уединения. При этом мир оставался с ним — в виде песчаных холмов, прозрачного синего или тяжело нависшего серого неба в просветах между соснами, шума волн, соленого ветра с моря и воспоминаний.

Пачка бумаги по-прежнему лежала в столе нетронутая, и Лунин старался о ней не вспоминать — это было скорее неприятное напоминание. Но надо было четко следовать плану действий, раз уж он был выработан, и не отступать от своего решения. В конце концов, повторял он себе, психопрактика тоже могла оказаться полезной, и не стоило начинать писать, пока не удалось бы прийти к полному внутреннему перерождению — или скорее даже возрождению.

В ожидании этого момента он много гулял, часами просиживал в кафе, за пивом или кофе, наслаждался интерьерами, старинными картами, развешанными на стенах, зеркалами, неожиданно отражавшими его в коридорах, в которых он еще не был, и музыкой, звучащей в залах. Отрывочные медитации, какие у него бывали и раньше, через несколько дней слились в одну, и Лунин не выходил из этого состояния даже ночью. Перед сном он старался открыть сознание, чтобы этот миг перед засыпанием привел к каким-то тяжелым снам, или лучше кошмарам.

Чем дальше он уходил в эту неизвестную страну, тем более темным и непонятным там все казалось. Пространство внутри было пустым и безжизненным, как каменистая горная местность, и вместе с тем в нем чувствовалось чье-то присутствие. К литературе, однако, это не подвигало: отчетливо был виден вход, но не выход.

Иногда, очнувшись от медитации, он понимал, что этот смелый эксперимент нисколько не подвинул его пока к тому, к чему он стремился — к живому раскрепощению сознания и воображения. Скорее его ум становился все более скованным, как будто вся эта тяжесть, деревянные вериги, висевшие на каждой мысли, становились еще более ощутимыми. Но Лунин не унывал — если раньше не получалось по-другому, сейчас надо было попробовать так.

Временами до него доходило все же кое-что из внешнего мира. В городе явно что-то происходило. Иногда оттуда доносился барабанный бой и выкрики — видимо, это была подготовка к предстоящему празднеству. Один раз он даже заметил марширующую колонну на самом краю города. Ум Лунина был как раз поражен некой невиданной ранее тяжелой химерой, проступавшей из сознания щупальце за щупальцем, как гигантский осьминог, и пятнистый камуфляж, в который были одеты солдаты, превратились в пятна на его шкуре, и как-то все это слилось в одно. Лица у солдат были радостные — похоже, происходящее им нравилось.

По мере приближения назначенного праздника шум и суета нарастали. Однажды в кафе, в котором он сидел, видя в тот момент уже больше призраков, чем реальности, ввалилась толпа новобранцев, судя по их виду. Разговор был громкий, но в том состоянии, в котором находился Лунин, это ему уже не мешало — скорее даже пробудило несколько лишних воспоминаний.

Часто он задумывался над тем, что же могло поразить когда-то так сильно его сознание, что оно почти остановилось. Картинки, которые ему удавалось увидеть, помогали мало — это все время было запертое помещение, окно с деревянной рамой, причем погода за окном менялась по какому-то капризу, как будто это было не прошлое, а книга или чистая фантазия. Но ни одна книга не могла бы так подействовать на воображение, да и все прочитанные им тексты он помнил.

Неделя, назначенная им для этого этапа работы, подходила к концу, и тут Лунин начал осознавать, что задача оказалась сложнее, чем он думал. «Бросить» это он, однако, уже не мог, и не потому что ему очень сильно хотелось продолжать, но как-то ясно было, что настоящая работа без этого не начнется. Иногда он все же пробовал сочинять короткие этюды — правда, только в уме, а не на бумаге — и каждый раз сталкивался с тем, что состояние его становилось хуже, а работа останавливалась. Медитации даже как будто были полезнее и продуктивнее. Но ни к каким текстам они не приводили.

Наконец его сознание зачерпнуло такой глубокий пласт, что и медитации почти остановились. Двигаться дальше было некуда. В памяти что-то оставалось, но это «что-то» извлечь было невозможно. И в первый раз чувство зря теряемого времени больно укололо его. Разбрасываться такими драгоценными вещами, как время, Лунин не привык.

Еще несколько дней он провел, не работая вовсе — ни над текстами, ни над сознанием. Горечь тяжелого поражения подступала изнутри, отравляя душу, но он не поддавался этому настроению. Надо было, однако, что-то делать. Находиться в абсолютной пустоте он не мог.

Эта остановка не могла быть долгой, но пока она продолжалась, дни надо было чем-то занять. Сидеть в кафе или дома в номере и пялиться попусту в окно было откровенно глупым занятием, а вернуться к чисто философской, а не художественной работе, Лунин уже не хотел — хотя скорее всего, она бы у него получилась, как и раньше. Но впереди маячили новые, и очень заманчивые творческие перспективы, отказываться от них было жаль. Всякое дело, раз уж оно начато, надо было доводить до его логического конца.

Когда настал день праздника, решение все-таки посетить его у Лунина уже совсем созрело. Кириллов был прав: это был не более чем один вечер. В конце концов, легкая встряска и новые впечатления, может, даже пошли бы ему на пользу и оживили воображение. Медитации и тексты никуда не делись бы. По крайней мере, за один вечер, проведенный в гостях, в теплой дружеской компании.

6

Решившись окончательно, Лунин с легкой душой направился домой в гостиницу — поворотный момент застиг его, как обычно, на прогулке. Вокруг снова было совсем пусто, людей не было: наверное, все на празднике, подумал он, стараясь придать ситуации комический оттенок. Это должно было сгладить ощущение, что он занимается чем-то не тем.

Дверь в номер была приоткрыта, как и в прошлый раз, в первый вечер в этом городе. Наверное, Кириллов опять зашел, подумал Лунин и почти обрадовался этому — можно было поехать вместе. Кстати, он забыл расспросить его, как тот все-таки попал в номер. С памятью творилось что-то неладное, но уходя, дверь он запер на ключ, это он помнил точно.

Открывая ее сейчас, Лунин поднял руку в дружеском приветствии — и так и замер с поднятой ладонью. То, что было внутри, ничем не напоминало привычную ему обстановку. Стол был перевернут, бумаги разбросаны, ковер на полу свернут в большую трубку. В ноздри ему ударил странный запах, от которого делалось тревожно. И тут он заметил тонкую дорожку крови, ведущую к свернутому на полу ковру.

Медленно и почти спокойно Лунин прикрыл за собой дверь, войдя в номер. Это было как продолжение одного из его кошмаров. В одну долгую безумную секунду он даже было подумал, что так и не вышел из какого-то слоя своей медитации, но сразу опомнился. Это была реальность.

Осторожно, стараясь не наступать на капли крови на полу, он подошел к ковру и отвернул край, уже догадываясь, что он увидит. Человек лежал спиной кверху, и затылка у него не было — череп был стесан или скорее даже вмят внутрь сильным ударом. Лунин прислушался, но дыхания не услышал. Что бы тут ни было, какая-то история здесь уже закончилась.

Первым желанием его было бежать без оглядки и постараться забыть об этом, как будто ничего этого в его жизни и не было. Но это выглядело не очень разумным. Выпутываться из трудных ситуаций следовало аккуратно, чтобы не сделать хуже.

Мысли неслись вскачь, обгоняя одна другую. Преодолевая дурноту, он снова накрыл тело ковром, поднял свои документы, которые валялись на полу, и оглядел еще раз комнату. Вряд ли ему могло понадобиться что-то еще. Брать с собой вещи, собирая их по всему номеру, ему не хотелось. Ничего ценного там не было. Переодевшись в выходной костюм, Лунин бросил старую куртку и джинсы на кровать и понял, что он готов к отступлению.

Тихо и бережно ступая, он подошел к двери и прислушался. Похоже, что в коридоре никого не было. С улицы донесся детский крик, но это было далеко. Странно — он почти не видел в этом городе детей, а может быть, не обращал на них внимания, занятый своими мыслями.

Не торопясь, он открыл дверь и выглянул наружу, стараясь сохранять спокойствие. Легких ностальгических чувств, как всегда, когда он покидал какое-то место, в котором ему не доведется уже побывать, на этот раз не возникло. В коридоре действительно оказалось пусто, это можно было считать везением. Лунин вышел, прикрыл дверь и подумав, не стал запирать ее на ключ.

Сбежав по лестнице, он прошел по холлу к выходу, будучи почему-то уверенным, что его сейчас окликнут. Но ничего не произошло. Девушка у стойки проводила его обычной улыбкой, явно не зная, какие дела у нее творятся в недрах гостиницы. Лунин даже слабо улыбнулся ей в ответ, чувствуя прилив эйфории от того, что ужас, кажется, заканчивался. Ввязываться во всю эту историю он не собирался.

Распахнув стеклянную дверь, он вдохнул свежий холодный воздух — и почувствовал себя почти в норме. На улице ярко сияло солнце, в этом году зима была совсем похожа на лето.

Чувствуя неимоверное облегчение, он спустился по ступенькам на тротуар. Внизу стоял большой черный сияющий автомобиль, украшенный непонятной символикой. Одно из его стекол медленно опускалось. Лунин взглянул туда и увидел, к полному своему смятению, Кириллова, сидевшего на заднем сиденье с расслабленным и непринужденным видом. Этого осложнения он никак не мог предвидеть.

— Мишель, приветствую! — воскликнул Кириллов с той же интонацией, как и в прошлый раз. — Все-таки собрался? Очень рад. Садись, я подброшу.

У Лунина мелькнула мысль, что сесть в эту машину было, возможно, самым глупым из всех поступков, учитывая возникшие обстоятельства. Но вступать в объяснения было бы очень некстати. Препирательство могло оказаться долгим, а ему хотелось убраться отсюда как можно скорее. Судя по виду Кириллова, никакого отношения к трупу в номере он не имел.

Чувствуя слабость в мыслях и особенно в воле и решимости, он махнул приятелю рукой, с легким содроганием вспомнив, чему предшествовал этот жест каких-то двадцать минут назад, и сел с ним рядом. Машина немедленно тронулась, водитель был в униформе с той же символикой, что и на капоте.

— Что это ты такой бледный? — спросил Максим. — Волнуешься?

— Да нет, — ответил Лунин, чуть хриплым голосом, к собственной досаде. — Не так чтобы очень. Просто… да нет, неважно.

— Как работа идет? Много нового написал?

— Тут главное — начать, — уклончиво сказал Лунин. — Мы скоро приедем?

— Уже подъезжаем. Видишь, сколько всего наворотили?

Город в самом деле был увешан флагами и заставлен корзинами с цветами. Лунин почти не узнавал его, тем более что обычное безлюдье кончилось: повсюду на тротуарах толпились празднично одетые люди. На лицах у всех было радостное возбуждение, кто-кто даже что-то кричал.

Когда они подъехали к дворцу, Лунин увидел целое скопище автомобилей у входа, на некоторых были флажки иностранных государств. Никто не встречал их на парадной мраморной лестнице, очевидно, торжественный обед уже начался. Они поднялись по ступеням, и Кириллов открыл перед Луниным большую дубовую дверь.

Ослепленный вечерним солнцем с улицы, Лунин не сразу увидел то, что перед ним предстало. В огромном зале царил полумрак, поначалу, пока глаза его не привыкли, показавшийся ему почти кромешным. В этой тьме ярко горели факелы вдоль стен, в их блеске смутно прорисовывались какие-то гербы, картины и статуи. Длиннейший, во весь зал, стол был уставлен свечами — которых, казалось, были сотни. За столом сидели люди. Царила абсолютная тишина.

Лунин осторожно прошел внутрь, и вдруг зал взорвался аплодисментами и криками. Кто-то встал, другие хлопали сидя. Пламя факелов заметалось то ли от этого, то ли от ворвавшегося уличного сквозняка — окна были занавешены тяжелыми шторами, но часть из них, наверное, была открыта.

На одно мгновение у Лунина мелькнула шальная мысль, что это его так приветствуют здесь, но тут же он понял. В самом конце зала, во главе стола, стоял человек с газетной фотографии. Он явно собирался держать речь.

В общей суете и шуме Лунин с Кирилловым незаметно прошли к своим местам, для них было оставлено два свободных стула. Расположившись там, Лунин почувствовал себя немного комфортнее. Он даже положил себе холодных закусок на тарелку, вдруг почувствовав резкий голод после всех пережитых потрясений. Заодно это был повод занять себя — в общей овации ему участвовать не хотелось.

Речь Карамышева он слушал в полуха, пытаясь совладать с впечатлениями этого вечера и восстановить хотя бы отчасти душевное равновесие. Спокойствие ему было необходимо. Пока неясно было, какие сюрпризы еще приготовила ему жизнь на ближайшее время, и главное, как выбраться из этих приключений без потерь.

Оратор начал с детских воспоминаний, потом рассказал о своем участии в боевых действиях в прошлой войне и наконец перешел к политике и текущему моменту. Голос его, поначалу тихий и невыразительный, тут окреп, жесты стали резкими и порывистыми, и слушатели на это отреагировали: атмосфера в зале становилась все более наэлектризованной. С улицы доносились крики, толпа скандировала «Эр-нест!.. Эр-нест!», и Лунину опять стало не по себе. Что он делал в этой компании? Как раз в этот момент Кириллов наклонился к его уху и шепнул «смотри» — без кивка.

Лунин глянул по сторонам и обомлел: почти прямо напротив него сидела Моника. Они не виделись много лет, и сейчас, возможно, был не лучший момент для встречи. Лунин даже не уверен был, хочет ли он вообще этого, но как обычно, ее магия подействовала на него сильно. Моника смотрела прямо на него, и взгляд у нее был странный, как будто слегка оценивающий. За ее спиной находилось одно из немногих незанавешенных окон, и в нем как раз садилось солнце. Из-за этих лучей красноватого цвета бледное лицо Моники казалось темным, почти черным, с резкими тенями. Лунин отвел взгляд и внутренне встрепенувшись и одернув себя, попытался стряхнуть наваждение. Увлекаться ему не следовало, особенно сейчас.

Карамышев подходил уже к самой высокой эмоциональной ноте, что обычно значило, что скоро последует заключительный пассаж. «И тогда наши кости возопиют из могил, — говорил он, — и Господь примет нас в свою обитель, и мы скажем себе, что достойно прожили жизнь, ничем не поступились, никого не предали, ни разу не нарушали наши принципы и сохранили в сердце все помыслы и ценности. Да здравствует республика! Да здравствует свободный Брудербург!»

Пережидая оглушительный грохот аплодисментов, Лунин подумал, что название столицы (к которому он никак не мог привыкнуть) вместо названия страны означало, очевидно, что имя республике никак не могли придумать. Это, впрочем, были сущие пустяки. Все в зале держались с такой важностью и явно придавали происходящему такое значение, что Лунин даже начал поддаваться этому гипнозу и забыл о том, какой это дешевый балаган, с его точки зрения. Но это было минутное настроение. Гораздо больше его тревожили другие вещи.

С окончанием речи официальная часть банкета была закончена, и гости разбрелись по залу, разбившись на небольшие группки. Карамышев почти сразу скрылся за одной из дверей, наверное, ему надо было прийти в себя после речи. Моника стояла в дальнем углу зала с бокалом красного вина в руке и с кем-то оживленно беседовала. Ее собеседник был Лунину незнаком. Некоторое время Лунин колебался, подойти к ней или нет, но голос Кириллова вывел его из задумчивости.

— Ну как, понравилось? — спросил он.

— Да как тебе сказать… — ответил Лунин.

— Ясно. Ничего, еще войдешь во вкус. Мы тоже не сразу все оценили. Пойдем, Эрнест готов тебя принять.

— Что, прямо сейчас?

— А чего откладывать? И потом, все уже договорено. Он тебя ждет.

Они поднялись, и Кириллов проводил его к резной двери с золотым кольцом вместо ручки.

— Ну, удачи, — напутствовал он его.

— Ты разве не идешь?

— Нет, это ваши дела. Потом расскажешь, если там не высший уровень секретности, — с усмешкой добавил он.

7

Кабинет, в котором оказался Лунин, выглядел совсем тесным и скорее приятным на вид после мрачного зала. Карамышев сидел за столом, как-то сжавшись в кресле, вид у него был предельно изможденный. Речи всегда давались ему нелегко.

Увидев Лунина, он зачем-то закрыл глаза руками, потер тщательно веки, потом тряхнул головой и встал.

— Ну, хорошо, — сказал он вместо приветствия. — Все-таки явился, молодец.

Они пожали друг другу руки и сели. Выдерживать взгляд Карамышева всегда было нелегко, а тут он смотрел на Лунина добрых полминуты. Лунин заставил себя взглянуть ему прямо в глаза, прятаться было нечего.

— Давай сразу перейдем к делу, — сказал наконец Эрнест. — Времени у меня немного. С какой целью ты приехал в город?

— Отдохнуть и поразвлечься, — сразу ответил Лунин. Пристальное внимание к его занятиям уже начало его немного раздражать.

— Понятно. Как продвигается книга? До какой главы дошел?

— Я еще даже не начал… — проворчал Лунин. — Слишком много у вас времени лишнего.

— Что, есть трудности? Творческого порядка?

— Нет, все идет отлично. Никогда так хорошо не писалось. Надо только начать.

— Я понял. Ну, тут знаешь… когда застреваешь в таких вещах… Надо просто открыть сознание и смотреть, что будет.

— Это я и без тебя понимаю. Слушай, мы что, собрались здесь обсуждать мои литературные дела?

Карамышев встал и подошел к окну. На улице ветер обрывал последние осенние листья и трепал транспаранты, у которых был странный полинялый вид, как будто они висели там уже много лет.

— М-да, — сказал он, повернувшись к Лунину. — Ты знаешь, а я бы написал… написал бы мощную книгу. У меня есть идеи. Великолепные идеи, я бы сказал.

— Что же тебя держит? — спросил Лунин с легкой иронией. — Открыть сознание не получается?

— М-да, — повторил Эрнест в какой-то задумчивости. — Ладно. Ты прав, это игрушки. У меня для тебя есть настоящее дело.

— Дело? Какое?

— Не очень трудное. Я готов взять тебя на службу… или скорее предложить небольшую работу. Разовую, ненадолго. Думаю, тебе понравится.

— Но я не собирался участвовать ни в каких делах! — воскликнул Лунин. Повторялась история с Кирилловым. — Я приехал сюда писать, хочу делать это спокойно, ни на что не отвлекаясь, не думая ни о чем постороннем, и вообще…

— Да? Но ведь все равно пока ничего не получается. Во всяком случае, так сообщают мои источники информации.

— Я думаю, это короткая заминка, — сказал Лунин, не спрашивая, что это за источники. — Небольшой творческий ступор, с кем не бывает. Через неделю-две…

— Вот и потрать эту неделю или две на что-то полезное. К тому же, — добавил Карамышев с ухмылкой, — я думаю, это даст тебе ценный дополнительный материал. Сильную книгу сможешь написать.

— Я…

— Послушай хотя бы, о чем речь.

— Давай, но я совершенно не собираюсь…

— Слушай. И не перебивай, по возможности.

Эрнест оторвался наконец от окна и вернулся в кресло, растянувшись в нем с видимым удовольствием. В этот момент из зала послышался страшный шум, и через несколько секунд оттуда донеслись овации и громкое скандирование какой-то не очень различимой фамилии.

— Президент пришел, — сказал Карамышев. Через его лицо почему-то пробежала легкая гримаса. — Как с ума-то сходят… мне надо будет пойти, поприветствовать его.

— Сейчас?

— Нет, чуть позже. Короче, слушай.

Взгляд его стал сосредоточенным и острым, как всегда бывало, когда Эрнест доходил до обсуждения дел, отвлекаясь от бесконечных разглагольствований. Лунин тоже подобрался, чувствуя, что сейчас он услышит главное.

— Мы пришли к власти легко и быстро, — сказал Карамышев. — Ничего удивительного, что нравится это не всем. Кто-то — у меня есть основания полагать, что это один человек, действует он в одиночку — решил нам испортить все это. Вернее, подпортить. Этот мелкий пакостник доставил уже много хлопот.

— И что он сделал?

— Он осуществил серию убийств, нелепых и необоснованных, безо всякого смысла и цели. Выбирает самых близких моих соратников.

— И как давно это началось? — спросил Лунин, понимая что молчание будет казаться странным. Он снова почувствовал легкое головокружение, но усилием воли взял себя в руки.

— Примерно неделю назад. Когда уже стало ясно, что именно наша партия взяла верх.

Они помолчали. Удачно вытесненный из сознания труп в номере снова вставал перед глазами Лунина, но он не был уверен, что о нем надо рассказывать. Игра была слишком сложной, и раскрывать все карты — тем более если они могли оказаться гибельными — было откровенно глупым. Сперва надо было получить больше информации.

— И что ожидается от меня? — спросил Лунин.

— Все очень просто: ты должен найти, кто это делает. Я склонен думать, что это кто-то из ближнего круга.

— Но я почти никого тут не знаю! Я человек со стороны.

— Ты же видел только что зал, разве нет?

— И что, я должен проверить всю эту толпу? — воскликнул пораженный Лунин. — Каждого из них? Ты всерьез полагаешь, что это возможно?

— Твоя задача проще. Убийца особо не скрывается. Правда, в той неразберихе, которая творится в городе, можно устроить что угодно. Столько событий было… никто им особо не занимался. Но сейчас это уже невозможно терпеть.

— Почему?

— Обстоятельства меняются, дорогой Мишель. Впереди выборы. Мы уже у власти, так что выиграем их легко. Но в данный момент надо показать народу картины мирного труда и гм… благоденствие, какое у нас тут может быть благоденствие. Но уж какое есть. Кровавый серийный маньяк, который орудует по ночам и убивает кого хочет — нет, это в обрисованную мной картину никак не вписывается.

— Но почему именно я? — спросил Лунин. — У тебя же должны быть эти, как их, службы безопасности… тайная полиция или что-то такое.

— Ты еще «репрессивный аппарат» скажи. Ох, как тут все у нас… никакого почтения к власти.

— И все-таки — почему ты решил, что я гожусь на эту роль? Я никогда ничего похожего не делал.

— Во-первых, как ты сам правильно сказал, ты тут человек посторонний. Было бы неразумным поручить это кому-то из тех, кто, как нарочно, как раз этим по ночам и занимается. Или находится с ним в непосредственном контакте.

— А во-вторых?

— Во-вторых, убийца явно большой шутник. На месте преступлений он оставляет записки, в которых мы ничего понять не можем. А вот ты, со своим философским умом… ты же философ, правильно?

— В известном смысле слова, — с иронией сказал Лунин. Это уже напоминало легкий фарс.

Карамышев нагнулся и стал рыться в ящике стола. Через несколько томительных минут он извлек грязную бумагу с рваными краями и дал Лунину. Текст на ней гласил: «Лучи того кто движет мирозданье…» Фраза была оборвана.

— Там еще на обороте есть, — сказал Карамышев.

Лунин перевернул бумагу и увидел две строчки:

Мерцая льется лунный свет

В открытое окно.

— И что это значит? — спросил он в легком смятении.

— Вот об этом мы и хотели тебя спросить, — с кривой усмешкой ответил Эрнест.

Лунин молчал, пытаясь осмыслить происходящее. Если это была игра, то цели ее были неясны. Думать об этом было некогда, лучше было заняться этим в более спокойной обстановке.

— Должен тебе сообщить, что этим уже занимается один отдел, — сказал Карамышев. — Группа Ивана Чечетова, ты его знаешь. Но это уже в прошлом. Я распорядился, чтобы Чечетов сдал дела тебе. Завтра ты сможешь с ним встретиться, и он передаст тебе свои наработки.

— Я вспомнил! — воскликнул Лунин. — Первая цитата — это из Данте, о творце всего сущего. Какая-то религиозная секта?

— Да-а… — протянул Карамышев. — Это явно не наш уровень. Чечетов о тебе очень высокого мнения, я не ожидал, что у тебя будут такие убогие соображения.

— Я только ознакомился с делом, — сказал Лунин, чувствуя себя слегка уязвленным. — И потом, я еще не дал согласия на свое участие в нем.

— Подумай. Я жду твоего решения завтра утром. Но я исхожу из того, что ты уже согласился, в связи с чем и подготовил для тебя группу сотрудников. Назначим тебя… впрочем, должность можно подыскать позже. У нас это легко. У ребят бюрократическая фантазия не знает границ.

Карамышев встал, показывая, что разговор окончен, и Лунин поднялся тоже.

— Подумай и не отказывайся, — сказал ему Эрнест. — В самом деле ведь поможешь. А если не получится, никто винить тебя не будет. Ты тут скорее… э-э… что-то вроде консультанта. Но все равно вся ответственность за расследование дела на тебе.

— Понятно, — сказал Лунин. — Я могу идти?

— Да, ты свободен. Ты к себе в гостиницу?

Лунин быстро глянул на него, но не прочитал в его взгляде никакого подвоха, интонация фразы тоже была естественной. Похоже, и Карамышев о последних событиях еще ничего не знал.

— Если хочешь, можешь остановиться тут же во дворце, — сказал Эрнест. — Здесь неплохие апартаменты. Зачем тебе ютиться в номерах, в этом здании приятнее. Если ты согласишься с завтрашнего утра выйти на работу, тут же и останешься… или что-нибудь еще тебе подыщем. Когда мы вышвырнули эту клику, после нее дворцов осталось много.

— Я… спасибо, я подумаю над этим.

— Если надумаешь, скажешь Кириллову, он тебя проводит. Вещи сможешь забрать позже, ничего с ними не случится.

Лунин попрощался, и направился к выходу из кабинета. Когда он уже потянул за кольцо на двери, с этой стороны почему-то серебряное, Эрнест окликнул его еще раз.

— Да, и еще… — сказал он. — Есть одна вещь, о которой бы я хотел тебя попросить.

— Да, я слушаю, — сказал Лунин, повернувшись к нему.

— Если ты помнишь, наша жизнь в этом городе одно время была довольно бурной… Примерно десять лет назад.

— Я помню смутно. Не во всех деталях.

— Да… много чего было. Хорошее было время.

— И что бы ты хотел?

— Мне может понадобиться оттуда кое-какая информация. Я далеко не все знаю, и как раз в этот момент дело подошло к тому, что это снова может оказаться актуальным.

— Сейчас, через десять лет? — недоверчиво переспросил Лунин. Сердце его сильно билось.

— Именно сейчас. Ты даже не представляешь себе, какую важность это имеет.

Лунин задумался. Как ни хотелось ему уйти из кабинета, сделать это пока было нельзя. Карамышев ждал, не торопя его.

Кажется, именно это и был момент истины. Сейчас он понял. Похоже, все его тяжелые галлюцинации шли именно оттуда, из этого периода — почему-то он никак не мог об этом вспомнить. Что-то было тогда такое, отчего застряли и одеревенели его память и воображение. Но он ничего не помнил — и не мог ничего об этом сказать.

— Что именно тебя интересует? — спросил он, чтобы немного выиграть время.

— Все, — просто ответил Эрнест. — Все, что было тогда, во всех подробностях. Всех, какие ты можешь вспомнить. Каждая мелочь имеет для меня большую ценность. Более того, от этого зависит вся наша государственность. Все может оборваться в один момент, и мне хотелось бы укрепить позиции.

— Но я действительно очень мало что помню…

— Постарайся вспомнить. Времени у тебя будет предостаточно. На оба занятия сразу. Давай, действуй. Выйти на меня ты сможешь в любой момент, как только появится информация по одному или другому делу. У меня все.

Лунин вышел из кабинета, стараясь справиться с шумом в голове. Зал являл собой картину уже полной сумятицы, выпито было явно больше чем следовало. В середине зала в большом золоченом кресле сидел президент, с царственным видом, в генеральской форме, оставшейся от последней войны. Вокруг него собралась толпа гостей, по большей части молодежи, внимавшей ему с почтительным видом. Моники нигде не видно было, наверное, она уже ушла. Лунин махнул рукой Кириллову, и они вышли из зала.

— Я тебя провожу, — сказал Максим. — Ты ведь здесь остаешься?

— Под дверью подслушивал?

— Можно и без этого. Тут все очень быстро становится известно. Иногда даже чуть раньше, чем происходит.

— И что ты думаешь о предложении Карамышева?

— А вот об этом я ничего не знаю… и думаю, ты не расскажешь.

Они спустились в большом старинном лифте тремя этажами ниже и пошли по роскошному коридору. Темно-красные шторы, развешенные по всем закоулкам, наводили Лунина на нехорошие мысли.

— Но полагаю, — вдруг продолжил Кириллов, — что это как-то связано с последними убийствами.

— И что ты о них думаешь? — не выдержал Лунин.

— Мутное дело. Ты вот что… дам тебе хороший совет. Не доверяй тут вообще ничему и никому. Здесь все ведут свою игру. Все до одного.

— Это я уже понял, — проворчал Лунин.

Они подошли к двери, Кириллов открыл ее ключом, и пригласил Лунина внутрь широким жестом. Лунин вошел и едва не ахнул: покои выглядели по-королевски — готическая мебель, гобелены на стенах, в следующей комнате кровать, на которой можно было улечься впятером. В камине жарко пылал огонь.

— Располагайся, — сказал Максим. — И забудь свой казенный дом, как страшный сон. Согласись, что тут лучше.

Лунин опять, как и в прошлый раз с Эрнестом, напряженно вслушался в интонацию этой фразы, но не уловил никакой фальши. Какая бы игра тут ни велась, труп в гостинице в нее еще не включился. И Лунин снова решил пока о нем никому не рассказывать.

— Ну, я откланиваюсь, — сказал Кириллов. — Приятных сновидений. Если будет что-то нужно, вот кнопка горничной.

8

Когда дверь за ним закрылась, Лунин несколько минут просидел в тишине и задумчивости. Надо было решить, что делать.

Перед ним на столике стояла бутылка красного вина, он налил себе бокал и не торопясь отпил несколько глотков. Для начала стоило определиться, что было лучше: остаться здесь или аккуратно, с соблюдением всех мер предосторожности, оторваться от наблюдения, которое за ним, возможно, так или иначе велось, и раствориться в ночи. Способов добраться до границы было не так уж мало, а сами границы вряд ли были на замке — республике пока было не до этого.

Чтобы понять, что делать, прежде всего надо было определить следующее: тот подарочек, который ждал его в гостинице, был серийным трупом, о котором просто еще не знали, или нет? Если нет, то это значило, что его грубо вовлекают в игру на своих условиях, и тогда у Лунина не было ни малейшего желания в ней участвовать. В конце концов, он в самом деле приехал сюда не для этого.

Если же убийство было серийным, а то, что оно произошло в номере у Лунина, оказалось чистым совпадением — то можно было попробовать это расследовать. Как ни смешно, это значило, что у него появилась фора. В сложных играх такие вещи никогда не мешали.

В совпадения верилось с трудом, но ведь Лунин и сам привлек к себе внимание, появившись в этом — как теперь выяснилось — разворошенном осином гнезде, и поселившись на отшибе в гостинице. Кто знает, какая логика могла быть у убийцы? Может, ему хотелось добавить побольше экзотики в свой убийственный ряд, чтобы произвести от своих кровавых действий еще больший эффект.

Кроме того, Эрнест сказал ему, что убийца выбирает соратников из его ближнего круга. Возможно, кто-то из них решил навестить Лунина как раз в этот роковой вечер по поручению Карамышева, чтобы склонить прийти на прием — и тут его настигла смерть. Да, это выглядело логично. Именно перед самым началом праздника это и надо было делать — в тот момент, когда окончательно выяснилось, что Лунин не выказал ровно никакого желания туда идти. Но почему тогда об этом не знал Кириллов? Или знал, но не сказал?

Лунин налил второй бокал вина. За окном был уже совсем поздний вечер. Если подумать, он был не прочь немного поиграть в детектива — раз уж кто-то решил изобразить из себя убийцу. Литература все равно стояла на месте.

Он откинулся на спинку кресла, вытянув ноги, и попробовал снова заглянуть в свои тяжелые застывшие воспоминания. Странно, зачем-то Карамышеву это понадобилось. Какая-то очередная игра, подумал Лунин, но две игры сразу — это слишком много.

Сознание его опять начало деревенеть и останавливаться, как всегда, когда он пытался заглянуть в темную бездну памяти, и он усилием воли стряхнул это оцепенение. Задача, которую он поставил перед собой, приехав сюда, оказалась неподъемной — или по крайней мере, быстро она не решалась.

Очнувшись от короткой медитации, Лунин понял, что принял решение. Литература могла подождать. В конце концов — он это чувствовал — глубокие процессы в его психике и так были уже запущены, неделя полного сосредоточения на этом прошла не зря. Не обязательно все было делать сознательно, что-то могло и само собой выйти наружу из глубин психики, в случайных воспоминаниях и кошмарных снах. Тем более что он и так очень хорошо продвинулся за последний час. Кто знает, когда бы он еще вспомнил, откуда идут корни его болезни, если бы не сегодняшняя встреча с Карамышевым.

Если так, то надо было действовать, и для начала решить, что делать с трупом. Вариантов было несколько: сообщить о нем кому-то из местных, и дальше работать над проблемой сообща. Второй — ничего не предпринимать и посмотреть, что будет. Этот вариант очень не нравился Лунину, потому что ему пришлось бы как-то объяснять всем, почему преступление произошло именно у него в номере, и где тут случайности и совпадения, а где злой умысел и что все это значит. Объяснений у него пока не было.

Подумав, Лунин решил, что лучше всего третий вариант: совершить какие-то действия прямо сейчас. Он привык работать в одиночку, а почти полученный уже статус официального детектива — как бы ни называлась его должность — давал ему некоторую защиту на случай непредвиденных обстоятельств. Не самую большую, конечно, потому что действия были ни с кем не согласованными — но все же лучше, чем ничего.

С сожалением проводив взглядом недопитую бутылку, и даже не из-за изумительного вкуса вина, а в силу приятности того вечера, который он мог бы за ним провести, в тепле и полной безопасности, Лунин поднялся и стал одеваться. Мысли работали четко и слаженно, это было совсем не похоже на то состояние, в котором он находился последние недели.

Ему казалось, что выбраться из запутанного дворца с лабиринтами коридоров будет непросто, но это удалось сделать с легкостью. Первый же встреченный им метрдотель (или какое там место он занимал в новой иерархии) объяснил ему, как пройти к выходу.

На улице было холодно, и это окончательно встряхнуло его, освежив восприятие. Город тонул в кромешной мгле. У новой власти, видимо, хватало и других забот, чтобы еще и освещать его по ночам.

Скоро он подходил к гостинице. Окна его номера на этот раз не светились. Лунин набрал еще раз полную грудь морозного воздуха, и поколебавшись секунду перед хорошо знакомой стеклянной дверью, вошел внутрь.

В холле было все как обычно. Стараясь вести себя совершенно естественно, не навлекая на себя лишних подозрений, он прошел через зал и поднялся к себе на этаж. Там тоже было тихо и спокойно.

В коридоре он невольно замедлил шаги. Хоть и поздновато, но стоило обдумать, зачем он сюда явился, в конце концов. Поддавшись безотчетному нерассуждающему порыву и радуясь, что какое-то реальное действие ненадолго вырвало его из тяжелых химер, осаждавших его сознание, он не продумал никакого плана. Надо было заранее просчитать все свои действия, иначе ничего хорошего из этого не получилось бы.

Ему хотелось получить больше информации о деле, в которое он оказался так внезапно вовлечен, и нащупать хоть одну ниточку, за которую можно было тянуть. Пока что вся игра и главное, управление игрой находились в руках других людей, все знали обо всем этом больше, чем он. Единственным его преимуществом перед всеми было событие в гостинице, и оно все меняло — причем непонятно, в лучшую или худшую сторону.

Медлить, однако, было неразумно. Надо было действовать. Лунин подошел к двери и прислушался. В номере было тихо. Пожалев, что у него нет с собой оружия, он вставил ключ в замок и повернул его. Дверь подалась плавно и с легким скрипом, которого он раньше как будто и не слышал. Впрочем, конечно, ему было просто не до того.

Включив свет, он оглядел комнату. По крайней мере, гостей тут не было, если, конечно, они не таились в шкафу. Предметы были разбросаны в том же беспорядке, но — и это сразу бросилось ему в глаза — следов крови на полу больше не было. Ковровый кокон лежал на прежнем месте, но верх его был чуть промят.

Лунин подошел к нему и отвернул край ковра, уже предчувствуя, что будет дальше. Труп исчез. Игра продолжалась втемную, и единственная ниточка у него в руках оборвалась, едва начавшись.

Медленно и тщательно он собрал свои вещи, не оставляя ничего, даже того, что должно было отправиться в мусорную корзину. Насколько он мог судить, все было на месте, ничего не пропало. Покончив с этим занятием, он решил вывернуть на всякий случай и корзину тоже, хотя в ней, увы, не было литературных бумаг. Даже до черновиков у него дело не дошло.

Корзина была пуста, за исключением одной скомканной бумажки, валявшейся на дне. Лунин развернул ее. Красными, как бы кровавыми буквами (но это была краска, любая настоящая кровь должна была свернуться и покоричневеть) там было написано: «Того хотят там где исполнить властны то что хотят». «И речи прекрати» — прозвенело в голове у него продолжение. Все-таки он приехал сюда не зря.

В коридоре послышались шаги, кто-то прошаркал мимо двери. Надо было убираться отсюда. Оглядев еще раз комнату, которую он покидал почему-то все-таки с ностальгией — дикой и неуместной, надо сказать — Лунин вышел из номера.

Рассчитавшись за пребывание в гостинице и сдав ключ, он направился к своему новому дому, ничуть не менее казенному, что бы там ему ни говорили. Надо будет попросить маленький заброшенный дворец у моря во временное пользование, подумал он с неожиданным легкомыслием.

Записка означала, что какое-то отношение инцидент в номере к серии убийств, несомненно, имел. Но какое именно, ясности не было. Если это очередной серийный труп, забирать его было странным, в этом не было логики. Скорее его следовало оставить там на видном месте. Новые обстоятельства вторгались в игру, но они были не более понятными, чем ее начало.

Если это действовал тот же самый человек, то почему-то он решил не добавлять новое убийство в свою коллекцию, а наоборот, скрыть его. Возможен был и другой вариант: какая-то совсем другая цепочка событий — и записка в урне, увенчивающая ее, чтобы сбить Лунина с толку, когда он ввязался в дело. История с цитатами из Данте была, по всей видимости, уже достаточно широко известна. С общей конспирацией и режимом секретности тут дело обстояло скверно, нельзя было не отметить.

Добравшись до своих апартаментов, Лунин вспомнил — только сейчас — что он собирался отрываться от преследования, когда направлялся в гостиницу. Это не сильно его расстроило: событий было слишком много, а навыками детектива он не владел. К тому же его и так в последнее время преследовало стойкое ощущение, что он совершает ошибку за ошибкой, нисколько не контролируя ситуацию. Но все это можно было обдумать завтра.

На столе стояла та же початая бутылка вина, но пить уже не хотелось. Завтра предстоял трудный день. Развалившись на королевской кровати, над которой была скорее неуместная люстра, по виду очень тяжелая, Лунин сомкнул веки. Прерванная несколько часов назад медитация двинулась с места сама собой, как будто ждала его все это время. Из тьмы вышли белесые призраки и почтительно остановились рядом, покачиваясь и дрожа. Через две или три минуты Лунин спал глубоким сном — на этот раз даже почти без кошмаров.

9

Наутро, пробудившись резко, как от толчка, он некоторое время соображал, где находится. Сознание прояснилось, и все вчерашние события показались бредом и развернутой галлюцинацией. Но увы, он по-прежнему в ней находился, в самой ее сердцевине, и надо было предпринять какие-то действия, чтобы развеять этот морок.

Чувствуя себя, к своему удивлению, бодрым и полным сил, Лунин вскочил с кровати. Звонок в дверь застал его, когда он, приняв ванну и одевшись, уже завтракал. С едой тут было неплохо: в один из старинных шифоньеров оказался вделан холодильник, полный самых заманчивых деликатесов.

Лунин ожидал увидеть на пороге кого угодно, но это снова оказался вездесущий Кириллов. В голову уже лезли дантовские аллюзии, но слишком увлекаться ими не следовало. К тому же это был проводник по миру живых, что было куда опаснее, чем царство мертвых.

Кириллов на этот раз был собран и подтянут, чувствовалось, что он на работе.

— Ну что, какое решение ты принял? — спросил он, едва поздоровавшись.

— Я готов работать, — коротко ответил Лунин.

— Ну вот, сразу бы так. Ты готов? Отправимся к Чечетову прямо сейчас?

— Да, идем. Это далеко?

— Очень близко, через дорогу. У него там большой отдел, сейчас увидишь.

От вчерашнего солнца не осталось и следа, небо заволокло тяжелыми серыми тучами. Небосвод криво нависал над землей, только один край его еще светился пронзительно-синим. Никаких предчувствий, против обыкновения, у Лунина не было.

Они перешли на другую сторону улицы и вошли в большое красно-кирпичное здание, похожее по виду на бывшую фабрику. Вывески у входа не было.

Пройдя по мрачным коридорам и переходам, Лунин с Кирилловым поднялись по лестнице на второй этаж. Здесь ничего не напоминало дворцовую роскошь. В импровизированных курилках у окон толпился народ, по виду это выглядело скорее как научный институт, чем бюрократическая структура империи.

— Ты, как обычно, убегаешь по делам? — спросил Лунин, когда они подходили к кабинету в конце коридора.

— Нет, почему же, я поучаствую, — ответил Максим. — Как раз есть свободный часок. Так чего же и не пообщаться с умными людьми.

Лунин мельком взглянул на него — игра опять продолжалась без правил. Или вернее, правила были, но никто не взял на себя труд ему их объяснить.

Через несколько секунд они вошли в кабинет. Чечетов сидел за столом, заваленным бумагами, и внимательно изучал какой-то документ. Пепел с его сигареты грозил свалиться на что-то с гербовой печатью. Увидев гостей, хозяин кабинета оторвался от бумаг и бросил сигарету в пепельницу.

— А, Лунин, ну наконец-то, — сказал он. — Проходите, Михаил, что же вы стоите на пороге.

Они вошли и поздоровались. Чечетов в массивных роговых очках и с умным видом профессора хорошо вписывался в эту организацию, какими бы темными делами она ни занималась.

— Вы уже ознакомились с делом, Михаил? — спросил он Лунина, когда они с Кирилловым устроились в потертых креслах.

— Я… — протянул Лунин, на ходу соображая, как ему изложить версию того, что он знал и мог говорить, и того, что знал, но говорить был не должен. — Я только начал. Мне сообщили кое-какие подробности, в самых общих чертах.

— Где вы были вчера ночью? — спросил Чечетов.

Лунин открыл рот, чтобы что-то ответить, и осекся. Это уже выходило за рамки всякой игры, и что отвечать, было непонятно.

— Я выходил прогуляться, — ответил он, решив сказать полуправду, и тут же сообразил, что Чечетов просто получил информацию из отеля — возможно, она как раз сюда и стекалась, в это бюро с неизвестным пока ему названием. — Мне надо было забрать вещи из гостиницы.

— Так прогуляться или выписаться из гостиницы?

— И то, и другое. Погода была чудесная, — ответил Лунин, чувствуя все большую досаду на себя от того, что он плохо готовится и проигрывает в этой игре каждый раунд, не пропуская ни одного.

— А почему ночью? Вещи удобнее забирать утром.

— Наутро у меня была назначена аудиенция здесь, — с легким раздражением сказал Лунин. — Вы, может быть, меня подозреваете в этих убийствах? — добавил он, стремясь придать ситуации юмористический оттенок.

— А ты знаешь, это не исключено, — вдруг вмешался Кириллов. — По крайней мере, по времени сходится.

— Да? — спросил Лунин с иронией. — И какой же у меня мотив?

— Возможные мотивы убийств, и не только убийств, мы обсудим позже, — сказал Чечетов. — Нет, конечно, Михаил, убивали не вы. Мне просто интересно было узнать, почему у вас такой помятый вид. Обычно вы выглядите свежее.

— Мне плохо спится по ночам, — проворчал Лунин. Ему явно надо было быстро учиться, иначе его переиграют тут все, кто только можно.

Чечетов взял большую папку, лежавшую у него на столе, и протянул ее Лунину.

— Документы по делу, — сказал он. — Выглядит пухло, но не доверяйте первому впечатлению, оно обманчиво. Никаких концов в деле нам отыскать пока не удалось.

С облегчением Лунин взял папку и хотел ее уже открыть, но Чечетов остановил его.

— Глянете позже, — сказал он. — Там по преимуществу описания каждого из убийств, или вернее сказать, мест преступлений, и свидетельства очевидцев, находивших трупы. Ничего ценного я не нашел, но просмотреть свежим взглядом будет полезно.

— Думаю, интересное чтение, — вставил Кириллов, когда Лунин укладывал папку к себе в портфель.

— Что вы думаете о деле в целом, Михаил? — спросил Чечетов, закурив еще сигарету.

— Прежде всего мне хотелось бы кое-что уточнить, — сказал Лунин. — Каков круг подозреваемых?

— Полагаю, мы можем исключить Эрнеста Карамышева. И присутствующих в этой комнате, — добавил он как бы из иронической вежливости. — Остальные все, без изъятий.

— Но это же огромное количество людей!

— Да, мы тоже столкнулись с этой трудностью. Эрнест убежден, что убийца — кто-то из его ближайших соратников. Я в этом не уверен. Это может оказаться кто угодно — но, конечно, не человек с улицы.

— Почему? — спросил Лунин.

— В некоторые из тех мест, где были совершены убийства, невозможно проникнуть, не зная тонкостей, которые могут быть известны только очень ограниченному числу людей. И это соратники Карамышева — в самом широком понимании. Эрнест склонен везде видеть измены и предательства, это яркая драматическая натура. Ему легче представить бунт и заговор, чем мелкого заурядного службиста, который идет на такую большую вещь, как убийство. Я же, наоборот, считаю это вполне вероятным.

— Но зачем мелкому заурядному службисту убивать людей? Да еще в таком количестве?

— Мотивы могут быть самые разные. Это может быть — по мнению Эрнеста, это наиболее вероятная версия — желание дестабилизировать обстановку в городе. Это может оказаться местью. Или чем-то еще. Наконец, может, кто-то решил просто поразвлечься.

— Последнее мне кажется самым правдоподобным, — сказал Лунин.

— Но в таком случае убийцу труднее всего поймать.

— А эти записки на месте убийств, о которых все говорят… — неожиданно сказал Кириллов. — По-моему, это как раз и означает, что кто-то просто развлекается.

— Да, записки, — сказал Чечетов. — К сожалению, о них уже стало широко известно. Хотя было бы разумным хранить их содержание, как и сам факт их существования, в тайне. Пока никакого расследования не велось, написание записок еще можно было объяснить — убийца не предполагал, что его начнут искать, и мог шутить как хочет. Но он продолжает оставлять их и сейчас, когда уже известно — и наверняка и ему в том числе — что запущено расследование.

— Может, это желание что-то до кого-то донести? — спросил Лунин. — Как-то воздействовать на общественное мнение?

— Таким сложным шифрованным способом? Вряд ли. Это было бы слишком замысловато.

— Или повлиять на Эрнеста? Он же здесь ключевая фигура, от него зависит все.

— Это более вероятно, мне нравится ваш ход мысли, Михаил. Но если мотив именно таков, то убийства будут продолжаться… а мы никак не можем этого допустить. Убийцу надо поймать. И по возможности как можно быстрее.

— У вас есть идеи, в каком направлении двигаться?

— Прежде всего я бы рекомендовал понаблюдать за поведением людей, которые входят в наше движение. Сейчас его уже можно назвать властью. Пока что тут все в расплавленном состоянии, структуры еще толком не сформировались, но люди занимаются делом, у всех работа, дома никто не сидит. Трудно представить себе, что при такой обширной деятельности в поведении того или другого человека не появятся некоторые… скажем так, странности. Аномалии. Вот на них-то и надо обратить внимание.

— А правильно ли оглашать вслух, что я занимаюсь расследованием? Я мог бы просто влиться в движение, на некой фантомной должности, и дальше встречаться с людьми, не вызывая у них лишних подозрений.

— Отличная мысль, — одобрил Чечетов. — Я тоже хотел предложить нечто подобное. Какую должность в бюрократическом аппарате империи вы хотели бы занять, Михаил?

Лунин быстро взглянул на него и понял, что это говорится в полушутку.

— Эх, как у нас карьеры-то делаются, — добавил Кириллов, тоже улыбаясь. — Люди взлетают с самых низов. И сразу до самого верха.

— Ну-у… — сказал Лунин. — Даже не знаю. Что-нибудь по культурной части?

— Да, это будет то, что надо, — сказал Чечетов. — Название мы придумаем позже, в штат зачислим, удостоверение выдадим. Но лучше даже не чистая культура, а что-то более близкое к пропаганде. Чтобы открывалось больше дверей.

Чечетов глубоко затянулся сигаретой, выпустил дым и продолжил:

— А может, что-нибудь по безопасности? Специальный представитель Карамышева по проверке лояльности в партийном штабе? Или предвыборном?

Лунин понял, что это опять шутка, и решил поддержать ее.

— Я мог бы возглавить имперский отдел по пропаганде. Мне только надо объяснить, какие идеалы и ценности нуждаются в продвижении.

— Ценности, Михаил, — сказал Чечетов, — это такая вещь, которая сама рождается в сердце. Тогда и пропаганда идет хорошо.

— Поэтому лучше что-нибудь попроще, — с сарказмом сказал Лунин. — Вообще я не собирался тут задерживаться надолго. Это личная просьба Эрнеста, только поэтому я и взялся за расследование.

— Ну, это ваши дела, я к ним не имею отношения. У вас есть еще вопросы?

— Когда ознакомлюсь с бумагами, возможно, появятся. Главный вопрос у меня — кто все это сделал?

— И у меня тот же, а ответа пока нет, — сказал Чечетов, потушив сигарету в пепельнице. — Полагаю, что вы найдете его, Михаил.

— Будем надеяться, — ответил Лунин. — Я постараюсь.

Они с Кирилловым поднялись и, попрощавшись с Чечетовым, который тут же углубился снова в свои бумаги, вышли из кабинета.

— Ну вот, теперь ты чрезвычайный представитель, — сказал Максим. — Поздравляю. Хорошую карьеру можешь сделать.

— Не имею никакого желания. Я хочу поскорее разделаться с делом и вернуться к своим занятиям.

— Да, я слышал. Может, еще понравится. У нас тут интересно.

— Я понял, — съехидничал Лунин. — Кстати, если я официальный расследователь, то можешь и себя поздравить — ты один из подозреваемых. Скажи, зачем ты убил этих невинных людей?

— Кто же так проводит допрос… — рассеянно сказал Кириллов, — надо по всей форме. Когда ты увидишь свой отдел, то поймешь, что без бюрократии в нашем деле не обойтись.

— А у меня уже есть отдел? Чечетов об этом ничего не сказал.

— Есть, куда же он денется. Мы туда и направляемся, парни уже ждут. Хотят познакомиться с новым начальником.

— Как-то это все головокружительно, — пробормотал Лунин вполголоса, как бы про себя.

— Ничего, привыкнешь, — сказал Кириллов, услышав его. — Я тоже не сразу освоился.

Они вышли из здания и двинулись под сумрачным небом по улице, куда-то в сторону центра.

10

— А почему мне самому не дали подбирать сотрудников в отдел? — спросил Лунин по дороге.

— У нас так никогда не делается, — ответил Кириллов. — Эрнест считает, что он сам знает, кто и чем должен заниматься.

— Так может быть, они мне еще не подойдут.

— Я думаю, что ты сможешь их менять. По согласованию с шефом.

Они перешли через дорогу, движения почти не было, городок выглядел совсем сонным.

— По крайней мере, с одним сотрудником, я думаю, ты бы согласился, — сказал Кириллов. — Точнее, с сотрудницей. Моника тоже должна была работать в отделе.

— Моника в моей команде? — спросил Лунин с живостью, которой сам не ожидал от себя. — А почему «должна была»?

— Она отказалась. Не захотела.

— По какой причине?

— Откуда я знаю? Спроси у нее.

— Ну вот, а говорят, тут ни от чего не отказываются, — разочарованно протянул Лунин. — Ни от каких предложений. Все так и рвутся работать.

— Вспомни, сколько тебя пришлось уговаривать… и все равно сопротивляешься на каждом шагу.

Они подошли к небольшому зданию, на котором висел герб в виде орла, правда, не двуглавого, и вошли внутрь. Контроля на входе не было, и Лунину в очередной раз показалось, что все эти организации родились едва ли не вчера.

Кабинет его располагался на втором этаже. Когда они подошли к нему, Кириллов открыл дверь без стука.

— О, все разбежались, — сказал он. — Никого нет.

— Да уж, дисциплина на высоте, — съязвил Лунин, оглядывая новое рабочее место.

— Я вижу, ты быстро вжился в роль начальника. Ну ладно… на этот раз я тебя покидаю, дальше разбирайся сам. Пока, увидимся еще.

Когда дверь за ним закрылась, Лунин не торопясь разделся и расположился в кресле за столом. Кабинет его почему-то был обставлен лучше, чем прокуренная комната Чечетова — видно, представления об иерархии еще не воплотились здесь в начальственные интерьеры. Было чисто, уютно и зелено, предыдущий хозяин кабинета явно увлекался вьющимися лианами.